Пеперль - дочь Жозефины

ПЕПЕРЛЬ – ДОЧЬ ВЕНСКОЙ ПРОСТИТУТКИ

Так иногда складывается жизнь. Жозефина Мутценбахер стала богатой и знаменитой, она пропустила через себя мужчин больше, чем любая из женщин на этом свете. Но когда ей подступило под сорок, она вдруг тоже захотела иметь то, что есть почти у всякой другой женщины: ребёнка. Она надумала обзавестись ребёнком, ни больше, ни меньше. Ибо готова была стать всем, чем угодно, только не старой шлюхой.

И она родила девочку. Только вот радость материнства ей было не суждено вкусить – влагалище, в котором побывало такое обилие членов, разорвалась во время родов. Спустя сутки Жозефина Мутценбахер скончалась.

Её погребение вылилось для Вены в исключительное событие, шестикилометровая похоронная процессия, состоявшая из одних мужчин, провожала её в последний путь. При этом за её гробом не следовало и четверти всех её дружков. Один весьма известный в ту пору поэт даже написал некролог. Он составлял тридцать строф, первая из которых гласила:

«Спокойно спит пусть проститутки прах,

смерть еблю оборвала моментально.

И те хуи, что ранее пронзали пах,

ссут нынче в честь тебя орнаментально».

Девчушка же, маленькая Пепи, была тогда взята на попечение одним из братьев Жозефины и его женой. И несколько лет дела там складывались, в общем, неплохо – пока оба не промотали наследство Жозефины.

После этого Пепи оказалась точно в такой же бедности и нужде, как и её мать тридцать пять лет назад.

Она была бедна, но отнюдь не глупа.

Ведь недаром матерью её была Жозефина Мутценбахер.

Растрёпанная голова госпожи Алоизии Мутценбахер с зорким видом высовывается из полуподвального окна квартиры старшего дворника. Её взгляд придирчиво утюжит мрачный, замызганный двор, в углу которого штабелями сложены ящики со всякой дрянью.

– Пепи, Пепи, – громко кричит она. И куда эта поганка запропастилась опять? – Ну, погоди, вот вернёшься домой, Пепи, я тебе жопу-то надеру!

Пепи не слышит, она с головой погружена в своё занятие. С подружкой Мбли Вондрачек она наблюдает за тем, как грузчики, обливаясь потом, сносят вниз по лестнице домашнюю обстановку коптильщика Пипанеки и укладывают её в громадный мебельный фургон, стоящий у ворот. Пеперль и Мали тесно прижались к стене, не сводя глаз с мускулистых, обнаженных рук мужчин.

Чувственно играет тонкий красный язычок Пеперль в уголках рта, и маленькие твёрдые грудки острыми бугорками проглядывают сквозь тонкую ткань девичьего платья.

– Послушай, Мали, – говорит Пепи, – у тебя такое бывает как у меня?

– О чем это ты?

– Ну, знаешь, когда я вижу раздетых мужчин, у меня внутри что-то переворачивается, а когда слышу запах их пота, у меня везде в пизде начинает просто огнём гореть. И мне приходится сдерживать себя, чтобы туда рукой не залезть.

Мали краснеет до кончиков ушей.

– Перестань, как тебе не стыдно, свинья ты этакая!

– Послушай, глупая, разве ты никогда не играешь со своей пизденкой? А вот я всегда. На ночь, перед тем как заснуть, это здорово! Ты честно не играешь?

– Да, но это же гадость, так мне мама сказала!

– Потому что не знает, как это здорово, – горячо выпалила Пеперль. – Стоишь и пялишься на мальчишек, доводишь себя, а потом не знаешь, что с этим делать. Я, конечно, охотно бы занялась этим самым с парнями, да вот боюсь. Они сразу хотят ебаться, эти мальчишки, и возьмут да заделают тебе ребёнка, а дядя сказал мне, что в случае чего запорет меня насмерть. Ну, и тогда я делаю это одна. Ой, я больше не выдержу… давай, пойдём к нам домой, я тебе покажу, как это делается, если хочешь.

Мали колеблется, но в глазах её горит любопытство, и она нерешительно плетётся вслед за Пепи.

Тётка Мутценбахер встречает племянницу звонкой затрещиной. Покрасневшая левая щека у Пеперль горит, но девчонка молча, пожав плечами, сносит наказание.

– Чтобы ты, засранка, на носу зарубила не шляться, – вопит взрослая баба, хватает хозяйственную сумку и поворачивается к двери. – Пригляди-ка за гуляшом, обед дяде должен быть готов вовремя, я вернусь только ближе к ночи.

Дверь за ней затворяется со скрипом, а Пеперль за теткиной спиной высовывает на прощание длинный язык.

– Ладно, Мали, пойдём, я тебе это покажу.

Пеперль проходит вперёд в полутёмную комнату, которую отделяет от кухни стеклянная дверь, кое-как затянутая ветхой кружевной занавеской, и Мали с любопытством следует за ней.

– Слушай, какая же ты свинья, – на всякий случай говорит подружка.

– Поцелуй меня в жопу, не хочешь смотреть – не надо, гусыня ты глупая, я же ради тебя стараюсь.

– Ну, хорошо, хорошо, я уже хочу, но только лишь посмотреть.

– Тогда смотри.

Пеперль ложится на широкую кровать и задирает девичье платье до самого подбородка. Штанишек она не носит, в семье старшего дворника это непозволительная роскошь. Худенькое, рано созревшее тело тринадцатилетней Пеперль лежит, обнаженное, на красном покрывале, и теперь широко раздвигает стройные смуглые ляжки и указывает пальцем на ту штуку, которая находится посередине.

– Вот это и есть пизда, – назидательно возвещает она, и Мали в ответ прыскает:

– Да уж это-то я знаю.

– Не смейся, работа пальчиком – серьёзное дело, им следует заниматься благоговейно, но смело.

Она ещё шире разбрасывает ляжки, и теперь за реденькими каштановыми волосиками приоткрывается розоватая монастырская пещера, которую не посещал ещё ни один пилигрим и в которой до сих пор совершал молчаливый молебен только её собственный пальчик.

– Так, а вот это секель, – говорит Пеперль, и, когда она дотрагивается до клитора, по её телу пробегает озноб. Маленькие грудки от этого становятся ещё тверже, а соски на них высоко встают в боевой готовности.

– Это… значит… секель…

Пеперль старается и дальше продолжить урок анатомии на собственном примере, однако речь её становится неразборчивой и звучит отрывочно.

Старательно, с ласковой нежностью её палец потирает розовый холмик между ног, а из уст её сбивчивым лепетом вырываются только отдельные слова:

– Если б я… только… могла… видеть… свою… пизду. Но моя… ой… больше… не… выдержу… я так… вся… завожусь… ах, хорошо… я хотела бы погладить себе и титьки, но не могу… потому что… одной рукой… мне нужно раздвигать себе пизду… а другой я должна играть… о… о… боже ж ты мой… как это хорошо… мне так хочется свои титьки…

– Погоди, я тебе подсоблю.

Мали давным-давно уже подошла вплотную к кровати и горящими глазами неотрывно глядит на конвульсивно вздрагивающую подругу. Теперь её грязный маленький пальчик нежно поглаживает остренькую грудку Пеперль, а та принимается сладострастно стонать:

– А… а… а…

– А… а… – раздаётся внезапно чей-то чужой голос, передразнивающий погружённую в чувственную истому девочку.

Мали в ужасе оборачивается и, оцепенев, смотрит на незнакомого молодого парня в синем комбинезоне слесаря, который стоит в открытых дверях комнаты. Она испуганно закусывает сжатую в кулак руку, с надеждой оглядывается по сторонам, нет ли где какой-нибудь дырки, через которую она могла бы выскользнуть отсюда на улицу. Но никакой дырки нет, кроме той, которую Пеперль предлагает жадному взору юного слесаря и через которую она, конечно же, при всём желании не смогла бы вырваться на волю. Лежащая Пеперль словно оцепенела, глаза ее, устремленные на незнакомого парня, тоже неподвижны. Наконец, она медленно опускает платье и, запинаясь, спрашивает:

– Что… что вам здесь нужно?

– Я, собственно говоря, собирался сделать чердачный ключ для нового жильца, но сейчас это дело может подождать, сейчас… сейчас мне хочется уже кое-чего другого!

Обе девочки молча смотрят на парня, затем лицо Пеперль расплывается в улыбке, и она с осмотрительностью тринадцатилетней жительницы Оттакринга, которой ничто человеческое не чуждо, спрашивает:

– И чего же именно?

– Чего именно? – эхом повторяет за ней Мали, но несколько менее сдержанно, чем её подруга.

Парень отвешивает шутливый поклон.

– Немножко перепихнуться, чуточку потереться, так сказать, если дамам это доставит приятность!

– Ха-ха-ха! – звонко хохочет Пеперль. – Вот чего, значит, тебе хочется, да? Гляди-ка лучше, как бы тебе выбраться отсюда подобру-поздорову, сутенёр паршивый! Ну-ка исчезни с глаз долой, иначе я тебе костыли обломаю. Всякие тут в дом заходят!

– Конечно, всякие тут могут зайти! – нагло осклабился парень. – Вы и дверь незапертой оставили, чтобы любой мог войти. Итак, дамы отказываются от предложения? Ну, что ж, тогда всё в порядке, только я подожду, когда вернётся госпожа супруга старшего дворника, и расскажу ей интересную историю про её дочерей. «А… а…» – снова передразнивает он блаженные вздохи Пеперль и поворачивается к выходу.

– Господин… как, собственно, вас зовут? – Пеперль поспешно берет на себя роль парламентера.

– Руди Помайсл, к вашим услугам. – Руди расшаркивается. Затем тоном истинного кавалера произносит: – Милостивые барышни, ничего особенного не произошло, пизду я уже видел, поэтому давайте оставим разговор на эту тему!

– Он ведь, собственно говоря, прав, – заявляет Пеперль. – Пизду он действительно видел. В конце концов, в этом нет ничего особенного. А коль так, входите, только затворите дверь, иначе здесь скоро соберётся вся ваша мастерская.

– Если вы не будете сердиться, у меня на всех хватит, – говорит Руди и начинает стягивать с себя спецовку. – Давайте перейдём на «ты», так проще будет. Как же зовут милых дам?

– Меня зовут Пеперль, а это моя подруга Мали.

Мали с растерянным видом забивается в угол кресла, у Пеперль, похоже, тоже храбрости поубавилось, и она нерешительно уселась на кровати.

Руди как ни в чём ни бывало продолжает раздеваться, не спуская при этом глаз с остреньких грудок Пеперль. И вот он стоит перед ними, светловолосая голова с загорелым лицом венчает по-мальчишески худощавое белое туловище, у которого во всей красе вверх поднимается могучий член, обрамлённый светло-русыми волосами.

Пеперль и Мали тотчас же закрывают глаза ладошками – Пеперль, однако, всё же не настолько плотно, чтобы не подглядывать сквозь пальцы. Руди бойко приближается, ясно, что у него уже есть известный опыт обращения с женщинами, ибо он первым делом снимает пальцы с лица Пеперль. Укладывает её на спину – и она спокойно позволяет это. Когда он снимает с нее платье, она ещё раз вздрагивает от стеснения, однако потом говорит:

– Плевать, тот ли, другой ли, когда-нибудь это ведь должно случиться.

И с готовностью раздвигает ноги.

– Ах, какая прекрасная пизденка, – говорит Руди, потирая членом клитор Пеперль. – Вблизи она гораздо красивее! Но я же не могу войти, – вдруг удивлённо восклицает он, – ты что, ещё девственница?

Пеперль утвердительно кивает:

– Да, к сожалению!

– Сколько же тебе лет?

– На рождество исполнилось тринадцать!

Руди подаётся назад.

– Да за такое, глядишь, и в каталажку угодить можно! – И когда Пеперль подвигает пизду поближе – ей сейчас всё равно, сейчас она взбудоражилась не на шутку при виде красивой твёрдой палки, которая постукивает её по секелю – он покровительственно добавляет: – Итак, сношать тебя я всё же не буду, я не таков, чтобы рисковать, произошло недоразумение. Я лучше продеру другую барышню. Иди сюда, Мали!

– Господи помилуй, – пищит Мали, – да мне же только двенадцать!

Руди задумчиво чешет голову и потом принимает решение:

– В таком случае я вас сношать не собираюсь, – великодушно произносит он, – для поебок сгодится любая женщина, все служанки за мной увиваются. Зато я вас сразу познакомлю с высшей школой любви! Мали, ложись рядом с Пеперль!

Мали начинает ныть:

– Нет, я не могу, я хочу к маме!

– Вставай! – очень строго говорит Руди. – И ложись вот сюда, иначе я сам пойду к твоей маме!

Мали, продолжая хныкать, робко подбирается поближе:

– Я никогда ещё не…

– Иди сюда и прекрати ломаться как сдобный пряник!

Пеперль сгорает от нетерпения. Она с вожделением взирает на толстый хуй Руди, её собственный палец играет с секелем. Но Руди обрывает подобное начало, его рука перебирает у нее волосики на пизденке, и в то же время он приказывает Мали:

– Раздевайся!

Мали снимает юбку и блузку, однако плотно обтягивает колени сорочкой. Руди делает шаг по направлению к ней, поднимает руку – и сорочка с разорванными плечиками мигом падает на пол.

Мали стоит перед всеми голая и, готовая провалиться сквозь землю от стыда, прикрывает ладошками свою крохотную, совершенно безволосую пизденку. Руди критично осматривает её и потом даёт отрицательную оценку увиденному:

– Ты вообще ещё не баба, у тебя пизда голенькая!

Но тут стыдливая Мали возмущается. Сейчас, когда она совершенно голая, ей тоже уже становится нипочем, что будет дальше, и она гневно заявляет:

– Я же тебя не заставляла меня раздевать, но если уж на то пошло, титьки у меня не меньше, чем у Пеперль.

Руди человек справедливый, он добросовестно проверяет истинность этого утверждения. Проворными влажными пальцами он, играючи, проводит по соскам девочки, которые мгновенно твердеют и встают.

– И правда, – милостиво соглашается он, – титьки у тебя на месте, – и, голос его теперь звучит утешительно, добавляет: – А волосы у тебя там ещё вырастут. Вот увидишь!

Теперь, однако, Мали податлива и возбуждена, потому что когда Руди погладил её соски, по телу у неё пробежал неведомый ей доселе озноб. Она забирается на постель к Пеперль, вытянувшись, ложится на спину рядом с ней и даже, как Пеперль, немного раздвигает ляжки в ожидании событий, которые должны теперь произойти.

Руди обводит самодовольным взглядом двух малолетних женщин, затем укладывает их поудобнее и начинает нежно поглаживать секель Пеперль, внимательно глядя при этом ей в лицо. Пеперль постанывает, это нечто совершенно иное – ощущать там палец мужчины, а не свой собственный. Она закатывает глаза, как можно выше приподнимает ягодицы, её клитор буквально спешит выдвинуться навстречу поглаживающему пальцу. Когда же Руди затем ласково, но в то же время крепко прижимает мизинец левой руки к её дырочке в жопке, Пеперль вскрикивает от вожделения и извивается под умелыми руками.

– Ах, а-ах, это так… это как в раю, ещё, ещё, только, ради бога, не останавливайся!

Руби смотрит, как глаза у неё закатываются всё сильнее, как всё резче волны озноба пробегают по её телу. Затем он очень низко склоняется над стонущей девочкой и, нежно целуя, берёт её соски в рот. Пеперль издаёт пронзительный крик сладострастия, потом оседает и теперь лежит, словно лишившись чувств.

– Ну, разве не обидно бы было, если б я ушёл?

Руди задаёт этот вопрос с гордостью, но Пеперль не в состоянии на него ответить, она оглушена. Зато теперь робкая Мали чувствует бывалый палец Руди на своей голенькой пизденке. Несколько рассеянно Руди поигрывает и с её секелечком, однако подлинного интереса к ней у него нет и он вскоре оставляет это занятие.

– Тебе придётся подождать ещё годик-другой, пока ты станешь постарше, – извиняющимся тоном говорит он, – знаешь, меня голая пизденка не больно радует.

Мали тяжело вздыхает.

У Пеперль глаза закрыты, она лежит совершенно расслабленная. Руди тотчас же вновь обращается к ней.

– Хорошо было? – спрашивает он, и когда та утвердительно кивает, берёт её расслабленную руку и проводит ею по своему напрягшемуся члену.

– Теперь моя очередь! Ты уже когда-нибудь держала в руке напрягшийся хуй? Нет, ну тогда я научу тебя, как действовать!

С этими словами он проводит её неумелой рукой вверх-вниз по переполненной энергией дубине, обнажает здоровенную головку и показывает ей, как другой рукой она может мягко поглаживать его яйца. Пеперль старательно делает всё, что ей велено. Руди снова ложится на постель и погружает пальцы в разрез её пизды, а Пеперль тем временем, склонившись над ним, совершает торжественную церемонию дрочки. Вскоре у неё жопка опять начинает подергиваться, поскольку игривый пальчик жутко ее возбуждает. Она ещё ниже склоняется над толстенной макарониной Руди и вдруг, даже как-то особенно не задумываясь, начинает так интенсивно лизать языком его головку, что Руди стонет от наслаждения.

– У тебя талант, – произносит он, – если девственница, ещё не научившаяся ничему, первым делом берёт палку в рот, значит, из неё получится великая блядища… Давай девочка… действуй девочка, у тебя получается… лижи дальше! Только прошу тебя, Пеперль, не забывай о яйцах и продолжай лизать до самого конца! Лижи, мышка, лижи, ласточка, у меня подкатывает! Полижи ещё секундочку… Полижи! Соси крепче! А-а-а… сейчас… сейчас… вот!

Густая струя белой спермы выстреливает из ствола прямо в лицо Пеперль, и та от неожиданности испуганно выпускает член из рук и вытирается. Руди побелел. Пеперль боязливо глядит на парня, не случилось ли с ним чего? Она никогда прежде не видела мужчину, которого цветущие девичьи губы могли напрочь лишить сил.

Однако Руди оправляется быстро, быстрее, чем Пеперль до этого, и, увидев, как девочка поигрывает своим восставшим секелем, резко привстает на постели, бросается на Пеперль и прячет свою белокурую голову у неё между ног. Клитор у совершенно обезумевшей Пеперль горит под умелым языком Руди, поднимается, вскакивает точно член. Ибо какое сравнение может быть между пусть даже натренированным пальцем Руди и его нежно ласкающим язычком, который то проникая глубоко острым кончиком, то широкими, размеренными мазками вылизывает ей щелку. Пеперль чувствует, как у нее в теле пылают тысячи пожаров, с головы до глубины пизденки её прошибает горячая струя, у девчонки появляется такое ощущение, будто она сейчас умрёт от сладостной муки, Пеперль кричит и выгибается дугой. Но когда её алчущая пизденка на мгновение выскальзывает из причмокивающих губ Руди, Пеперль в нетерпении выкрикивает:

– Ещё, ещё… Прошу тебя… пожалуйста, только не останавливайся!

И Руди успокаивающе ворчит в ответ что-то нечленораздельное, снова погружает язык в её жаждущую розовую расщелину и держит его там до тех пор, пока, наконец, Пеперль, жалобно постанывая, не затихает, закрыв глаза.

– Ты готовая поблядушка, – с похвалой говорит Руди, поднимается с постели и тыльной стороной руки отирает свой мокрый рот.

– Здорово, ничего не скажешь! С трудом верится, что ты ещё не имела дела ни с одним мужчиной.

– Клянусь, это правда, – говорит Пеперль, и рука её ощупью находит поникший хер Руди. Тот шлепает её по пальцам и ворчливо заявляет:

– Довольно, теперь дай передохнуть!

Он покровительственно запускает руку между ляжек Мали, которая с беспомощным видом теребит свою безволосую пизденку и явно не знает, как вызвать у себя чувство, аналогичное тому, которое испытала Пеперль.

Потом он быстро накидывает рубашку и комбинезон на своё поджарое тело и говорит на прощание:

– К сожалению, у меня сейчас нет больше времени, Пеперль, но, коли захочешь, приходи вечерком в Верингер-парк. Нас там собирается целая команда ребят, ну, а уж если ты дашь моим друзьям немного повозиться с твоей пизденкой, мы потом возьмём тебя с собою в кино!

Пеперль, по-прежнему раздвинув ноги, лежит на кровати, и Руди никак не может уйти. Он возвращается к девчонке и запечатлевает страстный поцелуй на розовой щелке между ляжками девочки. Затем уносится на работу.

Мали переворачивается и чуть не всем телом ложится на Пеперль.

– Пеперль, скажи, как было, только говори честно. Ты так кричала, что я даже поначалу перепугалась, но потом всё стало так волнительно, а когда у тебя закатились глаза, у меня в пизде просто всё зачесалось. Давай, расскажи мне всё точно, – взмолилась она.

– Как было, спрашиваешь? Это было шикарно! Потрогай, как горячо у меня до сих пор в пизде, жжёт точно адским пламенем, о котором всё время вещает нам законоучитель. Но если адское пламя такое приятное, я бы с удовольствием отправилась в ад!

Пеперль улыбается и как бы ненароком дотрагивается до пизденки своей подруги.

– Иди сюда, Мали, я тебе это сделаю, тогда сама поймешь, как оно на самом деле!

Мали послушно и так широко раздвигает ноги, что её по-детски недоразвитая пизденка вся распахивается, обнажая малюсенький розовый секель. Пеперль смачивает себе указательный палец и нежно, едва касаясь, проводит им по источнику наслаждения. Мали пронзительно взвизгивает и хохочет.

– Ой, как жутко щекотно.

– А ну, хватит хохотать! – всерьёз приказывает Пеперль и сосредоточенно продолжает заниматься своим делом.

Мали и правда перестаёт смеяться, на лице у нее появляется выражение отрешённости, а глаза подергиваются патиной томления. Затем по её худенькому телу мелкими волнами пробегают волны дрожи, и Пеперль то нежно и медленно, то убыстряя движения, поглаживает клитор Мали, который увеличивается в размерах и набухает. У Мали вырывается стон, а затем она, запинаясь, произносит:

– У него, у этого Руди такой большой, красивый хуй… такой большой и красивый… Хватит, Пеперль, – кричит она, – хватит… я больше не могу, не дотерплю!..

– Тсс, тсс, – предупреждает Пеперль, – дотерпишь, дотерпишь, сейчас на тебя накатит. – Её палец бешено крутится внутри голенькой пизденки. – Вот-вот накатит, ну скажи, Мали, хорошо ли тебе, скажи мне.

С протяжным стоном Мали выдавливает из себя слово «хорошо»… Затем высоко выгибается, вздымая маленький голый живот, так что крестец чуть ли не ломается, а ее влагалище резко насаживается на ласково поглаживающий палец. Наконец Мали оседает, тяжело дыша, валится пластом на развороченную постель, в которой супружеская чета Мутценбахеров обычно предаётся своим скудным супружеским радостям.

Две минуты спустя девочки стоят перед полуслепым зеркалом и разглядывают свои крохотные щелки, которые выглядят довольно надраенными.

– У тебя и вправду гораздо больше волос на пизде, – с завистью отмечает Мали.

– Но я же на год старше тебя, – утешает её Пеперль. – Знаешь, у меня волосы по-настоящему начали расти только тогда, когда я стала играть с пизденкой, а до этого она тоже была голой. Но теперь я играю всё время, а нынче позволила сделать это и Руди. Вот кто умеет! И языком это гораздо приятнее, нежели пальцем. Жалко, что я сама себя не могу лизать, – вздыхает Пеперль с искренним сожалением в голосе и бросает на Мали многозначительный взгляд. Однако та не понимает намёка. Действительно, жаль!

– Возьмёшь меня с собой, Пеперль, когда вечером пойдёшь в Верингер-парк? – вдруг спрашивает Мали.

– Ты же слышала, что ты ещё слишком мала для этого! – Пеперль явно горда тем, что в чём-то опередила подругу. – Парням голые пизденки не нравятся.

– Но послушай, ведь вечером совершенно темно, – настаивает Мали, – никто же ничего не заметит, а я скажу, что мне уже тринадцать. Давай, возьми меня с собой!

– Гляди-ка, с чего это тебе вдруг приспичило? Раньше ты обзывала меня свиньёй, а сейчас дождаться не можешь, чтобы тебя кто-нибудь ухватил за щелочку, где ещё нет ни одного волосика.

– Но я ведь тогда не знала, как это бывает, – оправдывается Мали. – Ну, так ты возьмёшь меня с собой?

– По мне так иди!

Пеперль великодушна, и потом она надеется, что парни с пренебрежением отвергнут Мали и все кинутся крутиться вокруг неё. Однако она твёрдо решила, что не каждому из парней позволит хвататься за свою щелку, а лишь тем, которые ей придутся по вкусу. И стоило ей только подумать об этом, как ее пизда-скороспелка запылала, и ей снова припомнилось, как горячий язык Руди вылизывал её похотливый клитор.

– Любопытно было бы узнать, – говорит Мали, – что приятнее: ебаться или дрочить.

– Ну, для меня это пока слишком, – отвечает Пеперль. – Я смогу ответить тебе на это только годика через два – а, может, и на будущей неделе.

В эту секунду Пеперль приняла решение как можно скорее позволить кому-нибудь пробуравить её жгучую дырочку. Час, проведённый с умелым Руди, открыл перед её уже на всё готовой пизденкой небывалые возможности. Она вдруг понимает, какое множество изысканных удовольствий поджидает её опушённую каштановыми кудряшками пизду, и она, Пеперль, не может пренебречь ни одним из этих удовольствий. «Храбрая ты у меня, пизденочка, до чего же храбрая», – говорит она про себя и, нагнувшись, пытается расцеловать её. Однако это, к великому сожалению, невозможно. Тогда она становится перед зеркалом, левой рукой оттягивает вверх поросший нежными волосиками венерин бугорок, так что набухший секель высовывается наружу, и с нежной осторожностью несколько раз поглаживает его влажным пальцем. Однако Мали всё ещё не удовлетворена сведениями, полученными от Пеперль, она упорно продолжает допытываться, что лучше, дрочить пальчиком или ебаться. Вот в чём вопрос! Вольное толкование Шекспира! Она, так же как и Пеперль, решила как можно скорее найти ответ на этот вопрос самостоятельно.

– Знаешь, – говорит Пеперль, – между еблей и дрочкой наверняка должна быть какая-то разница. Пару недель тому назад я, например, пошла на чердак, где кухарка-чешка Пипанека, который сегодня съезжал с квартиры, развешивала бельё. Я должна была ей помочь. Так вот, поднимаясь по чердачной лестнице, я вдруг услышала, что Янка с кем-то разговаривает. Я остановилась и слышу, как она говорит: «Господи Иисусе, да ведь твой штемпель куда как лучше!». Потом раздался визг, и я подумала, что-то случилось. Я стала пробираться дальше очень тихо, на цыпочках, но, к сожалению, споткнулась о стойку и с грохотом полетела. И когда я, наконец, добралась до того угла, где находилась Янка, то уже ничего не увидела. Она стояла там с совершенно стеклянными глазами и в мятых юбках, а рядом с ней стоял почтальон и говорил: «Итак, госпожа Янка, я кладу вам письмо в ящик, вы за него уже расписались». И с этими словами удалился. Я, естественно, поняла, за какое такое письмо она расписалась, потому что он впопыхах забыл даже застегнуть ширинку. Так что наружу ещё выглядывал кусочек карандаша.

Пеперль смеётся, Мали с совершенным недоумением глядит на неё и спрашивает:

– Он что, карандаш в ширинку засунул?

Пеперль заливается ещё пуще:

– Послушай, Мали, какая же ты всё-таки дурочка! Я имею в виду, что наружу выглядывал его поршень, которым он расписывался у нее в пизде, не понимаешь, что ли?

Тут до Мали доходит, она тоже прыскает от смеха и всё никак не может остановиться.

А Пеперль между тем продолжает свой рассказ:

– Тогда я, естественно, сразу сказала Янке: «Вы позволяете себя ебать, фрейлейн Янка?» Но она резко оборвала меня, заявив, что я-де подглядываю, представляешь, прогнала с чердака и пригрозила, что расскажет моей тётке, какая я свинья. Она, естественно, ни словом не обмолвилась, потому что тётка в таком случае узнала бы, что Янка сношалась с почтальоном, а что знает моя тётка, об этом вскоре узнаёт вся улица. Однако я успела тогда увидеть, что ей это очень пришлось по вкусу, стало быть, ебля, дело, похоже, весьма приятное!.. Я, знаешь, прямо-таки обрадовалась, узнав такое про Янку, потому что за несколько дней до этого услышала, как дядя хотел продрать тётку, а та ему заявила: «Отвяжись, оставь меня в покое, старый хрен, мне и моей пизде – нам обеим ты совершенно не интересен!» Однако он продолжал настаивать на своём, и тогда тётка заехала ему подсвечником. Я тогда подумала было, что ебля – дело совершенно некрасивое и скверное, иначе тётка тоже хотела бы этого. Однако их ругань меня завела, и я ещё добрые полчаса, должно быть, играла со своей пиздой, поскольку никак не могла заснуть… Таким образом, – заключила Пеперль, – ебля, выходит, бывает и такая, и сякая. Для одного в этом удовольствие, а другому в ней нет никакого интереса. Я, во всяком случае, скоро узнаю, как обстоят дела.

– Мали, Мали, – доносится через окно с улицы бранчливый голос. – Блядское отродье, будь ты проклята, явишься ты, наконец, домой?

Мали в крайней спешке накидывает на себя платье и с обещанием вечером ровно в восемь быть в Верингер-парке, стрелой вылетает за дверь.

Пеперль остаётся стоять перед зеркалом, разглядывая себя. Из мерцающего зеленью стекла на неё смотрит худое, дерзкое лицо девчонки из предместья с лучистыми чёрными глазами, вздёрнутым носиком и широким чувственным ртом, меж губ которого белеет ряд здоровых и крепких зубов. Она проводит ладонью по пышным каштановым волосам, оглаживает мягко уходящие книзу плечи, маленькие, острые грудки, стройные бёдра и тонкие ноги.

– Красивая я, – говорит она своему отражению в зеркале, – и я стану поблядушкой, как сказал Руди. А почему бы и нет, я совершенно не против, чтобы мою пизденку обрабатывали как следует, почему бы мне действительно не стать поблядушкой? Каждый день иметь хуй в пизде – не самое худшее. Денег у меня тоже будет достаточно, потому что пизденка у меня ничего не боится, храбрая, прекрасная пизденка!

И Пеперль ещё раз с раздвинутыми ногами бросается на постель и влажным указательным пальцем начинает со знанием дела ублажать похотливый секель.

Пеперль и Мали неторопливо плетутся по Гюртелю, у них ещё полчаса до начала уроков. Под мышкой у них зажаты учебники, а платья обтягивают их до того туго, что у обеих соски дерзко проглядывают сквозь ткань. Они усердно следят за взглядами попадающихся навстречу мужчин, смотрят ли те на их груди или нет. Мали после той истории с Руди точно подменили, на уме у неё теперь только одно. Она превратилась в похотливую стерву, у которой нет другой темы для разговора, кроме собственной пизденки и того, как часто она отныне ублажает свой секель. Пеперль довольно рассеянно слушает её болтовню, глаза у нее так и зыркают вдоль улицы и довольно разгораются, как только в поле зрения оказывается парикмахер Кукило, стоящий у входа в своё заведение. Он ей безумно нравится, и она давно про себя решила, что именно он и никто другой лишит её девственности. Это симпатичный молодой мужчина лет тридцати, ладно скроенный и крепко сбитый, с маленькими чёрными усиками над верхней губой. Особенно Пеперль в нём нравится то, как красиво лежат его завитые тёмные волосы. У неё непреодолимое желание растеребить и взъерошить эту аккуратную причёску-укладку, а недавно ей даже приснилось, что Кукило надрочивает своими кудрями ее вечно жаждущую пизденку. Этот сон был настолько правдоподобным, что она проснулась и полчаса мастурбировала, пока не довела себя до изнурения и не уснула снова.

Теперь она каждый день по дороге в школу проходит мимо его заведения, бросает на молодого парикмахера мечтательные взгляды, и тот, естественно, замечает их и польщено подтягивается. В глубине души эти двое уже давно вместе, они только с нетерпением ждут удобного случая. Прежде чем завернуть за угол, Пеперль ещё раз оборачивается и улыбается парикмахеру, провожающему её взглядом. После этого она заходит в школьные ворота.

Уроки в школе тянутся нудно. Пеперль почти не слушает. Она погружена в грёзы, рука опущена в карман платья. Внешне это выглядит совсем безобидно, ибо никому в голову не приходит, что в кармане есть дырка, через которую Пеперль просовывает палец и время от времени надрочивает пизденку. Девчонка размышляет о том, что пизда у неё теперь уже густо поросла волосами и понравится ли парикмахеру столь густая мохнатка. Во всяком случае, Пеперль считает, что кучерявая пизда выглядит более импозантно, нежели голая. Волосатые руки у парикмахера изящно наманикюрены, а губы у него красивые и алые. Пеперль страстно хочется добраться до этих губ. После вечера в Верингер-парке она знает, как сладостны поцелуи.

Вечер, в общем и целом, обернулся полным разочарованием. Руди вёл себя нагло и хвалился тем, что видел её пизду, но остальные как-то конфузились, и, таким образом, ничего так и не произошло, хотя Пеперль была готова на всё.

На обратном пути, однако, события приняли приятный оборот. Один из парней проводил Пеперль до дому и в подворотне обнял, поцеловал, сунув при этом ей в рот кончик своего языка. Он даже задрал ей платье и очень нежно погладил по пизденке. У Пеперль от возбуждения подкосились колени. Она тесно прижалась к парню и решительно ухватилась было за ширинку. Однако в этот момент, к сожалению, появились жильцы, и парочке пришлось расстаться. С тех пор Пеперль знает, что значит целоваться по-настоящему и возбуждаться от того, что палец мужчины в это время касается твоей пизды.

Последним уроком была физкультура. Погружённая в свои мысли, Пеперль плетётся за хихикающими девчонками в спортзал. Вдруг она сразу очнулась.

Сегодня занятие ведёт преподаватель-мужчина, потому что девушка, обычно проводившая эти занятия, заболела. Пеперль с любопытство разглядывает учителя. Он ей не нравится, однако он мужчина, а до мужчин Пеперль теперь всегда охоча. И хотя он ещё достаточно молод, однако, цвет лица у него бледный и нездоровый, а вид смущенный. Глаза у него тусклые, безразличные, они вяло обозревают девочек. Когда он замечает Пеперль, взгляд его становится несколько оживлённее. Он пристально смотрит на её острую грудь, вызывающе торчащую под одеждой, затем делает ей знак рукой.

– Как тебя зовут?

– Жозефина Мутценбахер.

– Хорошо, Мутценбахер, покажи мне, что ты умеешь! – Он показывает на шесты, которые, словно рощица с опавшими листьями, примыкают к одной из стен спортивного зала. – Поднимайся!

Пеперль улыбается ему так, что учитель слегка краснеет.

– Простите, господин учитель, по двум шестам или по одному?

– По двум обеими руками попеременно, – говорит он.

Пеперль упругим шагом подходит к шестам, делает захват и начинает подтягиваться. Её стройные ноги сцеплены и слаженно двигаются. Ей достаточно нескольких перехватов – и она наверху. Учитель стоит непосредственно под шестами и глядит вверх. Пеперль с блаженством думает о том, что на ней нет штанишек, она разводит ноги в стороны, предоставляя возможность смотрящему снизу лицезреть её покрытую нежными волосиками розоватую пизденку. По лбу учителя пробегает волна красного пламени, он крепко сжимает губы. Пеперль медленно соскальзывает вниз и вдруг, тихо вскрикнув, падает. Учитель раскидывает руки, чтобы поймать её, а Пеперль рада, что её колени приземляются прямо на хуй учителя. Она крепко прижимается к учителю и чувствует, как его палка распрямляется, становясь большой и твёрдой.

– Ты не ушиблась? – озабоченно спрашивает учитель.

Пеперль глядит на него, улыбается и говорит:

– Да, я немного ударилась коленом!

Учитель краснеет ещё гуще, а потом строго произносит:

– Сядь пока на стул, а после урока останься, тебе необходимо больше упражняться и дополнительно заниматься гимнастикой.

Одноклассницы злорадно хихикают, но Пеперль не обращает на это внимания. Она в возбуждении, она надеется получить от дополнительных занятий маленькое удовольствие для своей дырочки. Без особого интереса она наблюдает за девчонками, которые одна за другой карабкаются по шестам. Учитель по-прежнему занимает свой пост под шестами, однако по нему видно, что он разочарован. Поскольку, как выясняется, все девочки в классе, кроме Пеперль, носят штанишки. Пеперль знает об этом факте, и потому её совершенно не беспокоит, что учитель опять и опять, задирая голову, смотрит вверх. Всё снова и снова взгляд учителя обращается к Пеперль, которая с видимым безучастием сидит в кресле, сунув одну из рук в карман платья, и время от времени пальцем выдаёт пизденке аванс в счет предстоящих наслаждений.

Пронзительно звенит школьный колокольчик, девочки торопливо хватают свои вещи и уносятся прочь, не забыв на прощание бросить злорадный взгляд на Пеперль, которой сейчас, по их мнению, предстоят в наказание дополнительные занятия по физкультуре.

Они остаются одни в большом спортивном зале, Пеперль и молодой учитель. Сквозь высокие окна светит полуденное солнце и бросает лучи на каштановые волосы Пеперль. Учитель медленно подходит ближе, останавливается перед улыбающейся девочкой и как-то странно на неё смотрит.

– Так, – говорит он, и Пеперль с готовностью немного раздвигает стройные ноги в надежде, что он сейчас ухватит её за пизду. Но молодой человек не делает ничего даже отдалённо похожего на подобный жест, потому что не догадывается, что Пеперль насквозь видит его намерения, а только строго говорит: – Ну давай, взбирайся по шестам, у меня нет никакой охоты долго торчать здесь.

«Хорошо, – думает про себя Пеперль, – меня это тоже устраивает».

Подойдя к шестам, она делает несколько захватов, но потом вяло повисает.

– Простите, господин учитель, дальше я не могу, – говорит она, глядя ему прямо в лицо. Её глаза с жадным нетерпением направлены на него.

– Я тебе немного помогу. – С этими словами он обхватывает её колено и чуточку приподнимает вверх. Она снова крепко прижимается к нему и чувствует его нос прямо на своей пизденке. Это настолько возбуждает её, что она расслабляет захват на одном из шестов и невольно ударяется затылком о кирпичную стену. Пеперль на мгновение теряет сознание, учитель очень напуган.

Увидев её закрытые глаза, он растерянно восклицает:

– Ради бога, только не падай в обморок!

– Нет, – отвечает Пеперль, – нет, я не упаду в обморок… нет…

При этом, однако, думает, что учитель буквально подсказал ей, как действовать, и она с глубоким вздохом оседает навзничь. «Посмотрим теперь, что произойдёт дальше», – вертится у нее в голове. Откидываясь на спину, она предусмотрительно слегка подтягивает к животу подол юбки. Теперь Пеперль ощущает, что пизда у неё оголилась, и держит глаза плотно закрытыми. «Сейчас он смотрит на мою пизденку», – взволнованно думает она и словно в забытьи широко раздвигает ноги.

Молодой учитель становится перед девочкой на колени, он в испуге. Он озабоченно гладит её по лбу, пристально глядит на её закрытые глаза. Затем вдруг переводит взгляд на раздвинутые ноги, между которыми в зарослях нежно-каштановых волос мерцает розовая расселина. Он, учитель, в крайне затруднительном положении, он не знает, как ему поступить. Собственно говоря, он должен оказать помощь находящейся без сознания школьнице, но эта сладкая девичья пизденочка, лежащая прямо перед его глазами, точно магнитом притягивает его.

«Ах, да что там, надо думать, ничего страшного, я сейчас обращусь за помощью, но прежде я, как следует, рассмотрю пизденку, ибо мне не стоит пренебрегать столь удобным случаем, такое наверняка повторится не скоро».

Тихонько-тихонько раздвигает он девочке ноги, широко раздвигает, и от возбуждения даже не замечает, что не встречает совершенно никакого сопротивления. И вот его жадному взору во всей наготе открывается самая красивая раковинка, какую он когда-либо видел, юная и сочная, с припухлыми срамными губками и повлажневшим секелем.

«Только разок коснуться и погладить её», – думает он, и его рука тут же с ласковой осторожностью опускается на пизду.

– Ах, – вырывается вздох у лежащей в обмороке девочки, волна дрожи пробегает по её стройному телу, однако Пеперль не приходит в себя, крепко, можно даже сказать, судорожно продолжая сжимать глаза. Рука учителя дотрагивается теперь энергичнее, он внимательно смотрит на девочку и тут замечает, как веки у неё начинают подрагивать, а линия рта принимает сладострастное выражение.

«Вот оно что, – приободрившись, думает он, – маленькая стерва совсем не в обмороке! Да ведь она просто со мной забавляется!»

Тогда он отбрасывает всякое стеснение и несколько глубже вводит палец в подставленную ему девичью пизду. Пеперль постанывает, однако продолжает разыгрывать беспамятство. Её тело извивается под натиском умелого пальца учителя. Внезапно она ощущает прикосновение языка к своей вечно ненасытной расселине. Она высоко выгибает живот, чтобы облегчить учителю доступ к сокровищнице, тихонько постанывает и ворочается, но при этом с томительной страстью думает о его большом и упругом хере, который хотела бы почувствовать в себе. Она ощущает еще один могучий натиск языком, потом учитель внезапно останавливается.

– Не надо, – шепчет упавшая в обморок, – не останавливайтесь!

– Сейчас, сейчас! – Учитель в два шага подскакивает к двери, запирает её на ключ, возвращается обратно, возбуждённо сопя, и Пеперль видит, как он извлекает из брюк свой большой толстый хер и подносит его к её полудевственной пизденке.

«Ах, – думает Пеперль, – наконец кто-то меня отсношает».

Она совершенно затихает, а молодой человек предпринимает попытку ввернуть в узенькую щелочку свою исполинскую дубину. Сперва ощущение этого ей приятно, Пеперль настолько возбуждена, что готова, кажется, терпеливо снести все испытания. Но потом, когда он пристраивается по-настоящему и уже собирается проникнуть в заветный грот, её пронзает такая неимоверная боль, что она подаётся назад и кричит:

– Нет, нет… нет, я этого не вынесу.

Её ладонь безуспешно пытается оградить дырочку от вторжения. Мужчина грубо отталкивает её руку и пытается насильно пробить себе вход. Однако она не успокаивается, происходящее доставляет ей жуткую боль. Этот гигантский хуй, вероятно, был бы способен без остатка заполнить даже какую-нибудь старую ёбаную-переёбанную блядищу, однако необъезженная расселина Пеперль не в состоянии вместить объём этого поршня.

– Погоди, – тяжело сопит молодой человек, он, похоже, совершенно потерял голову. – Я ещё войду, мне только нужно для начала растянуть эту узкую щелку пальцем, а потом тебе уже будет совсем не больно.

Он довольно грубо хватает девочку, поднимает её и укладывает на кожаный гимнастический козел. В таком положении она почти не в состоянии двигаться, постоянно рискуя свалиться на пол. Он широко раздвигает её ноги, и сейчас она беззащитна, отдана натиску обезумевшего и похотливого любовного стержня учителя. В ней нарастает страх, однако неодолимое желание узнать, что же за этим последует, всё же берёт в ней верх.

– Последний раз, пожалуйста, господин учитель, не делайте мне больно, – но она уже не может сомкнуть ноги. Учитель, к этому моменту утративший всякое внешнее достоинство, чьи взъерошенные волосы прядями свисают ему на лицо, в ответ лишь смачивает мизинец и начинает пробуравливать им возбуждённую дырочку. Сначала всё идёт довольно легко, ибо Пеперль и сама это когда-то пробовала, проторив отчасти туда дорогу. Но потом, когда учитель, видимо, совсем потерявший контроль над собой, пытается проделать то же самое указательным пальцем, тело Пеперль пронизывает острая боль, и она вырывается из грубых рук, которые причиняют ей такие ужасные страдания.

– Угомонись сейчас же!

Учитель приходит в ярость и сжимает девочку в железных объятиях. Потом проводит стремительную атаку. И вот его толстый палец уже по самый корень вогнан в пизденку.

– Ой… ой… ой-ой-ой… – кричит Пеперль, у неё пропадают почти все приятные ощущения, и она готова сейчас действительно упасть в обморок, но когда учитель извлекает палец, с губ её срывается возглас разочарования.

– Ну, вот видишь! – Учитель с удовлетворением показывает ей окровавленный палец. – Кровь девственницы, – говорит он и с большим наслаждением облизывает палец. – Это вкуснее шампанского, от которого только быстро пьянеешь.

С этими словами он склоняется вниз и начинает языком зализывать ужасно саднящую пизду, снимая подобным образом всякую боль, и Пеперль сейчас лишь сладострастно постанывает, когда язык учителя проникает глубоко внутрь. Она совершенно не соображает, в каком именно месте сейчас язык. Он то скользит вверх по клитору, то спускается вдоль складок влагалища и снова проникает глубоко в щелку. Пеперль вне себя. Она ничего не видит и не слышит, весь спортивный зал кружится перед её глазами, гимнастические шесты превращаются в огромные, подмигивающие хуи. И внезапно она ощущает на своей дырочке что-то большое, толстое и тёплое, она ещё шире раздвигает ноги, и затем её пронзает сильнейшая, ужасная, почти непереносимая боль. Она инстинктивно подаётся назад, дергается из стороны в сторону, пытаясь спастись от этой боли. Ей кажется, что настал её смертный час, что сейчас учитель насквозь проткнёт своим долотом её живое тело, и тут боль вдруг ослабевает, а по ляжкам девчонки течёт что-то горячее.

– О боже, – стонет учитель, – это длилось так долго и на меня накатило так быстро, что я даже не сумел толком продрать тебя как следует, – сетует учитель и добавляет: – В настоящий момент ты ещё слишком молоденькая, пока ты ещё ебаться не в состоянии!

Это задевает Пеперль за живое.

– А вот и могу, – говорит она, мужественно пересиливая боль, – это хуй у вас, простите, чересчур уж велик!

– Да нет, хуй у меня самый правильный, но твоя сладкая пизденочка ещё слишком узка.

Носовым платком он обтирает ляжки Пеперль, обильно залитые семенем, затем разворачивает девчонку, раскрывает её всё ещё судорожно сжатые ноги и заодно вычищает языком чуть кровоточащую пизденку.

– Я, конечно, лишил тебя девственности, но, к сожалению, только пальцем, а это всего лишь полдела и можно считать, что почти ничего не произошло. Должен признаться, что у тебя такая сладенькая пизденочка, так бы и засадил тебе крепким ударом, так бы и разорвал тебя! Да, при виде такой красивой дырочки, не долго и рассудка лишиться!

– Она и вправду красивая? – спрашивает польщённая Пеперль, и хотя ей сейчас вовсе не до смеха, пытается через силу улыбнуться учителю. Учителя охватывает воодушевление.

– Я вообще ничего совершеннее в жизни не видел, об этой пизде когда-нибудь заговорит вся Вена.

– Вполне может быть, – с гордостью соглашается Пеперль, – я когда-нибудь стану настоящей блядью, господин учитель!

– Ты не станешь блядью, – заявляет учитель.

– Нет, я всё же стану ею, – убеждённо возражает девочка.

– Не станешь, говорю тебе, потому что ты уже настоящая блядь. Ты сладкая поблядушечка. Скажи мне, скольких мужчин ты уже подпускала к этой восхитительной пиздёнке? Ну-ка, признавайся!

– Да уж, было несколько, – дерзко заявляет Пеперль в ответ.

– И что же они делали?

– Играли пальцем, а также лизали меня.

Это возбуждает учителя, а Пеперль насмешливо глядит на него.

– И какое же место они лизали тебе?

Пеперль вдруг становится неловко произнести при учителе слово «пизда», поэтому она изворачивается:

– Ну, вон эту мою штучку!

Однако учитель теперь страстно желает услышать из уст юной девочки именно это самое слово и потому продолжает настаивать:

– Ты мне всё же прямо скажи!

– Не надо, господин учитель, я вас стесняюсь.

– Ну-ну, давай, скажи же мне.

– Нет, пожалуйста, я стесняюсь.

Она как бы в смущении закрывает глаза ладонями, однако продолжает и дальше лежать с широко раздвинутыми ногами. Молодой человек заводится не на шутку, он непременно желает услышать от неё то самое слово и просит:

– Да скажи же, наконец!

– Нет, не скажу!

– Если ты повторишь за мной то, что произнесу я, то получишь от меня шиллинг.

Целый шиллинг! Пеперль в восторге. Чего только не накупишь на шиллинг! Для неё это целое состояние, обретаемое впервые, и поэтому она тотчас же объявляет о своём согласии.

– Что я должна повторить?

– Скажи с выражением: «Я поблядушка. Мужчины вылизывали мне сладкую, красивую пизду и пальцами играли моим секелем до тех пор, пока на меня не накатывало».

Помня о шиллинге, Пеперль, естественно, тут же послушно всё повторяет. Учитель приходит в восторг, а Пеперль теперь уже деловым тоном заявляет:

– Пожалуйста, господин учитель, давайте мне шиллинг.

Мужчина, смеясь, протягивает ей монету, и Пеперль говорит:

– Пожалуйста, господин учитель, если вы дадите мне ещё один шиллинг, я вам ещё что-нибудь скажу.

– Ладно, посмотрим. Итак, начинай.

– Я не только давала мужчинам вылизывать мне пизду, но и брала в рот красивые крепкие хуи и посасывала их до тех пор, пока мне за щеку не брызгала сперма!

Молодой человек густо краснеет и вдохновенно вручает Пеперль второй шиллинг.

– А не хотела бы ты, – хрипло говорит он, – и мой хуй тоже взять в рот и обработать своими вишнёвыми губками, пока и с моим хуем не произойдёт то же самое, пока он не брызнет?

Теперь Пеперль чувствует себя в своей стихии.

– Почему бы и нет, но что я получу за это?

– Ты действительно законченная блядь! – восхищён и одновременно возмущён учитель. – Я ведь сейчас дал тебе уже два шиллинга, за эти деньги ты вполне могла бы довести мой хуй до излияния!

– Нет, за такое я должна получить отдельную плату, – упрямо настаивает она.

Учитель конфузится и тогда пытается силой заставить девочку лизать ему хер, ибо за время разговора тот очень напрягся и вспух, а яйца готовы были лопнуть от переполнявшего их содержимого.

Пеперль смотрит на его раскрасневшееся, потасканное лицо, видит неудержимую похоть в его глазах, и он вдруг становится ей противен. В голове у неё невольно всплывает образ несравненно более красивого Кукило.

Она быстрым движением перебрасывает ноги через кожаный гимнастический снаряд, учителю уже не поймать её. Он только успевает бросить прощальный взгляд на красную, со следами крови, дырочку. А Пеперль одним прыжком соскакивает на землю и устремляется к двери.

– Я могла бы, конечно, если б хотела, – смеясь, говорит она, – но я не хочу. Сейчас я пойду к одному человеку, который мне нравится, и если он не против, пусть меня выебет, даже если мне опять будет больно и он разорвёт меня! И лизать буду его, где он захочет, и столько раз, сколько он захочет.

Сделав неглубокий книксен, она внезапно говорит:

– Целую руку и ещё кое-что, господин учитель, а теперь, если вам больше невмоготу терпеть, можете сами себе спустить.

С этими словами она быстро поворачивает ключ и оказывается за дверью. Учитель стоит озадаченный и оцепенело глядит ей вслед… Да, по всему видно, что она станет настоящей блядью, начало уже положено.

Пеперль уже добрый час сидит на скамейке на Гюртельаллее, устремив неподвижный взгляд через улицу на парикмахерский салон господина Фердинанда Кукило. Она с восторгом разглядывает выставленные в витрине восковые бюсты, демонстрирующие причёски всех моделей и видов. Господин Кукило артист своего ремесла. Только ли своего ремесла?

Пеперль думает о нём и внезапно у неё появляется желание, чтобы он запустил свою холёную руку под грязную цветастую ткань её платья и поиграл с её пиздой. Пеперль по-настоящему влюблена в него, однако не может правильно объяснить себе это чувство. Она знает лишь, что у неё начинает ужасно чесаться между ляжками, стоит ей только подумать о нём. Справа и слева от парикмахерской торговые заведения уже закрываются, однако в заведении господина Кукило ещё горит свет. Пеперль видит, что он бреет последнего клиента. Внезапно решившись, она встаёт, переходит улицу и входит в салон как раз в тот момент, когда мальчишка-ученик обмахивает щёткой сюртук клиента.

– Целую ручку, фрейлейн, – расшаркивается ученик.

Но господин Кукило уже тут как тут. Он оттесняет мальчишку и сам обращается к Пеперль:

– Одну секундочку, фрейлейн, – улыбаясь, говорит он, – я тотчас же обслужу вас. – И повернувшись к ученику, добавляет: – Давай, отправляйся. Вечно ты опаздываешь на курсы, я сам закрою парикмахерскую.

Мальчишка спешно исчезает. Господин Кукило опускает жалюзи на окнах и запирает на ключ дверь.

– Это только из-за постового полицейского, – объясняя, произносит он, – вас я обслужу и после официального закрытия, фрейлейн!

Застеснявшаяся Пеперль сидит на мягкой скамье и наблюдает, как проворно он управляется. К горлу у неё подступает ком, она предпочла бы сейчас оказаться на улице, вся дерзость её улетучилась. Да, она даже вынула руки из привычных карманов платья и благопристойно сложила их на коленях.

– Итак, чем могу служить, фрейлейн?

Господин Кукило стоит перед Пеперль, склонив аккуратно причёсанную голову, и она с восторгом вдыхает чудесный аромат розовой помады, исходящий от господина Кукило. Что за мужчина!

– Я… я хотела только спросить, сколько стоит стрижка волос, – смущённо запинаясь, выговаривает она.

– Для вас сущий пустяк, фрейлейн, всего один поцелуй.

Пеперль глупо улыбается, всю её уверенность как ветром сдуло, она поднимается на ноги.

– Тогда я приду в следующий раз!

– Ну, зачем же откладывать до следующего раза, фрейлейн. Об этом не может быть и речи, я рад, что вы здесь. Я смотрел на вас каждый день и всё время желал, чтобы однажды вы стали моей клиенткой. – Он опускается на мягкую скамью, берёт Пеперль за руку и усаживает мягко сопротивляющуюся девочку рядом с собой. – Вам у меня не нравится, фрейлейн?

– О нет, что вы, – возражает, но как-то вяло, Пеперль, – это очень красивый салон.

Она вдруг чувствует себя крайне усталой, у неё такое чувство, как будто она только что вышла из горячей ванны. Господин Кукило, опытный в обращении с девушками, холёной рукой поворачивает её лицо к себе.

– Вы самая симпатичная девушка, какую я когда-либо видел, – чуть слышно произносит он.

Пеперль глубоко счастлива, её большие, лучистые глаза заворожено смотрят в лицо местному кавалеру.

– Вы очень красивы!

С этими словами господин Кукило привлекает Пеперль к себе, она не противится. А потом она чувствует, как тёплые алые губы, о которых она грезила так много ночей, обжигают её уста, и погружается в океан блаженства. Она целуется своим первым действительно чистым поцелуем и не знает, что он, вероятно, окажется и последним в её жизни. Пеперль влюблена, как может быть влюблена только юная, рано созревшая девочка. А господин Кукило, как уже было сказано, мастер не только причёсок, он умеет обойтись и с такой вот молоденькой влюблённой девчонкой. На платоническую любовную связь у господина Кукило нет ни времени, ни охоты, он намерен сорвать цветочек, преподнесённый ему судьбой, сполна испить, наконец, чащу удовольствия и, опираясь на имеющийся у него опыт, выебать девчонку во всех позах. Конечно, он ведь не знает, что Пеперль ещё наполовину девственница.

Он склоняется к загорелой шее Пеперль, умело, так что она даже не замечает этого, расстёгивает пуговицы её простого летнего платья и скидывает бретельки сорочки. Потом он берёт в руку её красивую юную грудь с розовыми сосками, сгибается и опаляет нежные полушария жадными, жаркими поцелуями. В Пеперль раскрывается что-то новое: любовь без алчности! Она не раздвигает ляжки, нет, она держит их очень плотно стиснутыми. Её пронизывает одно только чистое пламя, сейчас она не хочет добровольно расстилаться под кем бы то ни было, она хочет, чтобы её взяли с любовью, она хочет подарить себя, она вдруг стыдлива и бесконечно трогательна. Она позволяет делать с собой всё, она закрывает глаза, она хочет только чувствовать его дарящие блаженство губы на своих устах, она совершенно не думает о том, что за этим может последовать ещё и кое-что другое. И тем не менее она ужасно возбуждена. Под ласковой рукой господина Кукило платьице её полностью соскальзывает вниз, он укладывает хрупкое девичье тело на мягкие подушки широкой скамьи и покрывает красивую плоть жаркими поцелуями. Пеперль лежит тихо, всё в ней сейчас любовь, блаженная любовь, она готова плакать от счастья.

– Давай, мышонок, раздвинь-ка ножки!

Голос у господина Кукило тёплый и ласковый, и Пеперль послушно выполняет всё, что он требует. Его тонкий палец ласково поглаживает пиздёнку, и Пеперль постанывает от никогда не испытываемого прежде подобного наслаждения. Она притягивает к себе вниз его благоухающую голову, утопая, целует его в губы и чувствует влагалищем его горячие, перебирающие пальцы. Ему позволено делать всё. Всё, что он хочет, для этого она здесь, возле него, того, кого любит. Для проверки он сверлит пальцем щелку и рад, когда дорога оказывается открытой. Господин Кукило не любит девственниц, он предпочитает, как правило, быть вторым, а не первым. Он считает, что с девственницами слишком много возни и хлопот.

– Сокровище, раздвинь ножки ещё шире, мне никак не добраться… вот так правильно… тебе хорошо, когда я играю твоей пиздёночкой?.. скажи мне… моя мышка!

– Хо-ро-шо-о… – прерывающимся голосом выдыхает Пеперль.

– Я немного потру тебя, моя мышка, немного прогуляюсь хвостиком, моя кошечка, да? Это твоей дырочке, твоей красавице, наверняка понравится!

– Да. – Она выдыхает это признание и чувствует себя на седьмом небе. – Да… да…

– Ну, тогда скажи: «Пожалуйста, Ферди, выеби меня!»

– Пожалуйста, Ферди, выеби меня! – блаженно повторяет она.

Господин Кукило хочет быстро раздеться, но Пеперль не отпускает его, она более ни на миг не может обойтись без его рта на своих губах и без его пальца на пизде. Таким образом, ему приходится стягивать брюки одной рукой, а второй он продолжает её надрочивать.

Пеперль стонет:

– Иди же, наконец, совсем ко мне!

Голый господин перескакивает через дрожащую девчонку, хватает мягкую подушку с сидения и суёт её под зад Пеперль.

– Вот так, – говорит он удовлетворенно, – теперь как можно шире раздвинь ножки и руками разведи в стороны края пиздочки.

С робким сердцем Пеперль делает то, что ей велено, и господин Кукило ловко вставляет свой белый, тонкий стебель в наполовину только вскрытую дырочку Пеперль, производит толчок, и вот он уже внутри. Пеперль издаёт пронзительный крик, боль точно ножом рассекает ей тело, но потом она только едва слышно постанывает.

– Теперь я буду медленно-медленно ебать тебя, моя мышка, всё время очень медленно.

Господин Кукило почти полностью извлекает хер и снова бережно вводит его в пизду Пеперль.

– Хороший хуёчек, как раз впору моей мышке, скажи-ка, что он хороший, славный хер.

– Хороший, – откликается Пеперль, – очень хороший!

Боль позабыта, хуй у господина Кукило тонкий и доставляет ей удовольствие, да, то, что сейчас происходит, неизмеримо приятнее всех прошлых попыток предшетвовавших этой поёбок. Она с содроганием внезапно вспоминает об исполинском хере учителя физкультуры. Зато теперь она всё сильнее ощущает размеренные толчки Ферди, так она могла бы ебаться целую вечность.

– Хорошо, – говорит она и проводит первый контрудар в своей жизни.

– Ах, как хорошо это у тебя получается, моя мышка, не останавливайся, продолжай и дальше мне подмахивать. У тебя исключительно чуткая пиздёнка, клянусь всеми святыми, отныне я буду часто с тобой ебаться. Уж больно хорош твой любовный грот.

Господин Кукило подхватывает Пеперль под зад, высоко поднимает девчушку и в такой позиции начинает прочесывать её еще интенсивнее.

– Ах, так ещё лучше! – восклицает Пеперль. – Твой хер такой хороший, только загоняй, только ударяй покрепче, мой дорогой Ферди, ведь теперь я чувствую тебя гораздо лучше и никакой боли. Ах, Ферди, пососи мне сиськи! Прошу тебя, не забывай о сиськах!

– Мне никак, мышка, на это не изловчиться сейчас, однако погоди, я сделаю тебе кое-что другое.

С этими словами он берёт маленькую жопку Пеперль в одну руку, а второй нежно играет клитором девочки, продолжая при этом основательно её дрючить.

Пеперль кричит:

– Ферди, как хорошо…

И бравый Ферди сечёт так, что у него член наружу выскакивает.

– Я готов в клочья разорвать твою плюшку, твою прекрасную тёрочку, только поддавай как следует, иди мне навстречу! Сейчас на меня накатывает! Ах, плюшечка, моя мышка, ударяй… сейчас… крепче… ах… я сейчас брызну… а… а… а…

Издать стонущий рык – вот всё, на что в этот момент сподобился Ферди, потом выпустил полный заряд в пылающее влагалище Пеперль, в завершение нанёс ещё несколько ударов в ее дырочку, а потом с глубоким вздохом осел на затрепетавшую девчонку. Пеперль не понимала, что с ней произошло. Член в ней, казалось, всё больше и больше увеличивается в размерах, однако то была естественная секреция, которой наполнил её Ферди. И когда её узкая расщелина больше не могла вмещать сперму, она снова потекла, нет, она даже дугой брызнула наружу и затем потекла вниз по её ляжкам. Какое-то время они совершенно неподвижно и тихо лежали друг на друге, но вот Ферди, наконец, отделился от неё. Сама же Пеперль осталась лежать точно раздавленная.

Когда она снова открывает глаза, господин Кукило стоит над раковиной для бритья и обмывает член. Он с неодобрением замечает несколько капель крови.

– Ты же была ещё девственницей, Пеперль, почему ты не предупредила меня об этом?

Пеперль молчит и закрывает лицо ладонями. Сейчас она не в состоянии говорить, она безмерно счастлива. Господин Кукило тотчас же соображает что к чему, и являясь истинным джентльменом, не хочет лишать девочку иллюзии. Он присаживается рядом с ней на мягкую подушку сидения и ласково гладит её обнажённое маленькое тело, её густые каштановые волосы и нежно целует глаза и губы.

– Теперь ты часто будешь приходить ко мне, моя мышка, правда?

Пеперль утвердительно кивает. Естественно, она будет приходить, она предпочла бы вообще больше не уходить отсюда. Она плотно прижимается к своему Ферди, подвигая свою крохотную пиздёнку к его руке.

– Нет, мышонок, – уклоняется Кукило, – для первого раза тебе более чем достаточно, побереги себя, такая пиздёночка больше пока не выдержит.

– О, нет, ничего страшного с ней не случится.

Он удивлённо спрашивает:

– Откуда ты можешь это знать, ты же была ещё девственницей?

Пеперль багровеет от смущения. Однако господин Кукило раздвигает её загорелые ляжки и испытующе разглядывает её пизду, на которой ещё сохранились остатки кроваво-розовой пены. Он заботливо её обтирает.

– Тебя ещё пока что как следует не выёбывали, это я вижу, – произносит он, – но всякая всячина там уже проделывалась. Давай-ка, расскажи мне всё по порядку.

Пеперль не очень хотелось бы этого, однако настоятельные расспросы господина Кукило всё-таки вынуждают её выложить всю правду начистоту. Она рассказывает про Руди, о парнях из Верингер-парка и не утаивает также приключение с учителем физкультуры. Рассказ обо всём этом заметно её возбуждает. У неё пропадает всякий стыд перед Кукило, и под конец она рассказывает о двух шиллингах, подаренных ей господином учителем. Но тут оживляется и сам господин Кукило, глаза у него начинают блестеть, он в восторге притягивает девочку к себе.

– Ты просто сокровище, – ликуя, вскрикивает он, – ты воплощенная маленькая поблядушка, я с тобой много чего смогу добиться.

Пеперль чувствует себя польщённой.

– Да, – признаётся она, – у меня дурная наследственность, как вечно заявляет моя тётка, ведь моя мать была величайшей венской блядью и заработала кучу денег. Мне тоже прежде хотелось стать блядью, а теперь больше не хочу, потому что сейчас я только тебе, Ферди, позволю себя ебать, оттого что ты мне страшно нравишься.

– Глупее ты ничего не смогла придумать, – ответил Ферди, задумчиво и рассеянно поигрывая секелем Пеперль. – Ты говоришь, значит, что твоя мать была знаменитой блядью? И как же её звали?

– Так же, как и меня, – с гордостью произносит Пеперль, – Жозефиной Мутценбахер.

– Иисус-Мария! Эта Мутценбахер была твоей матерью? – Господин Кукило в восторге. – Да ведь о ней же целая книжка написана. Вот это находка так находка!

Кукило не может себе места найти от радости. Он сидит вплотную к Пеперль, и в то время как его рука продолжает игры в её пиздёнке, сам он начинает выкладывать перед ней свои планы.

– Послушай, мышонок! Ты и я, мы весь свет в задницу загоним! Кучу денег заработаем! Твоя жадная пиздёнка станет более знаменитой, чем пизда твоей мамаши. Когда я вытащу на рынок дочку самой Жозефины Мутценбахер, это вызовет настоящий фурор! У мужчин хуи сами собой будут рваться к твоей пизде. Платить они будут, как миленькие, даже если при этом им придется из кожи вон вылезти. Я тебя подготовлю и обучу, мой мышонок, можешь на меня положиться.

Конечно, утонченный господин Кукило, естественно, думает исключительно о собственном заработке, но до поры до времени это означает делить шкуру неубитого медведя, то есть, в данном случае строить планы и подсчитывать дивиденды без учёта интересов самой маленькой Пеперль.

– Хорошо, – отвечает на это Пеперль, – но я хотела бы, чтобы меня ёб только ты.

– Ах, ерунда какая, – отмахивается было Кукило, однако, увидев её огорчённое личико, он тотчас же переходит на примирительный тон и заявляет: – Естественно, я буду сношать тебя всякий раз, когда тебе захочется, ты моя маленькая любимая мышка, и мы будем всегда с радостью иметь друг друга, – заверяет он, думая при этом только о том, как с её участием заработать денег, – но мы непременно должны организовать великие дела при помощи твоей пизды. Если б я только заранее знал, кто ты такая, то, клянусь всеми святыми, ни за что бы тебя не выеб и очень дорого продал бы твою девственность, – задумчиво подытоживает он. – Ну, ничего не поделаешь, что случилось, то случилось!

Выслушав его, Пеперль неуверенно произносит:

– Но ведь если я позволю другим мужчинам ебаться со мной и буду обсасывать им хуи, ты больше меня не захочешь. – И с глубокой печалью в голосе добавляет: – Только у тебя такой прекрасный хер, который мне впору и с которым мне больше никогда не будет больно.

– Хватит чушь молоть! – Господин Кукило на мгновение теряет терпение и становится крайне строгим. – Чем больше ты будешь ебаться, тем больше заработаешь денег и тем охотнее я буду тебя иметь. Однако теперь перейдём к самому главному. Всякая ебля, лизание и взаимная дрочка с глупыми мальчишками из Оттакринга отныне, естественно, исключаются раз и навсегда, понятно?

Пеперль покорно кивает.

– Ты будешь ходить туда, куда тебя пошлю я, и будешь делать то, что прикажу я, и больше ничего! А за это потом я всегда буду тебя подолгу ебать, – посулил он ей, – так, как тебе будет приятнее, и когда бы тебе ни вздумалось! Но только в награду, если ты будешь послушной и принесёшь деньги. Вот так, ну а теперь ступай домой и завтра днём ровно в половине четвёртого приходи ко мне сюда.

– Мне одеться красиво?

– Ну уж нет! Оденься точно так же, как сегодня, приходи именно такой, не вздумай даже заколку вставлять или подвивать волосы. И даже не вздумай подмыть пизду, поняла?

Пеперль послушно облачается в своё заношенное платьице. На прощанье Ферди ещё раз покровительственно протягивает ей свой тонкий белый отросток.

– Держи, тебе разрешается чмокнуть его за то, что была такой послушной.

Она с беззаветной преданностью целует макаронину парикмахера, после чего Кукило отворяет двери и выпускает девочку на улицу. Довольный, он ещё какое-то время наблюдает за тем, как она медленно и устало ковыляет прочь, затем плотно запахивает рабочий халат поверх голого тела. Что за блядь получится!

В воскресенье после обеда ровно в половине четвёртого из-за угла Шелльхаммерштрассе показывается Пеперль. Господин Кукило в элегантном летнем костюме с душисто напомаженными кудрями стоит у входа в свой салон и улыбается навстречу приближающейся Пеперль. Потом они вместе отправляются вдоль Гюртеля в сторону виллы Верингер-коттедж, и по пути господин Кукило даёт Пеперль мудрые наставления.

– Не подведи меня, мой мышонок, – поучает он, – сейчас мы идём к одному господину, который поимел в постели ещё твою мать. Когда он услыхал, что теперь можно поиметь и её дочь, он точно с цепи сорвался, он даст тебе пятьдесят шиллингов, которые ты затем вручишь мне, понятно, а я за это потом так основательно прочищу и отшлифую изнутри твою сладкую дырочку, что ты потом долго-долго будешь это чувствовать. – Пеперль согласно кивает, она сделает всё, только бы этот красивый и исключительно элегантный господин Кукило был с нею мил. – А после этого сразу придешь ко мне. Но учти, господин граф, к которому ты сейчас идёшь, – свинья свиньёй. Не вздумай стесняться, понимаешь, ты обязана делать всё, чего он потребует. Больше всего ему нравится выслушивать самую грубую похабщину! Ты должна всё время говорить «манда», поскольку «пизда» для его уха звучит чересчур изысканно, и вообще ты должна себя вести очень вульгарно, ему это нравится и как раз за это он и платит.

– Значит, я должна быть такой же вульгарной как с мальчишками на улице?

– Ещё больше, мышонок. Ты же смышленая и с ходу поймёшь, чего ему хочется.

– А ебать меня я тоже обязана ему позволить?

Кукило задумывается.

– Может да, а может, и нет, кто знает, годится ли он ещё для такого дела. Возьми-ка этот пакетик. Ты позвонишь в дверь, и, я полагаю, граф сам тебе откроет. Если нет, тогда заявишь, что должна передать этот пакет господину графу лично, понимаешь? Вон тот, третий по счету дом отсюда. Ну, а теперь ступай и не подведи меня. Сервус, Пепи-мышонок, шлюшка ты моя!

Пеперль медленным шагом движется в указанном направлении – в сторону большой, красивой виллы. Затем мысль о том, что Ферди должен быть ею доволен, заставляет её сделать резкий рывок, и вот она уже энергично звонит в колокольчик. Дверь в сад отворяется и перед Пеперль вырастает огромного роста лакей в тёмно-зелёной ливрее с начищенными до блеска пуговицами. Пеперль никогда ничего подобного прежде не видела, поэтому она делает книксен и смущенно произносит:

– Целую ручку, господин граф!

Детина в зелёно-бутылочном облачении сохраняет убийственную серьёзность.

– Что вам угодно?

Пеперль мгновенно соображает, в чём дело, и показывает свёрток:

– Я должна передать вот это господину графу в собственные руки!

– Извольте подождать.

Он приглашает юную просительницу в помятом летнем платьице пройти в роскошный приёмный зал. Пеперль так и замирает от изумления с разинутым ртом. Подобного великолепия она никогда ещё не видела, так, должно быть, выглядит рай. В этот момент на лестнице появляется пожилой, седовласый мужчина и делает Пеперль знак подняться к нему. Девочка из предместья нерешительно ступает по устланным ковром ступеням и очень медленно подходит к вельможному старику. Лакей в ливрее цвета бутылочного стекла уже бесследно исчез. Взору открывается огромный салон, потрясающе обставленный в стиле Людовика Пятнадцатого. Пеперль, разумеется, ничего в стилях не смыслит, однако ей здесь очень нравится. По стенам висят прекрасные гобелены, которые точно магнитом притягивают к себе внимание Пеперль. Она ещё не произнесла ни слова, и пожилой господин точно так же молча пока что только её разглядывает. Девочка замирает у одного из гобеленов, на котором изображена Ева с яблоком, и тут Пеперль не сдерживается и прыскает.

– Отчего ты смеёшься, малышка?

Голос у графа низкий и благозвучный. Пеперль немного конфузится, потому что рассмешил её фиговый листок Адама. Однако затем она вспоминает напутственные слова Кукило, вызывающе смотрит в глаза пожилому господину и заявляет:

– Я рассмеялась, потому что подумала, что у мужчины на этой картине, должно быть, совсем крохотный хуёчек, а иначе зачем бы ему так старательно его прятать.

Светлая улыбка озарила лицо графа, и он торжественно произнёс:

– Ты истинная дочь своей матери, она была подлинно великой блядью, упокой господь её душу!

В эту минуту граф был похож на ветхозаветного пророка. Высокая, стройная, не согнутая годами фигура, ласковые голубые глаза под чистым лбом, добрый, тонкогубый рот между складками белоснежной бороды.

Пеперль смотрит на него, и внезапно у неё возникают сомнения в правильности того, что советовал ей господин Кукило, она не может поверить, что должна вести себя очень вульгарно. Однако все сомнения тотчас же отбрасываются в сторону, когда граф делает ей знак подойти поближе. Он сидит в широком удобном шезлонге, и она в ожидании останавливается перед ним. Он медленно задирает ей юбчонку до пупа, затем слегка касается пальцами её срединного места и спрашивает:

– Что это у тебя здесь такое, юная Мутценбахерша?

– Это, знаете ли, – отвечает Пеперль безо всяких околичностей, – это, знаете ли, у меня манда.

– Замечательно, что тебе это известно, – с похвалой отзывается граф, – а что, скажи мне, положено в неё совать?

– Туда положено совать огромный, толстый и похотливый хуище!

– А ещё что? – продолжает он экзамен.

Пеперль в некотором замешательстве, поскольку по её мнению в пизду суют только хуй, но тут она догадывается и заявляет:

– Язык и пальцы!

– Браво! А что делает палец в манде?

– Разумеется, её надрочивает!

– А язык?

– Сосёт и вылизывает!

– Очень хорошо. А что делает в манде хуище?

– Само собой, он её продирает!

– Совершенно верно. Продирает, однако, ты не могла бы мне сказать, как это ещё называется?

– Конечно, «сношать» и «поиметь»!

– А больше ты ничего не знаешь?

Пеперль задумывается и потом, совершенно сбитая с толку, признаётся:

– Прошу прощения, но больше я ничего не знаю.

– Тогда я тебя научу, – мягким голосом говорит граф. – Это называется ещё «барать», «жучить», «ебать», «харить», «вставить палку» и так далее. Конечно, существует масса идиотов, которые говорят «переспать» или «вступить в интимную связь», но они никакого понятия не имеют о ебле! Сам я предпочитаю говорить «выебать». Это прекрасное слово, не правда ли? Хорошо звучит, когда произносят, когда говорят, что хуй манду ебёт!

– Да, – кивая головой, соглашается Пеперль, – а, кроме того, почти в рифму. Но ещё лучше сказать об этом: «Как не радоваться тут, коль хуи манду ебут!»

Граф заливается весёлым смехом, глаза у него блестят, и Пеперль, теперь почувствовавшая себя абсолютно раскрепощённой, бойко продолжает:

– Простите, господин граф, у меня ужасно манда зудит!

– Ах, так она у тебя, значит, зудит, и чего же ей хочется?

– Ей хочется, прошу прощения, заполучить внутрь хуище, – изысканно высказывается Пеперль.

Графу становится грустно, а Пеперль припоминает слова Кукило о том, что граф, возможно, уже слишком стар для ебни, и она быстро исправляет свою ошибку:

– Или язык, или палец!

– Это мы незамедлительно выясним. – Голос графа вновь окреп. – А ты манду случайно не вымыла?

– Нет, что вы!

– Или ты, может быть, основательно выссалась перед тем, как явиться сюда?

– Нет, я этого точно не сделала, уверяю вас, абсолютно точно.

– Ага, тогда хорошо, тогда просто великолепно. В этом и состоит прирождённый интеллект всех Мутценбахерш. Та свою манду никогда не подмывала и никогда не ссала заранее. Это просто сказка: забирайся-ка теперь на шезлонг!

– Это на что я должна забраться?

Пеперль в растерянности. Граф смеётся.

– Да вот на этот диван давай-ка забирайся.

Пеперль исполняет приказание.

– Так, а теперь задери платье на самый верх!

Пеперль усердствует, в данный момент она думает не о гешефте, она думает только о том, что теперь ее пизда становится предметом, доставляющим удовольствие.

– Простите, сиськи мне тоже показать?

– Если они есть у тебя, показывай, – елейно отвечает граф.

Прислонившись к спинке шезлонга, Пеперль стоит с раздвинутыми ногами, а граф погружает холёный палец в её врата, отодвигает в стороны срамные волосы, с лёгкой нежностью поглаживает ей секель, а потом глубоко ввинчивает палец внутрь щелки. Колени у Пеперль начинают дрожать, и она издаёт глубокий вздох.

– Хорошо? – спрашивает граф. – На тебя скоро накатит?

– Да-а-а!

– Скажи, что делает мой палец?

– Твой палец находится у меня в манде, – с дерзкой откровенностью произносит Пеперль.

– Ты не должна разговаривать со мной на «ты», маленькая блядь, ты что это себе позволяешь! Итак, как следует сказать?!

– Палец господина графа находится у меня в манде, – поправляется Пеперль.

Её сейчас абсолютно безразлично, что говорить, лишь бы палец обрабатывал её как положено. Нежно лаская, скользит теперь аристократический, вельможный палец поверх срамных губ Пеперль. Он ненадолго задерживается на взбухшем бугорке секеля и потом снова ныряет в отверстие. Пеперль повизгивает от удовольствия, её алчущая пизденка буквально заглатывает ласкающий палец. Граф усерден, он смотрит Пеперль в лицо, но как только замечает, что глаза у той начинают стекленеть, быстрым движением, к великому сожалению Пеперль, вынимает его и тщательным образом обнюхивает:

– Ах, что за пахучая манда, – с наслаждением произносит он, и когда девочка умоляет его продолжить манипуляцию, он грубо ей отказывает. – Дай мне спокойно нюхать твою манду!

– Пожалуйста, – говорит она, – если господин граф желает нюхать, то может прямо туда засунуть нос. – «Нос и язык, – размышляет она, – не больно-то далеко отстоят друг от друга, и может быть потом я и его язык заполучу».

– Ах ты, маленькая поблядушка! – Граф в полном восторге. – Умеешь ты завести человека, стерва разъёбанная. Иди-ка со мной, поглядим, что я смогу сделать для твоей манды.

Пеперль надеется, что сейчас её, наконец, выебут по-взрослому.

Граф отворяет дверь, проходит через огромную, элегантную спальню, где при виде широченной кровати у Пеперль дух захватывает, в выложенную белым кафелем ванную комнату, где перед мраморной ванной стоит удобная, широкая, обтянутая кожей скамья.

Пеперль думает, что вот сейчас, дескать, всё и начнётся по-настоящему, теперь она готова на всё, однако граф прерывает её размышления.

– Разденься догола и ложись на скамью, юная Мутценбахерша.

Пеперль выполняет приказ и тотчас же разводит ляжки. Да, она делает и кое-что ещё. Руками она широко раздвигает срамные губы, так что её пиздёнка теперь настежь открыта глазам графа. Граф долго и сосредоточенно разглядывает нежную штучку.

– У твоей матери была точно такая же манда, как у тебя, – наконец, отзывается он с похвалой. – Сейчас я буду возбуждать тебя до тех пор, пока ты не заверещишь от похоти, однако кончить тебе я не позволю. Я не стану тебя ебать, потому что мой хуй слишком благороден для твоей сраной манды. Нет, – высокомерно объявляет он, – я не буду тебя ебать своим благородным хуем. Самое лучшее, что я могу для тебя сделать, это вылизать твою манду, понятно?

– Да, да, – говорит Пеперль и думает, что ему давно уже следовало бы, наконец, приступить к делу, а не болтать так много. Что за идиотская болтливость, за это время он мог бы дважды её отшворить, и всё было бы в полном ажуре. Вместо этого он топчется перед ней, разглядывает её пизду и пальцем не шевелит. Пеперль крайне разочарована и ещё шире растягивает пиздёнку.

– Ты действительно ещё не выссалась? – ещё раз озабоченно спрашивает граф.

– Да, я на самом деле ещё не выссалась, – уверяет Пеперль, – но как раз сейчас, когда господин граф об этом заговорил, мне захотелось посикать. Скажите, пожалуйста, куда я могу здесь отлить?

Пеперль приподнимается, и тут граф её ухватывает.

– Сюда, – говорит он, указывая на свой рот.

– Куда, простите? – в совершенном недоумении переспрашивает Пеперль.

– В рот, ты должна нассать мне в рот, глупая курица, ну давай, живее… живее…

Он опускается перед кожаной скамьёй на колени, двумя руками приподнимает жопу Пеперль и, точно бокал, подносит её пиздёнку к губам. Пеперль мгновенно возбуждается, стоило ей почувствовать пиздёнкой бородатый рот, и нетерпеливо виляет пиздой из стороны в сторону в ожидании его языка. Ибо призыв графа пописать ему в рот она приняла за очередную скабрезную шутку. Однако громкий рык графа возвращает её к реальности:

– Может, ты перестанешь вертеться и, наконец, сделаешь то, что я тебе велел? Ссы мне в рот!

Да, тут ничего не поделаешь, думает Пеперль, раз уж он такой упрямый. И она начинает ссать в графский рот. «Прав был Ферди, – думает при этом она, – граф действительно свинья свиньёй. Впрочем, меня больше всего интересует, когда же этот старый козёл меня, наконец, выебет. Как он это сделает, мне сейчас совершенно без разницы».

Мочевой пузырь опустошается, граф со смаком проглатывает последние капли и поднимается на ноги. Лицо у него пунцовое, борода немного растрепанная и мокрая, его глаза блестят, он точно в дурмане.

– Юная Мутценбахерша, какая сладкая у тебя манда. Теперь я вылижу её так, что у тебя голова пойдёт кругом!

«Ну вот, наконец, что-то и мне перепадёт», – думает Пеперль.

Он одним махом сметает девочку со скамьи, и сам укладывается на неё.

– Присядь надо мною на корточки!

Сообразительная Пеперль мигом соображает, что от неё требуется. Она устраивается на корточках, поднеся пиздёнку прямо к его рту, борода и усы приятно щекочут промежность.

– Ну не так плотно. Приподнимись чуточку, – пыхтит старик, – чтобы я мог дотянуться и до твоей сраки. Сейчас ты будешь виртуозно вылизана, разок языком по манде и разок – по жопе. Но горе тебе, если ты потечёшь! Я ни одной женщине так не даю кончить, каждая должна потом тосковать по мне, я никогда не удовлетворяю баб полностью. Тогда все они снова приходят ко мне, потому что каждая надеется, что когда-нибудь я всё-таки дам ей истечь. Но я не позволю ни одной сраной манде кончать в мой благородный рот. Нет, нет, этого я не позволю!

При этом он по всем правилам искусства вылизывает Пеперль поочередно, как обещал, и жопу, и манду. Пеперль же думает про себя: «Пусть этот старый осёл болтает себе всё, что ему взбредёт в голову, а я всё-таки потеку, он этого даже не заметит». Но он заметил, потому что Пеперль не смогла подавить сладострастного стона. Она так низко опускается на лицо графа, что секель почти затыкает ему рот. В последний момент граф сбрасывает её с насиженного места, и Пеперль стонет от разочарования. Однако граф не настолько бессердечен, как проистекает из его поступка, ему лишь хочется увидеть со стороны, как потечет Пеперль. Он укладывает её спиной на скамейку и пальцем доводит до оргазма. Пеперль до предела раскидывает в стороны ляжки, стонет и жадно хватает ртом воздух; она больше не может сдержаться, выгибает вверх свой животик и, наконец, наконец, из неё изливается живительная струя. Она умирает от наслаждения, тело её оседает, а граф тем временем глубоко ввинчивает палец ей в пизду.

– Так, Мутценбахер, ты хорошо протекла? – Граф сосредоточенно облизывает палец. – Да, – гордо объявляет он, – я ещё могу удовлетворить женщину… Тебе это пришлось по вкусу?

– Да, господин граф, – говорит Пеперль теперь с блаженной томностью.

– Надеюсь, что отныне ты часто будешь приносить мне свою манду?

– Конечно, с удовольствием, господин граф!

– В таком случае я, может быть, когда-нибудь окажу тебе честь и выебу хуем. Но ты, голубушка, направляясь ко мне, никогда не должна подмывать манду и сикать.

– Ладно, господин граф!

– А сейчас возьми вот это и купи себе шёлковые чулки.

Граф вынимает из нагрудного кармана несколько банкнот, сворачивает их в трубку и втыкает в усталую пизду Пеперль. Он не произносит больше ни слова, пока Пеперль одевается, и только уже проводив её до дверей, очень тихо напоминает:

– Не подмывать манду и не ссать заранее. Тебе ясно?

На углу Штернвартештрассе и Гюртеля уже ждёт господин Кукило. Пеперль, не переводя дыхания, несётся к нему по улице, уже издалека размахивая трубочкой банкнот, которые крепко сжимает в руке. Господин Кукило с важностью принимает и пересчитывает деньги. К его приятному удивлению там оказывается даже шесть купюр по десять шиллингов. Он радостно улыбается и треплет Пеперль по щеке. В награду он покупает ей в кондитерской мороженое за пятьдесят грошей. Тут Пеперль просто сияет, она до глубины души счастлива. Не только потому, что пиздёнка её получила удовольствие, но и потому также, что может позволить себе полакомиться. Она уже хорошо умеет считать деньги, но только если дело касается монет. Один или два шиллинга она, вероятно, с большой неохотой выпустила бы из рук, однако бумажки совершенно ничего ей не говорят. Но тем больше говорят они господину Кукило, он быстро прячет их в карман и с умилением взирает на уписывающую за обе щёки мороженое девочку. Кукило отдаёт себе ясный отчёт в том, что в её лице он обеспечил себе дело на всю жизнь. Он думает о том, что эта девочка ещё принесёт ему ощутимые суммы и что не все потенциальные клиенты такие грязнули, как граф. За любую смазливую девчонку он, конечно, тоже получал бы значительные суммы, но дочь самой Мутценбахер – это, конечно, другой коленкор. Жаль, что у покойной Мутценбахер был только один ребёнок, ей следовало бы нарожать целую дюжину, и одних лишь девочек!

Между тем Пеперль справляется со своим мороженым и теперь ласково скрашивает:

– Сейчас пойдём к тебе?

– Да, пошли!

Дорогой Пеперль рассказывает о своих приключениях с графом, и Кукило этот рассказ отчасти забавляет, отчасти приводит в возбуждение.

– И ты и в самом деле написала ему в рот?

– Разумеется, он так на этом настаивал, и всё время без устали втолковывал мне, что его благородный хуй слишком уж хорош для моей «сраной манды». Меня это просто взбесило, потому что у меня вовсе не «сраная манда», разве не правда?

– Конечно, правда, мышонок, у тебя милая, красивая и славная дырочка, и через эту дырочку мы сейчас так поебёмся, что ты услышишь пение ангелов.

Господин Кукило отпирает дверь своего салона, и Пеперль сразу овевает аромат разнообразных помад и туалетной воды, который представляется малышке самым чарующим запахом на свете. Кукило подвигает кожаную скамейку вплотную к большому зеркалу, велит Пеперль раздеться и сам быстро стягивает брюки. Пеперль, любуясь, смотрит на его тонкий белый хер, который, подобно копью наперевес, поднимается до самого пупка. Она бросается к нему и, точно конфету, восторженно берёт в рот.

– Довольно, – останавливает её Кукило, – может так статься, что на меня тут же накатит, а я хочу, прежде всего, поебаться с тобой по-настоящему. Ложись-ка на скамью и пошире разведи ножки, поторопись, а то я сейчас спущу.

Пеперль видит, как у него на хуе наливаются вены, а в них пульсирует кровь. Девочка не может это так оставить и заново хватается за макаронину. Однако теперь парикмахер становится груб, ему не терпится, наконец, вогнать свою шишку для ебли в её мокрую и скользкую дыру. Пеперль успела уже многому научиться и хочет перевозбудить его до такой степени, чтобы осуществилась поставленная ею цель и из него излилось бы семя, и тогда в конце концов она увидит воочию, как из хуя мощным потоком забьёт влага жизни. Ибо для неё само собой очевидно что у Кукило должен быть обильный выброс. Однако он отстраняется от неё: дескать, хватит, ложись на скамью. Пеперль послушно укладывается. Кукило двумя пальцами раздвигает ей пизду, делает несколько пробных движений в воздухе и затем вбивает хуй глубоко в пиздёнку. Пеперль закатывает глаза, старательно двигается навстречу, у неё такое чувство, что этот милый и с тоской ожидавшийся хер находится у неё одновременно повсюду: во рту, в пизде и в жопе. Через секунду Ферди со стоном вбрызгивает свой елей в преисполненную похоти дыру, затем извлекает наружу промокший до основания хуй.

– Так, – удовлетворённо произносит он, и, увидев испуганное личико Пеперль, которая решила, видимо, что на этом всё для неё закончилось, спешит её успокоить, – излишек спермы сброшен и лишь сейчас начнётся по-настоящему неторопливое наслаждение.

«Ну, наконец-то», – думает Пеперль и поворачивается к нему. В этот момент она видит себя в зеркале. Ещё дома она уже пыталась рассматривать свою пизду в зеркале, однако как следует это никогда ей не удавалось. Во-первых, мутценбахеровское зеркало давало очень нечёткое и размытое отражение, и, во-вторых, висело оно на стене, таким образом, ей приходилось рассматривать себя стоя. А в таком ракурсе она могла увидеть только волосы на пизде да секель, который после её игр часто с дерзкой нескромностью высовывался вперёд. Здесь же она с раскинутыми ногами лежит на кожаном диване непосредственно перед зеркалом, дающим ясное изображение, она видит широко раскрытую дыру, из которого тонкими ниточками стекает сперма Ферди. Она видит свою коричневатую сраку, видит розоватые срамные губы и раззадоренный, всё ещё или уже вновь подёргивающийся секель. Её охватывает неукротимое желание надрочить этот секель, и когда она протягивает туда палец и видит отражение этого жеста в зеркале, всё существо её с удвоенной силой вновь пронизывает пароксизм страсти. Кукило наблюдает за игрой похотливой и сладострастной девчонки и нежно проводит пальцем по её раковине.

– Тебе нет необходимости пользоваться собственным пальцем, мышонок, я сделаю это гораздо лучше, – без всякой задней мысли предлагает он.

– Да, поиграй со мной пальчиком, милый Ферди, и позволь мне смотреть за этим.

Господин Кукило занимает позицию с таким расчётом, чтобы как можно удобнее держать Пеперль между ногами, и начинает большим и указательным пальцем массировать клитор и срамные губы. Его белый гриб оказывается в непосредственной близости от лица Пеперль и при движении касается её лба. Пеперль до того сладко, что она дрожит всем телом и постанывает от восторга, она подбрасывает вверх свою похотливую жопку и жадно пытается поймать губами танцующий у неё перед глазами хер. Кукило склоняется над Пеперль ещё ниже и с безумной энергией обрабатывает её секель. Он всё ближе передвигает хуй к её рту, но она никак не может изловить его. В этом-то и состоит его замысел.

– Ферди, Ферди, – стонет она, – какой чудесный у тебя палец! Ещё сильнее, ещё крепче, сделай мне больно, чтобы я ещё острее всё чувствовала! Только не останавливайся, прошу тебя, только пока не останавливайся.

По всем правилам искусства он надрочивает уже визжащую от похоти девочку, которой уже неимоверно хочется разрядиться. Однако ему этого недостаточно.

– Гляди, как мой хуёк вытанцовывает у тебя перед глазами и возле рта, не желаешь ли взять кусочек в ротик?

Она бы без труда сделала это, да вот только Кукило всё время в последний момент отодвигает его. Конечно, извивающаяся от сладострастия Пеперль уже не вчерашняя неумеха. Но Кукило всё-таки опытнее её, и всякий раз, когда она думает, что уже достала его хер, тот чуть заметно уводит его в сторону. Тогда она пытается призвать на помощь руки, но он пресекает эту уловку:

– Оставь, ты должна захватить его губами, учись-ка, это тебе ещё пригодится. Полижи его хорошенько, если сумеешь, – поддразнивает он её снова и снова, проводя хуем возле самых губ Пеперль. Но когда та с открытым ртом и вытянутым языком собирается было его схватить, он опять ускользает вверх. Этот манёвр он проделывает раз двадцать, и каждый раз говорит ей, чтобы она, наконец, начала лизать. Пеперль эта забава приводит в страшное возбуждение, и она уже до безумия желает заполучить этот неуловимый хер. Но тот всё никак не даётся. Самого господина Кукило сладострастие Пеперль возбуждает, естественно, ещё сильнее, его макаронина становится всё крупнее, всё напряжённее, и ему приходится подниматься всё выше, чтобы Пеперль его не поймала. Но когда ей это, казалось бы, почти удаётся, хуй в очередной раз гордо поднимается в высоту, во всём своём благородном величии раскачиваясь возле самого пупа, и становится для Пеперль недосягаемым. Во время этой игры Кукило ни на миг не оставляет в покое пиздёнку Пеперль. Девчонка дрожит всем телом. Вот он рывком высвобождается из верхнего положения, опускается рядом с Пеперль на колени и подсовывает одну руку тяжело дышащей девочке под жопку, одновременно продолжая второй рукой обрабатывать и раззадоривать девчонку ещё сильнее. Девочка внутри уже совершенно намокла, её сок течёт у него по пальцам.

– Тебе хорошо, мышонок?

– Хорошо, – стонет девочка, – до того хорошо!

– Мне хотелось бы разорвать тебе пизду пополам, только чтобы ты кончила по-настоящему.

Секель у Пеперль твёрдый как горошина прошлогоднего урожая, губки пиздёнки подрагивают. Господин Кукило медленно вводит ей в сраку указательный палец, вводит глубоко, всё глубже и глубже. У Пеперль на мгновение перехватывает дыхание, но затем она исторгает крик сверхчувственного наслаждения.

– Ферди, Ферди, сейчас на меня накатит, сейчас, наконец, на меня накатит… а-а-а-а-а!

Буравящий палец в сраке, дрочащие пальцы в пизде приводят её в неистовство. Тогда она обеими руками захватывает срамные губы и беспощадно растягивает их в стороны, так широко, что становится больно, и ей кажется, что пизда и в самом деле разорвана напрочь. Она опять стонет… «Сейчас!»… и вот её тело сотрясает вторая волна. Прелестное тельце подскакивает вверх, а затем оседает, как если бы из него только что отлетела жизнь. Кукило внимательно следит, как судорожно открывается и закрывается её трепещущая дырочка, и при каждом сжатии из неё выдавливается маленькая капелька, которую он спешит осушить поцелуем. Но это легкое прикосновение заставляет девочку лишний раз содрогнуться в конвульсиях. У неё такое чувство, будто ей во влагалище засунули раскалённые угли.

– Какая у тебя шикарная пизда, – со знанием дела объявляет он. – Как говорится, манда с зубами. Пиздища, которой никогда не бывает достаточно. Да, такая пизда – настоящий основной капитал. С этой пиздой я буду грести деньги лопатой. Одно тут можно сказать: «Шапки долой перед такой цапцарапкой, такой хуеопустошительной машиной!».

– А у тебя, – улыбается несколько утомлённая девочка, но не менее с радостью предвкушающая следующий забег, – у тебя самый первосортный, самый роскошный хуй.

– Да, он у меня такой, и вот им-то я тебя сейчас первосортно отдрючу, мышонок, – тотчас же парирует он замечание Пеперль.

– Нет, – решительно заявляет она, – сначала я хочу взять твой хуй в рот!

Он нерешительно пытается возразить, однако это не помогает. Не дожидаясь ответа, она откидывается на спину и впивается в хер, любезно предоставленный ей Кукило. Наконец-то Пеперль завладевает этим поршнем, тот мигом исчезает у неё во рту, и она с необузданным энтузиазмом принимается обсасывать и лизать его. Однако Ферди недоволен подобным зачином и поучает девочку:

– Это следует делать совсем по-другому, Пеперль! Хуй – это тебе не леденец на палочке, который сосут. Сначала очень нежно поиграй языком по головке и зажми рукой мой славный стержень. Сильно не дави, делают это дело очень легко и нежно! Не надо так крепко… нет… вот так правильно… да… вот это хорошо. Теперь медленно оттягивай и опять натягивай крайнюю плоть. Лизать надо поверх жёлудя, а кончик языка засунуть внутрь! Знаешь, как по-настоящему хорошо, когда твой язычок облизывает жёлудь под крайней плотью. Там вокруг всегда чувствуешь себя так здорово, всегда надо водить язык по кругу и при этом легонько посасывать! А теперь надо осторожно двигать крайнюю плоть вверх и вниз, не переставая облизывать краешек головки. И не сбивайся с такта, маленькая недотёпа, сколько раз тебе надо об этом напоминать, – Ферди мало-помалу теряет терпение, – да, этому тебе ещё следует научиться. Итак, повторим ещё раз всё сначала. Медленно оттягиваем и опять натягиваем крайнюю плоть, при этом не выпускаем хуй изо рта и продолжаем языком облизывать головку, не забывай о лёгком посасывании. Ну вот, сейчас получается уже лучше, только будь прилежной ученицей… однако… вот теперь правильно делаешь… соси ещё… ах… чудесно… да, мышонок, сейчас ты действуешь верно! О! да ты так у меня все потроха высосешь… господи Иисусе… ну и девчонка!

Пеперль безоговорочно следует всем указаниям Ферди. Она с наслаждением оттягивает и вновь натягивает крайнюю плоть, очень осторожно, но, всё-таки выдавливая сок, с воодушевлением водит язычком поверх упругого, подергивающегся жёлудя и протискивает кончик языка в маленькую дырочку на самой оконечности этой замечательной конфетки. Ферди вне себя от блаженства, и когда Пеперль другой рукой слегка поглаживает ему яйца и щекочет сраку, он уже не в силах сдерживаться.

– Пеперль, – выкрикивает он, – прошу тебя, прекрати сейчас же, дай мне свою пизду! Сейчас я хочу тебя выебать… разгрузить свой хуй в твою манду.

Та послушно, но неохотно останавливается и позволяет фрукту, пришедшемуся ей очень по вкусу, выскользнуть изо рта. Спустя несколько секунд Ферди уже на ней, его твёрдый, готовый лопнуть от перенапряжения хер ввинчивается в услужливо подставленную ему пизду. Он медленно и со смаком вторгается внутрь, и Пеперль кажется, что он вот-вот доберётся до горла. Но он снова осторожно выводит его, прогуливаясь при этом кончиком хера поверх секеля, который, подергиваясь от похоти, вылезает наружу, и через пару мгновений хуй опять заполняет пиздёнку до отказа. Пеперль пробирает озноб, и ей хочется, чтобы ебля ускорила темп, потому что девочка более не в состоянии сдерживаться и предпочла бы сейчас целиком и полностью вогнать в себя его хуй. Однако Кукило уже вошёл в размеренный ритм, ибо во время ебни в пизду он всегда ведёт себя более хладнокровно, нежели во время минета. К тому же у него сейчас уже побаливает колечко головки несмотря на то, что щель Пеперль размокла до предела. Уж слишком интенсивно и азартно Пеперль поработала язычком, и жёлудь слегка распух. Впрочем, эта распухшая головка делает им еблю ещё слаще.

– Подмахивай-ка своей прелестной пиздёнкой, – говорит он, и Пеперль усердно и ловко наносит встречные удары. В зеркале она видит, как его белый зад ритмично движется вверх и вниз, она видит, как мошонка его мягко бьёт её в такт по жопке. Однако господин Кукило не оставляет свой хуй внутри, он полностью извлекает его из пизды, а потом заново загоняет его вглубь. Она глядит на свою вздымающуюся дыру, зияющую и ненасытную, с чавканьем смыкающуюся вокруг длинного хера, словно никогда больше не собирается выпускать его наружу или, по крайней мере, только на самую небольшую длину. Но теперь Ферди тоже, кажется, входит в раж. Его взлёты и падения совершаются во всё более убыстрённом темпе. Пеперль чувствует, как его хуй заполнил её всю целиком, и позволяет ему продирать её от всей души.

– Еби меня, ах, еби меня, – орёт она, а Ферди покряхтывает и постанывает:

– Вот это пизда, вот это манда! Давай-ка бери меня в клещи, только как следует! Ну, погоди у меня, уж я тебя так проебу, что ты потом шевельнуться не сможешь. Подмахивай только, пиздёнка блядская! Пизда твоя принадлежит мне и никому больше!

Пеперль лукаво улыбается и продолжает ебаться, думая: «Только тебе она принадлежит, тебе одному», – и с этими словами наносит такой контрудар, что хуй едва не выскакивает из неё, потому что она сбилась с ритма.

– Только тебе я дам себя ебать!

– Это исключительно моя манда, – гудит Кукило, – я от неё никогда не отступлюсь… и меньше чем за сто шиллингов у меня к ней никто и близко не подойдёт! О боже ж ты мой, мышонок, у тебя пизда раскрылась нараспашку, сейчас на меня накатит! Да что там сто… тысячу шиллингов он обязан будет заплатить! Вот сколько она стоит, моя пиздёночка… Пеперль… мышонок мой… ах… ты чувствуешь… у меня подкатывает… сожми пизду!

Всей тяжестью тела падает он на Пеперль, из её пиздёнки с хлюпаньем хлещет семя парикмахера и потоками стекает по дергающимся ляжкам.

– Ну, ты меня всего опустошила, – говорит он чуть позже, обмывая хер. – Выжала из меня всё до последней капли, юная шлюшка… но я полагаю, что ты теперь тоже наелась досыта, разве не так?

В данный момент Пеперль соглашается с ним, и тем не менее… Она рассматривает в зеркале собственную пизду.

– Ой, какая же она красная! – Её дырочка выглядит чуть ли не воспалённой. – Думаю, что мне и в самом деле пока достаточно, моя пиздёнка уже капельку устала.

– В таком случае будет лучше, если сейчас ты пойдёшь домой и приляжешь, – замечает Ферди, – чтобы твоя пизда немного передохнула.

«Потому что, возможно, уже завтра для твоего сладкой пиздёнки снова будет работа, такой капитал не должен лежать втуне, ведь эта дыра не будет вечно такой маленькой и узкой». Но это Кукило думает про себя. Вслух же он говорит Пеперль:

– Жаль, что у тебя нет сестры, а ещё лучше парочки, потому что есть у меня на примете для такого дела один хрен. Но он имеет дело только с маленькими девчонками, причём сразу с несколькими. Да, действительно жаль.

– Может быть, мне удастся прихватить с собою Мали, – говорит Пеперль, которая уже начинает думать о деле.

– А кто такая Мали?

– Это моя школьная подруга.

– Ага, так-так, и сколько же лет твоей подруге?

– Ей двенадцать.

Господин Кукило уже наэлектризован, в голове у него начинают роиться идеи.

– А она, верно, ещё девственница?

– Да, её пока ещё никто не ёб. Она только сама играет с пиздёнкой, а один раз я подрочила её пальцами. Но вообще-то она похотливая стерва. Впрочем, позволит ли она себя ебать, я не знаю.

– Приведи её завтра с собой, – решительно говорит Кукило. Пеперль кивает в знак согласия. – Да, я должен сразу предупредить тебя, чтобы ты не вздумала ревновать, когда я ей разок осмотрю и проверю у неё пиздёнку!

Пеперь пугается и озабоченно спрашивает:

– Но ебать её ты же не станешь?

– Нет, – успокаивает он её, – я только осмотрю пизду и поставлю ей секель, и тогда пойму, что она такое. Может быть, – с явным энтузиазмом добавляет он, – я смогу выдавать вас за сестёр. Чёрт побери, это было бы что-то, такое всегда притягивает похотливых блядунов, две сестрички, да, это вернее всего. Приведёшь её завтра с собой, ладно?

– Хорошо, – соглашается Пеперль, – но одно я тебе скажу, проверять её пиздёнку ты будешь при мне! И ещё тебе следует узнать сразу же, что пизда у неё совершенно голая, ни единого волоска.

– Замечательно, – с воодушевлением восклицает Ферди, – голенький половой желобок! Да это же просто здорово! Итак, обязательно приводи с собой Мали.

– Приведу, – обещает Пеперль и мечтательно поигрывает с секелем, который уже опять успокоился, точнее говоря, уже не так сильно жжётся, ибо о том, чтобы успокоиться самой Пеперль, и речи, конечно, идти не может. – Ну, хорошо, завтра она придёт со мной.

– Итак, сейчас я подарю маленький поцелуй твоей пиздёночке, а ты, в свою очередь, подаришь такой же доброму поршню. Но потом ты отправишься домой, чтобы завтра твоя пизда смогла кое-что выдержать.

Совершенно голая Пеперль стоит на кожаном диване, а Ферди целует её на прощание.

– Один поцелуйчик в губочки, два поцелуйчика в сисеньки и чудный поцелуйчик в пиздёночку!

Каждое слово он сопровождает действием. Пеперль блаженствует, в ней не погасла ещё надежда на продолжение. Однако он лишь заботливо раскрывает ей ножки и горячими губами прикладывается к секелю и срамным губкам. Да, он прямо-таки всасывается в щель, столь тяжко потрудившуюся сегодня.

– Такую жопку и такую дырочку можно целовать до бесконечности, – замечает он.

Его поцелуи обжигают Пеперль точно огонь. И этот огонь тут же начинает пылать в пизде Пеперль, и секель снова оживает, он становится требовательно упругим и тугим, да, он опять набухает. Пока ещё немножко больно, однако желание оказывается сильнее. Пеперль опять хорошо, и её захлёстывает вожделение. Но Кукило знает баб и быстро притормаживает девчонку. Ибо ясно понимает, что если он ещё какое-то время поиграет сейчас с похотливым созданием, то и сам утратит контроль над собой, и щель окажется чересчур натёртой. В один день нельзя слишком много ебаться, поскольку в молодости для человека ещё не слишком привычно погружаться в бездны любви. Секель твёрд, а дырочка влажна, и на протяжении нескольких секунд мужчина всё же прикидывает в уме возможность сделать всё по-быстрому, что, надо думать, не принесло бы большого вреда, но тут он вспоминает о завтрашнем дне и о деньгах, которые, вероятно, принесут ему обе девчонки, но лишь при условии, что пизда получит надлежащий отдых. Таким образом, господин Кукило запрещает себе на сегодня дальнейшее использование ебального инструмента и в ответ на жадное требование Пеперль только пару раз быстро проводит языком по её секелю. Потом рывком хватает её за пизду и сиськи, у Пеперль мелькает надежда, что сейчас всё вновь закрутится, однако Кукило спускает её с мягкой скамьи на пол. Подсластить ситуацию ей ещё может вставленный в пизду палец Ферди, но тот уже велит ей поскорей одеваться.

Он призывает её пока что больше не играть с пиздёнкой и дать ей по-настоящему отдохнуть. Не играть с пиздёнкой? Пеперль усмехается про себя. Каким образом он узнает, чем я потом буду заниматься дома, да и дорога туда неблизкая. Прежде чем выпроводить девочку за дверь, Кукило нежно целует её в губы, и этот поцелуй со сплетенными язычками пробирает её до самой пизды. Такого ощущения Пеперль никогда ещё не испытывала.

В одиночестве она медленно бредёт домой по Гюртелю. Она видит, как какая-то парочка исчезает в дверях гостиницы «Гернальзерхоф», и Пеперль возбуждает мысль о том, чем эти двое там сейчас займутся. Ибо ей совершенно ясно, что они пошли туда ебаться. Ах, с каким удовольствием она бы понаблюдала за ними, потому что тогда, без сомнения, смогла бы подучиться бы чему-нибудь полезному на будущее. Перед кинотеатром документального фильма стоит шарманщик и накручивает старый уличный мотивчик. Пеперль останавливается и прислушивается, она даже подтягивает вполголоса. И вдруг её осеняет, что шарманщик исполняет песенку «Это чудеснейший день в моей жизни»! Господи, думает она, как же он прав, сегодня действительно чудеснейший день в моей жизни. Воскресный день, когда меня вылизывали, надрочивали и ебли так, что клочья летели, а в пизде ещё до сих пор немного жжёт, но это приятное жжение, да, это было действительно по-настоящему удачное воскресенье, пришедшееся ей вполне по вкусу. Я не прочь, чтобы у меня каждый день был таким, думает она и по-детски радуется тому, что Ферди купил ей мороженого на целых полшиллинга. Ведь до сих пор ей всего лишь однажды удалось несколько раз лизнуть мороженое у более богатой школьной подруги. «Сегодня чудеснейший день в моей жизни» – эта мелодия больше не отпускает её, и она удовлетворённо шагает по направлению к жилищу старшего дворника. Несколько мальчишек, правда, провожают её многозначительными взглядами, но она помнит слова Ферди и его наказ впредь никогда больше мальчишек к себе не подпускать. А, собственно говоря, жаль, потому что сейчас она уже могла бы кое-чему поучить этих мальчишек, и они бы делали то, чего хочет она.

Прийдя домой, она сразу ложиться в постель и засыпает. Ей снится Ферди, ебля, и бледный, мерцающий свет окутывает девочку, играющую пальчиком со своим всё ещё набухшим секелем.

– Нет, я не пойду, мне боязно! – Мали стоит в двух домах от парикмахерской Кукило и упирается как заупрямившийся ослик.

– Да, чёрт возьми, – бранится Пеперль, – я тебе это целый день вдалбливала в голову, а теперь ты меня так позоришь! Я ведь пообещала Ферди, что ты придёшь.

– Но я не хочу, мне страшно! – Мали упорно не двигается с места.

– Ну, послушай, – вновь обращается к ней Пеперль, – в этом нет ничего особенного. Он просто поглядит на твою пиздёнку, ты ведь её уже не раз показывала и позволяла трогать, больше он с тобой ничего не сделает.

– Но я не могу, он же чужой человек!

– Ну, а Ваберльграйслер с Брунненмаркта разве не чужой человек, а ему ты даже подставлялась, чтобы он мог за твою пизду подержаться, – с пеной у рта заявляет Пеперль.

– Да, но это совершенно другое дело, он дал мне за это большую шоколадку, – оправдывается Мали.

– Ну да, тут ничего не скажешь, – произносит Пеперль и, секунду подумав, добавляет: – Может статься, что Ферди даст тебе ещё бульшую плитку шоколада. И вообще, если не хочешь, я пойду одна, а тебе останется только поцеловать меня в жопу, безмозглая курица, ты ещё не раз пожалеешь об этом, потому что только у Кукило можно действительно кое-чему научиться, уж он-то знает толк в ебне, да и во всём другом тоже.

С этими словами Пеперль, не долго думая, отправляется дальше, однако Мали тут же пристраивается сбоку.

– Скажи, а насчёт шоколадки – это правда?

– Ну, если я говорю, то это святая истина!

Мали ненадолго задумывается и потом заявляет:

– В таком случае я иду с тобой.

Она решительно прижимается к Пеперль, и они вдвоём дружно входят в парикмахерский салон. Кукило как раз собирается закрывать заведение.

– Сервус, Ферди, – бодро здоровается Пеперль. Мали держится робко и, нерешительно потоптавшись у дверей, делает что-то похожее на книксен.

– Ага, значит вы пришли обе! – Кукило обрадовано щиплет Пеперль за дерзко торчащий сосок и тотчас же поворачивается к Мали. – Ты, стало быть, и есть Мали?

– Да, если позволите. – Девчонка снова приседает в книксене, как принято это делать в школе. – А правда то, что мне рассказала Пеперль?

Кукило не тратит много времени на предисловия и сразу переходит к делу.

– Итак, у тебя ещё лысая пизда?

Мали смущённо хихикает, однако пытается реабилитировать свою скудную волосяную поросль.

– Пеперль врёт, – заявляет она, – она вообще врунья.

– А мы это прямо сейчас и проверим, – успокаивает её Кукило, – позволь-ка мне взглянуть на неё самому.

– Ой, мне так стыдно.

Мали отворачивается и закрывает глаза ладонью.

– Раз у тебя есть пизда, её нечего стыдиться, так что давай показывай.

Он быстро подходит к Мали и задирает ей коротенькое платьице. Однако Мали оказывается проворнее и закрывает рукой так внезапно оголённое срединное место. Но Кукило знает все эти штучки. Он просто подхватывает почти невесомого ребёнка, и не успевает Мали глазом моргнуть, как она уже лежит на кожаной софе, на которой Пеперль пережила столько приятных часов. Теперь Мали больше не предпринимает усилий одёрнуть платьице. Она только всё время повторяет, до чего ей стыдно.

Пеперль вдруг заметно возбуждается, подходит ближе и смотрит на маленький голый живот подруги, она видит всего несколько крошечных, светлых волосинок и с торжеством объявляет:

– Разве я не говорила, что пизда у неё ещё голая!

Кукило в задумчивости стоит перед полуголой девочкой и бормочет:

– Можно спокойно сказать, что ей только десять лет, – и строго приказывает Мали: – Да убери ты, наконец, руки с пизды!

– Не-е, мне так стыдно, – в очередной раз заявляет крошка Мали, но тут вмешивается всё более возбуждающаяся Пеперль и отрывает ладони Мали от пизды, хватает за колени и раздвигает ей ноги.

– А всё-таки пизда у неё голая, – восклицает Пеперль. – Погляди, Ферди, и десяти волосков не насчитать поверх щёлки!

Тут у Кукило в штанах зашевелился член. Пеперль наблюдает за этим со смешанным чувством вожделения и бешенства. «Его палка должна вставать только на меня», – думает она и уже хватается было за его источник сладострастия. Приём, однако, она встречает холодный – Кукило строгим тоном её одёргивает.

– А ну-ка убери свои жирные пальцы, да побыстрее, иначе схлопотать можешь.

Пеперль тушуется от бессильной злобы. Кукило расстёгивает ширинку и извлекает из брюк напрягшийся хер. Со знанием дела касается им секелёчка Мали, который ещё довольно невинно дожидается меж розовыми срамными губами событий, которые должны за этим последовать. Тут жопка Мали тотчас же начинает приплясывать.

– Ах, ты погляди только, – ревниво заявляет Пеперль, – теперь она уже всё может! Теперь она больше не хихикает и не смущается, когда её трогают за пизду!

Господин Кукило берёт в руку свою бледную макаронину и в порядке проверки поглаживает им поверх пиздёнки Мали. Затем он пробует приставить свой тонкий хер к этой крохотной щёлке. Но тут Пеперль отдёргивает его и кричит:

– Ебаться не пойдёт, ты же мне обещал!

Кукило хладнокровно разворачивается и замахивается. И не успевает Пеперль опомниться, закатывает ей такую оплеуху, что она отлетает к стене.

– Чтобы ты не забывала, кто в этом доме хозяин, – объясняет он назидательно, – я ебу, кого хочу, а на тебя мне насрать, блядское отродье!

Пеперль испуганно опирается о стену, щеку жжёт огнём. Но жжение начинает смещаться вниз, опаляет грудь, распрямляя соски, мимолётно пробегает по животу и сосредотачивается между ляжками, которые вдруг раздвигаются, и жжение превращается в нестерпимое желание быть взъёбанной. В первый раз испытала она сладость боли. Но этого она ещё не осознаёт, она знает лишь, что сейчас ей хочется, чтобы её выебли. Она медленно подбирается ближе, встаёт за спиной мужчины, который всё ещё поигрывает палкой поверх теперь уже судорожно подёргивающейся пиздёнки Мали.

Пеперль осторожно берёт Ферди за локоть.

– Ферди… Ферди… ты… ты…

– Ну, что там ещё?

– Ферди, у меня пизда горит, мне надо.

– Пусть горит, – с ухмылкой отвечает он, – тебя сегодня ещё вволю отъебут. Наберись терпения, может статься, потом сама рада будешь, что я тебя сейчас не тронул. А теперь больше не мешай мне, иначе я тебе срамные губы разорву, и ты долго потом от боли даже думать о хере не захочешь!

Пеперль продолжает канючить:

– Ну я прошу тебя, хоть немножечко!

Однако в ответ от Ферди следует вторая затрещина. Пеперль едва удерживается на ногах, такого она от него никак не ожидала.

Мали между тем уже безо всякого стеснения лежит с раздвинутыми ногами, и с удовольствием наблюдает, как Пеперль всю передёргивает от того, что такой красивый мужчина, как господин Кукило, отдаёт предпочтение её безволосой пиздёнке:

– Она мне просто завидует, – говорит Мали, – она не переваривает, если не она главная.

– Цыц, – ревёт Кукило, – ни слова больше и хватит переругиваться! Я ни одну из вас ебать не собираюсь! Не грусти, Пеперль, всё уже продумано до мелочей. Сейчас вы обе отправитесь на Лаудонгассе в дом номер пять. На третьем этаже вам надо будет позвонить в дверь справа. Один короткий, один длинный и ещё один короткий звонок, понятно! И чтобы вы мне всё делали так, как вам будет приказано. Тебя, Мали, это тоже касается! – Он ещё раз покровительственно проходится по её теперь уже несколько увеличившемуся секелю. Мали согласно кивает в ответ. – Отсылая вас обратно, хозяин вручит вам конверт, который вы должны будете передать мне, Пеперль! И глядите, чтобы у меня из него ничего не пропало, – подчёркнуто строго заявляет он. – Пеперль кивает головой, и Кукило на глазах у разочарованных девочек прячет свой хер в брюки. Мали нерешительно сводит ляжки и соскальзывает с кожаной скамьи. – Стало быть, теперь отправляйтесь, и чтобы деньги мне принесли немедленно!

Уже идя вместе с Пеперль по Гюртелю, Мали спрашивает:

– И где же твоя обещанная шоколадка, а? Ты просто врунья! Я ему показала свою пизду, он потёрся по срамным губам своим помазком, возбудился сам и меня раззадорил, а что он дал мне за это, а? Вот говно сраное, трепло ты паршивое!

Пеперль раздосадована.

– Да мы просто сами купим себе шоколад, – с примирительной уступчивостью говорит Пеперль.

– Да? Может, у тебя деньги есть?

– Пока что нет, но подожди, когда мы будем возвращаться, их у нас будет более чем достаточно!

– Опять ты врёшь, откуда они у тебя возьмутся, а?

– Разве ты не слышала, что Ферди сказал про конверт?

– Слышала, конечно, но конверт не деньги, за конверт тебе никто шоколадку не даст!

– Не за конверт, а за то, что лежит в конверте.

Мали с полным недоумением смотрит на подругу, но когда Пеперль рассказывает ей историю о старом графе и о банкнотах, которые он засунул ей в пизду и которые она затем передала Кукило, лицо её вновь посветлело от радости, и она, запинаясь, спрашивает:

– Ну, и ты действительно веришь, что нам можно будет взять себе немножко из этих денег?

– Что значит «можно», – выхваляется Пеперль. – Деньги мы получаем за то, что показываем наши пиздёнки, позволяем до них дотрагиваться, позволяем вылизывать нас да ещё вдобавок ебать, так-то вот! Это ведь мы зарабатываем, а не Ферди! Мы обязаны позволять, чтобы нас выёбывали, и полируем макаронины посторонним мужчинам. Наш это заработок. – Пеперль вдруг приходит в страшное возбуждение и почти кричит на Мали, так что та даже пугается. – Это я обязана надрочивать мужиков, а затем напоследок ещё семя глотать и позволять делать с собой ещё множество других вещей, стало быть, я тоже зарабатываю деньги, теперь понимаешь?

– Вот теперь я совсем ничего не понимаю. Раз уж, как ты говоришь, деньги зарабатываешь ты, то почему же ты потом настолько глупа, что отдаёшь их Ферди? Ведь это твой заработок, за который тебе приходится пизду подставлять или пасть разевать?

Эта простая мысль потрясает Пеперль, она останавливается и смотрит на Мали, уж, на что дурочка, а вот сообразила.

– Вот то-то и оно-то! Господи, да ты совершенно права, я ему вообще ничего не должна отдавать! Знаешь что, вошь на аркане он у меня получит, говно сраное, а не деньги! – Она решительно возвещает об этом и добавляет: – Да, я ему ни черта не дам, разве он не ударил меня, блядское отродье! Когда мы в самом деле получим деньги, там, куда мы сейчас направляемся, мы купим на них что-нибудь вкусненькое, согласна?

Мали абсолютно согласна, она ускоряет шаг, чтобы как можно быстрее добраться до Лаудонгассе, а, стало быть, до денег.

– Как ты думаешь, Пеперль, сколько мы получим?

– Я не знаю, но полагаю, что уж определённо не меньше, чем у графа!

– Думаешь, мы целый шиллинг добудем?

– Гораздо больше, – говорит Пеперль, и Мали замолкает.

Она пытается представить себе, сколько всякой всячины можно накупить на такую сумму. Её фантазия лихорадочно работает дальше, а может быть, это окажутся целых два шиллинга, и у Мали голова кружится от такой перспективы. Через несколько минут Пеперль говорит:

– Пожалуй, я думаю, мы добудем больше десяти шиллингов, нас же сегодня двое!

У Мали перехватывает дыхание. Её отец получает четырнадцать шиллингов в неделю пособия по безработице, и на них вынуждена существовать семья из восьми человек.

– Знаешь, Пеперль, – запинаясь от возбуждения, произносит Мали, – если бы каждый день зарабатывали три-четыре шиллинга, то могли бы накупить себе восточных сладостей и ещё карамели. Девчонки в школе лопнули бы от зависти.

– Да, это было бы здорово, однако от кого мы будем получать деньги?

– Ну, уж господин Кукило, верно, подскажет тебе, куда нам надо ходить.

– Ферди, – говорит Пеперль, и внезапно ей ясно представляется вся суть махинаций господина Кукило, – да ему насрать на меня. Он только сам хочет иметь с этого деньги, вот для чего он посылает меня ебаться, теперь понимаешь?

– А ведь верно!

Мали с глубоким сожалением чувствует, как шиллинги улетают в неведомую даль. Однако Пеперль тут же находит выход.

– Вот что мы сделаем, – объясняет она подруге, – мы вскроем конверт и немного возьмём из него. А потом просто скажем, что получили деньги прямо в руки, Ферди ведь не знает, сколько было в конверте!

– А если он всё же сообразит, в чём дело, этот Кукило, что тогда?

– Тогда он, самое большее, закатит нам пару пощёчин. Но за эти пощёчины у нас, по крайней мере, появятся деньги. Дома тётка мне часто вмазывает, а я за это даже макового зернышка не получаю. Или ты, может быть, трусишь и боишься этих пощёчин?

Заговорив о пощёчинах Ферди, Пеперль вновь ощущает между ног странное жжение.

– Это я-то трушу? Ха!

Мали возмущена наветом. Что касается оплеух, то у неё в этом тоже уже имеется солидная практика, потому что госпожа Вондрачек, как правило, долго не раздумывает и бьёт наотмашь. И если бы за каждую оплеуху Мали получала хоть несколько грошей, она бы с готовностью подставлялась под них.

– Вот мы и на месте, – сообщает Пеперль и с гордостью зачитывает Мали вслух номер дома.

– Ага, – говорит Мали, – я и сама могу прочитать, что мы стоим у дома номер пять по Лаудонгассе.

– В таком случае, пошли!

Две девочки поднимаются по лестнице старинного роскошного дома. На площадку каждого этажа выходят двери только двух квартир. Подруги с благоговением читают привинченные к дверям таблички из светлой латуни. Тишина царит в коридорах и на лестницах.

Как в церкви, – шепчет Мали и пугается пронзительного трезвона, когда палец Пеперль нажимает на звонок. Короткий, длинный, короткий! Им открывает толстая пожилая женщина в чёрном платье, белом переднике и такой же белой наколке. Её красное лицо расплывается в широкой улыбке доброй тётушки, и она, приглашая войти, отступает на шаг в сторону. Обе девочки, споткнувшись о порог, проходят в длинную, полутёмную прихожую.

– Ну, вот вы и пришли, – говорит толстуха, – вы ноги, надеюсь, вытерли? Да? Тогда ступайте за мной, давайте сразу вымоем пиздёнки!

Она проводит девочек в оборудованную с пышной помпезностью ванную комнату. Стены её облицованы нефритово-зелёной стеклянной плиткой, в них вделаны два зеркала высотой в человеческий рост. Такого же нефритово-зелёного цвета и ванна, вделанная в пол, пол покрыт резиновым ковром чуть более тёмного зелёного оттенка. Толстуха с ужимками доброй тётушки не даёт детям времени как следует оглядеться.

– Раздевайтесь, и притом догола, – приказывает она, открывая никелированный кран и пуская воду в ванну. Она берёт с такой же нефритово-зелёной этажерки флакон и брызгает в тёплую воду изрядную порцию ароматической жидкости.

– Пахнет точно при конфирмации, – шёпотом признаётся Мали подруге, и та точно так же очень тихо отвечает:

– Заткни пасть и раздевайся, тот господин, который собирается нас ебать, наверно, вот-вот подойдёт.

– Спускайтесь в ванну, – требует толстуха, – живо, живо. Ни о какой ебле нет и речи, глупые девчонки, никого из вас ебать не будут.

Девочки голышом стоят в наполненной ванне, и толстуха обильно намыливает их с ног до головы резиновой губкой с душистым мылом.

– Раздвинь-ка ноги пошире!

Пеперль делает это, и старуха основательно намывает ей пизду и жопу, а потом опускает девочку в душистую воду. Теперь настаёт очередь Мали. Та без напоминаний растопыривает ноги и позволяет проделать над собой аналогичную процедуру.

Свежевымытые и приятно пахнущие девочки вылезают из ванны, и толстуха насухо вытирает обеих огромным банным полотенцем. Потом она открывает стенной шкаф и достаёт из него шёлковое девичье бельё и два благоухающих кружевных платья голубого и розового цветов. Изумлённые дети ощущают на теле непривычное шёлковое бельё и с восхищением касаются пальцами элегантных платьев. Каждой выдают в придачу ещё по паре белых носков и блестящих лаковых сандалий. Затем старуха подвивает им волосы на несколько закружившихся от такого богатства головах и завязывает в каштановые локоны Пеперль гигантский голубой, а в русую стрижку «под пажа» Мали – ярко-розовый бант.

– Ну вот, а теперь полюбуйтесь на себя в зеркало!

Старуха удовлетворённо взирает со стороны на плоды своих трудов, а Пеперль с Мали с восторгом разглядывают в зеркале двух девочек-принцесс, к которым приделаны их лица. Они не могут вдоволь на себя наглядеться.

– Мы выглядим как рождественские куклы, – говорит Мали, любуясь собой, и слегка подгибает белые и нынче совершенно чистые колени, оглаживает себя по бёдрам, ставшим под кружевным платьем на ладошку шире. Однако Пеперль как человек практичный думает, зачем они здесь. Она поворачивается к толстухе и спрашивает:

– Скажите, что будет дальше и где господин, который собирался нас ебать?

Но старуха только смеётся в ответ.

– Да кто вам сказал, что вас будут ебать? Наберитесь терпения, пусть все события развиваются в их исторической последовательности, как имеет обыкновение всегда выражаться наш хозяин. А теперь, девочки, внимание! Тебя, – она указывает на Пеперль, – тебя зовут Гретель, а тебя, – настаёт очередь на Мали, – тебя, стало быть, зовут Лизерль. Хорошенько запомните эти свои имена! Но прежде я накормлю вас небольшим полдником, ромовой бабой и шоколадом.

Услышав такое, Пеперль бросает взгляд на Мали и многозначительно ухмыляется.

После еды старуха говорит девочкам:

– Сейчас я дам вам игрушки, и вы должны будете играть с ними, как будто маленькие дети! И не разговаривайте так грубо на своём венском диалекте, выражайтесь только, как говорят люди воспитанные и благородные! И вот ещё что, вы обязаны выполнять всё, что вам будет велено. Понятно?

Обе в ответ только утвердительно кивают. Мали немного удивлена, а Пеперль думает: «Сплошная комедия, однако, с этими благородными людьми, тут важно не хлопать ушами и вовремя сориентироваться. У одного тебе нельзя мыть пиздёнку и загодя поссать, у другого тебе наоборот нужно быть исключительно утончённой и благородной». Она вздыхает. И куда как лучше было бы, если бы всё делалось по-простому. Укладываешься на спину, раздвигаешь ноги и даёшь вставить макаронину себе в пизду. «Ну, конечно же, – приходит она к выводу, – всё дело в его деньгах и в его вкусе», и следует за толстухой, которая ведёт их через переднюю к двери и отворяет её. В глаза им ударяет яркий свет, девчонки переступают порог, и от открывшегося перед ними зрелища у них дух захватывает. Перед ними не комната, а мечта, о которой дети из района Оттакринг и помыслить не могли.

– Вот это да! – в крайнем восхищении шепчет Мали, и Пеперль вторит ей в унисон.

Стены расписаны красочными сценами из сказок. Здесь в стеклянном гробу лежит Белоснежка, которую обступили оплакивающие её гномы. Тут стоит Красная шапочка, волк и семеро козлят. Там вокруг Гулливера суетится огромная толпа лилипутов, Рапунцель спускает с башни свои золотистые волосы, а ведьма проверяет, достаточно ли уже толстые и жирные стали Гензель и Гретель. Каких только роскошных вещей не было собрано в комнате! На белой мебели, обтянутой пёстрым кретоном, повсюду сидят и лежат самые красивые куклы, бурый плюшевый мишка скачет верхом на слоне высотой в метр. На ковре валяются мячи, как будто их только что раскидал здесь играющий ребёнок. Рядом с автомобилем стоит серая лошадь, а там вон настоящий кукольный дом, карусель и ларёк торговца. Да, детям даже не под силу заняться всем сразу.

– Так, а теперь играйте по-настоящему, – говорит толстуха, – и не забудьте про то, о чём я вам сказала.

Она покидает комнату для игр, а дети остаются там, предоставленные сами себе, и никак не могут решить, за что бы им взяться. В конце концов, они бросаются к куклам и берут их в руки. И через несколько минут дети бедняков с головой погружаются в сказочный мир, совершенно позабыв о цели своего пребывания в этом доме.

– Девочки, можно мне поиграть с вами? – вдруг прерывает их блаженное забытьё чей-то низкий голос.

Пеперль поднимает глаза и от испуга роняет кукольную повариху в кастрюлю. Перед ней стоит мальчик в синем матросском костюмчике, в белых носочках и коричневых сандалиях. Однако испугалась она не столько того, что мальчик появился здесь так внезапно, сколько того, что этот мальчик был на две головы выше их и что его ноги в белых детских носках были покрыты темными, густыми волосами. Ещё её напугало то, что синие короткие штаны обтягивают вполне респектабельный живот, и то, что мальчик в матроске на самом деле самый обыкновенный мужчина.

– Девочки, мне можно поиграть с вами? – вновь умоляюще просит низкий голос.

Тут страх у Пеперль быстро проходит, присев на пол, она принимается хохотать до слёз. Мали с ошарашенным видом наблюдает за этой сценой и крепко прижимает к себе куклу. Умоляющая физиономия мужчины-мальчика досадливо кривится, и он говорит:

– Прекрати сейчас же смеяться!

В этот момент Пеперль инстинктивно схватывает суть того, во что, собственно, здесь требуется играть, и перестаёт смеяться. Она в курсе!

«Кто платит, тот и заказывает музыку», – думает она и уже в ту же секунду понимает, что несмотря на всю невинную обстановку детской, ебать её всё-таки будут. Когда же низкий голос теперь в третий раз повторяет вопрос, можно ли ему поиграть с ними, Пеперль, приняв правила игры, отвечает:

– Да, но только ничего у меня не сломай, – и понимающе смеётся ему в лицо.

– Меня зовут Адолар, но моя мамочка называет меня Засрунчиком!

Подавив новый приступ смеха, Пеперль приветливо заявляет:

– Ну, в таком случае я тоже буду звать тебя Засрунчиком.

Потом Засрунчик спрашивает, как зовут девочек, и Пеперль представляется:

– Меня зовут Гретель, а вот это Лизерль!

Она делает Мали знак подойти поближе, но та по-прежнему с известной робостью продолжает глядеть на этого мужчину-мальчика или мальчика-мужчину в детском костюмчике.

– Как здорово, – радостно восклицает Засрунчик, – так же зовут и моих сестёр, но я очень сердит на них, потому что они мерзко со мной обращаются. Не правда ли, вы не будете мерзко со мной обращаться?

– Нет, Засрунчик, мы будем с тобой очень милы, – говорит Пеперль и боковым зрением с удовлетворением удостоверяется в том, что при слове «Засрунчик» в его штанишках что-то начинает шевелиться. Таким образом, это скорее лишь вопрос времени, когда её примутся ебать, и она констатирует, что эта игра в детство доставляет ей щекотное удовольствие. Да, у Пеперль несомненные задатки когда-нибудь стать самой величайшей блядью, такой, которая готова участвовать в чём угодно, но всегда имеет перед глазами только одну цель, а именно ублажить свою пизду и кошелёк.

– Значит, и Лизерль тоже будет со мной мила? – нежно спрашивает Засрунчик. Но Мали уже опять погрузилась в игру и вопроса не расслышала. Тогда Пеперль подскакивает к ней и орёт на неё, крепко толкнув в бок:

– Ты что не слышишь? Ты должна ответить, будешь ли ты мила с Засрунчиком!

Мали отвлекается на секунду и рассеянно говорит:

– Да, конечно, буду, уважаемый господин!

Пеперль в ужасе видит, как глаза Засрунчика при «уважаемом господине» тотчас же сужаются и глядят на Мали с гневным негодованием. «Всё, что угодно, только не это», – думает она, поскольку ей уже ясно, что старый дурень, видимо, очень хорошо заплатит за идиотскую игру в деточек и за наверняка последующую за тем ебню. Да, и всё сейчас зависит от того, получит ли от этого удовольствие и наслаждение он сам. А упустить такой случай или угробить всё дело из-за дурочки Мали никак нельзя. Она цепко впивается в руку Мали и говорит:

– Послушай, дурёха, если ты сейчас же не начнёшь думать о деле, я тебе так наподдам! Ты должна обращаться к нему на «ты» или называть «Засрунчиком», потому что ему так нравится, и он за это заплатит. Сейчас же брось свои идиотские игры и делай то, что я тебе говорю. Иначе я больше тебя никуда с собой не возьму!

Мали собирается с духом:

– Жаль, я так здорово заигралась, – говорит Мали, взяв себя в руки. – А этот старый хрен нас хотя бы выебет, как ты думаешь?

– Наверное, – отвечает Пеперль и возвращается к Засрунчику, который в этот момент как раз отрывает ногу одной из своих красивых кукол.

– Нельзя так делать, – строго говорит она Засрунчику, шлёпает его по руке и видит, как при этом в глазах у него загорается огонёк. До него дошло, что она осознала правила игры. Он сжимает кулаки и плаксиво заявляет:

– Но я хочу у каждой куклы оторвать по ноге!

– Прекрасно, тогда я пожалуюсь твоей матери, и она отшлёпает тебя за это по жопке.

– Моя мать не шлёпает меня по жопке, а только целует в жопку или куда-нибудь ещё, и мне тогда можно будет лечь к ней спать в постель. Поняла? А вот тебе нельзя спать с ней, и потому ты так и не увидишь того, что видел я. Хочешь, я тебе расскажу, что я видел, Гретель?

– Ну, и что же ты такое видел?

– У неё между ног кое-что есть, но она не позволяет мне как следует это разглядеть, мне только случайно удаётся это увидеть.

– Подумаешь, нашел, о чём рассказывать, – говорит Пеперль, – такое у меня тоже имеется, в точности как у твоей матери!

– Это неправда, Гретель!

– Нет, правда, Засрунчик!

– Ну, тогда покажи мне.

– Нет, ты для этого ещё слишком мал, но можешь поверить мне на слово, что у меня и у Лизерль между ног то же самое, что и у твоей матери.

– Ну, пожалуйста, покажи мне, – умоляет он, – я сгораю от любопытства. Все со мной такие злые, – говорит он и начинает хныкать: – Мама мне не показывает, сёстры не показывают, а теперь вот и вы тоже не хотите.

Игра, по мнению Пеперль, становится скучной, поэтому она говорит:

– Ну, так и быть, мы покажем тебе это место, но сперва ты тоже должен нам показать, что у тебя между ног!

– Нет, сначала вы!

– Нет, сперва ты, ты первый начал, – настаивает Пеперль, и вот они смотрят друг на друга. Искра вожделения от неё перескакивает к нему, и тогда он тоже начинает поторапливать ход игры.

Он запускает руку в прореху штанов и извлекает оттуда огромную бурую морковину. «Ого, вот это хуй, – Пеперль всю передёргивает. – Этот поршень намного больше и намного толще макаронины парикмахера». Словно в трансе Пеперль хватается было за неё. Однако Засрунчик увёртывается и требует:

– А теперь ты, показывай, что имеется у тебя!

Пеперль слегка приподнимает подол платья, но затем говорит:

– Нет, не смотри, пока я тебе не скажу!

Засрунчик послушно закрывает глаза. Пеперь стягивает с себя шёлковые штанишки и велит Мали сделать то же самое. Потом обе девочки с высоко задранными юбками ложатся на мягкий ковёр, и Пеперль подаёт знак:

– Теперь можно!

Засрунчик открывает глаза, и его восставший член моментально вздёргивается вверх. Мужчина-мальчик опускается на колени, чтобы пристальнее рассмотреть девичьи пиздёнки, и с выражением лица, от которого Пеперль смущается, заявляет:

– Да, у вас между ног, действительно, нечто другое, чем у меня.

– Хочется надеяться, – замечает Пеперль, – у тебя хуй, а у нас пизда!

– Пизда, пизда, – восторженно бормочет Засрунчик себе под нос. Затем лицо его делается недоверчивым, и он спрашивает:

– Это то же самое, что у моей матери?

– Совершенно то же самое, – успокаивает его Пеперль, – у всех женщин и девочек есть пизда, а у всех мужчин – хуй! Ты ещё мальчик, поэтому и корешок у тебя пока маленький!

– А когда я вырасту, у меня тоже будет хуй? – спрашивает Засрунчик, и его могучая дубина при этом становится ещё больше.

«Святые угодники, – оторопев, думает Пеперль, – если его рычаг ещё хоть чуточку подрастёт, то прощай моя милая пизда, ибо если он в неё залезет, от моей узенькой пиздёнки останутся только клочья. Но вот такой, какой он есть сейчас, он всё сильнее меня раззадоривает. Щелка у меня уже совсем мокрая! Только бы поскорее закончилась, наконец, эта дурацкая игра!»

Так размышляет Пеперль, а вслух говорит:

– Ну конечно, когда ты станешь большим, у тебя тоже будет настоящий, правильный хуй.

Мали же не говорит ничего, она словно зачарованная уставилась на огромную штуку, торчащую из детских штанишек.

– Можно разок потрогать? – спрашивает Засрунчик.

– Что потрогать?

– Ну, то, что у вас между ног.

– Конечно, можно, – отвечает Пеперль, однако сразу же уточняет: – Но только если я тоже смогу погладить твой корешок!

Засрунчик хватается своими сильными руками за пиздёнки обеих девочек.

– Как это смешно выглядит, – говорит он, однако Пеперль тотчас же понимает, что его рука побывала уже не в одной такой пиздёнке, поскольку он выказывает поразительное умение ориентироваться на местности. Он умело захватывает большим и указательным пальцами вожделеющие секели и начинает их очень нежно покручивать. Обе девочки одновременно постанывают, тут он в мнимом испуге отдёргивает руки и спрашивает:

– Я вам не сделал больно?

«Господи, боже мой, – разочарованно думает Пеперль, – это же превратится в сплошную пытку, если он и дальше продолжит в том же духе. А у меня пизда так ужасно зудит, что я готова была бы сейчас сама себя вылизать или, по меньшей мере, могла бы надрочить себя пальцами».

– Нет, Засрунчик мой, – вслух отвечает она, – когда ты трогаешь мою пиздёнку, совсем не больно, наоборот, очень хорошо. Но было бы ещё лучше, если бы ты, наконец, захотел найти приют для своего корешка!

– Где же я найду для него приют? – с удивлением спрашивает он.

– Погляди-ка, тут есть дырочка, вот в неё ты теперь и вставь свой милый хуёчек, как послушный мальчик.

– А это, правда, можно сделать? – дрожащим голосом спрашивает он.

– Разумеется, – с нетерпеливой настоятельностью говорит Пеперль.

– И с Лизерль тоже?

– Нет, – строго и завистливо отрезает Пеперль.

Но, само собой, тут немедленно встревает Мали:

– В меня Засрунчику тоже можно войти.

Тогда Засрунчик берёт свой хуй в руку и прикладывает его к пизде Пеперль, и, едва успев ощутить прикосновение хера, это похотливое создание тотчас же приподнимает жопку, чтобы получше принять его в себя. Однако мальчик-мужчина лишь поигрывает кончиком хуя вокруг её секеля, так что от возбуждения она чуть с ума не сходит.

– Да воткнёшь ты его, наконец, внутрь! – восклицает Пеперль. – Чего ты ещё ждёшь? Ты, наверно, думаешь, что я позволю морить свою пизду голодом!

Теперь она решает, что он, наконец, приступает к долбёжке, она уже ощущает кратером остриё его жёлудя. А… а… она выгибается ему навстречу, чтобы он мог быстрее и легче в неё проникнуть, срамные губы её дрожат, выделения пизды уже увлажнют головку, и вдруг он настороженно замирает.

– Да что это за проклятое свинство вы тут затеяли! – неожиданно раздаётся в этот момент голос толстухи. – Ах, ты, Засрунчик, ах, ты вшивый мальчишка, сейчас же оставь в покое пиздёнки своих сестричек! Дошло до тебя? Сейчас же разойдитесь! А вы, свинюшки, разве можно играть с корешком братика? Кукол у вас мало? Так вам понадобилось ещё и с корешком брата поиграть?

Пеперль с Мали в смущённом недоумении поднимаются с ковра и глядят на пунцовое от гнева лицо толстухи. Теперь они вообще уже ничего не соображают, и к тому же у каждой из них просто горит в пизде. Засрунчик же при этом стоит с раздосадованным видом и не отваживается даже поднять глаза на толстуху, которая внезапно замахивается тонкой тростью, до этого момента спрятанной за спиной.

– Нагрешили, детки, а теперь идите сюда! – приказывает она и всей тушей валится на пёстрый диван.

Засрунчик подползает поближе, он вдруг громко всхлипывает. Девочки тоже делают несколько робких шагов в направлении толстухи.

– Так, – кряхтит толстуха, – а теперь вас ждёт наказание. – Она строго обращается к Засрунчику. – Ты почему играл с пиздёнками своих сестёр, а?

– Я ведь только хотел посмотреть, как это выглядит, но сразу прошу прощения, я больше не буду.

– А почему, – спрашивает она теперь Пеперль, – почему ты позволила своему брату играть с пиздёнкой?

– Потому что его хуёк меня очень возбудил, – с добровольной откровенностью признаётся Пеперль, – потому что я хотела, чтобы он меня выеб.

– А ты, – обращается толстуха к Мали, – что скажешь?

Но та только как слабоумная скалит зубы и молчит, поскольку не понимает правил игры.

– В таком случае воспоследует наказание, – провозглашает толстуха. – Ты, Гретель, маленькая грязная дрянь, потому что сначала позволяешь брату дотрагиваться до своей пиздёнки, лишь бы он только возбудился, а потом отстраняешься от него и насмехаешься над ним. За такое безобразное поведение Засрунчик сейчас будет раздирать тебе пизду до тех пор, пока ты, корова, не свалишься с копыт долой. Вот так-то, а теперь ложись-ка сюда!

Пеперль приказано улечься на просторный диван и, лёжа на спине, широко разводит ляжки. Толстуха задирает ей платье и со знанием дела щекочет секель. Потом Засрунчик опускается между ног девочки на колени, пристраивает к дыре Пеперль свой восставший хер и несколько раз проходится им до самого секеля, отчего Пеперль блаженно постанывает.

– Так, – пыхтит старуха, очень разволновавшаяся при виде молодой узенькой пиздёнки, – а теперь выеби-ка свою младшую сестрицу, вшивая тварь! Чтобы ты, наконец, угомонился когда-нибудь и прекратил своё бесконечное нытьё и брюзжание! Сейчас сестра разрешает тебе крепко выебать её пиздёнку, а ты уж постарайся и продери её как следует. Она-то выдержит твой натиск.

В эту секунду Засрунчик наносит удар, и Пеперль чувствует, как в неё вламывается могучий таран. Она вопит от сладострастия, – ах, наконец-то меня ебут. Она собирается подмахнуть, но тут Засрунчик вдруг произносит с грустью:

– Ой, да тут внутри уже кто-то до меня побывал, – и с этими словами разочарованно вытаскивает обратно массивную дубину.

Пеперль растерянно озирается по сторонам. Толстуха одним махом сметает её с дивана так, что она падает прямо на пол, и без промедления хватает Мали. Она исследует пальцами её голую пиздёнку и затем с удовлетворением заявляет, что этой дорогой ещё никто не ездил.

– Хоть эта пизда, по крайней мере, ещё не тронута, – говорит она и бросает на Пеперль ядовитый взгляд. – Погоди-ка, нам ещё будет о чём потолковать!

Теперь она укладывает в надлежащую позу светловолосую девочку в розовом кружевном платьице, раздвигает ей ноги и, надрочив, возбуждает ей секель. При этом она ещё раз обращается к Пеперль:

– Ну, погоди у меня, дрянная девчонка! Кому это ты позволила забраться в свою пиздёнку? Ну, ты у меня скоро поплатишься, я тебе дам – ебаться!

Пеперль остаётся только наблюдать за тем, как налившийся соками ствол Засрунчика приближается к подруге, которая смотрит на неё с торжествующим видом. Толстуха приоткрывает руками детскую пиздёнку Мали, Засрунчик с густо покрасневшим лицом подползает на коленях вплотную к девочке, некоторое время трётся хуем о невинную пиздёнку и потом предпринимает попытку протиснуться в узкую дырочку. Тут, однако, всё торжество Мали, точно ветром, сдувает, ей хочется убежать с дивана как можно дальше, она совершенно иначе представляла себе ебню. Мали громко верещит от боли и извивается под цепко удерживающими её руками толстухи. Но вырваться ей не под силу.

– Ой, как больно, мне так больно! – вопит малышка.

Однако Засрунчик не обращает на её крики никакого внимания, продолжая со всем пылом втискиваться в пиздёнку. Ему-то совершенно наплевать, если даже он её разорвёт.

– Мамочка, мамочка, – в смертельном страхе вопит девочка от невыносимых мук, – отпусти меня, я не хочу, я не хочу.

– Так дело не пойдет, Засрунчик, – говорит старуха и оттаскивает мальчика-мужчину чуть-чуть назад. – У Лизерль пиздёнка слишком мала, тебе нужно предварительно просверлить её пальцем и чуточку полизать. Тогда она возбудится и отдастся, потому что стоит пизде хоть один раз дёрнуться, как ей становится безразлично всё остальное и боль уже не играет никакой роли. Подвинься, дай мне чуток самой полизать, я тоже с удовольствием вылизываю кровь у девственниц! Гляди-ка, несколько капель уже выступило!

Она склоняется над Мали и разом забирает в рот всю её малышку. С наслаждением причмокивая, она вальсирует и вальсирует на секеле девочки, не забывая при этом потеребить щёлку. Мали закатывает глаза, её маленький живот выгибается, она трепещет под ударами языка толстухи. Не переставая обрабатывать языком секель Мали, толстуха быстрым рывком вталкивает палец в девственную пиздёнку. Мали конвульсивно сжимается, однако у неё совершенно не остаётся времени по-настоящему ощутить боль, поскольку натренированный язык старухи приводит её в упоительное неистовство.

Женщина поцелуем взасос прощается с пиздой Мали.

– Так, а теперь, Засрунчик, действуй быстрее, – приказывает она ему, – пока пиздёнка очень скользкая и ждёт-не дождётся хуя.

Засрунчик проворно занимает свою позицию, зрелище мастерского ланета довело его до полного безумия, он уже ничего не видит, кроме надроченной пиздёнки Мали. Он сходу наносит бешеный удар и чуть ли не до середины ввинчивает свой поршень в пизду. Эта боль обжигающим валом пронизывает тело Мали: она с рычанием пытается встать на дыбы, однако тотчас же оказывается вновь прижатой к дивану сильными руками толстухи и не может даже шевельнуться.

– Мамочка, мамочка родненькая, я сейчас умру.

Так голосит она что есть мочи, когда покрасневший от крови поршень всё снова и снова врывается в её истерзанную пиздёнку. Страх и ужас внезапно охватывают Пеперль, она подскакивает, подлетает к ебущимся и пытается оторвать удерживающие Мали руки. Успех её спасательной акции свёлся в целом лишь к тому, что толстуха размахивается и отвешивает такую затрещину, от которой Пеперль кубарем снова отлетает на пол. Там она и остаётся лежать, не отваживаясь теперь даже чуть-чуть сдвинуться с места. По щекам Мали ручьём текут слёзы, она воет, плачет и повизгивает, но немилосердные могучие руки крепко держат её, а пыхтящий мужчина, точно сорвавшийся с привязи бык, всё снова и снова вбивает свой хуй в кровоточащую пизду. Его абсолютно не трогают крики боли находящейся на грани потери сознания девочки. С немым упорством он изо всех сил продолжает её выёбывать. И при каждом толчке его огромный хуй всё глубже проникает в пизду. Кричать у Мали больше нет сил, она почти лишается чувств от боли, её руки беспорядочно вскидываются и потом в бессилии снова тяжело падают на диван. Жалобно скуля, она отдаётся во власть оседлавшего её бешеного животного. Со лба ебущегося мужчины струится пот, лицо у него густо побагровело, и вот он начинает приговаривать:

– Маленькая сестричка… я ебу… я ебу… свою сестричку. Она никогда не подпускала меня к себе… ну, погоди… сейчас… Лизерль… ох… сейчас… я тебе до краёв набрызгаю… сейчас я сделаю тебе ребёнка… о-ох… как хороша у тебя пизда, да дрожи себе сколько хочешь… мне сейчас наплевать на это… если б она мне раньше дала… о-о!.. сейчас… сестрёнка, это то, чего я всегда желал… да… да… – Колени у него подгибаются, он обваливается всей тяжестью тела на жалобно похныкивающую девочку и едва слышно хрипит в последний раз: – Маленькая сестричка…

Пеперль давно пришла в себя от полученной оплеухи. Она сидит на ковре и в дикой спешке обрабатывает себе секель. Происходящее безмерно возбудило её, и когда она теперь видит оседающего с хрипом мужчину, её тоже захлёстывает волна вожделения, её тело сотрясает судорога избавительного оргазма, и она, так и не убирая руки из пизды, валится навзничь. Мали лежит со смертельно бледным лицом, широко раскрытые глаза её неподвижно глядят в пустоту. Слёзы медленно сбегают у неё по щекам. К ней подходит толстуха, влажной губкой стирает с пиздёнки всё ещё льющуюся кровь и потом смазывает зияющую рану успокаивающим бальзамом. Засрунчик распластался на ковре лицом вверх, а его хуй, красный от крови Мали, безвольно свисает из ширинки. Старуха некоторое время в задумчивости стоит над ним и наблюдает за происходящим. Затем она опускается возле него на колени, полностью стягивает с него штаны, обнажив, таким образом, его волосатые ляжки. Она благоговейно склоняется к его вялой макаронине и принимается мягким язычком вычищать её. Дрожь пробегает по телу Засрунчика, и он едва слышно произносит:

– А теперь разденься, Божена.

Божена, так, значит, зовут толстуху, не заставляет повторять себе дважды. Она проворно развязывает белый передник, выпрыгивает из чёрного платья и остаётся теперь в одних штанишках и сорочке.

– Ты тоже разденься, – велит она Пеперль, снимая с себя последние покровы.

Пеперль с изумлением смотрит на обнажённое тело. Две могучие груди с коричневыми, почти в палец толщиной сосками, куполом вздымаются над её широченным животом, а полоса срамных иссиня-черных волос тянется чуть ли не до пупа. Белые толстенные ляжки подпирают громадную жопу, сплошь усеянную задорными ямочками. С изумлением взирает Пеперль на колоссальную женщину, которая, с алчным вожделением глядя на Засрунчика, теперь вытягивается на ковре в непосредственной близости от него. Мужчина по-прежнему лежит неподвижно. Глаза у него закрыты. Но стоило ему почувствовать подле себя тяжело дышащую женщину, его рука нащупывает её, поглаживая, прогуливается по её животу, и он очень тихо говорит:

– Мама, посмотри, кто пришёл!

– Лежи тихо, я сплю, – отвечает Божена.

Тут он резко привстаёт и жадно вглядывается в массу плоти рядом с собой. Пеперль, которая, раздевшись догола, осталась в одних сандалиях и при банте в волосах, стоит посреди комнаты и не знает, что же ей положено делать дальше. Она задумчиво грызёт ноготь указательного пальца левой руки, в то время как правая поглаживает её оставленный сегодня в таком небрежении секель. Божена изображает негромкое похрапывание. Тогда мужчина знаком подзывает к себе Пеперль. Та подходит совсем близко и наблюдает за расположившейся на ковре парой. Он снова делает ей знак, чтобы та нагнулась пониже, и тогла очень тихо шепчет ей прямо в ухо:

– Сейчас мы можем, наконец, как следует разглядеть маму, Гретель, она сейчас ничего не заметит, потому что спит. Смотри, какие большие у неё титьки.

С этими словами он берёт двумя пальцами одну из могучих грудей за коричневый сосок, высоко поднимает, потом отпускает её, и она звонко шлёпается об живот. Божена продолжает сопеть как ни в чём ни бывало. Воодушевлённая игрой, Пеперль шепчет в ответ:

– Мне хотелось бы посмотреть мамину пизду. Давай, Засрунчик!

И тут же видит, как «спящая» Божена разводит в стороны свои массивные ноги. Пеперль потрясена. То, что подобное существует на свете, ей даже во сне не могло привидеться. Посреди густых дебрей чёрных волос лежит пизда толстухи, выставленная на всеобщее обозрение. Впрочем, то, что именовалось бы просто пиздой, на самом деле не только огромная пиздища, нет, это сокровенная мечта любого онанирующего мальчишки! Гигантский секель лилово-коричневого цвета стережёт вход в зияющую дыру, которая непреодолимо влечёт к себе Пеперль. Она пристально вглядывается в неё и видит, как сладострастно подрагивают срамные губы, огромные, точно уши слона. Пеперль боязливо втыкает руку в тёплую, дышащую пизду. Хватается за секель, который тут же моментально распрямляется и вырастает до размеров сливы. Божена судорожно вздрагивает от прикосновения, однако тотчас же вновь издаёт несколько похрапываний. Пеперль с первого взгляда определяет, что тут её пальцев явно не хватит, и поэтому она принимается массировать секель всей ладонью сразу, чем вызывает у Божены ряд глубоких вздохов. Мужчина похотливо следит за инициативой Пеперль, но при этом всё время боязливо косится на «спящую». Пеперль распалена. Сжатой в кулачок рукой она проходит туда-сюда вдоль внушительной пиздищи, но потом, будучи не силах удержаться от соблазна, так втыкает руку в огромную, жадно раскрывшуюся дыру, что она чуть ли не по локоть сразу же исчезает в ней. Божена реагирует на это негромким хлюпаньем, однако глаз не открывает, а начинает чуть заметно тереться о руку, по-прежнему воткнутую в дыру. Рука Пеперль покрывается слизью гигантской пиздищи, девочкой овладевает похоть, и Пеперль продолжает проталкиваться снова и снова. Но тут Засрунчик оттесняет Пеперль.

– Тебе нельзя это делать. Девчонке нечего шарить в пизде!

– Ну, в таком случае позволь мне поиграть с хуем, – предлагает Пеперль и в страшном возбуждении тотчас же снова хватается за его копьё, которое в этот момент как раз готовится к тому, чтобы вновь выпрямиться.

– Нет, так дело не пойдёт. Сейчас я хочу выебать маму. Но кое-что ты можешь сделать, – говорит он в крайнем возбуждении. – Когда я засуну свой хуй в маму, ты можешь натирать ей секель, это её разогреет, хочешь?

Пеперль без лишних колебаний соглашается и уже собирается занять указанную ей позицию. Но тут с дивана вдруг раздаётся слабенький голосок не до конца ещё пришедшей в чувство Мали.

– А про меня забыли? Я тоже хотела бы к вам присоединиться!

Мужчина восхищённо смотрит на бледное личико Мали и затем указывает ей место возле набухших теперь до размеров пальца сосков Божены.

– Иди сюда и как следует пососи их, Лизерль, – поучает он, – а когда на маму будет накатывать, то кусай покрепче. Она не скоро ещё проснётся. Ты, Пеперль, смотри, покрепче только натирай ей секель, не робей, она и не такое выдерживает, сильно растягивай и надавливай.

При этих словах по телесам Божены явно пробежала судорога, а из пизды забил настоящий фонтан. Теперь Засрунчик нацеливает свой уже вновь вздыбившийся хуй и стремительно вгоняет его в пиздищу. Пеперль возбуждает секель обеими руками, насколько возможно крепко ухватив этот скользкий бугор, а Мали обсасывает сосок, как будто во рту у неё карамелька. Божена постанывет и охает, однако не говорит ни слова и только время от времени слегка всхрапывает. Обе девочки старательно занимаются доверенными им средоточиями наслаждения, Засрунчик трубит как олень и ебётся при этом как жеребец. Он взлетает и опускается, по самый корень загоняя гигантский ствол в поглощающий с ненасытной жадностью грот, а Божена усердно ему подмахивает. Пеперль соображает, что при такой неистовой ебне её руки на секеле только мешают, и оглядывается вокруг в поисках какого-нибудь нового поля деятельности. Она находит его на мошонке Засрунчика. Опустившись на колени непосредственно за спиной мужчины, она ловит его подпрыгивающие яички. Но вдруг ей в голову приходит идея. Сначала медленно, а затем резким толчком она засовывает палец в сраку ебущегося мужчины. Это вторжение пальца в заднюю дыру приводит Засрунчика в такой раж, что он начинает ебаться со скоростью машины, и Пеперль совсем больше не может ловить его яйца.

В пизде у Мали всё ещё жжётся, но эта ебня её возбуждает, и девочка медленно наползает пиздой на лицо Божены и сразу же чувствует, как та начинает поигрывать языком и причмокивать губами в пораненной щёлочке. Пеперль видит это и с грустью про себя отмечает: «Только я одна всегда остаюсь ни с чем». В ярости она загоняет в жопу Засрунчика сразу два пальца, и этим окончательно его добивает.

– Мама, мама, – орёт он, – боже мой, что я наделал.

Неистово спустив, он валится на мягкий живот Божены, и та отпускает пизду Мали, потому что на женщину тоже накатило так, что члены могучего тела затряслись в конвульсиях. Засрунчик, тяжело дыша, лежит на горе плоти Божены, несколько обалдевшая Мали сидит на полу на корточках, а Пеперль раздосадовано стоит чуть поодаль и продолжает поигрывать со своей так и не насытившейся пиздой. Тут Божена приподнимается и озирается по сторонам. Лицо у неё ещё краснее лица Засрунчика, на губах запеклась слюна, и глаза её вдруг начинают гневно сверкать. Она хватает трость, лежавшую рядом с ней, замахивается и наносит такой сильный удар по голой жопе Засрунчика, что тот, взвыв, подскакивает на ноги.

– Я тебе покажу, как ебать собственную мать! – вопит Божена. – Ты у меня получишь, вшивая тварь! Ты что это наделал?

Засрунчик смиренно подползает поближе, стараясь прикрыть руками свисающий стержень.

– Я… я… – запинаясь, бормочет он, – я только хотел посмотреть, что у тебя, мама, между ног, но Гретель, – его голос звучит с ревнивой запальчивостью, и он с упрёком показывает на Пеперль пальцем, – она соблазнила меня, она сказала, что ты крепко спишь и ничего не заметишь. Она даже засунула тебе в пизду руку по локоть, и тогда я тоже решил попробовать. Пожалуйста, прости меня, мама, я больше никогда не буду этого делать.

Божена дослушивает его монолог до конца, потом с выражением лица, не предвещавшим ничего хорошего, оборачивается к Пеперль и со свистом взмахивает в воздухе тростью. Она грузно встаёт на ноги и делает шаг по направлению к Пеперль, которая невозмутимо ожидает развития событий и при этом старательно ковыряется в пизде и поигрывает секелем. Конечно, она никак не может упустить удобный случай поиграть с клитором.

– Сейчас же убери руку с пизды, когда я с тобой разговариваю, – яростно сверкая глазами, заявляет толстуха.

Однако Пеперль над этим даже не задумывается, вид монументальной особы только ещё сильнее распаляет её.

– Ты должна убрать руку с пизды, я тебе говорю, свинья! Сперва ты подбиваешь Засрунчика на грех, а потом сама на глазах у всех играешь с пиздёнкой и наводишь моего хорошего мальчика на дурные мысли.

И прежде чем Пеперль успевает произнести хотя бы слово, трость со свистом опускается на её голую жопу и сразу же оставляет на ней широкий алый шрам. Пеперль визжит как поросёнок, которому щекочут ножом горло, и делает прыжок к двери. Однако Божена оказывается проворнее, её исполинские груди так и взлетают, когда она на ходу перехватывает Пеперль и сейчас крепко держат трепыхающуюся беглянку за руку. Мали извивается на полу от смеха и, давно уже позабыв о боли, преисполнена злорадства. Засрунчик жадным взглядом смотрит на Пеперль, которая царапается и брыкается, лишь бы вновь вырваться на свободу. Божена должна что-то сделать, чтобы удержать беглянку, и отработанными захватами швыряет Пеперль на диван и крепко её прижимает. Пеперль лежит на животе, выставив голую жопу, которую, словно орденская лента, пересекает широкий пунцовый рубец, на обозрение вожделеющих партнёров по игре. Засрунчик подкрадывается вплотную. Он рассматривает два белых, совершенной формы полушария и разделяющую их прорезь, в глубине которой скорее угадывается, нежели видится маленькая коричневая срака Пеперль. Девчонка тяжело сопит и старается выкрутиться из-под цепко удерживающих её рук Божены.

– Ну, теперь ты у меня получишь, паршивка, – радостно провозглашает она. – Сейчас тебя ждёт наказание за то, что подбила своего брата на такое свинство.

– Да, наказание, – поддакивает Засрунчик и сглатывает тяжёлый ком, подступивший к горлу, – она должна понести наказание, эта Гретель.

– Возьми-ка трость, мальчик, – велит Божена, – мне придётся держать маленькую паскудницу, а ты всыпь-ка ей хорошенько по жопе.

Тот послушно берёт тросточку и разок нежно проглаживает ею по столь изящно подставленной ему жопке. Пеперль вздрагивает, хотя почти не почувствовала прикосновения, и громко кричит:

– Ой!

– Приложись покрепче, – кричит Божена, однако и ухом не ведёт. Мягко, даже почти любовно ласкает трость задний фасад Пеперль, оставляя на нём только лёгкое покраснение. Девочка ещё несколько раз вскрикивает, потом её переполняет особое, уже знакомое ощущение. Должно быть, ей вспоминается оплеуха, полученная от Ферди, и пиздёнка у Пеперль начинает совершенно невыносимо зудеть. Пеперль только мечется из стороны в сторону и больше не издаёт ни звука. Её жопка самопроизвольно выгибается навстречу трости, и Засрунчик благодаря этому зрелищу распаляется до крайности, хуй у него начинает подниматься и конвульсивно подрагивать. Но чем больше распрямляется хер, тем сильнее становятся и удары по заднице Пеперль и теперь оставляют после себя уже весьма заметные рубцы, так что девчонке приходится теперь кричать по-настоящему. Но, собственно говоря, не от боли, нет, а от неведомого ей до сих пор чувства, которое дрожью пронизывает всё её естество, от смеси наслаждения и боли. Ей хочется, чтобы он перестал её стегать, однако стоит ему лишь на секунду замешкаться, как она с лихорадочным нетерпением ждёт очередного удара. Во время порки она непреднамеренно слегка раздвигает ляжки и тут же ощущает, как чей-то толстый палец втискивается ей в пизду, отбивает дробь на её секеле и вызывает такой всплеск сладострастия, что она только охает да ахает. Эта реакция в свою очередь приводит к тому, что удары отныне градом сыплются на её жопу. Спустя считанные минуты она уже ярко багровеет и начинает содрогаться от боли и вожделения сразу. Обжигающе-горячий поток половодьем захлёстывает Пеперль до кончиков пальцев, и всё её тело вибрирует от похоти.

– Хочу ебаться, – во всё горло кричит она, – если я немедленно не получу хуй в пизду, у меня там ожог будет!

В тот же момент её рывком переворачивают на спину, и вот уже твёрдый, горячий хер рычащего по-звериному мужчины ввинчивается в её жадную пизду. Она словно тисками сжимает бёдра ебущегося мужчины, как будто боится, что он опять выйдет из неё. При каждом толчке девочка вместе с ним подаётся вверх, она так просто теперь его не отпустит. Она ощущает, как хуй слегка касается матки, она чувствует его повсюду, ей кажется, будто хер проникает до самого горла и инстинктивно вытягивает язык, чтобы лизнуть его кончик. Внезапно она чувствует, как чей-то мягкий, ластящийся язык лижет ей груди, и она начинает тихо скулить от прежде неведомого наслаждения. Ей кажется, что её пиздёнку ублажают сейчас тысячи хуйков, и она даже сосёт собственный язык. Вот она уже не в силах больше это выдерживать, и её всю охватывает знакомое ощущение.

– У меня подкатывает, – громко кричит она, – но теперь я обязательно спущу, слишком долго мне пришлось дожидаться, пока хуй принесёт мне избавление.

Засрунчик свирепствует в пизде девочки точно берсерк. Эротический экстаз довёл его до безумия, ибо Мали делает сейчас то, что раньше делала ему Пеперль, она обрабатывает ему сраку. Рядом с Пеперль широко растопырилась Божена. Вытянув вверх жирные ляжки, она умудряется подобным образом обрабатывать свой секель длинным, как палец, соском собственной груди. Под мужчиной – задыхающаяся, вопящая от наслаждения девочка, перед ним – сама себя надрочивающая до оргазма Божена, а в жопе – по-детски юркий пальчик Мали. Всё вместе приводит Засрунчика в ярость и от сладострастия сводит с ума. И он работает как динамо-машина, гудит и грохочет, точно бог-громовержец, он буйствует в пиздёнке Пеперль, которая при каждом ударе ещё похотливее ему подмахивает. Он напрочь забывает о своём материнско-сестринском комплексе, сейчас он ощущает только одно: перед ним женщина, он внутри полноценной женщины, и могучим толчком, окончательно сминающим Пеперль, он выстреливает сохранившийся ещё у него в запасе заряд спермы. Пеперль облегчённо вздрагивает под ним и жадно вбирает в пизду последние капли, печальные остатки его семени. Мужчина стремительно поднимается, он больше не обращает внимания на обнажённую плоть вокруг и широкими шагами выходит из комнаты.

Божена с оханьем поднимается. Её ноги тяжело колыхаются.

– Итак, всё было славно, девочки, – отдуваясь, произносит она и начинает одеваться. Пеперль по-прежнему лежит на диване с раскинутыми ногами. Божена подходит к ней и разглядывает подергивающуюся пизду. – Классная у тебя пизда, – отмечает она, – и ебёшься ты как большая. Да, ебле нельзя научиться, её нужно понимать, и ты по-настоящему правильно её понимаешь для своего возраста! Но одно я могу тебе сказать, не позволяй себя ебать каждому встречному и поперечному, иначе пизда быстро фасон потеряет. Всегда подпускай к себе только изысканных господ, потому что когда тебя ебёт хуй хорошо воспитанного мужчины, пизда долгое время остаётся красивой и узенькой. Вот так-то, – заключает она своё наставление, – а теперь идите переодеваться в ванную.

Между тем Мали опять увлеклась большой куклой и с довольным видом качает её на руках. Она уже совершенно позабыла о том, что ещё недавно её так зверски лишили девственности, единственного достояния простой городской девчонки. Пеперль лениво потягивается, встаёт с дивана и затем широкими шагами движется вслед за Боженой в ванную комнату. Сейчас все её мысли заняты деньгами, которые она получит. Красива Пеперль, на длинных ногах вышагивающая по коридору, красив её мягкий, округлый животик, красивы её нежные грудки. К своему удивлению она не ощущает никакой боли на попе, и как показывает зеркало в ванной, на ягодицах не видно ни единой ссадины. Она без сожаления облачается сейчас в свою простую холщовую сорочку и в старое платье, сбрасывает с ног изящные сандалии и обувается в грубые башмаки. Божена убирает роскошные кружевные вещи обратно в шкаф. Мали переживает это преображение иначе, болезненнее, сопровождая печальным взглядом каждую деталь туалета, которую она должна снять с тела. Она даже морщит носик, когда чувствует запах собственных одежд. Да, если бы у неё была возможность как-то остаться в этой среде, она уже через несколько дней наверняка позабыла бы и район Оттакринг, и всё своё прежнее окружение. Печальное выражение её лица исчезает лишь только тогда, когда рука мужчины через дверную щель бросает в ванную конверт, которым тотчас же овладевает Пеперль. Девочки топают через тёмную прихожую, Пеперль судорожно сжимает в руке заветный конверт, а Мали бросает последний, полный сожаления взгляд на дверь комнаты для девочек.

– Ну, а теперь отправляйтесь прямо домой, – напутствует их на прощанье Божена, и девочки с восклицанием «Целую ручку!» выскальзывают из квартиры. Дверь очень тихо закрывается у них за спиной. Внизу, в укромном уголке подворотни, Пеперль вскрывает конверт. Русая и каштановая головка склоняются над ним, они с жадным оцепенением разглядывают его содержимое. Потом обе глубоко вздыхают и в один голос произносят:

– Сто шиллингов! – А Мали даже повторяет эхом: – Сто…

Они молча смотрят друг на дружку. Но затем лицо Мали расплывается в широкой улыбке, и она говорит:

– Сто шиллингов ни за что ни про что.

– То есть как это ни за что, – спрашивает Пеперль, – разве мы их не заработали?

– Не мы, – уточняет Мали, – заработали эти деньги, а наши пиздёнки.

– Моя пизда и я – это одно и то же, – отрезает Пеперль и добавляет: – Но что же нам теперь делать?

– Ну, надеюсь, кондитерское заведение ещё не закрыто, – в испуге произносит Мали, и обе девчонки бегом устремляются вверх по улице. На Лаудонгассе нет ни одного кондитерского заведения, поэтому они быстро шагают дальше, пока на Альзерштрассе Мали с радостью не вскрикивает:

– Смотри, вон там есть кондитерская! Искать другую сегодня уже некогда, сегодня нет времени сто раз раздумывать о том, что самое бульшее стоит всего десять грошей, но чего потом может надолго хватить.

Острым пальчиком Мали просто показывает на приглянувшиеся шедевры кулинарии, а когда Пеперль без лишних слов показывает продавщице сотенную купюру, той не составляет труда сложить на поднос гору сладкого. Пеперль расплачивается и ещё получает сдачи восемьдесят восемь шиллингов.

– Каждой остаётся по сорок четыре шиллинга, – констатирует Мали с полным ртом, когда они уже направляются в сторону Гюртеля. Продавщица стоит в дверях кондитерской и поочерёдно смотрит то на удаляющихся девчонок, но на сотенную банкноту в руке. «Тут, конечно, – думает она, – что-то не в порядке». Однако истинную причину происхождения у детей такой крупной суммы она, похоже, себе даже представить не может.

– А Ферди, – смеясь, спрашивает Пеперль, – сколько мы отдадим изящному господину? – И сама же со смехом отвечает на свой вопрос: – Этот блядский козёл говна сраного у нас получит!

Мали абсолютно согласна оставить свой собственный заработок у себя.

– Мы ведь как-никак нашей пиздёнкой это заработали, – заявляет она с горячностью, и Пеперль полностью разделяет правоту подруги. Она вспоминает, что из денег графа Кукило потратил на неё только пятьдесят грошей, купив ей мороженое, этот грязный тип, который наверняка рассчитывал, что Пеперль и впредь пойдёт для него ебаться, а ему останется только прикарманивать денежки.

– Этот грязный тип не получит от нас даже паршивого геллера! – решительно произносит Пеперль.

– А что ты скажешь ему, когда он спросит о деньгах? – с опаской интересуется Мали.

– Тогда я скажу ему, этому Кукило, пусть с этого момента он целует меня в жопу и что я ему отныне ничего не дам. Моя манда принадлежит мне, и за мою пизду мужчины должны платить, это ясно как божий день, а я в соответствии с их щедростью тоже буду с ними расплачиваться.

Пеперль стоит у дощатого забора на Вурлицер-гассе и поджидает Мали, которая всё никак не закончит мытьё посуды. Госпожа Вондрачек придаёт большое значение трудовому воспитанию. Пока кухня не вымыта до блеска, Мали не смеет шагу ступить на улицу. Однако, о том, чем девчонка занимается всю вторую половину дня, мать вопросов не задаёт. Она принадлежит к числу матерей, которые убеждены в том, что ебаться можно только по ночам. Мали же по вечерам всегда возвращается домой точно в срок, и этого оказывается достаточно, чтобы у матери не возникало никаких сомнений относительно нравственно безупречного образа жизни дочери. Пеперль внимательно читает различные надписи на заборе. «Пизда это хищный зверь, она питаится еблей!» Ошибка в правописании ей не мешает, и она задумчиво посмеивается про себя. Остановившись у последней планки, она придирчивым взглядом рассматривает изречение и относящийся к нему рисунок. Здесь изображён стоящий углом вниз квадрат с точкой посередине, а рядом – полоса с двумя шарами, остриё которой направлено прямо в центральную точку квадрата. И без написанного ниже изречения: «Хуй и пизда из одного гнезда» – каждому ребёнку понятен смысл этого примитивного рисунка. Но что особенно приковывает Пеперль к данному рисунку, так это не оригинальность поговорки и не тщательность выполненного рисунка, нет. Её привлекает то обстоятельство, что это творение целиком и полностью создано её собственной прилежной рукой. Пеперль никогда не пройдёт теперь мимо дощатого забора, не взглянув с исключительным удовлетворением на плоды своих художественных стараний. Пеперль позванивает тремя шиллинговыми монетами в кармане и глубоко вздыхает: это всё, что у неё осталось от заработанного на Лаудонгассе. Четыре дня она с Мали и с ещё несколькими любимыми подругами по школе вели поистине шикарную жизнь в окрестных кондитерских и кофейнях, но теперь наступил конец. Три вшивых шиллинга, и вот с ними она сегодня собирается отправиться в Пратер. Она ужасно досадовала на себя, что мысль сходить в этот увеселительный парк не пришла ей в голову намного раньше, потому что для подобной прогулки денег нужно гораздо больше. Этими же тремя шиллингами она не бог весть как осчастливит владельцев карусели. Впрочем, может быть, в Пратере встретится кто-то, кому захочется воспользоваться её пиздой и дать ей за это денег. При этой мысли лицо её заметно веселеет. Со вчерашнего дня она то и дело возвращалась к мысли, не пойти ли всё же к господину Кукило, однако всякий раз она эту мысль отбрасывала с ходу. Она уверена, что тот страшно её изобьет, а к побоям у неё никакой охоты не было. И вовсе не из-за боли, потому что боль проходит, да и, кроме того, она не так уж неприятна, как кажется. «Напротив», – думает она и с лёгкой дрожью через дырку в кармане платья слегка дотрагивается до пиздёнки. Нет, побои и боль здесь ни при чём, но её просто больше туда не тянет: её любовь к нему испарилась, его тонкая макаронина больше не представляет для неё ничего сверхъестественного.

Конечно, дубина с Лаудонгассе доставила ей заведомо большее удовольствие. Пеперль из тех, кого народная молва называет «аппетитной девчонкой». Она любит хуй и верна ему ровно столько, сколько времени он торчит у неё в пизде. А сразу после этого, как говорится: «Из пизды долой – из сердца вон». Но чего она особенно не может простить Кукило, так это того что он забрал себе все деньги графа и пребывал в полной уверенности, что и впредь может всегда так поступать. Ладно, он говорил ей, куда следует идти, это действительно правда, и с этим положением дел Пеперль тоже согласилась бы, да. И если бы он, по крайней мере, с ней поделился, ну, скажем, пополам, тогда всё было бы в порядке. Но раз он поступил именно так – нет, и ещё раз нет! Таким образом, Пеперль решила действовать самостоятельно и сочла это решение единственно правильным. Мужчин вокруг предостаточно, у каждого есть хуй и каждому хочется ебаться. А что есть у неё? Да, у неё есть манда, у неё есть дырочка, и свою пизду она для этой цели предоставит в их распоряжение. И даже сделает это с большим удовольствием. Следовательно, сейчас речь идёт скорее о том, чтобы установить связь между её пиздой и хуями мужчин, готовых за это платить. Комплексом неполноценности Пеперль не страдает, ну нет его у неё, и она твёрдо убеждена, что сумеет справиться с поставленной задачей.

С развевающейся юбкой Мали торопливым шагом переходит улицу.

– Сервус, Пеперль, – запыхавшись, говорит она, – долго тебе пришлось ждать?

– Довольно долго, ну да ладно, сколько у тебя денег ещё осталось?

Мали роется в кармане и извлекает оттуда два шиллинга и восемьдесят грошей. Она вручает эту сумму Пеперль и с сожалением произносит:

– Это всё, что у меня ещё осталось от моего первой платы за любовь.

– Ничего, у меня тоже есть три шиллинга, стало быть, общим счетом, получается пять восемьдесят.

– Ну, тогда это ещё терпимо, можно что-нибудь предпринять.

Поездка в вагоне городского трамвая долгая, но приятная. Девочки размещаются в одном отделении с каким-то пожилым господином. Тот сидит напротив и, не проявляя никакого к ним интереса, через их головы смотрит в окно. Вдруг Мали, хихикая, показывает на сидящего напротив пассажира. Её взгляд при виде мужчины в последнее время направлен, прежде всего, на ширинку, и сейчас она сразу же замечает, что старик напротив позабыл застегнуть на штанах пуговицу. Однако Пеперль не поддерживает её глупого хихиканья, а пристально смотрит в глаза мужчине, лицо у которого покраснело. Медленно и словно бы случайно она немного раздвигает ноги и одаривает его улыбкой. Лицо мужчины краснеет ещё сильнее, он точно завороженный пялится на голые коленки и икры Пеперль. Она ощущает его взгляд прямо как поглаживание по коже и пытливо оглядывается по сторонам, желая сориентироваться в обстановке. Вагон почти пуст, только в переднем отделении едут две увлечённо сплетничающие женщины да какой-то господин, читающий газету. Кондуктор, прислонившись к поручням, стоя дремлет на площадке. Тогда Пеперль смелеет и как бы случайно поднимает юбку ещё выше. Она туго обтягивает ей ляжки и ещё немного их приоткрывает. В то же время она как ни в чём ни бывало оживлённо щебечет с Мали, будто совершенно не замечая присутствия постороннего. Правда, её пальцы нервно теребят подол, то подтягивая его повыше, то снова его одёргивая. Но подтягивание вверх неизменно сопровождается лёгким подъёмом юбки. Пожилой визави тяжело дышит. Ему достаточно лишь немного склонить голову набок, чтобы без труда разглядеть пятнышко тёмных волос, оттеняющих пиздёнку Пеперль. Краешком глаза Пеперль незаметно изучает сидящего напротив. По дорогому костюму и, прежде всего, по толстой роговой оправе очков она делает вывод, что у него есть деньги! Для проверки результатов своих наблюдений на практике она высоко поднимает одну ногу на сидение и возится с ремешком туфли. Этот манёвр длится лишь несколько секунд, однако этого для Пеперль вполне достаточно, чтобы откровенно продемонстрировать свою талантливую пизду пожилому господину и дать ему возможность в полной мере насладиться нежданно-негаданно представившимся случаем. Глаза у того сразу же полезли из орбит, руки начали мелко дрожать, однако, всё это быстро кончилось. Пеперль подчёркнуто неторопливо опускает ногу с сидения и тщательно приводит юбку в порядок. Таким образом, представление окончено, занавес опущен, и девочка с невинной улыбкой смотрит на совершенно выведенного из равновесия мужчину.

– «Звезда Пратера», – картаво объявляет остановку кондуктор.

Девочки встают, медленно проходят вперёд, и Пеперль при этом, как бы нечаянно, крепко трётся о колено мужчины. Потом они проворно выпрыгивают из вагона, Мали подхватывает Пеперль под руку и хочет поскорее утащить её подальше, однако Пеперль шагает подчёркнуто медленно, поскольку надеется, что господин всё-таки пойдёт за нею следом. Она бросает косой взгляд через плечо и видит, как мужчина колеблется. Тогда она ободряюще ему улыбается. Оглянувшись через минуту ещё раз, она видит его уже стоящим у ворот одного дома на Гейнештрассе. Он делает едва заметный кивок головой и исчезает в воротах.

– Пойдём, Мали, – говорит Пеперль, разворачиваясь на пятках. Она быстро устремляется за стариком. Мали сначала не понимает, что всё это значит, однако, стоило ей увидеть стоящего в подворотне старика, ей всё сразу становится ясно. Когда они приближаются к мужчине, тот спрашивает:

– Ну, и что же мне с вами делать?

Пеперль, глядя на него, улыбается и предлагает:

– Хотите подержать нас за пиздёнку?

Она произносит это безо всякого стеснения и при этом сразу же задирает юбку. Мужчина смотрит с вожделением и уже вынимает было из кармана руку, чтобы схватить Пеперль. Но та моментально одёргивает подол и спрашивает:

– А что вы нам за это дадите?

На физиономии пожилого господина отражается разочарование.

– Так, стало быть, вы шлюхи и хотите получить деньги!

– Конечно, а как же вы думаете, – решительно заявляет Пеперль, – вы полагаете, что мы дамы-благотворительницы из ордена Южного Креста? Разумеется, мы шлюхи, и одно я вам прямо скажу: деньги в руки – будут звуки!

Она снова задирает юбку, и на сей раз сразу до пупа. Одновременно она расставляет ноги. Мали, которая до этого момента только смотрела и слушала, делает то же самое, и мужчине теперь представлен вид двух юных пиздёнок, очень красивых пиздёнок, и изо рта у него начинают течь слюнки.

– И сколько же вы просите? – спрашивает он, опасливо оглядываясь по сторонам.

– Пятьдесят шиллингов, – отвечает Пеперль, – но за эти деньги вы можете и полизать меня, и отъебать.

– Тут это невозможно. А вдруг кто-нибудь сюда явится?

Его рука хватается за пизду Пеперль, и пальцы сразу же нащупывают секель.

– В такой шикарный дом никто не войдёт, – объясняет Пеперль, – Мали может посторожить у ворот дома, чтобы нам никто не помешал.

Мали тотчас же послушно занимает позицию у ворот дома и рукой подаёт сигнал, что можно приступать. Мужчина принимается играть пиздёнкой Пеперль и сразу же даёт ей в руку свой хер. Такая крохотная макаронина для Пеперль что-то новенькое. Мягким, ссохшимся комочком кожи лежит она в её ладони.

– Возьми в рот, – приказывает старик.

Пеперль нагибается и начинает лизать. От добросовестного обхождения, какое Пеперль ему оказывает, хер даже становится чуточку больше, однако достойного вида по-прежнему не принимает. Она сосёт и лижет, оттягивает вниз и поднимает крайнюю плоть, ласкает языком головку члена, а дрожащая рука старика ковыряется у неё в пизде. «Палец мало смыслит в данном деле», – думает про себя Пеперль, когда чувствует, как наполовину отвердевшая макаронина начинает подрагивать у неё во рту. В этот момент старик вынимает руку из её пизды и обессилено прислоняется спиной к стене. Пеперль даёт херу выскользнуть, продолжая его поглаживать, и видит, как из него стекает и капает на пол тонкая, серо-белая ниточка спермы. Теперь она суёт ладонь в карман платья, и сама поигрывает с пиздёнкой. Отдышавшись, старик неторопливо прячет свою макаронину в брюки, бросает на Пеперль злобный взгляд и широким шагом убегает на улицу.

Пеперль в полном недоумении и растерянности провожает его глазами и идёт к Мали.

– Сколько он тебе дал? – ревниво спрашивает подруга.

– Нисколько! Ни гроша!

– Вот мерзавец! Какой негодяй! – совершенно обескуражено произносит Мали.

– А ведь я ему ещё и лизала, я себе этого никогда не прощу, вот сучара, вот ничтожество мелочное!

Обе девочки оцепенело глядят вслед удаляющемуся старику, фигура которого в эту минуту растворяется в сутолоке гуляющей по Пратеру публики.

– Ну, попадись он только мне ещё раз! – в сердцах клянётся Пеперль. – Отныне сперва деньги, а уж потом пизда. Я даже предположить не могла, что такой солидный господин окажется настолько вульгарным. Заставить лизать себе штуковину совершенно бесплатно. Да, век живи, век учись, как всегда говаривает моя тётка. – Пеперль места себе не находит от бессильной ярости и праведного негодования. – Будь мне наперёд это известно, я бы ему, сучаре, макаронину откусила! Но больше со мной никогда ничего подобного не случится. Ладно, давай на карусели прокатимся, иначе я с ума сойду от бешенства, пойдём, Мали.

Рука об руку шагают две юные бляди по Звезде Пратера в направлении парка аттракционов, и когда затем, оседлав розового поросёнка, Пеперль блаженно взлетает и опускается на карусели, она уже и думать забыла о том, что сегодня она впервые имела дело с клиентом, убегающим, не заплатив.

«Жизнь чудесна!» – думает девочка, взлетая высоко вверх на стремительно крутящихся цепях карусели. Её голые ноги описывают большие круги, её юбка вспархивает и надувается встречным потоком воздуха, обнажая ляжки до самого живота. Пеперль не замечает, что даёт сейчас даровое представление для разрастающейся толпы мужчин, которые собираются у подножия аттракциона и, задрав головы, с восхищением глазеют на отчаянную девчонку. Ещё раз и ещё раз, всё снова и снова Пеперль отсчитывает очередные двадцать грошей, и, качаясь, взлетает в блаженном самозабвении. Потом она спускается на твёрдую землю, потому что у неё остался только один шиллинг, а его задумано приберечь для цирка.

Ещё не отдышавшись окончательно после невинного наслаждения, две подруги протискиваются сквозь сплошную стену парней. Они чувствуют руки, неловко похлопывающие их по жопе, хватающие за маленькие груди и, не противясь этим незамысловатым знакам внимания, только смеются в ответ. Они неторопливо бредут по Пратеру, останавливаясь у каждого балагана, последний шиллинг жжёт им карман. Но они ни в коем случае не хотят истратить его, потому что их так манит, так влечёт цирк, как будто от него зависит их счастье.

«Если бы этот облезлый пёс дал мне хоть десятку, – размышляет Пеперль, – сколько удовольствий можно было бы себе доставить. Но хочется надеяться, что ещё отыщется человек, который меня выебет, потому что я и сама сейчас не прочь поебаться, а потом он ещё и заплатил бы за это. Только на сей раз до того, как вставить мне в пизду свою похотливую палку».

Они пробираются дальше, и внезапно Пеперль замедляет шаги и как вкопанная замирает перед одним балаганом. Там, на помосте, стоит исполинского вида богатырь с горами мускулов на обнажённом торсе, руках и ногах, на нём только коротенькие штаны. А зазывала пронзительным голосом сообщает «почтенной публике», что Голиаф уложит на лопатки любого мужчину, который пожелает выйти на ринг и побороться с ним. С дамами он проделает это и без борьбы. Так добавляет глашатай. Он орёт и вопит так, что по его впалым щекам течёт пот, а Пеперль пожирает полуголого атлета глазами.

– Послушай, – с тоской обращается она к Мали, – такой тебя может запросто на свою макаронину поднять, я бы охотно с ним прямо сейчас поеблась, и ему даже не нужно было бы мне ничего платить.

Только с большим трудом Мали удаётся оттащить разгорячившуюся подругу, да и то лишь после того, как борец скрывается в недрах балагана. Представление начинается, и Пеперль во что бы то ни стало желает попасть внутрь, но потом в ней всё же перевешивает мысль о цирке. Ибо цирковой городок уж больно манит к себе всем своим великолепием. Множество электрических лампочек горят там, невзирая на ясный полдень, венок сияющих огоньков очерчивает силуэт шапито. Ковбои в длинных кожаных штанах взнуздывают перед входом благородных коней. Семья арабов, одетых в наряды с разноцветными блёстками, как раз в этот момент исчезает за одним из жилых вагончиков, плотной стеной окружающих гигантский шатёр. Девочки стоят и, разинув рот, взирают на всю эту сказочную роскошь. Мали потеет от возбуждения, так что шиллинг, который она крепко сжимает в ладошке, уже совершенно мокрый. Зычно трубит слон и откуда-то издалека ему вторит рычание льва.

– Что это было? Может бегемот или даже дракон? – с надеждой в голосе спрашивает Мали, ибо её заветная мечта однажды увидеть настоящего дракона.

Тогда Пеперль предлагает:

– Пойдём, купим билеты.

Они становятся в конец очереди перед жилым вагончиком с вывеской «Касса». Но в результате терпеливого ожидания у билетного окошка их ожидает большое разочарование. Самое дешёвое место стоит, оказывается, шиллинг пятьдесят. Пеперль предпринимает попытку уговорить Мали одолжить ей свои пятьдесят грошей, она обещает ей, потом до мельчайших подробностей рассказать ей всё, что увидит в цирке. Однако Мали не соглашается. Она отвергает любое капиталовложение за удовольствие из вторых рук. Пеперль глубоко вздыхает, и глаза её с надеждой начинают рыскать по сторонам, не найдётся ли человека, готового дать ей несколько грошей за подробное знакомство с особенностями её анатомического строения. Но все взоры, к сожалению, устремлены на чудесный шатёр, никто не обращает внимания на демонстративно выставленные грудки или на кокетливое виляние жопкой.

– Пеперль, прочитай-ка, что там написано, – взволнованно просит Мали и сразу же сама принимается разбирать по слогам: – «Показ представителей фауны всего за шестьдесят грошей!» Скажи, а что такое «фауна»?

– Какая же ты всё-таки глупая, – свысока замечает Пеперль, – «показ фауны» означает зверинец!

– Ну, тогда давай посмотрим зверинец, не хочешь?

После недолгого размышления они покупают два билета в «богатый экспонатами зоопарк», как он красиво называется на афише.

Уже через две минуты они стоят в полутьме соседнего шатра и вдыхают воздух, насыщенный густыми запахами «представителей фауны». Пеперль взволнованно тянет носом, ей вдруг становится смешно.

– Скажи, что с тобой опять приключилось, чего ты глаза закатываешь? – любопытствует Мали.

– Да уж запах больно приятный, пахнет путом и ещё бог знает чем, но пахнет приятно. Такой запах очень меня возбуждает, а тебя, Мали?

Однако Мали уже совершенно не слушает, она зачарованно замерла перед парой маленьких тигрят, которые, играя, катаются по клетке и лапой отвешивают друг дружке оплеухи. Сквозь разделяющую их решётку за вознёй своих отпрысков наблюдает тигрица-мама, тогда как тигр-папа расхаживает взад и вперёд, рыча так, что сотрясаются прутья клетки. Мощным хвостом он стегает себя по тяжело вздымающимся от дыхания бокам и со злобным коварством косится на нескольких посетителей зверинца. Здесь, конечно, собралось не много народу. Пеперль видит лишь нескольких старых дев, которые с жадностью пялят глаза на хищных зверей. Пеперль тянет подругу дальше. Они смотрят слонов, которые в ожидании подачки тянут к ним хоботы, в обезьяньей клетке разглядывают старого шимпанзе, который со скуки неторопливо поигрывает своим отростком, ярко-красной шишкой торчащим из шерсти. Взор девочек какое-то время прикован к этому предмету. Но потом они всё-таки идут дальше. Отодвинув занавес, они оказываются в шатре лошадей. И вновь Пеперль с наслаждением потягивает носом, ибо запахи, скопившиеся в здешнем воздухе, ещё интенсивнее и насыщеннее. Она снова уже продела руку сквозь карман платья и поигрывает секелем, который, словно надышавшись весёлой цирковой атмосферы, встаёт в боевую готовность, и она чувствует, что пиздёнка у неё тоже увлажняется.

– Смотри, Пеперль, посмотри туда, посмотри на ту белую лошадку!

Точно притянутая магнитом, Пеперль подходит вплотную к животному и нагибается, чтобы разглядеть получше. Жеребёнок ржет и раздувает ноздри, длинным, пышным хвостом он бьёт себя по бокам и нетерпеливо перебирает копытами. Но не это так привлекает в нём Пеперль. Она пристально всматривается под лошадиное брюхо, из-под которого, всё удлиняясь в размерах, книзу вырастает розового цвета хуище толщиной в человеческую руку. У Пеперль от этого зрелища дух захватывает.

– О господи, – произносит она, сглатывая слюну, – нет, ты только погляди, вот это елда!

– Скажи, как ты думаешь, а можно было бы с таким конём человеку по-настоящему поебаться?

– Да что ты, – говорит Пеперль, оцепенело уставившись на розово-красное чудо перед глазами, – такой же пиздёнку разорвёт в клочья. Он может драть только лошадь, потому что у лошадей пизда гораздо больше, чем у людей.

– Скажи, а ты уже когда-нибудь видела, как ебут лошадь?

– Да, разок приходилось, – мечтательно отзывается Пеперль, погружаясь в воспоминания, – однажды на конюшне. Это был чёрный как уголь жеребец, и у него была такая же громадная булава, как у этого белого коня здесь. Знаешь, кобыла визжала как резаная, когда он на неё наскочил, и даже плакала, слёзы так и текли у неё из глаз. Конь же никаких особых движений не делал, чтобы её выебать, просто всадил ей и стоял, вот тебе крест, так и было. И как только жеребцу удаётся такое выделывать. Ты себе это можешь представить?

– Нет, – признаётся Мали и опускается на корточки рядом с подругой. Она внимательно смотрит на конский хуй, и её маленькая ладошка как бы сама собой растирает пиздёнку.

– Послушай, Пеперль, я не прочь была бы прямо сейчас поебаться, а ты нет?

– Конечно, чёрт побери, хотя бы даже с собакой!

Девочки сидят чуть ли не на земле и обрабатывают себе пизды, думают только о ебле и не видят, что вокруг происходит. Взгляд устремлён на гигантский хуй животного, а рука держится в пизде, и в голове одна-единственная мысль.

Поебаться бы и кончить! Им абсолютно без разницы, кто сейчас воткнул бы свой хуй в их грот удовольствия, лишь бы вообще кто-нибудь это сделал.

– Гав… гав… гав… – раздаётся вдруг у них за спиной.

Девочки вздрагивают от неожиданности и оборачиваются. Перед ними, нагло ухмыляясь, стоит здоровенный негр. Крепкие мускулистые руки его украшены костяными кольцами, короткая набедренная повязка – вот и всё его одеяние. Голова его покрыта короткими курчавыми волосами, в которые вставлены отливающие золотом стрелы. В левой руке мужчина держит щит, а правой сжимает длинное копьё.

– Пресвятая богородица! – в ужасе вскрикивают девочки и пытаются убежать.

Негр, широко расставив ступни с длинными пальцами, звонко хохочет и затем с его пухлых губ слетает фраза на чистейшем венском наречии:

– Чего вы так перепугались, я же вас не укушу.

– Кто… кто вы такой? – спрашивает Пеперль, постепенно отходя от пережитого ужаса.

– Я Шурль Пеханек со Штеффельгассе, ваш покорный слуга.

– Но ведь вы же… негр, или вы всё-таки не настоящий?

Успокоенная звучанием родной речи, Пеперль осторожно щупает повлажневшими пальцами чёрную кожу.

– Да, Мали, он всамделишный венский негр. Но скажите на милость, как такое вообще может быть? В Вене ведь нет негров!

– В Вене мы все негры, но чёрная кожа только у некоторых. Вот так-то. Когда моя мать была молоденькой девушкой, она во время проведения Всемирной выставки[2] влюбилась в негра из «Африканской деревни» племени ашанти.[3] Вскоре после завершения выставки все ашанти вымелись восвояси, а моя мать осталась здесь с пузом. Ну, а из пуза, стало быть, появился я. И с тех пор я, таким образом, являюсь одним из немногих настоящих венских негров. Ну, теперь есть вопросы?

Пеперль кокетливо вертится и искоса поглядывает на крепкие мускулы под лоснящейся, натёртой маслом кожей. Чёрный Шурль заливисто хохочет и потом делает то, что сделал в момент начала знакомства, он лает:

– Гав… гав… гав…

Девчонки отшатываются назад.

– Послушай, мне кажется, что у тебя не все дома, – говорит Мали.

– Да нет, – успокаивает её негр, – я не спятил с ума. Просто твоя подружка сказала, что очень хотела бы поебаться, пусть даже с собакой. В таком случае я и есть та собака, и нахожусь в полном распоряжении дам, – завершает он монолог элегантным расшаркиванием.

Мали хихикает, а Пеперль немного смущённо оправдывается:

– Вы, верно, ослышались, я такого не говорила, а, кроме того, сюда в любой момент кто-нибудь может войти!

– Но кто же собирается ебать вас прямо здесь, у меня есть гардероб, куда ни одна собака не заглядывает. Итак, не стоит зря языком молоть и терять время, пойдём ко мне!

Девочки бредут по зверинцу за чернокожим исполином, но теперь они почти ни на что не смотрят. Только возле шимпанзе они ненадолго задерживаются, уж больно здорово тот онанирует, а мимо такого зрелища Пеперль, конечно, пройти не может. Через кучи всякого имущества они вскоре выбираются наружу и вслед за Шурлем шмыгают в зелёный жилой вагончик. В помещении царит таинственный полумрак, по стенам развешены фантастические наряды из Центральной Африки рядом с обычным коричневым костюмом Шурля, а в одном углу большой грудой свалена наполовину потускневшая мишура былого великолепия. Сильная рука Шурля с интересом проходится по остреньким грудкам Пеперль, и он заявляет:

– Раздевайся, малышка, – и облизывает свои тёмно-фиолетовые губы.

Пеперль уже берётся было за застёжки платья, когда её вдруг осеняет идея:

– А нам тогда можно будет попасть на цирковое представление? – спрашивает она.

– Разумеется, можно, но сейчас поторапливайся и смотри за тем, чтобы тряпки не попадали на пол.

– Сперва я хочу получить билеты, – требует девочка, – мне один уже наобещал сегодня, а потом дал дёру. Давай-ка сперва билеты.

– М-да, ты стреляный воробей.

В тоне Шурля слышатся нотки одобрения. Он роется в кармане брюк, висящих на стене, и протягивает Пеперль две квитанции на получение входных билетов, которые мгновенно исчезают в бездонном кармане её платья. После этого она в два счёта освобождается от платья и сорочки, Мали следует её примеру, и теперь девочки совершенно голые стоят перед Шурлем, который аналогичным образом снимает с себя набедренную повязку и узенькие потайные штанишки, спрятанные под нею. Тёмной угрозой стоит исполинский негр с отливающими золотом стрелами в волосах перед девочками. Пеперль с всё же чуть-чуть дрожит. Однако, как только чёрная рука ложится ей на плечо, по спине у девочки пробегают волны сладострастного озноба. Пеперль вопросительно смотрит на чёрнокожего великана, тут он подхватывает её и одним-единственным взмахом бросает на кучу попон, сваленных в углу. Тяжело дыша, он склоняется над девочкой и, чмокая, прижимает свои пухлые губы к её маленьким сиськам. Подобное действо для Пеперль аналогично подаче электрического тока к установке. Стоит поцеловать или сжать розовые соски её грудей, как ноги у неё тотчас же автоматически раздвигаются. Теперь рука Шурля со знанием дела принимается за её пизду. Негр умело раззадоривает секель Пеперль и так ловко вводит свой мускулистый палец в отверстие пизды, что жопа девочки в тот же миг начинает приплясывать. Шурль целует соски, потом поцелуи переходят в покусывание. Его губы всасывают нежную плоть грудей, а зубы глубоко погружаются в мерцающую в полутьме кожу. Пеперль вскрикивает от боли и наслаждения одновременно, она извивается под чёрными руками, которые всё крепче сдавливают, мнут и тискают свежую девичью плоть. И тут чёрный атлет неожиданным приёмом взмахивает на мягкий лилейный трон и ловко втыкает могучий хуище с фиолетовой залупой в намокшую от желания пиздёнку. Толчки у него не прямые, он не просто входит и выходит как поршень. Он поворачивает тело круговым движением живота. Великолепный хуй негра Пеперль чувствует повсюду, похоже, им заполнено каждое отверстие её тела, даже в ушах и в ноздрях она ощущает похотливое щекотание и жжение.

– Святые угодники, – кричит она. – Мали, да он ебёт меня лучше любого жеребца.

И она с таким воодушевлением отвечает на его толчки, что его чёрная мошонка отплясывает канкан на её белой жопе. Мали стоит к ним вплотную и пальчиком высверливает себе пиздёнку. Непосредственная близость совокупляющейся пары приводит её в ужасное возбуждение. Чёрный исполин, который в бешеном темпе опускается и поднимается над телом её подруги, вызывает у неё непреодолимо страстное желание тоже заполучить хер. Чтобы хоть чем-то занять себя, Мали гладит своей крохотной ладошкой жопу и ляжки негра, а когда она ловит его раскачивающуюся, точно маятник, мошонку и ввинчивает ему в сраку пальчик, он тотчас же начинает трубить как олень. Только два слова, но с таким воплем, что начинают сотрясаться стены вагончика, выталкивает он из себя:

– Я… спускаю!..

Его ладони отбивают дробь на груди Пеперль, та же, однако, не чувствует совершенно ничего, настолько глубоко погрузилась она в пучину наслаждения. Потом он, резко выпрямившись, рывком поднимается в высоту вместе с девочкой, ноги которой цепко сомкнуты у него на спине, прежде чем та успевает опустить их снова на ложе. С бульканьем и хлюпаньем изливается сперма в пизду Пеперль, заглатывающую и заглатывающую всё без устали, так что ни единой капельки не пропадает даром. Негр поднимается на ноги, но когда Мали не без робости берётся за его обвисающий хер, он её довольно грубо отпихивает.

– Оставь меня с этой еблей. Я ещё от прошлой ебни не очухался. От вас, баб, просто покою нет никакого. И когда вы угомонитесь! Стоит мне только посмотреть на любую, у неё сразу коленки подкашиваются, и она готова тут же сервировать мне свою пизду на тарелочке с голубой каёмочкой. Ах, иногда мне даже страшно становится!

– А вот мне никогда не страшно, я ебусь в своё удовольствие, – без лишней скромности отзывается Пеперль, – и нечего тебе, Шурль, теперь ругаться, ты ведь сам захотел поебаться, а раз уж тебя страх берёт, не надо было приниматься за еблю.

– Меня, во-первых, привлекли твои маленькие сиськи, и, во-вторых, то, что ты ещё сущий ребёнок.

Негр устало опускается на стул.

– То есть, я полагал, что ты ещё ребёнок, но оказалось, что ты уже самая что ни на есть прожжённая блядь!

– А я вот ещё ребёнок, – запальчиво произносит Мали и становится прямо перед мужчиной. – У меня и на пиздёнке-то всего несколько волосков!

– Не устраивай рекламу своей лысой пиздёнке, – с раздражением восклицает Пеперль. – Разве ты не видишь, что у него на тебя не стоит! Оставь его в покое, – и, обернувшись к негру, спрашивает: – Не возьму в толк, ты ещё совсем молодой, а уже так утомился от женщин?

– Да, моя милая, если бы тебе довелось хоть раз проделать то, что приходится проделывать мне, тебя тоже взяла бы оторопь. Когда я был ещё маленьким мальчиком, девчонки уже тогда всё время хотели поиграть с моей макарониной, потому что он был чёрным, то есть, не чёрным, собственно говоря, а тёмно-коричневым. А когда я затем подрос, стал взрослее и вполне созрел для ебни, пизды выстроились ко мне в бесконечную очередь. Домохозяйка, соседка, привратница, хозяйка бакалейной лавки и множество других, всем хотелось, чтобы я их выеб. Я не мог угнаться за их запросами. Вот так-то. А с тех пор, как я работаю в цирке, этому вообще конца-края не видно. Я уже всех перетёр, от директрисы до самой молоденькой из «гёрлс». Я думал, что, получив от меня удовольствие, они оставят меня в покое. Да нет, говно сраное. Мне от баб просто спасения нет. Срань говённая! Я не могу просто так исчезнуть после представления, потому что на улице перед цирком меня подкарауливает бабьё, сидевшее в ложах. Говорю тебе, эти утончённые дамы, они-то и есть настоящие свиньи. Наиболее изощрённые из этих салонных блядей чаще всего просят меня ебать их в жопу, потому что боятся, как бы я им пузо не набил, в результате чего на свет может затем появиться негритёнок, а супруг при этом разозлится. Меня лично всё это давно уже не волнует и единственное, к чему у меня ещё сохраняется аппетит, так это маленькие школьницы, но они-то как раз меня и пугаются. Я потому вас и захомутал, что вы выглядели школьницами, но при этом Пеперль оказывается уже проёбанной вдоль и поперек шлюхой, да и ты тоже станешь ничем не лучше.

С этими словами он легонько пощипывает Мали за крошечные титьки, и Мали с нескрываемой гордостью подставляет ему своё богатство.

– Я ещё хожу в школу, – клятвенно заверяет она, ибо после состоявшегося разговора она всё же надеется, что он возьмёт-таки её в оборот. – Я хожу в первую ступень народной школы, мне нет ещё и двенадцати лет.

– На пять годков ты уже слишком стара для меня, – с сожалением роняет Шурль. – Мне бы хотелось продрать когда-нибудь настоящую целочку, например, девочку из первого класса, лет семи или, в крайнем случае, восьми. Вот это было бы нечто!

Размышление распаляет его. И с мыслью о такой ебле он, в качестве её заменителя, поигрывает пиздёнкой стоящей перед ним Мали, которая сразу выпячивает живот ему навстречу и раздвигает ноги, потому что шевелящийся в раковине палец её возбуждает.

– Лет, значит, от семи до восьми, – вслух размышляет Шурль, при этом ещё глубже проникая пальцем в пиздёнку, чем вызывает у Мали короткий резкий вскрик наслаждения. – Да, вот это было бы что-то, но, увы, – вздыхает он с сожалением.

На некоторое время в тесном помещении воцаряется тишина; слышно только дыхание Мали, которое постепенно становится всё учащённее. Пеперль лежит на ворохе накидок и с интересом наблюдает, как обрабатывают пальцем её подружку. Внезапно Шурль, кажется, принимает решение. Он высоко поднимает Мали и ставит её себе на колени.

– Голая пизда, как ни крути, она и есть голая. Я тебя полижу немного.

Он наклоняет голову вперёд, и его широкий, как у собаки, язык, лижет сначала коленки Мали, затем пробирается выше по ляжкам и ныряет в пизду. Мали растопыривает дрожащие ноги, чтобы облегчить ему задачу. Шурль обеими руками сжимает её жопку, а его ладони так широко растягивают её белые ягодицы, что взору предстаёт дырочка, которую французы столь галантно называют feuille de rose.[4]

Пеперль вдруг одолевает соблазнительное желание, она смотрит на эту картину и, словно притянутая магнитом, подходит к Мали и втыкает острый розовый язычок в её сраку.

– Иисус, пресвятая дева, – стонет Мали, сотрясаясь от сладостного ощущения. Она действительно ещё ребёнок. – Мамочка родненькая, хорошо-то как!

Да, она в любых случаях, больно ли ей или ей радостно, всегда зовёт мать, которая, впрочем, едва ли очень обрадовалась бы, увидь она доченьку в подобной ситуации.

Язык чёрнокожего исполина и язык белокожей малышки отдаются делу серьёзно, с большим терпением и наслаждением. Негр лижет так, что с губ его капает натекший в пизду сок, по временам язык Шурля выползает из разгорячённой пиздёнки и широкими, чувственными мазками проходится по животу Мали. Но как только он делает это, рука Мали тут же хватает его кудрявую голову и снова водворяет её на место, к себе в пизду. Язык Пеперль остро втыкается в узкую сраку, затем проникает глубже и по дороге, в конце концов, встречается с языком Шурля. Мали судорожно подаётся то вперёд то назад, она кричит, стонет и всё снова призывает мать в свидетели того, насколько же ей сейчас хорошо. Мягкими шлепками Пеперль поначалу принимается обрабатывать белые полужопия Мали. Но как только она замечает, что от её ладоней остаются следы, удары становятся сильнее, а потом ещё сильнее. При этих сильных ударах, от которых живот Мали всё резче наползает на лицо Шурля, тот снова возбуждается, и его рука на ощупь пробирается между ногами Мали и отыскивает пиздёнку Пеперль. Под воздействием нежных пальцев, которые быстро пробегают по её вечно голодной пизде, Пеперль воркует точно голубка. И в надежде на то, что негр действительно выебет её ещё раз, она извлекает язык из заднего прохода подруги, становится возле Шурля и, нагнувшись, с неторопливым восторгом придвигает рот к его хую. Вот это настоящий хуй!

Она рассматривает мошонку вблизи, затем благоговейно, словно очень вкусную конфету, берёт в рот сиреневую головку и принимается нежно поигрывать кончиком языка. Постанывания Шурля дрожью отдаются в пиздёне Мали, его язык выбивает на её секеле барабанную дробь. Пеперль продолжает лизать, и вскоре ствол приобретает такой объём, что уже не помещается у неё во рту, грозя разорвать обнимающие его губы. Пеперль сжимает поршень обеими руками и, крепко удерживая, нежно его поглаживает, а её ласковый язычок описывает круги, ублажая головку.

– Мамочка, – кричит Мали, – мамочка… я больше не могу… а-а-а… вот, сейчас!

Тогда Шурль в самозабвенном экстазе отметает Пеперль в сторону, хватает стоящую на коленях девочку и, бросив навзничь, одним махом насаживает Мали на восставший кол. Огромными ручищами подхватывая ребёнка под плечики, он высоко его приподнимает, а потом снова ввинчивается твёрдым хуем в безволосую пиздёнку. Мали безвольно запрокидывает голову, на неё беспрерывно накатывает. Гигантский молот причиняет ей боль. Но что значит вся эта боль в сравнении с тем неслыханным упоением, от которого сотрясается её детское тельце. И хотя ствол Шурля и без того всей своей тяжестью молотит её пиздёнку, она, тем не менее, и сама ещё пытается отвечать на эти неистовые удары. Белыми пятнами на тёмном лице вращаются глазные яблоки Шурля.

Пеперль безумно возбудилась. Она старается завладеть толстым веретеном всякий раз, как только оно выскальзывает из Мали, однако всё время опаздывает. Но она хочет иметь, по крайней мере, хоть что-то. Она опускается на колени между ног Шурля со стороны спины и начинает сосать и лизать его мошонку, и Шурль резко отставляет зад, чтобы дать Пеперль возможность заняться его сракой. Заботливо и со вкусом Пеперль вставляет ему в заднюю дыру сразу два пальца и удивляется, насколько легко те входят. Она собирается было высказаться по этому поводу, когда Шурль вдруг начинает выть и ругаться:

– Проклятые пизды, все до одной, видеть их не могу больше. Бздёж дристяный! Эта ебля меня в могилу сведёт. С корнем нужно вырвать все эти пизды, вырвать с корнем, и всё! – И с этими словами он в очередной раз раздирает пиздёнку Мали. Детское тельце стремительно скользит взад-вперёд по любовной стреле Шурля, а тот продолжает кричать во весь голос: – Я вам покажу, проклятые бляди, пизду наизнанку выверну, как только в неё целую бочку налью.

Пеперль с опаской поглядывает на дверь, не услышал бы кто-нибудь эти крики. Хорошенькое дело будет, если их здесь застукают. Две голые школьницы, в пизде одной из которых бесчинствует исполинский молот негра и чихвостит её в пух и прах точно манду старой бляди из парка Пратер. Ведь никто не знает, что обе явились сюда совершенно добровольно и что они даже в столь юном возрасте испытывают радость от ебли. Пеперль боится, как бы чего не случилось, потому что эти крики Шурля наверняка привлекут внимание находящихся поблизости людей, и тогда всё пропало. Она не может допустить этого и к тому же думает о том, что если Мали с Шурлем наебутся вдоволь и оба будут окончательно выпотрошены, то у негра едва ли найдутся силы пройтись ещё разок и по её дырочке. А ей непременно хочется ещё раз кончить. Она произносит это про себя и затем решает принять меры, чтобы не оказаться в подобном положении. Коль скоро это случилось только один раз, следующего она добьется самостоятельно. Быстро сориентировавшись, она одним махом вскакивает на ляжки Шурля, вклинивается между Мали и бешено ебущимся негром, прижимается пиздой к его рту, так что пухлые губы Шурля оказываются прямо напротив её срамных губ, и таким способом заглушает его крики. Его бурное дыхание упоительно щекочет её возбуждённую дырочку, его скользящий туда-сюда язык широкими штрихами проходится по секелю и глубоко погружается в пизду. Да, такой горячий и похотливый язык, что ни говори, лучшая помада для губ. То есть, правильнее сказать, помада для срамных губ. Пеперль запускает пальцы обеих рук в его чёрные вихрастые кудри, крепко прижимает его голову к пизде и ощущает, как у неё внутри всё снова начинает медленно закипать и бродить.

– Лижи же, лижи, – успокаивающе произносит она, обращаясь к негру, – и не ори так, люди могут услышать, и тогда нашей славной игре придёт конец. Лижи хорошенько, вот так, да, и подари мне поцелуй, чмокни меня в губки, ну давай, лучше и крепче лижи, или, может быть, ты разучился?

Потом от неё тоже ускользает взаимосвязь событий, она перестаёт думать и со слепым наслаждением отдаётся его доводящему до конца вылизыванию. Могучие удары, которые Шурль наносит в пиздёнку Мали и которые с каждым разом заставляют девочку содрогаться всё больше, заодно толкают взад-вперёд и Пеперль. Её секель с хлюпаньем выскальзывает из его сосущих губ, однако тотчас же снова находит дорогу на своё столь приятное место.

– Проклятая ебля, проклятые пизды…

Голос Шурля тонет в бульканье заполнившей пизду Пеперль жидкости, и в ту же секунду тело негра сотрясает оргазм, за которым следует мощное извержение. Сперматозоиды сплошной массой атакуют ещё нетронутое материнское лоно Мали и тотчас же преодолевают его протестующее сопротивление.

– Мама, мама, – жалобно скуля, вскрикивает Мали, потом колени у неё подгибаются, она на мгновение оседает на тяжело сопящего негра, а затем, лишившись чувств, опрокидывается навзничь. Позабыв о Пеперль, Шурль вскакивает на ноги, бросает Мали на ворох накидок в углу и выливает на девочку кувшин холодной воды. Веки Мали начинают подёргиваться, и затем её детское личико с дерзким курносым носом расплывается в блаженной улыбке. Она открывает глаза и медленно произносит:

– Это было порядочное свинство, но уж больно оно мне понравилось, да, вот это была ебля так ебля!

– Одевайтесь и вон отсюда, – без лишних предисловий говорит Шурль. Лицо у мужчины серое как свинец. Только сейчас до него доходит, что он наделал и что могло бы произойти, если бы его застали с двумя детьми за этим занятием. – Давайте, убирайтесь обе, да поскорее, мои дорогие, живо, живо!

Девочки и оглянуться не успевают, как уже оказываются на улице.

– Ну и устала же я, – признаётся Мали, – однако как здорово всё получилось.

– Ствол у этого парня как у настоящего жеребца, – мечтательно отзывается Пеперль.

Издалека доносится звон колокольчика, возвещающего о начале циркового представления.

– К счастью, – говорит Пеперль, – я потребовала с него билеты заранее, сейчас он бы мне шиш с маслом дал, а не билеты. Пойдём быстрее, чтобы не опоздать.

– Одно я тебе скажу, Франц, если я ещё хоть раз увижу тебя с этой грязной стервой, с Фанни Веверкой, то между нами всё кончено! – завершает семейную сцену Алоизия Мутценбахер, поскольку лимит дыхания у неё иссяк.

Но этого момента господин Мутценбахер только и ждал, теперь настаёт его очередь высказаться по столь животрепещущему вопросу.

– Всё это оттого, что ты завистлива и потому в каждой шикарной женщине видишь бабу, с которой я хочу-де завести шашни. Да в этом, впрочем, ничего удивительного бы не было. У всякого нормального мужчины, каким являюсь и я, разгорелся бы аппетит при взгляде на госпожу Веверку. У неё всё на месте, чему быть положено! Не то, что у тебя, одни кожа да кости! Тут не долго и синяк получить во время… Ну, да чего там! Одна только жопа у Веверки целое состояние!

– И тебе не стыдно говорить такое, старый греховодник. – Алоизия Мутценбахер обретает новое дыхание. – Сразу видно, яблоко от яблони не далеко падает, – ядовито замечает она. – Твой покойный папаша, помнится, свою собственную дочку натягивал, а у дочьки-то, знатной барышни сестрицы твоей, манда была, должно быть, с пивную бочку. Тебе не привыкать с блядьми якшаться, потому тебе и нравится Веверка. Думаешь, я не знаю, что она на панель шастает. Дыма без огня не бывает. Будь у неё приличная профессия, она бы не выглядела так хорошо, мерзавка сраная. Если бы я только захотела этого, то хоть сегодня находилась бы кое-где в другом месте. – Брань тонет во всхлипываниях.

Господин Мутценбахер равнодушно пропускает её нытьё мимо ушей, однако заинтересовано спрашивает:

– А что, Веверка действительно на панель выходит?

– Да вот тебе крест, – клятвенно божится Мутценбахерша. – Госпожа Кербль, её кузина, своими глазами видела, как Веверка среди бела дня заходила в гостиницу на Гюртеле. Ну, что, ходит она на панель или нет? А? Что может порядочный человек, у которого в Вене квартира, искать среди бела дня в гостинице? Да эта шикарная госпожа Веверка со своей жопой в целое состояние, да она уже вся раздолбана полежавшими на ней мужиками, которые как только её не ебли.

Господин Мутценбахер, рассеянно выслушивавший представленные доказательства, хватает теперь шляпу, деловито подкручивает вверх кончики жидких светло-русых усов и направляется к выходу мимо оторопевшей супруги.

– Тут мне срочно надо кое-куда… то, что ты сказала, действительно интересно… впрочем, она может… да, мне следует самому поглядеть… – уходя, бормочет он, и закрывает за собой дверь.

Жена с воем накрывает растрёпанную голову грязным фартуком и заливается слезами в тоске по вступившему на ложный и гибельный путь мужу. Потом стремительно выбегает на кухню, отвешивает ни в чём неповинной девочке Жозефины звонкую оплеуху и швыряет ребёнка к двери.

– Ты, блядское отродье, никогда не попадайся мне на глаза, – кричит она на Пеперль и заносит, было, руку, чтобы нанести новый удар. Однако Пеперль только безучастно пожимает в ответ плечами и заявляет:

– Ну, ладно, как хочешь, но хорошенько запомни, что ты сказала. Я никогда не должна путаться у тебя под ногами и попадаться на глаза!

Теперь для всего, что бы с этого момента ни воспоследовало, у неё под рукой всегда есть хорошая отговорка. Теперь тётка сама виновата, она выбросила её из дому, думает Пеперль и, весело насвистывая мотивчик уличной песенки «Кабы у нашей Лизаветы замест пизды был хуй котлетой…», удаляется. Потом, удовлетворённо напевая себе под нос, она трижды коротко звонит в квартиру семейства Вондрачек, подавая условный знак Мали. Пеперль радуется, что тётка вышвырнула её вон, прежде чем она успела помыть посуду. Она знает одно, в восемь часов вечера она ни в коем случае не придёт домой, в этом она уверена твёрдо. А тем временем к ней стремительно вылетает Мали.

– Сервус, Пеперль, что случилось?

Пеперль передаёт внимательно слушающей подруге суть разговора, только что состоявшегося между её тёткой и дядей, и в заключение говорит:

– Провалиться мне на этом месте, если мой дядя сейчас не отправился поебаться к Веверке.

– Ты действительно в этом уверена? – с сомнением в голосе спрашивает Мали.

– Пойдём и посмотрим, ты сама убедишься, что я права!

Очень тихо и осторожно, словно индейцы, обе девочки прокрадываются по коридору к квартире Веверки. Пеперль наклоняется и прикладывает ухо к двери, затем делает торжествующий знак подруге:

– Это мой дядя или нет, а?

Затаив дыхание, они прислушиваются к происходящему за закрытой дверью. Переговоры между двумя находящимися в прихожей людьми, должно быть, уже продвинулись далеко вперёд, потому что как раз в этот момент господин Мутценбахер произносит умоляющим голосом:

– Послушайте, госпожа Веверка, соглашайтесь, в этом нет ничего зазорного. Такая шикарная женщина как вы, и живёт без мужчины.

– Кто это вам сказал, что я живу без мужчины, господин Мутценбахер, – возражает Веверка.

– Боже мой, люди много об этом судачат.

– И больше всех судачит ваша старуха.

Она произносит фразу с ехидцей.

– Ах, моя старуха, но послушайте, госпожа Веверка, да она вам просто завидует. Если бы у неё была такая пышная жопка и такие сиськи, – увлекается он, – тогда бы она сделала…

Однако объяснения, что сделала бы госпожа Алоизия Мутценбахер, будь у неё такая жопка… этого девочки так и не слышат. До их слуха доносится лишь несколько обрывочных высказываний:

– Ну, оставьте, господин Мутценбахер, прекратите же, да вы, однако, просто…

– Ах… ох… пизда, она прямо инжиром пахнет…

– Ну, отстаньте, а вдруг кто-нибудь придёт…

– Тогда давайте перейдём в комнату…

Раздаётся звук запираемой на ключ двери.

Пеперль с Мали разочарованно глядят друг на дружку.

– Ты скажешь своей тётке об этом? – допытывается Мали.

– С какой стати, по мне так пусть он ебётся с кем хочет, этот мой дядюшка. А, кроме того, мне тётка за это даже ломаного гроша не даст, так зачем же я стану ей об этом рассказывать.

Мали подобная логика убеждает, и тема на этом исчерпана:

– Что будем теперь делать?

– Теперь мы присядем на подоконник и подождём, пока дядя выйдет, – решительно заявляет Пеперль, – а потом сами наведаемся к Веверке.

Исключительно нахальное по временам лицо Мали расплывается в радостной ухмылке.

– Думаешь, нам перепадёт что-нибудь, чтобы мы держали рот на замке?

– Не исключено, но не это главное. Прежде всего, она должна сказать нам, как становятся блядью, как зарабатывают деньги, понимаешь, это гораздо для нас важнее.

– Ясно, – понятливо кивает Мали, потому что с тех пор, как они решили действовать независимо от красивого господина Кукило, им ещё ни разу не удаётся заполучить в руки деньги. А именно в них-то они и нуждаются. Теперь госпоже Веверке надлежит просветить их и наставить на верный путь. Пеперль – девица смышленая, она на лету ухватила ценность подвернувшейся ситуации, и Мали беспрекословно следует за ней.

– Как думаешь, он сейчас уже отодрал её? – спрашивает Мали.

– Да ничего подобного, ты моего дядю не знаешь, а я часто слышу его, когда он дерёт тётку. Он ебётся только, когда подвыпивши. Знаешь, как он это делает? – Пеперль оживляется. – Он всегда раздевается догола, и потом укладывается ртом на пизду. Лижет, думаешь? Чёрта с два! Он только нюхает пизду и жопу. Однажды они забыли потушить свет, и я в тот раз точно всё видела. Он закрывает глаза и затем начинает попеременно обнюхивать указательный палец. Пизда или жопа? Пизда или жопа?

– Как это, не возьму в толк? – недоумевает Мали.

– Да всё очень просто. Сперва он, не глядя, втыкает его туда, что первое подвернётся. А потом по запаху угадывает, куда попал. И если угадал, всегда радуется. Вот он и у Веверки сейчас будет нюхать. А в то время как он предаётся игре в отгадывание, тётка обязательно должна шевелить ему мошонку, и тогда у него макаронина мало-помалу поднимается.

– А большая у него макаронина, у твоего дяди?

– Ой, даже говорить не стоит, – презрительно кривится Пеперь, – так, примерно со среднюю морковку.

– Ну, в таком случае Веверка навряд ли получит удовольствие.

В эту минуту в квартире открывается дверь комнаты, и девочки слышат раздосадованный голос Веверки:

– Верите вы мне или не верите, господин Мутценбахер, мне, право, до лампочки, когда у человека такая маленькая макаронина, такая, знаете ли, пипетка, то моей вины здесь нет, и я уж как-нибудь переживу это. Но то, что вы без зазрения совести хотите задаром поиметь такую женщину, как я, это уже чистое жульничество, вам понятно!

– Но Фаннечка!

– Цыц! Я вам не Фаннечка, для вас я госпожа Веверка, зарубите себе на носу! А теперь давайте, проваливайте отсюда, иначе я вам устрою весёлую жизнь!

Дверь квартиры широко распахивается, и обе девочки из своей засады видят, как невзрачный и униженный господин Мутценбахер выскальзывает в коридор. Они дожидаются, пока шаги его стихнут внизу, в вестибюле дома, и затем Пеперль крепкими костяшками стучит в дверь. Госпожа Веверка открывает и весьма негостеприимно спрашивает:

– Вам что здесь нужно?

– Простите, пожалуйста, мы хотим… мы хотим… меня, собственно, зовут Пеперль Мутценбахер!

– Ну, так и что из того, паршивки, идите своей дорогой, – ещё пуще свирепеет госпожа Веверка при звуках этого имени и собирается, было, захлопнуть дверь перед носом девочек. Однако Пеперль предвидит такой поворот событий, она проворно вставляет ногу в дверную щель и очень тихо произносит:

– Вы только что подпустили к своей пизде моего дядю и еблись с ним.

Женщина отшатывается, с ужасом глядит на девчонок, а те пользуются удобным случаем и живо проникают в квартиру. Веверка ещё вся растрёпанная и, как можно заметить, под накинутым на плечи халатом на ней почти ничего нет. Пеперль, естественно, сразу возбуждается при виде этого. Ей очень хотелось бы сейчас потрогать груди Веверки и поиграть ими, она была бы не против тут же заняться и пиздой хозяйки, чтобы дать ей ту разрядку, какую не сумел предоставить дядя.

– Мы только хотим вас кое о чём спросить, – объясняет Пеперль причину их вторжения, и в глазах её читается такая устремлённость, которая явно ставит хозяйку в тупик.

– Ну, и о чём же именно? – интересуется Веверка, под любопытным взглядом Пеперль плотнее запахивая на теле утренний халат, особенно на выдающейся вперёд монументальной груди. Пеперль немного сконфужена, она не знает, как ей облечь в слова своё требование. Но тут на выручку ей неожиданно приходит Мали.

– Мы хотим узнать, как становятся блядью. Пожалуйста, расскажите нам это, – с детской непосредственностью выпаливает она.

– Что-о? – протяжно переспрашивает Веверка. Она вскипает от возмущения.

И тогда в разговор снова вступает Пеперль и просительным тоном быстро произносит:

– Знаете, нам тоже хотелось бы что-нибудь заработать, а поскольку мы обе охотно ебёмся, вот мы и решили, что вы могли бы нам подсказать, с чего начать.

– И вы пришли, чтобы спросить меня об этом? Нет, голубушки, вы мне лучше скажите, кто вас подослал шпионить за мной, а? – Веверка яростно шипит как змея и толкает Мали к выходу. – Давайте, выметайтесь отсюда, да поскорей, и чтобы духу вашего больше здесь не было, а то позову полицию!

Пеперль понимает, что женщина разгневалась не на шутку, она чувствует себя обманутой в своих ожиданиях и что ей необходимо теперь доказывать серьёзность их с Мали намерений. Она ещё какое-то мгновение размышляет, затем, приняв решение, быстро укладывается на кухонный стол, высоко поднимает коротенькую юбчонку, чуть ли не до пупа и широко разводит ноги.

– Вы только взгляните, пожалуйста, на мою пизду, госпожа Веверка, и тогда сразу увидите, что я больше не девственница. Мали тоже уже не девственница, и пришли мы сюда вовсе не для того, чтобы шпионить за вами, а только хотели спросить у вас совета, как стать настоящей блядью.

Пеперль ощущает взгляд женщины на своей пиздёнке и обеими руками раздвигает в стороны срамные губы, чтобы предоставить возможность лучшего обзора. Лицо госпожи Веверки заливает густой румянец, она, преодолевая внутреннее сопротивление, подходит ближе и протягивает руку к пизде Пеперль.

– Ну и времена, ну и нравы настали, – со вздохом произносит она и берётся за секель Пеперль, однако тотчас же снова отпускает его. – Сегодняшняя молодёжь такая испорченная, в моё время ничего подобного не было и в помине, сколько же вам лет?

– Двенадцать, – признаётся Мали и сразу же начинает тоже забираться на стол, чтобы в свою очередь продемонстрировать пиздёнку.

– Тринадцать с половиной, – отвечает Пеперль и тут же чувствует, как в её отверстие для проверки втыкается тёплый и пухленький палец женщины.

– О, господи, да ты, Пеперль, и самом деле уже не девственница, вот негодница!

– Так я же вам об этом сразу сказала, – с гордостью подтверждает Пеперль.

– И я тоже уже не девственница, – вмешивается в разговор Мали, – да к тому же у меня ещё совершенно безволосая пизда!

Госпожа Веверка смотрит на неё и затем без труда погружает палец в её подставленную с готовностью дырочку.

– Боже мой, да вы обе порядочные паршивки!

Миловидная женщина с кудрявыми светло-русыми волосами, открывающими высокий лоб, несколько смущена. Две обнажённые пиздёнки возбуждают её, и всё-таки она колеблется, чувствуя в себе какую-то неуверенность. Она отступает на шаг, однако Пеперль, внимательно наблюдающая за выражением лица молодой хозяйки, решает перехватить инициативу. Она тут же спрыгивает со стола и ласково льнёт к стоящей в растерянности Веверке. Её руки поглаживают полные груди, она ощущает, как соски на них сладострастно набухают, отвечая на её нежность, и поднимаются вверх. Пеперль видит, как симпатичное лицо заливает алый румянец, и тогда она быстрым движением руки распахивает ей халат и, ластясь, погружает пальцы в заросли тёмно-русых волос в поисках секеля.

– Вы всё-таки самые настоящие паршивки! – только и выдыхает госпожа Веверка.

Она прислоняется спиной к стене кухни и тяжело дышит, в то время как Пеперль, исследуя пизду, склоняется всё ниже. Её детские пальцы, покопавшись в густых волосах, высвобождают набухший секель, который точно страж стоит у входа в гигантскую расселину. Ей исключительно по душе пизда Веверки. Это – первая действительно красивая женская пизда из числа тех, какие Пеперль приходилось непосредственно видеть вблизи собственными глазами. У её тётки, к примеру, худосочная, обрамлённая щетинистыми волосами, абсолютно неинтересная дыра. Потом она знает ещё голую щелку своей подруги и толстостенную, огромную по размеру пиздищу Божены. Но эта пизда, пизда госпожи Веверки, есть нечно совершенно особенное. Пеперль хотела бы как следует её рассмотреть, поэтому она, держась за восставший секель, уводит молодую женщину в комнату. Там она с мягкой настойчивостью заставляет прилечь покорившуюся воле обстоятельств Фанни на постель. Теперь она лежит обнаженная перед двумя девочками. Глаза у неё закрыты, как будто ей стыдно. Пеперль разводит ей ноги в стороны, и тотчас же её взору предстаёт всё великолепие изумительной пизды.

– Ты только погляди, Мали, вот это пизда! – говорит Пеперь подруге и заботливо разглаживает шелковистые, тёмно-русые волосы, чтобы открыть доступ к розовой щёлке. Нежно и всё же достаточно энергично её палец проходится вдоль расселины, заставляя секель подпрыгнуть.

Игра раззадоривает Пеперль, её рот склоняется к благоухающей пизде, и девочка принимается обрабатывать её проворными ударами языка. Пеперль лижет с большим удовольствием, ей нравится держать во рту хуй, но ещё вкуснее для неё лизать пизду. Ей, правда, уже доводилось вылизывать грот Мали, но эта взрослая, так сказать спелая пизда на вкус совершенно другая. Напряжённо заострив язычок, она глубоко проникает им в отверстие, а госпожа Веверка лишь отвечает глубокими вздохами. Пеперль поднимает глаза и видит Мали, которая тоже занята делом. Сжав двумя руками нежно-коричневые соски обеих крепких грудей хозяйки, она теперь попеременно то сосёт их, то лижет. Пеперль довольна подругой и, быстро забравшись той под юбку, одобрительно поглаживает её по голой пиздёнке. Это побуждает Мали сразу придвинуться поближе, не прерывая, впрочем, увлекательного занятия с госпожой Веверкой. Девочки сейчас сидят бок о бок на корточках, обе трудятся языками, ублажая женщину изнутри и снаружи, и у каждой свободна одна рука, которой можно немного подзадорить подругу. По телу госпожи Веверки пробегает волною дрожь, она широко разводит в стороны налитые ляжки, чтобы предоставить для Пеперль большее поле деятельности, и Пеперль не разочаровывает женщину в оказанном ей доверии. Она увлечённо лижет и даже, отняв от Мали палец, начинает теперь попеременно вводить его в пизду и в жопу Веверки.

– Ну и детишки, – самозабвенно стонет белокурая женщина и ещё шире раздвигает ноги. – Ах… а-а-а… ещё сильнее… таких паршивок нужно держать под замком… лижи же, Пеперль… пожалуйста, только не останавливайся сейчас… ни в коем случае не допускай этого… продолжай действовать дальше, Пеперль, не выпускай клитор… как же мне нужен сейчас елдак… ах, если бы только во мне был сейчас хе-е-ер…

В распоряжении Пеперль, правда, хера не имеется, однако есть её детская, мягко очерченная ручка, которая не намного жёстче упругого елдака. И она, таким образом, мастеровито делает ладошку «лодочкой» и резким движением вталкивает её в алчущую дыру жалобно вздыхающей по поршню женщины.

– Ах… у меня подкатывает… у меня подкатывает, – дико вскрикивает она, а Пеперль толчёт сильнее, очень проворно качая взад и вперёд ладошкой точно самым настоящим стволом до тех пор, пока молодая женщина, наконец, не исторгает из себя хрипящий поток неразборчивых слов и в изнеможении не падает навзничь. Она только выдыхает блаженно:

– Ах, дети, это было прекрасно.

– Теперь вы нам верите, что мы пришли сюда не шпионить за вами? – с плутовской улыбкой спрашивает Пеперль, когда Веверка вновь обретает способность ясно соображать.

– Нет, теперь я так, конечно, не думаю, – протяжно отзывается звонким голосом женщина. – Итак, чего вы, собственно говоря, от меня хотите, девчонки?

– Мы хотим стать шлюхами!

– И чем же я могу вам в этом помочь?

– Вы должны сказать нам, как стать настоящей шлюхой, которая зарабатывает деньги.

– Но почему именно я?

– Потому что вы сами шлюха!

– Да кто вам такое сказал? Во всей округе ни одна живая душа об этом не знает!

– Моя тётка сегодня сказала об этом дяде, и тот сразу же отправился к вам!

– Ах да, верно, так это был твой дядя, господин..?

– Да, тот с пипеткой вместо хуя, который хотел вас ёбнуть задаром.

Госпожа Веверка смеётся, и девочки в два голоса вторят ей. В таком весёлом настроении симпатичная женщина угощает детей чашкой кофе и большим куском пирога, чем совершенно завоёвывает их сердца. В небрежно запахнутом халате, демонстрируя таким образом все свои прелести, госпожа Веверка лежит на диване, а обе девочки, болтая ногами, сидят за столом и за обе щёки уписывают уже второй кусок пирога.

– Итак, о чём же я должна рассказать вам, девочки?

– Нас интересует буквально всё, мы совершенно не знаем, как с толком подставить пизду, а как раз именно это мы делаем с удовольствием.

– Нет, нет, вы уже вполне кое в чём разбираетесь! – Госпожа Веверка одобрительно улыбается. – Во всяком случае, лизать вы умеете превосходно, я это на себе испытала.

– Знаете ли, госпожа Веверка, – объясняет Пеперль, – с нами дело обстоит так. У нас есть товар, но мы не можем найти на него покупателя.

– Вздор, такие молоденькие девичьи пиздёнки всегда пользуются спросом у мужчин.

– Речь идёт не о том, чтобы найти им какое-то применение, – вмешивается в разговор Мали, – тут Пеперль высказалась не совсе точно. Парни с нашей улицы ноги готовы сломать, бегая за нашими пиздёнками, но у них ведь ветер гуляет в кармане. Мы, конечно, ебёмся с удовольствием и редко пропускаем мимо себя макаронину, но мы не понимаем, почему нам нужно себя отдавать даром, когда можно это неплохо продать. Если у человека порядочный ствол, мы ему, конечно, и так позволим, потому что нам самим это очень по вкусу, но если мы, кроме того, ещё и деньги получим, то это будет уже совершенно другая песня.

– Послушай, Мали, ты говоришь как по-писаному, – восхищённо замечает Пеперль. – Я даже не догадывалась, что ты умеешь выражаться так складно, и должна признать, что ты абсолютно права. Ну, в таком случае, госпожа Веверка, теперь вам всё известно. А то, что мы не какие-нибудь неинтересные дрочилы, мы вам, кажется, уже доказали.

– Да, это действительно так, – согласно кивает головой госпожа Веверка и погружается в размышления.

– Даже не знаю, что вам посоветовать, – произносит она спустя некоторое время. – Прямо выходить на панель вам нельзя, потому что если вас поймает полиция, то вы окажетесь в кране затруднительном положении.

– Это почему же, – удивляется Пеперль, – мы ведь ничего плохого не делаем, мы всего лишь хотим поебаться.

– Послушайте, для беспрепятственной ебли требуется официальное разрешение от властей, которое вы не получите в силу того, что ещё недостаточно взрослые. Впрочем, погодите. Я, кажется, кое-что придумала. Знаете, что это такое, когда собирается сразу целая компания мужиков, и каждый свинья почище другого?

– Нас это совершенно не смущает, по нам, чем больше мужчин, тем лучше, – заявляет Пеперль, – лишь бы то были мужчины, которые наверняка нам заплатят.

– Ладно, тогда я сделаю из вас настоящую сенсацию. Я приведу вас на одну мужскую вечеринку. Как раз ещё сегодня я собираюсь беседовать по этому поводу с графом Баршем, он является главным устроителем этого свинского сборища извращенцев.

– Да, но что мы в результате получим за это? – деловым тоном сразу же осведомляются обе девочки.

– Ну, уж сотня вам, полагаю, точно обеспечена. Однако за посредничество каждая из вас должна будет отсчитать мне десять процентов. Такой расклад вас устраивает?

– Стало быть, выходит каждой из нас придётся отдать по десять шиллингов, а нам на двоих останется только восемьдесят.

– Да нет же, глупенькие обладательницы чувственных дырочек, по сотенной должна получить каждая, ну, а ещё лучше было бы, если бы они накидывали ещё пятьдесят сверху за узость щелок.

Глаза у девчонок загораются, и Пеперль без лишних раздумий протягивает Веверке руку в знак согласия. Сводница ответным жестом скрепляет сделку.

– Однако кое о чём я не могу не предупредить вас заранее. В данном случае речь идёт не просто о ебле или минете, эти похотливые развратники несомненно потребуют ещё и совершенно иных непотребств.

– Но ебать-то нас там всё-таки будут? – озабоченно осведомляется уже не на шутку разгорячившаяся Мали, не придавая особого значения услышанному предупреждению о непотребствах.

– Разумеется, вас многие сразу же возьмут в оборот, и вам, вероятно, придётся очень и очень постараться, потому что, ощутив вдохновение, они уже ни с чем не считаются. Мне уже случилось видеть одну такую пиздовладелицу. Сперва её один за другим отодрали восемь мужчин. А в завершение девятый вставил ей хуй в рот, чтобы получить то, за что заплатил. Ну, хочу вам заметить, она к этому моменту была уже настолько сыта, что не могла больше сглатывать. И когда он кончал ей в рот, сперма через ноздри потекла из неё обратно.

– Да, если только хуй осчастливит своим посещением наши пиздёнки часто и по-настоящему, то всё пойдёт как по маслу, и уж мы это как-нибудь перенесём. А теперь, госпожа Веверка, расскажите нам что-нибудь о себе!

– Даже не знаю с чего начать, – улыбается она. – Всё произошло как бы само собой. У моего мужа, царство ему небесное, хвостик был как у пинчера, и поэтому я постоянно размышляла о том, чтобы при случае сравнить его с чьим-нибудь ещё хуем, да всё время откладывала. А вот однажды, лет пять тому назад это было, помню, мой муж как раз сидел без работы, взялся ко мне мясник приставать, чтобы я его к себе подпустила. У него-де давно уже, оказывается, на меня стоит, и ему страсть как хочется меня выебать. Поначалу я не соглашалась, но когда он сказал, что у него хер вскакивает всякий раз, как только он меня видит, и что иначе его колбаса просто лопнет от натуги, у меня вдруг тоже возникло желание. Да. А, кроме того, он пообещал мне потом за это два килограмма мяса для шницелей, если я ему только позволю. Я, естественно, не ломалась и сразу дала ему себя выебать, потому что два килограмма мяса для семьи безработного на улице не валяются. Да. И таким образом я неожиданно пришла к выводу, что моя симпатичная пизда имеет свою цену. С той поры моя пизда зарабатывает деньги, а вместе с нею и я. И только, если у мужчины оказывается особенно ладный стержень и он мне по нраву, только тогда я ебусь задаром. Но подобное не часто случается, это я вам честно могу сказать.

– Естественно, – в один голос соглашаются девочки.

– Надо сказать, у мясника, – продолжала свой рассказ госпожа Веверка, – хер оказался как у испанского быка. Я думала, он мне горло проткнёт, таким он был длинным. Сначала я дрожала от холода как осиновый лист, потому что он ёб меня прямо в тамбуре морозильного погреба, из опасения, что может нагрянуть его старуха. Он перегнул меня через колоду для рубки мяса, наяривал меня сзади своим поршнем и при этом всё время косился на дверь, не идёт ли кто. Несмотря на царивший в погребе жуткий холод, мне, однако, мало-помалу от этого трения становилось тепло, если не сказать жарко. Говорю вам, то была отменная ебля. Его яйца всё время постукивали меня по клитору.

– Сзади? – с удивлением спрашивает Мали.

– Да, сзади, – кивает госпожа Веверка утвердительно, – в такой позиции хуй лишь мягко, чуть-чуть касается матки и настолько глубоко проникает внутрь, что у тебя глаза на лоб лезут, но речь идёт, разумеется, о внушительном по размерам хере. Если же у мужчины между ног болтается тряпка, тогда совершенно всё равно, спереди или сзади, в таком случае, как ни становись, всё ни рыба ни мясо. Он тебя только малость пощекочет, и дело дальше этого не идёт. Тогда, чтобы кончить, приходится помогать самой себе пальцами. Ну, вашим пиздёнкам до поры до времени подойдёт всякий хер, но у меня уже должна быть затычка что надо. Поглядите-ка сейчас, в спокойной обстановке, на мою пизду, она требует первоклассного обслуживания.

С этими словами женщина широко раскрывает ляжки и ещё раз показывает девочкам свою пизду. Пеперль мигом сбрасывает туфли и голой пяткой, ласкаясь, проводит по жадно распахнувшимся срамным губам. Это спонтанное проявление искреннего почтения приводит Веверку в медово-блаженное настроение. Она снова смыкает ноги и говорит:

– Сейчас я больше не могу играть с вами, с двумя молоденькими шлюшками, потому что принимаю сегодня ещё одного гостя и должна предстать перед ним в подобающем виде. Он целый час лежит у меня на пизде и вылизывает её мне досуха. Мне это очень нравится, однако он, в конце концов, может заметить, что до его прихода я уже успела неплохо развлечься.

– Каким образом он может это заметить? – любопытствует Пеперль.

– Ну, в частности, по тому, что мне для оргазма понадобится больше времени, а он постоянно поглядывает на часы. Он всё время требует, чтобы в первый раз на меня накатило уже через минуту. Он придаёт большое значение тому, чтобы в день своего визита оказаться для меня первым.

– Но это ему должно быть, в общем-то, безразлично, ведь главное заключается в пизде, которую он получает в своё полное распоряжение, разве не так? – деловито высказывает Мали своё мнение.

– Да, для некоторых мужчин вся изюминка состоит именно в этом, и тут ничего не поделаешь. Когда блядуешь, нужно в первую очередь помнить о том, что речь идёт об удовольствии мужчин, а вовсе не о вашем собственном. Если же вам при этом ещё и приятно, то на здоровье, но если вдруг происходящее окажется вам не по вкусу, то вы должны делать вид, будто всё равно вам это страшно нравится.

– За себя одно я могу сказать, – констатирует Пеперль с особым запалом, – мне это всегда нравится, и всегда будет нравиться.

– Не зарекайся, милое дитя, когда человек навязывает тебе свою волю, по настоящему берёт тебя в руки и всласть надерёт тебе жопу, тогда всякие «нравится» как ветром сдувает.

– А вот мне по вкусу, когда меня по жопе секут, – заверяет Пеперль и, придя в возбуждение от воспоминаний, копается у себя в пизде. – Меня это ужасно раззадоривает, да и сама я с удовольствием лупцую кого-нибудь по голой жопе, но только это не должна быть мужская жопа. Например, задница Мали, в которую я до чёртиков влюблена. Когда она мне её показывает, я удержаться не могу, чтобы её не шлёпнуть, правда, Мали?

– К сожалению, правда. Мне битьё, вообще-то, не по нутру, но Пеперль просто на этом помешана, и иной раз я доставляю ей такое удовольствие, тем более что потом она меня прекрасно вылизывает. Однако я всё же предпочитаю, чтобы меня сначала вылизали, а потом засунули макаронину в пизду. Скажу я вам, нет ничего лучше макаронины в пизде.

Мали воодушевлена и озабоченно размышляет о том, продерут ли её ещё сегодня или нет.

– Вы, госпожа Веверка, только что упомянули, что на мужской вечеринке в ходу будут разные извращения, не могли бы вы уточнить для нас, какие именно? – интересуется Пеперль. – Кроме обычной ебли и минета я знаю только, что один мужчина как-то потребовал от меня поссать ему в рот.

– Ну, ты ещё молоденькая невинная девчонка. Оно, конечно, правда, ничего принципиально нового, кроме ебли и вылизывания, собственно говоря, в мире не существует, однако всё зависит от формы, в какой это делается. Есть, разумеется, и другие вещи, но все они – лишь вариации. У меня, скажем, имеется один клиент, который вообще со мной не ебётся. Он только вылизывает мне дырку в жопе до тех пор, пока я не пущу ему в рот газы, и вот в этот момент он как раз и спускает. Смешно, да? И хотя меня подобные действия возмущают, я не могу от него отказаться, поскольку он один из лучших моих клиентов и всякий раз приносит мне сотню. После него я всегда отправляюсь на исповедь, настолько этот мерзкий тип меня возмущает. Вот так-то. А потом ко мне сразу же, как правило, наведывается мой исповедник.

– Ну, а он что делает?

– Во время его визита я должна догола раздеться, раздвинуть ляжки и крепко закрыть глаза. Потом он начинает дотрагиваться до секеля крестом от своих чёток. Я предпочла бы сразу перейти к делу, эти бессмысленные ужимки у меня уже в печёнках сидят, но, как ни странно, при каждом прикосновении меня тотчас же с новой силой захлёстывает волна возбуждения. Костяной крест так приятно холодит пизду, я жду, вот сейчас, вот сейчас он снова дотронется до секеля. Это страшно взвинчивает меня. И увидев, что я уже на пределе, что я уже едва сдерживаюсь, он наматывает чётки себе на яйца и начинает меня ебать. А костяной крест при каждом толчке похлопывает меня по сраке. Во время ебли он произносит проповедь точно священник на кафедре, и не будь я в таком возбуждении, меня от его слов мороз пробирал бы по коже. Каждый раз он повторяет одно и то же, я это уже наизусть вызубрила, однако для чего он это делает, я не знаю. Ебётся он преотлично, у него очень приятный поршень, но, несмотря на это, я ни в кои веки не подпустила б его к себе, не плати он так щедро. Во время ебли он всегда закидывает мои ноги себе на плечи и ладонями крепко держит меня за жопу. А после того, как спустит, с таким остервенением лупит меня по жопе, что кожа на ней вот-вот, кажется, лопнет, и кричит: «Покарать надо эту плоть, покарать!»

– Я бы померла со смеху, – восклицает Пеперль.

– Вот этого нельзя делать ни в коем случае. Во-первых, он продирает тебя так, что дух захватывает, а, во-вторых, он просто не смог бы кончить иначе. Не следует забывать, что за сотню шиллингов он найдёт себе полный пароход баб, которые совершенно спокойно позволять проделать с собою подобный фокус.

– И потом, он, в конце концов, здорово ебётся, – замечает Пеперль, – вы ведь сами говорите об этом.

– Да, тут ему следует отдать должное, ствол у него превосходный. Далее, есть у меня круг клиентов, – продолжает Веверка свой рассказ, – с которыми я всегда великолепно провожу время, но не получаю никакого удовлетворения и, уходя, возбуждена ещё больше, чем перед приходом. Таковы, к примеру, два брата. Им втемяшилось в голову во что бы то ни стало вставить женщине одновременно оба своих поршня. Навязчивая идея, хотят они так, и всё тут. Вот уже год мы бьёмся над этой проблемой, но ничего путного не выходит, меня это только каждый раз приводит в ужасное возбуждение. Если один из них держит свой хуй в пизду, другой пытается засунуть мне свой в жопу, но безуспешно. Потому что когда у меня ствол в пизде, моя задняя дырка становится слишком узкой, а если елдак введён мне в жопу, то в свою очередь необычайно сужается пизда. Сплошное мучение с этой парочкой. Братья мне рассказали, что попытка такого рода удалась им один-единственный раз, но произошло это с такой исполинской бабищей, у которой между пиздой и сракой впору было прокладывать телефонную линию. А вот со мной дело никак не ладится, но именно со мной они хотят этого добиться, проявляя при этом чудеса долготерпения. Вы можете себе представить, до какой температуры меня разогревает это бесконечное испытание. Уходя от них, я похожа на суку в состоянии течки, потому что ни тот, ни другой в меня никогда не спускают. Когда они в очередной раз осознают, что у них опять ничего не получилось, то всегда просят меня полизать их. Но стоит мне только начать, как я тут же получаю весь заряд в рот. Потом я как угорелая мчусь домой и приглашаю к себе наверх нашего привратника. Девочки, такого молота, как у него, вы от роду не видели! Когда у него встаёт его ствол, то достаёт ему до середины живота, и такой толстенный, что мне его ладонью не обхватить. Вот это хуй, вот это молодец! Мне достаточно только вспомнить о нём, как я возбуждаюсь. Но сегодня я его ещё распрямлю, этот привратницкий посох, даже если господин, с которым я нынче встречаюсь, вылижет мне все потроха, и если в предстоящую ночь он окажется даже двенадцатым, я всё равно с ним поебусь. А теперь, девочки, оставьте меня одну, мне скоро уходить. Наведайтесь ко мне завтра ближе к вечеру, тогда мы с вами всё и обсудим относительно мужской вечеринки.

– Может быть, вы нам ещё что-нибудь расскажете? – с мольбой в голосе просит Пеперль.

– Вы всё это на себе ещё испытаете, наберитесь только немножко терпения! Какая польза вам от моих рассказов о самых распрекрасных хуях, если в пизде у вас пусто.

Расставаясь, Мали сделала свой обычный книксен. Но Пеперль на прощание лихо схватилась за пизду Веверки, запечатлела крепкий поцелуй на высоко поднявшемся, тугом секеле и кончиком языка лизнула щель.

– До скорого, моя прекрасная пиздёночка, – говорит она и этой лаской оставляет госпожу Веверку в таком состоянии, что та в бесплодной тоске по поршню вынуждена сама себя доводить до конца пальцем. При этом она чуть слышно бормочет себе под нос:

– Какая же я дура, что так быстро выпроводила детей. Не сделай я этого, Пеперль наверняка меня ещё полизала бы, да и другая, думаю, не осталась бы равнодушной.

Она неистово обрабатывает свою пизду и стонет:

– Ах, если бы здесь была Пеперль, у этой девчонки такой миленький язычок, у паршивки у этой, будь она проклята, что теперь оставила меня одну. Не надо мне было их выпроваживать. Эх, я, глупая курица!

И она в слепой ярости зажимает секель большим и указательным пальцами и начинает так отчаянно его надрочивать, что ей уже больно по-настоящему. Но именно из-за этого, или, может быть, из-за воспоминаний о сладком язычке Пеперль, мгновенно заливает всю изнутри. Она дрожит и теперь ощущает, как влага из пизды стекает по её пальцам.

И теперь настало их время! Теперь, как страстно надеются Пеперль с Мали, начинается их большая карьера. Жизнь во всём своём манящем великолепии ждёт отныне их впереди, открывая перспективы на хуи всякого рода, которые обеспечат им комфортабельное и безбедное существование. Отныне, с сегодняшнего вечера они будут точно знать, куда им надо идти и с кем ложиться в постель. Их будущее готовой фабулой расстилается перед ними. Ни одна мать не смогла бы отыскать для них лучшей профессии, ибо матери слишком легко забывают, что самым заманчивым и отрадным в их молодости был крепко стоящий и неутомимо работающий хуй, что самым приятным для них было поебаться от души. Совершенно голые стоят Пеперль и Мали в небольшом боковом кабинете, примыкающем к банкетному залу фешенебельного столичного отеля, и наблюдают, как госпожа Веверка, которую давно уже называют просто Мицци, обрызгивает духами пизду. Сегодня состоится еженедельный праздничный вечер клуба, который официально носит имя «Венские червонные валеты», а неофициальное его название «Танцы на проволоке верных друзей хозяйки». И Пеперль с Мали предстоит быть введёнными в программу варьете и других мероприятий в качестве новеньких. Мицци Веверка затем тщательно припудривает своё пышное тело, после чего облачается в платье из воздушнейшего креп-жоржета, которое, будучи перехвачено в талии только узким золотым пояском, лёгкими свободными складками ниспадает до самых щиколоток. Сквозь тонкую как паутина материю просвечивает белоснежная кожа, которую это одеяние больше подчёркивает, нежели скрывает.

– Красиво, – с придыханием говорит Пеперль, – изумительно красиво.

А Мали, пробуя на ощупь, поглаживает тонкую материю, не упуская, конечно, возможности, игриво пройтись ладошкой также по мягким округлостям Мицци.

Мицци удовлетворённо смеётся, любуясь своим отражением в зеркале.

– Я вам нравлюсь? – Белокурые локоны мерцающими прядями обрамляют лилейный лоб, глаза сверкают влажным блеском. – Так, теперь ваша очередь, теперь я вас сделаю красивыми.

Из шкафчика у стены она достаёт две пары лакированных туфель на высоком каблуке, красные шёлковые юбочки не более двадцати сантиметров в длину и два крошечных кепи красного с золотом цвета, какие носят мальчики-лифтёры в гостиницах.

– Одевайтесь, – командует она.

Девочки натягивают коротенькие носочки и возятся с остальными деталями туалета, однако у них это плохо получается, они не знают с чего начать.

– Ничего страшного, – подсказывает Мицци, – носки вообще не нужны, только туфельки.

Потом накидывает им на бёдра юбчонки и прикрепляет к волосам забавные кепи. С изумлением глядят девчонки на себя в зеркало. В туфлях на высоком каблуке их голые, стройные ноги смотрятся ещё длиннее, а короткие шёлковые юбочки едва прикрывают их пиздёнки. Лихо сдвинутые набекрень кепи придают мордашкам юных шлюшек ещё более дерзкий вид. Тёмно-красной несмываемой губной помадой Мицци выразительно подчёркивает соски их грудей и несколькими каплями благоухающей эссенции смачивает каждой пупок.

– Готово, а теперь отправляемся, и не осрамите меня!

Узкий тёмный коридор ведёт к банкетному залу. Вход в него завешен красными бархатными портьерами, из-за которых доносится громкий смех, пение, звон бокалов и крики. Пеперль энергично проскальзывает через портьеры, немного раздвинув их в стороны, и увлекает за собой двух других охочих до ебни пиздовладелиц. В первый момент ни один человек не обращает внимания на их появление, поэтому у подруг есть время спокойно оглядеться по сторонам и оценить обстановку. В глубоких кожаных креслах за низкими столиками располагаются господа во фраках и белых манишках, потому что в клубе «Весёлой хозяйки», по крайней мере, в начале банкета, всё обставлено на высочайшем уровне. У поперечной, узкой стены просторного зала располагается сцена, занавес которой пока опущен, а перед ней сидит джаз-оркестр. Потом девочки замечают, что они тут не единственные дети. Ещё три аналогичные пары, одетые, как и они, но только в голубые, зелёные и жёлтые цвета, кружат по залу. То там то здесь кто-нибудь из господ, мимо которого они проскальзывают в данный момент, трогает девочек между ног. Теперь в зале становится оживлённее. Ещё из нескольких боковых дверей появляются молодые, миловидные женщины, которые, как и Мицци, облачены в прозрачные воздушные платья. Они тоже выглядят в высшей степени завлекательно. Мицци спешит оставить общество девочек и теперь, покачивая импозантными бёдрами, проплывает между столиками. Два официанта с ведёрками шампанского торопливо пробегают мимо ещё несколько не освоившихся с обстановкой девочек, даже не бросив взгляда на их вызывающе торчащие грудки с подрумяненными сосками. Один из них, слегка задевший Мали, на ходу извиняется:

– О, пардон, уважаемая!

У Мали, изумлённой такой учтивостью, отвисает челюсть и она несколько секунд так и стоит с открытым ртом. Потом девочки делают несколько робких шагов в зал. Атмосфера там пока достаточно натянутая, как это и бывает обычно в начале каждого праздника. Однако стоит музыкантам взяться за свои инструменты, как лица присутствующих сразу же веселеют. И когда раздаётся клубный гимн, песня о весёлой хозяйке, все господа в один голос подхватывают её. В песне поётся о хозяйке постоялого двора, которая даёт путникам кров и стол, и ещё кое-что. Она не жалеет для гостей доброго вина и столь зажигательно крутит ручку шарманки, что гости не могут усидеть на месте и пускаются в пляс так, что яйца трясутся.

Пеперль, которая с юных лет знает почти все куплеты этой популярной песенки, с удовольствием начала подпевать и, ведя за руку Мали, двинулась в глубину зала. Возле столика, за которым сидят четверо господ, чья-то рука делает ей знак. Пеперль послушно отвечает на приглашение и, подойдя ближе, приседает в книксене, как строго-настрого приказала им Мицци. Один из господ с интересом наклоняется вперёд и приподнимает коротенькую юбочку Пеперль, однако тотчас же с разочарованием на лице снова бросает её.

– Не знаю, – раздражённо ворчит он, – что граф, собственно, воображает себе. Я же ему чётко и ясно объяснил, что волосатые пизди мне не нужны, у меня должна создаваться иллюзия, что девчушке едва минуло десять лет. Прошу вас, господа, полюбуйтесь сами, пожалуйста, это волосы или нет?

С этими словами он снова поднимает юбчонку Пеперль, мужчины склоняются к предмету исследования и с серьёзным видом констатируют:

– Это волосы, ты совершенно прав.

В этот момент Мали внезапно выскакивает вперёд, незамедлительно обнажает плюшку и, сияя от счастья и удовольствия, заявляет строгому суду:

– А мне действительно только десять лет исполнилось!

– Ни черта подобного, – в ярости шипит Пеперль, – тебе двенадцать лет и скоро будет тринадцать.

– Врёт она всё, мне правда только десять лет, – защищает Мали свой гешефт.

– Не спорьте, дети, мы сейчас это сразу проверим. Иди-ка сюда, становись на стол, у нас есть тут специалист, и он мигом определит, сколько тебе лет на самом деле.

Мали проворно взбирается на стол и стоит в ожидании.

– Послушай, Аристид, сделай одолжение, пожалуйста, понюхай пиздёнку, – просит говоривший, обращаясь к сухопарому господину, который до сих пор с подчёркнутым равнодушием не обращал никакого внимания на детей.

Тот с довольно скучным ещё выражением лица наклоняется к пизде Мали, однако, вдохнув её аромат, становится оживлённее и даже, можно сказать, возбуждённее. Он закрывает глаза, ещё раз сосредоточенно принюхивается к пизде и затем категорически объявляет вердикт:

– Не больше двенадцати с половиной лет!

Пеперль потрясена такой прозорливостью.

– Ну и ну, как же это вы так точно установили?

– Да, дитя моё, – высокомерно улыбается Аристид, – это разработанная мною самим наука. В результате долгих и кропотливых исследований я овладел знанием данного предмета, ошибка совершенно исключена. По запаху пизды я определяю не только возраст женщины, но даже её национальность.

– А понюхайте, пожалуйста, мою пизду, – просит Пеперль и встаёт на стол. – Может быть, и про меня вы тоже правильно вынюхаете?

Нос с аристократической горбинкой приближается к секелю Пеперль и принюхивается.

– Тебе около тринадцати с половиной лет.

– Верно, а больше вы ничего не вынюхали, господин граф?

– Ну, а что же я мог бы, на твой взгляд, ещё вынюхать?

– Кто я такая, – говорит Пеперль, а про себя думает: «Интересно, удастся ли ему определить по запаху, что я Мутценбахер-младшая»?

– Хорошо, дорогое дитя, я добавлю к сказанному следующее, во-первых, ты коренная венка, однако в твоём запахе пробивается также лёгкий славянский аромат. И ещё в твоей пизде есть что-то такое, что я не могу сразу определитьть, однако она почему-то кажется мне знакомой. Может быть, я уже когда-нибудь тебя нюхал?

– Не нюхали и не ебли!

– Дитя моё, я не имею обыкновения ебаться, я чистой воды учёный, задача моя только нюхать.

Ученый нос снова приближается к пизде Пеперль, и секель у той жадно вытягивается навстречу, в расчёте получить свою долю прикосновения.

– М-да, не исключено, что мне уже приходилось однажды нюхать пизду какой-нибудь твоей родственницы, ибо запах её больно знаком мне. Либо ты, не приведи господи, происходишь, может быть, из какой-то почтенной семьи, дорогое дитя?

– Нет, – с негодованием отвергает подобное предположение Пеперль, – ни из какой почтенной, как вы выразились, семьи, я не происхожу. А, скорее всего вы совали свой нос в пизду моей матери, которая была знаменитой шлюхой.

– Да что ты говоришь! – звонко смеются в ответ четверо мужчин. – В таком случае мы, верно, должны были бы весьма хорошо знать твою матушку?

– Моя мать зналась только с очень благородными господами.

– Ну, а мы, стало быть, на твой взгляд не достаточно благородны?

– Ой, что вы, нет, – спешит поправиться Пеперль, испугавшись, что она, возможно, ненароком обидела господ, а потом с медленной торжественностью произносит: – Моей матерью была Жозефина Мутценбахер!

– Не может быть! – в один голос восклицают четверо мужчин.

– Правда, я не вру, – клятвенно заверяет Пеперль, – да и зовут меня точно так же.

– Но у Жозефины ведь не было ребёнка, – заявляет один из господ, – я наверняка знал бы об этом, поскольку три месяца состоял с ней в связи.

– Так ты, чего доброго, и есть папаша, Эрнстль!

Господа взвывают от удовольствия, им подарено превосходное развлечение.

Названный Эрнстлем господин на секунду делает озабоченное лицо. Но затем тоже присоединяется к общему смеху, усаживает Пеперль к себе на колени и углубляется в созерцание её длинных красивых ног.

– Я ничего не имел бы против того, чтобы оказаться твоим отцом. В таком случае я прямо сегодня был бы готов взять на душу небольшой грех кровосмешения.

– Это что-то плохое или хорошее? – спрашивает Пеперль.

– Грех кровосмешения, – вступает в разговор граф Аристид, – это вещь очень даже волнительная и возбуждающая, дитя моё! – С этими словами он протягивает ей бокал шампанского. – Прозит, Пеперль, за твоё здоровье!

Пеперль одним глотком осушает бокал до дна и, закашлявшись, хватает себя рукой между ног.

– Что случилось? – спрашивает новообъявившийся Эрнстль, – ты поперхнулась?

– Нет, только очень сильно печёт, – отвечает Пеперль.

– И где же?

– Да, знаете ли, вниз от горла до самой пиздёнки.

– До самой пиздёнки… девчонка так выразилась? – Граф Аристид явно становится оживлённее. – У неё до самой пиздёнки печёт, это ребёнок великолепно сказал, она без сомнения дочка знаменитой Жозефины Мутценбахер. Та отвечала всегда с такой же остроумной непосредственностью. Это событие надо отпраздновать. Теперь, господа, всем встать! На плечи девчонку, у которой печёт в пиздёнке!

Под всеобщие одобрительные аплодисменты и хохот сидящих за соседними столиками двое мужчин поднимают Пеперль на плечи и несут вперёд, к подиуму, где музыканты в этот момент исполняют куплет про лакея. В этом фрагменте песни повествуется о том, что служил у прекрасной трактирщицы лакей с одним яйцом, потому что второе ему отдавили гости во время свальной ебли.

– Туш! Туш! – кричит граф Аристид.

Однако музыканты всё-таки допевают куплет до конца, прежде чем сыграть требуемый туш. Внимание всего зала теперь приковано к сцене, все теснятся поближе, чтобы получше расслышать речь, которую берётся произнести Аристид.

– Многоуважаемые друзья и почитатели хозяйки постоялого двора, – чуть гнусавя, начинает он, – наш дорогой президент клуба позаботился о том, чтобы создать для нас сегодня совершенно необычную ситуацию. Взгляните все, пожалуйста, на эту славную девочку, которую мы несём на плечах. Вы знаете, кто она? Нет, вы себе даже представить не можете! Однако я не стану долго томить ваше любопытство и заставлять теряться в догадках. Я сразу хочу сказать вам, что эта талантливая девочка – талантливая дочь… да, самой Жозефины Мутценбахер! Той Жозефины Мутценбахер, которую когда-то любила и ценила вся Вена, и которую столь многие из нас ещё помнят! Туш в честь присутствующей здесь сегодня Жозефины Мутценбахер Второй!

Одно мгновение мужчины пристально всматриваются в разрумянившуюся от гордости Пеперль, затем по залу прокатывается буря восторженных возгласов:

– Да здравствует Жозефина Мутценбахер! Многая лета Жозефине Мутценбахер! Ура!

Двадцать, тридцать рук одновременно протягиваются к Пеперль. И Эрнстлю приходится прикладывать серьёзные усилия, чтобы у него не вырвали девочку.

– Давайте девчонку сюда, завистники, – с обидой в голосе кричит элегантно одетый лысый господин. – Аристиду всегда самый лакомый кусок достаётся, это нечестный поступок! Жозефина здесь для всех.

Пеперль смеётся от счастья, настал час её триумфа. Теперь она находится в центре всеобщего внимания и интереса! Искоса взглянув на Мали, она видит, что та безмерно уязвлена, и тем не менее, оставаясь её лучшей подругой, тоже искренне радуется успеху Пеперль. Теперь она проворно соскальзывает с плеч своих носильщиков и, кокетливо улыбаясь, смешивается с толпой одетых во фраки господ, которые в ажиотаже готовы чуть ли не драться за неё. На неё смотрят со всех сторон, ласкающие пальцы мужчин нежно поглаживают её по маленьким грудкам, подносят к её губам бокалы с шампанским, и она отпивает по небольшому глотку то из одного, то из другого.

– Вкусно, – говорит она и уже опять чувствует, как подёргивается её пизда.

Пронзительный звон колокольчика звучит в зале, знаменуя начало представления, и занавес сцены с шелестом раздвигается. Эрнстль искусным приёмом ловит Пеперль за руку и увлекает к себе на колени.

– Ты принадлежишь мне, не исключено, что я действительно твой отец, – обосновывает он своё право.

Пеперль слегка раздвигает ляжки, жопой она ощущает пульсацию его напрягшегося хуя. Эрнстль без лишних предисловий быстро расстёгивает брюки и умело посылает пылающий хуй ей в пиздёнку. Никто ничего не замечает, потому что взоры всех устремлены сейчас на сцену. Там в свете прожекторов стоит, прислонившись к вертикальному шесту, совершенно обнажённый, изумительного телосложения молодой человек со связанными за спиной руками. Печально и смиренно свисает вниз его макаронина. Оркестр начинает играть танго. Из-за кулис, двигаясь в такт музыке, появляются шесть юных девушек с роскошными формами, точно так же совершенно голых. Они берутся за руки и хороводом кружатся вокруг обнажённого юноши.

– Ой, ой, что за таинственный цветок сокрыт там под волосами, да это же милый ствол, который я так охотно лижу, – подпевают они себе в такт движениям, и каждая, кружась рядом в танце, наклоняется и целует хер, который от этого уже становится чуточку крепче. Сверкающими глазами провожает связанный красивых молодых девушек, он явно силиться освободиться от верёвки, которой скручены его руки, чтобы схватить кого-нибудь из красавиц. Но безуспешно, ему это не удаётся. Между тем музыка становиться быстрее. Теперь, исполняя танцевальные па среди девушек, к юноше животом вперёд приближается солистка. Она трётся покрытой светло-русыми кудряшками пиздой о его хер, который теперь круто торчит в её сторону. Мужчина как зачарованный следит за её движениями. Она снова трётся и снова отступает. Теперь ствол уже стоит жёстко и вертикально. Пеперль восторженными глазами наблюдает за происходящим и, увлекшись, делает такой скачок на коленях у Эрнстля, что его крепкий как кость хуй пару раз основательно и во всю длину прогуливается у неё в пизде. Ритм танца на сцене между тем становится всё неистовее, всё чувственнее. И чем более соблазнительно выставляет солистка свои острые груди и манящую пизду, тем сильнее мучится страстным желанием связанный молодой человек. Остальные участницы действа с каждым разом делают круги вокруг главных исполнителей всё уже и уже, тесня их таким образом друг к другу. Почти вплотную стоит теперь перед разгорячённым юношей столь же опьянённая сладострастием женщина. Ему удаётся немного отделиться от своего пыточного столба. Ближе придвигается теперь его хуй к стоящей непосредственно перед ним девушке, которая вдруг больше не видит выхода их создавшегося положения, отступать ей уже некуда, ибо остальные уже сомкнулись вокруг них тесным кольцом. Она оглядывается по сторонам в поисках спасительной лазейки, однако единственным способом избежать соприкосновения с обезумевшим от похоти мужчиной, было бы отскочить. Это она и пытается сделать. Девушка пружинит колени, высоко подпрыгивает и… В ту же секунду связанный молодой человек перехватывает её, и одним умелым приёмом, точно рыбу на крючок, ловит девушку на свой одеревеневший стержень, который он сразу же засаживает ей во всю глубину пизды. Такая ебля – истинная сенсация. Она производит фурор. Гости в зале встают со своих мест, чтобы только не упустить ни единой детали происходящего. Девушка, как наколотая на булавку бабочка, отчаянно сопротивляется. Связанный мужчина периодически приседает, одновременно прижимая свою партнёршу к стене из девушек. При этом он каждый раз ненамного вынимает хуй, чтобы в следующий момент вновь глубоко вогнать его в пизду. Мужчина – настоящий мастер жанра. Извивающаяся змеёй и отчаянно царапающаяся девушка сама больше не в силах совладать с собственной страстью. И тогда она вдруг сдаётся. После четвёртого или пятого изнуряющего удара она уже не в состоянии противиться его натиску. Она обвивает его шею руками и позволяет освободившемуся, наконец, от пут мужчине, нанизавшему её на свой хуй, спокойно носить себя по центру сцены. Пять остальных танцовщиц тем временем танцуют канкан, поднимая ноги едва ли не до самого лба и демонстрируя, таким образом, зияющие пизды. Однако никто из публики этими девушками особенно не интересуется. Только один-единственный пожилой господин, сидящий в самом первом ряду, разглядывает в театральный бинокль их широко развёрстые, откровенно демонстрируемые залу пизды и при этом бормочет:

– В моё время эти сладострастные складки были всё же посимпатичнее!

Танго закончилось, однако оркестр тут же без перерыва разразился на сей раз зажигательным чардашем. Пять девушек теперь тоже перемещаются на середину сцены и, опустившись на колени, окружают ебущуюся с непревзойдённой артистичностью пару. Солистка, цепко ухватившись за шею юноши, самостоятельно скользит вверх-вниз по его стволу, неизменно придерживаясь музыкального ритма. Великолепное зрелище – наблюдать красивую ебущуюся молодую пару. Теперь инжирный венок из пяти девушек тоже начинает принимать участие в происходящем. Одна широким языком лижет открытое взорам заднее отверстие ебущейся девушки, остальные четверо занимаются юношей. Первая тоже лижет ему сраку, вторая поигрывает языком вдоль его позвоночника, откровенно его щекоча, третья и четвёртая осторожно лижут каждая одну из его подколенных ямок. Мужчина начинает постанывать, музыка убыстряется и под конец становиться просто бешеной. Капельмейстер точно следует ритму движения ебущейся пары. И в этот момент мужчина неимоверным усилием разрывает свои оковы, его мускулистые руки сжимают девушку в железных объятиях. Испустив радостный крик победы, он последним ударом глубоко вонзает хуй в партнёршу, после чего они оба в изнеможении оседают на пятерых девушек, которые, образуя живой ковёр, расстилаются под ними на полу.

– Da capo, da capo,[5] – кричит публика, и Пеперль восторженно хлопает в ладоши, кричит «браво, браво» и разгоряченно скачет вверх и вниз на поршне Эрнстля до тех пор, пока тот с блаженным вздохом не изливает в неё всю свою энергию. Сейчас, когда зажигается свет, друзья видят, каким образом Эрнстль умудрился получить двойное удовольствие от представления.

– Ну и продувная же ты бестия, давненько я такого уже не видел, – отдавая приятелю должное, говорит граф Аристид.

Эрнстль с несколько виноватым видом прячет свою морковку в ширинку, в то время как Пеперль совершенно без всякого стеснения вытирает салфеткой оставшиеся на пизде капли спермы.

– Он меня замечательно выеб, – высказывается в защиту партнёра Пеперль.

А между тем оркестр снова начинает играть. В очередном куплете речь идёт о том, что-де была у хозяйки племянница, которая онанировала только при свете и при этом вошла в такой раж, что столкнула на пол синий стеклянный подсвечник…

Гости весело подтягивали.

– А я тоже знаю много красивых стихов про хозяйку постоялого двора, – вдруг с гордостью объявляет Пеперль. Эрнстль настоятельно просит её исполнить хоть некоторые из них, в то время как граф Аристид водружает Мали на стол и, перемежая своё увлекательное занятие глотком шампанского, всё снова и снова внюхивается в её безволосую пиздёнку, что доставляет девчонке подлинное счастье. Пеперль набирает побольше воздуху и начинает петь куплет про индуса, который тоже служил у хозяйки постоялого двора. Этот индус отличался тем, что ёб только самых маленьких детей…

– У него, похоже, был хороший вкус, – с похвалой отзывается господин за соседним столиком.

Пеперль бросает в его сторону полный строгой укоризны взгляд и не позволяет сбить себя с избранного пути. Она с вдохновенной непосредственностью допевает до конца историю про индуса, который-де, следуя строгим обычаям, даже в самый разгар удовольствия никогда не снимал с головы тюрбан…

– Браво, Пеперль, великолепно! – раздаются одобрительные голоса. – Спой ещё что-нибудь, давай!

Пеперль не заставляет долго себя упрашивать и тут же исполняет сюжет о том, как у хозяйки постоялого двора была лодочка, в которой она плавала по реке. Лёжа на спине, она одной рукой ублажала щёлку, а другой – ловила комаров…

Господа с соседних столиков давно уже подошли к компании Пеперль и тесной толпой сгрудились вокруг. Там девчонка уже двумя руками одновременно с увлечением играет своей пиздёнкой. Пеперль добродушно подставляет маленькую, но крепкую жопку с розовой дырочкой, намекая на то, что её можно было бы обслужить и там, и мужчинам вовсе не требуется повторное приглашение. Между тем Мали тоже не сидит без дела. Её узенькая ладошка роется в ширинке графа Аристида, и, в конце концов, Мали тоже добивается успеха, обнаружив там кое-что. Однако сколь бы скромными ни были запросы у такого ребёнка как она, обнаруженного для неё всё-таки слишком мало. Она с разочарованием взирает на крошечную сморщенную макаронину и беспомощно оглядывается по сторонам, не найдётся ли кого, кто помог бы ей утолить сексуальную жажду, вставив хоть что-то приличное в горящую пизду. Тогда один из мужчин проявляет жалость к обойдённой вниманием девочке и даёт ей в руку красивый тугой ствол. Вот так штуковина! Мали приходит в восторг. Она слегка сжимает хуй, затем наклоняется и начинает кончиком языка обрабатывать конвульсивно подрагивающий поршень. Теперь её больше не интересует происходящее вокруг, во рту у неё замечательный ствол, и она надеется, что тот со временем нанесёт визит и в её расселину удовольствий. Господа как раз дебатируют на тему того, в каком возрасте лучше всего выёбывать девочек, и большинство высказывается в пользу того, что девчушке, которую ты ебёшь, должно быть не больше десяти лет.

– Хочу заметить, что войти в пиздёнку при этом не так-то просто, – компетентно поясняет один из собеседников, к которому они обращаются Робби, – она в эти годы ещё слишком узка. Но пробовали ли вы, глубокоуважаемые братцы-гурманы, хоть раз отъебать такую десятилетнюю потаскушку в жопу? Срака в этом случае сперва расходится как резиновая, а потом сжимается вокруг ствола железным кольцом. Это такое блаженство, что пение ангелов в раю можно услышать. Естественно, сами потаскушки при этом самую малость плачут, но для меня нет удовольствия утончённее, чем вогнать жезл в жопу такой вот шалунье и наблюдать, как по щекам у неё от боли ручьём текут слёзы. Чем сильнее боль, которую испытывает малышка, тем сильнее стискивает она полужопия, и, следовательно, ощущение при движении ствола обостряется. Потому что подобное сжатие действует на головку как настоящий массаж. Да что там говорить, стоит мне только подумать об этом, как мой святой Иероним тут же встаёт по стойке смирно!

– Скажи мне, пожалуйста, – спрашивает граф Аристид, – а свою жёнушку ты тоже ебёшь в жопку?

Робби искренне возмущён подобным предположением:

– Как тебе только такое могло придти в голову! Такого рода вещи совершаются вне дома, супружеское ложе должно оставаться чистым. Я из своей жены не делаю бляди!

– Ты слышал такое, – шепчет один мужчина другому на заднем плане, – он из своей жены не делает бляди.

– Ну, тогда он дождётся, пока кто-нибудь другой сделает её блядью, – так же очень тихо отвечает ему тот, к кому он обратился.

– Да ему, впрочем, особо и ждать-то не надо, она уже блядь, да ещё какая. Она ведь со всем полком своего супруга ебётся, начиная от конюха и кончая капитаном.

Граф Аристид настолько глубоко погрузился в свои наблюдения и в беседу о ебле с детьми, что совершенно не заметил, как Мали тихонько выскользнула из-за стола и удалилась в обществе обладателя красивого ствола, который она только что лизала. В уповании на шикарную еблю и, разумеется, в ожидании соответствующего за это вознаграждения Мали следует через зал за стройным господином с короткими усиками. По пути она с интересом разглядывает остальных гостей, которые в большинстве своём заняты миловидными женщинами в полупрозрачных одеждах. В распоряжении каждого столика находится по даме. Львиная доля их ещё одета, хотя эти газовые накидки можно лишь с известной долей условности назвать платьями. Так, к примеру, у одной дамы грудь ещё задрапирована, тогда как другая приспустила верхнюю деталь туалета и подставила дерзко торчащий кверху пурпурный сосок сидящему рядом молодому человеку, который нежно его ласкает. В другом месте симпатичная толстушка в сиреневом, как епископская сутана, наряде высоко подобрала подол и таким широким циркулем раздвинула налитые, белые ляжки, что отчётливо видна тёмно-красная пизда, обрамлённая чёрными кудрям. Четверо господ за этим столиком с жадным вожделением наблюдают за тем, как указанная дама горячо и сладко ублажает сама себя, и время от времени то один из них, то другой в качестве смазки выливает ей на секель немного шампанского. Мали это зрелище увлекает, и она останавливается, чтобы посмотреть, чем же завершится происходящее. Однако её спутник, который, похоже, не в силах больше терпеть, поспешно утаскивает её за руку и исчезает с ней за красными бархатными портьерами, отделяющими от зала боковой кабинет.

В кабинете нет ничего, кроме громадного, обтянутого красной камчатой тканью дивана да ещё биде. Это биде производит исключительно сильное впечатление на Мали, которая принимает его за особенно изысканный комнатный унитаз. Сейчас она внимательно смотрит на своего спутника, и то, что она читает в его глазах, воспринимается ею с удовлетворением. Она точно знает, что этот красивый молодой человек будет её ебать. При мысли об этом её пиздёнка тотчас же начинает зудеть и чесаться. Мали без околичностей бросается навзничь на диван и приглашающим жестом раздвигает стройные детские ляжки.

– Что это значит, – спрашивает молодой человек, – ты чего так незатейливо разлеглась на диване?

– Потому что вдруг вы захотите меня ебать!

– Гм-м, ебать, но пока что…

– Вы, вероятно, хотите сначала меня полизать? – с услужливой предупредительностью интересуется девочка.

– Нет… нет…

Мали в замешательстве. Для чего же он тогда притащил её сюда, раз не хочет ни обычной ебли, ни ланета. Тут ей в голову внезапно приходит весьма малоприятная мысль.

– Может быть, вам хочется меня побить?

– Нет… нет…

– Тогда что?

Столь загадочные, по мнению Мали, взгляды её возбуждают, она почти бессознательно начинает нежно потирать обнажённый секель. Лицо мужчины заливается краской, он подходит ближе и усаживается подле Мали.

– Вот это правильно, поиграй пиздёнкой, – говорит он. – Ты должна щекотать себя, пока на тебя не накатит. Но одно я тебе скажу, спускать ты не должна ни в коем случае, пообещай мне.

– Это почему же я не должна спускать? – с недоумением спрашивает Мали и для успокоения глубоко запускает себе в дырочку средний палец. – Почему ж мне не спустить, когда я с таким удовольствием это делаю.

– Нет, дитя моё, спускать ты не должна, ты кончишь только тогда, когда в тебе будет мой хуй.

– Стало быть, вы всё же намерены меня выебать. – От его слов лицо Мали мгновенно веселеет и проясняется. – Но почему вы не делаете этого сразу, разве у меня не красивая, безволосая детская пиздёнка?

– Твоя детская пиздёнка меня не интересует, тем более, ты сама занимаешься онанизмом. – Его голос звучит очень странно, и Мали снова охватывает страх. – Ебать я тебя, разумеется, буду, однако совершенно в другую дыру, ха… ха… Я воткну тебе своё копьё в жопу и поимею тебя именно так, поняла?

– В жопу? – Мали садится, сводит ноги и собирается соскочить с дивана. – Нет, нет, я не хочу, чтобы меня ебли в жопу, потому что от этого больно. – И она поднимается на ноги.

– Да скажи мне, ты, глупая, хоть когда-нибудь пробовала?

Специалист по ебле малолеток разочарован.

– Нет, – признаётся Мали, – я это, конечно, ещё не пробовала, но я боюсь, что мне от этого будет больно.

– Значит, говоришь, больно будет, – с удовольствием повторяет за ней мужчина, – да, будет больно! Тебе и должно быть больно, я потому это и делаю, а ещё лучше, если такая девочка, как ты, оказывается в жопе девственницей. Ибо тебе следует иметь в виду, что в первый раз это намного больнее, это своего рода акт дефлорации, сраку сперва надо растянуть, а когда она больше не поддаётся, прорвать её. А для меня это равнозначно разрыву девственной плевы.

Мужчина всё сильнее возбуждается от собственных разговоров и, стращая стоящую перед ним девочку, ещё более жестокими и пугающими словами живописует то, что её ждёт впереди. Мали охватывает панический страх, ей хочется удрать отсюда, у неё напрочь пропала всякая охота ебаться. Она боязливо смотрит теперь в его возбуждённое страстью лицо, в его лихорадочно горящие глаза, она безумно напугана тем, что он намерен с ней делать, и хочет закричать. Но он, похоже, ожидал подобного разворота событий, потому что моментально хватает её одной рукой, а другой зажимает ей рот так крепко, что подавляет любой звук. От страха Мали теряет способность двигаться и говорить, он швыряет её на диван, и она остаётся лежать там, не шевелясь и не издавая ни звука.

– Если ты только крикнешь, я запорю тебя до смерти, – говорит он прямо ей в ухо, и она не решается теперь даже пикнуть. – Заодно хочу сказать тебе, что если ты издашь хоть один звук во время того, что сейчас произойдёт, с тобой случится то же самое, что и с твоими предшественницами, которые позволили себе кричать. Два-три удара, и их как не бывало, и ни одна душа о них не вспомнила и не побеспокоилась, их нашли уже трупами. И ещё одно я тебе скажу, если ты надеешься, что сможешь разыгрывать передо мной обморок, то я в таком случае возьму тебя за шкирку и вышвырну в прихожую к слугам, а их там двадцать четыре молодца. Девчонки, которые хотели воспользоваться этим трюком и за это вылетели потом в прихожую, после обработки хуями всех слуг этого ресторана, все до единой оказались в гробу.

Мали лежит на спине, её оцепеневшее лицо обращено к мужчине, который как хищный зверь нависает над ней. Он одной рукой приподнимает её и бросает лицом на диван. Её белая попка начинает было дрожать от страха, как вдруг девочка ощущает нежные поглаживания его ладони, скользящей по её ягодицам. «Это для него лишь отвлекающий манёвр», – думает Мали и ожидает, что он в любой момент примется крепко хлестать её, если не случится чего похуже. Однако ничего не случается, он только ласкает её округлые ягодицы и увлажнённым указательным пальцем очень нежно проводит по трепещущей задней дырочке.

– Такую симпатичную, маленькую жопку нужно прежде хорошо обласкать, чтобы она стала совершенно доверчивой, – говорит он, и Мали действительно исподволь освобождается от сковавшего её страха и буквально тянется теперь округлыми ягодицами навстречу его поглаживающей руке.

– Приподними-ка немножко жопочку, вот так, а теперь обопрись на колени и выдвини свой сладкий, золотой задик вверх. Я хочу полизать тебе дырочку, я вставлю язык в твою чудесную сраку, и ты просто затрясёшься от удовольствия. Но только не спускай, этого тебе делать нельзя.

Мали привстаёт на коленки, как ей было велено, и вскоре чувствует, как его язык, лаская, проходится по её сраке. Он приятно возбуждает её, но поскольку помощи она получить не может, то быстро пускает в ход свой палец на секеле. Ей несказанно хорошо, она блаженно постанывает. Горячий язык нежно входит в её заднюю дырочку, распространяя вокруг тёплые волны, которые доходят до самой пиздёнки. Мали круговыми движениями старательно давит и мнёт пизду, но тут чувствует прикосновение к сраке чего-то холодного и вздрагивает. В этот момент на неё обрушивается первый удар, оставляющий на полужопиях красный след, и раздосадованный голос приказывает:

– Если ты ещё хоть раз вздрогнешь, я раздеру тебе жопу в клочья!

Мали тотчас же замирает. Теперь игра возобновляется снова. Благодаря медленному ласковому поглаживанию жопа её опять становится доверчивой, опять даёт знать о себе жжение секеля, и Мали приходится опять успокаивать его пальцем. Она почти позабыла о грозящей ей судьбе, когда вдруг чувствует, как что-то стучит ей в сраку, и, даже не имея возможности увидеть это, она сразу же догадывается, что это ствол. В последнем пароксизме страха она ещё раз хочет уклониться, но руки мужчины железной хваткой сжимаются у неё на животе, он приставляет сзади стержень в самый центр и искусным, но сильным толчком проникает в дыру. Мали взвывает от боли, ей кажется, что терзаемое тело её пронзил раскалённый шкворень и сейчас разорвёт её пополам. Она заходится в визге как впервые побитая молодая собака, она извивается и хочет выскользнуть, а когда замечает, что попытки её оказываются безрезультатными, она, обливаясь горькими слезами, начинает точно малое дитя в отчаянии взывать к маме. Зато ёбарь-жопник возбуждён до крайности. Он немилосердно ебёт малышку в судорожно сжавшуюся жопу, и от истошных криков подвергаемого пытке ребёнка только ещё больше входит в раж.

– Плачь, моя девочка, плачь и кричи себе на здоровье сколько душе угодно, этого в любом случае никто не услышит. Тебе, моя бедная, моя милая, больно?

С этими словами он опять проводит стремительную атаку и до предела вгоняет свой стержень в детскую жопку. Мали ревмя ревёт, скулит и воет, и не сразу замечает, что для вытья и рёва у неё давно уже нет оснований, потому что происходящее с ней больше не доставляет ей боли. Ещё немножко потягивает, однако уверенно и беспрепятственно двигающийся хуй приятно массирует с обратной стороны её пиздёнку. Мали всё ещё продолжает кричать, потому что так замечательно вошла в роль, но о боли больше и речи быть не может. И пальцы Мали снова отыскивают секель, и, когда она его касается, тело её сотрясает такой вихрь наслаждения, какого она никогда ещё не испытывала. Крики мало-помалу переходят в глубокие вздохи, и её задница начинает бессознательно отвечать на удары и даже подаваться навстречу ебущему стержню. От восхищения Мали закрывает глаза. Вот сейчас… сейчас… у неё намокнет. Ещё несколько толчков… только один ещё… и ещё один… ах… и сейчас…

– Что ж ты не кричишь больше? – с трудом переводя дыхание, спрашивает молодой человек и продолжает наносить удары в конвульсивно подрагивающую сраку. – Ты, маленькая потаскушка, уже, похоже, вошла во вкус? Что, хорошо в жопу ебаться, не правда ли?

– Хорошо… – скулит в ответ Мали тонким голоском, и тут хозяин её задницы наносит рукой такой удар по ягодицам, что у неё чуть хребет не ломается, и она громко взвывает от боли. Он что есть силы лупит девчонку снова и снова, крепко сжимая другой рукой, а Мали мычит и голосит, она отчаянно сопротивляется.

– Мамочка, мама, он заебёт меня до смерти!..

В эту секунду он выбрызгивает длинный, нескончаемый поток спермы. Мали ощущает, как спускающий стержень колотится в прямой кишке, и сразу же вслед за тем чувствует нежно целующие губы на своей растерзанной заднице.

– Мама… – ещё раз жалобно взвизгивает она и затем, проникшись чувством освобождения, сникает в цепко стискивающих её руках, она чувствует мощную волну оргазма, которая прокатывается по ней и точно по волшебству утоляет всякую боль. Конвульсия проникает до кончиков пальцев на ногах, и когда он извлекает стержень из жопы, Мали вдруг ощущает в себе великую пустоту. Она в изнеможении вытягивается на диване, тогда как мужчина, даже имени которого она не знает, обмывает свой хуй в биде. Ещё совершенно оглушённая, лежит девочка на диване и думает о том, что в случае, если бы он разорвал ей зад или, как он грозился, вышвырнул бы в переднюю на потребу слугам, она даже не знала бы, как зовут её убийцу. Кратко и скупо отразилось бы это событие на последней странице газеты. Лишь одна небольшая заметка. Какое значение имеет судьба какой-то озорной девчонки для господ из высшего общества, да ровным счётом никакого, и ещё раз никакого. Она – только тело, в дыры которого можно выплеснуть похоть, тело, которое служит лишь для удовольствий. Растерзать, насилуя, такого ребёнка, ибо только с детьми эти господа столь остро ощущают свою извращённую страсть, затем тайно избавиться от него и в оправдание говорить, что он, истощённый недоеданием, всё равно был-де уже не жилец. Такова обычная практика. Какой-нибудь верный врач записывает затем в свидетельстве о смерти какую-нибудь безобидную причину, формальное освидетельствование проводится хорошо знакомым полицейским врачом, и вопрос на этом исчерпан. Ребёнка после этого зарывают в землю, а для тылового обеспечения всегда используется какая-нибудь женщина вроде Веверки…

Сквозь плотные бархатные портьеры глухо доносится шум большого зала, но, тем не менее, отчётливо слышна музыка и текст очередного куплета про хозяйку постоялого двора. На сей раз поётся о том, что был-де у неё капрал с длинным как угорь хуем. Он ёб хозяйку очень усердно в любое время дня и ночи и в награду носил на мошонке медаль за храбрость…

Мали, услышав эти слова, тихонько смеётся и говорит:

– Вам тоже медаль полагается, у вас такой хер замечательный.

– А у тебя храбрая сладкая жопка, моя девочка, храни её господь. Ты устала?

– Могло бы быть и похуже.

– В таком случае вернёмся в зал, если хочешь.

– Да, пойдёмте!

– Погоди секундочку, тут кое-что есть для тебя.

Он открывает бумажник и суёт в руку Мали банкноту.

– Это тебе за твою отменную жопку!

Мали делает большие глаза:

– Вы мне сотню даёте!

– Разве этого тебе мало?

Мали подскакивает:

– Ну что вы, на эти деньги я могу три месяца беспрерывно шоколад покупать. Вот Пеперль-то удивится!

За столом их встречают бурными аплодисментами.

– Вы кое-что пропустили, – кричит им навстречу Пеперль. – Тут на сцене выступала одна девушка и четверо мужчин, и всех четверых девушка превосходно обслужила. – И, немного подумав, в заключение добавляет: – Я так тоже смогла бы. Если бы четыре великолепных хуя были у меня в пизде, во рту и по одному в руках, я этих четверых приласкала б ещё быстрее! А ты где пропадала, Мали?

– Еблась в жопу, – так просто и бесхитростно объясняет Мали, как будто случившееся было чем-то само собой разумеющимся. Она крепко сжимает в ладошке скомканную банкноту и размышляет, стоит ли вообще что-нибудь о ней говорить подруге. В конце концов, она всё-таки должна с ней поделиться. И при мысли о произошедшем она чувствует, что в жопке у неё ещё саднит и слегка побаливает.

– Тебе всегда нужно что-нибудь особенное, – досадливо ворчит Пеперль, однако Мали не реагирует на её ехидное замечание. С самоуверенным достоинством она усаживается на своё место за столом и, осознавая свой долг перед радушным хозяином, сразу же запускает руку в ширинку графа Аристида.

– Ебля в жопу, говоришь, – вмешивается в разговор барон Робби, – ты еблась в жопу?

– Да, еблась, – с нотками триумфа в голосе отвечает Мали.

– Ну, и с кем же? Разве здесь, кроме меня, есть ещё хоть один ёбарь-жопник?

Граф Аристид хихикает блеющим смехом:

– А ты, верно, решил, что у тебя здесь только у одного имеется хуй, да?

– Я желаю знать, кто выеб молоденькую пиздоносицу. Вы всегда дурачками прикидываетесь, позволяя мне часами рассуждать о ебле в жопу, и вдруг появляется некая коварная личность и сам выёбывает в жопу. Где он?

Мали оглядывается по сторонам, но её давешний кавалер точно сквозь землю провалился.

– Я его не вижу, он только что ещё был здесь.

– Кто это был?

– Я не знаю, какой-то мужчина.

– Может быть, граф по запаху пизды Мали сможет определить, кто это, – дерзко предлагает Пеперль, и все вокруг ржут как лошади, в то время как граф Аристид ничтоже сумняшеся в очередной раз подносит нос к пизде Мали и принюхивается.

– Это был человек посторонний, – устанавливает он, – это не кто-то из нас.

– Простите, – робко замечает Мали, – в пизду он ко мне вовсе не заходил, он ёб меня только в жопу.

– Ну, в таком случае, деточка, я ничего не в состоянии определить по запаху, моё искусство касается только передней стороны женщины.

Робби с выражением нескрываемого разочарования высматривает вокруг мужчину, который испортил ему всё дело и так и остался неузнанным.

Между тем занавес снова поднимается, в зале гаснет свет. В центре ярко освещённой сцены на красном ковре лежит совершенно обнажённая Мицци Веверка, широко раскинув ноги, а над ней, так что груди обеих соприкасаются, размещается другая красивая как картинка женщина с локонами чёрных волос. Они лежат тихо, но при первых же звуках марша, исполняемого оркестром, они мгновенно переворачиваются валетом и погружают языки в пизду подруги. Эта смена позиции, этот разворот тел, которые ещё секунду назад лежали грудь в грудь, а теперь голова каждой оказывается между ногами партнёрши, произошёл столь стремительно, что кажется просто невероятным чудом, свершённым по мановению волшебной палочки. А ведь тут на подмостках лежат два человека, если, конечно, в подобной ситуации вообще позволительно говорить о них как о людях, с точки зрения нормальных людей. Ибо то, что лежит там выставленным напоказ, является лишь парой похотливых, ёбаных-переёбанных, вечно находящихся в поисках хуя баб, готовых на всё, причём в данном случае выражение «баба» по отношению к ним ещё слишком мягкое. Это воплощение ненасытной похоти. Вокруг, на сцене и в зале, погашены все светильники, и только один прожектор держит в луче занимающихся любовью женщин. Разглядеть что-либо в деталях почти невозможно. Видны только два белых, красивых тела, жадно приникших к пиздам друг дружки виновниц мужского счастья, которые, правда, на сей раз демонстрируют нечто совсем иное.

От этого зрелища Пеперль снова охватывает сильное возбуждение. Она влюблена в пизду Мицци Веверки, и её переполняет досада и распирает ревность от того, что не её язык обрабатывает сейчас эту красивую сочную манду. Есть для досады и ревности и другие причины. Ибо Пеперль чувствует, что не она уже находится в фокусе всеобщего интереса. Есть здесь, оказывается, и другие, приковывающие к себе внимание всех присутствующих, ведь даже глупенькая Мали умудрилась пережить особое приключение и поеблась в жопу, чего с ней самой ещё не случалось. Нужно непременно что-нибудь предпринять, чувствует Пеперль, так или иначе, но ей во что бы то ни стало необходимо вернуть интерес к себе и снова стать душой общества. Ибо с сегодняшнего вечера начнётся её карьера, с этого момента она намерена начать восхождение к вершине успеха и ступенями при этом восхождении должны стать постели мужчин – любителей женского тела. Но если она хочет добиться этого, то её лицо и фигура, её бесстыдная дерзость и знаменитое имя должны навсегда врезаться в память присутствующих мужчин. Пеперль Мутценбахер, Жозефина Мутценбахер Вторая, как ещё совсем недавно окрестили её, эта Пеперль Мутценбахер должна во всём проявлять индивидуальность и придавать всему только одной ей присущий оттенок, она должна даже превзойти свою знаменитую мать.

Решительно соскальзывает Пеперль с коленей Эрнстля. И едва лишь опускается занавес, закрывающий тяжело дышащую бабскую парочку, девочка твёрдым и уверенным шагом направляется к подиуму, на котором расположился оркестр. Жестом руки она призывает музыкантов к молчанию и затем, чтобы привлечь к себе внимание публики, издаёт пронзительный крик.

В зале воцаряется тишина, взгляды всех устремлены вперёд, где стоит очаровательная девчушка в коротенькой, едва прикрывающей стройные ноги юбочке, вызывающе выставив налитые как два яблока грудки. Пеперль делает несколько танцевальных па. Девочка никогда не училась танцевать, но это умение у неё в крови. Капельмейстер приноравливает звучание своей скрипки к её ритму и, ощутив его, выводит нежную и ласковую мелодию. Пеперль ни секунды не колеблется и не раздумывает, но каждое движение выглядит так, словно она часами отрабатывала его. Она импровизирует на ходу, экспромтом исполняя какую-то пантомиму, но каждый сразу понимает, о чём она хочет рассказать этим танцем. О девочке, которая лишается девственности.

Крепко прижимает она руки к маленькой пиздёнке, отшатывается от незримого нападающего и всё снова и снова поднимает юбчонку, чтобы убедиться, цела ли ещё её пизда. Она разыгрывает комедию стыдливости и бесстыдства с таким вкусом и вдохновением, что у некоторых зрителей туго напрягаются их балованные члены. Она отбивается от воображаемого мужчины, потом всё же поддаётся напору, всё время испуганно отшатываясь назад, но, в конце концов, уступает безудержному влечению и отдаётся. Колени у неё подкашиваются, ноги раздвигаются приглашающим жестом. С закрытыми глазами принимает она в себя внушающий страх и одновременно страстно желанный могучий стержень. На лице её отражается боль первого удара и затем медленно растекается благостное удовольствие, пока она, наконец, не обретает выражение восторженного экстаза. Более нежными, плавными становятся её движения, руки, закрывающие глаза, Пеперль, умиротворённо растворившись в блаженстве, теперь опускается вниз…

Пеперль не догадывается ещё, что представленное ею сейчас на сцене – маленький шедевр.

– Ура! Ура! Да здравствует Пеперль! Браво Пеперль!

Разражается буря аплодисментов. Господа толпой устремляются к подиуму, срывают Пеперль вниз, она перелетает с рук на руки. Повсюду она ощущает прикосновение к телу жадных рук и губ. Ни одно пятнышко его не оставлено без внимания. Её юбчонка разорвана на клочки и клочки эти мужчины разбирают на сувениры. Туфли тоже потеряны. Они наверняка втихомолку припрятаны кем-то из опьянённой массы беснующихся людей, чтобы позднее в интимном кругу использовать их в качестве бокала для шампанского: туфелька самой Пеперль, новой звезды блядства на небосклоне столицы! Какой-то проворный жуир сорвал у неё с головы кепи, и теперь без сомнения будет дома или перед друзьями нахлобучивать его на кончик и в припадке фетишизма в мечтах представлять себе, что там внизу голова маленькой Мутценбахер, вылизывающей ему хуй.

Но Пеперль хохочет, она теперь совершенно точно знает, что сегодня всё завершилась удачей и ей улыбнулась фортуна, сегодня она стоит в начале своего жизненного пути в качестве фешенебельной шлюхи. Что принесут с собой последующие дни и недели? Пеперль надеется на изобилие в будущем больших и славных хуёв, которые она оседлает, и, что ещё важнее, на солидные деньги, которые добудет ей вороватая пиздёнка между ногами.

Пизда, жопа, рот, ебня и вылизывание, незнакомая ей до поры до времени ебля в жопу, и масса заработанных таким способом денег пока остаются для Пеперль только некой идеей.

– Мне принадлежит девчонка, только мне одному, – кричит граф Аристид, ибо даже у него хер чудесным образом отвердел. – Я намерен сегодня же её выебать.

– Нет, она принадлежит мне, – кричит Эрнстль, – она ещё сегодня должна познакомиться с папочкиным хуем.

Все кричат, перебивая друг друга.

Тогда один пожилой надворный советник, до сих пор ничем не проявлявший себя, предлагает:

– Мы просто разыграем на аукционе эту лучшую в Вене пизду.

– Превосходная идея, давайте действительно устроим аукцион – соглашается барон Робби. – Стартовая цена одна сотня шиллингов.

– Двести шиллингов! Триста! Пятьсот! – выкрикивает граф Аристид.

На мгновение воцаряется тишина. Пятьсот шиллингов, это уже деньги весьма нешуточные. У Пеперль перехватывает дыхание, она счастлива, её пизду оценивают в пятьсот шиллингов, но её всё же беспокоит, что никто не предлагает больше.

– Тысяча шиллингов!

Это кричит холёный великосветский лев генеральный директор Манфред Марбург, и в его голосе слышится превосходство обладателя огромных денег, который может купить себе всё, что пожелает.

– Тысяча шиллингов за одну ночь с несравненной Пеперль Мутценбахер. Тысяча шиллингов – раз, тысяча шиллингов – два, тысяча шиллингов – три! – Эрнстель возвещает об этом с отеческой гордостью и звонко стучит вилочкой по бокалу, знаменуя окончание торгов. – Господин Марбург, извольте получить мою дочь.

И с этими словами он протягивает руку, желая принять деньги. Однако Пеперль опережает его, мгновение, и банкнота уже у неё в руке. Голая девочка стоит перед всеми с высоко поднятой головой и безумно счастлива. На потеху всей компании она сразу засовывает купюру в тысячу шиллингов себе в отверстую пизду. Пеперль понимает, сейчас она одержала победу. Она преодолела первую ступеньку лестницы. Вся Вена назавтра будет знать, что дочь знаменитой Жозефины Мутценбахер пошла по стопам матери. Никогда впредь её больше не придётся заботиться о том, хочет ли, и если хочет, то кто, обрабатывать её пизду. Всегда кто-нибудь окажется под рукой. Уверенность до такой степени воодушевляет Пеперль, что она, в чём мать родила, вскакивает на стол, хватает бутылку шампанского и, поливая божественным напитком выставленную вперёд пиздёнку, звонким голосом провозглашает:

– Да здравствует манда!

– Ура, ура, ура, да здравствует манда! – подхватывает со всех сторон.

А славный генеральный директор любезно поднимает бокал шампанского и в свою очередь уточняет:

– Да здравствует манда вообще и манда очаровательной Пеперль Мутценбахер в частности!

– Ура… ура… ура…

Одетые во фраки господа стоя осушают бокалы и, в знак приветствия, дефилируют мимо голой девочки и её счастливой пиздёнки, отдавая ей честь. Торжествуя, стоит Пеперль на столе, выше всех остальных и решает никогда больше не уступать этого места.

Высока была поставленная ею перед собой цель, и она её тоже достигла. Она стала звездой среди изысканных венских шлюх, она многое испытала. Количество хуёв, которые побывали в ней, не поддаётся точному подсчёту. Но уж наверняка не один десяток тысяч их с течением времени воспользовался различными отверстиями её тела. Во многом этому способствовала неувядаемая слава матери, однако Пеперль превзошла свою родительницу. Деньги так и текли рекой к ней, а точнее сказать, к её пизде. Она тоже сообразила кое-что откладывать на чёрный день от той благодати, которая обрушилась на неё, и это оказалось спасением в те годы, которые наступили вслед за золотыми двадцатыми.

Описывать события, которые она пережила в бытность свою шлюхой, собственно говоря, излишне, поскольку это могло бы стать только досужим повторением уже рассказанного её матерью.

Но, как было уже сказано, времена изменились, и грянул экономический кризис. Шиллинг стал редкостью и, соответственно, стали редкостью заработки девиц лёгкого поведения. В ту пору, чтобы заработать деньги пиздой, нужно было уметь гораздо больше, чем обычная ебля или минет.

Девушка либо должна была обладать действительно восхитительным телом, либо она должна была соглашаться на всё, чего требовали от женского тела те немногие мужчины, у которых ещё имелись деньги. Невозможно представить себе, чего только ни выдумывали эти чудовища сладострастия и ни получали за свои деньги.

Пеперль в те времена многого наслышалась о том, что приходилось испытывать на собственной шкуре её подругам по ремеслу. А многим это стоило жизни, если они покорно обслуживали все прихоти мужского вожделения. Впрочем, и для панельных девиц вскоре снова наступили лучшие времена, да по-другому и быть не могло, когда Пеперль благодаря своему славному имени опять оказалась на самом верху.

Об этом тоже существуют записки, и не исключено, что когда-нибудь представится возможность увидеть опубликованными и эти без сомнения интересные страницы…