Огненное прикосновение

Глава 14

Местность стала еще более открытой: на широких просторах равнин изредка попадались голые зазубренные скалы. Среди тощей травы начали встречаться кактусы. Огромное небо над головой было такого невозможно синего цвета, что иногда Энни ощущала себя затерянной, низведенной до полного ничтожества. Ей было все равно. В каком-то смысле это ее даже успокаивало.

Всю свою жизнь Энни провела в различных городах и городках, в окружении людей. Даже Серебряная Гора, каким бы примитивным ни был этот поселок, кишела людьми. До тех пор пока Рейф не увез ее в горы, она не знала подлинного одиночества, но какая-то часть ее существа, некий древний первобытный инстинкт, узнавала его и приветствовала как старого друга. Бесчисленные жизненные правила, которые ее всегда окружали и которым она следовала без колебаний, были здесь неуместны. Никому не было дела, носит она нижнюю юбку или нет, и никто не счел бы ее невоспитанной, если она не станет вести светскую беседу. Вероятно, Рейф отнесся бы с беззастенчивым мужским одобрением к ее отказу от нижней юбки. Свобода поведения медленно проникала в ее разум, а оттуда в кровь. Она чувствовала себя так же свободной от условностей, как ребенок.

На третий день после того, как они покинули лагерь под каменным навесом, выяснилось, что Энни не беременна. Она думала, что вздохнет с облегчением, и была поражена, почувствовав сожаление. Очевидно, стремление зачать ребенка от любимого человека было еще одним первобытным инстинктом, проявляющимся вне зависимости от логики и обстоятельств.

За несколько коротких недель вся ее жизнь изменилась, и, несмотря на опасность, идущую по их следам, Энни чувствовала себя чудесно. Если бы Рейфу ничто не грозило, она была бы вполне удовлетворена такой жизнью, где только они вдвоем существовали под небом, настолько потрясающим, что ей стало понятно, почему люди когда-то поклонялись солнцу, как божеству, почему всегда кажется, что рай находится вверху, где-то в этой огромной синей чаше.

Энни все еще мучилась из-за того, что ей пришлось убить, однако рассказ Рейфа о том, что за человек был Трэйгерн, помог ей. Она отодвинула свои сожаления и сосредоточилась на дальнейшем, как обычно поступают воины.

– Мне здесь нравится, – сказала она Рейфу однажды вечером, когда пурпурные сумерки начали скользить вверх по склонам гор. Пока золотистый солнечный свет все еще заливал их, однако приближающиеся тени шептали о скором приходе ночи.

Рейф слегка улыбнулся, пристально глядя на Энни. Она больше не утруждала себя возней со шпильками – ее длинные русые волосы были заплетены в одну косу, спускающуюся по спине. Прядки, выгоревшие на весеннем солнце добела, нимбом окружали ее лицо. Рейф с трудом заставлял ее носить шляпу: Энни надевала ее в середине дня, но утром и вечером он чаще всего видел ее с непокрытой головой. Она не очень загорела и, как он подозревал, никогда и не загорит. Ее чистая кожа слегка потемнела и приобрела теплый оттенок. Нижняя юбка, по-видимому, осталась для Энни в прошлом: она отказалась от нее ради прохлады и большей свободы движений. Длинные рукава ее блузки обычно были закатаны, кроме тех случаев, когда Рейф просил ее опустить их, чтобы защитить руки от солнца, а две верхние пуговки на шее всегда оставались расстегнутыми.

Энни все еще сохраняла ту женскую аккуратность в мелочах и всегда выглядела свежей и чистенькой. Но теперь она стала гораздо менее напряженной и казалась вполне счастливой, чем удивляла Рейфа. Он думал, что потеря медицинской практики будет постоянно терзать ее. Однако все это было ей пока в новинку. Рейф знал, что рано или поздно очарование такой жизни постепенно померкнет, и вот тогда она начнет скучать по своей профессии, ради которой всю жизнь училась.

– Что тебе нравится больше всего? – лениво спросил он.

– Свобода. – Энни улыбнулась ему в ответ.

– Мы в бегах. Ты ощущаешь это как свободу?

– Я все это ощущаю как свободу. – Она обвела рукой окружающий их простор. – Все это больше, чем жизнь. И здесь нет правил – мы можем делать что хотим.

– Правила есть везде. Просто здесь они другие. Там, в Филадельфии, – тебе нельзя ходить без нижней юбки, здесь не ходят без оружия.

– В Филадельфии мне пришлось бы купаться за запертой дверью. – Энни указала туда, где маленький ручей, у которого они разбили лагерь, вливался в озерцо, как раз достаточно большое для купания. – А здесь нет дверей, которые надо запирать.

При упоминании о купании выражение его светлых глаз изменилось. Последние несколько дней, когда у Энни началась менструация, Рейф все больше приходил в отчаяние. Если она совсем разденется, как она, очевидно, и намеревалась, он дойдет до того, что станет биться головой о скалу, чтобы избавиться от своих мучительных желаний. Мужчина, путешествующий в глуши, привыкает к длительному отсутствию женщины, но чертовски легко привыкнуть к ней снова. Тиран в его брюках приобрел привычку к частым любовным играм и доставлял Рейфу немало мучений.

Энни улыбнулась ему медленно и нежно.

– Почему бы тебе не искупаться вместе со мной. – Это – был вопрос. Она начала расстегивать блузку, спускаясь к излучине ручья, туда, где он становился глубже и шире. Рейф вскочил на ноги, сердце его сильно забилось.

– Ты уже в порядке? – хрипло спросил он. – Потому что если ты снимешь одежду передо мной, детка, я потеряю рассудок.

Она улыбнулась ему через плечо. Ее темные глаза смотрели мягко и сонно. Этот соблазняющий взгляд словно ударил его под ложечку. Проклятие! Как это женщина, совсем недавно еще совершенно невинная, научилась этому так быстро? – Я в порядке, – сказала Энни.

Несомненно, Рейф немало постарался, чтобы она потеряла свою невинность. Он занимался с ней любовью так часто и столькими способами все эти недели, что иногда чувствовал себя одурманенным вожделением, как наркоман. А женщины – природные соблазнительницы, даже когда они не знают что делают. Одно то, что они принадлежат к женскому роду, делало их соблазнительными, естественным магнитом, притягивающим мужчин.

Но даже переполняющее желание не могло заставить Рейфа забыть об осторожности. Хоть и не видел никаких признаков преследования, он пригасил костер, чтобы его нельзя было заметить в густеющих сумерках, взял ружье и револьвер с собой к ручью, положив так, чтобы их легко можно было схватить. Потом начал раздеваться, не отводя взгляда от Энни.

Она уже сняла блузку, потом остановилась, чтобы расплести косу. Поднятые вверх руки приподняли и обнажили ее груди, и так едва прикрытые тонкой сорочкой. Обрисовавшиеся соски, уже вставшие торчком, натянули ткань. У Рейфа закружилась голова.

Он заставил себя отвести взгляд и глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Медленно и внимательно огляделся вокруг, чтобы убедиться, что им не грозит никакая опасность, и снова принялся снимать одежду, а Энни, уже обнаженная, входила в озерцо. От вида ее округлых с ямочками ягодиц голова у него закружилась снова.

Озерцо в самом глубоком месте доходило только до колен и казалось ледяным после жаркого весеннего солнца. Энни чуть не взвизгнула от холода и нашарила ногой гладкое место, куда можно сесть. Затаив дыхание, она села.

Она не могла упустить возможности искупаться и постирать одежду. Взяла кусок мыла, намылила ткань и начала стирать.

Рейф вошел в озерцо. Казалось, он даже не замечает температуры воды. Глаза его горели от возбуждения. При виде его мощного мускулистого тела у Энни снова перехватило дыхание. Она начала сомневаться в том, что ей удастся сперва закончить работу.

– Принеси свою одежду, – сказала она. – Ее надо выстирать.

– Потом, – ответил он гортанным голосом.

– Сначала одежда.

– Почему? – Рейф сел в воду и потянулся к ней. Затем внезапно почувствовал температуру воды, и глаза его широко открылись.

– Черт! – воскликнул он.

Энни пыталась побороть дрожь тем, что терла одежду все усерднее.

– Вероятно, к воде придется долго привыкать, во-первых. Во-вторых, если я сначала не выстираю одежду, она останется нестираной. Ты что серьезно думаешь, что у меня хватит энергии на стирку потом?

– Не думаю, что смогу привыкнуть к такой воде, – пробормотал Рейф. – Дьявол, придется постирать!

Скрывая улыбку, Энни встала и стянула его в воду. Рейф хмуро взял мыло и начал тереть свое белье.

Но через несколько минут вода перестала казаться такой холодной, и тепло заходящего солнца на обнаженных плечах создавало приятный контраст. Закончив стирку очередной вещи, Энни отжимала ее и бросала на куст, растущий возле ручья. Рейф делал то же самое, и вскоре куст почти распластался по земле под тяжестью мокрой одежды. Она начала намыливать себя, и движение рук, скользящих по коже, еще больше согрело ее.

Энни не удивилась, когда руки Рейфа присоединились к ее рукам в тех местах, которые он предпочитал помыть сам. Она повернулась в его объятиях, и его рот страстно нашел ее губы. Знакомый вкус его губ был восхитительным. Воздержание последних нескольких дней для нее тоже было тяжелым. Без предварительной игры он овладел ею.

Прошло всего несколько дней, но Энни была заново поражена почти невыносимым ощущением наполненности. Как она могла забыть? Она не могла двигаться: ей казалось, что он растянул ее до последнего предела, что любое движение причинит ей боль. Но Рейф, взяв ее руками за ягодицы, приподнял, и боли не последовало – только всепоглощающее ощущение проникновения и наполненности. Она прильнула к нему, ослабев, зарывшись лицом в теплое местечко у его шеи.

– Я думала, что вода слишком холодная, – с трудом прошептала Энни.

– Какая вода? – низким, резким голосом спросил он.

Потом на дрожащих ногах она вернулась к костру, замирая от холодного воздуха, обвевающего ее мокрое тело. Зря она не догадалась взять к ручью одеяло, чтобы не совершать это короткое путешествие нагишом. Она вытерлась и поспешно натянула чистую одежду.

Было уже гораздо позднее того обычного часа, когда Рейф настаивал на перемене места стоянки после ужина, но Энни не предложила остаться. Он научил ее, как важно быть всегда осторожным. Без возражений она принялась собирать мокрую одежду и другие пожитки, пока Рейф седлал лошадей. Сумерки быстро уступали место настоящей темноте, когда он отвел их в безопасное место для ночлега.

Прежде чем забраться под одеяло этой ночью, она развязала под юбкой тесемки своих панталон и грациозно переступила через них. Рейф присоединился к ней под одеялом и дважды за ночь продемонстрировал Энни, насколько он оценил это удобство.

Рейф надеялся, что они смогут проскользнуть через земли апачей незамеченными, что было бы гораздо труднее для более многочисленной группы, но вполне возможно для одного или двух человек. Требовалась осторожность, но Рейф был осторожным человеком.

Апачи – кочевники, они перемещаются туда, где достаточно пищи. Их племена невелики, редко свыше двухсот человек, поскольку такое число людей не может быстро передвигаться. Но даже небольшое племя апачей все же представляло опасность для белых людей. Кочиз, вождь племени чи-рикахуа, сражался за свои земли с белым человеком с незапамятных времен, насколько Рейф о нем слышал. До Кочиза вождем был его тесть Мангас Колорадас. Джеронимо возглавлял собственное племя. Любой, обладающий хоть граммом мозгов, отклонился бы от своего пути, чтобы избежать встречи с апачами.

Помня об этом, Рейф выработал привычку ехать вперед и проверять источники воды, прежде чем подпускал к ним Энни. Бродячие племена апачей тоже нуждались в воде, поэтому наиболее вероятное место для их стоянки находилось возле водоема. На следующий день он радовался своей осторожности, когда, распластавшись на животе на вершине холма и осторожно высунув голову из-за камня, увидел прямо под собой стойбище апачей. На секунду он застыл, парализованный страхом, так как почти невозможно подобраться к ним так близко и потом'убраться прочь незамеченным: собаки залают, лошади начнут беспокоиться, и бдительные воины заметят его. Рейф ругался про себя, потихоньку отползая за камень.

Не раздалось никаких криков тревоги, и он заставил себя полежать неподвижно, пока не прошла дрожь в коленках. Если ему удастся вернуться к Энни, он возьмет ее и поскачет в противоположном направлении со всей скоростью, на которую способны кони... Боже, что будет с ней, если его схватят? Она там сейчас одна, надежно спрятанная и пока в безопасности, но ей ни за что не найти обратную дорогу.

Стойбище было небольшим. Если хорошенько припомнить, там было мало людей: означало ли это, что воины ушли на охоту или, возможно, в военный поход?

Проявляя еще большую осторожность, Рейф выглянул во второй раз и насчитал девятнадцать вигвамов. Немногочисленное племя, даже если предположить, что в каждом вигваме по пять человек. Почти не заметно никакого движения, что само по себе необычно, потому что у женщин всегда есть работа, даже когда воины уходят. Должны играть дети, но он Увидел только двух мальчишек, тихо сидевших у костра. Позади стоянки, у излучины, где трава росла погуще, паслись лошади. Рейф пересчитал их и хмуро сдвинул брови. Если только это племя не было необычно богатым, то воины находились в стойбище. Что-то тут не так.

Какая-то старуха, седая и скрюченная, проковыляла к вигваму, неся в руках деревянную миску. Теперь Рейф заметил черное пятно на том месте, где сожгли вигвам. Это означало, что стойбище посетила смерть. Потом он увидел еще одно черное пятно. И еще... и понял: в этом стойбище – эпидемия.

При мысли о возможном заболевании Рейф почувствовал холодную тяжесть под ложечкой. Оспа – первое, что пришло ему в голову, так как эта болезнь уничтожала каждого десятого в том индейском племени, где появлялась. Чума, холера... это могло быть все что угодно.

Он сполз на животе со склона холма и осторожно вернулся туда, где оставил коня. Они с Энни подальше объедут эту стоянку.

Энни ждала точно в том месте, где он ее укрыл, спрятавшись от солнца под скалами и деревьями. От полуденной жары ее клонило в сон, и она лениво обмахивалась шляпой, но при приближении Рейфа села прямо.

– Примерно в пяти милях к востоку отсюда стоит племя апачей. Проедем на юг миль десять – пятнадцать, потом свернем к востоку.

– Апачи. – Лицо ее слегка побледнело. Как все жители Запада, она слышала рассказы о том, как апачи пытают пленников.

– Не волнуйся, – сказал Рейф, желая ее подбодрить. – Я видел их стойбище. Думаю, большинство из них чем-то больны. Только двое мальчишек и старуха двигаются, и еще там сожжено несколько вигвамов. Именно так поступают апачи, когда кто-то умирает: все остальные члены семьи уходят из вигвама и сжигают его дотла.

– Болезнь? – Энни еще больше побледнела, осознав, что приняла ужасное решение, которое пропастью разверзлось у ее ног. Она врач. Клятва, которую она давала, не делала различий между белыми, черными, желтыми или красными. Ее долг – помогать больным и раненым любым доступным ей способом, но она никогда не представляла себе, что этот долг приведет ее в стойбище апачей, из которого ей, возможно, не удастся выбраться.

– Забудь, – резко сказал Рейф, прочитав ее мысли. – Ты туда не пойдешь. Ты все равно ничего не можешь сделать: кажется, эта болезнь косит индейцев как косой. И ты не знаешь, что это за болезнь. Что если это холера или чума?

– А если нет?

– Тогда это, вероятнее всего, оспа.

Энни слегка скривила рот в улыбке.

– Я – дочь медика, помнишь? Мне сделана прививка от оспы. Мой отец был убежденным сторонником методов доктора Дженнера.

Рейф сомневался, можно ли доверять теориям вакцинации доктора Дженнера, особенно если речь идет о жизни Энни.

– Мы не пойдем туда, Энни.

– Мы – не пойдем, конечно. Не вижу для тебя необходимости подвергаться опасности заболеть чем бы то ни было.

– Нет, – твердо ответил он. – Это слишком опасно.

– Я врач. Ты думаешь, мне не приходилось делать этого раньше?

– Только не у апачей.

– Да, но они же больны. Ты сам это сказал. И у них в стойбище дети, дети, которые могут умереть, если я не сделаю того, что могу.

– Если это холера или чума, сделать ничего нельзя.

– Но, может быть, это и не так. И у меня очень крепкое здоровье – я никогда не болею. Я даже не простуживалась с тех пор как... ну, я уже не помню, когда простуживалась в последний раз.

– Я говорю не о простуде, черт возьми! – Рейф взял ее за подбородок и поднял к себе ее лицо. – Это серьезно. Я не позволю тебе рисковать жизнью.

Его глаза стали такими холодными, что Энни едва не бросило в дрожь, но отступить она не могла.

– Я должна, – мягко ответила Энни. – Я не могу выбирать тех, кому помогать, это будет насмешкой над моей профессией, над моей клятвой. Или я врач, или... никто.

Рейф так яростно сопротивлялся ее намерению, что ему пришлось сжать кулаки, чтобы удержаться и не схватить Энни. Бог свидетель, он не позволит ей войти в стойбище, даже если придется привязать ее к лошади и не отпускать, пока они не доберутся до Хуареца.

– Я должна идти, – повторила Энни. Ее темные глаза были бездонными, затягивали его прямо к ней в душу.

Он не понял, как это случилось. Зная, что это глупо, зная, что не должен подпускать ее и на милю к стойбищу, он сдался. – Тогда мы пойдем вместе.

Она прикоснулась к его лицу.

– В этом нет необходимости.

– Я буду решать, в чем есть необходимость. Если ты поедешь в это стойбище, я поеду рядом. Единственный способ не пустить меня туда – не ехать самой.

– Но что если это и вправду оспа?

– Я болел ею, когда мне было пять лет, – очень легкий случай. Не осталось отметин. Я в гораздо большей безопасности, чем ты с твоими булавочными царапинами.

Узнав, что у Рейфа уже была оспа, Энни испытала облегчение, потому что была уверена: раз уж он настаивает на том, что поедет в стойбище вместе с ней, так он и сделает.

– Ты можешь остаться здесь, пока я пойду и посмотрю, что это за болезнь.

Он покачал головой.

– Одна ты не поедешь.

Они посмотрели друг на друга, одинаково упрямые. Но поскольку он уступил ей в первом вопросе, Энни уступила ему во втором.

Собаки и в самом деле выскочили навстречу с неистовым лаем, когда они въехали в лагерь. Двое мальчишек и старуха, которую Рейф видел раньше, перепугались и убежали.

Из вигвамов никто не вышел.

Энни с ужасом думала о том, что они увидят, войдя в жилища. Перед ее мысленный взором проплывали картины со вздувшимися телами, лежащими в черной рвоте, и она понимала, что иногда плохо так много знать: воображение подсказывало ей все эти отвратительные симптомы.

Рейф остановил коня возле первого вигвама, и Энни последовала его примеру, соскользнув с седла. Потянулась к занавешивающей вход шкуре, но он крепко схватил ее за руку и остановил. Загородив ее своей спиной, заглянул внутрь. На одеялах лежали два человека, покрытые пятнами.

– Похоже на оспу, – мрачно сообщил он. Если это правда, то они просто теряют время, а Энни зря израсходует свою энергию. В отличие от белых, которые выработали определенный иммунитет за тысячи лет знакомства с этим заболеванием, индейцы столкнулись с ним только тогда, когда его занесли белые, и не могли ему сопротивляться.

Энни нырнула у него под рукой в вигвам, прежде чем он успел перехватить ее. Она опустилась на колени рядом с одной из неподвижных фигур, женщиной, и внимательно осмотрела пятна, покрывавшие ее кожу. Понюхала воздух.

– Это не оспа, – задумчиво произнесла она. Отсутствовал характерный, свойственный оспе запах.

– Тогда что это?

Пятна на коже стали черными, что указывало на кровотечение. Энни положила руку на лоб женщины и ощутила лихорадочный жар. Черные глаза медленно открылись и смотрели на нее, но взгляд их был мутным и неосмысленным.

– Геморрагическая корь, – произнесла Энни. – У них корь.

Не то что оспа, но достаточно серьезно. Осложнения после кори убили множество людей. Она резко повернулась к Рейфу.

– А корью ты тоже болел?

– Да. А ты?

– Да. Со мной все будет в порядке. – Энни вышла и стала ходить от одного вигвама к другому, заглядывая внутрь каждого. Внутри находилось по два, три, четыре человека на различных стадиях заболевания. В одном из них спряталась та старуха, которую они видели раньше. Несколько человек

– ухаживали за больными, но они уже потеряли надежду на столько, что даже не выказали тревоги от внезапного появления двух белых дьяволов, а возможно, те, кто еще оставался на ногах, уже начинали заболевать и тоже чувствовали себя плохо. Два мальчика, которых они уже видели, выглядели вполне здоровыми, и были еще два малыша и новорожденный младенец, у которых отсутствовали характерные для кори пятна. Младенец вопил. Энни вошла внутрь и взяла его на руки, и он немедленно прекратил кричать, уставившись на нее невинными глазками. Мать младенца была так обессилена лихорадкой, что едва смогла приоткрыть глаза. – Мне нужна моя сумка, – энергично сказала Энни, укачивая на руках младенца, а ее мозг уже обдумывал необъятную работу, ожидающую ее впереди.