Он, она и три кота

1. Оливка и шоколадный торт

— Что будете заказывать? — подошел ко мне радушный официант, уже довольно долго наблюдавший за моим пустым столиком.

— Чай, коньяк и ваш фирменный шоколадный торт, — ответила я с вымученной улыбкой, тыча ногтем в картинку меню.

— Что-нибудь еще? — не унимался молодой человек, хотя в кафе в еще не очень даже поздний час не было свободного столика.

— Нет.

К сожалению, спокойствия у вас не подают — а я бы взяла порций так десять навынос. Пока мне окончательно не вынесли мозг дочь и ее коты. Пригласить маму в кафе на свое первое свидание, чтобы я со стороны оценила молодого человека и сказала свое веское мнение — это выше всякого моего понимания нынешней молодежи.

У моей дочери поехала крыша? Или она поехала у меня? Потому что я не желаю принимать вещи такими, какими они нынче являются: вполне вероятно, что у золотых девушек принято именно так знакомить молодого человека с мамой. Как бы виртуально!

Нет хуже наказанья, чем быть матерью двадцатитрехлетней балбески — сказал бы классик, если бы удосужился заглянуть сейчас в крохотное кафе, укромно спрятавшееся в самом сердце Петербурга. Мое же сердце болело… С той самой секунды, в которую три недели назад я открыла входную дверь и узрела на пороге свою дочь с котом под мышкой.

— Вы с Сашей куда-то уезжаете на выходные? — спросила я с еще более вымученной улыбкой, чем та, которой только что одарила официанта.

Стараниями моей сердобольной Оливки у меня и так вместо одного теперь целых два кота, хотя временами мне кажется, что от кого-нибудь точно останется половина после очередной драки. Его Величество Засранца я предпочитаю кормить на их съемной квартире. И вообще что за непростительная детская наглость — нельзя, что ли, заранее позвонить и попросить мать о помощи, а не ставить перед фактом котонянчества самолично! Да, я — мама без срока годности, но мама тоже имеет право голоса… Хотя бы в кошачьих вопросах!

— Нет, — Оливка скинула с плеча пухлый рюкзак прямо на пол и ляпнула. Да, да, не сказала, а так, как бы между прочим, заметила: — Мы теперь с Соломоном будем у тебя жить.

— Как так жить?

За три недели я так ничего от нее и не добилась, но не смирилась с ответом, что они с Сашей просто решили, что не подходят друг другу. Я, конечно, это решила давным-давно, но люди вот так ни с того, ни с сего не разбегаются. И даже если разбегаются, то хотя бы один раз поплакать к мамочке прибегают — просто поплакать, если не нужен совет, как жить дальше… Моя же Оливка бросила пару сумок в машину и приехала к маме, перегородив выезд моей машине, чтобы я никуда не сбежала. Какая прелесть!

Но то были лишь ягодки. Дочь тут же заставила меня разобрать и вытащить на помойку старый диван. На следующий же день купила себе новый. Заодно собственноручно поменяла в комнате люстру. Другими словами, за неделю обустроилась в моей квартире, как бы сказать помягче — перманентно.

— Оливка, что у вас произошло?

Я действительно чувствовала себя дурой — никаких слез, улыбка до ушей, точно моя дочь всю жизнь мечтала жить с мамой. Я даже варила по утрам овсяную кашу на воде, которую Оливка ненавидела с детства, чтобы вывести дочь на чистую воду. Накося выкуси, как воды в рот набрала… Не съезжает, все терпит…

— Оливка, у Саши появилась другая? — спросила я осторожно через пару недель.

Дочь взглянула на меня чистыми голубыми папиными глазами:

— Мама, ты посмотри на меня! Ну разве могла у него появиться другая?

Да, моя дочь пусть и не была сногсшибающей красавицей, но никогда не комплексовала ни по какому поводу. Я даже не могла задеть ее фразой:

— Он намекнул, что тебе неплохо было б похудеть? И ты обиделась?

Я честно уже не знала, что предположить!

— Такое только ты мне говоришь. Но если я тебя такой не устраиваю, то я согласна сесть на диету.

Мне бы сесть на диету, но с этими нервами я закажу себе два торта!

Современные мальчики абсолютно не пунктуальны. Я пришла на пятнадцать минут раньше, оставив дочь в скверике напротив кафе. Ей положено опаздывать, но уже три минуты, как должно было произойти разоблачение мужской маски.

Оливка решилась на встречу с мальчиком с маскарада, куда затащила меня как подругу. И я пошла в надежде, что, может, подруге Оливка расскажет про дела сердечные, раз все вопросы от матери игнорировала!

Я пыталась отговорить ее от маскарада, но простой танцпол мою Оливку не устроил. Она потратила Бог знает сколько денег на венецианские платья и маски, заявив правда, что ей сбагрила их знакомая, ездившая в прошлом году на маскарад в Венецию и решившая больше не повторять такой глупости. Теперь глупость делала моя дочь и я — вместе с ней.

— Мама, у нас есть деньги. Мы богатые и свободные. Мы должны жить на широкую ногу.

— Богатые? Это ты загнула… Сказать тебе, сколько ты потратила за две недели?

— Я трачу свои. И не прошу денег у папочки. Он даже не в курсе, что мы с Сашей разбежались.

— А бабушка в курсе?

— Да.

И снова тишина. Может, бабушке внучка сказала правду, но я не стану пытать мать. Это же опустить себя в ее глазах ниже плинтуса в плане доверия между родителями и детьми. К счастью, своему папочке Оливка тоже ничего не сказала…

Маска заказал угловой столик. Маска, ау, ты где? Многие знакомятся по аватарке в интернете, а тут почти что личное знакомство. Голос-то его она слышала. По крайней мере голос! Теперь дело за лицом. Я даже очки нацепила, чтобы разглядеть этот экземплярчик под лупой.

— Что мне на него смотреть?! — возмутилась я предложению Оливки составить ей своеобразную компанию на первом свидании.

— Не знаю, мам… Ну ты же в мужиках лучше шаришь…

— Ты так говоришь, точно мне с ним спать! Какая разница, понравится он мне или нет…

— Тебе же Саша не нравился… И вот…

— Что вот? — замерла я в надежде.

Нет, надежды не было. Надеждой была только я.

— Приятного аппетита, — пожелал мне официант, глядя, как я выливаю коньяк в чай.

2.1 "Цветочный пассажир"

Сколько раз говорила себе, выключи, балбеска, на телефоне аппликацию Убера: во-первых, небезопасно, во-вторых, не прибыльно, а в третьих, иногда попадаются личности, которые только и ждут случая, чтобы облить незнакомого человека ушатом помоев из своей бедовой головы. Быть копеечным психологом или грошовым духовником — дудки! Никому не даю советов и ни от кого не беру их, так легче спится. И в итоге получится не спиться, лечась от последствий чужой депрессии напитками с высоким содержанием алкоголя. И в крови тоже…

Но тут я выдохнула — мальчик в костюме, с огромным букетом роз и с улыбкой в пол-лица. Ну, у такого проблем точно нет, такого не грех и подбросить до места свидания. Даже бесплатно. Ну, почти — за плюс тысячу в карму.

— Цветы можно положить на заднее сиденье, — улыбнулась я, пытаясь скопировать его улыбку, но вышло так, что будто слизала ее с юного чисто выбритого лица.

Ну вот, чего влезла?! Мальчишке, может, в кайф держать букет, предвкушая момент дарения, когда вручая цветы, коснётся он наконец пальцев своей девушки. Не верю, что времена, когда мужчина трепетал, узрев девичью пяточку, безвозвратно канули в лету. Времена не меняются, сменяются лишь числа в календарях, а влюблённые пареньки по-прежнему ждут свиданий, как и девушки, затаив дыхание, а не затянув ремень, как пытаются навязать нам с экранов зомбоящиков.

И все же юный товарищ положил цветы назад. Надеюсь, не помял букет — оборачиваться для проверки я не рискнула: движение стало слишком плотным для двух часов дня.

— А можно я там их и оставлю?

Я кивнула, не уловив подвоха. Но тут мальчишка выдал продолжение, из-за которого моя джетта лишь чудом не поцеловалась с чужой тойотой:

— А вас муж не заревнует, если вы придете домой с цветами?

— Я что-то не поняла…

Спросила и на секунду променяла дорогу на пассажира, который смиренно сложил на коленях ручки и уставился на пустую торпеду.

— А почему у вас никакой игрушки не висит? — спросил меня, вместо ответа.

— Так что с цветами?

Я снова смотрела на дорогу, но отлично удерживала странного субъекта боковым зрением. Он жевал губы, оттого нижняя припухла и порозовела. Что-то стряслось и не так давно, и мне впервые захотелось услышать историю случайного пассажира.

— Ну, вы слишком быстро подъехали, я не успел никому вручить букет.

— У тебя… Ничего что мы на ты? Хобби такое, покупать цветы и дарить их незнакомым женщинам…

— Ну, типа того, — буркнул он для отмазки, но только пуще подогрел мое любопытство.

— Просто так… за красивые глаза… Или это такой способ познакомиться? А сегодня просто не срослось…

Остапа, как говорится, понесло… А что — может, я привыкла к житейским историям за рулем, а тут бац и облом!

— Какая вам разница?!

Он, кажется, начинал злиться.

— Ну, есть какая… Муж спросит, откуда цветы? А я ему и говорю: подвозила я тут цветочного волшебника…

— Это машина мужа? — зачем-то перебил меня парень. — Поэтому нет игрушек?

Опа, все же говорить придётся — и ещё о себе… Но ради истории я согласна страдать.

— Я же не девочка, чтобы плюшевых котиков по машине рассаживать. У меня дома два живых и очень наглых имеются. Так что с цветами?

Помнится, была заставка: О, дайте, дайте мне рекламу… А сейчас я полувзглядом, не полусловом молила цветочного пассажира раскрыть передо мной душу.

2.2 “Работа у меня такая...”

История стара, как мир: мы выбираем, нас выбирают… Пассажиров тоже выбирают, но в случае Убера они все же от Бога. Мне не нужны его копейки за проезд, а вот ему явно нужна душеспасительная беседа.

— И почему ты передумал ехать в ЗАГС?

Вопрос мой тихий, потому что из той серии вопросов, которые при желании можно проигнорировать.

— Во-первых, мне больно, — выдал пассажир, продолжая бессмысленно сверлить дырку в торпеде моего авто. — Вы зря думаете, что мы, мужчины, ничего не чувствуем…

Мы — мужчины, как звучит-то! Блеск! Проблема, что в категорию мужчин этого мальчика можно поместить с большим натягом в… возрасте. Однако рост у него нормальным. Невысокий, но явно не запрет на ношение шпилек стал поводом ухода от него любимой девушки.

— Я знаю, что мужчины умеют чувствовать и любить. У меня коты. Я это действительно знаю.

Страдалец усмехнулся — наверное, решил, что я пытаюсь его рассмешить, а я говорила серьезно. О мужчинах ещё можно шутить, но вот о котах — никогда. Они же с Марса. Они, а совсем не человеческие самцы. Мужики все приземлённые… Но улыбка детскому лицу подходит все же куда больше серьезной гримасы.

— Во-вторых, — проигнорировал он моих котов. — Я не думаю, что меня действительно хотят там видеть. Прислали приглашение из вежливости.

— То есть он тебе больше не друг тоже?

Пассажир усмехнулся.

— Ну, а вы как думаете?

— Так в чем тогда проблема пойти поздравить случайных людей? Это также просто, как подарить цветы незнакомой женщине. Ты только что почти это сделал. Иначе так и будешь чувствовать себя пупом земли, которого незаслуженно обидели. Песенку помнишь, про ясень? Была тебе любимая, а стала мне жена… Как-то так. С кем не бывает. Пошёл, поздравил и ушел. Ну, можно шампанское выпить за здоровье молодых. В чем твоя проблема? Эта данность, свершившийся факт. Осталось растереть и забыть. Другого ж варианта нет. Ну, если ты, конечно, не собираешься красть невесту из-под венца? Это тоже вариант, если ты уверен во взаимности.

— Уверен, — буркнул он ещё тише. — Поэтому ничего не буду делать. У неё брак по расчету. А я ещё и уволился сегодня. Потому что он мой начальник. Я их и познакомил. Случайно. Вообще-то знакомил с ее подружкой. Ну, свидание вслепую… Но ему понравилась моя девушка, а ей… его положение и деньги. Все просто.

Да, все сложное в жизни оказывается на поверку ужасно простым.

— Тебе страшно?

Он усмехнулся ещё шире.

— Какой адрес ЗАГСа? Я тебя отвезу ещё и подожду. У меня все равно пустой вечер. Согласен?

— Зачем вам это надо?

— Говорю ж, пустой вечер. А вообще работа у меня такая — помогать людям.

— Вы волшебница, что ли?

— Ну, типа того…

Я не волшебник… Я только учусь так себя называть. Причем, в мужском роде, потому что я вроде бы есть и меня вроде бы нет. Я просто человек, который ведет учет всем добрым делам, совершаемым от имени моего бывшего мужа. Уже много лет я выполняю традиционную функцию жены состоятельного человека — занимаюсь благотворительностью, аля распоряжаюсь Лешкиной «церковной десятиной». Мы, взрощенные в смутное время, не доверяем ни попрошайкам в переходах метро, ни нищим на паперти церквей, ни — боже упаси! — всяким фондам и денежным сборам в интернетах. Мы предпочитаем творить добрые дела своими руками. Но сейчас я могла сделать доброе дело, не потратив ни копейки из Лешкиной десятины — если только литр бензина за счет фирмы залить.

— Знаешь, а я тоже регистрировалась тут, — сказала я, узнав адрес, по которому надлежало ехать поздравлять молодоженов.

И еще надлежало молчать, потому что не хотелось не только говорить о себе, но даже думать… Но вот вырвалось же! Я отгородилась от прошлого, когда заплатила госпошлину за развод ровно тринадцать лет назад. Да, дата-то какая! Мой Лешка мечтает отметить в каком-нибудь романтичном местечке… Только чтобы нынешняя жена не узнала об этом. Хотя наша Юлька все знает, но ее все устраивает, как и меня, даже спустя двенадцать лет. Мой бывший муж — мой нынешний любовник и… работодатель по совместительству. Ну, черт возьми, он же еще в шестнадцать сказал мне, что из меня выйдет неплохая секретарша… И, кажется, в сорок три не поменял своего мнения хотя бы по этому вопросу! То, что я могу быть хорошей женой, Лешка еще в девятнадцать начал сомневаться, когда в ЗАГСе будущий тесть чуть не придушил его, поправляя узел галстука.

— Гостей только не было, — продолжала я против собственной воли. — И никаких бывших тем более. У нас их просто не было. Зато мы боялись, что родители станут нашими бывшими. Я была на седьмом месяце. Родителям было жутко стыдно за такую дочь… Хотя, черт возьми, мне было уже восемнадцать! И я вообще могла бы их не приглашать…

— Меня тоже могли бы не приглашать, — буркнул Савелий.

Нет, ну какой он Савелий! Саввочка, не более того. Пусть я в паспорт к нему и не заглядывала. Знала лишь одно — не женат.

— А почему вы кольцо не носите? — спросил любопытный пассажир, по-прежнему глядя вперед, но как-то все же умудрился заметить пустой безымянный палец.

— Потому что я в разводе.

— Почему?

Так и тянуло ответить, как в детстве: по кочану без кочерыжки!

— Почему вы врете? — добавил Савва, пока я искала не очень личный ответ. — Вы упоминали мужа, когда не хотели брать от меня цветы.

— Я и сейчас не хочу их брать. И вообще ты уже собрался подарить их той, для которой покупал. Забыл, куда мы едем?

— Так почему вы мне наврали про мужа?

— Да ничего я не врала! Я не собираюсь откровенничать с неизвестным человеком.

— Я же с вами был откровенен…

Вот он, юношеский максимализм во всей красе! Ему все обязаны…

— Я не просила откровенничать со мной против твоего желания. Я просто спросила. А ты — не просто. Ты настаиваешь на ответе, хотя можно было сразу понять, что я ничего тебе не скажу…

— Но вы уже сказали… Слишком много.

ПРОСТО КОТЫ!

Здесь должны быть фото котов

И Его Величество Засранец Соломон:

3.1 “Шарик и его хозяин”

Наверное, длина размотанной туалетной бумаге соответствовала количеству дней до предсказанного котами дерьмового дня. Знакомство с Савелием, теперь я уж точно знаю, было днём шоколадным, а вот разрыв Оливки с Сашкой и ее возвращение ко мне как раз-таки тем самым, дерьмовым. Если, конечно, мне еще что-то покруче от щедрой Вселенной не прилетит.

А, может, мои коты имели в виду моего бывшего мужа и его пса непонятно какой сторожевой породы… Которого он нашел на улице и, игнорируя Юлькины крики, притащил в их вылизанный дом. Он и назвал его Шариком, потому что с предка этого пса рисовали известный мультик.

Между ним и Барсиком-Матроскиным изначально сложились отличные отношения, то есть мой, тогда ещё единственный, кот воспитывал гостя постоянным шипением. Зато Шарик его тоже кое-чему научил: не оставлять в миске корм. Шарик его несколько раз сожрал и все, урок Барсик выучил. С Люцием дружбы не получилось, но белый кот в драку не лез и хранил свою белизну на верхней полке в шкафу. Так и жили… До возвращения Оливки под мамино крылышко, совсем не теплое.

Теплыми в моем доме были только борщи и котлеты. Любовь к готовке у меня от мамы, у той — от бабушки, и по вкусовым предпочтениям можно было б вывести целое генеалогическое дерево, но я выращивала на подоконнике только всякие полезные травки, которые любил щипать мой Козел, вместо герани. Шарик, который якобы ездил с хозяином на собачью площадку, предпочитал котлеты. Юлька прекрасно видела, что бока у собаки полнеют, а не худеют, но Лешке нравилось врать жене, что он со мной больше не спит… Ничего, с кем бы муж не тешился, лишь бы на дебетке всегда деньги были. Лешка так и не свыкся с наличием у себя по факту двух жен, но это длинная история…

Я пригласила своего неофициального, давно уже, мужа в ресторан через пару дней после возвращения ко мне нашей дочери.

— Бизнес-ланч по какому-то важному вопросу? — спросил он после легкого поцелуя в щечку, усевшись напротив меня в идеально отутюженным костюме.

Ни одного залома к обеду. Видимо, принарядился для встречи. Красив, гад, и с сединой в висках. Даже странно, что бес в ребро его так и не ударил. Не женился в третий раз на какой-нибудь восемнадцатилетней дуре. Говорят, глупые люди не стареют. Он не глуп, далеко не глуп… Просто стареет красиво.

— По поводу котов. У меня теперь их аж целых три.

Лешка не изменился в лице.

— Поздравляю. Мне завести вторую собаку, чтобы не страшно приходить к тебе было?

— Вторую любовницу лучше заведи…

По красивым тонким губам скользнула улыбка. Лешка щурился от солнечного зайчика, бегавшего по стеклу, за котором суетился мегаполис. А я сейчас выпала из времени, как выпадала всегда в его присутствии. Двадцать пять лет. Мы знакомы четверть века. Живи еще хоть четверть века — все будет так, сказал когда-то Блок сам того не зная, про меня и моего бывшего мужа.

— Даже не спросишь, откуда кот? — приподняла я брови, и он поднял взгляд от моих губ к моим глазам.

— От Оливки, что тут спрашивать! Она тебе всех бездомных котов в итоге притащит. Купить тебе квартирку побольше?

Я подхватила улыбку, но моя вышла горькой.

— Купи лучше квартиру своей дочери.

— Ты же сама запретила мне это делать. А что, надо? У них с Сашей настолько серьезно?

— Очень серьезно, — растянула я звуки и губы, и тут же заметила, как у Лешки потемнел взгляд.

У меня потемнело под мышками. Да что ж с нами такое происходит?!

— Другими словами, я стану дедушкой?

— Когда-нибудь станешь, но не сейчас. Они расстались, и твоя дочь переехала ко мне вместе со своим котом.

Я ничего не заказала Лешке, но он все это время играл ложечкой, взятой с моего блюдечка, на котором стояла пустая кофейная чашечка.

— Ты точно ничего не знал?

Он тряхнул головой и стиснул зубы так сильно, что на виске вздулась вена.

— Она ничего мне не говорит, — сказала я, не скрывая обиды. — Все отшучивается. Мол, надоели друг другу. Ты можешь поговорить с дочерью серьезно?

Он выдохнул. Тяжело, сунул руку в карман и даже вытащил пачку сигарет, но тут же спрятал обратно, вспомнив, что в общественном месте не курят. Тем более в моем присутствии.

— О чем, — хрипел он без всяких там сигарет. — О Сашке? С какой стати я должен лезть ей в душу, если она не посчитала нужным сказать мне, что… Что снова свободна, так это называется?

— Ну, так, наверное… Я не знаю, как это называется. Только я теперь несвободна. Ну, ты понял… Тебе нужно озаботиться второй любовницей.

Он хмыкнул и тряхнул головой, точно пытался избавиться от перхоти. От неё уже не избавишься — это другое серебро.

— Может, озаботиться внеплановыми встречами вне офиса?

Он смеялся, но натужно.

— Мы не будем встречаться, даже когда она на работе. Я не хочу, чтобы моя дочь  узнала, что я сплю с женатым мужчиной, понял?

Теперь он рассмеялся в голос:

— Раньше тебя это не смущало.

— Раньше я тоже была замужем.

— Не настолько раньше.

3.2 "Надежда в квадрате"

И я ни в коем случае не хотела, чтобы Оливия узнала про Савелия — я сама не хотела ничего о нем знать! Думала, одна ночь и все… Даже мысли не было впустить этого мальчишку в свою жизнь: он влез в мою реальность без спроса и все не желал никак уходить. Ну ни в какую!

— Савка, тебе нужно найти девчонку твоего возраста. Так не может дальше продолжаться…

А продолжалось это уже почти полгода. Поначалу я не возражала, что он приходит ко мне после работы и порой задерживается до утра, но потом, когда стала слишком часто просыпаться, уткнувшись носом в его острые лопатки, в сердце прокралась вина перед Лешкой, хотя я неустанно напоминала себе, что у него каждую ночь другая, которую он не любит, и у меня другой, которого я… не люблю.

Жалость никогда не перерастает в любовь, а я пригрела мальчишку после чужой свадьбы, именно пожалев, а не возжелав. Однако на жалости не остановилась и теперь чувствую к нему нечто странное, выросшее на стыке плотской и платонической любви. Почему? Да потому что он стал моим вторым мужчиной. И порой слишком нежным.

Свою же нежность я оставляла для Лешки, а от Савки брала своё с таким же хладнокровием, как если бы была мужчиной в поисках платной любви, хотя платила ему лишь сытным ужином. Но, черти его дери, ждала мальчишку с работы, считая минуты, а это плохой знак, очень плохой. Коты выучили время его прихода и заранее уходили за диван, показывая своё «фи».

Мне тоже было стыдно. Я подходила к зеркалу, рвала расчёской волосы, расчесывала слипшиеся ресницы и покусывала губы, чтобы без помады придать им недостающей яркости.

— Что же ты делаешь, баба? Зачем это тебе понадобилось?

Я не знала ответа… Вернее, не хотела признаваться себе в том, что ко мне со спины подкрался кризис среднего возраста. Может, у всех баб после сорока возникает желание соблазнить молодого? Успеть, пока поезд не ушел! Через пару лет затащить молодого в кровать будет практически невозможно. Мы с его мамой могли водить детей в один садик — только я в старшую, а она в среднюю группу. Хотя у Савки с Оливкой разница в год, так что могли и в одной оказаться.

— Ты должен уйти… — неустанно повторяла я просьбу разорвать со мной отношения.

Сделать первый шаг. Я не могу сказать «пошёл вон!», я считаю минуты до его прихода пульсацией внизу живота. Савка же всякий раз отвечал на эту просьбу поцелуями: долгими, сладкими, мучительными, от которых не хотелось отрываться до самого утра.

— Сам подумай, что скажет твоя мама, твои приятели, когда узнают, что ты спишь с женщиной, которая в два раза тебя старше!

— А мне плевать…

Вот и весь ответ, а такой хороший мальчик был… Поначалу. Когда не хотел брать с заднего сиденья злополучный букет.

— Ну что, пойти с тобой, как с маленьким?!

Думала всего лишь подбодрить его шуткой, а Савелий воспринял мое предложение всерьёз, но не отбрыкался, а наоборот вцепился в него, точно в соломинку утопающий, захлебнувшийся в пучине собственных сопливых чувств и обиженном эгоизме.

— Если вы не против?

Я расхохоталась, сняла очки и потёрла переносицу. Затем сфокусировала взгляд на молящих глазах Савелия.

— Ты что, серьезно? Ты с мамой за ручку на свидания ходил? Невеста не знает твою маму?

Он тяжело сглотнул и попытался выглядеть серьезно. Как только могут выглядеть свежо стриженные мальчишки. Ведь явно вчера в парикмахерской был, но мастер ошибся насадкой на машинку. Как в шутке из моей юности: как вас подстричь? — Короче. Как вас подвести — Молча! Но мы разговорились на общую беду.

— Ну, будете моей девушкой.

Я проглотила смешинку — так громко я давно не хохотала. Теперь я сжимала переносицу, чтобы остановить слезы.

— Боже, ко мне вчера на улице обратились — женщина!

— Дураки…

— Савелий! — я говорила с чувством, с толком, с расстановкой, как отчитывают расшалившегося ребёнка. — Не надо устраивать из чужой свадьбы цирк, даже если ты злишься на невесту. В моей юности была песня: свадьба в жизни только раз. Может, да, а, может, три, но это не про нас. Даже если ты желаешь им несчастья, они могут стать счастливыми тебе назло. Иди. Молча послушай их клятву в верности. Закрой глаза, когда они будут целоваться. Подари букет и уйди в новую жизнь. Ты меня понял?

Он кивнул. И снова спросил:

— Так вы пойдёте со мной, Надежда?

Таким голосом делают предложение руки и сердца. Голосом, в котором вибрирует надежда.

3.3 "По кошачьему прогнозу - ненастье"

На свадьбе, и эта не стала исключением, лишними бывают только две вещи: бывший ухажер и букет невесты. Если от первого избавляются заранее, то с букетом тянут до самого конца церемонии. А потом медлят, чтобы у всех подружек в зобу дыханье сперло! Свой я когда-то передала свидетельнице из рук в руки, потому что иных незамужних дам среди наших немногочисленных гостей не было.

Тут же собрался цветник — такой расфуфыренный, что я побоялась бы окунать в него новоиспеченного мужа. Впрочем, муж по многим статьям, кроме денежной, проигрывал бывшему, у которого целлофан на розах пошел водяными разводами. Я сама чувствовала неприятное покалывание в районе сердца и искала ему оправдание в нервах из-за проклятой туалетной бумаги. Ну, или одежда надиктовала мне такое неприятное состояние.

Я была одета как на собеседование: возвращалась от приятельницы в новой блузке, пусть и в старой темной юбке по колено. Милена продавала в своём элитном бутике бисерные украшения, которые делали наши подопечные пенсионерки. Хозяйка сумела привить клиентам любовь к ручному труду без кричащих брендов, а мне она возвратила любовь к шелковым блузкам, от которых я избавилась, как только покончила с секретарской работой. Сейчас я пыталась представить себя участницей деловой встречи, когда всем надо улыбаться, хотя поначалу мне хотелось заржать в голос, но я сумела выдержать роль «девушки» до самого конца.

Чувствовать себя не в своей тарелке я умела… с пятнадцати лет. Именно тем летом я познакомилась с Лешкой Супрядкиным, работая рекламным агентом — нет, нет, нас красиво называли менеджерами по рекламе. Фамилия у парня была смешная-смешная, но сам он выглядел предельно по-деловому: костюм, рубашка, галстук… Лешка к последнему классу школы решил, что бизнес — его будущее, и бегая со мной по бизнес-центрам в поисках рекламодателей, набирался жизненного опыта. У него в шестнадцать был идеальный — и я не утрирую — английский и эрудиция на уровне знатока из «Что? Где? Когда», да и говорить он умел голосом Ворошилова. И ему хватало буквально минуты, чтобы расположить к себе клиента: удержать внимание пятидесятилетних мужиков старшекласснику было раз плюнуть. А я носила для него папочку, выдавала рекламные проспекты и писала текстовки.

Мы сработались за неделю, но приговор Лешка подписал мне уже на третий день, когда пришлось в ливень добираться от метро через стройку к новому бизнес-центру. Дул жуткий летний ветер, я жалела, что не надела зимний пуховик, поэтому Лешке пришлось спрятать папку с документами под свой плащ. И вот, когда он в очередной раз протянул мне руку, чтобы я всухую перепрыгнула через лужу, злополучная папка выскользнула, и я, ловя ее, наступила туфлей прямо в середину лужи, провалившись почти по самое колено.

Пришлось искать подворотню. Положив спасенную папку на выключенную батарею, мы включили мозг — вернее, котелок всю нашу совместную жизнь варил только у Супрядкина. Он вытащил из пиджака белый носовой платок и принялся стирать грязные разводы с капрона, а меня капрон не спасал — до этих самых манипуляций с платком я даже не думала, что меня уже интересуют мальчики. Но его девочка в моем лице не заинтересовала. Он вытянул мою ногу из туфли и потом вытянул капроновый носок, чтобы выжать грязную воду… Заодно со всеми грязными мыслями из моей головы. И не отстранился, когда случайно коснулся головой узла, стягивающего на талии мой плащ и мое неожиданно проснувшееся женское естество, но и головы к счастью не поднял, а то бы точно увидел «взгляд с поволокой», как у героинь с обложек бульварных романов серии «Шарм». Зато поднялся сам.

— Не ставь ногу в туфлю. Я мигом.

И я смотрела все тем же взглядом уже в худую, но не по-мальчишески, а по-мужски спину, когда Лешка взлетал через ступеньку к чужим почтовым ящикам, чтобы вытащить чужую рекламу: газетная бумага прекрасно подсушила мокрые туфли. Лешка даже сделал из дешевых рекламных проспектов натяжных потолков и евроремонта очень дорогие сейчас для меня стельки, и я могла идти дальше, не боясь простудиться. Ну, у меня был теперь крохотный шанс остаться здоровой. Но завтра я приду на работу даже с соплями до земли! Ради него!

— Знаешь, Гладышева, а из тебя получится неплохая секретарша. Улыбаться умеешь, молчать тоже и — что самое важное — документы ловить…

И вот тогда я огрела его схваченной с батареи папкой. Лешка присел — не от боли, конечно, а от неожиданности, но… Только расхохотался, а мне, дурочке, на секунду показалось, что вот он момент — для первого поцелуя. Я бы даже обняла его за шею и не стала строить из себя недотрогу. Но вместо поцелуя вышла драка — я еще раза три съездила Лешке папкой по голове, пока он не перестал ржать.

Как там у поэтессы: сама не знаю, победила ль, побеждена ль… У меня в дополнение к ногам, промокли еще и подмышки. «Рексона» выдерживает только телевизионную сдачу на права, а на права равноправного партнера по летней работе от молодежной биржи труда пресловутый антиперспирант сдать не смог.

Сейчас я тоже чувствовала влагу там, где не нужно, и проклинала белую блузку: взрослая тетка, черт тебя дери… Ну чего ты нервничаешь — это же приятно, когда тебя считают девушкой того, кто годится тебе в сыновья. Может, я сейчас выгляжу совсем неплохо: спала же всю ночь и все утро, пока Барсик с Люцием развлекались в туалете…

— Ой…

Я даже не поняла, как поймала букет. Так же неожиданно, как и выпавшую из плаща папку. Секретарский талант не пропьешь! Теперь бы кто б меня чем-нибудь по башке огрел, чтобы я ржать перестала… Надо же было сесть в лужу в тот редкий день, когда в Питере не было дождя, даже по прогнозу. Это коты спрогнозировали ненастье. Эй, хвостатые мужики, вы это там… так не шутите…

4.1 "Диванное происшествие"

Коты обживали купленный Оливкой диван, а я привыкала к мысли о том, что на моей личной жизни поставлен крест. Жирный. Ну, а чего я хотела? Дети как раз-таки и выступают этими самыми необратимыми последствиями бурной личной жизни.

— Ну, ты что-нибудь выяснила? — услышала я из трубки Лешкин голос на следующий день после нашей встречи в кафе.

Ни здрасьте, ни до свидания…

— Знаешь, я собиралась задать тебе тот же вопрос. Ничего не выяснил?

Секундная заминка и смешок: грустный, я даже глаза его представила, щенячьи… Именно такими он просил у меня первого секса. И я отказала. Сейчас мне тоже хотелось его послать — и очень грубо.

— Я вижу ее только вечером, и весь этот вечер она возится с котами, а у тебя есть целый рабочий день, чтобы пригласить сотрудницу в кабинет и выяснить кое-какие обстоятельства ее личной жизни. Слабо? — добавила после затянувшейся секунды, которую Лешка не планировал сначала брать на размышление, потому что начал мычать.

— Слабо, — огрызнулся он в итоге так зло, что я даже почувствовала щекой слюни его ярости. — Как я могу лезть с откровенными разговорами к ребенку, который уверен, что я бросил ее мать ради молодой дуры?

— Снова делаешь проблему на ровном месте! — теперь плевалась я, а все почему… Потому что Барсик яростно вопил в Оливкиной комнате, опять что-то, наверное, не поделил с белобрысым…

— Я? Это ты устроила для тещи показательный бракоразводный процесс. Я всю жизнь пляшу под твою дудку… Но сейчас дудки. Я никуда не полезу… Я уже сходил с ней в кафе за кофе и между делом спросил, как у Саши дела… Она ответила, что у него все окей, то есть я твоими стараниями для ребенка пустое место. Я просто работодатель, которому надо мило улыбаться. Я даю тебе сроку три дня, чтобы вывести дочь на чистую воду. Иначе я скажу Оливке всю правду о нас.

Он замолчал. Я тоже не находила слов. После тринадцати лет он мне угрожает?

— Так и скажешь: доченька, давай-ка я тебе квартирку сниму, а то у меня сперма из ушей лезет, так и скажешь?

Снова секунда и все… Лешкин голос перешел в угрожающий шепот:

— Нет, у меня не стоит уже который день… Меня растоптали как отца. Ноги об меня вытерли. Ты не понимаешь, нет?

Я понимала. Понимала, потому что чувствовала себя так же.

— Леша, — мой голос был тихий, и я очень надеялась, что фоном моему оппоненту не идет сейчас кошачье соло. — Мне тоже обидно. Ты не представляешь, как… И более того, я не понимаю, почему она ко мне пришла. Почему вообще она ушла, а не Сашка, ведь за съем их квартиры всегда ты платил…

— Ты сейчас о деньгах или о чем? Совсем сдурела, что ли? — окрысился Оливкин папочка еще пуще. — Я… Ты… Мы… Из-за своих выкрутасов мы просрали дочь, понимаешь или нет?

— Не утрируй…

— Я не утрирую! Это у тебя, Надя, все просто, все предельно просто… Это ты меня в говно с головой окунула, а не я туда по собственной воле влез… Я тебя всю жизнь облизывал, как верный песик, а ты всегда кота какого-нибудь предпочитала! Тебе с ними хорошо спится, а, хорошо?

— Нет! — почти заорала я. — Эта дрянь… Не Оливка, но и она тоже, приучила своего Засранца просыпаться с будильником. Будильник у нее поставлен на половину седьмого. Так она валяется до семи, а этот великий Соломон вменил себе в обязанность все это время мявкать, изображая невыключенный будильник, чтобы хозяйка снова не удрыхалась!

— Что ты от меня хочешь? — продолжал орать Лешка. — Пусть приходит к десяти, я ее не гоню к девяти… Или я должен тебя, бедную пожалеть, что дочка тебе жить мешает? Я тебе жить мешал. Все мы тебе жить мешаем…

— Тебя что это сегодня понесло? Кухарку сменить пора, а то желчь из тебя так и плещет!

Я даже перекричала Барсика. Пошла его проведать: трется, дурында, у дивана и орет, но уже тише. Квартиранта не видно. Может, с Люцием по пакетам на кухне шарится?

— Ну хватит орать! — толкнула я кота рукой и попыталась увести из чужой теперь комнаты.

— Я не ору! — послышался Лешкин ответ.

— Это я Барсику. Опять к дивану тащится. Может, ему красный цвет не нравится? Говорила Оливке купить нормального цвета, а она заявила, что это же ее диван, и она хочет красный. Ее, слышишь? Она у меня перманентно…

— У тебя есть три дня, чтобы выяснить, как из перманентного состояния сделать временное…

— Леша, ты мне угрожаешь?

— Как хочешь, так и называй это! — и отключился.

Я бы тоже с удовольствием отключилась — на кровати, лицом в подушку, а лучше в объятиях Савки, но и ему я сказала больше не приходить… Он начал мямлить, что может срываться в обед, но я серьезно сказала, что это Вселенная решила помочь нам расстаться.

— А если у нас не получится расстаться? — буркнул он так же зло, как только что кричал на меня Супрядкин. — Что тогда? Ты познакомишь меня со своей дочкой?

— Сумасшедший… — и я сбросила Савкин звонок так же нервно, как сейчас сделал это Лешка.

Все мужики с ума посходили! И Барсик, мой спокойный Барсик, туда же… Снова принялся кидаться на диван. Да, его тоже не устраивает переезд Оливки. Он вообще ее недолюбливает из-за подселения Люция. А теперь она решила бедного кота совсем добить — сама притащилась со своим Засранцем. Да еще первым делом вынесла на помойку его любимый диван. Ее-то котище днем почти не спит, а диван был любимым спальным местом у сладкого Барсика, которого теперь все обижают и не додают ласки.

Я хотела взять на руки своего обиженного на весь мир котика, а Барсик взял и выкрутился, чуть не оцарапав меня, и снова набросился на диван.

— Это как со стеной говорить — бесполезно, — сказала я в полный голос, и мне тут же отозвалось из дивана жалобное мяу…

Боже ж ты мой! Белобрысый! Я отодвинула диван — никого. В ящике, что ли… Так и есть — выскочил и мимо меня. Видимо за Барсиком, который, сообщив мне про диванное происшествие, намылился на кухню за наградой. Но Люций опередил его. Однако, пробегая мимо, лизнул Барсика в морду, а потом обшипел — для проформы.

4.2 "Кошачья благодарность"

Одной рукой я гладила несчастного белобрысого пленника дивана, а другой — листала детский фотоальбом Оливки: половина глянцевой, половина матовой бумаги, в зависимости от того, кто носил пленку в фотоателье, я или мама, с которой мы тогда жили все вместе, потому что Лешкина теща не пожелала доверить ни дочь, ни внучку Лешкиной матери. Да и черт бы с ними со всеми… У нас была личная усатая нянька — с мягкими лапами, по имени Соня, но соней моя серая дворовая кошка не была: она бдила младенца и днем, и ночью — боясь, наверное, пропустить момент, когда этот кричащий комок унесут обратно, откуда принесли в один несчастный ненастный день, но его не уносили и не уносили. Более того, ребенок незаметно подрастал, стал ползать всюду за кошкой, хватать за хвост, потом начал гоняться по всей квартире, пытался скинуть с занавески, когда усатая нянька решала посидеть высоко, поглядеть далеко…

Сейчас перед глазами блистала фотка Оливки в подушках — она тогда только-только научилась сидеть, но уже по-хозяйски складывала на Соньку ноги. Показывала всем два зуба и язык — да заодно Кузькину мать несчастной кошке, держась за ее ухо, а Сонька на фотографии аж зажмурилась и явно не от удовольствия. Сейчас я чувствовала себя в кошачьей шкуре — Оливка и в двадцать три года тянула меня за ухо, и я, встав на цыпочки, чтобы не так больно было — а дочь переросла меня аж на пять сантиметров — шла у ней наповоду.

— Ну и как мне засранку разговорить? — спросила я Люция, но тот только ближе подвинулся к стулу: конечно, тоже только о себе думает.

Поэтому я подумала о себе сама и перестала его гладить — рука ныла: ненасытный, хотя ему ласка не особо и нужна. Тут дело принципа: чтобы Барсику меньше досталось. Засранцу Соломону ласка от меня не нужна — живет с кредо: я вас не трогаю и вы меня не трогайте. А белый может и цапнуть за ногу. Без предупреждения. Ну, явного… Он-то по его мнению месть вынашивал долго, таил обиду, ища благоприятный момент, когда эта баба ни сном, ни духом… А потом мило так удивлялся: ты что, типа, сомневаешься, что получила за дело?

Барсик к белому индивидуалисту вечно подлизывался. Дружить пытался. Свою подушку даже отдал, а тот уже целый год воспринимает все, как должное, точно избалованный ребенок. Барсик его и лизнет, чтобы помириться-подружиться, а Люций, повезет, если не обшипит бывшего единоличного хозяина квартиры… Барсик, правда, начал сдачи давать: пару раз по морде лапой съездит, и Люций отстает… На какое-то время. Жаловаться не бежит — знает, что у меня всегда серый прав…

— Ну чего тебе надо?

Обошел мой стул и встал слева: эй, ты, твоя левая рука страницы листать не устала, так что гладь меня, нечего отлынивать от женской работы…

Глажу, глажу всех — а меня никто: любовные игры не в счет. Было б это только для меня, ни один бы не пришел. А конфетку забрали, оба сразу обшипели: что Лешка — хотя к этому я привыкла, что Саввка — надеялась, что молча свалит в туман. Нет, зачем ему куда-то валить, девушку себе искать, напрягаться ухаживать… Взрослая любовница для молодого человека — просто находка! Это я нашла себе приключеньице на одну точку и совсем не пятую, а ту, что принято обозначать заглавной буковкой…

— Да надоел! — оттолкнула я белобрысого и встала из-за стола. — Иногда лучше жрать, чем приставать к бабе!

В холодильнике лежал его персональный вафельный стаканчик с ванильным мороженым. Интеллигент кошачьей наружности ел молочное лакомство исключительно из рук и никогда из миски. Но прежде чем снять с половинки стаканчика фольгу, я взяла половинчатую бутылку клюквенной на коньяке. Да, классик прав, что во всех бедах — особенно женских — виноват коньяк, да будь он проклят. С него и начался мой роман с Савелием.

Впрочем, это всего лишь настойка, и она меня не настолько настроила на связь с юным любовником, чтобы не пережить разлуку. Да, внизу живота временами предательски пощипывало, но я вернусь к нормальной жизни, как только выставлю взрослую дочь за дверь. В нормальной жизни у меня точно не будет Савки, а может и Лешки тоже, если дочки-матери затянутся слишком надолго.

Плеснув в пузатую коньячную рюмку розовой жидкости, я вернулась к столу и к альбому, вооружившись стаканчиком мороженого. Коту — мороженое, бабе — свободу, но не совести. Совесть мучила жутко. Нет, я не считала развод ошибкой, но я не хотела, чтобы дочь знала, что я обманом женила ее отца на женщине, которая по договоренности с ним просто должна была родить ей братика.

Оливке было десять лет, но она восприняла свадьбу отца с чужой женщиной как нечто само собой разумеющееся — даже не задала вопросов, а почему рожаю ей братика не я? К счастью! Тогда я не знала, что ей ответить, как не знаю и сейчас.

А Лешка скажет просто: твоя мать — эгоистичная сучка. Да, наш брак начал трещать по швам, когда дочь пошла в первый класс, а десятилетний кризис мы не пережили. Вернее я — мужики, они плывут по течению. Это женский брак, что дышло: куда крутанула мужскую шею, то и вышло…

Оливка позвонила сообщить, что стоит в жуткой пробке. Я напьюсь — наклюкаюсь клюквенной — к ее приходу так, что сама все расскажу. Может, и пора… Она взрослый человек. Это мы сейчас оберегаем маленького Богдана от правды про брак его родителей. Хотя, черт бы с ним, его сестра была двумя годами младше! Двумя с половиной даже!

И если все тайное все равно рано или поздно выплывет наружу, то, вполне возможно, пришло время сказать всем правду. Мы уже теряли один раз родителей своим желанием родить ребенка, не окончив институт. Сейчас мы, кажется, все окончили и всего добились сами. Во всяком случае, предлагаем помощь родителям, а не берем от них. Оливка вот еще берет. Богдану еще расти… А мне… Мне, главное, выйти сухой из воды с Савкой… Про мокрые трусики никто не должен знать.

— Ну, доволен?

Люций лизнул мне благодарно руку. Может, конечно, просто промахнулся языком мимо мороженого. Это моя женская натура все стремится выдать желаемое за действительное. Ну, а куда ее денешь, эту натуру… Женскую…

4.3 "Одна свадьба и одни похороны"

— Хочешь выпить? — спросила я Савелия, когда бросила белоснежный букетик невесты на заднее сиденье своей машины.

Изначально думала донести до урны, а потом испугалась, что за нами следят папарацци и решила попридержать подснежники или ландыши — или и то, и другое плюс ленточки и кружавчики — до домашнего помойного ведра.

— Хочешь выпить?

От неожиданности моего предложения мальчик захлопал глазами совсем как малыш.

— Если, конечно, ты пьешь один. Я-то за рулем…

— Я вообще не пью… — начал он оправдываться скороговоркой, нервно пристегиваясь ремнем безопасности. — Ну, не совсем не пью… Но точно не один и не сейчас. И вообще это же не сегодня все случилось…

Словесная обойма закончилась, и мальчик сдулся, весь ссутулился, и я еле удержала руку при себе: очень уж захотелось похлопать его по спинке. Не переживай, малек, все будет путем… Путем-дорогою… И найдешь ты себе новую «дорогую»… Надеюсь, не очень дорогую девушку.

— То есть ты уже свое выпил? — попыталась пошутить я.

Однако ж не разрядила атмосферу, а напротив прямо шибанула беднягу зарядом в двести двадцать… Не влезай к посторонним теткам в машину, убьет — это точно про меня…

— Я пытался с ней говорить…

Несчастный бывший и со мной пытался говорить, объяснять свою ситуацию и прочее, прочее, прочее то, о чем я его не просила говорить.

— Ну ладно… Допустим, сейчас квартира, машина… Все типа круто, а потом… С ним же жить нужно, детей растить…

— Брось! — махнула я рукой, чтобы заткнуть фонтан детских обид. — Прекрасно бабы без любви живут, детей растят и в ус не дуют, а дуют на банковскую карту и сдувают пылинки с того, кто ее своевременно пополняет, оплачивает им нянь, уборщиц, кухарок и отдых все включено. Без мужа…

Я рассмеялась под конец. Заставила себя улыбнуться, потому что мне вдруг сделалось горько. Надо было не начинать эту беседу в том месте, где я в восемнадцать лет верила, что супружеская клятва нерушима. И сама же ее нарушила.

— Вы так живете, да? — спросил Савелий с неприкрытой злобой, и мне пришлось увеличить громкость своего смеха.

— Я живу в разводе уже тринадцать лет.

— Почему?

— Ты уже задавал этот вопрос, и я на него не ответила.

— Почему? Почему вы не можете сказать мне правду… Правду жизни. Мне это важно.

— А мне важно понять, куда тебя вести.

— Мне без разницы. Можете вообще никуда не вести…

— Но ты же собирался куда-то ехать, раз пристегнулся…

Савелий вспыхнул — очень и очень мило… Парни умеют краснеть? Не вспомню, когда последний раз видела красной Оливку. Не вспомню…

— Я могу отстегнуться… — но к замку горделивый герой при этом не потянулся.

— Хочешь выпить со мной? И с моими котами?

Что я говорю? Что я предлагаю? Я ведь не знаю этого парня… Куда я его приглашаю?

— А ваши коты не будут против?

— Мои коты обожают мужскую компанию.

— Так почему вы развелись? — снова спросил настырный пассажир когда мы уже отъехали от здания районного ЗАГСа.

— Слушай, я на эту тему даже с дочкой не говорю.

— А сколько вашей дочке лет?

— Двадцать два.

— Мне тоже двадцать два.

— Поздравляю. Хороший возраст.

— Чем хороший? Девушку удержать нечем…

— А нужна ли такая девушка, которую удержать может только наличка, машина и квартира? У нас с мужем не было ничего… Мне было пятнадцать, ему шестнадцать, когда мы решили, что созданы друг для друга…

— И почему развелись?

— Опять двадцать пять! Потому что мы женились только ради ребенка. Но мы даже кольца не носили. Сняли сразу после регистрации. У меня пальцы опухли, а потом кольцо сваливалось… И это же придумали люди. Государству нужны штампы в паспорт. Окружающим — кольцо на пальце. Это же все для других, не для пары… А пара — это он и она и Вселенная.

— Значит, муж все же есть, только неофициальный? — уточнил Савелий с какой-то странной опаской. — Из принципа, типа. Переть против общества? Одни венчаться через десять лет брака бегут, другие разводиться…

— Можно сказать и так. Но сейчас муж все равно не дома. Дома — коты, а это куда страшнее мужа. Так что мне не страшно пригласить совершенно незнакомого молодого человека на рюмку коньяка. Прости, водку в нашем возрасте пьют уже по другим поводам.

Он кивнул.

— Я понимаю. У меня сейчас тоже в каком-то роде похороны. Старого меня. Но можно и коньяком помянуть…

Он хихикнул. Вот именно что хихикнул. На смех его не хватило.

— Коньяк всегда можно… Ты только маме позвони. Скажи, что в порядке и с другом решил посидеть, за жизнь перетереть.

— Зачем?

— Мама волнуется.

Они этого не понимают. Не понимают…

4.4 “Опасный коньяк”

— А мужа у вас все-таки нет, — вынес Савелий приговор, окинув взглядом мою квартиру.

Очень внимательным. И я вдруг тоже увидела ее чужими глазами — можно даже предположить, что глазами этого самого мальчика. Лешка бы никогда не согласился на белый цвет. Как и его дочь. Будучи женой и мамой, я тоже не сумела бы поддерживать частоту в белоснежном доме. Всю жизнь пуская слюни на картинки в журналах, я перекрасила стены, как только Оливка решила жить отдельно. Повесила жалюзи и полностью убрала из квартиры занавески. Мебель тоже стала белой, и даже кухонная — зато я взяла за правило сразу убирать со стола. В этом помогла ещё и перепланировка: квартира советского типа давила на меня со всех сторон, но если потолок не смогли бы поднять даже Атланты, то арочки в стенах мне прорубили простые работяги.

И теперь, развалившись на диване, я могла видеть весь срач, оставленный на кухне: зрелище не из приятных, поэтому с последствиями готовки я разбиралась моментально, даже если предполагалось ужинать в одиночестве. Так что за порядок в квартире мне никогда не было стыдно. Если только за шерсть. На полу еще с замужних времен лежала темная шахматка: я тогда ещё не знала, что у меня появится белый кот.

А вот Оливка предполагала, что скоро вернётся к маме и не позволила тронуть свою комнату — имела на это право. Я никогда не требовала квартиру в полную собственность: мы с Оливкой делили ее пополам официально, потому что отец переписал свою долю на дочь, когда я запретила покупать ребенку отдельную квартиру: нос не дорос. И так Лешка исполнял любой каприз дочери за красивые папины глаза…

Но о дочери в тот момент я думала меньше всего — тогда у нее был в личной жизни порядок. Может, не такой, как мне бы хотелось, но я решила раньше времени не влезать в шкуру тещи и молчала в тряпочку. Год, два, три… Столько не встречаются с парнем, если не думают о совместном будущем… Или мы с ее отцом просто были неправильными изначально. Но и о Лешке я тогда не думала, потому что хотела всего-навсего предложить молодому человеку рюмку клюквенной и час своего свободного времени для задушевной беседы — ничего более серьезного, абсолютно ничего…

Коты не вышли нас встречать: во-первых, в звонок не звонили, поэтому Люцию не было никакой необходимости нестись к двери в надежде, что это бывшие хозяева пришли наконец забрать его от непонятной тетки, и во-вторых, коты обиделись, что я уходя запустила робот-пылесос, которого оба ужасно боялись. Причем, Барсик начал привыкать к шуму и к тому, что кто-то, кроме него, пытается пролезть под диван, но сейчас трясся на спинке дивана с белобрысым за компанию — страх, как говорится, объединяет даже врагов. А сейчас их объединила обида на меня и интерес к гостю. Гости в моем доме были редкостью.

— От меня собакой пахнет, — смутился Савелий.

— Собакой их не испугаешь…

А вот переизбытком туалетной воды — да. В машине мой нос как-то не обратил на это внимание. Впрочем, меня это даже устраивало — уж лучше задыхаться всеми ароматами Франции, чем вдыхать один единственный аромат юношеских нервов. Но не котов — они за нами не пошли, и я не стала ещё сильнее раздражать их обоняние, зажигая цитрусовую свечку в центре обеденного стола. Я даже прикрыла баночку деревянной крышечкой и достала из-за зеркальной дверцы две рюмки, а из нижнего темного шкафчика бутылку клюквенной на коньяке.

— Муж у меня все-таки есть. Только приходящий. Ты сейчас в его тапочках и твой пиджак висит на его плечиках. И пить ты будешь из его рюмки, но не его коньяк. До Хеннесси ты еще не дорос. Мужик говорит, что приучаться к коньяку следует лет так с семи, по глоточку…

— Какой мужик так говорит? Ваш муж?

Я улыбнулась, глядя, как мой юный герой остался стоять, отодвинув стул с живой подушкой — когда белобрысый только успел прибежать? Плохо иметь два входа в кухню и ни одной двери.

— Будь этот мужик моим мужем, мы бы с тобой не встретились.

Я согнала кота и отодвинула для Савелия второй стул в надежде спасти его черные брюки от белой шерсти. Сама же села напротив и потянулась к бутылке — ничего, я тут за старшую. А Люций решил, что он за главного и запрыгнул ко мне на колени. Но хоть на стол морду не возложил.

— Это слова Хеннесси. Первая работа моего мужа — фирма, которая в девяностые выпивку иностранную поставляла в город. Он был у меня очень смышленым товарищем, не по годам, хотя, признаюсь, в семнадцать выглядел старше, чем ты сейчас… Не в обиду…

— А я не обижаюсь, — все же надул губки мой юный гость.

— Вот и не обижайся…

Я налила в рюмки грамм пятьдесят сладковато-терпковатой розовой жидкости и продолжила говорить:

— Он исполнял работу адъютанта его превосходительства: тогда еще представители иностранных фирм не по фейстайму общались с российскими коллегами, а живьем. И вот когда месье Хеннесси решил познакомить богатую петербургскую пьющую публику со своим коньяком, чтобы кто-то случайно не обпился «Камю», мой парень вспомнил, что я учу французский, ведь расположение француза можно сыскать лишь общаясь с ним на родном языке. Впрочем, консул Франции в то время предпочитал русский, потому что родился в семье иммигрантов из Российской империи. Вот так я и стала в один прекрасный вечер почти что официальной помощницей адъютанта его превосходительства. Возможно, я даже сделала бы карьеру в той фирме… Но вот незадача, вместе с коньяком месье Хеннесси подарил нам зеленый свет на незапланированную беременность, потому что учиться пить крепкие алкогольные напитки ответственно действительно надо начинать лет так с семи, потом будет уже поздно. Пей, это достаточно слабый алкогольный напиток…

Савелий поднял рюмку. Я — свою. Ну, тост будет?

— А я в пять лет водки выпил, так что в семь лет коньяк — это по-французски, а не по-русски.

— Родители налили? — рука чуть дрогнула, но я рюмку не опустила.

— Дядя. Не мне. На даче дело было, во дворе. Мы носились вокруг стола, была самая жара. Я схватил стакан со стола, выпил и упал. Так рассказывают. К вечеру проснулся. Думаю, не врут…

5.1 “Не Надежда”

Сейчас, готовясь к душещипательной беседе с Оливкой, я крутила пальцами коньячную рюмку прямо, как тогда… Нет, не с Лешкой, а с Савкой, думая, что ответить на малость непристойное предложение товарища, годящегося мне в сыновья. С Лешкой же мы разлили дорогущую янтарного цвета жидкость по обычным рюмкам. Ну, не совсем обычным — хрустальным конусам из какой-то там коллекции энных застойных годов развитого социализма, которые нашли у его мамы. Кто же знал, что мы выкинем из песни слова и, напившись допьяна, все же дойдем до дивана…

Первый раз у нас случился по трезвому и настолько тщательно планировался, что в последний момент мне захотелось отказаться. У нас вышла экранизация другой песни, уже Ирины Аллегровой: я беру ключи от квартир подруг, чтоб с тобою побыть вдвоем… Только ключи у подруги взял Лешка. У подруги своей мамы… Нет, с одной стороны, это даже хорошо, что он не собирался трепаться обо мне с друзьями… С другой — быть настолько откровенным с чужой взрослой женщиной…

— Чего ты хочешь? На даче холодно, а снимать номер в гостинице — это совсем дешевка…

Нам даже ванночку финского мороженого с шоколадной крошкой оставили: ну да: бабе бы цветы подарили, а дитям слишком жирно — им мороженое, сливочное, ну, а что? Все верно! Им очень хорошо заелась обида за то, что все все равно получилось по-дурацки, да и не могло, наверное, иначе, ведь у нас обоих это было впервые. Зато теперь Лешка действительно мог называть меня своей девушкой. До женщины в то время мне еще было расти и расти…

В общем-то этот момент я оттягивала почти что полгода, чтобы не заморачиваться с Новогодним подарком. Да, я так Лешке и сказала… с опозданием. Сначала я просто отнекивалась… Сначала… Вернее, с конца лета. Он, видимо, уже в шестнадцать знал, что нельзя мешать любовь с работой и честно доработал со мной до последнего дня без всяких поползновений. Нет, словами он ко мне лез. Как я потом поняла, из ревности. Почти каждый наш рабочий вечер заканчивался игрой в покер. Биржа труда обязала работодателя держать нас от звонка до звонка, но из-за картишек мы иногда задерживались в офисе и после шести. В группе было всего два мальчика — ну, хорошо еще, что не один! И Филя — сейчас я понимаю, что у него был чисто спортивный интерес научить меня играть в покер — оказывал слишком много знаков внимания моей скромной персоне, постоянно делясь какой-нибудь личной информацией: я даже знала, что два раза в неделю он спит на двери. Да, не просто на полу, а снимает с петель дверь и спит на ней… Сейчас я без смеха не могу вспоминать, как мы велись на всякую муру, из ящика и желтых газет, не хуже взрослых.

Лешка тогда еще не провожал меня до дома, только до метро, но и за десять минут ходьбы бегом он умудрялся залезть мне в душу в перчатках криминалиста в надежде отыскать в Надежде улики против Фили. Нет, там ничего нельзя было найти даже с фонариком, а фонари уже темными августовскими вечерами горели вовсю. Мне нравился не Филя, а простофиля Лешка. И вот в предпоследний день судьбу свою Лешка решил испытать не под фонарем, а среди бела дня, прижав меня к разрисованной нецензурщиной стене в темной арке одного из знаменитых наших питерских дворов-колодцев.

Будем считать, что я растерялась, поэтому ответила на поцелуй. Не сознаваться же, что ждала его целый месяц, а то и все два, как манны небесной! Поцелуй показался мне жутко мокрым, хотя во дворе-колодце стояли последние теплые денечки почти что взрослого бездачного лета. Может, это лето хочет стать заодно и удачным… Поймать первый поцелуй, словить первый кайф от крепких мужских объятий, почувствовать горячую ладонь на такой же раскаленной груди и вспомнить… Что под пиджак поддета майку без лифчика… Вот, выходит, в чем дело… Не в самой Надежде, а в ее одежде!

Хоть убейте, не помню, что он говорил в начале, но в конце поцелуя я уже понимала, что ему нужно больше… от наших отношений. Я хлопала ресницами с потекшей водостойкой тушью, которая была настолько гипоаллергенной, что щипала глаза: из последних сил пыталась сообразить, когда наши с ним отношения вообще начались: два месяца назад, месяц, неделю, вчера, сегодня, только что? С места в карьер — ну, это по-лешенски… Церемонится он только с рекламодателями, а меня с самого начала гонял от телефона к чайнику и обратно. Но я сама ду… виновата — смотрела ему в рот. А сейчас этот вот самый рот этим вот самым языком, который пару секунд назад еще пересчитывал мне зубы, чтобы ненароком не споткнуться о молочный, предлагает взрослые отношения…

Я не послала Лешку: просто сказала, что мне всего пятнадцать и что я вообще ничего еще не хочу, что было неправдой: я хотела и многого с тех злополучных мокрых туфелек. И, наверное, это недоверие к собственным словам отразилось тогда в моих испуганных глазах, и Лешка решил сильнее надавить на больную мозоль — на грудь, которую уже прилично измял, как теребил газету, когда нервничал, ожидая звонка от клиента. Мне было чуть-чуть больно, немного непривычно и очень даже интересно, но… Я продолжала отнекиваться.

— Тебе совсем не рано. У тебя какой? Уже второй?

— Первый…

— Я про размер груди…

— Я тоже…

Какими же мы были маленькими и глупыми… А сейчас мы взрослые и по-прежнему глупые. Я динамила его из страха, что он тут же меня бросит. Свято верила, что если приручу его сначала полуласками, парень не сможет без меня жить и никуда не уйдет… Какой я была дурой… А сейчас вообще чувствовала себя полной, круглой и озабоченной собственной сексуальной жизнью, которую не в силах была отодвинуть на второй план перед ребенкиными проблемами. А у Оливки явно проблемы — взрослые дочери не возвращаются к мамам. Свободные и богатые, как она сама назвала нас!

Может, кто-то и назвал бы меня богатой, но свободной я не была. От себя — вот уж точно!

5.2 “Шаг вправо, шаг влево”

— Мам, ты что, без меня поужинала?

Оливка завалилась со своим котом на диван как была в офисной одежде, по привычке вытянула — или, по ее же словам «протянула» — ноги и уставилась на обеденный стол. В арке, точно в рамке картина маслом, красовалась моя почти что допитая рюмка клюквенной настойки и рядом с ней высилась почти пустая бутылка.

— Нет, жду тебя…

Я повернулась к шкафчикам за тарелками, и дочкин громкий вопрос угодил мне выстрелом между лопаток:

— Ты что тогда, на голодный желудок пьёшь?

— Я разве пью? — не обернулась я и захватила из ящичка вилки с ножами. — Я нервничаю…

— Мам, в чем дело? — шагнула Оливка к столу вместе с котом, но я выставила вперёд руки, полные столовых приборов.

— Кота на место и руки мыть! — скомандовала таким тоном, чтобы дочь не думала тащить кота за стол.

Соломон имел наглость лезть ей в тарелку. Пока я не вижу, пусть делает, что хочет, а у меня аппетит отшибает при виде такого сотрапезника.

— Не игнорируй мой вопрос! — все же не проигнорировала просьбу Оливка.

Его Величество Засранец был отправлен на диван. Чужой. Не свой. Не в ее комнату, где она освободила для него в шкафу целую полку. Не знаю, но меня раздражал ее питомец — наверное, потому что многое знал про свою хозяйку, но молчал. С ней заодно!

— Ты игнорируешь мой, я игнорирую твой… вопрос! — выдала я довольно грубо, чувствуя, как закипаю, чего прежде не позволяла себе с ребёнком.

Но Оливия больше не ребёнок. Давно не ребёнок. И две взрослые женщины на одной территории жить не могут… Не подминаясь друг под друга. Но почему затыкаться должна именно я? Кормить, убирать и прочее?

Я поставила на стол сырое-яблочную запеканку в лаваше. Мягкую, таяющую во рту, безумно любимую Савкой. Ну, это было открытие последнего года: быстро, сытно и вкусно. С двумя мужскими ртами я начала уставать от разнообразной готовки. А с одним дочкиным — от количества сжигаемых нервов на масле, щедро подливаемом ею каждый день в огонь моих сомнений в правильности выбранной позиции невмешательства.

— Мам, ты сколько выпила?

Я подняла глаза от стола, на котором все стояло ровно и красиво и не было теперь ни рюмки, ни даже бутылки.

— Ты почему спрашиваешь? Тоже хочешь выпить?

Оливка сжала губы, и потому ее ответ прозвучал плевком:

— Нет! Пытаюсь понять, чего тебя так несёт?

— Меня? Интересно в какую сторону: вправо или влево?

Я села. От нервов дрожали ноги. Мне сделалось не только морально, но теперь и физически плохо.

— Или тебя не устраивает, что твоему коту тут место указывают? Что ещё тебя раздражает?

Оливка так и не села на стул и сейчас оперлась на столешницу двумя руками:

— Это, кажется, я тебя раздражаю.

— Не ты! — и все же я ткнула в дочь пальцем. — А твоё поведение. Взрослый человек не вваливается ночью в дом другого взрослого человека с котомками и котом, не отвечая на закономерный вопрос: что случилось?

Оливка села на стул, открыла рот, но слов пока не нашла: может, те и летали в воздухе, но она явно заглатывала не те.

— Я сказала тебе, что мы с Сашей расстались. Не сказала разве?

— Нет, ты не сказала. Ты просто ввалилась среди ночи ко мне в дом, вот, что ты сделала. И не отпирайся!

— Отлично! — Оливка снова всплеснула руками. Очень драматично. Она, кажется, действительно не видит ничего криминального в своём поведении. — Я говорю тебе сейчас: мы с Сашей расстались.

— Почему?

— Почему… — не сделала она паузы, передразнив мой тон, — … ты требуешь от меня подробностей?

— Мне не нужны подробности. Мне нужны факты! И не надо заливать про квартиру, которую ты оставила ему, пока он не снимет жильё. Играть в хорошую за чужой счет очень легко!

— Поэтому я и просила тебя ничего не говорить папе. Я не хочу, чтобы он выставлял его из квартиры.

Оливка повысила голос. Я заговорила ещё громче:

— Я имела в виду себя! И с какой стати твоему папе выставлять Сашу? Он что, не может войти в положение молодого человека? Или пару лишних штук делают его бизнесу погоду? Почему ты не могла открыто поговорить с отцом?

— Да потому что я не могу открыто говорить с человеком, который меня бросил! — выпалила дочь.

Эврика! Наконец-то она прокололась.

— Так все-таки Саша ушел…

Я не успела даже поднять голос до вопросительной интонации, так скоро Оливка перебила с запалом:

— Я про твоего бывшего мужа говорю!

Я замерла, а потом сжала кулак, но не стукнула им по столу, только свела вместе лопатки.

— Твой отец тебя не бросал. Ты не знаешь, что значит, когда бросают детей. Он ушёл от меня.

По губам Оливии скользнула саркастическая ухмылка:

— Ты постоянно защищаешь Алексея Михайловича, потому что он тебя содержит? Потому что за десять лет ты так и не нашла в себе мужества стать независимой? А если он перестанет платить? Что ты будешь тогда делать?

Я сжала губы. Хотела б молчать, но не могла:

— Почему ты так говоришь со мной? Я вообще-то твоя мать.

— А я — твоя дочь, но ты же позволяешь разговаривать со мной, будто я отброс с улицы?

Кого куда понесло? Не меня уж точно…

5.3 "Автопилот"

Еще, кажется, совсем недавно мать орала на меня в том же ключе, что и дочь сейчас. Нет, не в том же: мать не просила меня стать самостоятельной, она пыталась уверить меня, что бывший пустит меня по миру, поэтому я ни в коем случае не должна его отпускать.

— Надя, у тебя нет денег, чтобы играть из себя гордую, собирать вещи и уходить…

— Мама, это Леша собрал вещи и ушел. Я остаюсь в нашей квартире…

Да, вот этой самой. Мы купили ее, когда Оливке исполнилось шесть лет, и у Лешки дела пошли в гору: во всяком случае, у нас появились свободные деньги на свое жилье, и мы наконец съехали с родительской квартиры. И это теща считала нашей главной ошибкой. «Я бы сразу заметила, что у него другая!» — кричала мать, уверяя, что у меня было бы все время на свете это пресечь. Только не говорила, как, но я и не спрашивала.

В одном мать была права — наши с Лешкой проблемы: вернее, мои с ним начались, как только мы более-менее обжились в квартире и отправили дочь в первый класс. Поругались мы как раз перед линейкой, и я чуть не отходила Лешку шикарным букетом гладиолусов, которые бабушка вырастила на приусадебном участке полувековой давности.

— Ты не можешь пропустить такой день. Никакая работа того не стоит! И я не буду там стоять, как дура, когда все будут с мужьями…

Это я загнула: пап, конечно же, там было по пальцам пересчитать. Но и время, которое наш папа уделял семье, укладывалось в песочные часы для детской настольной игры. Это было отлично, когда все это время я также проводила в офисе, оставив дочь на бабушку. Сейчас Лешка заявил, что в моих секретарских услугах больше не нуждается, и я наконец-то могу посвятить всю себя дочке, а ее школьное время пустить на благотворительность для создание реноме его фирмы.

Я честно дорастила ребенка до годика, взяв академку, а потом строчила рефераты ночами за себя и за того парня — мужа то бишь, которому работа не оставляла никакого времени на учебу. Впрочем, он в шестнадцать уже знал все, что нужно для успешного бизнесмена, а бумажки нужны лишь тем, кто не работает, а пытается устроиться на работу… Что ж, Лешка делом доказал, что в его случае так оно и было.

И вот, когда закончился переезд, все более-менее устаканилось, я поняла, что собираю на стол, как в ресторане, только для того, чтобы меньше времени быть мамой… Я не была морально готова к полноценному родительству, а теще надо было ехать к нам через весь город. Лешка, кажется, специально выбирал квартиры именно в Гавани, наевшись в родительской коммуналке постоянных нравоучений на всю жизнь, хотя был, пожалуй, единственным добытчиком в семье. Но он посягнул на святое — на юность их дочери… Нет, я, наверное, до конца не пойму его разногласий с тещей. Наверное, между некровными родственниками тоже должна возникать какая-никакая химия, и вот у них она и была именно никакая. Тесть относился к зятю холодно, но спокойно. До поры до времени. После нашего развода они ни разу с Лешкой не виделись.

Да, развод. Мать кричала, что я должна отсудить у этого кобеля все, хотя я не понимала, каким таким макаром это вообще может быть возможным. Но тещи живут по своим астральным законам, когда речь заходит о нелюбимых бывших зятьях.

— Мама, квартира, купленная на его деньги, принадлежит теперь нам с Оливкой. Он оставил мне свою машину. Собирается платить нормальные алименты, а не копейки по суду. Что мы еще должны делить? Бизнес — его, и я к нему не имею никакого отношения! Мама, у меня реально все хорошо…

— У тебя не хорошо. Ты просрала с ним образование и карьеру. Ты была его обслугой во всем. Сейчас ты никто. Дура без опыта. В секретарши тебя никто не возьмет: ноги не те и возраст не тот. Как ты могла его спокойно отпустить к этой сучке?

— Юля ждет от него ребенка. Этот ребенок должен родиться в законном браке, и у Богдана должен быть отец.

— С тобой и именем даже поделились. Тебе не противно? У него вообще-то еще дочь есть, но такой отец Оливке не нужен… Да чтоб у него пусто было!

Бывшая теща плевалась, а я шептала: пусть у Лешки дом будет полная чаша. Он это заслужил, и мы как-нибудь вырулим… Из того, во что зарулили в попытках спасти нашу семью. Но мы ведь ее спасли. В этом году у нас двадцать пять лет семейной жизни, пусть и отмечать нам серебряную свадьбу придется втихаря… Или нет? Или Оливке придется сказать правду про ее отца? И заодно Богдану. Заодно и признаться, что это я выбрала ему имя. Юля будет молчать по всем пунктам.

Юля не может по брачному договору ни на что претендовать. Если только на хорошее к себе отношение и продолжение комфортной жизни, если будет и дальше играть по моему сценарию. Тут уж Лешка постарался вспомнить, что у него вообще-то диплом юриста, пусть и из института авиационного приборостроения и полученный за круглую сумму, но Лешка никогда не управлял своей жизнью на автопилоте.

5.4 "Птичка - перепел"

— Леша, что ты ищешь? — спросила я тогда еще мужа, стоящего ко мне спиной у раскрытой створки бара.

— То, что ты сегодня выпила, — буркнул он в ответ, не обернувшись. — Чтобы этой гадости не было больше в моем доме, — уже недопустимо повысил голос в двенадцатом часу ночи.

— Можно тише? Ребёнок спит…

И тут Лешка обернулся. У него не только были бешеными глаза, но волосы стояли дыбом даже на груди, торчащей из полурасстегнутой рубашки. После работы он скидывал только пиджак и галстук — их не отправляли в химчистку так часто, как брюки с рубашками.

— А мне очень хочется разбудить Оливку и сообщить, что ее маму какая-то птичка — возможно, и перепел — в темечко клюнула… Ты вообще что мне предлагаешь?

— Выход из ситуации, в которой и волки будут сыты, и овцы целы…

— И кто тут овца, скажите мне! — снова не следил он за силой своего голоса.

— Леша, сядь!

И он действительно сел, на стул, но не по-человечески, а оседлал его: видимо, не мог держать голову, не подсунув под подбородок спинку стула.

— Наш брак действительно можно спасти вторым ребенком, — прошептала я.

— Я не пытаюсь спасти наш брак! С нашим браком все нормально… Это с твоей головой что-то не то! Неужели тебя так пугают роды, что ребенка должна родить не ты? Да, я хочу сына, и если это всего-навсего вопрос денег…

— Леша, ты меня не слышишь. Ты меня не слушаешь, скажем так… Я тебе, кажется, сказала, что не хочу быть мамой. Мне бы Оливку до восемнадцати дорастить. Я не хочу второго ребенка. Пусть его родит другая и вырастит для тебя, вместо меня.

— А я что? Я буду приходить к ребенку по воскресеньям? А Оливка как? Или я ей уже не нужен? Но до мальчиков еще как бы далеко… Ну вот я реально не представляю, как это может быть… Взять эту женщину к себе в качестве няни тоже ж не вариант для тебя…

— Это вообще не вариант. Я не хочу в доме маленького ребенка. Дело не в помощнице. Я просто не хочу. Точка.

— А мне, ты считаешь, сын нужен для галочки, так, что ли?

— Да, так! Потому что дочь у тебя тоже для галочки. Ты не участвуешь в родительстве. Ты приходишь домой, когда она уже спит, а утром я запускаю ребенка в ванну на пять минут, чтобы папочка успел побриться и принять душ…

— Я вообще-то работаю, а не шляюсь по рыбалкам или по бабам… Я бегу домой, к тебе, каждую свободную минуту…

— У тебя нет этих свободных минут. И наш брак — это спросить раз в квартал, что у ребенка в четверти. Ну и секс, который мне иногда хочется попросить тебя найти на стороне, как делают твои деловые партнеры.

Нет, все это не было сказано в один вечер, в один диалог… Это выдержки из совещаний, на которых докладчиком в основном была я, за полгода.

— То есть ты поставила на нашей семье крест? — сделал Лешка для себя неутешительный вывод после всех прений.

Второй ребенок не стал камнем преткновения, он выступил в роли катализатора. Очутившись дома, я вдруг увидела, что живу не так, как хочу. А мне хотелось Лешку — как и прежде, но я его не получала. Вечерами сидела у остывшей тарелки, выслушав перед этим, что дочь хочет макароны по-флотски и жареные пельмени, ну еще, может, копченую сосиску — названия моих блюд она даже не пыталась запомнить. Лешка съедал все, разогретое в микроволновке, без всяких сантиментов, а потом полчаса сидел в кресле с виски. Курить он никогда не курил, но я не знала, что лучше: пару сигарет и спокойный муж, или вот этот клубок нервов, который улыбается теперь только по-деловому и не мне.

Наверное, все мужчины хотят иметь хоть одного сына, но у Лешки эта идея стала навязчивой, и я, испугавшись, втихую поставила себе спираль, чтобы уж точно наверняка. Впрочем, говорят, дети рождаются либо из пробирки, либо от большой любви, но вся наша любовь теперь сводилась к пятнадцатиминутным подростковым ласкам, после которых Лешка засыпал, как убитый. Добавь ко всему этому бессонные ночи с младенцем — можно только застрелиться.

— Мы купим квартиру побольше, возьмем круглосуточную няню, которая будет ночью приносить тебе ребенка только на десять минут кормления. Можешь вообще не кормить грудью…

— Я могу вообще не рожать…

Да, у нас обоих это стало навязчивой идеей, которая развела нас по разные стороны баррикад. И где во всем этом бардаке была Оливка, мы забыли… Наверное, поэтому дочь и приняла уход папы, как нечто само собой разумеющееся. Она и не видела этого своего папу… Он был дядя, кому надо быстрее побриться и уехать на работу… Черт, ведь можно было купить электрическую бритву в машину… Но мы купили женщину по имени Юлия, которой долго пришлось объяснять, что она не просто суррогатная мать, она еще и мать настоящая, пусть яйцеклетка изначально планировалась быть моей. Она должна будет растить этого ребенка как своего и получать за это ежемесячную зарплату.

— А кого ребенок будет называть мамой? — задала она резонный вопрос.

И это был последний гвоздь в гроб нашего с Лешкой брака.

5.5 "Неужели?"

Я не была хорошей женой. Не была хорошей матерью. Даже в собственных глазах. Но в Надежде Супрядкиной все еще жила надежда стать для Лешки хорошей любовницей — ну, я же удержала подле себя парня целых два года, хотя вращение в кругу взрослых богатых мужиков открывало перед Супрядкиным все формы доступных за деньги удовольствий. Однако в то время я совершенно не боялась измены, я свято верила в нашу любовь, а вот свекровь заявила, что я специально забеременела, чтобы удержать ее сына, перед которым открывались прекрасными перспективы, которые я ему закрыла. Меня очень и очень настойчиво, даже с угрозами, склоняли к аборту. В общем теща со свекровью не подружились, и житье с моими родителями мы даже не обсуждали — у нас на тот момент не было других вариантов.

Сейчас, мне казалось, мы снова пришли на развилку, в которой торной оставалась только дорога к разводу. В качестве путеводителя была справка от врача. Из-за гормонального сбоя я не могла на данный момент стать донором.

— Подождем, — ответил Лешка, скрывая досаду из-за открывшейся правды про спираль, и мне пришлось сказать самую настоящую, ещё более жестокую, правду:

— Леша, ждать нечего. Это знак. Пусть она тебе родит сына и воспитает. С тобой.

— Что?

Вопросы в этот раз задавались не месяцами, к консенсусу мы пришли за пару-тройку недель.

— Юля никому не скажет правду и я никому не скажу правду, — заверяла я Лешку.

— Почему ты просто не подашь на развод?

— Я подам… Но я не хочу, чтобы ты жил один. Я очень тщательно проверяла анкеты суррогатных матерей. Юля — хорошая девочка. Уверена, она будет тебе хорошей женой. Ты даже сможешь брать ее в люди, потому что она не страхолюдина…

Я пыталась шутить, но шутки разбивались о мраморную маску, некогда бывшую лицом улыбчивого паренька, и отскакивали прямо мне в грудь, как горох от стены. С каждым словом мне становилось все больнее и больнее, но я держалась: решение принято, отступать некуда, за нами — разбившиеся о быт и реальность юношеские мечты.

— Леша, я тебя люблю, — Я это чувствовала. Я в это верила! — Даже сильнее, чем раньше. Но я не могу так дальше жить.

Я не могла словами объяснить, что чувствовала, но мечтала действиями решить хотя бы внешние проблемы. Леша сидел напротив меня в кресле и ломал суставы на пальцах. Специально — знал, как я ненавижу этот звук.

— Я тоже не могу, — ответил он едва различимым шепотом, хотя дочь гостила на каникулах у бабушки. — Я разведусь с тобой. Но не женюсь на твоей Юле, даже не надейся.

— Все проплачено, Леша!

Он вскочил, но проглотил слово «дура». Но дура была настойчивой. Она обнимала своего дурака и гладила по спине.

— Ты не можешь жить один. Разве не понимаешь? Ну кто будет отправлять в химчистку твои костюмы? Секретарша? Леша, это хороший вариант. Ты даже можешь с ней не спать. За такой рай в шалаше можно жить и с вибратором.

— Я не узнаю тебя, Надя, — все еще муж скинул с себя мои руки, точно они были испачканы в вонючей субстанции. И ей же, наверное, были смазаны мои губы, от которых он тоже открестился. — Я подам на развод сам.

Он подал, но когда пришел сообщить о нем, случилось непредвиденное. Я достала из бара Хеннесси, чтобы отметить, возможно, нежеланный, но все же долгожданный финал, и мы с ним снова напились, как малые дети. Утром, снимая с голых плеч горячие руки почти что уже не мужа, я подумала, что все же жить без него мне будет тяжело…

И мы решили не разводиться. Позвонили врачу и Юле. Мои гормоны успокоились, но ненадолго. Сорвались, когда Юля уже шестой месяц носила под сердцем моего ребенка. Я орала, что не хочу быть мамой, что ребенок должен жить с той мамой, которая его родила…

— Это твой ребёнок, Надя… Как ты можешь…

 А что со мной не так? Некоторые «папы» ведь капают сперму и уходят в закат, так отчего же я должна всю жизнь мучиться, зная, что чужая женщина растит моего биологического ребенка? Лешка не знал ответа. Лешка не искал его. Он сдался. Он развелся. Он женился. Он прекратил со мной всякое общение на полгода. Забирал Оливку из бутика моей подруги Милены, чтобы не встречаться ни со мной, ни с бывшей тещей. Деньги переводил мне на счет исправно и для меня, и для ребенка. На Юлю у него тоже хватало. В новом доме он почти не бывал — поселился в офисе и дела поперли в гору. За год, как в сказке, он сделался сказочно богат по нашим скромным меркам.

На первый день рождения Богдана он прислал нам с Оливкой официальное приглашение. Мы раз в месяц встречались с Юлей в парке около их нового дома. Ради Оливки — я не врала, у меня не взыграли чувства к сыну, хотя я очень злилась, что Лешка назвал его именем, которое мы выбрали, когда еще не знали пол нашего первого ребенка. Ведь все отчего-то уверены, что первенец будет мальчик.

Оливка брала братика на руки из рук Юли. Я не пыталась прижать к груди ребенка совсем не из страха полюбить его или пожалеть, что он родился так, как родился. Нет, у меня полностью атрофировался материнский инстинкт еще задолго до этого момента: меня не умиляли чужие младенцы. А уж Богдан точно был мне чужим. А Юля не пихала мне ребенка, потому что боялась, что я вдруг потребую свое назад: и ребенка, и мужчину. Да, она жутко тряслась над своим неожиданным счастьем в виде богатого мужа. Я не спрашивала ее, была ли у них брачная ночь. Я спросила об этом его.

— Нет! — отрезал Леша так зло, что я вздрогнула, хотя разговор был по телефону. — Но сегодня будет, если ты этого желаешь.

Я сбросила звонок. Я не знала, чего желаю. У меня тоже год никого не было. Я даже не могла подумать о флирте. Я наконец-то занялась дочерью, хотя и продолжала мучить ее изысками мировой кулинарии, но больше не сидела подле остывших тарелок. Я верила, что жизнь может наладиться по другому, не утвержденному заранее сценарию.

— Дура!

Это я ругала себя за звонок, а потом передумала ругать… Ну что, он полгода ни с кем не спал, что ли? Ну так чего мне переживать, что сегодня будет не шлюшка, а… Я усмехнулась, а то же самое, но с большой буквы. А кто Юля после того, как согласилась на свадьбу с человеком, который ее не любит? Если я не разлюбила Лешку, неужели он разлюбил меня?

6.1 "Глаза в глаза"

Я смотрела в глаза взрослой дочери и решала, сказать ей всю правду или продолжать молчать и дать возможность ее папочке рассказать свою версию? Она у Леши отличается от моей: в его версии во всем виновата я и мой эгоизм. Прошла минута, а я все молчала, но Оливка не молчала — продолжала выступать:

— Мама, у меня такое чувство, что ты хочешь услышать, что меня тоже бросили. Ты просто не допускаешь мысли, что женщина может уйти от мужчины сама. От мужчины, который ей надоел…

— Не допускаю, — выдала я сжатыми в линию губами. — Мужчины не надоедают в один день. Они надоедают постепенно, и можно было дождаться, когда Саша снимет для себя жилье… И вообще, он тоже мог бы вернуться к маме. Он, а не ты. Это твоя квартира.

Губы Оливки дрожали и даже зубы клацали, хотя я допускала мысль, что она просто-напросто не пыталась держать рот на замке. Просто выключила звук… На время. Время было недетское, а мы до сих пор не поужинали.

— Скажи мне правду, какой бы они ни была, — попыталась я выполнить Лешкин приказ. — Почему ты заявилась ко мне среди ночи?

— Это был поздний вечер. Если бы я позвонила заранее, ты бы меня не пустила.

— Почему? — искренне удивилась я.

— Потому что ты бы мне сказала, что сказала сейчас. Что уйти должен Саша. Мам, я отдаю себе отчет в том, что со стороны мой уход выглядит по-дурацки! — почти выкрикнула дочь мне в лицо. — Но просто… Просто в какой-то момент я поняла, что все: не могу видеть его даже лишнюю минуту. Оставила на столе записку, как делали в классических книгах, и поехала к тебе. Мне некуда было ехать. Ну не к бабе же с дедом! Мам, ну в чем проблема? Ты не хочешь со мной жить?

— А ты? Ты хочешь жить со мной?

Оливка молча вернулась за стол и схватила вилку, хотя ткнуть ее еще было не во что: она так и не положила себе в тарелку яблочно-творожной запеканки.

— Я думала поучиться у тебя готовить, нет?

— Что, нет?

Я смотрела дочери в глаза и не понимала ни слова из того, что она мне говорила или пыталась сказать. Или пыталась не сказать ничего, уйдя от прямых ответов на мои прямые вопросы.

— Ты не хочешь, чтобы я тут жила? Но не могу же я пойти к тете Юле?

— При чем тут Юля? В чем твоя проблема? Твой отец будет продолжать снимать тебе квартиру. И твоя зарплата не пострадает.

— Мама, я не могу жить в квартире одна. Я боюсь темноты. Ты забыла?

Действительно забыла. Черт… Я только причину не забыла. Оливка не любила читать. Умела еще до школы — бабушка научила, но читала только из-под палки и ровно то, что задавали в школе. Мне приходилось читать ей перед сном, чтобы хоть как-то развивать ребенка. И это была жирная галочка в списке необходимых характеристик для статуса хорошей мамы. Мы читали все подряд — все, что говорила читать бабушка. Ровно по списку, прочитанному когда-то мною. Оливка выслушала даже «Хижину дяди Тома», но вот на «Том Сойере» срезалась…

Ну кто мог подумать, что Марк Твен пишет круче Стивена Кинга — после сцены на кладбище Оливка стала требовать оставлять лампу включенной (даже не ночник, а лампу на ее письменном столе), а лучше вообще сидеть с ней, пока она не уснет. Я пыталась оставлять вместо себя старую кошку Соню, которая переехала вместе с нами на новую квартиру в качестве домовенка. Иногда это срабатывало, иногда — нет, и пока Лешка сидел за стенкой со стаканом виски в негнущихся пальцах, я сидела на краю дочкиной кровати и держала ее за руку. Может, я все-таки не была такой уж плохой матерью?

— Ты не одна, у тебя есть кот, — попыталась я сгладить неловкость.

Я не забыла про включенную ночью лампу. Я была уверена, что дочь не просто выросла в годах и размерах, но уж точно переросла все детские страхи.

— Мам, кот — это кот, а человек — это человек. Но если ты не хочешь быть этим человеком, я пойму…

— Что ты поймешь? — почти перебила я и плюхнула ей в тарелку увесистый кусок (нет, прямо-таки ломоть!) запеканки.

— Что у тебя есть личная жизнь. И я очень надеюсь, что она у тебя есть! — снова почти что выкрикнула Оливка. — Я тебя никогда о ней не спрашивала, но и ты не спрашивала меня о моей…

Что-то екнуло в груди — сердце?

— Я тебя и сейчас не спрашиваю. Не хочешь говорить, не надо… Но, ответить на последний вопрос: ты счастлива?

Оливка не опустила глаз, она и до того смотрела мне прямо в лицо, но сейчас ее глаза сделались огромными-преогромными.

— В плане?

— Счастлива, что ушла от Саши?

Взрослая дочь молчала.

— Ты просто слишком часто повторяешь, что у тебя все хорошо, — говорила я медленно и тихо. — Понимаешь, люди, у которых действительно спокойно на душе, не кричат об этом на всех углах.

— А я не кричу, — бросила Оливка грубо и отрезала уголок от своего куска запеканки. — Это ты кричишь. Это ты каждую минуту закидываешь меня вопросами, будто не веришь… Почему ты думаешь, что я тебе лгу? Ты же не маленькая девочка, которую нужно оберегать от правды про ее папочку…

Тихие слова прозвучали громким вызовом. Но не на откровенность. Откровенничать я передумала. Смысла в моей правде нет сейчас никакого.

— Я тебе про папу никогда не лгала. Ты была уже большая, чтобы понять, что взрослые люди иногда расходятся по независящим от детей причинам.

— Да, я была достаточно взрослой, чтобы видеть, что тебе было плохо после развода. И я не хочу, чтобы тебе снова было плохо. Я не хочу причинять тебе дискомфорт, но мне реально некуда идти. Если у тебя намечается свидание, ты просто меня заранее предупреди. Я тогда вытащу кого-нибудь из девчонок в ночной клуб. Мам, я все понимаю… И я ни о чем тебя не спрошу, но и ты ни о чем меня не спрашивай. Не относись ко мне как к дочке. Представь, что я просто подруга, которой сейчас негде жить. Ну, мы же ходили с тобой как подруги по дискотекам…

— Не как подруги, а как мама с дочкой, — усмехнулась я. — Мне страшно было отпускать тебя одной.

— Но парни не считали тебя взрослой теткой… И это было прикольно, когда я говорила им, что ты моя мама.

6.2 "С нуля до ста оборотов"

— Я поговорил с Сашей…

Лешкин звонок застал меня за примеркой маскарадного платья с кринолином. Я поднимала подъюбник и пыталась сообразить, как я смогу сесть в нем за руль. Здравый смысл подсказывал взять такси… Хотя последнее время здравый смысл не особо дружил со мной, все время спорил с телом на предмет правильно расставленных приоритетов в личной жизни. Савка продолжал присылать сообщения, что он очень хочет меня видеть. Этот маскарад нужен был не только Оливке. Я надеялась скинуть оцепенения от почти что официального прекращения собственных неофициальных отношений.

Савка случайно вошёл в мою жизнь, вот нужно воспользоваться новым случаем, чтобы спровадить его восвояси. Боливар двоих не вынесет — двоих мужчин. Мне становилось неприятно от мысли, что Супрядкин может узнать о конкуренте в постели. Мне нравилось наше почти семейное болото и совершенно не хотелось мутить тину, разменяв на пятый десяток.

— По-мужски? — почти не хихикнула я.

Мне показалось, Лешка проглотил мой краткий пересказ нашего с Оливкой разговора. Ошиблась… Что-то я стала ошибаться в нем последнее время с завидным постоянством… Нет, надо действительно поставить в отношениях с Савкой жирную точку. Он не может сместить Лешку. Оливка права: я не представляю свою жизнь отдельно от ее папочки. В финансовом плане так точно. Благотворительность на меня не распространяется: Лешка платит мне зарплату за управление его фондом и содержание, потому что мы как-никак «по-прежнему женаты». Нет, все же дело не только в деньгах, которые, возможно, я бы и нашла способ заработать самостоятельно. Я чувствовала себя все ещё замужем. Я же не зря не вернула себе девичью фамилию. И дело было вовсе не в лени менять документы или желании иметь с дочерью одну фамилию…

— А как мне надо было говорить с ним, по-женски? — усмехнулся господин Супрядкин, но я не почувствовала в его голосе никакого веселья. — Морду не бил, — добавил Лешка глуше. — Не за что как бы. Саша сделал нашей Оливке предложение, а она в ответ собрала вещи, забрала кота и свалила к маме. В общем-то Оливка мне кого-то напоминает. Правильно говорят, посмотри на тещу и не женись.

— Зачем же ты женился?

— Потому что на тещу не смотрел. И потому что девушка согласилась. И потому что у девушки была кошка, а не кот. И тогда мне это казалось хорошей идеей. И вообще она ждала от меня ребёнка. Скажи, почему этот ребёнок послал парня, прожив с ним четыре года?

Смешки из голоса исчезли: вопрос прозвучал грубо и четко.

— Понятия не имею. Сказала же, что Саша ей надоел. Он, наверное, не понял. Думал, она ждет от него решительного шага… Вот и сказал, давай поженимся.

— Значит, Оливка тебе что-то еще сказала, чего ты не подумала донести до меня? Зачем ты заставила меня позвонить Саше?

Лешка завелся с нуля на все сто оборотов.

— Я тебя не заставляла. Я сказала оставить дочь в покое. Сказала, что мы идем в клуб. Что Оливка хочет успокоиться. И что бы там ни было, разрыв, даже желанный, это всегда тяжело!

— По собственному опыту судишь?

— Он у нас с тобой одинаковый. И я очень рада, что Оливка рассталась с Сашей до свадьбы.

— Ты думаешь, не будь ребенка, мы бы с тобой тоже разбежались?

— Я уверена. Я против ранних браков и ранних детей.

— У меня чувство, что ты вообще против детей. И против семьи, — прорычал он в трубку, точно в микрофон, так у меня заходили ходуном барабанные перепонки.

— Леша, прекрати передергивать мои слова. Что сделано, то сделано. Двадцать пять лет прошло. Это много, Леша. Люди столько не живут… вместе. Если только от безысходности. В силу привычки. Я сужу по своим родителям. Леша, мы сохранили намного больше любви, чем они. Но я уважаю и силу привычки, — отрезала я, желая просто сбросить звонок.

— Это камень в мой огород?

— Леша, я не кидаю ни в кого камни!

Мне хотелось кричать, чтобы до него достучаться! Ситуация со взрослой дочерью настолько выбила его из колеи, что я засомневалась в его вменяемости. Будто Саша бросил беременную девушку. В чем Лешкина проблема? Оливка найдёт себе нового мужика — мы не в пуританское время живем, когда всем сразу нужно замуж!

— Я сама не без греха… Так что давай больше не обсуждать Оливку.

— Вообще-то мы говорим сейчас о нас с тобой, — из голоса Супрядкина пропал и хрип, и злость. Он сделался абсолютно деловым без какого-либо оттенка раздражения. — И это не телефонный разговор. Нам надо встретиться. Завтра ты свободна? Пообедаем вместе?

Я выдохнула мимо трубки. Тяжело. И ответила, почти легко:

— Лёша, я иду с твоей дочерью на маскарад.

— С утра пораньше? Я собираюсь пообедать с тобой в час дня. Я закажу столик. Не опаздывай. Я не привык жевать и говорить, а говорить придётся много.

И он сбросил звонок, даже не удосужившись получить от меня согласие. Это не деловая встреча, от которой сотрудник фирмы не может отказаться. Это личное… одолжение. Что ещё ему от меня надо? О чем может быть этот нетелефонный разговор?