Орден Розги. Дрессаж

ДРЕССИРОВКА

После того как был выполнен ритуал приветствия, начался показательный допрос. Однако ученик-раб молчал, не в силах вымолвить ни слова.

— Почему ты так дрожишь, мальчик мой? — Голос Мастера звучал обманчиво-спокойно. — Может, ты совершил какой-нибудь проступок? Я ведь не говорил, что накажу тебя, не так ли? Так в чем же дело?

Раб открыл рот, чтобы ответить, но и на этот раз не нашел в себе сил заговорить. Отчаявшись, он опустил голову, а его руки повисли вдоль тела, словно плети. Его била крупная дрожь.

— Говори же! — снова потребовал Мастер. — Я задал вопрос и жду твоего ответа.

Подобное нередко происходило вначале сессии. И вскоре, независимо от настроения Мастера, его приказов или жестоких уроков, ученик оказывался на коленях, и его собственная воля растворялась, утекала, как вода сквозь пальцы под непреодолимым давлением доминирующей над ним личности. Это были мгновения, когда тело ученика выполняло приказы машинально, но он не мог заставить себя заговорить в ответ на вопрос Мастера. Одно только средство помогало преодолеть этот страх — плеть. Только она разгоняла этот парализующий, невыносимый и вместе с тем сладкий ужас. И именно поэтому раб боялся первых ее ударов. Боялся и вместе с тем жаждал их, приносящих освобождение и покой. Однако пока Мастер даже не заговорил о порке.

— Я даю тебе последний шанс, — говорил Мастер. — Я иногда готов тебе соски открутить, лишь бы вытянуть из тебя хоть слово! Но все-таки перестань испытывать мое терпение, мое настроение может легко перемениться. И хватит так дрожать. Ты выглядишь глупо! Готов поспорить, ты весь в поту. Последний раз тебя спрашиваю, что ты такого натворил, что так боишься? Говори!

Сделав над собой усилие, несчастный пробормотал:

— Я… я не знаю.

— Как это не знаешь? Меня такие ответы не устраивают! Может, ты и этого не знаешь? Отвечай! Это тебе известно? Подойди ко мне!

И едва ученик оказался на достаточном расстоянии, Мастер положил руку на его брюки, сильно натянутые в области ширинки. Не расстегивая его брюки, Мастер по хозяйски ощупал его пах.

— Ах вот оно что! У тебя эрекция! И без моего позволения! И поэтому ты так трясешься, мой дурачок! А ведь ты мог бы просто признаться в своем проступке. Я бы с удовольствием простил тебя. И когда ты успел возбудиться?

— Когда… сразу, как вошел, Мастер.

— Даже так? Увидел меня и возбудился, не дождавшись разрешения… Вот же наглец! Я преподам тебе урок! Встань! Разденься догола! У тебя пятьдесят секунд.

Ученик принялся лихорадочно стягивать с себя одежду. Неумолимый голос Мастера отсчитывал секунды, заставляя его нервничать и путаться в штанинах и рукавах. Он не успел выполнить приказ, он только-только развязал галстук, а Мастер уже оказался возле него и стал безжалостно мять его задницу. Ягодицы у ученика сжались от испуга. Раздосадованный такой реакцией Мастер быстро задрал ученику полы рубашки и заткнул их за воротник. Потом он взял со стола семихвостую плетку.

— Подними руки!

Сжав одной рукой возбужденный член ученика, Мастер размахнулся и со всей силы хлестнул ученика пониже спины. Его раб дернулся было, но не смог, поскольку Мастер стискивал его инструмент. Второй удар плетки оставил на нежных ягодицах ученика яркий розовый след, и тот вскрикнул от боли. Последовал еще один удар… потом еще пять… Затем пять ударов с небольшими интервалами, и напоследок два очень мощных удара подряд.

Наконец Мастер остановился, отбросил плетку и вернулся в свое кресло. Ученик, ошалевший от боли, принялся со всхлипами растирать горящую задницу, но вдруг вспомнил о правилах. Он бросился на колени перед своим Мастером и принялся целовать ему руки.

— Ты опоздал, мой мальчик! Придется повторить урок еще раз. Теперь ты получишь двадцать ударов — десять за плохую память, и еще десять за то, что доставил мне беспокойство. Но сначала я хочу послушать твой сексуальный отчет. Расскажи-ка мне для начала, что ты запомнил из нашей предыдущей встречи. Когда мы виделись?

— Одиннадцать дней назад, Мастер, — робко ответил ученик.

— И что тебе показалось особенно примечательным?

— Вы… вы показали мне книгу… Там были иллюстрации… Они были очень… — ученик надолго замолк.

— Познавательны? — подсказал Мастер. — Не хочешь взглянуть на них еще раз?

— О да, Мастер.

— Очень хорошо, скоро ты сможешь это сделать. А пока вспоминай дальше, что было на нашем последнем уроке.

— Вы привязали меня к кровати, с завязанными глазами… намазали мой член какой-то мазью. А потом долго обрабатывали меня… мой член и еще внутри, не позволяя мне кончить… И вы все время говорили всякие ужасные, грязные вещи. Это было так восхитительно!

— Как-нибудь мы обязательно повторим эту процедуру. Но в следующий раз я посажу тебя на стул, утыканный гвоздями. Я уверен, тебе понравится.

— На гвоздях?.. Ох… Хорошо… Спасибо, Мастер.

— Вот теперь я доволен твоим ответом. В качестве вознаграждения можешь вылизать мне руку.

Ученик бросился к Мастеру и с наслаждением принялся выполнять сие почетное поручение. А Мастер в это время трепал мыском ноги его мошонку. Раб трижды медленно обработал языком ладонь Мастера, а потом вдруг осмелел и взял в рот его палец, принявшись посасывать его с благоговейным стоном. Было заметно, что он уже сильно возбудился от этого, как и от воспоминания о том, что Мастер уже проделывал с ним.

— Хватит лизаться! — неожиданно прервал его Мастер. — Я вижу, ты думаешь о чем-то неподобающем. Вернемся к твоему отчету. Ты мастурбировал после нашего последнего урока?

— Да, Мастер. Два раза.

— Расскажи подробно.

— В первый раз это было в ванной… А другой… когда мне вспомнились некоторые события с наших прошлых уроков.

— Какие события?

— Ну… — ученик замешкался, но потом все-таки ответил: — Первый день, когда я увидел вас обнаженным…

— Помню. Это было в честь лишения тебя девственности. Что еще?

— Еще, когда вы взяли меня на глазах у слуги, и при этом хлестали меня розгами, чтобы мой проход лучше раскрылся. Эти воспоминания довели меня до оргазма.

— Хорошо. А в ванне ты о чем думал?

— Я вспоминал рисунок, на котором изображен раб, стоящий перед возвышением в библиотеке. Я целую ночь думал об этом рисунке, и не смог сдержаться.

— Припоминаю, это, вероятно, допрос за пюпитром! Я заметил, как ты изменился в лице, когда увидел его. И ты, конечно же, представлял за этим пюпитром себя, когда мастурбировал? Ты хотел оказаться между прекрасной дамой и стоящей рядом мадемуазель Андре в костюме наездницы, в сапогах и с розгами наготове. А ты хитрец! Как думаешь, почему тот юноша был прикован?

— Я знаю, Мастер! Потому что он позволил себе тайком пробраться в библиотеку, чтобы посмотреть тот альбом.

— И что же было в том альбоме?

— Там изображены способы дрессировки раба.

— И какое же наказание постигло юношу?

— Он должен был выбрать его среди картинок в этом альбоме. Он слишком боялся, чтобы выбрать, и не смог этого сделать.

— Только из-за страха?

— А еще потому, что эти картинки возбуждали его слишком сильно, так же, как и меня.

— Так как же он был наказан?

— Он доверился судьбе и открыл альбом наугад.

— Что ж, ты хорошо отвечаешь! Твой член все еще стоит?

— О да, мой Мастер.

— В таком случае сними штаны, чтобы во время чтения ничто не мешало мне заниматься твоими половыми органами. А потом мы продолжим, я смотрю, чтение идет тебе на пользу. Подойди ко мне! Ближе! — Мастер уверенно взял в руку член ученика. — Что такое? Это что еще за вздохи? Это пока даже не наказание.

— Нет, Мастер… Но я… вы… А-а-ах…

— Да замолчи же наконец. Это всего-навсего знак твоего подчинения, и тебе это прекрасно известно. — Мастер отпустил его конец и сжал в горсти его яйца.

— Ох, Мастер… Ваша рука…

— И что с ней? Ты знаешь мою руку, не правда ли? Ею я бью тебя, насилую, мучаю, а ты все равно готов благодарно расцеловать ее при первой возможности. Все это уже давно не ново. И хватит выть, как течная сука! Лучше подай мне книгу. Не поднимайся, я не собираюсь отпускать тебя. Если тебе неприятно, тем хуже для тебя! Поторапливайся же, я не собираюсь ждать! Хорошо. Положи книгу мне на колени, и приготовься. Я хочу, чтобы ты смотрел очень внимательно.

Мастер медленно перелистал несколько страниц.

— Так, кажется, мы остановились на том, как мадам Альберини заставляет своего племянника описывать, что изображено на рисунке. Да, вот он, большой рисунок на развороте, на котором… Но перейдем к делу. Ты помнишь эту иллюстрацию?

— О да, мой Мастер!

— Расскажи мне.

— Ох, это ужасные вещи. Мучение стрелами, пытка на колу.

— Ты слишком сгущаешь краски, мой мальчик. Это ведь просто стрельба по живой мишени. А прекрасные, вызывающие в своей откровенности воспитательницы забавляются, глядя на страдания своих рабов, которые, несмотря на весь свой страх, исправно извергают свое семя на пол. Будет правильным сказать — «страх в глубине души», ибо некоторые чувства волнуют слишком глубоко. Ну, ты должен это понимать лучше кого бы то ни было. Хотя надо признаться, я несколько злоупотребил расширителем, растягивая тебя. Рабов, которые достойны бережного обращения, я предпочитаю расслаблять плетью, чтобы проход оставался эластичным.

— О Мастер, какие слова! Вы словно бьете меня хлыстом!

— Ты слишком чувствителен, мой мальчик. Но мне это нравится. И хлыст мне тоже нравится. Однако сейчас мы должны продолжить чтение. Итак: «Неожиданно мадам Альберини спросила у своего племянника:

— Жерар, что это за капля на полу между твоих ног? Откуда она взялась?..»

— Ох, простите господин! — не сдержался ученик, прервав чтение в самом начале. — Это выше моих сил!

— Что еще случилось?! — воскликнул Мастер. — Как ты смеешь прерывать меня? И что я вижу? С твоего конца уже чуть ли не течет! Совсем как на рисунке! Ты об этом мечтаешь, да? Чтобы я поставил тебя к пюпитру? А ты не боишься, что я захочу добиться совершенного сходства с книгой?

— Простите, господин. Я больше не буду, просто… это слишком возбуждает…

— Возбуждает чтение с остановками на каждом слове? Может, тебе нужна еще одна порка, чтобы ты смог собраться с мыслями? Я могу высечь тебя, если тебе это так нужно.

— Ох нет, господин!

— Ты говоришь мне «нет»? Ты не хочешь, чтобы я тебя высек?

— Нет… Да… вы можете наказать меня, как захотите, господин…

— Я пока еще спокоен, но не пытайся разозлить меня, я не в том настроении. Если я не сдержусь сегодня, ты не сможешь сидеть до нашей следующей встречи! Глупый мальчишка!

Мастер долго смотрел на своего дрожащего раба, словно размышляя, как ему поступить, но потом решил сменить гнев на милость.

— Попробуем снова, — сухо сказал он. — На этот раз держи себя в руках. Я начинаю:

«Неожиданно мадам Альберини спросила у своего племянника:

— Жерар, что это за капля на полу между твоих ног? Откуда она взялась?..

— Я не знаю, тетя… Я не виноват…

Мадемуазель Андре подошла к юноше и ощупала под пюпитром его член и мошонку.

— Да у него колом стоит! Высечь его?

— Не сейчас, моя дорогая. Сначала пусть скажет нам… Жерар, милый мой, если эти рисунки, как ты говоришь, так ужасно пугают тебя, почему же ты кончаешь, глядя на них? Ведь ты же не хочешь оказаться на месте этих юношей, не так ли?

— Ох, тетя! Даже не знаю… Конечно, мне не хочется терпеть такую боль, но все это страшно волнительно. Эти прекрасные дрессировщицы в костюмах, их приспособления, наводящие ужас, я не могу перестать думать о них! Например, рисунок, который сейчас передо мной. Вот дама, пришедшая в гости. И своей ножкой в хорошеньком сапожке она заталкивает в раба этот чудовищный инструмент… А у надзирательницы в форменном платье, наблюдающей за тем, как в другого раба стреляют из лука, под юбкой сидит юноша с игрушкой, вставленной между ягодиц! Они делают со своими рабами ужасные вещи… Но ведь рабы счастливы, это несомненно. Они корчатся в муках, они бледны от страха, и тем не менее их стволы тверды, как камень. И мой тоже… Я этого совершенно не понимаю…

— Ты так красноречив, Жерар! И все от того, что ты всего лишь посмотрел на мои рисунки! И я вижу, что они подействовали на тебя почти так же сильно, как если бы все это происходило в реальности. Хотя я полагаю, ты уже догадался, что этот альбом составлен мною в большей степени для этого, а не только для того, чтобы увековечить свои воспоминания о приятно проведенном времени.

— Неужели вы хотите сказать, что действительно были свидетельницей всех этих пыток?!

— Ну разумеется. А что в этом такого необычного? Тебе известно, что я много путешествовала, и в разных странах собрала достаточно материалов, которые сегодня помогают мне воспитывать таких простачков, как ты, мой милый Жерар.

— Простачок? — вмешалась мадемуазель Андре. — Я бы так не сказала. Мне кажется, он большой развратник. Вспомните, когда я секла его несколько минут назад, а вы сидели напротив, скрестив ноги немного выше обычного…

— Неужели? Да, мне тогда тоже показалось… Ну-ка, Жерар, расскажи нам, что ты испытывал во время порки? Признайся, тебе ведь было не так уж и больно?

— Да… но…

— Что «но»?

— Ох, пожалуйста… не заставляйте меня, мне так стыдно!

— Правда? Давай я помогу тебе. Может, тебе и было больно самую малость, мой дорогой, но при этом ты не мог отвести от меня взгляд.

— О да!

— Твое внимание было приковано к моим ногам. Ты ведь мечтал о моих бедрах, верно? И о том местечке, которое…

— О, прошу вас!..

— И ты все время знал, что этого делать нельзя, так?

— Да!

— И, несмотря на это, ты все же продолжал. Твое восхищение мной заставило тебя забыть о боли, которую ты испытывал.

— Да.

— И одновременно тебе казалось, что все те страдания, которые ты испытываешь — это твой дар мне, твоя мужская признательность за то, что я дала тебе возможность обожать меня, взамен обрекая тебя на муки.

— О боже… как вы догадались?

— Это так? Скажи мне!

— Да, тетя. Но уверяю вас, мне и в голову не могло прийти, что это плохо.

— Плохо? Отнюдь нет, мой мальчик! Это просто превосходно. И в знак поощрения мы сейчас дадим тебе шанс продемонстрировать эти замечательные качества еще раз, и даже в большей степени. Дорогая, окажите любезность, отвяжите нашего милого юношу.

Мадам Альберини встала, наблюдая за освобождением своего племянника с легкой усмешкой на губах.

— Я слышала, тебя смущает моя улыбка? Тебя страшит неизвестность? Наверное, ты прав… Полагаю, это из-за моей маленькой камеры пыток, о которой я говорила тебе несколько раз… Она там, прямо за этим занавесом… Помнишь, я рассказывала тебе, что там есть множество интересных предметов — скамейка с гвоздями для порки, дыба, железный ошейник и любые мыслимые и немыслимые инструменты. Но главное, что стены этой комнаты не пропустят ни один крик, даже…

— Тетя!

— Боже, до чего ты забавный. Стоишь тут перед нами, со спущенными штанами, не знающий, куда девать руки, с торчащим членом, с которым ты никак не можешь совладать.

— Это сильнее меня!

— Ну разумеется. Не думай, я не осуждаю тебя. Просто ты выглядишь сейчас смешно и глупо. Но давай перейдем к делу и расставим точки над i, как говорится. Ты знаешь, что должен быть наказан как минимум дважды. Первое наказание полагается тебе за твой вчерашний проступок, когда ты без разрешения рассматривал мой альбом. Это наказание я уже назначила. — Юноша хотел что-то сказать, но госпожа остановила его властным жестом. — Молчи, когда я говорю! Второе наказание я назначаю за то, что ты лгал мне сегодня, не считая твоего нелепого сопротивления, когда мадемуазель Андре расстегивала тебе штаны. Сам видишь, как я добра с тобой: за всю свою ложь и непристойные подергивания ты будешь всего лишь высечен. Ничего больше. Но я ведь только что обещала дать тебе шанс доказать, что у тебя есть сила воли. Вот как мы поступим: мы пойдем в камеру пыток, и когда мы окажемся среди всех этих приспособлений, а мадемуазель Андре будет готова начать экзекуцию, если хочешь она не будет тебя привязывать во время порки. Ты понимаешь меня? Она не станет привязывать тебя! И ты не только не будешь сопротивляться, ты не будешь кричать под плеткой, более того, ты сам будешь говорить, когда тебя нужно хлестать сильнее и когда нужно сократить слишком длинные промежутки между ударами. Вот увидишь, это замечательное упражнение для развития силы воли. А я в свою очередь помогу тебе пройти это испытание, я буду все время наблюдать за тобой, прямо как сейчас. Ты понимаешь, какая милость тебе оказана? Но все это произойдет только, если ты сам этого захочешь. Ну или есть другой вариант — мы можем высечь тебя, привязав к позорному столбу, как непослушного раба. Ну, что скажешь? Ты пойдешь в камеру сам? Ты хочешь обрести мужество?

С этими словами она подошла ко входу в пыточную и подняла портьеру, закрывавшую вход. Юноша нерешительно сделал шаг, но остановился.

— Ну же, я жду.

И тогда юный Жерар смирился с неизбежным. Покорно склонив голову, он твердым шагом прошел в камеру пыток, где все уже было приготовлено для его порки. Следом за ним в комнату вошла мадемуазель Андре. Последней вошла мадам Альберини. Она поднялась на возвышение и приказала Жерару раздеться догола. Завороженный ее голосом, юноша подчинился. Тетя устремила на него взгляд своих прекрасных глаз, словно гипнотизируя его, и протянула к нему руки. Совершенно обнаженный, он приблизился к ней.

— Вот и хорошо, — произнесла она. — Хорошо… Подойди ко мне еще, вот так, да. — Она обняла ладонями его лицо и сказала: — Я буду держать тебя так, но лишь для того, чтобы я могла прочесть в твоих глазах все твои чувства… Посмотри же на меня. А вы, милочка, возьмите, пожалуй, вместо хлыста вон ту красную плетку… Готовы? Что ж, Жерар, теперь ты должен попросить мадемуазель Андре начать наказание. Ну же, не упрямься. Я так хочу, слышишь?! Не закрывай глаза… и проси.

— Это действительно необходимо, чтобы?..

— Чтобы доставить мне удовольствие? Да!

Жерар колебался в течение долгой минуты, и томительное ожидание наполняло эту ужасную комнату. И вот наконец, завороженный взглядом своей прекрасной хозяйки, он произнес:

— Мадемуазель, прошу вас, накажите меня.

Мадемуазель Андре начала пороть его. Понимая, что ей следует растянуть эту порочную игру как можно дольше, она секла юношу не слишком сильно, делая вдобавок значительные промежутки между ударами, чтобы дать рабу отдохнуть. Тот стискивал зубы каждый раз, когда кожаные ремешки или розги начинали терзать его нежную плоть. Он не знал, куда девать свои руки. Пожалуй, было бы легче, если бы он был привязан.

А еще этот властный взгляд! Тетя не сводила с него глаз ни на секунду, он чувствовал ее дыхание на своем лице, иногда она приближалась так близко, что он даже ощущал касание ее губ. Постепенно Жерар начал чувствовать, что в животе нарастает непонятное возбуждение. Боль начала отступать под напором странной истомы. Ритм порки, медленный и однообразный, совершенно парализовал его волю.

— Жерар, может быть, мадемуазель Андре стоит пороть тебя покрепче, тебе так не кажется? — услышал он тихий шепот, который, казалось, возникал у него прямо в голове.

И, словно во сне, он услышал собственный голос, откликнувшийся, словно эхо:

— Пожалуйста, мадемуазель, бейте посильнее.

Удары стали более энергичными, однако сыпались на спину юноши в прежнем темпе. Жерар сосредоточился на болезненных ощущениях и вдруг с удивлением понял, что в нем зарождается смутное наслаждение. Он даже представил, как его конец увеличивается и становится твердым, как у рабов на картинках в том альбоме. Разумеется, его тетя сразу же заметила волнение в глазах юноши.

— Прекрасно, — шепнула она. Услышав ее колдовской голос, Жерар очнулся. — Ты исправляешься, как я и надеялась. Теперь я вижу твои способности, пожалуй, ты сможешь стать послушным рабом. Я чувствую, как тебя переполняет любовь к твоей госпоже. А когда я позволю тебе взглянуть на восхитительный пушок, в глубине которого… Ты помнишь рисунок?

Она бросила взгляд на мадемуазель Андре, и та тут же прекратила порку, сделав вид, что собирается уйти.

— Жерар, ты считаешь, что получил достаточно за свою ложь? — строго спросила мадам Альберини.

— О нет, — взволнованно прошептал Жерар. — Пожалуйста, мадемуазель, накажите меня еще. Я хочу еще крепче…

— Ах, вы его слышите, моя дорогая? Сделайте нам небольшое одолжение. Его глаза так блестят, он так возбужден! Думаю, молодой человек заслужил еще десять ударов. И пусть на этот раз они будут не наказанием, а наградой. А ты, — обратилась она к Жерару, — будь посдержанней. Я не хочу слышать, как ты кричишь или даже стонешь. А эти последние удары будут особенно сильными. И не закрывай глаза! Покажи своей тете, как сильно ты ее любишь… Вот так… Умница… Молчи… Восемь… Девять… Десять! Ну вот. Хватит на этот раз. А теперь передохни, пока мы не приступили к настоящему наказанию.

Она спустилась с подиума, вернулась в библиотеку, спокойно села в свое кресло и закурила. Однако она знала, какой страх охватил юношу при ее последних словах…»

Неожиданно Мастер остановился. Несколько долгих минут он молча смотрел на своего раба.

— Итак, — заговорил он. — Скажи, что ты думаешь об этой милой семейной сцене?

— Я… Мне кажется, я знаю, что испытывал Жерар… Это страшно напоминает мне собственные чувства…

— Вы только поглядите! Мне думается, ты вряд ли сможешь вытерпеть это еще раз. Здесь попахивает поркой, ты не находишь?

Ученик молчал, повисшая между ними тишина была тягостной, предвещающей нечто ужасное. Порка, и правда, казалась неизбежной.

— Повернись-ка задом, — неожиданно сказал Мастер. Что-то у меня рука зачесалась.

Властно положив руку на затылок рабу, Мастер нагнул его и стал оглаживать мягкие ягодицы.

— Прекрасная у тебя задница! Великолепный кусок плоти. Нежный… упругий… белый… Что если немного разукрасить его? Сделать ярко-розовым? Ужасно хочется твой зад как следует потрясти, прежде чем мы продолжим чтение. Ты знаешь, о чем я. Но прежде чем мы приступим к основному блюду…

С этими словами Мастер вытащил из штанов свой член и указал на него ученику. Тот немедля бросился на колени и обхватил губами длинный толстый орган, изо всех сил пытаясь вобрать в рот как можно больше.

— Вот так, хорошо… Соси, как следует, голубчик… Возбуди своего Мастера так, чтобы ему хотелось выпороть тебя сильнее. В этом твоя первейшая обязанность, ты здесь именно для этого, так что старайся сильнее. Чем лучше ты будешь работать, тем сильнее будет наслаждаться твой господин. А чем сильней будет твое унижение передо мной, тем лучше ты докажешь, что сможешь стать способным послушным рабом. Так что соси сильнее, да… мне не видно твоих ног, передвинься-ка к зеркалу, чтобы я видел тебя со всех сторон. — Он схватил ученика за волосы и принялся подталкивать его к зеркалу. — Я разрешал тебе выпускать член изо рта?! Ну-ка не останавливайся, продолжай сосать!

Они оказались рядом с зеркалом, и Мастер наконец получил желаемый обзор.

— Теперь хорошо, — сказал он. — Вытяни ногу назад… еще… Вот, это та же поза, в какой ты был на последнем уроке, когда на мне были кожаные штаны. В тот раз это выглядело немного иначе, более мощно, что ли… ты выглядел более униженным, но так тоже неплохо. Что ж, продолжим… сбавь немного обороты, я не хочу кончать тебе в рот, на этот раз я предпочту наполнить другое твое отверстие.

Ученик смиренно трудился, стараясь угодить своему господину. Он ощущал, как толстый член все больше растягивает ему губы и достает до самого горла. Внезапно Мастер оттолкнул его.

— Вставай! Пора высечь тебя! Ложись, как следует, на диван!

Дальнейшая экзекуция была неописуемой. Любой, кто хоть раз испытывал подобное, предпочтет ослепнуть, лишь бы не читать эти строки. Мастер вооружился плетью, и на нежную плоть ученика обрушились двадцать пять ударов. А после того, как белые ягодицы окрасились в ярко-розовый цвет, Мастер отложил свое грозное орудие и стал шлепать по ним ладонью.

А ведь его рука была опаснее любого инструмента, когда Мастер сердился.

Это была та самая рука, которую ученик облизывал при первой возможности.

Безжалостная рука, которую ученик должен был целовать, произнося ритуальное «спасибо»… Это обязательное «спасибо», о котором тот порой забывал, потому что голова была пуста, а ягодицы горели от боли… И разумеется, он забыл о нем и на этот раз…

— Простите, Мастер! — воскликнул ученик, опомнившись. — Это потому, что мне больно!..

Но Мастер вышел из себя, и снова начал пороть раба плетью, чтобы быть уверенным, что в следующий раз тот не забудет о благодарности…

Ну и чтобы закрепить результат, Мастер решил приговорить беднягу к двадцати ударам ременной плетью… При этом ученику нужно было самому отсчитывать удары один за другим, словно можно было вынести их.

— …Ох… два… три… четыре… — покорно считал ученик сквозь слезы. Он же прекрасно знал, что если слишком долго тянуть со счетом, следующий удар окажется еще сильнее.

— …О-о-ох!.. О, господин!.. да… одиннадцать… двенадцать… О-о-ох!.. — И наконец счет все-таки доходит до — …Восемнадцать… девятнадцать… двадцать… А-а-ахх… спасибо, Мастер…

И затем последовало изнасилование, как венец происходящей экзекуции. Было ли это ужасно? Или восхитительно? Сначала господин заставил своего испуганного раба томиться в ожидании — на четвереньках, с опущенной головой и высоко вздернутым задом… Затем последовало первое прикосновение члена к отверстию, от которого ученик всегда вздрагивал. Он ждал его, но оно всегда было неожиданно, чувствительно и крайне унизительно! Первое нажатие членом на анус было нежным, но потом господин становился требовательнее, и вот уже его член таранит недостаточно разработанное отверстие. Секундное промедление, а затем следовал сильный толчок, безжалостное вторжение, заполнение до предела и, наконец, грубое обладание, заставляющее чувствовать себя вещью… вещью, принадлежащей грозному хозяину, который использует твое тело лишь как приспособление, резервуар.

…Вдруг безжалостное орудие вонзается в истерзанную плоть до самого основания и замирает… и внутри разливается постыдная обжигающая струя, являющаяся одновременно свидетельством наслаждения господина и полного порабощения его ученика.

Мастер замер на мгновение, и раб почувствовал, как дергается его пенис в глубине растянутого заднего прохода.

Да, именно так все и было.

Через пять минут, как будто только что произошло нечто совершенно обыденное, Мастер снова усадил ученика у своих ног и спокойно продолжил чтение с прерванного момента.

«Однако она знала, какой страх охватил юношу при ее последних словах. Дрожащим голосом он взмолился:

— О Боже, тетя! Только не это! Вы не можете наказать меня так же, как на том рисунке! Только не эти кожаные трусы… не этот пояс! Я умоляю вас, это слишком жестоко!

— Возможно, это жестоко, не спорю. Особенно в то время, когда ты будешь кончать, и твоя сперма будет выплескиваться из члена. Особенно если при этом твою крайнюю плоть щекочет перо… и нет возможности ни расслабиться, ни вытерпеть его… Но вскоре ты сам все это испытаешь…

— Нет! Молю вас! Сжальтесь надо мной!

Жерар упал перед ней на колени и обнял ее ноги.

— А ну-ка возьми себя в руки! — приказала мадам Альберини. Прекрати эти жалкие стенания. Я все уже решила. Подумай лучше о тех откровенных нарядах, которые ты с таким удовольствием разглядывал на картинках. Мы с мадемуазель Андре наденем в точности такие же. И все для твоего удовольствия, дурачок. И при этом я сама буду участвовать в твоем наказании, обещаю тебе. А теперь поднимись!

Мадемуазель Андре заметила сладким голосом:

— Мадам, если мы собираемся его наказывать, вы не боитесь, что может случиться небольшая неприятность? Посмотрите, как он возбужден. А мы ведь даже еще не начали. Боюсь, что долго он не выдержит.

— Вы правы, дорогая! Вы так предусмотрительны! Конечно, скорый конец был бы чрезвычайно некстати. Возможно, вам стоит позаботиться об этом и немного успокоить его. Так будет лучше во всех отношениях. Думаю, Вивиана уже не придет к чаю. Но она же хотела поучаствовать в сеансе. Впрочем, еще нет и четырех. Мы можем заняться этим попозже, скажем, часов в шесть. Это позволит нашему юному другу немного прийти в себя. Эй, ты! Слышал? Иди за мадемуазель. Она тебя подготовит. И будь послушным, тогда, возможно, ты даже получишь удовольствие.

— Тетя, пожалуйста… не надо! Ох! Мадемуазель! Нет!

Но мадемуазель Андре уже схватила его за мошонку и повела прочь из комнаты. Она препроводила юного Жерара в переднюю большой залы. Здесь она сковала ему руки наручниками и приказала встать на колени.

— Не шевелись, — сказала она, уходя. — Вскоре придет мадам Бек и займется тобой. Не волнуйся, она не заставит тебя долго ждать.

— Она? О нет… только не она!.. Почему она?

Но мадемуазель Андре уже ушла. А несколько мгновений спустя, когда Жерар еще не успел смириться с неизбежным, дверь вновь открылась, и в комнату вошла жестокая домоправительница. В руках у нее был поднос с предметами, от одного вида которых Жерара бросило в дрожь. Там были черные кожаные трусы, хирургический пинцет и огромная продолговатая штуковина, в которой юноша узнал гигантскую анальную свечу. Домоправительницу сопровождала горничная, в руках которой был пучок свежайшей крапивы, обернутый в тряпицу. Увидев все это, несчастный молодой человек невольно испустил вопль ужаса.

Не говоря ни слова, экзекуторши закрыли дверь и положили принесенные предметы на стол. Мадам Бек взяла скамейку, установила ее возле большого зеркала, постелила на нее носовой платок и села.

— Встаньте и подойдите ко мне, — приказала она Жерару.

Тот не смог противиться властной полячке. Он с трудом поднялся на ноги и осторожно подошел к домоправительнице. Она не медля схватила его за истекающий соком член и начала дрочить его. Не прошло и минуты, как орган налился силой.

— Ох, мадам! Что вы делаете!

— Вы не знаете?

— Но… это так неприлично!

— Тебе не нравится?

— Я так не говорил, просто…

— Но посмотри же в зеркало, видишь, как красиво! Ты совершенно голый, а я полностью одета… это возбуждает даже больше, чем на рисунке, не так ли? Ты ведь, кажется, видел тот альбом?

— Я прошу вас, остановитесь!

— А если нет?

— Я не смогу сдержаться. Не надо!

— А зачем ты хочешь сдержаться, милый? Мадемуазель приказала, чтобы я как следует подоила тебя. Ты же сам видишь, как переполнены твои органы. А нам еще нужно надеть на тебя трусы. Твое хозяйство просто не влезет в них…

— Я не хочу трусы… Они слишком развратны…

— И все же тебе придется подчиниться, мой мальчик. И не стоит долго тянуть, ведь я не должна осушать тебя полностью. Ну же, соглашайся скорей!

Жерар все еще пробовал сопротивляться. Не столько из-за силы воли, сколько из-за боязни того, что последует за этим.

Тем временем мадам Бек надоело упрашивать его.

— Фредерика, — обратилась она к горничной, — придержите-ка его сзади, чтобы он не дергался.

Сама она поставила ногу на табурет, чтобы юноша мог видеть ее во всей красе. При этом ее сапог был совсем рядом с его членом.

— Тебя это возбуждает, малыш, не так ли? Смотри же на меня!

И горе ему, но он смотрел и не мог отвести глаз! И глядя на столь развратное зрелище, он почувствовал, что скоро уже не сможет сдерживаться.

— Нет! Остановитесь! — умолял он. — Я больше не могу!

Но все его мольбы были напрасны. И он внезапно кончил прямо на сапог мадам Бек.

— Не смей отводить взгляд! — прикрикнула она. — А то я заставлю тебя вылизать мои сапоги.

Но ее слова лишь взволновали юношу еще больше. Она же тем временем стерла носовым платком капли его спермы со своих сапог. Когда дело было сделано, она наконец отпустила Жерара. И тот, опьяненный этим слишком сильным наслаждением, снова опустился на колени, не в силах удержаться на ногах.

— Это еще что такое? — вскричала домоправительница. — Никто не позволял вам отдыхать! Ну-ка идите сюда.

Юноша робко приблизился к скамейке. Мадам Бек дернула за цепочку его наручников и он был вынужден наклониться.

— Ляг! Да нет же, на живот, ягодицами вверх, под крапиву.

И чтобы он не вертелся, она уселась ему на плечи. Подошла горничная, вооруженная ужасным букетом, и начала легонько стегать им Жерара по спине и заднице. Мадам Бек наклонилась и немного развела ему ягодицы, чтобы жгучие листья ошпарили щель. Это было нестерпимое жжение, и юноша мучительно застонал. И хотя женщины прекрасно слышали его стоны, они оставили их без внимания и довели порку до конца.

— Ох… как жжется! — стонал Жерар.

Его всхлипывания показались женщинам забавными, и они рассмеялись.

— Это еще ничего, — заметила домоправительница. — Посмотрим, как ты запоешь после следующей процедуры, мой птенчик. Повернись-ка на спину и подтяни колени к груди. Поставим тебе в попку маленькую свечку.

— Нет! Нет! Это еще зачем?

— Как зачем? Она поможет тебе снова возбудиться. Вот посмотришь, не пройдет и часа, а твоя палка снова станет твердой. Давай-ка, подставляй свое жерло!

Несмотря на то, что его руки были скованы наручниками, юноша попытался прикрыться. Тогда его мучительницы приложили усилие, и заставили Жерара принять требуемую позу. Затем мадам Бек вставила ему в анус пинцет и развела его концы, чтобы растянуть дырку, и когда отверстие достаточно раскрылось, она ввела в него возбуждающую свечку.

— Ох! Ох! Она такая большая! Мне больно!

— Э, нет! — рассмеялась полька. — Твоя попка замечательно приняла ее. Уверена, там и еще одна поместилась бы.

Она протолкнула свечку поглубже и стала вытаскивать пинцет. В тот момент, когда его кончики выскользнули из сопротивлявшегося ануса, Жерар вскрикнул. Но на этом основная часть экзекуции закончилась. Женщины заставили юношу встать, надели на него кожаные трусы, крепко зашнурованные поверх горящего зада. Юноша более и не помышлял о сопротивлении. Его обмякший член сам скользнул в открытый футлярчик. Очаровательная горничная вытащила наружу головку члена, затем заперла замок. Наконец, мадам Бек взяла пропитанный спермой платок, скомкала его и засунула юноше в рот.

— Не вздумай выплюнуть это! В течение двух часов он должен быть там, куда я его засунула.

И, завершив таким образом приготовления, женщины ушли, заперев дверь на ключ.

Связанный, в тугих трусах, с обожженной крапивой коже, а самое главное, с огромной штуковиной, засунутой в самое постыдное место, наказуемый в ужасе ожидал, какую еще кару приготовят ему его мучительницы».

— Ну что ж, пока хватит — сказал Мастер, — Жерару не избежать сурового наказания, а пока он мучается от неизвестности и жжения в ягодицах, я собираюсь как следует заняться тобой. Вижу, ты все еще сильно возбужден. Признайся, тебя так взволновала эта история? Неужели тебе ни капли не жаль этого бедного юношу? Между прочим, ты такой же ученик, как и он, и с тобой может произойти все то же самое…

— О, мой господин! — откликнулся ученик. — Когда я представляю все это… Именно из-за этого я так возбужден… — Он смутился. — Как это ужасно!

— Когда ты представляешь что?

— Я… мне стыдно признаться.

— Не стоит стыдиться, малыш. Я догадываюсь, что ты хочешь сказать, но, по правилам урока, ты должен объяснить мне все сам. Итак, говори же! Тебя возбудила сцена перед зеркалом?

— Ох, господин, да! Мне сразу вспомнился тот раз, когда вы тоже заковали мне руки и подвесили меня на крюк так, что я едва мог касаться носками пола. Я тогда был в корсете и чулках… а вы…

— В красных сапогах, — закончил за него Мастер. — Тебе они нравятся?

— О да, господин!

— А помнишь, как был взволнован, когда я в первый раз позволил тебе ласкать мне ноги через кожу сапог? Это было так интимно!

— О, господин, как бы я смог забыть такое!

— И я более чем уверен, что в тот момент, когда прекрасная полячка запретила юноше смотреть на ее сапоги… Ну же, говори!

— … я подумал о вашем обещании… — запинаясь, продолжил ученик, — что однажды… если я заслужу награду…

— Замечательно, милый, продолжай!

— Вы позволите мне встать на колени и поместить мой член между ваших ног в этих красных сапогах… и…

— Совершенно верно, ты будешь тереться об них и кончишь. Я не забыл своего обещания. Однако такую исключительную награду я жалую только самым послушным и старательным рабам. Ты должен очень сильно потрудиться, чтобы заслужить ее.

— О, конечно, мой господин!

— Ты будешь ласкать и целовать мои сапоги, что бы я ни сделал. Сначала я буду попирать ими твою грудь, затем каблуками я стану давить на твои половые органы, заставляя тебя кричать от боли, потом я засуну сапог тебе в задницу, а затем ты станешь целовать его, сосать и лизать так долго, как я этого захочу. Может быть, мне захочется посмотреть, как ты мастурбируешь при этом, но кончишь ты его сосать, затем, глядя на них, долго, очень долго мастурбировать — и кончишь, но только по моему приказу. А в заключение, когда твоя мечта осуществится, мой мальчик, ты должен будешь тщательно вылизать кожу сапог везде, куда брызнет сперма.

— Ох, господин…

— Превосходно! Возможно, кстати, я решу, что в первый раз тебя нужно будет стегать хлыстом, пока ты будешь кончать. И раз уж мы заговорили о хлысте… Найди-ка мне тот тонкий черный, ты должен помнить его, тот, который свистит и так хорошо жалит.

Приказ Мастера мигом спустил ученика с небес на землю, и он бросился на поиски. К несчастью для него, на положенном месте хлыста не оказалось, и раб, испугавшись разозлить Мастера, стал лихорадочно искать инструмент повсюду. Он рылся в ящиках, чувствуя, как в голове путаются мысли, а все нутро сковывает холодный страх. Разумеется, Мастер наблюдал за его бесполезными поисками, храня непроницаемое молчание. Еще несколько минут раб искал хлыст, но поняв, что его усилия тщетны, он решил, что лучше получит наказание, чем вызовет еще большую ярость своего господина. Он вернулся к его ногам с пустыми руками и, смиренно опустившись на колени, произнес:

— Я не нашел его. Простите, Мастер!

И в тот самый миг юноша увидел нужный хлыст. Он лежал на ковре, немного в тени, так что его не было заметно.

— Я вижу его! — воскликнул юноша. — Прошу вас…

— У тебя есть еще один шанс. Бери быстрее.

Все еще стоя на коленях, молодой человек торопливо скрестил руки за спиной и наклонился, чтобы подобрать хлыст зубами. Движение далось ему легко, и только выпрямившись, он осознал, что сделал это, не задумываясь и без малейшего колебания. Это было самым ярким свидетельством его успешного обучения. Поняв это, ученик испытал целую гамму эмоций. Он чувствовал удовлетворение и свое бесконечное унижение, но больше всего — благодарность Мастеру, который так хорошо выдрессировал его. Продолжая держать руки за спиной и стоя на коленях, раб снова подполз к ногам господина и встал перед ним, зажав хлыст зубами и откинув голову назад, демонстрируя свою длинную шею.

— Неплохо. Ты понемногу учишься себя показывать. Стой так, мы продолжим через минуту.

И Мастер откинулся в кресле, словно желая получше рассмотреть принятую учеником позу. При этом он слегка вытянул ногу и прижал носком торчащий член ученика к его животу. От этого прикосновения юный раб изогнулся, будто от удара током, и так напрягся, что это было почти мучительно. Не отводя от него взгляда, Мастер просунул ему ногу между бедер и принялся массировать носком мошонку. Ученик застонал от пронзившего его вожделения.

— Вспомни, — сказал Мастер тихим вкрадчивым голосом, — как я впервые заставил тебя подставить свои половые органы под мою ногу? Как всегда без предупреждения я приказал тебе встать на коленях и подползти ко мне. Ты приблизился немного, и потом робко остановился. Тогда я приказал тебе подползти еще ближе. Ты приближался нерешительно, опасаясь соприкосновения, одна мысль о котором шокировала твою стыдливую душонку. Но потом ты вдруг понял, что именно этого я и хочу. Ты покраснел, как мак, на твоем лице отразились самые противоречивые чувства, твоя грудь вздымалась от волнения. И вот наконец ты решился и приблизился к моей ноге. Соприкосновение произошло, и я начал теребить твои органы, так же, как сейчас. Это было яркое впечатление, не правда ли? И ты никогда его не забудешь! А теперь представь, как бы ты себя чувствовал, если бы на мне сейчас были мои красные сапоги… и я бы забавлялся, играя каблуком с твоей мошонкой. Как бы ты себя повел? Ты решился бы спустить на них? Отвечай, решился бы?

Раб молчал, не осмеливаясь сделать столь дерзкое предположение.

— Возможно, однажды я окажу тебе такую милость, — благосклонно сказал Мастер. — А пока разрешаю тебе немного помечтать. Это станет приятным финалом для некоторых твоих фантазий, которые ты мне описывал… Например, на сеновале. Помнишь? Ты говорил мне, что представляешь, как я подвешиваю тебя на крюк за связанные руки и оставляю томиться в одиночестве. И вот ты, голый, исхлестанный моим кнутом, с истерзанной плотью, изнывающий от страха и неопределенности, висишь там, в полной темноте. И тебе остается только гадать, как долго я собираюсь тебя там держать, кто придет к тебе в итоге и что с тобой сделают. Я вижу, ты дрожишь, мой мальчик? Это ведь только фантазия… Хотя… ничто не мешает мне претворить ее в жизнь, так что ты, конечно, прав в своем страхе. В последнее время я уже попробовал сделать кое-что. Скажи, ты ведь хочешь, чтобы я рассказывал тебе об этом, забавляясь с твоими сосками, как обещал? У нас еще есть время. Наша прекрасная Режина Альберини пока не готова приступить к наказанию своего племянника. Давай воспользуемся этим!

Мастер наклонился вперед, к своему ученику, и схватил раба двумя пальцами за левый сосок. Он сильно сжал его и повернул, немного ослабил хватку, а затем пощекотал, чтобы заставить комочек плоти затвердеть. Он следовал прихоти своей фантазии, не отрываясь глядя на ученика, лицо которого, в зависимости от того, что делал с ним господин, искажали то страдание, то наслаждение. Наконец Мастер взял черный хлыст, который раб до сих пор сжимал в зубах, и, сильно оттянув ему сосок, начал порку. Раб вскрикнул. Мастер тут же отбросил хлыст и обхватил ученика поперек груди, начав щипать его соски, чередуя жестокость со сладостной лаской. Затем он слегка сжал их ногтями, но не для того, чтобы стиснуть, а скорее, чтобы просто испугать юношу.

— Я рассказывал тебе, какой сюрприз я раньше устраивал своим рабам? — спросил он. — Слушай же. Раба раздевали догола и приводили в нижнюю камеру пыток. Я уже ждал там, одетый в обычный городской костюм, похожий на тот, в котором ты видишь меня сегодня. Его ставили передо мной на колени, предварительно связав ему лодыжки и руки за спиной. И, когда он стоял передо мной совершенно беспомощный, я говорил ему: «Вскоре ты узнаешь, какой сюрприз тебя ожидает. Обещаю тебе, он прекрасен, но вместе с тем и ужасен. Тебе предстоит встреча с палачом. Теперь я оставлю тебя, а ты приготовься к моему возвращению». Я набрасывал ему на голову покрывало и уходил. Через некоторое время я возвращался переодетым в кожаный костюм: сверху облегающее трико из позолоченной кожи, мягкие черные сапоги с красными отворотами, красная маска, открывающая лишь глаза и рот, и, наконец, восхитительные перчатки из красной замши, обтягивающие мои руки почти до самых плеч. Но самое сладкое было в том, что я… слушай меня внимательно… я оставлял свой торс обнаженным. Как тебе это? Так вот, заходя в камеру, я поначалу не раскрывал себя. Раб, который не мог меня видеть из-за плотного покрывала, пока еще не понимал, что я и его неведомый палач — это один и тот же человек. Не говоря ни слова, я медленно обходил вокруг него, чтобы дать ему в полной мере ощутить ужас происходящего. И наконец, встав перед ним, я поднимал закрывавшую его накидку кончиком хлыста. Наконец он меня увидел. Ты не представляешь, какой это был для него шок. Он вскрикнул, и задрожал, поняв, что сегодня ему действительно будет не до шуток. Будь добр, веди себя поспокойнее. Я всего лишь слегка пощипываю твои соски, даже не вонзаю в них ногти пока. Так что не раздражай меня и не вертись! Лучше послушай продолжение этой истории. Сначала я хорошенько выпорол его, стоящего передо мной на коленях в такой позе, чтобы он мог видеть, как я замахиваюсь для следующего удара. Затем я подвесил его на крюк и как следует разукрасил его задницу свежими розгами. Между делом я немного пощипал ему соски пинцетом, а затем отхлестал их маленьким черным хлыстом. И позволь заметить, при этом он не получил ни капли ласки, не то, что ты сейчас! Как же он страдал! Кроме того, чтобы взбодрить своего раба, я время от времени растирал его истерзанное тело руками, затянутыми в красную замшу, и даже прижимался к нему обнаженным торсом. Надо сказать, что до того дня он ни разу не видел моей обнаженной груди. И вот я разоблачился перед ним, да еще в какой ситуации! Очень утонченно, ты не находишь? Мой раб был объят невероятными ощущениями. Тебе стоило бы тоже пережить такое. Можешь себе представить — мне приходилось постоянно приказывать ему смотреть на меня, потому что сам он не решался поднять глаза, до того сильным было его потрясение. И даже несмотря на приказ, он не мог смотреть прямо на меня дольше одного мгновения. Ты же хорошо знаешь, мой мальчик, какие чувства вызывает взгляд палача на свою жертву!

— Ох, Мастер! Какие ужасные вещи вы описываете!

— Ну, положим, не такие уж и ужасные. Во всяком случае, не хуже, чем изнасилование. Потом я отвязал его, отстегал еще раз, чтобы как следует разогреть, а затем вонзился в его полностью расслабленное отверстие. К тому моменту мой член был таким огромным, что…

— Ах…

— Ну что еще за стенания? Потому что я говорю о своем члене? Это напоминает тебе о чем-то? Или я слишком сильно ущипнул тебя ногтями?

— Не знаю… Все вместе… Это ужасно.

— Подумать только! Тебе это кажется слишком ужасным… А я люблю подобные отступления, они добавляют эмоций в наши занятия. И если хоть что-то из моей истории действует на тебя…

— Ах, Мастер, мои соски! Пощадите! Ах-х-х…

— Заткнись! И не сметь опускать глаза! Слышишь? Смотри на меня, я сказал! Я хочу видеть, как ты страдаешь. Это такой пустяк по сравнению с тем, что пришлось испытать остальным!

— О боже, господин мой! Мои соски… слишком сильно…

— Я сейчас возьму плетку, если ты не уймешься. Получишь двухвостой по десять ударов на каждую грудь! Ну же… Смотри в глаза… Терпи… Вот так… Еще немного… Да… Потом я позволю отблагодарить меня. Так, но вот и все… А теперь можешь поблагодарить меня, и смотри, делай все, как следует.

Ученик бросился выполнять ритуал. Он стал целовать жестокие руки Мастера, только что терзавшие его. Но очень быстро раб вышел за рамки предписанных правил. Он слишком увлекся, осмелел и с безумным пылом начал вылизывать их. Мастер недолго терпел эту вольность, он быстро отдернул руку, схватил ученика за мошонку и ожесточенно принялся ее мять в горсти. Под своими пальцами он постоянно задевал вздыбленный ствол, подрагивающий от возбуждения. Ученик издал мучительный стон и ритуал почитания был прерван.

— Что еще? Тебя унижает, что я тискаю твои яйца? Что ты ноешь от такой малости? Что же будет, когда будущей зимой я представлю тебя в распоряжение моих друзей из Германии? Да-да, той паре, о которой я тебе говорил… тем садистам, любителям кожи, а особенно женщине, рыжей Хильде… В прошлом году мой раб рассказал мне, как они прикрепили к его соскам зажимы, а его запястья приковали к его органам. Она же в это время…

— Господин! Пожалуйста!

— Что «пожалуйста»? Думаешь, я не вижу, что ты возбужден, хоть и ноешь, как девчонка. Тебе нравится все, что я с тобой делаю. Или же я уже ничего не понимаю…

— Я… Мне ужасно стыдно возбуждаться тем путем, каким вы меня заставляете…

— Вот как! Тогда тебе стоит подумать о бедняге Жераре, который все еще мучается в ожидании наказания! Представь, он там совсем один, трусы обтягивают пылающую от крапивы задницу, изнутри его проход распирает громадная свечка. Вот что значит настоящее обучение! И знай, если ты вынудишь меня, я применю к тебе те же приемы. А он к тому же знает, что впереди его ожидает еще одно наказание. И он мучается неизвестностью. Он видел в альбоме все возможные варианты, и его воображение перебирает их один за другим, разгораясь все больше и больше. И вот в какой-то момент он снова начинает возбуждаться. Он ни о чем больше не думает, только о том альбоме, прекрасном и ужасном. Ах, если бы тебе довелось полистать его! Режина составила его с таким вкусом и извращенной фантазией! Ибо в нем изображены не только мучители во впечатляющих и волнующих костюмах, не только наказания, которым они подвергают своих жертв, в этом альбоме есть целый ряд специальных рисунков, которые еще больше провоцируют тех, кто смотрит на них. Они вызывают отвращение, но от них невозможно оторваться, они возбуждают дикое желание. Тот, кто смотрит на них, сам подвергается насилию, мой мальчик.

— О нет, Мастер, прошу, не надо…

— О да! Такой контраст производит сильнейшее воздействие. Хочешь, я опишу тебе парочку? Вот увидишь, ты кончишь через пять минут. Дай вспомнить, что же мне описать тебе… Да, пожалуй вот, рисунок называется «Красноречие плоти». Дрессировщица сидит на краешке стула абсолютно голая, за исключением длинных шелковых чулок и красивых туфель на очень высоком каблуке. Она являет собой воплощение плотской красоты, это восхитительная плоть, потрясающая и предлагающая себя. И тем не менее от нее веет ужасом. Знаешь почему? Из-за очков. Ибо, даже сидя совершенно голой, она носит очки с дымчатыми стеклами. И в этом все дело! Нет никаких сомнений, что, укрыв свой взгляд за этой дымкой, она замышляет утонченное и извращенное наказание, и потому от нее веет угрозой. И вот под этим странным взглядом ты начинаешь ощущать себя обычным рабом, стоящим перед ней на коленях. На картинке его нет, но ты точно знаешь, что он стоит перед ней и кончает от возбуждения и страха перед своей госпожой. Или вот еще одна картина, под названием «Сделано в Германии». На ней мы видим субретку в форме горничной, стоящую с раздвинутыми ногами над мужчиной. В одной ее руке хлыст, а в другой она держит цепочку, другой конец которой прикреплен к половым органам мужчины. Его лица мы опять же не видим. А рядом на развороте картинка с абсурдной подписью — «Мыслящий тростник». На ней мужчина, сидящий на корточках с вздыбленным членом. По обеим сторонам от него стоят две женщины в высоких сапогах с обнаженными половыми щелями, и взгляд мужчины блуждает по ним с почти философской отстраненностью. По твоим глазам я вижу, то тебе знаком этот рисунок. Тебя наверняка зачаровал царственный зад женщины, которая стоит к нам спиной. Ее ноги, обтянутые черной кожей сапог подпирают ее ягодицы, словно колонны. А напротив нее обнаженный живот другой женщины, чьи сапоги с символическими зубцами на отворотах обрамляют ее розовую расщелину! От этой группы так и веет фетишизмом, уж поверь мне!

— О, господин мой, я вам верю! Вы же это видите!

— А теперь представь, если тебя так возбуждают одни только описания этих рисунков, какой потрясающий эффект они должны были оказать на беднягу Жерара, который дерзнул в ожидании наказания, несмотря ни на что, воскресить их в своей памяти! Впрочем, ты и сам… Вспомни. Ты ведь говорил мне как-то, что однажды тебе оказалось достаточно вспомнить некую картинку, на которой была изображена женщина-властительница. Мы же рассматривали ее вместе, помнишь? Обнаженная воительница в сапогах, с суровым лицом и копной черных волос, сидящая на щите, который поддерживали четыре раба. Ее ноги были широко раздвинуты, и ее половая щель была открыта всем взорам. И что с тобой произошло тогда? Ты кончил, не правда ли?

— Правда, Мастер.

— Вспоминая этот рисунок, ты спустил против своей воли?

— Да, Мастер… И не только тогда…

— Расскажи подробнее!

— Однажды мне приснился сон… Будто мы с вами идем по лесу… Вы, как обычно, заставляли меня идти впереди себя. Я был обут в туфли на высоких каблуках, и идти было трудно… Я постоянно спотыкался… Кроме туфель, на мне были шелковые чулки и длинное прозрачное платье. При каждом неловком шаге мои половые органы дергал прикрепленный к ним поводок… а ягодицы обжигал удар хлыста. Затем вы швырнули меня на колени на мох… и овладели мной в позе всадника, в сапогах… О! Какое это было восхитительное унижение! Вы оседлали меня, словно коня… Я был наполнен до предела… А потом сон внезапно переместился в камеру пыток… Вы были в кожаном трико, а я голый, связанный… И рядом с нами была еще одна воспитательница, но у нее тоже был фаллос! Огромный! И она смотрела на меня так, будто собиралась изнасиловать!

— И тогда ты кончил и проснулся… Я тебе не сочувствую. Однако твои неприличные истории возбудили меня. И, раз уж ты упомянул шелковые чулки с туфлями, потрудись надеть их. Я хочу посмотреть, как будут дергаться твои ягодицы и извиваться на каблуках твои прекрасные ноги. Уверен, здесь тебе будет куда приятнее покрасоваться, чем в лесу! А потом ты отсосешь мне, я хочу на этот раз кончить тебе в рот. Заодно посмотрим, научился ли ты глотать. Давай, пошевеливайся! У тебя четыре минуты.

Раб поспешно вскочил, взял чулки с туфлями и принялся одеваться. Он натянул прозрачные театральные дымчатые чулки, непристойные лакированные туфли с двойным ремешком и очень высоким каблуком, и закрепил их черными кружевными подвязками высоко на бедрах. Пока ученик одевался, Мастер расхаживал вокруг него, наблюдая за его манипуляциями. Иногда он останавливался рядом, и короткий удар хлыстом по спинке стула или стоящему рядом креслу выдавал его раздражение от вынужденного ожидания. При этом нетерпеливом напоминании раб дергался и начинал суетиться. Но как можно спешить при столь тщательных приготовлениях? Тем не менее ему удалось уложиться в отведенное время.

— Ты закончил? Тогда вставай, посмотрим на тебя. На левой ноге шов неровный. За это ты получишь пять ударов. Застежка на правой туфле не застегнута. За это будет еще пять. Подставляй задницу. И только попробуй дернуться!

По предписанным правилам ученик наклонился и прогнулся в пояснице, выставив свой зад. Мастер подошел к нему сбоку, одной рукой крепко ухватил за твердый член, а другой начал отвешивать тяжелые шлепки. Десять ударов были нанесены без пауз и без всякой жалости. При каждом ударе боль многократно усиливалась, и ученику казалось, что он ждет ее высшей точки лишь как окончания наказания. И тут случилось непредвиденное. Мастер уже отступил от ученика и был готов сесть в свое кресло, как вдруг раб, еще стоявший в позе для наказания, дерзнул положить руки на горящие ягодицы. При этом непроизвольном движении его член дернулся, словно под действием электрического тока.

— О чем ты замечтался там? Для чего, ты думаешь, прямо передо мной стоит зеркало? А? Проснись! И постарайся сегодня найти наилучшую позу для демонстрации всех своих достоинств. Ты меня понял? Нет, честное слово! Что у тебя в голове? Что ты там примерз к этому зеркалу?

— Я не знаю, Мастер! Простите! Я так взволнован…

— Скажите, пожалуйста! Он взволнован!

— Простите меня, мой господин! Просто это ужасно — кончить, при этом не зная…

— Ах вот в чем дело, мой красавчик? Надо было сказать об этом! Может быть, ты хочешь, чтобы я успокоил тебя, прежде чем ты начнешь сосать член своего господина? Ты ведь об этом беспокоишься? Чтобы ублажить меня, как следует?

— О да, господин, конечно…

— Видишь, как я догадлив? Ну разве это не трогательно? И в целом, учитывая твою просьбу, я полагаю, что ты прав. Если я позволю тебе кончить, это позволит тебе обрести ясность ума, и ты будешь лучше стараться, отсасывая мне. Я тебя опорожню, это прочистит тебе мозги. И ты будешь лучше стараться. Что ж, подойди ко мне, между коленей. На спину!

— О Мастер! Только не это! Такая унизительная поза!..

— Ну естественно, она унизительная. И что с того? Я не поощрять тебя собрался. Я хочу опорожнить тебя, чтобы ты получше исполнил свою обязанность. Не обольщайся! И благодари меня, что я собираюсь сделать это сам, а не посылаю тебя к горничной, чтобы она заставила тебя спустить. Ты же наверняка помнишь, какая у нее твердая рука. Пошевеливайся! В позицию! Приготовься!

Нужно было повиноваться, и раб принял унизительную позу: лег на спину, подтянул ноги к плечам. Его зад оказался высоко вздернут, раскрыт полностью, половые органы — как на ладони, а член направлен в лицо. А самым ужасным была та непоколебимая уверенность, что через секунду, самое большее, через три, если Мастер пожелает, его половые органы взорвутся от сладостного оргазма. И только его господин мог решить, что будет испытывать при этом ученик — боль или наслаждение.

На сей раз Мастеру было угодно проявить снисхождение, и вскоре его раб был опустошен и мог без помех насладиться своим унизительным оргазмом.

Метод возымел нужное действие, и уже несколько минут спустя ученик полусидел-полулежал между ног своего господина, выполняя свою обязанность. И уже скоро он почувствовал, что его мысли действительно прояснились, и он может полностью сосредоточиться на своей работе. Он принялся обрабатывать член Мастера с должным прилежанием и смирением.

Ученику было прекрасно известно, что этот акт являлся единственной разрешенной возможностью для раба проявить инициативу, по собственной воле доставить удовольствие своему господину, а не оставаться пассивным сосудом или инструментом для удовлетворения похоти. Ученик осознавал это совершенно ясно и, как любой раб в мире, получал от своего старания унизительное удовлетворение. Он добросовестно растягивал губы вокруг толстого ствола, казавшегося ему непомерно огромным, послушно пропускал его глубоко в глотку. Он старался отодвинуть крайнюю плоть и обнажить головку, но она все время возвращалась на место, словно меч в ножны. Это сравнение показалось ученику очень удачным. Именно железным клинком казался ему член Мастера, когда он беспощадно и непреклонно вонзался в его задний проход.

Какое удивительное различие было между поведением пениса его хозяина и его собственным органом. Его-то палка, едва поднявшись, тут же оставалась оголенной и беззащитной, почти женственной в своем бесстыдстве!

Наконец раб почувствовал приближение неизбежной развязки, и его охватило непонятное сладострастное томление. Он принялся за дело с еще большим пылом, стараясь как можно правильнее сосать, лизать и, когда нужно, сжимать губы. И когда струя спермы ударила ему в горло, он проглотил все, не упустив ни капли. Он чувствовал, что член Мастера обмяк у него во рту, но он все равно не выпускал его, стараясь продлить наслаждение. Сегодня, когда он сглатывал сперму, он почувствовал, как его конец дрогнул, пытаясь подняться, несмотря на недавнее опорожнение. Такое с ним случилось впервые с момента начала обучения, и это потрясло ученика, вызвав в нем острое чувство стыда и наслаждения.

А в следующий момент рука учителя оттолкнула его голову в знак завершения сеанса.

— Хорошо, — сказал Мастер. — Я доволен. Ты в самом деле делаешь успехи. А помнишь ли ты свой первый урок? Я тогда был в кожаной куртке и высоких лаковых сапогах. Я привязал тебя к козлам и время от времени подходил, чтобы выстегать тебя. Прямо передо мной стояло высокое зеркало, и я с удовольствием разглядывал картину, открывающуюся моему взору. И, если мне не изменяет память, несколько раз я использовал на тебе многохвостую плетку.

— Да, мой господин. Какая у вас прекрасная память!

— Естественно! Иначе я не был бы таким хорошим дрессировщиком. И поверь мне, малыш, я знаю о своих рабах такие вещи, о которых они порой даже не подозревают. Именно я в один прекрасный день вывожу их на чистую воду… хотя и не всегда… Вот ты например. Готов поклясться, что тебя очень удивляет, почему у тебя опять встал, несмотря на то, что совсем недавно я опустошил тебя. А произошло это как раз в тот момент, когда ты проглотил мою сперму!

— О… значит, вы это заметили, Мастер?

— Я не осуждаю тебя за это! И даже, поскольку это соответствует моим планам, хочу тебя поощрить. Займи-ка обратную позицию. Сейчас я введу тебе немного красной мази. Пока она будет действовать, я дочитаю окончание рассказа. Ты сможешь почувствовать, что испытывал Жерар с его свечкой. Принеси мой напальчник и маленький горшочек, что на полке. Быстрее! И вновь в позицию.

Хотя эта перспектива тревожила раба, но помимо воли он начал возбуждаться. Исполнив поручение, он вернулся к Мастеру и приготовился покорно вынести унизительную процедуру. Господин обмазал его отверстие и затолкал пальцем щедрую порцию мази в глубину заднего прохода. Затем он заставил раба встать на колени и, открыв книгу, начал чтение с того места, на котором они остановились.

«Прошло больше двух часов, отпущенных Жерару, и вот началось настоящее наказание. Обездвиженный, он лежал на скамье. Его голова была запрокинута, а на шею надет специальный ошейник, не дававший ему даже поднять голову, и в это время его член щекотало перо. Прямо над ним стояла Режина. Ее голос, насмешливый и одновременно сексуальный, наполнял наказуемого странной тревогой. Испуганный и вместе с тем очарованный, юноша противился воздействию этого голоса. И тем не менее все его существо смутно стремилось навстречу колдовским звукам.

— Как тебе повезло, Жерар! — говорила Режина. — Ты хотя бы осознаешь это? Понимаешь ли ты в полной мере, что Вивиана осталась специально ради тебя? И что она нарядилась ради тебя… причем довольно легко, чтобы ты смог оценить красоту ее ног! Ты не знаешь, но ее ножки были признаны самыми красивыми. На прошлой неделе все признали, что никто не сможет с ними сравниться. Воспользуйся же этим.

Привязанный животом вверх, с запрокинутой на пыточной скамейке головой, Жерар смотрел на свою тетю, облаченную в роскошную меховую накидку. А если немного скосить глаза, то он видел эту самую Вивиану, которую до сегодняшнего дня он ни разу не встречал. Она сидела, раскинувшись на диване и наблюдала, как юношу пытают щекоткой.

Только мадемуазель Андре, сидевшая сейчас на его бедрах, оставалась невидимой для него, но он смог вдоволь налюбоваться ею, когда она вошла, дразнящее равнодушная, в своем потрясающем костюме палача. А теперь она мучала его, лаская перьями головку члена, зажатого в чехле трусов. Ему нестерпимо хотелось ответить Режине, попросить у нее пощады! Но платок, который оставался у него во рту, не давал ему не только говорить, но даже облегчить страдания криком. Юноша мог лишь стонать и извиваться в своих оковах, когда возбуждение становилось невыносимым.

В этом наказании все было организованно с тонким расчетом, достойным самого Макиавелли. Каждая деталь способствовала возникновению неудержимого сексуального безумия, даже тот ужас, который пронизывал юношу, понимающего, что он вот-вот кончит. Жерар пробовал ни о чем не думать, не вспоминать порочные рисунки из альбома, не вспоминать, как он кончал перед зеркалом, и особенно — не смотреть на своих прекрасных мучительниц. Но, конечно, его старания были напрасны. Его разум не мог изгнать навязчивые мысли, а его скованное тело — противостоять навязанным ему ощущениям. А они меж тем заставляли его содрогаться!

Обожженная крапивой задница, затянутая в плотно облегающие трусы, горела ничуть не меньше, чем два часа назад. А ведь после этого, перед тем как привязать его к скамье для основной экзекуции мадам Бек отстегала его еще раз поверх трусов, чем разожгла боль еще сильнее. Что же касается анальной свечи, она рассосалась, и теперь Жерар не чувствовал ее распирающего присутствия, но на место этого постыдного ощущения пришло неудержимое возбуждение, охватившее его задний проход и половые органы. Несчастный понимал, что теперь уже ничто не ослабит его эрекции. Что же тогда? Отдаться желанию? Кончить? Ни за что на свете! Если ему не удастся сдержаться в этих условиях, наслаждение станет отвратительным. И вот юноша стал изо всех сил сопротивляться адскому удовольствию, которое будили перья, порхающие вокруг его багрового органа, забирающиеся под крайнюю плоть, в самое чувствительное место, поддерживающие эрекцию и заставляющие еще больше возбуждаться его палку, несмотря на ужасную боль, вызванную набуханием.

— Что же ты не смотришь на Вивиану? — продолжал звучать сладкий голос Режины. — Это ведь ужасно нелюбезно с твоей стороны! И даже обидно!.. Особенно теперь… когда она повернулась ко мне, а ее рука…

Эти слова заставили Жерара подчиниться, и он повернул голову. От увиденного его член болезненно дернулся, и юноша застонал в отчаянии.

— Вот видишь! Я же говорила тебе, что это потрясающее зрелище! Восхитительные ножки… очаровательный костюм, подчеркивающий их красоту. И это тебе не какая-нибудь картинка, все это реально, рядом с тобой, Жерар… из плоти и шелка!

Слова жалили новым возбуждением, и искушение становилось практически невыносимым. Перья продолжали мучительную ласку вокруг его органа. Жерар вновь устремил взгляд на тетю. Он подошел совсем близко к пределу и непрерывно стонал, желая выпустить хоть часть напряжения.

— Ты боишься кончить? — ласково спросила Режина. — Ты надеешься, что у тебя хватит сил сопротивляться… Понимаю… Это ужасно… Но, полагаю, что на самом деле тебе нужно поблагодарить мадемуазель Андре! Если ты все еще не кончил, то только благодаря ее милосердию. Ведь именно она недавно позаботилась, чтобы ты облегчился с помощью мадам Бек? Не будь этого, ты остался бы таким же возбужденным, как был, и ни за что не продержался бы до нынешнего момента!

Это напоминание вызвало волнение в глазах юноши. Режина заметила это и коварно продолжила:

— Мадам Бек рассказала нам, как все происходило перед зеркалом. Замечательно! Унизительно, конечно, но замечательно! Она сказала, что сначала ты сопротивлялся, но потом, когда она показала тебе свои ноги, ты расслабился и кончил. У мадам Бек тоже красивые ноги. Особенно, когда они затянуты в эти ее высокие лаковые сапоги, которые она так любит носить. Это доказывает, что ты, Жерар, просто-напросто маленький извращенец! И я еще припомню тебе это!

Этот обволакивавший голос возбуждал жертву все больше и больше. Страх перед Режиной стал просто невыносимым, и Жерар зажмурился, словно это могло помочь избавиться от ее воздействия. Режина сделала вид, что поняла его:

— Не стесняйся… Ты абсолютно прав, считая повелительницу в костюме прекрасной… Но, знаешь, иногда совсем без костюма может быть ничуть не хуже! Конечно, это не подойдет на каждый день, но в некоторых случаях можно позволить… Представь — обнаженная повелительница… Полностью обнаженная… Например, в меховой накидке… Ты уже видел обнаженную женщину, Жерар? Я имею в виду не статую… а настоящую, живую? Мне кажется, что нет. Кивни мне: да или нет?

Жерар открыл глаза и отрицательно мотнул головой.

— Так я и думала. Он ни разу в жизни не видел обнаженной женщины. Такой пробел в образовании в его-то возрасте! Вот что, милый, мне в голову пришла одна мысль. Раз твои глаза еще невинны, будет ужасно забавно, если твоя тетя первой предстанет перед ними, как ты считаешь? И тогда именно мне ты будешь обязан своим просвещением… Гарантирую тебе, что это многого стоит! Как тебе такая идея?

Жерар сделал вид, что эта перспектива его ничуть не взволновала, и Режина рассмеялась.

— Ты стойко держишься, это хорошо! Однако где твои манеры, Жерар? Может, мое предложение шокирует тебя? Нет, я понимаю, ты, наверное, думаешь: «Если моя дорогая, любимая тетя и в самом деле голая под своей меховой накидкой… если вдруг она разоблачится и предстанет передо мной обнаженной, я не смогу больше сдерживаться! И все случится тотчас, против моей воли, прямо перед ней…». Верно? Так ты думаешь? О, я вижу, что угадала! Твой член стал еще тверже! Что ж, почему бы и нет? Для меня будет только в радость это первое проявление твоей мужественности… А для тебя это станет блестящим воспоминанием! Итак, решено? Попробуем? Ну, малыш, посмотри-ка на свою тетю!

И, убедившись, что юноша не найдет в себе сил отвести взгляд, Режина медленно распахнула свою накидку и предстала перед ним обнаженная в обрамлении меха. И то, на что она рассчитывала, а Жерар боялся, произошло практически сразу же: тело юноши содрогнулось в потрясающем спазме, и он кончил. Его оргазм, казалось, длится бесконечно. Ему было ужасно стыдно, но он не мог совладать с сокрушающим наслаждением. По его палке, затянутой в кожаный чехол, струились потоки спермы… И наконец опустошенный Жерар потерял сознание.

Только тогда загадочная Вивиана подала голос со своего возвышения.

— Какое у вас тело, Режина! — донесся ее немного дрожащий нежный голос.

И Вивиана бросилась к ней в инстинктивном порыве восхищения. Режина повернулась к подруге.

— Правда? — спросила она, глядя на нее, гордо и без тени улыбки добавила: — Тебе действительно так нравится мое тело, малышка? Я рада!

Она отошла от пыточной скамьи, на которой был распростерт юноша, приблизилась к девушке, и, положив руки ей на плечи, мгновение смотрела на нее, приведя ее в откровенное волнение…»

— Пожалуй, достаточно, — сказал Мастер, — думаю, дальше этот рассказ читать не стоит. К тому же, как я погляжу, он произвел должный эффект, и мучения бедняги Жерара вызвали в тебе живейший отклик. Слеза на конце твоей палки — лучшее тому подтверждение. Это ведь слеза сочувствия, не так ли? И твое возбуждение — это только из сострадания к жертве, не так ли?

— О, господин, зачем вы так жестоко шутите! Если бы вы знали…

— Я знаю, мой мальчик, прекрасно знаю. Ты считаешь наказание Жерара очаровательным и весьма поучительным. Ты задаешься вопросом — а что, если в один прекрасный день тебя тоже накажут подобным образом, — и ты внутренне содрогаешься от ужаса и предвкушения. И тогда ты испытываешь странные ощущения в своем заднем проходе… словно там, в самом интимном месте, есть что-то, верно? И тебе становится жутко стыдно. А напоследок ко всем этим ощущениям примешиваются жестокие описания, коими ты так упивался, воспоминания об уже испытанных тобой страданиях, в твоей памяти всплывают похотливые рисунки женских ног, обутых в лаковые сапоги или затянутых в шелковые чулки, при виде которых, ты думаешь, что было бы так здорово возбудиться и кончить на них, пусть даже немного помучавшись! Как понукаемые шпорами рабы-лошади в Секс-цирке… или рабы-псы двух прекрасных немок из Хельберга! Развратник! Именно такие бесстыдства тебя и возбуждают, все эти костюмы, хлыст, унижение, вылизывание кожаных сапог… ну и, конечно, немного страха в ожидании новых наказаний. И вот ты, трепещущий, сидишь у моих ног, нарядившись подобным образом. А кстати, для чего это ты так вырядился?

— Но, Мастер… Вы же знаете, я должен научиться танцевать.

— В этом наряде?! Вот же развратник! И ты не испытываешь никаких неудобств?

Раб не ответил на язвительное замечание господина, только низко опустил голову.

— Ну что ж, — заметил Мастер, — раз уж ты собрался танцевать…

Он щелкнул хлыстом, приказывая рабу встать, и тот тут же принялся за выполнение воли господина. Он медленно прохаживался туда-сюда, бесстыдно виляя бедрами, словно манекенщица, чтобы получше продемонстрировать свои ноги, бедра и задницу. Его вновь охватило смутное чувство. Он знал, что в глазах Мастера выглядит нелепо в этих длинных прозрачных чулках, с высоко подтянутыми икрами, напрягшимися на высоких каблуках. Это знание заставляло его стыдиться, но именно в своем смущении он находил удовлетворение. Остатки гордости в нем страдали от того, что он вынужден выставляться в этом непристойном дефиле, и вместе с тем усмирение собственной гордости доставляло ему ни с чем не сравнимую радость, ибо сейчас именно здесь было его место. Мастер назначил ему урок, и ученик хотел исполнить его как можно лучше. Он старался двигаться непристойнее, тщательно выстраивая каждый свой шаг точно в линию с предыдущими, неуклюже балансируя на каблуках с крепко сжатыми ягодицами и торчащим пенисом. Его орган раскачивался из стороны в сторону, а на его конце смешно болталась капля.

— Остановись! Прими несколько поз.

Раб подошел к табурету, на который опиралась нога Мастера, и, стараясь разнообразить свое дефиле, ухитрился изобразить несколько пластических поз. Он поворачивался, вытягивал ногу, далеко отставив ее вбок, демонстративно спускал чулок с ноги и вновь натягивал его, выставлял вперед свой торчащий член и выпячивал ягодицы, скрывавшие задний проход. Сам ли он придумал сконцентрировать внимание Мастера на этой части тела? Или это случилось из-за специфических движений его зада?

Внезапно ученик очнулся от эротического возбуждения, охватившего его тело. И странное дело — теперь он ощущал его не как мучительное раздражение, а как присутствие внутри себя чего-то огромного, хотя и непонятного. Это ощущение напомнило ему об отвратительном уроке, когда в его зад был вставлен расширитель с фиксатором, не дававшим извлечь инструмент, которым Мастер пользовался на их первых уроках, в то время как раба порола хлыстом горничная. Какие страдания ему пришлось тогда вынести! Воспоминания о них понемногу всплыли в его памяти в таких подробностях, что он застыл прямо посреди танца, словно ожидая первого удара.

— Ты задумался? — хлестнули его слова Мастера. — Изогни-ка получше поясницу и раздвинь ягодицы. Покажи свое отверстие…

Ученик немедленно исполнил приказ Мастера, и встал перед ним в требуемой позе, не прекращая при этом вертеть задницей. Его член уже полностью восстал, и это уже невозможно было скрывать. Ученику это мешало и причиняло новые сладкие муки, и он не мог сдерживать стоны.

— Замечательно! — сказал Мастер. — Ты восхитительно непристоен. Да смотрю, ты и сам от этого возбуждаешься, развратник. Уверен, ты поглядываешь на себя в зеркало!

— Совсем немного, Мастер. Это случайно получается! Это так неприлично!

— Вот именно! Тем более что я стою позади тебя, полностью одетый, строгий и даже суровый, не так ли? Ты чувствуешь мое присутствие, и это ощущение делает твой маленький стриптиз еще более развратным.

— Ох, мне так стыдно! А мой член так сильно затвердел… Пожалуйста, Мастер…

— Тебе придется потерпеть, мой мальчик. Мы ведь только что читали историю бедняги Жерара, и ты нашел пытку желанием восхитительной. Теперь пришла твоя очередь. Именно поэтому я заставил тебя кончить, перед тем как намазать твою дырку возбуждающей мазью. Теперь же ты возбужден, но боишься спускать в одиночку. Весьма поучительный опыт. А кроме того, ты ведь наблюдаешь за собой в зеркале? Включи фантазию, представь, что оттуда на тебя смотрит очаровательная женщина. Или вспомни рисунок, который ты так любишь, тот, где Жерар стоит за пюпитром, с истекающим смазкой членом. А еще лучше тот, другой, ты знаешь, где изображен респектабельный молодой человек, похожий на тебя, с кольцом в носу, которого держит на поводке прекрасная повелительница, облаченная в меха. И хотя она почти придушила его, этот господин возбудился даже сильнее, чем ты сейчас. Или вспомни офицера, привязанного к скамейке, утыканной гвоздями… А почему ты перестал вертеть задницей? Я не говорил, что можно остановиться! Мне нравится смотреть, как твои ягодицы боязливо сжимаются, когда я говорю о них!

— Прошу прощения, Мастер!

— Кстати, о деловых людях. Скажи-ка мне, бывает ли так, что ты сидишь у себя в конторе, к тебе заходит какой-нибудь важный господин, ты беседуешь с ним или с каким-нибудь посетителем или служащим, и вдруг в твоей памяти всплывает воспоминание о… ну, например, о том… чем ты занимаешься в данный момент… Не случается ли тебе думать при этом: «Если бы он об этом узнал…». Такое приходило тебе в голову, не правда ли? Это, вероятно придает некоторую пикантность твоим деловым встречам! Ну вот опять! Твоя задница снова без движения! Если тебя так завораживают мои слова, то я найду другой способ заставить твои ягодицы трястись.

— Я не нарочно, Мастер, это…

— Мне все равно, нарочно или нет, подай-ка мне хлыст. Сейчас мы поиграем в еще одну игру. Заодно вспомнишь, как нужно подходить под инструмент.

Мастер взял ужасный маленький черный хлыст и стал размахивать им над воображаемым задом вверх-вниз так быстро, что раздавался свист.

— Слышишь, как свистит? Давай-ка, выпячивай зад и подходи под хлыст. И помедленнее!

И рабу ничего не оставалось, как подчиниться. Каждый шажок давался ему с нечеловеческим усилием. Это ужасное испытание силы воли породило в нем такой страх, что ему захотелось немедленно оказаться под ударом хлыста. Но правила игры диктовали ему приближаться очень медленно… Внезапно ему показалось, что он уже ощущает на своей коже легкое дуновение. Но то была иллюзия. Следовало пододвинуться еще чуть-чуть… совсем немного… Теперь он был точно под хлыстом и больше не двигался… оставалось лишь выгнуть поясницу, чтобы поднять зад повыше… еще… еще… На этот раз все было точно. Раб почувствовал колебание воздуха… а затем его правую ягодицу обжег удар. Он вскрикнул и вытянулся — контакт прервался. Но, по правилам игры, ему следовало вернуться на место, вернуться немедленно, самому, не дожидаясь приказа… Ученик прекрасно знал это, и снова покорно выпятил зад, хотя, испытав на себе силу укусов, он теперь был испуган чуть сильнее, чем прежде. Еще один крик! Резкое движение! И все повторяется снова. Эта игра казалась бесконечной…

— В следующий раз, — сказал Мастер, — ты останешься неподвижен, когда хлыст коснется тебя. Если дернешься без разрешения, берегись!

Увы! Следующий укус хлыста был настолько нестерпимым, что раб сумел продержаться лишь пару секунд, а потом все-таки дернулся. Тогда Мастер встал над ним и приказал:

— Подними руки! Считай до десяти! На счет «десять» я нанесу тебе удар… единственный, но превосходный!

И вот когда это случилось и хлыст опустился на плоть ученика, тот рухнул на колени, потому что казалось, будто Мастер приложил к его заду раскаленный прут. Не решаясь положить на больное место руки, ученик застонал. Но, к своему счастью, он не забыл сказать «спасибо», прежде чем Мастер напомнил ему. Это избавило его от нового наказания, и теперь, распластавшись перед своим господином, юноша мог некоторое время побыть в том странном состоянии умиротворения, в котором, сам тому не удивляясь, испытывал к Мастеру некую странную признательность. Тот, несомненно, тоже знал об этом, поскольку позволил ученику вдоволь отдохнуть, а когда он вновь заговорил, в его голосе слышались более нежные нотки.

— Я доволен тобой, — сказал он. — Это было хорошо. И ты меня возбудил, так что я намереваюсь вознаградить тебя.

Мастер открыл ящик бюро, извлек оттуда красную папку и небольшой предмет, который зажал в руке. Затем он вновь сел.

— Подойди! — приказал он. — Взгляни сюда.

Он раскрыл красную папку и показал ученику рисунок начала века, на котором было изображено действо скорее извращенное, нежели жестокое. Один юноша был привязан к скамье, над ним стояла дама и шлепала его по ягодицам инструментом в виде кожаной ладони, надетой на деревянный стержень. В этом наказании дама, очевидно, находила бесстыдное наслаждение. Второй юноша стоял на коленях перед красавицей в черном корсете и старательно вылизывал ее щель.

— Ох Мастер!.. его член… там… у края скамейки!

— Браво, малыш! Ты с первого взгляда определил изюминку этой, если можно так выразиться, техники! Действительно, его твердый, толстый, возбужденный конец, как ты верно подметил, не может подняться, поскольку ему мешает скамейка. Ты наверное уже понял, что это сделано специально. А еще в крае скамьи есть маленькая решетка, когда она поднята, то член не может подняться, каким бы возбужденным он не был. Но если понадобится властительницам, во время порки решетку можно опустить и поместить член в расположенное позади нее отверстие.

— Но это жестоко…

— Отнюдь. Что если я скажу тебе, что это отверстие является полной имитацией женского полового органа, и ученик может ясно представить себе, что погружается в женщину.

— О! И в это же время его порют?

— Ну конечно! И чем сильнее он елозит по скамье, тем больше возбуждается, двигая пенисом в отверстии. Не правда ли, ловко придумано, ведь одной из важных целей дрессировки является развитие влечения, и даже одержимость женским половым органом? Впрочем, я планировал тебя познакомить с этой техникой, хоть и без такой хитроумной скамейки. Встань-ка, я надену на тебя чехол.

Мастер смазал пенис ученика возбуждающей розовой мазью, а затем натянул до самого основания узкий чехол, позаботившись оставить конец чехла пустым. Потом он подошел к дивану и сложил горку из диванных подушек, достаточно высокую, чтобы ученик мог раздвинуть ноги как можно шире.

— Иди, ложись сюда… — приказал он ученику. — Задом кверху, естественно. Хорошо. Конец засунь между подушек, так глубоко, как можешь… Нет; этого недостаточно. Раздвинь ноги, чтобы я мог просунуть руку между твоих бедер. Вот так… теперь твоя птичка и в гнездышке. Теперь подвигай немного бедрами. Хорошо, не правда ли?

— О да!

— Ну вот сейчас, когда твой зад затанцует под розгами, ты и узнаешь, как это будет чувствоваться! Разрешаю тебе при этом представлять любую из тех прекрасных властительниц, которых ты так желал… рассказчицу «Сказки о правде»… мадам Альберини… преподавательницу красноречия… или любую другую, которую ты можешь себе вообразить!

И на этих словах Мастер показал ему еще одну гравюру, под названием «Возвращение охотницы».

— О, это потрясающе! — простонал раб.

— Тебе так кажется? Я расскажу тебе, что здесь происходит: эта прекрасная дама была на охоте. Пока ее не было, юный слуга украл из ее будуара принадлежавшие ей панталоны. Бедняга был влюблен в нее, понимаешь? Но служанки раскрыли кражу и устроили ему сюрприз. Они затащили его в свою мансарду и в наказание связали там голого. Вечером, когда госпожа вернулась, старшая из служанок рассказала ей о краже. А пока они решали, как поступить с воришкой, тот разволновался. И волнение его было так велико, что когда его обожаемая госпожа вошла в мансарду, с ним произошел конфуз. Какой скандал! Именно это и происходит, если слишком много думать о женских половых органах! Я уверен, что и ты сам в этот момент…

— О нет, Мастер! Я изо всех сил пытаюсь…

— Не нужно оправдываться. Как я уже говорил тебе, ты должен сохранить свои мужские желания. Я собираюсь время от времени заставлять тебя работать передо мной.

— О, какой стыд!

— Отнюдь! В процессе дрессировки ты можешь позволить себе сохранить лишь одно достоинство — свою принадлежность к мужскому полу. Если бы ты лишился полового влечения, я ни за что не стал бы возиться с тобой. Терпеть не могу «псевдоженщин». Когда я хочу женщину, я беру ее, но когда я имею своего раба, то прекрасно помню, что он мужчина. И у него тоже есть черенок, за который так удобно держаться!

— О Мастер! Вы говорите такие слова…

— А теперь давай-ка, работай бедрами! Или я возьмусь за плетку! Так… теперь немного быстрее… Следи за ритмом розог… Ведь именно такой ритм заставляет тебя задыхаться от желания! Видишь, с тех пор как я занялся твоим воспитанием, ты научился двигаться гораздо проворнее. Ну-ка! Делай, как надо! Вот так! Ты мне сейчас напоминаешь одну гравюру из моей коллекции, на ней была очень подходящая к тебе подпись: «Ему казалось, что весь он — один огромный зад, подставленный под жестокую порку». Уверен, тебе в этот момент тоже представляется, что ты и есть всего лишь одна бесстыдная часть твоего тела. Как там мазь? Действует?

— О да… Я чувствую ее действие с тех пор, как принял эту позу…

— Тогда продолжай двигаться. Твое вознаграждение близко. Дама, о которой ты мечтаешь и которой ты сейчас мысленно вставляешь, развратник, скоро позволит тебе насладиться… да… позволит… если только тобой не завладеет другая! Ну-ка, посмотри на следующий рисунок…

Ах, это был потрясающе мучительный рисунок! Поперек кровати лежал обессилевший юноша, а над ним возвышались мощные бедра и тяжелый зад женщины, оседлавшей его после насилия и борьбы. Его пенис, символизирующий тщеславное мужское достоинство, был безжалостно поглощен ее ненасытной вагиной. При этом зрелище возбужденный раб хрипло застонал.

— Это впечатляет тебя, малыш? Ты говоришь себе: этот молодой человек утратил собственную волю, и тебе хочется оказаться на его месте. Потерпи немного. Ты тоже вскоре лишишься всякой воли. Когда завертишься под моими розгами, сам того не желая… Вот так… так… Видишь? А теперь попробуем иглой. Чувствуешь ее? Здесь… и здесь… и несколько уколов пониже…

— Ай! Ай! Мастер!

— Ну вот, твой дротик задвигался еще быстрее, чувствуешь это, развратник? И не смей даже заикаться, что не хотел этого. Расслабься, и позволь своему телу самому решать. А если это тебя слишком унижает, можешь немного посопротивляться для виду… я как раз собирался снова выпороть тебя розгами, и учти, ты должен вытерпеть все! В том футляре, который я одел на твой член, ни один раб долго не сопротивляется. А вот если бы это была настоящая вагина… Но это у нас еще впереди. Как-нибудь я приглашу на наш урок Патрисию и поставлю тебя с наполовину высунутым членом на колени между ее бедрами и буду охаживать тебя плеткой, а она будет запрещать тебе кончать. Только подумай, какой это будет прекрасный урок для твоего образования? Ну же! Пошевеливайся!

— Мастер, то, что…

— Хотя ты ведь уже видел подобное на рисунке. Помнишь, на нем был ученик со связанными руками. Он стоял на коленях перед креслом, вонзившись в обучающую его даму, одетую в кружевное дезабилье и лаковые сапоги, доходящие почти до самой щели. И всякий раз, как конец ученика дергается, ее прекрасные обнаженные груди под трико из черной сетки немного напрягаются. И когда она наконец решает, что ему пора кончить, знаешь, что она делает для этого? Она зажимает его сосок ногтями и…

— Мастер! Не рассказывайте больше, умоляю! Я больше не выдержу!

— Прекрасно! Тебе прекрасно известно, что это означает! Напоследок я напомню тебе о прошлом лете, о Манеже! Помнишь, я тогда нарядил тебя, словно пажа, в атласные лосины для выездки, с разрезом сзади, чтобы оставить твой зад оголенным. Я привязал тебя перед зеркалом, чтобы ты видел, какой ты милашка, и ты, конечно же, возбудился. Сам я был облачен в шелковое трико и высокие сапоги с белыми отворотами, что составляло прекрасный контраст с твоим костюмом. Я тщательно разогрел твои ягодицы розгами, как и сегодня. И при этом я держал тебя за конец, двигавшийся вперед-назад в ритме ударов. Ты стонал от удовольствия не меньше, чем от боли, но тебе было так стыдно, что ты не хотел спускать. Ты бормотал всякую чушь, вроде: «Только не так, Мастер! Это слишком унизительно!» Напомнить тебе, как я заставил тебя кончить?

— Мастер! Прошу вас, не надо! Нет!..

— Я отпустил твой конец и взялся за сосок… сжав его ногтями… так же, как я делаю это сейчас!.. Внимание! Сейчас сожму!

— А-а-а-ахх…

— Ну же, глупый! Кончай!

Взрыв наслаждения был восхитительным. Раб чувствовал все сразу: болезненно сжатый сосок, исхлестанные ягодицы, истекающий конец, горящий от мази анус, и он кончал с хриплыми стонами: «О-о-о-оххх… О-охх… А-а-а-аххх…». Мастер все еще продолжал хлестать его розгами, и под ударами сладострастные спазмы следовали один за другим, а из его конца вылетали брызги спермы, которая, казалось, все не иссякала! Наконец громкие стоны раба стали тише, а затем сменились вздохами. Юноша расслабился и в полуобморочном состоянии повалился на пол.

Мастер молча смотрел на распростертого у его ног ученика. Жестокая игра возбудила и его самого, и он стал думать, каким образом будет лучше облегчиться. Может быть, еще раз попользовать задницу своего раба? Она как раз была приятно размягчена. Или кончить ему в рот? А может, позвать горничную и спустить в ее щелку? Но, глядя на ученика, на его исполосованный зад и длинные, затянутые в чулки ноги, ему вдруг пришла в голову замечательная идея. На этот раз он собирался кончить, просто глядя на своего раба!

Он поставил одну ногу на диван, вытащил свой раздувшийся от желания член и принялся мастурбировать, поедая глазами распухший, исчерченный зад и бессильно вытянувшиеся, совершенной формы ноги. Зеркало, стоявшее перед ним, услужливо дублировало эту картину и его самого во всем восхитительном бесстыдстве, умножая наслаждение Мастера. Оргазм не заставил себя долго ждать… Член в сильной руке дернулся и из него вырвалась мощная струя спермы. Несколько капель тут же упали рабу между лопаток, и тот понял, каким образом господин использует его на этот раз. Сперма продолжала капать ему на спину, а юноша оставался неподвижен. Он представил себя средневековым пленником, которого хозяин клеймит каленым железом, ибо сейчас он чувствовал себя помеченным. Он покорно вздохнул, и Мастер, словно только этого и ждал.

— Моя метка, малыш!

На том все закончилось. Мастер спокойно стряхнул со своего члена последнюю каплю и убрал его в брюки. Затем он поправил перед зеркалом галстук и позвонил, чтобы увели раба, и, не оглядываясь на него, вышел из комнаты.

КОЛЮЧАЯ БРЮНЕТКА

— Лично мне, больше всего, нравится колоть, — сказала мадам Аллерво. — Меня это невероятно возбуждает.

— Даже сильнее, чем порка?

— Намного! Конечно, я никогда не против выпороть, но это не сравнится с пыткой уколами. Для меня нет ничего прекраснее. Понимаешь, это такое восхитительное сильное чувство, когда моя рука вонзает булавку в кожу и как поддается плоть, а потом они начинают кричать, и я знаю, что это я исторгла этот крик из жертвы и могу исторгать столько, сколько хочу. Иногда я возбуждаюсь, даже просто наблюдая, как это делают другие! Сейчас ты все увидишь сама. Я собираюсь вставить твоему пансионеру штук двадцать булавок, не удивлюсь, если…

И, не договорив, мадам Аллерво судорожно стиснула свои прекрасные бедра.

— Да ты уже! — смеясь, заметила Агнесса.

— Не удивительно, ведь если одновременно еще и говорить об этом, наслаждение только усиливается. Итак, смотри. Для начала я вколю ему булавку одним махом. Только посмотри, как он извивается!.. А теперь медленно введу ее до конца. Я чувствую, как она вонзается в его плоть… я еще надавливаю… О, как же это великолепно!

— Ты делаешь это с такой изысканной изощренностью!

— Но разве это не прекрасно? Только жаль, что здесь ему нельзя кричать. Это большой недостаток. Приезжай как-нибудь ко мне на виллу, я там устроилась со всеми удобствами. Стены такие толстые, что нет никакой нужды в кляпе. Я научу тебя, как это делается. А пока посмотри, что будет дальше. Я не стану вынимать эту булавку и не стану вонзать в него новых, просто буду колоть его, причем места уколов будут располагаться совсем близко друг от друга… теперь немного сильнее… и еще немного… Посмотри, как дрожат его мускулы, я буквально чувствую их напряжение. Теперь я остановлюсь, пусть он немного помучается в ожидании. О, он напрягся! Видишь?.. Да, мой мальчик, подожди немного, я и продолжу. Итак… теперь воткнем еще одну булавку… вот я наживляю ее… а теперь нажимаю как можно сильнее!

Несчастный дернулся и застонал сквозь кляп.

— Ну что, ты видела, дорогая? Как славно он дергался! Ах, ну вот, всего две булавки, а я уже потекла…

— Вижу, тебя не на шутку возбуждает это зрелище, — заметила Агнесса. — Как ты это называешь? Непосредственный контакт…

— Именно так! И это замечательно. Я обожаю, как они реагируют на все мои действия. Ты являешься источником всех их реакций, а потом сама же и управляешь ими по своему желанию! Когда приедешь ко мне в гости, я тебе еще не такое покажу. Я собрала целый арсенал специальных инструментов: всевозможные луки со стрелами, разнообразные валики, утыканные гвоздями, совершенно потрясающий резиновый молоточек, и еще маленькая самшитовая колотушка с одним-единственным дротиком, признаюсь, она моя любимая, я безумно возбуждаюсь, используя ее. Ты можешь привезти и свои стрелы или, вернее, стрелки, которые ты любишь метать. И если захочешь, мы начнем нашу игру с небольшой стрельбы по мишеням. А зная, как ты любишь пороть рабов, я позволю тебе выстегать одного из них. При этом он будет лежать на гвоздях! Да, на огромных гвоздях и при этом совершенно голый и, разумеется, связанный! Ох, что будет! Как он будет вертеться под хлыстом…

— О, я могу представить… — мечтательно сказала Агнесса.

И она прикрыла свои бездонные голубые глаза.

— Вчера мы занимались этим вместе с Ольгой Севиной. Она порола своего раба, а я своего держала за решеткой и колола его раскаленным стержнем, заставляя возбуждаться в свою честь!

— До чего ты любишь такое! У тебя глаза так и сверкают…

— Ты тоже полюбишь такие развлечения, дорогая. В этом деле стоит лишь раз попробовать… Кстати, в последнее время мне очень хочется испробовать на ком-нибудь колотушку, утыканную очень тонкими иглами! Вообрази себе, как будет здорово, когда ты прижмешь к себе раба или уляжешься на него в постели!.. Я только об этом и могу думать… Впрочем, зачем ждать? Я продемонстрирую тебе кое-что прямо сейчас. Давай освободим его от ремней. Сейчас ты сама все увидишь.

И мадам Аллерво с какой-то нервозностью принялась расстегивать ремни, стягивавшие юношу.

— Ну-ка, теперь поднимем его.

Несчастный, позабыв о воткнутых в него булавках, начал подниматься со своего ложа. Но, почувствовав боль в исколотых участках тела, замер, издав крик, который не смог полностью заглушить даже кляп.

— Ну? Ты встаешь? Если булавки тебя беспокоят, я могу выдернуть их из тебя плеткой! Ты этого хочешь?

При этой угрозе юноша решился и начал медленно, с крайними предосторожностями подниматься.

— Ах! Наконец-то! Так, передвинь скамейку сюда… и ложись на спину. Превосходно! Тем хуже для булавок, поскольку ты не захотел, чтобы я их убрала! А теперь вынь этот кляп.

Мадам де Варенн медленно распахнула свое дезабилье, под которым была лишь ее восхитительная обнаженная плоть… (Четыре четверга)

Она оседлала его, схватила его член и немного подрочив, одним движением вставила в себя. Затем началась скачка. (Четыре четверга)

Мадам де Варенн улыбнулась и охотно ввела сестру в курс дела. (Четыре четверга)

Мадам де Варенн взяла юношу за волосы и запрокинула ему голову. Одновременно правой рукой она обхватила его поперек живота, поддерживая за талию. (Четыре четверга)

— Ты собираешься оставить его без кляпа?

— Не волнуйся! Сейчас я дам ему другой.

С этими словами мадам Аллерво скинула платье и сорочку и, оседлав скамью, уселась прямо на лицо молодого человека, сжав его своими мощными ногами.

— Вот так, — рассмеялась она, — теперь он может раскрывать рот, сколько хочет!

Затем, просунув руку под колени, она подняла обе ноги и одним движением притянула их к себе. Исколотый булавками, несчастный сжался от боли, и не было никаких сомнений, что его рот раскрылся для крика под половой щелью мучительницы, поскольку мадам Аллерво заметила:

— Знаешь, моя дорогая, этот маленький развратник уже сосет меня. Полагаю, он понял суть игры.

— Что-то он не слишком возбужден!

— Что ж, сейчас мы его подбодрим. Настало твое время использовать оружие. Теперь твоя очередь колоть. Втыкай без сожаления. Ты догадаешься, что нас ожидает? Отлично. Но возьми лучше кнопки, для начинающей это удобнее. Смотри, какая перед тобой подушечка!

И мадемуазель Агнесса начала знакомство с изысканным наслаждением уколов.

Очаровательная игра обеих женщин продолжалась примерно полчаса. Каждая втыкаемая кнопка вызывала у несчастного реакцию, доставлявшую мадам Аллерво сладострастное наслаждение, еще более извращенное, поскольку оно было непредсказуемым и каждый раз новым. Но прекрасная всадница уже так возбудилась, что в конце концов вынуждена была сказать Агнессе:

— Знаешь, я больше не выдержу… мне надо кончить! Ты, как только я скажу, начинай колоть быстро, короткими нажимами, без усилия. И одновременно возьми его за мошонку, чтобы я видела его орган прямо передо собой! Приготовься… Сейчас… Давай! Действуй! Ах… Еще… Вот так… Ах… Продолжай… А-а-аххх… Довольно!

Когда она получила столь оригинальным образом свое наслаждение, то встала и предложила подруге, уже весьма возбудившейся, занять ее место.

— Давай, дорогая! Увидишь, как это прекрасно.

И, усевшись на ее место, Агнесса, в свою очередь, так же быстро достигла удивительного по своей силе оргазма.

Чтобы прийти в себя, дамы выпили чаю, а молодой человек, все еще нашпигованный булавками, при каждом движении причинявшими ему сильные страдания, прислуживал им. В конце концов разговор вернулся к столь милому сердцу сюжету, как выражалась мадам Аллерво.

— Я развратна, — говорила она, — но не жестока. Я не как та мастерица, которая, как мне говорили, некогда жила в Африке. Вот та была настоящей садисткой! Она использовала чернокожих юношей, а когда хотела кончить, загоняла им под ногти иголки и прокалывала соски. Чтобы юноши под ней возбуждались, она одурманивала их наркотиками. А наигравшись, отдавала их своим негритянкам! То, что она творила… Я видела потрясающие фотографии. Но однажды она проделала это с молодым английским охотником, влюбившимся в нее. А ее негритянки потом окончательно сломили его. Об этом случае стало известно, и ее развлечениям пришел конец.

— О боже! Ты в этом уверена?

— Говорю тебе, что видела фотографии!

— Все-таки это немного чересчур…

— Да. Я считаю, не следовало заходить так далеко. Кое-что можно было сделать и по-другому. Например, это касается стрельбы из лука.

— Да? Расскажи.

— Есть множество вариантов. Можно установить мишень в упор на задранные ягодицы раба, можно оставить его полностью свободным, стоящим прямо на одной ноге или на привязи, не дающей ему отодвинуться. Перед стрельбой можно ходить вокруг него — это ужасает их больше всего. А можно сесть перед ним, или позади, на любом удобном для тебя расстоянии, и тогда, пока ты спокойно стреляешь по своей мишени, тебя сосет другой раб. Ты также можешь перемещаться вокруг мишени, сидя на плечах раба. А можно уложить раба на табурет и сесть на него верхом. Если с тобой подруга, ты можешь попросить ее, пока стреляешь, чтобы она воспользовалась в качестве мишени тем рабом, которого ты сосешь или насилуешь. Само собой разумеется, это наилучший вариант, поскольку в этом случае с каждым уколом пользуемый тобой раб дергается, что прямо и недвусмысленно ощущается твоим половым органом. Можно с уверенностью сказать, что тебя заставляет наслаждаться каждое проявление его страдания. Впрочем, думаю, ты вполне можешь попробовать это прямо сейчас…

— Попробовать, да…

— Но, естественно, чем больше участников, тем лучше. Каждая приводит своего раба, а затем можно меняться. Одеваться в разнообразные костюмы, составляющие между собой забавный контраст. К тому же можно устраивать соревнования по стрельбе, а мишени рисовать йодом. Тогда поразившая цель стрела заставляет дергаться в нужный момент того, кто сосет лучницу, чтобы она плохо целилась! Часто мы — те, кто любит подобные развлечения, — собираемся втроем или вчетвером у кого-нибудь из нас дома. Сама увидишь. Когда возбуждаешься вместе с другими, это производит гораздо более сильное впечатление! Иногда мы также устраиваем соревнования по фехтованию. Рабам выдают рапиры с тупым наконечником или недлинные деревянные сабли. Только представь, какой у них изящный вид с этим оружием. Левую ногу им фиксируют на полу, а левую руку — на талии. Мы же берем шпаги с острым наконечником. У нас все преимущества для нападения. Рабы имеют право парировать уколы или даже разоружить нас, если смогут. Бывает и так! Это прекрасный спорт. А кроме того, естественно, соответствующие костюмы, добавляющие прелесть всей картине. В подобном жанре нет предела воображению для придумывания все новых порочных развлечений.

— Уверена, тебе воображения не занимать!

— О да! Впрочем, сама видишь, стоит мне обратиться к излюбленному сюжету, и я не могу остановиться. Смотри-ка, уже шесть часов… А я назначила свидание! Мне непременно надо пойти. Сейчас быстренько приведу себя в порядок, а потом скажу тебе…

— …До скорого?

— Браво! Значит, я тебя убедила? Я рада. Хочешь присоединиться ко мне в субботу?

— Хочу! Решено!

И немного погодя, когда наставница обняла ее перед уходом, Агнесса прошептала:

— Увидишь, я постараюсь быть хорошей ученицей!

— Да, — сказала мадам Аллерво, — верю, что ты способна на многое. До субботы!

Оставшись в одиночестве, Агнесса предалась мечтам. Ее юный пансионер, весь в слезах, забившись в угол, умолял избавить его от ужасных булавок. У нее было доброе сердце, и она исполнила просьбу несчастного. К тому же молодая женщина находила все это довольно возбуждающим. Пока она избавляла его от булавок, юноша извивался от боли. Агнесса взяла его за мошонку, чтобы он успокоился, и понемногу он стал возбуждаться. Зрелище восстающей плоти навело Агнессу на мысль.

— Тебе больно?

— Очень, мадемуазель!

— Тебе бы понравилось, если бы в качестве компенсации за твои страдания я тебя поцеловала?

— Да… Понравилось бы…

— Тогда иди на место.

— Куда, мадемуазель?

— Туда… на скамейку. Встань на колени…

Говоря эти слова, Агнесса выглядела как-то странно… Она встала перед ним и привлекла его к себе. Почти тотчас же она почувствовала, что его член затвердел.

— Вижу, ты возбудился, маленький развратник! Тогда мы сейчас кое-что сделаем.

Она отстранилась от него и сняла с себя шелковые панталоны. Подготовившись таким образом, она вернулась к юноше и на этот раз позволила его члену скользнуть между ее обнаженных бедер. Почувствовав орган у себя между ягодицами, она сжала их, чтобы он не мог отодвинуться. Затем, медленно, как и обещала, начала целовать юношу. Под этими искусными и настойчивыми ласками он очень быстро возбудился. Агнесса почувствовала, что член затвердел еще больше и пытается осторожно двигаться в своей ловушке. При мысли о том, что она задумала сделать, Агнесса и сама испытывала возрастающее возбуждение. В течение нескольких минут она оттягивала наслаждение и, все время целуя юные беспомощные губы, лишь разжигая в себе желание. Затем, почувствовав, что готова, Агнесса, не ослабляя поцелуя, подняла руку и вытащила из прически длинную шпильку, закреплявшую ее сложную прическу. Волосы рассыпались по ее плечам. Это было очень красиво. Она медленно отвела руку. Подождала еще несколько мгновений. Наконец изо всех сил сжала юношу, и вонзила ему в зад, подобно стилету, свою золотую заколку.

В то же самое мгновение острое наслаждение, какого она никогда доселе не испытывала, пронзило все ее тело и заставило ее содрогнуться: тогда она поняла, что теперь обрела свой путь.

Чтобы полнее насладиться этим пикантным открытием, Агнесса закрыла свои прекрасные искренние голубые глаза. Юноша стонал ей в губы. Не обращая внимания на его стоны, она еще раз вонзила заколку в его плоть. И вдруг почувствовала, как между ее ягодицами и вниз по обнаженным бедрам заструилась горячая сперма.

ЧЕТЫРЕ ЧЕТВЕРГА

I

Жан-Луи был готов кончить прямо во сне! Ему снился дивный сон: у него на спине восседала прекрасная наездница, чье лицо было скрыто под маской. Она понукала его, принуждая двигаться подобным образом! Это было и чудесно, и мучительно. Жан-Луи очень сильно возбудился, и уже практически не мог этого выносить. Однако подобная игра его ничуть не удивляла, поскольку он узнал эту странную группу, где он исполнял роль коня. Накануне он видел подобную фотографию в одном журнале и весьма возбудился, рассматривая ее. Только в своем сне он отчего-то очень хорошо знал, кто восседает на его спине вместо неизвестной всадницы с фотографии. Несмотря на старинный костюм и маску, он знал, что его оседлала прекрасная мадам де Варенн, его нынешнее увлечение, его первое любовное «приключение», его большая надежда.

Он молился о том, чтобы она не заметила, как сильно он под ней возбудился! А особенно, как он кончает, если это все-таки произойдет… Драгоценная ноша тем временем становилась мучительно невыносимой. Но словно ничего не замечая, она снова и снова приказывала ему двигаться дальше! Он должен был беспрекословно подчиняться. Жан-Луи напряг все свои силы, сделал еще один шаг и… проснулся.

Он обнаружил себя лежащим лицом в подушку, под грудой одеял. Его мучительно твердый член упирался в простыню и был готов вот-вот спустить. Черт возьми, что за начало дня! Одним прыжком Жан-Луи выскочил из кровати, добежал до умывальника и спустил в раковину. Так в самый последний момент неудобство было успешно устранено.

Не успел он закончить, как часы пробили девять, и Жан-Луи моментально вернулся в реальный мир. Он понял, что, если хочет сегодня увидеть предмет своих многонедельных грез в Булонском лесу, и не только во сне, ему следует поторопиться. Он рассчитывал застать ее там уже утром, а оставшись с ней наедине, попросить у нее разрешения нанести ей визит. И он ни капли не сомневался, что его прекрасная всадница примет его сегодня же во второй половине дня…

Жан-Луи побрился, хотя до сегодняшнего дня он делал это только три или четыре раза. Пока он готовился к выходу, он вспоминал подробности своего «приключения». Возможно, в нем не было ничего особенного, но только не для него! Он встретился с прекрасной всадницей однажды утром, по дороге в лицей. На него произвели неотразимое впечатление ее костюм для верховой езды и походка. В тот момент его охватило непреодолимое желание последовать за незнакомкой. Держась на расстоянии он проводил ее до самого входа в манеж, а потом взволнованный и неуверенный, долго ждал ее на улице, хотя оказалось, что он стоял там всего час, мечтая о том, что могло бы произойти, если бы он пропустил школу.

А потом он увидел ее снова и замер, потрясенный. Она выехала верхом, надменная, восхитительная и такая прекрасная, что он остолбенел, не решаясь сделать и шага. Когда она скрылась из виду, Жан-Луи наконец пришел в себя, и про себя твердо решил, что непременно найдет способ вновь ее увидеть. Он и правда не только вновь увидел ее, но и ухитрился в следующий раз проследить за ней до самого Булонского леса. Так, следуя за ней день за днем, Жан-Луи изучил все маршруты своей возлюбленной и, таким образом, получил возможность быть у нее на виду. Она же, в свою очередь, несомненно, его заметила и даже улыбнулась ему два или три раза. Однажды она окликнула его, чтобы узнать его имя, а когда Жан-Луи назвался, она рассмеялась и затянутой в перчатку рукой послала ему воздушный поцелуй. Наконец в прошлое воскресенье произошло потрясающее событие! Он встретил ее в семейной гостиной, где родители с веселой улыбкой представили ее как его тетю. Она никоим образом не дала понять, что уже знакома с ним по прогулкам в Булонском лесу, однако когда они на несколько минут остались наедине, она напомнила об этом столь вызывающим образом, что с этого момента юношу не переставали терзать самые непристойные желания. Также было и сегодняшним утром, стоило ему лишь вспомнить о сне, в котором она его оседлала, словно коня, Жан-Луи почувствовал, как его член вновь наливается кровью. Лишь бы он не опоздал! Было бы обидно так по-дурацки упустить ее!

В итоге Жан-Луи все-таки упустил ее. Правда, он успел заметить ее, но она была так далеко, что, хотя он и побежал ей наперерез, догнать так и не смог. Его планы перенеслись на неопределенное будущее и эта отсрочка порядком остудила его пыл. Думать о том, что теперь встречи придется ждать целую неделю, было невыносимо, и он решил положиться на судьбу — явиться к ней в дом после обеда без приглашения, а там, будь что будет! Таким образом он, сам того не ведая, оправдал старинную арабскую пословицу: «Всякий возбужденный мужчина следует за своим членом».

Было около двух часов дня, когда Жан-Луи, стоя у дома мадам де Варенн лихорадочно поправлял галстук и манжеты — семнадцать лет! первые доспехи! Убедившись, что его костюм в порядке, Жан-Луи позвонил в дверь своей возлюбленной, и ему тотчас открыла высокая темноволосая горничная.

— Мадам де Варенн у себя? — робко спросил Жан-Луи. — Я ее племянник, и если я не очень побеспокою ее…

Горничная смерила его пронзительным взглядом, приведя юношу в крайнее смущение.

— Сейчас доложу, — строго сказала она.

Горничная проводила Жана-Луи в маленькую гостиную и удалилась, а через несколько минут к нему вышла сама мадам де Варенн.

— Только посмотрите, кто ко мне пришел! Мой маленький племянник уже навещает дам! Ну что же ты стоишь? Разве ты не знаешь, как надо целовать даме руку?

— О тетя, простите! — воскликнул Жан-Луи. — Я не слишком сведущ во всем этом… Я подумал, что…

Пока он говорил, мадам де Варенн присела на край стола и усмехнулась.

— Ты правильно сделал. Но, позволь заметить, ты не теряешь времени даром! Насколько я помню, официально нас впервые представили друг другу в прошлое воскресенье, и ты уже наносишь мне ответный визит… А ведь я всего лишь навещала твою семью! Я весьма польщена. Но, возможно, ты явился с поклоном от родителей?

— О нет, тетя, я пришел совершенно самостоятельно. Я проходил мимо вашего дома и подумал…

— Только не лги мне! Ты оказался здесь совсем не случайно. И уж совсем не случайны были твои частые появления в Булонском лесу. Готова поклясться, ты думал о визите ко мне с прошлого воскресенья!

— Ох, тетя, но как вы об этом догадались? Это все правда.

— И за свою ложь ты заслуживаешь двух пощечин! Немедленно становись на колени, и ты получишь их.

— Но, тетя…

— Жан-Луи, запомни, в гостях у дамы не принято возражать ее приказам! Неужели ты испугался? Ну-ка, живо становись на колени… Вот так, хорошо. Руки скрести за спиной. Да, вот так… И смотри на меня… Вот… первая пощечина…

— Ох…

— …Вторая!

— Ох…

— А теперь поцелуй мне руку… дурачок… и улыбнись! Это не последние пощечины в твоей жизни. Поднимайся… Хотя нет! Сядь-ка на пол, к моим ногам, как тогда. Тебе напомнить нашу встречу в воскресенье? Уверена, ты прекрасно помнишь те пять минут, когда мы остались наедине друг с другом и я усадила тебя у своих ног так же, как сейчас. У тебя было впечатление, что ты прислуживаешь своей тете словно хорошенький паж, правда? Ты был так оживлен, и твои щеки так мило краснели. Сейчас ты тоже раскраснелся, правда, сегодня это следы пощечин. Но как же забавно ты выглядел! Никак не мог понять, куда тебе смотреть, отводил взгляд, и вместо того, чтобы смотреть мне в глаза, рассматривал мои туфли!

— Вы заметили, да, тетя?

— Ну раз я говорю тебе об этом, значит, заметила!

— На вас были такие красивые туфли! Я никогда не видел туфель с такими высокими каблуками, да еще так близко! Но те, что на вас сейчас, еще изящнее и красивее. На них правда изображена волчья морда? Так впечатляюще выглядит — ваши ноги, попирающие волка…

— А у тебя хороший вкус, мой мальчик. Что ж, раз тебе так нравятся мои туфли, я разрешаю тебе поцеловать их.

— О… я бы никогда… Но мне так этого хочется…

— Нет, не так, не дотрагивайся. Ляг ничком и целуй мою ногу, стоящую на полу… Вот так… Задержись на мгновение, я хочу почувствовать твое дыхание сквозь туфлю. Тебе нравится, как пахнет моя ножка? Ну-ка вдохни поглубже… Так… Теперь встань и поцелуй другую ногу своей тети. Хорошо… На сегодня достаточно… А теперь садись у моих ног, и мы поговорим. Я хочу, чтобы сегодня вечером ты заснул, думая обо мне. Ты ведь так и сделаешь, правда?

— Да, тетя, я засыпаю с мыслями о вас каждый вечер, с тех пор, как впервые вас увидел. И даже засыпая, я вижу вас в моих снах.

— Вот как! И о чем же ты мечтал, думая обо мне?

— О, я вспоминал о том, как вы прекрасны и потрясающи… вспоминал аромат ваших духов, ваш голос, а особенно тот момент, когда вы прижали меня к себе и поцеловали в глаза. Я думал, как было бы здорово прижаться к вам хотя бы еще раз…

— Стало быть, все то, что было бы, если бы ты был влюблен!

— Но я и в самом деле влюблен!

— Нет! Разве что это любовь с первого взгляда?

— Возможно. Так или иначе, это чувство не покидает меня вот уже три месяца.

— Подумать только!

— Прошу, не смейтесь надо мной, тетя. Мне всего восемнадцать лет и…

— А мне кажется, скорее, семнадцать…

— Почти восемнадцать… будет через восемь месяцев. Это вас смешит?! Так знайте, я говорю вполне серьезно! Не стоит думать, что мои чувства — это какие-то детские игры! Я люблю вас… как бы это сказать?.. По-взрослому! Не знаю, понимаете ли вы, что я пытаюсь сказать? Как мужчина, вот! Когда я понял, какие чувства овладели мной, я попытался сопротивляться. Но все напрасно! И с прошлого воскресенья я твержу себе, что это плохо, потому что вы моя тетя и мои чувства обязывают вас, что называется…

— «Что называется»? Потрясающе! На самом деле, все гораздо проще. Все эти дни, после нашей встречи в твоем доме, ты хочешь переспать со мной. Вот твои истинные чувства, не правда ли?

— Я такого не говорил, тетушка.

— Но думаешь ты именно об этом, и именно потому пришел сюда.

— Ох!

— Впрочем, я прекрасно понимаю твое желание. Я красива, поэтому твой природный инстинкт диктует тебе дальнейшие действия. Я же совершенно не хочу, чтобы ты что-то там себе воображал. Но удивительно другое — твоя неслыханная дерзость. Откуда ты ее набрался? Ведь в конце концов…

— Я полагал, что понял…

— Что? Я всего лишь пару раз улыбнулась тебе на прогулке.

— Но ведь не только. В воскресенье мне показалось…

— Ах, тебе показалось! Что именно тебе показалось? Что я специально оказывала тебе знаки внимания, когда мы остались одни?

— Да! А вечером я услышал, как о вас говорили родители.

— Неужели? И что же они говорили?

Раб за решеткой что-то пробормотал и сильно сжал руками прутья свой тюрьмы. Заметив это, Барбара почувствовала наслаждение при мысли, что вскоре эти мускулистые руки полностью обессилят, повинуясь одному ее желанию. (Барбара)

Наконец, чтобы еще больше усилить наслаждение, Барбара села на скамейку и, подняв платье до самого живота, занялась онанизмом прямо перед глазами возбужденного раба. (Барбара)

…она прокрутила колесо, чтобы перевернуть раба вниз головой… Одну ногу она поставила на приставную ступень, и, как и обещала, направила струю спермы на свой сапог. (Барбара)

И наконец, вдев ноги в стремена, она оседлала своего «коня», вставила себе в щель еще содрогающийся член, и пустилась в необузданную скачку, насилуя свою жертву. (Барбара)

— Я не решаюсь повторить… Они говорили нехорошие вещи, это было что-то неправильное… несправедливое!

— А именно?

— Что вы опасная женщина и доводите влюбленных в вас мужчин до постыдного состояния. Они обсуждали, что заставило вас спустя двенадцать лет отсутствия снова появиться в нашем доме. И еще они говорили, что не стоит принимать вас снова.

— И ты поверил этому?

— Конечно нет! На следующий же день я попытался защитить вас. Я сказал, что ваша красота свидетельствует о вашей доброте. Они назвали меня простаком. Папа, который до сих пор мыслит понятиями времен сдачи экзамена на степень бакалавра, сравнил вас с колдуньей Цирцеей. Тогда я спросил, когда мы снова сможем увидеть вас, в ответ на что мне запретили даже пытаться вас пригласить. И хотя мои родители всегда служили для меня примером, я думаю, что они несправедливы к вам, и… если бы я смог увидеться с вами еще хоть раз… вы бы заинтересовались мной… и, возможно, подарили бы мне капельку вашей любви.

Мадам де Варенн встала.

— Все, что сказали обо мне твои родители, — правда, дурачок. Но их опасения насчет тебя напрасны, меня никогда не интересовали такие зеленые мальчишки, как ты. А теперь ты уйдешь из моего дома и никогда больше не приблизишься к его дверям. А чтобы за тобой получше присматривали, я немедленно сообщу твоим родителям.

— О, только не это, милая тетушка! Пожалуйста, не прогоняйте меня! И я умоляю вас, не сообщать родителям, иначе они меня из дома не выпустят!

— О том и речь, ты не должен приходить сюда.

— О нет! Клянусь, я люблю вас! Я думаю только о вас! Я с ума схожу! Умоляю, позвольте мне бывать у вас! Я буду послушным. Никогда ни о чем не попрошу. Только видеть вас иногда!

— Нет, говорю тебе!

— О, пожалуйста… не говорите так…

Он бросился мадам де Варенн в ноги, изо всех сил обхватив их руками. Запрокинув голову, он устремил на нее умоляющий взгляд. Она смотрела на него строго и долго не говорила ни слова. Внезапно она заметила, что его взор затуманен, и в этот момент юноша наклонил голову, подставляя щеку. Она позволила ему немного потомиться в этой позе, в состоянии ожидания чего-то, а затем отступила от него.

— Что ж, — промолвила она, — если ты действительно чувствуешь все так, как говоришь, я, пожалуй, не стану звонить.

— Благодарю вас, тетя!

— Но у меня есть условие.

— Все, что угодно! Спасибо! Вы так добры!

— Ты пришел ко мне без приглашения и против воли своих родителей. Ты ослушался их специально, прекрасно отдавая себе в этом отчет в своем деянии. Более того, в своих мыслях ты допускал очень непристойные желания к своей тете. Не пытайся это отрицать! Ты ведь мечтал вовсе не о моем голосе или глазах, как ты говорил. Признайся, ты, маленький развратник, думал о моих ногах, а возможно, о моих бедрах?

С этими словами она подошла к поднявшемуся юноше, не спуская с него взгляда. Внезапно она схватила его за брюки в паху и сжала половые органы.

— А здесь… да, с этим у тебя все в порядке. Значит, то, что я чувствую сквозь твои брюки… что происходит здесь, когда ты думаешь обо мне? И что происходит с тобой сейчас, маленький негодник?

— О тетя, не трогайте меня там, прошу вас!

— Молчать! Я имею право трогать тебя, где захочу. И это только начало! Тебя следует наказать за твое непослушание и похоть. И раз уж ты так боишься, что я позвоню твоим родителям, я не стану этого делать, я сама накажу тебя, прямо здесь и сейчас.

— Конечно, тетя! Я все понимаю. Вы снова отхлестаете меня по щекам, да? По мне, так это куда лучше, чем разговор с моими родителями.

Она взяла его за уши и, приблизив его лицо к себе, произнесла своим низким холодным голосом:

— Бить тебя по щекам? Нет. Теперь это для тебя слишком легкое наказание. На этот раз я тебя выпорю.

— О нет, тетя! Это невозможно! В моем-то возрасте! Я сделаю все, что вы хотите, но…

— Я хочу, чтобы тебя выпороли. Что тут не понятного? И ты будешь выпорот.

— Признайтесь, вы ведь говорите так, чтобы только напугать меня? Вы же говорите все это не всерьез?

— Я всегда предельно серьезна, когда объявляю рабу его наказание.

— Рабу? Я вас не понимаю.

— Ничего, сейчас поймешь.

Она отпустила его, подошла к камину и дернула за плетеный шнур. Мгновение спустя, в комнату вошла темноволосая горничная, которая открывала Жану-Луи дверь.

— Соланж, будьте так любезны, разденьте для меня этого юношу.

— Тетя, что вы хотите сказать?.. Нет, не трогайте меня! Оставьте мой пиджак! Я не хочу. Отдайте мне пиджак! Ай! Мне же больно! О, мои руки! Нет! Нет! Не связывайте мне руки! Пожалуйста, оставьте меня… О боже, только не снимайте брюки! Пожалуйста!.. И кальсоны! Ради бога! Мне стыдно…

— Мне кажется, ты рановато стал носить донжуанский галстук, он тут совершенно неуместен, — заметила тетя. — Как и твоя мелочная стыдливость. Ты, должно быть, надеялся снять свои штаны в другой ситуации, не так ли, распутник? Теперь иди сюда.

Приподняв портьеру, мадам де Варенн прошла в соседнюю комнату, а Соланж схватила юношу за волосы и поволокла следом. Он попытался было сопротивляться, но со связанными за спиной руками и со стреноженными в штанинах ногами добился лишь того, что еще больше раскраснелся и запыхался. И в конце концов он все равно был вынужден войти в потайную комнату.

В ее глубине, на роскошном ложе для отдыха, расположенном на невысоком подиуме, возлежала его тетя с тонкой сигаретой в руке. И в тот же момент он увидел, что ее юбка с разрезом распахнулась так сильно, что стала видна ее восхитительная ножка до самого края шелкового чулка. Он прилип взглядом к его границе с обнаженной кожей, соседствовавшей с плотью, просвечивающей сквозь шелк, и это зрелище так заворожило Жана-Луи, что он уже не обращал внимания на козлы, позорный столб и инструменты, развешанные на стене и лежащие на странной скамье с круглым отверстием. Он опомнился лишь тогда, когда его тетя сделала Соланж какой-то знак, и тут же сверху спустилась веревка с крючком на конце. И прежде чем он успел что-либо сообразить, горничная подцепила крючком цепочку от наручников и подтянула веревку, вздернув связанные руки Жана-Луи. Это вынудило юношу для сохранения равновесия расставить ноги и нагнуться. Он оказался в унизительной позе, которая заставила его затрястись от страха и стыда. Его возлюбленная тетя смотрела на него с насмешкой, очевидно, наслаждаясь мучениями своего племянника.

— Выпорите его розгами, — наконец приказала она Соланж. — Не щадите его, но и до крови не бейте. Я хочу, чтобы наказание продолжалось все время, пока я буду курить сигарету.

— Ох, пощадите меня, тетя! Я не заслужил такого! Сжальтесь!

— Запомни, я люблю курить в тишине. Поэтому если я назначаю наказание на время курения, то в комнате должно быть тихо. Если же криков не избежать, то они должны быть во всю глотку. Но жалкие стенания я ненавижу. Соланж, засунь ему в рот шарф. А то он начинает меня раздражать.

Она стянула с шеи легкий шелковый шарф и кинула его горничной. Та со смехом поймала его.

— Будьте любезны, месье, откройте рот… Нет? Месье желает сопротивляться?

Внезапно Соланж пребольно ущипнула юношу за сосок прямо сквозь ткань рубашки. Жан-Луи завопил. И горничная тут же затолкала в его широко раскрытый рот шарф своей госпожи. Она потрудилась запихнуть его внутрь почти весь, оставив свисать снаружи лишь один уголок, и эта деталь лишь подчеркивала унизительную беспомощность несчастного.

— В вашем положении, месье, следует уяснить раз и навсегда, что лучше подчиняться сразу! — саркастически заметила Соланж.

Потом она встала у него за спиной, взяла розги и, не дожидаясь приказа, начала наказание. Она не торопилась, но и передышек не делала, собираясь провести порку, как следует.

Тем временем мадам де Варенн курила. Подол ее платья задрался еще выше, и Жан-Луи не мог оторвать взгляда от беспечно выставленных на его обозрение соблазнительных ног. Это зрелище буквально гипнотизировало его, несмотря на все мучения и унизительную позу, в которой он стоял. Из-под полуопущенных ресниц мадам де Варенн следила за размеренной поркой с таким равнодушным видом, словно у нее на глазах не происходило ничего особенного. Время от времени она лениво подносила к губам сигарету или стряхивала пепел. А розги продолжали неумолимо опускаться на уже пылающий зад Жана-Луи. Когда сигарета истлела, мадам де Варенн сделала горничной знак остановиться.

— Уверена, тебе захочется взять мой шарф на память, донжуан! — сказала она, поднимаясь со своего ложа. — Я дарю его тебе, но с одним условием: ты не должен вынимать его изо рта, пока не выйдешь на улицу. Проследите за этим, Соланж! И, разумеется, за тем, чтобы через пять минут его не было в моем доме. А напоследок вот тебе еще один подарок от меня. Мой автограф…

Она подошла к Жану-Луи и прижала к одной из его обнаженных ягодиц кончик своей сигареты. После чего она ушла.

История умалчивает, успел ли Жан-Луи одеться и покинуть дом тети за три минуты или прокопался больше четырех. Но прекрасная Соланж абсолютно точно следила за его сборами по своим наручным часам, и можно с уверенностью сказать, что по истечении пятой минуты юноша услышал, как за ним закрывается дверь подъезда. В тот же момент он изо рта вытащил шарф, сунул подарок в карман и бросился прочь.

БАРБАРА

Это случилось неподалеку от Гамбурга, всемирно известного города, где располагался знаменитый «Дом Амазонок», куда съезжались гостьи чуть ли не со всего мира. Хозяйкой дома была фрау доктор Готлиб, и у нее собирались женщины, обладавшие различными своеобразными, иногда очень странными пристрастиями — лесбиянки, воспитательницы всех сортов, любительницы жестоких извращений или изысканных наслаждений.

И каждая из этих женщин, какой бы извращенной страстью она не обладала, была уверена, что для ее удовлетворения в этом доме обязательно найдется прекрасный выбор вышколенных, превосходного качества рабов.

В большинстве своем юноши приезжали сюда по собственной воле. Исключение составляли лишь несколько «пансионеров», временно заключенных сюда под предлогом образования. Но в основном здесь селились ярые мазохисты и фетишисты, одним из которых был Карл П. сын одного высокопоставленного судьи. И сегодня фрау Готлиб наконец-то представила его княгине фон В.

В жилах этой дамы текли несколько капель негритянской крови, которые делали ее редкую красоту неистово сексуальной. Это была богатая американка, по случаю приобретшая титул старинного разорившегося княжеского рода. Сейчас, скрыв лицо под маской, Барбара фон В. сидела на подлокотнике кресла в конторе директрисы и курила. Она уже отклонила двух предложенных ей кандидатов и теперь пристально рассматривала только что приведенного ей красивого мужчину.

— Что ж, я возьму его, фрау доктор. Приведите его в подземелье. Только снимите сначала цепь и поводок, кольца вполне достаточно.

— Простите меня за настойчивость, княгиня, но я бы все-таки рекомендовала оставить оковы. Конечно, он великолепно вышколен, но на всякий случай…

— Потрудитесь выполнить мою просьбу, фрау Готлиб. Я связываю рабов, только если мне нужно зафиксировать их в какой-то позе. Помимо этого, я предпочитаю, чтобы они были свободными во время порки. И окажите милость, снимите с него этот ужасный намордник. Я люблю разговаривать с ними и слушать, как они меня умоляют. И особенно — как они кричат.

— Как пожелаете, княгиня.

— Да, и вот еще! Я выжимаю из них все, на что они способны в сексуальном плане. Так что введите им лекарство. Вот две ампулы и шприц. Мои костюмы уже привезли?

— Да, княгиня, горничная уже приготовила для вас малый салон для переодевания. Почту за честь проводить вас туда, как только…

— О, не утруждайтесь, фрау доктор, я прекрасно дойду сама. А вы лучше проследите, чтобы раба поместили в клетку, и принесите мне ключ, я сама его освобожу. Теперь можете увести его, я скоро спущусь.

И, не глядя на выбранного ею мужчину, она встала, взяла со стола еще одну сигарету и закурила.

Спустя несколько минут Барбара зашла в «комнату страданий», чтобы проверить, как исполнено ее поручение. Она сразу же увидела железную клетку, в которой находился абсолютно голый раб. Барбара чувствовала себя немного на взводе, подходя к клетке, ей хотелось не столько рассмотреть свою будущую жертву, сколько лишний раз убедиться в сокрушающей власти своей красоты. Она приняла вызывающую позу и сняла маску, внимательно наблюдая за эффектом от своей неотразимой сексуальности, всегда порабощавшей самцов, готовых ради нее на все мыслимые и немыслимые мучения.

Раб за решеткой что-то пробормотал и сильно сжал руками прутья своей тюрьмы. Заметив это, Барбара почувствовала наслаждение при мысли, что вскоре эти мускулистые руки полностью обессилят, повинуясь одному ее желанию. И почти сразу же она увидела, как начинает восставать мужская плоть. Большой и твердый член медленно налился силой, поднялся и, пульсируя от желания, стал покачиваться между прутьями решетки. И, прислушавшись, Барбара различила, как раб хрипло прошептал:

— Вы прекрасны…

Ей понравилось такое прекрасное начало, и она решила начать игру.

— Вот же, кобель! — холодно бросила она. — Как ты посмел продемонстрировать свое желание без разрешения? Ты что, не помнишь, зачем я здесь? Чтобы мучить тебя, а вовсе не для твоего наслаждения!

И прямо сквозь решетку она хлестнула мужчину по плечу тонким хлыстом, с которым никогда не расставалась в присутствии рабов.

— Смотри у меня! Признай, что моя красота способна внушать почтение всем, кого я хочу, независимо от того, насколько жестоки мои капризы! Я еще только смотрю на тебя, а ты уже ослабел, посмотрим, что с тобой станет под моей плеткой! А теперь выйди из клетки, встань на колени и ползи передо мной в пыточный зал. И поторапливайся! Я всегда требую немедленного исполнения любого своего приказа.

Она отперла дверь, раб вышел из клетки и немедленно распростерся у ее ног. Он потянулся, чтобы поцеловать ее туфли, но она оттолкнула его, ткнув каблуком в плечо.

— Я позволяю обожать себя только по моему приказу! — прикрикнула она. — А теперь веди меня в комнату.

Он подчинился и, стоя на четвереньках, подполз к тяжелой двери и отворил ее. Эта зловещая комната всегда вызывала у Барбары сильнейшую дрожь от предвкушения и возбуждения. Здесь были собраны все приспособления для удовлетворения жестоких страстей: колесо, позорный столб, табурет и скамейки, утыканные гвоздями, блоки для подвешивания, арсенал плеток, хлыстов и шлепалок, а также разнообразные ошейники, цепи, иглы, нагреватель-паяльник. Одним словом, тут можно было найти что угодно для связывания, порки и других пыток. Некоторые из этих приспособлений Барбара уже опробовала, а сейчас она приказала рабу самому подготовить веревки и блок для подвешивания. Наблюдая за ним, она внезапно возбудилась. Тогда Барбара притянула мужчину к себе, просунула палец в кольцо, надетое на яйца, чтобы предупредить возможное сопротивление, и все еще затянутой в перчатку рукой со всего маху шлепнула раба по заду.

Но пока это была всего лишь прелюдия, она принималась за дело по-настоящему, только облачившись в один из своих костюмов, состоявших из эластичного трико и тяжелых сапог наездницы, которые иногда заменяла на превосходные шнурованные ботинки на тонком каблуке. Она считала, что такая обувь не только является символом женского деспотизма, но и оказывает наилучшее действие при порабощении мужчин, поскольку очертания затянутых в кожу ног действуют на них гипнотически.

Барбара взяла раба за уши, заставляя его смотреть прямо на себя, и, впившись в него холодным взглядом, сказала:

— Для полноты ощущений я сначала надену мой любимый наряд. Вот посмотришь, какой я буду красивой. А ты проведешь время ожидания в мучениях. Я хочу, чтобы ты думал обо мне, сидя на этом табурете.

— О! На гвоздях!

— Да. И я хочу, чтобы ты сел на них по собственной воле, чтобы мне не пришлось применять хлыст.

С этими словами она начала медленно наступать на мужчину, заставляя его пятиться. Наконец ему под колени ткнулся край табурета.

— Поскольку ты беспрекословно подчинился мне, — сказала Барбара, — я позволю тебе сесть на табурет как можно осторожнее. Я не буду тебя подталкивать, и не стану садиться на тебя сверху, когда ты окажешься на гвоздях. А теперь давай… Делай, что я говорю.

Соблюдая осторожность, раб покорно сел на табурет, после чего Барбара приковала его к сиденью и вышла.

Когда она вернулась, на ней было длинное платье с корсетом, красные сапоги и длинные перчатки из восхитительной белой замши. Мужчина инстинктивно дернулся, движимый желанием пасть перед ней ниц. Но его оковы не позволили ему даже привстать, только гвозди еще сильнее впились в его плоть, заставив его тихо застонать. Его порыв не остался незамеченным.

— Недавно ты хотел поцеловать мне ноги, а я тебе запретила, — насмешливо сказала Барбара. — Сейчас я, возможно, позволю тебе это. Смотри!

И, приподняв подол платья, она стала прохаживаться перед мужчиной, демонстрируя ему свои сапоги с провоцирующей небрежностью.

— Ну, что, ты убедился, что я говорила правду? Скажи, ведь тебе сейчас еще больше хочется припасть к моим стопам, ласкать затянутые в кожу ноги, прижаться головой к моему животу, ощутить все мое тело. Знаю, тебе хотелось бы господствовать надо мной, чувствуя, что нас разделяет лишь тонкая ткань платья и возбуждающе строгий корсет? Только этому не бывать! Кобель! Ты беспомощен! Ты возбужден, но не можешь даже пошевелиться, чтобы выказать мне должное почтение! Ну же! Полюбуйся на меня! Можешь восхищаться моей красотой… обожать меня… издали!

Мужчина, казалось, обезумел от боли и желания, он напрягся в мучительном усилии.

— Что ж, — холодно заметила Барбара. — Следует уважать тот пыл, с которым ты рвешься поклоняться моей красоте и моим ногам, затянутым в кожу. Посмотрим, будешь ли ты столь же усерден под плеткой!

И она принялась стегать раба цирковым бичом. Она не торопилась, била без жалости, но и без гнева, словно в целях эксперимента. Мужчина стонал, иногда вскрикивал, он пытался остаться неподвижным, напрягая мускулы при каждом ударе, но ни разу за все время, пока Барбара его стегала, он не отвел от нее взгляда.

Его выдержка понравилась Барбаре.

— Ты все еще обожаешь меня? — спросила она.

— Да, моя королева, мое божество, моя госпожа!

Она освободила его, и раб встал, еще пошатываясь от боли. Он не медлил, и едва она сделала шаг назад, он распростерся перед ней и принялся страстно лизать и ласкать ее ноги, наслаждаясь перерывом в своих мучениях.

— Только ступни! — прикрикнула на него Барбара. — Если хочешь, можешь облизать еще шпоры, но выше я тебе подниматься запрещаю.

Тем временем его страстные прикосновения возбудили ее. Она и сама не заметила, как начала то и дело трогать себя между ног. Это поразило ее, и она захотела заняться собой, не отвлекаясь на раба. Достав длинный поводок, Барбара закрепила его на кольце, обхватывающем мошонку раба. Затем она продела поводок в одно из вделанных в пол стремян и направилась к скамейке, на которую впоследствии собиралась сесть. Поводок при этом натянулся, и раб был вынужден опуститься на колени. Барбара закрепила на скамейке свободный край поводка, а затем встала за спиной мужчины и вновь стала его пороть. При этом она высоко задрала подол платья, сняла перчатку и принялась мастурбировать. Иногда она усугубляла пытку и мыском сапога теребила половые органы раба, что возбуждало ее еще сильнее. Наконец, чтобы еще больше усилить наслаждение, Барбара села на скамейку и, подняв платье до самого живота, занялась онанизмом прямо перед глазами возбужденного раба. Ей доставляло удовольствие видеть, как он мучается от неутоленного желания.

— Смотри, — говорила она, — я уже вся промокла! Погляди на мою щелку, недоступную для тебя. Ты все еще бессилен! Я возбудилась от порки. Ты восхищаешься своей госпожой и жаждешь продемонстрировать ей свою мужскую силу. А вместо того, чтобы принять ее, она доставляет себе наслаждение сама! Без всякой помощи! Скажи, ты ведь правда хочешь засунуть свой член в мою щелку? Прямо сюда… смотри… между моими влажными тугими губками… Ты представляешь, как это будет восхитительно? Но только я не собираюсь позволять тебе этого! Мне достаточно твоих мучений, чтобы возбудиться. Вот только не знаю, кончить ли мне при помощи пальца или воспользоваться твоей палкой. Как ты думаешь, а? Ах… Как это приятно… Впрочем, если я соберусь воспользоваться твоим членом, ты от этого наслаждения не получишь! Воспользовавшись тобой, я тебя тут же прогоню. Никогда еще раб не спускал в расщелину своей госпожи. Довольно уже того, что она позволяет ему кончать между ее ботинками или на перчатки!.. Смотри-ка! Тебя возбуждает эта мысль? Давай, приблизся ко мне немного, чтобы лучше видеть.

Барбара слегка ослабила веревку и раб смог подползти к ней.

— Замечательно, не правда ли? Ты совсем рядом со мной… Почти дотрагиваешься своей палкой до моей щелки! Подойди еще чуть-чуть. Еще немного и ты окажешься во мне…

Но когда раб уже был у заветной цели, она захохотала и внезапно дернула веревку. Оттянутый за мошонку, раб вынужден был немедленно попятиться назад, а Барбара тем временем продолжала себя ласкать.

— Ты не представляешь, как я люблю онанировать на глазах у таких, как ты! А что особенно меня возбуждает, так это близость твоего члена. Чем же мне воспользоваться, чтобы кончить? Твой член?.. Или предпочесть собственную руку?.. Ах! Я не могу больше ждать. Я воспользуюсь тобой.

Она отпустила веревку, давая рабу свободу, и села на самый край скамьи, бесстыдно раздвинув ноги.

— Ко мне, кобель! Встань между моих ног! Поторапливайся! Ближе… Еще ближе… Вот так… А теперь прижми головку к моим губкам… надави немного… Входи нежно, пока я буду возбуждать себя. Нежно, я сказала, не то я с тебя шкуру спущу! Вот так. И не смей кончать! Я запрещаю тебе, слышишь?.. И замолкни, я делаю то, что нравится мне!.. Ты думаешь, что это жестоко, да? А вот мне нравится чувствовать твою палку внутри, заставлять тебя мучиться. Вставь поглубже… Вот так, до основания… А теперь замри… Я сказала, замри! Ах!.. Вот оно! Я кончаю… довольно!

Последняя сладкая судорога прошла по ее телу, и Барбара безжалостно оттолкнула от себя раба. Удовлетворенно вздохнув, она уселась поудобнее и потянулась, словно довольная кошка. У несчастного раба у ее ног палка до сих пор возбужденно торчала вверх, но ему пришлось удовольствоваться лишь открывавшимся перед его глазами зрелищем: темно-красная расщелина между длинных, затянутых в кожу ног его госпожи…

Барбара совсем забыла о веревке, привязанной к мошонке раба. А может, и не подтянула ее нарочно. Поэтому чувствуя себя свободным и не получив никакого приказа, мужчина терзался от ужасного соблазна. Несколько минут он терпел, но потом решился и начал потихоньку подбираться все ближе… Наконец, позабыв об осторожности, он кинулся к ней, стремясь добраться до влекущего обнаженного тела.

Но Барбара хитро изогнулась и в последний момент успела вскочить. Подняв хлыст, она удержала мужчину на почтительном расстоянии.

— И что это значит? — холодно поинтересовалась она. — Ты позволил себе приблизиться ко мне без приказа? Ты решился на такую дерзость?

— Но, госпожа, вы слишком красивы! Это так жестоко! Я больше не выдержу!

— Итак, ты хотел меня изнасиловать! Засунуть свой член мне между ног! Кончить в меня! Да ты полоумный!

— Это вы сводите меня с ума! — пробормотал он.

— Неужели? Что ж, я крепко накажу тебя за это. Ты позволил себе потерять контроль из-за желания, вот и посмотрим, какими станут твои желания в скором будущем. Кобель! Немедленно на колесо! Встать!

И, не позволив рабу опомниться, Барбара подтолкнула его к пыточному колесу, прикрепленному к каменной стене. Она заставила мужчину подняться на специальный помост и привязала его руки и ноги к четырем направляющим. Встав перед ним, она окинула распятого мужчину насмешливым взглядом.

— Итак, ты меня хочешь! Но на самом деле ты пока даже не подозреваешь, насколько потрясающа моя красота. Я покажу тебе ее всю. Смотри же, как я соблазнительна!

И она медленно сняла с себя платье. Под ним оказался тугой кожаный корсет, поддерживающий ее великолепные груди. Он прекрасно сочетался с ее высокими сапогами и длинными перчатками. Мужчина зарычал, вызвав у Барбары смех.

— Так что, я тебе нравлюсь еще больше? — поинтересовалась она. — Тогда, полагаю, снизу это будет совершенно потрясающе. Сегодня я хочу совершенно вскружить тебе голову.

И с этими циничными словами она прокрутила колесо, чтобы перевернуть раба вниз головой. И как только он оказался в нужной позиции, она стала прохаживаться перед ним, демонстрируя себя со всех сторон, дразня мужчину вызывающей красотой своего недоступного полуобнаженного тела.

— Признайся, мой поклонник, ведь так я гораздо более соблазнительна? Что ты об этом скажешь?

И она подходила к нему, чтобы ущипнуть его за нос или сосок.

— Только твое желание напрасно. Еще мгновение — и ты сможешь забыть о своих желаниях. На этот раз я тобой даже не воспользуюсь. Для начала я еще раз выпорю тебя, да посильнее, чтобы доставить тебе как можно больше страданий.

Ты должен очень сильно помучиться, чтобы искупить свою недавнюю дерзость. Вот только меня начала раздражать твоя торчащая палка, так дерзко покачивающаяся передо мной. Поэтому перво-наперво я тебя опорожню, выдою тебя, как корову, выпущу из тебя всю твою сперму. Сжав твою палку своей рукой, затянутой в перчатку, я направлю струю спермы на свои сапоги, а ты слижешь ее с ароматной кожи. Понимаешь, что тебя ждет? Это ведь достаточно унизительно для твоей претенциозной мужской гордости — быть изнасилованным рукой и опорожненным, даже не имея возможности сопротивляться? Вскоре твой член уже не будет так гордо торчать!

Договорив, Барбара стала ощупывать его половые органы. Сначала ее пальцы касались очень нежно, чтобы продлить сексуальное раздражение, как можно дольше. Затем она оставила мужчину в покое и снова начала прохаживаться перед его глазами, демонстрируя свою красоту. Она то отходила, то приближалась к нему, и вдруг схватила палку раба. За несколько секунд она полностью выдоила его. Одну ногу она поставила на приставную ступень, и, как и обещала, направила струю спермы на свой сапог. И вот три или четыре непрерывных эякуляции оставили свои следы на красной коже и стекли до самого каблука.

— Вот так! Теперь-то ты будешь таким самодовольным!

Затянутой в перчатку рукой она неторопливо выдоила последние капли. Измученный мужчина стонал, все его мускулы ужасно напряглись в те моменты, когда Барбара заставляла его член извергнуть вязкий поток мужественности. Наконец, убедившись, что несчастный раб испытал всю гамму страданий, госпожа заставила его тщательно вылизать ее перчатку, испачканную брызгами спермы, а затем развязала веревки. Мужчина, пошатываясь, слез с колеса.

— А теперь я окажу тебе милость и позволю вылизать мой сапог. Давай-ка! Ляг на живот и принимайся за дело… Вот так… Лижи получше… Сзади тоже… И не забудь каблук! Уверена, ты сейчас счастлив, это ведь такая честь! Это должно подбодрить тебя… Ну все, пока довольно… Я не сказала, что ты можешь встать. Поднимись на четвереньки и ползи за мной до дивана. Давай… Теперь ложись на диван. Тебе нужно отдохнуть перед еще одним наказанием, которое я приготовила для тебя. А потом я тобой еще раз воспользуюсь. Для этого тебе надо набраться сил.

Барбара присела на диван рядом с ним. Положив руки на его грудь, она наслаждалась тем, что ласкает его истерзанную плоть, которую только что порола и для которой уготовила новые муки. Возбудившись, она стала немного сильнее разминать некоторые уже обретшие чувствительность мускулы, и тогда ее обессиленная жертва стонала. Вскоре эта притворная игра так сильно взбудоражила Барбару, что она заторопилась поскорее начать новую серию пыток.

Барбара встала и еще раз прошлась перед мужчиной, зная, что ее вызывающая красота лучше всего тонизирует раба при подготовке к мукам желания и боли.

И действительно, всего через пятнадцать минут отдыха, состоявшего из дразнящих прикосновений и сладострастных демонстраций, раб почувствовал, как к нему возвращаются силы. Даже его опавший член вновь начал подрагивать, реагируя на пожатие затянутой в перчатку руки. Заметив это, Барбара тут же объявила о возобновлении наказания, а в подкрепление своих слов она хлестнула раба хлыстом. Мужчина тут же встал.

О, Барбара была настоящим знатоком сладострастной науки мазохизма. Она начала следующее наказание с верховой езды. Она то заставляла раба вылизать свои сапоги, то садилась на него верхом, то лишала его возможности двигаться, прижимая его руки к полу собственным весом. И вскоре стал заметен закономерный результат: несчастный снова возбудился.

Тогда Барбара отвела раба в клетку, снова заперев его. Она принялась за свою любимую игру — прохаживалась перед ним, принимала вызывающие позы, иногда стегала его хлыстом, заставляла его целовать ее руки в перчатках или теребила кончиком просунутого сквозь прутья решетки сапога вновь поднявшееся мужское достоинство. Подходя ближе к прутьям, она выпускала ему в лицо дым от сигареты, одновременно мастурбируя себе левой рукой.

— А теперь, — наконец заявила Барбара, — пришло время наказать тебя за твой безумный поступок. Ты осмелился покуситься на свою госпожу! За такую дерзость хлыст — это слишком легкое наказание, поэтому я приговариваю тебя к пытке. А поскольку я не сомневаюсь, что, несмотря на физические страдания, тебя утешает, а может быть, даже и возбуждает моя прекрасная нагота, сейчас ты будешь отдан в руки палача. — Она выпрямилась, и в ее голосе зазвучали торжественные ноты. — Полюбуйся на меня в последний раз, запомни мою красоту. Почувствуй мою руку, теребящую твою вновь раздувшуюся мошонку. Больше ты ничего этого не почувствуешь и не увидишь, я оставлю тебя наедине с палачом, а его костюм более чем строг! Смотри, пока можешь… я уйду не спеша… Запомни образ моей великолепной красоты. Именно его тебе придется вспоминать, пока безучастный палач будет мучать и пытать тебя. И с этими словами она скрылась за драпировкой, закрывавшей вход в малую гостиную.

Спустя некоторое время перед приговоренным появился палач. Барбара в образе Инквизиции, полностью затянутая в классическое черное трико, оставлявшее открытыми лишь жестокие глаза. Сейчас Барбара была как никогда достойна собственного имени. Ее строгий костюм был сделан из матовой кожи, и, казалось, ничто в нем не могло вызвать эротических мыслей или какого-либо удовольствия. Невозможно было разглядеть ни кусочка обнаженной кожи. То была темная статуя, в которой не было ничего человеческого, и с первого же взгляда она вызывала такой ужас, что даже женственные изгибы великолепных ног, зада и груди, казалось, полностью теряли свою власть.

И все же это зрелище подействовало на мужчину, словно удар хлыста, его член вздыбился и, так же, как при первом появлении грозной властительницы, высунулся между прутьями решетки. А дело в том, что едва взглянув на фигуру, мужчина заметил единственную деталь, с помощью которой госпожа намеревалась достичь своего фетишистского плана: ее лаковые туфли на очень высоком каблуке в стиле Людовика XV своим изысканным видом вносили некий эротический вызов в ее ужасный костюм…

Однако в самой позе Барбары ничто не указывало на то, чтобы она хотела спровоцировать своего раба. Она встала перед клеткой с обманчиво безучастным видом, замерла на мгновение, а затем жестом приказала рабу встать на колени. После чего медленно, ровным, равнодушным голосом, доносившимся из-под капюшона странно и внушительно, принялась зачитывать приговор, начертанный на листе в ее руках.

ПРИГОВОР,

подлежащий исполнению рукой палача над рабом, выказавшим сексуальное буйство и неповиновение

1. Раб, стоя на коленях в клетке, обязан выслушать полный текст приговора.

2. Раб обязан доползти на коленях до пыточного зала, в котором он будет подвергнут истязанию на дыбе, поркой хлыстом и пыткой иголками.

3. При исполнении наказания руки приговоренного будут связаны ремнями и подняты за подмышки. Подвешивание будет регулироваться так, чтобы пятки никоим образом не касались пола.

4. Порка будет производиться длинной многохвостой плеткой по голому телу.

5. Ежели во время порки испытуемому понадобится перерыв, после оного веревка будет натянута таким образом, чтобы ноги наказуемого касались пола лишь носками. Четыре иголки будут загнаны под мышки. Порка продолжится хлыстом.

6. После второго перерыва четыре иголки будут воткнуты в область талии и живот. Одна из игл будет вынута посредством веревки и прикреплена таким образом к ошейнику. Две иглы будут вставлены в соски.

7. Наказание продолжит порка прутьями, а затем плетью.

8. После снятия с веревок раб будет выпорот розгами по всему телу. Эта фаза наказания продолжится вплоть до выдергивания всех игл или, по решению палача, до полного истощения сил приговоренного.

Раб слушал жестокий приговор с ужасом. Когда Барбара закончила, ему пришлось ползти на коленях в пыточную комнату, где его госпожа приступила к наказанию согласно приговору, шаг за шагом с изысканной неторопливостью. Перед исполнением каждого из пунктов госпожа-палач зачитывала его вновь, чтобы напомнить рабу, что произойдет сейчас. А короткие промежутки времени, называемые ей отдыхом, имели своей целью лишь растянуть время наказания. Во время этих перерывов, она стояла лицом к несчастному, скрестив руки, безучастно сверля его своим ледяным взглядом. Только последняя порка не смогла продлиться так долго, как было оговорено в страшном приговоре, поскольку из-за ужасной боли от вырываемых из него иголок раб потерял сознание еще до того, как половина его тела была исхлестана розгами.

Очнувшись, мужчина почувствовал, что лежит на полу, и тугие веревки больше не сковывают его движений. Ужасная боль, терзавшая его тело, начала потихоньку отступать, однако две длинных иголки все еще пронзали его соски, отчего невыносимо ныла грудь. Первым инстинктивным движением он захотел пощупать болевшие места, однако, когда он попытался поднять руки, ему это не удалось. Он все еще лежал с закрытыми глазами на спине, ничего не понимая, только стонал и упорно, словно избавляясь от кошмара, пытался освободить руки.

А потом он неожиданно вспомнил все: и дыбу, и пытки, и женщину-инквизитора, затянутую в черную кожу… Он открыл глаза. И с его губ сорвался отчаянный крик, в котором смешивались восхищение, ужас, обожание и желание. Барбара стояла над ним, подбоченясь и широко расставив ноги, и именно ее лаковые туфли прижимали к полу кисти его рук, заключив их в арку между каблуками и носками. Возвышающаяся над ним фигура притягивала его взгляд. Ее впечатляюще длинные бедра, узкая щель, скрытая черной молнией-застежкой, расположенной для удобства прямо на промежности, округлость зада; вызывающая выпуклость груди, капюшон, обтягивающий голову. Весь ее образ кричал о неумолимой жестокости и сексуальном деспотизме.

— …Мне больно… я больше не могу… — произнес раб, однако слова эти были сказаны в той же интонации, как если бы он сказал: «…Я обожаю вашу безжалостную красоту… сжальтесь над моим желанием…».

Барбара упивалась страданиями несчастного, которого подавлял один лишь ее вид и величественность позы, она наслаждалась слабыми стонами мужчины и его смехотворными усилиями, с которыми он пытался освободить запястья, заключенные в изгибах под высокими каблуками.

В ответ на его жалобы она произнесла с той странностью в голосе, которую придавал капюшон:

— Тебе и в самом деле больно, мой раб?

— Ох, это ужасно!

— Ты лжешь. Пусть твоя боль острая, но вовсе не такая уж невыносимая, ибо ты уже очнулся. А чтобы наказать тебя за твои жалобы и ложь, я заставлю тебя испытать настоящую боль, чтобы ты смог оценить разницу!

— О боже, нет! Я вас умоляю!

— О чем?

— Сжальтесь надо мной. Позвольте мне вытащить иголки. Это так больно!

— И это вся твоя просьба? Что ж, хорошо. Но я удалю их сама. И когда я вытащу первую, будь уверен, ты сможешь сказать, что теперь знаешь, что познал настоящее страдание. А потом я познакомлю тебя с пыткой раскаленным железом, раскаленными иглами и разрезами по живому! Вот тогда ты будешь умолять меня оставить вторую иглу в твоем соске. Но я, конечно же, вытащу ее, поскольку я уже пообещала это сделать. Итак, приготовься. Решать тебе.

И она поставила ногу рабу на грудь. Из горла мужчины вырвалось невнятное рычание. Острым каблуком туфли Барбара коснулась соска, который все еще был пронзен иглой, и медленно надавила.

— Ааххх… О нет! Только не это… Пощадите… Ааахх!

Освободившейся рукой он стискивал ее ногу, пытаясь оттолкнуть ее, но боль, разливавшаяся в груди, не позволяла ему приложить достаточное усилие. И его страдание становилось еще сильнее. К тому же спустя некоторое время он вновь услышал голос скрывавшейся под маской госпожи:

— Этим ты ничего не добьешься, — сказала она. — И если ты не уберешь руку, я возьму паяльник!

Однако собственные вопли помешали мужчине услышать предостережение. Тогда, не меняя позы, Барбара сорвала со стены инструмент, включила его в сеть и, когда кончик раскалился, уколола вцепившуюся в ее ногу руку. Раб так подскочил, что иголка внезапно выскочила у него из соска. Он издал ужасный крик и, подавленный, замер. Барбара с наслаждением наблюдала за своей стонущей жертвой. Затем, по прошествии некоторого времени, сказала:

— Теперь вторую!

При этих словах мужчина вышел из оцепенения и взмолился:

— Нет! Сжальтесь! Я предпочитаю оставить иголку. Не вытаскивайте ее, как предыдущую! Вы даже не представляете, как это ужасно… Пощадите!

— Вот же идиот! Ну и зачем ты сейчас умоляешь меня? Я же предупреждала тебя, что ты попросишь ее оставить! Я уже приняла решение и не изменю его. Я выну ее еще медленнее, хотя я постараюсь захватить как можно меньше плоти. Ты испытаешь мучение, которому нет названия. Но, разумеется, если ты будешь вести себя достойно, я позволю тебе извлечь из твоих мучений наслаждение. Подними голову… и смотри. Госпожа ставит тебе на грудь свою восхитительную ногу, обутую в лаковую туфлю. Она предлагает тебе полюбоваться высоким изогнутым каблуком, попирающим тебя. Раб, страдающий ради наслаждения своего божества, ты имеешь счастье восхищаться самой восхитительной частью тела женщины — ее восхитительной ногой, которая одновременно с этим является предметом твоего поклонения и инструментом твоей пытки. Воспользуйся этим! Смотри!

И в этой позе было столько царственного очарования, и столь сильно было колдовство этого голоса, что мужчина, словно под гипнозом, начал возбуждаться. Барбара это заметила.

— Вот и молодец! Это я одобряю. А теперь возьми себя в руки. Согласись ради меня выдержать пытку. Положи руку на пол. Не пытайся меня трогать. Подчинись моей жестокости, а потом, может быть, я разрешу тебе насладиться моим сладострастием. Но не забывай, что на этот раз, если ты мне помешаешь, я пригвозжу тебе руку к полу паяльником. Приготовься. Я начинаю.

Надавив рабу на грудные мышцы кончиком туфли, она осторожно просунула этот кончик между телом и деревянной дужкой иглы. Затем медленно подняла. В горле раба заклокотал мучительный вопль. В ужасном напряжении он еле сдерживал себя, пытаясь выполнить дикий приказ и остаться неподвижным. Свирепая боль заставляла его содрогаться, и тем не менее, завороженный видом восхитительной ноги, он не закрывал глаза и находил в зрелище собственного мученичества такое наслаждение, что теперь оставался в ясном сознании.

Барбара потихоньку продолжала вынимать иголку, беспощадно надавливая и все больше уменьшая полоску кожи, зажатую между импровизированными клещами. Когда пытка подходила к концу, раб, несмотря на все свое мужество, уже был не способен владеть собой. Хриплое рычание доносилось из его горла, а закатывающиеся глаза свидетельствовали о том, что вскоре он снова лишится чувств. Лишь тогда, почувствовав, что его силы достигли своего предела, госпожа быстро вытащила иглу и одновременно отскочила в сторону, таким образом освобождая руку мужчины, которую она до сих пор удерживала в капкане своей туфли. Несчастный с воплем выгнулся дугой, а затем перекатился на бок. Из его глаз хлынул поток слез. Он подполз к своей госпоже и, рыдая, обхватил ее ноги. Он терся щекой о ее щиколотки, захлебывался от рыданий, сотрясался от неудержимых спазмов. А Барбара от всей души наслаждалась этим спектаклем, уже обеими руками лаская свое тело.

Прошло некоторое время, и раб наконец успокоился. Увидев, что он пришел в себя, госпожа высвободила из его рук одну ногу и заставила его раздвинуть бедра, изрядно расцарапанные ее каблуками. Она убедилась, что его мужское достоинство не ослабело и мыском туфли принялась тормошить половые органы, чтобы вновь довести до полной эрекции. Поза мужчины изменилась, и Барбара по силе его объятий поняла, что в нем растет желание. Это было то, что надо для задуманного ею сексуального наказания.

Мужчина медленно поднялся и встал на колени. Теперь он обеими руками крепко обхватил великолепные, затянутые в кожу бедра. А потом осмелел настолько, что принялся оглаживать зад Барбары. Она же, ощущая, как шевелится его член, немного раздвинула ноги, чтобы он мог проникнуть между ее бедрами. И как только раб просунул свое орудие, она тут же сжала бедра. Мужчина обезумел, прижавшись щекой к округлому животу затянутой в кожу статуи, он возбужденно шарил руками по телу своей госпожи.

— Ласкай мне груди… — шепотом приказала Барбара.

Удерживаемый за член, зажатый между ног госпожи, раб поднял руки к бесстыдно торчащим полушариям и принялся мять их. Из-под капюшона донесся новый приглушенный приказ:

— Если ты на самом деле мужчина, я хочу почувствовать твою силу. Отнеси свою богиню на ложе…

Раб вскочил, словно госпожа снова его ударила, забыв даже о том, что его член зажат между мускулистыми ногами затянутой в кожу статуи. Это немного охладило его пыл. С мучительным стоном раб рухнул на колени. Однако она продолжила дразнить его, насмешливо и одновременно чарующе:

— А ты не так уж сильно меня хочешь, как я погляжу. Даже не можешь вырваться из такой легкой ловушки. Неужели ты совсем обессилел? А я так надеялась, что ты продемонстрируешь мне все, на что способен.

Раб подчинился и избавился от силков ценой новых мучений. Затем он подхватил свою королеву на руки, донес до «комнаты страданий» и там почтительно опустил ее на ложе любви.

Он встал на колени у ее ног и для начала бесконечно долго и ласкал и целовал ее ступни, икры и восхитительные бедра, скрытые от него кожаным футляром. И вскоре сквозь ароматную кожу он почувствовал, как она дрожит. Ее поза становилась все более расслабленной, и в нем родилось чудесное предчувствие: неужели госпожа захотела наконец вознаградить его за выдержку и послушание? Неужели она сжалилась над его желанием? Неужели она собирается утолить его жажду? Все в ее позе говорило об этом. Мужчина осмелел и взобрался на кровать, и не встретил сопротивления. Он лег рядом с ней, но и теперь она не оттолкнула его. Он обнял свою госпожу, прижался к ней, и она позволила ему даже это. Вот только не была ли ее уступчивость всего лишь изощренной игрой, не менее жестокой, как предыдущие мучения? Ведь молния между ее ног все еще была застегнута и он не мог овладеть ею. Ее половая щель, предмет его жаркого поклонения, конечная цель его безумных игр, столь близкая в эту минуту, все так же таилась в своем кожаном футляре…

— О мое божество, моя королева, почувствуйте, как я хочу вас. Мой член содрогается от желания, прижимаясь к вашему восхитительному телу. Он стремится проникнуть в ваше чудесное лоно!

— И он туда проникнет, клянусь тебе.

— Что мне сделать для этого?

— Прежде всего освободи мою щелку из плена и как следует ублажи ее своим языком.

Дрожа от возбуждения, раб расстегнул молнию, скрывавшую заветное отверстие, распростерся между ее раскинутыми ногами и принялся сосать, словно безумный.

— Хорошо, хорошо, мой раб, не торопись, не так сильно, — услышал он, занятый своим делом. — Как следует подготовь меня к наслаждению. Чем лучше ты постараешься сейчас, тем с большим удовольствием я тебя потом изнасилую. Моя щель сильна и мускулиста, а в ее глубине есть рот… неутолимый рот… сосущий мужские члены и делающий их твердыми, даже когда они уже изнурены моим сладострастием или жестокостью… Через мгновение ты тоже попадешь в меня, и я кончу с твоим членом внутри. Подумай о этой чести, возбуждайся сильней для своей королевы, мой раб!

Барбара позволила ему пососать еще немного, а затем приказала:

— Достаточно. Я готова.

Раб отодвинулся и потянулся вверх, надеясь лечь сверху на свою госпожу. Однако Барбара уже сдвинула ноги.

— Размечтался, кобель! — насмешливо заметила она. — Ты что о себе возомнил? Что будешь лежать на мне, обладать мною, спускать в меня сперму? Ты, должно быть, с ума сошел? Я сама сейчас возьму тебя, на свой лад, привязанного на козлах. И единственное, что ты сможешь сделать — это выставлять для меня свой член. Я встану в стремена, оседлаю тебя и насажусь на твой кол, и ты поймешь наконец, что я единственная хозяйка собственного наслаждения. Живо поднимайся, или я снова воткну в тебя иголки!

Раб нехотя покорился и с мольбой встал на колени:

— Если это так, умоляю связать меня побыстрее! Я не уверен, что смогу сдерживаться долго.

— Вот теперь я слышу разумную просьбу. Это мне нравится, я сейчас так и сделаю. Иди ложись на козлы.

Мужчина подошел к одному из аппаратов насилия и унижения, но она окрикнула его:

— Да нет, дурачок! Не на этот! Разве ты не видишь, где козлы? Они у тебя за спиной!

Она заставила его лечь, как хотела, зафиксировала выдвигающимися кольцами его руки и ноги и сильно сжала вставшую палку.

— Нет, не трогайте! Я кончу! Не могу больше сдерживаться.

— И все же было бы хорошо, если бы ты сдерживался, пока я буду использовать тебя, словно коня. А пока, дружок, давай-ка спрячем твой инструмент, я уже достаточно на него насмотрелась.

И, хитро посмеиваясь, она надела на торчащий член раба одну из своих перчаток. Настоящее испытание для любого фетишиста. Мужчина в ужасе закричал:

— Немедленно снимите перчатку! — закричал мужчина, глянув на свой орган. — Умоляю вас! Или я сейчас кончу… Быстрее!

Барбара сдернула перчатку, скатала ее в комок, засунула рабу в рот и затолкала поглубже.

— Вот так. Это чтобы ты не мог больше болтать, пока я буду заниматься делом. Впрочем, это не означает, что я запрещаю тебе смотреть на меня… Надеюсь, это тебя немного возбудит… На тот случай, если ты все еще в этом нуждаешься!

И на глазах у несчастного она начала раздеваться. Сперва сняла капюшон, затем расстегнула несколько черных молний и, наконец, стянула костюм полностью, представ перед ним совершенно обнаженной. Но это было лишь начало. Пройдя в маленькую гостиную, и, время от времени показываясь в дверях, она начала надевать тонкий атласный корсет, длинные чулки и сапоги со шпорами, не переставая воздействовать на мужчину своим колдовским голосом:

— Немного терпения, мой раб! Всему свое время, — говорила она сладким голосом. — А ты совершенно напрасно боишься спустить в мою прекрасную перчатку, это и так скоро произойдет! Возможно, и не тогда, когда тебе вдумается, но обязательно… Это забавно, не находишь? Женская перчатка на твоей твердой палке!.. Ну что ты там опять бормочешь? А, поняла! Успокойся! И не позволяй своему члену так раздуваться, когда я говорю о перчатке! Ты сам же себе делаешь больно. А ты ведь этого не хочешь!.. Какой ужас слышался в твоем голосе только что, когда ты говорил об этом! Ты так боялся совершить эякуляцию! Думал, наверное, что не будешь в состоянии обслужить меня, если это произойдет? Хороший раб, думающий о наслаждении своей госпожи… Только видишь ли, в чем дело — мне это безразлично. Когда мои половые губы зажимают мужской член, он никогда не опадает и держится так долго, сколько мне заблагорассудится для своего удовольствия. Час, два часа… Может и больше, если я пожелаю! И не имеет никакого значения, кончишь ты раньше или нет, это практически ничего не меняет. Итак, еще немного терпения, и ты окажешься во мне.

Она закончила свой туалет и вернулась в комнату. На сей раз наездница была облачена в кружевной корсет, сапоги, фетровую шляпку, залихватски сдвинутую набок, и длинные бежевые чулки из шелка. Она выглядела, как воплощение наиболее извращенного женского господства, как предмет высочайшего фетишистского поклонения. Приблизившись к рабу, она заметила, что его лицо озарилось счастьем и восхищением, и эти чувства порядком позабавили ее. Она натянула одну перчатку, затем достала другую изо рта своей жертвы, и принялась поигрывать ею.

— Не хочешь, чтобы я еще раз украсила твою палку, как делала это только что? — игриво спросила она. — Отвечай!

— Нет! Только не это! На этот раз мне никак не сдержаться. Скорее, умоляю вас! Не заставляйте меня больше томиться.

— И все же тебе придется помучиться еще. Я хочу рассказать тебе одну историю! Истории — это так поучительно! Я поведаю тебе об одном твоем собрате по несчастью, который на протяжении многих месяцев был заключенным в инквизиторском застенке. А потом великий французский писатель Вилье де Лиль-Адан написал об этом книгу. Она называлась «Пытка надеждой»! Уверена, это будет очень познавательно для тебя.

— Ох! Что вы еще придумали?

Барбара села на приставную лесенку, приняв вызывающую позу с высоко скрещенными ногами, чтобы как можно выгоднее продемонстрировать рыжеватые сапоги со шпорами, и начала рассказывать:

— Как я тебе уже сказала, это история об одном несчастном, который на протяжении нескольких недель подвергался пыткам. Хотя, сказать по правде, все-таки не таким, как ты! И вот в один прекрасный день, прямо накануне казни, тюремщик забыл запереть камеру! Осужденный заметил это, дождался вечера и сбежал из камеры. Он прошел подземными коридорами через пустые комнаты, тысячу раз рискуя быть обнаруженным. Наконец он добрался до конечной цели своих устремлений: впереди брезжил выход, за которым была долгожданная свобода. И в это мгновение великий инквизитор, специально поджидавший его в этом месте, приветствовал его словами: «Как так, дитя мое!.. Вы хотите нас покинуть!»

Они сделали это нарочно. Это была наивысшая жестокость — пытка надеждой! И вот я спрашиваю тебя, дурака: ты действительно надеялся насладиться моей плотью? Наполнить меня своей липкой спермой? Осквернить эякуляцией свою королеву? Идиот! На протяжении этого часа ты тоже испытал пытку надеждой! Понял? Итак, оставь свои грязные мечты и приготовься к реальности, где, уверяю, тебя ждет множество разнообразных ощущений!

Для раба это было последней каплей. Он стал дергаться на козлах, пытаясь освободиться.

— Это отвратительно! — возмущенно воскликнул он. — Я не хочу! Я отомщу!

Но удар хлыста по истерзанной груди превратил его слова в рычание.

— Заткнись и смотри! — приказала Барбара. — Я надеваю перчатку на твой член… и жду. Я ничего не делаю, только жду… Чувствуешь, какая она теплая и мягкая, перчатка твоего божества? Да, конечно, чувствуешь. Мне не надо даже дотрагиваться до тебя, чтобы догадаться, какой ты сейчас твердый. И это хорошо… Самое большее через пару минут ты спустишь в нее, на моих глазах и даже без моих прикосновений. Разумеется, твое наслаждение могло бы стать потрясающим, если бы я соизволила тебя выдоить… Но поскольку ты посмел воспротивиться, я до тебя даже не дотронусь. Ты кончишь без всякого удовольствия… а вот потом, ты наконец-то будешь в нужном состоянии, чтобы меня обслужить! Ах, я вижу, как напряглись твои мускулы! Осталось недолго. Ты больше не можешь сдерживаться. Можешь стонать, если хочешь! Мне нравится слушать твои стоны… Ну-ка, посмотрим… началось… из тебя уже потекло… Чувствуешь, как утекает твое наслаждение? Еще… давай еще… до конца!

Немного подождав, Барбара сняла перчатку, пропитанную спермой, и положила ее рабу на лицо, затем два или три раза подергала его член, чтобы выдоить из него последние капли. И наконец, вдев ноги в стремена, она оседлала своего «коня», вставила себе в щель еще содрогающийся член, и пустилась в необузданную скачку, насилуя свою жертву.

Барбара не была одним из тех деспотов, обладателей исключительно рассудочного садизма, которых нисколько не интересовали плотские забавы. Для нее обладание порабощенным мужчиной являлось закономерной кульминацией ее жестокой игры, высшим проявлением ее власти как госпожи. И когда после длинного сеанса пыток она вставляла в себя инструмент своего наслаждения, то никогда не выпускала его, прежде чем ее силы не истощались путем нескольких диких оргазмов. В тот день это произошло всего час спустя после того, как она оседлала скованного мужчину. Тот ни на минуту не прекращал возбуждаться… но больше ни разу не кончил!

— А теперь, — сказала она, слезая с раба, — я хочу сделать тебе одно одолжение. Сейчас ты приведешь меня в порядок.

И она, раздвинув ноги, села ему прямо на лицо так, чтобы ее щель оказалась у его рта. Возбуждение раба было столь велико, что он со страстью исполнил свою обязанность. А когда внезапно Барбара встала с него, он простонал:

— О… уже!

Но прекрасная всадница больше не обращала на него никакого внимания. Она закурила сигарету и прошла в малую гостиную, чтобы переодеться перед уходом.

Когда Барбара вышла полностью одетая, в строгом английском костюме, перчатках с крагами и рыжих кожаных сапогах, которые она не сняла, то подошла к своей жертве, видевшей все из-за поднятого занавеса и продолжавшей оставаться возбужденной.

— Тебе все еще больно, не так ли?

— У меня болит абсолютно все. Но самое ужасное, я не могу избавиться от эрекции!

— Естественно! Не хватало еще, чтобы ты спустил без моего разрешения!

— Позвольте же мне это, моя королева… Вы ведь не оставите меня так?! Если бы вы только захотели…

— Разумеется, если бы я захотела…

— Ох, пожалуйста, я столько страдал ради вас…

— Что ж, я осталась тобой довольна. Так что, наверное, я могла бы позволить тебе… более того, сейчас я разрешу тебе овладеть мной.

— Не могу поверить.

— Решайся. Есть один способ обладания, на который может надеяться раб. Я позволяю его тебе.

— Моя королева, я не смею даже представить.

— Вижу, ты пытаешься быть осторожным! Итак, сейчас я тебя освобожу тебя от пут. Ты пойдешь в клетку и встанешь там на колени. Ты сможешь ласкать мое тело через одежду и поместишь свой член между моими сапогами, как совсем недавно, когда я была в кожаном трико, помнишь? Я дам тебе три минуты, за которые ты сможешь тереться об меня, сколько пожелаешь. И если ты очень хорошо постараешься, то кончишь между ними и на них. А после того, как забрызгаешь сапоги доказательством твоей мужественности, ты вылижешь их. Это самая высокая честь, на которую может рассчитывать раб. Воспользуешься ею?

— О да, моя королева!

— Тогда я позволю тебе это. Но с одним условием. Я оказываю эту милость только моим личным рабам. Стало быть, если ты хочешь кончить мне на сапоги, то перед уходом я должна буду пометить тебя своим знаком. Раскаленным железом, разумеется. Ты больше никогда не увидишь меня, зато сохранишь на своем теле воспоминание о своей госпоже. Ты согласен?

— Все, что угодно, моя королева, лишь бы только кончить! — в исступлении вскричал мужчина.

Барбара презрительно усмехнулась, развязала его, заставила спуститься с козел и загнала в клетку, где он ожидал ее в самом начале их сессии. Она заперла дверь, принесла паяльник и встала перед решеткой.

— Пора, — холодно сказала она. — Подумай еще раз, я советую начать с выжигания знака. Решай.

Но мужчина, ополоумевший от желания, высунул сквозь прутья решетки огромный покачивающийся член, жаждавший хотя бы такого смехотворного обладания. Он не представлял, в какой момент его пометят, но сейчас его это не волновало. Его внимание было приковано к блестящим сапогам из рыжей кожи, между которыми он надеялся обрести долгожданное наслаждение.

— За право обладания вами я готов отдать любую цену, моя королева! Соблаговолите подойти ближе!

Такова была ужасная власть Барбары…

Она медленно приблизилась и прижалась к решетке. Как только член скользнул между ее ног, она зажала его и начала размеренно покачиваться, имитируя акт насилия. Не прошло и минуты, как Барбара почувствовала, что развязка близка. Она немного переставила ноги, чтобы вся сперма, до последней капли, пролилась на сапоги. Мужчина сквозь решетку сжимал ее в объятиях, исступленно мял ее ягодицы, регулируя ритм этого странного обладания. И вот наконец, после столь долгого ожидания, его охватило немыслимое наслаждение. На рыжую кожу сапог Барбары длинными выстрелами пролилась сперма. Раб получил свой оргазм…

Когда все закончилось, Барбара подставила рабу сначала один сапог, а затем второй, чтобы он их почистил. Мужчина страстно вылизал сперму, стекавшую вдоль ноги до самой ступни и на выступающий край подошвы. И, исполнив свою обязанность, рухнул на пол совершенно обессиленный. Однако его отдых был коротким. Внезапно к его ягодицам прижался раскаленный наконечник паяльника. Он взвыл от сильного ожога и тут же вскочил на ноги.

— Пришла пора платить, — заявила Барбара. — Ты кончил. Теперь встань, чтобы я могла тебя пометить!

Боль заставила его подняться.

— Для начала заложи руки за спину и повернись ко мне задом. Давай! Еще ближе!

Как только он подчинился, Барбара надела ему на запястья стальные наручники, а затем оттолкнула его.

— Теперь лицом ко мне! И прижмись к решетке, как только что, когда ты терся об меня.

Все еще ошалевший от боли, мужчина прислонился к решетке. Рукой в перчатке Барбара жестоко стиснула его за мошонку и изо всех сил сжала. Затем раскаленным кончиком нагревателя она начертила на груди мужчины большую букву «Б». Мужчина зарычал от боли и попытался отстраниться, но не смог, поскольку Барбара все еще крепко держала его за яйца. Ужасное острие вновь прикоснулось к нему, нарисовав внизу гениталий княжескую корону. Барбара внесла еще несколько штрихов и только потом отпустила раба. Ему инстинктивно захотелось прижать руки к ожогам, но едва он прикоснулся к ним, его пронзила острая боль, и он с криком отдернул руки.

— Ну что ты, дурачок, погоди, я хочу сделать тебе еще один подарок. Ты получишь мою перчатку, ту самую, что была на моей руке, которая тебя мучила! Подойди!

Она еще раз схватила его за кольцо на мошонке, притянула к себе и слегка шлепнула перчаткой по груди, прямо по ожогу. Раб не выдержал еще одного истязания и потерял сознание.

Барбара пожала плечами, кинула перчатку рядом с рабом и направилась к выходу. Возле двери она задержалась на несколько мгновений, чтобы поправить прическу, затем позвонила горничной, чтобы ее проводили к выходу. Надменная, спокойная, полностью удовлетворенная, она вышла из «комнаты страданий», не оглядываясь на свою жертву.