Падшие. Начало (ЛП)

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

«Падшие: Начало» Тилли Коул

Смертельные добродетели # 0.5

Название: Тилли Коул, «Падшие: Начало»

Приквел серии «Смертельные добродетели»

Переводчик: Татьяна Соболь

Редактор: Татьяна Соболь

Вычитка: Татьяна Соболь

Аннотация

С самого начала...

Им говорили, что они зло.

Что они одержимы демонами.

Что по их венам бежит тьма.

Приют Невинных младенцев — это пристанище для осиротевших мальчиков, у которых не осталось никого и ничего в целом мире. За ними присматривают священники, они их учат и воспитывают в тесном церковно-семейном кругу.

Но не всех.

Семеро сирот — не обычные мальчики. Они привлекли внимание священников своей жестокостью и жаждой крови. Церковники понимают, что этих ребят притягивает тьма.

Да и сами священники — не обычные священники. Они — Бретрены, тайная секта, которая верит, что их божественная миссия — искать зло в их воспитанниках. Отыскать его, а затем изгнать.

Семеро мальчиков утратили Божью благодать. И Бретрены очистят их почерневшие души…

+18

(в книге присутствует нецензурная лексика и сцены сексуального характера)

Любое копирование без ссылки

на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Тем, кто понимает мою любовь к необычным историям

Глава первая

Бостон, Массачусетс

Приглушенный крик вырвал Джозефа из сна. На стене, эхом отдаваясь от голых стен приюта и школы Невинных младенцев, торопливо тикали массивные часы. (Невинные младенцы — святые мученики 14 000 младенцев, убитых царем Иродом в Вифлееме. Эпизод новозаветной истории, описанный в Евангелии от Матфея. — Прим. пер.) Джозеф открыл глаза, его пробуждение встретил знакомый покров темноты. Он поморгал, проясняя сознание. Вместе со сном во мраке растворилось лицо его матери.

До ушей мальчика снова донесся разбудивший его шум. Джозеф попытался сесть прямо, но тут что-то дернуло его за руку. В другом конце комнаты вспыхнула тусклая лампа, и когда из тени показалось лицо его младшего брата и повернулось к источнику очередного мучительного вопля, мальчик почувствовал, как сердце сдавили щупальца страха.

По венам Джозефа заструилась паника, застопориваясь, как смола. Он дёрнул рукой, и в нежную кожу его запястий тут же вонзились грубые волокна удерживающей его веревки.

— Джеймс, — прошептал Джозеф, тщетно пытаясь воззвать к тому хорошему, что, возможно, еще осталось в его брате.

Но по тому, как Джеймс, склонив набок голову, смотрел на него из другого конца комнаты, было ясно, что слова Джозефа не проникли сквозь мглу его брата — сквозь завладевшую Джеймсом кровавую мглу. Та самая жажда крови, что ещё в детстве проявлялась в виде эпизодических проблесков тлеющих угольков, теперь напоминала незатухающий костер безумия и неудержимой потребности причинять боль. Всепоглощающая кровавая мгла день за днем, год за годом овладевала сердцем и душой Джеймса, лишая его способности чувствовать, сострадать… и заботиться хоть о чем-то, кроме ненасытного зова тьмы, которая теперь контролировала все его сознание.

Зло. Это было зло. Некое зло, которое Джозеф не мог постичь и не имел понятия, откуда оно взялось. Зло, которое Джозеф пытался скрыть от всех, находящихся за пределами их комнаты. Защищая брата от любого, кто мог заподозрить, что с Джеймсом что-то не ладно, что он думает лишь о смерти, насилии и крови.

Всё всегда крутилось вокруг крови.

В жизни у Джозефа была одна цель — заботиться о Джеймсе. Кроме него у Джозефа ничего не осталось, не считая Иисуса и Бога.

— Джеймс, — снова прошептал Джозеф, на этот раз резче.

Но его мольба осталась без ответа. Джозеф беспомощно смотрел на то, как Джеймс двинулся от дальней стены в противоположный конец комнаты к сидящему на стуле мальчику. Из рук и ног мальчика, словно из живой игольницы торчали тонкие ножи.

Джозеф вздрогнул, вспомнив выражение лица брата всего минуту назад, когда тот сидел и смотрел на воткнутые в тело мальчика ножи. Джеймс, садист, любящий созерцать результаты своей работы. Взволнованные глаза Джозефа остановились на мишени брата. Мальчика связали веревками, а, чтобы заглушить крики, засунули ему в рот тряпку.

Люк.

Джозефа охватил страх. Люк, мальчик, который с восьми лет травил Джеймса. Который плевал Джеймсу под ноги, когда они проходили мимо. Который называл его неадекватом, готом, едва разговаривающим психопатом. Его насмешки никогда не прекращались. Джозеф не думал, что эти словесные пули попадали в цель… пока не нашел спрятанный у Джеймса под кроватью блокнот. Блокнот, в котором во всех подробностях было изображено то, что Джеймс хотел сотворить с Люком.

Связать его.

Порезать его плоть.

Пустить ему кровь.

Затем всю ее выпить.

— Это ведь только фантазии, да? — спросил Джозеф у Джеймса, когда тот вернулся после своего наказания.

Джозеф поднял рисунки. Бесчисленные страницы боли, отчаяния и жестокости.

Джеймс медленно подошел к Джозефу и провел рукой по раскрытой странице блокнота, осторожно пробежав кончиком пальца по карандашному рисунку перерезанного горла Люка.

— Это обещание, — без тени стыда в голосе сказал Джеймс. — Каждая страница — это то, что неминуемо ждёт Люка.

Джеймс наконец встретился взглядом со старшим братом.

— Просто я жду подходящего момента.

С этого дня Джозеф, опасаясь того, что может сотворить его младший брат, следил за тем, чтобы Люк никогда не приближался к Джеймсу. Потому что Джозеф верил каждому слову своего брата.

По правде говоря, Джозеф знал, что однажды, если его не остановить, Джеймс совершит нечто настолько ужасное, что уже не сможет оправиться.

Джозеф понятия не имел, как излечить Джеймса. Он не знал, как исцелить своего младшего брата от поселившейся у него в душе беды. Молился о чуде, которое, как он знал, никогда не произойдет.

Джеймс поднял другой нож, и у Джозефа бешено заколотилось сердце. Торс его брата был обнажен, на нем виднелись шрамы от часто наносимых себе увечий. Проступающие под кожей вены покрывали белые полосы. Вены, несущие кровь, которую так отчаянно жаждал Джеймс. Каждую ночь, оказавшись в безопасности их комнаты, он вскрывал их и слизывал сочащиеся капли, алыми ручейками стекавшие по его рукам.

Джозеф бился на кровати, пытаясь освободиться от верёвок, которыми, видимо, связал его Джеймс, пока он спал.

— Джеймс, послушай меня, — сказал Джозеф, беспомощно глядя на то, как его брат медленно вонзает нож Люку в плечо.

Люк чуть не упал вместе со стулом и заорал в свой кляп, но ткань заглушила его крик. Джеймс даже бровью не повёл. Когда он осторожно вытащил нож, и из плеча у Люка хлынула кровь, Джозефа замутило.

Одиннадцать. Вот сколько было Джеймсу. Всего одиннадцать лет, но думал он лишь о крови… даже хуже… лишь о том, чтобы ее пить.

Джеймс поднес клинок к лицу, и лампа осветила растекшуюся по ножу кровь. Джозеф замер, уже зная, что сейчас произойдёт. Он бросил взгляд на Люка и увидел, что мальчик испуганно уставился на его брата. Не сводя взгляда с Джеймса, Люк смотрел, как тот поднес нож ко рту и осторожно слизал кровь. От наслаждения Джеймс закрыл глаза.

«Словно Евхаристия, словно это красное вино, кровь и сама сущность Христа», —подумал Джозеф.

Только вот эта кровь не была добровольной жертвой. Она не предназначалась для спасения человечества, а являлась результатом греха, была жестоко отнята у другого, чтобы утолить прочную, ненормальную потребность.

— Джеймс, положи нож, — вновь попытался Джозеф.

Его голос был спокоен и тверд, но в нем чувствовался тот авторитет, который ему приходилось демонстрировать Джеймсу с тех пор, как много лет назад начала темнеть его душа. На этот раз Джеймс повернул голову в сторону брата. Встретившись взглядом со светло-голубыми глазами Джеймса, Джозеф затаил дыхание.

— Развяжи меня, Джеймс. Сейчас же. Развяжи меня, и мы сможем всё исправить.

Но Джозеф узнал этот отсутствующий взгляд. Узнал этот холодный изгиб губ Джеймса, ухмылку, говорившую о том, что обсуждать тут нечего.

Когда Джеймс повернулся к Люку и полоснул его ножом по животу, Джозеф рванул за веревку, страх и ужас лишили его последней надежды на то, что Джеймса можно остановить одними лишь словами. Не обращая внимания на боль, Джозеф изо всех сил вырывался из своих пут, пока не содрал себе кожу на запястье… но каким-то чудом веревка все же стала ослабевать.

Снова взглянув на Джеймса и Люка, Джозеф еле сдержал подступившую тошноту. Джеймс терзал кожу Люка, так нещадно его резал, что от открытых ран и кровавых пятен на его обнаженном теле практически не осталось живого места.

Сделав последний рывок, Джозеф освободился от веревки и вскочил с кровати. Он даже не взглянул на свое разодранное запястье — Люк так резко обмяк на стуле, что нож Джеймса вонзился в его правый бицепс.

Джозеф поскользнулся. Он быстро выпрямился и взглянул вниз. Его босые ступни были в крови… в крови Люка, которая теперь растекалась у его ног. Протянув руки, Джозеф повернулся к Джеймсу.

— Джеймс, послушай меня.

Джеймс вытащил нож из плеча Люка и слизал с лезвия теплую кровь.

— Джеймс, — настойчивее произнес Джозеф. — Хватит. Ты причинил ему достаточно боли. Пора остановиться. Ты уже отплатил ему. Такая месть выходит далеко за рамки словесных атак Люка.

Джеймс замер, затем перевел взгляд на старшего брата. Джозеф не опускал руки в знак того, что не хочет причинить ему никакого вреда. Зрачки Джеймса расширились, чернота затмила светло-голубые радужки. В коридоре послышались торопливые шаги. В груди Джозефа вспыхнула паника. Приближались священники. Они поняли, что в этой комнате что-то происходит. Должно быть, услышали крики Люка.

— Джеймс, — настойчиво прошептал он, не видя в глазах брата никаких признаков раскаяния.

На самом деле, в них только усилился прежний голод. Подавшись вперед, Джеймс провел рукой по изрезанному торсу Люка и вымазал ладонь в его крови. Джеймс скользнул ею по своей обнаженной груди, от чего его кожа окрасилась в алый цвет, затем по шее и лицу, покрывая себя, как второй кожей, доказательствами своей мести. Веки Джеймса затрепетали от удовольствия.

Из груди Люка вырвался мучительный стон, и он заерзал на стуле, но связанные запястья и лодыжки сковывали его движения. Джеймс резко повернулся в его сторону и на его красивом лице проступило дикое выражение. Джозеф всегда считал это величайшей из насмешек. Красота, скрывающая таящееся под ней зло.

Люк снова застонал, и Джеймс крепче сжал нож. Джозеф машинально встал на пути у Джеймса. Увидев, как в глазах Джеймса вспыхнула злоба, он нервно сглотнул. На самом деле то, что Джозеф являлся братом Джеймса, не имело никакого значения. Он не подпускал его к крови. К его добыче. К мечте, которую Джеймс так долго лелеял.

Джеймс бросился вперед и обхватил Джозефа за шею — предупреждение. Джозеф не сдавался — вызов. Яростно зарычав, Джеймс отшвырнул Джозефа на жёсткий каменный пол. По спине Джозефа разлился холод, и он понял, что это от растёкшейся по полу крови. Он не сопротивлялся. Когда железная хватка Джеймса перекрыла ему кислород, Джозеф заглянул в голубые глаза брата и попытался найти в них хоть какой-нибудь намёк на человечность. И ничего не обнаружил. Джеймс стиснул зубы, и Джозеф понял, что вот-вот потеряет сознание.

Хватка Джеймса усилилась, и Джозеф понял, на что сейчас смотрит Джеймс: на вздувшиеся у него на шее жилы. Большой палец Джеймса впился в выступающую вену. Но Джозеф не сводил взгляда с брата. Как наказала ему мать на смертном одре, он должен защищать Джеймса. Джозеф останавливал Джеймса всякий раз, когда тот был близок к тому, чтобы схватить или как-то причинить боль кому-нибудь из одноклассников, священников, прихожан церкви. Джозеф всегда оттаскивал Джеймса, не давая ему навредить ни в чем неповинным людям... не давая уничтожить остатки света, скрытые и затерянные где-то глубоко у него внутри.

За все те годы, что Джозеф пытался держать под контролем зло Джеймса, тот ни разу ему не навредил. Даже при его жажде крови что-то, какая-то врожденная братская связь, не давала Джеймсу зайти слишком далеко в своем возмездии за его вмешательство.

«Я должен верить, что эта связь и сейчас остановит его, и он не причинит мне вреда».

Дверь спальни распахнулась. Перед глазами Джозефа поплыли черные пятна, и впервые в жизни ему в голову пришла ужасающая мысль, что на этот раз Джеймс его убьет. Но не успела тьма окончательно его поглотить, как руки Джеймса оторвались от горла Джозефа. Джозеф закашлялся, хватая ртом воздух. Но ему нужно было добраться до Джеймса. Нужно было его защитить.

Джозеф перевернулся и приподнялся на руках. Но они из-под него выскользнули, и мальчик снова упал в кровь, от чего неловко заметался по полу. С другого конца комнаты донеслось знакомое рычание Джеймса. Когда Джозеф поднял глаза, Джеймса уже держал своей железной хваткой отец Брейди. Джеймс изо всех сил пытался высвободиться, но отец Брейди был слишком большим и сильным, чтобы Джеймс мог его одолеть.

В комнату вошел отец Куинн, и Джозеф замер. Священник бросил взгляд на сидящего на стуле Люка и лежащего на полу Джозефа. Джозеф мог только догадываться, что происходит у него в голове. Что он подумал, увидев окровавленных и раненых жертв Джеймса — Люка и Джозефа. Повернувшись к отцу Брейди, отец Куинн взмахом руки отдал ему безмолвный приказ. Отец Брейди выволок Джеймса из комнаты. Джеймс с дикими глазами рычал и брыкался, пытаясь высвободиться, его кожа и зубы были перепачканы кровью Люка.

— Нет, — прошептал Джозеф.

Он с трудом поднялся, то и дело поскальзываясь на крови. Мальчик попытался подбежать к двери, но отец Куинн его остановил, крепко схватив за руку. Священник кивнул в сторону стоящей у стены скамьи. Джозеф взглянул на отца Куинна, которого почитал в приюте Невинных младенцев выше всех остальных.

— Я должен его увидеть, — голос Джозефа казался хриплым и печальным. — Я ему нужен. Мне необходимо быть с ним. Он не знает, что поступил плохо. Он не поймет, что происходит.

— На скамью, Джозеф, — приказал отец Куинн.

Джозеф сделал, как он велел, хотя каждый шаг был настоящей битвой с самим собой — душа рвалась за Джеймсом. Но Джозеф никогда не перечил главным священникам.

Как только Джозеф сел на скамью, в комнату вошел отец Маккарти. Огненно-рыжий отец Маккарти был лет на двадцать моложе отца Куинна. В его присутствии Джозеф всегда чувствовал себя неловко. Казалось, в его голубых глазах таилось что-то темное и зловещее. Джозеф не знал, что именно, но интуиция подсказывала ему не доверять этому священнику.

По указанию отца Куинна отец Маккарти быстро развязал Люка и вынес его из комнаты. Отец Куинн закрыл дверь и сел на скамью рядом с Джозефом. В комнате воцарилась тишина, но тут Джозеф услышал донесшийся откуда-то яростный рык брата, и напрягся.

Его руки сжались в кулаки. Но он не ослушается отца Куинна. Для этого Джозеф слишком его уважал. Он зажмурился.

— Куда вы его отведете? Вы… вы ведь не сделаете ему больно?

Когда Джозеф открыл глаза, то увидел вокруг кровь. Кровь на полу, на стенах… Мальчик посмотрел вниз. Она была даже у него на руках. Джозеф взглянул на противоположную стену. В самом ее центре висело большое распятие — единственное украшение в комнате. Оно всегда было для Джозефа маяком мира. Символом того, что он ведёт благочестивую и праведную жизнь. Но тут Джозеф увидел стекающие по бронзовому лицу Иисуса брызги крови, и душа его ушла в пятки, а грудь наполнилась стыдом и ужасом. Святыню запятнала отнятая у Люка кровь.

Джозеф взглянул на отца Куинна. Священник прищурился и пристально посмотрел на руки Джозефа. На кровавое доказательство злодеяний Джеймса.

— Скажи мне, Джозеф. Ты по-прежнему намерен присоединиться к Церкви? Стать священником?

— Да, — ответил Джозеф.

Он говорил правду. Правда была единственной абсолютной ценностью в его жизни. Каждой клеточкой своего тела Джозеф хотел посвятить себя вере. Вверить свою жизнь Богу, Христу и Католической церкви, которая его взрастила… спасла. Он с шести лет знал, какой путь ему предстоит. Сейчас Джозефу было уже пятнадцать, и эта убежденность вместе с силой его веры только росла с каждым днём.

Отец Куинн кивнул, будто ждал такого ответа. Джозеф потер руки. Оставшаяся на них кровь Люка все еще была влажной.

— Он для тебя обуза.

Джозеф замер, бросив взгляд на отца Куинна. Сердце мальчика забилось быстрее, словно звонящие в бешеном ритме церковные колокола.

— Он мой брат.

Джозеф не мог ответить иначе. Для него не было ничего важнее брата. Кроме Джеймса у него ничего не осталось. Он должен его спасти.

Отец Куинн ласково положил руку на плечо Джозефа.

— Вот почему ты станешь замечательным священником. Тобой движет сострадание. Ты, вне всяких сомнений, послужишь Церкви своей верой в спасение мятежных душ.

Священник помолчал, словно обдумывая свои следующие слова.

— Но ты больше не обязан спасать Джеймса. В нем живет кое-что очень тёмное. Кое-что, к чему нужен особый подход. Подход, который тебе, мой мальчик, не знаком. Чтобы справиться с такими силами, у тебя нет ни надлежащего опыта, ни подготовки, — отец Куинн крепче прижал его к себе. — Я освобождаю тебя от бремени, которое ты на себя возложил. Тебе пора сосредоточиться на изучении теологии и церковных обязанностях.

В ушах у Джозефа зазвенело, все звуки заглушил страх. Он не мог отпустить Джеймса. Не мог.

— Что вы с ним сделаете? — в панике спросил Джозеф.

— Изолируем.

— Вы не…, — Джозеф помолчал. — Вы не станете привлекать полицию? За то, что он сделал с Люком?

Рука отца Куинна соскользнула с плеча Джозефа, унеся с собой тепло его утешения.

— Джозеф, это дело Церкви. Полиция не занимается болезнями души.

— Сколько времени он пробудет в изоляции?

Не ответив на вопрос Джозефа, отец Куинн поднялся на ноги.

— Пойдём, сынок. Тебе нужно смыть с себя кровь, и сегодня ты будешь спать в свободной комнате. Тут необходимо хорошенько убраться.

Джозеф сделал, как ему было сказано, но, приняв душ, снова пробрался в свою с Джеймсом комнату. Отец Куинн с остальными священниками настолько ему доверяли, что за ним не следили. Джозеф уставился на залившую комнату кровь. Картина была жуткая. Джозеф замер, и его мысли унеслись к тому моменту, когда он впервые увидел, как Джеймс порезал себе руку. Джозеф нашел брата в ванной. Зеркало над раковиной было разбито. Тянущаяся от нее струйка крови привела Джозефа к ванне. Джеймс спрятался за тонкой занавеской, но Джозеф различил знакомый силуэт. Дрожащими руками Джозеф отдернул занавеску. У Джозефа сжалось сердце, когда он вспомнил, каким предстал перед ним его младший брат. Восьмилетний мальчик с осколком стекла в руке… но не это больше всего испугало Джозефа. А то, что Джеймс порезал себе предплечье… и пил из раны собственную кровь.

Джеймс поднял голову, его зрачки были расширенными. Джеймса всегда что-то терзало. После того, как их мать умерла, и мальчиков отдали в приют Невинных младенцев, Джеймс не спал, почти не разговаривал. Его лицо всегда было непроницаемым. Джозеф знал, что его разум терзает какая-то темная сила, какое-то зло, начавшее сражение за его душу.

Но в тот момент, когда кровь окрасила зубы брата и алыми каплями потекла по его подбородку, Джозеф увидел на лице Джеймса то, чего не видел никогда прежде — покой. Удовольствие… сытость.

— Джеймс, — направляясь к ванне, прошептал Джозеф.

Он остановился, увидев пузырек на подобие тех, в которые священники наливали святую воду. Только он был наполнен не святой водой, а кровью. Кровью Джеймса. Опустив руку, Джеймс схватил пузырек и поднялся из ванны. Застыв, подобно величественным статуям святых в церкви Невинных младенцев, Джозеф смотрел на то, как Джеймс возвращается в их комнату. Джозеф последовал за ним, пытаясь понять, что его брат будет делать дальше. Он был напуган и в то же время зачарован. Но Джеймс не сделал ничего такого, что вселило бы в Джозефа страх. Все было как раз наоборот. Не обращая внимания на то, что кровь из его раны сочится на простыни, Джеймс прижал пузырёк к груди, закрыл глаза и в считанные минуты заснул.

У Джозефа бешено заколотилось сердце, когда он увидел, как во сне брат расслабился, и его лицо стало умиротворенным. Красивым. Он не помнил, сколько прошло времени, но, в конце концов, достал полотенце и занялся раной Джеймса. Его младший брат не проснулся. Даже промыв Джеймсу рану, Джозеф остался на кровати, присматривая за ним, словно ангелы из Библии.

Простое кровопускание подарило измученному разуму Джеймса временное облегчение. А пузырек у него на груди — сон.

И Джозеф понятия не имел, что ему со всем этим делать.

Джозеф моргнул и очнулся от воспоминаний. Эта комната… это не имело ничего общего тем, что случилось той ночью в ванной. Это было хуже. Гораздо хуже. Джозеф вспомнил лицо Джеймса, когда тот облизывал нож. Увиденный на лице брата экстаз. Его одержимость кровью усиливалась. Чем старше становился Джеймс, тем больше уходил в себя. Он отрастил и заострил себе ногти. Вскоре после этого его ногти увидел священник и заставил Джеймса их обрезать. День за днём он менялся. И не в лучшую сторону. Он скатывался в темноту, куда Джозеф не мог за ним последовать. И лишь в те моменты, когда брат спал с пузырьком своей крови, Джозефу казалось, что он видит остатки его непорочности.

Но пузырьков больше с ним не будет. Теперь его забрали Бог знает на сколько. У Джозефа сжалось сердце, когда он понял, что без них Джеймс никогда не заснет. Он разволнуется и еще больше уйдет в себя. Джозеф боялся, что к тому времени, как брат вернется, он уже будет потерян для него навсегда.

Не дав себе времени пожалеть о содеянном, Джозеф достал из ящика прикроватной тумбочки маленький пузырек со святой водой. Вылив благословенную жидкость, он опустился на пол и, стараясь не запачкаться, собрал во флакон немного крови Люка. Затем закрыл его крышкой и сунул в карман.

Кровь была еще теплой.

Джозеф закрыл глаза и прошептал молитву. О прощении за то, что поставил греховные потребности Джеймса выше правильных поступков. Джеймс был его слабостью. Его единственной слабостью. Во всем остальном Джозеф являлся идеальным будущим священником. Но не тогда, когда дело касалось брата. Его родной души. Пузырек с кровью Люка горел у него в кармане, обжигая его своей неправедностью. И все же Джозеф принял бы любую назначенную ему епитимью. Он знал, какое спокойствие обретет его брат, если они снова увидятся... и Джозеф стерпит это наказание. (Епитимья — вид церковного наказания для мирян в христианской Церкви; имеет значение нравственно-исправительной меры — Прим.пер.)

Джозеф сделал, как велел ему отец Куинн и пошел в свободную комнату. Но даже свернувшись калачиком на свежих простынях в чужой комнате и глядя на точно такое же висящее на стене распятие, он не мог уснуть. Вместо этого Джозеф то и дело вспоминал выражение глаз Джеймса, когда брат прижимал его к полу. Вспоминал и думал, победило ли наконец зло, душившее душу Джеймса, последнее оставшееся в ней добро? Потерял ли он брата, которого любил больше всех на свете?

Кутаясь в одеяло от холода, не имевшего никакого отношения к прохладному воздуху в комнате и зимнему ветру за высоким окном, он уставился на бронзовое распятие и прошептал:

— Пожалуйста, Господи, пожалуйста, спаси его. Искупи и прости его грехи. Прости мне мои. Просто пусть с ним все будет хорошо. Он — это всё, что у меня осталось.

Глава вторая

Как только ладан упал на угли, из кадила поднялся сладковатый дым. Джозеф уверенно держал в руках тяжелые цепи кадила, тихий лязг металла наполнял его сердце предвкушением. За деревянными дверями прихожане ждали начала мессы. Из-под дверей доносился приглушенный шепот собравшихся на воскресную службу людей.

Джозеф посмотрел на стоящих слева Пола и Мэтью. Все трое были любимыми алтарниками отца Куинна и готовились в будущем стать священниками. Сзади к ним подошёл отец Куинн, и Пол улыбнулся.

— Готовы, ребята? — спросил священник.

Алтарники кивнули, и деревянные двери открылись — началась месса. Как кадильщик и любимый алтарник отца Куинна, Джозеф должен был раскачивать кадильницу из стороны в сторону, чтобы из ее ажурного металлического корпуса струился сладкий фимиам и распространялся по нефу церкви Невинных младенцев. (Неф — в романских и готических храмах, а также в церквях стиля Возрождения, которые имеют в плане форму латинского креста, продолговатая часть здания, идущая от главных входных дверей до хора и покрытая сводами — Прим. пер.) С высоких расписанных потолков храма на грешных людей, стремящихся жить праведной жизнью, смотрели святые, заключенные в спасительные объятья архангелов.

Лилово-белые одежды алтарников наполняли сердца мальчиков радостью. Давали им место в этом мире. То, чего всегда не хватало детям-сиротам. В церкви Джозеф никогда не чувствовал себя лишним. Это был его дом. Его утешение. Его единственный настоящий дом.

Пока Джозеф шел к алтарю, его шаги эхом отдавались от стен церкви. Когда отец Куинн обратился к собравшимся и начал мессу, он отступил в сторону. Джозеф прислуживал отцу Куинну, держал освященный для причастия хлеб. Когда Пол подал отцу Куинну красное вино, у Джозефа свело живот. В причастии вино было кровью Христа. Но, глядя на полный графин, Джозеф видел лишь Джеймса.

Прошло целых три месяца. Три месяца Джеймс провел в изоляции. Три месяца Джозеф прожил без брата. С тех пор, как забрали Джеймса, он не сомкнул глаз. Вернувшись в их комнату, Джозеф каждую ночь вспоминал, как Джеймс колол ножом Люка и поглощал его кровь. Застывший у него на лице экстаз, когда он облизывал окровавленное лезвие. Джозефу не давали покоя мысли о том, как Джеймс справится без него. Не причинит ли он себе вреда. Отец Куинн ничего ему не сказал, и после того, как три недели назад его сурово отчитали за то, что он наконец поинтересовался местонахождением Джеймса, Джозеф больше не осмеливался спрашивать.

Чье-то тихое покашливание выдернуло Джозефа из тяжких раздумий. Пытаясь избавиться от гнетущего беспокойства, он помотал головой. На него с упреком смотрел отец Куинн. Священник указал на хлеб, что был в руках у Джозефа. Джозеф быстро подошел к алтарю и протянул тарелку. В отсутствие Джеймса Джозеф часто допускал ошибки. Это была лишь одна из многих.

Остаток мессы прошел в тумане церковных гимнов, притч и молитв. Когда прихожане разошлись, Джозеф последовал за Полом и Мэтью в раздевалку, находящуюся в задней части церкви. Пол был того же возраста, что и Джозеф, но еще более спокойным по характеру. Мэтью был на два года старше и вскоре ему предстояла подготовка к посвящению под руководством отца Куинна. Джозеф нечасто встречал их в школе Невинных младенцев, но сблизился с ними, исполняя церковные обязанности.

Пол вышел из раздевалки, и Мэтью с Джозефом остались одни. Джозеф как раз вешал в шкаф свою одежду, когда Мэтью вдруг спросил:

— Это все из-за твоего брата?

Джозеф замер, его плечи напряглись. Мэтью подошел к скамье и встал рядом с ним. Джозеф повернулся к нему.

— Что из-за моего брата?

Мэтью бросил на него многозначительный взгляд. Джозеф вздохнул и проверил, нет ли у двери отца Куинна.

— Он занят с прихожанином. В ближайшее время он сюда не зайдёт.

Джозеф расстроенно опустил плечи.

— Мне не известно, где он. Я знаю, что он где-то в изоляции, но не знаю где, — Джозеф провел рукой по светлым вьющимся волосам. — Его нет уже слишком долго, а отец Куинн молчит. Мне ничего не говорят. Даже если с Джеймсом всё в порядке.

Казалось, вся надежда и бойцовый дух Джозефа испарились из его тела и выплеснулись на истертый деревянный пол. Раздевалки церкви резко контрастировали с пышным убранством нефа и алтаря. Комната была серой, мебель — старой. Со стены на мальчика смотрел портрет Марии, матери Иисуса. Этот портрет всегда дарил Джозефу чувство покоя. Напоминал ему о матери, которую он едва знал.

Сейчас эта картина напоминала ему о том, каким же несостоятельным сыном… братом он оказался. Он обещал матери, что будет заботиться о Джеймсе, защищать его, любить за них обоих. Теперь она в нем так разочаруется. Он позволил священникам забрать Джеймса. Им его не понять. Не понять его поведения. Джеймс открывался только Джозефу, да и то немного.

Джозефу была невыносима мысль о том, что его брат сейчас где-то совсем один, и ему страшно. Однако размышляя о Джеймсе, он поймал себя на том, что никогда не видел его испуганным. Джозефу казалось, что его младший брат вообще не чувствует страха. Не чувствует ничего, кроме ненасытной нечеловеческой жажды крови и мучительного желания причинять боль.

Мэтью придвинулся ближе. Его взгляд нервно скользнул по комнате, затем снова остановился на Джозефе.

— Пять лет назад мой сосед напал на священника.

— На какого священника? — быстро спросил Джозеф.

Мэтью наклонился к ему.

— На отца Брейди.

Мэтью не сводил глаз с двери, потом встал и убедился, что она закрыта. Он снова занял свое место на скамье и жестом пригласил Джозефа сесть рядом. Джозеф так и сделал. Мэтью наклонился к нему и нервно провел рукой по волосам.

— Все началось за несколько месяцев до этого. Кристофер — так его звали — начал вести себя странно. Я думал, он так реагирует на пребывание в детском доме и в нашей школе. Его исключили из системы патронатного воспитания. Он туда не вписался, поэтому его прислали сюда, в приют Невинных младенцев. Но ему нравилось себя резать.

Джозеф на мгновение перестал дышать.

«Как Джеймсу, — подумал он. — Совсем как Джеймсу».

— Кристофер был замкнутым, одиночкой, — Мэтью покачал головой. — Священникам это не понравилось. Он вел себя вызывающе, никогда не делал того, что ему велели. И за такое поведение его постоянно наказывали тяжелой работой. Потом у него начались приступы гнева.

Мэтью пожал плечами.

— Однажды к нам в комнату пришел отец Брейди, и Кристофер ни с того, ни с сего на него набросился.

— Что они с ним сделали? — прошептал Джозеф, чувствуя, как у него потеют ладони.

Мэтью вздохнул.

— В комнату пришли отцы Куинн, Брейди и Маккарти и увели его. Изолировали, — на последнем слове Мэтью показал пальцами воображаемые кавычки.

Джозеф сглотнул, нервы, словно пули, пронзали его мышцы.

— Сколько времени его не было?

Мэтью помолчал, потом прошептал:

— Он так и не вернулся.

У Джозефа в жилах мгновенно похолодела кровь.

«Он так и не вернулся…»

— Пять лет назад…, — еле слышно пробормотал Джозеф. В голосе мелькнуло недоверие, но как только до него дошел смысл сказанных Мэтью слов, у него ёкнуло сердце.

Мэтью ослабил ворот рясы. Затем снова взглянул на дверь.

— В детстве я слышал, как старшеклассники говорили о каком-то подземном сооружении к северу отсюда. По-видимому, эти земли тоже принадлежат церкви Невинных младенцев

— Где? — растерянно спросил Джозеф.

Он думал, что видел всю территорию школы и не помнил в том направлении никаких зданий. Там не было ничего, кроме деревьев и бескрайних зеленых полей. Приют Невинных младенцев был построен на принадлежащей Ватикану земле на окраине Бостона. Здание находилось в такой изоляции, насколько это вообще было возможно в городе. Джозеф всегда считал такое расположение просто идеальным. Никакого вмешательства со стороны внешнего мира, но в то же время, если им что-то понадобится, ко всему есть доступ.

Мэтью наклонился так близко, что Джозеф почувствовал слабый запах его геля для душа.

— Я слышал, что его называют Чистилищем.

У Джозефа перехватило дыхание.

— Что касается самого сооружения, то так его не видно.

— Что ты имеешь в виду?

— Я никогда не проверял, и у меня нет желания. Но ходят слухи, что тут есть несколько лестниц, ведущих к потайной двери. За ней расположен подземный ход в другое общежитие. Там и находится Чистилище.

Мэтью выпрямился, затем встал на ноги. С таким видом, будто это не он только что открыл Джозефу страшную тайну, Мэтью начал переодеваться из рясы в школьную форму.

Джозеф взглянул на свои руки. Они дрожали. Чистилище. Он не мог выбросить из головы это слово. Его знал каждый истинный католик. Место вечного страдания, где обитали души грешников, которые расплачивались там за свои грехи, прежде чем попасть в рай.

«Место вечного страдания… грешники расплачиваются за свои грехи…», — проносились у него в сознании обрывки лекций отца Куинна. Его слова кружили в голове у Джозефа, словно какая-то насмешка, а может, открытое предупреждение. Соглашение между священником и учеником о том, что если кто-нибудь из воспитанников приюта Невинных младенцев сойдет с праведного пути, то отправится в особое место для покаяния. И что натворил Джеймс, какие грехи он совершил… Что его ждёт?

Три месяца. Он исчез на три месяца, чтобы раскаяться в своих грехах.

Джозеф вскочил на ноги. Ему нужно было пошевеливаться. Каждой клеточкой своего тела он ощущал необходимость найти Джеймса. Найти это Чистилище. Заметив резкое движение Джозефа, Мэтью оглянулся.

— Будь осторожен, — предупредил он, ясно понимая, что собирается сделать Джозеф. — Если они заметят твой интерес, то ты можешь оказаться по другую сторону потайной двери.

Мэтью поймал взгляд Джозефа.

— Ты ведь не хочешь, чтобы тебя тоже сочли грешником?

Джозеф разглядывал Мэтью. На лице старшеклассника отражались беспокойство и тревога.

— Как? — прохрипел Джозеф. Затем откашлялся. — Как ты узнал об этом месте? Если это такая большая тайна?

— Один из ребят вернулся.

В груди Джозефа вспыхнула надежда. Но когда он посмотрел на Мэтью, эта надежда разбилась об измученное, отсутствующее выражение лица старшеклассника.

— Вернулся?

Мэтью, казалось, пришел в себя и кивнул.

— Да, вернулся. К тому же священником, что явилось полной неожиданностью. Но…

— Что?

— До того, как его забрали, я с ним знаком не был. Когда он пропал, я был совсем маленьким. Но после своего возвращения он стал моим преподавателем, — Мэтью покачал головой. — И мне он не нравился. В его глазах таилось что-то тёмное. Старшеклассники, которые когда-то с ним дружили, говорили, что он изменился. Странно себя вёл. От него становилось не по себе. Он долго здесь не задержался, потом снова исчез. Кто-то сказал, что его перевели в ирландскую церковь.

— Ты ведь никогда в это не верил, так? — заявил Джозеф.

— Понятия не имею, — пожал плечами Мэтью. — Насколько мне известно, вся эта хрень про Чистилище может быть просто местной байкой, выдуманной студентами, чтобы морочить головы новичкам. И на самом деле всех ребят, которые плохо себя ведут, просто забирают в неизвестную нам часть дома. Действительно изолируют. Наверное, так оно и есть. Нам позволено находиться только в четверти этого здания. Кто знает, что творится там, куда мы не ходим?

Но что-то необъяснимое, какая-то тяжесть глубоко внутри подсказывала Джозефу, что ему все равно необходимо отыскать это Чистилище. Если существует хотя бы малейший шанс, что это место действительно существует, что Джеймс находится там, то у него нет выбора.

Джозеф дождался, когда объявили отбой, погасили свет, затем встал с постели. Он оделся во всё черное и накинул на голову большой капюшон куртки. Его платиновые волосы были слишком заметны даже в кромешной тьме.

Джозеф на цыпочках подошел к двери и бесшумно повернул ручку. Когда дверь со скрипом отворилась, он оглядел длинный коридор общежития, и ему показалось, что сердце бьется где-то у него в горле. Убедившись, что все чисто, Джозеф прокрался по коридору и спустился по лестнице, ведущей к задней двери. Для уверенности сжимая в руке четки и безмолвно прося прощения за свое непослушание, он ввел на двери нужный код. Отец Куинн так доверял Джозефу, что сказал ему комбинацию цифр. При мысли о том, что он нарушает искренне оказанное ему доверие, мальчика охватило чувство вины.

Как только дверь открылась, в лицо Джозефу ударил порыв ветра. Он задохнулся, зимний холод лишил его дыхания и обжёг ему щеки. Джозеф надвинул капюшон пониже, пока не превратился в плавно растворившегося в ночи призрака. Он обхватил себя руками, пытаясь защититься от жуткого бостонского холода.

Придерживаясь темной, обсаженной деревьями тропинки, Джозеф пошел на север. Прищурив голубые глаза, он осматривался вокруг в поисках любого намёка на подземную лестницу или потайную дверь. Джозеф прошел четыре спортивных поля и вдруг встал как вкопанный от внезапного проблеска чего-то красного. Спрятавшись за деревьями, Джозеф увидел сквозь густую завесу тонких ветвей как словно из-под земли на четвереньках выполз какой-то незнакомый ему мальчик. Он был одет во все белое — в белые брюки и рубашку. Благодаря яркому лунному свету Джозеф смог хорошенько его разглядеть. Ноги мальчика были босыми и грязными. Его коротко подстриженные рыжие волосы, такие яркие, что резко выделялись на фоне его белой одежды, казались маяком во тьме. Мальчик с трудом встал на нетвёрдые ноги. Он чуть снова не упал и казался очень слабым. Когда мальчик поднял лицо к свету, Джозеф перестал дышать. Вся его кожа была в грязи и резаных ранах. Сквозь белую ткань одежды сочилась кровь. Джозеф порывисто вдохнул и инстинктивно шагнул вперед, чтобы ему помочь. Но вдруг из того же подземного входа, откуда появился мальчик, выскочил мужчина. Мужчина, которого Джозеф тут же узнал — отец Брейди. Джозеф не сомневался, что даже находись он сейчас у себя в комнате далеко за всеми этими полями, то всё равно услышал бы щелчок обрушившегося на мальчика кнута.

Джозеф вздрогнул, его ноги буквально приросли к земле, когда кнут взметнулся снова, и мальчик упал на четвереньки. Отец Брейди нанес ему еще три сильных удара по спине, и пальцы мальчика зарылись в грязь. От ударов ткань его рубашки порвалась надвое и съехала с обеих сторон от его тела, словно защищая его сердце. Джозеф мимоходом отметил, что куски ткани похожи на крылья ангела.

Но с очередным оглушительным щелчком кнута это видение очень быстро исчезло. С деревьев сорвались стаи ночных птиц и летучих мышей; на ветру закружили опавшие листья.

У Джозефа так быстро колотился пульс, что он засомневался, удастся ли ему выдержать такой бешеный ритм. Мальчик стоял на четвереньках и, опираясь на трясущиеся руки, пытался удержаться под натиском отца Брейди. Джозеф был в полном отчаянии от терзающей мальчика боли и от жестокого наказания, которому подвергал его священник. Потом мальчик поднял голову, и от выражения его лица у Джозефа похолодела кровь. Джозеф ожидал слез. Ожидал увидеть лицо, искаженное агонией и отчаянием. Вместо этого мальчик улыбался. Нет, мальчик смеялся. Его зеленые глаза светились весельем. Но Джозеф не находил в наказаниях отца Брейди ничего забавного. Мальчик закатил глаза, словно боль доставляла ему удовольствие. Джозеф зажмурился, пытаясь понять, что тут происходит, почему мальчик не просит отца Брейди прекратить. Почему он не раскаивается? Не ищет спасения?

— Брат. Остановись. Немедленно.

Джозеф открыл глаза, услышав строгий приказ… приказ, отданный голосом, который он узнал бы где угодно.

— Отец Куинн…, — произнес Джозеф так тихо, что даже Бог с трудом расслышал бы его шепот.

— Зайди внутрь. Сейчас же. И держи себя в руках, — приказал отец Куинн.

Отец Брейди рывком поднял мальчика с земли и, обхватив за шею, скрылся из виду. Отец Куинн внимательно огляделся по сторонам. Джозеф сильнее натянул капюшон и снова юркнул в толстый выдолбленный ствол болиголова. Джозеф не сводил глаз со священника, фактически ставшего ему отцом. По-видимому, убедившись в том, что посторонних поблизости нет, отец Куинн спустился по тайной лестнице, о которой рассказывал Мэтью.

Джозеф, наверное, больше часа простоял не шевелясь. Сердце его колотилось, лоб покрылся испариной. Дыхание было частым и прерывистым, а ноги буквально приросли к земле. Джозеф сомневался, что вообще сможет ходить. Мальчик… кнут… священники… отец Куинн.

Чистилище.

Это было Чистилище.

Все оказалось правдой.

Оно существовало на самом деле.

Отчаянно бьющееся сердце Джозефа оборвалось и разбилось вдребезги. Джеймс…Джеймс там. Джозеф чувствовал это каждой клеточкой своего существа.

«Что они с тобой делают?», — задумался он.

Неужели они причиняют ему такую боль? С такой жестокостью? Джозеф знал, что, как и тот рыжий мальчик, Джеймс никогда не покажет им свою боль, не покажет, что они имеют над ним власть. Он примет свое наказание точно так же. Только Джозеф знал, что его брат не будет смеяться. Его лицо останется невозмутимым. Равнодушным. Пустым, как и всегда… за исключением тех случаев, когда ему удавалось пролить кровь. Только тогда Джеймс проявлял хоть какие-то эмоции.

В груди Джозефа пылающим огнем вспыхнул неведомый доселе страх и стремительно понесся по венам, словно его кровь была чистым бензином. Ему необходимо вытащить оттуда Джеймса.

«Он так и не вернулся», — пронеслись у него в голове слова Мэтью.

Если попавшие сюда мальчики редко возвращались назад, то куда же они девались? В мозг Джозефу с силой римского копья вонзился вопрос. Вопрос настолько чудовищный, что ему даже не хотелось о нем думать — неужели они не возвращались в приют Невинных младенцев, потому что их не оставили в живых? Неужели их так называемые грехи, а значит, и души так и не получили прощенья?

Джозеф ухватился за шершавую кору дерева, чтобы найти хоть какую-то опору в захлестнувшем его потоке мыслей. В завываниях пронизывающе холодного ветра слышалось уханье сов. Джозеф не сводил глаз со входа в Чистилище. Когда на горизонте забрезжил рассвет, он сделал над собой усилие и вернулся в главное здание, а затем в свою комнату. Мальчик сел на край кровати и уставился на висящее на стене распятие. В первых лучах восходящего солнца, что пробивались из окна без занавесок, лик Христа засиял ещё ярче. Джозеф представил себе свою будущую жизнь, о которой так долго мечтал. Окончить школу Невинных младенцев, поступить в семинарию и посвятись себя Церкви. Служить обществу и жить полной и благочестивой жизнью.

Спокойной жизнью.

Но шли минуты, и все его мечты, казалось, растворялись в темноте; полотно его жизни вспыхнуло и с каждым новым языком пламени исчезало с лица земли. И на смену ему пришла новая судьба, больше похожая не на прекрасную мечту, а на кошмар.

«Позаботься о брате. Люби его за нас двоих».

Он должен спасти Джеймса. Должен до него добраться.

Для этого ему придется согрешить. Придется сойти со своего благочестивого пути.

Джозефу придется заработать себе место в Чистилище.

Глава третья

Вздрогнув, Джозеф открыл двери церкви Невинных младенцев. Был вечер вторника. В это время по вторникам священники собирались на собрание в служебном помещении церкви. Джозеф остановился на пороге и посмотрел на мраморный пол. Спрятанный у него в рясе нож казался ему неподъемно тяжелым. Заметив на стене изображение Девы Марии, он быстро отвел взгляд. Но это не помогло: Джозеф все равно чувствовал, как на него с потолка и витражей пристально смотрят святые, архангелы и апостолы, предостерегая его от того, что он задумал. На стоящее в центре распятие Джозеф не смел даже поднять глаза.

«Самопожертвование, — напомнил он себе. — Ради Джеймса. Я ему нужен. Я дал клятву его защищать. Клятву, которую должен выполнить. Дело не во мне».

Джозеф сделал свой последний, как он знал, свободный вдох. Затем досчитал до десяти и вошел в церковь. Глядя прямо перед собой, он решительно направился в служебное помещение. Джозеф не колебался ни секунды. Повернув ручку двери и не задумываясь о предстоящем грехе, он вытащил из-за пазухи нож Джеймса и бросился вперёд. Его шаги простучали по деревянному полу в направлении отца Куинна. Отец Куинн удивленно поднял голову, но, увидев, что к нему спешит Джозеф, тут же распахнул глаза. Похоже, только когда Джозеф вонзил нож в плечо отцу Куинну, кто-то из священников отреагировал.

«Они мне доверяли, — подумал он. — Они никогда не думали, что я так низко паду».

Джозеф понял, что теперь до самой смерти не забудет того ужасающего ощущения, когда лезвие вонзилось в плоть отца Куинна. Тошнотворное чувство, когда собственной рукой причиняешь боль, вред другому человеку. От накатившего приступа тошноты Джозеф чуть не рухнул на колени, но справился с собой и, выдернув нож, приготовился ударить вновь. Когда лезвие выскользнуло из плоти, мальчик увидел на металле кровь. Свидетельство того, что он предал Церковь, Бога и будущее, к которому так отчаянно стремился. Но как только Джозеф занес клинок для следующего удара, ему в запястье вцепилась чья-то сильная рука. Вцепилась так крепко, что Джозеф вскрикнул. Нож выскользнул у него из пальцев и со стуком упал на пол. Кто-то другой схватил его за горло, но Джозеф не сводил глаз с отца Куинна. С его любимого священника, его наставника, который теперь смотрел на Джозефа, как на исчадие ада.

У Джозефа запульсировала рука. Он стиснул зубы, чтобы сдержать мучительный крик, вызванный болью в запястье. Но он не мог отвести взгляда от отца Куинна. От текущей по его руке крови, от того, как красный цвет сливается с черной рубашкой. Отец Куинн поднялся на ноги и зажал ладонью рану. Когда он убрал руку, вся она была в крови. Отец Куинн встал перед Джозефом. Джозеф боролся с желанием рухнуть на колени и молить о прощении. Признаться и сказать, что все это ради Джеймса. Но ему нужно было сыграть свою роль. Если он хочет увидеть Джеймса, то должен довести дело до конца. Должен стать в их глазах беспросветным грешником.

— Джозеф, — произнёс отец Куинн.

Его голос был совершенно невыразительным, без всяких эмоций. Джозеф зыркнул на священника так, как научился, тренируясь у зеркала. Он представлял себе лицо Джеймса, когда тот был вне себя от ярости. И теперь просто скопировал этот злобный взгляд. Ноздри отца Куинна раздулись — единственный признак того, что его вообще хоть сколько-то волновало произошедшее.

Когда отец Куинн открыл рот, Джозеф плюнул ему в лицо. Слюна попала священнику на щеку и стекла по чисто выбритому лицу. Джозеф продолжал сверлить его взглядом, но внутри у него разрывалось сердце. Он оскорбил человека, которого уважал больше всех на свете.

Джозеф не видел слева от себя отца Маккарти. Он узнал, что священник там стоял, только когда тот ударил его по лицу. Голова Джозефа запрокинулась набок. Во рту появился металлический привкус крови.

«Это вполне оправданно», — подумал Джозеф.

Кровь за кровь. Расплата за причиненную боль.

Чьи-то грубые пальцы схватили его за подбородок и дернули вверх. Джозеф увидел каменный взгляд и плотно сжатые губы отца Куинна.

— Два грешника, рожденные от одних и тех же язычников, — произнес отец Куинн невозмутимо и размеренно… холодно.

В груди у Джозефа вспыхнула искра настоящего гнева. Его мать. Отец Куинн говорил о его матери. Язычница? Она была кем угодно, только не язычницей.

За все годы своего пребывания в приюте Невинных младенцев Джозеф в первый и единственный раз испытал к отцу Куинну что-то, помимо восхищения. В этот момент он побагровел от ярости. Огонь, разгоревшийся из-за оскорбительных слов священника, начал сжигать его изнутри.

— Ты похож на своего брата гораздо больше, чем я думал.

Отец Куинн взглянул на отца Брейди, который по-прежнему держал Джозефа своей железной хваткой.

— Заберите его.

Душа мальчика ушла в пятки. Ему было известно, куда его отведут. Он все спланировал. Сам этого хотел. Но от этого обрушившаяся на него волна страха не стала меньше. Отец Брейди с отцом Маккарти выволокли Джозефа из церкви и бросили на заднее сиденье внедорожника. Отец Брейди сел рядом с Джозефом, придавив его к сиденью за шею и скрутив за спиной руки. С губы Джозефа на черную кожу капала кровь. В машине было тихо, если не считать учащенного дыхания Джозефа и завывающего снаружи ветра. Вокруг сгустилась темнота. Джозеф услышал под колесами хруст гравия.

Затем они остановились.

Пока Джозефа вытаскивали с заднего сиденья, он смотрел во все глаза. Ветер трепал его рясу и обжигал рану на губе. Он обвел взглядом окружившую их темноту. Там была подземная лестница. Отец Брейди толкнул Джозефа на каменные ступени. Отец Маккарти уже стоял внизу у двери. В тишине, словно раскат грома, прогремел звук поворачивающегося замка.

Дверь со скрипом отворилась, и за ней показался тускло освещенный коридор. Всё также заломив Джозефу руки за спину, отец Брейди втолкнул его внутрь. Джозеф споткнулся, но, когда дверь за ними захлопнулась, выпрямился. Первое, что заметил Джозеф, это холод. От пронизывающего холода темного коридора у него заныли кости. Коридоры Чистилища представляли собой лабиринт. Джозеф попытался запомнить дорогу туда, куда его вели. Но из-за темноты и совершенно одинаковых стен и полов сделать это было невозможно.

Наконец они подошли к закрытой двери. Отец Маккарти её отпер, но, прежде чем открыть, ухмыльнулся отцу Брейди:

— Наконец-то полный комплект. И не припомню, когда такое случалось в последний раз.

Джозеф понятия не имел, что означают его слова. И у него не было времени над этим поразмыслить, потому что отец Брейди втолкнул его в открытую дверь. Джозеф рухнул на пол, ударившись щекой о жесткий бетон. Он скорее услышал, чем увидел, как за ним захлопнулась дверь. Щёлкнул замок, и в густой тишине эхом раздались удаляющиеся шаги отцов Маккарти и Брейди.

Джозеф лежал на полу, пытаясь осознать реальность случившегося. Руки скользили по бетону, на ладонях от стыда и греха выступил пот. Ему казалось, что его снедает чувство вины, ужас от того, что он сделал. Он видел лишь кровь на плече отца Куинна. Как это вообще могло нравиться Джеймсу? Как он может хотеть причинять людям боль? Хотеть пить их кровь?

Джозеф положил голову на холодный пол, радуясь разливающейся по его лицу боли, и тут вдруг кто-то произнёс:

— Кажется, он мертв. Я не слышал, чтобы он шевелился.

Джозеф замер. Его широко распахнутые глаза уставились в темную пустоту. Вокруг не было никакого источника света. Кто-то словно прочёл его мысли, и рядом зажглась лампа, немного разогнав кромешную тьму.

Стараясь не обращать внимания на бешено колотящийся пульс, Джозеф медленно повернулся. Подняв голову, он увидел кровати. Обстановку обычной комнаты в общежитии. На краю ближайшей койки сидел мальчик примерно одного с ним возраста. У него были серые глаза и светлые волосы, но не такие светлые, как у Джозефа. Он был одет во все белое — в белые брюки и белую рубашку. Ноги у него были босые. Совсем как…

— Нет. Не мертв. Жаль.

Джозеф посмотрел на противоположную кровать и удивленно распахнул глаза. Мальчик, которого он видел снаружи. На распростёртого на полу Джозефа смотрел мальчик с рыжими волосами и явной склонностью к боли. Он склонил голову и не сводил с него оценивающего взгляда своих зеленых глаз, словно дикий лев, разглядывающий свою без пяти минут жертву.

Джозеф поднялся на ноги. После удара отца Маккарти у него слегка кружилась голова. Но он расправил плечи и заставил себя оглядеть комнату. Ближе всего к нему находились блондин и рыжий, Джозеф стал всматриваться в лица остальных. Мальчик с каштановыми волосами и темно-карими глазами, затем другой — с черными волосами с голубыми глазами, за ним темноволосый мальчик с карими глазами, такими светлыми, что они казались нереально золотистыми. А потом…

У Джозефа из груди вырвался прерывистый вздох, и едва не подкосились ноги. На кровати в дальнем углу комнаты сидел Джеймс. Джеймс уставился на выкрашенную в серый цвет кирпичную стену и даже не оглянулся на Джозефа. Его лицо ровным счетом ничего не выражало, и на нем тоже была белая форма. Как на них на всех.

— Джеймс, — прохрипел Джозеф, и в его голосе послышалось облегчение. Но Джеймс даже бровью не повёл. — Джеймс.

Джозеф прошел мимо остальных, чтобы добраться до брата. Он уставился на Джеймса, но тот даже не пошевелился. Он никогда особенно не откликался, но сейчас все было совсем по-другому. Джозефа охватил страх.

— Джеймс?

— Теперь он Михаил.

Джозеф обернулся на голос. На кровати со скучающим выражением лица лежал рыжеволосый мальчик и с неприкрытым любопытством наблюдал за Джозефом. Джозеф испугался, что мальчик его раскусит.

— Что?

Рыжий скатился с постели и, поднявшись на ноги, указал на изголовье своей кровати. На приколоченной сверху доске было написано «Варахиил».

— Варахиил? — спросил Джозеф.

Рыжий ухмыльнулся. Ему было лет двенадцать, самое большее тринадцать.

— Сокращенно Вара.

Вара жестом показал на блондина с серыми глазами.

— Уриил.

Затем он махнул на темноволосого мальчика с карими глазами.

— Селафиил. Сокращенно Села.

Следующим был мальчик с черными волосами и голубыми глазами. Джозеф встретился с ним взглядом и замер. Отсюда ему было видно, что мальчик за одну руку прикован к кровати. Цепь казалась достаточно длинной, чтобы он мог передвигаться, но не далеко.

— Иегудиил, что, как всем нам кажется, хрен выговоришь. Поэтому все его зовут Дил. О, и не подходи к Дилу слишком близко, — Вара склонил набок голову, и его зеленые глаза засветились весельем. — Он любит набрасываться.

Вара пожала плечами.

— Никакого, знаешь ли, самоконтроля.

Джозеф почувствовал, как его начинает душить какое-то предчувствие беды, впиваясь ему в сердце, словно когти зла. Эти мальчики были… другими. Выражение их глаз, исходящая от них темнота...

— А вон тот красавчик — Рафаил.

Джозеф повернулся к Рафаилу. Его западающие в память золотистые глаза зорко следили за Джозефом, но руки были заняты. Рафаил держал в руке шнурок. И наматывал его на указательный палец другой руки. Круг за кругом, снова и снова. От того места, где шнурок стягивал ему вены, палец стал фиолетовым.

— Архангелы, — пробормотал Джозеф, собрав вместе все имена. — Вас назвали в честь семи архангелов.

— А он смышлёный, — сказал Вара Уриилу, язвительно приподняв бровь.

— А это Михаил, — Вара указал на Джеймса.

Джозеф прочел имя на изголовье кровати брата.

— Михаил..., — прошептал Джозеф.

При упоминании этого имени, Джеймс поднял голову. Его светло-голубые глаза были такими бледными, что в тусклом свете лампы казались серебряными. Когда он взглянул на Джозефа, его тёмные брови поползли к переносице.

— Джеймс, с тобой все в порядке?

Ничего. Никакой реакции. Джозеф беспокойно покачнулся на ногах.

— Михаил, — на этот раз спросил он. — С тобой всё в порядке?

При этом имени у него в глазах мелькнуло узнавание, но Джеймс — Михаил — смотрел скорее сквозь Джозефа, чем на него.

Джозеф сунул руку в карман рясы и вытащил оттуда пузырек с кровью, который хранил все эти месяцы. Он обвязал его кожаным шнурком, чтобы можно было носить на шее. Джозеф протянул его брату. Ничто не выдало в Михаиле волнения, кроме его широко распахнувшихся глаз. Джозеф и слова вымолвить не успел, как Михаил вырвал у него из руки пузырек и поднес к слабому свету лампы.

— Это кровь Люка, — сказал Джозеф, и Михаил замер, переведя взгляд с флакона на брата.

Джозеф проглотил вину за то, что сохранил доказательства греховных деяний Михаила.

— Пролитая тобой кровь… первая пролитая тобой кровь. Я…, — к горлу Джозефа подступил огромный ком вины. — Я решил, что тебе захочется ее сохранить.

Он пожал плечами.

— Я собрал ее в твое отсутствие.

Михаил так уставился на зажатый у него в руках пузырек, словно это был Святой Грааль. Но каким бы безумием это ни казалось, увидев на лице Михаила радость, Джозеф наконец-то вздохнул свободно. Михаил был доволен. Михаил был счастлив, как никогда. Теперь Михаил уснёт.

Михаил… не Джеймс. Что же здесь произошло, от чего его перестали звать Джеймсом?

Он стал Михаилом. И отзывался только на Михаила.

Джозеф провел рукой по лицу и поморщился, случайно задев распухшую губу. Он по очереди внимательно оглядел всех мальчиков. Было ясно, что среди них нет его ровесников. Джозеф оказался здесь самым старшим, как минимум, на пару лет.

— Почему имена архангелов? — спросил Джозеф.

Его не заботило, кто из них ответит. Ему просто нужно было знать.

— Что-то вроде второго крещения, — на этот раз заговорил Уриил.

К Джозефу подошел Вара. Джозеф напрягся, поскольку ни на йоту не доверял этому рыжему. Но Вара лишь приобнял Джозефа за плечи и указал на кровать, стоящую напротив той, на которой все еще лежал уставившийся на пузырек с кровью Михаил. Джозеф вместе с Варой подошел к пустой кровати и замер, увидев выгравированное на изголовье имя.

— Гавриил.

— Забудь, кем ты был раньше. Теперь ты Гавриил.

Вара улыбнулся своей пугающей улыбкой. Она казалась ненастоящей. Словно это была маска, которую он носил, чтобы скрыть своё истинное лицо.

— Они уж постараются, чтобы ты забыл, кем был до того, как здесь оказаться. Просто подожди, — Вара повернулся к остальным мальчикам. — Теперь заняты все семь имен.

Джозеф хотел было возразить, сказать Варе, что он как был Джозефом, так им и останется. Хотел спросить, что с ним сделают священники. Что это вообще за место? Что здесь произошло?

Но не успел Джозеф и рта раскрыть, как Вара уже ушел. Вернувшись к своей кровати, Вара широко раскинул руки и повернулся к Джозефу.

— Добро пожаловать в Чистилище.

Его улыбка погасла, и Джозеф вдруг увидел скрывающегося под этой маской мальчика со смертью в глазах и ужасной чернотой в душе.

— Более известное как… Ад.

Глава четвертая

На следующий день Джозеф проснулся от звука открывающегося замка. Его глаза распахнулись одновременно с дверью. Он поморгал в темноте. Подземную комнату освещал лишь пробивающийся из коридора свет. Окон в ней, естественно, не было. Не было даже часов. Джозеф понятия не имел, сколько времени он спал. После вчерашнего знакомства все мальчики уснули. Джеймс — нет, Михаил — уснул, сжав в руке пузырек. Джозеф взглянул на брата. Когда он увидел спящего Михаила, у него перехватило горло. Сколько Джозеф себя помнил, Михаил всегда был измученной душой. Джозеф списывал это на то, что, когда они потеряли мать и попали в приют Невинных младенцев, он был совсем маленьким. Но оглядев сейчас других мальчиков, названных в честь архангелов, он задумался, а не живет ли и впрямь в его брате нечто иное. Эти ребята… его взгляд скользнул в сторону Иегудиила, или Дила, как тогда сократил его имя Вара. Мальчик заворочался во сне, и Джозеф услышал, как о его металлическую койку звякнула цепь. Он был прикован к кровати.

«Он любит набрасываться…»

Эти ребята… все они были похожи на Михаила.

И совсем не похожи на него самого.

Джозеф свернулся калачиком на кровати и попытался отогнать душившие его сердце и душу страх и ужас. Должно быть, после этого он уснул.

— Гавриил.

В дверях стоял отец Брейди в тёмно-фиолетовой рясе. Он смотрел прямо на Джозефа. Джозеф услышал, как зашевелились остальные мальчики. Джозеф поднялся на ноги и взглянул на Михаила. Брат смотрел на него с безучастным выражением лица. Джозеф подошел к отцу Брейди.

Стараясь играть свою роль, он надел вчерашнюю маску злобы. Приблизившись к отцу Брейди, Джозеф скривил губы, словно его оскорбляло само присутствие священника. В глазах отца Брейди вспыхнул огонь. Вызов. Он схватил Джозефа за руку и швырнул вперед.

Отец Брейди долго водил его по коридорам, пока они не подошли, наконец, к какой-то двери. В центре этой деревянной двери была вырезана готическая украшенная резьбой буква «Б». Джозеф понятия не имел, что она означает.

Отец Брейди толкнул дверь и впихнул туда Джозефа. Помещение наполнили григорианские песнопения; слаженное звучание голосов, бывшее когда-то для Джозефа утешением и отрадой, теперь казалось ему панихидой, музыкальным сопровождением его страха. Войдя в большую комнату, Джозеф почувствовал, как от лица отхлынула кровь. Когда он огляделся, его ноги приросли к земле. По всей комнате были расставлены самые разные приспособления, опять-таки средневекового характера. Эта комната изобиловала деревом, металлом и обещаниями вечных мук. Она внушала мгновенный ужас. У Джозефа в жилах похолодела кровь. Кое-какие из этих приспособлений он узнал. Джозеф посещал лекции отца Куинна об испанской инквизиции. Он слушал рассказы священника о том, как инквизиторы наказывали и мучили язычников, заставляя их признаваться в своих грехах, в колдовстве, в общении с дьяволом и в том, что он купил их смертные души. Мальчик даже не знал, что такие штуки все еще существуют. Ему даже в самых страшных кошмарах не могло присниться, что ими ещё пользуются.

Джозеф опустил руки. Осознав, что они дрожат, он сжал их в кулаки. Это были точные орудия пыток того времени. Его дыхание стало прерывистым. В правой части комнаты располагался камин, его пламя поднималось высоко в дымоход. А перед ним у деревянной кровати стоял отец Куинн. Когда священник повернулся, Джозеф уставился на его одежду. Он был одет в черную рясу, но его пасторский воротник оказался не белым, а красным. А в центре его одеяния красовалась вышитая красным буква «Б», точно такая же, как на двери в комнату.

Джозеф не понимал, что происходит. Он не мог разобраться, что это за место. На церковь оно явно не походило. Оно не походило даже на современный католицизм. Это было что-то вырванное из прошлого… извращенная жестокость, которая ни в коем случае не должна возродиться.

— Гавриил, — сказал отец Куинн, подходя к Джозефу.

Позади послышался шорох, затем вперед выступил отец Брейди; теперь он тоже был одет в это странное одеяние. Из двери в противоположном конце комнаты точно в такой же рясе вышел отец Маккарти. Джозеф лихорадочно соображал.

«Что все это значит?»

— Я возлагал на Джозефа большие надежды, — остановившись перед ним, сказал отец Куинн.

Он не обращался к Джозефу, но говорил о нем. Он поднял руку и провел пальцами по щеке Джозефа. Мальчик замер, у него не дрогнул ни один мускул. Отец Куинн никогда так к нему не прикасался. Джозеф безоговорочно ему доверял, и его любимый священник, его наставник, никогда не нарушал этого доверия. Отец Куинн наклонился ближе. Первым желанием Джозефа было отстраниться, но он остался на месте. Он не мог им показать, что каждая проведённая в Чистилище минута, была настоящей пыткой для его души. Священники не должны были узнать, что он только притворяется проклятым.

— Джозеф был моим юным дарованием. Мальчиком, который, как я считал, был рожден для чего-то гораздо большего, чем отмерила ему жизнь. Бог привел его ко мне не случайно, — отец Куинн отступил на шаг и, склонив голову набок, поглядел на Джозефа. — Я и не подозревал, что это испытание. Не подозревал, что это было сделано, чтобы показать мне, как далеко готов зайти дьявол со своими приспешниками, лишь бы развратить добрых людей. Таких, как я и мои братья.

У Джозефа задрожали ноги. Ему казалось, что у него в любую секунду подогнутся колени. Отец Куинн и впрямь считал его порождением ада? Считал, что в него вселились демоны?

Джозеф открыл было рот, чтобы возразить, но тут же его закрыл, когда понял, что признание навсегда лишит его брата. Брата, у которого теперь было другое имя, и звался он Михаилом.

— Мы — Бретрены, — отец Куинн кивнул отцам Брейди и Маккарти, которые стояли по обе стороны от него.

«Б» означало «Бретрены».

— Много лет назад Католическая церковь отказалась от суровых наказаний за одержимость демонами. Со временем утратили власть и исчезли Инквизиторы. А в это время демоны благоденствовали, прячась в самых неожиданных местах. Они затаились… просто выжидали подходящего момента, чтобы выплеснуть свой гнев и злобу на ничего не подозревающий мир.

Отец Куинн улыбнулся, но это не было похоже ни на одну из его прежних улыбок.

— Видишь ли, столетие назад несколько священников поняли, что зло побеждает. Поэтому они создали группу близких по духу праведников, которые взяли на себя бремя борьбы с этим злом, даже когда главная Церковь пустила всё на самотёк, — отец Куинн развел руки в стороны. — Бретрены. Мы — Бретрены. Мы — воины Господни и самый страшный кошмар дьявола.

Бретрены. Эта группа действовала отдельно от Церкви? Его любимые священники… они были сектой, тайной группой экзорцистов? У Джозефа это в голове не укладывалось.

— Я верил, что однажды к нам присоединится и Джозеф. Он был именно таким, какими являются Бретрены. Благочестивым, целомудренным и полным решимости посвятить свою жизнь Церкви, — отец Куинн подошел к стоящему перед камином деревянному столу. — Здесь, в приюте Невинных младенцев, мы выискивали тех, кто на самом деле являл собой зло. Рождённых под маской невинности, но неспособных скрыть от нашего внимания демонов, которыми они были. Или есть. Демона, которым являешься ты, Гавриил.

Отцы Брейди и Маккарти схватили Джозефа за руки и потащили к деревянной кровати. Когда Джозеф приблизился к огню, он начал вырываться. Это уже не было притворством. В этот момент в нем не осталось ничего, кроме страха и ужаса. Стиснув зубы, Джозеф принялся лягаться ногами. Отец Куинн поднял с пола оковы и прикрепил их к кровати. Всё было бесполезно. У него не получалось сбежать от крепко державших его священников. Ему в челюсть врезался чей-то кулак. Неожиданно у Джозефа закружилась голова. В полубессознательном состоянии его швырнули на деревянную кровать. Когда у него наконец перестала кружиться голова, его руки и ноги уже были прикованы к кровати. Он попытался вырваться из цепей, но это было невозможно. Отец Куинн кивнул отцу Брейди. Тот склонился над Джозефом и разрезал его рясу. Ткань соскользнула по бокам. Его кожи коснулся липкий воздух.

— Всё, — приказал отец Куинн.

Отец Брейди перешел к трусам, и Джозеф снова попытался сопротивляться. Но это было бесполезно. Через несколько секунд он оказался полностью раздетым, совершенно незащищенным перед ними.

Отец Куинн скользнул взглядом по обнаженной коже Джозефа. Впервые за много лет Джозеф почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Ему было пятнадцать. Все эти годы он заботился о брате, терзаясь горем от потери матери. Единственным утешением были вот эти люди… люди, которые сейчас раздели его догола и сообщили ему, что они совершенно не те, за кого он их принимал.

Бретрены.

Джозеф напрягся, когда по его обнаженной груди пробежали руки отца Куинна и остановились прямо над пахом. Дыхание Джозефа стало неровным и прерывистым, как бушующее море.

— Такой облик, — прошептал отец Куинн. Его рука скользнула к светлым кудрям Джозефа. — Как у ангела. На коже ни одной дьявольской метки. Ни шрама, ни пятнышка. Идеальная демоническая уловка.

Когда отец Куинн взял лежащее у камина клеймо, Джозеф лишился последних сил. Перевернутый крест.

— За все годы борьбы со злом я ни разу не видел, чтобы одержимость бесами облекалась в такую прекрасную форму, — он улыбнулся. — Это сделает процесс изгнания нечистой силы еще более приятным… Тебе я уделю особое внимание.

Отец Куинн сунул железное клеймо в огонь. На лбу у Джозефа выступил пот. Когда сталь начала нагреваться и стала оранжевой от огня, он заметался в своих оковах.

— Некоторые считают перевернутый крест символом преданного служения. Крестом Святого Петра. Апостола, распятого вверх ногами, поскольку он считал, что не достоин умереть на кресте так же, как Христос. Благородство. Истинное благочестие.

Отец Куинн вытащил клеймо из огня и поднял его над грудью Джозефа.

— Но здесь, у Бретренов, мы обнаружили, что одержимые бесами, те, чьи вены наполнены чернотой зла, боятся креста во всех его видах, как луча света во тьме их пороков. Подобно святому Петру, они недостойны носить крест распятого за весь человеческий род Христа, — отец Куинн провел перевернутым крестом над телом Джозефа. — Но их отвращение к кресту — это первый шаг к покаянию, очищению, изгнанию тех, кто хочет привнести в мир своё зло.

— Нет, — прошептал Джозеф, пытаясь выгнуть спину и увернуться от обжигающего клейма, которое начал опускать отец Куинн.

— Нет! — дергаясь в оковах, закричал он.

— Посмотрите, как они сопротивляются, — сказал остальным священникам отец Куинн. — Посмотрите, в какое бешенство приводит их вид креста.

«Нет», — хотел возразить Джозеф.

Это была никакая не одержимость, а страх боли, которую неминуемо оставит это клеймо. Но тут Отец Куинн опустил клеймо ему на грудь. Жар прожёг его плоть, и Джозефа пронзила нестерпимая боль. Он закричал. Он кричал, пока не охрип, и отец Куинн не убрал клеймо. Джозеф почувствовал влагу между ног и понял, что обмочился. Он задыхался, но легкие отказывались работать. Его начала окутывать чернота, но он всё цеплялся за обрывки сознания; все цеплялся и тут поймал победоносный взгляд голубых глаз отца Куинна.

Отец Куинн казался самим злом. Он утверждал, что сражается с демонами и вероотступниками, но сам был злее всех, кого только встречал Джозеф. Отец Куинн отложил клеймо.

— Мы называем вас в честь архангелов в насмешку над вашими проклятыми душами. Называем вас в честь Небесных Князей, воинов веры. Конечно, Церковь признает только троих — Гавриила, Михаила и Рафаила. Но мы, Бретены, признаём и других. И теперь нам нужно одолеть семь демонов под личиной юных мальчиков.

Он наклонился ближе и прошептал Джозефу на ухо:

— И мы вас одолеем.

По щекам Джозефа покатились слёзы.

— Постригите ему волосы, — приказал отец Куинн одному из священников.

Джозефа коротко подстригли, затем отец Брейди стащил его с кровати. В полубессознательном состоянии Джозефа проволокли по коридору и бросили на койку в общей комнате. Как только дверь захлопнулась, вспыхнула лампа. Джозеф закрыл глаза и попытался дышать, превозмогая боль. Священники состояли в чём-то типа секты. Учение которой убедило их в том, что он демон в теле мальчика. Воплощение зла, пришедшее в этот мир с намерением причинить ему вред.

Гавриил. Больше он не Джозеф. Для них он теперь Гавриил.

— Дыши, — раздался поблизости чей-то голос.

Джозеф приоткрыл глаза. На краю его кровати сидел мальчик с золотистыми глазами. Джозеф даже не заметил, как он сел. Затем вспомнил, что его зовут Рафаил. Рафаил снова и снова наматывал на палец шнур.

— В конце концов боль утихнет.

Джозеф попытался нахмуриться, но не смог пошевелить ни единым мускулом. Клеймо медленно разрывало его на части, кусок за куском. Он не верил Рафаилу. Ему казалось, что боль никогда не утихнет.

— Блокируй боль. Это единственный способ выжить в этом месте, — сказал Села, темноволосый мальчик с карими глазами.

Он сел рядом с Рафаилом. Джозеф попытался сделать так, как тот ему посоветовал. Стиснул зубы и перестал плакать. Тут он понял, что все еще голый. Но у него не было сил об этом переживать. К кровати подошел Вара, а за ним — Уриил. Похоже, эти двое много времени проводили вместе. Даже Дил приблизился, насколько ему позволяла цепь. Наконец… к изножью кровати Джозефа подошел Михаил. Джозеф не сводил глаз с брата. И он не знал, может, от боли у него начались галлюцинации, но ему почудилось, что в глазах Михаила вспыхнула ярость. На мгновение ему показалось, что брату действительно небезразлична боль Джозефа.

Но такого быть не могло. Михаил никогда не показывал своих эмоций. Никогда не доверялся Джозефу, почти с ним не разговаривал, ни разу не сказал, что любит его.

Вара начал расстегивать свою рубашку. Джозеф сначала удивился было, зачем, но тут же всё понял. Когда белая рубашка Вары распахнулась, Джозеф увидел у него на груди крест Святого Петра. Остальные мальчики один за другим сделали то же самое. К горлу Джозефа подступил комок. Наконец, рубашку расстегнул и Михаил. Джозеф закрыл глаза. На каждом стояло клеймо. Бретрены всех их считали демонами. Злом. Воплощением зла. Вот что такое Чистилище. Место для детей, которых они считали порочными по своей природе... отмеченными дьяволом. Джозеф не хотел в это верить. У него в голове не укладывалось, что его любимые священники могли творить подобные зверства. Он всегда знал, в его младшем брате темноты больше, чем во всех, кого он когда-либо встречал, но такого рода наказание… экзорцизм? Это не поможет Михаилу исцелиться.

— Ты не такой, как мы.

Джозеф открыл глаза, чтобы посмотреть, кто это сказал. Рафаил. Джозеф встретился с его волнующе золотистыми глазами. Вара назвал его красавчиком. Это определение не передавало всей его красоты. Он был совершенством, как «Давид» Микеланджело. Рафаил смотрел на него как на ненормального, на чужого.

— Ты другой.

Борясь с обжигающей грудь болью, Джозеф осторожно вдохнул.

— Дру… другой? — едва слышно прохрипел он.

— Думаю, он имеет в виду, что по тебе не скажешь, будто ты хочешь убивать людей.

Джозеф во все глаза уставился на Вару. Он ухмылялся. Клеймо на груди Вары полностью зажило. Джозефу стало интересно, сколько он уже тут находится. Сколько все они тут находятся. И чего им пришлось натерпеться от рук Бретренов. Джозеф не ответил ни Варе, ни Рафаилу. Ему нужно, чтобы Бретрены поверили в то, что он такой же, как и все эти мальчики; он в своем поступке не признается. Он должен быть здесь ради Михаила. Михаила, который сейчас смотрел на подаренный Джозефом пузырек с кровью, и когда Джозеф на него взглянул, то увидел на раскрасневшемся лице своего брата жажду и потребность в алой жидкости. Похоже, он уже забыл о своем беспокойстве за Джозефа.

Уриил скрестил руки на груди, чем привлек внимание Джозефа. У него было ангельское лицо. Новое имя очень ему подходило.

— Ты нормальный, — Уриил невесело рассмеялся. — Что бы это тут ни значило.

Джозеф пытался перетерпеть терзавшую его боль, но она становилась невыносимой. Похоже, мальчики поняли, что говорить он не собирается. Все разошлись по своим кроватям. Казалось, только этим они и занимались. Существовали в этой темной комнате, где не было никакого света, кроме тусклой лампы, и ничего не делали, лишь ждали. Джозеф вспомнил орудия пыток, расставленные в комнате, из которой только что пришел, и понял, что их ждет, когда откроется дверь.

Джозеф подумал о каждом из мальчиков. Ему захотелось забрать их отсюда. Он вспомнил шрамы, которые заметил у них на коже. Каждого из них заклеймили. Причинили боль. И Михаилу, Михаилу тоже причинили боль. Джозеф потерпел неудачу. Он его не защитил. Михаил провел в этом месте три месяца. Три месяца в комнате пыток.

Теперь Джозеф обязательно их защитит.

Он подумал об имени Гавриил. Об Архангеле, в честь которого его назвали. Его имя означало: «Всевышний — сила моя». Гавриил был Божьим посланником, защитником людей и воином добра. Джозеф пропустил это имя через себя. Защитник. Он был защитником своего брата. Теперь он не остановится. Не может. Такова его судьба.

Джозеф открыл глаза и замер, увидев, что Дил все еще стоит в ногах его кровати. Мальчик не сводил с него своих голубых глаз. Его цепь была натянута, он отошел на максимальное расстояние. Джозеф встретился взглядом с Дилом. Он не думал, что мальчик что-нибудь скажет, но тут вдруг Дил произнес:

— Однажды все они умрут. Они все умрут за то, что с нами сделали.

Дил вернулся к кровати с таким видом, будто вообще ничего не говорил. Джозеф заметил, что кровать Дила привинчена к полу. Не успел Дил лечь на спину, как дверь распахнулась. Когда к кровати Дила подошел отец Маккарти и снял с него цепь, сердце Джозефа разлетелось вдребезги, словно рухнувшая на каменный пол статуя. Священник сковал наручниками запястья у Дила за спиной и вывел его из комнаты.

Казалось, его не было целую вечность. Джозеф, борясь со сном, глядел на металлическую дверь и ждал возвращения мальчика. Ему нужно было убедиться, что он не ранен. Когда в комнату втащили окровавленного и потерявшего сознание Дила, Джозеф почувствовал такую ярость, какой не испытывал никогда в жизни. Отец Маккарти пристегнул Дила цепью и вышел из комнаты. Когда дверь снова открылась, и священники забрали Селу, Джозефу показалось, что он сейчас взорвётся.

Джозеф не знал, как, но он найдет способ их всех защитить. Всех этих мальчиков с перевернутыми крестами на груди и тьмой в сердцах. Мальчиков с именами ангелов, но с демонической жаждой в крови.

Он всех их защитит.

Так или иначе. По крайней мере, он должен попытаться.

Глава пятая

Клеймо у Джозефа зажило. В комнату пыток он больше не возвращался, но знал, что его время обязательно придет. Остальных мальчиков часто уводили. Михаила забирали в комнату пыток девять раз. И каждый раз Джозеф чувствовал себя ужасно. Но Михаил все время возвращался с пустым взглядом. Джозеф понятия не имел, сколько прошло времени. Может, недели, а может, и месяцы. Из-за отсутствия дневного света время определить было невозможно. Регулярного питания тоже не было. Он знал, что священники делают это нарочно, чтобы лишить их рассудка. Чтобы изгнать их внутренних демонов. Их всемером заточили в тюрьму жестокости и вечной тьмы.

Когда однажды дверь открылась, все мальчики были в комнате. Джозеф удивился, увидев отцов Брейди и Маккарти со стоящей позади них толпой священников. Священников, которых он никогда раньше не видел. Они казались совсем молодыми. Некоторые чуть постарше него.

Он вспомнил, что говорил Мэтью о священнике, вернувшемся в приют Невинных младенцев спустя годы после того, как его забрали. Что он стал другим, и у него в глазах появилась какая-то темнота. Может, они такие же как он? Были ли эти священники когда-то там, где сейчас Джозеф и другие мальчики?

— Пошевеливайтесь, — произнес отец Брейди, и мальчики встали.

Вара с Уриилом больше не ухмылялись. Вместо этого Вара стиснул зубы и сжал кулаки. Уриил напряг плечи. Глаза Селы наполнились яростью. Взгляд Рафаила обещал непрошеным гостям скорую смерть. Когда на толпящихся в коридоре священников остановились серебристо-голубые глаза Михаила, он зарычал. От одного этого у Джозефа перехватило дыхание. Джозеф встал с постели последним. Его грудь все еще болела, но теперь он хотя бы мог двигаться. Его клеймо стало красным и покрылось рубцами и струпьями… теперь оно было неотъемлемой частью его плоти.

Джозеф встретился взглядом со священниками и последовал по коридору за остальными, одетыми в такие же белые брюки и рубашки. Священники свирепо уставились на него. Они шли намного дольше, чем до пыточной, поэтому Джозеф понял, что у них на уме что-то другое. Его пульс стал в два раза быстрее, чем шаги. Священники стояли по обе стороны от мальчиков, которые спускались по винтовой лестнице, уводящей их все глубже и глубже в Чистилище.

Внезапно Вара остановился, и мальчики выстроились вдоль стены. Комната была большой, пламя свечей отбрасывало вокруг тени и тусклые, мерцающие блики света. Увидев на стенах картины, Джозеф потрясённо распахнул глаза. Рогатые и свирепые демоны, низвергаемые мужчинами в сутанах… Мужчинами с распятиями и мечами в руках и с красной буквой «Б» на груди.

В другом конце комнаты, наблюдая за мальчиками, стояли священники. В руках они держали распятия, совсем как люди на картинах. К мальчикам обернулся отец Куинн, и от его выражения лица по спине у Джозефа пробежали мурашки. Это был уже не тот добрый священник, которого он знал большую часть своей жизни. Этот человек смотрел на стоящих перед ним мальчиков как на что-то чуждое. Как на что-то, что необходимо покорить. Одолеть. Уничтожить.

Джозеф не мог вынести взгляда отца Куинна. Он опустил глаза на обутые в сандалии ноги священника и увидел, как они приблизились к тому месту, где стоял беспомощный и испуганный Джозеф.

Ему стало страшно.

Как только отец Куинн заметил Джозефа, он не сводил с него глаз. На коже у Джозефа, выступили капли пота, но тут отец Куинн взмахнул рукой, и мальчики безоговорочно начали расстегивать рубашки. Один за другим они обнажали свои тела, свои клейма. Затем начали развязывать пояса своих белых брюк. Когда мальчики сбросили штаны и упали на колени, Джозеф задохнулся влажным воздухом. Они равнодушно, без всякой борьбы подчинялись безмолвному приказу. Стоявший рядом с ним Михаил тоже рухнул на колени. Джозеф инстинктивно схватил Михаила за руку и дернул вверх, пытаясь поднять его на ноги. Но Михаил висел мертвым грузом, отказываясь двигаться. Джозеф в панике дернул еще раз; он дергал и дергал, с губ сорвался раздосадованный крик. Внезапно его руку пронзила резкая боль. Когда от следующего удара у него вспыхнула и онемела кожа, Джозеф вскрикнул. Вены забил густой и сильный страх. Мальчик встретился взглядом с отцом Куинном, и тут священник снова хлестнул его кнутом, по щеке полоснул кожаный шнур. Вокруг Джозефа замелькали черные пятна, но вскоре перед глазами вновь возникла адская сцена. Отшатнувшись, Джозеф устремил встревоженный взгляд на отца Куинна. Джозеф почувствовал во рту кровь. Кнут рассек ему щеку.

— Назад, демон, — сказал отец Куинн, предостерегающе подняв хлыст.

Стоявшие у стены священники угрожающим чёрным отрядом двинулись вперед, с пугающей синхронностью сбрасывая с себя рясы.

— Нет, — прошептал Джозеф.

Воспользовавшись тем, что отец Куинн отвернулся к стене, Джозеф поднялся на четвереньки и отчаянно пополз вдоль шеренги мальчиков.

— Вставайте, — произнес он, пытаясь дрожащими руками поднять их на ноги.

Ответом ему были только пустые взгляды. Взгляды мальчиков, которые мысленно перенеслись куда-то в другое место, куда-то очень далеко из этой комнаты, туда, где им не могли причинить боль.

— Вставайте! Ну, пожалуйста! — закричал он.

Джозеф пробрался к самому концу шеренги, к Варе. Вара единственный, кто встретился с ним взглядом. Он был самым прямолинейным из группы. Бойцом. Он бы боролся. Джозеф знал, что если они с Варой расшевелят остальных, то смогут дать отпор и сбежать отсюда, что бы тут не творилось.

— Вара, помоги мне. Вара!

Вара приподнял бровь, и у него на губах проступила ухмылка, словно отчаяние Джозефа его позабавило. Но в этой ситуации не было ничего смешного. А затем ухмылка исчезла, и лицо Вары стало таким же пустым, как и у остальных.

Внезапно чья-то рука схватила Джозефа за волосы и оттащила его от остальных. Священники единым обнаженным строем встали перед мальчиками. Когда Бретрены схватились за свои эрегированные члены, Джозеф все еще молился, чтобы все это оказалось не тем, чем кажется. Пытался справиться с подступившей к горлу желчью. Зрачки священников расширились, у каждого от нетерпения вздымалась и опускалась грудь. У Джозефа ёкнуло сердце, когда священники один за другим схватили мальчиков за головы и силой разжали им челюсти. Затем засунули свои эрегированные члены им во рты, и Джозеф захлебнулся рыданиями. Они безжалостно врезались в Вару, Селу, Дила, Рафаила, Уриила… и Михаила. В Михаила! Когда его взгляд остановился на младшем брате, у Джозефа подкосились ноги, и он упал на колени. Его любимый младший брат, которого зверски насиловал в рот священник, немногим старше его самого. Священник со светлыми волосами и пугающе безумными голубыми глазами.

Очнувшись от оцепенения, Джозеф начал бороться с удерживающим его человеком. Ему нужно помочь Михаилу, помочь им всем. Остановить Бретренов. Что это вообще такое? В каком братстве делают подобные вещи?

Джозеф попытался вырваться из цепких рук. Но обернувшись, то увидел, что его держит отец Куинн.

— Они выпьют семя непорочности, — прошептал он на ухо Джозефу. Джозефа душили ужас и отвращение. — И ты тоже, Гавриил.

Джозеф бился и вырывался, чтобы помочь мальчикам, но из-под него вышибли ноги. Он упал на колени. Пока отец Куинн раздевался, Джозефа держали за плечи. Затем державшие его руки начали сбрасывать с него одежду, рвать на нем ткань, чтобы добраться до его девственной плоти.

— Убирайтесь! — закричал Джозеф.

К нему подошел отец Куинн. Руки, снявшие с него одежду, его покров, внезапно заскользили своими грубыми, мозолистыми ладонями по всему его телу. Они все давили на него и толкали вниз, пока не осталось никакого шанса на спасение. Джозеф оглянулся и увидел отца Брейди и отца Маккарти. Они его предали. Все священники осквернили свою веру и продали души сатане. Из группы учеников-Бретренов, насилующих его друзей и брата, до Джозефа донеслись крики наслаждения. Понимая, что это за крики, он почувствовал тошноту. «Семя непорочности», как сказал отец Куинн.

Отец Куинн воспользовался тем, что Джозеф отвлекся, и сильными пальцами разжал ему челюсти. Джозеф сопротивлялся, пытаясь стиснуть зубы, но оказался беспомощным, слишком слабым. Он закричал, у него из глаз хлынули слезы, но всё было бесполезно. Отец Куинн засунул свой член Джозефу в рот, оборвав его невнятные мольбы.

Вкус, ощущение у себя во рту отца Куинна вызывали у него отвращение. Он не мог поверить в происходящее. Он молился, чтобы всё это оказалось обычным ночным кошмаром. Но когда из члена отца Куинна по его голу начали стекать солоноватые капли, Джозеф понял, что это происходит на самом деле. Что он действительно в аду. Хуже этого уже ничего быть не может.

Джозефа прижали сильнее, и у него из глаз потекли слёзы. Он не осознавал, что всё ещё пытается встать, пока его не обездвижили, заведя руки за спину и встав ему на ноги. Стремление воспротивиться принудительному половому акту покинуло Джозефа с быстротой бегущих по щекам слез. Он молил Бога, чтобы это наказание скорее закончилось. Чтобы он мог на время отключиться и ничего не чувствовать, также как его брат и соседи по комнате. Но неожиданно, отец Куинн отступил, так и не доведя дело до конца. Открыв глаза, Джозеф увидел остальных мальчиков, стоящих вокруг него на коленях. Позади них возвышались незнакомые ему Бретрены, нависая над ними, словно злые духи, грозящие украсть их души. Джозефа бросили на живот. Отцы Брейди и Маккарти развели в стороны его руки и прижали к полу. Даже сквозь панику и отчаяние, Джозеф понял, что теперь его тело расположено в форме креста.

— Силой Христа изгоняю тебя, — снова и снова повторял отец Куинн, пока священник поливал обнаженную кожу мальчика какой-то жидкостью.

Святой водой? Он обливал Джозефа святой водой. Освященная вода стекала по его спине и ребрам на каменный пол. Остальные Бретрены стали повторять строки Священного Писания, льющиеся из уст отца Куинна. Джозеф посмотрел на стоящих в его поле зрения мальчиков — на Дила, Рафаила и Михаила. Он не сводил глаз с брата. На лице Михаила застыло бесстрастное выражение, но Джозеф заметил в голубых глазах брата вспышку гнева. В этот момент Михаил не ушел в себя, как остальные мальчики. Он оставался здесь, с Джозефом. В этой комнате, во время изнасилования… он был с ним. Джозеф не отрывал взгляда от этих светло-голубых глаз, ища утешения в единственном, что у него осталось.

Его спину обдал жар чужого тела. Джозефу развели ноги, и он перестал дышать. Джозеф изо всех сил пытался освободиться, он сопротивлялся и боролся, пока не закричал от того, что в него вонзился отец Куинн. Боль была неописуемой. Все это время Джозеф не сводил взгляда с Михаила. К глазам подступили слёзы, но Джозеф их сдержал. Он задыхался от боли, страха и опустошения, царившим в нем от того, что с ним делали. От сквозившего в дверные щели ветерка мерцали свечи. По мере того, как учащались движения отца Куинна, пение Бретренов становилось все громче. Джозеф чувствовал, как ему на спину капает пот священника, слышал его стоны и хрипы. Царапая каменный пол, у Джозефа ломались ногти. В какой-то момент он начал отключаться, уступая сознанию, которое пыталось от всего этого отрешиться и исчезнуть из окружавшей его действительности.

Джозеф не почувствовал, когда всё закончилось. Не заметил рёва высвобождения и пролившегося в его изувеченное, кровоточащее тело семени наставника. Увидев, как брат едва заметно стиснул зубы, и в его глазах мелькнул проблеск облегчения, Джозеф медленно поморгал и вернулся в комнату.

Когда пение прекратилось, тяжелое, затрудненное дыхание Джозефа превратилось в раскаты грома. От холодного пола замёрзла щека. Но что-то изменилось. В этот момент он чего-то лишился. Джозеф не мог точно сказать, чего, но остро это чувствовал. Перемену в его душе. Трещину у него в сердце.

Безвозвратное расставание с детством.

Джозеф всегда очень дорожил названием своей церкви, своего дома и своей школы — церковь Невинных младенцев. Дань памяти мальчикам, убитых во время правления Ирода, ставших невинными жертвами царя, искавшего Иисуса, ребенка, который однажды должен был его свергнуть. В приют попадали обездоленные дети, у которых не было своих семей. Здесь их семьёй стала Церковь.

Но это… это было оскорблением имени и всех принципов школы и приюта. Насмешкой.

Это было не защитой невинности, а лишением невинности.

Джозефа подняли на ноги, сунули ему в руки разорванную одежду. У него тряслись ноги, и он сомневался, что вообще сможет стоять. Он не мог одеться. Но ему было все равно. У него не осталось стыда. Нагота ничто по сравнению с тем, что только что произошло. Кто-то взял его за руку, чтобы помочь ему подняться. Рядом стоял Рафаил и держал его так, чтобы Бретрены не видели его руку. Стиснув зубы, чтобы не закричать от боли, Джозеф быстро оделся. Даже при свечах он увидел на каменном полу кровь.

Свою кровь.

К горлу подступила тошнота, но Джозеф уже не мог ничего чувствовать. Он оцепенел от шока. Бретрены оделись и молча вышли из комнаты так, словно это не они только что мучали и унижали мальчиков. Как и прежде, их шествие возглавил Вара. Джозеф, словно в каком-то тумане, последовал за Уриилом, за ним, поддерживая его своим незримым присутствием последовал Рафаил. Когда они вошли в спальню, и за ними закрылась дверь, Джозеф, пошатываясь, подошел к кровати. От попытки сесть он вздрогнул и вместо этого лег на бок. Вытянув руку, Джозеф увидел, что она дрожит.

В комнате стояла мертвая тишина, поэтому он не удивился, когда услышал приближающиеся к нему шаги мальчиков. Как и тогда, когда его клеймили перевернутым крестом, они собрались вокруг его кровати. Джозеф закрыл глаза и прошептал:

— Я не смог вас от них защитить. Я пытался… но у меня не хватило сил.

Он судорожно втянул в себя воздух.

— Мне очень жаль.

Он никогда не простит себе того, что не смог вытащить их из той комнаты.

Он будет нести этот крест всю свою жизнь… сколько бы она ни длилась.

Глава шестая

В комнате воцарилось тягостное молчание, и Джозеф открыл глаза. Все мальчики смотрели на него как-то странно. Он не видел на их лицах ни страха, ни огорчения. Он думал, что после того, что только что пережил каждый из них, его соседи по комнате будут такими же сломленными и обессиленными, как и он. Затем до него дошло, что они просто к этому привыкли. Джозеф вспомнил, как они выстроились вдоль стены и, словно роботы, сняли с себя одежду. То, как они упали на колени.

Сколько раз их уже так мучали?

— Это не демоны.

Джозеф повернулся к Варе. Вара дважды моргнул и продолжил:

— У нас внутри.

Он склонил набок голову.

— Нам просто хочется убивать. Нас не принуждают к этому никакие демоны. Никакие злые силы. Просто мы все хотим убивать, — он улыбнулся своей пугающе мрачной улыбкой. — Или, скажем так, если нам когда-нибудь удастся выбраться из этого гадюшника, то все мы будем убивать.

От того, с какой лёгкостью он об этом сказал, Джозеф на какое-то мгновение перестал дышать. Вара говорил так спокойно, словно вовсе не признавался в своей чудовищной потребности.

— Конечно, у каждого из нас свой способ воплотить заветную мечту. Мне, например, хочется порешить множество людей одновременно.

Вара закрыл глаза, и его губы тронула улыбка, словно он представлял себе кровавую резню. Джозеф всмотрелся в лица остальных мальчиков. И увидел на них согласие. Когда он взглянул на Михаила, весь его боевой дух моментально испарился. Он так долго боролся, чтобы Михаил не причинял вреда людям. Джозеф думал, что, если у него получится долго его сдерживать, взывая к оставшемуся в нем добру, то одолевавшая Михаила жажда крови со временем исчезнет. Но с годами его желание причинять людям боль лишь усилилось. Это было его жуткой предрасположенностью, так же как у Джозефа — потребность творить добро.

Джозеф слишком долго отказывался признать очевидное. Но лежа сейчас в кровати под взглядами шести пар нечестивых глаз, которые смотрели на него так же, как всю жизнь смотрел Михаил, Джозефу ничего не оставалось, как принять истину. Однажды Михаил совершит убийство. Просто такова его сущность. Так же, как и у этих мальчиков… они были порождением той же тьмы, что пожирала Михаила.

— Вы все? — прошептал Джозеф. — Вы все хотите… убивать?

Один за другим его соседи по комнате расселись вокруг него на полу, оставаясь в поле его зрения, чтобы израненному Джозефу не пришлось двигаться. Вара кивнул и небрежно откинулся на соседнюю кровать.

— Как я уже сказал, мне хочется прикончить сразу несколько человек. Мне снится это каждую ночь, — вздохнул он. — Только нужно сперва отсюда выбраться.

Когда он увидел на лице у Вары убежденность, у Джозефа участилось дыхание.

— Меня тянет убивать тщеславных и самовлюблённых.

Джозеф перевёл взгляд на Уриила. Мальчик презрительно скривил губы. Уриил был самым угрюмым из всех. И казался самым злым.

— Показушников и себялюбцев. Я прикончу их всех.

У Джозефа мороз пробежал по коже.

— Из-за чего ты оказался здесь?

Уриил ухмыльнулся.

— Размозжил одному самовлюбленному уроду голову о зеркало и осколком битого стекла вспорол ему запястья. Он месяцами меня бесил.

У Джозефа ёкнуло сердце.

— Он… он умер?

Всё веселье Уриила мигом улетучилось.

— Нет. Но в идеале он должен был умереть.

Джозеф взглянул на Вару.

— Отравил футбольную команду крысиным ядом, — словно прочитав мысли Джозефа, сказал он.

Джозеф удивленно распахнул глаза. Он слышал о болезни, поразившей выигравшую команду. Но…

— Так это был ты?

Вара кивнул и рассмеялся.

— Никто из них не умер. Я неправильно рассчитал количество. Но было забавно наблюдать, как все они в дикой агонии падали на пол. Я до сих пор иногда по ночам прокручиваю это в голове.

Тут он резко посерьёзнел.

— Я больше никогда не совершу такой ошибки. В следующий раз все мои жертвы умрут. И надеюсь, медленной и мучительной смертью.

— А мне просто хочется иметь то, что есть у других людей, — сказал Села, завладев вниманием Джозефа. Он провел руками по своей коротко стриженной голове. — Мне нравится творить.

Джозеф нахмурился, не понимая, что в этом такого, и почему он оказался в Чистилище. Села, видимо, заметил его замешательство, и добавил:

— Мне нравится творить искусство из частей тел других людей.

Джозеф побледнел.

— Я уже собрал палец и ухо, но тут меня поймал отец Маккарти, — глаза Селы заволокло тьмой. — Когда-нибудь я создам совершенное произведение искусства.

По тому, как мальчик сжал губы и опустил глаза, Джозеф понял, что разум Селы терзает что-то ещё. Но ему не хотелось знать, что. Он сомневался, что сможет и дальше слушать извращенные фантазии мальчиков, которых уже считал друзьями.

— А мне хочется душить. Сдавить девушке шею и смотреть, как она умирает.

Рафаил уставился на шнурок у него на пальце. Он наматывал его виток за витком, от чего верхняя фаланга стала синей. Это во многом объясняло, зачем ему шнурок. Рафаил ухмыльнулся, и у него запылали щёки. Не от стыда, а от чего-то, напоминающего неодолимое желание.

— И в идеале, я бы при этом её трахнул.

Джозеф закашлялся, и Рафаил снова принялся наматывать шнурок на палец.

— Я душил одного мальчика верёвкой от колокола, пока он не отключился. Но не успел довести дело до конца. Мне помешал отец Куинн.

У Джозефа голова шла кругом от изумления и ужаса, о котором рассказывали его соседи по комнате.

— А я не могу сдерживать себя, — раздался вдруг уставший и слабый голос Дила.

При виде опустошенного выражения лица Дила, Джозеф почувствовал, как его грудь пронзил острый укол грусти. Мальчик поднял удерживающую его цепь.

— На меня что-то находит, и не успеваю я опомниться, как уже причиняю людям боль.

— Тебе это не нравится? — тихо спросил Джозеф, огорченный тяжелой участью своего друга.

Глаза Дила вспыхнули.

— В том-то и проблема, Гавриил. Я это обожаю, — Дил наклонился к нему, и его цепь, идущая из другого конца комнаты, натянулась до предела. — Я ради этого живу. И жду момента, когда желание станет непреодолимым. Мне хочется убивать одного человека за другим. Снова и снова, и с каждым разом все беспощаднее.

Села положил руку ему на плечо. Дил закрыл глаза и глубоко вздохнул. Через несколько секунд он, похоже, успокоился. Снова взглянув Гавриилу в глаза и, убедившись, что завладел всем его вниманием, Дил произнёс:

— Не могу дождаться того дня, когда полностью потеряю контроль и стану, наконец, тем, кем являюсь на самом деле.

На его губах мелькнула улыбка.

— Гавриил, я не хороший. И не собираюсь им становиться.

Джозеф проглотил подступивший к горлу ком. Потому что он видел это в глазах Дила. Видел жажду смерти, чувствовал его потребность убивать.

Джозеф всегда знал, что в мире живет зло. Находиться рядом со столь злобным пренебрежением к человеческой жизни было просто невыносимо. Но он не мог заставить себя ненавидеть этих мальчиков. Ненавидеть их желания — да. Но не их самих.

Все мальчики повернулись к Михаилу. Он смотрел на пузырек с кровью Люка. Джозеф даже засомневался, слышал ли он вообще их разговор, пока Михаил не склонил голову набок и не произнёс:

— Я хочу выкачать из человеческого тела кровь.

Михаил жадно облизал губы.

— И всю ее выпить, — он поднял глаза и встретился взглядом с Джозефом. — Это все, о чем я думаю.

Джозеф перестал дышать, его грудь словно сдавило неподъемным грузом, сокрушив его последнюю возлагаемую на брата надежду. Правда о сокровенных желаниях Михаила оказалась такой же удушающей, как и намотанный на палец шнур Рафаила.

Это было чёткое осознание того, что его брат убийца. Разница состояла лишь в том, что Михаил пока ещё не успел никого убить. Но что-то глубоко внутри подсказывало Джозефу, что представься ему такая возможность, и он непременно это сделает. Они все это сделают. Каждый из них.

Джозеф задумался, а что, если Бретрены правы? Что, если в душах этих мальчиков действительно живут демоны. В Библии говорилось об одержимости, и у него из головы не выходила мысль о вере отца Куинна в миссию испанской инквизиции.

— Я не такой, как ты.

Всё внимание Джозефа вновь переключилось на Михаила. Младший брат больше ничего не сказал. Но и этого уже было достаточно. За эти несколько минут брат сказал ему больше, чем за всю жизнь.

И он был прав. Джозеф совершенно не был на него похож… как и на остальных мальчиков. Сама мысль о том, чтобы причинить кому-нибудь вред, казалась Джозефу отвратительной. Это разбивало ему сердце. И все же он знал, что не сможет их бросить. Иисус жил с грешниками. Праведный путь — идти бок о бок с этими мальчиками… с его братьями.

Он их не оставит.

— Никто никогда не пытался нас спасти.

Джозеф повернулся на голос Дила.

— Ты сделал себе только хуже. Они не любят, когда им перечат, — добавил Села.

Джозеф сжал в кулаке простынь, покрывавшую тонкий, неудобный матрас.

— Мне плевать. Я буду бороться с ними каждый день, пока мы здесь. С ними со всеми. Даже с теми, о существовании которых я до сегодняшнего вечера не подозревал.

— Когда-то они были такими же, как мы, — рядом с ним на кровать присел Уриил. — Из них удалось изгнать злых духов. Они очистились от своих греховных желаний и начали новую миссию — присоединились к Бретренам.

Услышав такое откровение, Джозеф выдохнул. Мэтью был прав. Некоторые вернулись в приют Невинных младенцев, но в каком состоянии? Какой ценой?

— В свой восемнадцатый день рождения ты должен будешь решить, присоединиться к Бретренам или нет. Присягнуть им и все время жить под их бдительным присмотром. Каждый день неустанно бороться со внутренними демонами, — Уриил холодно улыбнулся, словно и не собирался избавляться от этой злобы.

— Или что? — прошептал Джозеф.

— Или умрёшь, — Рафаил поднял глаза от накручивающейся на палец веревки. — Зайдёшь в комнату пыток и никогда уже оттуда не выйдешь.

— Я этого не допущу.

— Ты их не остановишь, — сказал Села.

— Остановлю, — сказал Джозеф, и в его голосе прозвучала уверенность. — Они никого из вас не убьют. Обещаю.

Вара подошел ближе и встретился взглядом с Джозефом. Казалось, его зеленые глаза глядели прямо в честную душу Джозефа.

— Гавриил…, — задумчиво сказал он. — Единственный защитник Падших. Единственный непорочный ангел в море беспросветных грешников.

— Что за Падшие? — спросил Джозеф.

— Ангелы, — сказал Дил, указав на шестерых собравшихся вокруг кровати мальчиков. — Мы все. Ангелы, вставшие на путь зла. Мы Падшие. Совсем как самый первый мятежник Люцифер, не захотевший преклониться перед Богом — так отец Куинн сказал. Не мы.

— Забудь, кем ты был до этого. Теперь ты Гавриил, — улыбнулся Вара.

На этот раз его улыбка не была холодной; она скорее выражала что-то вроде одобрения от того, кого Джозеф считал, пожалуй, самым порочным и сложным.

— Ты один из нас. Наш белокурый, голубоглазый блюститель Священного пути.

Джозеф… Нет, Гавриил вздохнул и кивнул, принимая эту истину, эту роль. Джозефа больше не существовало. Теперь он стал Гавриилом. Одним из Падших. И тем, кто их всех спасет. Он еще не знал, как. Но он это сделает. Непременно.

Гавриил прижал к животу колени и задышал, превозмогая боль. Он услышал, как остальные мальчики вернулись к своим кроватям, и закрыл глаза. Но как только он это сделал, на него потоком обрушились события этого дня. Он увидел стоящих на коленях мальчиков, надвигающихся на них голых Бретренов. И почувствовал отца Куинна… его дыхание у своего уха… на себе… в себе.

Чтобы прекратить эти жуткие образы, Гавриил резко распахнул глаза, и вдруг увидел присевшего к нему на кровать Михаила. Кровать была маленькой, и Михаил задел рукой его сцепленные ладони. В этой позе эмбриона, в которой находился Гавриил, его руки казались сложенными в молитве. Может, так оно и было. Каждую ночь он молился Богу, чтобы их нашли и помогли выбраться из этого ада. Гавриил верил. Он точно знал, что Бретрены никакие не Божьи люди. И все еще верил в добро. В милосердного и оберегающего Господа.

Михаил лег рядом с Гавриилом. Не говоря ни слова, он уставился в потолок, но Михаилу и не нужно было ничего говорить. Взглянув на своего младшего брата, Гавриил почувствовал, как к горлу подступил огромный ком. Брат пришел к нему, когда он оказался в беде. Михаил напрягся всем телом и стиснул зубы. Но все равно он был рядом с Гавриилом. Он был рядом… совсем, как и сегодня вечером, когда Гавриила лишили человеческого достоинства.

Гавриил не знал, сколько прошло времени, прежде чем он прошептал:

— В ту ночь, когда ты напал на Люка.

На лице у Михаила не дрогнул ни один мускул.

— Когда ты меня душил…, — Гавриил сглотнул вставший в горле комок. — Ты собирался остановиться? Скажи мне правду. Ты думал остановиться?

Михаил намотал на руку кожаный шнурок с висевшим на нём пузырьком с кровью. Гавриил вздохнул, понимая, что Михаил не ответит. И все же он ждал. Молился, что случится чудо, и он заговорит. Потеряв всякую надежду, Гавриил уже хотел было закрыть глаза и сдаться навалившемуся на него изнеможению, когда Михаил вдруг произнес:

— Я бы остановился.

Гавриил замер, не сводя с Михаила глаз. У Михаила раздувались ноздри.

— Тебя я бы не убил. Но только тебя.

Тогда, в той комнате со свечами, Гавриил изо всех сил сдерживал слёзы. Не хотел, чтобы Бретрены обрадовались, увидев, что он все же сломался. Но сейчас в кровати, рядом с братом, после стольких лет признавшимся, что ему не все равно, Гавриил дал волю слезам. Михаил закрыл глаза и заснул. Но Гавриил не спал. Вместо этого он смотрел на брата и обводил взглядом остальных Падших. Мальчиков, стремящихся убивать. Мальчиков, избравших не свет, а тьму. Потерянных мальчиков. Мальчиков, у которых в этом мире не осталось никого и ничего, даже надежды.

И вот тогда ему все стало ясно. Путь Гавриила, усыпанный камнями и глыбами смятения, внезапно расчистился и стал прямым и понятным. Такова была его судьба. Этого хотел от него Бог. Он почувствовал своё призвание. Почувствовал лёгкое покалывание в руках и ногах. И когда он с готовностью принял на себя эту миссию, то почувствовал, как Бог окутал его своим теплом. Он стал пастырем. И не важно, насколько велики грехи этих мальчиков, они всё равно Божьи дети.

Гавриил защитит Падших от Бретренов.

И он верил, что Бог поможет ему найти выход.

Глава седьмая

Три года спустя...

Гавриил, пошатываясь, брел назад по коридору. От вывиха у него безвольно висела рука, плечевая кость выступала вперед. Его снова поднимали на страппадо. (Страппадо — пытка посредством подвешивания тела жертвы с одновременным разрыванием суставов. Применялась в Европе и в Российской империи в XIV—XVIII веках — Прим. пер.) Связали веревкой запястье и подвесили к потолку. От ослепительной боли в вывихнутом плече стало трудно дышать. С ним часто это проделывали. И все же легче от этого не становилось.

И через два дня он должен был принять решение.

За ним захлопнулась дверь в комнату. Он подошел к кровати Уриила, и тот встал. Гавриил безмолвно повернулся, а Уриил тем временем взял его за руку и вправил ему плечо. Гавриил дышал, превозмогая мучительную боль. Но он выдерживал и более страшные пытки. Изо дня в день выдерживал более страшные пытки.

— Он с тобой говорил? — спросил Уриил.

Гавриил кивнул.

— И что?

Гавриил тяжело вздохнул.

— Я сказал ему, что присягну, — его взгляд скользнул к Михаилу, который лежал на кровати, уставившись в потолок. — Чтобы вам помочь, мне необходимо находиться рядом. Это мой единственный выход… единственная возможность вытащить всех нас отсюда.

Годы. Гавриил годами ждал шанса их спасти, освободить из этой адской дыры. Но за все это время ему не подвернулось ни одной возможности, лишь всё те же пытки, изгнание нечистой силы и ночи в комнате со свечами, где его ставили на колени или прижимали к полу, а отец Куинн «очищал его своим семенем». Временами Гавриил пытался вспомнить, каким он был до Чистилища. Но теперь та жизнь казалась ему чужой. Алтарник, всем сердцем преданный своей вере и любимым священникам. Священникам, которые затем над ним надругались.

Вся комната напряженно прислушивалась к их разговору. Бретренам приходилось творить чудовищное зло. Гавриил никогда бы не сделал ничего подобного. Даже если он присягнет, времени у него будет не так уж много. Как только он откажется выполнять приказ, его накажут. Но если он не присягнет… его убьют.

Выбора не было.

Гавриил подошел к своей кровати. Потер глаза тыльной стороной ладони. За все время пребывания в Чистилище он ни на секунду не терял веры. Веры в то, что этот путь предначертан ему Богом, и он должен его пройти. Он знал, что Бретрены действуют вне ведома Католической церкви. Отец Куинн, да и остальные не раз это признавали. Гавриил верил, что, если Папа узнает об этих бесчинствах, об отделившейся от Церкви секте, священникам несдобровать. Гавриил по-прежнему взывал по ночам к Богу, моля о помощи, моля о том, чтобы Бретренов обнаружили. Он все еще верил, что все они как-нибудь спасутся. Даже если они совершенно беспомощны, у него еще оставались молитва и вера. Уж этого Бретренам у него не отнять. Они и так уже лишили Гавриила гордости, самоуважения и осквернили его тело.

Душу он им не отдаст.

Когда наступило утро его Дня рождения, он никак не мог унять дрожь. Гавриил понятия не имел, в чём заключалась церемония посвящения в Бретрены. Одеваясь, Гавриил услышал за дверью громкие голоса. Он повернулся к собравшимся у его кровати Падшим.

— Я вас освобожу, — сказал Гавриил, услышав приближение торопливых шагов. — Верьте мне. Я всех нас освобожу.

Падшие не ответили. Вара ухмыльнулся, явно усомнившись в обещании Гавриила. Гавриил его за это не винил. Ничто никогда не складывалось в их пользу. Души Падших были темны. Он это знал. Знал, что кое-кто из них мог возразить, что их вообще не следует выпускать во внешний мир. Он не питал никаких иллюзий и не сомневался, что как только им выпадет такая возможность, они тут же кого-нибудь убьют. Но за те три года, что он с ними прожил, они стали его семьей. Его братьями.

Не ему их судить. У него нет такого права.

Дверь открылась, и вошел отец Куинн. Гавриил постарался не выдать своего удивления. Отец Куинн был первосвященником. Он никогда не приходил в комнату за Падшими.

Целых три года Гавриил находился в его личном ведении.

— Гавриил.

Голос отца Куинна прогремел в комнате, словно удар хлыста. Священник казался взволнованным. Гавриил никогда его таким не видел.

— Живо! — заорал отец Куинн.

Гавриил прищурился, какое-то шестое чувство подсказывало ему, что что-то здесь не так. Он повернулся к Михаилу. Взгляд брата как всегда оставался безучастным, но Гавриил все равно проговорил:

— Держись, Михаил. Будь сильным.

Когда на нем на несколько секунд замерли голубые глаза Михаила, и в них блеснуло понимание, в груди у Гавриила растеклось приятное тепло. Затем Гавриил пересек комнату и вышел от мальчиков, которых поклялся защищать. Отец Куинн захлопнул за ними дверь, и Джозеф понял, что прямо сейчас завершилась еще одна глава его жизни. Гавриил пошел по коридору за отцом Куином. Но когда они свернули налево, в нем зародилось подозрение и беспокойство. В отдалении показалась дверь… очень знакомая дверь. До этого он входил в нее лишь однажды. Когда отец Куинн ее отпер, коридор залил яркий дневной свет, и Гавриил прижался спиной к стене — резкие солнечные лучи оказались для него слишком ослепительными. Он три года не видел солнца. Его окружала лишь тьма.

— Шевелись, — прошипел отец Куинн и схватил Гавриила за руку.

Он толкнул его к свету. На трясущихся ногах Гавриил поднялся по лестнице, о которой узнал несколько лет назад. Ослеплённого вспышкой беспощадного дневного света, Гавриила бросили на заднее сиденье внедорожника. В машине было не так светло, и он заморгал, пытаясь осмотреться. Тут что-то упало ему на колени.