Пай-девочка

Глава 1

Небо пахнет ярким светом и влажным ветром в лицо.

Нет, не так, не то.

На самом деле — вы удивитесь — но никакого неба нет. Но понимаешь это, только на него забравшись. Существует земля. Она далеко, за слоями прозрачной ледяной дымки. От неба до земли — секунд пятьдесят свободного падения и несколько минут парения в воздухе под ярким куполом парашюта. А в самолете поют сквозняки. Многолюдно — парашютисты сидят не только на специальных скамейках по бокам, но и на полу.

Справа от нее сидит Марк, её бывший муж.

Марк.

Подлец ещё тот. Одутловатое лицо с россыпью рыжих веснушек, заляпанные джинсы, один глаз серый, другой — зеленый, темперамент непальского йога — вот что такое Марк.

Как она могла так обмануться, как?

Они объяснились вчера.

— Какого черта ты столько времени пудрила мне мозги?! — злился он. — Я уже давно мог найти себе кого-нибудь получше.

— Вот и поищи! — обиделась она.

— Ты уже полгода изменяешь мне, а я ничего об этом не знаю.

— Теперь знаешь.

— Я тратил на тебя свое время, свои деньги, свою сперму, в конце концов.

Слева сидел какой-то незнакомый толстяк в грязноватом прыжковом комбинезоне. У толстяка было неприятно красное лицо, он мелко крестился, а поймав её насмешливый взгляд, принялся смущенно оправдываться.

— Я просто танатофоб. Знаете, что такое танатофобия?

— Знаю. Боязнь смерти. Зачем же тогда прыгаешь, если так боишься?

— Я в первый раз прыгаю. Именно для того, чтобы преодолеть страх… Мне мой психоаналитик посоветовал.

— Передавай привет твоему психоаналитику, — улыбается она.

— А вы не боитесь смерти?

— Я? — Она смеется. — Я-то нет. Совсем не боюсь. Я знаю, что парашютный спорт в принципе безопасен. У меня почти тысяча прыжков.

Толстяк завистливо улыбается. Она как бы наступила на горло мужскому шовинизму — он боится, а она — вовсе нет.

— Вообще-то мне тоже не очень страшно, — попытался переиграть танатофоб, — первый прыжок — это не страшно. Страшно — второй. Когда ты уже знаешь, что тебя ждет.

Но вот зажигается лампочка, прозрачная дверь откидывается наверх. Первыми из самолета выходят опытные парашютисты, за ними — перворазники и студенты. Сколько раз она вот так подходила к краю? Тысячу? Восемьсот? Ну, не меньше семисот, это точно.

Ее родители тоже были парашютистами, можно сказать, она выросла на аэродроме.

Один шаг навстречу ветру, и вот она уже летит вниз, раскинув руки, и время от времени поглядывает на высотомер, пристегнутый к запястью.

Свободное падение. Столько перспектив. Самое простое — лежать на животе, расслабив конечности, и ловить ладошками прохладный поток. Можно «сесть» на воздух — это тоже совсем несложно. Сальто — вперед и назад. Встать на голову.

Она в очередной раз посмотрела на высотомер. Тысяча двести. В принципе уже можно бы «открыться». Она закинула руку за спину и нащупала «медузу», крошечный парашют, который вытянет за собой основной купол.

Одна секунда, две, три.

Четыре.

Пять.

Она обернулась и увидела беспомощно барахтающуюся в воздушном потоке «медузку». Понятно, значит, отказ основного купола. Неприятный отказ — «медуза» вышла, а сам купол остался в ранце, и его никак теперь не отстегнешь.

Железное кольцо запасного парашюта находится слева, у самого сердца. Перед тем как с силой дернуть за него, желательно откинуть ноги подальше назад. Ей уже пару раз приходилось пользоваться «запаской», поэтому она почти совсем не испугалась. Главное — действовать решительно и быстро. Она знала, что кольцо запасного парашюта выходит туго и дергать надо изо всех сил. Короткий вздох, напряжение мышц, и кольцо улетело прочь, словно пробка из бутылки с теплым шампанским.

Одна секунда

Две, три.

Четыре.

Пять.

Запасной парашют не открылся. Кольцо было отрезано от системы, поэтому и вылетело так легко. Она вдруг осознала, что у нее есть сердце, но находится оно почему-то в желудке. Кто укладывал её парашют?! Марк. Засранец.

П…и. б…ль.

Танатофоб не прав. По-настоящему страшно не во время первого прыжка. И не во время второго.

А во время последнего.

Жаль, что испытавшие этот страх, первобытный и неразбавленный, никогда не смогут рассказать о нем ос-

— Ты что-то питаешь. Я тоже слышала эту историю. Только девушка осталась жива, — говорю я.

— Ха. Интересно, каким же образом, — говорит Юка, — пойми, хеппи-энды сейчас не в моде. Если бы девка выжила, то эта история нс стала бы аэродромной байкой.

— Как раз наоборот

Мы всегда спорим, я и Юка. Мы вообще разные. Она — высокая и тонкая, чем-то напоминает принцессу из детского кинофильма. А я — небольшого роста, обремененная грустью детских комплексов и тяжестью лишних килограммов и похожа на актрису Инну Ульянову в её лучшие годы. Юка влюблена в себя, я же к себе совершенно равнодушна. Она парашютистка, а я приезжаю на аэродром просто так, за компанию.

Аэродромный вечер пахнет густым июнем и жженой коноплей. Марихуану курят все.

— Дунуть хочешь?

— А не пора ли нам превратиться в обезьян?

— Может, почитаем? Произведения Ярослава Гашека?

У меня с детства аллергия на спиртное. Когда мне было пять лет, я украла со взрослого стола фужер с крепленым яблочным вином. Собственный поступок казался геройством, я лихо опрокинула в себя горьковатое содержимое.

Поэтому я курю больше всех. А потом — шире всех улыбаюсь. И смеюсь — мелко-мелко, откинув голову назад и демонстрируя окружающим не слишком ровные желтоватые от кофе и никотина зубы. Некрасиво, короче, смеюсь.

Иное дело Юка.

Я и сейчас её вижу. Вот же она, в полутемной глотке модного бара, вертит в наманикюренных ладонях запотевший бокал с любимой ею Пинаколадой. Или нет, не так. Она — в мерзлом душном офисе, закинула длиннющие ноги на стол, на американский манер, и о чем-то глухо хохочет.

Опять не то.

Она, в обтягивающих шортах отчаянно красного цвета, пытается взобраться на вяло сопротивляющуюся ипподромную лошадь — ну, а я… я, улыбаясь её смелости, смотрю со стороны — фигура у меня для конного спорта, мягко говоря, неподходящая.

Могла ли я с ней соперничать? Смешно. Рядом с ней я выглядела как биологический мусор. По закону жанра мы не могли подружиться. Никак не могли. Я должна была бы её ненавидеть. Презирать. Мстить, в конце концов.

Никто не злопамятен так, как индийские слоны и некрасивые женщины.

И тем не менее, мы стали подругами.

Мы познакомились в июле, тогда мне исполнилось двадцать лет. В третий раз провалившая экзамены во ВГИК, я как раз нашла работу курьера в одной мелкой, чего-то там производящей компании. С профессионально вежливой улыбкой на лице и в кровь стертыми пятками, я целыми днями носилась по городу, перевозя из офиса в офис бесконечные коробки, посылки и деловые письма, а вечерами суетливо и бестолково устраивала личную жизнь.

В то лето я изо всех сил пыталась всучить свою девственность соседу по лестничной клетке, в которого, как мне казалось, я была пожизненно влюблена. Несколько раз он снисходил до того, что приглашал меня в кино или в открытое кафе у метро. А однажды мы поцеловались прямо перед тем, как попрощаться. После этого он стал называть меня зайчиком, а я его — на американский манер — бойфрендом.

Именно он и позвал меня на ту презентацию.

— Настюха, у меня есть два приглашения на замечательный фуршет, — не без гордости сообщил он, — ресторан «Максим», будут только сливки общества!

— Это здорово, — обрадовалась я, — а что же мне надеть?

— Туда пускают только в вечерних костюмах. Говорят, будет Немцов и, как его, Явлинский тоже, — он явно старался произвести на меня впечатление, — так что ты должна хорошо выглядеть, — и поцеловал меня в висок.

— Будь спокоен, — я улыбнулась как можно более загадочно, прямо как Марлен Дитрих в «Голубом ангеле», — уж я постараюсь всех затмить.

В итоге, разумеется, я выглядела хуже всех. Одолженное у мамы вечернее бархатное платье на тонких атласных лямочках самым чудесным образом скрывало мои незатейливые достоинства, зато щедро демонстрировало многочисленные недостатки: тугой бархат обтягивал и круглый живот, и низковатый выпуклый зад. Убедившись, что даже официантки, обслуживающие данное мероприятие, смотрятся рядом со мною словно арабские скакуны рядом с лошадью Пржевальского, я предпочла укрыться в дамском туалете.

Там, в туалете перед огромным золотистым зеркалом, я с ней и познакомилась.

Она, закинув загорелые плети рук за спину, воевала с капризной застежкой наимоднейшего бюстгальтера. Ну а я принялась подкрашивать перламутровой помадой ниточки бесцветных губ.

— Слушай, а помоги лифчик застегнуть! — вдруг обратилась она ко мне, широко улыбнувшись. — А то он не застегивается, собака. Я здесь уже десять минут корячусь, сейчас самое интересное пропущу!

— Да пожалуйста! Я довольно быстро справилась с непослушными крючками и при этом не могла не остановить взгляд на её груди. Вот везет же некоторым — заполучить от природы такую упругую, загорелую грудь, как минимум третьего размера!

Она заметала мой застенчиво-восхищенный взгляд и рассмеялась:

— Клевый лифчик, правда? Называется уандер бра. Приподнимает, увеличивает — ну, все, как им нравится.

— Кому — им?

— Мужикам, ясное дело!

В последующие десять минут я узнала о ней буквально все. Во-первых, зовут её Анжеликой.

Можно называть Линой Ликой, Юкой — кому как удобно. У нее был приятель, который даже называл её Жекой.

Во-вторых, ей, как и мне, недавно исполнилось двадцать лет. Она уже успела побывать замужем, а в данный момент живет в Серебряном Бору — в трехэтажном коттедже своего нового приятеля. Он известный телеведущий. Но в постели полный ноль. У нее есть две собачки — йоркширские терьеры, как сейчас модно. Иногда она берет их с собой в гости.

— Слушай, ну а ты? — вдруг спросила она прямо посредине своего монолога.

— Что я? — растерялась я. Откуда я могла знать, что Юка думает гораздо быстрее, чем говорит, и поэтому часто перебивает саму себя.

— Как зовут, чем занимаешься, кто сюда позвал?

— Зовут Настей, мне двадцать, работаю в фирме, а сюда пришла с… бойфрендом! — послушно отчиталась я.

— Здорово, — Юка вздохнула, — это значит, тебе везет. Такая стабильность. Фирма, бойфренд.

В зал мы вышли вместе.

— Бойфренда покажи, — неожиданно потребовала она.

— Да вон он, такой блондин, у стенки стоит, с журналом в руках.

Юка близоруко прищурилась. Изумленно приподняла безупречно выщипанную бровь и вынесла безапелляционный вердикт:

— Какой кошмар.

— Что ты имеешь в виду?

— Твоего бойфренда, разумеется.

Я приготовилась обиженно отойти. В конце концов, кем она себя возомнила? Обыкновенная красивая пустышка. О том, что все красотки пустышки, мне не раз говорила мама.

Сейчас я понимаю, что она меня просто жалела Но Юка свойски хлопнула меня по плечу и улыбнулась (у нее была изумительная обезоруживающая улыбка):

— Да брось ты, я же просто правду говорю. Большинство людей никогда не говорят правду и поэтому смотрятся добрыми. Если бы ты узнала, что они думают…

И чем тебе так не понравился мой бойфренд?

— Во-первых, ты сказала, что он блондин, — с готовностью объяснила она, — это неправда. У него пепельный или, как говорят в народе, мышиный цвет волос. Во-вторых, он мал ростом, сутул и безвкусно одет. А в-третьих, никакой он тебе не бойфренд. Уж извини за проницательность.

— Это почему же ещё? — От злости я готова была пролить на её белоснежное платье бокал с красным полусладким.

— Ну, по крайней мере ему на тебя наплевать. Потому что на тебя он даже не взглянул, зато на меня посмотрел так, как будто бы хотел… ну, ты понимаешь.

— Поздравляю. Можешь рискнуть подойти к нему и предложить себя. Вдруг чего получится. — Я резко развернулась, но тотчас почувствовала на голом плече её горячую ладонь.

— А ты с темпераментом, — примирительно улыбнулась Юка, — прости меня. Но, если честно, тебе тоже на него плевать. Я же знаю.

— Да пошла ты! — не выдержала я. — Тоже мне доктор психологических наук.

— Лучше давай-ка выпьем шампанского. Ты мне нравишься, — она вручила мне бокал с золотистым напитком, я машинально протянула руку, — за тебя. И твоего бойфренда. Признайся честно, ведь ты с ним не встречаешься?

— Встречаюсь, — угрюмо настаивала я.

— Нет не встречаешься. — Её щеки раскраснелись, глаза заблестели, и я невольно пожирала её взглядом — одновременно восхищаясь и завидуя.

— Встречаюсь.

— Ну, может, максимум переспала пару раз. Признайся, так ведь?

— Не так, — настаивала я.

— Так, так! — Она засмеялась, а я не могла понять, шутит она или просто издевается.

— Да не спала я с ним.

— Как, даже не спала?

— Ты меня достала. Просто мы недавно встречаемся.

— Слушай, а ты мне нравишься. Давай свалим отсюда, здесь больше нечего ловить.

— Как это свалим? А как же…

— Плюнь на него. Найдем тебе кого-нибудь получше, я обещаю. Отправимся на дискотеку.

Не знаю, может, она была потомственной ведуньей. Или я так легко поддаюсь дилетантскому гипнозу. Но вместо того чтобы вежливо распрощаться с нахальной собеседницей, я вышла за ней в вестибюль, потом на улицу. Она поймала такси, и мы куда-то поехали. Именно в этот день и началась моя новая жизнь. Только догадалась об этом я не сразу.

В десять вечера на аэродроме «Борки» уже совсем темно. В половине десятого взлетает последний самолет с парашютистами. Многие специально ждут этого вечернего (или, как здесь говорят, крайнего) взлета. Если заранее договориться с летчиками, маленький самолет единственный раз за весь день поднимется на высоту почти пять тысяч метров. Таким образом, можно продлить удовольствие свободного падения на целых десять, а то и все пятнадцать секунд.

Я стою с запрокинутой вверх головой и жду Юку.

— Сейчас посыпятся, — говорит кто-то за моей спиной.

И действительно, от самолета отделяются крошечные черные точки, они быстро приближаются и становятся похожими на жуков — маленькая бусинка головы, задние лапки чуть длиннее передних. Один из этих жуков и есть Юка.

Сейчас раскроются, — говорит все тот же голос.

И, словно подчинившись этой тихой апатичной команде, в небе вспыхивает сначала один купол, потом другой, третий… Юкин купол алого цвета, я его сразу заметила и теперь внимательно слежу за траекторией её приземления. Если честно, немного волнуюсь. А вдруг Юка сделает что-то не так, слишком низко развернется и ударится о землю или приземлится на дерево и переломает ноги, пытаясь оттуда слезть самостоятельно. Она ведь ни за что не будет ждать, пока к ней подоспеет помощь, уж я-то её знаю.

— Сейчас начнут заходить на посадку, — слышу я знакомый голос.

Оборачиваюсь и вижу Генчика.

Генчик — самый красивый мужчина на свете. Совершенно невероятное сочетание — голубые яркие глаза и черные вьющиеся волосы до плеч. Разумеется, я тотчас покрываюсь отвратительными красными пятнами. В принципе я не считаю себя полной дурой, но почему-то в присутствии Генчика мне в голову ещё ни разу не пришла ни одна достойная озвучивания мысль. Поэтому я предпочитаю отмалчиваться, в крайнем случае глуповато хихикать — как, например, сейчас.

— Настена, а я тебя и не заметил сразу, — говорит Генчик (глуповато хихикаю).

— Сегодня такая замечательная погода, — изо всех сил пытается спасти положение Генчик, а я глупо хихикаю в ответ.

— Уложишь завтра мой парашют с утра? Или прямо сегодня? Я собираюсь проснуться в половине восьмого, на самый первый взлет.

— Конечно, уложу, — соглашаюсь я, глупо хихикая.

— Вот и славно, — говорит он и уходит, а я глупо хихикаю ему вслед.

Я работаю укладчиком парашютов. Научилась ещё прошлой весной, когда мы с Юкой впервые попали на аэродром. Сначала укладывала только её парашют, потом на меня обратили внимание. Надо сказать, получается у меня филигранно. Поэтому после приземления парашютисты становятся ко мне в очередь — конечно, только те, кому лень укладывать парашют самим.

— Привет, старая перечница! — Ко мне подходит раскрасневшаяся Юка. — Ну ты и дурында, что не прыгаешь! Там так здорово, мягкие облака, земля в розовой дымке. И очень тепло.

— Поедем сегодня в Дубну на дискотеку?

— Все бы тебе про дискотеки думать!

— Ну, Юк, ну, пожалуйста, поехали, а?

— Посмотрим, — снисходительно говорит она, но я уже знаю, что Юка согласна, что она меня не оставит. Все-таки лучшая подруга.

А тогда, два года назад, это она уговаривала меня отправиться на танцы.

— Я знаю одно приличное место. Народу мало, музыка классная и много красивых богатых мужиков!

— Но я не умею танцевать. — Честно говоря, я уже успела пожалеть о своем опрометчивом поступке. Сорвалась с фуршета, бросила бойфренда и села в такси с незнакомой девицей, А может, она вообще ненормальна? Почему она так ко мне привязалась?

— Ерунда. Все умеют танцевать. Я же тебя веду не в школу бальных танцев, а в обыкновенный ночной клуб. Ритмично двигаться под попсу — это очень просто.

Легко ей было говорить. Конечно, с её фигурой совсем несложно танцевать. То есть можно и вообще не танцевать. Достаточно выйти в центр зала и перетаптываться с ноги на ногу — и всеобщее внимание обеспечено!

Впрочем, я не подала виду, что стесняюсь. Хотя никогда в жизни не ходила на дискотеки. Я уверенно присоединилась к танцующим. А что, не подпирать же собственным телом стену, раз уж я все равно сюда пришла. И я танцевала.

Она смотрела на меня, а я танцевала.

И улыбалась — ей, себе, всем окружающим.

И тут она наклонилась ко мне и прокричала:

— Ну и ну! А ты действительно не умеешь танцевать! Пойдем-ка лучше что-нибудь выпьем!

Почему я не ушла тогда? Не обиделась, не послала её к чертовой матери, не нагрубила? Почему покорно поплелась за ней к барной стойке и позволила ей выбрать коктейли и заплатить за них?

Видимо, я сразу почувствовала, что было в ней нечто такое особенное, в моей Юке.

— Ты вертишь задом, как корова, — отчитывала она меня, — и руками сучишь отвратительно. Никакой женственности. Придется мне учить тебя танцевать. Но это не проблема… А теперь рассказывай.

— Что? — не поняла я.

— Всё сначала. Где работаешь, с кем живешь.

— Говорила же, в фирме работаю.

— Ага, и живешь с бойфрендом, — усмехнулась она, — это я уже поняла, а теперь хотелось бы услышать правду.

— С чего это я должна тебе все рассказывать?

— Но мы же подруги, — как будто бы искренне удивилась Юка.

— Ага, закадычные. Уже целых два часа.

Она посмотрела на меня — серьезно и внимательно. Умела она делать такой взгляд — холодный и умный. Словно была стервозной учительницей, а я провинившейся второклашкой.

— Зачем ты так? Я сразу поняла, что мы подходим друг другу.

— Это ещё почему?

— Потому что ты — моя полная противоположность.

— Ну, спасибочки.

— Зря обижаешься. Конечно, я красивей тебя и, наверное, умнее, — невозмутимо призналась она, — но я слишком взбалмошна для того, чтобы стать счастливой. Счастливыми становятся твердо стоящие на ногах. Такие, как ты.

— Это комплимент такой, что ли?

— Можно и так сказать. Так где ты работаешь-то?

— В фирме.

— В какой?

— Крупной.

— Что-то не верится. А кем?

Иногда она могла быть невыносимой.

— Да какая тебе разница?

— О, похоже, я попала в точку! — неожиданно обрадовалась Юка. — Кем, кем? Уборщицей? Вахтером?

— Курьером, — призналась я.

— Я так и думала! — восторжествовала она.

— Хочешь доказать мне, что я полное ничтожество? А не выйдет! — Это не я сказала, это моими губами высказались два бокала шампанского, выпитого на фуршете, и крепкий кофейный коктейль.

— Вовсе нет, — удивилась она, — да я просто хотела предложить тебе работу. Мне как раз нужен такой человек, как ты. Вот ты в своей… фирме сколько получаешь? Мало, вздохнула я, — долларов сто в месяц выходит.

— Ну вот! А я заплачу триста! Как минимум.

И что за работа? — недоверчиво спросила я.

— Иди ко мне секретаршей! — торжественно предложила Юка.

— Секретаршей? У тебя что, свой бизнес? Вот уж извини, теперь я тебе не верю, не очень-то ты похожа на бизнес-леди!

— Да при чём тут бизнес? — Она залпом допила коктейль и заказала ещё. — Просто у меня столько дел, планов. Ни на что не хватает времени. Посуди сама: во-первых, я работаю моделью. Во-вторых, мечтаю стать актрисой. В-третьих, книгу пишу. И много ещё всего разного.

— Я тоже мечтаю стать актрисой, — неожиданно призналась я, — три раза во ВГИК поступала и опять, наверное, буду, летом.

Обычно, когда я рассказывала об этом, люди сначала удивлялись, потом выспрашивали подробности. Ну, вроде того: какую басню читала на экзамене и не видела ли кого-нибудь из знаменитостей. Я охотно делилась впечатлениями, и это как бы ставило меня на ступеньку выше собеседника, ведь я же пусть и опосредованно, но соприкоснулась с миром высокого искусства. Можно сказать, готова была принести себя в жертву этому миру.

А Юка просто посмотрела на меня и сказала:

— Не получится из тебя актрисы, поступи лучше куда-нибудь ещё, пока не поздно.

— Это ещё почему? — оторопела я.

— Только не обижайся. Физиономией ты не вышла, — и как ни в чем не бывало отсалютовала мне бокалом.

Так я стаза Юкиной секретаршей.

Глава 2

Я ненавижу свой будильник. Готова запустить им с размаху в стену, выбросить его с пятнадцатого этажа, растоптать каблуками или просто садистски разобрать на безобидные винтики. Нехитрая мелодия, издаваемая моими электронными часами, ассоциируется у меня с адскими муками пробуждения. Я убежденная сова. К тому же по утрам я похожа на спившегося Карлсона — оплывшее лицо, взлохмаченные волосы и воспаленные щелочки красных глаз.

— Ну зачем, зачем вставать так рано? — сонно бормочет Юка, плотнее закутываясь в тяжелое одеяло.

— Это не рано. Семь часов уже, — зевая изо всех сил, говорю я, — я обещала Генчику уложить его парашют.

— Генчику, — Юка открывает глаза, — да, что только не сделаешь ради любви.

Я запускаю в нее подушкой. Изо всех сил.

— При чём тут любовь? Я работаю укладчиком парашютов.

— Ага, я знаю, — издевательски улыбается, — только обычно спишь до полудня, а сегодня встала в семь. Генчик же попросил.

Я надменно пожимаю плечами и молча выхожу из комнаты. Все равно она всегда права, и мы обе это знаем

На старте есть небольшое кафе, которое работает с самого рассвета. Я прошу чашку кофе, мне подают пластиковый стаканчик, и кофе в нем почему-то холодный.

— Не спится, Настенька? — улыбается буфетчица. Она всех знает по именам и некоторых даже кормит в долг.

— Да вот Генчику обещала парашют уложить на первый взлет, — объясняю я, прихлебывая кофе.

— Генчику? Сомневаюсь, что он проснется на первый взлет. Они тут вчера гуляли всю ночь.

Проснется, — уверенно говорю я, — договорились же.

— Ну а Лика где?

— Спит, наверное.

Ликой она называет Юку. И вообще, все на аэродроме называют Юку Ликой.

В половине восьмого на старте появляются сонные парашютисты. Их немного — основная масса отдыхает от вчерашней гулянки. Вообще, приезжают на аэродром не прыгать, а пообщаться. Погонять ночью на машинах по взлетной полосе, марихуану покурить — в кругу близких друзей.

Генчика среди утренних парашютистов нет, и это очень странно.

Я слоняюсь без дела, пью уже четвертый стаканчик жидковатого кофе.

В восемь первый самолет взлетает, и Генчика на его борту нет. Не участвует он ни во втором, ни в третьем взлете.

В половине двенадцатого на старте появляется розовая выспавшаяся Юка в белой мини-юбке.

— Ну что, влюбленная, не спится? — громко приветствует она меня. — Уложила Генчиков парашют?

— Не кричи на весь аэродром, — бормочу я, и Юка замолкает. Наверное, ей становится меня жалко.

Я люблю Юку и искренне считаю её лучшей подругой. Ну а тогда, два года назад, я её почти ненавидела.

Я снова работала курьером — на этот раз не в фирме, а личным Юкиным. Она просила меня отвезти в очередное модельное агентство её черно-белые фотографии: роковая Юка на берегу моря, роковая Юка под душем в купальнике… Она просила меня отвезти рукописи её литературному агенту. Она, наконец, просила меня отвезти в ремонт её стоптанные туфли.

Она говорила:

— Солнышко, сделай милость, отвези за меня конспекты сволочи-историчке. А то меня опять выгонят! Ко всему прочему Юка успевала ещё и учиться в каком-то там институте.

Она просила:

— Подруга, съезди, пожалуйста, в цветочный магазин на Тверской, купи землю для кактусов. А то дождь на улице, мне выходить неохота.

Она приказывала:

— Настюха, срочно ноги в руки и дуй в ближайший ларек «Союзпечать», купи свежий номер «Из рук в руки», да поторопись, а то опять все расхватают!

Должно быть, кто-то подумает, что Юка просто мной помыкала. Издевалась. Использовала в корыстных целях. Превратила в личную прислугу. Не спорю, наверное, со стороны так оно и смотрелось. И в то же время общение с ней преобразило меня. Я постройнела, похорошела, стала лучше одеваться.

Юка придирчиво следила за моим внешним видом. Мы не были знакомы и месяца, а она уже заставила меня постричься.

— У тебя, Настя, грушевидная форма лица, — поведала она мне между дел, — толстые щеки и маленькие бесцветные глазки. Уж извини, но буду говорить, как есть. Ну, где ты ещё найдешь подружку, которая скажет тебе правду в глаза?

— Ты просто пытаешься внушить мне комплекс неполноценности.

— Дура. Я пытаюсь сделать тебя привлекательной. Сексапильной. Чтобы ты нравилась мужчинам. Чтобы у тебя, у дуры, и правда наконец появился бойфренд.

— Ага, и поэтому говоришь, что у меня толстое лицо! При чём тут мое лицо?

— При том, что тебе не идет коротенькая челка. И длинные волосы тебе носить нельзя, потому что они у тебя жидкие и какого-то неопределенного цвета.

Но я же их накручиваю! Получаются красивые кудри! — возмутилась я. — Сплю на бигудях, мучаюсь…

— И в итоге выглядишь как заведующая овощной базой! Но ничего, я как-нибудь отведу тебя к своему парикмахеру.

«Как-нибудь» случилось через несколько дней, в воскресенье. Рано утром зазвонил телефон. Я нехотя разлепила глаза и поплелась к аппарату. Из старенькой пластмассовой трубки лавиной хлынул бодрый Юкин голос. Юка потребовала:

— Вставай. Собирайся. К девяти приедешь в салон «Медея» на Чистопрудном бульваре. Спросишь Свету, она тебя будет ждать. До скорого! — и повесила трубку.

Я посмотрела сначала на стенные часы (пять минут девятого), потом на свое зеркальное отражение (припухшая от длительного сна физиономия, торчащие во все стороны бигуди). Как бы поступили девяносто девять процентов женщин, окажись они случайно на моем месте? Уверена на все сто, они перезвонили бы Юке и отсрочили встречу с парикмахером как минимум на час. А то и вовсе перезванивать никуда не стали бы — просто не поехали, и все!

А я понятное дело, быстро сняла бигуди, наскоро умылась, опрокинула чашку обжигающего кофе, поймала такси и прибыла в салон «Медея» с пятиминутным опозданием.

Юкина парикмахерша Света до отвратительного была похожа на саму Юку. Высокая, блондинистая, с холеными смуглыми руками. И такая же наигранно-жесткая. И такая же хамовато-очаровательная.

— Вы, Настя, опоздали, — заявила она, — а время у меня не резиновое!

Я пролепетала что-то вроде «извините» и послушно уселась в вертящееся кресло перед огромным зеркалом. Света запустила профессионально быстрые пальцы в мои нечесаные кудри и вынесла приговор.

— Какой кошмар! Вы одалживаете бигуди у своей бабушки?

— Почему это?

— Потому что. Сейчас никто не использует колючие бигуди. Только спиральные. Да и то это пойдет не всем. Вам вот, например, не пойдет, — она извлекла из кармана рабочего халата огромные ножницы с загнутыми концами, — будем делать короткую стрижку.

— Постойте, — перепугалась я, — совсем короткую, что ли?

— Не совсем, Света улыбнулась снисходительно и устало, — обрежу до подбородка. Чтобы щеки закрыть.

— Но я не стригла волосы с десятого класса, — ныла я.

— И не расчесывала с детского сада, должно быть. Теперь понятно, почему они у тебя в таком отвратительном состоянии. — Света щелкнула ножницами, и на пол полетела первая длинная прядь.

— Постойте, я ещё не дала согласия.

— Вас никто и не спрашивал. Ликочка уже обо всем со мной договорилась, выбрала стрижку. И даже оплатила мою работу.

Я не сразу поняла, что она называет Ликочкой Юку.

Спорить со Светой было бесполезно, управляемые её руками ножницы безжалостными пчелками летали вокруг моей головы. А я с сожалением смотрела на пол. Там, вперемешку с пылью, с уличной грязью, валялись мои как-то сразу потускневшие кудри.

— Голову выше! — скомандовала Света.

Я машинально подчинилась, вскинула подбородок, рассеянно посмотрела в зеркальную глубину и вдруг увидела себя. Зрелище оказалось настолько необычным и заманчивым, что я инстинктивно подалась вперед, чем, похоже, смертельно обидела Свету.

— Блин, ну ты и дура, кто же дергается так резко, чуть ухо тебе не отрезала, — моментально перешла на «ты» парикмахерша.

Но я, не обращая на внезапную фамильярность никакого внимания, смотрела на свое лицо. Я никогда не носила короткую стрижку. Сердобольная мама всегда мне говорила:

— Доченька, волосы — это твое богатство. Личико-то у тебя невзрачное, так пусть хоть волосы будут длинными и пышными. Завьешь кудри, сохранишь чистый естественный цвет. Так, может, на лицо никто и не посмотрит!

И я простодушно маме верила. В детском саду носила легкомысленные две косички до талии, в школьные годы — строгий пучок на затылке. В старших классах гордо распускала волосы по плечам. Многие одноклассницы к тому времени сделали себе модные стрижки, я же искренне гордилась своей шевелюрой.

И вот теперь выясняется — все было напрасно, все зря. Зря проводила бессонные ночи, ворочаясь на старомодных рогатых бигуди. Зря часами расчесывала непослушные мокрые кудри, выдирая пряди волос.

Потому что мне идет только короткая стрижка.

Стрижка каре.

Стрижка каре маскирует мои круглые щеки.

Стрижка каре приподнимает лоб.

Стрижка каре делает лицо строгим и тонким.

Было много и других аргументов в пользу стрижки каре. Но тут в мои медоточивые мысли вмешался резкий и звонкий Светин голос:

— Так, а теперь будем красить волосы. Блондинкой станешь, как Мэрилин Монро.

Не обращая внимания на замаскированную издевку, я полностью доверилась её профессионализму. И даже глаза закрыла — чтобы не видеть процесса своего преображения. Сидя в неудобном парикмахерском кресле, зажмурив глаза, я отчаянно ждала чуда. Чудо свершилось. А как иначе можно объяснить тот факт, что волос на моей голове стало ровно в два раза больше? Что глаза заблестели, и вдруг выяснилось, что никакие они не бесцветные, а самые настоящие нежно-голубые, как у традиционных романтических героинь.

— Что, не нравится? — усмехнулась парикмахерша.

— Да это же… Не то слово… Я даже не знаю, что сказать…

— Конечно, не ахти, — надула губки она, — волосы у тебя слишком жесткие. Ничего приличного не сделаешь, да и укладывать сложно.

— Мне всегда казалось, что жесткие волосы — это хорошо.

— Кто тебе сказал такую глупость? — фыркнула она.

Эта Света вела себя совершенно недопустимо — в конце концов, она была всего лишь обслуживающий персонал, парикмахер, а я — её клиент. Но в тот момент я не обратила на её принужденное хамство никакого внимания. Я была увлечена только собой — своим волшебным, как мне тогда показалось, превращением.

Наверное, в тот день я впервые поняла, что Юка была моей лучшей подругой. Или, правильней даже сказать, единственной подругой. Что Юка действительно хотела сделать из меня красавицу, что так оно в итоге и вышло, и я стала красавицей — благодаря Юке.

Так я думала.

Но я ошибалась.

Самый красивый мужчина на свете, Генчик, появился в кафе у взлетной полосы в половине пятого вечера. Я успела уложить два десятка парашютов, и тайком от Юки пообедать вкусными, но калорийными блинчиками со сметаной, и перекинуться парочкой безобидных фраз почти со всеми аэродромными обитателями, и даже отчаянно заскучать успела.

И тут появился он (следует написать с большой буквы — Он) — небритый, сонный, с ментоловой сигаретиной в обветренных губах.

— О, Настюха! — хрипло приветствовал он меня. — Доброе утро! Как спала? Уложишь мне парашютище?

— Во-первых, сейчас скорее вечер, нежели утро. Во-вторых, я жду тебя тут с половины восьмого утра. Специально будильник поставила. Ты мне сказал, что собираешься прыгнуть в первом взлете, — выплеснула я на него ливень накопившихся обид.

Он растерянно замолчал, потом нахмурился, как бы что-то припоминая, и виновато заулыбался:

— О, Настенька! Блин, прости меня, урода! Забыл, каюсь, совершенно забыл! С меня шоколадка. Ты какой любишь, темный или, может, белый.

— Шоколадкой здесь, Генчик, не отделаешься! — вдруг вступила в разговор буфетчица. — Девчонка здесь с самого утра околачивается! И как тебе только не стыдно.

Судя по всему, Генчику как раз совсем не было стыдно. Он устало зевнул, потом как-то по-детски потер внушительным кулачком слипающиеся глаза. И вежливо сказал:

— Ну, ладно, Насть, я действительно виноват. Что ты хочешь? Хочешь, переплыву Волгу на одной руке, как Чапаев?

— Чапаев не Волгу переплывал.

— Какая разница? Хочешь, куплю тебе огромный торт? Или подарю породистого котенка? Или буду три недели подряд возить на своем авто на аэродром.

— На аэродром я езжу с Юкой. — Я вовсе не капризничала. Просто мне хотелось во что бы то ни стало затянуть разговор, подольше постоять вот так напротив него, и чтобы он уговаривал меня, не обращая больше ни на кого внимания.

— Ну что тогда? — не сдавался Генчик. — Могу прочитать стихотворение вслух. Встать на колени и облобызать твои ноги. Или… О, придумал. А хочешь, я бесплатно прыгну с тобой тандем?

— Идет! — вдруг согласился знакомый голос за моей спиной.

Я обернулась.

Юка.

Красивая. Умело подкрашенная — мужчина ни за что бы не догадался о наличии косметики на этом безупречном лице, но я-то была знакома со всеми Юкиными штучками. Ярко-красный прыжковый комбинезон очень шел к её темным волосам и смуглой коже. В таком виде она напоминала типичную кавер-герл — девочку с обложки журнала мод.

— Идет! — сказала Юка. — Я уже давно собираюсь приобщить Настьку к парашютному спорту.

— Вот и хорошо, — вздохнул Генчик, который явно рассчитывал на то, что я откажусь. Тандем — это дорого, такой прыжок стоит больше ста долларов.

— Юка пошутила, — улыбнулась я, — не буду я прыгать никакой тандем. Я высоты боюсь.

Я боюсь высоты.

Нет, не совсем так.

Любой нормальный человек боится высоты. Боязнь высоты — это одна из сторон инстинкта самосохранения, а он, как известно, отсутствует лишь у шизофреников и маленьких детей.

Я боюсь высоты панически, маниакально. Стоит мне только подумать, скажем, о смотровой площадке Останкинской телебашни, как ладони мгновенно становятся холодными и липкими, а сердце падает куда-то в бездонную глубину внутренней пропасти.

В самолетах я пью новопассит и никогда не сажусь у окошка. Среди парковых аттракционов едва ли выберу чертово колесо. А на профессиональных парашютистов всегда смотрю снизу вверх, с примесью легкой зависти.

И раздраженного самолюбия. Мне никогда нс стать такой. как они. Как не стать победительницей международного конкурса красоты. Или президентом Соединенных Штатов Америки.

Мне прыгнуть с парашютом?

Мне?

Пусть даже один-единственный раз?

Пусть даже в тандеме с самым красивым мужчиной на земле?

Да ни за что на свете!

— Ни за что на свете! — сказала я, пожалуй, чересчур поспешно.

— А почему, Насть? — удивился Гена. — Я не пошутил. И правда могу прыгнуть. Хоть сегодня вечером.

— Боюсь, никак не получится, — глупо заулыбалась я, — я просто не хочу, я никогда не думала, что…

— Да брось ты, — Генчик зевнул, — вот увидишь, тебе понравится.

Черт возьми, он меня уговаривал!

Генчик!!

Меня!

Как это было приятно, мне хотелось, чтобы эта минута все тянулась и тянулась, словно резиновая. Конечно, он мне не в матримониальный союз вступить предлагал, но все-таки…

— Это здорово, Настя, ради этого стоит жить.

«Это точно, — подумала я. — Ради таких вот моментов и стоит жить. Жаль, ты никогда не поймешь, что я имела в виду».

— Значит, мы договорились! — Довольная Юка пожала Генчику руку. — Сегодня вечером!

— А ты что, Юк, Настина секретарша? — ухмыльнулся Гена.

Я удивленно и благодарно посмотрела на него, а Юка как-то сразу потухла и улыбаться перестала. Она терпеть не могла, когда кто-нибудь разговаривал с нею в снисходительном тоне. У нее вообще было гипертрофированное чувство собственного достоинства. Она приказывала, она командовала — а если вдруг кто-нибудь не подчинялся, молчаливо и долго злилась.

— Ладно я пошла укладывать парашют! — улыбнулась она. — Предпочитаю делать это сама. В отличие от некоторых.

— Не злись, Юк, — слабо возразила я вслед уходящей Юке, — ну, хочешь я уложу парашют тебе? Бесплатно!

А ты пока чаю выпила бы! Извини меня!

— Боюсь, у тебя не будет времени мой парашют укладывать, — Юкины губки сжались в ниточку — тебе же надо к прыжку готовиться. Памперс пристегнуть только не забудь, а то мало ли что!

Она развернулась, эффектно тряхнув волосами. Красивые у неё были волосы — прямо как в рекламном ролике шампуня от перхоти. Спина прямая, походка от бедра, как у какой-нибудь Синди Кроуффорд. Даже я, несправедливо обиженная, невольно ею залюбовалась.

— Извини… ещё раз пробормотала я, обращаясь к её удаляющейся спине.

А вот на Генчика, казалось, её совершенная красота и сексуальная походка не производят ровно никакого впечатления. Он даже ей вслед не смотрел, и это — сама не знаю почему — мне льстило.

— А за что ты извиняешься? — вдруг вмешался Генчик. — Пусть себе уходит! Слишком уж она наглая, эта твоя Лика!

— Нет, что ты. Юка — моя лучшая подруга. Самый близкий человек.

— Странная у вас дружба. Весь аэродром о вас сплетничает. Когда обкурится.

Я удивилась:

— Как это сплетничает? Зачем о нас сплетничать? Что интересного?

— Ну. Лика просто ведет себя с тобой как капризная барышня с восторженным поклонником. Командует, а ты бегаешь за ней, словно карликовый пудель… Поговаривают… Ты точно не обидишься?

— Нет, — уныло заверила я.

— Поговаривают, что вы того…

— Чего?

— Ну, лесбиянки! — Он покраснел.

— Да ты что? Какая мерзость! Но это же полный бред. Внезапно Генчик перестал казаться мне самым красивым мужчиной на свете. Я вдруг — это была словно наркотическая галлюцинация — вдруг заметила, что у него не очень хорошая кожа — вся в крупных порах на носу. А нос, кстати, был слишком маленьким для мужчины. Такие встречаются у смазливых голливудских героев и у гомосексуалистов из американских порнографических комиксов.

— Я и сам понимаю, что бред. — Он потрепал меня за плечо. — Не злись.

— А я и не злюсь.

— Ты красивая, когда злишься. — Он показал мне язык.

— Понимаешь, Юка очень много для меня сделала. Может, это прозвучит слишком пафосно, но она изменила мою жизнь.

— Наверное, это какая-то страшная тайна, — он взял меня под руку, — но я, если честно, не большой любитель секретов, поэтому можешь не рассказывать.

Я — то вижу, что ты просто её любишь. А в тандеме — то почему ты не хочешь прыгнуть?

Галлюцинация рассеялась. Теперь Генчик стал прежним, привычным Генчиком — с нереальными синими глазами и улыбчивым загорелым лицом.

— Я высоты боюсь!

— Это поправимо. Я тоже боюсь высоты

— Да ну?

— Нет, правда! Знаешь, как меня уговаривали сделать первый прыжок? Я думал, что описаюсь от страха.

— Ни за что не поверю, — смеялась я.

— А это так. Правда, я учился прыгать по классической системе. Никаких тандемов, никакого свободного падения. Восемьсот метров, самораскрываюшийся круглый купол, парашютисты называют его — дуб. Очень сложно было сделать первый шаг.

— Для меня — невозможно.

— А тебе и не придется. Ты будешь пристегнута ко мне, и шаг вниз сделаю я. А ты просто доверься мне. Или не доверяешь? — шутливо расстроился он.

А мне совсем не хотелось, чтобы Генчик расстраивался. Я осмелела и, кокетливо улыбнувшись, сказала: За тобой хоть на край света!

— Значит, договорились?

— Ну… если ты так считаешь…

— Понял. Давай где-то часикам к семи подходи на старт. Комбинезон и шлем я тебе дам… Красавица ты моя.

Я улыбнулась. Как он это сказал — красавица! Правда, Генчик называл красавицами всех аэродромных барышень. Но мне он почему-то никогда этого не говорил. Мы вообще с ним редко разговаривали.

Но все равно — от внезапно нахлынувшего счастья я готова была сплясать аргентинское танго прямо на коврике для укладки парашютов!

Самый лучший мужчина на земле назвал меня красавицей.

Красавицей я стала два года назад.

Совершенно неожиданно.

Я вошла в парикмахерскую на Чистопрудном бульваре толстозадой замарашкой в дешевом пальто, а вышла ослепительной блондинкой с аккуратной модной стрижкой.

Красавицей я шла по утреннему бульвару до метро.

Красавицей я ехала в переполненном вагоне. И с неуверенным удовольствием ловила чужие взгляды, то и дело прилипающие к моему лицу. Мне казалось, что мужчины смотрят на меня восхищенно, а женщины — завистливо. Впервые поездка в общественном транспорте превратилась для меня в волнующее приключение. Я вдруг вспомнила жалобы своих подруг (в том числе и Юки) на повышенное внимание транспортных приставал к их персоне. Все они говорили, кокетливо поправляя при этом челку: «Ты не представляешь, Насть, как меня это все достало. Захожу в вагон, а все только на меня и смотрят. Особенно мужики. Чувствуешь себя так неудобно…»

Только теперь я поняла, что эта томная усталость была не более чем обыкновенным женским лукавством.

Я вышла из метро красавицей и красавицей же дошла до дома. Уснула красавицей и красавицей же проснулась.

Я была красавицей до тех пор, пока не встретилась вечером с Юкой.

Мы, по обыкновению, решили отправиться в одно из наших любимых уютных кафе, затерявшееся в хитросплетении душных арбатских переулков.

Я немного опоздала, Юка уже сидела за угловым столиком и цедила крепкий кофе из крохотной псевдофарфоровой чашечки. В глубине души я надеялась, что она меня просто не узнает. Я подойду к её столику и вежливо спрошу низким хриплым голосом: «Девушка, здесь не занято?» Юка вскинет глаза и начнет меня исподтишка рассматривать так, как одна красивая женщина рассматривает другую, цепко и холодно, словно потенциальную соперницу.

А потом наконец скажет: «Извините, но занято. Я жду подругу. А ваше лицо мне знакомо». Тут я и раскрою карты. Улыбнусь и своим обычным голосом скажу: «Юка, да это же я, Настя! Ага, не узнала!» Она близоруко прищурится, растерянно улыбнется. С этой минуты и начнется наша новая дружба, дружба двух красавиц, роковых женщин, уверенных в себе разбивательниц сердец. Я, конечно же, не буду больше работать её секретарем. Мы будем встречаться каждый день, ходить на дискотеки, в рестораны, казино, на мировые премьеры, бега и… где там ещё обычно отдыхают красавицы?

Но Юка, несмотря на свое плохое зрение, приметила меня сразу. Я ещё и к столику её подойти не успела, как она весело вскричала:

— Явилась! Ну, наконец-то стала похожа на человека! Более или менее. — Она дежурно чмокнула меня в щеку, а губы её были сухими и горячими.

— Правда, здорово меня подстригли? — похвасталась я, а потом, подумав, добавила: — Все мужики в метро на меня пялились!

— Да ну? — прищурилась Юка. — С чего бы это?

— Как будто сама не знаешь. Я стала красивой. Скажешь, нет?

— Ага, и скромной к тому же, — засмеялась Юка. — Честно тебе сказать? Ты выглядишь как хорошо причесанная бочка.

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась я.

— Маленький рост. Толстый зад. Немодное отвратительное платье. А сверху — более или менее приличная прическа. Она, конечно, отвлекает внимание от всего вышеперечисленного. Но не слишком.

— Ты просто завидуешь! — вырвалось у меня.

Хотя лучше бы я промолчала.

Юкины накрашенные бледно-розовой помадой губы искривились в усмешке.

— Завидую, значит? — вежливо переспросила она.

— Ну… я имела в виду…

— Ты имела в виду, что я тебе завидую? — подсказала она. — Ну, конечно, у меня столько поводов для зависти.

— Ладно, извини. — Мне даже расхотелось есть.

— Дура ты. Я не завидую. А говорю так, потому что хочу тебе помочь. Хочу, чтоб ты стала красивой. Стройной. Модно одетой.

— Но что же делать, если хорошая фигура не дана мне от природы?

К нам подошла официантка в белоснежной накрахмаленной блузе.

— Что кушать будем? — ненавязчиво улыбнувшись, спросила она.

— Мне ещё один двойной кофе, салат «Стройность» и минеральную воду! — не заглядывая в меню, распорядилась Юка.

— А мне жареный картофель со сметаной, чай и шоколадное пирожное.

— Принесите ей тоже салат «Стройность» вместо картошки. И никаких пирожных, — приказала она.

А что такое салат «Стройность»? — подозрительно поинтересовалась я.

— Жуткая вкуснятина. Зерна проросшей пшеницы, немного сырой морковки и листья салата.

— Эй, ты что? Я же не наемся этой гадостью? — взбунтовалась я. — Я же не обедала. И потом, в этом кафе мои любимые пирожные.

— Все. С сегодняшнего дня начинаешь меньше жрать. И больше ходить пешком. И ещё четыре раза в неделю посещаешь плавательный бассейн вместе со мной.

— Но зачем?

— Будем исправлять ошибки природы! — безмятежно улыбнулась она.

Через некоторое время я действительно немного похудела, моя талия была на целых три сантиметра тоньше Юкиной. Наверное, я могла бы похудеть и быстрее, если бы в точности выполняла все её рекомендации. Но беда в том, что я урожденная сластена. Конечно, в присутствии Юки я не позволяла себе и сладкого чаю, зато одинокий ужин часто скрашивала калорийными булками и песочными пирожными, промазанными клубничным вареньем. К тому же я, что называется, склонна к полноте. В отличие от моей Юки, которая может хоть каждый день есть шоколадные пломбиры и песочные торты — все равно её щеки останутся пикантно впалыми, а бедра — по-подростковому узкими.

— На самом деле от природы я не так уж хороша, — иногда говорила мне Юка.

Вообще-то она не любила себя ругать, но, пребывая в определенном настроении, могла посетовать на какой-нибудь из своих недостатков, которые мне, почти в нее влюбленном, казались полностью надуманными.

Юка говорила:

— У меня широкая кость. Ты никогда не замечала, Настя?

— Никогда, — честно призналась я.

— Это хорошо, — улыбнулась она, — значит, я талантливо умею это скрывать. На самом деле у меня не такая уж и маленькая попа. Просто я умею выбирать правильные штаны.

— По-моему, ты очень красивая.

— Спасибо, милая. А вот ты… — Она язвительно улыбнулась. — Ты, Настя, одеваться не умеешь вовсе.

— А что поделаешь.

— Как это что? Ты разве не хочешь измениться?

— Хочу, — уныло сказала я, хотя вовсе не была уверена в искренности своего стремления к переменам.

— Ну, вот видишь! — обрадовалась она. — И я тобой непременно займусь. Не можешь же ты вечно выглядеть как престарелая учительница химии.

И она не обманула.

К сожалению.

Однажды она напросилась в гости. Выпив чашку чаю и вежливо просмотрев альбомы с моими школьными фотографиями (просмотр она сопровождала не слишком лестными комментариями типа — «О, какие у тебя были толстые теки!», «Слушай, ты что, считалась самой уродливой девочкой в классе?«), она отправилась к стенному шкафу и вытряхнула всю мою одежду на пол. Я не сопротивлялась. Впрочем, сопротивляться Юке — это все равно что стать на пути у идущего в атаку танка.

— Так, это что за тихий ужас? Так, а эту кофточку тебе, наверное, подарила бабушка! — бормотала Юка, перебирая мои наряды. Я заметила, что большую часть вешен она складывает в объемистый пакет, и сразу заподозрила неладное.

— Что это ты собираешься делать с моими вещами?

— Ты имеешь в виду с этими, в пакете? А, так это мы сейчас отнесем на помойку, — добродушно объяснила она.

— Что значит на помойку! — всполошилась я. — А что же мне носить?

— Пока будешь носить то, что я не выбросила. Черные брючки и черную водолазку. А на днях я тебе принесу новые вещи.

— Юка!

— Что Юка? Я добра тебе желаю, дурища. Потом благодарить меня будешь. Кто ещё, кроме меня, тобой займется?

Новые вещи появились у меня уже к вечеру. Все они были немного поношенными, зато, по мнению Юки, подходили мне идеально.

Красное платье на бретельках.

Обтягивающие светлые джинсы с яркой вышивкой во всю штанину.

Полупрозрачная блуза цвета хаки.

Легкомысленная розовая майка, оставляющая пупок голым.

Юбка из искусственного меха, окрашенная «под леопарда».

Идиотского вида ночная рубашка с рюшами — правда, потом выяснилось, что это бальное платье, причем очень дорогое.

— Издеваешься? Ты хочешь, чтобы я вес это надела?! Да ни за что! Это одежда для проститутки.

— Это одежда для сексапильной, уверенной в себе женщины, — поправила меня Юка.

Как ни странно, отчасти она оказалась права.

Глава 3

Они были знакомы почти восемь лет и считали друг друга самыми близкими друзьями.

Они были знакомы почти восемь лет и ничего друг о друге не знали.

Том знал, что Джастина зовут Джастином, а Джастин знал, что Тома зовут Томом.

Джастин знал, что Том предпочитает парашюты с маленькой площадью купола, суперскоростные современные парашюты.

Том знал, что Джастин коллекционирует прыжковые комбинезоны.

Пожалуй, и все.

Должно быть, у кого-нибудь из них была семья.

Должно быть, у кого-нибудь из них была интересная работа.

И совершенно точно, у обоих в большом количестве имелись свободные деньги. Ведь парашютный спорт — удовольствие не из дешевых.

Все восемь лет каждые выходные они встречались на аэродроме. За оградой, на которой была прибита внушительных размеров табличка: «Дропзона. Посторонним вход воспрещен», оставалась вся будничная жизнь: сделки, совещания, акции, семейные скандалы, быстрый секс со случайными любовницами, рестораны, клубы, друзья.

По другую сторону ограды существовал только маленький самолет и небо. Голубое, серое, укутанное вуалью мягких мокрых облаков, низкое, розовое, холодное, теплое — не важно. Небо было гостеприимным всегда.

Когда-то, почти восемь лет назад они вместе совершили свой первый прыжок — на самораскрывающемся круглом парашюте, с высоты восемьсот метров.

Почти одновременно выпрыгнули из самолета. Почти одновременно приземлились. И оба пропали — необратимо и навсегда.

Через год у обоих было уже по сто с лишним прыжков.

Через полтора года им разрешили прыгать на спортивном парашюте — так называемом «крыле». В то время они оба бредили групповой акробатикой в свободном падении. Даже создали собственную «двойку» и одно время вполне успешно выступали на соревнованиях, даже международных.

Через несколько лет оба к групповой акробатике охладели. И открыли для себя совершенно новые перспективы свободного падения. Оказывается, в воздухе можно встать на голову и нестись к земле со скоростью почти триста пятьдесят километров в час.

Но в один прекрасный день им надоело и это.

Тогда Том и Джастин увлеклись бейс-джампингом, полулегальной разновидностью парашютного спорта. Бейс — это американская аббревиатура, которая расшифровывается так: здания, антенны, мосты, скалы. Именно с этих высот и кидались вниз головою Джастин и Том. Они ездили в Париж и прыгнули с Эйфелевой башни. Они ездили в Нью-Йорк и прыгнули с Эмпайр стейтс билдинг. Они ездили в Москву и пытались прыгнуть с Останкинской телебашни, но в самый последний момент были задержаны бдительной московской милицией и депортированы на родину.

И сейчас, спустя семь с лишним лет, они по-прежнему каждые выходные встречались на аэродроме. Прыгали — но мало, всего два-три раза за уикенд. Если честно, и Джастину, и Тому было непоправимо скучно. Все высоты покорены, все крепости капитулировали. Остальные парашютисты смотрели на них снизу вверх.

У них было одиннадцать тысяч прыжков на двоих.

Сейчас уже и не вспомнить, кто из них придумал эту игру. Кажется, это случилось осенью, в один из «непрыжковых» промозглых дней. Когда идет дождь, на аэродроме становится невыносимо скучно.

Тогда Том и сказал:

— Слушай, Джастин, мне здесь рассказали одну потрясающую вещь. Где-то в России есть сумасшедшие парашютисты. Они выпрыгивают из самолета без парашютов.

— Но тогда их нельзя назвать парашютистами, — возразил меланхоличный Джастин.

— Нет, ты не понял. У одного из них есть парашют. Огромный, тандемный. Ну, который выдержит двоих. Понимаешь?

— Нет. Они что, прыгают по очереди на тандемном парашюте?

— Дурак! — разозлился Том. — Они выпрыгивают из самолета вместе. На одном из них — тандемный парашют. На другом — ничего. А уже в свободном падении они пристегиваются друг к другу.

— И что? — спросил на всякий случай Джастин, хотя он уже и так прекрасно понял, что именно имел в виду Том.

— Не хочешь попробовать? — осторожно предложил Том. — Парашют будет на тебе.

Джастин заколебался.

— Да брось! — уговаривал Том. — Знаешь, как это важно для меня? Понимаешь, с одной стороны, я не представляю своей жизни без аэродрома! А с другой — мне здесь так скучно! В последнее время и прыгать не хочется.

Джастин промолчал. Что там говорить, он прекрасно понимал Тома. Должно быть, он не раз пожалел о скоропалительном решении. Впоследствии — когда у него мелко-мелко тряслись руки. И сердце глухо трепыхалось в висках, словно пойманный голубь.

Но тогда он не стал особенно раздумывать, а просто коротко кивнул головой.

Уже через несколько часов они сделали первый прыжок.

— У меня колени дрожат, — признался в самолете Том, — и какая-то сладкая тяжесть в паху. Знаешь, так всегда было в университете, перед экзаменами.

Джастин молча смотрел на Тома. Оказывается, Том учился в университете, а он об этом и не знал. Странно.

А ещё было странным видеть Тома без парашюта за спиной.

Джастин взглянул на высотомер (пять тысяч метров), а потом опять на Тома (неестественно бледное, как у утопленника, лицо). И с облегчением подумал, что Том, наверное, спасует, испугается в самый последний момент. В первый и последний раз Джастину вдруг показалось, что они собираются сделать какую-то дикость. Что цена за эту порцию адреналина слишком высока, а риск неоправдан.

По закону жанра Джастин вспомнил о своих детях — у него было трое детей. Старшей дочери недавно исполнилось двенадцать. Она уже пытается красить губы и выпрашивает каблуки.

«Откажусь!» — подумал он и уже открыл было рот, чтобы озвучить это внезапное решение.

Но в этот момент кто-то откинул дверь вверх, и тихий голос Джастина смешался с монотонным ревом ворвавшегося в кабину ветра.

— Поторапливайся, не задерживай других, — закричали ему в спину, и в следующее мгновение Джастин перестал чувствовать твердь под своими ногами.

Он падал вниз, широко раскинув руки, он падал в самой «медленной» позе, на животе, и оглядывался по сторонам, пытаясь найти Тома.

Том должен быть где-то рядом.

Том без парашюта.

Если он немедленно не найдет Тома, тот погибнет.

И в этот момент кто-то изо всех сил дернул Джастина за ногу. Он потерял равновесие и в отчаянии забарабанил ладонями по воздуху, пытаясь нащупать послушный поток. А восстановив равновесие, обернулся и увидел Тома. Тот широко улыбнулся и заговорщицки подмигнул Джастину — мол, а здорово я тебя напугал! Джастин схватил Тома; щелкнул карабин, «медуза» вырвалась из его рук и устремилась вверх. В следующую секунду вдруг стало тихо, Джастин запрокинул голову и увидел красный прямоугольник открывшегося купола.

— Приятель, это супер! — закричал Том, когда они уже приземлились. — Ты даже не представляешь себе. Я почти кончил!

— Да, зато я почти умер. Потому что волновался за тебя. Больше никаких прыжков без парашюта, твердо сказал Джастин.

Но через несколько часов они прыгнули во второй раз. А в следующие выходные — в третий. Через две недели осторожный Джастин наконец решился на эксперимент, и они поменялись местами — теперь парашют был за спиной у Тома.

Они прыгали всю зиму. И весну.

Скоро они стали знаменитыми — парашютисты с других концов страны специально приезжали на их аэродром только для того, чтобы посмотреть на Джастина и Тома.

Однажды Том сказал:

— А представляешь, если мы не сможем поймать друг друга! Меня постоянно гложет эта мысль.

— От кого я это слышу? — хмыкнул Джастин.

Но Том оставался серьезным:

— Нет, ты только представь. Вот представь, что парашют на тебе, и ты меня не поймал. Каково тебе будет, а? Знать, что я сейчас погибну?

— Мне кажется, не стоит об этом говорить. Времени много, к тому же мы прыгаем так не в первый раз.

— И все-таки. Мне было бы жутко. Не знаю, смог ли бы я жить после этого.

— Ну, хорошо, — вздохнул Джастин, — хочешь, дадим друг другу клятву.

— Не люблю клятвы. Это слишком пафосно, — поморщился Том.

— Моя клятва тебе понравится. Давай поклянемся, если случится так, что нас отбросит друг от друга, то тот, на ком парашют, не должен его открывать.

— Ничего себе клятвочка, — Том нервно засмеялся, — знать, что на тебе парашют и намеренно не раскрыть его!

— Но ты же сам сказал, что все равно не смог бы потом жить, если бы так получилось!

— Но я не имел в виду такую страшную смерть.

— Это не страшная смерть. Будет так больно, что ничего не почувствуешь. Страшна мучительная смерть, а не мгновенная.

— Ну ладно. Если ты так хочешь, давай поклянемся. Но надеюсь, ничего такого никогда не произойдет.

— Я клянусь. — Джастин протянул Тому руку.

— Клянусь, — повторил Том и пожал руку Джастина.

И оба они не поверили своим собственным словам, и оба подумали, что едва ли такую клятву можно не нарушить.

— Это было страшно, — вытаращив невозможно синие глаза, рассказывал Генчик, — это известная аэродромная байка. Однажды случилось то, чего они оба так боялись. Том не догнал Джастина в воздухе.

— И что? — затаив дыхание спросила я.

— Он не открыл свой парашют. Они оба разбились. Человек без парашюта и человек с исправной системой за спиной. Представляешь, каково ему было лететь к земле, зная, что в любой момент он может спастись? Только руку за спину забросить и открыть парашют? Но он этого не сделал…

— Неужели это правда?

— Говорят, да, — серьезно подтвердил Генчик.

— И их действительно звали Том и Джастин?

— Да какая разница? Может быть, да, а может быть, и нет. Том и Джастин, Майк и Робер, Гена и Настя…

— Ген, ну зачем ты мне это рассказываешь? — возмутилась я. — Я и так ещё до конца не решила, прыгать мне или нет, а ты…

— Что значит не решила? Я же уже заплатил за твой прыжок! — ответно возмутился Генчик. — А рассказываю для того, чтобы ты почувствовала аэродромную романтику.

— Ничего себе романтика! Два человека разбились из-за собственной глупости! Это что, правда? Правда?

— А ты думаешь, я тебе сказки рассказываю? — обиделся Гена.

— И мы тоже… Мы тоже можем разбиться?

— Дурочка ты. Расслабься и получай удовольствие… Ладно, вот тебе комбинезон, ты одевайся пока, а я сейчас принесу систему. — И ушел.

А я, конечно, крикнула ему вслед: «Можешь не стараться, я все равно уже передумала!» — но он меня не услышал.

Или просто сделал вид.

Работать личной секретаршей Юки было едва ли не сложнее, чем быть личным помощником самого президента. У меня не было ни выходных, ни законного отпуска. Ежедневно монотонное пение будильника обрушивалось на мою голову ровно в восемь утра. Я наскоро завтракала, лихорадочно подкрашивала ресницы и губы (Юка злилась, если я приходила на встречу без макияжа) и неслась на один из подмосковных оптовых рынков. Там, возле Центрального входа, меня неизменно ждала неприветливая пенсионерка, и зимой и летом закутанная в оренбургский платок. Я покупала у нее килограмм сметаны, ловила такси и неслась на другой конец города — отдать покупку Юке.

— Как же ты можешь есть столько сметаны! Между прочим, она ужасно калорийная! — однажды съязвила я, на что Юка невозмутимо ответила:

— Много ты понимаешь! Я её не ем, а делаю из нее маски для лица. Это лучше, чем какой-нибудь супердорогой французский крем.

— А зачем же тогда тебе целый килограмм каждый день?

— Ну, это такая хитрая технология, на пальцах и не объяснишь! Короче, из килограмма получается совсем немного самой маски.

— Ничего себе получается, что я каждым день встаю в такую рань из-за какой-то маски? — попробовала возмутиться я.

— Тебе было бы проще вставать рано просто из-за сметаны? Это нелогично, — усмехнулась она, — и вообще ты же моя секретарша. Ты на меня работаешь, и я тебе плачу за это деньги. — Она посмотрела на свои золотые миниатюрные часики. — Ты знаешь, я уже должна бежать, у меня встреча с фотографом. А ты, Настя, будь так добра, смотайся в центр, поищи для меня книгу Синди Кроуффорд «Как стать моделью». Говорят, вышла такая книга, и мне очень хотелось бы её прочитать.

И я послушно поехала в «Академкнигу». А вечером она сообщила на мой пейджер: «Я устала, срочно выезжай в Северное Бутово, там встретишься с моим фотографом и заберешь у него контрольные снимки!»

Подобный сценарий повторялся каждый день.

Юка капризничала, Юка приказывала, Юка требовала.

Что самое удивительное, сама она нигде, похоже, не работала.

— Слушай, — однажды поинтересовалась я, — ты платишь мне деньги каждый месяц, откуда же ты их берешь? Ты же ничем вроде бы не занимаешься.

Она посмотрела на меня, как митрополит на продажную девицу.

— Я? Ничем не занимаюсь? Ты вообще думаешь, что говоришь?

— Ну… я понимаю, что ты хочешь стать звездой кино или подиума и постоянно занята. Я имею в виду, ты не работаешь! Не ходишь каждый день в офис, у тебя нет трудовой книжки, тебе не надо отпрашиваться в отпуск. Откуда же у тебя столько денег, что ты меня наняла, а? -

Я уже давно успела пожалеть о сорвавшихся словах, потому что Юкино лицо потемнело, у переносицы появились две параллельные морщинки. Я вдруг представила, как она вскакивает со стула и замахивается на меня булавкой от шейного платочка — словно стервозная барыня на нерадивую гувернантку. Я понимала, что она очень разозлилась, но продолжала говорить — чтобы у нее не было лишнего повода обвинить меня в малодушии. — Откуда же у тебя, интересно, столько денег, чтобы нанять меня? В принципе ты и сама могла бы выполнять эту работу!

Я ожидала, что Юка раскричится или просто сухо скажет, чтобы я не вмешивалась не в свое дело. Но неожиданно она улыбнулась. И сразу её лицо преобразилось — разгладился лоб и посветлели глаза:

— Денег? Так у меня же богатый бойфренд, ты что, забыла?

— Ты говорила, что живешь в коттедже в Серебряном Бору с каким-то ужасно знаменитым телеведущим. Кстати, кто он, если не секрет?

— Секрет, — скупо улыбнулась она, — но ты его, конечно, знаешь. Просто мы не хотим афишировать наши отношения. Так удобнее и для меня, и для него. Он дает мне деньги, а я трачу их на свою карьеру. Ты же знаешь, я хочу стать топ-моделью. Её рассеянный взгляд остановился на глади грязновато-белой стены, и я поняла, что Юка мечтает — о сияющих фотовспышках и скандирующих её имя поклонниках.

Да, Юка давно мечтала стать знаменитой фотомоделью. На мой взгляд, шансов у нее было маловато. Нет, вы не подумайте, Юка была очень красивая, просто она совсем не походила на типичных подиумных королев.

Во-первых, она едва ли была выше метра шестидесяти пяти, просто всегда носила высоченные каблуки. Во-вторых, насколько я знаю, высший шик для манекенщицы — это полное отсутствие вторичных половых признаков, Юкина же фигура смахивала на гитару. В-третьих, у нее был крупноватый нос. Конечно, я побоялась бы посоветовать ей заняться чем-нибудь другим — Юка никогда бы не простила мне подобной искренности. Поэтому я, по возможности равнодушно, смотрела на то, как она бьется головой о кирпичную стену — посылает каким-то агентам свои бесконечные фотографии, ходит на кастинги и каждый день измеряет объем своей талии.

Однажды Юка объявила:

— Я буду участвовать в конкурсе красоты!

— Да ты что! В каком же?

— Называется Мисс Спорт! — гордо объяснила она. — Это конкурс красоты среди профессиональных спортсменок. Очень престижно.

— Постой, но ты же не профессиональная спортсменка, — удивилась я.

— Ну и что. Зато у меня есть шикарный бикини. И потом, у настоящих спортсменок знаешь какие фигуры? Сплошные сухожилия и мышцы, никакой женственности, я видела на репетиции. Так что я буду лучше всех, беспроигрышный вариант!

— Интересно, и какой же вид спорта ты собираешься представлять?

— Водные лыжи!

— Ты что, умеешь кататься на водных лыжах?!

— Да что ты пристала, — занервничала она, — разумеется, не умею. Но давно мечтаю научиться!

Юка очень серьезно отнеслась к предстоящему конкурсу. Она посетила парикмахера и стилиста, она купила себе обтягивающее алое платье и блестящее колье из фальшивого золота — на финальный выход.

Она несколько раз побывала в солярии и ежедневно ходила в тренажерный зал.

Правда, потом решила, что у нее осталось слишком мало времени для эффективных тренировок — и записалась на новомодную миостимуляцию.

— Стану скоро как участница шоу «Гладиаторы», — однажды сказала мне она, — и всего-то десять минут в день тратить надо. Новомодная штучка, электрическая стимуляция мышц.

— А это не вредно?

— Вечно ты какие-то гадости говоришь! — отмахнулась Юка. — Я же не всю жизнь так буду, а только пару недель до конкурса… Хотя… — она мечтательно улыбнулась, — я бы и всю жизнь могла. А что, лежишь себе на диванчике, к тебе присоединяют электроды, и начинается самая благодать. Ты лежишь, а мышцы качаются… Вот если бы ещё можно было худеть лежа… Представляешь, лежишь, ешь шоколадный торт и худеешь, худеешь.

Я вздохнула. Юка неисправима.

— Тебе некуда худеть, — совершенно искренне сказала я, — и так уже выглядишь как жертва Освенцима.

А за месяц до финала она почти совсем перестала есть. Я с жалостью смотрела, как она обедает тремя листиками салата и стаканом минеральной воды:

— Скоро от тебя вообще ничего не останется! Ты стала как швабра, и, между прочим, раньше ты мне нравилась гораздо больше!

Юка радовалась этим сомнительным комплиментам.

— Правда? Нет, серьезно, я похудела? — Она становилась перед зеркалом во весь рост, сначала прямо, потом, в профиль. Втягивала и так уже слишком впалый живот. И щеки тоже втягивала, чтобы на лице появились глубокие ямочки, как у Марлен Дитрих.

— Скоро тебя можно будет сфотографировать для Книги рекордов Гиннесса, — мрачно заверила её я. — Первый человек на земле с отрицательным весом.

— Было бы неплохо. Вот и прославилась бы заодно.

— Тебе что, вообще все равно, в каком качестве прославиться?

— А ты не ерничай, — нахмурилась Юка. — Между прочим, тебе-то уж точно не помешало бы сбросить пять-шесть килограммов.

Я взглянула в зеркало и вздохнула. Никогда не была худышкой. А сейчас по сравнению с опавшей с лица Юкой выглядела и вовсе этаким слонопотамчиком. Хотя не могу сказать, чтобы меня особенно раздражало мое зеркальное изображение. Ну, подумаешь, с полнинкой. Это же Юка хочет быть идеалом, а мне-то становиться эталоном совершенно ни к чему. Слишком уж нервное и неблагодарное это занятие — убеждать окружающих в своей собственной идеальности.

А ещё Юка училась «правильно» ходить — расправив плечи, высоко запрокинув голову и размашисто повиливая воображаемыми бедрами.

— Когда я только начинала свою карьеру на подиуме, меня учили ходить по обернутому газетами бревну, — важно рассказывала она. — Это очень помогает держать баланс. А ещё хорошее упражнение — ходить с тяжелыми книгами на голове.

— Или с хозяйственной сумкой, как африканская женщина, — съязвила я. — А что, зато практично. Идешь — в магазин, две руки заняты авоськами, а третью сумку можно пристроить на голову.

— Очень смешно. Если у тебя нет чувства юмора, зачем изображать из себя Бенни Хилла.

— Почему обязательно Бенни Хилла?

— Потому что он такой же толстый, как ты, Настя, — припечатала она.

Но я не обиделась. Обижаться на Юку — занятие неблагодарное. Все равно она сумеет убедить обиженного в собственной правоте. Уж я-то знаю.

Она и меня заставляла копировать походку профессиональной манекенщицы. Не знаю уж зачем. Наверное, ей было не так скучно тренироваться, если рядом вышагивала я. А может быть, на моем фоне она могла чувствовать себя ещё более красивой.

— Юк, мне-то это зачем? — изо всех сил сопротивлялась я. — Для модели я слишком маленькая. И я не собираюсь участвовать в конкурсах красоты.

— Даже если бы и собиралась, кто б тебя взял? — парировала она. — Каждая женщина должна уметь красиво передвигаться. С красивой походкой проще охотиться.

— На кого? — изумилась я.

— Дура, — беззлобно отозвалась Юка, — дура, конечно, на мужчин!

Когда сидишь в стремительно набирающем высоту самолете Эл-410, отчего-то мучительно хочется зевать. Должно быть, этому есть какое-то рациональное медицинское объяснение. Но, если честно, в тот день мне было не до того, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.

Впервые в жизни я поняла, что такое настоящий страх. В сущности, среднестатистическому человеку хоть раз доводится испытать ужас. Страх злостного прогульщика перед надвигающимся экзаменом или детская боязнь темноты — это все не то… Истинный страх — это когда на теле саднящими волнами танцуют мурашки, когда немеют ноги и холодеют ладони, когда хочется заплакать или закричать, но слова оседают в горле, когда ты натянуто улыбаешься и при этом у тебя нервно подергиваются уголки побелевших губ.

Одолженный Генчиком прыжковый комбинезон оказался грязным и огромным. Мне пришлось подвернуть и штанины, и рукава.

Я сидела рядом с Геной и беззвучно проклинала тот час, когда он предложил мне прыгнуть тандем. Почему? Почему я не согласилась на шоколадку или чашку кофе, почему не смогла решительно отказаться, почему в наш разговор вмешалась Юка…

Кстати, Юка сидела напротив меня — в импозантном комбинезоне — черном с ярко-красными широкими полосками на штанинах и рукавах — сшитом на заказ специально для нее. Похоже, она совершенно не нервничала — спокойно поглядывала на высотомер, потом извлекла из потайного кармана губную помаду и меланхолично подкрасила и без того сочные губы. А может быть, она тоже нервничает, просто умело скрывает это от окружающих?

— Неужели ты ни капельки не волнуешься? — не удержавшись, спросила я.

— А ты что, волнуешься, что ли? — рассмеялась она. — Ах, ну да! Наша Настенька вечно нервничает. Она боится тараканов, темноты и незнакомых мужчин. Что уж там говорить о парашютных прыжках!

Ответом на эту милую шутку был многоголосый громкий смех. Это сидящие вокруг нас парашютисты с удовольствием оценили Юки но остроумие — все, кроме Генчика. Тот даже не улыбнулся.

— Лик, ну она же в первый раз прыгает! — серьезно объяснил он, а я почему-то покраснела. — И тебе тоже в первый раз было очень страшно, и мне, и всем остальным.

— Да я просто пошутила, — пожала плечами Юка и отвернулась.

— Не нервничай, — Генчик пожал мою похолодевшую ладонь, — все будет в порядке, гарантирую!.. Внимание, Настя, видишь, лампочки загорелись? Сейчас будут выбрасывать, не стой на проходе!

— Генчик… А может быть, не надо, — побелевшими от волнения губами прошептала я, — может быть, ещё не поздно отказаться?

— Перестань. Замолчи, Настюха, потом ещё благодарить меня будешь.

Первыми из самолета выходят опытные парашютисты.

Я видела, как Юка подошла к двери, быстрым машинальным движением проверила, плотно ли прилегают к лицу специальные массивные очки, потом обернулась, подняла большой палец вверх и шагнула вперед.

Я видела, как воздушный поток швыряет из стороны в сторону удаляющуюся фигурку в черном комбинезоне.

Девятибалльная волна удушающе колючего страха накрыла меня с головой, я теперь была не привычной застенчивой и милой Настей, а одушевленным воплощением самого испуга. Я понимала, что самым лучшим было сейчас твердо сказать: «Нет!» Не будет же Генчик насильно выталкивать меня из самолета!

Но в то же время мне было мучительно стыдно — перед храбро улетевшей вниз Юкой, перед синеглазым Генчиком, к которому я уже была намертво пристегнута огромными карабинами.

И я промолчала.

Я позволила ему подтащить меня к краю, я послушно поджала ноги и скрестила руки на груди.

Все произошло стремительно, словно в классическом голливудском боевике. Разумеется, я зажмурилась изо всех сил и поэтому не видела, как мы отделились от самолета.

А потом небо превратилось в бесконечную американскую горку. Кажется, Генчик говорил мне, что свободное падение продлится недолго, всего сорок-пятьдесят секунд. Он обманул. Там, на земле, сорок секунд считались ничтожно коротким временем. За сорок секунд не успеешь выкурить сигарету, завязать шнурок, подкрасить ресницы… Здесь те же самые секунды были длиннее и важнее самой жизни. Оказывается, за сорок секунд можно вспомнить о себе все — начиная с самого детства. За сорок секунд можно успеть помолиться или выкрикнуть в никуда все известные тебе бранные слова.

Я выбрала второе.

Я кричала, широко распахнув рот навстречу ледяному пространству, я визжала, верещала, вопила — и боялась приоткрыть глаза. Мне казалось, что я останусь здесь навсегда, что больше не будет земли, Юки, аэродромных посиделок вокруг оранжевого костра… Отныне моя судьба — вот этот бесконечный монотонный свист в ушах и агрессивный толкающийся воздух.

Я самозабвенно орала, пока не услышала рассудительный Генчиков голос:

— Настя, Настя! Ты меня слышишь? Хватит орать, я сейчас умру от твоего визга! — Он изо всех сил ударил меня по спине. Больно ударил, но я обрадовалась этой боли и доверчиво обернулась. Ах да, Генчик, мы по-прежнему висим в воздухе, над нами — яркий полосатый купол.

— А что, уже раскрылся парашют? — подозрительно спросила я.

— А то ты сама не видишь! — Генчик смеялся. — Причем давно уже раскрылся, а ты все орешь.

— Слава Богу, — выдохнула я, — как же хорошо, что всё наконец кончилось! Знаешь, а я больше никогда не буду прыгать! — Я говорила и не узнавала свой голос, дрожавший и севший.

— Погоди, пройдет шок, по-другому заговоришь!

— Ни за что!

Через несколько минут мы приземлились. Я ещё не успела поднять на лоб очки и стянуть с дрожащих пальцев перчатки, как к нам подбежала разгоряченная Юка. Она уже успела переодеться и накрасить глаза.

— Ну как! — Юка схватила меня за руки. — Здорово, правда? Теперь-то ты понимаешь, почему я этим занимаюсь?! Теперь будем вместе прыгать, да?

— Ну… я… — я попыталась придумать достойный предлог для отказа, — у меня вообще не очень хороший вестибулярный аппарат. Меня в самолетах всегда укачивает!

— Да врешь ты все! — хмыкнула Юка. — Просто испугалась, наверное!

— Нет!

— Готова поспорить, ты так кричала, что это было слышно даже на земле, правда, Генчик?

Я умоляюще посмотрела на Гену, укладывающего парашют. И снова он почему-то встал на мою сторону:

— Да что ты к ней привязалась, Лика? Она не кричала, а смеялась! Она парашютистка от природы! А вот ты кричала, когда мы с тобой два года назад в первый раз прыгали! Я помню. А потом и плакала ещё, когда уже приземлились.

— Юка плакала? — удивилась я. — Ты ничего не путаешь?

— Плакала — это слабо сказано! Рыдала в голос, весь аэродром её успокаивал.

— Надо же, какой ты злопамятный, — холодно сказала Юка.

— Я. Лика, не злопамятный, просто злой. И память у меня хорошая, — пошутил Гена.

Но она даже не улыбнулась.

А ведь однажды я видела, как она плачет.

Это было два года назад, когда Юка участвовала в конкурсе красоты.

Она так серьезно относилась к этому конкурсу! За день до финала она вдруг вручила мне огромный букет темно-бордовых роз.

— Это мне? — удивилась я, машинально зарываясь лицом в хитросплетенье нежных бутонов. Мне никогда не дарили таких дорогих благородных цветов.

— Не тебе, не надейся, — усмехнулась Юка, — и прекрати их нюхать, ещё помнешь! Завтра на конкурсе ты должна будешь мне их подарить.

Я коснулась ладонью её лба:

— У тебя температура? Зачем это я буду тебе их дарить?

— Это у тебя температура. На конкурсах красоты всем фавориткам дарят цветы. Ты передашь мне их из зала, после первого выхода. Я приму их с легким удивлением, и все обратят на меня внимание.

— Юк, по-моему, ты что-то путаешь, — нахмурилась я, — никогда не видела, чтобы на конкурсах красоты кому-то дарили цветы. Ты же не эстрадная звезда!

— Значит, я буду первой! — Юка немного повысила голос, и я поняла, что она нервничает. — В общем, я не собираюсь с тобой спорить, подаришь мне цветы — и точка!

Я пожала плечами и на следующий день сделала в точности, как она просила.

Конкурс красоты «Мисс Спорт» проходил в одном из модных столичных ночных клубов. Юка достала мне билет за один из лучших столиков, очень близко к сцене. Меня тронула эта забота, хотя, подозреваю, она волновалась больше не о моем комфорте, а о цветах, которые я должна была оперативно доставить на сцену в конце первого выхода.

— Это столик номер четыре? — вдруг услышала я мягкий баритон за своей спиной.

Я обернулась и не поверила своим глазам — в ожидании ответной реплики передо мной стоял Сергей! Стасюк! Ведущий популярного вечернего ток-шоу на первом канале!

Надо сказать, в жизни знаменитый ведущий выглядел ничуть не хуже, а может быть, и ещё лучше, чем на голубом экране. Высокий, дорого одетый, изящно небритый… И потом, у него были такие потрясающие волосы — густые, мягкие, цвета выгоревшей на солнце соломы. Интересно, этот редкий цвет достался ему от природы или здесь не обошлось без таланта опытного стилиста?

— Так я не понял, столик номер четыре здесь?

— О! Да! Разумеется! — Я почувствовала, как по щекам весенним паводком разливается предательский румянец.

Сергей снисходительно улыбнулся и присел на стул рядом со мной.

Наверное, рассматривать в упор незнакомого человека противоречит правилам приличия. Но я ничего не могла с собой поделать. Тем более что раньше никогда в жизни мне не приходилось сидеть на расстоянии вытянутой руки от звезды всероссийского масштаба.

Мой жадный взгляд ловил и запоминал каждое движение знаменитого соседа. Вот он достает из внутреннего кармана миниатюрный портсигар и массивную серебристую зажигалку. С наслаждением закуривает, и тонкая коричневая сигаретка слегка дрожит в его пальцах. Вот он протягивает руку и наливает себе шампанского. Берет с тарелки канапе с красной икрой. Машинальным движением поправляет галстук. Искоса смотрит на меня. И вдруг насмешливо произносит:

— У меня что-то не в порядке?

— В смысле?

— Ну… вы так смотрите, как будто бы у меня испачкан пиджак. Или я забыл смыть грим с правого глаза.

— Нет! У вас все в порядке. Наоборот, вы выглядите великолепно! — Пожалуй, это прозвучало чересчур горячо и страстно. Но ему, похоже, понравилось.

— Рад это слышать. Позволите налить вам шампанского? — Не дожидаясь ответа, он плеснул в мой бокал порцию золотистой шипучки. — Ну, и как вас зовут?

— Настя. А вы Сергей Стасюк, я знаю.

— Это приятно, — ухмыльнулся он, — а почему вы не участвуете в этом конкурсе? Вы никогда не занимались спортом?

— Ну почему, бегала когда-то на лыжах неплохо, — смутилась я, — даже выступала пару раз на окружных спортивных соревнованиях, защищала честь школы.

— Так в чем ж дело?

— Ну… это же… это же конкурс красоты! — бесхитростно улыбнулась я.

— А, понял. Вы считаете себя слишком умной для того, чтобы украсить собой подобные мероприятия! Что ж, всегда приятно встретить красивую и умную девушку. Тем более что это бывает очень редко.

Я не нашла что сказать в ответ. Умная! И красивая?! Он сказал, что я красивая? Он что, действительно так считает или просто решил сделать мне комплимент? Хотя с чего бы это ему делать комплименты едва знакомой собеседнице?

Машинально я достала из сумочки пудреницу и уставилась на собственное отражение.

Вообще-то выглядела я совсем неплохо, особенно в полутьме ночного клуба. Дорогая золотистая пудра (Юкин подарок) сделала мою кожу гладкой и сияющей, умело подведенные зеленоватыми тенями глаза блестели, к тому же мне очень шли новые серебряные сережки грошовые, на Арбате купленные, но такие изящные и оригинальные.

В тот момент, когда я размечталась об общем будущем скромной серой мышки Насти и блестящего телеведущего Сергея (неплохая история о современной золушке, правда?), на сцене зажегся свет и появились участницы конкурса в бикини.

Разумеется, Юка была в первых рядах.

Юка, моя высоченная Юка, была среди прочих конкурсанток самой маленькой. Наверное, все остальные были профессиональными манекенщицами. А может быть, и баскетболистками — конкурс ведь назывался «Мисс Спорт».

Сергей Стасюк на минуту отвлекся от меня, чтобы взглянуть на сцену, и…

Я сразу поняла, что произошло. Достаточно было посмотреть на его вытянувшуюся физиономию — Боже, какой глупый вид у плененных чьей-то красотой мужчин.

— Кто эта девушка? — прошептал он. — Ты не знаешь, нет?

— Какая именно? — угрюмо переспросила я.

Хотя могла бы и не спрашивать. И так ясно, что он имеет в виду Юку.

Мою Юку.

Черт бы её побрал.

— Вон ту, в серебристом купальнике!

— Это моя подруга, — объяснила я и на всякий случай добавила: — Но она почти замужем.

Это была чисто женская миниатюрная подлость, сама Юка уж точно так бы поступила.

— Почти не считается! — весело воскликнул Сергей и залпом выпил целый бокал шампанского.

Конкурсантки, красивые до неприличия, принялись по очереди выходить к микрофону и рассказывать о себе.

— Меня зовут Лена, я представляю художественную гимнастику, — бодро объявила очередная орясина, которая, видимо, не брала в расчет тот факт, что профессиональные художественные гимнастки миниатюрны, точно фарфоровые статуэточки.

— Меня зовут Таня, я с детства занимаюсь бальными танцами. — Рыжая кудрявая девица, напоминающая раннюю Николь Кидман, вильнула попой, и зрители-мужчины одобрительно зааплодировали.

— Я Катя, чемпионка Москвы по гребному слалому.

— Лина, конный спорт.

— Валерия, рафтинг.

— Соня, занимаюсь спортивным моржеванием.

— Анжелика, — томно протянула Юка и надолго замолчала. Все удивленно её рассматривали. Она выставила вперед одну ножку, потом погладила себя ладонью по бедру. И наконец закончила фразу: — Водные лыжи. Занимаюсь водными лыжами потому, что люблю скорость, ветер в лицо и… загорелых мужчин-инструкторов.

— Ну и девка! — восхищенно прошептал Стасюк. — Я буду за нее болеть. Надо же, давно такого не встречал. Динамит!

Девушки удалились за сцену сменить костюмы.

— Она мастер спорта? — спросил меня Сергей.

— Она вообще ни разу на водных лыжах не каталась, — мстительно проинформировала его я. — Я думаю, что все эти конкурсы — просто профанация.

— Ну, не знаю, не знаю, — нахмурился он.

Следующие полчаса Сергей Стасюк глаз не мог от сцены оторвать.

Конкурсантки появились вновь, на этот раз в вечерних платьях.

На Юке был умопомрачительный наряд — пышная юбка в стиле эксцентричной Вивьен Вествуд и миниатюрный топ. Она была похожа на исполнительницу танца живота. Красивая, ох красивая! Я и не сомневалась, что именно она выиграет. Да у нее на лбу было написано — королева красоты.

Юка выбыла в третьем туре. Выбирали пятерку финалисток. Она заранее примерила снисходительную улыбку победительницы. Когда ведущий не назвал её имени, я подумала, что здесь какая-то ошибка. А у неё даже лицо изменилось. Правда, она быстро сумела взять себя в руки. И снова заулыбалась — но уже не так ослепительно, как минуту назад.

Я за неё расстроилась.

Через четверть часа Юка спустилась в зал и присела за наш столик. На ней было вечернее платье цвета перезрелой сливы. Она была ярко накрашена и выглядела возбужденной и хорошенькой.

— Там один блат, — сказала она, наливая себе полный бокал шампанского.

Сергей Стасюк смотрел на нее во все глаза.

— Все равно вы были самой красивой, — сказал он, поймав её занесенную над вазочкой с конфетами руку. — Я за вас болел, и ваша подруга… ммм…

— Настя, — угрюмо подсказала я.

— Да, ваша подруга Настя тоже.

— Очень приятно, — вкрадчиво улыбаясь, поблагодарила телеведущего Юка.

Знала я эту её улыбочку. Улыбка хищницы, приметившей беззащитную жертву. В роли жертвы — разумеется, Сергей Стасюк. Я одновременно восхищалась ею и немного завидовала. Я бы так никогда не смогла. Вот это Юка! Я просидела в обществе красавца-телеведущего почти час, а он даже имени моего не запомнил. А Юка только появилась — и вот он уже суетится, подливая ей шампанское и придумывая изощренные комплименты.

— Анжелика, а вы манекенщица?

— Да, — с достоинством подтвердила она. — И актриса.

— А никогда не хотели попробовать себя на телевидении?

Я заметила, что её глаза зажглись, как елочная иллюминация, но Юка была слишком опытна, чтобы сразу показать свою заинтересованность. Она пренебрежительно улыбнулась и передернула остренькими, обсыпанными блестками плечами.

— Ну, не знаю. Телевидение — это мишура. Однодневный продукт. Мне всегда хотелось быть причастной к вечному искусству.

— А то я подумал, что мог бы и посодействовать…

— Впрочем, в качестве ведущей попробовать можно, — быстро переиграла она.

— Думаю, вы бы идеально подошли. Оставьте свой телефон, и я организую пробы. Я вам тоже свою визитную карточку дам.

— Когда я могла бы приехать в Останкино? — деловито уточнила Юка, которая не любила бросать такие разговоры на полпути.

— Думаю, прямо на следующей неделе.

И они принялись оживленно обсуждать предстоящие Юкины пробы. Я поскучнела — они оба вели себя так, словно меня за столом и вовсе не было. Несколько раз я попробовала вступить в разговор, но Юка виртуозно меня игнорировала. Если бы в данной дисциплине проводились соревнования, то Юка стала бы мастером спорта международного класса по художественному игнорированию собеседника.

Поэтому я скучала и бездумно смотрела по сторонам. На сцене продолжался конкурс. Три финалистки танцевали в вечерних платьях. Все три красавицы были высоченными и длинноволосыми, издалека они могли сойти за однояйцевых близнецов. «Зачем выбирать в финал девушек одного типажа?» — недоумевала я. Конечно, все они были по-настоящему красивыми, но в них отсутствовала индивидуальность — их правильные лица были кукольными, а глаза — глуповатыми. Юка по сравнению с ними смотрелась куда более эффектной.

— А сейчас наконец мы огласим имя победительницы! — прокричал в микрофон ведущий.

Он неловко зашуршал конвертом, три шпалы нервно вытянули шею, словно хотели из-за его спины прочитать заветное имя королевы красоты.

— Итак, Мисс Спорт, самая красивая девушка — Алла! Конный спорт! Поприветствуем новую королеву, самую сексуальную спортсменку' России!

Одна из трех одинаковых красоток радостно завизжала и бросилась вперед, слегка пошатнувшись на неудобных каблуках. Её огорченные близняшки кривили губы ей вслед — наверное, они пытались продемонстрировать радость за победившую подружку. Но получалось у них плохо — не улыбка, а гримаса какая-то. По-моему, тех, кто участвует в подобных конкурсах, надо учить не шагать по сиене, виляя бедрами, а красиво проигрывать. Продолжать ослепительно улыбаться, даже если ты и не услышала своего имени в списке финалисток. А не гаснуть сразу же, точно перегоревший светильник.

А победительнице все было нипочем. Она стояла на самом краю сиены, в ярком световом пятне, на её голову нахлобучили вульгарную корону из самоварного золота, украшенную искусственными камнями. Видимо, этот головной убор был достаточно тяжелым, потому что красавица придерживала его рукой.

Юка тоже обернулась к сцене, чтобы посмотреть на ту, которой достался столь желанный ею титул. Какое у нее в тот момент было лицо! Хорошо, что она находилась не на сцене, вместе с другими участницами конкурса, а в темном зале.

Юка побледнела и даже как-то подурнела, её глаза были темными и запавшими, как черные дыры, плотно сжатые губы смотрелись неаппетитно узкими.

Она ненавидела победительницу. Мне стало даже жаль коронованную шпалу. В данный момент её ненавидит как минимум двадцать человек — все оставшиеся ни с чем конкурсантки.

Кто-то из них как ни в чем не бывало улыбается, кто-то даже поздравляет, но в глубине души все они её люто ненавидят. И все будут перемывать ей косточки за её спиной. Убеждать друг друга в том, что победительница страшная и глупая. Так стоило ли так упорно стремиться к этой победе?

Юка отвернулась и притворилась, что она увлечена разговором со Стасюком. Но я-то видела, что мысли её были далеко.

Не знаю, зачем я это сказала. Я ведь не стерва, отнюдь не стерва. Так могла сказать Юка, если бы я не выиграла в конкурсе красоты. Может быть, я просто обиделась на нее? За то, что она так бесцеремонно выключила меня из разговора с телеведущим, который, между прочим, тоже мне нравился.

Итак, я сказала:

— Какая же она красивая, эта победительница! Никогда не видела такой потрясающей красавицы.

Юка дернулась, словно её током ударили:

— Что? Уж не имеешь ли ты в виду эту корову в короне?

— Считаешь, что она корова? — нахмурилась я. — Что ты, она выглядит блестяще. Она достойна этого титула.

В первый момент Юка растерялась, но, как обычно, быстро взяла себя в руки. Её блестящие от перламутровой помады губы искривила презрительная усмешка.

— Я всегда знала, что у тебя нет вкуса, Настя, — усмехнулась она, — эта девица просто никакая. Я же видела её за кулисами, без косметики. В ней нет индивидуальности, она не яркая, она как Барби.

— Тогда почему же выбрали именно её? Значит, у всего жюри тоже нет художественного вкуса?

— Потому что она спит с генеральным спонсором, рассмеялась Юка, — потому что она сориентировалась первой и сразу к нему примазалась. Все было известно с самого начала.

— Зачем же ты участвовала в этом конкурсе, если знала все с самого начала?

— Потому что не была уверена до конца, — мрачно ответила Юка, и я поняла, что все-таки перегнула палку. — Мне надо в туалет.

И она ушла, громыхнув стулом. А Сергей Стасюк укоризненно на меня посмотрел:

— И зачем ты это сделала?

— Что?

— Обидела подругу?

Я с любопытством взглянула на него. Издевается он, что ли? Неужели он не заметил, что подруга эта битый час пыталась побольнее задеть меня?

— Я не хотела никого обидеть.

— По-моему, тебе надо догнать её и извиниться. Анжелика расстроилась.

— А по-моему, мы с ней разберемся сами!

— Нельзя быть такой грубой, — улыбнулся он. — Твоя подружка плачет, а тебе все равно. Догони её.

Я вздохнула. Юка плачет? Он просто плохо знает мою подругу. Юка и слезы — два несовместимых понятия. Я ни разу не видела её плачущей. Она могла стукнуть кулаком по столу или уйти, хлопнув дверью, или даже украсить свою речь громким матерным словом. Но плакать… Нет, плакать Юка бы не стала никогда.

И все же я поплелась за ней в туалет.

Я нашла её в одной из кабинок. Юка сидела на крышке унитаза и нервно грызла ногти.

В руках она нервно комкала бумажную салфетку. Её лицо немного распухло, нос покраснел, по щекам «плыла» тушь. Я ошиблась. Юка действительно плакала.

И в тот момент, когда я увидела её страдальчески искривленные губы и злой блеск в глазах и размазанную губную помаду, — в тот самый момент я её и простила.

— Юкочка! — я втиснулась в кабинку и на всякий случай прикрыла за собой дверь. — Юкочка, ты меня прости!

— Отвали, — грубо велела она. — Не мешай мне. не видишь, что ли, что мне хочется побыть одной?

— Юка, умойся и пойдем в зал. Там Стасюк только о тебе и говорит.

— Правда? — самодовольно вскинула подбородок она. — Ничего, пусть подождет.

— Он говорит, что ты самая красивая девушка на этом дурацком конкурсе. Черт побери, Юка, я тоже так считаю.

— Неужели? Почему же тогда расхваливала ту уродину? Специально?

— Юка, ну ты пойми… — залепетала я. — Ты тоже так себя со мной вела… И ты выключила меня из разговора. И вообще… Я бы тоже хотела поучаствовать в таком конкурсе…

Я ненавидела себя за то, что говорила ей это. Я не должна была такого говорить. Во-первых, это унизительно. А во-вторых, никогда в жизни я не хотела участвовать ни в каких конкурсах.

Но остановиться я не могла. Хотя и знала почти наверняка, что Юка сейчас скажет что-нибудь вроде — не смеши меня. И так далее.

— Не смеши меня! — сказала Юка. — Ты и конкурс красоты. Невероятно.

— Ты выглядела такой самодовольной… Вот я и решила так сказать. А на самом деле та девица, конечно, безликая по сравнению с тобой.

— Я выглядела самодовольной? Какая наглость! всплеснула руками Юка. Но слезы се мгновенно высохли. — Да, я самодовольная. Потому что у меня есть повод гордиться собой. В отличие от некоторых.

Юка поднялась с унитаза и оправила юбку — она сделала это с таким достоинством, словно унитаз был золоченым троном.

— Ты не догадалась захватить с собой мою сумочку?

— Нет. Но я могу принести! — засуетилась я.

— Принеси, будь добра. Там расческа и косметика. В конце концов, это из-за тебя я так выгляжу. А я пока умоюсь.

— Да, я мигом!

И я умчалась за Юкиной сумочкой.

А она склонилась над раковиной и набрала в ладошки прохладной воды.

Я ещё раз обернулась.

Она уже успокоилась, но в зеленых глазах по-прежнему стояли слезы. И на щеках алел некрасивый румянец. Она была на саму себя не похожа.

Это был единственный раз, когда я видела Юку плачущей.

Она не плакала никогда.

Она не плакала даже спустя несколько лет, когда я её убивала. Впрочем, в тот момент я не видела её лица. Я не знаю, как выглядела Юка перед самой своей смертью. Но уверена, что она не плакала, я могу поспорить на миллион.

Но не будем забегать так далеко вперед.

Глава 4

Генчик. Самый красивый мужчина на целом свете. Ну, может быть, с целым светом я и переборщила, но уж в том, что он самый красивый мужчина на нашем аэродроме, я уверена на все сто.

Иногда я исподтишка за ним наблюдаю.

Как он смеется. Смеется он часто. Как он что-то рассказывает своим друзьям. Как он ловко забивает косячок и, прищурив один глаз, прикуривает, а потом выпускает в потолок колечки дыма. А потом говорит — хорошая трава. Или наоборот — трава дрянь! Как он кокетничает с аэродромными девушками.

Нравы аэродрома достаточно свободны. Во время субботней вечеринки тебя могут зажать в углу и поставить на шее фиолетовый засос — и это не будет значить ровно ничего. Это шутка. И один из главных «шутников» такого рода — мой Генчик (с каких это пор я так по-свойски называю его «мой»?!).

Единственная отрицательная черта нашего аэродрома — это изобилие на нем красавиц. Одна Юка чего стоит. Но как раз Юкой Генчик не интересуется, и это почему-то мне нравится. Все ведь без ума от Юки, все, только не он. А значит, это лишнее подтверждение тому, что он особенный.

Юка тоже его не любит. Она вообще не любит всех, кто ею не восхищается.

— Что ты нашла в этом валенке? — говорит мне она.

И я всегда отвечаю одно и то же:

— Он не валенок. Он самый красивый мужчина на земле.

И по-идиотски улыбаюсь.

Иногда он ловит мой взгляд и вопросительно улыбается. Мол, чего уставилась. Тогда я пожимаю плечами и тоже улыбаюсь в ответ.

Иногда мы разговариваем. Не слишком часто, но все-таки.

Что я о нем знаю? Признаться честно, немного. Кажется ему слегка за тридцать. Вроде бы он был женат и у него даже есть двое детей. Сын и девочка. Жена Генчика бросила (вот дура.). Из-за того, что каждые выходные он проводит на аэродроме. Я однажды слышала, как он жаловался друзьям:

— Ну, не знаю я, чего она от меня хотела. Чтобы я ездил на дачу её родителей продергивать морковку, что ли? Я съездил пару раз и чуть не умер от скуки.

Друзья понимающе кивали — стерва твоя бывшая жена, Генчик, по всему видать, что стерва.

Что ещё? Он работает в рекламном агентстве. Он не любит носить костюмы. У него есть смешные джинсы ярко-оранжевого цвета. Он любит сухое красное вино и творожный торт. У него много женщин. Женщинам он нравится — и неспроста.

А что он знает обо мне, кроме моего имени и того, что я панически боюсь высоты? Наверное, и того меньше. Лучше я скажу то, чего он обо мне не знает.

Он явно не знает, что я красавица — иначе давно бы обратил внимание именно на меня. А он ведь ни разу не пытался за мной приударить. Хотя все аэродромные девицы, глупо хихикая, говорили, что Генчик не пропускает мимо ни одной юбки.

Он не знает, что у меня богатый внутренний мир, иначе разговаривал бы со мной чаще.

Он, наконец, не знает, что в последнее время я много думаю о нем.

И что иногда он мне даже снится.

Наверное, наши отношения так никогда и не сдвинулись бы с мертвой точки, если бы Генчик не уговорил меня прыгнуть с ним в тандеме. Сам прыжок вспоминается мне с трудом. То был не просто прыжок, а моя маленькая смерть. Мне было так страшно, что казалось, что вот-вот меня вытошнит собственным сердцем.

Зато потом…

Зато потом, когда я привычно обедала в одиночестве (честно говоря, я не очень люблю большие компании), Генчик подошел ко мне и уселся рядом. Я едва не подавилась салатом. А он даже не обратил внимания на произведенный эффект. В его руках тоже была наполненная крабовым салатом пластиковая миска.

— Приятного аппетита, — улыбнулся он.

— И тебе, — сдержанно ответила я.

Почему в его присутствии я не могу вести себя мило и непринужденно, как это делают другие девушки? Те девушки, которых он находит привлекательными. Казалось бы, это проще пареной репы. Ничего особенного для этого делать не надо — просто щебетать о чем-нибудь, хлопать ресницами, время от времени заливисто хохотать, запрокинув назад голову (для тех, кто не в курсе, поясню — голова запрокидывается, чтобы в процессе кокетливого хихикания волосы разлетались в стороны красивой волной).

А я только угрюмо молчу. В крайнем случае — краснею и глупо посмеиваюсь.

— Ну, как тебе прыжок? — спросил он, приобняв меня за плечо.

Это был обычный дружеский жест, он мог так обнять кого угодно, даже старенькую уборщицу аэродромной гостиницы тетю Лялю. Но меня как электрическим током ударило.

Сквозь тонкую ткань футболки я почувствовала какая горячая у него рука. И я инстинктивно прижалась плечом к его плечу. Но потом испуганно отпрянула — а вдруг он решит, что я какая-нибудь нимфоманка?

— Ты что дрожишь? — заметил он. — Замерзла, что ли? «Нет, я дрожу потому, что мне хочется, чтобы ты притянул меня к себе и поцеловал, вместо того чтобы задавать дурацкие вопросы», — подумала я.

Но мне пришлось сказать.

— Да.

— Держи. — Он стянул с себя куртку и накинул её на мои плечи.

Куртка пахла Генчиком. Его кожей, его одеколоном и его сигаретами.

— Так тебе понравилось? Расскажи, что ты испытала? Понравилось, хотела сказать я, обними меня ещё раз. Но, конечно, я понимала, что он имеет в виду парашютный прыжок.

Что я испытала? Сложно подобрать правильные слова, но я бы что угодно на свете отдала, чтобы никогда больше этого не испытывать. Но я понимала, что признаваться в этом ни в коем случае нельзя. Генчик после этого перестанет меня уважать, он и в сторону мою больше не посмотрит. Будет просто снисходительно здороваться, максимум спросит — как жизнь? Но больше никогда мы не будем сидеть вот так рядом, на лавочке, вечером, и больше никогда его прокуренная куртка не согреет моих плеч. Потому что небо — для него все. Он живет ради неба, и небо отражается в его глазах, даже когда он отъезжает от аэродрома на приличное расстояние.

— Это сложное чувство, — серьезно сказала я. — Я никогда раньше не испытывала ничего подобного.

Это, Это… — Я подбирала правильные слова, чтобы не показаться ему банальной.

Неожиданно мне вспомнилась Юка. Однажды мы с ней зарулили в уютную венскую кондитерскую, и Юка в виде исключения заказала себе большой кусок шоколадного торта. Видели бы вы, как она его ела. Стоит сидеть на диете годами, чтобы в один прекрасный день получить столько наслаждения от какого-то дурацкого торта. Она смаковала каждый кусочек, и губы её были перепачканы шоколадом. Она жмурилась от удовольствия, как кошка, разомлевшая на теплой батарее. Когда она доела последний кусочек, она облизнула губы и сказала — это было лучше, чем секс.

Не знаю, почему я об этом вспомнила именно в тот момент.

— Это было лучше, чем секс, — задумчиво глядя вдаль, сказала я.

— Лучше, чем секс? — рассмеялся он. — Надо же, как ты красиво сказала. Никогда не слышал такого раньше. — Он посмотрел на меня внимательнее обычного. — А я ведь всегда догадывался, что ты из наших, Настена.

Настена… Я улыбнулась. Мне понравилось, что он так меня назвал.

— Из ваших? Из кого это из ваших.

— Ты притворяешься недотрогой, не общаешься ни с кем. А сама дашь сто очков вперед любому. Есть в тебе что-то… Отчаяние. Храбрость.

Отчаяние? Храбрость? У меня? Конечно, мне было приятно все это слышать. Но в то же время неловко за то, что он разглядел во мне качества, которыми я вовсе не обладаю.

— В самолете, перед нашим прыжком, он произнес это так торжественно, словно наш совместный прыжок, был чем-то вроде нашего общего ребенка, — я, признаюсь, смотрел на твое лицо.

— Правда?

— Да. И я увидел в тебе что-то новое. Ты была такой красавицей, Настенька.

Настенька … Звучит, пожалуй, даже ещё лучше, чем Настена, подумала мимоходом я. Как бы мне хотелось, чтобы он называл меня так всегда.

— Что-то было в твоих глазах… Ты словно в омут бросалась.

«Я и бросалась в омут, — подумала я. — Для тебя выйти из самолета — это все равно что из трамвая выйти. А для меня это самоубийство в миниатюре».

— И что теперь? — спросил вдруг он, влажно глядя мне в глаза.

— Что теперь? Если бы мы были главными героями романтического сопливого фильма, то теперь ты должен бы меня поцеловать, Генчик. Под мелодию в стиле соул сплелись бы наши руки и на фоне наших силуэтов на экране появилась бы надпись — the end. Зрители обрыдались бы, я тебе гарантирую. Но поскольку мы не в кино, а живые, на аэродромной лавочке сидим, то даже не знаю, что тебе ответить на этот философский вопрос — что теперь?

— Я имею в виду твои прыжки. Что ты собираешься делать?

— Мои прыжки? Но я вовсе не собираюсь…

— Понимаю, — перебил он. — Это дорого. Но все можно уладить, было бы желание.

— Я вовсе не уверена, что для этого подхожу.

— А я уверен, что подходишь. Ты гибкая. Ты смелая. И потом, если ты начнешь прыгать, то на аэродроме будет одной красавицей больше.

— Ты и правда считаешь меня красавицей? — вырвалось у меня. Я тут же прикусила язык, я же прекрасно знаю, что ничего подобного говорить мужчинам нельзя. С мужчинами надо держаться уверенно, так, словно они тебе чего-то должны. А не выпрашивать комплименты.

— Все считают тебя красавицей, — серьезно сказал он, — и знаешь почему?

— Почему? — почти прошептала я.

— Потому что ты красавица и есть! — Он вдруг наклонился к моему лицу и чмокнул меня в висок. Ничего эротического в этом поцелуе не было, но все равно я покраснела. — И не слушай ты эту Лику!

— Юку? — переспросила я. Я всегда не могла понять, почему Гена так не любит Юку.

— Лику, — мягко поправил он. — Что за имечко ты дурацкое ей придумала, Юка… Она на тебя дурно влияет.

— Почему ты так считаешь?

— Да потому что она держит тебя за свою фрейлину! — воскликнул он. — Она считает, что все вокруг ей должны. А ты — в первую очередь. Неужели ты не видела, как её раздражал твой энтузиазм, когда ты только приземлилась?

— Генчик, ты просто плохо знаешь Юку. Да, она так себя ведет, но это не со зла, у нее просто такой стиль. На самом деле она меня любит. Мы лучшие подруги.

— Это ты так считаешь. Ладно, Настена, не хочу я вмешиваться в вашу женскую дружбу. Ты разговор-то не уводи. Когда мы опять будет прыгать?

— Не знаю… Хочешь сказать, что прыгнешь со мной ещё раз?

— Только если ты пообещаешь пройти АФФ.

Курс АФФ (это английская аббревиатура, расшифровывается, как accelerated free fall — продвинутое свободное падение) — это ускоренная американская программа обучения парашютистов.

За восемь прыжков новичка научат основным элементам свободного падения и управления спортивным куполом. Юка прошла АФФ ещё два года назад, как только попала на аэродром. Курс этот весьма дорогой — Юке он обошелся почти в тысячу долларов.

— Боюсь, я не так богата, чтобы это тебе обещать, — попробовала отшутиться я.

— Я же уже сказал, что это разрешимая проблема. Я ведь сам АФФ инструктор, так?

— Я знаю…

— Так что один бесплатный инструктор у тебя, считай, уже есть. Ещё кого-нибудь я найду… О, знаю! Димка Шпагин должен мне денег. Он может отработать натурой, отпрыгать с тобой АФФ в качестве инструктора.

— Гена… Но зачем это тебе-то надо?

Он помолчал задумчиво. А потом весело воскликнул:

— А, сам не знаю! Просто мне кажется, что такая девушка, как ты, должна прыгать! И раз тебе самой так понравилось… Не волнуйся, мне не надо отдавать никаких денег. И натурой тоже не надо. — Он ущипнул меня за бок. — Хотя…

Другая девушка на моем месте наверняка лихо пошутила бы в ответ. Здесь напрашивается какая-нибудь непринужденная пошлость. Но я так не могу. Просто не могу.

— Да ладно, Настена, расслабься, я же просто пошутил.

— Я знаю.

Он помолчал. Я знала, что он на меня смотрит. И нельзя сказать, что я чувствовала себя уютно.

— Так что насчет прыжков? Когда начинаем, завтра? Я вздохнула. Рано или поздно мне придется это сказать. Так почему бы не прямо сейчас?

— Генчик… Я должна тебе признаться…

— Что такое?

— Я панически боюсь высоты. Ты ошибся. Никакая я не смелая. И у меня никогда не получится стать парашютисткой. Никогда.

— Вот глупости! Высоты не боятся только дети и психически больные. А я, милая Настена, сразу чувствую человека. Наш он или не наш. Знаешь, сколько у меня прыжков?

— Больше тысячи — это точно.

— Четыре с половиной тысячи, — снисходительно улыбнулся он. — Три тысячи прыжков назад я начал работать инструктором. Знаешь, сколько людей я научил прыгать? Сотни. Так что своей интуиции я доверяю. Иногда приходит человек, и кажется, что он вообще не боится ничего, ни один мускул на физиономии не дрогнет. А я чувствую — что-то не так. И обычно оказываюсь прав, человек этот прыгнет десять раз и больше на аэродром не приезжает. А иногда приходит девчушка вроде тебя и дрожит как осиновый лист на ветру. Но глаза у нее горят, понимаешь!

«Глаза у меня горят, потому что ты рядом, Генчик, а не из-за этих дурацких парашютов!» — хотелось крикнуть мне.

— Я же сразу понял, что небо тебя зацепило. Небо сразу своих чувствует. И не деться тебе от него уже никуда.

Через несколько часов после этого разговора жизнь моя круто изменится. Разумеется, сама я в тот момент ни о чем таком и не подозревала. Мне был двадцать один год, и не очень-то я верила в знаки судьбы. Двадцать один год — вполне взрослая девица, скажет кто-то.

Отнюдь.

Неопытная. Не уверенная в себе. Некрасивая. Застенчивая. Никакая.

Последняя девственница аэродром «Горки».

Даже Юка и та на меня давно рукой махнула. А ведь когда-то она рьяно пыталась помочь мне стать роковой и соблазнительной.

Было это всего два года назад…

Когда Юка узнала, что я ещё девственница, она смеялась так, словно сам Джим Керри рассказал ей свежайшую анекдотическую историю. Откуда, вы спросите, ей вообще стал известен столь интимный факт моей биографии? Признаюсь честно, я рассказала ей об этом сама. Почему? Да потому что считала её подругой. Своей единственной настоящей подругой.

Однажды я ночевала в Юкиной квартире. Она редко приглашала меня к себе. У нее была жуткого вида малогабаритка в Северном Бутове — но Юка почти там не бывала. Потому что у нее был ещё особнячок в Серебряном Бору, во всяком случае, так утверждала она сама.

— Этот особняк арендует для меня любовник, — неохотно пояснила она. — Он не любит, когда там бывают гости. И потом, сейчас там ремонт, устанавливают камин.

Я уважительно на нее посмотрела. Надо же — у Юки есть камин. Моя лучшая подруга зимними вечерами греется у камина, сидя на медвежьей шкуре (про шкуру она ничего не говорила, но мне почему-то казалось, что шкура у Юки тоже есть). А ещё она нежится в пенной джакузи, пьет французское шампанское, а по утрам заваривает свежую мяту в чай, даже зимой. А я… да что там я, я даже на кофе экономлю, покупаю гадкий растворимый вместо любимого молотого. Эх… Нет, я ей не завидовала. А что завидовать, если Юка все эти прелести жизни заслужила?

Она женственная, она сексапильная, она хищница, поэтому мужчины бросают к её ногам домики на берегу строгинского залива. А кто такая я? Никто. Во всяком случае, была никем, пока не познакомилась с ней.

— Почему же он не сделает ремонт в твоей квартире? — спросила я, рассматривая стены с убогими обоями в трогательный синий цветок, вздувшийся линолеум и буро-зеленые разводы на потолках.

Мерзкая квартирка, надо признаться. Эти нищие интерьеры никак не вязались с вальяжной Юкой — Юкой, которая носит норковую куртку и небрежно оставляет пятисотрублевую купюру на чай. Невозможно было поверить, что именно Юка живет здесь.

Почему-то она на меня разозлилась. Вообще, она часто злилась на меня. Даже странно, что она со мной дружила. Я часто задавала себе вопрос — а что она вообще во мне нашла? Зачем я ей нужна? Неужели нравлюсь. Я. Ей? Почему-то от этой мысли становилось тепло, как от маленького глоточка коньяку. Если я могла понравиться такой совершенной девушке, как Юка, значит, наверное, я чего-то стою.

— А ты что лезешь не в свое дело? Я, может быть, вообще эту хату продать хочу. Ни к чему мне она. Зачем делать ремонт в этом убожестве. — Она нервно повела точеным плечиком. — Ладно, Насть, проходи на кухню, чай будем пить.

И мы пили чай из симпатичных глиняных пиал даже ели торт. А потом ещё и клюквенный щербет, разумеется, низкокалорийный. И пили сухое красное вино, разбавляя его газированной минералкой — Юка утверждала, что таким образом вино пьет вся Европа.

На третьем бокале Юку, что называется, «повело». И она принялась рассказывать мне разные истории из своей жизни.

Что это были за истории — я словно любовный роман читала! Неужели это правда? Неужели у кого-то действительно такая жизнь — как в кино?

— Однажды в меня влюбился сирийский миллионер. — Юка мечтательно смотрела на свое отражение в темном окне и вертела на руке тонкий золотой браслетик. — Он подарил мне верблюда. Можешь себе представить? Настоящего верблюда!

— Как его звали?

— Верблюда? Я назвала его Миша. В честь одного моего любовника. Миша был чем-то на него похож.

— Да не верблюда! Миллионера!

— А, этого, — Юка зевнула, — Саид ибн что-то там. Дурацкие арабские имена.

— И куда ты его дела?

— Миллионера? Послала к чертовой матери! Налью-ка я себе ещё вина.

— Да не миллионера, а верблюда.

— Как куда? Продала. А деньги проиграла в казино в Ницце. Я одно время часто играла в казино. А ты любишь рулетку? Или предпочитаешь блэк-джек?

И мне пришлось сдавленно признаться, что в казино я ни разу в жизни не была.

— А ещё был случай… У одного моего кавалера есть свой самолет. В Калифорнии. Однажды я его навещала, и он меня прокатил. Мы были во всем самолете только вдвоем. И на высоте три тысячи метров он дал мне порулить! Это было такое необычное ощущение… Настя, у меня даже вспотела ладонь от волнения.

Я вздохнула:

— Ты столько путешествуешь! Могла бы, наверное, книгу написать.

— Ну вот ещё, — фыркнула она. — Пусть обо мне книги пишут… Ну, теперь рассказывай ты.

— Что рассказывать? — испугалась я.

— Что-нибудь о себе.

— Ну, однажды меня укусил осел, — припомнила я нечто забавное, — это было в пионерском лагере, в Крыму… Больно, как степлер!

— Пои чем здесь осел?

— Юк, верблюдов мне никто не дарил. И брильянтов тоже. Что я могу тебе рассказать?

В тот момент мне было искренне себя жаль. Жаль за то, что незнакомый далекий «Саид ибн что-то там» в мою сторону наверняка даже не взглянул бы. За то, что я боюсь высоты, и даже если бы кто-нибудь и предложил мне попробовать управлять самолетом, то я бы скорее всего в ужасе отказалась бы.

— При чем здесь верблюды? Ты мне рассказывай о сексе! — засмеялась она.

— Почему о сексе?

— Ты ненормальная? О чем ещё разговаривают подружки когда ночуют вместе? Конечно, о сексе! Делятся друг с другом разными сексуальными историями. Начинай!

— Да я не знаю даже… Может быть, лучше ты начнешь?

— Я и так много тебе рассказала. Какая же ты все-таки недотрога! Ладно, буду задавать тебе наводящие вопросы. У тебя когда-нибудь был групповой секс?

— Нет! _ испуганно воскликнула я. — Неужели у тебя был?

— Разумеется. Хорошо, а секс с девушками?

— Нет, конечно.

— А садомазо?

— Нее-е-ет!

— Господи, одна беда с тобой!.. Ладно, попробую угадать. Секс с учителем!

— Нет!

— Изнасиловал отец?

— Никто меня не насиловал!

— Вообще никто?

— Никогда.

— Секс с вибратором? Какого размера твой вибратор, а ну признавайся! Если хочешь, могу показать тебе свой.

— Юка… Может быть, я отстала от технического прогресса… Но вибратора у меня нет. И не было никогда. И вообще, я стесняюсь заходить в секс-шопы.

— Фу, какая же ты все-таки скучная. И почему я вообще с тобой дружу, — наморщила носик Юка. — Ладно, сдаюсь, все. Рассказывай ты. Какой у тебя был секс.

И тогда я ей это сказала. Знала, что потом пожалею сто раз. Но сказала все-таки.

— Юка, я девственница.

Она фыркнула, при этом её рот был полон вина — так что все оно оказалось на не первой свежести старомодной кружевной скатерти.

— Ты — кто?

— Девственница. Ты считаешь, что это странно?

— Я считаю, что это диагноз. В наше время быть девственницей в девятнадцать лет — это диагноз, милая моя.

— Но… Не знаю. Наверное, все должно случиться само собой, — жалко оправдывалась я.

— Само собой! — передразнила Юка. — Да что ты вообще в этом понимаешь? Девственница! Это немодно! Это непрактично!

— Зато гигиенично, — встряла я, надеясь принужденной шуткой немного разрядить атмосферу.

Но Юка даже не улыбнулась.

— Короче, с этим надо что-то делать, — решительно сказала она, и глаза её горели. — Но ты не волнуйся.

Я считаю что просто обязана тебе помочь.

Она говорила так, словно была отличницей, которой на комсомольском собрании поручили взять шефство над ленивой тупицей.

Тогда я ещё не знала, что Юка обожает разного рода интриги.

Она управляет людьми как марионетками и просто ловит от этого кайф. И вот её марионеткой стала я. А мне это тогда даже льстило.

Юка разработала целый стратегический план под кодовым названием «Долой девственность!» У плана этого было множество самых разнообразных нюансов. Начиная от того, как я должна быть одета, если действительно хочу стать женщиной, заканчивая тем, какой должна быть моя походка, чтобы мужчины смотрели мне вслед.

Конечно, Юка строго меня критиковала.

— Ходишь ты, Настя, как беременная, вперевалочку. Каблуки носить не умеешь.

— Какие каблуки? Я ведь работала курьером! Попробуй побегать по Москве на каблуках.

— Настоящая женщина должна носить каблуки, — безапелляционно заявила Юка. — Впрочем, о твоем гардеробе мы, кажется, уже говорили.

— Ну да. Ты куда-то унесла мою одежду, а взамен оставила проституточные шмотки, которые я даже стесняюсь носить.

— Вообще-то я подарила тебе свои собственные вещи, — тихо сказала Юка, и я прикусила язычок. — Вообщем так. У меня нет времени, чтобы с тобой возиться.

Но я подарю тебе туфли. И ты должна будешь научиться в них ходить. Ещё я научу тебя смотреть на мужчину так, чтобы у него сразу была эрекция. От одного твоего взгляда, поняла?

— Разве так бывает?

— У тебя — нет, конечно. А у меня — каждый день. Вот представь, что я мужчина, который тебе интересен. Представила?

— Ну.

— А теперь посмотри на меня, как будто бы хочешь соблазнить.

Я нахмурилась, припоминая всех известных мне роковых красоток. Шарон Стоун, Мила Йовович, Ким Бейсингер. Юка, наконец. Сосредоточилась, представляя себе что бы сделали на моем месте они. Кажется, у меня получилось. Я — Шарон Стоун. А Юка пусть будет Микки Рурком, хотя нет, лучше Эдвардом Нортоном.

Я взглянула на нее исподлобья — ух и смелый получился взгляд, не знаю, отважилась бы я повторить его, если бы действительно вдруг оказалась за одним столом с Эдвардом Нортоном. Скорее всего нет. Я бы сидела где-нибудь в углу и застенчиво таращилась в тарелку с салатом, гадая о том, не разглядит ли он во мне особу, наделенную богатейшим внутренним миром. А потом Эдвард Нортон склеил бы какую-нибудь предприимчивую красотку, которая, в отличие от меня, ушами бы не хлопала. Я подумала об этом, и опять мне стало себя жалко.

— И это все? — Юка безжалостно расхохоталась. — Ты смотришь не как соблазнительница, а как нищенка, выпрашивающая копеечку на хлеб.

А может быть, она права, подумала я. Может быть, мужчины не интересуются мной, потому что я жалко выпрашиваю их внимание?

Вместо того чтобы нагло требовать, как это делает она.

— Это же классика! — не унималась Юка. — Неужели ты никогда не слышала о формуле — в угол — на нос — на предмет?

— Слышала, кажется.

— Тогда покажи.

Я старательно вращала глазами. Наверное, получилось у меня не очень хорошо, потому что Юка не переставала комментировать:

— Да ты не коси глаза…Вот так… Ага, уже лучше… Блин, да что ты глаза так выпучиваешь? Смотришь так, как будто у меня ширинка расстёгнута! У него же случится инсульт, если ты так на него посмотришь!

— У кого это?

— У твоего первого мужчины, идиотка.

Вместо того чтобы прочитать Юке лекцию о внутреннем человеческом достоинстве и невозможности изменить характер, о красоте души, которая, если верить классикам, гораздо важнее всех этих кокетливых взглядов и кружевных бюстгальтеров, вместо этого я покорно делала то, что заставляла меня делать она.

Юка сказала — учись ходить на каблуках. И подарила мне туфли.

Жуткие туфли, красные, лакированные.

Я вообще-то всегда (даже когда её идеализировала — да что там, почти канонизировала) считала, что у Юки немного вульгарный вкус. Конечно, ей бы я об этом никогда не сказала. Хотя спрашивается — почему? Она же не стеснялась указывать на то, что ей казалось моими недостатками. И не всегда я была с ней согласна.

Например, ей казалось, что мне пойдут контактные линзы. Она считала, что темные глаза гораздо выразительнее светлых.

У неё самой были, конечно, темные глаза. Да ещё и с демоническим зеленоватым отливом (правда, однажды я увидела в её сумочке коробочку из-под этих самых контактных линз, так что вполне возможно, что у русалочьего блеска было весьма прозаичное происхождение).

А мне кажется, что серые глаза делают лицо более мягким. И потом, летом они становятся голубыми. И когда мне весело — тоже становятся голубыми. А если я надеваю свитер цвета стали, то глаза мои темнеют, и тогда я выгляжу старше своих лет — но мне это почему-то идет. Но Юке же всего этого не объяснишь. Если уж она чего-то себе в голову вбила, то переубедить её невозможно.

Так вот, о чем это я? Ах да, подарила она мне жуткие туфли. И я принялась старательно учиться в них ходить. Хотя, на мой взгляд, это была не обувь, а орудие пытки. Каблуки были такими высокими, что я стояла на самых цыпочках, как балерина. Когда я надела их впервые, мне не удалось сделать даже одного шага. Я стояла у стены и придерживалась рукой о край шкафа. Я казалась себе высокой, как Гулливер. Это было так странно!

Но на следующий день мне удалось дойти в них до кухни. А ещё через день — продефилировать по всей квартире. Прошло какое-то время, и я рискнула выйти в туфлях на улицу. Маршрут мой был примитивен — я решила прогуляться до ближайшей булочной и порадовать себя пирожком с маком. Юка ужаснулась бы, если бы узнала, что я ем пирожки с маком втихаря. Но ей-то как раз знать об этом необязательно.

Мало того что я отправилась за булочкой в красных туфлях, так я ещё и леопардовую мини-юбку напялила. Юбку тоже, разумеется, подарила мне Юка.

Я старалась идти расправив плечи и приподняв уголки губ — уверенная в себе женщина, в квартире которой всегда пахнет свежими цветами (конечно, их дарят многочисленные поклонники), все вечера которой расписаны на восемь с половиной недель вперед. Сексуальная женщина королева постели, богиня любви. Как там говорится? Леди в гостиной, проститутка в постели, Короче, я была не женщиной, а мечтой.

Я была не женщиной, а мечтой до первого поворота. У поворота меня настиг милиционер — он брезгливо тронул меня за плечо и попросил предъявить документы. А я со свойственным мне идиотизмом решила, что он просто хочет познакомиться. Потому что милиционер был совсем молоденьким. И, кстати, довольно симпатичным.

— Документы? — переспросила я, приподняв бровь (этому тоже научила меня Юка). — А может быть, лучше оставить вам мой домашний телефон.

Раньше я бы никогда не осмелилась предложить такое незнакомому человеку. Мужчине. Но в тот день что — то со мной произошло. Я впервые осознала, насколько я привлекательна. Черт возьми, была весна. И на мне бы ли красные туфли. Мне казалось, что при желании я могу покорить весь мир. Ну, если и не весь мир то вот го симпатичного милиционерчика уж точно.

— Девушка, пройдемте в отделение, — сказал он.

И голос его прозвучал как-то неприятно строго.

Тут бы мне заподозрить неладное, но куда там! Я конечно, решила, что ему не терпится продолжить знакомство. Поэтому он меня и пригласил.

— В отделение? Знаете, вообще-то тут неподалеку есть отличное кафе. Там пекут свежие круассаны. И недорого совсем.

Его рука метнулась к поясу. На поясе висели наручники.

— Пройдемте, гражданочка, — прошипел он. — Что вы себе позволяете? Никогда не встречал ещё такой наглой путаны.

Только тогда до меня дошло, что он принял меня за проститутку. Ну конечно, а все потому, что я была в леопардовой юбке и этих отвратительных красных туфлях. Я вдруг с ужасом увидела себя со стороны. Некрасивая бабенка шаткой неуверенной походкой топает по улице в вульгарных туфлях. Как я могла? Зачем я вообще связалась с Юкой? Зачем я пошла за булочкой? Зачем я родилась на свет?

Я извинилась перед милиционером и показала ему паспорт. Он недоверчиво пролистал документ и отошел, но несколько раз подозрительно на меня оборачивался.

Вечером я, конечно же, рассказала о неприятном инциденте Юке. Я рассчитывала, что она смутится и признает свою ошибку. Но смущение и Юка — это две несовместимые вещи. Она выслушала меня и сказала, усмехнувшись:

— Молодец, конечно, что ты учишься ходить на каблуках. Но известно ли тебе, что красный нельзя носить с леопардовым? Две агрессивные яркие вещи нельзя надевать вместе, поняла? Тебе надо было надеть черное платье, тогда милиционер точно был бы твоим.

— Зачем он мне нужен? — зло фыркнула я. — Он урод.

— Урод? Ты же вроде бы только что сказала, что симпатичный!

— Нет, урод! И хам к тому же.

Ладно, расслабься. Будет у тебя твой принц на белом коне. Ты, главное, меня слушай, и тогда все будет!

И почему-то я снова ей поверила.

Когда с «теорией» было покончено, мы приступили к практическим занятиям.

— Конечно, ты ещё далека от совершенства, — сказала однажды Юка, — но думаю, что попробовать уже можно. Так что сегодня вечером мы идем в бар.

— В какой ещё бар? — подозрительно я спросила. — Что ещё зачем?

— Как зачем? Соблазнять мужчин! Зачем же ещё. Но сначала я займусь твоей внешностью.

— Ты уверена? — Мне припомнился не внушающий оптимизма случай с леопардовой юбкой и красными туфельками. — Уверена, что опять не получится так же, как с тем милиционером?

— Уверена, — невозмутимо сказала она, — при условии, что ты опять не поведешь себя как полная идиотка.

Что и говорить, поставить на место Юка умела превосходно. Если бы в данной дисциплине проводились спортивные состязания, то она давно стала бы мастером спорта международного класса.

Юка выдала мне легкомысленное платье на бретельках. Плюсы — платье было длинным и, слава Богу, черным. Минусы — оно было почти прозрачным. То есть совсем прозрачным.

— Юк. Да как я могу такое надеть? — ужаснулась я, глядя на четко просвечивающие из-под тонкого шифона белые трусы в крупный красный горох.

— Еще как сможешь. Конечно, вниз придется надеть другое белье. Сейчас носят трусы-стринги, ты что, не знала?

— Знала, но не представляю, как в них можно ходить. И потом, даже в модных журналах пишут, что стринг — это белье для свиданий. А в повседневной жизни стоит уделить внимание практичному удобному белью.

— Так ты разве не на свидание намылилась? — усмехнулась она.

Ну, что я могла на это возразить.

Юка заставила меня примерить миниатюрные трусы, похожие на наряд проститутки с рекламного буклета. Трусы, конечно, смотрелись бы умопомрачительно на тугой Юкиной попе, но на мне… Я выглядела принарядившимся бегемотом. Только вы не подумайте, что я решила заняться самоуничижением. Нет, я вовсе не кажусь себе уродиной или безнадежной девицей. По правде говоря, временами я даже бываю довольно симпатичной. И эта новая блондинистая стрижка чрезвычайно мне идет. И я похудела на пять килограммов. Но если бы у вас была такая подруга, как Юка вы бы меня прекрасно поняли! Рядом с Юкой и профессиональная манекенщица вдруг почувствовала бы себя дурнушкой.

— А что Настя, ты вполне ничего! — похвалила она.

Юка редко меня хвалила. Чем ценнее был её комплимент.

Итак, в половине десятого вечера мы с Юкой сели в такси. Она сказала, что знает потрясающее местечко на Таганке — бар со спортивным уклоном.

— Почему со спортивным? Там собираются фанаты? — ужаснулась я.

— Там собираются мужчины, — снисходительно улыбнулась Юка. — Много мужчин. И соответственно мало женщин. Это лучшее место для начальной практики. Конкуренции почти никакой.

Водитель такси все время посматривал на меня в зеркало заднего обзора. Я сразу это заметила. Было ему лет тридцать — тридцать пять. Блондин, глаза голубые. Нижней части лица в зеркале видно не было.

Но верхняя выглядела вполне пристойно. Когда мы выбирались из машины, он мне подмигнул. Мне, а не Юке! Это вселило в меня надежду — раз вечер начался так чудесно, то, может быть, мне и правда удастся кого-нибудь соблазнить. Я подумала об этом и тут же сама себя отругала — рассуждаю как прожженная проститутка.

Юка, кстати, ничего не заметила. Я имею в виду водителя такси. А если бы заметила, то наверняка пренебрежительно сказала бы, что он маргинал или что-нибудь в этом роде.

Просто Юка терпеть не могла, когда кто-то обращал внимание на её подруг, игнорируя при этом её саму. Может быть, поэтому у неё не было подруг. Кроме меня.

В баре было не то чтобы очень много народу. Над барной стойкой висел громадный телевизор. Транслировали баскетбол.

— Обожаю Дениса Родмана, — шепнула мне Юка.

— По-моему, здесь не так и много мужчин, — нервно хохотнула я.

— Ты не видела, что здесь бывает, когда показывают футбол.

— Так, может быть, нам лучше дождаться футбольного дня?

— Дурочка! — прошипела она. — В футбольный день у тебя никаких шансов. Потому что футбол им будет интересен гораздо больше, чем ты. А вот баскетбол — это нам подходит. Фанатов здесь нет, смотрят от скуки.

Юка заказала нам коктейль «Секс на пляже».

— Выпьем за секс, — просто сказала она, и мы чокнулись.

Коктейль был сладким и вкусным, обожаю персиковый сок. После нескольких глотков я почувствовала себя куда увереннее. И даже попробовала улыбнуться бармену, но он почему — то отвернулся.

Хорошо, что Юка этого не заметила, а то у нее был бы лишний повод поднять меня на смех.

Я огляделась по сторонам. В баре было немного народу. Как на заказ — одни мужчины (ну, кроме нас, разумеется). Интересно, Юка всерьез рассчитывает, что я встречу здесь мужчину, достойного стать моим первым? А может быть, так оно и будет? В таком случае, кто из них?

Бармен. Вполне ничего, похож на грека. Кудрявые темные волосы, зеленые глаза. Высокий, а фигура как у профессионального атлета. Видимо, знает о том, насколько хорош — поэтому и надел майку без рукавов, обнажающую мускулистые загорелые ручищи. А на правом плече — татуировка-скорпион. М-м-м, а мне всегда нравились брутальные мужчины.

Тип за угловым столиком. Безусловный яппи. Костюмчик, белоснежная рубашка, галстук. Несколько верхних пуговичек расслабленно расстегнуты. Лицо интеллигентное, тонкое. Очки в золотой оправе и жидкие ухоженные усики. Чем-то напоминает белого офицера. Не секс-символ, но что-то есть. К тому же, кажется, я тоже ему понравилась. Недаром же он все время в нашу сторону поглядывает.

А прямо перед телевизором — вообще киногерой. Высокий, брюнетистый, молодой, в потертых джинсах. Брюнеты мне всегда нравились больше, чем блондины, хотя я, конечно, понимаю, что цвет волос здесь вообще ни при чем. Встретившись с ним взглядом, я осмелела и улыбнулась. И он — о чудо! — он тоже улыбнулся в ответ. У него были очень красивые глаза. Черные:, с длинными оленьими ресницами. И пухлые губы, как у красотки из порнокомикса.

— Выбирай, — Юка легонько хлопнула меня по плечу, — я тебя привезла не затем, чтобы ты высосала за мой счёт парочку коктейлей. Пора действовать.

— Мне нравится темненький, который возле телика, — возбужденно зашептала я.

— Надо полагать. Тогда что же ты ждёшь? Подойди к нему.

— Ну как-то неудобно… Вообще-то мне всегда казалось, что инициатива должна исходить от мужчины.

— Мужчины в наше время всё больше попадаются безынициативные, — усмехнулась Юка. — Всему тебя приходится учить. Подойди к нему и попроси закурить.

— Но я не курю.

— И зря. Курящая женщина выглядит сексуально. Но сейчас это не имеет отношения к делу. Тебе же просто нужен предлог… Да, и вот ещё что. На, держи.

Она передала мне какую-то деревянную резную трубочку.

— Это мундштук. Когда он тебе даст сигарету, вставишь её в мундштук, а потом прикуришь. Так эротичнее.

Я зажала мундштук в ладошке.

Вылезла из-за стола и вопросительно посмотрела на Юку. Она подняла большие пальцы вверх, имея в виду, что я выгляжу хорошо.

Не могу сказать, что я чувствовала себя легко и непринужденно. Наверное, роковая стерва — это не моё амплуа. И платье мне не нравилось. И на каблуках я ходила не слишком уверенно. И совершенно не умела курить. Пробовала, конечно, как все — но даже никогда не затягивалась.

Что мне ему сказать? Томно протянуть — милый, закурить не найдется? — воображая себя героиней романтического кино. Или просто вежливо улыбнуться и сказать — простите, мол, пожалуйста, но у меня кончились сигареты…

Или… Что ещё?

Вы мне напоминаете ковбоя из рекламного ролика сигарет! Да, кстати, может быть, заодно и покурить дадите? (Не пойдет, слишком самоуверенно звучит, и потом, я ни за что не смогу произнести эти слова нужным тоном.) Покурим? — и многозначительно подмигнуть. (Тоже не пойдет, потому что он решит, что я приторговываю марихуаной.)

Я вообще-то не курю, но увидела вас и чего-то захотелось… (Нет, он подумает, что я маньячка.)

Можно вопрос? Как вы относитесь к табакокурению. Если положительно, угостите сигареткой. (Слишком строго, он втянет голову в плечи и сдавленно скажет, что к табакокурению относится сугубо отрицательно.)

Извините, что я к вам обращаюсь, но мои сигареты, к сожалению, кончились. (Опять не то, это из нищенского репертуара.)

А может быть, сказать все по-честному?

Дайте закурить, а то моя подруга считает, что мне давно пора расстаться с девственностью, и лучшего кандидата, чем вы, не нашлось. Если честно, я не курю, но должен же быть какой-то предлог, чтобы с вами познакомиться. Наверное, куда умнее было бы бросить хлесткую реплику по поводу баскетбола, тем более что вы уткнулись взглядом в телеэкран и совершенно не обращаете внимания на то, что я к вам приближаюсь. Но, к сожалению, в баскетболе я тоже ничего не понимаю. Так как насчет сигареты? Или сразу секс?

— Привет! — сказал он, когда я подошла.

Я вздрогнула, по моему сценарию ведь выходило, что я сама должна к нему обратиться. К тому же я была уверена, что он не заметил, что я стою у него за спиной.

— Привет. — Я улыбнулась и выжидательно замолчала.

Ну-ну посмотрим, что будет дальше. А вблизи он, кстати выглядел ещё лучше. Загар, модная двухдневная небритость. Юка говорит, что она терпеть не может небритых мужчин. «Когда с ними целуешься, потом щеки шелушаться.» Ну, не знаю, я-то ни с кем не целуюсь.

— Как тебя зовут?

— Настя.

— А меня — Максим. Ты здесь часто бываешь.

— Честно говоря, в первый раз. Я с подругой пришла.

— Ясно. А я — часто. Любишь баскетбол.

— Не то чтобы очень… — замялась я, но туг же нашлась. — Предпочитаю футбол!

— Вот как? Редко встретишь девушку, которая любит футбол. А за кого болеешь?

Я в ужасе оглянулась на Юку, хотя чем она могла мне помочь?! Она даже не слышала, о чем мы разговариваем. Боже, подскажи мне название хотя бы одной футбольной команды… В голове вертелось — Дэвид Бэкхем, Дэвид Бэкхем… Не могу же я ему сказать, что болею Дэвида Бэкхема, потому что футбол — командная игра.

— Да, в общем, ни за кого… Я просто люблю играть в футбол! — ляпнула я.

— Играть? — Тут он совсем отвлекся от телевизора и повернулся ко мне. Внимательно посмотрел на мои туфли: — А ты меня не разыгрываешь?

— Нет. — Я поняла, что обратного пути нет. — Часто играем… С подружками, после работы.

— С подружками? — Он рассмеялся. — Это как-нибудь посмотреть?

Я представила себе Юку в красных шортах, бегающую за мячом. Хотя нет, Юка бы, если бы ей вздумалось попробовать себя в футболе, наверное, стояла бы на воротах. Потому что, насколько я помню, вратарь всегда стоит слегка пригнувшись и немного отклячив зад. Ни у кого не получается так красиво отклячивать зад, как у Юки. Если бы она стояла на воротах, да ещё и в красных шортах никому бы и дела не было до какого-то там футбола.

— А чем ты занимаешься в свободное от футбола и подружек время? — спросил Максим. — Я имею в виду, кем работаешь?

Нет, нельзя говорить, что я курьер.

— Я манекенщица, — нагло соврала я. Десятисантиметровые каблуки и коктейль «Секс на пляже» придали мне смелости.

— Какая ты интересная девушка. А я ещё учусь. На экономическом.

— Здорово. А ты здесь один?

— Нет. Со своим… — он замялся, — со своим другом.

— Ясно… Если хочешь, можешь мне позвонить, и я приглашу тебя на футбол. Посмотришь, как мы играем, — вконец обнаглела я. — Я запишу тебе свой телефон. У тебя ручки не найдется?

Он протянул мне огрызок карандаша. И я нацарапала свой номер на бумажной подставке под пивной стакан. Вот как, оказывается, это просто. Я давно могла познакомиться с любым мужчиной, который мне нравится.

Молодец Юка!

— А что это у тебя в руке? — спросил он.

Я вспомнила о мундштуке.

— А, это… У тебя не найдется закурить?

— Да, пожалуйста. Он протянул мне сигаретную пачку и щелкнул зажигалкой.

Наклонившись к веселому огоньку, я вдохнула в себя дым, но, видимо, переборщила и закашлялась.

Слёзы градом хлынули по моим щекам, спина сотрясалась от неудержимого хриплого кашля. Черт бы побрал эту Юку и её вульгарные преставления об эротике! Максим явно испугался — он забегал вокруг меня, то предлагая отпить пива из его стакана, то колотя меня по спине. Наконец я успокоилась.

— Прости. Я просто слишком сильно вдохнула дым.

— Ничего страшного.

— Позвони мне.

— Непременно. Женский футбол — это забавно. А можно я приду со своим другом?

— Конечно! — храбро пообещала я. — Ну все, я пошла.

— У тебя, кстати, размазалась тушь.

За столик я вернулась победительницей. Конечно, Юкина скептическая ухмылка немного охладила мои энтузиазм. Но как бы она там ни ухмылялась, не сможет же она отрицать, что у меня получилось! Я захотела познакомиться с мужчиной, я с ним и познакомилась! Более того, я оставила ему свой номер телефона! И, судя по всему, очень ему понравилась.

— Юка! Ты молодец! Все прошло как по маслу! — возбужденно рассказывала я.

— Да погоди ты. Ты хоть поняла, что ты наделала? — Юка едва сдерживала усмешку.

— А что такое? Что тебе не понравилось? По-моему, он на меня запал.

— Запал он на тебя. Я хотела тебя остановить, но ты уже успела к нему подойти. Бросилась на него, буд то боксер на спарринге.

— Вот ещё, — обиделась я. — По-моему, я подошла к нему медленно и плавно.

— Не спорь. Со стороны лучше видно. О чём вы говорили?

— О футболе.

— Не знала, что ты интересуешься футболом, — удивилась Юка.

— Я всем интересуюсь. Его зовут Максим. Он мне понравился. Почему ты говоришь, что хотела меня остановить?

— Ладно, проехали. Расскажи подробно.

— Я ему дала свой телефон. Мы собирались вместе сходить на футбол, — уклончиво объяснила я. Он сказал, что придёт с другом. Так что, если хочешь, можешь тоже к нам присоединиться.

— Вот! — Она с торжествующим видом подняла указательный палец вверх.

— Что — вот?

— С другом! Он придет на футбол с другом.

— Юк. я что-то не понимаю…

— А ты обернись и сразу все поймешь, — усмехнулась она.

Я обернулась. Максим оторвался наконец от телевизора и пересел поближе к бару. Он о чем-то приветливо болтал с барменом, похожим на грека.

Даже слишком, пожалуй, приветливо…

Если не сказать — чересчур.

В какой-то момент Максим перегнулся через стойку бара и обхватил руками мощную шею «грека». В первый момент мне показалось, что они собираются подраться, но потом до меня с ужасом дошло, что скорее наоборот. Бармен потянулся губами к губам Максима, и в следующую секунду они уже жарко целовались, совершенно не обращая внимания на любопытно-брезгливые взгляды окружающих.

— Дошло наконец? — весело спросила Юка.

— Какой кошмар… Значит, я… познакомилась с гомиком. — Я зажала ладошкой рот.

— Бывает, — повела плечами Юка. — Но ты все равно молодец. Получилось у тебя неплохо. И потом, это же была просто тренировка. Посмотрим-ка, больше здесь никого подходящего нет?

Я вспомнила о яппи. Почему — то знакомиться с ним не хотелось.

Во-первых, мне никогда не нравился такой типаж. А во-вторых мало ли кем он может оказаться? Тоже гомосексуалистом, например, или вообще импотентом, или скрягой, или любителем детских порносайтов, или болтуном, или, наоборот мрачным молчаливым типом. Мне бы не хотелось, чтобы мой потенциальный первый мужчина был кем-то из вышеперечисленных.

Так я себя внутренне уговаривала, и вдруг…

— Девушка, можно с вами познакомиться? Я смотрю на вас весь вечер.

Я недоверчиво обернулась. Над нашим столиком навис смущенно улыбающийся яппи. Очки он снял. И зря — потому что очки ему шли. А без них он чем-то смахивал на комсомольского работника.

Я уже хотела ответить — можно. И только потом поняла, что обращается он не ко мне, а к Юке.

К Юке.

Чтоб её.

— Нельзя — томно ответила Юка.

И выпустила колечко ментолового сигаретного дыма прямо ему в лицо.

В тот момент мне впервые захотелось её убить. Она сидела напротив меня, такая красивая и наглая. Изящно ела сыр серебряной вилочкой.

Такая же вилочка лежала и возле моей тарелки. Я представила, как я хватаю вилку и точным прицельным движением вонзаю её в Юкин красиво накрашенный глаз. Боже, о чем я думаю? О таком думать нельзя.

Хотя это же всего лишь мысли… Значит ли это, что я извращенка?

— Настя, Настя! Почему ты так уставилась на вилку?

Юка приподнялась с места и через стол перегнулась ко мне. Как будто бы сама напрашивалась. Ударить её было бы так удобно.

— Нипочему, — улыбнулась я, отодвигая вилку в сторону — просто так.

В тот вечер мне хотелось напиться. Честное слово — впервые в жизни напиться по-настоящему. Почему мне так не везет? Почему от природы мне не досталось длинных стройных ног? Почему я не Юка? Почему?

Почему??

Юка сказала, что расстраиваться не стоит. А уж отчаиваться и напиваться — тем более. Что она ожидала чего-то вроде этого. Не могло у меня получиться все с первого раза.

— Думаешь, лишиться девственности так уж просто? — говорила она.

— Ну, ты же умудрилась как-то это сделать, — мрачно ответила я.

— Я — это я. Мы сейчас вообще-то о тебе говорим. Не горюй, Настька, все у нас получится!

Окрыленная неудачей, Юка взялась за дело с удвоенным энтузиазмом. Чего она только не придумывала!

Она устраивала для меня свидания вслепую. Обзвонила всех своих друзей-мужчин и сказала, что у нее есть «красивая подружка, просто прелесть, манекенщица, только что вернулась из Парижа».

— Может быть, не стоит так уж беспардонно врать? — осторожно спросила я. — По мне же прекрасно видно, что никакая я не манекенщица и что я никогда не была в Париже.

— А что ты предлагаешь им сказать? Что у меня есть подруга, которая стала, более менее, привычно выглядеть после того, как сбросила пару килограмм?

— Пять! — мрачно поправила я.

— Что?

— Пять килограмм.

— Да какая разница! Или, может быть, сказать им, что ты никогда толком не целовалась? Что тебе уже девятнадцать лет, а поклонников все нету.

— Ну, зачем ты так…

— Ладно, извини. Просто ты меня разозлила. А манекенщица не манекенщица — да какая разница? Наденешь туфли на каблуках — вот тебе и манекенщица.

— С прозрачным платьем? Ни за что! — наотрез отказалась я.

— Ладно, с чем хочешь, с тем и наденешь, — неохотно сдалась она.

Конечно, идея со свиданиями вслепую ничем хорошим не кончилась. Все Юкины знакомые радостно соглашались встретиться с только что вернувшейся из Парижа манекенщицей. Но радость их испарялась, как лужа на солнце, как только они видели меня. Я приходила на свидания в знаменитых красных туфлях и скромном приталенном платье. По-моему, смотрелась я неплохо, но, конечно, до Клаудии Шиффер мне далеко.

Но Юку это не остановило, ей бы в свахи пойти, миллионами бы ворочала.

Она решила, что мне стоит попробовать знакомиться по Интернету. И заставила меня опубликовать свою анкету на знаменитом сайте знакомств.

А в рекламных, так сказать, целях, анкету с информацией обо мне украсила Юкина фотография.

Меня завалили электронными письмами. Я даже приободрилась немного — потому что все желающие со мной познакомиться мужчины писали в основном одно и то же — какая я красавица, какая умная и тонкая, какая сексапильная и идеальная. Потом я вспоминала что, в сущности, это были комплименты не мне, а Юке. И тогда мне становилось немного грустно.

Знакомиться по Интернету мне, в общем, понравилось. Как беспроигрышная лотерея. Правда, не могу сказать, чтобы мне особенно везло. Но было по крайней мере интересно.

Сначала ты узнаешь человека таким, каким он хотел бы видеть себя сам. Я договариваюсь встретиться с безупречным мачо без в/п, с ч/ю, допустим, у памятника Пушкину. Наряжаюсь, все путем, макияж, маникюр, эпиляция. После получаса бесполезных топтаний по площади вдруг замечаю подозрительно поглядывающего на меня потливого прыщеватого персонажа с сальными волосенками. А он ещё имеет наглость заявить: «девушка, а вы мне точно свою фотографию посылали?» Минут пятнадцать я бодро развлекаю убогого. А потом он ненатурально-деловым тоном говорит в мобильный телефон что-то о ваучерных фьючерсах и, скупо извинившись, убегает якобы на деловое совещание. У меня повышается настроение — если такие ещё на что-то надеются, то, может, и мне когда-нибудь повезет?

— Настя, неужели тебе так никто из них не понравился? — недоумевала Юка.

— Ну, почему же… Были интересные люди.

— Так в чем же дело? Может быть, ты лесбиянка?

— С ума сошла! — возмущенно воскликнула я. — Вопрос не в том, понравился ли мне кто-нибудь из них. А в том, понравилась ли кому-нибудь я.

— Неужели ты совсем безнадежна?

— Похоже на то, — весело подтвердила я.

Конечно, сама я так не считала. Просто мне было легче согласиться с Юкой, чем вступать в бессмысленный спор. Я вообще спорить не люблю — наверное, потому, что не умею. Вот Юка — это да. Она сразу же начинает атаковать наивно ввязавшегося в спор собеседника аргументами, забрасывать его жизненными примерами. В итоге — будьте уверены — она выставит спорщика дураком.

Безнадежной я себя отнюдь не считала.

Я, как ни странно, всегда верила в то, что чудеса иногда случаются. Звучит это сентиментально. Но мне казалось, что рано или поздно все произойдет само собой.

Без помощи Интернета.

И даже без участия Юки.

Само собой — случайно.

И — вы не поверите — но я оказалась права.

Глава 5

Я думала, что Юка обрадуется, когда я ей скажу, что решила начать прыгать. Она всегда хвалила меня за отчаянные поступки. А надо признаться, такие поступки я совершаю не так — то и часто.

Но Юка хвалила меня и за мелкие победы — за то, что я научилась ходить на каблуках, за то, что я перестала стесняться носить мини. За то, что однажды я подошла на улице к симпатичному молодому человеку и с игривой улыбкой спросила у него, который час, а потом, когда он попросил мой телефон, нацарапала ему на ладошке номер.

Это Юка уговорила меня так поступить. Мы приметили того молодого человека в Александровском саду Мы прошли мимо, и я ей сказала — видишь того мужчину в кожаном пиджаке? А он ничего, красивый! И тогда она настояла, чтобы я поинтересовалась у него, сколько времени. Кстати, он почему-то мне так и не позвонил. Но разве теперь это имеет значение?

Поэтому Я уж никак не ожидала, что в ответ на мое самодовольное заявление о будущих прыжках Юка скажет, нахмурившись:

— Сдурела? Не валяй дурака.

Я опешила:

— Юка, но почему? Ты сама сто раз говорила, что мне надо быть смелее.

— Я имела в виду смелее в отношениях с людьми. С мужчинами. Парашюты здесь ни при чём. Этот спорт не для тебя.

Она так снисходительно это произнесла, что мне захотелось нарочно сказать ей что-нибудь назло. Вообще-то я и не думала пробовать себя в парашютном спорте. Я была уверена, что Генчик обо всем забудет. Ну, а если даже и не забудет, то мне придется вежливо извиниться и сказать свое решительное «нет». Юка права — какая из меня парашютистка? Я даже машину водить не умею. Да что там машину, я даже не катаюсь на велосипеде. С детства у меня плохая координация движений. Юка любит мне об этом напоминать в самые неподходящие моменты, — например, когда на какой-нибудь вечеринке я начинаю танцевать. «Сядь на место, Настя, — с довольно противным смешком говорит она. — Ты что, забыла? Что у тебя плохая координация движений?»

Но в тот момент мне хотелось ей досадить. Поэтому я

— Ты и правда так считаешь? Ну, посмотрим… Я вообще решила попробовать.

— Надеюсь, ты все же шутишь, — хмыкнула она. — Вспомни свой сегодняшний прыжок, ты же едва не описалась от страха.

— Ну и что! Генчик говорил, что ты тоже боялась прыгать сначала.

Юка холодно улыбнулась:

— Так бы сразу и сказала.

— Ты о чем?

— О том, что на самом деле никакие парашюты тебе не нужны. Ты просто хочешь трахнуть Генчика.

Я в очередной раз удивилась её проницательности. Что бы там про нее ни говорили, но Юка все-таки была очень умной. Или просто слишком хорошо знала меня.

— Никого я трахнуть не хочу!

— А пора бы. — Ох, и нехорошая была у нее в тот момент улыбка. — Что ж, Генчик в этом смысле — не самый худший вариант. Думаю, что он хорош в постели. Только смотри не подцепи от него что-нибудь, я слышала, что он не особенно разборчив. Впрочем, думаю, что тебе известно о том, что такое презерватив.

— Да как ты можешь… Ты меня ненавидишь! — воскликнула я.

— Наоборот, я тебя люблю, ты же знаешь, — спокойно улыбнулась Юка. — И я хочу тебе помочь разобраться. Если ты просто хочешь Генчика, то на кой тебе сдались парашюты?

Умела же она так повернуть. Обидеть меня, а потом ещё и выставить все так, будто бы просто хотела мне помочь. И долгое время я думала, что так оно и есть. Но потом, когда уже начала прыгать, поняла, что Юка просто панически боялась конкуренции. Её страх оказаться задвинутой на задворки общественного внимания был, пожалуй, сильнее моего страха высоты.

Но тогда я eщё этого не понимала. Я и представить себе не могла, что Юка, совершенная Юка, может бояться меня.

— Юкочка … Значит, ты считаешь, что я ему не разонравлюсь, если откажусь прыгать?

Она внимательно посмотрела на меня, а потом вдруг подошла и порывисто обняла — моё лицо уткнулось в её пахнущие яблочным шампунем волосы.

— Дурочка ты моя, — она ласково погладила меня по голове, — глупенькая дурочка, вот ты кто. Конечно, не разонравишься. Думаешь, ему охота тратить на тебя свое драгоценное время и учить тебя прыгать, да ещё и бесплатно? Да он же просто решил за тобой приударить!

— Ты уверена?

— Конечно!

— И он не будет меня презирать, если я скажу ему, что боюсь высоты? И прыгать не собираюсь? Точно не будет, а?

— Точнее некуда. Вот увидишь.

— Тогда я прямо сейчас и скажу.

— Вот и молодец. Скажи и возвращайся в номер. У меня есть хорошая травка.

— Хорошо, Юк, я быстро!

— О’кей. Буду ждать.

До следующего утра больше я Юку не видела. Не знаю, действительно ли она меня ждала. Потому что больше всего на свете моя Юка ненавидела ожидание. Я знаю точно только одно — в наш номер я так и не вернулась. Потому что в ту ночь я стала женщиной.

Генчика я нашла в гостиничном номере, где он проживал с Димкой Шпагиным.

— Заходи, красавица, — сказал он, впуская меня в прокуренное помещение.

Это была не комната, а декорация к фильму об особенностях холостяцкою быта — обе кровати не застелены, на столе — грязные пластиковые тарелки с объедками, банка с томатным соком, самодельный кальян — пластиковая бутылка с вырезанным в ней отверстием и пробкой из фольги.

— Извини, здесь бардак.

— Бардак — это слишком мягко сказано, — усмехнулась я, — скорее здесь притон.

— Да ладно тебе. Что за снобизм? — Он присел на краешек кровати и хлопнул ладонью рядом с собой. — Садись, Настена. Могу угостить тебя вафельным тортом «Причуда». Будешь?

— Нет, спасибо.

Я присела рядом с ним на кровать. От близости Генчика все мои мысли плавились, как масло на сковородке.

— Может быть, покурить хочешь? — Он кивнул на самодельный кальян.

Я отрицательно помотала головой — от кальяна невыносимо пахло пепельницей. Я не так уж часто курю марихуану, ни если и делаю это, то предпочитаю скручивать косячки — джоинты. По-моему, так выглядит куда эстетичнее.

— Я на самом деле просто поговорить пришла.

— Я тебя внимательно слушаю.

Он придвинулся ближе — нарочно или случайно, не знаю. Его обтянутая стильными джинсами нога при этом оказалась в опасной близости с моей ногой. На какое-то мгновенье я пожалела о том, что не сменила потрепанный спортивный костюм на что-нибудь более женственное и симпатичное.

Надо брать пример с Юки — она вот никогда не позволит себе появиться на людях в таком убогом костюме. По аэродрому она расхаживала в черных клешеных брючках, плотно обтягивающих её упругий зад и в открываюших пупок топиках. Конечно, мои пупок лучше не выставлять на всеобщее обозрение, пока я не скину по крайней мере пять лишних килограммов, нагло оккупировавших то место, где у Юки находится талия. Но это вовсе не значит, что я тоже не могу принарядиться.

Я подумала об этом, но тут же махнула рукой — да какая теперь разница? Все равно Генчик не захочет и в сторону мою смотреть после того, как я объявлю ему, что больше не собираюсь прыгать с парашютом.

— Никогда.

Это мое твердое и окончательное решение.

— Генчик… Я вот что сказать хотела. Наверное, ты во мне ошибся.

— Возможно, — улыбнулся он.

Я удивленно вскинула на него глаза.

— Да, Настена, я в тебе ошибался. Честно говоря, я всегда считал тебя незаметной серой мышкой и только сегодня понял, какая же ты смелая и сексуальная. У меня открылись глаза.

Моя решимость дрогнула. Генчик говорит, что я сексуальная — а разве не эти слова я мечтала услышать от него все те два года, что мы знакомы? И неужели у меня язык повернется объявить ему, что он ошибся — я имею в виду, ошибся сейчас, а все это время был прав, считая, что я серая мышь?!

Но я должна сказать… Потому что в противном случае завтра придется прыгать. А я не смогу.

Не смогу.

И точка.

— Генчик…

— Да, красавица. Ты, кажется, что-то хотела сказать.

— Да. Это по поводу прыжков…

Он прикоснулся указательным пальцем к моим губам и тихо сказал: — Не надо сейчас о прыжках. О прыжках мы поговорим завтра.

А дальше произошло самое естественное, что могло произойти в тот момент. Генчик наклонился к моему лицу и выжидательно помедлив пару секунд, меня поцеловал. Я закрыла глаза и обхватила руками его шею. Я держалась за его шею, как за спасательный круг.

— Ты так смешно зажмуриваешься, когда целуешься, — сказал он, отстранившись. — Некоторые люди закрывают глаза, когда выпрыгивают из самолета. Я не уважаю таких людей.

«Хорошо что мне было так страшно прыгать, даже не закрыла глаз, — подумала я. — Хотя, наверное, с закрытыми глазами я чувствовала бы себя куда комфортнее.»

А его рука тем временем скользнула под мою спортивную кофту. И уверенно расположилась на моем толстом животе. О Боже, если он вздумает пойти дальше, если я ему это разрешу, значит, через несколько минут он увидит складки на моих боках. И тогда все будет кончено — раз и навсегда.

— Можно я выключу свет? — прошептала я.

— Если хочешь.

Он отпустил меня, и я босиком прошлепала к двери, возле которой располагался выключатель.

— Стой! — вдруг сказал Генчик. — Повернись ко мне.

— Что случилось?

— Хочу просто как следует тебя рассмотреть перед тем как ты выключишь свет, — улыбнулся он.

Его взгляд словно разбирал меня на миллион отдельных черточек.

Глаза. Брови. Родинка на щеке. Губы, ресницы, 6еловатый пушок над верхней губой. Колени, руки, пальцы, на ногах.

Мне стало неуютно.

Я вдруг заволновалась о том, о чем в другой день и не вспомнила бы. А чистые ли у меня пятки? А не выбилась ли из-за уха строптивая прядь?

— Ну, посмотрел уже? — не выдержала я. Я могу выключить свет и вернуться?

— Ты так хочешь меня? — обрадовался Генчик. — Надо же, никогда бы не подумал, что ты у меня такая горячая девушка.

Я щелкнула выключателем и осторожно пробралась к кровати, в темноте два раза напоровшись на письменный стол.

Генчик протянул ко мне руки, и я присела на его колено.

Я поцеловала его в щеку.

У него была соленая щека, как будто он плакал, но я знала — это вряд ли. Я втянула в рот тонкую складочку его кожи, слегка прикусила губами, потом отпустила. Я не видела выражения его лица, зато чувствовала его неуверенные руки на своей спине. Он не то обнимал меня, не то отстранить пытался. А ладони были мокрыми, я это даже сквозь толстый спортивный костюм чувствовала. Заостренным кончиком языка я коснулась мягкой мочки его уха, быстро, словно ужалила. И он вдохнул шумно — как человек, который долго находился под водой и вот вынырнул наконец на поверхность.

Этот вздох — как стартовый пистолет. Минуту назад он был замершим каменным изваянием, и тут же едва ребра мне не переломал, обнимая.

Всё остальное вспоминается смутно. Он подхватил меня на руки, ногами я крепко обнимала его бедра, мимоходом заметив, что на Генчике нет брюк. Его тело было горячим, словно полдня он провел на солнцепеке. Он терся о меня животом, нажимая всё сильнее.

Странно, но я совсем не почувствовала той адской боли, о которой с садистским удовольствием иногда рассказывала мне Юка. Однажды моя Юка, выпив сладкого хересу, рассказала мне, как она лишилась девственности. Я слушала её с любопытством и с отвращением.

— Не завидую я тебе, Настька — пьяновато улыбаясь, вещала она. — У тебя этот кошмар ещё впереди, а я, слава Всевышнему, через это уже прошла. Давно.

— Что, прямо такой кошмар.

Юка округлила глаза. В этот момент она была похожа на девчонку в пионерском лагере, пугающую соседку по спальне байками о красной руке.

— Хуже не придумаешь. Больно так, словно тебя разрывают пополам. За ноги берут и разрывают. Хуже, наверное, только роды.

— Ты же не рожала.

— А ты не придирайся! — Она стукнула кулаком о стол.

Моя боль была острой и молниеносной, как электрический разряд. Одна секунда — и боль вежливо уступила место сладости. Я даже сначала не поняла, что случилось.

— Настенька, — Генчик гладил меня по голове, — почему ты не сказала?

— Разве это что-то изменило бы? — улыбнулась я.

— Нет — подумав, ответил он. — Ты полежи здесь. Я сейчас принесу тебе полотенце. И скажу Димке Шпагину, чтобы он сегодня переночевал где-нибудь ещё.

Я кивнула, всё ещё улыбаясь. Я чувствовала какую-то странную бодрость.

Это была самая длинная в моей жизни ночь.

Утром я снова сидела в небольшом самолете Эл-410.

Одна из аэродромных красоток звали её Катя, но окружающие предпочитали называть её Кисой — ни с того ни с сего одолжила мне свой прыжковый комбинезон. Киса эта была модницей — сама она прыгала в другом, серебристом комбинезоне с вышитыми золотыми звездами на груди. На земле такой наряд мог бы показаться вульгарным, но в затяжном прыжке на фоне голубого неба или в серых облаках Киса выглядела как золотая комета. Даже красивее, чем Юка.

— Настя, не будешь же ты прыгать в этом рванье, — сказала она, презрительно глядя на комбинезон, который мне выдали на аэродроме.

То был уродливый «общий» комбинезон грязно-зеленого цвета с внушительной дырой на левом колене. В нем прыгали начинающие парашютисты, у которых пока своего комбинезона не было.

Сказать, что я удивилась, значит, не сказать ничего. Киса эта была девицей самодовольной, раньше она в мою сторону и не посмотрела бы. Я даже не была уверена, что она помнит мое имя, хотя мы были знакомы почти два года. А тут — предлагает мне один из своих шикарных комбинезонов. Да весь аэродром знал, как Киса трясется над своими «комбезами»! Никогда она никому не давала их поносить!

— Ну… У меня пока другого нет, — вполне миролюбиво улыбнулась я.

— Генчик сказал, что ты всерьез решила начать прыгать, — усмехнулась Киса. — Хочешь, одолжу тебе свой красный комбез? Мне он все равно стал маловат.

Ага, вот оно что, Генчик. Мне сразу все стало ясно — это Генчик подговорил Кису дать мне красный комбинезон. Подумав об этом, я улыбнулась. Генчик обо мне заботится. Ему не все равно. Значит, я вовсе не девушка на одну ночь.

В это невозможно поверить, так не бывает, особенно с такими, как я. Но похоже, то самое чудо, в которое я стеснялась верить, все-таки произошло!

— Конечно, хочу, — воскликнула я. — Ты правда дашь мне свой красный комбинезон?! Да это же самый красивый на свете комбинезон!

Киса снисходительно улыбнулась:

— Да ладно тебе. Я сейчас заказала себе ещё круче, из белой блестящей ткани, а на попе вышито огромное красное сердце.

— Классная идея. — В тот момент я была готова расхвалить, что угодно. Даже если бы Киса сказала, что она собирается сшить комбинезон из палаточного брезента с аппликацией цвета блевотины на груди, все равно я сказала бы ей — классная идея.

— А что это ты вдруг решила прыгать, если не секрет? Ты уже два года здесь тусуешься. Со своей подружкой Ликой.

— Не знаю… Что-то вдруг захотелось. Я вчера в первый раз попробовала и поняла, что это моё, — легкомысленно соврала я. — Я прыгала в тандеме с Генчиком!

Я ничего не могла с собой поделать, мне хотелось кричать имя «Генчик», на каждом углу, мне хотелось, чтобы весь аэродром узнал о том, где именно провела я сегодняшнюю ночь и кто заставляет меня прыгать.

Я понимала, что это глупо, что это повредит моей репутации, что в гостеприимной постели Генчика в свое время перебывала половина аэродрома, что это, в конце концов, не значит. Но ничего, ничего поделать не могла.

— Ладно, держи, — Киса протянула мне комбинезон, аккуратно упакованный в полиэтиленовый пакетик. — Пойду я. Я записана в третий взлет.

Уже уходя, Киса обернулась, с усмешкой посмотрела на меня и сказала:

— Ты с ним поосторожнее, мать.

Наверное, она имела в виду Генчика.

Но в тот момент мне было все равно. Я уже вообразила себе что он тоже давно в меня влюблен, что все остальные девушки для него ровно ничего не значили, он просто развлекался с ними, пока ждал меня.

Только потом, несколько месяцев спустя, я поняла, что имела в виду Киса. Но тогда было уже поздно. Впрочем, буду рассказывать обо всем по порядку.

Итак, я сидела в Эл-410 (парашютисты ласково называли этот самолет «Элкой»). На мне был потрясающий Кисин комбинезон. На левой руке — высотомер, похожий на компас. Желтая стрелочка будет показывать высоту — пять тысяч метров, четыре, три, две. На тысяче восьмистах я должна была выдернуть релиз, открывающий парашют. Релиз — небольшая пластмассовая трубочка, находящаяся в районе правого бедра. Генчик выдал мне кожаный шлем и пластиковые очки, защищающие глаза от ветра. Скорость свободного падения может доходить до двухсот пятидесяти километров в час (у тех, кто занимается фри-флаем и может лететь к земле головой вниз, скорость даже выше), поэтому без очков не обойтись.

Но самое главное — за моей спиной был парашют, похожий на яркий рюкзачок

Я казалась себе красавицей. В то утро я получила столько комплиментов, сколько не получала за всю свою жизнь. Права была Юка — ничто не красит женщину так, как секс. Я не знаю, можно ли наш с Генчиком секс назвать хорошим. Наверняка в понимании Юки это был весьма посредственный секс. Когда она рассказывала мне о своих любовниках, она употребляла такие выражения — «я улетала на небеса», «мне стало так хорошо, что захотелось умереть», «кончая, я дрожала, словно меня посадили на электрический стул». Ничего подобного я не испытала — я не дрожала и умирать мне вовсе не хотелось. А хотелось смеяться, хотелось уснуть, уткнувшись в его подмышку, хотелось говорить с ним о каких — то пустяках, хотелось, наконец, завернуться в простыню и исполнить для него восточный танец. Что я и сделала, а сонный Генчик сказал, что я ненормальная, но я поняла, что это был комплимент.

Утром все, даже аэродромная уборщица тетя Ляля, заметили, что я посвежела так, словно вернулась с курорта. Что у меня блестят глаза. А Дима Шпагин, второй инструктор, с которым я должна была постигать парашютные азы, даже сказал, что я похудела. Хотя как я могла похудеть за одну ночь?

Только Юка по-прежнему на меня дулась.

Она тоже была в самолете. Она даже на меня не смотрела. О чем-то весело болтала с Кисой, не обращая на меня ни малейшего внимания.

Она прекрасно знала, что меня задевает. Что сейчас, как никогда, мне необходима её поддержка. Мне вдруг вспомнилась история с десертной вилкой в баре. Как я представила себе, Что убиваю Юку, и сpaзy же мне стало намного легче.

А если бы мне вздумалось убить её сейчас? Ну вот прямо сейчас? Можно быстро сорвать с неё парашют и вытолкнуть из самолета. Никто даже не успеет понять, что случилось. Эта мысль немного меня отвлекла. Я представила, как беспомощная Юка летит к земле и орет от настоящего неразбавленного ужаса. «Хорошая игра, — подумала я. — Если играть время от времени в Юкино убийство, то жить становится на порядок проще. Даже странно все это… Ведь по большому счёту я её люблю!»

И все же мне было страшно.

Я сидела на неудобной жесткой скамеечке и тихо умирала. Мне казалось, что мои конечности стали пластилиновыми. От страха.

Думаете, остальные парашютисты пытались меня утешить и приободрить? Как бы не так! Наоборот, все утро мне приходилось выслушивать страшные истории.

«А ты знаешь, Настя, что, если парашют не откроется, твое тело, ударившись о землю, подпрыгнет на три метра вверх?» — вкрадчиво улыбаясь, спросил меня парашютист Жора.

«Заткнись!» — прошипела я.

«Да не волнуйся, это безболезненная смерть. Многие умирают, ещё не долетев до земли, от разрыва сердца», — оптимистично предположил он.

Мои инструкторы — Генчик и Димка Шпагин — заставили меня просмотреть видеокассету с основными разновидностями «отказа» основного купола.

— Отказ основного купала — это штатная ситуация, ты должна быть готова к этому всегда, — серьезно сказал Дима Шпагин.

Оказывается, стропы парашюта могут закрутиться, перехлестнуться, маленький вытяжной парашют (так называемая «медуза») может зацепиться за ногу спортсмена, и тогда основной купол не раскроется вообще.

Всё утро мы занимались на специальном тренажере, имитирующем нераскрывшийся основной купол парашюта.

— Если ты поняла, что купол не открылся, то ты должна закинуть ноги назад, прогнуть спину, — объяснял Шпагин, — потом выдернуть подушечку отцепки основного купола. И только потом дернуть кольцо запаски.

Я висела под потолком в специальной подвесной системе, стараясь запомнить, что он говорит. Хотя сомневаюсь, чтo мне может реально пригодиться эта информация. Потому что если мой парашют не раскроется, если запутаются стропы, то меня сразу же парализует страх, и все равно ничего сделать я не смогу.

Для того, чтобы раскрыть запасной парашют, нужно какие — то три секунды. Справа, на груди, находится так называемая подушечка сцепки, похожая на подушечку для швейных игл. Она пристегивается с помощью липучки, поэтому выдернуть её не так-то просто.

А кольцо запасного парашюта находится слева, у самого сердца.

Иногда я трогаю его ладонью — и мне становится спокойнее.

И вот я сижу в самолете, высота три тысячи метров (если верить высотомеру, пристегнутому к моей руке). Рядом сидит сонный Генчик. Дима Шпагин держит меня за руку, и я стараюсь, чтобы моя рука не дрожала.

Зачем, зачем я согласилась прыгать?

— Первый уровень АФФ самый легкий — сказал Генчик. — Напоминаю, что ты должна делать.

Мы выходим из самолета последними. Ты — в середине. Выпрыгиваем, ты прогибаешь спину, а мы с Димкой будем держать тебя в процессе всего свободного падения. Все, что тебе нужно сделать, это устойчиво лежать на животе. И контролировать высоту по высотомеру. На высоте тысяча восемьсот метров ты откроешь парашют. Все поняла?

— Да, — побелевшими губами прошептала я.

И вот высота — четыре с половиной тысячи метров. В самолете зажигается лампочка — это сигнал, что можно прыгать. Выпускающий — Жора — открывает дверь и делает знак первому парашютисту — пошёл. Сначала выпрыгивает Вася Семушкин — он скайсерфер. Его ноги пристегнуты к нетяжелой плоской доске, чем-то напоминающей сноуборд.

Следующими самолет покидают Юка и Киса, которые решили прыгнуть вместе. Обе сразу переворачиваются на голову. Я вижу, как их облаченные в яркие комбинезоны фигурки исчезают в облаках.

Мы — самые последние.

— Все, пошли. — Генчик сжимает мое плечо.

Дура, дура, ну какая же я все-таки дура! Если бы можно было вернуть вчерашний день. Да ни за что, ни за что на свете я не согласилась бы прыгать! Но вчера мне было все равно. Вчера я лежала в постели рядом с Генчиком и ничуть не стеснялась своих не слишком худых бедер. Генчик курил — прямо как любовник из американского фильма — почему-то в американском кино влюбленные всегда курят после секса. И мне казалось, что время остановилось. Я сомневалась в том, что завтра вообще наступит когда-нибудь. Что, завтра надо прыгать с парашютом? Легко! Нет проблем! Да и какое это имеет сейчас значение?

— Настя, Настя, не тормози! — Димка Шпагин подталкивает меня к двери.

На негнущихся ногах я подхожу к краю. Генчик осторожно выбирается из самолёта, он стоит на специальной ступеньке снаружи, и я вижу его лицо на фоне облаков. Он улыбается, но я так нервничаю, что даже не могу улыбнуться в ответ. Генчик крепко держит меня за специальную пришитую к комбинезону петлю (парашютисты ласково называют её «колбаской»), Димка Шпагин крепко держит меня с другой стороны.

Всё надо прыгать.

Я делаю вид, что улыбаюсь.

Я делаю вид, что мне всё по фигу — пытаюсь представить, что я — это не я, а Юка, которая покидает самолет с невозмутимым лицом.

Один шаг, и я опять задыхаюсь от крика. Сначала мне кажется, что я по какому — то страшному недоразумению попала в стиральную машинку — некая неведомая сила хаотично бросает из стороны в сторону мое тело. Краем глаза я вижу быстро улетающий вверх самолёт. Я понимаю, что самолёт здесь ни при чём, это я несусь вниз со скоростью двести пятьдесят километров в час — и от этой мысли я начинаю визжать ещё громче. Слава Богу, что встречные потоки ветра тоже визжат, да ещё посильнее моего. Так что Генчик вряд ли слышит мои вопли — это самое главное.

Я вспоминаю, что кажется, надо расставить руки в разные стороны и посильнее прогнуть спину — тогда я смогу лечь на воздушный поток. Усилием воли заставляю своё тело слушаться. И вот — я лежу на животе, а подо мной — расчерченная на квадратики земля. Я не вижу, как она приближается, на такой высоте это совсем незаметно. Я осторожно поворачиваю влево и вижу Генчика — он улыбается и складывает в колечко большой и указательный пальцы.

Я киваю ему, да все о’кей, но потом вспоминаю, что на парашютном языке этот жест означает — посмотри на высотомер, дура!

Я смотрю на высотомер — тысяча восемьсот. Пора раскрывать парашют! Моя правая рука метнулась вниз, я сразу нащупала релиз и осторожно дернула.

Резкий толчок — и я вижу над своей головой наполняющийся воздухом купол парашюта. Все в порядке. Стропы не запутались и не перехлестнулись. Я жива, я это сделала, ветер наконец угомонился и перестал надрывно гудеть в ушах, запотели пластиковые очки, Генчик и Димка Шпагин улетели вниз и только потом раскрыли свои скоростные парашюты. Я увидела немного левее себя аэродром. Так любопытно взглянуть на наш аэродром с высоты. Маленькая аэродромная гостиничка казалась спичечным коробком. Вертолеты напоминали безобидных букашек.

На земле, возле старта, лежала огромная надувная стрелка ярко-розового цвета. Стрелка показывала направление ветра. Я знала, что приземляться надо против ветра.

Потом я увидела яркие купола. Один из них, красный, принадлежал Юке. У Юки был спортивный, скоростной купол «Стилет-120». Скорость парашюта зависит от площади купола. Мне выдали ученический парашют с большим куполом, модель «Арбалет».

А внизу ждал Генчик. Он подбежал ко мне и с размаху хлопнул по плечу — я едва на землю не повалилась, потому что от мощного выброса адреналина у меня всё ещё подгибались колени.

— Ну как? Я честно говоря, сначала испугался за тебя! Ты была в полуобмороке и даже не смотрела на высотомер.

— Ошибаешься. Я была в обмороке, — рассмеялась я.

— Но у тебя всё хорошо получилось! Ты классно лежала на животе, очень устойчиво. Поздравляю, первый уровень АФФ пройден.

— Здорово. — Я чувствовала некую странную гордость за себя саму. У меня все получилось. Это было такое необычное чувство. Никогда раньше ла ничего подобного.

— И что ты теперь думаешь о прыжках? — Он интимно наклонился к моему уху. — Ты прежнему считаешь, что это лучше, чем секс.

Я посмотрела на него, его глаза смеялись.

— Нет, теперь считаю, что чуточку хуже, — тихо сказала я.

И только мы вдвоем могли понять, что я имела в виду.

Глава 6

С Юкой я помирилась уже в Москве. Сначала я решила, что сама ей звонить не буду. Что она вообще себе позволяет? Почему так со мною обращается?

И потом, теперь у меня был Генчик. Я вернулась в Москву в воскресенье вечером и тут же занялась увлекательнейшим делом — ожидаем его звонка. Я сидела на кухне и тупо таращилась на телефон.

Телефон молчал, а мне казалось, что Генчик просто не может не позвонить после того, что между нами произошло. Мы ведь были больше, чем любовники.

Мы поделили небо пополам. Кстати, с аэродрома я возвращалась не с Юкой, как обычно, а с Генчиком. Он довез меня до самого подъезда в своем раздолбанном «Опеле». На прощание поцеловал меня в щеку и сказал:

— Ну, до скорого! Учти, в следующие выходные ты должна прыгнуть несколько раз. По крайней мере дойти до четвертого уровня АФФ.

Имел ли он в виду, что до выходных мы не увидимся? Вряд ли… Тогда бы он сказал не «ну, до скорого», а «ну до субботы!». Или все-таки имел?

Жаль, что нельзя посоветоваться с Юкон, она такая умная, всегда всех насквозь видит. Но Юке я звонить не буду, потому что не мешало бы хоть раз её проучить. Все равно кроме меня, близких подруг у нее не было — а кто, спрашивается, ещё сможет выдержать странности Юкиного характера? Правда, в последнее время она сблизилась с Кисой… Все ходят вместе на аэродроме, вместе прыгают. А однажды Юка мимоходом упомянула, что Киса пригласила её на какой-то девичник. Меня Киса никогда никуда не приглашала.

Это странно, но я почти ревновала Юку. Я боялась, что если Юка начнет вплотную общаться с кем-нибудь ещё, то она живо сообразит, какая я неинтересная и скучная. Ведь в глубине души я всё ещё считала себя скучной. Ну что в моей жизни было особенного? Вот Юка и манекенщицей работала, и путешествовала много, и у нее, если верить её словам, были десятки великолепных любовников.

А я? Работала курьером, потом Юкиной секретаршей. В институт не поступила, друзей у меня нет. Ездила пару раз в Крым с родителями в детстве и ещё в Питер — с одноклассниками. И один-единственный раз была в постели с мужчиной.

Вспомнив о Генчике, я помрачнела и вновь уставилась на телефон.

Ну почему он не звонит, почему?

Может быть, он догадался, что я скучная? Может быть, у него есть постоянная любовница? Это больше похоже на правду, но не мог же он перечеркнуть все, что, между нами было? Вот так, одним махом? Хотя… А что такого, собственно, было между нами? Юка цинично сказала бы — ну, трахнулись разок, подумаешь…

Юка. Опять эта Юка.

Я подумала и набрала номер Кисы. Киса меня не узнала.

— Привет, Кать. Это Настя.

— Настя? — недоуменно переспросила она.

Интересно, я и в самом деле так незаметна, что люди меня не запоминают, или это светский метод унижения личности? Таких, как Киса, хлебом не корми, только дай кого-нибудь, вроде меня унизить. И зачем я ей звоню?

— Настя, — терпеливо повторила я. — Ты мне одолжила свой комбинезон.

— А… Ну, привет.

— Катя, у меня к тебе деликатный разговор… Но пообещай, пожалуйста что никому не расскажешь.

Черт что я несу? Разве деликатные разговоры можно начинать с таких слов? Теперь ежу понятно, что она раззвонит всему аэродрому.

— Конечно, не скажу! — заметно оживилась охочая до сплетен Киса. — А что случилось-то?

— Ничего. Я просто хотела тебя спросить… Ты ведь давно Генчика знаешь?

— С девяносто шестого года… А что.

— Он не женат? — выдавила я.

— Что-о? — насмешливо протянула Киса. — Ты же и сама прекрасно знаешь, что наш Генчик разведен. Весь аэродром знает.

— Я не это имею в виду… Просто… Может быть, он с кем-нибудь живет?

— Насколько я знаю, ни с кем. А что, ты на него запала?

Идиотский вопрос. Ясно же, что если бы не запала, то не стала бы ей по такому поводу звонить.

— Нет, — сказала я.

— Да ладно тебе. Ты же с ним спала, все знают.

— Все? — недоуменно переспросила я.

— Жорик видел, как ты в семь утра выходила из его номера, — миролюбиво пояснила Киса. — Ты была такая томная и держала в руках зубную щетку.

Я потрясенно молчала.

— Да ладно, Насть, не тушуйся так, — хихикнула Киса. — И мой тебе совет, ты не воспринимай его всерьез.

— Но почему?

— Да потому что у некоторых, я имею в виду нашего Геночку, слишком высокая сексуальная активность. Ты знаешь, что он спал с Маринкой?

— Слышала.

— И с Галей.

— Да, — подавленно подтвердила я.

— А ещё раньше со Светкой. И с Женей. Ты её не знаешь. И с Жориковой женой. И с подружкой Жориковой жены. И с Ликой.

Я не сразу поняла, кого она имеет в виду. А когда поняла, подскочила на кухонной табуретке, как кипятком ошпаренная.

— С кем?!

— С Ликой. Подружкой твоей. Разве она тебе не рассказывала?

— Рассказывала. — Я старалась сделать хорошую мину при плохой игре. — Да, рассказывала. Я просто забыла.

Конечно, я тут же перезвонила Юке. И наплевать на обиду. Я была взвинчена до предела, мне хотелось немедленно выяснить отношения. Как она могла такое от меня скрыть? Она ведь знала, как мне нравится Генчик!

А может это Киса что-то не так поняла, с неё станет.

В любом случае если не узнаю правду, то уснуть этой ночью мне не удастся.

Она не сразу взяла трубку. У нее был какой-то заторможенный сонный голос. Она явно не обрадовалась моему звонку. Но мне было все равно.

— А, это ты, — вяло сказала Юка.

— Да. Не волнуйся, я не займу много твоего драгоценного времени!

— Что с тобой? Ты под кайфом?

— Хватит издеваться. Я что говорила с Кисой.

— А я при чем? — Она сказала, что ты спала с Генчиком!

Она помолчала немного, потом шумно вздохнула:

— Иногда, Настя, ты меня удивляешь. Ты совсем сумасшедшая, что ли? Или притворяешься? Вот ты звонишь мне для того, чтобы обвинить меня в том, что я якобы спала с твоим дефлоратором.

— Не надо так о нем говорить!

— А почему не надо? Вы что, решили пожениться? Или, может быть, он признался тебе в любви? Почему ты его защищаешь? Горячие слёзы катились по моим щекам, и от солёной влаги щипало кожу, надо немедленно перестать плакать, в противном случае к завтрашнему дню моё лицо покроется воспаленными красными прыщами.

Я и так-то не особо хороша собой. И так на меня никто внимания не обращает. А если я ещё буду и прыщавой?

— Я никого не защищаю. Но по-моему, ты должна была сказать. Ты же была моей подругой, Юка.

— Ну вот, уже была. Быстро же ты отрекаешься от друзей ради всяких мутных типов, которым на тебя наплевать?

— Ему на меня не наплевать! — вырвалось у меня.

— Вот как? — Я видела, как она усмехается. — Тогда зачем же ты звонишь мне? Вероятно, потому, что он тебе так и не позвонил? И ты боишься выйти из дома, чтобы не пропустить его звонок. Сидишь в кухне и пялишься на телефон.

Как всегда, она угадала. Я бы ни за что ей в этом не призналась, но как же она была права. Черт бы побрал эту Юку?

— А вдруг он звонит тебе сейчас, когда ты разговариваешь со мной, — не унималась она. Юке нравилось меня дразнить. — Признайся, ты ведь тоже об этом думаешь. Он звонит, а телефон занят, и все такое…

— Ладно, Юка. Пошла ты к черту!

Я собиралась повесить трубку, но тут она сказала:

— Я с ним не спала.

— Что?

— Приезжай ко мне. Сейчас же.

— Нет уж, сначала объясни!

— Ничего я тебе объяснять не буду. Лови тачку и приезжай ко мне. Немедленно.

И она повесила трубку.

Вы думаете, я проигнорировала это наглое требование? Думаете, я, презрительно хмыкнула и сказала самой себе — да за кого она меня принимает? Почему я должна переться на другой конец города на ночь глядя? И продолжила спокойно заниматься своими делами? (То есть, бессмысленно ждать Генчикого звонка.)

Нет, я надела летнее длинное пальто прямо на пижамные штаны и отправилась на проспект ловить машину.

Стоя в пробке на Мясницкой, я думала о том, люблю я Юку или ненавижу. В тот момент я больше склонялась ко второму. Но в таком случае почему я так к ней болезненно привязана? Почему я всегда мчусь к ней по первому зову?

Я вспомнила, как два года назад Юка заявила со спокойной улыбкой, что редко встретишь такое незаметное лицо, как у меня. «Ты не уродина, нет, — сказала тогда она, — просто в твоем лице нет ни одной яркой черты. Не за что зацепиться взглядом в толпе». Разумеется, сама Юка состояла из сплошных ярких черт — и она не стеснялась громко об этом заявлять. А я на нее не обижалась. А сейчас вот, вспомнив это, подумала — а может быть, подружкам не стоит говорить друг другу таких вещей? Я имею в виду настоящих подружек…

— Че, парень бросил? — вдруг обратился ко мне водитель.

— Что? — Я непонимающе уставилась на него.

— Че рыдаешь, говорю? — гаркнул он. — Парень бросил, что ли?

Только когда он это сказал, я заметила, что действительно плачу. Надо же, совсем нервы расшатались.

— Никто меня не бросал.

— Да ладно, — добродушно загоготал он, — я тоже свою жену бросил. Надоела хуже горькой редьки!

Следующие полчаса мне пришлось выслушивать, почему именно надоела ему жена. Мне было наплевать и на него, и на его жену, и на причины, по которым распался их брак. Но прервать его я не могла. Я вообще патологически вежлива. Ну не могу перебить чело, века, если он старше меня, и все. Даже если в глубине души мне хочется ударить его кулаком в нос. Я мысленно затыкаю уши, а просто сказать — да замолчите вы наконец! — не могу. Иное дело Юка. Та прервала бы этого таксиста, не постеснявшись. Сказала бы ему что-нибудь вроде — «мне совершенно неинтересна ваша личная жизнь» или «если вы будете продолжать в таком же духе, то я не заплачу, потому что мое внимание стоит денег».

Короче, когда мы подъехали к Юкиному дому, я была рада расстаться с говорливым водителем и заплатила ему сполна. Я бы и больше дала, лишь бы его никогда впредь не видеть.

— Может, вас подождать? — подмигнул он.

— Нет!!!

Я взлетела по лестнице, я была так возбуждена и взвинчена, что меня раздражало даже ожидание лифта.

Юка долго не открывала дверь. Я успела решить, что она нарочно пригласила меня, чтобы самой уйти и заставить меня ждать и нервничать (а что, это было бы вполне в её духе), когда услышала, как отпираются замки.

— Юка, какого хрена ты так долго… — начала было я, но осеклась.

В прихожей было довольно темно, но все равно я заметила, какой видок был у моей подруги. А выглядела она, прямо скажем, не лучшим образом. Я никогда раньше не видела её такой.

Юка всегда казалась мне идеалом женственности — потому что она была красивой даже после бессонной ночи, даже когда страдала от насморка.

А тогда… Её волосы были всклокочены, как будто бы она начесала их собираясь соорудить на голове какую — то бабетту, но остановилась на половине пути. Одета она была в заляпанный кетчупом и ещё Бог знает чем халат.

А лицо… Под левым расплылся уродливый фиолетовый синяк. Нижняя губа была разбита, а щека покраснела и припухла.

— Что уставилась? — хмуро поприветствовала она меня. — Заходи.

— Кто это тебя так? — Я была шокирована.

— Что, нравлюсь? — она попробовала кокетливо улыбнуться, но тут же скривилась от боли. — Господи, как же болит башка. Сейчас умру.

— Юкочка. Ложись в постель сейчас же! — засуетилась я. — Я сделаю тебе чаю. Может быть, сходить в магазин? Только скажи, чего ты хочешь.

Она позволила отвести себя в постель.

Я укрыла её одеялом до подбородка.

— Да не суетись ты так, — поморщилась Юка. — Меня избил любовник.

— Какой ещё любовник. За что?

— За то, что я ему изменила.

— А почему ты ему изменила?

— Потому что я его совсем не люблю.

— Ох Юка, нарвешься же ты когда-нибудь. — Я взяла её за руку. Рука была холодная и влажна.

— Уже нарвалась, что, незаметно? — криво усмехнулась она.

— Я имею в виду, нарвешься по-серьезному…

«Не любила она его…»

— А ты хоть кого-нибудь любишь?»

Я думала, что она самодовольно фыркнет вот ещё!

Это меня пусть все любят, а я буду нагло пользоваться! Но она сказала:

— Да.

— Почему ты ничего мне не рассказывала?

— А почему я должна была рассказать об этом тебе?

— Ну… Мы же подруги.

— Ничего я тебе рассказывать не буду, — угрюмо сказала Юка. — Может быть, у меня безответная любовь.

— У тебя? — улыбнулась я. — Ни за что не поверю.

— Почему? Я что, не человек, что ли?

— Потому что ты можешь влюбить в себя любого мужчину, какого только захочешь, — напомнила я ей её же слова. — Потому что ты можешь вызвать эрекцию одним только взглядом. Потому что все от тебя без ума. Потому что…

— Ладно, довольно, — поморщилась она, — ты права. Конечно, я пошутила. Я ни в кого не влюблена.

И я сразу ей поверила. Странно, но я не могла представить себе влюбленную Юку.

— Юк… А про Генчика… Ты собиралась рассказать.

Она раздраженно отшвырнула одеяло:

— Про Генчика… Да нечего рассказывать, Насть. Тебе, видимо, кто-то наплел, что я ним спала. Так вот. Я с ним не спала. Это все.

— Но почему Киса так сказала?

— Ладно если хочешь знать, Генчик за мной когда-то увивался. Но я ему не дала. С тех пор он меня недолюбливает.

— Увивался — подавленно повторила я.

Если Генчик когда — то увивался за Юкой, значит, у меня нет никаких шансов. Если ему не нравится Юка, то он просто не может влюбиться в такую девушку, как я. Интересно, зачем он вообще захотел меня? Может быть, с кем — то перепутал? В комнате ведь было темно. А потом, когда разглядел, что я — это я (а не, к примеру, Юка или Киса), то ему было неудобно отказываться? Или он был нетрезв?

— Не надо так напрягаться, — улыбнулась Юка. — Это ничего не значит. Генчик же увивался за всеми. И я ему не нравлюсь. Если ты ему понравилась, а он — тебе, то ничего плохого в этом нет. Только не относись к этому слишком серьёзно, вот и всё.

— Посмотрим… Как всё сложится. Он ведь не позвонил.

— А почему он должен был позвонить? Вы расстались вчера! Ладно, извини меня.

Я ушам своим не поверила. Это был первый и последний раз когда я слышала, что Юка извиняется. Может быть, она слегка не в себе из-за того, что её избили. Может быть, у нее легкое сотрясение мозга.

— 3а что?

— За то, что я резко себя с тобой вела… Просто я обиделась, что ты бросила меня, как только Генчик тебе свистнул. Ты даже не предупредила что не придешь ночевать. Если бы я знала, то позвала бы Димку Шпагина.

— Вот уж не думала, что тебе нравится Димка Шпагин!

— Он мне не нравится. Но, как любовник, он не так уж и плох. В общем, я не хочу, чтобы из-за какого-то мы с тобой поссорились. Он этого не стоит.

Я изумленно смотрела на нее. С ума сойти её совершенное лицо не могли испортить даже уродливые синяки. В какой-то момент мне даже показалось, что синяк ей к лицу. Что с этим синяком она выглядит как некий декадентский персонаж.

— Я и не собиралась ссориться с тобой, Юкочка! — Я наклонилась и поцеловала её в лоб. — Как ты могла так подумать? Я не оставлю тебя никогда.

Юка быстро оправилась и занялась своим любимым делом — раздачей ценных указаний. Я носилась вокруг нее, как преданная прислуга. Варила ей суп-пюре (попробовав мою стряпню, она скривилась и сказала, что шеф-поваром мне точно никогда не стать), читала ей вслух газеты, гладила её платья, наводила порядок в её сумочке, смеялась над её воспоминаниями.

В основном Юка вспоминала мужчин.

Много у нее было мужчин — богатых и не очень, красивых и так себе. Всех их она называла мудаками. Юка была типичной феминисткой, она считала, что мужчины — существа второго сорта, грубые и неотесанные, неспособные чувствовать и думать.

— Может быть, ты лесбиянка? — предположила я.

Её заживающее лицо окаменело.

— Дура, что ли?

— А что, помнишь, как ты учила меня целоваться? Мне понравилось! — поддразнила я её. У меня было так мало поводов дразнить Юку.

— Я учила тебя целоваться исключительно из чувства сострадания. Потому что боялась, что ты так и помрешь старой девой, — усмехнулась она.

Я вздохнула.

А когда-то именно Юка учила меня целоваться.

Мне самой, конечно, ни за что не пришла бы в голову порочная мысль поцеловать Юку — несмотря на то Что, будь я мужчиной, несомненно влюбилась бы 6ы именно в нее.

Я понимаю, что, если бы не Юка, мне ни за что не стать такой, какой я являюсь сейчас. Глядя на меня сегодняшнюю никто не заподозрил бы, что пару лет назад я была полноватой и сутуловатой, и глупо хихикала, и носила бесформенные шмотки. Теперь я другая. Однажды какой — то аэродромный новичок даже перепутал меня с Юкой. Представляете? Это был лучший в моей жизни комплимент. Он обратился ко мне:

— Лика!

— Я не Лика, я Настя! — улыбнулась я.

Он смутился:

— Извини, перепутал! Но вы же подружки. А подружки часто бывают похожими.

Похожими!

Это не я сказала, а посторонний человек.

За два года плотного общения с Юкой я стала похожей на нее. И многие считают меня красавице. Несмотря даже на то, что я кажусь себе толстой. Конечно Юка посмеялась бы, если бы я осмелилась сказать, что мы похожи. И сказала бы что-то вроде — ну да, мечтать не вредно. Потому что она по-прежнему видит во мне ту неуклюжую застенчивую девчонку, которая, раскрыв от восхищения рот, внимала каждому её слову.

С другой стороны, ничего странного в этом нет. Ведь это Юка заставляла меня меняться. Юка как строгий наставник следила за каждым моим шагом. Она скупо хвалила меня за то, что казалось ей победами. И рьяно ругала за провалы, которых было, ясное дело, куда больше, чем побед.

Итак, Юка учила меня целоваться.

Она сказала, что волнующая женщина должна уметь целоваться так, чтобы мужчину от нее и силой было не оторвать.

— Покажи мне, как ты целуешься, — однажды попросила она.

Я была шокирована.

— Что ты имеешь в виду?

— Только не говори, что никогда не целовалась.

— Целовалась, конечно. В пионерском лагере, когда мне было двенадцать. Я целовалась с мальчиком из старшего отряда. И в школе на выпускном вечере. Потом, я же встречалась с парнем, ты видела его на презентации, где мы с тобой познакомились.

— А, тот урод, — небрежно припомнила Юка. Вот в этом она вся.

— Ничего он не урод.

— Проехали. Так как ты целуешься? — Она подошла ближе. — Покажи мне.

— Неужели ты хочешь, чтобы я…

— Чтобы ты поцеловала меня, дурочка, — сказала Юка и приблизила свое лицо почти вплотную к ЛИЧУ моему.

От Юки пряно пахло незнакомыми мне духами. Наверное, очень дорогими. Потому что, во-первых, другими она не стала бы пользоваться, Юка любила, чтобы всё у неё было первоклассным.

А во-вторых, только дорогие духи могут иметь такой тонкий аромат.

— Ты уверена? — спросила я.

Мне было неловко, я почувствовала, как под нелепой, с точки зрения Юки кофтой из ангоры вспотела спина. Я не чувствовала ровно ничего схожего с эротическим возбуждением. Юка была стопроцентной женщиной без, как мне всегда казалось, каких-либо лесбийских наклонностей. И это был бы не поцелуй в чистом виде, а просто эксперимент, тренировка. Юка ведь претендовала в моей жизни на роль тренера — она терпеливо учила меня одеваться, краситься и правильно и правильно ходить, под её строгим руководством я в один прекрасный день должна была лишиться девственности (о Боже, кажется, под её влиянием я начала стесняться своей невинности, а ведь раньше считала, что это плюс). Так что поцелуй — очередной шаг к превращению меня в роковую красавицу.

Я приблизила к ней своё лицо, зачем-то набрала в рот побольше воздуха — точно стартующий с вышки пловец. И впилась в её губы.

Юка терпела мой поцелуй минуты две. Я изо всех сил старалась не ударить в грязь лицом. Хотя практики у меня было маловато. Я могла по пальцам пересчитать, сколько раз в жизни приходилось мне целоваться. Два раза в пионерском лагере и несколько раз с моим так называемым бойфрендом. Причем детские поцелуйчики в пионерлагере та же Юка вообще вряд ли 6рала в расчет! Хотя в то время самой мне казалось, что я веду себя как роковая обольстительница. Был у меня один постоянный кавалер — прыщеватый тощий Колька из старшего отряда.

Каждый вечер Колька свистел под окном обшей девчоночьей спальни. И я, подкрасив перламутровой помадой губы, выбиралась на улицу. А потом, вернувшись, рассказывала взволнованным, слегка завидующим мне девчонкам: «Мы целовались языками, представляете? Кажется, это называется французский поцелуй!»

— Какой кошмар, — сказала Юка, когда я наконец оторвалась от её губ.

Я так и знала, что она нечто подобное скажет.

— Что, все так плохо?

— Хуже некуда. Целуешься как дрова рубишь.

— А как надо?

— Нежно, — усмехнулась она, страстно.

— Я и пыталась страстно, — обиделась я.

— Ладно, иди сюда. Так и быть, покажу тебе класс. Ты просто расслабь губы, все остальное я сделаю сама.

Я подалась вперед и закрыла глаза.

И тогда Юка впервые меня поцеловала. Она едва касалась моих губ, я даже не могла бы сказать наверняка, что это было — прикосновение или просто танцующее на моих губах дыхание. В любом случае было приятно. Щекотный холодок, резвый, как мячик для пинг-понга, пробежал снизу вверх по моей спине.

Я и не заметила, как мои руки сами собой оказались на её талии. Талия у Юки была потрясающая, тонкая-тонкая.

Её скользкий и юркий, как пригревшаяся на солнышке ящерица, язык раздвинул мои расслабленные губы.

Поцелуй длился не больше двух минут. Но мне показалось, что я успела состариться — настолько волнующим было остановившееся вдруг мгновение.

— Поняла? — насмешливо спросила Юка, оторвавшись от меня.

Мои руки всё ещё покоились на её потрясающей талии, и она почему — то не торопилась их стряхнуть.

— Поняла. Но я так не смогу.

— Сможешь, — усмехнулась она. — В этом деле главное — практика.

— Когда мы были маленькими, мы тренировались целоваться на помидорах, — вдруг вспомнила я. — Берешь мягкий спелый томат, откусываешь кусочек. И языком начинаешь выгребать себе в рот мякоть… А потом три дня не отходишь от унитаза.

— Оно и видно, что ты целовалась только с помидорами, — жестоко сказала она. — А с бананами трахаться не пробовала?

— Юка!

— И правильно. Бананы слишком мягкие. Для этой цели больше подойдут огурцы. Только не забудь очистить их от шкурки, а то она бывает колючей.

— Юка, что за гадость ты говоришь!

— Гадость. — Она удивленно похлопала выкрашенными в синий цвет ресницами. Лю6ая женщина, кроме Юки, смотрелась бы с синими ресницами вульгарной. — Не нравится? Что ж, если не хочешь стать фруктовой любовницей, то слушайся меня. И тогда будешь целоваться с мужчинами!

— Ты же видишь, как у меня получается с мужчинами знакомиться. Опять подцеплю какого-нибудь педика.

— На этот раз тебе не придется ни с кем знакомиться. Я сама приведу тебе мужчину.

— Ты?

— Да, — кивнула Юка. — И будешь с ним целоваться, пока не освоишь мастерство!

Вообще-то я была уверена, что Юка просто шутит.

Но через несколько дней она возникла на пороге моей квартиры — в строгом костюме, деловитая. За её спиной нерешительно переминался какой-то прыщеватые урод в линялых джинсах.

— Петя не прячься, — строго сказала Юка, и тощий Петя несмело улыбаясь, сделал шаг вперед.

— Меня зовут Петр, — сказал он неожиданно зычным басом.

— Настя, — я протянула руку.

Рука урода была липкой и холодной. После рукопожатия я незаметно вытерла ладонь о край домашнего халата.

— Настя, ты не предложишь нам чаю.

— Да-да, конечно, — засуетилась я.

Пока я гремела чайником и проводила поспешное обследование холодильника на предмет наличия в оном хоть какого-нибудь продукта, они сидели молча. Это показалось мне подозрительным. Обычно Юка болтала, не затыкаясь.

Наконец я подала им тарелку с криво нарезанной, слегка обветренной колбаской и уселась к столу.

— Петя — мой друг, — сказала Юка. — Я давно хотела вас друг другу представить.

«Это ещё зачем»? — возмущенно подумала я, а вслух сказала:

— Да, мне тоже очень приятно познакомиться.

А Юка продолжала вести себя странно.

— Петя — музыкант, — сказала она.

— На чем вы играете? — вежливо поинтересовалась я. — У меня своя группа, — гордо сказал урод. — Я пою. Вообще-то я всегда был ударником, но в последнее время решил заняться вокалом.

— И где же ваша группа выступает?

Петя смутился.

А Юка прикрикнула на меня.

— Настя, чего ты к человеку привязалась?

Из всего этого я сделала вывод, что Петя пока не выступает нигде. Что ж, и это неудивительно, потому что появление на сцене данного типа может грубо нарушить чьи-нибудь представления об этике.

— Настя, можно тебя на минутку? — вдруг сказала Юка. — Покажи мне ту свою зеленую юбку, которую я собиралась у тебя купить.

Никакой зелёной юбки у меня не было. А даже если бы и была, то в ней могли бы запросто поместиться три Юки. И ещё место осталось бы. Я поняла, что Юка хочет со мной о чём-то поговорить. О чём-то, для Петиных ушей не предназначенном.

Мы вышли в коридор.

— Ну, как он тебе? — спросила Юка.

— Кто? Этот урод? — легкомысленно поинтересовалась я.

Она разозлилась.

— Ну, извините. Ты тоже не Мэрилин Монро. Понимаю, он не слишком красив. Но это все, что мне удалось достать.

Тут только до меня начала доходить страшная правда.

— То есть ты намекаешь, что я и этот так называемый Петя должны…

— Ничего вы никому не должны! — вскипела она. — Ты хочешь научиться целоваться, так?

— Так, — пришлось сказать мне.

— И Пете тоже нужна практика. Я ему всё рассказала по-честному. Вы могли бы здорово друг другу помочь.

— Наверное, ты ни за что не стала бы целоваться с таким прыщавым! — прошипела я. — Даже если бы тебе предложили миллион баксов.

— 3а миллион баксов я поцелую даже гориллу, — усмехнулась она. — И вообще, дело не во внешности. Можно глаза закрыть, и все. Представь на его месте Рикки Мартина, и все пойдет как по маслу.

— Терпеть не могу Рикки Мартина.

— Хорошо, — раздраженно вздохнула она. — Кто тебе нравится?

— Эдвард Нортон, Боно из «Ю-ту», Марат Сафин, принц Уилльям, Кевин Костнер, ранний Майкл Джексон, Олег Меньшиков… — начала перечислять я.

— Замолчи! Тогда представь себе на его месте раннего Майкла Джексона, и все будет супер. В общем, Настя, не упрямься! Я же добра тебе желаю.

— Я думала, что ты приведешь мне как минимум мускулистого симпатичного мулата. Тогда я бы не упрямилась. А этот Петя… Такого я и без твоей помощи могла бы найти.

— Так чего же до сих пор не нашла? — резонно спросила она. — Насть, я пойду, у меня дела. А ты возвращайся на кухню. И помни, что если ты сегодня не струсишь, то скоро у тебя обязательно появится потрясающий мужик. Может быть, даже мускулистый симпатичный мулат.

Я не видела логической взаимосвязи между прыщавым Петей, поедавшим в моей кухоньке обветренную колбасу, и появлением в моей жизни рокового красавиа-мулата.

Но Юке, наверное, было виднее.

Итак, мы с Петей остались одни.

«Допьем чай, и я скажу, что у меня болит голова, — решила я. — Ему придётся уйти.

Петя грустил над полупустым стаканом. Чаинки рассматривал.

«На редкость противный тип», — приняла я окончательное решение.

— Петя, вы знаете, я вообще-то не очень хорошо себя чувствую, — бодро сказала я.

— Правда? — отчего-то обрадовался он. — Вообще-то я тоже!

— Здорово! — не подумав, воскликнула я. — То есть, извините, я имела в виду…

— То есть я допью чай и пойду, да? — решил на всякий случай уточнить прыщавый Петя.

— Ну да.

Он вздохнул, как мне показалось, облегченно.

— Знаете, Настя, спасибо вам. Я не знаю, в курсе ли вы, зачем я сюда пришёл…

— Ну, конечно, в курсе! Юка же моя лучшая подружка!.. Кстати, а откуда ты её знаешь?

— Она подошла ко мне на улице. Я с девушкой расстался, мне было так грустно. Сидел на лавочке, пиво пил.

И тут подходит Лика. Вся такая шикарная, в кожаной мини-юбке. — Его взгляд мечтательно затуманился, Петя даже покраснел.

И прыщи его тоже покраснели и стали ещё более заметными. Лучше бы ему вовсе не смущаться, подумала я.

— Честно говоря, я обрадовался. Решил, что есть на свете справедливость, раз эта красотка захотела познакомиться именно со мной.

Я улыбнулась — вот это самонадеянность! Он что, в зеркало не смотрится? С чего бы это Юка стала бы с ним знакомиться? Это всё равно как если бы Эдвард Нортон вдруг вздумал приударить именно за мной.

Да делать ему больше нечего! Как будто бы мало вокруг него худых и сексуальных!

— А она присела рядом и сказала, что у неё есть красивая подруга, которая не умеет целоваться.

Теперь уже настала моя очередь краснеть. Ну и Юка! Как она могла?!

Во-первых, притащила с улицы первого попавшегося урода! А вдруг он вообще заразный?! А во-вторых…

Зачем мне, скажите на милость, такая реклама? Не умеет целоваться… Хотя какая здесь реклама, скорее уже черный пи ар.

— И мол, если мне тоже нужна практика, не хотел бы я ей помочь? Я сказал, что мне практика не нужна, я прекрасно целуюсь. И тогда она предложила её поцеловать.

Я поперхнулась чаем.

Юка целовалась с этим уродом?!

И её даже не вырвало?

Не может быть.

А Петя продолжал рассказывать:

— Конечно, я поцеловал, что я, дурак, что ли, отказываться. Девушка-то и правда классная. И потом, я подумал, что, наверное, никакой подруги нет, что она все это специально придумала, как оригинальный способ завести знакомство. И вот мы с ней стоим, целуемся. Вдруг она отстраняется и говорит — я так и знала, целуешься ты отвратительно.

Я усмехнулась. Вот это больше похоже на Юку.

— И тут бы мне её послать к чертовой матери. Но она так убедительно говорила. И все время рассказывала о красивой подруге, у которой такая же проблема. И я, сам не знаю почему, согласился прийти с ней сюда.

— Как я тебя понимаю.

— Пришёл — а тут ты.

И он надолго замолчал.

Нехорошее предчувствие щекотно зашевелилось у меня под ложечкой.

Что прыщавый Петя хочет этим сказать? Он, значит, согласился помочь красивой Юкиной подруге научиться целоваться. Пришёл сюда — а здесь я.

Следовательно, я показалась ему настолько убогой, что ему даже целоваться сразу расхотелось?

Мамочки!!! Что происходит?

Неужели я настолько никакая, что даже прыщавый урод сказывается больным, только чтобы меня не поцеловать?!

— Ты не расстраивайся, — наверное, он заметил, как изменилось мое лицо, — ты очень симпатичная, просто… Просто не в моем вкусе. Я брюнеток люблю!

— Подумать только, Брюнеток он любит! — выпалила я. — А тебе когда-нибудь говорили, что ты сам не ахти?!

— Я? — его бас вдруг обернулся фальцетом. — Я мужчина, а мужчина должен быть чуть лучше обезьяны.

— У обезьян нет прыщей!

— Это не прыщи. Это диатез! — Ребром ладони он треснул по столу. — А ты зато толстая!

— Не всем же быть таким тощим, как ты!

— Знаешь, я лучше пойду.

— Пожалуй.

Он резко встал и локтем сшиб на пол стакан с недопитым чаем, и я тоскливо подумала о том, что теперь ещё и пол мыть придётся.

В прихожей он долго не мог попасть тощими руками в рукав куртки. Я насмешливо за ним наблюдала. Вот что значит оскорбленное мужское самолюбие.

— И целоваться ты не умеешь! — сказал он на прощание.

— Так ты тоже, — спокойно парировала я.

Он круто развернулся на каблуках.

— С чего это ты взяла?! — пропищал Петя.

— Ты сам сказал, что Юка так считает. А её мнению я доверяю. Она в этом деле эксперт, — подливала я масла в огонь.

Он опять покраснел, потом побледнел.

А потом… Господи, потом он вдруг набросился на меня. Все произошло так быстро, что я даже вскрикнуть не успела. Один прыжок, и вот уже я прижата к стенке прыщавым Петром. У него были тонкие, но на редкость сильные руки, вырваться не представлялось возможным. Он приклеился своим отвратительно слюнявым ртом к моим губам, его язык был похож на противную медлительную жабу. Такое впечатление, что даже все его зубы каким-то образом оказались у меня во рту. От прыщавого Пети нестерпимо пахло табаком и потом.

Несколько секунд он остервенело мусолил мои губы, а потом оторвался и спросил:

— Ну как?

Я подумала, что если скажу правду, то, не дай бог, он захочет попробовать ещё раз. А я этого не вынесу.

Поэтому я сказала:

— Супер.

— Так-то! — самодовольно усмехнулся он.

И ушел.

А я бросилась в ванную чистить зубы.

Глава 7

Генчик мне так и не позвонил.

В понедельник, вторник и среду я всё ещё ждала. Специально возвращалась домой пораньше, чтобы, уютно устроившись в кухне, созерцать безмолвствующий телефон. Каждые несколько минут я по закону жанра проверяла, не сломался ли аппарат. Но аппарат был исправен, а значит — мне просто как всегда не повезло.

Я знала номер его мобильного телефона. Он сам мне его дал. Я могла в любой момент набрать этот номер и послушать его голос. Можно позвонить из уличного автомата, чтобы он не понял, кто звонит. Но это будет так глупо — так я поступала, когда училась в школе. Если мне нравился какой-нибудь мальчик, я потихоньку списывала из журнала его домашний телефон, а потом то и дело звонила, чтобы напряженно подышать в трубку.

Тогда мне было двенадцать лет, а сейчас двадцать два, неужели за это десятилетие я так и не поумнела? Неужели я никогда не научусь вести себя, как взрослая опытная женщина? Как Юка?

В четверг я поняла, что он и не собирался мне звонить. Я поняла, что Юка была права — как всегда. Он стоит и пяти минут моих переживаний. Не зря же от него ушла жена.

В пятницу я решила, что не такой уж он и симпатичный. А когда смывает загар, он и вовсе становится посредственным. Ну что особенного — неаккуратно подстриженные черные волосы, глаза синие! Нет никогда в жизни больше к нему не подойду. Даже если он будет на коленях передо мной ползать. А вдруг? Ну а вдруг?!

Что и помечтать об этом нельзя? — останусь неумолимой. Итак, в пятницу я решила, что сердце моё разбито и похоронено.

А в субботу я опять увидела его на аэродроме.

И поняла, что я его все ещё люблю.

Он тоже увидел меня. Мне показалось, что в его глазах мелькнуло легкое замешательство — но только на одну секунду. Может быть, это было обусловлено тем, что на его коленях сидела весело ржущая Киса? Я знала, что у Кисы никак не могло быть романа с Генчиком, но всё равно едва не задохнулась от ревности.

Он стряхнул Кису с колен и подошел ко мне.

— Настена! Дай я тебя поцелую, я так соскучился!

Юка, стоящая сзади, резко дернула меня за руку. Видимо, напоминая о том, что я решила быть холодной и неприступной.

— А я не очень соскучилась, — сказала я, глупо улыбаясь.

Если бы не Юка, то я вообще простила бы его мгновенно. Он так смотрел на меня. Он так тепло мне улыбался, ему так шли светлые джинсы!

— Это ещё почему? — Он сразу понял, что я это не всерьез. Решил, что кокетничаю.

— Потому что ты не позвонил мне.

Юка шумно вздохнула, развернулась и пошла прочь, демонстрируя свое презрение к таким безвольным личностям, как я. И я её прекрасно понимала, но ничего поделать не могла. Мои губы сами ему улыбались.

— Я как раз хотел извиниться. Я был всю неделю в Воронеже. Мне предложили работу, и я ездил в центральный офис компании. Я не мог позвонить, потому что неделя пролетела, как один день. Да и какой смысл было звонить, если встретиться мы не могли.

«Какой смысл? По крайней мере, я бы так не нервничала. Я бы не сидела возле телефона и не начинала бы ненавидеть тебя только для того, чтобы сейчас полюбить ещё сильнее».

Наверное, это был первый звоночек, на который мне сразу следовало обратить внимание. Но какие там звоночки, когда в моих глупых ушах уже вовсю звучали чуть ли не свадебные колокола! Ну, может быть, не свадебные колокола, а африканские тамтамы, под звуки которых хотелось прыгать, танцевать, сходить с ума!

— Ты сегодня красивая, — сказал он и поцеловал меня. — Скажи ещё раз, что ты по мне не скучала.

— Я по тебе не скучала, — прошептала я.

— Тогда пойдём в мой номер, красавица. Я должен убедиться в этом лично.

Я хотела сказать «нет», потому что любая сильная женщина с хорошо развитым чувством самоуважения, включая Юку, сказала бы на моём месте «нет». Но я ответила «да», потому что, во-первых, отнюдь не причисляю себя к сильным личностям, а во-вторых, мне хотелось ответить ему именно так.

— Тогда сегодня ты должна пораньше лечь спать, — сказал он, увлекая меня за собой. — Потому что у тебя прыжки!

Прыжки.

Ненавистные прыжки.

Генчик решил, что за эти выходные я должна дойти как минимум до четвертого уровня АФФ. Первый уровень уже пройден. Второй уровень — сложнее, в процессе второго самостоятельного прыжка я должна научиться поворачиваться в свободном падении в разные стороны, как бы крутиться вокруг своей оси.

Этот навык при годится мне, если я решу когда-нибудь заняться групповой акробатикой.

Второму прыжку предшествовала долгая тренировка на земле. Дима Шпагин вручил мне специальную низкую тележку, я должна была лечь на нее, прогнуть спину и расставить руки в стороны, имитируя позу свободного падения.

— Если ты опускаешь правую руку вниз, как бы надавливаешь ладонью на воздух, то ты начинаешь поворачиваться вправо, — объяснял Шпагин. — А ну попробуй!

Я послушно надавила ладонью на воздух. Мне понравилось тренироваться на тележке. Лежать на ней животом вниз было куда веселее, чем тихо умирать, ожидая, когда же подойдет твоя очередь покинуть самолет.

— Ты слишком сильно давишь, — поправил меня Димка. — Если будешь опускать руку так низко, то попросту провалишься вниз. Мы с Геной можем тебя не удержать. Попробуй слабее… Да, вот так. Соответственно если ты опустишь вниз левую руку, то повернешься влево. Все просто.

На земле все действительно казалось простым.

Но, покинув самолет (как и в прошлый раз Генчик и Дима крепко держали меня за пришитые к комбинезону «колбаски»), я вообще забыла о том, что надо делать. Только когда мой высотомер показал две тысячи, я опустила правую руку вниз. И тут же нас закружило-завертело. Наверное, это и было то, о чем предупреждал меня Шпагин. Я опустила руку слишком сильно. Зато с левой рукой все вышло куда лучше. Я только слегка повела плечом и тут же почувствовала, как меня разворачивает влево.

Примерно в эту же секунду мой высотомер показал тысячу метров. И мне пришлось дернуть релиз.

Я боюсь этого момента. В свободном падении рядом со мною находятся Генчик и Димка. Если что, они мне помогут. Как только моя рука касается релиза, я остаюсь с ненавистным небом один на один. С этого момента гарантией моей жизни является лишь купол парашюта.

И никто уже ничем не сможет мне помочь.

Третий уровень АФФ, как ни странно, оказался гораздо легче второго. Я должна была просто висеть в воздухе, расставив руки. Это был как бы тест на устойчивость позы.

Четвертый уровень я прыгала уже с одним инструктором — Генчиком. Но самое сложное — последние уровни АФФ. Начиная с пятого уровня, я должна была отделяться от самолёта сама, Генчик уже не держал меня за «колбаски», а просто выпрыгивал следом и догонял меня в падении.

Пятый уровень — сальто назад. Оказывается, сальто назад — это не так уж и сложно. Надо резко поднять колени вверх, и все получится само собой. Главное — не забыть потом вернуться в исходную позицию, прогнуть спину и расставить руки в стороны.

Самым страшным для меня оказался прыжок с полутора тысяч метров (обычно мы прыгали с четырёх). Я должна была самостоятельно отделиться от самолёта и тотчас же раскрыть парашют. Генчик со мной уже не прыгал. Выходя из самолёта, я на всякий случай попрощалась с жизнью и заодно с Юкой, которая сидела ближе всех к двери. Юка покрутила пальцем у виска. Ей по-прежнему не нравилось, что я прыгаю. Она ревновала меня к прыжкам. Ей хотелось, чтобы небо принадлежало только ей.

По её мнению, мне на небе уж точно места не было.

Мне понадобилось две недели для того, чтобы закончить курс АФФ. Мне выдали сертификат, заявиться с которым я могла на любой аэродром мира.

Весь аэродром поздравлял меня с окончанием АФФ. Генчик преподнес розы. Киса подарила свой алый комбинезон. Даже Юка поцеловала меня в щеку. И сказала, что она мной гордится.

Раньше она ничего подобного мне не говорила.

Никогда.

Даже когда я научилась ходить на каблуках, даже когда я неудачно пыталась соблазнять в баре мужчин.

Никогда.

Это был для меня самый дорогой комплимент.

Говорят, что страх перед падением в никуда исчезает на десятом-двенадцатом прыжке. Я знала, что в моем случае вряд ли будет так, и все же верила в это, как в некую одной мне известную религию. Курс АФФ был закончен. Но я боялась прыгать одна. Мне казалось, что присутствие Генчика немного меня отрезвляет. Я не могу целиком раствориться в вязком страхе, потому что мое сознание цепляется за Генчика, который рядом, только руку протяни. Я начинаю непроизвольно думать о том, идет ли мне этот шлем и не слишком ли алый комбинезон подчеркивает мои далеко не совершенные бедра. Это были земные мысли, если я могла обо всем этом думать, значит, была ещё жива.

Но если Генчика не будет рядом… Кто знает, может быть, я отключусь от парализующего ужаса и вообще не смогу открыть парашют.

Первое время Генчик, словно понимая это, прыгал со мною. Мы всегда покидали самолет последними. Пока другие парашютисты толпились у раскрытой двери, мы целовались. Самолёт потряхивало, снаружи весело гудел ветер, через несколько минут ветер закружит нас и оторвет друг от друга — но сейчас мы целовались, и все нам было нипочём. Пожалуй, в этот момент мне нравился больше всего — во всем процессе парашютного прыжка.

Если бы не Генчик, я бы давно отказалась от панибратских объятий неба, от парашютов, от самолетика «Элки» и модного прыжкового комбинезона. Куда безопаснее находиться на земле, укладывать чужие парашюты и иногда, задрав голову вверх, с легким беспокойством следить за тем, как раскрывается в небе красный Юкин купол. А высота, падение, скорость, ветер в ушах… Зачем мне всё это нужно, если никто не будет целовать меня перед выходом из самолёта? А ради этого «предпрыжкового» поцелуя можно и не такое вытерпеть.

Все думали, что мне нравится прыгать. Все думали, что я люблю небо.

А я на самом деле небо почти ненавидела.

Я ненавидела ясное небо — потому что внизу была слишком отчетливо видна земля, и мне казалось, что я вижу, как она приближается, хотя это был полный бред, невроз, потому что ничего подобного замечать я не могла.

Я ненавидела облачное небо, потому что однажды залетела в облако, в котором шел град, и потом всё мое лицо было в болезненных крошечных синяках. С тех пор я относилась к облакам, даже бездонным на вид, подозрительно, как к опасным хищникам, о повадках которых мне было известно слишком мало, чтобы рассчитывать на победу.

Я ненавидела утреннее небо, потому что знала — впереди целый день, наполненный страхом. Мне придется прыгнуть как минимум четыре раза, и не деться от этого никуда.

Я ненавидела вечернее небо, потому что в процессе последнего (парашютисты говорят «крайнего») взлета «Элка» поднимается чуть выше обычного иногда на высоту пять тысяч метров. И это значит, что свободное падение продлится не сорок, а пятьдесят секунд, а то и целую минуту. Минута кошмара, минута умирания — что может быть хуже? Это на земле кажется, что минута — это мало. А там, в небе, минута — это больше, чем сто лет, честное слово.

Я ненавидела небо, ненавидела небо любое. Зато, кажется, по уши влюбилась в Генчика.

Такое могло произойти только со мной. Кому рассказать — не поверят. Я спала с мужчиной, я ждала его звонка, иногда (редко, но все-таки) мы куда-то выбирались вместе. И все же я никак не могла понять — считается ли, что мы встречаемся? Или нет? На аэродроме мы жили в разных номерах. Я жила в комнате с Юкой, а Генчик — с Жориком или Димой Шпагиным.

— Юк, мне так хочется провести с ним ночь! — жаловалась я. — Не переспать, а именно провести ночь. Мы только однажды ночевали вместе, только в первый раз. Больше — никогда.

— А я тебе с самого начала говорила, что Генчик — не тот вариант, — жёстоко говорила Юка. — Вот увидишь, он рано или поздно тебя кинет.

— Но, кажется, я ему нравлюсь. Он говорит, что у меня самые красивые глаза.

— Всем дурнушкам всегда говорят, что у них красивые глаза, — усмехнулась Юка, — Потому что глаза в принципе красивы у всех. Скажи, как глаза сами по себе могут быть уродливыми?

— Они могут быть маленькими, например.

— Ну и что? У Клаудии Шиффер маленькие глаза. И у Ким Бейсингер небольшие. Это ещё ничего не значит.

— Еще он сказал однажды, что если бы и женился, то только на такой девушке, как я.

— Не смеши меня! — фыркнула Юка. — Сплошная абстракция. Вот если бы он конкретно сказал — давай подадим заявление в ЗАГС, когда лето кончится. Тогда бы я тебе поверила.

Она была права. Как всегда права. Иногда я начинала ненавидеть Юку за то, что она всегда права.

Ничего подобного Генчик мне не предлагал. Он вообще вел себя так, словно между нами ничего, кроме нежной дружбы, нет. Он по-прежнему вовсю кокетничал с аэродромными девчонками. Тем летом на нашем аэродроме появилось много новеньких девушек. Они тоже хотели проходить АФФ, но, в отличие от меня, они, кажется, любили небо (вот идиотки!) и искренне хотели стать опытными парашютистками. Поскольку Генчик был инструктором, то он быстро знакомился со всеми.

Некоторые из них особенно меня раздражали.

Например, рыжая Ксеня. Я могла бы поспорить на собственный парашют, что волосы у нее были крашеными. Наверняка на ощупь они, как и все крашеные волосы, сухие и жесткие. Но как только она появилась на аэродроме, только и было разговоров а вы видели новенькую рыжую? А вы уже знакомы с Ксеней?

Она была высокой и статной. Самая высокая девушка на аэродроме. У нее была пышная грудь, пышные бедра и тонкая талия. Глядя на неё, Юка процедила — такая фигура сейчас не в моде. Ей бы никогда не удалось стать манекенщицей. И я горячо Юку поддержала. Но положение дел от этого не менялось — Ксеня все равно была одной из самых красивых девушек на аэродроме.

К тому же она оказалась способной парашютисткой. АФФ она прошла за одни выходные. Казалось, она не боится ничего. Однажды я попала с ней в один взлет. Ксеня совсем не нервничала, она спокойно проверяла, плотно ли облегает руку высотомер и в порядке ли подушка отцепки. Она покидала самолет с улыбкой. А Генчик был её инструктором.

Это ужасно, но втайне я мечтала, чтобы у нее не открылся парашют.

Была ещё одна мерзкая девица, из новеньких, — Инга. Холеная миниатюрная блондиночка, похожая на ребенка. Ей можно было дать и пятнадцать лет, хотя она была на три года старше меня. У Инги был тоненький нежный голосок и огромные голубые глаза, скоро она получила прозвище Дюймовочка.

Дюймовочку я ненавидела ещё сильнее, чем Ксению. Как назло, Инга была доброжелательной ко всем, даже ко мне. Если она ловила на себе мой взгляд, то не отворачивалась, а белозубо улыбалась, да ещё и спрашивала — как дела? И я сквозь зубы отвечала — хорошо, а у тебя?

Однажды Генчик сказал — наша Дюймовочка такая маленькая и беззащитная, что о ней хочется заботиться. После чего отдал ей свою куртку.

Значит ли это, что сегодня ночью он займется сексом с Дюймовочкой? Может быть, его куртка — это как переходящий приз? Эстафетная палочка, которую он передаёт каждой новой лю6овнице?

По этому поводу я нервничала весь вечер. Я смотрела на Дюймовочку и представляла себе, как она тоненько подвывает своим детским голоском в его объятиях. Она такая тощая, наверняка у неё нет никакого целлюлита. Зато и грудь у неё маленькая. Интересно, что с точки зрения Генчика лучше — красивый бюст плюс целлюлит или отсутствие и того, и другого?

Дюймовочка, конечно, заметила, что я все время на неё пялюсь.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросила она.

— Нипочему, — пожала плечами я. — Выглядишь хорошо.

— Спасибо, — просияла она и ни с того, ни с сего гордо объявила: — У меня уже пять прыжков!

Почему они так гордятся количеством своих прыжков?

Недавно Киса отмечала пятисотый прыжок. Гулял весь аэродром. Киса принесла целый стакан марихуаны. Стакан стоял на столе в её номере, а дверь была открыта — войти и сделать себе косячок мог кто угодно. В итоге обкурились все, даже буфетчица. А сама Киса ходила по гостинице, раздуваясь от гордости, и всем повторяла — у меня пятьсот прыжков! У меня пятьсот прыжков!

— У меня двадцать два прыжка, — поддержала я разговор.

— Круто! — восхитилась Дюймовочка. — Знаешь, я хочу быть похожей на тебя.

Я удивленно на неё уставилась. Она? На меня? Издевается, что ли? Она же красавица. Ну нет, с красавицей я, пожалуй, переборщила. Лицо у неё мелковато, да и росту максимум метр пятьдесят.

Скорее симпатичная. А я тоже ничего, конечно. Но у меня лишний вес. Намечается двойной подбородок. Слишком румяные щеки. А когда я начала прыгать, щеки запылали ещё ярче, потому что лицо все время обветренное. Да какой человек в здравом рассудке захочет быть похожим на меня?!

— Ты такая смелая, — сказала Дюймовочка. — Знаешь, я очень хочу прыгать. Но мне страшно. Я стесняюсь этого и стараюсь виду не подавать. Но если бы ты знала, как мне страшно.

— Зачем же тогда прыгаешь? Никто же не заставляет.

— Потому что, когда я приземляюсь, я чувствую себя сильной. — Дюймовочка покраснела. — Я чувствую, что раз я даже это смогла, то все остальное у меня уж точно получится. А тебе не страшно?

— Нет, — соврала я.

— По тебе видно, — вздохнула Дюймовочка. — Я за тобой однажды наблюдала, когда ты выходила из самолета. У тебя было такое лицо… Спокойное лицо, а в глазах — какое-то отчаяние. Ты была похожа на ведьму. Я тобой любовалась.

Надо же, уже второй человек мне это говорит. Первым был Генчик. Он тоже сказал, что во время отделения от самолета мое лицо преобразилось. Что я вдруг стала настоящей красавицей и он впервые меня, что называется, «разглядел».

— С тех пор я хочу быть похожей на тебя.

А я хочу быть похожей на тебя, подумала я. Я тоже хочу быть такого маленького роста. Чтобы мои глаза были пронзительно голубого цвета, чтобы их окаймляли длинные, как паучьи лапки, ресницы. Чтобы мой голос был тоненьким и детским. Чтобы я тоже была натуральной блондинкой. Чтобы Генчик в один прекрасный день посмотрел на меня и сказал, что я такая маленькая, что меня хочется защитить.

Меня — то никому защитить не хочется. Меня даже защищать не от кого.

Я хочу быть похожей на тебя, Дюймовочка, потому что сегодня ночью с тобой будет спать Генчик. Может быть, ты сама ещё об этом не догадываешься, но поверь моему жизненному опыту, все будет именно так.

Той ночью у Генчика не было секса с Дюймовочкой. Потому что у него был секс со мной.

Он подошел ко мне, когда я одиноко стояла на крылечке гостиницы и думала о том, как плохо, что я не могу стать Дюймовочкой хотя бы на одну ночь. Он обнял меня сзади, закрыл ладонями мои глаза и спросил:

— Угадай, кто?

Я сделала вид, что угадать не могу, хотя прекрасно знала, что это Генчик. Ни у кого больше не возникло бы желания обнять меня. Я обернулась и поцеловала его в губы. От Генчика пахло пивом, но это показалось мне даже приятным, хотя пиво я терпеть не могу.

— Почему ты стоишь здесь совсем одна.

— Вот вышла воздухом подышать, — пожала плечами я.

— Прогуляемся?

Перед гостиницей был жиденький лесок, туда мы и пошли. Молча, как будто бы обо всем договорились заранее. Генчик крепко держал меня за руку. Через сотню метров он остановился и притянул меня к себе. Я привычно обмякла в его объятиях. Он сбросил с себя куртку (ага — значит уже успел отнять её у Дюймовочки) и расстелил её на земле. Я легла на куртку, а Генчик стащил с меня джинсы. Я вспомнила, что не успела побрить ноги, но это было неактуально, потому что Генчик мои и даже не трогал.

Он расстегнул ширинку и быстро вошёл в меня. Я поцеловала его в ухо, он что-то неразборчиво прошептал. Через несколько минут все закончилось. Генчик помог мне встать, потом поднял с земли куртку и отряхнул её от еловых иголок и земли.

По моим ногам стекали липкие капли. Наверное, зря я не попросила его воспользоваться презервативом. Юка бы сказала, что я дура. Потому что дура я и есть.

Обратно шли молча. Генчик опять держал меня за руку.

Только когда мы подошли к гостинице, я спросила:

— Тебе нравится Дюймовочка?

— Что? — удивился он. — Почему ты спрашиваешь?

— Мне показалось, что ты так на неё смотришь, как будто бы хочешь с ней переспать.

— Ты ревнуешь? — неуверенно улыбнулся он.

— Нет, — быстро сказала я, а потом, подумав, добавила: — Конечно, ревную.

Юка бы меня отругала. Она сказала бы, что нельзя давать понять мужчине, что он тебе небезразличен. Потому что мужчина должен чувствовать себя охотником.

Я никогда этого не понимала. Кому нужны эти психологические поединки? Если мне кто-то нравится, почему я не могу сказать об этом прямо?

Когда я училась в девятом классе, я была влюблена в одного мальчика из параллельного класса. Звали его Федя. Этот Федя снился мне каждую ночь. У него были усики, он был самым высоким в классе и носил рваные на колене джинсы. Каждый раз, когда я проходила мимо Феди, у меня холодели ладони. На уроках я только о Феде и думала.

Но, конечно, я изо всех сил делала вид, что он мне безразличен. Я даже не всегда с ним здоровалась. А когда девчонки обсуждали его, наморщив нос, говорила — фу, он такой противный!

Как я могла дать понять, что влюблена? Я ведь уже тогда была толстоватой. Такие некрасивые люди, как я имеют права влюбляться. А если уж все-таки влюбились, то должны сидеть тихо и не высовываться. Он бы просто поднял меня на смех. Так я, во всяком случае, думала.

Мы окончили школу, и я о Феде разумеется, забыла. Мы поболтали пять минут, а потом вдруг сказал: «Ты знаешь, Настя, я ведь был в тебя влюблен с седьмого класса!»

Я до сих пор не могу об этом забыть. А ведь всего и надо было — подойти к Феде, улыбнуться и сморозить какую-нибудь милую глупость. Или прямо так и сказать — нравишься ты мне, Фёдор. Может быть, тогда и я была бы совсем другой — ведь у меня появился бы мужчина.

Я лишилась бы девственности в пятнадцать лет.

Я была бы уверенной в себе.

И сейчас не смотрела бы жалко на Генчика, ожидая его приговора.

— Не надо ревновать. — Он погладил меня по волосам. Его ладонь была перепачкана землей. И я подумала, что теперь придется перемывать голову.

— Не надо ревновать, потому что у нас с тобой все равно ничего не получится? — решила уточнить я.

Он удивленно на меня взглянул.

— Почему? Я тебе надоел?

— Нет. Но между нами и так ничего нет, кроме секса.

— А этого мало? — Он понизил голос и красноречиво улыбнулся, надеясь свести неприятный разговор шутке.

Но я не улыбнулась в ответ. Я знала, что в другой раз у меня просто не хватит смелости поговорить об этом.

— Ты никуда со мной не ходишь. Я ни разу не была у тебя в гостях. Перед своими друзьями ты делаешь вид, что ничего между нами нет. Ты ночуешь в номере с Димкой Шпагиным, а я — с Юкой. Мы занимаемся сексом в лесу, хотя могли бы спать рядом всю ночь. Но ты этого не хочешь. Ты говоришь Дюймовочке, что тебе хотелось бы её защитить, и даешь ей свою куртку. Ты говоришь Ксене, что она красивая. Она и правда красивая. Не то, что я.

Я бы говорила ещё и ещё, но он прижал указательный палец к моим губам. Ему не хотелось ничего этого слушать.

— Но я считаю, что ты гораздо красивее, чем Ксеня. Я дал Дюймовочке куртку, потому что она замерзла. Если бы замерзла тетя Ляля, я дал бы куртку ей. Я думал, что тебе нравится секс в лесу. Это так необычно.

— Мне нравится секс в лесу, — вставила я.

— Я ночую в номере с Димкой Шпагиным потому, что Юка ни за что не отпустит тебя ко мне.

— Что? — изумилась я. — Юка же не моя мама, чтобы отпустить меня куда-то или не отпустить.

— На твоем месте я бы держался от нее подальше, — нахмурился Генчик.

— Она — моя единственная подруга.

— И именно она постоянно внушает тебе, что ты некрасивая, что тебе не надо прыгать, что у тебя ничего не получится. Разве это дружба?

— Юка многое для меня сделала, — твердо сказала я. — Я знаю её лучше. Она очень хороший человек. И она правда меня любит. Я не могу её бросить, потому что я тоже её люблю… Но я и тебя люблю, Генчик. То есть тебя — в первую очередь.

3ря я это сказала. Сама понимала, что зря. Теперь он и на пушечный выстрел ко мне не подойдет.

— Хочешь, я прямо сейчас скажу Димке Шпагину, чтобы он переселился в номер к Кисе?

— А это будет удобно? — засомневалась я. — Киса же девушка…

— Да брось! Они знакомы больше десяти лет, всё самое лучшее, что могло между ними быть, уже давно случилось.

— Киса и Димка? — удивилась я. — А тебе никогда не говорили, что аэродром — это большая койка? — Он хлопнул меня пальцем по носу. — Но это не имеет отношения к делу. А ты иди к Юке и скажи ей, что ночуешь у меня. Идет?

Я думала, что Юка выскажет мне свое недовольство. Она не любила спать одна. Иногда мне казалось, что мо Юка боится темноты. Она бы ни за что в этом не призналась. Но однажды я подумала — а может быть, её некоторая сексуальная неразборчивость продиктована именно страхом темноты? Она приглашает к себе домой очередного ненужного ей мужчину не потому, что любит секс. А для того чтобы всю ночь рядом с нею покоилось чье-то тело, чтобы, если ей станет страшно, она могла протянуть руку и коснуться его плеча.

Но Юка спокойно сказала:

— Давно пора. Не забудь презервативы.

После той ночи все изменилось. Мы вместе завтракали в аэродромной столовой, и Генчик обнимал меня за плечи. Потом мы вместе прыгали. Потом он отвез меня домой. Но не бросил у подъезда, как обычно, а поднялся ко мне — «на пять минут, выпить кофе». И остался на ночь.

Мы встречались почти каждый день, я даже немного похудела, потому что мне вообще не хотелось есть. Генчик пригласил меня на день рождения своего школьного товарища. И всем представлял меня так6 — это Настя, моя девушка.

Это были, пожалуй, самые счастливые недели в моей жизни. Я подстриглась и купила туфли на каблуках. Раньше я бы ни за что на свете не купила бы себе туфли на каблуках.

Мы ходили в кино — на все подряд, без разбора. Мы ходили в кино с определенной целью — целоваться. Нам, как подросткам, было весело целоваться именно в кино.

Почти каждый день готовила для него ужин. Вообще-то готовить я не умею — поэтому его мои старания забавляли.

— Что это такое? — спрашивал Генчик, рассматривая пенное варево зеленоватого цвета, водопадами вытекающее из кастрюльки на плиту. — Это суп?

— Сам ты суп, — обижалась я. — Это начинка для яблочного пирога.

— Разве начинку для яблочного пирога надо варить перед тем, как положить её в пирог?

— Понятия не имею. Но думаю, что получится вкусно. Получалось, разумеется, отвратительно. Мы торжественно выносили яблочный пирог (вернее, недопеченную массу) на помойку и заказывали по телефону пиццу. Обожаю пиццу.

Девушкам, которые весят столько, сколько вешу я, обожать пиццу возбраняется. Но ничего поделать с собою не могу. И потом, Генчику я нравлюсь такой, какая я есть.

А это самое главное.

А ещё мне нравилось просто с ним разговаривать. Если бы кто-то услышал, о чём мы с ним говорим, наверное, нас приняли бы за сумасшедших. Но поскольку никто услышать нас не мог, нам было все равно.

Вот о чём мы разговаривали с Генчиком:

— возможна ли любовь без секса? Люди часто путают любовь и хороший секс, а значит, это не одно и то же. Я считала, что в принципе возможна, Генчик говорил, что нет, и валил меня на диван.

— почему женщины иногда ведут себя как полные дуры? Обусловлено ли это особенностями строения мозга или зависит от каждого конкретного индивида. Когда мы разговаривали о бабьей дури, Генчик сразу вспоминал свою бывшую жену Оксану. Она сама его бросила, а потом приезжала на аэродром и рассказывала его друзьям о том, какой он подлец. Я согласись с Генчиком, что неясно, чего она хотела этим добиться.

— почему иногда мужчины ведут себя как беспринципные сволочи? Я рассказала Генчику о том, как один самовлюбленный тип переспал с моей подругой, а на следующий день позвонил ей и спросил, нет ли у неё таких же красивых подруг, как она сама, и, может быть, она его с кем-нибудь из них познакомит, потому что вообще-то ему по душе сексуальное разнообразие. Генчик предположил, что, возможно, он просто пошутил. Но мы оба согласились, что шутка неудачная.

— почему хомяки и бабочки вызывают у людей умиление, а крысы и тараканы — раздражение и досаду? Хомяки ведь тоже могут быть разносчиками заразы, а взять за брюшко бабочку не менее противно, чем (бр — р - р) прикоснуться к таракану. Я подумала и решила, что из вышеперечисленных мне не по душе никто, кроме, пожалуй, хомяков.

Возможно, если бы крысы или тараканы умели так забавно надувать щеки, то мне не были бы противны и они.

— какова вероятность того, что не откроется и основной и запасной парашюты. Генчик сказал, что такой вероятности нет. Я засомневалась, но спорить не стала. Может быть, один к миллиарду, но шанс все же есть.

— почему Юка считает, что она красивее и умнее всех? На эту тему я распространяться не любила Известно, что Юка и Генчик терпеть не могут друг друга.

— можно ли заразиться СПИДом, если занимать исключительно оральным сексом?

— возможно ли повысить свой интеллектуальный коэффициент, если постоянно напрягать мозги сложными логическими упражнениями, как-то: шахматы, нарды, компьютерные пасьянсы, игра «Поле чудес».

— почему некоторые вещи считаются сексуальными, а некоторые — нет. Почему небритые подмышки считаются неприличными, ведь волосы в подмышках есть у всех, это естественно. Я предположила, что в будущем, возможно, выйдут из моды зубы или волосы. Генчик сказал, что волосы — вполне вероятно, потому что волосы мешают составить правильное представление о лице (тут я представила себя без волос и ужаснулась. А потом представила без волос Генчика и чуть не описалась от смеха). А вот зубы — вряд ли, чем же мы тогда будем жевать? Я предположила, что в будущем, возможно, станут принимать пищу внутривенно. И тогда я буду стройной и красивой. Буду колоться салатами из свежей моркови и вареным шпинатом. А подлый Генчик тут же предположил — а вдруг ты однажды заторчишь от пиццы? Вдруг внутривенная пицца — это ещё покруче, чем героин? Я не могла не согласиться.

Мы ещё много о чём говорили.

Например:

— Влюбляются ли лошади?

— Почему чёрная икра стоит так дорого. Что в ней такого особенного?

— Посадят ли в тюрьму человека, который приземлится с парашютом на Красной площади.

— Стоит ли легализовать марихуану.

— Что мы будем делать в старости. Генчик сказал, что в старости мечтает переселиться на какой-нибудь растаманский пляж где-нибудь на Ямайке. Я сказала, что хочу открыть собственную кофейню и быть уютной старушкой, пахнущей корицей и булочками.

— Можно ли родить четверых детей и не испортить фигуру.

— Прилично ли заявляться на работу на роликах, если ты — продавец-консультант в салоне мобильной связи (одно время Генчик работал продавцом-консультантом).

— Прилично ли заявляться на съемочную площадку на роликах, если ты известная актриса (я с детства мечтала стать известной актрисой).

— Может быть, то, о чем мы мечтали в детстве, и есть наше истинное предназначение. В таком случае предназначение Генчика — работать пожарником, а мое — изобрести нескончаемое мороженое.

Мне нравилось с ним разговаривать. Да, мы болтали о пустяках и никогда не разговаривали о том, что считают важным другие. Мы никогда не говорили о погоде, о результатах футбольного матча, о знаменитостях, о просмотренных кинофильмах, о своих бывших любовниках. Но все эти дурацкие разговоры, которые мы так любили, заставляли меня думать.

С Юкой я ни о чем подобном не говорила.

О чем я обычно разговаривала с Юкой?

— О косметике, о шампунях для волос, о юбке из новой коллекции «Дольче и Габбана».

— О жизни топ-моделей. О том, сколько каждая из них зарабатывает и насколько Юка красивее любой.

— О пирсинге. Стоит ли прокалывать пупок или можно задеть какой-нибудь жизненно важный центр.

— Об иностранцах. Юка утверждала, что иностранцы в постели гораздо лучше, чем русские. Я не имела возможности высказаться по этому поводу, поэтому просто верила ей на слово.

— О том, почему мужчины не любят делать оральный секс, но требуют это от нас.

— О том, какие красивые у Юки глаза, волосы, пальцы на ногах, щиколотки, брови, мочки ушей, ногти, губы, ноздри, локти, колени и прочее, в зависимости от обстоятельств.

— О том, что мне не мешало бы похудеть.

Глава 8

Я почти перестала общаться с Юкой, и сама этого не заметила. Иной раз мне казалось, что виделись мы совсем недавно, а потом, вспоминая, я понимала, что прошла уже почти неделя. А раньше ведь мы общались каждый день.

Иногда Юка мне звонила.

— Настя, приезжай ко мне! — весело говорила она. — Лови тачку и приезжай, поговорить надо.

Раньше бы я сорвалась с места и на последние деньги поймала бы такси, чтобы поскорее увидеть мою Юку.

Послушать, что она мне скажет. Но теперь у меня был Генчик, перспектива поужинать в компании которого казалась приятнее, чем болтать с Юкой.

— Извини, мы сегодня с Геной идём в пиццерию, — виновато говорила я.

— Вот как? — Юка усмехнулась. — А ты ещё 6ольше растолстеть не боишься?

— Генчик говорит, что ему нравятся женщины с мясцом.

— Нельзя же так, Настя. Нельзя же воспринимать мир через призму того, что говорит тебе Генчик. Вот бросит он тебя, и что ты будешь делать со своими лишними килограммами? Не все нравятся женщины с мясцом.

— Он меня никогда не 6росит.

Раньше я бы на неё обиделась. Но теперь мне было всё равно. Всё равно я была красавицей. Если так считает Генчик, значит, так оно и есть.

— Юка, может встретимся завтра?… Хотя нет, завтра я обещала ему кататься на теплоходике…

— Завтра я и сама не могу, — жестко оборвала меня Юка, у меня свидание. С одним известным человеком из шоу-бизнеса.

— С кем?

— Не могу пока говорить, — загадочно ответила Юка.

Раньше я бы начала её упрашивать рассказать мне подробности. Юка долго ломалась бы, но потом всё же неохотно рассекретила бы имя счастливчика. Потому что раньше, не имея своей личной жизни, я жила жизнью Юкиной. Что мне ещё оставалось, спрашивается?

А теперь я спокойно сказала.

— Ладно, расскажешь потом, если захочешь.

Попрощались мы холодно.

Я думала, что Юка с её гипертрофированным чувством собственной значимости после того разговора и близко ко мне не подойдет.

Я чувствовала себя виноватой и уже придумывала предлог, чтобы с ней помириться. Генчик Генчиком, а Юка все же оставалась моей единственной подругой. Но, к моему удивлению, она сама подошла ко мне на аэродроме.

— Настя, может быть, прыгнем вместе? — спросила она.

— Вместе? — Я растерялась.

У Юки было двести пятьдесят прыжков, и она считала себя весьма опытной парашютисткой. Никогда раньше она не предлагала мне прыгнуть вместе с ней. Она прыгала только с Кисой или Шпагиным, у которых было больше двух тысяч прыжков. Которые могли чему-то её научить.

— Ну да, вместе! — несколько раздраженно повторила она. — Или у тебя все взлеты заняты Генчиком?

— Да нет, что ты… Ты просто раньше никогда не предлагала… Я с удовольствием.

— Тогда давай запишемся в пятый взлет!

— Хорошо.

Впервые я сидела в самолете рядом с Юкой. На мне был алый комбинезон, на Юке — черный. Мы здорово смотрелись, несмотря на то что она была куда стройнее. Но, глядя на нас, Жора поднял большие пальцы вверх и сказал:

— Супер!

Пошлый комплимент, но мне понравилось. Не так-то часто мне приходится слышать, что я супер.

— Настя, выпрыгнем и сразу ложимся на живот. — Юка привычно командовала мной. — Будем держаться за руки, а потом синхронно обернемся вокруг своей оси.

Кто знает, может быть, когда-нибудь из нас получится акробатическая двойка.

Я своим ушам не верила. Юка, заносчивая Юка, мало того, что прыгает со мной вместе, так ещё и предлагает создать акробатическую двойку! Мне, которая боится высоты! Мне, у которой нет и пятидесяти прыжков! Мне, которую она, кажется, никогда не уважала.

Вместе подошли к открытой двери. Перед нами прыгал Жорка — он сделал сальто прямо с самолёта и сразу же исчез в облаках.

— Пошли! — крикнула Юка.

И я сделала шаг в сторону.

Сердце моё опять предательски подступило к горлу. Но почему я так боюсь прыгать? Почему все парашютисты рано или поздно начинают страдать от адреналинового голода, одной мне это не грозит? Потому что адреналина я получаю в избытке?

Почти смертельную дозу ареналина каждый прыжок.

Мне казалось, что я прыгаю только ради Генчика. Только чтобы он меня уважал. Чтобы быть с ним рядом.

А теперь выясняется, что я прыгаю и ради Юки тоже. И если она предложит мне прыгнуть в её компании ещё раз, то отказываться я не буду.

Юка держала меня за руки, её пальцы были холодными. Мы лежали в воздушном потоке на животе и смотрели друг на друга. Под нами были облака, облака стремительно приближались, и было немножко страшно на них смотреть, потому что они казались некими твердыми субстанциями.

Но я и не смотрела вниз. Я смотрела на Юку.

Как ей шли массивные пластиковые очки! У неё был такой загадочный вид, как у подружки Джеймса Бонда. Я не видела её глаз, а она мои — да, потому что мои очки были прозрачными.

Юка улыбнулась. Я тоже улыбнулась в ответ, и ветер безжалостно теребил мои губы. Если хочешь в свободном падении, надо напрягать мышцы лица и с силой растягивать губы в стороны. Если губы будут расслаблены, то встречные потоки воздуха будут трепать их, как простыни на ветру.

Вдруг Юка приблизилась ко мне — сначала мне показалось, что это произошло случайно, и я даже отпрянула, потому что столкнуться лбами в свободном падении, на огромной скорости, довольно опасно, тем более что на мне был мягкий кожаный шлем. Но она снова уверенно притянула меня к себе. Её лицо было совсем близко, она вытянула губы трубочкой и поцеловала меня.

Её язык ловко проник между моими напряженными губами, он был холодным, но целовалась Юка приятно, совсем не так, как мужчина.

Поцелуй длился не больше пары секунд. После чего

Юка вдруг развернулась, распрямила ноги и мгновенно оказалась в десятке метров справа от меня. Она махнула рукой, сигнализируя мне, что собирается открыть парашют. Я взглянула на высотомер — девятьсот метров.

И тоже выдернула релиз.

— А я все видел! — сказал мне Генчик на земле.

— Что ты видел?

— Как ты целовалась с этой девкой.

— Как ты мог видеть? Ты даже не прыгал в том взлете.

— Хочешь полюбоваться на свои эротические эксперименты? — Он зловеще улыбнулся. Ревность была ему не к лицу. — Дюймовочка заканчивала АФФ и заказала себе видеосъемку. Шпагин снимал её. На первом плане Дюймовочка делала сальто, а на заднем плане развернулась сценка лесбийской страсти.

Я вспомнила, что Дюймовочка действительно прыгала вместе с Димкой. Причем они отделялись от самолёта сразу за нами. И на Димкиной голове был огромный шлем с пристёгнутой к нему видеокамерой. Так что теоретически мы вполне могли попасть в кадр.

— Ты с ума сошёл? — мягко улыбнулась я. — Ну при чем здесь лесбийская страсть? Я тебя люблю.

— А целуешься с Ликой.

— Но это было… ради шутки!

Я сказала и только потом подумала: а что же это было на самом деле? Почему Юка вдруг решила меня поцеловать? Раньше у неё таких наклонностей вроде бы не наблюдалось. Она знала о том, что собирается сделать, заранее, поэтому и пригласила меня прыгнуть вместе? Или это был случайный порыв?

— Генчик, если бы не она, я бы вообще на этот аэродром не приехала!

— Ну, за это тогда ей спасибо! — он игриво ущипнул меня за талию.

Зная нас с Юкой, нетрудно догадаться, кому принадлежала идея в один прекрасный день приехать на аэродром «Горки».

Она вечно придумывала что-то интересное. Она любила скорость, любила адреналин и опасность.

Я-то всегда была трусихой.

А Юка…

Юка иногда вела себя так, словно у нее, как у кошки, было девять жизней.

Ненормальная — говорила ей вслух. А в тайне восхищалась. Потому что я сама не была способна и на десятую долю тех безумств, на которые она пускалась не задумываясь.

Однажды, выйдя из ночного бара, мы безуспешно пытались поймать такси. Предутренним проспект был пуст, как взлетная полоса. Мы замерзли и устали, Юка темпераментно ругалась и пообещала мне, что мы сядем в первое же попавшееся авто, которое возле нас остановится. Надо упомянуть одну неприятную Юкину особенность — обычно она выбирала такси с такой тщательностью, как будто бы собиралась провести в этой машине остаток своих дней. Один автомобиль не подходил ей из-за того, что не был оснащен автомагнитолой, другой — из-за того, что, по её мнению, устарела его модель. Юка садилась только в иномарки. Иногда она капризничала из-за того, что водитель курил. Но это я ещё как раз могла понять. Изумление у меня вызвал случай, когда Юка гордо вышла из машины, потому что ей не понравился одеколон таксиста. «Ты почувствовала? — наморщив носик, говорила она мне. — Он словно вылил на себя целый флакон туалетного освежителя воздуха!»

После того как Юка это сказала, я немного расслабилась.

Однако улыбка сползла с моего лица, когда я увидела, что «первым попавшимся авто» был оглушительно грохочущий спортивный мотоцикл, управлял которым веселый белобрысый тип. (Я говорю «веселый», а на самом деле он, скорее всего, был изрядно навеселе).

— Девчонки-красавицы! — радостно воскликнул он, окатив нас водой из придорожной лужи. — Куда вас отвезти?

— Спасибо, не надо, — вежливо отказалась я.

А Юка восторженно взвизгнула:

— Ух ты! Ямаха! Я хочу прокатиться. А вы точно можете отвезти нас домой? Мы далеко живем!

— Да нет проблем. Мотик развивает скорость до двухсот пятидесяти. За пятнадцать минут домчу.

Я похолодела. Он это всерьёз? Почему Юка не возмущается? Жить ей надоело, что ли? Хочет бесславно окончить свои дни, врезавшись на скорости двести пятьдесят километров в час в придорожный столб?

— Классно! Обожаю скорость!

— Но втроем мы не поместимся! — мрачно возразила я.

— Какая же ты зануда. Конечно, поместимся. — Я уже заметила в глазах Юки опасный огонек.

Не знаю, может быть, она просто запала на белобрысого мотоциклиста? В таком случае не лучше ли будет оставить ему свой телефонный номер и отправиться домой на более социально спокойном транспорте?

— Если ты так боишься, Настя, то садись в серединке. А я уж как-нибудь пристроюсь с краю.

— Да тебя просто сдует. Ты ненормальная.

— И не надейся.

— Тогда у меня есть идея получше. Ты отправляйся на мотоцикле раз уж точно решила свести счёты с жизнью. А я попробую поймать такси. И вообще, скоро метро откроется.

— Так вы едете или нет? — поторопил белобрысый.

— Едем, — Юка схватила меня за руку. — Ни на каком метро ты не поедешь! Садись первая! Ночь развлечений продолжается!

Что мне оставалось делать? Юка действовала на меня как удав на кролика. У меня никогда не получалось с ней спорить. Я никогда не могла ей отказать.

Я осторожно забралась на мотоцикл и крепко прижалась к спине белобрысого. А Юка устроилась с краешку.

— Готовы? — спросил он, и Юка весело прокричала, что да.

— Тогда держитесь.

Я зажмурилась. У меня было такое ощущение, что мы взлетели. В какой-то момент мне показалось, что меня сейчас сдует с мотоцикла, и я вцепилась в спину белобрысого так, как будто бы хотела все ребра ему переломать.

Я проклинала Юку, а Юка весело визжала от восторга. Почему она так в себе уверена? Почему уверена в том, что с ней-то уж ничего никогда не случится?

А ведь стоит мне податься назад, и Юка упадет. На такой скорости от нее мало что останется.

Повинуясь какому-то опасному инстинкту, я слегка отклонилась назад. Юка доверчиво прижалась к моей спине. Она знала, что я не смогу её столкнуть. Я её любила.

А «Юкино убийство» — это всего лишь глупая игра.

Хорошо, что мы очень быстро добрались до дома. В противном случае мои нервы точно не выдержали бы.

А Юке все было нипочем. Она ловко спрыгнула с мотоцикла, и у нее даже не дрожали колени.

— Классно! Всю жизнь мечтала прокатиться на спортивном байке. Я обожаю скорость.

— Сразу видно, наш человек, — похвалил её мотоциклист.

В мою сторону он даже не смотрел. И хорошо, что не смотрел, потому что выглядела я не лучшим образом. Я никак не могла унять дрожь. Хорошо, что никто не обращается ко мне с вопросами. Иногда, оказывается, даже приятно, когда окружающие не интересуются твоим мнением.

А через несколько дней после нашего мотоциклетного приключения Юка объявила:

— Знаешь, я хочу попробовать прыгнуть с парашютом.

— Что? — ужаснулась я. — С ума сошла, что ли? Хочешь переломать свои красивые ножки?

— Какая же ты приземленная, Настя. Почему обязательно переломать. Если всё сделано правильно, ничего я не переломаю. Я прочитала одну статью… Короче, в выходные мы едем на аэродром.

— Никуда я не поеду! — строптиво возразила я. — Ты что, и меня хочешь заставить прыгнуть?!

— Никто тебя не заставляет. И потом, это довольно дорого стоит, а у тебя всё равно денег нет, — усмехнулась она. — Поедешь оказывать мне моральную поддержку.

И мы поехали на аэродром. Юка вела себя так уверенно, словно занималась парашютным спортом с самого детства. Меня даже удивила её информационная подкованность. Она всё время произносила какие-то неизвестные мне слова — высотометр, АФФ, «Элка», фри-флай.

В те же выходные Юка начала проходить курс АФФ. Через две недели она получила сертификат о его окончании. Сначала я думала, что парашюты станут одним из её многочисленных хобби, которые она меняла, как нижнее белье. То она увлекалась верховой ездой, то брала уроки латиноамериканских танцев. Через несколько дней ей становилось скучно, и она искала новый способ развлечься.

Я не переставала удивляться, когда каждые следующие выходные Юка командовала — собирайся, едем на аэродром «Горки». Только когда она сделала сто прыжков и купила собственный парашют, я поняла, что на этот раз все серьезнее.

Я была против.

Кто бы знал, как я её отговаривала.

— Юка, это очень опасно! Посмотри на профессиональных парашютистов, у многих из них неоднократно были переломы ног, а у некоторых железные скобки в позвоночниках. Неужели ты тоже так хочешь?

— Дурочка, со мной ничего подобного не произойдет.

— Но почему ты так в этом уверена?

Почему она всегда так в себе уверена, черт побери? У меня никогда не получилось бы так…

— Потому что я чувствую небо. Потому что это моё. Потому что я впервые в жизни вдруг почувствовала себя свободной.

Я удивилась.

— Свободной от чего?

— От комплексов и чувств.

Я удивилась ещё больше. Юка и комплексы? Юка и чувства? Она что, издевается? Ну, конечно, в ней можно было заподозрить наличие неких чувств, но однозначно Юка относилась к породе девушек незакомплексованных. Даже слишком, какой-нибудь маленький комплекс ей бы точно не помешал. Но Юка искренне считала себя совершенством.

Да я видела, что это всерьез. Когда она говорила о парашютах, у нее горели глаза. Когда она приземлялась, то была такой хорошенькой — видело бы её жюри кон курса красоты, того самого, на котором когда-то Юка не заняла никакого места. Раскрасневшаяся, смуглая, с горящими зелеными глазами. Ей так шел обтягивающим черный комбинезон. Юка была похожа на персонажа из фильма «Женщины-кошки».

Ей нравились прыжки, нравились бьющие через край эмоции, нравилось, когда сердце подкатывает к горлу и начинает биться так, словно всерьез задумывается о том, чтобы покинуть организм, который так неосторожно с ним, нежным, обращается.

Но у парашютного спорта была и другая сторона — земная. И это Юке не нравилось вовсе.

На каждом аэродроме работают профессиональные укладчики парашютов. Воспользоваться их услугами стоит не то чтобы очень дорого — сто пятьдесят — двести — рублей за укладку. С другой стороны, если каждый день делаешь десять прыжков, получается довольно внушительная сумма. А ведь и так парашютный спорт — удовольствие не из дешёвых.

Поэтому рано или поздно все начинающие парашютисты учатся «укладываться» сами. Укладка парашюта занимает не больше пяти-десяти минут. Юка укладывала свой парашют за три.

Инструкторы ругали её за торопливость. Но она гордо отвечала:

— Что я могу поделать, если я просто ловкая! Я, может быть, в детстве вышиванием занималась и у меня ловкие пальцы.

Ну что было на это возразить?

Но я-то знала прекрасно, что никаким вышиванием Юка никогда не занималась. (А вы можете представить себе Юку с пяльцами?! Это же просто смешно!)

Когда она укладывала парашют, я стояла за её спиной и внимательно наблюдала. Иногда Юка просила — подержи здесь, сверни вот там. Я охотно ей помогала потому что себе доверяла куда больше, чем взбалмошном Юке. Я с детства была аккуратной. К тому же и в сам деле когда-то занималась вышиванием, так что на ловкость пальцев пожаловаться не могла.

В общем, вскоре выяснилось, что я укладываю парашют сама, без участия Юки. А она только ходит вокруг и время от времени покрикивает — туже, туже затягивай!

А потом так и повелось — Юка прыгает, я укладываю парашют.

В один прекрасный день ко мне подошел Дима Шпагин.

— Насть, все укладчики заняты, уложишь меня и Генчика?

— С удовольствием! — пожала плечами я.

Я была рада, что ко мне обратились с просьбой, потому что на аэродроме никто со мной особенно не общался. Конечно, меня охотно принимали в компании, и угощали травкой, и рассказывали разные смешные парашютные байки — но все это только потому, что я была подругой Юки. Все любили Юку просто так — а меня заодно.

Но потом выяснилось, что Димка Шпагин собирался мне заплатить — как укладчику, по тарифу. Я от денег отказалась. Но в этот же день директор дропзоны Василий Ильич сказал, что я могла бы постоянно работать в «Горках» укладчицей. Перспектива была заманчива я теперь не была просто Юкиной тенью, я могла чувствовать себя полезной. И зарабатывала хоть какие-то деньги.

Но вот парадокс — как только на аэродроме стали поговаривать, что я — лучшая в «Горках» укладчица, так Юка строптиво отказалась доверять мне свой парашют.

— Еще испортишь что-нибудь, — с улыбкой сказала однажды она. — Не хочу доверять такой рохле, как ты, свою безопасность.

— Но раньше доверяла, — растерялась я.

— А я вообще легкомысленна. Раньше доверяла, а потом посмотрела, как ты неаккуратно запихиваешь купол в ранец, и ужаснулась. Я могу сделать это куда лучше.

Другая бы на моем месте буркнула — вот и делай! А я принялась оправдываться. Чем, разумеется, доставила Юке удовольствие. Но своего решения она не изменила.

Больше никогда она не пользовалась моими услугами укладчика.

На пятидесятом прыжке я вдруг с удивлением обнаружила, что больше не боюсь неба. Я не верила в то, что это может произойти со мной. Я перестала бояться. И даже больше — во время прыжка я испытывала какое-то ничем не объяснимое спокойствие. Мне нравилось, подойдя к распахнутой двери самолёта, немного помедлить, прежде чем прыгнуть вниз. Мне нравился свежий запах ветра, разбивающегося о моё лицо.

Мне нравилось ловить ладошками встречный поток.

За это время я многому научилась. Раньше верхом моих возможностей в свободном падении было простенькое сальто. Теперь же я умела крутиться в воздухе волчком, сидеть на потоке, скрестив ноги, лететь к земле вниз головой, руля ногами. Все находили, что я очень способная. Я приезжала на аэродром каждые выходные — разумеется, с Генчиком.

За день я делала не меньше десяти прыжков. Если получалось меньше, я расстраивалась. В какой-то момент я поняла, что завишу от прыжков. Я стала настоящей наркоманкой. Я была счастлива только в выходные дни, когда у меня была возможность прыгать. Всю неделю я места себе не находила.

Я нигде не работала. Вот уже давно Юка ничего мне не поручала, само собой получилось, что я больше не являюсь её секретаршей. Я честно пробовала работать. Но не могла выдержать и недели.

Я устроилась продавщицей в секс-шоп. Сидя в душном подвальном помещении среди искусственных, пахнущих резиной членов и отвратительно липких силиконовых вагин, я чувствовала себя в своей тарелке потому что посетителей было очень мало и я могла целыми днями ничего не делать, мечтая о прыжках.

Но однажды в магазине произошел досадный инцидент, поставивший крест на моей карьере продавщицы фаллоимитаторов. Какой-то покупатель, который был, должно быть, немного не в себе или просто под кайфом, решил испробовать новоприобретенную вагину с романтической надписью «Марина» на коробке прямо в магазине. Он расстегнул ширинку и приготовился уже приступить к делу.

Я смотреть на это не могла. Я схватила с полки самый большой резиновый член и с размаху треснула им по его лицу. После чего старший менеджер сквозь зубы объяснил мне, что я мало того, что травмировала одного из постоянных клиентов магазина, да ещё и сломала о его голову самый дорогой фаллоимитатор.

После секс-шопа я устроилась продавцом-консультантом в зоомагазин. Мне там нравилось. Я люблю животных. Я приходила в магазин к семи утра, чтобы успеть покормить всех котят, собачек и рыбок. Но однажды я что-то там напутала с витаминами — в результате чего погибла водная черепаха. Меня уволили.

Много кем пыталась я быть, ничего не получалось. Я даже подумала о том, не поступить ли мне в институт. По крайней мере, на пять лет я смогу забыть о собственной никчемности. Не во ВГИК, конечно. Куда-нибудь попроще. Я могла бы, например, выучиться на библиотекаря или на ветеринарную медсестру. Я могла бы стать товароведом или исполнительной секретаршей.

Но я понимала, что все это лишь самоуговоры. Потому что мне хотелось только прыгать.

На что я жила, спросите вы.

Во-первых, мне помогали родители. Они давно махнули на меня рукой. Я пообещала им, что со следующего года непременно буду где-нибудь учиться. Во-вторых, по выходным я по-прежнему работала укладчиком парашютов на аэродроме.

В-третьих, я продала свою шикарную енотовую шубу, которую родители подарили мне на шестнадцатилетие. Всё равно шуба мне к лицу, в ней я похожа на неповоротливого медвежонка.

А на аэродроме жизнь шла своим чередом.

Лето подходило к концу.

Всё чаще взлёты отменяли из-за плохой погоды. Киса успела отметить шестисотый прыжок. Димке Шпагину удалось соблазнить рыжую красавицу Ксеню. Целых две недели они ходили вместе. А потом Ксеня при приземлении сломала ногу. На аэродром она ездить перестала, не знаю, как уж сложились её отношения со Шпагиным. Но боюсь, что никак потому что Димка казался мне слишком легкомысленным для каких-то отношений.

Юка заказала себе новый комбинезон. Это был самый красивый комбинезон из всех, что я когда-либо видела. Даже у модницы Кисы не было такого. Белоснежный, с серебристыми полосами — в нем Юка была похожа на космического пришельца.

Дюймовочка бросила парашютный спорт. Но продолжала приезжать на аэродром за компанию. Она сделала всего пятнадцать прыжков, но так и не смогла справиться со страхом. И выбрала самый легкий вариант.

А однажды на аэродроме появилась бывшая жена Генчика вместе со своим новым другом. Это была миниатюрная мрачная брюнетка, совсем не красивая. Оказывается, она тоже когда-то прыгала, но потом бросила. Генчик меня с ней познакомил.

— Значит, вы новая дама сердца? — спросила она, неприятно кривя губы. Над верхней губой у нее пушились едва заметные (но все-таки заметные) усики.

У неё был противный визгливый голос. Мне она сразу не понравилась. И что он в ней только нашел, подумала я. Забавно, если она подумала обо мне то же самое. А судя по презрительному взгляду, она именно это и подумала.

— Вас что-то не устраивает? — Я старалась держаться с достоинством.

— Наоборот, — хмыкнула она. — Вы парашютистка?

— Да — гордо сказала я. — У меня уже сто прыжков.

— У меня триста пятьдесят. — Она опять скривила губы.

Мне было неприятно, что у нее больше прыжков, чем у меня.

— Почему же вы бросили парашютный спорт?

— Потому что забеременела от этого мудака — глухо хохотнула она, — моего бывшего мужа. И стало быть, вашего бойфренда.

— Не надо так говорить, — тихо попросила я. — Если у вас с ним не сложилось, то это ещё ничего не значит.

— Может быть. Только предупреждаю вас заранее, что ничего серьезного с Геннадием получиться не может. Пока вы прыгаете вместе, он вас не бросит. Но знаете, как он поступил со мной? Он заставлял меня прыгать беременную. А когда я отказалась, сказал, что я ненормальная. Что никакого риска быть не может пока не заметно живота. Он уговаривал меня сделать аборт. А ведь мне было уже двадцать восемь лет. А когда я все-таки родила, через некоторое время он стал от меня гулять. Любовниц находил здесь же, на аэродроме. Добрые люди мне все докладывали. Вы ведь знаете, Настя, что мир не без добрых людей.

Зачем я это выслушивала? Почему не перебила её, не ушла? Я ведь ей ни капельки не верила. А если и верила в глубине души, то ничуть не сомневалась, что со мной Генчик не сможет так поступить никогда.

Да и вообще, я не хочу детей. В тот момент мне казалось, что прыжки гораздо важнее каких-то детей

Но всё-таки я стояла и слушала, чёрт бы побрал мою вежливость, плавно перетекающую в 6есхребетность!

— Потом я сама ушла от него. Такая вот грустная история.

— Я пойду, я записана на третий взлёт, — сказала я. — Приятно было пообщаться.

Я рассказала об этом разговоре Юке. Я ожидала, что она поддержит меня. Но Юка сказала:

— Да я тебе давно говорила, что Генчик — это ещё тот тип.

— Понять не могу, почему вы так друг друга не любите? Я столько раз пыталась вас помирить, вы оба — самые близкие для меня люди, но ничего не получается. Почему?!

— Хочешь, скажу, почему? — усмехнулась она.

Я насторожилась.

— Hу! — Да потому что я его насквозь вижу. А он об этом догадывается.

Я промолчала. Я не могла этого понять. Они и раньше прохладно друг к другу относились, но хотя бы соблюдали правила приличия — вежливо здоровались, угощали друг друга сигаретами и травкой, болтали о всякой ерунде, иногда даже вместе прыгали. Когда Юка два года назад проходила АФФ, именно Генчик был её инструктором. А в последствии именно он учил её стоять в воздухе на голове.

Может быть, всё дело в ревности?

Генчик ревновал меня к Юке. А Юка соответственно к нему? Нет, вряд ли, я не могу себе представить Юку в муках ревности.

Ревность — для кого угодно, но не для нее.

Вот какие аргументы приводил Генчик, когда говорил, что мне давно пора прекратить общение с «этой девкой»:

— Юка — стерва, сука, дрянь, короче, довольно сволочная баба.

— Юка конечно, симпатичная, но идеальной красавицей её не назовешь. У неё кривоватые ноги (если приглядеться). И нос с горбинкой. Сама же она считает себя венцом творения, лучшим женским экземпляром из тех, что когда-либо создавала природа.

— Юка меня не любит. Она все время говорит, что я толстая, некрасивая и неспособная.

— Юке не нравится, что я приобщилась к парашютному спорту.

— Юка общается со мной потому, что ей нужна подруга, которую легко отодвинуть на второй план.

А вот что говорила Юка, когда кривила лицо при упоминании имени «Генчик». Её аргументы звучали не менее убедительно.

— Имя «Генчик» — звучит несерьезно, оно напоминает собачью кличку или псевдоним какого-нибудь трансвестита из стрип-шоу.

— Генчик — бабник. Конечно, можно предположить, что он в меня влюбился, но все равно это ненадолго, рано или поздно он опять начнет увиваться за какой-нибудь смазливой парашютисткой.

— Генчик бросил беременную жену из-за того, что она отказывалась прыгать.

— Генчик, в сущности, не такой уж умный человек. У него нет высшего образования, у него не получилось сделать карьеру, и ничего, кроме парашютных прыжков, его не интересует.

Я могла бы рьяно оспорить каждый пункт, но Юка все равно оставалась бы при своем мнении. В конце концов, я к этому привыкла. Я старалась не говорить Генчику о Юке, а Юке о Генчике. Если Юка приглашала меня к себе или погулять, а я уже договорилась на это время с Генчиком, то я ей не говорила, куда именно я иду. А отвечала так:

— Знаешь, у меня сегодня болит горло. Надо денек отлежаться, а то проснусь с температурой.

Если Генчик приглашал меня в кино, а у меня был запланирован поход к косметологу Юки (сама я услугами косметолога не пользовалась, но Юке нравилось, когда я ждала её в предбаннике салона красоты. Она выходила ко мне с распаренным розовым лицом. После косметолога она почему-то всегда была молчаливая и добрая. Не дразнила меня и не говорила, что я поправилась или что моя кофта совсем не подходит к моей юбке. После этого мы обычно шли в кофейню выпить густого горячего шоколаду), то не говорила Генчику о Юке и косметологе, а, виновато улыбнувшись, отвечала:

— Я очень по тебе соскучилась, но я обещала навестить родителей сегодня.

На мой взгляд, это была беспроигрышная тактика.

Но однажды случилось непредвиденное.

Произошло это вечером в воскресенье, мы уже вернулись с аэродрома в Москву. Неожиданно мне позвонил Генчик и сказал, что у его друга спонтанно намечается замечательная веселая вечеринка и пора бы мне наконец познакомиться с его друзьями. Я едва не завизжала от радости — ведь все это время я с сомнением думала, насколько серьезно его отношение ко мне.

Но знакомство с лучшими друзьями — это, наверное аргумент. Случайных девушек не водят знакомиться с лучшими друзьями.

Генчик сказал, что заедет через полчаса, и я бросилась в ванную мыть голову. Наверное, впервые в жизни мне удалось нарядиться и накраситься меньше чем за четверть часа. Обычно на это уходит куча времени Юка и то собирается быстрее. Но в тот раз — всё шло как по маслу. Мне даже удалось с первой попытки разыскать в корзине с чистым бельем целые колготки.

Я докрашивала правый глаз, когда зазвонил телефон. Сначала я даже трубку брать не хотела, но потом подумала — а вдруг это Генчик? Вдруг он приехал пораньше и уже стоит возле моего подъезда? Или наоборот — вдруг он хочет сказать, что вечеринка отменяется? А я тут, как дура, глаза крашу.

Но то была Юка.

— Настя! Как хорошо, что я до тебя дозвонилась.

— Что-то случилось? — подозрительно спросила я.

— Мне очень нужна твоя поддержка… Я тебе не говорила, но сегодня я купила тест на беременность и только что попробовала и…

— И что? — выдохнула я.

— Я беременна, что ещё! — гаркнула она так громко, что мне пришлось отстранить трубку подальше от уха.

— Купи ещё один тест. Это же не стопроцентная гарантия.

— Настя, какой тест! Я сейчас же еду к врачу. Поехали, пожалуйста, со мной.

— Юка. Что за блажь? Воскресенье, вечер. Ни одна клиника не работает. Завтра сходишь. Один день ничего не решит.

— Нет, я не усну, если не буду знать наверняка. И потом, я уже записалась. Одна знакомая дала мне телефон своего доктора, он примет меня дома. Поехали со мной, одна я боюсь.

Я лихорадочно соображала, как поступить. Никогда раньше я не слышала столь истеричные нотки в Юкином голосе. Она явно взволнована, это никакая не приходить, как обычно. С другой стороны… через десять минут возле моего подъезда будет Генчик. Он обидится, если я не пойду с ним на вечеринку. И больше никогда не предложит познакомиться с его друзьями. И потом, возможная беременность — это не такая уж большая проблема. Я понимаю, если бы Юке надо было выдрать зуб или признаться в любви. Если бы она заболела чем-то серьёзным. Тогда я бы без колебаний отложила все свои дела и бросилась бы на помощь.

— Что ты замолчала? Давай договоримся, где мы встретимся. Этот врач, он живёт в самом центре, на Никольской.

— Юка… Это ужасно, но у меня в ванной лопнула труба, — ляпнула я. — Что?

— Труба лопнула, вода хлещет на пол. Я могу с тобой пойти, но позже. Давай часа через два, чтобы наверняка.

— А ты не врешь? — подозрительно спросила она.

— Юка! Что за бред? Если хочешь, приезжай и посмотри сама.

Я прекрасно знала, что никуда она на ночь глядя не поедет.

— Через два часа будет поздно, — вздохнула она. — Я должна там быть уже через сорок минут.

— Мне очень жаль… Может быть, все-таки завтра?

— Ладно, Насть. Я тебе позвоню, как только будет известен результат анализа.

И она отсоединилась. А я стремглав бросилась вниз, к подъезду, на ходу застегивая модный кожаный пиджак. Пиджак мне дала поносить Юка.

Генчик уже ждал меня у подъезда. На нем были строгие черные брюки и черная водолазка с горлышком. Он был похож на романтического киногероя.

— Опаздываем, красавица! — Он чмокнул меня в щечку. — Какие у тебя духи! Новые?

— Это «Кашарель».

Я вспомнила, что духи тоже подарила мне Юка, и испытала легкое угрызение совести. Бедная Юка, едет сейчас в такси на Никольскую, совсем одна. И рядом нет никого, кто мог бы, ободрительно улыбнувшись, сказать что тест ничего не значит, а даже если и значит, то в условиях современной медицины аборт — это безопасно. И рассказать несколько оптимистичных истории о своих некогда забеременевших подругах.

— Почему ты такая грустная?

— Просто устала.

— Здорово мы попрыгали на выходных, да?

— Замечательно. А куда мы едем? Где живёт твой друг?

— Живёт он в Останкино, но давай сначала заедем в магазин, в Манеж. Он, кажется, до десяти работает. Надо купить какой-нибудь подарок.

— У твоего друга день рождения?

— Новоселье.

Он врубил на полную громкость Тома Уэйтса. Том Уэйтс всегда наводил на меня грусть — тот особый вид приятной грусти, когда хочется смотреть на проплывающие за окном дождливые улицы из окна авто. Чтобы в голове не было ничего, кроме мокрого асфальта, в котором отражаются освещенные витрины, раскрытых разноцветных зонтиков и мокрых стен.

В Манеже Генчик уверенно потащил меня на второй уровень. Там был сувенирный отдел, который он особенно любил.

Ненавижу дурацкие сувениры. Фигурки кошечек-собачек, псевдокитайские вееры, золотистые вазоны и пивные кружки с надписью

«Пейте пиво пенное, будет морда здоровенная». А вот Генчик был в полном восторге.

— Смотри, что я нашел, — он протянул мне пепельницу в виде унитаза.

— Какая гадость!

— Почему гадость? По-моему смешно.

— Ты бы ещё купил своему другу пластиковую собачью какашку или искусственный член. Ты знаешь, что я когда-то работала в секс-шопе?

— Наверное, поэтому ты такая сексуальная, — он ущипнул меня за бок.

Иногда я Генчика не понимаю. Иногда мне он кажется дураком. Но, наверное, нельзя так думать о других людях. Иначе приобретешь репутацию задаваки. Как

Юка.

— Юка! — вдруг сказал Генчик.

Я удивилась — неужели у него получилось прочитать мои мысли. Но в действительности дела обстояли куда хуже.

Я глазам своим не верила.

Передо мной стояла Юка собственной персоной. Как ангел возмездия.

Красивая, как всегда. В черных кожаных штанах и плащевой черной курточке.

— Ну, привет, что ли, — сказала она.

И я пробормотала «привет». Юка улыбалась, но глаза её были злыми.

— Как вода? Не залила соседей.

— В чем дело? — вмешался Генчик.

Но мы не обратили на него внимания. Мы стояли друг против друга, как боксеры на ринге.

Полный нокаут.

Я имею в виду своё внутреннее состояние.

Господи, но откуда здесь взялась Юка?! Она же должна была ехать на прием к гинекологу! Почему мне так не везет? Почему мне всегда не везет? Если бы я хотела встретить Юку, если бы, например, я потеряла её адрес и телефон и бродила бы по Москве, мечтая пересечься с нею случайно — то голову даю на отсечение, ничего бы из этого не вышло.

— Юка, я все объясню…

— Не надо ничего объяснять. — Она посмотрела на пепельницу в виде унитаза, которую всё ещё вертел в руках Генчик. — Славная вещица.

Генчик просиял. Мне стало за него стыдно. Юка специально так сказала, чтобы выставить его на смех. Вот видишь, мол, кого ты предпочла моему обществу? Человеку с довольно странными представлениями об эстетике.

— Ладно, нам пора. — Генчик подлил масла в огонь. — Мы идем на новоселье к моему другу.

— Удачи.

Юка хотела уйти, но я удержала её за рукав:

— Юкочка… Что сказал врач?

— А тебе не все ли равно?

— Ты же знаешь, что нет. Извини меня, я просто не могла… Ну, ты же понимаешь… Я все потом тебе расскажу.

— Я уже приехала на Никольскую, но доктор позвонил мне на мобильный и сказал, что задерживается. Чтобы убить время, я зашла сюда. И сразу же увидела тебя.

— Юка…

— Ладно, потом поговорим!

Она улыбнулась мне, махнула рукой Генчику и быстро вышла из магазина.

Поговорить нам так и не удалось.

Юка меня избегала. Придя с вечеринки, я тут же кинулась к телефону. Но Юка включила автоответчик. Ненавижу автоответчики. Почему-то у меня никогда не получается найти с ними общий язык. Я начинаю что-то мямлить, откашливаться. В конце концов, как только удается собраться с мыслями, автоответчик уверенно благодарит меня за оставленное сообщение, обрубив на полуслове.

На следующий день я не выдержала и поехала к Юке. Дома её не оказалось. А может быть, она просто не захотела открывать мне дверь.

Хотя я не могу себе представить, как Юка на цыпочках крадётся чтобы посмотреть в дверной глазок. Скорее бы уж она распахнула двери и сказала бы — да пошла ты к чёрту.

Я чувствовала себя виноватой, я постоянно думала о Юке мне даже было сложно засыпать.

Но встретились мы только в субботу на аэродроме.

— Юка!

Я подбежала к ней, как только увидела её стройную фигурку на старте. Юка была одета в синие мини-шорты, несмотря на октябрь и дождь. Она любила как можно откровеннее обнажать свое тело, которое казалось ей воплощением совершенства.

— Юка, замерзнешь!

— Тебе-то какое дело?

— Юк, ну, я признаю, что поступила плохо. Я виновата, и мне нечем себя оправдать. Поэтому я просто прощу меня простить.

— Посмотрим, — улыбнулась она и тут же миролюбиво поинтересовалась: — Ты в какой взлет пойдешь?

— Кажется, Генчик записал меня в пятый.

— Мило. Я тоже в пятом.

— Юка, а давай прыгнем вместе! Помнишь, как мы прыгали!

Я схватила её за руки, Юкины ладони были ледяными. И неудивительно, угораздило же её разгуливать в шортах в такой мороз.

— Вместе? Милая, но ты совсем не умеешь прыгать. На голову с тобой не встанешь, ничего интересного не придумаешь. Зачем мне тратить на тебя целый прыжок? Прыгни с кем-нибудь из тех, кто недавно закончил АФФ. С Дюймовочкой.

— Ты же знаешь, что Дюймовочка больше не прыгает. Ей страшно.

— Вот-вот, — хмыкнула Юка, — вы два сапога пара.

Я не обиделась. Если Юка пытается меня задеть, значит, я ей небезразлична.

— Юк, а как… ну, ты понимаешь… Врач.

— Не переживай за меня. Все в порядке.

— Ты сделала…

— Я не беременная. Тест соврал.

— Юка! Я же говорила! — обрадовалась я, но она меня уже не слушала.

В самолёте мы сидели рядом. Я всё время пыталась перехватить её взгляд, улыбнуться. Юка иногда снисходительно улыбалась в ответ, и я поняла, что долго сердиться она не намерена. На высоте полторы тысячи метров она даже сказала, что мне идёт мой новый белый шлем. Я обрадовалась, что она наконец обратила на меня внимание, и торопливо защебетала о том, что сначала я хотела купить красный, чтобы шлем был такого же цвета, как и комбинезон, но потом подумала, что во всем красном буду похожа на пожарника, а белый тоже неплохо смотриться. И вообще. Когда я накоплю денег на собственный парашют, то у парашюта этого будет красно-белый купол. Красно-белый, красиво я придумала, да, Юка, да?

На что она спокойно ответила:

— Да у тебя никогда в жизни не хватит денег на собственный парашют.

Я замолчала. Юка наступила на больную мозоль.

Хорошая система стоит не меньше двух тысяч долларов. Конечно, таких денег у меня нет, не было и не предвидится. И так я трачу последние сбережения на прыжки. Ничего себе не покупаю, питаюсь, чем попало, лишь бы в выходные приехать на аэродром. И то, всё это только потому что мне удалось удачно продать шубу. За шубу дали восемьсот пятьдесят долларов, осталось у меня не больше двухсот. В прямом смысле слова — деньги улета ли на ветер.

— Я готова во всем себе отказывать, лишь бы накопить, — вздохнула я.

Юка посмотрела на меня с любопытством. У нее-то, в отличие от моего, всегда водились деньги.

— С каких это пор такая преданность парашютному спорту? Раньше ты, кажется, терпеть все это не могла.

— Ну… — Ты не поверишь, но я перестала бояться, — призналась я, — наоборот, я поняла, что во время прыжка отдыхаю. Это как бы очищение, снятие стресса. Я приземляюсь и чувствую себя новой.

— Так и знала, что ты не скажешь правду, — усмехнулась она. — Если бы не этот тип, ты никогда не стала бы прыгать.

— Возможно, так было в самом начале, но сейчас…

— Не смеши меня! — перебила Юка. — А если он по каким-то причинам бросит аэродром, то и ты перестанешь сюда таскаться.

— Он не бросит, — улыбнулась я, подумав о том, как хорошо, что Генчик не прыгает в этом взлете.

Она надолго замолчала. Но на высоте четыре тысячи метров, когда загорелась желтая лампочка над дверью и выпускающий Димка Шпагин сделал знак первому парашютисту, Юка вдруг обернулась ко мне и сказала:

— Настя, а я ведь тебе соврала.

— По поводу? — Мне было плохо её слышно. — Ты по поводу врача?

— Нет, по поводу Генчика. — Она опустила на глаза свои огромные темные очки.

— А что по поводу Генчика?

— Помнишь, ты спрашивала, не спала ли я с ним? — Юка подошла к двери. Посмотрела вниз, на серые облака. И только потом, лениво улыбнувшись, произнесла: — Я тебя обманула. Я с ним спала.

И улетела вниз, подхваченная воздушным потоком.

Мне вдруг стало жарко. Словно я резко зашла в натопленную парилку. Я почувствовала, как едкие капельки пота танцуют на моей спине. Ноги стали ватными. И я вдруг поняла, что боюсь.

Я боюсь прыгать.

Как я могла сделать почти сотню прыжков?!

Это ужасно. Я больше ни за то, никогда не подойду к краю.

В самолете, кроме меня, оставалась бледная от волнения девчушка, только начавшая проходить АФФ вместе со своими инструкторами. И выпускаюший Дима Шпагин. Сейчас моя очередь прыгать. АФФ — студенты всегда выходят из самолёта последними. Димка нервно махнул мне рукой. Я отрицательно покачала головой. Он покрутил пальцем у виска.

Юка и Генчик оба меня обманывали. Они только притворялись, что ненавидят друг друга. Это был камуфляж, потому что когда-то у них был страстный роман. Жаль, что у меня такое богатое воображение. Я тут же представила себе, как влюбленно он на неё смотрел, и как они смеялись о чём-то своем, и какими были их общие шутки, и как они мечтали об общем будущем.

А потом — о ужас — я подумала — а вдруг он и до сих пор в неё влюблён? Вдруг он сошелся со мной только для того, чтобы быть поближе к Юке?!

— Настя, ты прыгаешь или нет?! Что там у тебя? — возопил Шпагин. Я попробовала улыбнуться и кивнула — мол, всё о'кей, прыгаю. Подошла к краю, приветливо махнула рукой оробевшей АФФ-девушке. И сделала короткий шаг в сторону.

Я хотела прогнуть спину, чтобы лечь в воздухе на живот — это самый простой, основной элемент свободного падения. Я чувствовала себя бессильной сделать что-то сложное. Лишь бы поскорее это за кончилось.

Пелена липкого страха окутала меня с головой. Вот уж не думала, что я могу перестать бояться неба только затем, чтобы через какое-то время ужас начал терзать меня с новой силой. Тело меня не слушалось. Я снова чувствовала себя неопытной и слабой. Я не понимала, где земля, а где небо. Воздушный поток подхватил мое расслабленное тело, похоже, я летела кубарем, спонтанно переворачиваясь с живота на спину. Я хотела взглянуть на высотомер, но не смогла поднести руку к лицу. Рука все время отскакивала в сторону, словно чужая. Внезапно вокруг стало туманно и сыро, и я поняла, что залетела в облако. Это было низкое дождевое облако, а значит, я примерно в тысяче метров от земли. Пора раскрывать парашют. Я снова попробовала прогнуть спину. Дергать за релиз можно, только когда ты лежишь на животе. В противном случае надувающийся купол может запутаться в твоих же ногах.

Я все делала правильно, но какая-то необъяснимая сила продолжала играть с моим телом, словно с мягкой тряпичной куклой. Туман рассеялся, и я увидела землю. Я впервые в жизни видела, как приближается земля — когда ты раскрываешь купол на высоте тысяча метров и выше, это совсем незаметно. Я увидела аэродром и огромную розовую стрелку. Разноцветные купола парашютов были везде. Мое сердце колотилось так, словно я три остановки на всех парах бежала за трамваем. Я поняла, что ничего у меня не получится. Я просто не смогу открыть этот чертов парашют.

Последней мыслью, перед тем как я отключилась, было — на двухстах метрах должен сработать сайперс.

Сайперс, чуткий электронный прибор, автоматически открывающий запасной парашют.

Когда я в последний раз меняла батарейки сайперса?

Я не почувствую ничего. Моё тело, ударившись о землю, подпрыгнет на высоту примерно три метра. Кажется, кто-то говорил мне, что, скорее всего, это безболезненная смерть.

Глава 9

— Настя! Настя!

Голос был где-то далеко, словно мои уши заложены ватой.

— Настя! Ты меня слышишь?!

Это был голос Генчика, я узнала. Ни за что не буду отвечать. Пусть лучше думает, что я в коме. Кажется, я жива. Кажется, у меня ничего не болит.

Я открыла глаза — надо мной был потолок в грязно-желтых разводах. Пахло лекарствами и кислыми щами.

Я лежала на какой — то не слишком удобной жесткой кровати. А надо мной нависли Генчик и незнакомый мужчина в белом халате и очках. С самым что ни на есть озабоченным видом незнакомый мужчина направил мне в глаз луч миниатюрного фонарика. Никогда не думала, что обычный неосязаемый лучик света может причинить такую боль.

Я поморщилась и попробовала встать, но тип с фонариком мягко удержал меня за плечо.

— А вот этого делать не стоит.

— Почему? — У меня окончательно прояснилось в голове. — Я хорошо себя чувствую.

— Это замечательно. Но все равно придется какое время полежать.

— Где я?

— Хороший вопрос. В больнице, в Москве.

— В Москве?! — Я опять попробовала сесть, но вновь была остановлена. — От аэродрома до Москвы не меньше полутора часов. Я что, все это время была в обмороке?

— Тебе вкололи снотворное, — мрачно объяснил Генчик. — Ты слала. Я тебя привез. В коридоре Юка.

Нахлынувшая злость накрыла меня с головой.

— А кто такая Юка? — глупо захлопала ресницами я. — Я знать не знаю никакой Юки.

— Насть, не дури, — поморщился Генчик. — Я все знаю.

— Что ты знаешь?

— Из-за чего ты решила не открываться. Но это глупо. Ты же не только себя подставила, но и весь аэродром. Если бы разбилась, аэродром на какое-то время закрыли бы.

— Я не собиралась разбиваться! — Мой голос зазвенел. — Мне стало плохо! И вообще, не тебе читать мне мораль! Ты спал с Юкой! И ничего мне не рассказал.

Тип с фонариком отошёл и деликатно кашлянул. Потом дернул Генчика за рукав и сказал, что, может быть, не стоит ещё больше меня огорчать, учитывая мое состояние. Генчик отмахнулся от него, как от назойливо гудящего над ухом комара.

— Я не спал с Ликой. Я с ней переспал. Это разные вещи. Это было один-единственный раз, в то время когда я ещё не знал, как тебя зовут.

Кровь пульсировала в моих висках, я почувствовала, как щеки становятся горячими.

— Между прочим, мы с Юкой появились на аэродроме одновременно! Моего имени ты не знал, а с ней умудрился переспать!.. Может быть, ты до сих пор её любишь? Может быть, ты и со мной связался только затем, чтобы быть поближе к ней?!

Генчик шумно вздохнул, хотел что-то сказать, но потом махнул рукой. У него немного подергивалось верхнее веко — я знала, что это дурной знак. Мне уже приходилось видеть, как Генчик злится. Правда, его злость ещё ни разу не была направлена на меня.

Однажды Дима Шпагин без спросу взял его парашют, думая, что Генчик спит. А Гена, как назло, поднялся пораньше и пришёл на старт — записаться на второй взлет. Каково же было его удивление, когда он обнаружил свой купол в небе. Сначала Генчик решил, что это галлюцинация, не надо было вчера мешать водку с абсентом. Но потом прямо перед его носом приземлился веселый раскрасневшийся Шпагин, и все встало на свои места.

Как Генчик кричал! Как он только не обзывал бедного Димку, и Шпагин ничего не мог ему на это возразить — потому что всем известно, что взять чужой парашют — это почти преступление. Парашют у каждого должен быть личным, как зубная щетка.

Тогда у Генчика тоже дергалось левое веко.

— Ладно сделаю тебе скидку на то, что тебе вкололи сильное снотворное, — сквозь зубы сказал он. — Наверное, у тебя немного помутился рассудок.

И он вышел из палаты, хлопнув дверью.

— Не расстраивайтесь, — неуверенно сказал врач, — он просто за вас перенервничал.

— Вы его не знаете. Он не из тех, кто нервничает… Когда я смогу пойти домой? Я хочу домой.

— Боюсь, что на несколько недель вам придётся остаться здесь.

— Недель?!

— Перелом позвоночника. — Он виновато развел руками. — Компрессия плюс скол остистого отростка и небольшое смешение.

Мурашки ледяной волной пробежали по моей спине. «Перелом позвоночника» — это ассоциировалось с чем — то страшным, инвалидными колясками, пролежнями невозможностью ходить. Я осторожно пошевелила ногой. Все в порядке, я не парализована.

— Но я замечательно себя чувствую. Разве так бывает? Может быть, это какая-то ошибка?

— Увы. Нерв не задет, и слава Богу. Но ходить вам всё равно нельзя. И сидеть тоже. Только лежать и только на спине. Ещё я выдам вам специальную надувную подушку. Её надо будет подкладывать под спину, чтобы позвонок распрямлялся.

— Я буду ходить?

— Бегать будете, — улыбнулся врач, — но позже. А пока вам придётся полежать. Как минимум недели две.

Я вздохнула. Две недели — это терпимо. Кто знал, что эти две недели растянутся почти на целый месяц?

— Скажите… А что насчет прыжков?

— Каких прыжков?

— Ну, я же занимаюсь парашютным спортом.

— Ах да. О прыжках можете забыть. Такие нагрузки вам вредны. Я бы даже сказал, недопустимы.

Я обреченно кивнула. Без Генчика, без Юки и без прыжков будущее казалось бесперспективным. Врач задавил меня пообещать, что я больше никогда не буду прыгать с парашютом. Нс понимаю, зачем ему понадобилось мое обещание именно в тот момент. Но мне было все равно, и я пообещала.

Для того чтобы через полгода всё равно поступить по-своему.

В тот же день меня определили в палату — это была довольно уютная светлая комната с двумя койками, одну из которых занимала симпатичная брюнетистая девушка по имени Аннет (ее мать была француженкой, об этом Аннет поведала мне на первой же минуте знакомства. Видимо, она очень гордилась своими французскими корнями. Наверное, я на её месте тоже гордилась бы. Быть полуфранцуженкой — это пикантно).

«Хорошо, что меня не подселили к какой-нибудь крехтящей старушке», обрадовалась я, решив, что с Аннет будет в любом случае веселее, даже если она вдруг окажется стервой или истеричкой.

Но, кажется, моя соседка по палате была девушкой приятной.

— Привет, — заулыбалась она, глядя как санитары перекладывают меня с каталки на кровать. — А я здесь уже неделю лежу. Что с тобой случилось?

Я ещё не привыкла к больничным нравам — вместо тривиального «как дела?» здесь спрашивали о твоем диагнозе.

— Я парашютистка, — не без гордости сказала я.

— Ух ты! Здорово! Я всегда мечтала прыгнуть. Но это опасно?

— Не думаю. Хотя, наверное, я не лучшая реклама.

Аннет рассмеялась, её смех был звонким и заразительным.

— А я упала вместе с лифтом в шахту, — весело сказала она.

— Как это?

— Вот так. Оборвался трос. Со мной в лифте был мужик. Он мне сказал — ты, главное, прыгай. Я и начала прыгать. Мы пролетели девять этажей. Мужику — как с гуся вода, а у меня вот — позвоночник. Весело, да?

— Вообще-то нет, — вздохнула я.

— Да ладно, расслабься. Привыкнешь. Здесь не так-то и скучно. Будем с тобой болтать. Хорошо, что мы в одной палате, да?

Целыми днями мы с Аннет разговаривали.

Мы были знакомы всего неделю, но знали друг о друге больше чем ближайшие родственники. А чем ещё можно заниматься в больнице? Читать — не слишком-то и удобно.

Сидеть нам было нельзя, приподнимать голову — тоже. Руки с книгой быстро затекали — много не почитаешь. У Аннет был, правда, тетрис. Но он надоел мне через два дня, наверное, я просто вышла из возраста электронных игр.

Аннет рассказывала о своих любовниках. Я рассказывала ей о Генчике.

— Неужели у тебя никого, кроме него, не было? — изумлялась она.

И мне хотелось соврать ей что-нибудь красивое. Например, пересказать от своего имени какую-нибудь из фирменных Юкиных историй. О влюбленном сирийском миллионере, который верблюда подарил. О калифорнийском владельце личного самолета, который на высоте две тысячи метров отдал мне руль (или в самолетах это называется штурвал?).

Жаль, что я совсем не умею врать.

— Один, — вздохнула я.

Я ожидала, что Аннет начнёт меня высмеивать. Юка бы точно на её месте начала. Сказала бы, что я недоразвитая, что я синий чулок — в общем, придумала бы что-нибудь обидное и хлесткое.

Но Аннет, тихо вздохнув, сказала:

— Вот это любовь! Я тебе даже завидую.

Я поперхнулась:

— Это ещё почему?

— Потому что мне тоже хотелось быть такой вот тургеневской девушкой. Пушкинской Татьяной. Анной Карениной. — Она мечтательно улыбнулась. — Я лишилась девственности в тринадцать лет.

— В тринадцать лет я ещё играла в куклы.

— И я тоже! Представляешь, я тоже играла в куклы. Что не помешало мне совратить старшеклассника. Вернее, позволить ему совратить себя.

— Какая разница? Сейчас это значения не имеет. Я, наоборот, всегда мечтала быть роковой.

— Быть роковой гораздо проще, чем пай-девочкой, — заметила Аннет.

— Не знаю… Но мужик у тебя красивый, вдруг расхохоталась она. — Выходит, не зря ты его столько времени ждала.

Я самодовольно улыбнулась. Я и сама всё ещё замирала от восторга, когда Генчик заглядывал в нашу пропахшую больничными щами палату. Синеглазый, загорелый, с растрепанными черными волосами!

Все медсестры пытались строить ему глазки.

— Ты его ревнуешь? — спросила Аннет.

— Не знаю. Немного.

— Я бы на твоем месте изошлась вся. Мой любимый меня почти бросил. Мы должны были ехать в отпуск, я тебе говорила.

А потом со мной это случилось. И он уехал один. Я уверена, что он заведет десять курортных романов. Он всегда был падок на баб.

— Зачем же тебе нужен такой бабник?

— Сама не знаю. Разве мы сами выбираем тех, кто нам нужен? Мне вот, например, никогда не нравились положительные мальчики. Мне с ними скучно.

Я подумала и согласилась с Аннет. Порочные герои всегда привлекательнее прилизанных отличников.

— Слушай а что это за шпала все время к тебе приходит? — спросила вдруг Аннет. — Приходит и молчит?

— Это моя подруга, — нехотя объяснила я.

— Ничего себе подруга! Чего ж вы не разговариваете совсем?

— Долгая история!

— А я никуда не спешу, — усмехнулась она и, вздохнув, добавила: — К сожалению.

— Расскажу в другой раз. Нет настроения.

— А она красивая. Что-то в ней есть.

Я отчаянно скучала. Молодая и полная энергии, я была вынуждена лежать на опостылевшей кровати, лежать на спине, изредка переворачиваясь на бок и на живот.

Самое ужасное — первая половина дня. В первой половине дня ко мне почти никто не приходил.

Я не могла спать долго. Да и потом, Аннет просыпалась в половине седьмого и начинала кряхтеть. Ей было всего двадцать пять, но кряхтела она не хуже древней старушки. Такое впечатление, что для нее это был такой интеллигентный способ привлечь внимание окружающих. Она вздыхала, иногда принималась деликатно покашливать.

Я сто раз просила её вести себя тише по утрам, но она недоумённо вытаращила на меня свои оленьи глаза — тарелки. Когда она пыталась изобразить удивление, её глаза выглядели огромными, как у марсианки из кино.

— А я разве шумлю? Я даже не говорю ничего…

— Ты кашляешь и громко дышишь. — Я понимала, что моя претензия звучит преглупо. В самом деле, не может же она и вовсе не дышать.

Аннет обижалась.

— Уж и кашлянуть нельзя. Когда к тебе ходят толпы обкуренных парашютистов, я ничего не говорю!

Между тем ко мне уже давно не ходили никакие толпы. Первые недели две — да. Все приходили — и Жорик с Кисой, висящей на его руке, и Димка Шпагин. Приходили даже те, с кем на аэродроме я не была особенно дружна. Мне приносили фрукты и парашютные журналы. Киса незаметно сунула мне под подушку плотно забитый косячок. Ненормальная — где я могла его выкурить? Не могла же я курить марихуану прямо при Аннет! А выйти из палаты я тоже не могла.

Поэтому косячок я передарила Генчику, и он был весьма рад.

Они приходили всё реже и реже. Видимо, сочли, что дружеский долг исполнен.

Остались только Генчик и Юка. Юка приходила почти каждый день, но я не желала с нею разговаривать. Она заглядывала в палату и молча вешала на спинку моей кровати пакет с разными вкусностями. Она не жалела денег на экзотические блюда — в заветных пакетиках я находила и суши из японского ресторана, и дорогие шоколадные пирожные из кофейни. Мне нравилось смотреть на эти продукты, каждый раз я заглядывала в мешочек с трепетным предвкушением ребенка, который разворачивает рождественский подарок.

Но ничего из принесенного Юкой я не ела. Что-то отдавала Аннет, что-то — больничным нянечкам. Все они считали меня чудачкой, а я предпочитала давиться больничными супами и кашами.

Генчик приходил несколько раз в неделю. Я никогда не знала о его визите заранее, поэтому ждала его всегда. Каждое утро я не ленилась причесываться и подкрашивать ресницы. Пусть он видит, что я красива даже, когда у меня сломан позвоночник.

Аннет называла меня чокнутой.

— Ты бы ещё платье вечернее нацепила, — смеялась она.

— И нацепила бы. Только, боюсь, это будет нарочито выглядеть.

— Очень его любишь, да?

— Разве можно его не любить!

— Он красивый.

— Еще бы.

— Знаешь, Настя, я немного тебе завидую.

— Почему? — удивилась я.

Мне вспомнилось, как Дюймовочка однажды сказала, что она мне тоже завидует. И Дюймовочка, и Аннет были гораздо красивее меня. Разве красивый человек может завидовать некрасивому?

— Я вот не люблю никого до такой степени, чтобы краситься в больнице. Знаешь, я здесь совсем опустилась. Иногда мне бывает лень причесываться. Я смотрю, как ты красишь ресницы, и вдруг вспоминаю, что уже три дня не чистила зубы.

— Хочешь, я буду тебе напоминать?

— Я прекрасно помню, — засмеялась она, — только зачем мне чистить зубы, если я всё равно ни с ком не целуюсь.

Я промолчала. Мне даже стало немного стыдно за то, что Генчик любит меня и приходит в больницу так часто, а любовник Аннет в это время потягивает слабоалкогольный коктейль, сидя у лазурного бассейна в какой-нибудь жаркой стране.

А вообще, мне бы хотелось, чтобы он чаще приходил. Он оставался у моей постели не больше пятнадцати минут. Коротко и возбуждено рассказывал о том, что происходит на аэродроме. Спрашивал, как мои дела. Потом он целовал меня в нос и убегал — веселый, красивый.

Сначала он приходил три раза в неделю, потом — два. А однажды я поняла, что не видела его уже почти десять дней.

Зато ко мне пришла неожиданная посетительница.

Генчикова бывшая жена.

Я её сразу узнала. Кажется, её звали Оксаной.

— Привет, — сказала она, усаживаясь на краешек моей кровати, — я принесла тебе шоколадку.

— Спасибо… Ты ко мне?

— А, что незаметно? — усмехнулась она. — Я просто живу в этом районе.

Услышала, что с тобой произошло, и решила заскочить.

Я выжидательно молчала. О чем я могла с ней поговорить?

— Ну, как твоя любовь.

— Очень хорошо. А что?

— Он не приходит, да?

— Слушайте, зачем вы пришли? Настроение мне портить? И так у меня все плохо, да ещё и вы?

— Значит, не приходит, — констатировала она. — Ты меня извини, девочка. Наверное, я и правда не должна была приходить. Поступила, как сволочь, но ничего поделать не могу. Мне надо знать.

— Зачем? Вы все ещё его любите?

— Какой бред! — криво усмехнулась она. — Конечно, нет. Но признаюсь честно, обида осталась. Так меня никто не обижал.

— А я-то тут при чем?

— Мне надо знать, действительно ли он такой черствый или дело во мне? Может быть, это я сама была виновата? Что-то сделала не так? Признаюсь честно, когда я увидела вас на аэродроме, меня это задело. Он так нежно на тебя смотрел, так обнимал, мне показалось, что он в тебя влюблен.

— Он и правда в меня влюблен. А зачем вы вообще приперлись на аэродром?

— Соскучилась по прыжкам, — улыбнулась она, — хотела прыгнуть. Ребенок подрос, ему четыре года уже. Подумала, что могу вернуться в спорт. Но когда увидела Гену и тебя, поняла, что не смогу. Надо либо выбрать другой аэродром, либо вообще оставить эту затею. И вот теперь мне интересно… Бросил ли он тебя здесь, в больнице, или нет?

— Не бросил, — твердо сказала я.

— Меня он тоже любил… И так же на меня смотрел. Любил, пока все было хорошо. Пока мы прыгали вместе. Это его главный интерес. И женщина ему нужна такая, чтобы для нее тоже главным интересом был аэродром. Прыжки. Небо. Парашюты. Комбинезоны. Больше ничего.

Я вспомнила тот день, когда Генчик впервые обратил на меня внимание. Он сказал, что я выглядела красавицей, когда покидала самолёт.

То был мой самый первый прыжок. До этого я была знакома с Генчиком почти два года, и он даже не всегда помнил, как меня зовут. Я тихо таяла от нежности, укладывая его парашют, а он вовсю кокетничал с девчонками — парашютистками.

— Можно попросить об одолжении?

— Да? — удивилась бывшая Генчикова жена.

— Уходите отсюда. И больше меня не навещайте.

Она засуетилась. Достала из кармана большую швейцарскую шоколадку и положила её на мою прикроватную тумбочку. Потом улыбнулась мне и, уже обернувшись у двери, сказала:

— Я так и знала, что он не изменился. Значит дело не во мне, а в нём. Извини. Мне очень жаль.

Шоколадку я отдала Аннет. Я знала, что она любит темный шоколад, особенно с цельными лесными орехами. Она тотчас же разорвала хрусткую обертку.

— Вот сука, — сказала Аннет с набитым ртом. Её губы были перепачканы шоколадом. — Зачем она сюда приперлась? Только душу травить!

— Мне всё равно, — улыбнулась я.

— А он правда бросил её беременную?

— Нет. Она сама от него ушла. Она сказала, что он заставлял её прыгать, говорил, что это не опасно, пока живот незаметный.

— Какой кошмар, — скривилась Аннет

— Может быть, это и правда не опасно?

— Не знаю. Ты когда-нибудь была беременна?

— Нет. А ты?

— Я была. Два раза. В первый раз, когда мне было семнадцать лет. Я тогда ещё не умела предохраняться.

А во второй раз — совсем недавно. Не знаю, что произошло, может быть, мои пилюли оказались просроченными… Слушай, а этот твой Генчик и правда реже стал приходить.

Мне захотелось швырнуть в неё подушкой. Зря, что мне нельзя делать резких движении.

— Замолчи.

— Мне он не нравится.

— Главное, чтобы он нравился мне, ты не согласна?

— Да, но… Ладно, проехали.

И Аннет вновь принялась за шоколад.

Генчик стал приходить реже.

Иногда я просила у Аннет её мобильный телефон и набирала его номер.

— Привет, Настюха! — весело говорил он.

Мне не нравилось, что он стал называть меня Настюхой. Раньше он называл меня Настеной или Настенькой.

— Когда тебя выпишут?

— Не раньше чем через три недели.

— Ясненько. Давай выздоравливай скорее. Здесь, на аэродроме, так весело! Ты собираешься прыгать зимой?

— Если разрешит врач.

— Плюнь на то, что скажет врач. Все врачи — жуткие перестраховщики. Знаешь, а я однажды прыгал в гипсе.

— Поздравляю!

— А ещё я знаю одного парня! Он при приземлении сломал руку. А не прыгать он не мог. И вот он прыгал тандем прямо с загипсованной рукой. С тех пор к нему приклеилось прозвище — пистолет… О, Киса передает тебе привет!

— Ей тоже передай… Гена, ты что-то давно не заходил…

— Настюха, да понимаешь, то одно, то другое. Октябрь такой теплый, я прыгаю в Тушино почти каждый день. Днём работа, вечером прыжки. В выходные — тоже прыжки. Ну когда мне выбраться? Лучше ты побыстрее выздоравливай и приезжай! Договорились?

— Хорошо. — вздохнула я. — Пока.

Больше я Генчику не звонила. И перестала красить ресницы по утрам. Я поняла, что он больше не придёт. Хотя я всегда была из породы надеющихся на лучшее.

Но здесь было ясно — не придет, и всё. Без вариантов.

А через несколько дней я узнала и причину, по которой Генчик стал называть меня Настюхой, а не Настёной.

Об этом рассказала мне Юка.

Юка по-прежнему приходила каждый день, обвешанная ресторанными пакетиками. Она не пыталась со мной заговорить. Я её ждала. Мне было бы грустно, если бы в один прекрасный день Юка не пришла. Когда она появлялась в палате, я демонстративно отворачивалась к стене. Я знала, что она на меня смотрит. И мне это было приятно.

Я знала, что она несколько минут постоит возле моей постели, а потом уйдет, кивнув на прощание Аннет.

Но однажды Юка не ушла.

Она придвинула поближе к моей постели шаткий больничный стул и уселась на него нога на ногу.

— Ты так и будешь молчать? — насмешливо сказала она.

— Так и буду, — буркнула я, но все-таки повернулась.

— Ты никогда не задумывалась об умении прощать?

— Есть вещи, простить которые сложно.

— Сложно, но возможно ведь?

Я промолчала. Попробовала опять отвернуться к стене — там висел плакат с парашютистами, которые принес мне кто-то из аэродромных визитеров. На плакате улыбающийся парашютист в ярко-желтом комбинезоне показывал в камеру язык. Мне нравилось на него смотреть.

Юка взяла меня за подбородок и развернула мое лицо к себе.

— Что, я не заслуживаю даже того, чтобы меня выслушали?

— Хорошо, говори.

— Я была не права. Не права, что сказала тебе такое перед прыжком.

— Ты должна была сказать раньше.

— А зачем? У тебя так все хорошо складывалось, зачем тебе нужна была лишняя ревность? Мне не хотелось причинять тебе боль. Если бы у меня был с ним роман, я бы сказала. А так, один ничего не значащий трах…

Я передернулась, как от сквозняка.

Я уже успела об этом забыть. Но как только Юка заговорила, вновь представила себе, как она извивается в его объятиях. И у нее, надо полагать, нет жировых валиков на талии.

— Ничего не значащий трах, — повторила она, глядя в окно, на голые ветки деревьев. — Между прочим, скажу я тебе, любовник он никакой.

— Замолчи. Уходи. А то я сейчас закричу.

— Да брось ты. — Она потрепала меня по руке. — Может быть, ты и права. Может быть, тогда он был просто пьян. Может быть, со мной он трахался, а тебя любил, поэтому мне так и показалось? Факт в том, что это совсем не важно.

— Для меня тоже. Знаешь, Юка, он больше ко мне не приходит. Кажется, это все.

— Ну и слава Богу! — вдруг почти весело воскликнула она.

— Что ты говоришь?

— Потому что состоялась только первая часть нашего с тобой разговора. Теперь перейду ко второй. У Генчика новая девка.

— Что? — я дернулась, забыв о том, что мне нельзя вставать, но Юка ловко удержала меня на месте.

— Да. Хорошо, что об этом говорю тебе я, твоя подруга.

Я вовсе не была уверена в том, что это действительно хорошо.

— Парашютистка? — ревниво поинтересовалась я.

— Еще бы.

— Кто бы сомневался…

Тут бы мне стоило расплакаться, тем более и подслушивающая Аннет протянула мне упаковку бумажных носовых платочков. Но я вдруг поняла, что плакать не могу. Мне даже страшно стало, потому что в тот момент я была уверена, что расплакаться мне больше не удастся никогда. И что это за жизнь — без слез?

— Она красивая? — спокойно спросила я.

— Да, — так же спокойно ответила Юка.

— Красивее меня?

— Намного.

Я так и думала, что красивее, но втайне ожидала услышать — нет. Наверное, любая другая девушка на месте Юки и сказала бы — нет. Но Юка мне никогда не врала, я любила её за это и ненавидела.

Потом, когда она уйдет. Аннет скажет мне, что она — сука. А я устало отвечу, что нет, просто у нее, как и у каждого человека, свои странности.

— Ты расстроилась?

— Не знаю, — сказала я. — Я не видела его уже почти две недели. Я позвонила ему, но он дал понять, что я его больше не интересую. Я успела привыкнуть к мысли, что он не со мной. Но одно дело — не со мной, а другое знать, что он с кем-то ещё.

— Понимаю, — вздохнула Юка и взяла меня за руку. — Тебе грустно. Но не надо принимать так близко к сердцу. Плевать на Генчика. Ведь у тебя есть я.

В конце недели Аннет выписали.

Мы обменялись телефонами, хоть обе и знали, что ни одна из нас другой никогда не позвонит. Мы всегда будем ассоциироваться друг у друга с опостылевшей больничной палатой, вынужденной обездвиженностью, неудобным металлическим судном (когда я только попала в больницу, то четыре дня не могла заставить себя сходить в туалет, потому что вся эта церемония с судном кажется мне довольно унизительной).

Я ждала, что у меня появится новая соседка. Но однажды в мою палату влетела радостная Юка и объявила, что никакой соседки не будет.

— Здесь буду жить я, — сказала она.

— Что? Как это?

— Я заплатила. Они никого к тебе не подселят. Зато я смогу иногда здесь ночевать.

Только я знала, какая это жертва с Юкиной стороны. Она, холеная девушка, изнеженная, капризная, эгоистичная, собиралась жить в пропахшей лекарствами палате, ходить в общий душ, где не всегда бывает горячая вода.

Не знаю, может быть для неё это было что-то вроде игры «Последний герой»? Выживание в условиях нарочитого дискомфорта. Да ещё рядом с вечно ноющей мною.

В больнице у меня испортился характер. Я стала капризной, невозможной. Иногда я сама понимала, что поступаю неправильно, но остановиться уже не могла. Я всё чаще вспоминала о Генчике. Однажды ночью я пожаловалась Юке, что не могу уснуть, потому что представляю себе, что они сейчас вместе.

— Вряд ли.

— Почему? Не надо меня успокаивать, это бесполезно.

— Я тебя не успокаиваю. Это аэродромная девушка. Я слышала, что они будто бы даже и не видятся в Москве.

— А на аэродроме они живут в одном номере?

— Да, — нехотя сказала Юка, — спи.

— В одном номере! — воскликнула я. — Неужели в нашем номере? В том номере, в котором жила о ним я?!

— Успокойся. В том номере живет Шпагин. А они в двести двадцатом.

— А как её зовут? — не могла упокоиться я. — Расскажи мне о ней.

Как она выглядит, во что она одета, сколько ей лет, какого она роста, сидит ли на диете.

— Ты действительно хочешь все это знать?

— Сама не понимаю, — вздохнула я. — С одной стороны, хочу знать всё-всё. С другой, не хочу. Не хочу!

— Тогда перестань строить из себя жертву повысила голос Юка. — Тебя все предупреждали, что это за тип.

— Да, даже его бывшая жена предупреждала… И всё равно мне из-за всего этого не уснуть.

Я услышала шорох — Юка босой ногой пыталась нашарить под своей кроватью тапочки. Я видела её силуэт на фоне освещенного тусклым фонарем окна. Юка надевала халат — у нее был такой халат, что врачи замирали, когда она утром шла в нем чистить зубы. Больше этот халат был похож на наряд танцовщицы из стрип-бара. Юке нравилось шокировать людей.

Она подошла к моей кровати.

— Я с тобой посижу, пока ты не уснешь.

Она взяла меня за руку, я удивленно отметила, что ладонь у нее такая горячая, как будто она подержала руку над костром. Юка говорила мне спокойно и ласково — что я красавица и все у меня получится, что Генчик меня недостоин, что впереди у меня столько перспектив и встреч, а он в конце концов сопьется, и через несколько лет я сама буду смеяться над тем, что когда-то сходила по нему с ума. И это все было так странно, потому что ничего подобного Юка раньше мне не говорила. Наоборот — она говорила, что лицом я не вышла, зато я добрая, что я должна радоваться, если кто-то обратил на меня внимания, потому что с моей внешностью и характером (Юка считала, что я размазня) много поклонников у меня не будет никогда. Я закрыла глаза, я вслушивалась в её торопливый шепот, как будто это была сказка на ночь. И я начинала ей верить, я всегда своей Юке верила. Просто она всегда только правду говорила, и я привыкла полагаться на её слова. И мне казалось, что я принцесса, а Генчик — Квазимодо, которому повезло, потому что целое лето он провел в моем обществе, а это дорогого стоит. Теперь ему есть что вспоминать — до конца своих дней.

— Спасибо, Юка, — прошептала я.

— За что? — она погладила меня по щеке. — Я же правду говорю.

— Но ты раньше никогда не говорила, что я красивая.

— Тебя легко убедить в чем угодно. Неужели ты сама не видишь, какая ты красивая? О чём ты думаешь, когда смотришь на себя в зеркало?

— О том, что у меня толстые щеки, -

— честно призналась я.

— Какой тебе хотелось бы быть?

И я опять сказала правду:

— НУ, например… Такой, как ты.

Я сказала это, а Юка ничего не ответила. Я прислушивалась к её дыханию — оно было ровным, но слишком частым, как будто бы она поднималась по лестнице, а не спокойно сидела рядом со мной на кровати.

— А помнишь, как я учила тебя целоваться? — вдруг спросила она.

— Помню. — Я улыбнулась. Мне казалось, что это было так давно. Всего два года прошло. Но для меня эти два года — бездонная пропасть. Я стала совсем другой. А вот Юка не изменилась.

— Ты совсем не умела целоваться. Генчик тебе этого не говорил?

— Нет, — хихикнула я. — Он говорил, что я так целуюсь, как будто бы душу его высосать хочу. Он говорил, что я горячая.

— Что он ещё говорил?

— Он говорил, что у меня классное тело. Что ему нравится, когда я кончаю.

— Что вы с ним делали?

— Всё — прошептала я. — С ним я была готова попробовать всё.

Юка помолчала. Мне даже показалось, что она умудрилась уснуть сидя. Её дыхание вроде бы успокоилось. Я не слышала, как она дышит.

А потом — она наклонилась к моему лицу, помедлила немного, наверное, хотела дать мне шанс опомниться свести все на нет, оттолкнуть её, пошутить, убежать. Хотя куда ж я могла от нее убежать, неходячая? Юка просто всегда боялась быть отвергнутой. Она бы ни за что в этом не призналась, она бы жестоко высмеяла того, кто посмел бы высказать ей в лицо такое предположение. Но я могу поклясться, что Юка просто боялась, что я её оттолкну. Если уж это и произойдет, думала она, то пусть это случится до поцелуя. И тогда Юка могла бы, со своей обычной кривой усмешкой сказать — да ты что, сдурела?! Не собиралась я тебя целовать. Глупости какие, может быть, ты не только спиной ударилась, когда падала, но и головой? Поцеловать?! Я? Тебя?

Но я её не оттолкнула.

И тогда Юка меня поцеловала.

От её губ пахло медовой гигиенической помадой. Запах у помады был приятным, а вот вкус — не очень. Химический вкус.

Это был совсем не такой поцелуй, как тогда, два года назад, когда она взялась продемонстрировать мне «целовальное» мастерство.

Это был медленный, нежный и осторожный поцелуй, кончиком языка она долго гладила мои губы. Я приоткрыла рот, мне было странно целоваться с Юкой — одно дело тренировочный «учебный» поцелуй и совсем другое — когда ты чувствуешь её тепло сквозь тоненький ночной халатик.

Я не видела её лица. Она обнимала меня, её руки скользнули под одеяло. Я хотела обхватить её за шею, я всегда обнимала Генчика за шею, когда он меня целовал, но то был Генчик, а это Юка. И воздух вокруг пах Юкой, её телом, её духами и её шампунем.

— Можно я лягу к тебе. Я осторожно, — прошептала она.

Я кивнула, хотя не была уверена, что в темноте она видит, как я киваю.

Её тело было горячим. Она обращалась со мною так, словно я была сделана из стекла — оно и понятно.

Сначала я чувствовала себя неловко, но потом расслабилась, она шептала мне что-то у6аюкивающее, она казалась такой опытной и немножко даже влюбленной, хотя такие как Юка, не влюбляются.

Она ушла в свою постель только под утро, перед врачебным осмотром. Свернулась калачиком под тонким больничным одеялом и засопела.

А мне в ту ночь так и не удалось уснуть.

Глава 10

На следующее утро она вела себя так, словно не было ничего. Посторонний человек, глядя на нас, точно ни о чем бы не догадался. Но я-то знала, что было. И Юка знала, что было. Иногда я ловила улыбку, значение которой понимали только мы вдвоем.

Мне казалось, что все так и останется в рамках подобных слегка щекочущих нервы полунамеков. Но в полдень Юка снова юркнула под мое одеяло.

Я впервые видела её голой. Обычно близкие подружки досконально знают особенности анатомического строения друг друга. Переодеваются, не стесняясь, хвастаются новыми трусиками-стринг, сравнивают размер груди или с досадой демонстрируют появившуюся складочку на животе. Юка никогда при мне не переодевалась. За исключением того случая, когда мы только познакомились — я помогала ей застегнуть лифчик в общественном туалете, да разве это считается? Да, ещё я видела её на конкурсе красоты в золотом бикини — тогда мне показалось, что у Юки красивое, как у топ-модели, тело.

И вот теперь я видела её вблизи.

И поняла, что Юка — вполне земная, неидеальная, хотя, безусловно, привлекательная девушка.

Вот какие Юкины черты я назвала бы совершенными:

— Талия. Она вполне могла бы посоперничать со Скарлетт О’Хара. При довольно высоком росте Юкину талию можно было двумя пальчиками обхватить.

— Ноги. Они были длинными, так называемый подиумный вариант. Я давно заметила, как редко встречаются в природе по-настоящему красивые ноги. Глаза — да, волосы — да, кисти рук, нос, грудь, губы. А вот совершенные ноги — без кривизны и «полнинки» — огромная редкость.

— Пупок. Недавно Юка сделала пирсинг. И теперь носила в пупке миниатюрное серебряное колечко. Выглядело это не вульгарно, как у многих, а очень даже пикантно.

— Уши. Это были самые маленькие уши из всех, что мне когда-либо приходилось видеть.

— Рот. Однажды кто-то на аэродроме сказал, что с накрашенными губами Юка напоминает лягушку. Наверное, то было сказано из зависти или ревности, потому что на самом деле у моей подруги был рот порнодивы — полные яркие губы. Рот, нагло напрашивающийся на поцелуй.

— Ступни. У нее была изящная маленькая ножка, ногти она красила темно-вишневым, а на среднем пальчике носила серебряное кольцо.

Но Юка идеалом отнюдь не была. И правда о её теле открылась мне только там, в душной больничной палате, где начался наш странный роман.

Вот что мне в ней не нравилось:

— Бедра. Они были — вы не поверите — полными! Она умело прятала их под юбочками-клеш и приспущенными джинсами, но всё же они были полными! Когда я заметила это, то почувствовала себя гораздо бодрее.

— Волосы. Юка часто красила волосы, поэтому они стали жесткими и тускловатыми, не слишком приятными на ощупь. Когда мы только с нею познакомились, Юка была брюнеткой. Она утверждала, что это её натуральный цвет волос. В один прекрасный день она кардинально изменила имидж и перекрасилась в ослепительно-белый, в цвет Мэрилин Монро. Однажды я слышала, как кто-то спросил Юку — ты натуральная блондинка? Не моргнув глазом, она нагло подтвердила. Правда, потом задумалась и, глухо хохотнув, добавила — а также я натуральная брюнетка и не менее натуральная рыжая.

— Грудь. То есть груди-то как раз у нее не было. Почти. Оказывается, Юка всегда носила лифчики с какими-то там силиконовыми вставками. Я однажды рассмотрела этот бюстгальтер поближе — бр-р-р!

Противно в руки взять, он как будто бы живой. Теплый такой и под пальцами мягко меняет форму густой гель-наполнитель. Бедные мужчины! Как женщина, я могу понять подобную штучку. Но им-то такое за что? Если бы я была мужчиной и в самый интимный момент грудь моей подружки вдруг отстегнулась бы вместе с бюстгальтером, то самое лучшее, что светило бы мне в тот момент, — это микроинфаркт. Я на всю оставшуюся жизнь потеряла бы полную охоту к развлечениям эротического характера.

Положительных качеств было куда больше, чем отрицательных. Много больше я ведь ещё не упомянула её запах, запах, который всегда меня с ума сводил. И прикосновения её ладоней, и её хриплое дыхание, и её лихорадочный румянец.

Я никогда не считала себя персоной с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Хотя одно время это якобы было модным. Настолько модным, что уже не вызывало порицания или удивления. Наверное, если бы в один прекрасный день мы с Юкой появились бы на аэродроме под ручку и она при всех вдруг поцеловала бы меня в ухо или ущипнула за грудь, никто и бровью бы не повел. Ну, в крайнем случае, вяло посплетничали бы.

Но я и до сих пор лесбиянкой себя отнюдь не считаю. Странно, но то, что происходило между нами, казалось мне невинным. Это было просто высшим воплощением нашей дружбы. Может быть, это даже была любовь. Да, скорее всего так оно и было.

Я настолько любила Юку, что не хотела делить её ни с кем. Иногда мне даже её съесть хотелось — настолько я её любила. Это была страсть, ничего подобного раньше я не испытывала, даже по отношению к Генчику, о котором умудрилась почти забыть.

Так быстро забыть.

А вокруг никто не замечал ничего. Для окружающих — врачей, нянечек, посетителей, моих родителей, Юка была просто преданной подругой, которая самоотверженно за мной ухаживала. Все ею восхищались — мол, в наше время редко встретишь такую дружбу. Юка не возражала, она вообще любила, чтобы все восхищались ею, и неважно, по какому поводу.

И мне казалось, что это не закончится никогда.

Но все закончилось через пару недель, когда меня уже должны были выписывать. Мой лечащий врач отметил, что в последнее время я быстро пошла на поправку.

— Я думал, что всё же придется вас оперировать, — однажды сказал он, — но теперь вижу, что необходимости нет.

— И я снова смогу ходить? И делать все, что делала раньше?

— Ну, не так сразу — снисходительно усмехнулся он. — Сначала вам придется носить корсет. Несколько месяцев. Всё это время вы можете ходить, но не долго. И лежать, а вот сидеть вам нельзя.

— Как это?

— Вот так. Когда вы сидите, нагрузка на позвоночник гораздо более сильная. Чем когда вы ходите. Но через несколько месяцев вам можно будет и сидеть тоже… Потом походите на мануальную терапию в Абрикосовский переулок, я вам дам телефон отделения хирургии и реабилитации позвоночника. Там лучшие врачи.

— А прыгать? — нервно переспросила я.

Врач недоуменно на меня посмотрел:

— Что?

— Ну прыгать… С парашютом!

— Я сто раз вам говорил, Настя. О парашютах придётся забыть навсегда. Если, конечно, вас не прельщает перспектива оказаться в инвалидном кресле.

Итак, меня должны были выписать. Я слабо в это верила. Я успела привыкнуть к размеренному больничному распорядку, к неподвижности, к остановившемуся времени и пшенной каше на завтрак. Я даже к постылому судну привыкла — однажды поймала себя на мысли, что мне скорее всего будет лень встать с кровати, когда я захочу в туалет.

Мне принесли корсет — сооружение из твердого пластика закрывающее всю спину и живот до груди, корсет застегивался так плотно, что трудно было даже дышать. В этом корсете мне предстояло провести несколько месяцев.

Подошёл день, когда мне впервые разрешили встать с кровати. Присутствовала Юка и мой лечащий врач.

— Я могу пойти погулять? — недоверчиво спросила я.

— Сначала попробуй просто постоять, — улыбнулся врач.

Я бодро вскочила с кровати и чуть не упала на Юку — за неподвижный месяц мышцы ног атрофировались.

Только через неделю я смогла пройти из одного конца коридора в другой.

А за день до выписки меня вдруг навестила Дюймовочка.

Похорошевшая загорелая Дюймовочка, которая в джинсах и белой маечке выглядела совсем девчонкой.

— Привет! — она вручила мне коробку шоколадных конфет.

— Хочешь, чтобы я тут совсем поправилась? — улыбнулась я. Вообще-то я была ей рада. Безобидная трусливая Дюймовочка мне нравилась. Рядом с ней я чувствовала себя решительной и смелой.

— Да ты на себя посмотри! одни кости! — возмутилась она.

— Мама не знаю почему. Вроде бы лежу целый день и ем, что попало, а всё равно худею.

— Мне бы так. Я на диете. Уже полгода даже не захожу в кофейни. Мне кажется, что я могу поправиться просто от воздуха, который пахнет шоколадом.

Мы разговаривали почти час. Ни к чему не обязывающий женский трёп. Кто в каком салоне делает маникюр, и отличается ли цвет естественного загара от солярийного, и не вредна ли биоэпиляция, и как мы находим новый имидж певицы Джери Холлиуэлл.

И только потом я со вздохом коснулась опасной темы, темы, на которую мне было немного больно говорить.

— Ты часто бываешь на аэродроме? — все же спросила я.

— Часто, — сказала она. — Я и не думала, что мне так понравится прыгать зимой.

— Что? — удивилась я. — Ты разве прыгаешь? Ты же бросила давно.

— Прыгаю, — гордо подтвердила Дюймовочка, и её глаза горели. Она даже как будто бы сразу стала выше ростом. — У меня уже семьдесят прыжков. Я немного прыгаю, три-четыре раза за выходные.

— Ты же боялась…

— Да, и до сих пор иногда волнуюсь, хотя, конечно, не так, как раньше… Меня Генчик убедил, что… Ой, прости! — Она зажала миниатюрной ухоженной ладошкой рот и испуганно на меня посмотрела.

Мне стало смешно.

— Да все в порядке! У нас всё давно кончено.

— Я знаю.

— И меня это ни капельки не волнует. — весело сказала я потому что это было правдой.

— Ты молодец, — после минутной паузы вздохнула Дюймовочка. — Я всегда тобой восхищалась. Ты сильная, а вот я бы так никогда не смогла.

— Это тебе так кажется.

— Ничего мне не кажется. Мужчины мною манипулируют, — краснея, призналась Дюймовочка.

«Мною манипулируют только женщины, — подумала я, — вернее, одна-единственная женщина. Юка».

— Если ты сама захочешь, все изменится. Тобою манипулируют, потому что ты позволяешь это делать.

— Какая ты все-таки умная!

— Это не я придумала, — рассмеялась я, хотя мне было приятно, что она так мною восхищается. — Это однажды сказала мне Юка. А я запомнила.

Дюймовочка как-то странно на меня посмотрела.

И, помолчав, спросила:

— Ты имеешь в виду Лику?

— Ну да. Ты же знаешь, что я называю её Юкой.

— Да, — не менее напряженно подтвердила Дюймовочка. — Неужели ты с ней и до сих пор дружишь?

Тут уже настала моя очередь удивляться.

— Конечно, — сказала я, — дружу. А почему я не должна с ней дружить? Юка иногда остается здесь ночевать, ухаживает за мной. Она моя единственная близкая подруга. Я знаю, что многие её недолюбливают, но они просто плохо её знают.

— Я даже не верю… Нет, да ты просто святая.

— Не понимаю.

— А Генчик? — вдруг спросила она. — Ты что, и с ним продолжаешь дружить, что ли?

— Ну, я давно о нём ничего не слышала. — Я скривила губы в ухмылке, затянувшаяся корочкой ранка всё же дала о себе знать. — Правда, мне рассказывали, что у него новая девушка… Я тебе сказала, что мы расстались. Но это не совсем так. Он меня бросил.

— Значит, ты ничего не знаешь, — потрясённо прошептала Дюймовочка.

— О чём?

Дюймовочка вдруг нервно заёрзала на стуле, а потом посмотрела на часы и довольно ненатурально спохватилась, что ей, оказывается, давно надо было идти. Она якобы записана к маникюрше, и та ей не простит опоздания, а Дюймовочке так надо привести в порядок руки, потому что…

Она так торопливо всё это рассказывала, так суетилась, что я сразу поняла — что-то здесь не так.

— Говори, — спокойно сказала ей я.

Дюймовочка вновь рухнула на стул, с которого успела подняться, прощаясь.

— Я не знаю, имею ли я право…

— Раз уж начала, договаривай! Ты что, хочешь, чтобы я не уснула ночью?

— Ну, Настя… Какая же я дура, ничего во мне не держится… Ну хорошо. — Она откашлялась. — Разве ты не знаешь, что Генчик уже давно встречается с Ликой?

— Что?

— С Ликой, — уныло повторила Дюймовочка. — Я думала, ты знаешь.

Я отвернулась к стене. С плаката улыбнулся мне парашютист в лимонном комбинезоне. За это время я так к нему привыкла, что решила забрать плакат с собой.

Дюймовочка, конечно, ошиблась.

Что-то там недопоняла.

Потому что этого не может быть.

Я так ей и сказала.

— Этого не может быть, — сказала я.

— Настя, ты же говорила, что тебе все равно… Господи, да неужели Лика тебе сама ничего не рассказывала?

— А ты уверена? Ты на сто процентов уверена в этом?

Она молча кивнула.

— Настя, все на аэродроме думали, что ты знаешь… Все так удивились, когда Генчик и Лика поселились в одном номере. Они же раньше не очень любили друг друга, да и потом ты…

— А что я?

— Ну, ты же была её лучшей подругой.

— Я и есть её лучшая подруга, — потрясенно подтвердила я. — Но почему же… Я не понимаю!

— Зря я тебе все это рассказала, — вздохнула Дюймовочка.

— А как давно… Как давно они вместе?

— Да почти полгода уже, — пожала плечами она, — сразу после того, как ты легла в больницу… Несколько раз Гена приезжал на аэродром один… А потом спелся с Ликой… Знаешь, а она всегда казалась мне сволочью!

— Да ладно, не надо так…

— Настя, ты меня прости! — вдруг горячо сказала она.

— Тебя-то за что?

— За то, что я такая мямля. И за то, что так по-дурацки вышло. Я же не знала ничего.

— Ты ни в чём не виновата.

— Я пойду?

— Конечно.

— Ты поправляйся!

— Меня завтра выписывают, — мрачно объявила я, — будет, на что отвлечься.

— Да? Вот здорово!.. А прыгать ты собираешься? Когда теперь на аэродром?

Я хотела ей сказать, что врач запретил мне прыгать. А ехать на аэродром просто так — в этом никакого смысла нет. Чего попусту душу травить? Неожиданно вспомнился Генчик. «Врачи такие перестраховщики!» — сказал он мне однажды. И, наверное, был прав. Неужели я вот так просто сдамся? Буду носить дурацкий корсет и пылинки с себя, любимой, сдувать? Неужели больше никогда мне не удастся взглянуть ему в лицо? Хотя какое мне теперь до Генчика дело, если Юка…

— Настя, ты что, уснула там? — всполошилась Дюймовочка.

— Нет, я просто соображю. — Я улыбнулась, кто бы знал, чего мне это стоило быть в тот момент весёлой. — Мне надо носить корсет три месяца. Ещё пару месяцев буду беречь спину. Значит — в мае! В мае я вернусь на аэродром!

А вечером ко мне пришла Юка Мы условились, что она придет помочь упаковать вещи. Как ни странно, за больничный месяц я умудрилась обрасти вещами. Одежда, косметика (еще с тех времён, когда по утрам я красила, ресницы в ожидании Генчика), книги, кассеты, посуда, полотенца.

Юка потрясающе выглядела.

Я часто вспоминаю её такой, какой она вошла палату в тот вечер — на ней были туфли на огромных каблуках. Белая распахнутая шубка из искусственного меха — в ней Юка была похожа на Снегурочку. Под шубкой у неё оказалось красное, как советское знамя, платье. Темные тонкие колготки, массивный серебряный браслет. В другой раз я сказала бы ей — опять ты в мини, придатки застудишь, сумасшедшая.

Но я промолчала.

И даже не сказала, что она хорошо выглядит.

Но Юка ничего не заметила, она с размаху плюхнулась на стул. От нее пахло вином. Её глаза блестели.

— Настька-а! — рассмеялась она. — Я так за тебя рада!

— Это хорошо. Где ты была?

— Да так, ничего особенного. Ходила весь день по магазинам. Ничего не купила, только время потеряла.

— Да?

— А что это ты такая странная? — заметила она.

— Да так. Ко мне приходила Дюймовочка.

— А, эта дура, — поскучнела Юка. — Она относится к тому типу женщин, который я ненавижу больше всего. То есть, если честно, я женщин всех не люблю… Ну, может быть, кроме тебя. — Она перегнулась через низкий больничный столик и чмокнула меня в губы. — Но таких, как Дюймовочка, я просто убить готова!

— За что же?

— Да ты на неё посмотри! — вскричала Юка. — Она же как будто фарфоровая! Сюси-пуси, кудряшки, голубые глазки, детский голосок.

— Она же не виновата, что у нее такой голосок.

— А я не виновата, что её ненавижу! — строптиво возразила Юка. — Не могу с собой ничего поделать! Когда я её вижу, мне хочется её толкнуть! Чтобы на задницу шлёпнулась.

— Она мне рассказывала об аэродроме.

Мне не хотелось сказать Юке прямо — я, мол, знаю. что вы с Генчиком… Ну и так далее.

Я ждала, когда она сама догадается. Мне хотелось, чтобы она поняла. Хотелось видеть, как она покраснеет, как будут бегать по сторонам её глазки, как она начнёт суетливо оправдываться, как, может быть, заплачет… То есть я знала, что Юка вообще никогда не плачет, это была просто фантазия… Мне было бы приятно видеть, как слёзы изуродуют её лицо именно в тот момент, когда она кажется мне наиболее хорошенькой.

— Да, она в последнее время часто таскается на аэродром, — невозмутимо подтвердила Юка, скидывая белоснежную шубку прямо на пол.

Я поморщилась — меня всегда раздражало её пренебрежительное отношение к вещам. Юка совсем не заболилась о своем гардеробе. У неё даже, кажется, не было стиральной машинки. Если бы у меня 6ыло столько красивых вещей, сколько у неё, я относилась бы к ним совершенно по-другому.

— И об аэродромной жизни она много чего рассказала.

— Могла бы все спросить у меня, если тебе так интересна аэродромная жизнь, — фыркнула она.

Юка вела себя так нагло, что я даже на секунду не без некоторой надежды подумала, что, может быть, Дюймовочка и правда что-то недопоняла.

— И ещё она мне сказала, — я нервно сглотнула. — Про тебя… И Генчика…

— А, я так и знала. Вот почему у тебя такой кислый вид, — почти весело резюмировала она. — Ладно, буду вещи твои складывать.

— Подожди, ты что, не хочешь объяснить?

— А зачем? — Юка спокойно на меня посмотрела. — Зачем объяснять, если Дюймовочка уже и так тебе все рассказала.

— Хочешь сказать, что она сказала правду?

— Да.

Юка положила на стол массивную открытую сумку и принялась складывать в неё мои вещи. Первыми в сумку отправились грязные простыни, затем книги и кассеты. Она казалась спокойной и даже, кажется, что-то себе под нос напевала.

— «Да» — и это все?

Я застегнула на животе ремни корсета и встала с кровати Трудно быть гордой, когда тебе даже сложно встать с кровати. Сидеть мне было нельзя ни под каким предлогом. Поэтому для того, чтобы подняться с кровати, мне сначала надо было встать на четвереньки, а потом осторожно спустить ногу на пол.

— А что ещё ты хотела бы услышать?

Она все-таки немного нервничала. Когда Юка нервничала, она всегда казалась надменной.

— Тебе интересно, в какой позе мы трахались? Обсуждали ли тебя? Почему я такая сука? Что именно? Ты спрашивай, не стесняйся.

— Как же ты можешь так…

— Как?

— Беспринципно. — Я отвернулась, не выдержав её взгляда.

Почему она поступила подло, а стыдно было мне. Почему так?

— Дура ты!

Юка швырнула в сумку стопку тарелок, жалобный звон свидетельствовал о том, что тарелки, как им и было положено, разбились, и теперь мне придётся выгребать из сумки стекло.

Юка закурила.

— Ничего ты не понимаешь. Да нужен мне твой Генчик, как корове баян!

— А если не нужен, тогда зачем… Зачем, Юка? Иногда ты кажешься мне близкой, но иногда я тебя вообще не понимаю!

Она на каблуках развернулась ко мне. Лицо её покраснело. Сигарета дрожала в пальцах. Сейчас Юка выронит её на мою постель, и в больнице начнётся пожар. Может быть, мы обе погибнем, и тогда ей не придётся что-то объяснять, а мне не придётся её за это ненавидеть. Тогда всё останется как есть.

— Вот именно! — гаркнула она. — Ты меня не понимаешь и не понимала никогда.

— Так объясни же.

— А что тебе объяснять, дуре?! Я же тебя люблю, а ты не замечаешь ничего.

— Что? Юка, перестань паясничать.

Я это сказала и в ту же секунду поняла, что паясничать никто и не собирался. Юка серьёзно смотрела на меня; она даже забыла «надеть» издевательскую ухмылку — чтобы в крайнем случае все можно было отыграть обратно.

— Я тебя люблю, — спокойно сказала Юка. — И всегда любила. И надо быть полной дурой, чтобы ничего все это время не замечать.

Я села на кровать.

Потом спохватилась, вспомнила, что сидеть мне нельзя.

— Юка, ты с ума сошла? Ты это говоришь, чтобы из-за Генчика оправдаться?… Знаешь, мне в принципе на него наплевать. Мне просто обидно, что именно ты так поступила, что ты меня обманула…

— Мне на Генчика тоже наплевать. — Она усмехнулась и выбросила недокуренную сигарету в окно. — Это не мой тип мужчины. Мне никогда не нравились такие, женоподобные.

— Он не женоподобный! — возмутилась я, вспомнив волевой подбородок и мускулистый торс Генчика.

— Я не буду с тобой спорить, Настя. Если ты хочешь знать правду, я скажу. Я сделала это из-за тебя. Чтобы тебя понять. Это был жест отчаяния.

— Ни фига себе отчаяние! — вырвалось у меня.

— Да. Казалось бы, я добилась, чего хотела. Наконец ты посмотрела на меня, как на человека, которого можно любить.

— Юка, да я всегда тебя любила, я же восхищалась тобой!

— Я имею в виду не такую любовь. Ты понимаешь… И все равно я знала, что это ненадолго. Ты была со мной не потому, что горела от страсти, а просто от скуки. Ты бы выписалась из больницы, нашла себе мужика и бросила бы меня опять. Как ты бросила меня, когда связалась с мерзким Генчиком. Тебе меня не было жалко? Разве ты не видела, как мне плохо?

— Юка, ты мне никогда не говорила… Да ты сама сколько раз бросала меня… И у тебя была своя насыщенная жизнь… То к любовнику в Париж улетала, то уезжала в свой загородный дом…

Я была так потрясена, что мои мысли путались, и я не могла оформить их словами.

А Юка села на стул и расхохоталась.

У неё был заразительный, заводной смех. Посмотри на нас кто со стороны, точно бы решили, что две подружки развлекаются, рассказывая друг другу забавные непристойности.

— Ну, ты совсем дура… — сквозь смех говорила она, — даже от тебя я такого не ожидала…

Я хлопнула ладонью по столу. Как ни странно, это подействовало. Юка мгновенно перестала смеяться, как будто у неё вдруг села батарейка.

— У меня нет никаких любовников, — дружелюбно сказала Юка, глядя в окно.

— То есть как? А на конкурсе красоты…

— Не напоминай мне про этот дурацкий конкурс красоты!

— И тем не менее, на конкурсе красоты за нашим столиком сидел телеведущий, и я думала, что он с тобой…

— Ну и что? я с ним там и познакомилась. И потом мы трахнулись. Больше он не позвонил.

Обычная история. А загородного дома у меня тоже нет. И в Париже я ни разу в жизни не была. Откуда у меня деньги на Париж? Мне еле-еле хватает на то, чтобы выглядеть прилично!

— Но зачем ты тогда про всё это рассказывала?

— Чтобы на тебя, дуру, впечатление произвести.

Юка зябко поежилась, потом подняла с пола свою шубку и набросила её на плечи. Мех у воротника был немного грязным.

— А ты думаешь, с чего я с тобой общалась? — насмешливо поинтересовалась она. — С чего ты мне вообще сдалась?

— Ну, не знаю, Юка. А почему люди общаются.

— Но мы с тобой совершенно разные. Неужели ты никогда не замечала?

— Противоположности притягиваются, — буркнула я.

— Вот именно. — Юка опять рассмеялась, и мне захотелось зашвырнуть в неё подушкой, а лучше чем-нибудь потяжелее. — Я тебя увидела в том туалете, на презентации, и ты показалась мне смешной. Нелепая девчонка, некрасивая, зажатая, которая уставилась на меня с таким восхищением!

— Ничего я на тебя не уставилась, покраснела я.

Хотя она была права. Я прекрасно помню тот вечер. Юка показалась мне прекрасной, как богиня. К тому же она была именно такой, какой всегда хотелось быть мне. Раскованной, смелой, красивой, отчаянной. И было в её глазах что-то… Не знаю, как объяснить, но, наверное, именно это и называется харизмой.

— Сама знаешь, что уставилась, — беззлобно повторила она. — Я увела тебя оттуда ради забавы. У меня были и подружки, и любовницы. Знаешь, я ведь давно не интересуюсь мужчинами. От мужчин один вред, — усмехнулась она.

Я молчала.

— Но все мои подружки и любовницы были такими же, как я. Смазливыми, иногда даже красивыми. Честолюбивыми, жадными до удовольствий, в меру стервозными.

— Не в меру, — тихо сказала я, но она пропустила мою реплику мимо ушей.

— Но такой вот серой мышки, такой паиньки, как ты, не было никогда. И я ради интереса решила с тобой пообщаться. Тобой было так легко управлять. Ты как пластилиновая. Как марионетка. Пай-девочка…

— Я не пай-девочка.

— Даже сейчас ты ведёшь себя как пай-девочка. Другая на твоём месте давно бы мне по роже дала.

Я представила себе, как я размахиваюсь и со всей силы бью её кулаком в нос. Юка кричит, из носа хлещет кровь, потом она плачет, потом приходят врачи и её уводят.

Представленная картина мне понравилась. Но Юка права, я никогда не смогла бы так поступить.

— А потом… Потом я поняла, что твоё обожание не на меня направлено.

— Юка, ты хотя бы понимаешь, о чём ты говоришь?

— А что, я не права? Тебе хотелось измениться с моей помощью. Ты всегда мне подражала. Перенимала у меня лучшее, так что даже нас люди начали путать. Думаешь, мне это нравилось? Но я тебе это позволяла. Хотя я понимала, что ты вовсе не любишь меня, просто хочешь быть на меня похожей.

— Да какая разница?

— Большая. Я тебе нужна только в качестве объекта для подражания. А сама по себе — нет. Плевать ты на меня хотела.

В тот момент у неё был такой трагический вид, что я чуть было не бросилась её утешать. Как это было обычно. Юкочка, любимая, да мы с тобой, да тебя никогда не брошу, прорвёмся старушка. И прочий бред. Но потом сказала себе — стоп, пай-девочка. Это не та Юка, которую ты якобы, сама о том не подозревая, больно обидела. Это не та Юка, которая называла тебя красавицей целовала тебя под одеялом. Это не та Юка, которая подарила тебе туфли на каблуках.

Это та Юка, которая переспала с самым красивым на свете мужчиной, а тебе об этом не сказала. Это та Юка, которая полгода тебя обманывала. Это та Юка, которая в тебя ни капельки не верит.

И я промолчала.

— Чего я только не делала, чтобы привлечь твоё внимание — вновь встрепенулась Юка. — Я и помочь тебе пыталась. Сделать из тебя женщину. Кто бы знал, как я ревновала, когда ты подцепила этого зазнайку Генчика! И кто бы знал, как волновалась я за тебя, когда ты начала прыгать.

— Ты называла меня нелепой коровой, — напомнила я, — ты говорила, что у меня плохая координация движений, поэтому парашютистки из меня не выйдет. Думаешь, мне было приятно все это выслушивать?

— Потому что у тебя и правда плохая координация! — взвилась она. — И парашютистки из тебя не вышло! Быть парашютисткой — это значит уметь принять решение за одну секунду. А ты не прошла проверку первой же экстремальной ситуацией. Любая другая на твоем месте сообразила бы дернуть запаску. А ты долетела до автоматического раскрытия запасного парашюта, да ещё и в обморок упала.

— А все из-за тебя.

— Да мало ли кто мог тебя обидеть?! Нельзя же так… Иногда я шла на экстремальные меры… Лишь бы ты на меня наконец посмотрела.

— Например?

— Помнишь историю с моим избиением, — усмехнулась она, — когда ты явилась ко мне, а у меня — рожа в синяках. Помнишь?

— Ещё бы.

— Так вот. Никакого избиения не было.

— Как это? Хочешь сказать, что ты нарисовала синяки?

— Дура! Я сама себя избила, ясно? Мне хотелось, чтобы ты увидела меня другой! Знаешь, как это было сложно? А ты сама попробуй! слабо, а? Треснуть себе по морде так, чтобы кровь хлынула!

— Что ты несёшь? — отпрянула я.

Юка вскочила со стула. Высокая, худая, нервная! Красное платье плотно обтягивает фигуру. Лифчика на этот раз Юка не надела, под платьем явственно прорисовываются возбужденные соски. Наверное, ей холодно, а может быть, просто разнервничалась.

Юка ещё что-то рассказывала. Сейчас это не важно.

Мне это было не важно. Потому что я вдруг увидела всё — как в кино. Это была самая настоящая галлюцинация.

Я увидела, как бьет себя Юка.

У меня бы не получилось.

Ни у кого бы так не получилось.

Вот как я это видела.

Юка подошла к зеркалу и посмотрела на своё лицо. С самого детства она одновременно любила себя и ненавидела. Иногда она казалась себе красавицей, много красивее топ-моделей и голливудских актрис. А иногда плакать хотелось от собственного уродства — потому что неправильным и нелепым было всё: глаза, губы, нос подбородок, волосы.

В тот день она была красавицей.

И поэтому на минуту ей стало себя жалко. Тоскливo заныло под ложечкой. Ей стало жалко портить такую совершенную красоту. Она словно готовилась варварски изрезать ножом уникальное живописное но из музея.

Но она должна.

Настя уже в пути.

У Насти бы не получилось.

Что она вообще может — мямля, кукла, дура, любимая, паинька, безмозглая, страшная, толстая, красивая, уродливая, никакая, желанная, ненавистная.

И потом — не навсегда же это. Синяки пройдут, и скоро Юка снова станет красавицей.

Она сжала кулак покрепче и отвела вытянутую руку в сторону. Помедлила, а потом изо всех сил ударила себя по лицу, в нос. С первого раза ничего не получилось. Инстинкт самосохранения оказался сильнее, и рука непроизвольно затормозила в нескольких сантиметров от лица. Удар получился слабеньким.

И тогда она разозлилась. На себя саму, потому что Юка всегда терпеть не могла слабых, а теперь и сама, выходит, была таковой.

Она ударила ещё раз, посильнее. А потом, осмелев, ещё раз.

На четвертый раз ей удалось добиться собственного сдавленного возгласа — ах! Появилась кровь, и Юка озабоченно подумала о том, что ей вовсе не хочет сломать нос. Где она потом найдет деньги на пластическую операцию?

Нет, всё должно ограничиться только несколькими синяками.

В следующий раз она метила в глаз.

Получилось больно.

— Ой, мамочки, — прошептала Юка. И ударила ещё раз.

Почему-то вид собственной крови не отрезвил, а, наоборот, раззадорил её. В какой-то момент Юка споткнулась и ударилась лицом о зеркало. Эта идея ей понравилась. Она отошла подальше и сделала резкий шаг вперёд, словно не замечая препятствия, натолкнувшись на него специально.

Левый глаз заплыл, под ним наметилась красная припухлость.

— Будет синяк, — удовлетворенно прошептала она. — Какая же я сумасшедшая…

А может быть, все было и по-другому. Может быть, я склонна Юку романтизировать. Может быть, её избил любовник, а она соврала мне, что сама сделала это — чтобы произвести на меня впечатление.

Но мне нравилось все представлять именно так.

Изменилась ли я сама или это Юка заставила меня по-другому посмотреть на обстоятельства? В любом случае мое отношение к ней стало другим в один момент. Она перестала казаться мне красивой. Более того, мне вдруг показалось, что Юка похожа на крысу. Или на какого-нибудь не менее противного мелкого грызуна.

Странно, как я раньше могла этого не замечать?!

У нее же мелкие черты лица — слишком мелкие для того, чтобы их обладательница смела претендовать на роль красавицы! Да у нее же остренькие маленькие зубки, и улыбка её не украшает, а совсем наоборот. И кончик носа противно вздернут вверх.

А глаза…… Бог мой, да у нее же маленькие глаза! Просто Юка каждый день обводит их черным карандашиком. А если смыть карандашик, то там и глаз-то не останется!

А ещё у нее на щеке уродливая родинка, темно-коричневая, крупная, а из родинки этой растут тоненькие черные волосы.

Это был шок, я смотрела на новую Юку удивленно, как на инопланетянку.

«Сейчас меня стошнит», — не переставая улыбаться, подумала я.

— Помечу ты так странно на меня смотришь? — встрепенулась Юка.

— Нипочему. Просто рассматриваю, — пожала плечами я, — нельзя, что ли?

— Странная ты, Настя. Я всегда знала, что ты больная. Совсем бальная, сумасшедшая. Может быть, это из-за твоих многочисленных комплексов?

Скажи она это пару лет назад, я сначала расстроилась бы, а потом привычно завиляла хвостом, силясь убедить красавицу-подругу в том, что никаких комплексов у меня и в помине нет. Но сейчас словно кто-то повернул внутри меня невидимым выключатель. Мне было всё равно. Она издевалась надо мной, а мне было всё равно, честное слово.

— Может быть, — спокойно сказала я, — у каждого человека есть свои комплексы. В том числе и у тебя, Лик, разве нет?

— Как ты меня назвала? — удивилась она.

— Лика. Тебя так все называют. Или ты что-то имеешь против? А насчет комплексов… И ты в глубине души вовсе не считаешь себя красивой. Тебе постоянно нужны подтверждения извне. Чтобы все тобой восхищались. А в противном случае ты начинаешь себя ненавидеть.

— Бред какой! — нервно усмехнулась она. — Нет, точно, ты головой в последнее время не ударялась? Или у тебя уже мозги от марихуаны размягчились?!

— Остынь. Мне все равно.

Она попятилась. Наверное, она чувствовала себя дрессировщиком, который вдруг понял, что дикое животное больше не собирается ему подчиняться.

Этим диким животным была я.

Была ли я на неё зла? Вряд ли. Хотя стоило бы. Это было нечто другое, не злость. Я вдруг посмотрела на неё другими глазами. Как спецэффект в дурном кино — когда персонаж-злодей превращается в зеленого марсианина, а главная героиня истошно орет, наблюдая тошнотворную метаморфозу. Правда, кричать мне не хотелось.

— Ладно, нам пора. Я, между прочим, такси заказала. Не слишком дешевое удовольствие. А все ради того, чтобы тебя, дуру, с комфортом домой отвезти.

— Мне нельзя сидеть, — напомнила я.

— Знаю. Разложим переднее сиденье.

— И я не успела позавтракать.

— Можно по дороге заехать в Якиторию.

— Ненавижу суши. — Неожиданно мне понравилось капризничать. Это тоже было в новинку. Обычно я суетилась вокруг Юки, а она только отдавала приказания и морщила носик.

— Хорошо, — покладисто согласилась она, — если ты ненавидишь суши, то заедем в «Макдоналдс».

— Хочешь, чтобы я окончательно растолстела? — вздернула брови я.

— Да ты, как ни странно, даже похудела в этой дурацкой больнице.

Это была полная капитуляция! Никогда в жизни Юка не говорила мне, что я похудела. Мне иногда казалось, что она получает садистское удовольствие, указывая мне на недостатки — толстые щеки, заплывшую талию, не идеальные бедра.

— Ладно, — согласилась я, — поехали.

И все же многое в этой истории осталось для меня за кадром.

Например — почему Генчик вдруг изменил своё отношение к Юке? Он же её терпеть не мог. Он говорил, что она кукла. Он говорил, что она не очень умна. И совершенно не в его вкусе. Почему же он тогда выбрал её? А не Кису? Не Дюймовочку, в конце концов?

Наверное, не обошлось без самой Юки.

Об этом я тоже часто думаю.

О том, как они ночевали вместе в первый раз.

Сначала мне было больно это представлять, но потом я привыкла. И даже стала находить эту фантазию красивой. Засыпая, я думала о них — вернее, об их первой ночи. Дальнейшее развитие отношений не так меня интересовало. Я знала, что Генчик, в общем-то не очень и любит секс.

Для него интересна новизна, а сам процесс давно стал обыденностью. Может быть, поэтому долго в его постели никто и не задерживается.

В том числе и Юка. После того как я выписалась из больницы, мы не общались, но от Дюймовочки я узнала что в марте они расстались. То ли Юка ушла, вильнув хвостом, то ли Генчик нашел себе новый объект нежной страсти. Да какая разница?

Это не мешало мне снова и снова представлять их вдвоем.

Думаю, вот как это было:

На Юке были её любимые черные шортики. Ей всегда нравилось обнажать свое складненькое загорелое тело. Ей нравилось ловить жадные мимолетные взгляды аэродромных мужчин. Пусть она никого из них и за мужчин не считала.

Вечером на аэродроме «Горки» веселье.

Музыка, марихуана, катания на авто по взлетной полосе. Можно запросто постучаться в любой гостиничный номер и тебе будут рады. (Ну, не знаю как насчет меня, но Юке-то уж точно будут.)

В номере Генчика стоял телевизор с видиком. Все желающие могли прийти и просмотреть парашютные видео-съемки.

В один из таких вечеров заглянула в Генчиков номер и Юка. Она выглядела хорошо, как никогда. Загар был ей к лицу. Даже Генчик, который всегда её недолюбливал, сказал что она похожа на египетскую принцессу.

Откуда ты знаешь, как выглядели египетские принцессы? — промурлыкала Юка. — Между прочим, все египтянки страшные!

— А ты — исключение, — рассмеялся Генчик и поцеловал её руку.

И Юка неожиданно осознала, что ей приятно его прикосновение. Ладони у Генчика мягкие, как у холеной девушки. «Что Настя в нем нашла? — лениво подумала Юка, исподтишка его разглядывая. — Наверное, есть в нем что-то… Что-то особенное…»

Все смотрели на экран телевизора, а Юка смотрела на Генчика. И, конечно, он это сразу заметил. А какой молодой здоровый мужчина, спрашивается, пропустил бы мимо столь горячий томный взгляд?

Генчик пересел поближе. И положил ладонь на её загорелое бедро. Если я ошибся, она меня оттолкнет, резонно решил он.

Но никто его не оттолкнул. А даже наоборот Юка накрыла его ладонь своей. Вот так они и подписали «джентльменское соглашение». Им обоим стало понятно, что ночью они будут вдвоем.

Это была последняя ночь сентября — теплая, ветреная бессонная.

Моя квартира. После душной солнечной палаты она кажется такой прохладной и просторной. Мне здесь скучно, отчаянно скучно. В больнице были, конечно, свои минусы — подъем на рассвете, пресловутое судно, нытье Аннет, болезненные уколы, хандра. Зато ко мне постоянно кто-нибудь приходил, приносил опостылевшие апельсины. Почему все считают, что в больницу стоит носить именно апельсины? Наверное, если бы я честно съедала все дары, то в итоге скончалась бы от переизбытка витамина С.

А теперь я дома, и апельсинов никто не приносит — я сама хожу за ними в магазин. Покупаю по две-три штучки, потому что поднимать тяжести мне категорически запрещено.

Нет, я вовсе не хочу сказать, что все меня бросили.

Я вообще жаловаться не люблю.

Я подружилась с Ингой-Дюймовочкой, мы созванивались по несколько раз в день. Она не могла навещать меня часто — жила на другом конце города и работала с девяти до девяти. Инга очень понравилась моим родителям — в отличие от Юки.

— Наконец-то у тебя появилась хоть одна нормальная подружка, — сказал отец, — не то что эта никчемная зазнайка Анжелика.

— Бери с Инги пример, — вторила мама, — мало кто в наше время задумывается в таком возрасте о карьере.

— Инга старше меня на три года, — вяло отбивалась я. Хотя мама была, конечно, права. Я даже придумать не могла, кем хочу работать. Слово карьера меня пугало, а размеренная жизнь трудолюбивого офисного работника казалась непростительно однообразной.

Я понять не могла, как другие могут ходить на работу каждый день и при этом чувствовать себя довольными.

Дюймовочка работала младшим редактором в модном глянцевом журнале. Она ловко жонглировала непонятными мне терминами — «фэшн», «офсет», «верстка». У неё даже не было времени ходить на свидания. Она довольно много зарабатывала, но носила одни и те же старенькие джинсы, потому что просто не хватало времени и сил заняться гардеробом.

И кому, спрашивается, такое нужно?

Нет уж лучше я поправлюсь, вернусь на аэродром и буду опять работать укладчицей. Конечно, «шубные» деньги скоро закончатся, и я не смогу прыгать много. Но, может быть, к тому времени мне удастся просочиться в какую-нибудь спортивную команду. Кто сказал, что я не могу попробовать себя в групповой акробатике? У меня хорошая память, хороший вестибулярный аппарат, и я добьюсь успеха, у каждой более менее заметной спортивной команды есть спонсоры. Денег на этом, конечно, не заработаешь, зато можно бесплатно прыгать. И никакой другой карьеры мне не нужно. Меня больше не интересует ничего.

— Неужели ты собираешься вернуться на аэродром? — недоуменно спрашивала Юка.

— А почему нет?

— Не говори ерунды. Тебе же нельзя прыгать.

— Что за чушь? Надеюсь, к лету будет можно. Все врачи перестраховщики.

— Это тебе Генчик так сказал? — начала было она язвительно, но тут же осеклась. У нас существовал негласный запрет на слово «Генчик».

— Ничего со мной не случится. Я многое поняла, и даже совсем не боюсь.

— Вот это и плохо, — вздохнула Юка, — плохо, когда парашютист не боится. Разумный страх ещё никому не повредил.

— То что со мной произошло, — случайность. — Мне надоело с ней спорить по этому поводу. Отвратительно но все вокруг словно сговорились убеждать меня в том, что парашютный спорт для меня невозможен и опасен. Особенно усердствовали родители. Мне так надоели истерики мамы или мрачное молчание отца, что в один прекрасный день я клятвенно пообещала им больше никогда не приближаться даже к аэродрому (правда, пальцы мои были по детской привычке скрещены за спиной). — Ты сама не собираешься бросать прыжки, а мне зачем-то даешь дурацкие советы.

— Так то я, а то ты, — высокомерно улыбнулась Юка. — Ты что, не понимаешь, что мы совершенно разные. И так будет всегда.

Юка была неисправимой. Мы продолжали дружить. Но все изменилось, хотя Юка упорно делала вид, что это не так. Зачем? Неужели она была настолько черствой, что не видела, что мне больше нет до нее дела? Или она отчаянно цеплялась за ту Настю, которая когда-то её боготворила, за ту Настю, которая давно и одномоментно умерла во мне. Она по-прежнему носила каблуки и мини и по-прежнему ругала меня за то, что я совсем перестала краситься. Она говорила, что у меня жидкие волосы и тяжелая походка. Она говорила, что с такими широкими щиколотками, как у меня, не стоит носить кроссовки. Она говорила, что у меня размер ноги, как у мужчины. Моя нога была почти вдвое больше изящной Юкиной.

В общем, она говорила то же самое, что и всегда — только теперь я могла выслушивать всё это со спокойной улыбкой безразличия.

Это её сводило с ума.

— Почему ты улыбаешься? — раздражённо восклицала Юка.

— Тебе не нравится? Ну скажи, что у меня кривые зубы или что от улыбки появляются морщины.

— Настя, давай сделаем тебе томографию головного мозга. — вдруг серьёзно предложила она, — ты меня пугаешь. Честное слово, иногда я тебя боюсь.

— А ты не бойся, — усмехнулась я, — я вовсе не хотела тебя напугать.

— Наверное, нам лучше какое-то время не общаться, — озадаченно говорила Юка.

А я только плечами пожимала в ответ.

После подобных разговоров мы не общались — дня два или три. А потом на пороге моей квартиры опять появлялась боевито настроенная нарядная Юка — появлялась, чтобы, наморщив носик, в очередной раз сообщить, насколько я подурнела или поправилась.

Она приезжала ко мне раза два в неделю.

Я честно пыталась её простить. Иногда я даже скучала по Юке — такой, какой я воспринимала её раньше. Она ведь все же была моей единственной подругой (телефонное приятельство с Дюймовочкой не в счёт). А единственными подругами разбрасываться не стоит. Даже если подруги эти побывали в постели с мужчиной, которого ты могла бы полюбить по-настоящему.

Я ничего, ничего поделать с этим не могла.

Мне отчаянно хотелось знать правду. Мне хотелось знать все.

— Юка, расскажи как он тебя обнимал, — просила я, пока она заваривала для меня витаминный травяной чай.

Она злилась и нарочито гремела стаканами.

— Юка, ну расскажи, умоляла я, — для меня это нужно.

— Мазохистка, — сквозь зубы сказала Юка. — Ни к чему всё это. Я сюда не за этим прихожу. Я хочу общаться с тобой, а не обсуждать этою ублюдка.

— Мне лучше знать. Ну, пожалуйста.

— Хорошо. Что конкретно тебя интересует?

Я отвернулась к стене, чтобы не видеть, какая она красивая.

— Мне интересно все. Как от него пахло. Закрывал ли он глаза, когда вы целовались. Что шептал тебе в постели? Курил ли после секса? Сразу ли засыпал или вы разговаривали? Если да, то о чём? И… Не вспоминал ли он меня? Хоть когда-нибудь?

— Ты положа на помешанную.

— Рассказывай.

— Ты всегда была ненормальной.

— Юка!

— Ну, слушай. От него несло табачищем. Во время поцелуя он глаз не закрывал. Бог мой, какой у него был в такие моменты дурацкий вид! В постели он молчал, как партизан на допросе. Только противно сопел мне в ухо. И всё. После секса курил мерзкую «Яву». Он её курит каждые десять минут. А потом сразу засыпал. Мы не разговаривали. О тебе он ни разу не вспомнил. Что-то ещё?… Ах да, он храпит.

— Но тогда зачем?

— Что?

— Если он кажется тебе таким невыносимым, зачем ты тогда с ним…

— Я хотела понять, чем он тебя зацепил. Что в нем особенного? Почему ты по нему сохнешь? Чем я хуже?

— Ну и как? — помолчав, спросила я. — Поняла?

— Нет.

Юке хотелось, чтобы всё было по-прежнему. Она старалась. Я же не могла не заметить, что она старается. Она приходила ко мне, наряженная словно на первое свидание. Всегда со свежим маникюром и в красивом платье. У Юки было больше нарядов, чем у профессиональной модели. В последнее время она отдавала предпочтение ярким расцветкам. Раньше я бы позавидовала её смелости — сама-то я ни при каких обстоятельствах не отчаялась бы напялить ярко-розовую юбку в комплекте с блузой в крупный горох. Но сейчас её попытки выглядеть экстравагантно казались мне смешными. Я понимала, что в ней не хватает шика для того, чтобы не выглядеть сметной в этих клоунских одеждах.

А однажды она пришла ко мне ночью. У Юки был ключ от моей квартиры — мне ведь лишний раз вставать ни к чему.

Юка была пьяна. Не то чтобы совсем на ногах не держалась, а так — в легком подпитии.

— Настюха! Просыпайся, я пришла! — гаркнула она, споткнувшись на высоченных каблуках.

Я поморщилась. «Настюхой» называл меня Генчик, и это фамильярно-небрежное «Настюха» означало конец самого романтичного лета в моей жизни. Приподнявшись на кровати, я увидела Юку — её косметика размазалась, её юбка задралась, подол был отчего-то заправлен в симпатичные полосатые колготки.

— Юка! Какой кошмар, неужели ты так по улице шла?

— А что такое? — Она взглянула вниз, охнула, но потом хрипловато расхохоталась: — То-то я думала, на меня все так странно смотрят! Блин! — Она неловко одернула юбку. — Где же это я так? Наверное, когда ходила туалет… О Боже, меня сейчас стошнит!

У нее подломились ноги, и Юка осела на пол.

— Только не в моей квартире, — мрачно вздохнула я. Почему-то мне совсем не было её жалко. И не возникло желания подбежать к ней, предлагая помощь. Некоторым людям идет легкое опьянение. Но не Юке.

— Хоть бы помогла, — капризно протянула она, пытаясь подняться. — Черт, пол шатается.

— Юка, а зачем ты вообще пришла? — не выдержала я.

— Потому что думала, что мы подруги! — Ей удалось наконец скинуть туфли. — Все, без каблуков проще будет. Ну, Ликочка, давай!

Держась немытыми ручонками за светлые обои, она поднялась на ноги. Посмотрела на себя в зеркало и жеманно прошипела: «Фу!» Я заметила, что колготки её продрались на больших пальцах. От Юки пахло потом и сандаловыми духами.

— Боже, где ж ты так набралась?

Я медленно и осторожно — как учил врач — встала с кровати.

— Сама не помню где. — Она размотала полосатый шарф. — Кажется, я была в каком-то баре с каким-то мужиком.

— Очень милое воспоминание, — хмыкнула я, — в каком-то баре с каким-то мужиком. А заразиться не боишься?

— А ты меня не поучай! — топнула босой ногой она.

— Ладно, иди в ванную. Я сварю тебе кофе. Есть хочешь?

— Зачем мне кофе? — глупо заморгала она. Еще никогда она не казалась мне настолько глупой.

— Чтобы протрезветь. Ты же на человека не похожа. — Я лихорадочно пыталась вспомнить, есть ли в моём доме кофе.

— А я не хочу трезветь! — пропела Юка. — Я, может быть хочу петь! И танцевать!

Она подхватила шарф и закружилась по комнате, задрав подбородок вверх. Что за жалкое это было зрелище! Её жеманное кокетство резко контрастировало с неумытой физиономией, черными полукружьями под глазами и драными чулками. Подойдя ближе, я вдруг заметила, что один глаз у Юки привычно зеленый, а другой мутновато-серый. В первый момент я отпрянула. Но потом сообразила, что пугающая метаморфоза вряд ли имеет нечто общее с колдовством. Скорее всего здесь не обошлось без контактных линз.

— Юка, у тебя что, глаза серые?

— Сама ты серость! — Она вплотную подошла к зеркалу и ахнула. — Черт, куда делась моя линза?! Это беда! Может быть, мне надо на свидание. Как я пойду с разными глазами?! Это кошмар.

— Это не самый худший из твоих кошмаров. — Мне удалось усадить её на кухонную табуретку.

У меня нет совершенно никакого опыта общения с алкоголиками. Я не знаю, как заставить человека протрезветь. Кофе в кухонных шкафчиках не было. Может быть, заменить его крепким чаем? Кажется, я слышала ещё что-то об ударной дозе витамина С. В холодильнике нашёлся апельсин — я протянула его Юке.

Юка запустила апельсин в стену. Во все стороны брызнул липким оранжевый сок. Это её рассмешило. Она смеялась, уронив растрепанную голову на руки. Я с отвращением смотрела на неё и не знала, что сказать. Её чересчур костлявые плечи (кто сказал, что эталоном красоты должны быть бесполые манекенщицы?!) судорожно вздрагивали. Со спины даже непонятно было смеется она или рыдает. Но я-то знала, что смеётся. Её темные волосы были грязными и пахли табаком. Лак на длинных ногтях облупился. Один из ногтей как-то странно повис на пальце. Я наклонилась ниже и внезапно поняла, что ногти у Юки накладные, приклеенные.

«Просто вечер сюрпризов какой-то! — невесело усмехнулась я. — Какие новости. Глаза у нее не зеленые, ногти короткие. Может быть, и волосы не свои? Что, если парик?»

Я брезгливо уцепилась за сальную свалявшуюся прядь и несильно дернула.

— Эй, больно же! — возмущенно взвизгнула Юка.

— Дура ты, Настя, — вдруг сказала она абсолютно трезвым голосом.

Я недоверчиво на нее посмотрела — неужели разыгрывает? К чему все это пьяное представление, если на самом деле эта ненормальная трезва? Что она хотела доказать? Но нет — взгляд её оставался мутным. Иллюзия.

— Почему? — устало спросила я.

— Что?

— Почему дура?

— А помнишь, как я плакала?

— Плакала?

— Плакала, — улыбнулась Юка, — на конкурсе красоты, в туалете.

— Помню, — сказала я.

— Из-за тебя, — вздохнула Юка. — Рядом сидел этот идиот Стасюк, я могла заполучить его только так.

— И заполучила, кажется, — жестоко напомнила я.

— Ну да, в постель. Но у меня мог бы быть с ним настоящий роман, понимаешь? И уж он-то вытащил бы меня из этой грязи! Я бы стала знаменитой телеведущей, звездой, перед которой преклонялись бы все!

Интересно, она сама понимает, что это пьяный треп, или искренне верит в свои слова? Похоже, верит. Даже глаза разгорелись. А может быть, я к ней все же несправедлива?

— А я только о тебе и думала. Мне было жарко от того, что ты сидишь рядом. — Она протянула руку через стол и вцепилась в мое запястье. Хватка у Юки была железная.

Я поморщилась:

— Не надо.

— Я для тебя выступала, а не для этих паршивых зрителей. И когда я разгуливала по сцене в бикини, я волновалась о том, чтобы моя фигура показалась красивой тебе.

— Твоя фигура кажется мне красивой. Ты красивая, Юка. Довольна? А теперь прими душ и иди спать. Мне нельзя так долго стоять.

— Бедненькая, — всплеснула руками Юка, — прости меня, я совсем забыла о твоей спине. Какая же я эгоистка.

Юка поднялась со стула и, придерживаясь за край стола, подошла ко мне. Я инстинктивно отступила назад и оказалась прижатой спиной к стене. Юка приобняла меня за талию. Я ничего не могла поделать, врач запретил мне резкие движения. От неё кисло пахло дешёвым вином.

Я пробовала дышать ртом, но не могла избавиться от навязчивого зловония.

— Прости меня, Настюша!

— Хорошо я пойду спать. А ты ложись на кухне. Раскладушка на антресолях.

Она, казалось, меня даже не слушала.

— Я была такой мерзкой. Представляю, как ты со мной намучилась. Но теперь всё будет по-другому, да? Ну, скажи мне, что да. Скажи, пожалуйста.

— Юкочка, мы поговорим обо всём завтра. Я спать хочу.

— Пойдем, я тебе помогу. Я же знаю, что тебе одной тут сложно. Идём, я уложу тебя в кроватку.

Меня передёрнуло от отвращения.

— Нет уж. Сама справлюсь.

— Я так одинока, Настя. Если бы ты знала. Ты думаешь, я не замечаю, как люди ко мне относятся?

— Все к тебе хорошо относятся. Не говори глупости.

— Да они меня ненавидят! — воскликнула она, — девчонки завидуют. А мужчины… Они ненавидят меня за то, что я сильнее их. У меня никогда не было романа, Настя. Даже у тебя был роман с этим уродцем Генчиком.

— Он не…

— Да брось ты, — поморщилась она, так похожая в тот момент на Юку прежнюю, — сама знаю, что не уродец. Он красивый, Настя. У тебя был роман с мужчиной. Причем красивым. А у меня — никогда. Только секс.

— Ты преувеличиваешь.

— Если только самую малость. Ладно, я вижу, что я тебе уже надоела. Пойду умоюсь и возьму раскладушку.

Она отвернулась к окну. Чёртова Юка! Знала, зараза, чем меня пронять. На меня такая тактика всегда действовала безотказно. Минуту назад я почти её ненавидела, а сейчас где-то в районе солнечного сплетения пульсировала жалость.

Жалость к этой несносной девице в дырявых чулках, которая серьезно рассматривала в оконном стекле свое невероятно подурневшее отражение.

— Юка, ну зачем ты так… Ты же знаешь, что мне не всё равно.

Я погладила её по плечу.

Она обернулась — в разноцветных глазах стояли слезы. Слезы Юке шли. Она даже перестала казаться мне уродиной. Во взгляде тотчас появлялась некая туманная глубина. И даже осыпавшаяся тушь стала выглядеть как-то иначе, во всяком случае не так уж и неряшливо.

— Правда?

— Конечно.

Она протянула руки, и мне пришлось её обнять. Юкин мокрый нос уткнулся в мою шею. Я погладила по спутанным волосам.

— Настя, ты самая лучшая моя подруга.

— Спасибо, — растрогалась я, — а теперь я пойду спать. А ты выпей чаю и тоже ложись.

— Да, хорошо, — сказала она, не подумав отпустить меня, — Настенька, ты такая красивая, такая добрая. Я бы на твоем месте ни за что так не смогла… Можно я тебя перед сном поцелую?

«Этого ещё не хватало», — подумала я.

Юка смотрела на меня беспомощно. Её красивый крупный рот плаксиво искривился. Ну разве могла я сказать нет? Как я могла сказать нет?

— Хорошо.

Я вытерплю. Один раз. Больше такого не повторится.

Я завтра же отберу у Юки ключ. Один-единственный поцелуй, ничего, она заслужила. Ей ведь тоже нелегко, и завтра утром она будет чувствовать себя униженной.

Она будет злиться на себя саму — за то, что явилась ко мне жалкой и заплаканной. Она мне непременно нахамит, но я не обижусь, потому что буду знать, что это просто защитная реакция.

Губы Юки приклеились к моим губам. Я старалась не вдыхать её запах. Она нежно прикусила мою нижнюю губу. Там, в больнице, мне это нравилось. Мне нравилось, как Юка целуется. А сейчас я просто терпела, одновременно восхищаясь собственной силой воли и проклиная себя за слабость характера. А её кисловатое дыхание становилось все горячее. Холодные руки скользнули под свитер — Юка негромко выругалась, наткнувшись на корсет. Я вспомнила, что у нее накладные ногти, и новая волна нарастающего отвращения заставила меня вздрогнуть. Мне было неприятно чувствовать на своем теле эти неухоженные руки с острыми пластмассовыми ногтями. Но Юка истолковала все по-своему. В тот вечер она выглядела как ведьма, но по-прежнему оставалась все той же влюбленной в себя саму Юкон.

— Дрожишь? — прошептала она. — Замерзла? Бедная, пойдем я провожу тебя под одеяло.

— Не надо меня провожать. — Боже, как же жалко прозвучал мой голос! А я-то хотела быть твердой.

— Не спорь, маленькая. Я лучше знаю. Я же за тобой ухаживала в больнице, мне ли нс знать, что для тебя лучше.

Она подтолкнула меня в сторону комнаты. Вздохнув, я последовала за ней. Пока я медленно приводила свое тело в горизонтальное положение, Юка стояла возле кровати. Она помогла мне расстегнуть корсет. И даже укрыла меня одеялом. Но стоило мне расслабиться и закрыть глаза, как я почувствовала жар её тела совсем рядом.

— Я полежу с тобой, пока ты не уснешь.

— Юка, иди на кухню.

— Ты бросаешь меня? Я чувствую себя такой одинокой, а ты меня бросаешь. Я ведь просто хотела поговорить с тобой. Почувствовать, что я тебе небезразлична.

— Ты мне небезразлична. Но я больше не собираюсь с тобой… Ну ты меня понимаешь.

Она приподнялась на локте. Интересно, сколько дней Юка не принимала душ? Судя по острой волне солёного амбре несколько дней. Почему? Она же всегда была такой чистюлей. Неужели и правда из-за чего-то переживает? Я совсем её не знаю.

— Я тоже не собираюсь с тобой, — ухмыльнулась она. — Ты мне просто подруга. Подруга, и всё. Всё, что было между нами, в прошлом.

Я недоверчиво на неё взглянула. В лунном пятне она была похожа на привидение. Глаза с размазанной вокруг них косметикой смотрелись огромными, как у инопланетянки из фантастического фильма.

— А ты как думаешь? Вообще-то я влюблена…

— Да? В кого же?

— Ты его не знаешь, — вздохнула Юка, — это несчастная любовь. Безответная.

— Ты сама сто раз говорила мне, что безответной любви не бывает. Что это целиком и полностью надуманное чувство.

— Я имела в виду якобы любовь к идеализированному персонажу. Помнишь, когда ты влюбилась в Эдварда Нортона?

— Да. — Я улыбнулась. Действительно, однажды я призналась Юке в том, что Эдвард Нортон им идеалом мужчины. Она меня высмеяла. Сказала, что у меня интеллект восторженной тринадцатилетки.

Посоветовала мне повесить над кроватью плакат с его изображением. Чтобы все окружающие поняли, что я окончательно сошла с ума.

— Ну вот. А я-то влюбилась в реального человека.

Я даже с ним спала.

— Кто он?

— Не все ли тебе равно. Главное, что я чувствую себя ненужной. Впервые в жизни.

— Юка, через год ты будешь вспоминать это со смехом.

— Знаю. Но сейчас мне плохо. И, знаешь, я ему совсем не нравлюсь.

— Ну, наверное, не совсем, раз ты умудрилась даже с ним переспать.

— Ладно. Я пойду на кухню. Ты тоже, как все. Тебе на меня наплевать.

Наверное, мне стоило сказать — да, Юка. Ты права. Когда-то ты была для меня идеалом для подражания, но что-то изменилось. Теперь мне на тебя наплевать. Мне больше не нравится, как ты выглядишь. Мне больше не хочется прикасаться к тебе. Твой смех отчего-то стал казаться мне нарочитым и глупым. Твои приклеенные пластмассовые ногти вызывают у меня рвотные позывы. Я хочу, чтобы ты ушла.

Но кто-то жалостливый и слабый внутри меня вместо всего этого произнес:

— Юка, милая, ты же знаешь, что не наплевать.

Я погладила её по измазанной размытой пудрой щеке. И тогда она устремилась ко мне, её губы при печатались к моей шее, её руки мяли подол моей ночной рубашки. Я зажмурилась, потому что не могла видеть её лицо над собою. К тому же мне показалось, что Юка плачет, а это уж выглядело совсем противно и жалко.

Только один раз, думала я. Один раз потерпеть, и всё. Она не сможет ни в чём меня упрекнуть. Я больше никогда не буду с ней общаться. Я её убью.

Последняя мысль была словно не моей. И тем не менее она отчетливо прозвучала внутри меня. Я её убью, подумала я, и тут же мне стало спокойнее. Я словно перестала чувствовать невыносимый Юкин запах. Я расслабилась и обмякла, я позволила ей стянуть с меня трусы.

Конечно, утром я обо всем забыла. Я проснулась от пульсирующей в висках боли — такое впечатление, что это я, а не Юка напилась накануне. Юка валялась рядом, она спала с широко раскрытым ртом, из которого время от времени вырывался хрипловатый храп. Я поморщилась, застегнула корсет и встала. Видели бы сейчас Юку многочисленные поклонники её хамоватого очарования. Наверное, они бы её вообще не узнали. «Надо будет заставить её сменить простыни», — подумала я по пути на кухню. Самой мне менять белье трудно, врачи запретили мне наклоняться вперед, пока позвонок окончательно не срастется. А я не вынесу, если моя постель будет пахнуть горьким Юкиным потом.

Я поставила чайник и отрезала неаккуратный ломоть белого хлеба. Других продуктов в моей кухне не нашлось. Может быть, отправить Юку в магазин. Она ведь наверняка будет чувствовать себя виноватой после вчерашнего. Все что угодно для меня теперь сделает.

— Настюха! — бодро позвала она меня.

— Не надо меня так называть, — поморщилась я, запивая хлеб вчерашним чаем.

— А как тебя ещё называть? — Босая Юка продефилировала в ванну. — Ну и видок у меня. А что, мы вместе спали, что ли?

— Как будто бы ты сама не знаешь.

— Откуда мне? Я пьяная была, если ты не заметила. А ты, выходит, воспользовалась моей беспомощностью.

Она появилась на пороге кухни, заметно посвежевшая, но все равно отчаянно некрасивая. Её кожа выглядела желтой и сухой. В тот момент ей можно было дать и тридцать лет. Зато она хотя бы смыла макияж и причесалась.

— Это кто ещё кем воспользовался. Чай будешь?

— Буду. Только завари мне свежий, терпеть не могу помои. Ну и бардак у тебя.

Я молча загремела чашками, а Юка пожелала принять душ. Она деловито порылась в моем шкафу и выбрала мой любимый свитер, видимо собираясь надеть его после душа. Меня неприятно царапнула её бесцеремонность.

Юка скрылась в ванной. Я насыпала заварки в её любимую чашку из розоватого прозрачного фарфора. Когда-то эту чашку подарила мне мама. Юке нравилось пить чай именно из неё, и у меня вошло в привычку уступать чашку ей.

Черт, она ведет себя, как неудачница в климактерическом возрасте, а я по-прежнему оставляю лучшую чашку ей.

Сейчас она выйдет из душа, распаренная, порозовевшая. И начнется. Почему она считает, что имеет право так со мной обращаться? После того как она соблазнила Генчика? После того как явилась сюда страшной и пьяной? А если бы даже и не было всего вышесказанного, то отчего она с самого начала решила, что имеет право постоянно меня высмеивать? Ненавижу её искривленные в презрительной усмешке губы.

Ненавижу её выражение лица, когда она говорит, что у меня толстые ноги. Ненавижу её неестественный смех.

И даже теперь, когда она знает, что я видела её грязной и жалкой, что мне известен цвет её глаз и происхождение якобы холеных ногтей — даже теперь она остается непростительно уверенной в себе. Она уверена, что с ней ничего не случится и что я всегда буду любить её и восхищаться ею, как бы она себя ни повела.

— Настя, я выхожу! — крикнула она. — Чай готов?

Я посмотрела сначала на чашку, затем на дверь. Вот плесну ей в чай дихлофоса, будет знать. Я как наяву это увидела — Юка с видом английской леди размешивает в чашечке сахар (специально для нее я приучилась покупать тростниковый, обычный рафинад наша леди принципиально не употребляла), потом отхлебывает маленький глоточек — и сначала на лице её появляется удивление, потом она морщится от нахлынувшей боли. Уродливо краснеют щеки, вместо вздоха из горла вырывается надрывный хрип. Она судорожно прижимает увенчанные пластмассовыми ногтями ручонки к животу, она смотрит на меня расширенными от ужаса глазами. Разрывающая на части огненная боль мешает ей произнести хоть слово. Она падает на пол, а я спокойно смотрю, как она корчится у меня под ногами. Было бы эффектно, если бы мне удалось индифферентно закурить. Но это вряд ли — я наверняка разнервничаюсь.

В ванной вдруг стало тихо — это Юка выключила воду. Я услышала, как она гремит флаконами — наверное, выбирает духи. Успею или нет? Жалко, что дихлофос я дома не держу. Но может быть, сойдет жидкость для мытья плит? На бутылке написано — не прикасаться без перчаток. Значит, и пить её опасно для жизни.

Интересно. Юка умрет сразу? Господи, что я делаю? Неужели я действительно делаю это?

Я плеснула темно-коричневую жидкость на дно чашки. Совсем не много, но думаю, что ей хватит. Насыпала побольше заварки, залила кипятком, размешала.

— Как хорошо на душе! — В кухне появилась улыбающаяся Юка. Её волосы были мокрыми. Она снова стала красивой.

— Вот твой чай. — Я поставила чашку на стол, а сама присела на подоконник, приготовившись наблюдать.

— Что это ты такая странная? Почему нервничаешь? — уставилась на меня Юка.

— Кто тебе сказал, что я нервничаю? — Я попробовала улыбнуться, но получилось не очень хорошо. — Ты пей чай.

— Ну, ладно. — Она присела за стол и придвинула чашку поближе. — Фу, как он пахнет.

Когда Юка все же взяла чашку и поднесла её к губам, у меня не выдержали нервы. Я бросилась вперед, как услышавший стартовый выстрел атлет. Одним ударом я вышибла чашку из её рук. Химически воняюший чаи расплескался по полу, а моя любимая фарфоровая чашка разлетелась на несколько кусков.

— Ты что? — растерялась Юка. Она по-настоящему испугалась. Подозреваю, что у меня было дикое лицо.

— Ничего. Давай я налью тебе новый чай. Этот успел остыть, пока ты мылась.

— Совсем ненормальная? — повысила голос Юка.

— Замолчи. И без тебя тошно.

Она вскочила с табуретки и, хлопнув дверью, вышла в коридор. Я слышала в комнате суетливую возню — Юка спешно одевалась. Через несколько минут в прихожей зажегся свет.

— Я ухожу, — прокричала она, — с меня хватит.

Юка уже надела туфли. Её волосы были мокрыми. Я предложила Юке фен — ведь на улице февраль. Она вежливо, но зло отказалась.

— Теперь я понимаю, как ты ко мне относишься, — сказала она. — Тебе, Настя, в психушку пора.

Я пожала плечами. Юка никогда не узнает, что я ей жизнь спасла. С одной стороны, мне было неловко. Если бы это случилось несколько месяцев назад, я бы вообще умерла от стыда. А с другой стороны — я радовалась, что Юка уходит. Мне хотелось остаться одной. Чтобы остаться наконец одной, я была даже готова отравить её средством для чистки плит.

— Ключ я оставила на прикроватном столике, — не глядя на меня, сказала она, — думаю, нам лучше пока не общаться.

Она часто так говорила в последнее время. И значило это одно — нам не стоит общаться пару дней. Но на этот раз я поняла, что Юка говорит серьезно. Она мне сама вряд ли позвонит. Да и я звонить ей больше не собираюсь.

Я оказалась права.

Наверное, мы вообще больше не увиделись бы никогда. Если бы в один прекрасный день я не решила вернуться на аэродром.

Глава 11

В первый день весны мне разрешили сидеть. Врач долго рассматривал мои рентгеновские снимки и, видимо, остался доволен результатом. В тот же день я вынесла на помойку аккуратно упакованный в полиэтиленовый пакет корсет.

Корсет стоит довольно дорого, но мне не хотелось даже думать о том, что он мне может ещё когда-нибудь понадобиться.

На аэродроме «Горки» прыжки шли полным ходом. Я узнавала обо всем от Дюймовочки, с которой мы довольно часто перезванивались. Дюймовочка успела сделать двести прыжков. Двухсотый прыжок отмечали с шампанским. Она и меня приглашала, но мне не хотелось появляться на аэродроме раньше времени.

Я знала, что скоро я и так туда вернусь.

Ни на одну минуту я не забывала о прыжках. Я знала, что уже в начале лета смогу прыгать. Конечно, мой врач пришел бы в ужас, если бы вдруг узнал о моих планах. Но он бы никогда об этом не узнал. А я считала себя достаточно опытной парашютисткой, чтобы не повторить прошлой ошибки. Почему-то инцидент с больницей не напугал меня, а, наоборот, придал уверенности. Я уверена была, что больше ничего со мною не случится. Ведь если все сделать правильно, то прыжок с парашютом — это гораздо менее травматичное мероприятие, чем прыжок с кухонной табуретки.

А в самом начале мая в моей вялотекущей жизни произошло событие, показавшееся мне весьма значительным.

Мне позвонил Генчик.

С чего это он вдруг решил обо мне вспомнить — неизвестно.

Я даже не сразу узнала его голос. Хотя это бодрое жизнерадостное «Алло!» сложно было забыть.

— Привет, Настена! — Он говорил так, словно мы расстались каких-нибудь пару дней назад.

— Привет… — Я растерялась и почему-то судорожно поправила волосы.

— Как твои дела?

— Нормально… А твои?

— Тоже хорошо. Представляешь, сшил новый парашютный ранец. Ярко-оранжевый. Димка Шпагин сказал, что это женский вариант. Намекнул, что я похож на педика. Но мне все равно. Мне всегда нравились яркие ранцы.

Я не могла поверить своим ушам. Может быть, он меня с кем-нибудь перепутал? Хотя версия сомнительная, ведь он же меня по имени назвал… Но это же невероятно — бросить меня в больнице, переспать с моей лучшей подругой, полгода со мной не общаться, а потом как ни чём не бывало позвонить для того, чтобы рассказать о новом парашюте. Но самым возмутительным было то, что я совсем на него не обиделась. И даже наоборот — было очень приятно, что он обо мне все-таки вспомнил. Приятно слушать его беззаботный треп. Я мгновенно умудрилась забыть о бездарно проведенном годе разочарование, больница, корсет. На улице было тепло, начиналось лето, и я тосковала по аэродрому, по парашютным байкам, по бесшабашному полу истерическому веселью, по грохочущей «Элке».

И по Генчику.

Мне было стыдно за то, что я продолжаю тепло относиться к человеку, который так со мной поступил. Юка бы назвала меня дурой и была бы права.

— Рада за тебя, — выдавила я.

Он замолчал. Мне даже показалось, что нас разъединили, и для проверки я подула в трубку.

— Прекрати мне в ухо дуть, — немедленно отреагировал Генчик, — Настя, я так виноват…

— Да брось.

— Нет правда. Но у меня был такой сумасшедший год. Я ездил прыгать в Испанию. Почти на месяц. Все свои накопления пропрыгал. — Он нервно хохотнул. — И знаешь, что там со мной приключилось.

— Что?

— Были прыжки на пляже. Я немного не рассчитал и при приземлении разбил стекло ювелирной лавки. Представляешь, прямо влетел в стекло! Всё подумали, что это ограбление.

— Какой кошмар! В тебя стреляли?

— Нет, что ты. Но в участок отвели. Они там такие вежливые, суки. Улыбаются. Я тоже в ответ улыбался, дурак. Думал ещё, вот бы нам такую полицию. А потом выяснилось, что эти гады выставили мне счёт на пять тысяч евро.

— Да ты что? — ахнула я.

— Да, — в его голосе даже звучала некоторая гордость, — но, конечно, я отмазался. Но тысячу пришлось заплатить. За разбитую витрину.

— Ужасно.

— Зато весело было! Видела бы ты лица продавщиц, когда я влетел! Я почувствовал себя каким-то Бэтмэном, честное слово… А ты как?

— И я хорошо, — лаконично ответила я. А что мне надо было ему рассказывать? Про Аннет? Про то, как мы с Юкой ненадолго стали любовницами? Про выброшенный корсет? Про то, как мне тошно в четырех стенах?

— Ты выздоровела? Вроде бы много времени прошло уже.

— Вот два месяца назад корсет сняли. Спину укрепила. Думаю, что скоро мне можно прыгать.

— Правда? — обрадовался он. — Как здорово!.. Знаешь, а я ведь скучал.

— Почему же тогда не позвонил ни разу?

— А что я сейчас, по-твоему, делаю?

— В последний раз мы разговаривали, когда дождь только начал превращаться в снег. А сейчас за окном тридцать градусов.

— Ты, Настя, прямо как акын в тундре. Что вижу, о том пою. Неужели ты не понимаешь? Я нервничал. Я нехорошо себя чувствовал из-за всей этой истории. Тебе ведь наверняка рассказали, что я и Лика…

— Рассказали, — перебила я. Почему-то мне совершенно не хотелось выслушивать его версию стремительного романа с Юкой.

— Ну, вот. Ты никогда не замечала, что люди стараются меньше общаться с теми, с кем они поступили подло?

— Я никогда не замечала, чтобы ты интересовался философией.

— Узнаю свою Настену! — По его голосу я поняла, что он улыбается. — Ну так что? Едем?

— Куда?

— Как это куда? На аэродром, конечно!

— Когда? — растерялась я.

— Завтра я заеду за тобой часиков в девять. И рванем. Там в честь майских праздников скидки на прыжки.

— Ну, я не знаю… Я собиралась на аэродром, но так рано… Два месяца прошло всего.

— Да брось! — легкомысленно воскликнул он. — Вряд ли ты за такое ничтожное время прыгать разучилась, старушка. Прорвемся!.. Так ты едешь или нет?

И я сказала:

— Еду!

Почти всю ночь я не могла уснуть. Я три раза перепроверяла собранную для поездки на аэродром сумку, и мое сердце билось, как у хронического гипертоника. Я сто раз собирала эту сумку. Я наизусть знала, что в неё следует положить. Зубная щётка, увлажняющий крем, расческа Спортивный костюм, комбинезон для прыжков Шерстяные колготки — на улице обманчиво тепло, а на высоте пять тысяч метров холод. Очки, перчатки, высотомер, удобные кроссовки. Кокетливая ночнушка. Неизвестно, в каком номере мне придется жить? Неужели вместе с Генчиком? Неужели все это не сон? И все теперь будет, как раньше?

Это неправильно, мне надо бы на него обидеться. Даже если в моих планах стоит последующее страстное примирение — все равно надо обидеться для того, чтобы он понял, что так со мной обращаться нельзя. Я ведь даже в него не влюблена. Больше не влюблена. Просто Генчик ассоциируется слетом, адреналином, самолетом, романтикой, прыжками и небом, которое мне так непросто было полюбить.

Я еду на аэродром. Поверить невозможно!

Засылала я под утро счастливой и видела рваные нервные цветные сны.

Утром я всё ещё поверить не могла, что все будет, как раньше. Бездарно проведенный год вдруг показался коротким по сравнению с тем, что доведется мне испытать всего через несколько часов. Первый прыжок, после огромного перерыва — это… это… нет, честное слово, это лучше, намного лучше, чем секс!

Генчик заехал за мной ровно в девять. Я выбежала к нему — румяная и веселая. В своих любимых потертых джинсах и симпатичной футболке с розовым цветком на груди.

Я подкрасилась — но так, чтобы ни одна живая душа не могла заподозрить наличие косметики на этом свежем лице. Взглянув в зеркало, я осталась собой довольной. Пожалуй, давно мне не удавалось быть такой хорошенькой. Хотя при чём тут макияж — всё дело в горящих глазах. Этот блеск ни в одном салоне красоты ни за какие деньги не купишь!

— Настенька. Да ты просто красотка! — Он поднял меня на руки и закружил. — Как я рад! Сто лет тебя не видел, честное слово, сто лет.

Я чмокнула его плохо выбритую щеку. От него пахло всё так же — табаком и смутно пряным одеколоном. От него пахло летом и бессонной ночью. И на его щеке была все та же темно-коричневая родинка. Когда-то мне нравилось именно в родинку Генчика целовать.

— Нет, так не годится, — вдруг сказал он, — иди-ка сюда.

И он меня поцеловал. Ладонями я уткнулась ему в грудь, я хотела оттолкнуть его. То есть нет, хотела я совсем другого, просто понимала, что правильнее было бы его оттолкнуть. Его губы были знакомыми и горячими, и все равно он был гораздо сильнее, так можно позволить себе и расслабиться, ну хотя бы на одну минутку…

— Настена… — Грязноватой пятерней он взъерошил мои тщательно уложенные волосы. Этот ребячливый жест меня не разозлил. Наоборот — заставил улыбнуться.

А через несколько минут я уже сидела рядом с ним в машине, а машина мчалась по Дмитровке, оглушительно хрипела старенькая магнитола, и сквозь помехи надрывно пробивался джаз. Генчик сосредоточенно следил за дорогой, а я сосредоточенно рассматривала Генчика. Его профиль. Мне показалось, что он немного поправился.

И на виске появилось несколько лишних седых волосков — на брюнетах так заметна седина. Но в остальном он был всё тем же самым Генчиком.

— А я тоже тебя часто вспоминала, — сказала я.

— Правда? — Он польщено улыбнулся. — Я рад.

— И думала о вас с Юкой. Ты уж извини, что я об этом заговорила… Но зачем ты с ней? Она же тебе совсем не нравилась.

Он скривился, словно у него внезапно разболелись все зубы сразу.

— Настя, я бы не хотел об этом. Ты знаешь, что я Лику недолюбливал всегда. Но я же мужчина. Видел бы ты, как она ко мне липла.

— Да?

— А ты как думала? Да я бы в её сторону даже не посмотрел бы, но она… То припрется ко мне в номер в одной ночнушке. То потанцевать пригласит. Однажды я просто…

— Не устоял, — услужливо подсказала я.

— Вот именно.

Я отвернулась к окну. До самого аэродрома никто из нас нс проронил больше ни слова. Эх, Генчик-Генчик… Да что с него возьмешь? Я ведь с самого начала знала, что он легкомысленный, как романтично настроенный подросток. Да и вообще, большинство парашютистов по эмоциональному развитию похожи на детей старшего школьного возраста. Да и предупреждали меня… Почему же я снова с такой радостной готовностью уцепилась за это зыбкое счастье, почему же меня опять не Заботит неопределенность. Ведь если со мной снова что-нибудь случится, все повторится по накатанному сценарию. Генчика интересуют только те, кто думает так же, как и он. Я уверена, что если бы он вдруг попал в больницу, а я бы ни разу не пришла навестить его, сославшись на усталость от прыжков, он бы даже не обиделся.

Наоборот — он был бы удивлён, если бы я предпочла сидеть у его постели вместо прыжков. Так уж он устроен, и его никому никогда не удастся переделать.

— Приехали, — сказал Генчик, паркуясь возле аэродромной гостиницы.

Я немного волновалась. Казалось, здесь не изменилось ничего а ведь я не была в «Горках» почти год. Как меня примут? Не забыли ли? Не испугаюсь ли я свистящего в ушах неба? И самое главное — здесь ли Юка?

— Настена, наверное, нам придется в одном номере ночевать, — сказал Генчик, и при этом у него был самый что ни на есть серьезный вид, но синие глаза смеялись. — Понимаешь, сейчас тут все изменилось. Много новых парашютистов появилось, номер почти невозможно забронировать.

— А Шпагин?

— Перетолчется, — ухмыльнулся он. — Неужели Димка не уступит тебе кровать в такой важный день.

— Важный?

— Конечно. Добро пожаловать обратно.

Он помог мне донести до номера сумку.

С прошлого года здесь ничего не изменилось. Только на стенах появились новые плакаты с новыми парашютистами.

— Хорошо, что мы приехали так рано, — подмигнул Генчик, — может быть, успеем в первый взлет.

— Ты иди… Я не хочу в первый взлет. Понимаешь, мне надо привыкнуть.

— Понимаю, зайчик, — он чмокнул меня в макушку, — я тебе говорил, что ты чудесно выглядишь?

Когда Генчик ушел, я присела на аккуратно застеленную кровать. Из открытой форточки слабо пахло костром и ранним летом. На стене, напротив меня, висело зеркало. Это зеркало было здесь и в прошлом году.

А вот я была другой. Надо признаться, подурнела, расплылась. Я констатировала это без всякого кокетства. Я давно не подкрашивала волосы — концы были светлыми, а корни темными. Так неряшливо. Я перестала следить за весом.

А Генчик не заметил ничего. «Я тебе говорил, что ты хорошо выглядишь, зайчик?» А ведь он всегда видел во мне не Настю, которая ест на ужин зеленый салат, чтобы не выглядеть коровой, которая носит жутко неудобные миниатюрные трусы, потому что это считается сексуальным, которая красит губы, хотя терпеть не может химический привкус помады. Он видел во мне Настю, которая выпрыгивает из самолета, отчаянно улыбаясь, которая в свободном падении умеет переворачиваться с ног на голову, у которой от частых прыжков румяное, слегка обветренное лицо.

И ему не важно, как я выгляжу. Что на мне надето. Худая я или толстая. Главное, чтобы я разделила с ним его единственную настоящую любовь — любовь к небу. Если я буду прыгать, то Генчик, который всё ещё остается для меня самым красивым мужчиной на земле, будет меня любить. И точка.

Я небрежно пригладила пыльноватой ладонью волосы. Сегодня я буду нарочито некрасивой. Мне все равно (честное слово, все равно!), что подумают обо мне окружающие. Даже если сейчас я предприму отчаянную попытку приукрасить себя, даже если причешусь и подрумяню щёки — всё равно все заметят, что я подурнела.

Так пусть уж лучше в таком случае видят, что мне на это наплевать. Кажется, я открыла формулу успеха. Своего личного успеха. Как всё просто, почему для того, чтобы это понять, мне потребовался целый год.

Там, в больнице, я должна была говорить с Генчиком о прыжках. Тогда бы он никогда от меня не ушёл. Накинув на плечи светлую ветровку, я заперла комнату и отправилась на старт.

Прямо на траве был разложен огромный пыльный укладочный коврик.

На старте было много народу. Кто-то был занят неторопливой укладкой парашюта, а кто-то просто меланхолично покуривал, глядя в небо в ожидании, когда начнётся выброска парашютистов и можно будет полюбоваться парящими разноцветными куполами. Декорации оставались теми же, а вот актерский состав немного изменился. Столько новых лиц. Появилось много новеньких парашютисток, некоторые из них были по-фотомодельному хорошенькими. Раньше этот факт вызвал бы во мне некоторую досаду, но теперь мне было все равно. Я даже чувствовала себя способной порадоваться чужой красоте — совсем нетипичное для молодой девушки качество.

— Это ты, что ли?

Капризный голосок заставил меня вздрогнуть и резко обернуться. Сердце подпрыгнуло, как будто бы я увидела падающий самолет.

Юка.

— Привет. — Я не улыбнулась.

Она выглядела, как всегда, хорошо. Новая прическа — волосы стали иссиня-черными. Как ни странно, ей идёт — а ещё говорят, что черный цвет старит. Таких, как Юка, состарить невозможно. На ней был новый прыжковый комбинезон, сногсшибательный, ослепительно белый, выгодно контрастирующий с её художественно растрепанной смоляной шевелюрой.

— Красивый комбез, — сдержанно похвалила я.

— Белое не надевать, обтягивающее не носить, — ухмыльнулась Юка. — А что ты здесь делаешь?

— Как что? То же, что и ты. Здесь мой дом.

— Звучит пафосно. Почему ты так выглядишь?

— Как?

— Как уродина, — беззлобно улыбнулась она.

— Тебе виднее. — Я пожала плечами. — Все изменилось. Есть вещи, которые интересуют меня куда больше чем внешний вид.

— Браво.

Она несколько раз хлопнула в ладоши.

— Я даже знаю, что тебя интересует.

— Я имела в виду прыжки. Я вернулась на аэродром, Юка. Насовсем. Мне подписали допуск. Я пойду в вечерний взлет.

— Рада за тебя.

Несколько приглушенных хлопков заставили нас поднять голову вверх. Прямо над нами раскрывались купола. Они были похожи на разноцветных тропических бабочек. Среди прочих ярко выделялся новый оранжевый купол Генчика. Я невольно улыбнулась. Вспомнила, с каким азартом он мне рассказывал про новый ранец и новый парашют. Все-таки какой же он мальчишка!

— Я видела, что ты приехала с ним.

— И что с того? Юка, вы же вроде бы давно расстались?

— Ты больше не ревнуешь? Какой прогресс.

— Что толку ревновать? — удивилась я. — У вас всё давно закончилось, а у нас только начинается.

Я сказала это и прикусила губу. Дура я! Собиралась же никому не рассказывать о нас с Генчиком. По крайней мере не акцентировать на этом внимание.

— Видишь вон ту блондинку в красном? — вдруг сменила тему Юка.

Я проследила за её взглядом. Немного в стороне от нас расслабленно загорала на утреннем солнце симпатичная стройная девушка, чем-то похожая на голливудскую актрису Уму Турман.

— И что?

— Генчик твой с ней спал. Она модель, снималась для французского «Вог». А теперь посмотрите налево. Видишь девку со стрижкой? Ту, что укладывается прямо за Шпагиным. С ней он тоже спал. Ещё сейчас приземлится Дарья, новенькая. С ней он провёл почти три недели. Они вместе ездили в Испанию.

— Зачем ты это мне всё говоришь?

— Хочу, чтобы ты знала, какая же ты дура! — прошипела Юка. Только в тот момент я поняла, как она злится

— Не надо так говорить только из-за того, что я то пренебрегла.

Зря я это ей сказала. Юке нельзя было такого говорить. Ведь самой яркой её чертой было гипертрофированное самолюбие, и мне это было прекрасно известно. Но так вдруг захотелось почувствовать себя хозяйкой положения. В конце концов, она сама виновата. Нельзя играть с людьми, как с бестолковыми шахматными фигурками.

— Знаешь, ты удивительно наивна, Настя. Не хотела тебе говорить, но ты сама напросилась. Он давно сошёлся с женой.

— Что ты мелешь?

— Вот так. Они живут вместе. Он раскаялся, и она приняла его обратно. Теперь он даже не каждые выходные приезжает на аэродром. И его жена в тусовке. А его постоянно меняющихся подружек здесь все называют аэродромными любовницами. Жаль, что ты стала одной из них.

Она ослепительно улыбнулась свежеотбеленными зубами и, круто развернувшись, пошла на старт. «Врешь ты все!» — уныло проговорила я, обращаясь к её прямой удаляющейся спине.

— Что грустишь, красотка! — Подбежавший Генчик игриво хлопнул меня по ягодице.

Я заметила, что блондинка, похожая на Уму Турман с любопытством на нас уставилась. Генчик был во всём оранжевом. Надо признаться, что у него был довольно дурацкий вид.

— Я с Юкой разговаривала.

— Эта дрянь опять испортила тебе настроение? Не переживай, поехали лучше купаться! Я решил три взлёта пропустить.

— Ты и пропущенные взлеты? Слабо верится… Говорят, что ты теперь не так часто бываешь на аэродроме. Это правда?

— Стараюсь почаще, — уклончиво ответил он. — Ну, так что, купаться-то едем или как?

— Или как. Вода холодная ещё. А почему же ты забросил аэродром?

— Настюха. Не будь врединой! Дел много у меня.

Опять это бесцеремонное «Настюха»! Ненавижу данную модификацию собственного имени. Это как пароль, приводящий в действие механизм разочарования.

— Генчик, извини может быть, я вмешиваюсь не в своё дело…

Но Юка мне сказала… То есть, если не хочешь, можешь не отвечать, но…

— Всё ясно, — помрачнел он. Неприветливое выражение лица странновато смотрелось на фоне ярко-оранжевых одежд. — Да, я снова не один. И что из этого?

В Москве у меня одна жизнь, на аэродроме совсем другая. Ты имеешь что-то против?

— Да нет, ничего, — растерянно пробормотала я.

— Тогда поехали купаться. В общем, так, я пошёл в номер за плавками. Если надумаешь, подходи, старушка.

И Генчик ушёл.

А я словно героиня классического фильма ужасов, спиной почувствовала этот взгляд. Обернулась. Юка, красивая, загорелая, вся в белом, внимательно смотрела на меня. И улыбалась.

В сущности, она не была ни в чём виновата. Только в наглости, о которой я знала заранее. В том, что последнее слово осталось за ней.

Но в тот момент я по-настоящему её ненавидела.

Сотню раз я играла в эту странную и страшноватую игру. И в этот раз все началось легко. Почему-то я чувствовала себя спокойной, уверенной в себе и сильной. Юка ушла в буфет пить кофе, а я слонялась на старте. Я же сто раз это делала, это же просто медитация, просто игра — чтобы стало немного легче. Так я себя уговаривала, но все равно пальцы мои предательски тряслись.

В углу валялся Юкин парашют, уже сложенный для прыжка. Я знала, что Юка записана в двенадцатый взлет крайний. Я и сама записалась в двенадцатый.

Я огляделась по сторонам — в комнате никого не было. Подошла к её парашюту, достала из кармана обычную швейную иглу. На этот раз игра в Юкино убийство была куда более серьёзной, чем обычно. Так далеко я ещё не заходила никогда. Точным движением я воткнула иголку в камеру основного купола. Когда купол начнёт наполняться воздухом, игла изрежет его на куски. В другом кармане я держала компактные ножницы для резки металла. Ими можно легко перерезать металлический шнур, соединяющий систему запасного парашюта с кольцом, находящимся на левой груди.

Все эти действия заняли у меня меньше минуты.

Одна минута — это меньше времени свободного падения.

Одна минута — и Юкин парашют превратился в парашют самоубийцы.

Двенадцатый взлет — крайний. Я люблю прыгать в крайнем взлете. А кто не любит? Если заранее договориться с пилотами, единственный раз за весь день «Элка» поднимется на высоту пять тысяч метров.

Все радовались моему возвращению на аэродром.

— Не страшно прыгать после такого перерыва? — спросила Киса.

— Страшно, — округлила я глаза.

Хотя мне ни капельки страшно не было.

Пока меня не было, Киса успела спеться с Жориком. И сейчас она сидела, томно прижавшись к его плечу. Правильно сказал мне когда-то Генчик, аэродром — это большая койка.

Да, Генчик тоже прыгал в двенадцатом взлете. На меня он не смотрел. Ну и зря — никаких скандалов я бы ему устраивать не стала. Я вот рассматривала его совершенно беззастенчиво.

Он заметил, что я на него смотрю, и явно нервничал. Теребил на руке высотомер. А мне нравилось смотреть, как он бесится.

А Юка сидела рядом со мной. Я не думала, что она со мной заговорит.

Но она заговорила.

— Насть… Ты очень на меня сердишься, да?

Я повернула к ней лицо и спокойно улыбнулась:

— Да что ты, Юка. Не бери в голову.

— Наверное, нам надо поговорить.

— О чём?

— Обо всём. — Ей было неловко. Впервые Юке было неловко в моём присутствии.

— Говори.

— Прямо здесь?

— А что такого?

— Давай лучше на земле.

— Как хочешь.

Я улыбнулась и пожала плечами. Юка, конечно, не знала, что на земле ей уже ни с кем поговорить не удастся.

Четыре тысячи восемьсот метров. В самолёте зажглась лампочка, а это значит, что можно прыгать. Выпускающий — Жорик — открыл дверь. Первыми самолёт покинули сам Жорик и Киса. Тоже мне, сладкая парочка.

Юка уверенно подошла к двери. Я догнала её и прокричала:

— Давай прыгнем вместе!

Она явно обрадовалась. Дурочка, она думала, что я собираюсь прыгнуть с ней в знак примирения. А я просто не хотела расставаться с Юкой вот так. Мне хотелось побыть с ней ещё — хотя бы сорок секунд.

«Не надо, давай останемся в самолете вдвоем», — хотела сказать я.

— Что тормозишь, — улыбнулась она, поправляя очки.

Взявшись за руки, мы выпрыгнули из самолета. Воздушный поток закрутил нас, как бумажных голубей. Я подумала, что теперь пути назад нет. В самолете я ещё могла сказать ей — Юка, не прыгай. А теперь это было бы бесполезно. Да и не услышала бы она ничего — встречный поток гулко свистел в ушах.

На секунду мелькнула шальная мысль — а может быть мне тоже не открывать парашют? Вспомнилась история о Томе и Джастине, которую когда-то рассказал мне Генчик. Что ждет меня внизу? Сначала, конечно, никто не заподозрит, что Юкин парашют испортила я. Но потом непременно будет комиссия по расследованию парашютных происшествий. Обрезанное кольцо запаски, разумеется, вызовет определенные вопросы.

Вспомнит ли тогда кто-нибудь обо мне. Буду ли я в числе подозреваемых? Смогу ли доказать свою непричастность? Не исключено, что все обойдется. Но вдруг — нет? И что тогда будет? Меня посадят? Я нс уверена, что смогу это вынести…

На высоте две тысячи метров у меня не выдержали нервы. Я опустила правую руку вниз и дернула релиз. Мощный толчок оторвал меня от Юки. Мой купол медленно наполнился воздухом.

Я посмотрела сначала на Юку, как она улетает вниз. Она ещё не знала о том, что ей не суждено приземлиться. Узнает через полторы тысячи метров, не раньше. Юка смелая и отчаянная, она всегда открывается низко.

За это её ругает аэродромное начальство. Несколько раз Юку даже отстраняли от прыжков — за то, что она открывала парашют ниже пятисот метров.

Сначала она откроет основной купол. Он рассыплется над её головой на тысячу ярких лоскутов. Возможно, она даже не сразу поймёт в чём дело. Возможно, когда она всё-таки поймёт, будет уже слишком поздно для того, чтобы воспользоваться запаской.

А если и нет — я позаботилась и об этом. Обрезать кольцо запаски было несложно. Она дёрнет за кольцо, и ничего не произойдёт. Оно просто останется в её руке.

И никто меня не заподозрит — ведь все знают, что Юка всегда укладывает парашют только сама. Скажут — доигралась.

Я посмотрела на неё в последний раз. Когда я приземлюсь, Юки уже не будет. И я ни за что не пойду смотреть на то, что от неё осталось.

Я хочу запомнить её такой.

Я хочу запомнить её красивой. В чёрном прыжковом комбинезоне, который её стройнит. И в серебристом мини — платье, которое она купила на рождественской распродаже и очень любила мерить — да так ни разу и не надела. Длинноногую, на каблуках. В купальном халате, босую. Накрашенную, похожую на голливудскую супер-звезду. И чисто умытую.

Я буду часто се вспоминать.

Как она смеется. Как она танцует, как ходит, виляя задом. Как целуется. Как со сосредоточенным видом красит длиннющие ногти в темно-фиолетовый цвет. Как пряно пахнет от её жёстких волос.

Я буду вспоминать мелкие детали. Вечный бардак в её сумочке. Родинку на её подбородке. Её вульгарные серёжки-кольца. Тонкие белые волосики на её руках.

Особенно отчетливо волосики были видны на загаре. Её голос. Её вечно выбивающуюся из-за миниатюрного уха прядь.

А потом я посмотрела вверх.

На небо.

Я люблю небо.

Утреннее, ясное, пасмурное, занавешенное тяжёлыми тучами, свистящее в ушах, толкающее звёздное, улыбающееся, дождливое, свежее, рассветное атакующее колким градом, приветливое, волнующее, моё.

Я посмотрела вверх — небо было вечерним.

Вечернее небо я, пожалуй, люблю больше всего. Вечернее небо — разноцветное. Посмотришь направо — там густой бархат сумерек. А слева светло, и у горизонта — яркая красная черта.

И облака над этой чертою тоже красные — словно некто невидимый мне, собираясь пить чай, зачем-то обмакнул их в жидкое малиновое варенье.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно её удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.