Пальмы в снегу

Глава 2 Соленая вода за бортом

В море, 1953 год

– Давай, Килиан, опоздаем на автобус! – Хакобо стремился перекричать январский ветер, убирая снег, заваливший дверь, при помощи старой доски.

Закончив работу, он нахлобучил пониже шляпу, взял чемодан и, вскинув на плечо старые деревянные лыжи, потопал ногами, чтобы проделать тропинку, а заодно отогреться. Уже было открыл рот, чтобы позвать снова, но тут услышал голоса, доносившиеся из внутреннего дворика. В следующую минуту появился и сам Килиан в сопровождении матери Марианны и сестры Каталины, закутанных в черные шерстяные пальто, с толстыми вязаными платками на головах. Женщины опирались на палки, чтобы не поскользнуться: на ногах были старые кожаные башмаки на шнурках. Хакобо улыбнулся, заметив две свертка, обернутых газетой, – хлеб с хамоном, собранные в дорогу.

– Я пройдусь с тобой, Хакобо? – спросила Каталина, взяв брата под руку.

– Ладно, – согласился тот и проворчал: – Лучше бы ты осталась дома, сеньора Упрямица. Мороз – не лучшее лекарство от кашля. Ты совсем бледная, и губы посинели.

– Откуда мне знать, увижу ли я тебя вновь, – возразила девушка, старательно пряча непослушную прядку под платок. – Так что хочу как можно больше времени провести рядом с тобой.

– Ну, как скажешь.

Снега в последние дни нападало столько, что сугробы доходили до колен, и идти по улице было трудно. Хакобо обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на родной дом. Килиан остановился, чтобы подождать мать, пока та поправляла воротник, прикрывая горло. Он тоже пристально взглянул на дом, стараясь запомнить мельчайшие детали: камни фундамента, толстые деревянные рамы, утопленные в стены, ставни, висевшие на проржавевших петлях, тяжелую дверь с толстенными гвоздями обшивки и крест, выбитый над входом.

Марианна посмотрела на сына, и ее на мгновение обуял страх. Как он приживется в совершенно другом мире? Килиан совсем не похож на Хакобо! Да, он силен и полон энергии, но у него нет бесшабашной храбрости старшего брата. С самого детства Килиана отмечала удивительная чувствительность, но азарт заставлял его следовать по стопам Хакобо. Каково ему будет жить в тропиках? Она не хотела подрезать сыну крылья, но не могла не беспокоиться за него.

– Ты все еще можешь передумать.

Килиан покачал головой.

– Не волнуйся. Все будет хорошо.

Марианна кивнула, взяв сына под руку, и они побрели по едва заметной тропинке, протоптанной Каталиной и Хакобо. Из-за яростного ветра приходилось наклонять голову и сильно повышать голос.

– В доме совсем не осталось мужчин, – посетовала мать с горечью. – Но надеюсь, что однажды ваши усилия окупятся…

Килиан едва мог подобрать слова. Для матери и сестры наступают тяжелые времена. Двум женщинам придется самим следить за хозяйством, да и людей вокруг оставалось все меньше и меньше. За последние два-три года уехало много молодежи. Статьи в газетах – «Эль Нотисьеро», «Эль Эральдо», «Ла Нуэва Эспанья», «Эй-Би-Си», – еще больше подогревали желание сорваться с места. Читая их, можно было подумать, что достойное будущее можно найти везде, кроме как в их богом забытом уголке, который обошел прогресс. И все же… Килиан уже скучал по этому месту и боялся с ним попрощаться. Впервые в жизни он покидал дом и мать, и все радостное возбуждение предыдущих дней теперь лежало камнем на сердце.

Ему было не по себе, с какой резвостью Хакобо паковал чемоданы.

– Вообще-то наши вещи там не пригодятся, – говорил Хакобо брату. – Так что бери только самое лучшее – в чем поедешь туда и потом будешь возвращаться. Но там все дешевле, сможешь купить все, что захочешь, прямо на месте.

Стараясь ничего не забыть, Килиан несколько раз переупаковывал свое барахло: несколько рубашек, пара пиджаков и брюк, несколько смен белья и носков. Он даже составил список вещей (который положил в чемодан, чтобы ничего не забыть), включив в нее двустороннюю бритву «Пальмера» и лосьон «Варон Дэнди». Его отец и старший брат уже много раз бывали в Африке и успели привыкнуть к переездам, а он нет, хотя всегда мечтал об этом.

– Если бы это было где-то поближе!.. – сетовала Марианна, крепче сжимая руку сына.

Шесть тысяч километров и три недели – теперь они представлялись вечностью – отделяли родные горы от многообещающего будущего. Все, кто отправлялся в Африку, возвращались в дорогих костюмах, с карманами, полными денег, их семьи процветали. Но это была не единственная причина отъезда: заработков отца и брата вполне хватало. В глубине души Килиан всегда мечтал своими глазами увидеть тот мир, который уже видели его соседи по долине, даже если путешествие предстояло долгое и опасное.

– Деньги нам никогда не помешают, – сказал он матери. – Все время что-нибудь случается, и цены завышают. Да и потом… Пасолобино слишком тесен.

Марианна понимала его. Ничего не изменилось с тех пор, как они с мужем Антоном поехали в Африку в 1926-м. Жизнь в деревне сулила лишь горы навоза, снег и холод. Нищеты, конечно, не было, но ожидать большего, чем самая простецкая жизнь, не стоило. Климат в долине был суровый, все зависело от погоды: и скот, и урожай. Если урожай был скудный, это отражалось на всех. Сыновья могли бы остаться и наняться на пиритовую шахту, а может, пойти в ученики к кузнецу, плотнику или кровельщику, или зарабатывать разведением скота. Килиана работа в поле или в хлеву вполне бы устроила, но он был молод, и Марианна понимала, что ему хочется научиться большему. Она сама прошла через это: мало кто из женщин долины путешествовал так далеко, и она понимала, что впечатления юности оставляют след на всю жизнь.

Они брели по узкой улочке к нижней части деревни, в тишине, нарушаемой лишь ревом ветра. Килиан радовался, что успел попрощаться с соседями еще накануне, по крайней мере им не придется выходить на улицу в пургу. Запертые окна и двери довершали картину призрачности. Впереди, едва различимые, брели Каталина и Хакобо, на краю деревни они остановились.

Марианна смотрела на детей и шутила, чтобы скрасить горечь расставания. Статным красавцам, Хакобо и Килиану, приходилось нагибаться, чтобы поговорить с сестрой, девушкой хрупкой и болезненной. Внезапно Марианна ощутила сильную тоску по мужу. Она не виделась с Антоном уже два года, а как будто пять столетий прошло. И вот теперь они с Каталиной остаются одни. Защипало в глазах, но она сдержалась: ее с детства учили быть сильной. Истинные горцы никогда не проявляют эмоций, пусть даже в кругу семьи.

Хакобо взглянул на часы – пора прощаться. Он потрепал по щеке сестру, потом подошел к матери, расцеловал дважды, быть может, немного театрально, и громко сказал, что они вернутся сюрпризом, когда она их и ждать не будет.

– Позаботься о брате, – прошептала Марианна.

Килиан обнял сестру, потом взял за плечи, пристально разглядывая. Ее подбородок задрожал, и она расплакалась. Он снова обнял ее, а Хакобо, откашлявшись, напомнил, что они опоздают. Килиан подошел к матери, Марианна прижала его к груди и почувствовала, что ее мальчик вздрагивает от едва сдерживаемых рыданий.

– Будь внимателен, сынок, – прошептала она. – И поскорее возвращайся.

Килиан кивнул, прилаживая крепления лыж к ботинкам. Подобрал чемодан, закинул за плечо сумку с едой и поспешил за братом, который уже скрылся из виду на девятикилометровом спуске, ведущем в Сербеан, ближайший городок, откуда ходили автобусы. Своей дороги в Пасолобино, лежавшей у подножия хребта, не было, и зимой не было средства быстрее и удобнее лыж.

Проехав несколько метров, он остановился, чтобы еще раз взглянуть на темнеющие фигурки матери и сестры. Несмотря на холод, женщины не двигались с места. Только когда сыновья скрылись из виду, Марианна уронила голову и дала волю слезам. Каталина молча взяла ее за руку и повела обратно к дому.

Когда братья, раскрасневшиеся и вспотевшие, но с замерзшими руками, достигли Сербеана, ветер немного стих. Здесь они сменили лыжные ботинки на туфли и оставили снаряжение в таверенке у остановки, откуда их смогут потом забрать родственники.

Подошел автобус. Хакобо взобрался по лесенке, чтобы закрепить чемоданы на крыше, затем братья заняли места на заднем сиденье. Водитель запустил мотор и сообщил, что через пять минут они отправляются.

В это время года жители долины почти никуда не ездили, и пассажиров было немного. Отогревшийся Хакобо закрыл глаза, решив вздремнуть. Внутри было не так уж жарко, но терпимо – не то что в первую поездку с отцом, когда пришлось преодолевать весь путь верхом.

Килиан рассматривал через окно унылый пейзаж, по большей части в белом монохроме, изредка прерываемом серыми скалами, когда они проезжали через туннели. Дорогу он знал: она вела к Бармону, центру провинции, что в семидесяти километрах от Пасолобино. Дальше Бармона двадцатичетырехлетний Килиан еще ни разу не выбирался. Кое-кому из друзей детства повезло так сильно заболеть, что их возили к специалистам в региональные больницы, но сам он рос здоровым как бык. Новости из внешнего мира приносили торговцы из разных мест. У них можно было купить мебель, ткани, свечи, масло, соль, вино, инструменты и подарки для деревенских родственников. Все эти вещи говорили о том, что существует целый мир по ту сторону гор. Об этом мире говорили также картинки в учебниках по истории и географии, а красок добавляли дикторы «Парис интернасиональ» или революционного «Радио Пиренеев». Но так, чтобы увидеть его своими глазами, – об этом он мог только мечтать.

Хакобо проснулся, когда они проехали Бармон. Автобус к тому времени набился, но он, казалось, не слышал ни истошного плача младенца на руках у матери, ни кудахтанья кур в картонных коробках. Килиана всегда поражало умение брата спать в любых условиях и в любое время суток. Хакобо мог проснуться, немного поболтать, выкурить сигарету и снова заснуть. Брат считал сон хорошим способом сберегать силы, но Килиан был не против того, что им не пришлось разговаривать, – после прощания с Пасолобино он был рад погрузиться в себя.

В одно из пробуждений Хакобо обнял его за плечи и притянул к себе.

– Выше нос, братишка! Пара стаканчиков в «Амбос Мундос» живенько поднимет тебе настроение. Подходящее название для питейного заведения, да[1]?

«Да уж, два мира», – подумал Килиан.

Несколько часов спустя они наконец прибыли в большой город. В Сарагосе снега не было, но завывал ледяной ветер, как и в горах. Несмотря на холод, на улицах было полно людей: мужчины в шерстяных пальто, придерживавшие шляпы руками, женщины, прижимавшие сумки к груди. Хакобо привел Килиана в хостел, узкое многоэтажное здание на Пласа-де-Эспанья: здесь они с Антоном обычно останавливались, когда проезжали через город. Братья оставили чемоданы в снятой комнатушке и спустились выпить.

Сперва они прогулялись по улочкам старого города – Эль-Тубо, где посетили базилику Нуэстра-сеньора-де-Пилар, чтобы попросить Богоматерь об удачном путешествии. Затем съели жареного кальмара в переполненном баре и там же прибегли к услугам чистильщика. Чувствуя себя франтами в начищенных до блеска ботинках, прогулялись по мощеным улицам в уже поредевшей толпе. Они постоянно останавливались, чтобы Килиан мог насмотреться на трамваи, автомобили и здания высотой в восемь этажей и выше.

– Мы ведем себя как два деревенских дурня! – смеялся Хакобо. – Что будет, когда до Мадрида доберемся?

Килиан задавал множество вопросов, и Хакобо был рад побыть для него гидом. Он прекрасно помнил свое состояние в первое путешествие.

– Видишь вон ту машину? – Он указал на элегантное черное авто с блестящей решеткой радиатора и круглыми фарами. – Это новый «Пежо-203 седан», их используют таксисты. А вон та – «Астер-Эф-Икс 3», отличная машина. А вот эта – «Ситроен 11 СВ седан», еще ее называют «уточка». Нравится?

Килиан рассеянно кивнул, увлеченный рассматриванием величественных зданий Испано-американского банка, «Ла Уньон» и «Феникс Эспаньол», с квадратными и круглыми окнами, колоннами у входа, вычурными фронтонами и коваными балкончиками.

Под конец прогулки они решили заглянули в кафе, подсвеченная вывеска которого гласила, что заведение – одно из самых грандиозных в Европе. Килиан прошел черед двойные двери вслед за братом и застыл. Перед ним была широченная лестница, ведущая в зал, заполненный музыкой, голосами и табачным дымом. Вдоль галереи второго этажа пробегали тонкие перила. В памяти всплыла сцена из фильма, который он видел однажды в Бармоне. Там молодой человек поднимался по такой же лестнице, перекинув через руку плащ и держа в другой сигарету. Сердце Килиана забилось чаще: обстановка казалась слишком изысканной. Как и публика. Элегантные платья с вырезом и бантами, короткие и светлые, отлично подогнанные по фигуре, не шли ни в какое сравнение с длинными юбками и мешковатыми жакетами деревенских женщин. На мужчинах белые рубашки и тонкие черные галстуки. Впрочем, и Килиан был в такой же рубашке, что не могло не подбодрить. Кто здесь скажет, что он с малолетства разгребал навоз в хлеву?

Хакобо приветственно махнул кому-то в дальнем углу, и Килиан увидел мужчину, жестом приглашающего их за столик.

– Невероятно! Вот так встреча! – воскликнул брат. – Сейчас я вас познакомлю!

Они лавировали между столиками. Народу было не продохнуть. Мужчины курили «Кемэл» и «Бизонте», пили бренди или анисовую водку, а женщины – шампанское или мартини-бьянко. На площадке перед оркестром танцевали пары. Ничего подобного ни в Пасолобино, ни в окрестностях не было. Летом они танцевали на площади, а зимой собирались у кого-нибудь в гостиной, куда приносили стулья и ставили вдоль стен, чтобы хватало места. Девушки сидели, пока парни не приглашали их, или танцевали друг с другом. Старомодные пасадобли, вальсы и танго под аккомпанемент аккордеона, гитары и скрипки конечно же не шли ни в какое сравнение со здешними зажигательными плясками.

В нескольких шагах до столика Хакобо остановился и прошептал:

– Вот что, Килиан: на людях мы не говорим на нашем диалекте. Только когда одни. Я не хочу казаться деревенщиной. Понял?

Килиан согласился, хотя понимал, что будет непросто. А Хакобо уже сердечно пожимал руку незнакомцу.

– Что ты тут делаешь? Ты же должен быть в Мадриде!

– Садитесь, расскажу. – Мужчина указал на Килиана. – А это, стало быть, твой брат?

– Килиан, это Мануэль Руис, светило медицины, которого за каким-то чертом отправили в Гвинею, – засмеялся Хакобо, и мужчина улыбнулся. – А это мой брат Килиан, который пока не знает, чем ему заняться.

Они пожали друг другу руки и опустились на полукруглый кожаный диванчик, Хакобо сел на стул с резной спинкой. Певец в коротком сером пиджачке затянул известную песню Антонио Мачина «Черный ангел», и зал разразился аплодисментами.

– В Мадриде такого нет? – пошутил Хакобо.

– Да полно, на каждом углу и вдвое больше. Но я приехал подписать бумаги. Мне предложили удачный контракт в Сампаке.

– Да это же здорово! Дамасо слишком стар для такой работы.

– Но я не такой опытный, как он.

– Но и он не со всем справлялся. Ты когда отбываешь?

– Еду в Мадрид завтра. Мне взяли билет на четверг на…

– …«Сиудад де Севилья»! – произнесли они хором и рассмеялись.

– Отлично. Мы тоже плывем на нем! – Хакобо понял, что брат выпал из их беседы и обратился к нему: – Мануэль работает в больнице Санта-Исабель. Он будет в полном нашем распоряжении все время. За это стоит выпить! – Он повертел головой в поисках официанта. – Ты уже ужинал? – обратился он к приятелю.

– Нет еще. Здесь, кстати, есть трупиалы[2].

– А, трупиалы! – хмыкнул Хакобо.

Килиан догадался, что это слово как-то связано с меню.

Певец допел последние строчки – о художнике, который не может вспомнить черного ангела, которого недавно нарисовал на стене церкви. Его проводили овациями; пианист заиграл джазовую композицию – такую быструю, что всего несколько пар отважились выйти на танцпол.

– Обожаю буги-вуги! – Хакобо прищелкнул пальцами и повел плечами. – Жаль, потанцевать тут не с кем. – Он обвел взглядом зал и помахал стайке девушек, ответивших хихиканьем, но не подошел к ним. – Ну, ничего, скоро я смогу удовлетворить свои желания сполна.

Килиан танцевать не любил, однако заметил, что неосознанно отбивает ритм ногой.

Официант принес заказ. Лишь посмотрев в тарелку, Килиан осознал, насколько проголодался: жареный кальмар давно уже переварился. Засомневался было, смогут ли копченый лосось, канапе с икрой, охлажденные цыплята-корнишоны (те самые трупиалы) и говядина, фаршированная трюфелями, наполнить его желудок: он привык к более грубой пище. Но еда оказалась вкусная, и особенно под хорошее вино. После ужина Хакобо заказал джин, поскольку даже в «самом большом в Европе заведении» не подают его любимый виски, а Мануэль и Килиан ограничились бренди «соль и сомбра».

– Килиан, – обратился к нему Мануэль, – как ощущения в начале путешествия? Волнуешься?

Килиану врач пришелся по душе. Ему было около тридцати, среднего роста, худощавый, светловолосый и светлокожий, умные голубые глаза прятались за стеклами очков в роговой оправе. Его манера разговора подсказывала, что он человек серьезный и образованный, но после пары бокалов он стал более открытым и приветливым.

– Немного, – признался Килиан. Ему не хотелось говорить, насколько ему страшно. И как-то все быстро произошло: еще вчера ухаживал за скотом, а сегодня пьет бренди в компании дипломированного врача в роскошном заведении. – Но я рад оказаться в такой приятной компании.

– Расслабься, Килиан! – Хакобо хлопнул брата по спине. – Это твой ум тебя запугивает. Мы все через это прошли. Верно, Мануэль?

– В мою первую поездку уже в Бате я готов был повернуть назад, – подтвердил Мануэль, потягивая напиток. – Но в следующий раз я чувствовал себя так, будто всю жизнь езжу в Фернандо-По. – Он сделал паузу и добавил: – Ты привыкнешь к этому. Как и к чертовым москитам. Сам увидишь.

Спустя три часа, изрядно выпив и накурившись сигарет из красной жестянки «Кравен А», которые после крепкого домашнего табака показались Килиану слишком легкими, братья попрощались с Мануэлем и нетвердой походкой побрели в хостел. На Пласа-де-Эспанья они перешли трамвайные пути, и Хакобо побежал вниз по ступенькам в общественный туалет. Килиан дожидался его, опираясь на стальные перила. Неоновая подсветка террас на крышах помогала мощным четырехламповым фонарям разгонять мрак вокруг фонтана с бронзовой статуей на каменном пьедестале в центре. Под крестом ангел поддерживал раненого мужчину, который не в силах был дотянуться до выпавшего из его рук оружия. Памятник был посвящен погибшим за веру и родину. Килиан поднял глаза к небесам, собираясь вознести молитву, но вместо этого стал читать неоновые надписи: «Аве-крем», «Галина Бланка», «Радио Иберия», «Лонгинес – лучше наручные часы», «Диспак», «Филлипс»… Он попытался мыслить ясно, но почувствовал дурноту, и причина была не только в алкоголе. Он покинул свой дом этим утром, а как будто прошла уже вечность, и путешествие предстояло долгое. Едва справившись с собой, обратил взгляд к каменному ангелу и попросил удачи и сил.

– Ну, Килиан, – голос Хакобо прозвучал неожиданно, – как тебе первая ночь вдали от мамы? – Он оперся на плечо брата, и они продолжили путь. – Много нового узнал, да? То, что ты видел в «Амбос Мундос», и в сравнение не идет с тем, что будет дальше… Ты, кстати, не об этом думал?

– Вроде того…

Хакобо поднес руку ко лбу.

– Жду не дождусь, когда смогу выпить виски в Санта-Исабель! От виски не бывает похмелья. Сам увидишь… У тебя обезболивающего не найдется?

Килиан помотал головой, и брат похлопал его по спине.

– Скажи, что ты больше всего хочешь увидеть?

– Наверное, море, – ответил Килиан после паузы. – Никогда его раньше не видел.

Хотя это было первое морское путешествие Килиана, морской болезни у него не случилось, и это при том, что многие пассажиры бродили по палубе с зелеными лицами. Хакобо уже в третий раз был на борту «Сиудад де Севилья», но тоже чувствовал себя не лучшим образом.

Килиан не понимал, как такая махина может плыть, потому что его общение с большой водой ограничивалось ловлей форели в горных речках возле Пасолобино. Он думал о матери и сестре, об их жизни в деревне. В Сарагосе и дальше – по дороге в Мадрид его преследовал холод, но чем ближе они подъезжали к Кадису, где был порт, тем больше разогревался воздух. Когда судно отчалило под взмахи белых платочков, Килиан почувствовал приступ грусти, однако Хакобо и Мануэль вернули ему присутствие духа. Путешествие Килиану, в целом, нравилось, разве что он еще ни разу в жизни столько не бездельничал. Всегда энергичный, он уже скучал по физическому труду. Этим он отличался от брата, всегда искавшего возможность полентяйничать.

Он обернулся и посмотрел на Хакобо, развалившегося в удобном шезлонге со шляпой на лице. С того времени, как они покинули Кадис, и далее – после Тенерифе, Хакобо только и делал, что отсыпался днем и веселился ночью на вечеринках в баре «Веранда». Во время приступов морской болезни он чувствовал себя подавленным. Сам Килиан пытался извлечь из путешествия максимум пользы. Ежедневно, помимо практики корявого английского со словарем, он читал колонки в журнале «Ла Гвинея Эспаньола», чтобы узнать побольше о мире, в котором ему предстоит жить. Контракт был заключен на два года, но последние полгода, пусть и оплачиваемые, считались отпуском. Срок контракта исчислялся с момента отбытия из Кадиса, так что у него была еще пара оплачиваемых недель, которые он с удовольствием решил потратить на чтение в расслабленной обстановке.

Во всех номерах журнала – а они были прошлогодние, за 1952-й, – размещались одни и те же объявления. Первым делом – от магазина «Дамбо» на улице Сакраменто в Санта-Исабель, за ним – от «Транспортес Унидос» на Авенида Хенераль Мола, «Транспортес» предлагал ремонт и техобслуживание в одной «фактории» (так называли в колониях магазины). Усатый мужчина рекламировал «великолепный табак “Румбо”», надпись крупным шрифтом гласила: «Сигареты помогают думать». Хакобо рассказывал Килиану, что в колонии почти все курили, чтобы разогнать москитов, и табак там стоил дешево. Затем шли статьи на религиозные темы, новости из Европы и авторские колонки.

Килиан раскурил сигарету и сосредоточился: его увлекла статья о детях, крещенных в 1864–1868 годах. Занятными показались имена: Педро Мария Нгади, Хосе Мария Гонголо, Филомена Мапула, Мариано Игнасио Балонга, Антонио Мария Эбомо, Лоренцо Эбама, – первые были обычными, а вторые, похоже, африканские.

Потом он переключился на статью о пяти миллионах немецких детей, оставшихся сиротами в 1945-м. Какой же далекой представлялась война! Он вспомнил письма отца, которые мать всегда читала вслух, а потом бережно прятала в карман юбки. Отец, живший на острове, описывал тревожные настроения в обществе – все боялись захвата со стороны Британии или Франции. Он писал, что в окружении губернатора встречаются сторонники нацистов, а в обществе – сторонники союзников. Было время, когда открыто продавались немецкие газеты с подстрочником на испанском. Гражданская война и война в Европе уже давно закончились, но, судя по тому, что теперь читал Килиан, политический конфликт в Африке не утих окончательно.

Одна из статей рассказывала о запрещении деятельности кенийского религиозного движения мау-мау и их лидера Йомо Кеньята, потому что они выступали за уменьшение влияния европейцев и возвращение к языческим корням. Килиан задумался. Изгнать европейцев из Африки? Но не они ли принесли цивилизацию в дикие земли? Не стала ли жизнь африканцев лучше? Подобные вопросы были выше его понимания. Все, что он знал о Черном континенте, ограничивалось рассказами старшего поколения, которое гордилось тем, что служило Богу и стране; ему сотни раз внушали, что работа в колониях подразумевает служение Господу и испанской нации. Испанцы в Африке свершают благое дело, не забывая набивать и свои карманы.

И все же Килиану было непонятно, как относиться к людям, совершенно не похожим на него самого. Единственный чернокожий, которого он пока что видел, работал в баре на корабле. При первой встрече Килиан беззастенчиво пялился на него, пытаясь найти существенные различия, помимо темной кожи и ослепительно-белых зубов, но так и не преуспел. А по прошествии дней стал воспринимать парня как просто «официанта Эладио».

Постепенно стало ясно, что услышанные им ранее истории были далеки от реальности. Отец с братом отзывались о местных жителях как о безликой массе «цветных», и только Хосе был исключением. Килиан вспомнил открытку с четырьмя полуобнаженными чернокожими женщинами, которую Антон прислал Хакобо. Приписка чернилами гласила: «Смотри, какие здесь женщины. Вот так они ходят по улицам». Килиану женщины показались привлекательными. Они носили «клоте», отрезы ткани, обернутые вокруг тела наподобие юбок, доходящих до щиколоток. Сверху же они были обнажены, и лишь носили ожерелья и тонкие браслеты. И у всех была разная грудь: высокая и упругая, маленькая, пышная… Изящные фигуры и красивые лица, полные губы и огромные глаза, а волосы заплетены в мелкие косички. Снимок был замечательный, хотя казался странным выбором для открытки. На открытках обычно изображаются памятники, городские достопримечательности и пейзажи, элегантно одетые люди. Но не обнаженные женщины… Для чего была сделала эта фотография? У Килиан тогда возникло странное ощущение, что женщин на карточке изучают, как необычных насекомых. Что он сам их так рассматривает. В журнале, который он сейчас держал в руках, тоже было много фотографий. На одной были изображены чернокожие мужчины, одетые по европейской моде, в костюмы и шляпы. Ничего особенного, в отличие от подписи: «На Рождество жители деревень и фермеры одеваются на заморский лад». Это звучало странно, потому что отец рассказывал, что местные жители на праздники надевают «наньге», нечто похожее на клоунский наряд, чтобы веселить людей. Килиан представлял аборигенов в масках и соломенных костюмах, но никак не в европейской одежде.

– Надеюсь, скоро мы сможем летать туда на самолете, – ворвался в его мысли голос Хакобо. – Я больше этого не вынесу.

– Если б ты столько не пил накануне, – улыбнулся Килиан, – возможно, морская болезнь так бы тебя не мучила.

– Тогда дни были бы длиннее и скучнее… А что Мануэль?

– Пошел в кино.

Хакобо решил составить брату компанию, убрал шляпу и взглянул на журнал.

– Есть там что-то интересное для меня?

Каждый день повторялось одно и то же. Килиан и Мануэль читали, пока Хакобо спал, потом Килиан рассказывал о прочитанном.

– Как раз собирался почитать про буби, ведь именно они изначально населяли остров, может, ты…

– Пустая трата времени! – перебил Хакобо. – Тебе не нужно знать язык буби для работы. Большинство местных говорит по-испански, а еще ты будешь постоянно вращаться среди нигерийских работников. Так что лучше поучи пиджин – вот он будет требоваться на каждом шагу[3].

На столе лежала потрепанная книжка в кожаном переплете, написанная священником из ордена сыновей Пренепорочного сердца Девы Марии, изданная в 1919 году. Надпись на обложке гласила: «Англо-африканский диалект, или “Ломаный английский”». Килиан пытался запомнить несколько фраз, но это было трудно, потому что он ни разу их не слышал. В самой книге каждое испанское слово имело перевод на африканский английский – пиджин или «пичи», как его называли испанцы, – и его транскрипция.

– Не понимаю, почему слово пишется так, а произносится – эдак. Это же лишняя работа.

– Забудь о написании. Ты же не будешь писать нигерийцам письма! Запоминай произношение, – Хакобо взял книгу и ручку брата с золоченым колпачком. – Гляди. Первое, что нужно запомнить, – основные вопросы, смотри, вот здесь. – Он выделил страницу. – Дальше будешь учить фразы, которые услышишь. – Он захлопнул книгу и вернул ее на стол. – Тебе будут постоянно говорить, что они больны, не могут работать, не знают, что и как делать, что им жарко, что дождь льет… – Брат откинулся на спинку стула, закинув руки за голову, и вздохнул: – Черные всегда ищут повод не работать. Прямо как дети. Сам увидишь!

Килиан усмехнулся: Хакобо как будто про себя говорил. Взял книгу и принялся просматривать фразы, которые отметил брат. Те привели его в замешательство: «я тебе покажу», «работай», «иди», «заткнись», «мне плохо», «не понимаю», «если сломаешь, я тебя побью». И это ему придется говорить? Он отказывался верить, что за все это время Хакобо ни разу нормально не поговорил с рабочими. Впрочем, ничего удивительного: все истории, рассказанные братом, крутились вокруг клубов и баров в Санта-Исабель.

Хакобо вновь надвинул шляпу на глаза, собираясь продолжить свою бесконечную сиесту.

– Хакобо?

– Мм?

– Ты много лет провел на острове. Что ты знаешь о его истории?

– То же, что и все: это процветающая колония, где можно хорошо заработать.

– Да, но… кто там был до нас?

– Англичане, португальцы… Откуда я знаю?

– Да… но раньше-то он принадлежал аборигенам…

– А, этим дикарям! – хмыкнул Хакобо. – Им повезло, что мы пришли. А то так бы и жили в джунглях. Спроси у отца: он проводил им электричество.

– Ну, и в Пасолобино его не так давно провели, – продолжал Килиан задумчиво. – И во многих испанских деревнях дети рады сухому молоку и американскому консервированному сыру. Это не лучший пример прогресса. Посмотри на фотографии отца в детстве. Невозможно поверить, что они так жили!

– Если тебя так интересует история, поищи книги в офисе на плантации. Но, помяни мое слово, ты будешь так уставать, что не сможешь их читать, – Хакобо откинулся в кресле и вновь накрыл лицо шляпой. – И, если тебя не затруднит, дай мне поспать.

Килиан смотрел на море, плоское, как доска, – как раз таким он его описал в письмах Каталине и Марианне. Солнце посылало последние лучи от края горизонта, скоро его поглотит морская пучина. В горах солнце само пряталось в сумерках, здесь же море затягивало его в себя. Килиану никогда не надоедало наблюдать роскошные закаты в открытом море, но уже хотелось ступить на твердую землю. Ночь они провели в порту Монровии, столице Либерии, чтобы разгрузить и загрузить товары, но пассажирам сойти на берег не удалось. Местное побережье выглядело однообразно: заросли акаций и мангров, длинная полоса песчаных пляжей с несколькими деревеньками. Здесь жили кру – «лучшие работники», по словам попутчиков-галисийцев: «Они похожи на астурийцев или на нас, галисийцев, в работе им равных нет». Килиан вспомнил рассказы отца о том, как местные жители подплывали на своих каноэ к судам из Европы и предлагали самые разные услуги. Якобы у каждого аборигена было по два-три десятка «жен». Скорее всего это была выдумка, но она вызывала улыбки на лицах белых мужчин, представлявших, как можно удовлетворить столько женщин сразу[4].

Каждый вечер после ужина пассажиры собирались на палубе, прогуливались и разговаривали. Вдалеке Килиан заметил племянника губернатора с семьей, возвращающегося из Мадрида в Гвинею после долгого пребывания в Испании. В паре метров от него компания мужчин играла в карты. Они тут все давно перезнакомились. Килиан улыбнулся, вспоминая, как неловко себя чувствовал, когда увидел столь большое разнообразие приборов в столовой. Но постепенно он привык, а с ленивым течением дней ушла и нервозность. Не о чем беспокоиться.

Он закрыл глаза и подставил лицо бризу. Еще одна ночь! Килиан мысленно устремился к родному дому, попытался представить, чем занимаются мать и сестра. Мысли его текли на родном наречии. На корабле он говорил по-испански и слышал много английского, немецкого и французского. Иногда он думал, не является ли язык буби для местного населения тем же, что диалект Пасолобино – для него самого. Ему было интересно, будет ли кто-то спустя время изучать не только историю «большой» Испании, но и прекрасный уголок в Пиренеях, где он вырос. И он хотел узнать как можно больше о мире, в который направлялся. Об истории острова, мужчин и женщин с фотографий. Настоящую историю… Если что-то от нее еще осталось.

Судно подошло к Бате, главному порту в Рио-Муни, как называлась континентальная часть Испанской Гвинеи. Когда Килиан заметил отца, стоявшего на причале в пробковом шлеме, шортах и непривычно яркой рубашке, он сам изнемогал от жары. На берегу все утопало в зелени тропического леса. Остальное казалось декорацией – огромные корабли в порту, низкие здания, муравьи-люди, носившие туда-сюда грузы… Это было невероятно… Наконец они прибыли!

– Ну, что думаешь, Килиан? – спросил брат.

Вместе с Мануэлем они стояли, поджидая, пока спустят трап. Вокруг суетились люди, стоял гомон на всевозможных языках. Килиан наблюдал за происходящим, едва ли не открыв рот.

– Его замкнуло! – засмеялся Мануэль, ткнув Хакобо.

– Видишь черных? – обратился к брату Хакобо. – Они все одинаковые! Первые два-три месяца ты не сможешь отличить их друг от друга, как овец.

Мануэль нахмурился, но Килиан пропустил фразу мимо ушей: его полностью поглотила картина, расстилавшаяся перед глазами.

– А вон папа! – воскликнул он и первым поспешил на берег.

Первые несколько минут заполнили приветствия, объятия и неизбежные вопросы. Килиан уже два года не видел отца и решил, что тот выглядит неважно. Загорелое лицо прорезали глубокие морщины, искажая крупные, но правильные черты. Он казался усталым и постоянно потирал живот, будто тот болел.

Антону не терпелось узнать, как идут дела в деревне, он расспрашивал о своем брате – тоже Хакобо, о родственниках и соседях, но вопросы о жене и дочери приберег напоследок. Когда он спросил про Марианну, от Килиана не ускользнула скорбь в его глазах. Объяснений тут не требовалось. Контракты были долгими, но вдвойне долгими для семейного мужчины, который обожал свою жену. Помолчав с минуту, Антон посмотрел на Килиана и протянул руку.

– Ну что ж, сынок, добро пожаловать на родину. Надеюсь, ты будешь здесь счастлив.

Килиан улыбнулся и повернулся к Мануэлю.

– Ты, наверное, не знаешь, что мы с Хакобо родились здесь. Но потом мама заболела, и нам пришлось вернуться.

Мануэль кивнул. Немногие могли переносить тропическую жару и влажность.

– Да, я тут родился, но совершенно ничего не помню об этом месте, – вздохнул Килиан.

– Мама сюда больше не возвращалась, – продолжил Хакобо. – А отец – он оставлял дома семя и возвращался в тропики. Других своих детей он мог увидеть только через два года – столько длится контракт. Но из шести детей выжили только трое, мы и наша сестра.

Килиан нервным жестом предупредил брата, что отцу не стоит это слышать, но тот был поглощен своими мыслями. Антон не мог не заметить, как изменился Килиан. Стал выше, более худощавый, чем Хакобо. Уже не мальчик, а мужчина. Как же быстро пролетело время со дня его рождения! Двадцать четыре года спустя сын вернулся туда, где появился на свет.

Сперва Антон был не в восторге от решения Килиана вместе с братом приехать в Африку: мысль о том, что Марианна и Каталина теперь в одиночку будут вести хозяйство, причиняла ему боль. Но Килиан умел быть настойчивым, он убедил его, что лишнее денежное вливание семье не помешает. Потому Антон и решился спросить владельцев плантации, найдется ли работа для младшего сына. Нашлась. Они даже помогли ускорить оформление бумаг, чтобы парень смог прибыть уже в январе, до сбора урожая. У Килиана будет несколько месяцев в запасе, чтобы обжиться на новом месте и подготовиться к горячей поре – обжарке какао, – которая начиналась в августе.

Антон повел их в другую часть пристани. Им еще предстояло путешествие из Баты на остров.

– Похоже, судно в Санта-Исабель готовится поднять якорь, – сказал Хакобо и обратился к отцу: – Я, конечно, рад, что ты решил нас встретить и лично проводить на остров. Но ты, наверное, думал, что я не довезу Килиана целым и невредимым?

Антон улыбнулся, что было для него редкостью, и только Хакобо знал, как этого добиться.

– Я надеялся, что за время путешествия ты хоть немного введешь брата в курс дела. Но, насколько я вижу по тебе, ты больше времени проводил эм-м… в музыкальной гостиной.

– О нет, отец, ты не прав. У меня еще не было учителей лучше, чем Хакобо и Мануэль, – вступился за брата Килиан. – Ты бы слышал, как Хакобо учил меня пичи. Я теперь свободно на нем говорю!

Все четверо рассмеялись. Антон был рад сыновьям; их молодость заставит его забыть о том, что он сам начинает сдавать. Он с гордостью окинул их взглядом. Внешне парни очень походили на него – такие же зеленоглазые, как все в семействе Рабалтуэ. Оба сына унаследовали высокий лоб, высокие скулы, широкий длинный нос, уверенно очерченный подбородок, хотя у Хакобо черты были более грубыми. У обоих густые темные волосы, хотя у Килиана они отливали медью. Его мальчики были высокими, с широкими плечами и сильными руками (у Хакобо из-за тяжелой работы руки были сильнее и больше). Антон знал, какое впечатление старший сын производит на женщин, но всего лишь потому, что красотки еще не видели младшего: его черты были идеальными, и внешне он очень походил на Марианну в молодости… А вот характер у братьев был совершенно разный. В то время как Хакобо предпочитал развлекаться в компании, когда был свободен от работы, Килиан рос ответственным, порой даже слишком. Когда-то Антон мечтал, чтобы его сыновья выросли работящими и правильными, и выходки Хакобо иногда раздражали его. Но получалось, что братья дополняли друг друга, а в местных краях это было очень ценно.

В короткой поездке на остров из Ваты Антон почти не умолкал. Когда иссякли истории о путешествии братьев и шутки о непрекращающейся морской болезни Хакобо, Антон рассказал, как по пути из Тенерифе в Монровию их застиг ужасный шторм. Он так впервые отправился в колонию без Марианны.

– Вода повсюду, чемоданы в каютах плавали! А сам – то взлетаешь в воздух, то тонешь. Три дня мы все жили без еды, ни одной целой вещи не осталось. В порту Санта-Исабель нас уже и не ждали – думали, что мы погибли. – Он повернулся к ошарашенному Хакобо. – Вот тогда я впервые перепугался, сынок, да. Это был не страх – ужас! Взрослые мужчины рыдали, как дети!

– Не помню, чтобы ты нам об этом писал, – покачал головой Килиан. – Почему?

– Не хотел вас расстраивать, – пожал плечами Антон. – Думаешь, мать отпустила бы вас, знай она о таком? Мой друг Хосе говорит, что страх вообще невозможно описать, и если он овладел тобой, так просто от него не избавиться.

– Клянусь, – Хакобо положил руку на грудь, – никогда больше не буду жаловаться на морскую болезнь, у нас с Килианом было просто чудесное путешествие.

Килиан покосился на отца: что-то с ним было не так. Эта разговорчивость… Он отметил в тоне отца горечь. Или это был страх? И он так странно повел рукой… Никогда такого не замечал раньше.

– Папа, с тобой все хорошо?

– Все хорошо, сынок, – кивнул Антон. – Прошедший год выдался немного сложнее, чем я ожидал. – Он явно стремился сменить тему. – Из-за туманов урожай выдался не очень. Пришлось работать больше.

Килиан хотел еще спросить – о здоровье, но отец обратился к Хакобо:

– Привез свидетельство о рождении?

– Да.

– Полицейское свидетельство и свидетельство о безупречном поведении?

– Да.

– Военный билет?

– Конечно. И справку о прививке от туберкулеза с официальной печатью, и диплом о том, что умею читать и писать… Пап, ради всего святого! Ты мне пять раз уже об этом напомнил!

– Ну, ладно, ладно. Но помни, что тебя могут отправить домой из-за несоответствия требованиям. Ты сделал прививку от желтой лихорадки?

– Да, папа. Прямо на борту. И у меня есть справка. Еще что-нибудь?

– Ну… надеюсь, ты не забыл. – Отец старался казаться строгим, однако его глаза блеснули. – Ты привез то, о чем я просил маму?

– Конечно, – вступил Килиан. – Чемодан Хакобо забит хамоном, чоризо, орехами, консервированными персиками и, конечно, маминой выпечкой. А еще мы везем длиннющее письмо от нее, которое она запечатала при мне семью печатями, чтобы никто больше не смог его вскрыть.

– Отлично.

Оставшуюся часть пути все молчали. Мечтали поскорее добраться до места, и даже Килиан уже не испытывал детского воодушевления, что овладело им поначалу. Что до Хакобо, он знал: чувство новизны скоро улетучится, все сведется к работе на плантации, ожиданию выплат, вечеринкам в городе и стремлению поскорее вернуться домой, чтобы отдохнуть, – и так по кругу, от контракта до контракта. И все же, когда судно повернуло к порту, он не сдержал улыбки:

– Эй, Килиан, мы подходим к бухте Санта-Исабель. Не проспи самого интересного. – Его глаза сверкнули. – Не важно, понравится тебе здесь или нет, останешься ты на два года или на двадцать, влюбишься в остров или возненавидишь его, – смотри во все глаза – этот образ никогда не сотрется у тебя из памяти. Никогда!