Осколки: коготь Зверя

Пролог

Мы – осколки.

Мы разбиты и уничтожены. Наши тела превратились в скопище из стеклянной крошки и фрагментов всех размеров и изъянов, а потом разлетелись по миру с жестоким холодным ветром.

О нет, мы не пришли такими в мир изначально. Мы были целыми и гладкими, как чистый речной лед. День за днем мироздание подтачивало нас, отламывая понемногу, пока наконец тот самый кусочек, на котором держалось наше бытие, не был утрачен окончательно.

Не расстраивайтесь. Принятие правды и страшное успокоение придут к вам постепенно.

Я вот принял, что превратился в ничто, жалкую тень себя.

Но сейчас… Сейчас мне нужно собрать себя заново, чтобы поставить точку в вопросе, мучающем меня уже давно.

Меня зовут король Алан Нилионский. И я соберу перед вами картину своей жизни, как мастер заново вставляет разбитые осколки в раму зеркала.

Новый этап жизни

Каждый рассказчик, желая расположить к себе слушателей, говорит в начале повествования нечто милое, привлекающее внимание и доверие. Следуй я этой стратегии, то сказал бы что такой же, как вы, но это будет ложь. А я лжи не терплю. Больше нет.

Я не знаю, доживет ли этот пеклов диктофон до конца недели. На слушателей я вообще не надеюсь, так что за помехи и прочие неполадки извиняться не буду. Меньше мотивации переслушивать свой голос.

Хотя все же один, самый важный слушатель у меня все же есть. А вы… Вы серая безликая масса. Несчастные, случайно нашедшие эти записи.

По инерции представляю себе заголовки газет. “Король Алан сравнял своих подданных с серой массой”.

Человек я и вправду необычный. Король Ниллиона, последний из рода. Хотелось бы сразу обозначить границы:

Мы с вами неравны.

Вас обманули. Может быть однажды мы все ляжем в могилах и станем единым прахом. Но до этого чудесного момента тления о равенстве забудьте. Короли и подданные всегда будут стоять на разных ступенях. Так что не воображайте, что мой рассказ сродни исповеди душевному другу.

Кажется, я вам точно не понравлюсь. Должно ли меня это беспокоить?

Не думаю.

История, поведанная на этих кассетах будет на редкость паршивая. Скверно начало, середина, а конец… Хуже всех ожиданий.

Когда же она началась? Полагаю, много лет назад. Тогда мой отец пришел утром в покои с важной новостью.

***

Я узнал его поступь, еще когда он только вошел в анфиладу бесконечных коридоров нашего фамильного замка Артенар. О, вы никогда не поймете того трепета, обожания и страха, что я ощутил, только лишь заслышав их. Словно бы Благодетель решил снизойти до грешного мальца. Я мигом вскочил с кровати, на которой лежал с книгой, заправил покрывало, а потом лихорадочно принялся приглаживать волосы и рубашку, лишь бы не осталось помятости.

Он вошел без стука, чеканным шагом дойдя до середины спальни. Я стоял прямой как струна, боясь даже дышать. Отец медленно оглядел рабочий стол, шкафы, кровать. Его зоркий глаз сразу же нашел небольшую вмятину на наволочке. Мое сердце застучало словно у зверька в западне. В такие моменты нужно было максимально сосредоточиться и собраться.

Король Нилиона не оставлял шанса на ошибку.

— Мой принц, — поприветствовал он меня, склонив голову в традиционном жесте.

— Мой король, — ответил я, практически согнувшись до пола в поклоне.

— Ты снова читал на постели? — отец внимательно посмотрел на меня.

— Да, мой король.

— Говорил ли я тебе, что это вредно для глаз?

— Да, мой король.

— Тем не менее, ты пренебрег моим советом?

— Позвольте объясниться, мой король.

Отцу нравились эти моменты. Он обожал, когда я стоял как натянутая струна, оправдываясь перед ним за каждую малейшую оплошность. Момент, когда мышка дрожит в когтях у кошки, а та решает: разорвать ее или помучить еще немного.

— Дозволяю, — кивнул он.

— С раннего утра мне нездоровится, — заговорил я, указав пальцем на висок. — Вот почему решил полежать в кровати. Книга же утешала меня и давала небольшой отдых от боли. Прошу прощения, что ослушался вас, мой король.

Отец приподнял мою голову за подбородок и прицокнул языком. Мне показалось, что сердце разорвет мне грудь.

— Неразумно с твоей стороны было читать в постели с такой больной головой, мой принц, — сказал он мне таким тоном, словно объяснял правила чтения ребенку. — Выглядишь и правда неважно. Но думаю, что новости тебя развеселят.

Когда меня в скором будущем спросят, что я чувствую, когда думаю о нем, то мой ответ вырвется сам собой.

Ужас.

— Рад лишь одним вашим присутствием, мой король, — тихо произнес я.

— Выходит, тебя сейчас переполнит эйфория? — приподнял уголки губ он. — Что ж, через час у тебя встреча со сквайром. Надеюсь, ты сможешь провести ее достойно.

У меня на мгновение пропало дыхания. Настоящий сквайр полагался мне только в одном лишь случае.

— Неужели? — только лишь спросил я.

— Все так, — кивнул отец, — совет министров и королевский дом решили, что твой срок пришел. Ты отправляешься в Тинтагель для прохождения обучения. Твой гувернер уже передал господину Свену все дела.

Как же трудно мне было спокойно устоять на ногах в тот момент. Все мое существо переполнялось радостью. Хотелось смеяться, хотелось кричать от радости.

Но я стоял и только лишь кивал в ответ.

***

Здесь стоит дать небольшие разъяснения.

До семнадцати лет я жил во дворце, как птица в неволе. Мой день был расписан вплоть до минуты. С шести утра многочисленные няньки и учителя облепляли меня, как мертвяки живое мясо, и не отпускали до тех пор, пока не наступит поздняя ночь. Я не мог отойти от них ни на шаг. Они не могли пропустить ни единого моего чиха. У нас сложились отношения взаимной ненависти друг к другу. Мы лишали друг друга возможности жить. Мы губили свободу друг в друге на корню. Так что никто из нас точно бы не скучал друг по другу. То утро было лишь единственным свободным за все полгода.

Трудности и неожиданности первого учебного дня

Когда мы вышли из межпространственного портала и оказались прямо у главных ворот Тинтагеля, то с огромным трудом смогли протолкнуться между толпами таких же поступающих, сновавшими в разные стороны.

— Они правда хотят опозориться! — ворчал я на Высшем наречии, языке нашего королевского двора, чтоб нас никто не мог подслушать. — Благодетель, зачем устраивать конкурс для студентов со всех миров Измерения! Еще и женщин решили принимать! Как они собираются обучить эту ораву?

Ленард закатил глаза. И я уже готов был высказать ему все, что о нем думаю, но он успел принять достойный вид и спросил:

— Мой принц, когда мне идти готовить вашу комнату?

— А распределение ты проходить не собираешься? — приподнял я бровь.

— Но я не подавал документы.

— Мы за тебя подали. Ты будешь учиться вместе со мной.

Сквайр остолбенел. Я щелкнул пальцами у его носа и объяснил:

— В мотивационном письме ты написал, что мечтаешь стать Целителем. Мы решили дать тебе шанс, когда истечет мой срок обучения. В конце концов, долг обществу должен отдавать не я один.

— Но ведь… Это мечта! Не было шанса… — Свен разом растерял всю свою бесстрастность. — Мой принц, я…

Эмоции меня раздражали. Я считал, что сдержанность должна стоять во главе. Даже улыбался я по стандарту, указанному в протоколе: уголки губ подняты ровно на этот угол, легкая россыпь складок на лбу, небольшие морщинки в уголках глаз. Искренно, но не слишком. А придыхания и слезы действовали мне на нервы.

— Теперь есть. Мне нужен образованный сквайр. И, пожалуйста, не реагируй на все как девица.

Мы оба были одеты в форменные мундиры нилионских высших чиновников, потому привлекали взгляды окружающих. Трудно было не узнать парня, чье фото мелькает чуть ли не на каждой обложке журнала «Королевская кровь». Я делал вид, что не происходит ровным счетом ничего особенного, взял карту кампуса и расписание распределения и даже спросил у распорядителя, где находится главная аудитория.

Однако, не обошлось без инцидента. Стоило мне приняться за изучение бумаг, как раздался громкий щелчок. Я заморгал, ослепленный яркой вспышкой. Разумеется, писаки прибыли и сюда. Я ко всему этому давно привык. Как и к вопросам, сыпавшимся на меня со всех сторон.

Я мысленно построил между собой и ними толстейшую стену. Их пошлость ударялась о стену моей невозмутимости. Когда мне уже почти удалось прорвать эту стену, Ленард выскочил вперед, загораживая меня, и заорал:

— Господа журналисты, за каждый вопрос его Высочество берет пару тысяч маджикпоинтов! А за ответ — пять тысяч! Вся вырученная сумма, само собой, пойдет на благотворительность! Есть желающие? Нет? Тогда покиньте площадку перед школой!

Писаки испарились, как Лефарийские запасы достоинства. Ленард гордо подбоченился:

— Как я их?

— Провокационно, бездумно, эпатажно, — показал я ему три пальца, — поздравляю, ты только что создал по меньшей мере два скандальных заголовка: «Отмывание денег на благотворительность: неужели Нилион способен на вымогательство?» Или как тебе: «Скандальный сквайр: серый кардинал принца Алана или просто его пешка?»

Ленард посмотрел на меня исподлобья и вдруг изрек:

— Кажется, вы голодный.

Поспорить с ним было трудно. Желудок ныл от резей и уже давно подташнивало. Но я не делился постыдными слабостями с прислугой:

— С чего ты взял? Я прекрасно себя чувствую.

Ленард вытащил батончик из кармана мундира и решительно протянул мне:

— Ешь.

— Какого Пекла ты носишь еду в карманах мундира, который стоит, как храм Централа?! Сейчас начнется церемония! — прошипел я.

— Мундир можно выстирать, а твой обморок нам точно не нужен! Жуй, говорю!

Я аккуратно надкусил батончик, хотя хотелось просто вцепиться в него зубами и проглотить в один момент. И хоть в глубине душе расцветало желание выговорить сквайру за панибратство (с каких пор он вздумал мне тыкать?) и за ношение еды в дорогущем парадном мундире, его быстро вытеснило совсем другое чувство.

Благодарность.

***

Экзамен на распределение проходил в огромном просторном светлом зале. Когда все расселись за одноместные крохотные парты, на трибуну взошел седенький сгорбленный старичок в светлой мантии, опирающийся на посох. За ним следовал мужчина лет сорока, одетый в синий жилет и светлые брюки. Он помог старичку устроиться поудобнее и приказал:

— Поступающие, приветствие!

— Доброго здравия, рыцарь Персиваль! — громогласным эхом отозвались все.

Я не сводил восхищенного взгляда со старика. Не каждый день живая легенда поколения стоит перед тобой! Это был он, член союза Познания, Персиваль, величайший рыцарь во всем Измерении! Он заставлял ужаснейших порождений Зверя бежать без оглядки, только лишь подходя к ним и произнося особое слово, которое никто не знает до сих пор! Он приручал самых диких зверей и владел всеми видами оружия! Я с огромным трудом заставил себя сидеть смирно, хлопая четко в такт, хотя порывался вскочить с места и орать на всю аудиторию от восхищения.

Первая миссия и роковая случайность

Что вы знаете о роковой случайности?

Кажется, я обживаюсь в новой роли ходящего говорильника. Пустоши приняли меня, но ветра иногда просто невыносимы. Удивительно, почему меня еще не нашли?

Да, я в бегах. И каждую ночь прожектора освещают мое серое беспросветное существование, словно вторая, третья, а то и четвертая луна.

Я тут! Просто прицельтесь и застрелите!

Заинтригованы? Хотите узнать больше? Не сегодня. Мы будем тонуть вместе, не спеша и со вкусом.

Давайте вернемся к разговору о роковой случайности.

У вас бывали случаи, когда одна малейшая деталь, ненамеренная оплошность или случайная встреча полностью меняли вашу жизнь? Не можете припомнить? Не надо пытаться. Их в вашей жизни было много. Просто вы даже не отдаете себе отчета, не до конца поняли, что именно с вами случилось.

Ну же, вспоминайте!

Вас не должно было быть там, но вы оказались. Все стояло против вас, но вы словно храбрый маленький камешек сопротивлялись бурному потоку, пытавшемуся снести вас с пути.

Вы должны были завянуть и зачахнуть, но… Вы цвели вопреки всему.

Вы вспомнили? Видите хоть что-то в этой россыпи осколков?

Не должен был быть там… Случайность, ошибка… Поток подхватил меня, как можно было сопротивляться?

ВСПОМИНАЙ НЕ СМЕЙ ЗАБЫВАТЬ!

***

Казенный будильник прозвенел ровно в шесть после Темной поры. На рефлексе я нажал на кнопку остановки, сел на койке, съежившись в комок и протер глаза.

Свет включился в комнате автоматически, потому я зажмурился, прикрыв глаза рукой. Было нестерпимо душно, потому что система кондиционирования воздуха работала только пару часов ночью, а потом ее отключали, боясь разгула эпидемии простуд. Я нечаянно вдохнул спертый воздух с ароматом дезинфекции полной грудью и закашлялся.

Первый месяц выдержан. Осталось лишь каких-то девять.

Пять минут на пробуждение закончились. Далее шло время утреннего туалета: встать под обжигающе холодные струи воды и смыть с себя весь сон; почистить зубы быстрыми и жесткими движениями, чтобы нечаянно не распробовать вкус мерзкой пасты; выбриться и причесаться. И как всегда никаких полумер.

Или принц выглядит идеально, или никому не нужен такой принц.

Форма для утренней разминки висела на дверце шкафа еще с прошлой ночи: футболка, штаны и теплая кофта с капюшоном. Я сдавал всю одежду в прачечную каждые три дня, потому что считал вещь грязной, стоило ей хоть немного пропахнуть потом. У работников от одного моего вида случалась истерика. А у меня случалась истерика от их средств для стирки, так что ненависть была обоюдная.

Зарядка начиналась ровно в семь после Темной поры. На поле для тренировок выстраивались ровные ряды заспанных и злых однокурсников. Моя команда с утра вообще напоминала главный совет Пекла во плоти. Фланн злобно посмотрел на относительно бодрого меня и проворчал сквозь зубы:

— Почему твоя светлость по утрам всегда такая свежая? Ты вообще устаешь?

Смертельно. Каждый день. Не жалею себя.

— Дисциплина, организация режима и выдержка, — показал я три пальца. — Если с первого дня составить для себя расписание и придерживаться его, то проблем с адаптацией не будет.

Фланн лишь злобно что-то прорычал про себя. Я пропустил его слова мимо ушей. Он был против любой власти, так что моя персона раздражала его одним существованием.

Свен прошептал мне на ухо на Высшем наречии:

— Он выйдет на связь сегодня после обеда.

— Отлично, — ответил я. — Подготовь мой костюм.

— Есть.

Сокомандники косились на нас с большим подозрением. Им не нравилось, когда мы говорили между собой на непонятном им языке. Мне же не нравились слухи, что про меня распускали. Прецеденты уже случались, заголовки газет мне не понравились.

«Принц Алан не может совладать с напором воды в своей личной душевой».

Зверье.

Я не нравился в команде решительно никому. Фланн считал меня высокомерным и заносчивым; Тиннакорн полагал, что я глубоко травмирован (душеведство не было его стезей); мнение Томаса я не учитывал, потому что тот шел за большинством; а что думал про меня Свен было неважно. Пятьдесят тысяч в месяц ему платили не за мысли.

С конца строя раздался свисток сэра Роланда, заместителя сэра Персиваля и заведующего нашей физической подготовкой. Я бросился бежать до противоположного конца поля.

Однокурсники были удивлены, осознав, что я не слабак. Они ожидали, что изнеженный белокожий и худощавый принц не выдержит даже вводной тренировки. Но все нормативы я сдавал с блеском. Инженеров не учили на первом году дуэлям, потому еще никто не знал, что мне было вполне по силам одолеть любого противника.

Отец верил в пользу физического воспитания. В королевстве, где зима бывает настолько лютой, что воздух замерзает, а лето настолько жарким, что плавится даже железо, выживает сильнейший.

Тей-Тей и борьба со штормом

Я купила тетрадку с принцем Каспианом три года назад на книжной ярмарке. Обложка уже поистрепалась, многие страницы пожелтели и держатся на честном слове. Но я нежно люблю ее, потому что все эти три года она была моим дневником. Короткие записи о том, как бесит соседка Гортензия Фитцджеральд, домашние задания, черновики сочинений, пометки, рецепты печенья и желе, топорные зарисовки моего бывшего краша — вот что она хранит. Это не Вирджиния Вульф. Никакой культурной ценности мой дневник не принесет. Да и я сама не ахти какой литератор. Но теперь придется учиться. Видите ли, невидимые читатели, только эта тетрадка будет моим поверенным и гарантом того, что я не сошла с ума. А сомнений по этому поводу выше крыши, ведь…

Простите за пятна. Это я нечаянно расплакалась и залила слезами страницу. Этого не повторится, честно. Я не плакса, правда. Надо уже начинать, верно? Но позвольте еще немного продлить это ощущение.

Разрешите представиться — глупость какая, ведь дневник не прочитают, а свое имя я знаю — но все же последую заветам романов Диккенса и немного расскажу о себе.

Меня зовут Маргарита. Не Маргарет, не Мегги, не Мардж и не, прости Господи, Пегги.

Мар-Га-Ри-Та

Мне восемнадцать лет. Я родом из маленького городка Форестсайд, штат Орегон. У меня маленькая семья из мамы и папы. И…

И я не знаю, почему все свалилось на меня.

Но хватит жалоб. Я хочу начать свою историю с танца.

***

— Прыгай выше! — командовал Густаво.

Третья часть урока танца — allegro — самая сложная. По спине бежал пот, пятки болели. Я повторяла прыжок за прыжком, пока аккомпаниатор играл мелодию на фортепиано.

Первая позиция, корпус подтянут, колени сильно вытянуты, руки в подготовительном положении, голова en face.

— Раз и два! — командовал преподаватель. — Умничка!

В тот день мы отрабатывали прыжок с места и прыжок в пятой позиции с переменой ног в воздухе. К концу той части у меня всегда болели пятки и голени. Считайте меня лентяйкой, но больше всего я любила заключительную часть урока, где можно было порастягиваться и расслабиться. А прыжки… Не для всех. Уроки классического танца давались мне непросто.

Я танцовщица, если вы еще не поняли. Не виляния задницей на дискотеке, но серьезное искусство. Балет и современный танец. Царство грации, красоты и совершенства.

— Закончили.

Я легла на пол и с наслаждением потянула все мышцы. Густаво сел рядом на пол с тем самым выражением лица, когда намеревался учить меня уму-разуму.

— Какой завтра день? — спросил он.

— Воскресенье, — лукаво улыбнулась я.

— А если подумать? — упер тот руки в бока.

— Конец сентября, — села я по-турецки.

— Не горбимся, — он легонько коснулся моей спины, — молодец, Рири. Конец первого месяца твоего выпускного года. И чем мы занимались весь сентябрь?

— Придумывали и ставили кучу танцевальных композиций.

— Умница, — кивнул Густаво, — а чем мы будем заниматься дальше?

— Х-м-м. Слушать «1989» на репите? — почесала я затылок.

— Кто-то сегодня в слишком хорошем настроении, — нахмурился он, — давай посерьезнее.

— Ты не можешь меня в этом винить, но Бог с тобой, — пропела я, — Мы будем записывать видео. Очень много видео для моего фешенебельного портфолио.

— А еще?

— Отсылать мое фешенебельное портфолио и мотивационное письмо во все танцевальные школы нашей чудесной страны!

— Зачем?

— Чтобы в следующем году слушать «All too well» и пить тыквенный латте…

— Маргарита!

—… На улицах Нью-Йорка, потому что именно там я и окажусь! — закончила я, показав язык.

Густаво лишь покачал головой, но в его глазах зажегся мягкий добрый свет.

— Сосредоточь все усилия на поступлении, — напутствовал он. — Что там говорят родители?

— Согласны, деньги уже почти собрали, — отчиталась я, — придется ужаться, так что никаких больше плакатиков с Тей-Тей. И свитшотиков с Тей-Тей. И…

— Пресвятой Господь, мисс Свифт разорится без твоего шопоголизма, — рассмеялся Густаво.

— Но они все равно надеются, что я передумаю. Хотят, чтоб я изучала литературу.

— Боже, кому вообще сдалась эта сраная литература?! — простонал он.

— Мне сдалась, — осторожно напомнила я, — ты же знаешь, что я за книжки готова драться. А в этом году такая классная программа по английскому! «Отелло», «Ад», «Грозовой перевал», «Сага о Форсайтах»…

— Так, слушай, — положил руки на мои плечи хореограф, — ты можешь читать свои книжки запоем и поступить в среднячковый колледж, из которого выйдешь занудной училкой. Можешь выскочить замуж по залету за бывшего капитана команды по футболу, который приперся к тебе за конспектом, а ушел с твоей девственностью. Можешь жить в типовом доме, взятом в ипотеку. Можешь родить двух лоботрясов, так похожих на отца. Можешь рыдать по пятницам под «Холостяка», потому что муж жиреет, лысеет и рыгает. Но, милая, я смотрю на тебя и понимаю, что ты завоешь дурниной от такой жизни. Выбор за тобой, но… Это то, чего ты хочешь?