Часть вторая

Саша

Валентина встретила меня вежливо.

Вежливо поздоровалась. Вежливо поцеловала. Откуда было взяться иным чувствам: уже четыре года мы жили порознь, и ни я, ни она не испытывали ни малейшего желания начать все сначала.

Было около одиннадцати вечера. Мои сопровождающие помогли мне раздеться и уложили в кровать, застеленную свежим бельем, подкатили к ней коляску, сунули под кровать пластмассовое судно. Врач передал Валентине папку с моими медицинскими документами — рентгеновскими снимками, кардиограммами и прочими бумагами. «Здесь даже есть ваша энцефалограмма», — с непонятной гордостью сказал мне он. Я довольно смутно представлял себе, что это такое, а потому не мог разделить его чувств.

«Дипломат», по моей просьбе, они положили в нижнее отделение серванта. Я решил, что в ближайшее время найду портфелю с несметными сокровищами более надежное место. Перед отъездом из московской больницы я переложил одну пачку купюр в карман куртки — так сказать, на текущие расходы. Когда мы прибыли в Минск, я отсчитал из нее пятьсот долларов и попросил людей Хиггинса обменять их на белорусские деньги. По моим подсчетам, на первое время этого должно было хватить.

Потом они попрощались, поинтересовавшись, как проехать к ближайшей гостинице, не подозревая, что в нашем провинциальном городишке она — единственная. Валентина объяснила им, где находится наш «Горизонт», и мои сопровождающие ушли, пожелав мне на прощанье скорейшего выздоровления.

— Ты прости, но носить тебя так, как они, я не смогу, — с сомнением проговорила супруга, когда мы остались одни.

— Меня носить не надо, — успокоил ее я. — Ты будешь носить судно.

— Поешь что-нибудь? — спросила Валентина.

— Нет, мы поужинали в Минске, — сказал я.

— Чаю?

Я покачал головой.

Валентина придвинула к кровати стул, села.

— Как ты себя чувствуешь?

Ну, положено с вежливым интересом спрашивать о здоровье больного — что тут поделаешь! Тем более, что этот больной собирался платить по пятьдесят «зеленых» в день.

— Хорошо. В смысле, сейчас уже значительно лучше.

— Лучше? А это?.. — она кивком головы указала на коляску.

— Доктора говорят, по-всякому может обернуться. Со временем я, возможно, и смогу обходиться без нее. Но никто не гарантирует. Вовремя ты со мной развелась, — добавил я. — А то пришлось бы сейчас…

Бывшая супруга внимательно посмотрела на меня, и я впервые увидел в ее глазах что-то кроме вежливости. Но что — я определить не смог.

— Давай-ка лучше спать, — я зевнул.

— Хорошо. Сейчас принесу тебе пижаму.

Она поднялась, и как раз в этот момент в дверь позвонили. Валентина вопросительно посмотрела на меня:

— Ты что, звонил из Москвы еще кому-то? Приглашал?

— Нет.

— Тогда кого там принесло? — пробормотала она, направляясь в прихожую.

Может быть… Света? Но я тут же загасил эту сумасшедшую мысль, как гасят каблуком тлеющий окурок сигареты. Откуда она вообще может знать, что я приехал? Или что я уезжал?

В прихожей послышался мужской голос, и в следующую минуту в комнату ввалился не совсем трезвый сосед с первого этажа Толик Пинюта по кличке Пиня. Когда-то он работал водителем городского автобуса, но вот уже года четыре как был уволен за пьянку. Больше Пиню никуда не брали, и он регулярно стрелял на выпивку деньги у знакомых и соседей, не исключая и вашего покорного слугу. В целом это был глуповатый, но безобидный мужик.

— Привет славным иракским труженикам! — проговорил он, приближаясь к кровати и распространяя в воздухе аромат дешевого портвейна. — Эк тебя… разукрасило.

— Спасибо за комплимент, Пиня, — раздраженно проговорил я. — Ты за этим и пришел? И вообще, как ты узнал, что я приехал?

— А из окна увидел, как машина подъехала и тебя… выгружали. Просто зашел поздороваться, по-соседски. Да и сказать тебе кое-что, — он выразительно посмотрел на Валентину, — с глазу на глаз.

Экс-супруга пожала плечами и вышла.

— Ну?

Пиня приблизил ко мне свою небритую малиновую рожу и зашептал, обдавая меня перегаром:

— Ты как уехал, ну, буквально через несколько дней, твоя приходила.

— Валентина, что ли?

— Нет, Санек. Света.

Светлану Пиня знал: скрыть что-либо от соседей многоквартирного дома невозможно, да я не особо и маскировался. Я почувствовал, как у меня перехватило дыхание.

— Света? Она не сказала, зачем?

— Нет.

Мое сердце заколотилось, словно у юного влюбленного. Может быть, она хотела вернуться, а я, дурак, поперся в этот чертов Ирак?!

— А что она вообще говорила?

— Тебя спрашивала.

— Зачем?

— Откуда я знаю? — Пиня поскреб щеку пятерней с грязными, довольно длинными ногтями. — Вы же с ней вроде как…

— И что ты ей сказал? — перебил я.

— Сказал, что ты уехал в Ирак. Надолго. И она ушла.

Я едва подавил желание позвонить Свете немедленно. Но время было позднее, а утро, как известно, вечера мудренее.

Пиня помялся и приступил, как я догадался, к основной цели своего визита:

— На бутылку дашь? За информацию.

— Валя! — позвал я.

Экс-супруга возникла на пороге.

— Дай ему на бутылку. Я тебе потом отдам.

Валентина достала кошелек, отсчитала несколько купюр и подала Пине.

— Ну, поправляйся, Санек, — пробормотал он и торопливо ретировался.

— Что он говорил?

— Да так, — я сделал неопределенный жест рукой. — Неси пижаму.

Через минуту она вернулась с темно-синим пижамным комплектом.

— Нравится? Болгарская.

— Пойдет.

— Сам переоденешься или помочь?

— Сам.

— Ну, тогда все. Я в той комнате, — зачем-то сообщила она — неужели считала, что я приглашу ее в свою постель?

— Принеси мне настольную лампу, — попросил я. — И придвинь сюда столик. Я встаю рано. Полежу… почитаю что-нибудь.

Валентина встала. Подвинула небольшой журнальный столик, стоявший у окна.

— Кстати о чтении. Я тут взяла тебе из библиотеки подшивку за третий квартал, завтра у них санитарный день. Можешь с утра начинать потихоньку просматривать. Но к субботе надо вернуть. Кое-кто предлагает услуги сиделок, нянь. Да, вот еще что, — она сходила в прихожую и вернулась со своей сумочкой. — Мобильник я тебе купила. «Нокиа».

Она протянула мне миниатюрный, в пол-ладони телефон серого цвета и буклет.

— Твой номер 801-00-41. Завтра научу пользоваться. Или сам почитай инструкцию, там есть и на русском. Сейчас дам газеты.

Через минуту она положила на столик слегка взлохмаченную подшивку «Нашего вестника», поставила лампу.

— Ну, вроде все? Во сколько будешь завтракать?

— Часов в девять.

Валентина постояла, потом, испытывая некоторую неловкость, спросила:

— А ты на ночь это… короче, по-малому?

— Как пить дать. Доставай, — я указал под кровать.

Она достала судно, подала мне и деликатно вышла из комнаты. Потом мы пожелали друг другу спокойной ночи, и Валентина погасила свет.

Но заснуть я не мог еще долго.

Света

Она взяла трубку.

Номер не определился, вероятно, звонили по мобильному. С того ночного звонка эти самые неопределенные номера стали пугать ее до дрожи в коленках.

— Доброе утро, — раздался мужской голос.

Слава богу, не тот.

— Здравствуйте. Слушаю вас.

— Я по объявлению.

— По какому? — спросила она, гадая, которое из двух — насчет сиделки или о «сумме под проценты» — вызвало интерес ее собеседника.

— А вы что, их пачками даете? Насчет сиделки.

— Да, я готова оказывать услуги сиделки. Круглосуточно, — она хотела добавить «за высокую плату», но не решилась. Потенциальный заказчик мог повесить трубку.

— Включая выходные?

— Включая выходные.

— Э… а когда же вы тогда отдыхать будете?

— Вы меня простите, — с некоторым раздражением проговорила она, — но это к делу не относится. Кто у вас? В смысле — за кем надо будет ухаживать?

— За мной, — вкрадчиво произнес ее собеседник.

«Кажется, какой-то сексуально озабоченный тип, — подумала она. — Боже ты мой, неужели и здесь надо было писать: «Интим не предлагать»?!»

— Вы инвалид?

— Стопроцентный. Лежачий. Беспомощный. Короче, классический.

Этот голос вдруг показался ей смутно знакомым. Гм… кто же это мог быть? Может, решил подшутить кто-то с работы? Точнее, с бывшей работы: вряд ли комбинат вообще сможет когда-то вновь начать функционировать. Но там у них в цеху работали одни женщины. Разве что кто из наладчиков? — но она их и по фамилиям-то не знала…

— И в чем будут заключаться мои обязанности? — поинтересовалась она.

— О, да у вас, похоже, опыта никакого. Вы никогда не работали сиделкой прежде?

Света обругала себя за свой дурацкий вопрос и торопливо проговорила:

— Почему? У меня большой опыт. Просто… просто это зависит… у каждого по-разному…

— Ладно. Значит так: магазины, завтрак, обед, ужин, стирка, уборка. Короче, все по полной программе.

Она хотела спросить об оплате, но решила оттянуть самый ответственный и щекотливый момент.

— Где вы живете?

Он назвал адрес — и трубка дрогнула в ее руке.

Саша

Проснувшись, я опять подавил импульс позвонить Свете немедленно. Вдруг она еще спит?

Моя бывшая тоже еще не поднялась: из спальни не доносилось ни звука.

Я по-быстрому ознакомился по инструкции с основными функциями мобильника. Потом уложил на одеяло газетную подшивку и стал просматривать рубрику «Услуги» с самых старых номеров. Пролистав несколько газет, я наткнулся на первое подходящее объявление: «Ищу любую в/о работу на полный или неполный день, включая выходные. Можно сиделкой, няней». Далее шел номер телефона.

Ее номер.

Однако…

Похоже, родина не скупилась на сюрпризы: вчера меня ошарашил своим сообщением Пиня, сегодня…

Хотя могло случиться, что оба связаны между собой. Я взглянул на дату и ощутил легкий укол разочарования: Светлана дала объявление примерно в те же дни, что заходила ко мне. А это значило, что, возможно, она просто хотела попросить денег.

Ладно, не будем спешить с выводами. Сначала надо все выяснить.

Я положил подшивку на стол и взял мобильник. Я помнил этот номер наизусть. Я столько раз звонил по нему. Я столько раз ощущал в груди радостное щекотание, когда слышал ее голос. В тот последний день я поклялся себе никогда больше не звонить ей, потому что не может быть дружбы с человеком, которого ты любил, это будет не дружба — фальшь, лицемерие.

Но вчера я услышал рассказ Пини о ее визите. Это давало какую-то надежду, правда, после того, как я обнаружил ее объявление, мои шансы уменьшились. Но совсем-то они не исчезли?

И еще мне ужасно захотелось услышать ее голос. Теперь у меня для этого есть предлог: я искал сиделку!

Чисто деловой звонок. Ищу сиделку.

Я набрал номер, и…

Когда я назвал адрес, она поняла, кто звонит.

— Ты? Уже приехал?

Как будто не было долгих недель одиночества, отчаяния, безысходности. Как будто мы снова договаривались о свидании. Как будто…

Вот именно, что как будто.

«Нет, — сказал я. — Не надо обманывать себя. Она ищет работу. Ты — сиделку. Ничего больше. Просто так совпало».

— Я не приехал. Меня привезли.

— Почему привезли? Что случилось?

— Меня ранили.

Света помолчала. Она должна была выразить сочувствие. Ну, так принято, сами знаете. Все-таки совсем не чужим я был для нее — когда-то. А теперь вообще являлся потенциальным работодателем.

Поэтому она искала какие-то слова.

— Да, конечно, Саша… э, неприятно. И сильно ранили?

— Не очень. Терпеть можно, — заверил я.

— Так тебе нужна сиделка?

— Да.

— Сколько будешь платить?

— Деловой подход, — насмешливо произнес я. — Договоримся. Ну, скажем, десятку в день. Или пятнадцать.

— Долларов?

— Нет, монгольских тугриков! Ну, конечно, баксов!

— А… — она поколебалась, потом выпалила: — А ты можешь выплатить авансом? Скажем — за три месяца вперед? Или даже за шесть?

— Ого! А если я помру через неделю? Или, наоборот, встану на ноги, и сиделка мне больше не понадобится? А?

Света долго молчала. Потом нерешительно кашлянула.

— Саша, мне очень нужны деньги. Очень.

— Это я уже понял по объявлению. Тебя что, сократили?

— Нет, у нас все сейчас в отпусках. Неоплачиваемых. Так что деньги…

— Ну, деньги, они всем нужны. И чем, кто в оплачиваемых отпусках, и тем, кто в неоплачиваемых. И остальным тоже.

— У тебя же, наверное, после Ирака…

— О да, у меня после Ирака масса чего есть. Это ты точно подметила.

Я почувствовал, как меня охватывает раздражение. После Ирака у меня вместо ног два пожарных шланга, которые подгибаются, едва я касаюсь ими пола и пробую хотя бы постоять. После Ирака у меня между этих шлангов висит какой-то вялый лоскуток, который, как у ребенка, годится лишь на то, чтобы пописать. После Ирака…

— А Витек? — зло бросил я. Просто не сдержался — вы уже поняли, почему. — Что ж ты не возьмешь у Витька?

— У Виктора? Он… у него нет. Он инженер, купил недавно машину…

— Что ты говоришь! Машину! Какое счастье! Теперь, небось, катаетесь вместе?

— Саша, мне не до шуток! Мне нужны деньги.

— Много?

— Три тысячи сто восемьдесят пять долларов.

— Ни больше, ни меньше? Как это ты точно подсчитала! Тоже хочешь покупать машину? Будете гонять с ним наперегонки? — меня уже понесло. — Ралли «Париж-Дакар»?

И тут она заплакала. Я никогда не мог видеть, как плачут женщины. Слышать, оказывается, тоже. А это была женщина, которую я любил. До сих пор любил. Пусть даже по вине которой я пребывал сейчас в таком незавидном положении. И я почувствовал себя последней сволочью. У нее, по-видимому, какие-то крупные неприятности, а я…

— Прости, Света. Приезжай, потолкуем. Адрес не забыла?

— Нет. Когда?

— А сейчас и приезжай, — проговорил я, чувствуя, как взволнованно начинает биться мое сердце.

Давным-давно, когда она тоже любила меня, я приглашал ее к себе, зная, что впереди нас ждет бессонная, полная страсти ночь. С влажными от пота мятыми простынями, сброшенными на пол подушками, торопливым жарким дыханием, сбивчивым шепотом. Мне было сорок пять с небольшим. Казалось, все уже познано, пройдено, прочитано, испытано, и я считал, что в жизни больше ничего не будет. Но появилась Света. И я помолодел — на целых двадцать лет. Или на двадцать пять — кто вычислит? А потом появился Витек. И моя помолодевшая было душа ссутулилась — даже больше, чем тело.

Я нажал кнопку, отключая мобильник.

— С кем это ты? — поинтересовалась появившаяся на пороге Валентина.

Она была в голубом халате, волосы распущены, на пухлой щеке — след от подушки. Эту женщину я тоже когда-то любил. Но — в другой жизни.

— Первая кандидатка, — ответил я, положив телефон на столик. — Скоро приедет.

— Матери-то звонить будешь? — поинтересовалась бывшая супруга.

Я чуть было не сказал: «Конечно», но вовремя спохватился — вдруг мать начнет просить меня заехать к ней? А то, глядишь, попытается приехать сама? И что она увидит?!

— Не сейчас, — уклончиво ответил я. — И вообще, если что, запомни: для нее я еще не вернулся. Сама понимаешь, в таком виде…

Она кивнула.

— Можно завтракать, — заметил я.

— Ой, еще не готово! — воскликнула Валентина и отправилась на кухню.

Через минуту она загремела посудой.

Я отсчитал из пачки тридцать две сотенные, переложил их в карман пижамной куртки. Потом уставился в потолок. Тот самый. Только мысли были теперь совсем другие.

Света

Она нажала кнопку звонка.

Обитая коричневым дерматином дверь открылась, и на пороге появилась женщина примерно ее возраста в голубом халате. Вопросительно посмотрела на Светлану.

— Здравствуйте. Я… э… мне позвонили. Я давала объявление…

— Проходите, — кивнула женщина. — Сюда. Обувь не снимайте.

Света прошла в так хорошо знакомую ей комнату. На кровати, той самой, где они часто занимались любовью, лежал Саша Лемешонок. Он был худ, бледен до какой-то странного оттенка зеленоватости, зарос седой щетиной, костлявые руки, похожие на птичьи лапы, были сложены на груди, как у покойника. Кисть левой была изуродована и покрыта белыми кривыми шрамами. Света лишь надеялась, что выражение ее лица ничем не выдало потрясения, которое она испытала.

— Здравствуйте, — проговорила она.

— Здравствуйте, — ответил он, принимая правила игры. В присутствии этой женщины в халате они — незнакомы. — Присаживайтесь.

Света села на стул.

— Валентина, ты сходи в магазин или еще чего там, — проговорил Саша. — Пока я поговорю. И дверь прикрой, пожалуйста.

Женщина пожала плечами и вышла, закрыв за собой дверь.

— Сестра?

— Бывшая жена.

Они помолчали. Лемешонок не сводил с нее глаз. Влюбленных глаз, она это видела. Все таких же, как тогда в кафе. А она не чувствовала к нему ничего, кроме жалости.

— Как ты? — спросила она.

— Великолепно, Света. Пожалуй, смогу даже работать скелетом на уроках анатомии в школе.

«Наверное, он приготовил эту шутку заранее», — подумала она. Выдавила из себя подобие улыбки.

— Ну, раз шутишь, значит, все не так плохо.

Некоторое время оба молчали. Ни он, ни она не знали, с чего начать. Кто бы мог подумать, что снова они встретятся при таких обстоятельствах?

Наконец Лемешонок прервал неловкую паузу.

— Света, я тогда по голосу понял, что у тебя какие-то неприятности…

Она колебалась. Рассказать ему? Не начнет ли он снова ехидничать, вспоминать Виктора, острить насчет его машины? Нет, он же извинился. И вообще — ради спасения сына все средства хороши.

Она начала рассказывать. Временами ее голос дрожал. Саша, чуть повернувшись на бок и опираясь на локоть правой руки, слушал, не перебивая.

— Я дам тебе эту сумму. Мне всегда нравился твой Славка, — проговорил он, когда она закончила рассказ. — Хороший парень. Ты, говоришь, осталось три дня?

— Уже даже меньше, — ответила она, чувствуя, как ее охватывает радостное волнение, и еще не до конца веря, что все может разрешиться благополучно. Неужели конец всему этому кошмару? Неужели она, наконец, сможет спать спокойно? Неужели на лицо се издерганного Славки вернется по-юношески беззаботное выражение?

— Но сначала ты ответишь на один вопрос.

Она знала — на какой. Вернее, догадывалась.

И угадала.

— Ты все еще с ним? С Витьком? — медленно проговорил он, стараясь не встречаться с ней взглядом.

«Как она должна ответить? Если скажет, что да — вдруг он психанет и заявит, что никаких денег не даст? А если он вообще поставит условие: вернуться к нему? Что ж, она даже не станет раздумывать. Сын — дороже».

Саша догадался, о чем она думала.

— Говори честно. Не бойся, я дам тебе денег — в любом случае.

В последнее время, особенно после ее звонков с просьбой о помощи, результатом которых явились с трудом выделенные им полторы сотни долларов, она чувствовала, что Виктор как-то отстранился, что ли, от нее. И в его взгляде появилось выражение некой затаенной настороженности — словно она сама была одним из вымогателей, а не их жертвой. И она впервые задала себе вопрос: а любит ли он ее так, как она его? Или она просто не хочет признаваться себе в том, что теперь их связывает только постель? И уже одно то, что такой вопрос возник, говорило: что-то у них пошло не так. Но… сказать сейчас Лемешонку об этом она не могла, потому что боялась: он расценит это как свой шанс и начнет звать ее к себе, а она — она не сможет полюбить его снова. Тем более теперь, когда он… Зачем давать ему напрасную надежду?

И она, не глядя на него, тихо проговорила:

— Да, я по-прежнему с ним.

Саша вздохнул. Его глаза потухли.

— Ну что ж… ладно, Света. А я — я по-прежнему люблю тебя. Уехал в Ирак, чтобы… забыть — не получилось. Хорошо, — уже другим тоном продолжал он, — эту сумму ты получишь в счет работы. Скажем, я плачу тебе двадцать долларов в день. Делим три тысячи сто восемьдесят долларов на двадцать — и получаем… — он прикинул в уме, сколько это может составить, и выдал результат: — Около ста шестидесяти дней. Так что придется тебе переквалифицироваться в профессиональные сиделки.

Он помолчал и добавил:

— При любом раскладе — умру я или выздоровею — деньги останутся у тебя. В первом случае там, надо полагать, они мне не понадобятся, а во втором… ну, будут считаться премией за твой ударный труд. Так что ничего возвращать тебе не придется.

Сашка полез в карман пижамы и достал оттуда пачку новеньких стодолларовых купюр. Протянул ей.

— Тридцать две. То есть три тысячи двести долларов.

— Но… Саша, а как же ты?

— Перебьюсь как-нибудь, — скромно ответил он.

Она уронила голову на ладони и заплакала — громко, навзрыд. Этот человек, который все еще любил ее, спасал ее сына и, может, отдавая такую внушительную сумму, надеялся, что и она… Но Света знала наверняка, что никогда уже не сможет почувствовать к нему что-то большее, чем просто благодарность.

— Перестань плакать. Бери баксы и иди. Договаривайся с этими уродами, как передать деньги. Когда все уладишь, приезжай и начинай работать. Короче, созвонимся. Запиши номер мобильника. А пока со мной побудет Валентина.

Она вытерла слезы. Встала, наклонилась над кроватью, поцеловала его в небритую щеку.

— Спасибо, Саша.

Саша

— Ну что? Договорились или будешь искать другую кандидатуру? — спросила Валентина, вернувшись из магазина.

— Нет, не буду, — ответил я, все еще чувствуя на щеке тепло губ Светы. — Хорошая женщина.

— И когда же она приступит? — с тайной тревогой поинтересовалась моя экс-супруга.

Я прекрасно понимал Валентину: она очень рассчитывала на мои пятьдесят баксов в день, и чем дольше она задержалась бы в моей квартире, тем больше я бы, так сказать, «отстегнул» ей.

— Не волнуйся. Сейчас у нее какие-то там проблемы, так что она начнет только дней через пять. Минимум. За эти пять дней, как мы и договаривались, ты получишь двести пятьдесят баксов. В своей библиотеке ты будешь работать за такую сумму месяца два.

Валентина не смогла сдержать вздох облегчения.

— Поешь что-нибудь? — даже предложила она от избытка чувств.

В пору нашей семейной жизни она часто уходила к подругам, просиживая там по много часов, а я, как кот по помойке, лазил по холодильнику, выуживая оттуда то кусок колбасы, то оставшиеся с позавчера котлеты. Вот если бы я мог платить ей по пятьдесят «зеленых» в день тогда…

— Давай, — согласился я.

Бывшая супруга ушла на кухню сооружать второй завтрак. Как в лучших домах.

А я стал думать о Свете. Я собирался купить, или даже уже купил, ее время. По двадцать баксов в сутки. Теперь с моими капиталами я — теоретически — мог держать ее возле себя и год, и два, и даже десять. Я, наверное, мог купить даже ее тело — но не любовь. Это была бы механическая кукла. Надувная женщина. Которая, послушно отпахивая «смену» у Лемешонка, все равно думала бы о нем — о своем Витьке. Так, наверное, токарь, механически бездумно выточив на заводе сколько там нужно по плану деталей, включает свои чувства лишь тогда, когда возвращается к семье, детям, телевизору, бокалу с пивом или заветной поллитре.

Вас это устраивало бы? Вот и меня тоже.

Видеть каждый день женщину, которую любишь и которая не любит тебя, а лишь выполняет свои обязанности, — больно. Не видеть ее, но постоянно думать о ней, особенно теперь, когда ты вернулся в свой город и знаешь, что она где-то рядом, — тоже больно. Какая боль сильнее? Время покажет. Проведем над самим собой эксперимент. Если станет невмоготу, я просто уволю ее, даже не заставляя отработать эти три тысячи долларов. Могу себе позволить, ведь я теперь Корейко[6], подпольный миллионер. Правда, того не изрешетили очередью из «Калашникова».

Повеселевшая Валентина вошла с двумя тарелками. На одной лежали ломтики мелко нарезанного сыра, на другой — поджаренный хлеб.

— Сейчас принесу кофе, — объявила она и даже улыбнулась.

«Ну вот, много ли женщине нужно для счастья? — подумал я. — Всего пятьдесят баксов в день».

Света

Она подала сыну конверт с долларами.

— Когда… ну, когда все пройдет, позвони мне, — попросила она. — Сразу же, слышишь?

Сын молча кивнул, сунул деньги в карман — и вдруг ткнулся ей лицом в плечо.

— Мама, ты — прости меня, пожалуйста.

Она погладила его по волосам, чувствуя подступающий к горлу комок. Стараясь, чтобы голос не дрожал, проговорила:

— Иди уже, а то опоздаешь.

До звонка она не находила себе места. Бесцельно бродила по квартире, хватаясь то за одно, то за другое: принималась пылесосить истертый ковер, разбирать накопившееся на балконе барахло, мыть посуду. Но все валилось из рук.

Каждые двадцать — тридцать минут она бросала взгляд на часы: никогда в ее жизни время не тянулось так агонизирующе долго. Вот дизель прошел половину пути до Минска… вот он, наверное, где-то возле Дзержинска… вот, наконец, подходит к столице…

Слава позвонил около двух часов дня. Дрожащей рукой она взяла трубку и опустилась на диван, опасаясь, что ноги подведут ее.

По голосу сына она сразу поняла, что все в порядке. Сначала они назначили ему встречу на вокзале, у касс пригородного сообщения. Там к нему никто не подошел: видно, они проверяли, не привел ли он кого-нибудь. Потом перезвонили и велели идти на почтамт. Слава ждал долго: лишь полчаса спустя подошел тот самый «дерганый», которого сын видел раньше. Слава передал ему конверт. Тот даже не открыл его — видно, вымогатели был уверены, что обмануть их не осмелятся. Сунув деньги в карман и не сказав ни слова, он поспешно ретировался.

Кошмар окончился.

Она расплакалась — на этот раз от радости.

На следующее утро, неплохо выспавшись и более-менее придя в норму, она набрала номер Лемешонка.

— Саша, я готова.

— Хорошо. Сегодня у нас что, понедельник? Понедельник, как известно, день тяжелый. Давай начнем со среды. Послезавтра и приезжай. Надо так понимать, все проблемы улажены?

— Да. Еще раз спасибо.

— На здоровье.

— До свиданья, Саша.

— До среды. Жду тебя в восемь утра. Да, подожди, — спохватился он. — Валентина сделала дубликат ключа от входной двери. Сегодня она заедет к тебе после обеда и отдаст его. Будешь дома?

— Конечно, Саша.

Саша

Наступила среда.

— Ну, спасибо тебе, Валентина, — проговорил я, протягивая бывшей супруге три зеленые бумажки. — Все было очень вкусно.

— Ой, Саша, здесь же… триста, — растерянно сказала она.

— Где-то так, — согласился я.

— Но у меня не будет сдачи.

— Ладно, — я махнул рукой и великодушно объявил: — Премия.

Экс-жена просияла, сунула баксы в сумочку и поцеловала меня. Почти нежно.

— Ты, главное, когда менять будешь, смотри, где курс выше. А то побежишь в первый попавшийся обменник, — стараясь скрыть некоторое смущение от ее поступка, бросил я.

— Не побегу. Звони, если что, — добавила она с надеждой.

Увы, обрадовать ее я ничем не мог: вакансии сиделки в ближайшие полгода не предвиделось, и ей предстояло возвращаться в пыльный и скучный читальный зал центральной городской библиотеки. Но я все равно сказал:

— Само собой.

Когда она ушла, я задумался.

Мы прожили вместе почти пятнадцать лет. Была любовь, были жаркие объятья, страстные поцелуи… Был сын, который сблизил пас еще больше. С какого дня все пошло не так? Почему? С чего вдруг постель перестала быть для Валентины праздником, сделавшись обязанностью типа стирки или кухни, а поцелуи из страстных превратились в обычные? И с какой поры мелкие разногласия, заканчивавшиеся взаимными извинениями и раскаянием, начали становиться затяжными ссорами, сопровождавшимися угрюмым, напряженным молчанием? Откуда взялись упреки в нехватке денег, хотя человек может заработать лишь столько, сколько может?

Я ни разу не смог ответить себе на эти вопросы. Не смог и сейчас.

А через минуту послышался звук поворачиваемого в замочной скважине ключа.

Света

Прошли две недели ее работы сиделкой.

Она исправно ходила в магазин, готовила еду, делала влажную уборку, стирала, обмывала его тело. Сашка жмурился, как кот, когда ее нежные пальцы касались его кожи. Иногда он брал ее руку и целовал пальцы. Но она не чувствовала ничего из того, что испытывала при этих поцелуях прежде.

Кататься на инвалидной коляске по квартире получалось с трудом, она постоянно натыкалась то на стены, то на шкафы или стулья, и в конце концов Саша стал передвигаться на ней без мотора — просто вращая колеса руками. Чаще всего он выезжал на балкон и просматривал газеты или читал. Детективы, фантастика, любовные романы, свежие журналы, которые Света, обменяв очередную сотню, покупала в книжном киоске, проглатывались им с молниеносной быстротой. Своими впечатлениями о прочитанном он, как правило, не делился, только однажды, бросив на стол переводной романчик какой-то англичанки, проговорил: «Вот это о нас с тобой». Просыпался он рано и, приглушив звук телевизора, чтобы не разбудить ее, принимался щелкать пультом, выбирая подходящий канал.

От мысли о прогулках на свежем воздухе пришлось отказаться: лифта в пятиэтажке не было, а снести с четвертого этажа его, даже потерявшего немало веса, она физически не могла. Зато он научился доезжать на своей коляске до туалета, после чего она, подхватывая его под мышки, пересаживала на унитаз. Она деликатно уходила в это время в комнату или на кухню. Вообще он стал ужасно стесняться — тот Сашка, с которым они когда-то с удовольствием ходили голыми по квартире! — но она понимала, что он стесняется не наготы, а своего нынешнего изуродованного шрамами тела, своих бессильных, с исколотыми венами рук, белых и страшно тонких ног.

Слава теперь звонил ей на его номер и сообщал, что у него все в порядке. По тону сына она чувствовала, что это действительно так. Прошедшее можно было забыть как кошмарный сон.

«Он спас моего сына, — часто думала она, глядя в исхудавшее лицо Лемешонка. — Она должна, просто должна отблагодарить его. Как? А как может женщина отблагодарить мужчину иначе, чем любовью? Пусть с ее стороны это будет лишь физическим актом, но, может быть, он не заметит? Вопрос состоял в другом: а что если у него ничего не получится? Что если она лишь заставит его пережить минуты разочарования от собственного бессилия, нет, не разочарования — позора? Это даже хуже, чем плевок в лицо…»

И все же однажды она решилась.

Он рано ложился спать и в начале девятого погасил настольную лампу. Света прошла в ванную, сняла халат, лифчик, трусики и надела прозрачную ночную рубашку, которая ему так нравилась когда-то. Она специально принесла ее из дому несколько дней назад. Она причесала волосы, подушилась его любимыми духами и, бесшумно ступая босиком по прохладному полу, направилась в его комнату.

Саша лежал спиной к двери и, по-видимому, не спал. Конечно, он не мог заснуть так быстро, за пять минут. За окном послышался взрыв смеха какой-то пьяной компании, где-то залаяла собака. Света приблизилась к кровати Лемешонка и положила руку на его плечо.

Он вздрогнул.

Он не повернулся, когда она, откинув одеяло, юркнула в постель и прижалась к его спине, но она почувствовала, как участилось его дыхание. Она погладила его плечо. Очень осторожно стала поворачивать его лицом к себе.

— Саша…

Его слабая рука обняла ее, прижала к себе. Губы нашли ее губы. Он оперся на локоть, приподнялся, и его тело накрыло ее тело. Он стал целовать ее нос, глаза, шею, грудь в вырезе ночной рубашки.

— Господи, Света, как я ждал этого… если б ты только знала, как я мечтал об этом!

— Не говори ничего, Саша.

Она почувствовала, как крепнет, обретает силу его плоть, нетерпеливо толкает в шелк. Бледный, исхудавший инвалид опять становился тем самым Сашкой, каким она знала его прежде — агрессивным, требовательным, уверенным в себе. Вот только она уже не испытывала возбуждения их давних встреч…

Света потянула за край рубашки, поднимая ее выше талии.

Со страстным вздохом он вошел в нее.

Саша

Я не услышал звука шагов, лишь почувствовал ее руку на своем плече. В следующее мгновение она уже была в постели рядом со мной.

Как в тот раз, самый первый.

…После работы я вернулся с «олимпийки» и бесцельно шатался по центру города, не зная, как убить остаток времени до вечера. День выдался ветреный и промозглый, и я чувствовал легкий озноб, который позднее вполне мог перерасти в простуду. Решение напрашивалось само собой, и я заглянул в «стоячую» забегаловку, что открылась недавно на бульваре имени финского города-побратима Ювяскуля. Она называлась «На минутку», но название было обманчивым: как правило, посетители задерживались здесь куда дольше, упиваясь до свинячьего состояния. Моя же цель была чисто профилактической: я махнул стакан водки, закусил бутербродом и вышел на улицу. По телу разлилась приятная теплота, в голове слегка зашумело.

Я направился в парк.

Перефразировав известную поговорку — «Что у трезвого на душе, то у пьяного на языке», мне вдруг захотелось поговорить с кем-нибудь «за жизнь». Вдоль старой аллеи стояли в ряд скамейки, и на одной из них, словно по заказу, сидела одинокая грустная женщина лет сорока.

Я присел на другой край, осторожно взглянул на нее. Кашлянул. Она даже не подняла головы. «Простите…» Незнакомка вздрогнула и посмотрела на меня. «Да?» — «Простите еще раз. Могу я задать вам один вопрос?» Женщина несколько секунд смотрела на меня, вероятно, пытаясь определить, кто перед ней — обыкновенный забулдыга или вполне приличный, пусть и несколько странный человек. Я понял, что прошел фейс-контроль, потому что она слегка пожала плечами: «Задайте.» — «У вас бывает так, что… — я запнулся, но в следующую секунду выпалил: — Ну, что вам совсем не хочется идти домой?»

Разумеется, будучи трезвым, я никогда не задал бы совершенно незнакомому человеку такой вопрос. Да и любой другой — тоже. «Если честно — очень часто», — просто сказала она. «А муж?» Как ни удивительно, но и это нахальство сошло мне с рук. Она равнодушно проговорила: «Мужа нет».

Я пересел поближе и уже скоро знал о ней очень много. Ее звали Света. Разведенная, бывший муж работал по контракту где-то в Средней Азии, сын учился на факультете журналистики, сама она была мастером на текстильном комбинате, давно уже переживавшем не самые лучшие времена. Серая и унылая, как осенний день, жизнь.

Моя, наверное, была не лучше. Я тоже был разведен и тоже имел сына, который давно покинул отчий дом. И пусть у меня, в отличие от моей новой знакомой, была на «олимпийке» вполне приличная зарплата, радости мне это не приносило: деньги хороши, когда ими можно поделиться с близкими людьми.

«Ну, мне пора», — Света перекинула через плечо ремешок сумки, встала. «Можно, я провожу?» Я довел ее до остановки. Потом выяснилось, что нам нужен один и тот же номер автобуса, правда, ей в одну сторону, мне — в другую.

Потом…

Потом Света оказалась на моей остановке, и мы поехали ко мне. Наверное, это был тот самый день, когда ей не хотелось идти домой. По дороге я купил бутылку сухого вина, колбасы, пару каких-то салатов.

Около двенадцати ночи, когда все было выпито и съедено, она взглянула на часы и не очень решительно проговорила: «Мне надо идти». И я уловил эту нерешительность. «Оставайся, места хватит».

Любой мужчина может заниматься сексом и без любви. Я тоже. Но я почему-то не захотел воспользоваться ситуацией, просто тащиться ночью на такси почти через весь город и правда было бы не самым лучшим вариантом. «Постелю тебе в той комнате, а сам буду здесь, на диване. Разбужу утром, когда скажешь. Но могу прямо сейчас заказать такси. Твой выбор, Света…»

Она осталась.

Едва моя голова коснулась подушки, я заснул. И проснулся, лишь почувствовав ее руку на своем плече. Пару-тройку секунд я приходил в себя ото сна. «Света?» Она юркнула под одеяло и прижалась ко мне. Наверное, одиночество прищемило ее еще сильнее, чем меня.

А это было уже совсем другое дело. Мне было не до любовных прелюдий. Разом освободив все накапливавшееся во мне долгие недели и месяцы, я готов был растерзать ее нежное и податливое тело. Одеяло соскользнуло на пол, и хотя в комнате было прохладно, мы даже не заметили этого. Света только слабо постанывала под моим напором.

Лишь много дней спустя я понял, что люблю эту женщину. И подумал, что это — до конца.

Но появился Витек.

…Она повернула меня к себе. Я ощутил, как мое тело крепнет, наполняется энергией страсти.

Я оперся на локоть, приподнялся и накрыл ее своим телом. Она обвила меня ногами и крепко прижала к себе. Ее пальцы вдавили мое лицо в маленькую теплую ложбинку между ключицей и шеей. Я жадно вдыхал запах ее кожи, аромат моих любимых духов. За то время, что мы встречались с ней, я изучил каждый квадратный сантиметр ее тела, каждую родинку, морщинку, волосок, я знал ее тело, как любимое стихотворение — наизусть. Она мое — тоже. И мы давно научились доводить эту сумасшедшую радость близости до максимума, до апогея, до отчаянного крика, пробивающего потолки и стены… А потом, когда бешеное биение наших сердец чуть стихало, я, бывало, самодовольно спрашивал се: «Ну, как, по-твоему, я не самый худший любовник на планете?» — «Хвастунишка, — шептала она в ответ. — Насчет планеты не знаю, но в масштабах микрорайона — очень может быть».

На этот раз я не уловил звуков ее нарастающего экстаза, не ощутил, как она изгибается в сладостной судороге, как ее ногти впиваются в мою спину. «Она отвыкла от меня, — подумал я. — Мы так давно не были близки. Ничего, все вернется, все будет, как прежде».

Потом мы долго лежали молча.

— Света, мы — будем вместе? — наконец спросил я.

Вместо ответа она легонько сжала мои пальцы. Понимать это можно было как угодно.

— Света?..

— Не надо об этом, Саша, — прошептала она.

Я блаженно улыбался в темноте. Причин было две. Во-первых, любимая женщина лежала рядом. Во-вторых, я смог доказать себе — и ей, — что я по-прежнему мужчина.

И все же всего несколько дней назад она сказала: «Я по-прежнему с ним». С Витьком.

Но, может быть, после сегодняшней ночи все изменится?

Я взял ее руку, крепко прижал к своей груди и так незаметно уснул. Впервые за много месяцев это был спокойный, почти счастливый сон. Когда я проснулся под утро, Светы рядом не было.

Света

— Я поехал «а-а», — шутливо объявил Сашка, перелезая в свою коляску.

Она последовала за ним к туалету, помогла пересесть на унитаз, после чего развернула коляску, чтобы ему не пришлось возвращаться в комнату задним ходом, и отправилась в ванную.

— Пока ты здесь, я развешу белье и перестелю тебе постель, — сообщила она.

Она знала, что у нее в запасе минут пятнадцать, если не больше: последствием его ранения в желудок стали мучительные непрекращающиеся запоры, от которых зачастую не могло спасти даже импортное слабительное, которое она покупала в ближайшей аптеке.

Она стала доставать из стиральной машины простыни, наволочки и пододеяльники и относить их на балкон. Стоял солнечный день конца сентября. Внизу, под балконом дети с шумом гоняли мяч, несколько рабочих отбойными молотками вскрывали асфальт, частый металлический стук инструментов напоминал пулеметные очереди.

Она постояла несколько минут, опершись на перила и вдыхая еще теплый воздух, потом стала расправлять на веревке простыни, прихватывая их на всякий случай пластмассовыми прищепками, хотя ветра не было. Ей показалось, что из квартиры донесся звук спускаемой в туалете воды.

— Саша, ты — всё? — удивленно крикнула она, но ответа не последовало.

«Нет, конечно, он не мог завершить свои дела так быстро, — подумала она. — Я еще запросто успею перестелить ему постель».

Она достала из шкафа комплект чистого белья и бросила его в кресло. Потом, переложив на столик подушку и одеяло, стала вытягивать из-под матраца простыню, отметив несколько серых пятен на ткани — следы той ночи.

На пол с глухим шлепком упал какой-то предмет.

Это была тугая, перехваченная банковской ленточкой пачка долларов.

Она наклонилась, подняла ее, недоуменно повертела в руках. Здесь их наверняка сто штук. То есть десять тысяч долларов. Гм… До сих пор она удивлялась, почему Лемешонок не предпринимает каких-то действий, чтобы оформить пенсию по инвалидности, почему не звонит в собес. Теперь, кажется, она поняла, почему.

Она вспомнила, как он в первый день дал ей три тысячи двести долларов. Она мимоходом задала себе вопрос, откуда у него такие деньги, что он, не моргнув глазом, может запросто расстаться с тремя тысячами, но в то время ей было не до того, чтобы решать посторонние головоломки. И вот еще одна пачка. Сколько у него таких еще?

Она подняла угол матраца и увидела другие купюры, тоже «окольцованные» сплющенной банковской ленточкой. Правда, их было меньше. Света взяла банкноты и стала листать их, как страницы книги. Тридцать восемь. Еще три тысячи восемьсот… Итого тринадцать тысяч восемьсот. Лет семь-восемь безбедной жизни. Или пять — но с турпоездкой на Канары, Кипр или еще куда. Она никогда в жизни не видела столько денег. И не исключено, что у него есть еще — не может же он спрятать все свои сбережения под матрацем.

Почему она не заметила этих денег, когда перестилала постель в прошлый раз? Черт его знает, может, тогда они лежали в другом месте, и он переложил их недавно, возможно, планируя сделать какую-то значительную покупку. Что-то он говорил на днях о ноутбуке, но она не придала значения.

Она уложила деньги на место.

Стоя спиной к двери, она не видела, что Саша, который должен был сражаться сейчас в туалете со своим запором, внимательно наблюдал за ней.

Саша

Не знаю, почему на этот раз у меня в туалете все получилось так быстро.

Я спустил воду и уже хотел позвать Свету. Потом, вспомнив нашу недавнюю ночь любви, решил попробовать пересесть на коляску сам.

— Надо, надо возвращаться к активной жизни, — пробормотал я, поддергивая пижамные брюки. — Половой и вообще…

Я наклонил корпус вперед и ухватился правой рукой за дальний подлокотник. Левой оперся о сиденье унитаза и приподнялся. Очень медленно, напрягая мышцы рук изо всех сил и стараясь свести до минимума нагрузку на ноги, я понес свое тело к коляске. Ближний подлокотник был опущен до предела, чтобы облегчить Свете мою посадку в кресло. Теперь это облегчило задачу и мне.

Р-раз! — и мои иссохшие ягодицы коснулись края мягкого кожаного сиденья. Я уперся левой рукой в косяк туалетной двери и сдвинул свой тощий зад на середину коляски. Получилось!

«Представляю, как она удивится, — подумал я самодовольно. — Интересно, почему она не услышала шум спускаемой воды и не пришла пересаживать меня? Наверное, была на балконе».

Пальцы моих рук легли на резиновые колеса, и чудо американской техники бесшумно двинулось по покрытому зеленым линолеумом полу прихожей.

«Здравствуйте, я ваша тетя!» — уже хотел крикнуть я, остановив коляску у двери в комнату, но в следующий момент передумал.

Света стояла спиной ко мне и вертела в руках пачку долларов, которую я накануне переложил из «дипломата» под матрац: хотел попросить через нее Славку посмотреть мне в Минске хороший ноутбук. Потом она подняла угол матраца и увидела другую пачку. Вернее, не пачку, а те банкноты, которые остались от первой — сколько их там было я, честно говоря, не знал. Света взяла купюры, и они зашелестели под ее пальцами: вероятно, она считала их.

Я помедлил несколько секунд. Она положила доллары назад под матрац и взяла с кресла чистую простыню.

Стараясь двигаться так же бесшумно, я дал задний ход. Вновь пересесть на сиденье унитаза у меня получилось даже быстрее. Похоже, я действительно начал постепенно возвращаться к активной жизни.

— Света, я все! — крикнул я и вторично спустил воду.

Света

Может, это страховка, может — пособие по инвалидности или какая-то компенсация за тяжелое ранение — какая, черт возьми, разница? Важно, что это — деньги, большие деньги. По нашим меркам — сумасшедшие деньги.

Ей почему-то вспомнилось, как Виктор пригласил ее однажды в ресторан. Она пошла в туалетную комнату, разрешив ему заказывать по своему усмотрению. Но комната была закрыта по какой-то технической причине, и ей предложили воспользоваться другой — на противоположной стороне зала. Проходя мимо занятого ими столика, Света услышала, как Виктор говорил официанту: «Постарайтесь, пожалуйста, чтобы мы не вышли за пятьдесят тысяч, у меня при себе не так много наличных». Скрытая широкой спиной официанта, она так и прошла незамеченной Виктором, испытывая чувство ни с чем несравнимой неловкости. Потом он пригласил ее в ресторан еще раз, но она наотрез отказалась.

И все же она любила этого человека. К тому же его ли была вина, что инженер получает такой мизер?

Но это было тогда. Потом случилась эта история со Славкой, в которой Виктор, только-только купивший машину, проявил себя отнюдь не лучшим образом, и она впервые спросила себя: кто она для него? Действительно близкий человек или только средство удовлетворения его мужских нужд?

После того случая их отношения если и не расстроились совсем, то дали трещину.

Сашка оказался не таким беспомощным, каким выглядел сначала. Он научился самостоятельно садиться в коляску и ездить по квартире, был вполне в состоянии подогреть себе еду на кухне, сделать яичницу или сварить кофе. Поэтому по прошествии какого-то времени он стал отпускать ее на несколько часов: встретиться со Славкой, приезжавшим на выходные, сделать что-то в своей квартире, пройтись по магазинам. Теперь она могла бы даже видеться, хоть и короткое время, и с Виктором, но — ее больше не тянуло к нему.

Обнаружив под матрацем большую сумму денег, она серьезно задумалась. Может быть, все же вернуться к Сашке? Да, она больше не любит его, зато с ним обретет чувство надежности, стабильности, уверенности, которое могут дать деньги. Не надо будет думать о том, где взять лишних двадцать — тридцать тысяч для сильно похудевшего за время учебы сына, не надо будет читать по вечерам при свете маленькой настольной лампы, отключив люстру, чтобы уложиться в «плановые» шестьдесят киловатт в месяц, вздыхать, глядя на свои вышедшие из моды туфли, звонить на комбинат и слышать один и тот же ответ, экономить, выкраивать, выкручиваться…

А как же любовь? Грех жаловаться: у нее была любовь, и не одна — она любила мужа, она любила Сашку, потом — Виктора. С последним ей показалось, что это очень сильно и надолго, может быть, даже па до конца Видно, ошиблась.

Ей уже почти сорок один. Наверное, стоит остановиться. Она больше не сможет полюбить Сашку, ну и что? Как говорится, брак по расчету — это не страшно, главное, чтобы расчет был верным. Вот и у нее будет так.

После той ночи, когда она принесла ему утром завтрак, он поймал ее руку, поцеловал и, влюблено глядя на нее, спросил:

— Света, у нас будет — еще?

Она, конечно, поняла, что он имел в виду, но мягко высвободила руку и ничего не ответила.

— Света… — настойчиво повторил он.

— Нет, Саша.

— Тогда — тогда почему… — его глаза сделались больными, жалкими. — Значит… это только из… благодарности? За Славу, да? Или из жалости?

— Понимай, как хочешь, — сухо произнесла она и вышла из комнаты.

С тех пор прошла неделя. Сашка стал задумчивым, молчаливым и больше не возвращался к событиям той ночи.

Эх, если бы она нашла эти деньги чуть раньше!

Саша

— Саша, я решила вернуться. К тебе.

Господи боже мой! Еще совсем недавно я мечтал об этом признании, еще неделю назад я отдал бы за него все и, пожалуй, даже пришел бы к выводу, что оно стоит моих парализованных ног, продырявленных органов, жутких шрамов на теле.

Еще недавно — но не сейчас, после того, как я увидел ее, считающей баксы, обнаруженные под моим матрацем.

А сейчас — вы не поверите — мне захотелось настоящей любви! Мне, запертому в четырех стенах бледному и иссохшему инвалиду самой последней, самой худшей группы, с почти что нулевыми шансами на интерес со стороны прекрасного пола, — мне захотелось любви! Прекрасной, возвышенной, искренней! И мне страшно не хотелось верить, что у меня нынешнего осталось лишь одно достоинство — мешок долларов.

Говорят, от любви до ненависти…

Не в моем случае: у меня не было ненависти к Свете и не возникло после бессонной, полной размышлений ночи. Просто стало обидно — до жгучих, злых слез обидно, что все так вышло.

— Подойди сюда.

Она послушно подошла к кровати.

Я привлек ее к себе, зная, что сегодня мы распрощаемся, чтобы никогда больше не увидеться. Поцеловал ее. Это был прощальный поцелуй — так целуют покойника. Только в моем случае умерла любовь.

— А Витек?

— Я его больше не люблю.

— Вот так все просто: люблю — не люблю?

Света промолчала.

— А меня, значит, снова любишь?

Вместо ответа она обняла меня, прижалась теплой щекой к моему лицу.

Кто бы только знал, как я хотел поверить ей!

Но — не мог. Перед глазами снова вставала та картина: Света, стоя спиной к двери, торопливо считает зеленые бумажки…

— Ты не знаешь самого страшного, — произнес я.

Света с недоумением посмотрела на меня.

— Чего?

— Понимаешь, после ранения у меня наступило прогрессирующее расстройство психической функции коры головного мозга, — понес я невесть что. — Проще говоря, сдвиг по фазе. Даже энцефалограмма подтвердила.

Я все-таки нашел в словаре иностранных слов этот термин, а потому ввернул его сейчас вполне к месту.

— Да не наговаривай ты на себя, Саша, — мягко произнесла Света, прижимаясь ко мне. — Нормальный мужик. Как все. Уж я-то знаю, — кокетливо добавила она.

Это «нормальный мужик» в отношении прикованного к постели калеки прозвучало так откровенно фальшиво, что меня чуть не передернуло. Но я справился с собой.

— Не нормальный и не как все. Это и психиатр отметил. Просто ты не замечала, потому что это периодами. Л сейчас у меня как раз ухудшение, я чувствую. Сезонное. И от меня можно ожидать чего угодно.

Света внимательно посмотрела на меня, все еще не желая верить, что я говорю серьезно.

— К чему это ты?

— К тому, что я собираюсь сейчас сделать.

— И что же ты собираешься сделать?

— Проверить, выражаясь высоким слогом, глубину твоих чувств.

— Ну так проверяй, проверяй! — жарко зашептала она мне на ухо и, взяв мою руку, сунула ее в вырез блузки. — Это же проверяется совсем по-другому, причем здесь кора головного мозга, дурачок?

— У нормальных — да, — согласился я, отстраняясь. — А у психов…

Я запустил руку под матрац, пошарил там и достал нераспечатанную пачку долларов. Потом другую, начатую.

— Что это?

Она постаралась придать своему голосу и лицу надлежащее удивление, и, надо сказать, у нее это получилось. Почти.

— Деньги, как видишь. Баксы.

— О, как много… — с благоговением проговорила она, коснувшись пальчиком бесстрастного лица президента Франклина.

— Все, что у меня есть.

Света попыталась обнять меня.

— Саша, теперь мы…

— Нет, Света. Не теперь и не мы. Я вдруг стал не нужен тебе, когда был здоров, — а сейчас, когда я превратился в калеку, ну, наполовину калеку, ты ни с того ни с сего вновь полюбила меня? Только между тем Сашей Лемешонком и этим есть небольшая разница. Тот, с трудом скопив четыре сотни баксов, предлагал тебе съездить с ним куда-нибудь в отпуск. Тот любил тебя, тот готов был отдать тебе все. Ты ушла к другому. А этот Лемешонок, хоть и калека, как оказалось, имеет кучу «зеленых». Ведь я видел, как ты нашла их под матрацем и считала тогда, когда я должен был корчиться на унитазе. Почему бы не полюбить такого, да? Вот сейчас мы и проверим. Света, насколько это искренне…

Она покраснела, в глазах ее показались слезы.

— Не плачь, это совсем не больно. Иди на кухню.

Я перелез в свою коляску, бросил доллары на колени и покатил за Светой.

— Зажги конфорку.

Она открыла газ, машинально чиркнула спичкой, все еще не понимая, что я собираюсь делать. Потом до нее стало доходить…

— Саша, ты…

— Вот именно, — хладнокровно подтвердил я. — Я же сказал: стойкое расстройство психики. Неадекватное поведение.

Я подъехал к посудному шкафчику и достал большую кастрюлю, в которой Валентина когда-то готовила борщи. Света пользовалась другой, поменьше.

— Открой форточку. И сядь. Эта процедура займет какое-то время.

Она открыла форточку, потом опустилась на табуретку у кухонного стола.

Я взял первую купюру и поднес ее к пламени. Бумага весело вспыхнула зеленовато-желтым пламенем. Лицо американского президента искривилось от обиды. Света импульсивно подалась вперед, но я обжег ее жестким взглядом.

Я бросил горящую банкноту в кастрюлю, взял следующую. Потом следующую, следующую…

Через четверть часа кремация была закончена. Все Франклины превратились в горку пепла на дне кастрюли.

— Ну, вот и все, — объявил я. — Я же говорил, это совсем не больно.

— У тебя действительно больше… ничего нет?

— Ни гроша, — спокойно соврал я. — Точнее, ни цента. Теперь я, как говорили в старину, беден как церковная мышь. Завтра буду звонить в собес, узнавать, как оформляется пенсия по инвалидности: государство не может оставить в беде своего гражданина. Но тебе-то какая разница, а, Света? Ты ведь любишь меня — не мои деньги, да?

Несколько секунд она тупо смотрела на горку пепла, словно не понимая, что произошло. Потом подняла на меня глаза и выкрикнула:

— Ты… ты дурак! С жиру бесишься!

— Вот этого не смог бы при всем желании, — невозмутимо заметил я, — поскольку потерял почти пятнадцать килограммов. Откуда взяться жиру-то?

— Ну дурак! Придурок настоящий! — продолжала выкрикивать она. — Кретин! Да другой бы…

Боже, неужели эти дерьмовые зеленые бумажки могут изменить человека до такой степени?! Мне не хотелось в это верить.

— Света, — мягко проговорил я. — Я спас твоего сына.

Она вздрогнула, словно я ударил ее. Как звонкая пощечина приводит в чувство впавшего в истерику человека, так и мои слова вмиг остудили ее пыл. Света сразу притихла.

— Да. Прости меня, Саша. Прости.

В кухне воцарилась тишина, только капли из крана мерно стучали о дно раковины, словно секундная стрелка часов отсчитывала наши последние минуты вместе.

Я вдруг пожалел, что затеял этот спектакль. Зачем я унизил женщину, которую любил — пусть и когда-то.

«А она? — спросил меня внутренний голос. — Она не унизила тебя как мужчину, хоть и не намеренно, тем, что увидела в тебе нынешнем лишь мешок с деньгами?»

— У каждого своя правда, Света. Я понимаю, что ты чувствуешь. Я сжег зарплату, которую ты получила бы на комбинате — бог знает за сколько лет. А ты — ты не подумала, чем заплатил за это богатство я? Тем, что уже никогда не смогу быть таким, как прежде! Да я вернул бы все эти вонючие баксы, лишь бы вновь стать здоровым и сильным. Только здоровье, как известно, не купишь. Ты думаешь, я уехал в этот треклятый Ирак за деньгами? А я бежал, Света, — бежал от тебя, от нас, от памяти… — с горечью закончил я.

Кап-кап, кап-кап, тик-так, тик-так…

После долгой-долгой паузы Света подняла на меня вдруг ставшие больными глаза.

— В чем моя вина, Саша? В том, что я… хотела бы жить лучше?

— Нет, Света. В том, что ты предала меня… мою любовь. Второй раз.

Она встала. Ссутулившись, даже вроде став ниже ростом, не глядя больше на меня, повернулась и вышла из кухни.

Я развернулся на кресле и уставился в окно.

Я слышал, как она ходит из комнаты в комнату, собирая свои вещи. Потом в прихожей послышался звук шагов.

Щелкнул замок входной двери, и Света ушла из моей жизни.

Навсегда.

Загрузка...