«Не станем портить твои диваны!»

Женя тоже выглянул из-за Димы и посмотрел на меня.

Равнодушно и холодно, как на стену. Словно борец сумо перед боем: полный, свирепый и напряженный. С блаженной улыбкой дурочки, я помахала ему рукой. Мой маленький корейский пупсик-убийца. Кан чуть ли инеем не подернулся, пытаясь меня презрением заморозить.

– Ну, я! – я смущенно взбила прическу. Мои волосы еще не до конца отмылись от красной краски и были светло-оранжевыми. – Жена твоя. Лина!

Кореец прищурился, потом его лицо расплылось в широкой улыбке. Хлопнув себя по пузу через пальто, он громко расхохотался.

– Жена! Худая – ноу толстая! – кулаком он саданул Диму в предплечье и подмигнул ему. – Жена помню? Проблемная? Хочу – не хочу. Я ноу понимать!

Любовь снова вспыхнула ярким пламенем. Вспомнились обещания постоянно отсутствовать и избегать супружеского секса, Сеул, его дорогие костюмы… Меня перемкнуло.

– Хочу, хочу! – извиваясь, как Димина секретарша, я подскочила к Жене и сама себя поместила в кольцо его коротеньких рук. Женя прижал меня к груди и без напряжения поднял в воздух. Я здорово похудела, что уж там говорить. Девки таращились на меня, как на цирковую артистку. От Кана волнами исходила тьма.

– Слезь с него, – приказал он сухо и чуть ли не за шиворот меня оттащил. – Что за театр?!

– Он – хванасо, – пожаловалась я Жене. Злой.

– Дима? – искренне удивился тот. – Ноу злой! Дима – гуд!

Я только головой покачала.

– Он мне сказать: «Убью!»

Дима показал зубы. Мне. В гримасе, призванной срочно изобразить улыбку. Улыбка вспыхнула и трансформировалась в оскал. Толкнув плечом дверь, через которую я только что вышла, Дима втолкнул меня внутрь, – спасибо, хоть не ногой, – пропустил Женю и запер дверь.

– Че ты опять за херню творишь?! – взорвался он громким шипением.

– И я скучала, любимый, – бесстрашно сказала я и сложила губы, словно для поцелуя.

– Дима качи? – спросил, хитро улыбаясь несостоявшийся муж. – Вместе?

– Нет, – отмахнулась я. – Секс андэ!.. Вези меня назад, к Ю Сынг Джуну.

Это певец такой, знаменитый. Из-за которого я уехала. Женя расхохотался.

– Корея работать хочу?

– Возьмешь меня?

– Утихомирься! – прошипел Кан; как батарею прорвало в горле. Надо мной обои пузырями пошли. – Я те сказал, что ты не поедешь? И ты не поедешь, если я так сказал!

– Почему нет? – спросил Женя. Как-то странно прищурился, затем что-то быстро и резко спросил.

Дима выдохнул, медленно выпуская ярость и так же медленно, глубоко вдохнул, обретая дзен. Затем, заговорил по-корейски.

Я разобрала кучу слов. Чингу – «друг», саранхи «любовь», Хангук – Корея, американец… То ли Кан объяснял, что я корейцам не друг, то ли жаловался, что люблю я американцев. Женя удивленно вскинул бровь. Потом сочувственно потрепал меня по плечу и заглянул в глаза:

Пур бэби… Тогда стэй здесь.

Я как-то не поняла, с чего я вдруг, такая бедная крошка, и вопросительно посмотрела на Кана.

– Я сказал, что группа ученых обнаружила в твоем черепе клетку мозга и пытается ее клонировать, – спокойно объяснил Дима, и я не поняла, шутит он, или на самом деле такое ляпнул. – Поэтому тебе нельзя уезжать из Хабаровска.

Женя что-то еще сказал.

– Он говорит, что удивлен тем, что у тебя вообще была целая одна клетка, – увлекся Дима.

Женя так горячо кивнул, словно на самом деле именно так и сказал. Добавил сокрушенно:

– Красивая герл всегда ебанютяя!

Я хмыкнула… Ему до сих пор, как видно, не объяснили, что это грубое слово. Женя пользовался им легко и непринужденно, как словом «глупышка». В отличие от мистера Кана, который тем же словом пользовался по делу, он явно не хотел меня обижать.

– Согласен! – душевно ответил Кан.

– Что он тебе сказал?!

– Напомнил, как ты «работала».

– Американ бой помню? – спросил вдруг Женя и Дима снова умолк и заледенел. – Сёуле, ты и бой качи? Итэвон?.. Бой тюрьма сидети!

Боль хлынула, я отшатнулась, прижав ладони ко рту. Кан опустил глаза и так крепко сжал зубы, словно крепился, чтобы не ляпнуть очередную остроту.

– Бой – негр убить, – Женя провел большим пальцем по горлу. – Полиция его арестовывать.

Ончже? – спросила я одними губами, хотя в глубине души все время знала когда.

Вот, почему он не позвонил.

Мула… Не знаю. Полиция приходить мотель. Помнишь, я тебя ждать?..

Улыбка дрожала, распятая на губах. Я плакала и смеялась. Женя беспомощно топтался рядом со мной, явно сожалея о том, что все мне сказал. Я внутренне умирала и ликовала одновременно: Скотт не бросил меня!.. Скотт был в тюрьме…

Сдохни, Димочка!

Кан вдруг меня обнял и, усадив на пол, дал свой носовой платок.

– Все, все. Не смейся так… – что-то в сторону по-корейски.

Я подчинилась, вытерла слезы, прижав колени к груди. Это было самое печальное и в то же время, прекрасное из всего, что Женя когда-либо говорил мне. Скотт не бросил меня. Не бросил! Самое трудное было не запрыгать сейчас, показывая Кану «факи» и вереща: выкуси-выкуси! Потом до меня дошло.

– Ты знал! – прошептала я. – Ты знал это! Вот о чем ты тогда говорил в спортзале!..

Дима мрачно поглядывал на меня, прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. Его девушки выкрикивали фамилии, раздавая кандидаткам бумажные номера.

– Мне жаль, – сказал Кан, присаживаясь на корточки. – Я думал, ты была в курсе…

Его теплая ладонь легла на мое колено. Оно превратилось в пудинг. Скотт забылся. Запах парфюмаа, которым я обрызгивала подушки в номере, Диминого парфюма, бил по обонятельным нервам. Хотелось схватиться за его плечи; опрокинуться на спину, притянуть его на себя…

– Ни хрена тебе не жаль, – ответила я, и дернула ногой, пока он не понял, как сильно я завелась. – Не прикасайся ко мне, скотина! Ты знал, что он не бросил меня, но все равно, все равно меня унижал!..

Он убрал руку и встал.

– Футболисты двух негров подписали, – сказал он сверху, ничего не выражающим тоном. – Хочешь, я кого-нибудь из них грохну? Или, обоих?.. Просто так. Чтоб тебе приятное сделать.

На миг я онемела от его подлости. Так вывернуть все! Скотт не убивал того негра, он меня у него отбил. Если он и убил его, то совсем не нарочно. В ярости… Потом я похолодела: вспомнила, как сама ударила. Пнула в лицо. Ногой.

Быть может, Скотт меня выдал? Или, наоборот? Не выдал?..

– Хочешь мне приятное сделать, застрелись сам, – прошипела я, преисполнившись ненавистью.

Дима издал горлом странный звук. Вроде того, что издает раковина, подавившись водой и картофельными очистками. Медленно выдохнул:

– Будешь так говорить, ударишься. Лицом о ковер.

Я мысленно пожелала ему удариться лицом об автобус. В дверь постучали. Толя…

– Босс, звал?

Кан медленно, как во сне, обернулся.

– А-а-а, да. Забери вот эти коробки. Надо по городу будет раскидать, – он наклонился и как котенка поднял меня на ноги. – Пойдем-ка поговорим, в мой офис.

Я выдернула руку.

– Давай не будем портить твои диваны!

Дима дернулся. Открыл рот. Закрыл рот. Махнул на меня рукой и вышел. Охранник зыркнул в упор, исподлобья, но ничего не сказав, поднял с пола коробку.

Я осталась одна.



Загрузка...