Пепел и роса

2

Адрес я выяснила еще на профильном сайте для краеведов-любителей. У меня там на выбор было несколько вариантов, но я учла перспективное соседство, и от шикарного места рядом с будущей трансформаторной подстанцией пришлось отказаться. Вместо ответа спустя несколько дней за завтраком мне подали конверт от стряпчего, где лежала купчая на часть земельного участка в Климовом переулке. Обижается, но сувенир должен его как-то смягчить — я дома еще заказала печать нашей с Петром фотографии на керамическом овале. Аутентичный картон точно не найду, а это — мило и душевно. Заказ делали в похоронной конторе и очень косились на меня.

Но раз уж сложилось с землепользованием, приступим ко второй части плана.

Первый раз пишу на гербовой бумаге деловое письмо.

Запечатала конверт настоящим сургучом и передала дворецкому. Как в кино, ей Богу.

Естественно, я пробовала найти своего напарника по путешествию, но где отыскать того, о ком знаешь только имя, а насчет места работы имеется столько вопросов. Сходила на Гороховую, 2, конечно и пообщалась с мелкими чиновниками. Просьбу найти господина Фохта восприняли настороженно, и даже денежка не помогла. Информации нет и не будет, барыня. Что ж, будем надеяться, жив.

Вспомнила их разговор с Люськой, прогулялась по Итальянской улице — но это нереально искать тут человека. Я, конечно, прогулялась несколько раз вдоль улицы в разное время, но и случайных встреч на мой век уже хватило.

На месте склада на Лиговке зиял обугленный котлован, даже той стены, где находилась дверь, больше не было. Билет в один конец у меня, стало быть. Комок в горле стал размером с кулак — маму, Люску и отчима больше не увижу.

Передо мной сидит будущая легенда российской архитектуры. Ему еще создавать настоящие шедевры, не зашиби его, Ксюша. Именно эту мысль я неоднократно прокручивала в голове, пытаясь донести до Василия Ивановича свои пожелания. Первый дом в стиле модерн он построил бы на рубеже веков, но придется поспешить.

— Ваше Сиятельство, есть множество достойных Вашего положения решений. Классицизм, барокко, ренессанс. Вот, извольте ознакомиться, прекрасный элемент с купидонами. — Хорошо воспитан, бородка клинышком, умный взгляд, каштановые волосы еще не тронутые сединой. Старше меня года на два-три. Явно волнуется в усадьбе столь помпезной и величественной. До денежных заказов ему еще года три-четыре, а вот тогда и уверенности прибавится.

Ксюша, ты графиня, не стоит пояснять, куда стоит засовывать этих самых купидонов, и сколько именно раз потом проворачивать. Он уже понял.

— Василий Иванович! — я жестом показала Сусанне, что разговор потребует более солидной основы, получила требуемый коньяк, разлила по рюмкам, чем нимало удивила гостя, и продолжила. — Я, как видите, переживаю глубокую утрату.

Тот скорбно опустил глаза.

— Мой нежно любимый супруг почил в самом расцвете лет, и я не собираюсь строить увеселительный дворец. Нужно уединенное гнездышко, где женщина моего статуса могла бы прожить остаток своих дней в тиши и покое. — и тут я позволила себе всхлипнуть.

Все-таки дама в беде — беспроигрышный архетип.

— Возможно, нам стоит найти посетить место строительства, а потом я приглашаю Вас отобедать.

Господин Гроссе честно пытался сопротивляться, но куда ему…

С помощью горничной я все же сравнительно быстро собралась, дворецкий графа уже организовал пролетку — фамильную, татищевскую, и мы двинулись.

В первый раз участок и мне самой показался больше. На всякий случай кучера попросила чуть отъехать и подождать за углом, дабы порыв бежать придушить в зародыше.

— И это все? — беспомощно огляделся по сторонам будущий гений.

— Да. — кротко согласилась я.

— 19 саженей. Даже двадцати нет. — И ведь сходил перемерил.

— Именно так.

— А в глубину?

— 26 саженей. — я была очень немногословна. Да, в мое в время на таком участке можно было быстренько возвести небоскреб, выгодно его распродать и озолотиться еще до того, как фундамент поплывет, но вряд ли меня оценят с кухней с рукавичку.

— Ксения Александровна, я не волшебник, чтобы втиснуть сюда особняк.

— Art Nouveau[2]. - упрямо произнесла я.

— Что, простите?

— Art Nouveau. — Повторила я. — Вы же уже сталкивались с ним в журналах, поездках.

— Но это… Ксения Александровна, так здесь особо не делают… — он оглянулся на улицу, которая являла собой смесь купеческого шика и лощенного барокко с вкраплениями эклектики.

— Василий Иванович, — я приподняла вуаль и подвела его к будущему гнезду. — Вот скажите искренне, Вам хочется попробовать? Стать первым, чтобы по этому фасаду узнавали именно Вас, а не «одного из этих архитекторов»?

Мой спутник пошел пятнами и сглотнул, а я бархатным тоном сирены продолжала увещевать.

— Пройдет еще лет пять — и этот стиль начнут тиражировать, а Вы будете первопроходцем, экспертом… Города растут, населения все больше, и на маленьких участках станут строить все более и более компактные дома — а Вы уже будете иметь опыт.

И я ворковала, ворковала, расписывая потрясающие перспективы, пока мы возвращались в усадьбу. Там уже был готов горячий обед с французским супом, запеченными стерлядками и маленькими эклерами. Я продолжала прессовать архитектора, который явно увлекся идеей, и под конец родил вообще обескураживающее решение.

— Хорошо. Я даже согласен на половину от гонорара, потому что это все так… Непредсказуемо, что ли…

— Хорошо. — быстро согласилась я и снова добавила гостю алкоголя. Главное, чтобы он сам потом не забыл об обещаниях.

Наутро он пришел сам, сверкая покрасневшими глазами и явно не сменив костюм.

— Ваше Сиятельство, посмотрите!

Ночь он явно провел не зря. В чем-то мне замысел понравился сразу, особенно огромные, похожие на створки морских раковин окна, лепнина на фасаде, плавная округлая линия ската крыши. В таком крошечном пространстве он ухитрился разметить световой колодец двора и тут-то я начала думать о ближайшем будущем.

— Василий Иванович, во двор нужно сделать проезд.

— Какой проезд? — опешил художник.

— Вот здесь справа, где окно — сделаем проезд во двор шириной 2,5–3 сажени.

— Но тогда фасад….

— Не пострадает, если ворота будут повторять окно, просто непрозрачное. — Ну не то чтобы уж совсем не будет бросаться в глаза, но через пять лет, жива буду — куплю автомобиль. — Лепнина мне очень понравилась, но если разбавить растения ящерицами и жабами…

— Жабами? — он как-то совсем затосковал.

— Лягушечки — это так мило… Не находите? — я похлопала ресницами. — Ну не понравятся лягушки — оставим ящериц. Хотя две жабы вместо кариатид у парадного входа потрясающе бы смотрелись. Посмотрите гадов по своему вкусу. Фасад преимущественно серый и светло-серый. Алевролит или шунгит карельский вполне подойдут.

— А…? — он прямо болеть начал.

— Нужно поддерживать отечественные продукты. — назидательно сообщила я, в очередной раз с болью подумав о бюджете. — Василий Иванович, нам бы тысяч в сто… — А кто скажет, почем тут строительство? Я пока до сих пор не разобралась в соотношении цен и доходов. Мой собеседник озадачился и я торопливо подняла планку. — … или сто пятьдесят надо уложиться. Если управимся в 100 — пять тысяч премии лично Вам. Если меньше — то за каждые 10 тысяч экономии Вы получите премию в 2 тысячи. Но при этом дом должен стоять крепко и долго.

В общем-то, если без пафоса, то эта задача вполне достижима.

— Это очень хороший бюджет. — начал было он.

— Но пока мы с Вами обсуждали мелочи. Планировка комнат и все прочее — тоже не очень затруднительно.

— Да, насчет комнат… — он горестно вздохнул. — Бальную залу разместить негде. Только если еще этаж надстроить…

— Что же, значит обойдемся без балов. — если вдруг приспичит, то напрошусь к любимой родне. А пешком пять этажей при таких-то высоких потолках увольте. — Тогда более важное. Потолки не ниже 2 саженей, внутренние лестницы из дерева, арки и контрфорсы — тоже. Предпочтительнее будет мореный дуб, но в целом — на Ваше усмотрение.

— Ваше Сиятельство очень хорошо разбирается в строительстве. — с изумлением заметил архитектор, продолжая делать пометки.

— Благодарю, у меня очень широкий кругозор. — Милый, я однажды делала рекламное предложение аварийного здания в стиле неоготики, в одиночку, потому что коллег выкосил очередной птичий грипп. Продали по цене памятника архитектуры мирового значения и с тех пор знаю о строительстве и реставрации куда больше, чем хотелось бы. — В целом задача состоит в том, чтобы снаружи было необычно и элегантно, а внутри — уютно и комфортно. Поэтому во внутренней отделке можно использовать больше дерева и природного камня, как в английских усадьбах, а снаружи — лаконично и выдержанно.

— Но с гадами? — уточнил он.

— Желательно. Но раз уж Вы, сударь, так настроены против, то на выбор можем взять несколько других тем. — что там у нас было такое кондово-модерновое? — Например, совы, насекомые: жуки, стрекозы, павлина можно. Но лучше не смешивать всю эту компанию, а остановиться на чем-то определенном. Но мы отвлеклись. Отделочные работы же проводятся после окончания строительства.

— А что Вас интересует?

— Инженерные вопросы, Василий Иванович.

Он уже устал сдвигать брови к затылку.

— Что именно?

— Начнем с коммуникаций. — я молча налила ему выпить, пододвинула бокал и начала с самой больной темы. — Выгребную яму сделайте с боковой заслонкой для керамической трубы. Будет совсем хорошо, если слив из ванных и рукомойников отправится напрямую в ливневую канализацию, а из ватерколозетов — в яму. И тогда, коли городские власти вдруг организуют культурную канализацию, то будет проще присоединить к ней нашу яму.

— Это же… — Он смотрел с брезгливостью и восхищением.

— Это разумно и решать надо сейчас, а не при укладке кровли. — невозмутимо продолжала я. Вот ведь, говорить о туалете некрасиво, а дышать этим смрадом на Невском — прям мечта. — Полагаю, подвальные помещения стоит устроить под всем участком. Там можно расположить различного рода кладовые помещения, ледник, хранилище для дров и прочее. Отопление лучше сделать водяным или паровым, на Ваше усмотрение, и я предлагаю использовать бетонные перекрытия, чтобы разместить внутри них отопительные трубы. Само собой, это для жилых помещений второго и третьего этажа. Кстати, я бы попросила добавить в крыше мансарду и балкончик в стиле окон. Я там планирую спать, а просыпаясь любоваться пейзажами. Еще меня очень впечатлила эта идея с витражами, можно добавить в них элементы фасада и еще повторить их в мозаике пола прихожей. Камины и печи — по Вашему усмотрению. Освещение — электрическое, конечно. Вы что-то хотели уточнить?

— Но сударыня, есть информация, что паровое отопление сушит воздух… Это так опасно для хрупкого женского здоровья. — смутился гость.

— Сухой воздух в Санкт-Петербурге-то? — я иронично изогнула бровь.

Мы оба рассмеялись. А потом началось впихивание невпихуемого. На первом этаже нашего L-образного дома остались прообраз гаража, холл и кухня с хозяйственными помещениями. Пол кухни можно было без проблем поднять и в полуцоколе разместить квартирки для прислуги. Аж четыре. На втором этаже получалось высвободить столовую, салон и маленький зимний сад. Сюда же — пара спален для гостей и комната неопределенного назначения для них же. На третьем предполагались две детских спальни, игровая, моя спальня и гардеробная. Но раз пошло освоение чердака, то на третий этаж отправился кабинет-библиотека. В каждую приличную спальню впихивалась уборная, и еще по этажам раскидали четыре ванных комнаты. Плодились потайные лестницы, слуховые и световые окна.

— Тесновато для Вашего Сиятельства… — сомневался архитектор.

Я вздыхала, вспоминая теткину однушку и нашу с Люсей двенадцатиметровую пещерку и отвечала:

— Скромность украшает добродетель.

Мы задумчиво изучали пустой многоугольник слева от входа.

— Ну разве что очень скромный зал…

— Музыкальная комната с возможностью танцев в небольшой компании…

На том и постановили. Имперские балы я закатывать не стану, но на 20–30 гостей вполне.

Получившийся объект, мягко говоря, не вписывался в концепцию «тихо доживать дни свои», особенно детское крыло, но зато полностью закрывал все мои потребности в жилье. Я — городской человек, именьем наелась уже. Стройка как раз закончится, когда я сниму траур, так что жизнь только начинается.

Через месяц был готов не только котлован, но и до середины доведены стены подвала. Я умилялась, покупала строителям вкусняшек и с ужасом наблюдала за утеканием денег со счета. Причем Гроссе был удивительно порядочен, отслеживал все этапы строительства, сам общался с подрядчиками и бился за каждый рубль, но факт уменьшения ресурсов печалил. Прокладочный проект заработает всерьез только после начала моей светской жизни, но на редкость засушливое лето давало мне большие надежды на ускорение процесса стройки.

Архитектор всячески пытался самоустраниться от гадов. В какой-то момент я сжалилась над его неловкими попытками «забыть» об очередном представителе мира пресмыкающихся.

— Василий Иванович, чем распыляться по разным темам, давайте сделаем акцент на листьях клевера. Это и для внутреннего оформления подойдет.

— Трилистник-то? — облегченно переспросил зодчий. — подойдет.

А я перешла к важному практическому вопросу.

— Василий Иванович, нам бы на первом этаже рамы сделать покрепче. Сильно покрепче. Может стальными пластинами укрепить?

— Зачем? — он почти уже отвык поражаться, но сегодня я в ударе.

— А вот представьте — соберется какой политический активный пролетариат на прогулку с булыжниками в руках, а тут мой дом. Хотелось бы большей безопасности.

— Ну что Вы, Ксения Александровна, такой Марсельезы у нас никогда не будет!

Наивный мальчик, 10 лет осталось до начала. Но спорить — только время попусту тратить, поэтому следующее собеседование у меня случилось со столяром-стекольщиком — невысоким, суховатым мужичком лет 40, белесая внешность и птичьи черты лица которого наводили на мысли о чухонском происхождении.

— Любезный Трофим Модестович, я хочу предложить новую форму рам.

— А чем старые-то не угодили? — буркнул он, явно смущенный и настороженный неадекватным вниманием заказчицы к своей работе.

— Угодили, очень качественная древесина, прекрасно подогнаны все детали, сразу видна рука мастера, именно поэтому мне и хочется заказать эту работу именно Вам.

И я начала рисовать стеклопакет. То есть рисунки уже были — только корректировки требовались. Насчет него я подумала еще в 2015 году, но из-за отсутствия современных материалов данный проект казался сомнительным даже мне самой. Хотя попытка — не пытка.

— Так что выходит, вместо двух рам можно одну сделать? — заинтересовался мастер, изучив мою схему. Как я дома еще фотографии преобразовывала в карандашные наброски — отдельная тема. Главное, что любопытство вызывает.

— Да, заодно и звукоизоляция лучше, и нагрузка на стены меньше. Если скрепить три стекла — получится как будто тройная рама, но в одной обвязке. Так меньше будут потери тепла. Если вот здесь и здесь уплотнить кожаными или войлочными полосками — получим улучшение теплоизоляции. А для создания вакуума можно использовать смесь гудрона с чем-нибудь и вот еще… — я порылась в своем блокноте. — если смешать жидкое стекло и соляную кислоту в равных объемах, полученную массу промыть, а потом просушить, а лучше прокалить — этот порошок будет впитывать любую влагу.

— Мудрено как-то, барыня. — Мастер хмыкнул и пропал на две недели, после которых вернулся просветленным и восторженным — ему удалось слепить стекла так, что даже при погружении в реку пакет сохранял вакуум внутри, а при накаливании внешнего стекла, третье едва согревалось.

Перед стекольщиком открывались невиданные доселе перспективы, и мы договорились, что взамен обычной цены на свой заказ, и бесплатного сервиса по замене разбитых стекол в будущем, я передаю ему весь пакет разработок. Он так до конца и не поверил, что это я сама придумала, но это было не главным. Главное — не задавая лишних вопросов и не рефлексируя, мастер укрепил стальными прутьями окна первого и второго этажа так, что теперь их можно было вынести только со стеной — основательной, в три кирпича. Человек пролетарского происхождения, он как-то не особо сомневался в возможности близкого знакомства с бушующей толпой.

Гроссе обнаружил наше нетривиальное инженерное решение не сразу и тут же примчался с вопросами.

— Однослойные рамы — это же очень холодно! — Он всерьез разволновался. — Это же сырость в доме, грибок, чахотка!

— Все будет хорошо, Василий Иванович! Плотник все проверил и сам уверен в успехе. Если начну замерзать — закажем дополнительные створки.

Я как раз досушивала волосы после ванны, когда в безмолвном до того доме началась форменная суматоха: откуда-то высыпала целая прорва слуг, горничные в крахмальных чепцах судорожно сдирали чехлы с мебели, где-то внизу ругались, спорили, неизбежно что-то роняли.

— Любезная, а что случилось? — горничная тащила такой огромный тюк покрывал, что издалека была похожа на вдруг поседевшую Мардж Симпсон.

— Барин, их Сиятельство, с вокзала едут. — и все-таки удержала равновесие.

Ох, а я уж тут привыкла в одиночестве-то… Да и не виделись мы с ним еще после всех моих приключений.

В холле мы выстроились все вместе — слуги, и, чуть в стороне, я. Мажордом сурово покосился на едва заколотые чуть влажные волосы, но промолчал.

— Николай Владимирович, как же я рада Вас видеть! — по здравому размышлению мне стало понятно, что подлость и низость он считает неприемлемыми для себя, так что нож в спину я вряд ли получу, поэтому надеюсь, что приветливость рано или поздно сработает.

— Приветствую, сударыня. — сдержанно отозвался хозяин дома. И отрывисто слугам. — Вечером в Собрание еду. А сейчас мы с Ксенией Александровной потрапезничаем.

— Про то дело никому знать не надобно. Уехала Наталья Осиповна по святым местам и осталась в монастырях. — тщательно пережевывая рябчика обронил родственник.

— Да, мне так и запомнилось. — быстро согласилась я, пока и мне дорожку куда не проложили.

— Вот и умница. — перешел на «ты» родич. — Я тут с твоим завещанием ознакомился.

Я вопросительно подняла брови.

— Странно в такие годы о смерти думать, но раз ума хватило… Почему Наташке, а не еще кому? Что же, своих четвероюродных племянниц и племянников не нашлось?

— А у меня больше теперь никого нет. Фрол Матвеевич позаботился обо мне, когда всем дальним родственникам было проще не вспоминать о папенькиной беде. А Вы не оставили в заботе, когда я потеряла Петеньку.

— Хм… — Он перешел к рыбному заливному. — Тебе виднее.

Ну не выгнал пока, и то хорошо. Хоть какое-то чувство благодарности за то, что я второй раз избавляю фамилию от скандала, должно же быть.

— Говорят, ты, сударыня, стройкой занялись?

Так и знала, что мажордом стучит дятлом. Хотя, положа руку на сердце, плох был бы, если б промолчал.

— С Вашего благословения. Я только присматриваю, а работает архитектор, Василий Иванович Гроссе.

— Не женское это дело. Съездим потом, поглядим.

В парадном мундире родственник сиял чище новогодней елки, и я им откровенно любовалась. Мундир генерал-майора, начищенные сапоги, сияющие пуговицы — хоть пиши парадный портрет. Одних орденов с полдюжины, а еще медали. Я только Св. Анны и Св. Владимира с ходу узнаю, а остальные сияют звездами, крестами, позвякивают при ходьбе. Отражением этого света лучился пушистый камердинер.

Вернулся господин Татищев за полночь, мрачный и сосредоточенный. Я преданной Хатико ждала в библиотеке.

— Отчего не спишь, сударыня? — не глядя в мою сторону полюбопытствовал граф.

— Да вот приготовила Вам — подвинула к нему настой трав.

Он еще раз озадаченно хмыкнул, залпом выпил смесь валерианы, пустырника и ромашки, поморщился и заполировал это коньяком.

— Благодарю. — он откинулся в кресле и затянулся сигарой. Да, подлинный табачный дым — не самое приятное ощущение, но с Примой не сравнить.

Я молчала, он молчал. За окнами белая ночь, так что даже погасшие свечи не мешали мне рассматривать его породистое лицо, ястребиные брови, острый взгляд, тяжелую нижнюю челюсть.

— Нравлюсь? — не глядя обронил он.

— Вы — видный мужчина. — согласилась я, пытаясь, тем не менее обойти скользкий момент. — Интересный собеседник. Ученые, которые исследуют человеческий разум, иногда упоминают о харизме — способности личности увлекать за собой, внушать уважение не страхом или подкупом, а восхищением. Так вот, полагаю, у вас это свойство ярко выражено…

Любая лесть, самая грубая, но главное — не переспать с ним ненароком. Помимо всего прочего он мне еще и брак признает недействительным из-за одного обстоятельства.

— Лиса, ох лиса… — криво улыбнулся роковой мужчина. Подумал, и добавил. — Мы переезжаем скоро. В Москву. Можешь с нами жить.

О как. В дом берут, Шарик! На «ты» зовут. Но я уж тут корни пустила….

— Спасибо. Это большая честь для меня, Николай Владимирович, и еще зимой я бы не задумывалась, но сейчас я тут со стройкой начала. Плохо это — дело на полпути бросать. — я очень осторожно подбирала слова. В сущности, именно граф обладает всеми рычагами чтобы стереть меня из истории. Он же может оказаться ключевым фактором успеха. И пусть в друзья ко мне он не попадет, но дружелюбие необходимо укрепить.

— Да, бросать дело нехорошо. — он явно думал о чем-то своем. — Ступай, ложись. После завтрака хочу твою стройку посмотреть.

Поспать — это громко сказано. Суета в доме началась около шести утра, а с учетом отхода ко сну в три, пробуждение приятным не было.

Я поймала в коридоре очередную очумевшую горничную.

— Его Сиятельство проснулись?

— Давно уже, сейчас завтрак подадут. — и рванула дальше. Их тут к Олимпиаде что ли готовят?

Наспех собравшись, я выкатилась в столовую ловя на ходу домашние туфли.

— Доброе утро, Николай Владимирович и приятного аппетита. — протараторила и устроилась на противоположном конце стола.

— Не передумала? — он указал на поднос с несколькими толстыми конвертами красивого золотистого оттенка. — Я теперь московским губернатором назначен. С повышением до III класса.

Вауууу. Жаль, так говорить пока не принято.

— Поздравляю, Николай Владимирович! Ваше… превосходительство?

— Да, Ксения, именно так…

Что-то с этим назначением не так… Вспоминай, Ксюша, вспоминай… Там же кто-то есть, такой, проблемный. Чей-то муж, с которым очень много не так. Я же помню, помню…

— Там же сейчас Великий Князь? — очень осторожно уточнила я, боясь допустить какую-то катастрофическую ошибку.

— Его Светлость князь Сергей Александрович генерал-губернаторствует. — поджал губы родственник, и я вспомнила. Точно! Генерал-губернатор повыше губернатора, а конкретно этот допустит чересчур много промахов. И один из них… О, Господи! За один из них родственника самое малое — в отставку с позором отправят. И как мне об этом говорить? А как промолчать?

Я лучше письмо напишу потом. Так, мол, и так, сон мне приснился… Ходынку бы закрыть на карантин…

— Это очень достойная Вас должность. Много забот и ответственности, но и почет и уважение.

— Это верно. Заботы и ответственность. И Москва.

Ага, и Сергей Александрович за спиной. Совсем двусмысленно получается, но у того все больше адъютанты были.

— Ольга Александровна-то как обрадуется! Ей теперь столько туалетов понадобится, шляпок!

У родственника резко заболел кошелек.

— Ваша женская транжирская сущность! Поехали на твои расходы смотреть. — он отставил тарелку, а я так и не успела за новостями ничего поклевать, поэтому ухватила пирожок.

Для хозяина лошадей выделили получше, чем моя престарелая кобыла, чьим здоровьем я сразу озаботилась. Когда граф выяснил природу моей нежности к пенсионерке, то у кого-то явно наметились служебные неприятности.

С помпой на двойке мы доехали до моего домика. Василия Ивановича я разглядела не сразу, зато строители муравьями копошились уже на середине второго этажа.

Архитектор вскоре рассмотрел новоприбывших, спешно подошел к нам, испачканный раствором и всклокоченный.

— Николай Владимирович, позвольте представить Вам архитектора Василия Ивановича Гроссе. Василий Иванович, это отец моего покойного супруга, его превосходительство граф Татищев.

На все наши проекты родственник посмотрел крайне снисходительно, а на прощание заполировал все обращением к Гроссе и подрядчику.

— Напортачите — в Сибири сгною.

И как-то верилось.

— Ну как, Вам понравилось? — осторожно уточнила я, когда мы почти доехали до Моховой улицы.

— Нет. Тесно там и мрачно.

— Мне как раз. — затараторила я.

— Ты ж не вечно в трауре ходить будешь. А графине Татищевой ютиться в трех комнатушках…

— Но их содержать проще. — ушла в оборону я. — И мне ни к чему такой дворец.

— Дело твое. Строй. Продать всегда можно. — он окидывал взором колоннады, десятки сияющих окон и царственные врата своего владения, на фоне которого мое жилище определенно получалось вороньим гнездом. Поношенным вороньим гнездом для птицы, страдающей тяжелой анорексией.

— Денег-то хватает пока? — с хитринкой поинтересовался родич перед отъездом.

— Да, Николай Владимирович, спасибо за заботу. — чуть присела в реверансе стоя на крыльце. Лето обещало стать еще жарче, где-то по соседству ночью опять поработали золотари и теперь уже не так умно выглядел тот факт, что я остаюсь в таком пекле в городе. Но кто пережил лето 2010, тому и в аду холодно, так что не будем жаловаться, а станем жить дальше.

После утреннего чтения я практически без завтрака отправилась по своим делам. Теперь моя престарелая Лазорка чаще отдыхала, (и я даже озвучила идею отправить ее в Вичугу на травке пастись, чем внесла сумятицу в мировоззрение кучера, который доселе считал меня лишней обузой) поэтому ежедневно мне выделяли разных лошадей графа, чтобы ни одна не застаивалась. На кухне я заимела репутацию безобидной блаженненькой, и это было единственное место в доме, где меня воспринимали без ужаса, поэтому морковку и яблоки выдавали по первой просьбе, равно как и пироги для строителей. Я чаще улыбалась и меньше разговаривала, но мужская половина прислуги все равно старалась лишних дел со мной не иметь.

Ранняя служба в храме, народу не так уж много, но вот платочки зашуршали, зашептались. В дверях в сопровождении нескольких гвардейцев и стайки женщин в черном вошла миниатюрная женщина лет пятидесяти с гордой осанкой и печальным лицом под очень дорогой вуалью. «Вдовствующая императрица» — прошелестели вокруг и незаметно расступились. Перекрестившись перед большим резным распятием, Ее Величество преклонила колени перед алтарем и так и провела весь остаток службы. Скорбь этой крохотной, но такой величественной женщины была столь сильна, что читалась даже со спины. Я смотрела на нее и явственно чувствовала свое малодушие.

Моя привязанность к мужу строилась на очаровании и благодарности. Наш союз не успел стать крепкой дружбой, по объективной причине не перерос в страсть, а последние его дни выпили из меня всю душевную силу. Поэтому горевала я как по близкому человеку, но не так, как Ее Величество. Поэтому и хватило мне первых месяцев траура, чтоб выплакать все слезы и со светлой печалью в душе жить дальше. А ведь как хочется пережить такое, чтобы потом было кого вспоминать так. В то же время, ей придется стольких сыновей, внуков и внучек, других мужчин и женщин поминать в ближайшие годы, что сохрани Господь нас от такой чаши.

И было мне жаль ее, всех ее близких, и несчастного Петеньку, который тоже не успел прожить свою большую и интересную жизнь. И слезы застилали глаза, превращая иконостас в темный фон большого моря пламени свечей. Кто-то тронул мой локоть и я повернула голову, чтобы оцепенеть и опуститься на колени.

— Ваше Величество…

— Не стоит, сударыня. — с легким акцентом произнес негромкий голос. — Вы тоже потеряли мужа?

— Ддаа…Поручика Петра Татищева… — что же делать? Я вообще не знаю, как разговаривать с особами такого уровня. — Но мою утрату не сравнить… Вашего супруга потеряли не только Вы, но и сто пятьдесят миллионов человек…

— Да, дитя… — Она перекрестилась, перекрестила меня и протянула платок, потому что мои слезы бессовестно капали не только на мое, но и на ее платье.

И удалилась, оставив публику коситься в мою сторону. Аккуратно, по стеночке, я уползла из храма, истово перекрестилась на выходе и бросилась к кучеру.

— Мефодий, домой едем.

По дороге меня трясло. То, что я нарушила все мыслимые нормы этикета, о которых не имею представления — бесспорно. Но явного оскорбления не нанесла же? А то, что нарушила — чем карается? Сибирь? Ссылка в деревню? Вряд ли казнь — в эти годы вешали только цареубийц и изменников, по-моему. Брата дедушки Ленина точно за такое.

А я? Что мне дома не сиделось то?

В руке я продолжала сжимать тонкий батистовый платок с черной каймой и вышитым вензелем. Под стекло положу и внукам буду показывать. Ага, если переживу последствия этой встречи.

Через три дня, которые я провела в нервном оцепенении сидя в кровати (да, я испугалась. Я — маленький ранимый зверек и пугаюсь встреч даже с дружелюбными мамонтами. Те и случайно раздавят — не заметят), пришло письмо от родственника. Ну письмом это назвать сложно, скорее записка — зато на гербовой бумаге московского губернатора.

И что писать? «Дяденька, Николай Владимирович, я не хотела, оно как-то само?»

От греха подальше я предложила своим строителям новую схему работы, и теперь в самые жаркие полуденные часы они спокойно отсыпались, зато трудились всю светлую часть суток. Навещала я их так же в нечестивое утреннее время, пока весь город еще спал. Молебны посещала теперь не каждый день, и в разных храмах, отдавая предпочтение тем, где прихожане попроще.

Стройка вообще увлекла меня более всего остального. В те часы, которые я не торчала возле котлована, читала журналы и книги по строительству, умилялась технологиям, восхищалась добротностью конструкций. Общалась со всеми — от инженеров до подсобных рабочих, удивительным образом не разругавшись ни с одним. Скучаю все-таки по нормальному социуму.

Лето подходило к концу. Отступил зной, который я за своими заботами совершенно проглядела, приближалась годовщина дуэли. Я испросила у свекра позволения посетить Вичугу, которое незамедлительно получила. Усадьба казалась еще просторнее в мертвой тишине. Могила мужа осела, поросла травой, которую пришлось выщипывать руками. Я прислушалась к себе и поняла, что почти отпустила его. Помню какие-то мелочи, прикосновения, улыбку, но больше не злюсь ни на что. Мальчик мой, как же нелепо все вышло. Я улыбнулась, вспоминая нашу лодочную прогулку, возню с декорациями, букеты эти удивительные… Как будто в другой жизни.

Вообще получается, что моя жизнь слеплена из нескольких лоскутов разных размеров. Большой, с примесью синтетики и пестрым, но непритязательным узором — до 27, смесь холстины и бархата — до 29, пестрый шелк — еще несколько месяцев, черный креп — позже, полиэстер с молниями — период недолгого возвращения в родную реальность, и вот теперь сотканная из разных нитей жизнь, где есть место хлопку, шелку, парче и кисее. Но нет места любви.

Конечно, с этой стороной жизни какие-то неурядицы тут. По всем законам жанра я уже должна была влюбиться пламенно и страстно давно. В кого-нибудь. Да уж ладно, не влюбиться, но найти себе кого-нибудь для иллюзии отношений, всяко могла попробовать. Пусть здесь какие-то очень экстремальные моральные ограничения, но ладно, хоть пару раз с кем-то могла бы?

Но в Саратове круг общения как-то ограничил любовные порывы… Being determines consciousness. Шевельнулось в душе и теле что-то только с Петенькой, но там я сразу была в проигравших. Бог свидетель, я столько попыток предприняла, чтобы хотя бы сделать наш брак действительным, что на некоторое время к сексуальной стороне отношений приобрела стойкое отвращение. Прислугу брать в постель не comme il faut не только и не столько из-за сословных предрассудков или моего новообретенного дворянского снобизма. Во первых, это не сделает ни одного из нас счастливее, во-вторых слишком опасно Стать любовницей графа? Скучно мне вряд ли будет, но зачем? Архитектора жалко, да он и идейно-семейный человек.

Не на Фохта же было бросаться? Тем более, совсем запропал мужик. Да и как его такого клеить? С ним даже заигрывать не особо тянет, хотя те недели совместного проживания в моей квартирке нас немного сблизили… Правда, его чуждость тому миру таким плотным коконом прикрывала все границы, что и желания ни разу не возникало. Это же как с инопланетянином переспать — только для самых экстремалок. Когда вернулась сюда, тоже не пойми чем думала. Если бы мама была права, и я ринулась сюда к мужчине, все было бы проще и понятнее. Но каким-то невероятным способом я, ненавидевшая раньше эту эпоху за обреченность и преддверие адской мясорубки, впитала и людей, и темпы общения, движения, запахи, звуки. И теперь ощущаю собственное биение сердца только в такт с грохотом колес по мостовой, окриками извозчиков, птичьим пением по утрам, колокольным звоном.

На одной из станций (в этот раз я вполне таки успешно воспользовалась поездом) купила у мальчика-газетчика «Русские Ведомости», где помимо прочего интересного сообщалось о выселении духоборов из Тифлиса с эмоциональными комментариями нашего литературного «всего» Льва Николаевича Толстого.

Я про это документальный фильм видела — дичайшая история, когда общину миролюбивых сектантов зачищали сначала казаки, а потом лезгинская туземная милиция, что в итоге дало сотни погибших мужчин, раненых, изнасилованных женщин и пепелище на месте двух сел. Дату как-то не запомнила, а вот про участие Толстого в судьбе уцелевших запомнила. Равно как и то, какой резонанс вызвала эта история и каким боком она потом отозвалась. Думаю, что такое отношение ко всем инаковерующим точно не способствовало укреплению гражданского общества, но исправить это теперь уже нельзя и в этом мире.

В октябре рабочие вплотную занялись внутренней отделкой и монтажом оборудования. Печи успели сделать еще по солнышку, так что теперь внутри было сухо и тепло. В мансарду Гроссе меня провел с закрытыми глазами и показал то, ради чего стоило городить весь этот проект.

— Это мой сюрприз для Вас, Ксения Александровна. — осторожно произнес он.

На одной из боковых стен сдержанно сияет перламутром мозаичное панно в метр высотой и три шириной, изображающее пруд с белыми кувшинками, на листьях которых и в воде расположились с полдюжины большеглазых лягушек. А Моне-то еще своих не нарисовал.

— Вы — волшебник, Василий Иванович! — я обняла его и расцеловала в обе щеки. — Это же именно то, что я хотела. Такое нежное и зеленое…

— Я тут подсчитал общие расходы. — осторожно и несколько смущенно начал архитектор. — Получилось 79 тысяч 487 рублей и 11 копеек. Все-таки Ваши передовые инженерные решения пока еще очень дороги.

Зато теперь в доме 6 полноценных ванных комнат, 8 хороших туалетов, проточная вода, дублирующая система отопления, электрическая разводка из медной трубы, полный пакет для врезки в городскую канализацию, несколько внеплановых переходов между помещениями и кое-что еще на вырост. Даже с учетом премий и предстоящей покупки мебели — у меня остается больше половины наследства. Плюс шикарный недвижимый актив.

На радостях я отправилась покупать кровать. Как оказалось, беда с мебелью — бич не только эпохи кризиса общества потребления. Деревянные монстры более всего напоминали заготовки гроба для слонов или чересчур вольные фантазии на темы Марии Антуанетты. Металлические с шишечками слишком отдают больницей. В конце концов я уломала Мефодия вывезти меня в нецивилизованный мир рабочих окраин к кузнецу. Там я долго и вдумчиво объясняла дюжему дядьке весом в полтора центнера, из которых треть — кулаки, что я хочу получить в итоге. За щадящий полтинник через неделю на лужайке перед Усадьбой появилась кровать привычного мне вида с одной спинкой, похожей на стену камышей, диванчик и пара пуфиков аналогичного вида. Кузнец очень смущался своей телеги и кряжистой лошади, прислуга ошалела от моего приобретения, но зато я получила желаемое.

Как по волшебству (три бригады волшебников деликатно рассеялись по всем этажам) стены покрывались обоями, монтировались порталы каминов, покрывались изразцами печи. Всюду в лепнине потолков и резьбе перил встречались трилистники, а местами у них было четыре лепестка и находить такие бывало особенно приятно. Деревянные полы было жаль укрывать коврами, и вообще хотелось трогать каждый миллиметр пространства и гордиться тем, что ты хоть на капельку причастна к такому чуду. Высокие распашные двери с латунными ручками, мозаика с трилистниками и цветами клевера на полу прихожей, и спальня с кувшинками завораживали. Теперь я каждый день бесцельно бродила по дому, путаясь в ногах рабочих по часу-два, не в силах собраться и уйти.

Как бы ни раздражала я мажордома, но именно он первым напомнил мне о большущем упущении.

— Ваше Сиятельство, осмелюсь поинтересоваться, подобрали ли Вы прислугу? — почти без ехидства спросил он перед очередным моим отъездом к стройке.

— А… Нет. — И ведь знала, что упустила что-то за всей суетой. Я с нежностью посмотрела на повелителя большого дома. — Вы же мне поможете в этом? Кто еще компетентнее сможет разобраться в людях, как не управляющий таким большим и превосходно отлаженным хозяйством.

И мы оба понимали, что я могу попросить графа и тогда кто-то получит нагоняй. Или Алексей Трифонович сам может напакостить, подсунув откровенных пройдох, а тогда см. выше. Или мы оба можем сохранить лицо, а он окажет маленькое одолжение. Все-таки господин Лугов свою должность получил не за красивые глаза, так что он принял верное решение, и мы присели выбирать жертву.

— Вы уверены, что хотите этим заниматься сами? Можно подобрать экономку, которая не станет обременять Вас такими подробностями.

Но Наше Сиятельство захотели обремениться сами. Ведь мы росли в деревенском поместье, где на любую функцию находились подходящие крестьяне, но где то поместье и те крестьяне, набаловался народ.

Стартовый пакет прислуги для одинокой графини предполагал экономку, кухарку, пару горничных, посудомойку, работника, лакея, кучера (ну за отсутствием выезда его вычеркнули). Прачке вещи можно относить, садовник мне пока ни к чему, а ежели я и соберусь организовать клумбу — можно его приглашать по мере надобности. Дворник, скорее всего, будет местный, золотарь тоже.

— Восемь человек? И все будут постоянно там отсвечивать? — не сдержалась я.

— Ваше сиятельство, здесь работает больше четырех дюжин человек, — гордо выдал мне военный секрет Лугов. — и ни один из них, как Вы изволили заметить, не «отсвечивает». Все при деле.

— Вы правы. Я массовый выход обслуги видела только при приезде графа. И подобрать сразу полный штат должного уровня нереально. — скорее утвердительно, чем вопросительно протянула я.

— Мы готовим людей годами. Младшие горничные служат по пять-шесть лет прежде чем будут допущены лично к господам. Из пяти мальчиков лакеем станет один, на кухне еще строже. — он явно гордится своей школой кадров.

Но раз уж у него такой отсев, можно выбрать не отличников, а крепких середнячков. И если бы моя убийственная слава не неслась впереди северным оленем, я бы выбрала прислугу за пару часов, но желающих помирать не нашлось, как ни бился Алексей Трифонович. В конце концов для начала мне выделили слегка беременную кухарку Евдокию, которая могла проработать до самых родов, а потом уже перебраться к своему скрываемому ото всех мужу-солдату. Ее ситуация была самой плачевной — за такое обычно увольняли без выходного пособия и скандал этот только раскручивался на кухне, когда Лугов собирал свою армию для отбора камикадзе. Горничных пообещали присылать на стажировку (и теперь я точно знаю, чем будут наказывать в Усадьбе за провинности), обе посудомойки пали на колени и заскулили, что совсем еще не повидали жизни, а работники отказались наотрез. Не больно то и хотелось. Но призрак запустения и разрухи восстал над моей новостройкой.

Великое переселение случилось в аккурат перед Рождественским Постом. Гроссе переживал, что меблировка дома еще не завершена, кое где не доехали люстры, а печь в гостевых и детских немного чадит, но меня было не удержать.

Весь день из Большой Усадьбы везли мое добро. Были тут и мои так и не распакованные еще с Самары сундуки, купленные в столице вдовьи наряды (а их уже пора заменять на полутраур, но это отложим до Рождества), потихоньку покупаемая летом и складируемая в просторные кладовые Усадьбы мебель. Удивительным образом я обросла вещами за эти несколько месяцев. Хотя где несколько месяцев — скоро моя четвертая Пасха здесь. А пока юбилейное, третье Рождество. Первые два приходились на траур, а в этом году я попробую отойти от трагедии.

На прощание я раздала слугам гостинцы (всем, даже особо трусоватым) и тепло с ними пообщалась. Доброе слово — оно и кошке приятно.

Сусанна и еще одна горничная — как самые смелые и отчаянные, отправились раскладывать мое добро по шкафам и отмывать жилые помещения. Пока к таковым можно отнести мою спальню, гардеробную, ванную, столовую, прихожую. Остальные помещения зияют пустотой и даже шторы висят пока не везде. На каминную полку в спальне я поставила портрет мужа, в угол — наши венчальные иконы.

Вечером, когда все разошлись, почти искренне желая мне добра в новом доме, я, накинув стеганую тальму и шаль вышла на противоположную сторону улицы. Смотрела на свои окна и не могла оторваться. Это мое гнездо. Мое собственное. Первое в жизни. С оплаченными на пятилетку налогами, с теплым желтым светом фонаря в нескольких шагах от входа. Мое.