Остаточная деформация (СИ)

Чужое, всё чужое. Если Берт задумывался о том, что делает, немедленно начинало казаться, что он держит новые руки-протезы старыми, настоящими руками. Конечно же, всё мигом валилось на пол.

— Но-но, — одёрнул его задетый за живое творец. — По человеческим меркам ты достаточно привлекателен. Вот, смотри, — он развернул вирт-лист, вывел двумерное изображение, — это кумир женщин двадцатого века. Ты на него похож.

Дамский кумир на плоском снимке и вправду выглядел чуть ли не тощее Берта. Одет ёжик знает как, но человеческая мода — штука вообще странная. Какой-то струнный инструмент в руках. Гитара, похоже, они с тех пор не так уж и изменились, можно узнать. Светло-русые вьющиеся волосы — если Берт решит отращивать, то, пожалуй, тоже выйдет такая копна. И длинноватый нос. Может, если Ник не врёт про кумира, не всё так плохо?

— Да нормально, — угадал его мысли Ник. — Привыкнуть только надо. И стоит ещё чуток сутулиться для правдоподобия. Ты ходишь, будто крылья ещё при тебе, плечи в разворот.

Берт честно попробовал. Не понравилось. Дышать неприятно. Ник поморщился и опустил взгляд.

— Ладно, прижмёт — научишься. А моя работа закончена, Берт. К моему сожалению. Я к тебе попривык, если честно.

— Ну да, столько времени провозиться.

— Не только, Берт, не только.

Берт хотел уточнить, но Ник нырнул в лабиринт подсобок раньше, чем был сформулирован вопрос. Ник очень быстрый. Пети как-то обмолвился, что он таким был и до улучшений. Может, почти таким.

*

Габриэль никак не выразил своего отношения новой внешности подчинённого. Просто положил руку на плечо покровительственным жестом (Берт значительно потерял в росте после трансформации, и покровительственно класть руку ему на плечо стало очень легко) и повлёк к Зданию.

— Инструктор ждёт, — сказал Габи своим противным голосом. — Тебе многому предстоит научиться, Берт.

Берт предпочёл бы общество Пети, рядом с которым не чувствовал себя калекой. Но ему не предложили выбора. А Повелитель мух, между прочим, заметно нервничал. Рука на плече подрагивала не в такт шагам.

— Что-то случилось? — спросил Берт осторожно. — Плохое?

— С чего ты взял? — ответ прозвучал излишне агрессивно, особенно в сочетании с рассеянной улыбочкой.

— Снизу хорошо видно, как у тебя перья дыбом стоят, — Берт добавил в голос максимум серьёзности, но не выдержал, хихикнул.

Габи остановился, секунду переваривал, а потом засмеялся. Смех был такой, что Берт немедленно пожалел о решении пошутить.

— Ты знаешь, Берти, — сказал глава разведки, утерев сухие глаза, — впервые с начала моей службы я верю, что Большую войну можно закончить.

Дальше они шли молча, а Берт напряжённо пытался сообразить, что не так в последних словах Габриэля. Слова как слова, на каждом Совете такие пачками выдают, но… не покидало странная уверенность, что впервые за время их знакомства Габи сказал правду.

От этого становилось не по себе.

*

Инструктор монументален, как памятник Становителю Джонасу. Глаза у инструктора маленькие, цвета болотной тины. Глубоко посаженные, будто затаившиеся в засаде. Широченные плечи и пальцы-клещи. Оперение — со стальным отливом, и Берт далеко не сразу поймёт, что отлив — не просто так. Каждое перо имеет острейшую зазубренную кромку, точнее, состоит из сотен тончайших лезвий, плотно подогнанных в привычный абрис. «Когда эти твари прут с семи сторон света, делаешь так», — скажет инструктор через пару дней, на первой тренировке, и резко взмахнёт мощными крыльями. Воздух закричит от боли, вспоротый псевдосталью, а Берту будет стоить большого труда не закричать за компанию.

Нудный Ник потрудился на славу: символ жизни превратился в саму смерть. Для йорнов, конечно, ну и что?

Инструктор был лучшим солдатом армии Михеля. Ну, Пети так сказал, а Берт решил не спорить и не переспрашивать. Лучший так лучший. Других лучших армейцев Берт всё равно не знал. И буквально через пять минут общения уверился, что лучше бы не знал совсем.

— Опять дохляка привели, — буркнул инструктор, обходя Берта против солнца.

Берт равнодушно пожал плечами.

— Так я пойду? — спросил брюзгливо.

— Десять отжиманий, дохляк.

— А катись ты к ёжикам, — зевнул Берт и… сам покатился от грандиозной затрещины. Прямо по газону. До ёжиков, правда, не долетел, но решил не вставать, растянулся на мягкой траве. В голове звенело, руки-ноги казались чужими. О Древо, они и были чужими…

Единственное преимущество человеческого облика: удобно лежать на спине и смотреть в небо.

— Вставай, — коротко рыкнул инструктор.

— Не раньше, чем мы определимся с правами и обязанностями. — Так его научил Пети, всю здешнюю компанию прекрасно знавший. — Я не служу у Михеля.

Снизу инструктор казался ещё грандиознее.

— Ты, отход жизнедеятельности…

— Кусок дерьма, — любезно поправил Берт. — Надо говорить — кусок дерьма.

Левая скула наливалась огнём, огонь мешал видеть левым глазом. Проклятое хрупкое тело. Хрупкий, непослушный и болючий мешок с костями.

— Вставай уже, — голос неуловимо изменился. Точно, стал гораздо ближе. Инструктор наклонился к нему, лежащему. — Кажись, я недопонял, насколько ты дохляк. С блажными работал, а такого чучела ещё не видел.

Болотные глазки смотрели теперь в упор, а из жёсткой расщелины рта…

— Любишь чеснок? — поинтересовался Берт, наивно полагая, что вторая затрещина на фоне первой пройдёт незаметно.

Но дублёная рожа вопреки всем ожиданиям расплылась простоватой улыбкой.

— Ага, — признался инструктор. — С ним любая баланда вкусная. За то я вас, дохляков блажных, и люблю. Понимаете!

*

Они совсем другие — солдаты Михеля. У них свой жаргон: обычный гел понял бы мало. Берт может поддерживать беседу с ними только благодаря недавнему гипнокурсу и общению с Пети. Да, армейцы на своих рубежах нахватались человеческих словечек и охотно используют по делу и не очень. У них свои шутки, и понять их цивилу в принципе невозможно.

Они едят: завтрак, обед и ужин. Боевые качества оперения сильно скрадывают эффективность фотопреобразователей, а энергорасход у парней Михеля ой-ёй какой. И они не просто едят, они любят пожрать. С чесночком, укропом, перчиком и горчицей. Берт, конечно, знал о движении жрецов, но это совсем другое.

Пахнут армейцы не как гелы, а едой, металлом и потом.

Грубоватые и шумные, иногда смешные. У них живые, часто некрасивые лица. Каждый из них убивал. Йорнов, конечно, но какая разница?

Берту оказалось с ними неожиданно просто.

— Смотри, Берт. Это человеческие детишки из Е-25. Беспризорники. Ранняя индустриализация, начало двадцатого, если по их счёту. Они поймали крысу, смотри, Берт.

Берта почти тошнит. Перед крысой была гусеница на прутике над огнём. Съеденное утром ворочается в желудке.

— Чего от иферов ждать? — выталкивает из себя Берт, чтобы оправдать непроизвольное дёрганье кадыка.

— Ты это, — инструктор отводит глаза, — про иферов забудь. Люди и люди. Не дай ёжик болтнёшь — проблем не оберёшься.

— Иферы не знают, что они иферы, — заученно кивает Берт, но инструктор по-прежнему хмурится.

— Ну да, — бурчит он. — И если скажешь — всё равно не поверят. Так что даже не пытайся, Берт.

Берт не слишком-то верит, что встретит живых на Паоле. Но вдруг становится зябко. Вот, допустим, живёт он, такой себе обычный гел, служит в отделе аналитической статистики, мечтает об отпуске, дубовой роще и благосклонности рыженькой Сарры. И однажды приходит к нему некто — знающий, могущий, в общем, высший, и заявляет, что ты не обычный себе гел, а тень, копия кого-то, кто живёт по-настоящему. А твоя жизнь — мара, игрушка, прихоть хозяина времени, которого ты и представить не в состоянии. Сгинешь — и ничегошеньки в мире не изменится, потому что тебя нет, и никогда не было. Что этому высшему сказать? Орать: «Я есть»? Головой об стенку колотиться, чтобы вмятины остались? Так и стены тоже нет, одно фальшивое отражение.

— Ладно, — говорит инструктор почти сочувственно, — хватит на сегодня хроник. Василь под твою хилую тушку подкрутил пару тренажёров — хоть позанимаешься нормально.

Берт машинально раздвигает губы в улыбке. Он благодарен. Хорошие ребята. Заботятся о нём, как умеют. Берт ни за что не признается, что ненавидит тренажёры. Пусть думают, что любит.

*

— Возьмите меня на операцию, — повторил Берт. — Обещаю не путаться под ногами. Вы же берёте ифе… людей на Последние битвы, я теперь тоже почти человек.

Бригада из двенадцати парней Михеля таращилась на дохляка во все двадцать четыре глаза. На Последние битвы армейцы ходят по трое, семёрками, девятками или дюжинами — суеверие у них такое. Йорны — двойками, а также группами из четырёх, восьми или тринадцати бойцов. Тоже что-то значит, наверное.

— Мы не всех людей берём, — наконец-то подал голос инструктор. — В бою, знаешь ли, нельзя думать, кто за спиной, иначе швах.

— А как выбираете? — жадно спросил Берт.

Вопрошаемый задумался, хмуря лоб. Василь неуверенно хохотнул, Ури фыркнул скорее раздражённо. Никодим и Йоган сохранили каменные морды.

— Разные они, — родил инструктор.

— Гелы тоже разные, — возразил Берт.

— Нет, не тоже. Гелы всё больше со скуки. А люди хотят быть разными, понимаешь? Мы им благодать суём, чтобы, значит, они друг друга понимали, а люди всё равно свои языки выдумывают, чтоб быть не такими, как те суки из-за горы… «Они — не мы! Они плохие, а мы ух!» И верят в это. Вот больше верят, чем родной мамке… Брать надо таких, знаешь, чтобы глаза горели, а зубы крошились от желания доказать, что они самые-самые!

Глаза у инструктора во время этого короткого спича горели, а зубы отчётливо поскрипывали в паузах.

— В общем, не возьмём, Берт, — резюмировал Василь. — Ты не готов. Нет в тебе крепости души, хоть и неплохой ты парень.

Они уходили не строем — птичьим клином, инструктор на острие. Ёжик его знает, может, и вправду лучший.

Непобедимые солдаты со стальными крыльями — не греющими, почти не кормящими, зато способными убивать. Как часто их самих убивают в Последних Битвах? У Берта не было такой статистики. Михель не делится информацией с коллегами, за что его не любят особо.

А ведь иферы стоят и с другой стороны, с тёмной. Неизвестно, чем их йорны приманивают, но ведь стоят же, факт. И умирают точно так же, как те, с пылающими взорами и раскрошенными зубами. У них нет улучшенных тел, они не смогут отбить удара копытом или крылом. Они не умеют работать с полями, никак. Они просто вцепятся в глотки друг другу и умрут в Последней битве за то, чтобы продлить существование несуществующего на год или на тысячу лет, как повезёт. Докажут, что самые-самые? Всё ради этого?

Берт обхватил себя за плечи своими-чужими руками и поплёлся к Зданию. Старался не вспоминать, как веточки Древа на стене-экране в Здании меняли цвет с красного на зелёный, с зелёного на красный…

Завтра у него выходной. Пети пригласил погулять за городом.

*

Пети учил рыбачить. В рамках, как он выразился, базового курса выживания.

— Ай, не уйдёшь! — азартно орал однокрылый, скача козлом по песчаному берегу. Удочка в его руках плясала джигу. Он обернулся к Берту. — Каков гусь, а?

— Это не гусь, это язь, — поправил Берт, нарвавшись на залп заразительного хохота. Хотя что смешного? Рыба точно не птица. Но Берт уже знал, что выяснять не стоит. Лучше взять в горсть шмат мокрого песка и запустить Пети пониже спины.

Попал, между прочим.

— Блин!

От неожиданности Пети шлёпнулся на ушибленное место, резко дёрнув удилищем. Язь описал крутую дугу по воздуху, на несколько секунд уподобившись птице. Баллистическая кривая закончилась в колючих кустах.

— И что б сразу его не выдернуть? — меланхолично спросил Берт, проследив полёт язя от начальной точки до финиша.

— Не по-игроцки, — грустно ответил Пети. — И по колючкам не пришлось бы лазать. Тебе, между прочим, не пришлось бы. Из-за твоих же дурацких шуточек.

Берт полез без возражений. Подумаешь, колючки.

Язь оказался скользким, грязным и тяжёлым. Тугое тело в чешуйчатой броне часто и бессмысленно билось, крутя растопыренным хвостом. Кровавые прожилки быстро расчерчивали выпученные от удушья золотисто-серые глаза. К одному прилип обрывок листика. Острый запах холодной крови.

— За жабры его, за жабры! — командовал забывший грусть Пети. — Тогда не вывернется, гу… язь, я хотел сказать язь.

Берт уже размахнулся, чтобы зашвырнуть рыбину подальше, но Пети зачем-то велел:

— Стой! Держи его вот так, правильно.

И изо всех сил стукнул по рыбьей башке мокрым камнем-голышом. Их под берегом полно.

Берт не удержал, и язь выскользнул из пальцев, шлёпнулся на влажную землю.

— Зачем? — задал он глупый вопрос.

Какая разница? Всё равно живое уже стало неживым.

— Как — зачем? Ужинать будем. Для этого, собственно, рыбу и ловят. Остальное — так, баловство. Почистишь?

Берт сдержал брезгливую гримасу, но Пети заметил. Конечно, он всегда всё замечал. Такой уж замечательный гел.

— Василь сказал, что мне не хватает крепости души. — Берт хотел, чтобы прозвучало иронично с оттенком сарказмом, но вышло виновато. Как всегда. — Но ты не волнуйся, прижмёт — научусь.

Пети какое-то время молчал, потом хмыкнул, подобрал дохлую рыбу и заявил:

— Дурень твой Василь. Есть у тебя крепость души. Могучая такая, непрошибаемая. И в этой крепости твоя душа пересидит все неприятности. Костёр разведёшь?

— Разведу, я умею, — обрадовался смене темы Берт. — И грибов принесу, вон там, в ельничке, должны быть хорошие маслята.

Пети только вздохнул.

***

В уютной и просторной больнице на краю Гелио, в самый глухой предрассветный час проснулся один из больных «синдромом четвёртого греха». Раньше он был работником родильного дома, увлекался старинными музыкальными инструментами, преимущественно догельской эпохи. Неплохо играл на виолончели и тромбоне, слыл интересным собеседником. Его звали Галилео, но он уже четыре года не отзывался на своё имя, а из этих стен не выходил почти семь лет. Бывший Галилео считался старожилом больницы. На самом деле были трое пациентов с большим стажем, но о них не любили упоминать. Зачем тревожить мёртвых? Их тела и так разъяли на части, а мозги — чуть ли не на молекулы в попытках доискаться правды о причинах новой болезни. Не доискались. Абсолютно здоровые гелы, только в какой-то момент мозг отдал их телам команду умереть, и они умерли.

Бывший Галилео пока не собирался умирать. Он тихо поднялся с постели, покружил по своей комнате, остановился перед окном и издал низкий урчащий звук, почти рокот. Потом повысил тон, перейдя к монотонному гудению. Из-за стены слева его странную песню поддержал бывший куратор детской стаи, а через три минуты гудела вся больница.

Персонал тщетно добивался тишины всеми возможными методами. Гудение стихло само, через двадцать семь минут. Больные разбрелись досыпать, такие же тихие и равнодушные, как всегда. Бывший Галилео, перед тем, как лечь, несколько раз взмахнул крыльями.

***

Ури и Никодим не вернулись с последней Последней битвы. Так сказал Йоган утром.

В обед инструктор принёс два пера — светлое, почти серебряное, и глухо-серое, цвета воронёной стали. Нёс он их, завернув в суконный берет, грязный, как вчерашняя рыба.

Отдал оторопевшему Берту.

— Сходи в третью комнату, от выхода направо, положи там, — сказал-приказал в обычной своей манере. — Сегодня сам занимаешься. Завтра спрошу.

Он не задал даже тему занятия. Ушёл, грохоча крыльями и сапогами.

Третью комнату направо Берт нашёл сразу, невозможно заблудиться. Никогда здесь не был… В Здании тысячи комнат, не удивительно.

Посреди пустого квадратного помещения стояла огромная сетчатая корзина, почти доверху полная перьев из псевдометалла. Тусклых от смерти, но всё таких же острых.

— Такая вот статистика, — пробормотал Берт, стараясь дышать ровно.

Пристроил то, что осталось от Никодима и Ури, с краю кучи. Прикрыл беретом, поскольку не знал, что с ним делать. Пусть те, кто знают, потом сделают правильно.

Глава 9. Грааль и мухи

Муха моя муха,

Нашепчи мне в ухо,

Что не всё так глухо,

Как в танке… Л. Сергеев

Паола

Муха сидела на обеденном столе и тщательно «умывалась» ворсистыми лапками, кокетливо поглядывая на бывшего гела фасеточными зенками. Берт смотрел на муху и понимал, что окончательно сошёл с ума. Начал-то сходить гораздо раньше, с того дня, как согласился принять участие во всей этой дурацкой авантюре. Да, на него давили, но он мог проявить твёрдость и… Не убили бы, в конце концов.

Да кому он врёт?!

Нет у него никакой твёрдости, он дохляк и тюха, не способный направить к ёжикам даже муравья. Какая там крепость?..

Вот и сейчас.

Габи предупреждал, Пети предупреждал, а инструктор и вовсе в матерно-категорической форме заявлял, что побасенки о Граале — самая возмутительная и всепроникающая брехня из пропагандистского арсенала рогатых сволочей. И что? Помогло это знание, когда Айрин подняла на него потемневшие от отчаянья и надежды глазищи?

А теперь ещё и муха на солярных крыльях.

***

— Если я найду Грааль, то смогу вернуться домой и буду счастлива с тем, кого люблю, — заявила Айрин с непрошибаемой уверенностью. — Ты поможешь мне искать? Я не обижусь, если откажешься, честно, в этом ты точно не клялся.

— Нет никакого Грааля, — безнадёжно сказал Берт. — Сказки это, миф.

— Сказка ложь, да в ней намёк, — явно процитировала Айрин. — Ну да, никакая это не чашка с ручкой, ясен пень, но не может его не быть, понимаешь?

— Нет.

— Осёл гельский. Во всех культурах он есть, с разными названиями, но на бабли одинаково ведь! Не может же быть, чтобы всё на пустом месте?

— Может, — Берт не скрывал тоски, — если у всех мечты примерно одинаковые. Чтоб всех благ, сразу и задаром.

— Что — задаром?! — взвилась Айрин. — Его ж ещё поди найди! Можно с жизнью расстаться, пока найдёшь.

— Тем более дуристика. И вообще, с чего ты взяла, что Грааль здесь, на Паоле?

— Здесь — самое начало времени, Берт. Так йорнские учёные посчитали. Где ж ему ещё быть-то?

И Берт смирился, проглотив научные аргументы. Он не в силах просто взять и убить последнюю надежду. Через миг зло подумал, что, как всегда, придумал оправдание своей неспособности долго сопротивляться чужой воле.

— Ладно, Айри. Пойдём поищем, а я заодно проведу кое-какие замеры. Не найдём — так прогуляемся.

Она заверещала что-то неопределённо-восторженное и повисла у него на шее. Было приятно, но немного неловко. Она же с самого начала знала, зачем притворяться?

*

Сэм хмыкнул.

— А что, Айрин, и план у тебя есть? — он не скрывал насмешки, скрывал он тревогу.

Ещё бы. Ещё неделю после нападения отказников посёлок жил, по сути, на военном положении. Староста во главе небольшого, хорошо вооружённого отряда из лучших бойцов дважды делал вылазки по окрестностям. Вроде было тихо, агрессоры отступили далеко, жизнь вернулась в привычную колею, но Сэм почему-то продолжал нервничать. Позавчера Трещина выплюнула ещё одного разведчика, невезучего, из тех, что попадают в десять процентов потерь, а это считалось здесь нехорошей приметой.

— Есть, — сказала Айрин уверенно.

— Лес вокруг, — напомнил Сэм.

— Берт умеет жить в лесу, — отбила девушка. — А я хорошо дерусь. И вообще, здесь не тюрьма, правда же?

— Что правда, то правда, — Сэм поморщился. — Если решили — идите, конечно. Провизии дадим, само собой. Погуляете — вернётесь. У нас многие поначалу по лесу круги набрасывают, но потом вертают назад. Это нормально, ребята.

— А Рыцарь? — хохотнул Стас.

— Исключение, которое подтверждает правило. Он дикий и чокнутый, гуляет сам по себе. Но обычно все приходят обратно, и мы им рады, никто не будет смеяться, обещаю. Только прошу, гуляйте осторожно, не нарвитесь на банду Ллойда. В ней может быть с дюжину головорезов и психопатов, и умение хорошо драться не поможет. А лучше посидите в посёлке, пока не определится. Джек обязательно их выследит.

Берт с надеждой воззрился на напарницу. Ему нравилось здесь, уходить не хотелось совершенно, хотя от встречи с йорни он уже давно и полностью оправился. Конечно, придётся уйти рано или поздно, но, может, не так скоро?

Но Айрин была неумолима.

— А там осень, зима, да куда вы попрётесь по холоду, — продолжила она, очень точно копируя интонации старосты, — а весной дороги раскиснут, а летом жарища… Сэм, мы просто пойдём, найдём, что нам надо, и вернёмся. Берт как захочет, а мне надо домой.

А Берт и сам не знал, как хочет. Он очень легко привык к отсутствию благ цивилизации. Привыкнуть к человеческому телу до конца не смог, но носить воду из колодца и топить печку оказалось гораздо проще. Если не работает система самоочищения покровов, то совершенно неважно, где мыться: под душем или в корыте. Почти все новички учились жить без водопровода и электричества, и редко кто так быстро осваивался, как Берт. Это Гриша сказал, не сам выдумал. Дрова, правда, рубить Берт так и не научился как надо. Найджел только увидел, как новенький замахивается, сразу топор отобрал. Иди, сказал, водички принеси.

Берт влюбился в здешний лес: красота, мощь и естественная соразмеренность, не тронутая лесниками, восхищали его до душевного трепета. Лес тоже отнёсся к нему благосклонно, не прятал грибные и ягодные места, пропускал на поляны, о которых даже старожилы не знали. Берт больше не мог работать с биополем, но оказалось, что он и так чувствует здоровые деревья и больные, съедобные и ядовитые растения, близость звериных лёжек и направление в глухой чаще. За это его зауважали, даже прекрасный лесовик и следопыт Джек Колли не брезговал узнать мнение.

Берт довольно долго не мог понять, почему отношение иферов значит для него так много. Ему понадобилось недели три, чтобы осознать: в голубом и золотом Гелио он никому не был нужен. Ни подружкам-приятелям, ни сослуживцам, ни, тем более, государству.

Личная свобода и самодостаточность имеют вторую сторону — беспросветное и неосознанное одиночество. Гелы — одиночки от рождения и до смерти — не чувствуют его. Берту, видимо, достался ущербный ген. Из золотого Гелио он сбегал в лес, чтобы почувствовать себя частью чего-то большего, и — подальше от корректного равнодушия.

Ему было просто с солдатами Михеля. На настоящей войне самодостаточность побоку. Нужно надёжное плечо рядом — в грязный берет с бледным пятном от споротой эмблемы легли не только два пера, но и искреннее горе выживших. Правильные гелы считали солдат Михеля заносчивыми хвастунами, не умея понять, насколько те другие.

Точно так же Берту оказалось просто с людьми. Ему понравилось с людьми, хотя он всё ещё частенько уставал от избытка общения и сбегал в лес, но совсем не так, как в Гелио. Всего лишь отдохнуть, помолчать — и вернуться.

Только от Айрин никогда не уставал. Будто бы знал её всю жизнь. Не представлял уже, что будет, если упрямая девица куда-нибудь денется. Но куда ей деваться-то? Паола не отпускает людей, Айрин придётся смириться. А Берт не отпустит… не отпустил бы, если бы. Каждый раз — как раскалённая головня в ране. Она-то останется, а ему придётся уйти.

Память о трусливых и пустых глазах носителей «синдрома четвёртого греха» жгла изнутри. И проклятые сны: огонь и крылья, крылья и огонь. Эх, если бы не это, послал бы все задания куда подальше, остался бы здесь навсегда.

***

— Всё никак в толк не возьму, — болтала Айрин, пиная перед собой шишку, — что ты вчера от мухи хотел-то? Прямо аж трусило тебя, будто бегемота с хоботом углядел, а не насекомую.

Шишка бодро катилась по тропинке, иногда отскакивая от стволов сосен. Берт уже третий раз собирался сказать, чтобы Айрин не шумела без нужды, но язык не поворачивался. Она просто сияла… нет, даже не самим счастьем, а его предвкушением. Она загорела дочерна за полтора месяца, а короткий каштановый ёжик отрос забавными перьями и отчётливо порыжел. Берт плохо умел определять, какие человеческие женщины красивы, а какие не очень, ему просто нравилась Айрин.

— Это очень редкая муха, — не соврал он. — Просто чудо её встретить… э-э-э… здесь.

Настоящим чудом можно было считать тот факт, что Берт не сорвался с места, нечленораздельно вопя, и не кинулся искать Сэма или Гришу. Просто сидел, разинувши рот на всю ширину, пялился на беглое Габриэлево изобретение. Новейшее разведсредство перебирало лапками, подрагивало крылышками, и, как показалось ошеломлённому Берту, издевательски подмигивало.

— Ты чего? — Айрин пихнула в бок. — Будто привидение увидел.

Берт вздрогнул. Муходрон стартовал к потолку, заливисто жужжа. Хихикал, сволочь.

— Н-нет, нет, ничего, — поспешил отпереться. — Так, задумался.

— Ну-ну, — Айрин вложила в два слога бездну сарказма. Но долго цепляться она не умела, мигом перескочила на другое: Хельга и Николя решили жить парой, и им будут ставить отдельный дом всей общиной. А Хельга раньше гуляла с Полем, а он… Сплетничала Айрин самозабвенно. Берт слушал кое-как.

Всё пытался разобраться — как такое могло случиться. С одной стороны, всё логично. Сбежавшую стаю мушиной разведки ребята Габриэля искали везде, перебрали по молекуле небо и землю, но не обнаружили даже следов беглянок. А здесь, если бы и догадались искать, не нашли бы.

Но как? Почему?! И спросить нельзя. Вряд ли заурядный человек, которым Берт представился общине, способен отличить обычные мушиные крылышки от фотоволокна, из которого созданы перья гелов… Чудо, что не заорал и не побежал спрашивать. Слишком многое бы пришлось объяснять.

Берт тряхнул головой и постарался вникнуть в сплетню. Им завтра выдвигаться. Всё уложено, собрано, только ждать утра. А перемывание соседских косточек здорово отвлекает от тревоги.

— Кусючая? — Айрин хитро прищурилась. — Эта твоя редкая насекомая?

Берт честно попытался вспомнить ТТХ муходронов, не вспомнил и неопределённо повёл плечом.

— Ну, такое… — пробормотал. И поспешил переключить тему: — Ты мне так и не рассказала, каким-таким образом мы будем искать твою чашку с ручкой. Мы уже далеко отошли, давай колись, лишние уши не услышат.

Разумеется, вот так сразу, на ходу, никто даже не подумал раскалываться. Бессовестная девица проморочила ему голову до привала, зато на какое-то время забыла о редких мухах. Берт бы и сам с удовольствием забыл.

— Ну ладно, так и быть, сейчас покажу, — доверительно сказала Айрин, когда похлёбка была доедена на паритетных условиях. — Мне мой Стёпочка эту штуку дал, когда прощались. Сказал, что с её помощью мы снова встретимся и научил, как пользоваться.

И она нырнула в свою дорожную сумку. Берт знал, какой там внутри бардак, и запасся терпением.

Про Стёпочку-Степашеньку-Стефанчика (и ещё на сто ладов) Берт выслушивал регулярно. Удовольствия не получал, но утешался тем, что выслушиваемая розово-сопливая информация о грандиозных Стёпиных достоинствах гуляла уже по третьему или четвёртому кругу. Чем больше намотает, уговаривал себя Берт, тем быстрее Айрин надоест мусолить одно и то же. А там и приестся, глядишь. Ладно, ему самому Айрин не достанется, но в посёлке много хороших мужчин. Больше, чем женщин. И кое-кто на Айрин поглядывал со значением. Если бы рядом с ней постоянно не околачивался Берт, может…

— Ага! — победно воскликнула она, выныривая. — Поймала заразу! Я уже забоялась, что потеряла где-то.

Берт глянул на находку и забыл ехидную фразу на тему раскопок древних развалин. Упомянутая зараза не имела отношения к древностям. От гладкой чёрной коробочки размером с ладонь просто-таки разило высокими технологиями. Причём не человеческими, гельскими. Или… Нет. Подобные изделия йорнов обычно выглядели кострубатыми, будто электронную или биокристаллическую начинку впихнули в первую попавшуюся тару, лишь бы влезло. Ох, если йорны настолько продвинулись, то дело хуже, чем думал Берт.

На коробочке — в тренде минималистической гельской моды — только сенсорная кнопка и два индикатора. Еле различимая сетка какого-то детектора по периметру. В неизмеримо короткий миг Берт безоговорочно поверил, что Айрин всё-таки сможет вернуться домой.

Что же эта дрянь такое улавливает, интересно бы знать…

— Стёпчик сказал, что эта штука чует тёмную материю, — сказала Айрин, явно довольная произведенным эффектом.

Берт так и не понял, он вслух спросил или она угадала вопрос, как не раз бывало. Решил не выяснять. Слишком уж новости… Сначала мухи, потом аксионы…

Да кто ты такой, милый Стёпа? И во что ты, заешь тебя йорн, втравил Айрин?!

Сплошные вопросы, которые даже нельзя произнести вслух.

***

— Не надо было их отпускать.

Гриша в неясном томлении бегал по комнате. Сэм провожал его метания в меру отрешённым взглядом. Стас за столом ковырялся в блоке питания сигнализации. Толстые грубые пальцы двигались с удивительной точностью. Ожидающий своей очереди на разрядку мух дремал возле его локтя.

— Не мели ерунду, Гриша, — проворчал Сэм. — Ты же знаешь, что силой никогда ничего хорошего не бывает. Нам нужны единомышленники, а не пленники. Побродят недельку и вернутся. Стас ходил? Ходил. Вернулся? Вернулся. Даже раньше, чем через неделю.

— Пять дней, — донеслось от стола. — Но Берт сможет дольше.

— Вот! — Гриша взмахнул изящными руками. — Берт очень странный. Не знает элементарных вещей, считает, что буржуазные революции в Европе прошли в начале семнадцатого века, а Наполеона Бонапарта вовсе не было. Не было, представляете?

— Гриша, мы же уже вычислили, что в разных ветвях может быть разный ход…

— Но не настолько же разный!

— Гриша, всё что угодно. Загибы, инверсии… Кратные витки в ветви Сони помнишь? С повторами событий той же античной истории?

От невозможности доказать то, что чуял печенью, Григорий попробовал сцапать муходрона на лету. Не получилось. Тогда сменил тактику:

— Ладно, Яхве с вами. Но всё равно Берт странный. Иногда может выдать что-нибудь на уровне доктора наук. При знакомстве говорил, что городской, служащий отдела статистики какого-то госучреждения. Как он так хорошо лес знает? На каникулы к бабушке ездил?

— Хобби, — возразил Стас раньше, чем Сэм открыл рот. — Ты тоже в котельной работал…

— Это было временно!

— Может, он тоже временно. А постоянно ты жил только в вирте.

Гришино лицо на миг приняло мечтательное выражение, но тут же скривилось, словно от кислого.

— Станислав, не сейчас. Ты же знаешь, гад, что за сутки нормального, высокоскоростного вирта я отдам пять лет жизни здесь и не поморщусь.

Стас пожал громадами плеч и наконец-то извлёк отработавшего муха из плена. Мух побегал по столу, разминая намятые клеммами лапки, и неуверенно взлетел под потолок. Свежий состайник занял его место.

— Жаль, что нельзя через них следить, — подал голос Сэм, про которого друзья слегка подзабыли. — Это бы столько проблем решило…

Гриша хмыкнул и снова затосковал:

— Для примитивного маячка мне всего пару деталек не хватает. Резистора на ноль пять и пары конденсаторов… Я даже, каюсь, ещё раз обшарил вещи Берта, может, завалилось в уголок… Но нет, увы. Нашарил только какую-то трубу, чёрт его знает, зачем она, и кучу медяшек. Тоже — зачем бы? Одну взял, на провода. С Фирсом раскатали на проволоку, красота…

Стас заржал.

— Гриша! — возопил Сэм. — Ты учёный! А ведёшь себя, как уголовник какой-то!

— Я для дела! Не для себя! И только одну, грамм на двести. А там их кила на два лежало. Вполне могла потеряться и сама по себе. И вообще, на сворованных мух ты не жаловался, а тут двести медяхи, смешно.

— Поседею я с вами, — вздохнул Сэм, смиряясь со случившимся. — Один ворует, другой состоит из сплошных загадок…

— А у кого-то гена бабли нет, — перебил Стас, откладывая работу. — Давайте лучше так. Если через неделю не вернутся они с Айрин, вышлем поисковую группу. А сейчас давайте поговорим про ту йорни, ну, «долгожительницу». Всё мне одна штука покоя не даёт.

— Какая? — мигом переключился Гриша. Он был готов к новому диспуту.

— Джек обмолвился, что крылья у неё были какие-то мелковатые…

Глава 10. Если крылья тяжелы

Ты — ты — ты — ты — пробуй думать о другом,

Бог — мой — дай сил — обезуметь не совсем.

(Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.)

Нет сражений на войне. Редьярд Киплинг

Гелио

Мат снова треснул по лопаткам. По идее, особый упругий слой, которым мат был обтянут, должен смягчать и гасить удары, но Берт с уверенностью мог сказать, что ни ёжика он не смягчает и не гасит. Ему было, с чем сравнивать: пару раз увлёкшийся инструктор ронял его просто на дощатый пол и разок сгоряча приложил об стенку. Практически никакой разницы. Всё то же чувство, будто из лёгких вынули воздух и завязали сдувшиеся тряпочки вокруг позвоночника. А сейчас ещё и губу расквасил.

Инструктор коротко рыкнул и потянул Берта вверх. Сидевший на низкой скамье Василь покачал головой.

— Та хватит с него, — сказал с лёгкой укоризной. — Ты же видишь, сегодня дела уже не будет.

— Вижу, — безнадёжно сказал инструктор. — Но надо продолжать. Неделя осталась, а конь не валялся.

Василь присвистнул.

— Я не научусь за неделю, — пробормотал Берт, тяжело переводя дыхание. — Хоть с конём, хоть без. Нет способностей…

Он хотел добавить, что сил и желания тоже нет, но не добавил. Умом понимал, что ребята Михеля хотят ему добра. После того дня, когда Берт положил грязный берет в корзину с мёртвыми перьями, что-то изменилось. Внешне почти незаметно (вояки и так неплохо к нему относились), но на уровне ощущений — несомненно. Если бы случилась в эти дни ещё одна Последняя битва, Берта взяли бы наверняка. В чём дело, он понять не мог, просто принял как факт.

— Тебе надо выжить, дохляк, — в сотый или тысячный раз повторил инструктор. — Чтобы выжить, надо драться. В стойку.

Берт потянул воздух пополам с кровью сквозь стиснутые зубы. Получился всхлип. Ничего, губу и синяки Пети залечит за несколько минут.

— Стойте. — Василь поднялся. — Командир, он ритм не чувствует вообще. Дай-ка я попробую.

Вот Василь его ещё не бил. Берт истерично хихикнул. Какой ритм? У него выдрали половину органов чувств, он не чует полей ни живого, ни мёртвого, зрение урезано до куцего диапазона частот… Ритм. Святые ёжики, ритм ему.

Инструктор пожал плечами и отошёл. Скептически скрестил руки на груди.

— Ты музыку любишь? — неожиданно спросил Василь, накручивая на ухо длинный чёрный чуб.

— Да, — кивнул сбитый с толку Берт. — Люблю. В основном старую, догельской эпохи. Если не в лесу, то часто слушаю.

Он и современной раньше не брезговал, но от слуха тоже остались огрызки. Как раз, чтобы слушать старые мелодии и не чувствовать себя калекой. По меркам людей он самый обычный, нельзя забывать.

— А в лесу?

— Лес сам как музыка, там не надо.

Василь хмыкнул. Инструктор задрал лохматые брови.

— Добро. Давай последнюю связку заново, только на три счёта. Глаза можешь закрыть, легче будет. Слушай меня.

И Василь довольно мелодично замычал вальс.

Берт ещё раз вздохнул-всхлипнул, закрыл глаза и поднял к груди свинцовые руки. Устал, как говорит Пети, до усрачки. Почти невменяем. Триста раз заученная и триста раз проклятая связка. Выпад-блок-отход-выпад влево-пригнуться…

Раз-два-три… блок-отход-выпад… раз-два-три, вальс набирает силу, Василь уже не мычит, а напевает какие-то слова, Берт их слышит, но не может понять, это не на бабли, а на йорн знает каком, наверное, так могли разговаривать кружащие на ветру листья его любимого клёна… раз-два-отход… воздух вязкий, но в нём можно скользить, как по льду, рукам легче, хотя труднее, а Василь… выпад-два-три, увернуться-два-три… кажется, про лунный свет, пляшущий в лужах, он сам так умел совсем недавно, сейчас только плюхнется, как свинья… раз-два-вальс, больно, без разницы, выпад, выпад, вперёд, на два-три-плевать, что этого нет в связке…

— Хватит, — сказал инструктор и сжал кулак Берта чуть сильнее. — Вот теперь на сегодня точно хватит.

— Неплохой спарринг, как для дохляка, — ухмыльнулся Василь. Вальс истаивал на специальном покрытии мата.

Он спарринговал с инструктором? И цел остался?!

Берт тихонько ущипнул себя за бок. Больно, значит, не сон.

— Спасибо, Вась. Я не допёр. — Инструктор отпустил Берта и поскрёб затылок. Он казался непривычно озадаченным. — Завтра на девять, не опаздывай, малый. А то и пошли пожрём чего-нибудь.

В животе заурчало так отчаянно, что отнекиваться стало бесполезно. Василь зажал его под мышкой и повлёк в столовку. По пути Берт шутливо отпинывался, но гел только посмеивался, не замедляя шаг. А уже перед самым пунктом назначения инструктор проворчал: «Нечего дохлякам всяким…» и поймал Бертовы ноги. Так и внесли, бревном, под незлые подначки ужинавших вояк.

Берт не помнил, когда в последний раз был так счастлив. А завтра к девяти…

… явился Габриэль.

— Пора, — проскрежетал он.

— Ты сказал, что ещё неделя есть, — нехорошо сощурился инструктор. — Он ни йорна не готов, Габи. Он делает успехи, но иногда забывает, как ходить.

— Я ошибся. Недели у нас нет. Сегодня.

Берт мялся в дверях зала для занятий. Спорщики не то не замечали его, не то игнорировали. Никаких полей не требовалось чуять: воздух между Габи и инструктором уплотнился почти осязаемо. И даже слегка искрил.

— У вас этого времени — как дерьма в ифере, — в груди инструктора клокотала ярость. — Полный Институт этого времени. Я не могу отпустить недоломанного. Он сдохнет там. По дурному, ни за чих собачий.

— Неделя что-то изменит? — Габи изогнул атласную бровь.

— Да. У него начало получаться. Неделя, Габриэль.

Надежда, почти просьба. «Не надо, инструктор», — не сказал Берт, перестав дышать.

— Прости. Это не твой солдат.

Габи издевался, и инструктор понимал, что над ним издеваются. Багровые пятна медленно поползли по валунам скул.

— Он мой, если я его учу. Как любой из моих. И я сделаю из…

— Не трать время, Дани. Его и так мало. И не ешь столько чеснока.

Дани?

Багровые пятна на лице инструктора разлились весенней рекой.

— Ах ты!..

Берт наконец-то очнулся, стрелой сорвался с места, вклинился в узкий душный зазор между врагами. Повис на плечах инструктора до того, как тот…

— Не надо! — всё-таки выкрикнул. — Я готов, я полностью готов! Неделя ничего не значит!

Не помогло.

— Ах ты иудушка, — почти ласково прошипел инструктор непоправимое слово, глядя прямо в синие глаза Габриэля.

От страшного оскорбления начальник разведки Гелио посерел и оскалился. Но самообладания не потерял.

— Ты не знаешь, о чём говоришь, Дани.

— Это ты не знаешь, Габи. Бертран, — ровно сказал инструктор, цепко держа взглядом оппонента, а теперь уже и врага. — Тот берет был на голове человека, воина моей двадцать пятой Последней битвы. Всего лишь человек, но если бы не он, полегла бы вся моя дюжина, а не двое. Рогатые твари взлетели навстречу, никто не был готов. Кроме него. Мы не знали, как почтить, это ты догадался положить берет в усыпальницу, как равного нам. — Инструктор не был силён в речах, но сейчас не имело значения. — Не забывай, Берт. Всего лишь человек.

— До свидания, инструктор, — тихо сказал Берт, отступая к Габриэлю. Назвать эту гору мускулов и псевдостали мягким именем Дани казалось кощунством. — Не волнуйся за меня, прижмёт — всё вспомню. Ты хороший учитель.

— Не забывай, Берт, — эхом.

Берт кивнул, думая, что «иудушку» Габи точно не забудет. Бояться за кого-то оказалось хуже, чем за себя.

***

Единственное крыло весило тонну и тянуло всё время сворачивать направо.

Пети выпрямился. Надо, чёрт возьми, привыкнуть уже. Приглушённая тоска на несколько секунд стала острой иглой в памяти.

Руки машинально примяли защитное поле входа в лабораторию, снимая блок. Привычный и долгожданный запах древесных стружек, металла и машинного масла немного успокоил. В захватанной чашке Пети обнаружил вчерашний невыпитый кофе, обрадовался. Будто получил привет из недавнего прошлого, когда ещё пусть гипотетически, но можно было повернуть назад.

Пети обнял чашку ладонями, и через полминуты над глянцевой поверхностью жидкости закурился пар. Лёгкий зуд в обломке крыла. В маленьких бонусах полного гельского облика есть своя прелесть, но…

Резкая горечь перестоявшего кофе заставила его встряхнуться. Он не затем явился в Здание на ночь глядя.

Пети отодвинул от стены верстак, пробежал пальцами по открывшейся взгляду сенсорной панели. Серая стена стала мутно-стеклянной, а потом прояснилась внутренним светом, формируя изображение. В проявившемся помещении не было окон, наверняка какой-то подвал. А где ещё хранить оборудование для хроносвязи внизу? Тусклый светильник, смутные тени — и знакомое лицо.

— Привет, Штеф. — Губы сами по себе расплылись в улыбку. Пети соскучился. — Как поживаешь?

— Уф, — выдохнул человек с той стороны экрана, — ты прям как почуял, Пети. Такой день паскудный… А на тебя посмотрел — уже легче.

Ангел Штефан был красив, смугл и зеленоглаз. Простая белая рубашка оттеняла гармоничные черты породистого лица. Он тоже улыбался.

— А что случилось? — Пети говорил почти непринуждённо, с претензией на иронию. — Опять воду отключили?

— И воду, и электричество, — устало вздохнул Штефан, не замечая попытки пошутить. — Уже неделю хлеб по карточкам. Это не метеорит, но сильно выматывает. И их, и меня. Это финальная, Пети.

— Так скоро?

— Да. Йорны срочно тянут всё — недра, воду, энергию. Даже не брезгуют древесиной, представляешь? Большой пылесос включился.

Пети сжал кулаки. День, когда он понял суть Большой войны, случился давно, но так трудно помнить об этом постоянно… Гелы поступают так же, только медленнее, растягивая истощение ветвей как можно дольше. Жаль, что не из сострадания, просто так более рационально. И можно грабить не только материальные ресурсы, но и интеллектуальные. Габриэль на этот счёт большой спец. Лицемерие и фальшь. Если прижмёт, всю гуманность как рукой снимет.

Да и йорны форсируют неспроста, не полные же идиоты.

— Ты думаешь, причина в Паоле?

— Да. Почти уверен, Пети. Похоже на утечку, хотя не понимаю, кто мог… Но не исключаю и прорыв. Твой уже там?

— Там.

Пети старался держать лицо, но Штефан знал его с детской стаи. Знал в славе и в дерьме. Снаружи и изнутри. Его не обманешь. Зато можно не кривляться, притворяясь кем-то другим.

— Славный парень, да? — тихо спросил ангел, который сейчас рисковал жизнью каждый день, каждую минуту. Разведчик? Утешитель?

— Да. Очень.

От мыслей о Берте стянуло сердце. Пети изо всех сил старался не привязываться, но это было заведомо невозможно. Щенячий взгляд серо-голубых глаз, тихое упрямое достоинство, крепчайший внутренний стержень при внешней покорности и даже вялости. «Я вернусь, Пети, — сказал он сегодня днём. — Обязательно. Если сможешь, не позволь Повелителю мух достать инструктора». Бескрылый гел был в тот миг больше человеком, чем рождённый в любой из ветвей.

— Другой бы не подошёл, ты знаешь.

— Да. Но всё равно больно, ты тоже знаешь. Тебе когда обратно?

Штефан передёрнул плечами.

— Когда никому уже не смогу помочь. Месяц или два.

— Не пропусти момент, пожалуйста. А то я тебя знаю, пижона. Не дожидайся схлопывания, ты нужен мне здесь.

Штефан выразительно фыркнул и отключил связь.

Пети задвинул верстак на место. Попытался стряхнуть несуществующий рюкзак, ругнулся, вспомнив, что это всего лишь чёртово крыло, которое больше нельзя снять никогда. А ведь когда-то именно рюкзак за плечами помогал ему привыкнуть к голой спине… Проклятие и благословение, начало и конец.

Пети машинально вылил остатки кофе, вымыл чашку. Город за окном наливался нежным ночным сиянием. Заработала подсветка памятника Джонасу — и Становитель будто бы воспарил над аллеей, раскинув могучие крылья. Красиво. Пети невольно повёл оставшимся крылом и устроился на подоконнике. Он любил Гелио, но живым себя чувствовал только среди людей.

Нельзя раскисать. Один — это всегда меньше, чем все. Три тысячи человек прошли через Трещину за пятьсот лет. Если сперва действительно пытались что-то сделать, то последние пару веков дело катилось сугубо по инерции. Без цели и смысла. Даже если назвать людей иферами, то один — это обязательно меньше, чем три тысячи. А ведь на самом деле гибнущих — миллиарды, и гелов в том числе. А если он прав ещё и по поводу «синдрома четвёртого греха»…

Пети прижал горячий лоб к стеклу. Он теперь жалел, что не рассказал Берту всей правды глаза в глаза. Парень бы всё понял правильно почти наверняка, несмотря на юность. Но почти — это слишком много. На риск не осталось времени.

Рациональные доводы не помогали. Из головы никак не шёл Берт — нелепый, растерянный и решительный одновременно. Угловатая фигурка в шаге от Трещины. Такой… маленький…

Пети перестал сопротивляться. Игла памяти раскалилась добела.

*

— Да помню я, помню, — покорно вздыхал Берт. Большую сумку он то и дело забрасывал на плечо, а она, зараза, всё норовила сползти и наподдать хозяину под колено. — Три этапа, чего сложного-то?..

В транспортном стоял непрерывный шум — куда громче обычного. Техники, бестолочи этакие, больше мешали друг другу, чем делали что-то полезное. Иногда доносился откуда-то мерзкий голос Габриэля, и Берт каждый раз вздрагивал. Переживал за Даниила, хотя сто раз Пети сказал, что проглотит Габи «иудушку», никуда не денется. С вояками заводиться себе дороже. Разные ведомства опять же, Михель вмешательства не потерпит, он к власти страшно ревнив.

— Первый этап? — потребовал Пети, чтобы отвлечь подопечного от бессмысленных волнений.

— Инициирование вокабуляцией, — бойко протараторил Берт. — В течение нескольких часов — восстановление биополя и органов чувств.

— Второй?

— Инициирование трансформацией собственного поля по заданному контуру. Восстановление большинства физических возможностей гела, активация зародышей крыльев и — частично — солярного контура.

— Риски?

— Физическое же истощение в случае неосторожного расхода энергоресурса.

— Молодец. Кушать надо хорошо. И третий, завершающий?

— Полное восстановление облика. При отсутствии акупунктурного инициирования начинается самопроизвольно через три-семь дней.

— Риски?

— Высокая уязвимость в процессе трансформации из-за расхода энергии на модификацию.

— Что в переводе на приличный бабли означает…

— Отсидеться в тихом месте, пока не отрастут крылья.

— Умница, — расплылся Пети, игнорируя скребущих по душе кошек. — Всё верно.

— Пети, ну не совсем же я дебил. И вообще. С большой вероятностью на Паоле пусто. Я смотрел статистику и…

Сумка таки улучила момент и ляпнулась на пол.

— Берти, засунь статистику в дупло своего любимого дуба, — посоветовал Пети. — Человеческая живучесть гораздо выше расчётной, а Лью дурень.

Берт сперва насупился, а потом засмеялся.

— Ты прав, — сказал он, в очередной раз водрузив поклажу на место. — Раз я сам до сих пор не сдох от всех ваших экспериментов, значит, живучесть неслабая.

Пети суеверно скрестил пальцы.

— Берт, готовность ноль! — заскрежетал из динамика Габриэль. — Персонал, по местам!

Суета сменила ритм, шум голосов утонул в нарастающем вое силовой установки. Пол завибрировал под ногами. Тяжеленные бакелитовые створки запорного устройства разъехались, открывая взглядам багрово-оранжевый ад. Привычный, прозаический, рабочий ад, совсем не страшный, если не подходить к краю.

— Я вернусь, Пети! — крикнул Берт, обернувшись на секунду. — Обязательно! Если сможешь, не позволь Повелителю мух достать инструктора!

И шагнул в Трещину.

Глава 11. Чем дальше в лес

Но есть одна. Она умна,

Мила, добра и прочее.

И чья вина, что мне она

Куда милей, чем прочие! Роберт Бёрнс

Паола

Щека Айрин напоминала помидор — красный, лоснящийся бок выпирал даже какими-то дольками. И это с учётом примочки и гельского антигистаминного.

— Понесло ж тебя, — в очередной раз проворчал Берт, меняя подсохшую тряпочку на мокрую.

— Не зуди, — огрызнулась Айрин, морщась. — И без тебя…

Ей захотелось мёда. Она увидела насекомое, похожее на пчелу. То есть сначала увидела — а потом захотелось. Пока Берт разводил костёр, ставил палатку, кипятил воду и занимался другими хозяйственными делами, она проследила за предполагаемой медоносицей до самого гнезда. Дальше везение кончилось. Пчёлы были против делёжки, и их было больше. Гораздо больше. К счастью, Айрин очень быстро бегает, а пчёлы не любят далеко летать на закате. Всего-то три или четыре укуса, легко отделалась. Ерунда.

Их путешествие длилось шестой день, и Берт не мог решить — счастлив он или несчастен. Именно так, без золотой середины. Он любил лес и Айрин — они были с ним здесь, были его полностью: всё внимание Айрин, вся благосклонность леса. Шёл бы и шёл, хоть всю жизнь, даже не человеческую, а гельскую. Пока идёшь, болтая на ходу и чутко прислушиваясь — кажется, что счастлив. Но стоит остановиться и задуматься — на плечи будто планета падает. Ни охнуть, ни вздохнуть.

Стёпочкин индикатор подталкивал их через лес то к югу, то к западу, дальше и дальше, уверенно помаргивая зелёным огоньком и сигналя оранжевым, если отклонялись от курса. Знаний Берта катастрофически не хватало даже на простую оценку — правда или неправда. Возможно или нет. Людям недоступны гельские технологии. Возлюбленный Айрин — человек. Время роста её ветви — примерно вторая половина двадцатого века, так понял Берт, боясь расспросить точнее. Рано, рано! О тёмной материи тогда знали максимум, что она есть, но это неточно. Ещё лет сто пятьдесят… Однако человеческий гений ставил в тупик Нудного Ника, сила человеческого духа восхищала инструктора, щедрость человеческой души навсегда сделала Пети ангелом. Что об этом может знать скромный работник отдела аналитической статистики? Меньше, чем ничего. В конце концов, люди выжили на Паоле, сумев обмануть кураторов и пронести с собой необходимые знания. Берту было больно думать, что скоро надо навсегда расстаться с Сэмом, Лизой, Стасом, Николя, Каринкой, Гришей… С теми, кто принял его в свой круг без всяких условий.

И с Айрин. Золотистой от солнца, пахнущей горячим деревом Айрин, спасшей ему жизнь просто потому, что люди так делают. С Айрин, которая не знает о настоящем Берте ничего и неохотно рассказывает о своём прошлом. Вроде бы дома осталась младшая сестра Энни, по которой Айрин скучает. Но у Энни давно своя жизнь, не факт, что она тоже скучает по старшей сестре. Вроде бы Айрин работала лаборантом в каком-то заштатном институте по исследованию влияния вливания на выливание. Кажется, там и познакомилась с непризнанным гением Стёпушкой. Не цельный рассказ — сложенные воедино обмолвки, обрывки фраз, намёки, даже выражение лица, всё шло в дело. Айрин была готова поделиться любой ежесекундной эмоцией, но становилась неприлично скупой на слова, если дело касалось прошлого. Может быть, боялась сглазить невозможное возвращение. Человеческие суеверия почти такие же загадочные, как и мотивации. Может, маловато в том прошлом было приятного, разве что Стёпочка. Как раз о нём могла говорить часами. И гений он, и раскрасавец, и вообще лапочка.

Берт, терпя гимны Стёпочке, втайне радовался такой скупости. Откровенность за откровенность, так ведь положено, а в его собственной придуманной жизни зияло слишком много дыр, которые экспромтом не залатать. Лжец и обманщик, Берт подолгу не мог заснуть, пытаясь придумать себя таким, каким бы понравился Айрин. Но усталость брала своё, и он проваливался в тревожный сон.

А утром опять надо было идти, и мучительная неопределённость отступала, давая место сиюминутным заботам и чистому, летнему, упоительному счастью. Даже когда кончились протоптанные тропы и карта известной местности, и идти стало труднее. Ничего, Берт не боялся леса. Шайки Ллойда он боялся гораздо сильнее. Вздрагивал от любого шороха, особенно когда пробелов на самодельной карте стало больше, чем прорисованных фрагментов. Но раз по этим местам люди до них вообще не ходили, то и бандиты — в том числе.

Берт считал, что пока им везёт.

— Ты никогда не рассказывала, как стала разведчицей, — сказал Берт, маскируя жгучее любопытство небрежными интонациями. — Что тебе предложили? Это секрет?

Положа руку на сердце, Берту было интереснее выяснить, что помешало Айрин быть с любимым и какое-такое условие она должна выполнить, чтобы воссоединение состоялось. Спрашивать в лоб стеснялся и робел, но чувствовал подвох. В конце концов, почему бы ненаглядному Стёпочке самому не сделать опасную работу, не поберечь любимую девушку? Призывать здравый смысл с каждым разом становилось всё труднее. Неприязнь к Стёпочке мешалась с тщательно подавляемой ревностью и какими-то чувствами, незнакомыми Берту.

— Н-нет, — ответила Айрин после секундного колебания. — Не секрет, кой там секрет. Другое дело, что кой-кто — а именно ты, Берти — ни пса не понял. Йорны ничего не предлагают. Хочешь жить — делай как сказано. А не делаешь — не будешь жить. Всё просто, как дверь без ручки, дорогуша. Почему они выбирают того или другого, я не знаю, и никто не знает. Типа взяло и в рогатую башку втемяшилось. И так всю жизнь живёшь, как пустое место, а потом приходит такой хозяин жизни, и говорит, что ты не просто пустое место, а ещё меньше.

— Вот сволочи, — невольно вырвалось у Берта. — Наши всё-таки чудо предлагают…

Но Айрин не поддержала.

— Падлы ещё большие, — фыркнула она. — Типа ты можешь отказаться, но кем будешь, если откажешься? Да, сдохнешь где-то на куличках хрен знает за чьи пряники, назад дороги нет, и не говори, сука, что тебя не предупредили, но как будешь дальше жить, если откажешься? Если дорогой тебе человек умрёт, потому что ты не захотел умирать? Шантаж и манипуляторство, вот как это называется.

От неожиданности Берт на пару минут потерял дар речи. Да как она вообще может сравнивать?!

— Когда я готовилась сюда, я малость узнала йорнов, Берти, — продолжала Айрин, пользуясь онемением приятеля. — Говорила с ними, жила среди них. Они… В общем, им тоже несладко. Они тоже выживают, как и люди. Можешь говорить, что я неправа, но я видела своими глазами. Гелы оставляют им крохи, они держатся стеной, чтобы выжить. Йорны жестоки с людьми, но и со своими — не меньше.

— Жестокость есть жестокость, — тихо сказал Берт. — Её нельзя оправдать. Тебе рассказали и показали только то, что выгодно, и…

— Посельчане — наши друзья, — перебила Айрин, тоже понизив голос, — они были к нам добры и милосердны. Но тот же Сэм выгонит на мороз любого, кто захочет жить не по его правилам.

— Правила общины — правила выживания. И…

— Йорны тоже хотят жить, Берти. И хотят остаться собой. Это преступление — быть собой?

Вопрос повис в воздухе, как низкое закатное солнце, чей свет был заметен только благодаря черноте теней.

— За чужой счёт — да, — тихо сказал Берт. — Йорны ничего не создают, только ищут способы отобрать.

Айрин отвернулась, дёрнув плечом, и он осёкся, замолчал.

… Тянулись, переплетаясь, ветви великого Древа. Зелёные, красные…

Слишком много противоречий. Слишком много на него одного.

Ужин прошёл в молчании, не враждебном, но каком-то отстранённом.

*

— Откуда это? — голос Айрин дрогнул. Она непривычно неуверенным движением взяла из жестяной миски коричневатый, пропитанный тягучим мёдом кусочек пчелиного воска и лизнула. Зажмурилась от удовольствия.

— Сменял, — коротко ответил Берт, любуясь девушкой. — На сахар. Ну, ещё из тех запасов.

Брови Айрин взлетели под короткую чёлку, а глаза распахнулись так широко, что заняли половину лица. Берт не выдержал, рассмеялся.

— У пчёл на рассвете что-то вроде поверки или армейского построения, — пояснил он. — Если затемно подобраться поближе к улью, то в эти минуты можно поживиться мёдом. Ясное дело, надо быстро и не жадничать.

— Но сахар взамен ты оставил?

— Обязательно.

Айрин запихала кусок соты за щеку, облизала сладкие губы.

— Спасибо, Берт. Это самое вкусное, что я когда-нибудь пробовала.

Берт, обхватив колени руками, смотрел, как она жуёт. Покусанная её щека уже почти не отличалась от уцелевшей, а неприятный осадок от вчерашней размолвки растворился без следа. Гелы и йорны казались персонажами старых сказок.

*

К полудню они вышли к реке. Лес неожиданно кончился — будто обрезало кромку огромным ножом. У Берта ёкнуло сердце: вдруг почему-то показалось, что сейчас, буквально ещё шаг — и обрыв. Но нет. Большая поляна перешла в пологий травянистый берег. Довольно широкая и медленная равнинная река чинно несла тёмную воду, похлюпывая в камышах мелкой волной.

— Хорошо-то как, божечки! — завопила Айрин, шлёпаясь в густую, едва начавшую желтеть траву. — Задрал меня уже твой лес, Берти!

Берт, улыбаясь, сел рядом с ней. В лесу ему было надёжнее, хотя последний суточный переход дался трудно. В лесу он забывал, что тело — чужое, ущербное, непослушное. Не думал об этом. Лесу что гел, что человек, что птаха малая — одна цена. Он всех прокормит и приютит, царственно не заметив расходов, но неосторожного погубит с таким же равнодушием.

Зато Айрин так радовалась…

— По воде звук хорошо расходится, — сказал Берт. — Давай потише, а?

— Параноик хренов, — фыркнула Айрин, гибко потягиваясь. — Нету тут никого. Жаб разве что распугаю. Не знаю как ты, а я — купаться. Неделю не мылась, коростой уже заросла вообще по брови.

Она вскочила на ноги, будто совсем не устала, потянула с себя верхнюю толстую рубаху.

— Не подглядывай, — сказала, не оборачиваясь.

Берт покраснел и быстро отвернулся.

— Или подглядывай, — хихикнула Айрин. — Мне пофигу. Я-то у тебя всё видела.

Берт слышал, как сброшенная одежда шуршит по траве. Голову словно магнитом тянуло в ту сторону. Не удержался, обернулся. Успел увидеть блеск влажной от пота смуглой кожи, удивительно гармоничную линию изгиба женского бока и хитрый, весёлый взгляд карих глаз поверх плеча. Айрин тоже обернулась, чтобы проверить — подглядывает или нет.

Айрин откровенно захохотала без всякого смущения, а Берт уткнул лицо в ладони, давясь стыдом и смехом. Девушка с визгом — куда там потише! — вбежала в воду, так что брызги долетели до Берта.

Берт чувствовал, как горят щёки, и — невероятное счастье. Может, он действительно параноик, и надо расслабиться, пока они одни в этом прекрасном мире.

Да, и не забыть нанести на карту последний переход и реку.

*

Мир улыбался самым приветливым образом. Речная, в меру прохладная вода смыла с Берта усталость и пыль, солнце согрело и высушило. Похлёбка из грибов, сушёного мяса и дикой моркови, обнаруженной тут же, на поляне, удалась. Берт гордился: взятые из посёлка припасы расходовались медленно, поскольку он, бывший гел, всегда находил что-нибудь съедобное в живой природе. Выучился-таки, не забыл ничего, не перепутал.

А на открытом пространстве и без лишних глаз наконец-то можно заняться делом.

— Это что за хрень? — Айрин бесцеремонно ткнула пальцем в уже собранный медный обод.

— Этой хренью мы ночью проверим, где находимся и куда движемся, — рассеянно ответил Берт, отводя её руку. — Древний прибор, надёжный, как каменный молоток. Астролябия называется.

Она присвистнула не то восхищённо, не то недоверчиво.

— А что, компаса мало? И Стёпиного индикатора?

— Мало, — вздохнул Берт. — Не то. Перед тем, как извести детали на сигнализацию, Стас и Гриша провели для меня кое-какие замеры, но честно предупредили, что точности приборов не хватит для однозначного ответа на мой вопрос.

— А что ты спрашивал? — Она села совсем рядом, блестя любопытными глазами.

— Паола — это Земля или нет. Астролябия, по идее, должна знать больше. По звёздному небу мы узнаем место и время. Судя по характеру флоры и фауны, это северное полушарие. Проекция лапок вот этого паучка на вот этот блин покажет… Да что за чёрт?..

Астролябия не собиралась. Отсутствовала половинка круговой шкалы с точной разметкой градусов, без которой вся конструкция упорно не желала складываться в единое целое.

Окончательно убедившись, что нужная деталь таки отсутствует, Берт вытряхнул свой вещмешок прямо на землю. Переворошил всё наличное барахло дважды, хотя солидный шмат металла — это не конфетный фантик и не иголка, не пропустишь и с одного раза.

Айрин принимала живейшее участие в поисках, то есть исправно путалась под руками.

— Да святые ж ёжики! — застонал Берт, от отчаянья встряхивая явно не содержащий меди свитер. — Куда эта штука могла…

Из свитера вылетел свёрнутый уголком лист бумаги. Айрин подхватила его на лету.

— «Привет, Берти, — с выражением прочитала, развернув. Берт не успел и моргнуть. — Это письмо ты найдёшь уже на Паоле, да и то, думаю, не сразу…» Это что, от твоей девчонки? — Она скользнула взглядом в низ послания. — Да нет, какой-то Пети подписался. Он что, твой…

Пети?! Берт опомнился и выхватил листок из рук подруги.

— А тебя не учили, что чужие письма читать неприлично?! — рявкнул. Больше от недоумения разорался, но вышло зло.

— Прости, — сказала Айрин и неожиданно покраснела.

Но прекрасный день уже успел испортиться. Бесполезные медяшки Берт запустил в кусты — не таскать же на горбу дурную тяжесть. Письмо при Айрин читать не хотел, сердился на неё и на Пети с его идиотской конспирацией.

— Да Земля это, — примирительно пробормотала Айрин и положила ладонь на рукав Бертовой рубашки. — Всё же знакомое, ты ж любому кустику название знаешь…

Берт передёрнул спиной, как недовольный кот, и отошёл к кромке воды. Но Айрин и не думала отставать. Не коснулась, а обняла за талию, прижалась к боку, извиняясь ещё и так.

— А может, и не Земля, — негромко сказала. — Стёпа говорил, что Грааль — это источник невероятной, просто-таки зашибенской силы. Кто его найдёт, сможет всё. Совсем всё. Там, где я жила, такого точно не было, иначе Стёпа бы нашёл обязательно.

— Он хочет власти над миром? — скептически задрал бровь Берт.

— Нет. Только свободы. Для себя и для меня.

Берт обхватил её плечи — надёжные, человеческие плечи, которые так или иначе придётся оставить.

— Пети — мой друг. Он был рядом, когда мне было очень плохо. Если в письме он о чём-то просит, то я постараюсь это сделать, даже если не существует никакого Грааля.

— Я с тобой, Берт. Грааль есть. Стёпа…

Берт зажал ей рот ладонью, не желая больше слушать про Стёпочку, и немедленно же за эту ладонь был укушен.

За следующие три минуты они успели немножко подраться (понарошку) и помириться (по-настоящему).

А потом они увидели Рыцаря, и о письме Берт забыл до утра.

Глава 12. К вопросу о равновесии сил

Идет к нему каждый, кому в этом мире досталось,

Кому от обид и от горестей невмоготу.

Он тонкой наждачною шкуркою снимет усталость

И бережно сложит надежду, и склеит мечту.

Приносят к нему ни на что не похожие части,

Приносят, и плачут, и все же с надеждой глядят,

И клеит из этих обломков он новое счастье,

Ворча добродушно заказчику: "Сам виноват!.." Игорь Жук

Гелио

Старая картина больше уродовала кабинет, чем украшала, но Габриэль предпочитал не слышать намёков посетителей. И откровенное фырканье тоже пропускал мимо ушей. Ему было необходимо видеть её каждый день.

На картине были нарисованы гел и йорн, но не настоящие.

Пародии.

Ряженые.

Два человека или ифера изображали гела и йорна. Они сражались на мечах слишком больших и толстых, чтобы быть настоящими. Ряженый в гела оделся в белый хитон, навязал на спину куцые белые крылышки, а на голову напялил странную конструкцию: к обручу крепился ещё один, потолще, выкрашенный золотой краской. Если смотреть издали и чуть прищурившись, то могло показаться, что золотой обруч парит над кудрявой головой. Тот, кто представлял йорна, затянулся в чёрное трико от шеи да пяток, а что не влезло в трико — кое-как вымазал сажей. Разумеется, на его голове торчали витые рожки, не то приклеенные к чёрным жёстким кудлам, не то пришпиленные таким же, как у псевдогела, обручем. Крыльев у «йорна» не наблюдалось, зато болтался привязанный к поясу верёвочный хвост. С кисточкой.

Мастерство художника вызывало некоторые сомнения, поскольку имелись вопросы к анатомии и перспективе. Но ему удалось передать выражение смертельной скуки на лицах обоих актёров.

Габриэль знал картину до последнего мазка, но всё равно пристально созерцал каждый день не менее пяти минут. Ритуалу было много лет. Гораздо больше, чем большинству живущих ныне гелов.

Сегодняшний день исключением не стал. Покачиваясь с пятки на мысок, начальник разведки Гелио созерцал ненастоящий бой, пыльные кулисы и дощатый настил нарисованной сцены.

По истечении обязательных пяти минут Габриэль включил коммуникатор, проверил систему тройной защиты канала связи, сходил к двери, проверив и там, и наконец-то набрал код.

— Приветствую владетельного Клео, — сказал он возникшей на экране рогатой, сине-чёрно-фиолетовой башке.

— Тебе тоже сдохнуть поскорее, Габи, — буркнул владетельный йорн. Его налобные чешуйки топорщились, что соответствовало наморщенному носу.

— Думаю, не дождётесь, — приветливо отозвался Габриэль. Он знал, что его голос неприятен слуху гелов, но слух йорнов эти частоты почти травмировали. — Вам есть, что рассказать по делу?

— Херня полная ваши теории, — рыкнул Клео. — Бьянка мертва. Но её маячок горел гораздо дольше остальных, так что продолжаем работать в том направлении.

К некоторой непоследовательности собеседника Габриэль давно привык, поэтому лишних вопросов задавать не стал. Только необходимый:

— А она успела?..

— Я тебе что, всевидящий? Она своё дело знает… знала, но гарантий не дам.

Габриэлю стоило труда не помянуть святых ёжиков. Но Клео нет смысла врать. Вроде бы. В любом случае, его слова проверить пока невозможно.

— Ладно, — сказал он, стараясь скрипеть посильнее и с удовольствием наблюдая, как Клео кривится почти по-человечески, — перейдём к проблемам мелким, но насущным.

***

Авессалом стар.

У гелов не считается дурным тоном спрашивать о возрасте, но Аве честно не помнит. Тысяча лет? Тысяча сто?.. Он самый старый гел на Гелио. Его называют Авессаломом-старшим, и второго такого нет.

Ум старого гела остёр, опыт бесценен, но на поддержание изношенного тела требуется много энергии. У Аве огромные крылья — до самой земли. Даже на лицо вживили перья: если не присматриваться, то на бороду похоже. Ему трудно ходить, но к двери подошёл сам, не использовал дистанционное управление дома.

— Проходи, шалопай, — ухмыльнулся Авессалом, пропуская Пети на широкую, залитую тёмно-розовым светом заходящего солнца веранду. — Рад тебя видеть. Я присяду, а ты сделай нам чай.

Он неторопливо опустился в плетёное кресло, застеленное шерстяным пледом. Пети знал, что стоять старику тоже непросто. Чай — это традиция, как и слова:

— Хоть кто-то в этом сраном городе умеет заваривать чай.

Они чаёвничали, болтая о пустяках. Только здесь Пети хоть на время переставали грызть тревога и неуверенность. Рядом с Авессаломом он чувствовал себя ребёнком, вечным учеником. По большому счёту, ему было плевать на уникальный опыт и колоссальные знания. Он просто любил старика с перьями на лице.

— Крыло покажи, — потребовал Аве после третьей чашки.

Пети покорно повернулся спиной и встал на колени рядом с креслом, чтобы учителю было удобно рассматривать.

Чуткие пальцы ощупали обрубок, перебрали мелкие перья. Что-то там подвигали. Пети мысленно поморщился: неприятно.

— Медленно, — недовольно сказал Аве. — Может, попробуем всё-таки подправить на уровне поглубже?.. Нет, страшно. Я уже говорил, что ты дурак, Пети?

Пети поднялся, отряхнул одежду.

— Говорил, — подтвердил охотно. — Если не ошибаюсь, сорок два раза, считая с этим.

Аве рассмеялся.

— Вся надежда на твоего Берта. Ты уверен, что он не струсит?

Пети прикусил губу. Он больше не пытался скрыть от старика тревогу.

— Он не струсит, Аве. Тот тест… я не говорил даже тебе… приспособляемость, интуиция и скорость реакции — не главное. Чувство долга и готовность к самопожертвованию. Ради этого, понимаешь?

— Умно, — кивнул Авессалом. — И?

— И теперь я боюсь, что чересчур не струсит.

Старик, кряхтя, потянулся за чайником — тот висел на подставке над огоньком свечи, грел пузатые бока. Тонкий аромат кедрового масла расходился от язычка пламени почти осязаемыми струйками.

— Если чувство долга, то не бойся, — сказал старик, грея ладони о круглобокую чашку — младшую сестрицу чайника. — Оно не даст ему погибнуть по-глупому. А прочее — судьба.

*

Хрустальный ночной воздух чуть подрагивал от звуков близкого леса. Дом Аве — на самом его краю. Город был отсюда виден, но далеко — россыпью притушенных искр. Смутный желтоватый свет пятнал стволы вековых сосен слева от декоративной ограды. Пети старался не смотреть налево. Там, совсем рядом, в чистом просторном доме, ходили живые мёртвые гелы. И он ничем не мог им помочь. Хотелось верить, что — пока.

Жертвы «симптома четвёртого греха» мало спят, им ничего не интересно, ничего не нужно. Бесцельно ходят или неподвижно сидят, забывают вовремя пить, орут, как резаные, если пытаться вывести их за порог больницы-пансионата. Им страшно снаружи, им хочется спрятаться от всего, а в первую очередь — от каких-либо решений, даже самых пустяковых. Выбор — чай или кофе? — может вызвать тяжелейшую истерику.

Сначала специалисты говорили, что это какой-то новый вид депрессии — откуда и пошло название синдрома. Потом уверяли, что это неведомый гормональный сбой, потом на очереди был скрытый генный дефект, неизвестный вирус, чёрт с помелом в ступе… Потом заметили, что мозг «четвёртых» меняется. Не отмирает, как решили было с перепугу, а меняется. Привычные уже симптомы оказались всего лишь первым этапом.

«Это не новая ступень эволюции, — сказал Авессалом-старший год назад. — Не слушай тех болтунов. Это деградация. Перерождение. Стремительное и едва ли обратимое. Процент «четвёртых» небольшой, но растёт с каждым годом и тенденции к снижению и даже к стабилизации нет. Пока рост линейный, но, боюсь, это только первый участок экспоненциальной кривой».

А сегодня еле выговорил перед прощанием: «Кажется, собрать их под одной крышей было большой ошибкой. В коллективе процесс перерождения идёт быстрее. Третьего дня мне доложили, что они опять гудели. Как и в первый раз, все одновременно и без видимой причины. Это рой, ты был прав. Ты мой последний и лучший ученик, Пети. Мы не должны допустить этого любой ценой».

Пети прибавил шаг, сосредоточившись на дыхании. Вечерняя свежесть и смолистый запах сосен делали воздух изысканным лакомством.

Последняя ветка, в которой он был ангелом и врачом муниципальной клиники, научила его ценить возможность просто дышать без хрипа. Жуткое было место. Пыль и боль, вот чего было там в избытке, а остального не хватало решительно. Ветка стремительно засыхала, и дежурные гелы спешно вытягивали остатки ещё на что-то годных ресурсов. Повседневный, бытовой кошмар въелся в Пети до костей. Невозможность выйти на улицу без респиратора. Дешёвый препарат йода к каждому завтраку: иллюзия борьбы с радиацией. Серые лица, жидкие волосы, синие тени под глазами, дикая детская смертность и, что самое страшное, принятие всего этого как единственной формы существования. Нормально, а чё там? Все так живут. Они не понимали, не знали, как может быть иначе. Бесконечные опухоли, с которыми к нему приходили, считались почти нормой. А что такого? У всех есть. А если нет, то, значит, не нашли пока. Особенно запомнилась юная девушка, почти ребёнок, у которой саркома выдавила глаз. Девчушка пришла, улыбаясь чуть виновато, и сказала, что до недавнего было ничего, нормально, а вдруг начало болеть. И пахнет как-то не очень, её парню не нравится. Пети считал, что неплохо обтесался, но был потрясён. Опухоль уже начала разлагаться, она не могла раньше не болеть. Сделал полный осмотр. Вместо желудка УЗИ показало какой-то дуршлаг. «А, это у меня с детства, — безмятежно сказала девочка. — Я привыкла. Ну ладно, поболит, если съешь не то, ну кровью посрёшь иногда. Привыкла». Фоновый уровень её привычной, ежедневной боли почти не изменился, когда саркома кинулась в рост и пустила метастазы. Организм начал подавать тревожные сигналы, скорее, от безнадёги. Всё, что Пети тогда смог сделать — отключить болевые рецепторы. «Ты довольно скоро умрёшь, — честно предупредил он. — Но болеть точно не будет. Держи специальный пластырь, заклеивай это безобразие, он заодно и запах уберёт». Девочка заклеила, радостно и искренне поблагодарила «классного доктора» и побежала на свидание к своему обонятельно чуткому парню. Почти полетела. Впервые за семнадцать лет у неё ничего не болело, а смерть… К её близости девочка тоже привыкла. Не сегодня же!

Глядя ей вслед, Пети окончательно решил, что вернётся в Гелио и попробует что-то изменить там, в золотом и голубом городе солнца. К тому времени он вполне сознавал, насколько гелы зависимы от ветвей Древа, но смотреть, как гибнет такая удивительная любовь к жизни, уже не мог. В тот день он принял ещё двадцать с чем-то пациентов. Тогда он ещё не вполне понимал, с чем имеет дело. Он и сейчас не всё понимал.

Дорога ровная, гладкая, со слабой подсветкой обочин — в Гелио других нет. В городе, особенно в центре, много дорог-траволаторов, но кому они нужны на окраине? Если лень идти или надо быстро, то берут кар. Пети было некуда спешить, а раздумьям ходьба способствует. Вот и шагал, привычно и размеренно, стараясь не гнуть спину под неравномерной тяжестью. Не отвлекаясь от невесёлых мыслей, сам не заметил, как пересёк черту города, машинально ступил на движущуюся ленту проспекта Звёздного Сияния. Ему ехать — почти в самый тупик линии. Хотя и не рекомендуется техникой безопасности, шёл по траволатору, с тоской понимая, что увидит тёмные окна своего пустого дома быстрее, чем мог бы, но не замедляясь.

Он спрыгнул с проспекта чуть дальше, проехав-пройдя лишние двадцать метров, и это спасло ему жизнь. Если бы соскочил вовремя, то прошёл бы между символическими столбиками ограды прямо, а не наискось, и натянутая тончайшая нить коснулась бы его груди напротив сердца, а не правого плеча. Человеку хватило бы и того, но Пети был всё-таки гелом.

Мощный электрический разряд швырнул его на землю. Руку скрутила судорога — от основания крыла до кончиков пальцев, — а потом он просто перестал её чувствовать. Холодная режущая боль ударила в рёбра и срикошетила по глазам, погасив тёплое свечение фонарей.

«Случайность, поломка энергоконтура дома, лежи спокойно, сейчас примчатся дежурные из обеспечения города», — шепнул гел в голове.

«Беги, идиот!» — рявкнул ангел.

Ангел победил по очкам. Ослеплённый, теперь уже не только однокрылый, но и однорукий, Пети перекатился на левый бок, чувствуя кожей очень горячее совсем рядом. Вонь горелого. Перья. Это воняют его горелые перья. Он оттолкнулся от раскалённой земли, вскочил на ноги. Направление потерял. К дому, от дома? Он побежал… поковылял наугад, лишь бы прочь от источника жара.

Слишком медленно. Вторая вспышка его добьёт.

Пети был на двух человеческих войнах, в него целились, в первый раз из ружья, второй — из автомата, он знал ощущение направленной смерти.

Не успеет. До последнего выстрела ещё пара секунд, на перезарядку, можно сделать только шаг или два, но останавливаться нельзя.

Непроглядная тьма сменилась пляской разноцветных пятен. Кажется, зрение возвращалось.

А вдруг…

Препятствие возникло неожиданно, Пети мог поклясться: хотя бы на шаг впереди должно быть чисто. Он ударился всем телом обо что-то твёрдое, потерял равновесие, но не упал, втиснутый в неизвестное препятствие неизвестной же силой. Потом его почти расплющило, и какое-то время он ничего не помнил.

*

— Ушёл, скотина такая, — хмуро сказал чубатый Василь, отряхивая на пороге чёрные от земли руки. — У него кар стоял метров за двадцать до твоего забора. Я нашёл след.

— Надо было не возиться со мной, а сразу… догонять… — хрипло проворчал Пети, медленно и осторожно укладываясь обратно на ложе, которое ни один приличный гел не назвал бы кроватью, хотя это была именно она.

Несмотря на замедленную регенерацию, видел Пети уже нормально, а к ушибленной разрядом руке постепенно возвращалась чувствительность. Армейцы не сильны в целительстве, но первую помощь оказывают чётко. Ну а дальше Пети уже сам.

— Наверное, — без особого сожаления пожал плечами Василь. — Но ты меня напугал, Петь. Белый был, что твой мрамор. И неясно — дышишь? не дышишь? Надо было скоренько принять меры.

— Гелы живучие… И вообще, твоим крыльям перепало сильнее.

Василь развернул упомянутые крылья, критически обозрел в стенном зеркале бурое пятно ожога на правом.

— Они ж армированные, чудик ты блажной, — сказал снисходительно. — Выдерживают прямой из плазмомёта.

Василь вдруг застыл, хмуря лоб, а потом заржал.

— Что такое? — Пети тоже невольно заулыбался.

— Та вот, — армеец утёр набежавшую в уголок глаза слезу, — в шестнадцать Последних Битв ходил, а ни разу не проверял, выдержит ли крыло прямой из плазмомёта. Тупо в голову не приходило. А дома вот взял и проверил. Ребятам расскажу, они оценят.

Улыбка на лице Пети застыла карнавальной маской.

«Гелио» и «опасно» — это антонимы в сознании любого гела. Здесь не запирают дверей, оградки вокруг домов символизируют границы личного пространства, а не защиту от внешней угрозы. Детские стаи бегают где хотят, задача куратора — просто знать, где они в данный момент, но ни в коем случае не ограничивать. Гелио — зона полного и абсолютного комфорта для любого гражданина. Кто угодно из них, окажись рядом с домом Пети этой ночью, просто не понял бы, что происходит. Не среагировал, стоял бы тем самым пресловутым Лотовым столпом, не в силах даже осознать, принять происходящее на его глазах. Любой, кроме тёртого ангела или армейца. Недаром же они отлично ладят. А кстати…

— А кстати, Василь, что ты здесь делал?

— Та инструктор просил узнать, как малый запустился, — хмыкнул Василь. — Я говорю, набери, мол, по комму, а он такой, не барин, ножки не оттопчешь. Не любит он, параноик, пользоваться Сетью без крайней нужды. А мне что? Однохренственно к девчонке своей ходил, заглянул вот на обратном пути.

— Вовремя заглянул, надо сказать. — Пети нервно сглотнул. Нападение в любой ветке, да где угодно ещё, он бы воспринял гораздо спокойнее, не в первый раз. Но дома… Нет, бред какой-то. Перья единственного крыла будут ещё долго напоминать о весёлой ночке вонью горелого.

— Ага, — не стал спорить Василь. — Кому ж ты так мозоль оттоптал, а?

Пети пожал плечами. Кто-то ждал его возле ловушки, чтобы добить наверняка. Конечно, лучше, если бы смерть наступила от «случайного сбоя энергоконтура». Даже сам Пети сперва на поломку и погрешил. Коснись он той нити грудью, временным параличом руки не отделался бы. И сигналка дежурным по городу оказалась неисправной, то есть быстро вытащить из комы не успели бы. Дом на отшибе даже по гельским меркам, соседи далеко, не услышат. Но неизвестный был готов и на откровенное убийство, которое ни с чем не спутаешь.

— Берт нормально отправился, — медленно проговорил Пети, чтобы увести разговор от вопросов, на которые не мог ответить. — Вам приветы переда…

Пети осёкся, поражённый странной мыслью.

Гелио перестал быть безопасным местом. А может, и не был никогда.

— …вал. И еще, Василь. Поберегите Дани.

Армеец вытаращил глаза:

— Та что он, маленький, или что?! Та он сам кого хошь…

— Я серьёзно. Думал, ерунда, но раз плазмомёт пошёл в дело в Гелио… — он многозначительно не договорил.

Василь захлопнул рот. Машинально накрутил чуб на ухо.

— Л-ладно, — выдал наконец. — Но если инструктор «бережение» заметит, я сразу скажу, чья это идея. Нехай тебе башку откручивает.

— Идёт. Поужинаешь со мной? Есть картошка, котлеты и салат какой-то.

Василь выразительно приподнял бровь.

Ну да, глупый вопрос. Армеец, который откажется пожрать — явно ненастоящий.

Глава 13. Нестабильность

И когда нам на головы шквал атак

(То с похмелья, а то спьяна),

Мы опять-таки знали:

За что и как,

И прикрыта была спина. Александр Галич

Паола

А ведь отец предупреждал. Говорил: «Когда-нибудь они пролезут сюда, Сэм. Это вопрос времени. И в данном случае оно не на нашей стороне». Но Сэм надеялся, что отец ошибается. Единственный раз в жизни — ошибается. Он понимал, что эта надежда — от безнадёжности, знал, видел, на что способны существа с крыльями и ему рассказывали, что могут те, другие, с рогами. Если они действительно найдут способ прорваться на Паолу, то община не выстоит и дня. Может, и не перебьют, но… Вечная невидимая табличка на груди: «Второй сорт. Уценка». Вечное унижение. Лучше бы перебили.

Встреча с Захарией Смитом навсегда изменила жизнь их семьи, перевернула вверх тормашками мир, полностью поменяла систему ценностей. До восьми лет Сэм боготворил футболистов высшей лиги, считал их чуть ли не небожителями. Читая записки отца, понял, что футбол — ерунда, просто игра, способ скоротать время с приятелями, поорать, ни о чём не думая. Ему всё ещё было восемь, когда он вдруг стал взрослым. И мама жива-здорова, и папа жив, просто далеко, а Сэм перестал быть ребёнком навсегда.

При ближнем знакомстве — после маминых похорон — голубоглазый Зак оказался неплохим парнем, ровно таким, каким его запомнил пока-ещё-ребёнок Сэм Петерсен. Ни на йоту не поменялся, даже пыль на башмаках, казалось, та же самая. Выслушал, без соплей пособолезновал потере. Без лишних кривляний согласился отправить к отцу, не стал делать вид, будто не знает, в чём дело, хотя Сэм этого сильно боялся. Не жалел, как маленького, не отговаривал, не сюсюкал, как тётя Катрин и дядя Фиц. Коротко рассказал про Большую Войну гелов и йорнов, про Паолу и разведку. Только раз переспросил, уверен ли Сэм в своём решении. Сэм ещё подумал, что в иных обстоятельствах не отказался бы от такого друга.

Гелио потряс юного Петерсена до глубины души. Конечно, ему показали не всё, но и увиденного хватило. Высоченные гелы с лицами неземной красоты и совершенными формами тел, с лучистыми очами, с крыльями, чьи мягчайшие перья так и хотелось погладить. Летящие линии зданий и мостов, башни, похожие на музыку, бесшумные кары, которые могли летать по небу, ездить по земле и плыть по воде. Кары просто стояли на обочинах дорог — бери, если надо, пользуйся. Пружинящая под босыми ногами трава, огромные парки, звери, гуляющие где захотят (или так казалось). Любая одежда, любая еда, какую пожелаешь, стоит только выбрать в синтезаторе. Бесплатное изобилие всего, объёмные интерактивные программы по телеку, в которых можно затусить самому. Рай, настоящий рай, куда лучше всего, что показывали в качестве светлого будущего фантастические фильмы.

Очарование эдема разбилось об одну-единственную фразу. В гигантском Здании, набитом чудесами, его представили специалисту по хронопереброскам. «К нам ещё один зелёный ифер, Меф!» — весело сказал златокудрый гел по имени Людвиг, легонько подталкивая подопечного в спину. Темнокожий Мефодий наградил весельчака хмурым взглядом и тот быстро осёкся, но слово — не воробей. Вылетело уже.

Ладно, «зелёного» Сэм был готов пропустить мимо ушей. Он действительно вырос тогда, семь лет назад, и понимал, что зелен, а на правду обижаться грех. Но интонация…

Так говорят о вещах. Или каких-нибудь лабораторных зверушках — крысах там или морских свинках. О расходном материале, одним словом. Второй сорт, почти мусор.

И ещё слово «ифер». Он больше ни разу не слышал этого слова на Гелио, скорее всего, оно не предназначалось для людей. Возможно, оно не несло негативного смысла, но Сэм совсем недавно изучал на школьном факультативе языки программирования. «If» — оператор ветвления. Некое действие, возможное, если…

Изображение-карту Древа ему показали в том же Здании, мельком, отделавшись каким-то невнятным комментарием. Отец потом объяснил. «Иферы» встали на своё место, как паззл в картину с Бруклинским мостом. Правда оказалась тяжелой и кислой на вкус. Сэм смирился с ней нескоро.

«Нам нужны свежие силы, — говорил отец, — но если появится хоть малейшая возможность закрыть Трещину — даже не думай, Сэм. Закрывай». Но если сам Джозайя не смог придумать, как это сделать, то какие шансы были у остальных?

По словам старожила Зандера, когда-то пробовали заложить Трещину камнями и брёвнами. Не помогло. Первый же переход просто вымел примитивную затычку. Частично испепелил, частично разбросал в радиусе метров пятидесяти. Больше не пробовали. Петерсен-старший посмеивался над наивностью предшественников, поминая какие-то несчётные мегаджоули, и Сэм посмеивался за компанию с отцом.

Сейчас отца рядом не было.

Сэм должен был решать без него.

Дежурные среагировали чётко: о том, что два йорна движутся к кладбищу, Сэму стало известно почти сразу. Примитивные рации на таком расстоянии работали хорошо, спасибо приятелям-физикам.

Да, всё сработало идеально.

Через три минуты все боеспособные члены общины собрались у восточной стороны частокола. Почти все мужчины и несколько женщин покрепче. С оружием, даже Гриша прихватил своё ружьё. Держал он его, правда, за ствол. И с такой брезгливой миной, будто грязную тряпку.

Сэм ободряюще улыбался, стараясь контролировать предательскую дрожь пальцев. От него, от лидера, ждали решения, а он понятия не имел, что делать. Любой вариант казался худшим. Солнце ползло к зениту, но казалось, что быстро темнеет.

— Или переговоры, или сразу стрелять, — негромко сказал Стас, выразительно оглаживая свою полупушку. Его мнение Сэм знал давно, и переговоры в этом мнении не фигурировали.

— Их всего двое, — с сомнением покачал головой Джек. — А нас, хвала господу, тридцать взрослых мужиков, не считая баб. А баб никак не считать нельзя, особенно когда они берутся за скалки.

Джек ухмыльнулся и потёр шею. Все знали, что данной загорелой шее всегда прилетает от пылкой рыжей Моники, если следопыт переберёт самогонки. Один раз не прилетело, так Джек три дня ходил грустный, думал, что подруга разлюбила. На четвёртый с горя напился, получил своё и успокоился.

В любой другой день на Джека посыпался бы вагон подколок. Сейчас никто даже не фыркнул.

— Может, имеет смысл выяснить, что им надо? — закончил мысль Николя. — Бабли-то они всяко понимают. Может, разойдёмся как-то?

— Не будут они выяснять и объяснять, — прошипел старый Зандер. — Это дьяволы, твари. Им что человека прихлопнуть, что муху. Плевать, чего им надо. Не подпускать к нашим домам любой ценой, вот что я скажу!

Майкл — потомок краснокожих индейцев — согласно угукнул.

Дорога к посёлку была видна как на ладони — пока пустая. Сэм вдруг подумал, что йорны наверняка двинулись в обход, и сейчас приближаются с другой стороны забора, там, где их никто не ждёт. Там, где собрались слабые. Дети… Том и Джози. Сердце замерло от острой вспышки страха. Две чёрные точки появились в поле зрения как раз в этот момент, очень кстати.

Йорны быстро приближались, даже не думая прятаться. Огромные и мощные, как танки. Таким темпом они будут под воротами минут через пять, тогда как человеку понадобилось бы не меньше двадцати.

— Страховидлы какие, — пробормотал рядом кто-то.

— А крылышки-то куценькие, — добавил Гриша, нервно облизнув губы. — Как у той, с которой Берт познакомился. Сэм, не молчи.

Тревога висела над их головами бетонным блоком.

Чтобы выиграть ещё несколько секунд без решения, Сэм вскинул к глазам бинокль. Заводской, хороший, не самодельный. Кто его принёс на Паолу, уже не помнили, но берегли со всем тщанием. Других-то нормальных не было.

Сэм едва не попятился. Случайно попавшее в фокус линз лицо… морда… нет, всё-таки лицо йорна приблизилось рывком, будто обнулилось расстояние. Жёлто-оранжевые глаза с овальным зрачком уставились прямо на Сэма, в упор. Длинные сизые губы сложились в ухмылку, удивительно человеческую.

Решение родилось из этой ухмылки.

— Стреляем, как только подойдут на огневую дистанцию, — процедил Сэм, удивляясь, откуда в его сугубо штатском мозгу взялась «огневая дистанция». Значит ли она вообще что-нибудь?

Но его поняли прекрасно. Заняли позиции у бойниц.

— По крыльям, — добавил Гриша, в кои-то веки не оспоривший приказ. — Бейте по крыльям. Их выбросило не больше часа назад, ещё не могло остыть до конца.

— Что — остыть? — удивился Зандер. — По бошкам завсегда надёжнее как-то.

Йорны как по команде перешли на бег, и препираться стало некогда.

— Целиться по крыльям! — гаркнул Сэм, мысленно молясь всем известным ему богам, чтобы корявые самострелы фирмы «Станислав, Фирс, чья-то мать и Ко» попали хоть куда-нибудь. Гришина теория казалась неубедительной, но даже куцые крылья точно больше голов.

Бежали йорны… Не бежали — мчались. Стремительными стелющимися скачками, почти опустившись на четвереньки. Дистанцию они проскочили в считанные доли секунды, и кто-то — не Сэм — едва успел скомандовать: «Огонь!»

Рявкнули ружья, но выстрелы не только не остановили йорнов, но и почти не замедлили. Видимо, их броня была рассчитана на куда более серьёзные нагрузки. Стрельба стала беспорядочной: не все заряжали одинаково быстро. У кого-то заклинило затвор, и к выстрелам добавилась отборная ругань.

Сэм успел заметить: там, где пули попадали в глянцево-чёрную гладь йорнских крыльев, коротко вспыхивало голубым. Гришка торжествующе скалился, он тоже заметил. Сэм ещё раз заорал, перекрывая шум:

— По крыльям! Стрелять только по крыльям!

Перед самым носом у стрелков йорны разделились, тёмными брызгами ударили в частокол слева и справа от ворот. Огромные брёвна, которые при установке еле-еле ворочали вчетвером, хрустнули, как ломающиеся зубы.

— Берегись! — голосом Зандера. — Мать иху!

Кто-то не успел отскочить, пыль, вопли… Йорны, что самое страшное, двигались абсолютно бесшумно, кричали люди. Соседи, друзья, почти семья, с которыми и голод, и засуха, и радость… Йорны не пользовались никаким оружием, зачем?

Сэм тоже орал и отступал вместе со всеми, и план летел к чертям, и только слабенький светящийся кант по краю крыльев неуязвимых тварей давал надежду.

— Стас, давай уже!

Последнее, больше ничего нет.

— Ложись!!!

Стас не воспользовался бабли — когда волновался, он всегда переходил на свой родной язык, но день был такой, когда понимают без слов. Попадали, как кегли.

Вместо самострела в ручищах Стаса масляно отблёскивал металлический раструб, присоединённый гофрированной трубой через насос к бочонку. Джек уже остервенело качал рычаг насоса. Отчаянно завоняло сивухой, и через миг из раструба полыхнуло струёй пламени. Огонь ударил в йорна с расстояния не больше трёх метров. Рогатый великан коротко взрыкнул, слишком медленно развернулся, сделал шаг к огнемётчику…

— Стой! Стас, назад! — звонко выкрикнул Гриша, размахивая руками. Ружьё он где-то посеял. — Все назад!!!

Огнемёт напоследок плюнул вспышкой в небо, стрелок послушно отступил. Кто смог — тоже.

Крылья йорна напоминали раскалённое стекло, пульсируя уже собственным, внутренним огнём. Он остановился, покачиваясь. Напарник двигался к нему, не разбирая дороги и тех, кто не успел с неё убраться. Снова Сэм поразился, насколько человеческим было его отчаянье. Второй понимал, что не успеет, но всё равно бежал, как бежал бы человек на выручку другу.

— Вы… — начал горящий йорн с некоторым недоумением. — Вы…

— Вельз, на землю! — от рёва второго заложило уши. Бесполезный совет.

Это было завораживающее зрелище. Сияние крыльев стало нестерпимо ярким, поползло по броневым пластинам струйками-стрелками, расчерчивая неведомую карту, по которой растрескалось мощное, по-своему красивое тело.

Йорн, которого звали Вельз, взорвался. Второй, имени которого так и не узнали, сдетонировал и разлетелся на куски без предварительного шоу.

Выжившие были слишком потрясены, чтобы кричать «Ура».

*

Трое погибших. Десяток раненых, из которых четверо — серьёзно. Разрушения построек некритичны, но значительны.

Сэм никак не мог поверить, что это всё случилось за минуты. Вот он смотрит в бинокль и принимает решение — пять минут, не больше — и вот Лиза мертва, Хольгер мёртв, Зандер… Молодожён Николя имеет все шансы отправиться на тот свет или доживать без ног — повреждён позвоночник. Джек получил по голове уже в самом конце: финальным взрывом принесло какое-то полено. Похоже, сотрясение. Многочисленные переломы и рваные раны от когтей — боже, пожалуйста, пусть никаких ядов! У Стаса ожоги рук и лица — не успели доделать термоизоляцию, — но это ерунда. Гришка отделался огромным синяком от колена до паха и ободранным боком.

Жертв могло быть гораздо больше, Сэм понимал. Возможно, йорны собирались преподать людишкам урок, показать, кто в доме хозяин, чьи в поле ананасы… Возможно, они не собирались убивать, но они не собирались и договариваться, уверенные в превосходстве.

Йорнов было всего двое. Их подвела банальная самонадеянность. Но в следующий раз они учтут ошибки. Не будут пижонить и подставляться под выстрелы, рисуясь неуязвимостью. И… они вернутся.

Бетси, уже почти мёртвая, прошептала: «Они на козликов похожи… Как жаль… Хорошо, что собаки нет… как бы без меня…»

*

— Дело в крыльях, — убеждённо сказал Гриша. По его ладони бегали муходроны, штук пять или шесть. Их ажурные полупрозрачные крылышки на солнце отблёскивали металлом.

Гришка — хулиган и редкостный умница — единственный на памяти Сэма, кто попал на Паолу связанным по рукам и ногам. Наверняка бы погиб, он ведь даже не пытался освободиться и спастись. Иногда Трещина активничала вхолостую, поэтому, если после вспышки никто не приходил тропой через кладбище, общинники не сильно дёргались. Проверяли Трещину планово, раз в неделю, и предыдущий рейд прошёл как раз накануне. Гришу нашёл Стас, прибывший парой дней позже. Принёс в посёлок — полумёртвого, обезвоженного, равнодушного ко всему и разочарованного во всём. Сидел с ним неделю, почти не отходил. Говорил о чём-то. Вытащил с того света, убедил попробовать пожить. А муходроны прибыли ещё через пару дней. Всей стаей, или что там есть у насекомых.

Петерсон-старший с огромным трудом разговорил белокурого парня, похожего на гела настолько, насколько это возможно для человека. «Я просто идиот, — рассказал Гриша. — Обычный, ничего особенного. Ну вычислил ангела, ну бывает. Сидел бы тихо, радовался тому, какой умный. Но не-е-ет, надо пойти, покрасоваться! Выпендриться, заявить о себе… Идиот. Как оказалось, любой человек, раскрывший ангела, отправляется на Паолу. Я не хотел. Какого чёрта? Там нет вирта и горячей воды. Я попробовал договориться с их главным, Габриэлем звать, поклялся отработать и молчать. Я создал по его заданию этих тварюшек… Даже подстраховался, настроил мушек на личное подчинение, это несложно… Помогло, думаете? Ни хрена, раз я здесь. А я почти поверил, что дело в шляпе… Мы для гелов — ничто. С ничтом не договариваются. Его используют и утилизируют».

Сэм тогда ещё подумал, что Паола — прекрасный способ избавляться от неудобных. Люди не вернутся, а гелов или йорнов этот мир убьёт. Сколько же таких, легально убитых, было за время освоения?.. Сколько из неудачных перебросок были запланированными? Грише, скорее всего, просто повезло: он попал сюда хотя бы не по кускам.

А муходноры стали для общины незаменимыми источниками энергии — летающими батарейками, которые слушались разгильдяя Гришку.

— Это удивительный материал, — в Гришином голосе сквозило благоговение. — Из него же сделаны перья для крыльев гелов. Это великолепный преобразователь солнечной энергии с КПД, близким к единице. Источник долгой-долгой жизни и возможностей, которые нам не снились.

— И он же — причина того, что йорны и гелы взрываются на Паоле, — поддержал друга Стас. — И те, и другие делают одну и ту же ошибку.

— Но… — попытался встрять Сэм, но ему не дали. Бессовестно перебили. На два голоса.

— Для переброски через Трещину объекту надо сообщить энное количество джоулей, — Стас назидательно поднял толстый палец. — А…

— … а фотоволокно впитывает их, как губка — воду, и когда переброска закончена…

— … попросту начинает отдавать обратно, излучать! Её слишком много, даже организмы с повышенной прочностью не выдерживают и…

— … И — бумц! — Гриша подпрыгнул. Мухи недовольно взлетели с его ладони и закружили под потолком. — Мои мушки пролетели Трещину спокойно, площадь их крыльев слишком мала для критического избытка. И та йорни продержалась так долго именно из-за своих маленьких крыльев, я уверен.

— Ребята, — наконец-то смог вставить слово Сэм. — Я не сомневаюсь, что вы умные до усрачки. Но гелы и йорны ломали головы над этой проблемой не одну сотню лет. Вы уверены, что все они были глупее вас?

Друзья переглянулись. Наверняка они не раз обсуждали вопрос между собой.

— Есть пара соображений, — протянул Стас. — Во-первых, для любого из них самая мысль расстаться с крыльями отвратительна. Всё равно что человеку предложили бы отрубить себе руки и вырвать глаза. Может быть этакий мысленный блок.

— А во-вторых?

— Во-вторых, — подхватил Гриша, — я не уверен, что они не додумались до того же, что и мы. Хотя бы кто-нибудь вполне мог, ты прав, Сэмми. Только кому-то очень значащему и при власти очень невыгодно, чтобы Паола стала проходным двором, и он изо всех сил тормозит научную мыслю соплеменников. Не спрашивай, почему так, откуда мне знать. Это всего лишь версии. Они, кстати, не объясняют, почему при переходе разряжаются аккумуляторы и почему Трещина не пропускает людей обратно. По идее это же обратный процесс, должен быть самопроизвольным…

— Не факт! — немедленно взвился Стас. — Сто раз говорил, что монотропные переходы…

— Цыц! — грозно сказал Сэм. — Про это потом поцапаетесь. Пока на повестке дня один вопрос. Раз одна йорни продержалась на Паоле достаточно долго, то скоро надо ждать других. Какие есть идеи?

*

Этот разговор состоялся неделю назад. Тогда же начали конструировать огнемёт, пожертвовав всеми запасами самогонки, которую в общине использовали как по прямому назначению, так и в качестве топлива. Никто не мог предположить, что времени на подготовку так мало.

— Надо искать Берта и Айрин, — сказал белый, как снятое молоко, Джек. На его виске запеклась кровь, но тёмные глаза блестели азартом. — Они знают больше, чем сказали. Особенно девчонка. Я верю, что она знает, как найти Грааль. Это наш последний шанс выжить людьми, а не рабами.

Предложение нельзя было считать логичным. Но оно было пока что единственным.

Глава 14. Рыцарь печального образа

Веселый рыцарь на коне

Скакал по дальней стороне,

Сердца смущая девам

Пленительным напевом.

Улингер, немецкая народная баллада

Паола

«Привет, Берти. Это письмо ты найдёшь уже на Паоле, да и то, думаю, не сразу. Прости за дурацкий способ связи, но ничего другого я не придумал. Видишь ли, я не доверяю Габи. Прискорбно, но факт».

*

— Где он взял лошадь, как ты думаешь? — прошептала Айрин в самое ухо. Щекотно.

Берт пожал плечами.

— Поймал, наверное, — ответил таким же невесомым шёпотом. — Где-нибудь далеко отсюда…

Если бы можно было поймать лошадь близко, рассудил он, то община уже владела бы собственной тягловой силой и транспортом.

Лошадь их выручила. И река. Ржание пропрыгало по воде раньше, чем на противоположном берегу появилась фигура всадника. Берт и Айрин как раз успели забросать травой потухшее кострище, похватать свои вещи и нырнуть в камыши. Явление рыцаря они наблюдали именно оттуда.

До правого берега было метров сто, может, чуть больше, к тому же был он, как положено, выше левого. Поэтому черты лица и прочие мелкие детали рассмотреть не удалось. Конь вороной, с белой звёздочкой во лбу. Всадник — кряжистый мужик, заросший чёрной, в масть коню, бородищей. Нечёсаные патлы собраны в хвост (почти такой же, как у коня, ага), штаны и рубаха, кажется, кожаные, а на плечах — плащ из серой косматой шкуры. Может, волчьей. Из того же материала сделано подобие седла. Ременные петли заменяли стремена. Берт подумал, что, наверное, быстро из таких стремян выпутаться не получится. Также нельзя было поручиться, чем являлся длинный узкий предмет, притороченный к самодельному седлу — мечом или просто палкой, но желания познакомиться накоротке предмет не вызывал.

Всадник ехал медленно, внимательно озираясь. Копыта вороного ступали по самому краю невысокого обрыва, и потревоженные комья земли время от времени плюхалась в воду. Нетрудно догадаться, что рыцарь издалека услышал вопли Айрин, и прибыл проверить лично. Берт и сам не мог понять, почему мысленно называет его рыцарем. Больше тот походил на слегка одичавшего бродягу.

*

«Ты никогда не спрашивал, как я потерял крыло. Очень деликатно с твоей стороны, но спросить стоило. Возможно, я бы ответил правду. Я отрубил его сам, когда вывалился из Трещины. За несколько секунд перехода я разгадал, почему гелы не выживают на Паоле. И что вся защита, которую я на себя наивно навертел — ерунда на постном масле. Знаешь, Берт, это очень страшно, когда кровь внутри становится огнём. Я не жалуюсь, напротив. Повезло, сообразил, сумел сделать. Рубить себе крыло даже очень острым предметом — удовольствие ниже среднего, да и неудобно до ёжиков, но я извернулся. И не столько хотел жить, сколько хотел донести до дома новое знание. Ладно, жить тоже хотел. Я ведь ангел, пыльная шкура. Знаю расценки.

К сожалению, далеко от Трещины я не смог отойти, побоялся, что потеряю сознание от боли и кровопотери. Побоялся, что слишком остыну, не хватит энергии на обратный путь. Зря боялся, для разгона и одного пера хватило бы, но откуда узнать? Но даже этих жалких минут и метров хватило, чтобы понять: на Паоле есть живые люди, которые убрали останки погибших йорнов и гелов. Я изо всех сил старался внушить тебе эту мысль. Надеюсь, ты был готов».

*

— А почему мы прячемся? — снова зашептала Айрин. Она по-прежнему была позади, дышала в затылок и чуточку в ухо.

— Потому, что он может быть опасным, — терпеливо пояснил Берт, немного сердясь на подругу, не понимающую очевидного.

— Ну ладно.

И на плечо Берта легла металлическая, холодная даже через рубашку тяжесть.

— Ты что…

— Мне он тоже не нравится. С психами церемониться не стоит. Не дёргайся, Берти, сейчас я его…

— Прекрати!.. — зашипел Берт, перехватывая ствол плазменного самострела, о существовании которого регулярно забывал.

— Не поймёшь тебя, — проворчала Айрин, но оружие убрала.

Рыцарь встрепенулся, остановил коня и заоглядывался с утроенным усердием. У него точно чуткий слух. Но он не определил источник шума. Или напротив, убедился, что шумят на том берегу, куда и откуда не добраться. Ещё через пару десятков секунд он тронул поводья и двинулся дальше.

— С этой твоей хреновиной, — сказала Айрин уже в голос, — мы можем ходить здесь, где захотим, и шуметь так громко, как в башку стрельнет. Ну, почти. Во всяком случае, дюжину полуголодных бандитов я бы из неё точно положила рядочком.

— Не можем, Айрин. Видишь ли, как только мы покажем, на что хреновина способна, нам придётся прятаться от всех. Всех-то не перестреляешь… И спать надо, и есть, и в кустики, прости за детали. И пока ты всё это — стрелять ни в чью башку не сможешь, а вот тебе из твоей же хреновины — запросто. Так что это на самый крайний случай.

Айрин скептически выгнула губу подковкой, но промолчала. Чудо, не иначе.

*

«Поделился, а как же. Язык бы себе откусил сейчас. Но тогда я не знал, сдохну или нет, а эта идея была навязчивой… Читал я как-то одну книгу. В ветке, конечно, у нас от таких давно избавились. Про гениального мастера, который всё хотел донести своему царю, что ружья нельзя чистить кирпичом… ладно, долго рассказывать. Я думал — просто жестокая сатира, а оказалось, что всё правда и под Луной ничего нового нет. Габриэль, конечно, хорошо держал себя в руках, но я ангел, понимаешь, Берт? Меня трудно обмануть, а Габи не успел спрятать глаза. Знал он о крыльях, и давно знал. Я ни разу не задумался до того — ну что стоило отправить на Паолу пару солярных батарей вместо обычных полислойных осмиевых элементов? Солнце-то там есть, можно же зарядить, если что? Оказывается, пытались и солярные, но они плавились, не достигая цели. Тоже ведь на фотоволокне. А если уменьшить площадь до приемлемой, то толку нет. Я потом нашёл засекреченный отчёт.

Но повторюсь, я и без отчёта всё понял сразу, по выражению лживой морды Габи. Поэтому о второй своей догадке промолчал».

*

— Ты заметил, он теперь мигает ярче, — рассеянно сказала Айрин, подсовывая приятелю под нос Стёпочкин прибор.

Берт не мог сказать точно, но поверил на слово. Состояние душевного раздрая, в котором он пребывал уже давно, сперва почти никак от этой новости не изменилось. Другое дело — письмо от Пети, о котором он думал, не переставая. Айрин деликатно не задавала вопросов, хотя Берт едва ли так хорошо прятал волнение.

— И что? — спросил он.

— Мы приближаемся, Берти. Наверное, уже недолго.

Берт не сразу понял смысл её слов. Потом торопливо развернул на ходу самодельную карту. Карта — грубая, рыхлая бумага кустарного производства, расчерченная Стасом и Джеком — уже изрядно протёрлась на сгибах, хотя выдали им новенькую копию. Составлять карту начал ещё покойный Джозайя, потом она постепенно разрасталась стараниями разведчиков. Берт не без гордости подумал, что тоже оставил на ней след. Из него был неважный картограф, тем более что некомплектная астролябия, на которую возлагалось немало надежд, осталась в приречных камышах и в трёх днях пути. Но кое-что и Берт мог сделать.

Вот посёлок — островок на редколесье. Трещина — красная точка на карте — севернее, точнее, северо-западнее. За посёлком лес сгущался, взбираясь на невысокую горную гряду, отлично видную из посёлка. Берт любил на неё смотреть. Длинным языком, ограниченным рекой, лес обходит общину с запада. Река щедро снабжает поселенцев грунтовыми водами (за частоколом целых два колодца) и многочисленными родниками. Довольно большой ручей, в котором Айрин лечила его от ожогов, стекает с горы и вьётся верёвочкой по кромке леса, мимо кладбища, а южнее посёлка идёт на сближение с рекой. Летом в ручье плюхается ребятня, Сэм даже хотел устроить запруду, но что-то не получилось, отложили до лучших времён.

Берт тряхнул головой. Некогда скучать по друзьям и вспоминать неважные сейчас детали.

Индикатор тёмной материи, или что он там улавливал, сразу повёл их с Айрин на юго-восток, через лес к реке. После встречи с рыцарем они какое-то время шли по левому берегу, но скоро он превратился в нечто непроходимое: вязко-болотистое, заваленное буреломом. Пришлось переправиться на бревне, благо сумка у Берта гельская, непромокаемая, а река медленная. Тем не менее, течением их немного отбросило назад. Но это как раз оказалось на руку — индикатор неожиданно развернул их в обратную сторону. По сухому и высокому правому берегу быстро наверстали. Идти, правда, было тревожно: лес начинался метрах в семистах от воды, а тут почти негде спрятаться, если что. И конный псих где-то неподалёку бродит. Айрин уверяла, что проблему Берт выдумал, но как-то притихла. Два дня напарники шли почти строго на север. Гора, у подножия которой примостилась Трещина, давала прекрасный ориентир. И…

— Я с утра походила туда-сюда, туда ярче всего, — Айрин взмахнула рукой, указывая направление.

Берт сверился с компасом. «Туда» было на северо-восток.

— Нам надо опять через реку, — вздохнул. — Мы просто дали солидного крюка и сейчас обойдём эту клятую гору, Айрин. Какого ёжика, а?

Он догадывался — какого, но побоялся запутаться во вранье, если начнёт объяснять.

*

«Эта догадка могла прийти только в горячечном бреду. Так, собственно, и было. Не знаю, видел ли ты во время перехода через Трещину поток света невероятной яркости? Я-то видел, но не уверен, что человеческое зрение способно его воспринять. Этот поток насыщает наши крылья фотоэнергией до критического предела. Но если есть поток, то должна быть и движущая его сила, некая разность потенциалов. Потом, когда я уже более-менее оклемался, мы с Штефом спорили до хрипа. То, к чему пришли… В общем, если мы с ним правы, то дела неважные. Большая Война начиналась как гонка за прошлым, ты знаешь. Кто сумеет перехватить самую раннюю точку, тот контролирует ствол Древа — нашу основную реальность, — тот может выращивать ветви ради поддержания мат. базы. Проигравшие могут разве что захватить готовое. Да-да, детский гипнокурс общих знаний. И в нём же говорят, почему не удалось продвинуться дальше, чем Бабилонская стройка: чем дальше от настоящего, тем больше сопротивление темпорального поля. Энергия, необходимая для его преодоления, разрушит Древо к чертям собачьим. Уничтожит нашу вселенную. Поэтому и живём, типа, спокойно. Даже если энергии будет достаточно, ни мы, ни йорны не решимся двинуть глубже, потому-то и точка — нулевая. Всё хорошо, всё стабильно, да? Выращивание ветвей нарушает баланс, но только на время. Разрушаясь, псевдореальности очень удачненько переходят в тёмную материю, вроде как не способную взаимодействовать с нашим веществом, и всё возвращается на круги своя. Красота, да?!

Берт, уже давно доказали, что тёмная материя-энергия входит в закон сохранения. За тысячу лет мы вырастили бог знает сколько ветвей. Куда делись последствия их разрушения? Никуда не девается, из ниоткуда не берётся, помнишь? Штеф сказал, что тёмная накапливается, вытесняя нашу материю-энергию, и чем дальше, тем быстрее. Нас может не стать. Трещина — это как прорвавший нарыв, попытка не пустить инфекцию внутрь организма. Паола — это не ветвь и не корень, а что-то вроде дупла, что ли. Древо пытается вылечить себя, но это поможет ненадолго. Единственный выход — полностью свернуть программы выращивания ветвей и жить за счёт ресурсов реального времени. Скромненько, зато долго.