Переживая прошлое

– Зачем ты мне это говоришь?

– Ты должна знать на случай, если вдруг что-то произойдет.

– Саш, ты меня пугаешь. Говори немедленно, что случилось? – Анна начала впадать в истерику. Я подошел к ней, сказал, что все хорошо, обратил ее к чувствам и оставил наедине с мыслями, а сам пошел к Арине. Она рисовала семейный портрет на альбомном листе фломастерами, которые сильно пахли краской. На рисунке я был поодаль от дочери с женой.

– Это мы? – спросил я дочку, показывая пальцем на портрет. – Арина? – повторил я, глядя на нее. Она не реагировала, только начала нервно водить фломастером по бумаге. Я подхватил ее на руки, поцеловал и вынес на свежий воздух. Она, придя в себя, начала оправдываться:

– Я только рисовала, пап, только рисовала! – Арина заплакала. Конечно, я начал ее успокаивать, а сам думал над рисунком. То ли она чувствовала какую-то холодность, то ли ей казалось, что они меня теряют. Рисунок я спрятал в портфель. Ночью, когда жена и дочь легли спать, я выпил виски, посмотрел на них спящих, затем взял письмо и перечитал его. Вспомнил пару забавных моментов с Таней из детства, затем набрал ее номер и, выйдя на улицу, позвонил.

– Привет, Таня. Спишь? – спросил я, нисколько не сомневаясь, что это ее номер телефона.

– Привет, – нежно ответила она. – Никак не могу уснуть. А ты-то чего не спишь?

– Мысль о тебе покоя не дает.

– Я тоже о тебе думаю, хотя знаю, что зря, – с сожалением ответила она.

– Может, не зря, – проговорил я. – Мне бы хотелось с тобой увидеться.

– Ты действительно этого хочешь, несмотря на то, кто я? – удивилась она.

– Тань, я проработал лет сорок психотерапевтом и живу уже вторую жизнь. Я многое видел и имею право жить так, как считаю нужным. Для тебя я не был ребенком в нашем детстве, и все было по-настоящему.

– Я долго не проживу, – скорбно заметила она.

– Нам хотя бы это время нужно побыть вместе, – ответил я.

После мы договорись о встрече вечером следующего дня. На работе я взял отпуск, Анне сказал, что еду делиться опытом с коллегами из других регионов. Вечером, как и договаривались, мы с Таней встретились возле отеля, где она остановилась. Пить не стали, дабы не осложнять Танину болезнь: мы оба прекрасно знали, что алкоголь не то что вреден при раке, а, более того, может являться причиной, вызывающей его. Сошлись на зеленом чае и стали говорить на разные темы. В том числе и об эстетике человеческого тела.

– Да что там пенис, – смеясь, говорил я, – вид вульвы довольно жуткий! Разве нельзя было этот орган создать более симпатичным? В детстве я впал в глубокое разочарование, узнав, что женщины, носительницы нежности и красоты, обладают таким безобразным органом.

– А ты не смотри, – шутливо подкалывала меня Таня.

– Да как-то стараюсь избегать визуальных контактов. Ох, бедные гинекологи! – иронично заметил я. – Они же почти каждый день это жуткое зрелище видят!

Вечером мы вышли на балкон, чтобы наблюдать закат. Нам хотелось попробовать вместе все то, что банально проделывают влюбленные. Однако ощущалась разница между Таней прошлой и настоящей: ей было очень тяжело придерживаться той роли, что определили для нее психологи. Годы в сексуальном рабстве сделали ее другой, какую-то часть в ней больше нельзя было изменить, не было столько времени на психотерапию. Сексом мы не занимались, хотя она хотела и даже настаивала. Ее поведение больше напоминало поднятие самооценки через секс: ощущение того, что она красива, что ее хотят. За прошедшие годы она создала такой идентификатор своей привлекательности и старалась его не потерять. Когда я отказал, она обиделась, ушла в ванную, а через несколько минут вернулась, как ни в чем не бывало.

– Может, выпьем? – предложила она, не оставляя попыток соблазнить меня.

– Нет, – ответил я, – давай прогуляемся. Нам свежего воздуха не хватает.

– А что, здесь плохой воздух?

– Да, плохой. Нужно проветриться.

– А мне он кажется свежим...

– Ты прекратишь или нет?

– Что прекращу? – удивилась она.

– Так, ясно. Мне лучше уйти, – ответил я, поднимаясь с кровати.

– Нет, Саш, не уходи! Прости, – взяв меня за руку, произнесла она. – Не знаю, что со мной происходит, никак не могу войти обратно в прежнюю колею. Мне все еще очень тяжело. Не оставляй меня одну, лучше помоги, помоги начать жить нормально. Прошу тебя…

Я остался с ней на полгода. У нее прослеживалась позитивная динамика, а потом в один из дней она исчезла, оставив на столе записку, в которой говорилось, что у нее начал обостряться рак и она не хотела бы, чтобы я видел ее больной. Ей было важно остаться для меня красивой. Это было и в школьные годы, и в годы ее сексуального рабства, и в период, когда она уже вышла из него. Мы провели вместе чудесное время, но оно было абсолютно другим и совершенно не таким, какое было когда-то в детстве. В том, что с ней случилось, я винил себя, и это заставило меня бросить семью на полгода; я уделял Тане двадцать четыре часа в сутки, чтобы искупить свою вину, но ни успокоения для себя, ни другого будущего для нее я не нашел. Периодически я смотрел на рисунок, оставленный дочерью. Поначалу мне казалось, что там нарисованы я, Анна, Арина и мой уход. Но со временем я разглядел в нем Таню, которую видел в прошлой жизни маленькой девочкой, и ее взрослую, которую видел перед исчезновением. Я же был поодаль, тем самым олицетворяя отдельность нашего существования. Так, в зависимости от ситуации, я наделял смыслом картинку, которая по сути ничего не значила. Перед тем, как вернуться к жене и дочери, я вновь посмотрел на рисунок. В нем я увидел одиночество, открывшееся мне первый раз за все время. Затем собрал вещи и отправился домой, испытывая душераздирающую пустоту...

Глава XIV

Первым делом я зашел на работу и уладил все вопросы, касавшиеся моего исчезновения. Сослался на духовные поиски. В психиатрической больнице всегда была нехватка кадров, поэтому меня взяли назад без особых колебаний. После я отправился домой. Дома была Анна. Она сидела в халате на диване, смотрела телевизор и уплетала чипсы. Ко мне она сидела спиной и потому не видела, что я вернулся. Я подошел сзади и закрыл ей глаза.

– Я тебе сказала: отвали! У меня муж есть! – вскричала она, спрыгивая с дивана. Затем на пару секунд впала в ступор, а после набросилась на меня и начала целовать. Мое состояние было удивленным, но не шоковым: за годы практики я ко всему привык.

– А ты думала, кто это? – спросил я.

– Так, никто, – отходя в сторону и пряча взгляд, ответила она. Я подошел к ней, взял за руку, поцеловал, медленно повернул ее лицо к себе, чтобы наши глаза встретились.

– Изменила мне?

– Да, – глядя в пол, ответила она. Затем заплакала, села у шкафа, поджала под себя колени и начала говорить, что она ужасная жена, плохая мать и жутко одинока. Психическое расстройство снова давало о себе знать. Простой человек, без знаний психологии, просто не выдержал бы и бросил ее. Кричать было бесполезно, да я и сам был виноват, что оставил их, увязавшись за иллюзией из прошлого.

Когда халат Ани чуть задрался, я увидел синяки на ноге.

– Что у тебя с ногой? – спросил я. Она ничего не ответила.

– Анют! – раздался мужской голос из прихожей. Затем показался мужчина, около тридцати, худощавый брюнет с томными глазами. В руках у него был пышный букет и дорогое вино. Аня посмотрела на него, затем на меня. Я схватил табуретку и бросил в него, после чего начал его избивать. Аня тихонько сидела, уткнувшись взглядом в пол, и не пыталась меня остановить. Через пару минут неизвестный лежал без сознания.

– Это не он, – сказала она, а затем, как ни в чем не бывало, пошла на кухню мыть посуду. Она вела себя так, словно такое случается каждый день. Ее спокойствие напугало меня. Я начал подозревать, что у нее развилось еще какое-то психическое расстройство. Делать было нечего, нужно было узнать, что это за мужчина. Привязав незнакомца к стулу, я начал приводить его в чувство. Он встрепенулся, затем закричал:

– Что?!.. Что здесь происходит?

– Ты кто такой? – спросил я.

– Я друг Анны, – испугано ответил он. – Что происходит?! Ты кто?

– А я ее муж! – ответил я и ударил его в лоб.

– Я не знал! Я думал, она шутит! Тебя же не было! Скажи ему, Ань! – выкрикивал он. Ситуация была не ахти.

– Спал с ней? – спросил я, заглядывая ему в глаза.

– Нет, – ответил он.

– А зачем пришел?

– Я люблю ее, – ответил он. Я поднял голову и посмотрел в потолок. Он умолял отпустить его, говорил, что больше не придет, просил прощения. Делать было нечего: я развязал его, и он убежал прочь.

– Кто-то еще придет? – спросил я Анну.

– Нет, – ответила она. Затем обняла меня и начала извиняться.

– Арина в школе?

– Да, – ответила она.

С женой я повидался. Оставалось уладить все с дочкой и как-то объяснить ей свое отсутствие. Ждать ее из школы было долго, поэтому я пришел в школу сам и поговорил с учительницей. Она, разумеется, отпустила ее: у учителей нет права держать ребенка в школе, вопреки воле родителей. Арина обрадовалась вдвойне: сначала моему возвращению, а затем тому, что я забрал ее с уроков. Мы отправились в ближайшее кафе.

– Ты больше не уйдешь? – спросила Арина.

– Нет, – улыбнувшись, ответил я, – не уйду. Я все уладил и теперь мы всегда будем вместе. Можешь не беспокоиться по этому поводу.

– А где ты был? – полюбопытствовала она.

– Пытался исправить прошлое.

– Ты починил его?

– Нет, оно… – на пару секунд я замолчал, пытаясь понять, что же с ним произошло. Арина покопалась в портфеле, достала оттуда нитки с иголками и протянула мне с наставлением:

– Следующий раз будь аккуратнее!

– Хорошо, – улыбнулся я.

Все время, которое мы с дочкой провели в кафе, меня не покидало чувство тревоги. Я не придавал этому значения, потому что все должно было быть хорошо. После кафе мы прогулялись по парку, а потом я проводил Арину в школу, ей нужно было идти в спортивную секцию. Затем купил цветы для Анны и отправился домой. Но по дороге мне позвонил главврач и настоятельно попросил побеседовать с клиенткой, оперируя тем, что с таким контингентом могу справиться только я. Это была лесть, но я все равно согласился, несмотря на чувство тревоги. Ведь час ничего не решит.

Зайдя в кабинет, я увидел девушку лет двадцати, с короткой стрижкой и пирсингом. Одета она была в черный готический наряд с железными шипами на плечах – в общем, типичная жертва поиска себя с превалирующим демонстративным поведением.

– Тоже будешь указывать мне, как жить? – спросила она, закидывая ноги на стол. – Давай, начинай говорить, что я плохо выгляжу, веду себя не так, как должна себя вести девушка, и бла-бла-бла...

– Нет, что вы, – улыбнулся я. – Отлично выглядите.

– А, я понял! Отличная шутка, ха-ха, смешно! – проговорила она из оборонительной позиции. Ее олицетворение себя с мужским полом было замечено мной в первую минуту, проведенную с ней.

– Почему вы здесь? – спросил я.

– Странная штука получается: я тоже хочу это знать!

– А вы не знаете?

– Говорят, у меня расстройство личности.

– Вы согласны с этим?

– Не знаю, доктор, вам видней. Это же вы ставите всем диагнозы и ковыряетесь в людях, как в куклах. Что вам мешает повесить на меня один из ваших ярлыков?

– Ничто не мешает. Вот только если я вам поставлю нехороший диагноз, это сильно отразится на вашей жизни.

– Мне плевать! – заявила она.

– Плевать… Рок любишь? – спросил я, секунду помедлив.

– Да-а, детка! Это моя музыка!

– Чем он вас привлекает?

– Чем? Да это же, черт возьми, настоящая музыка! Живая, подвижная! А сколько смысла! Вот, послушай, – она начала что-то напевать из разряда самобичевания и одиночества.

– Если бы вы проснулись через двадцать лет, о чем бы вы больше всего жалели? – перебив ее, спросил я.

– О том, что столько лет не слушала рок. Сразу бы кинулась слушать новинки. Знаешь это чувство, когда слушаешь песню в сотый раз, и она еще не надоела? Кайф! Я бы с удовольствием встроила себе в голову мини-флэшку, чтобы всегда она играла то, что мне нравится. Я была бы круче, чем хэви-металл в пик своей популярности!

– У вас есть цель в жизни?

– Нет, все тленно.

– А музыка?

– А музыка – нет! – довольная, воскликнула она.

– Так почему бы вам не связать себя с музыкой? Быть пиар-менеджером, исполнительницей, звукорежиссером? Вы будете ближе к музыке. Не бойтесь получать деньги за то, что вам нравится. Попробуйте! Хуже точно не будет.

– Хм… неплохая идея! А ты башковитый, доктор! Не то, что прежние.

На этом мы расстались, и я наконец-то отправился домой. Чувство тревоги уже не беспокоило, но было ощущение какой-то гнетущей пустоты. Войдя в дом, я услышал странные звуки, будто кто-то смотрел порно-видео. Придя на звук в гостиную, я сначала заметил жуткий бардак, затем почувствовал запах мочи, а после увидел обнаженную Анну, привязанную к стулу. В рот ей был засунут фаллоимитатор, привязанный скотчем. В вагину – еще один. От нее жутко воняло мочой, на лице были чьи-то семяизвержения. Я кинулся ее развязывать, а когда поднял глаза на телевизор, то увидел, что на экране двое мужчин насилуют Анну во все места, куда только можно было засунуть пенис. На секунду я остановился, испытывая отвращение, затем пришел в себя и продолжил разматывать скотч. Анна что-то бормотала в полуобморочном состоянии, пытаясь отмахиваться и не понимая, что это был я. Взяв ее на руки, я понес ее в душ и включил воду. Там она немного начала приходить в себя. Вспомнив про Арину, я побежал выключать видео и убирать следы недавних издевательств. Когда я подбежал к телевизору, то увидел, что на экране появился тот самый парень, которого я утром прогнал из дома. Он был в черных очках, издевательски говорил мне всякие гадости и грозился добраться до дочери. Причиной случившегося он назвал нанесенное мной оскорбление его персоне. Я связал его – он в отместку связал Анну; он хотел с ней переспать, а я не дал этому свершиться – и он многократно отомстил. И, судя по всему, ему было этого мало.

– Пап, фу, чем так воняет? – спросила Арина, вернувшаяся из спортивной секции. Я подхватил ее на руки, велел ей закрыть глаза, отнес наверх и приказал сидеть в комнате, а сам помчался вниз. Выключил видео, выдернул флэшку и положил в карман. Быстро вытер тряпкой мочу с паркета, открыл двери, чтобы проветрить помещение, и вынес разломанную мебель. Когда я все убрал, отправился в душ к Анне. Подергал ручку, но дверь была заперта изнутри. Я позвал жену, но она не отвечала. На крик спустилась Арина. Я вновь унес ее наверх. Через пару минут выломал дверь в ванную и увидел, что Анна вскрыла себе вены. Порез был очень глубоким, кожа – уже бледной, слизистые оболочки посинели, пульс имелся только на крупных венах и потихоньку становился все слабее. Я перевязал ей руку, порезанную до сухожилий, белым полотенцем. Кровь все равно потихоньку сочилась, и я никак не мог полностью прекратить кровотечение. Я позвонил в скорую помощь в истерике и с трудом объяснил, что случилось. Когда они приехали, Анна уже не дышала. Реанимационные действия не дали никаких результатов, и им осталось только констатировать смерть. Затем приехала полиция, они что-то спрашивали, а я их даже не слышал. Я думал о том, что мог бы все исправить, придя домой на пару часов раньше, или если бы не пропал на полгода, или не встречался бы когда-то с Таней. Во всем случившемся я винил себя.

Целый месяц прошел как в тумане. На работе мне дали отпуск – в таком состоянии я не мог никому помочь. Арина приняла случившееся относительно спокойно, благодаря тому, что ничего не видела. Это обстоятельство меня более-менее успокаивало. Спасаясь от преследования, мы переехали на квартиру, а дом я выставил на продажу. Первое время меня раздирал страх за дочь, поэтому какое-то время я ее не отпускал в школу. А потом и вовсе забрал документы. Мы сняли квартиру в соседнем городе. По утрам я отводил дочь в школу, днем забирал ее, учительнице дал номер телефона на всякий случай, а сам пытался справиться со своими демонами. Я был рад, что это случилось не со мной, но эта мысль вызывала стыд, потому что я мужчина и должен был принимать тяжелые удары судьбы на себя. Сколько я ни изучал психологию людей, но от гендерной роли так и не избавился, несмотря на то, что неравенства полов в России не было и оно, как таковое, не навязывалось.

После продажи коттеджа в Челябинске за восемь миллионов, я купил дом за четыре миллиона в Копейске. Разницу положил в банк под проценты и получал дивиденды на отдельную карточку. Это давало мне время, чтобы прийти в себя. Предстояло начать жить заново, и нужно было принять тот факт, что жизнь забирала женщин, окружавших меня. Арина уже подходила к подростковому возрасту, и потому во мне бытовал вполне разумный страх закономерности.

Глава XV

Прошло двенадцать лет. Арина стала совсем взрослой: из маленького ребенка она выросла в прекрасную юную девушку и поступила учиться в медицинский университет на клинического психолога. Я подозревал, что она сделала это, чтобы меня порадовать, но Арина открещивалась, что ей это действительно интересно. Мое же место оставалось неизменным, все в той же психиатрической больнице в Копейске. Прошлое я старался не вспоминать, потому что в воспоминаниях не видел смысла.

В один из выходных мы с Ариной гуляли и разговорились.

– Кругом все твердят об отношениях, о чувствах, а мне это просто не интересно. Представь тему, которая тебя интересует меньше всего, и вот о ней все говорят. Это раздражает.

– Ты сейчас тоже о ней говоришь, – сказал я.

– Я лишь хочу узнать, нормально ли это?

– Норма в психологии эквивалентна наименьшему вреду себе и обществу. Вот ты испытываешь от этого угнетение или расстройство?

– Я бы не сказала, – вдумчиво ответила Арина.

– Общество от этого страдает? – глядя на нее, спросил я.

– Не думаю.

– А ты сама-то хочешь отношений?

– Да, хочу, но сверстники меня не интересуют. Они глупые и скучные, – говорила она с негодованием. Я подумал, что это я виноват: из-за меня она раньше повзрослела.

– А что мешает встречаться с теми, кто старше?

– Они не знакомятся.

– Сама познакомься. В наше время нет такой обязанности, чтобы мужчина знакомился первым.

– Я стесняюсь.

– Знаешь игру «Немое знакомство»?

– Смутно представляю, что это. Слышала о ней, но я не в курсе, у меня другие интересы, – сказала она, стесняясь своего незнания. Я улыбнулся.

– Представь, что ты едешь в маршрутке и тебе понравился мужчина. Ты достаешь телефон и пишешь ему, допустим: «Привет, поговорим?» – сказал я, наглядно показывая дочери, как это делается. – Он отвечает тебе в твоем же телефоне. За время переписки нельзя разговаривать. Главная особенность игры в том, что мужчина не обязан писать первым, и это нормально. Игра, собственно, изначально была создана для женщин, которые не хотят упустить понравившегося мужчину.

– А если он заговорит? – спросил она.

– Если скажет что-то, что тебя устраивает, то можешь ответить. Если нет, то покажи ему на телефон, чтобы он отвечал в нем и не болтал.

– А если он занят?

– Всегда есть такая вероятность, – ответил я, посмотрев вдаль.

– Ты с мамой так же познакомился?

– Нет, – ответил я, – в наше время не было такой игры. Это уже вам так повезло.

«Что значит один ребенок?» – думал я, когда мы возвращались домой. «Если Арины не станет, я останусь совершенно один. С ее уходом от меня ничего не останется в будущем, и эта мысль порождает гнетущее чувство, будто жизнь прошла зря. Я словно птица, стремящаяся не разбиться о скалы, у которой один последний полет, весомостью в целую жизнь. Моя дочь исчезнет, и обо мне никто не вспомнит. Не было меня…»

Мне нельзя было ее беречь, да и она бы не позволила. Очень глупо ходить по пятам и следить за ее безопасностью в этом непредсказуемом мире. Стоит запретить ей все и ограничить – и у нее разовьется шизоидный невроз, а если ничего не делать – сам сойдешь потихоньку с ума и превратишься в параноика или еще неизвестно в кого, расстройство непредсказуемо. Единственный выход – не думать о ее потере и отвлечься, разбить эту глупую идею необходимости оставить что-то после себя. Концентрировать свои силы, а не силы ребенка. Легко требовать от другого того, чего сам не смог достичь.

Еще бы понять, чего хочется, тогда я бы придумал, как распорядиться собой.

Глава XVI

«Так одиноко бывает порой! Вроде есть дочь, есть друзья, работа, которую всегда любил, но холодно человеку среди людей», – думал я, наворачивая круги по комнате. В голове не укладывалось: как можно проживать жизнь второй раз, а в итоге наделать еще больше ошибок? Причем ошибок гораздо более сложных и с разрушающими последствиями для окружающих. «Вот бы мне такой шанс!» – думает другой, погружаясь в мечты. Но дай ему жизнь повторно, с теми же знаниями, что у него были, – и он только ухудшит свою жизнь, если и до этого жил не так, как хотел. А мой опыт? Не яркая ли иллюстрация того, что счастливее бы человек не стал. А если бы стал?.. Я мучил себя сомнениями до тех пор, пока не пришел к выводу, что нужно мнение со стороны. Но с моим рассказом психолог направил бы меня к психотерапевту, психотерапевт, помучившись года два, к психиатру, а психиатр домучил бы и без того напичканного нейролептиками пациента и довел бы меня до состояния овоща со словами «сгорел на работе». Оставался единственный человек, связанный с психологией, которому можно было доверять, – моя дочь, Арина.

Я уже собирался домой, когда какой-то мужчина пришел просить меня о помощи. Разговор с Ариной пришлось отложить.

– Доктор, моя дочь поглощена депрессией. Ничего не ест, плохо спит, периодически плачет.

– Тут нужен психолог, – спокойно ответил я, разглядывая взволнованного отца. Одет он был просто, но дорого, от него легко пахло цитрусовым и лесным ароматом, на руке красовались швейцарские часы, которые я узнал по белому плюсику в красном квадрате, расположенном на циферблате.

– Мне посоветовали вас, – объяснил он. – Я заплачу, сколько вы скажете.

– Хорошо, жду вас завтра, вместе с дочерью.

– Вы не расспросите меня о том, что случилось?

– Нет, не нужно, – коротко ответил я. – Проконсультируйтесь в регистратуре, что надо взять с собой для стационарного лечения.

– Стационарного? Она же не псих! – возмутился он. – Зачем ей в клинику?

– Мы не используем слово «псих», мы используем слово «больной». А стационар нужен, чтобы не дергать вашу дочь туда-сюда. Это облегчит лечение. Вам ведь не зря меня посоветовали, правильно?

– Да, – смущенно ответил обеспокоенный отец, а затем удалился.

В окно я увидел, как он сел в белый внедорожник и быстро уехал по своим делам. К концу рабочего дня я тоже отправился домой, решив перенести разговор с Ариной на более удачное время. По дороге мне повстречалась женщина, она была вычурно одета и вызывала в нравственном аспекте сочувствие, а в физиологическом – желание. «Весна», – подумал я, а сам мысленно представлял, как занимался с ней сексом. Что ж, добротный вид для проститутки; есть же женщины, выставляющие себя как товар. «Знали бы они, что их тело стремительно обесценивается, в то время как мужчина, покупающий их, набирает ценность и явно не хочет видеть своей женой путану», – думал я, а сам старался перебороть свое желание заниматься сексом. Немало лет прошло после последнего раза, и нужно было удовлетворить потребность. Не затягивая с этим, я договорился с одной особой легкого поведения, встретился, не побрезговал позой «шесть-девять», после чего преспокойно отправился домой. Жизнь сразу как-то приобрела другой вкус, цвет и запах. Появилось чувство удовлетворенности жизнью, но когда я приехал домой, это чувство испарилось. Я понимал, что всему виной секс, но легче от этого не становилось. Ночью я не мог уснуть, ворочался с одного бока на другой, в моей голове перемешались та женщина и проститутка и вот они уже вдвоем манили, игриво увлекая меня за собой. Не выдержав, я опустил руку и начал мастурбировать, лежа в кровати.

На следующий день я сидел в кресле и размышлял о будущем, когда раздался звонок.

– Александр Викторович, тут голый юноша пришел, сказал, что хочет поговорить с вами, – позвонила мне администратор из приемной. – Мне кажется, он просто под чем-то. Что делать?

– Сейчас подойду, – ответил я и направился в приемную, взяв с собой маленький фонарик. Спускаясь по лестнице, я услышал смех. Молодой человек что-то эмоционально рассказывал санитарам.

– Что принимал? – спросил я, посветив ему в глаза. Зрачок не реагировал. – Кокаин, амфетамин, ЛСД?

– Грибочки! – воскликнул он. – Они повсюду! Красные, синие, зеленые!

– Так, ясно. Привяжите его к кровати, а завтра разберемся.

Через некоторое время прибыл вчерашний товарищ со своей дочерью. Мы поговорили, и он ушел, а его дочь, Сюзанну, я отвел в двухместную палату. Она не проронила ни слова. Медсестре я сказал, чтобы ей давали опипрамол по 150 мг в сутки. Я не стал рассказывать новоиспеченной пациентке, где находится туалет, и запретил персоналу проявлять инициативу, чтобы Сюзанна сама пошла на контакт или изучила планировку здания. Это помогло бы купировать депрессию.

Решив, что настало время, подходящее для диалога, я отправился с Ариной на прогулку по набережной. Мне хотелось узнать ее мнение, но я не знал, с чего начать. Мы подошли к парапету, и она, взглянув на мои кисти рук, которые я переминал, спросила:

– Что-то случилось?

– Ну, как тебе сказать, – начал я. – Случилось – не то слово. Вот ты веришь, что можно повторно начать жить свою жизнь, ничего не забыв?

– Реинкарнация? – уточнила она.

– Нет, реинкарнация подразумевает перерождение, а тут повторное рождение, но с накопленным опытом от первого раза. Понимаешь?

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила она, приложив ладонь к моему лбу. – Наверное, заработался. Может, тебе съездить отдохнуть?

– Нет, Арина, послушай, я сейчас тебе все расскажу, а ты просто выслушай меня, хорошо? – попросил я.

– Да, давай.

– Вот, представь: родилась ты заново. Какие горизонты перед тобой открываются! Сколько можно было бы ошибок исправить, и как можно было бы повернуть жизнь по-другому... Но, что бы ты ни делала, жизнь тебя ведет по определенному сценарию. И чем больше ты сопротивляешься, тем больше она усложняет события. В прошлой жизни ты была моей родной дочерью, в этой я тебя удочерил. Ты, наверное, помнишь тот день, когда я не мог тебе объяснить, куда я пропал? Тебе было пять лет.

– Да, – задумчиво ответила она. – То есть ты не мой отец?

– Твой отец. Но в этой жизни твой биологический отец не я.

– А кто тогда?

– Кто-то, очень похожий на меня.

– Разве это возможно?

– Я сам иногда в это не верю, но потом смотрю на тебя и понимаю, что ты очень похожа на свою маму, которой из-за меня нет. Если бы я не пытался изменить прошлое, этого бы не случилось.

– Мне кажется, я поняла. Ты не смог смириться с ее смертью и создал альтернативную жизнь в своей голове. И теперь винишь себя за то, чего на самом деле не было. Рассуди логически, это разве возможно?

– Ты просто не понимаешь!

– Понимаю, – ответила она и положила руку мне на плечо. – Пап, ты не виноват в ее смерти. Каждый сам ответственен за свою судьбу, и брать на себя вину за чужие ошибки – это неправильно. К тому же ты сам знаешь, что прошлого не изменить, ведь оно уже случилось и поэтому нет смысла о нем думать. Живи сегодняшним днем и не ковыряйся в памяти, ты же сам меня этому учил. Хорошо?

– Хорошо, – ответил я, понимая, что она мне не поверила.

В течение всего разговора она заставляла меня чувствовать себя зеленым юнцом, который навыдумывал бог знает что. В итоге наш разговор закончился ничем, более того, я сам начал сомневаться в том, была ли эта прошлая жизнь. Мне шел уже пятый десяток, и за это время я немного подзабыл события прошлого. К тому же, работая в психиатрической больнице, можно было что угодно заработать. Помимо всего, я начал ловить себя на дереализации, но логически оправдывал это банальной утомляемостью и вредной работой, которая не могла не отразиться на мне. Также не давала покоя мысль о том, что из прошлой жизни в эту я должен был перенести некую ненормальность. Потому что как в этой, так и в прошлой жизни я работал в психиатрической больнице и все мое общение происходило с душевнобольными, а среда, безусловно, влияет, и это не могло пройти бесследно. В воспоминаниях не было каких бы то ни было жизненных эксцессов, что подтверждало мою непричастность к повторному переживанию жизни. В качестве профилактики от утомляемости я выбрал ноотропный препарат глицин, очень слабенький, но и жалоб как таковых не было, чтобы принимать что-то посерьезнее. Дабы отвлечься, вечером я отправился в больницу проведать Сюзанну. Когда я зашел в палату, она лежала на кровати в позе полу-эмбриона.

– Бессмысленно травить себя голодом, – произнес я. В ответ была тишина. Сюзанна даже не моргнула. – Существует поверье, что нужно отрезать волосы, чтобы забыть прошлое, – сказал я. Она посмотрела на меня, и это означало, что я нащупал проблему. – Вы симпатичная девушка, и не нужно переживать из-за отношений, – произнес я. Она вновь уставилась в прежнюю точку. Я терял найденную нить и поэтому быстро перевел тему: – Ваш отец любит вас и переживает за вас, зачем вы так с ним?

Когда я сказал это, она опустила взгляд, отвернулась, а затем сжалась в комок. Причина была найдена, но продолжай я говорить о причине невроза, я бы потерял Сюзанну: она бы закрылась от меня, и потом было бы очень сложно ее разговорить. Чтобы отвлечь ее от мыслей о прошлом, я начал читать книгу, которая когда-то мне самому помогла. Это было произведение С.Н. Лазарева «Человек будущего».

«Ранним утром человек вышел на свое поле. Прошелся по нему и внимательно посмотрел на землю. Затем взял горсть земли и потер между ладонями. Посмотрел на небо и деревья за полем. Послушал пение птиц. В природе все связано не только в настоящем, но и в будущем. Будут ли сильные заморозки или нет? Окрепла ли нынешняя весна настолько, что можно сажать зерно? Человек вспоминает о тех приметах, которые были известны еще его отцу и деду. Приметы – это знаки, которые соединяют настоящее с будущим. Есть определенные дни, когда связь прошлого и будущего становится намного сильнее. Если в какой-то день холодная и пасмурная погода, такой может быть и весна. Мистическая связь, соединяющая все события прошлого и будущего, несомненно, есть. Для человека это понятие судьбы, или кармы. Понятие «карма» относится не к одной жизни, в ней просматривается связь мыслей и чувств со здоровьем и судьбой человека не только в этой жизни, но и в следующей…»

Уходя, я оставил книгу на столе, положив ее возле подноса с едой. Когда я вышел из палаты, ко мне подбежал санитар и сообщил, что наш «грибной гость» пришел в себя и явно нуждается в диалоге. Я сказал ему, чтобы он развязал его и привел ко мне. Через несколько минут передо мной предстал юноша в типовой пижаме психиатрической больницы.

– Каковы причины вашего визита? – спросил я.

– Доктор, я не хочу видеть этот мир! У меня и без грибов галлюцинации, но я не хочу, чтобы меня лечили. Напротив, я не хочу знать этот мир.

– Почему? – не выказывая эмоций, спросил я.

– Мир ужасен! В нем нет места для любви, доброты и прочих ценностей.

– Расскажите о своих галлюцинациях.

– Они у меня постоянно, но бывают моменты, когда их нет. В это время я страдаю и мучаюсь в этом мире.

– Вы состоите на учете у психиатра?

– Нет, не думаю.

– Сообщите ваши данные, пока идет период ремиссии.

Он назвался. Торопиться с лечением я не стал, прежде решил связаться с его родителями. Санитар отвел его в палату. Александр не сопротивлялся, он в некоторой степени был даже рад оказаться в психиатрической больнице. Особую радость он проявил, когда я пообещал, что помогу разобраться с реальностью. Конечно же, я не обещал ему утрату реальности, а лишь помощь. По анамнезу я понял, что речь идет о параноидной шизофрении. Этиологии я не знал, но, вероятнее всего, это была несчастная любовь и прочие жизненные несправедливости, от которых он старался убежать. Связываться с родственниками сам я не стал, а поручил это дело администратору.

В обед следующего дня я зашел к Сюзанне. Она стояла у окна и задумчиво смотрела на огороженный двор для прогулок. Подноса в комнате не было. Книга лежала у нее на кровати. Я молча смотрел на девушку, опершись о косяк, и переводил взгляд то на ноги, то на шею, пробегая взглядом по ее телу.

– У нас запрещено одеваться вызывающе, – произнес я. Она молчала. – Только немой может молчать, остальные нуждаются в коммуникации.

– Вы считаете, что мы сами виноваты в том, что случается с нами? – произнесла она, повернувшись ко мне. Взгляд у нее был уставший.

– Безусловно!

– Даже когда отец насилует родную дочь? – спросила она. Я ничего не ответил на это, и она отвернулась. – У вас нет на это ответа. Я тоже не знаю причин всего этого.

– Ваше поведение определяет судьбу.

– Я не такая, как вы думаете.

– Какая такая? – уточнил я.

– Не брожу по барам и клубам. Я была девственной. Чистой.

– Не обязательно в реальной жизни совершать то, что происходит в мыслях. Можно быть отличницей, слушаться родителей и тайно мечтать об извращенном сексе. Единственным тормозом может быть страх перед потерей девственности из-за незнания процесса. Игривость с отказами провоцирует мужчин на желание, это проявляется во внимании к вам, ухаживании, вы игнорируете, их это раздражает и заставляет думать о вас. Ваше поведение дает толчок к агрессивному овладению вами. И вы говорите, что вы не такая? Ваша одежда вызывающая, ваши жесты мягкие, тон голоса такой, какой любят мужчины. Сложно ли вам кого-то обольстить, имея вашу внешность? Уверен, что нет!

Она повернулась ко мне, затем подошла, посмотрела в глаза, мягко дотронулась ладонью до моего лица и медленно поцеловала, нежно покусывая мои губы. Сначала я ответил на ее поцелуй, но потом отшатнулся, взял ее руку и произнес:

– Вы сами виноваты в том, что случилось!

Затем я ушел. Она не проронила ни слова вслед. Мысли в моей голове сбились, я поймал себя на том, что желаю свою пациентку. Чтобы разрядиться, я закрылся в туалете и выпустил пар. Вновь посетило чувство дереализации, послышался женский голос: «Давно он здесь?». Я оправился, вышел из туалета, осмотрелся, но ни одной женщины рядом не было. Оно и понятно: я находился в мужском отделении.

Через некоторое время пришел отец Александра. Он был довольно стар и больше напоминал дедушку. Я предположил позднее отцовство.

– Вы подтверждаете, что у вашего сына галлюцинации? – спросил я.

– Он не опасен, не нужно держать его здесь, – ответил он.

– Почему ваш сын не наблюдался у психиатра?

– Здесь вы его превратите в овощ.

– Вы понимаете, что галлюцинации опасны тем, что он способен навредить как себе, так и другим?

– Он ведет себя нормально. Галлюцинации не сильные, – скулил он.

– Да, но где гарантия, что они не усилятся?

– Не забирайте его у меня! Он единственный, кто у меня есть.

– Вы понимаете, что чем дольше он находится вне наблюдения психиатра, тем плачевней становится его состояние? Его еще можно вылечить.

В результате я сумел убедить безутешного отца, что его сыну будет лучше в психиатрической больнице, и более того, я пообещал его вылечить. Разрешение на госпитализацию Александра от его родных мне не требовалось, беседа была чисто формальной и носила скорее просветительский характер, чтобы родственники за него не беспокоились.

Вечером я зашел к Сюзанне. Перемены в ней меня удивили, но виду я не подал. Она была одета очень сдержанно: одежда закрывала все, кроме кистей рук и головы, не было даже v-образного выреза на пижаме.

– Что с твоими волосами? – спросил я, показывая на ее мальчишескую стрижку. Она виновато опустила глаза, затем ответила:

– Простите меня, я не должна была так делать. И еще... Отец не насиловал меня. Скорее, я изнасиловала его, – сказала она со стыдом в голосе. – Дело в том, что я действительно люблю своего отца и не вижу никого лучше него. Многие ухаживали за мной, а он оберегал меня от всех. Все было хорошо. Затем я вспомнила одну книгу, в которой было написано, что мир состоит из предрассудков, и что нет истины, кроме той, которую мы придумали сами. В ней говорилось, что все стереотипы навязаны нам, и главное в жизни – не следовать за идеалами общества, а быть счастливым человеком по собственному усмотрению. А как же можно быть счастливым, если тот, кого ты любишь, является тем, с кем нельзя быть? – задала она риторический вопрос. – Я, конечно же, рассказала о своих чувствах отцу, но он меня отругал. Я обиделась, а потом услышала, как в университете девчонки говорили о сексе. Да еще эта чертова весна, будь она проклята! Я не железная и тоже хочу секса, но я не могу спать с теми, кто мне не интересен. Так я и мучилась, пока масла в огонь не подлил один фильм. Там женщина напоила мужчину и переспала с ним. Таким способом и я решила потерять девственность. Папа выпил, я в этот момент разговаривала с ним и напомнила ему о маме. Она умерла от рака. Он с горя выпил залпом целый стакан коньяка. После я его поцеловала, он прижался ко мне, но я не успела осуществить задуманное, потому что стеснялась. А он уснул. Я трогала его, где нужно, но он отмахивался и все равно не просыпался. Тут я увидела на коробке из-под фильма картинку с привязанным мужчиной и, немного подумав, привязала отца к кровати. К тому моменту времени прошло достаточно, а чтобы он особо не сопротивлялся, я завязала ему глаза. Отец пришел в себя, и я начала с орального секса. Ему нравилось, пока все не закончилось, потому что когда он кончил в меня, я вскрикнула, и он узнал мой голос. Я не знала, что делать, и банально развязала его, а он ударил меня. С тех пор я не говорила с ним. Он извинялся, но я молчала, стараясь вынудить его к чему-то большему. Через некоторое время я поняла, что натворила, и мне стало стыдно. Говорить я так и не начала, потому что не знала, что ему сказать о случившемся. А он бы, конечно, спросил и отругал меня. Я не знала, что делать. От безысходности попыталась наглотаться таблеток, но приняла какие-то не те, он это заметил, насильно вызвал у меня рвоту и привез к вам. Теперь я здесь, и не знаю, что делать, – призналась она.

– Это комплекс Электры, – ответил я, садясь рядом с ней на кровать, – только его принято считать абсурдным, потому что такое редко встречается. Так или иначе, наше поведение создает среда, в которой мы живем. Сама идея вступить в интимную связь с отцом должна была быть спровоцирована извне. У тебя кто-нибудь из подруг о чем-нибудь таком говорил? – спросил я, переходя на близкий характер диалога – с «вы» на «ты».

– Ммм, – задумалась она. – Да, моя знакомая занимается сексом с отчимом, уже давно. Ее мать узнала об этом и выгнала ее из дома, а отчим ушел за ней. Теперь она спит с ним у него дома. С матерью у нее никаких контактов.

– Хм. В детстве у тебя были с кем-нибудь контакты сексуального характера? – спросил я, собирая общую картину по кусочкам, словно пазл.

– Нет, не помню такого, – ответила она, задумавшись.

– Давно матери нет?

– Мне было пятнадцать, когда она умерла.

– Судя по всему, ты переняла обязанности матери, и поскольку ее уход выдался на период полового созревания, то и захватил больший спектр, – начал объяснять я. – Все бы ничего, но гормоны давали о себе знать, а тут еще и знакомая вступила в интимную связь с отчимом. Это отразилось на твоем восприятии, которое помогала формировать книга, написанная человеком со сломанными ценностями. Все это сопровождалось чередой ухаживаний со стороны молодых людей, но они были тебе не интересны, потому что ты вступила во взрослую жизнь раньше и эти дети для тебя были не актуальны. Конечно, приятно быть красивой и сексуальной, но чего-то не хватало. Затем, вероятно, какие-то события, связанные с отцом спровоцировали к нему интерес, и так получилось, что он привлек твое внимание уже не как родитель. Ты влюбилась, а он отверг тебя, и это толкнуло на радикальные меры, которые в период влюбленности казались абсолютно нормальными. А затем случилось то, что случилось, – говорил я, а она молча слушала. – Твое же поведение относительно меня стало переносом. Тот поцелуй был бессознательной оценкой ситуации, в которой ты оказалась. И результат – то же чувство стыда, что и перед отцом. Вот только передо мной ты извинилась, потому что это был перенос, и он кратковременный. С отцом все сложнее. Чувство стыда перебарывает твою волю, и ты молчишь в нерешительности. Это не выход, поверь, ты не сможешь молчать вечно. Побег из дома тоже ничего не решит, твое прошлое всегда будет ходить за тобой по пятам, и нужно его сейчас переосмыслить, справиться с ним, а не накапливать в себе гормоны стресса. Это чревато, понимаешь меня? – спросил я после долгих объяснений.

– Да. Теперь – да. Но что мне делать? – подавленно спросила она.

– Извиниться перед отцом.

– Я не могу, мне дико стыдно! Секс с отцом, слышите? Я не понимала, что делала. Как дальше быть? Я ведь люблю его!

– Что ж, тут единственный разумный выход: поговорить с ним и узнать, что он об этом думает, – ответил я.

– Поговорите вы, а? Пожалуйста! Я вас очень прошу! – взмолилась она, вцепившись мне в руку.

– Хорошо, я сделаю то, что ты просишь. При одном условии: ты будешь нормально кушать, что бы он ни ответил.

– По рукам! – воскликнула она, а затем поцеловала меня в щеку. – Ой! Извините! – сконфузившись, произнесла она и отшатнулась. Я рассмеялся и вышел из палаты, ничего не сказав ей в ответ. Внезапно в глазах у меня все помутнело, я схватился за голову и вновь услышал женский голос: «Знать бы, слышишь ли ты меня…». Взглянув по сторонам, я увидел только душевнобольных женщин, которые были поглощены своим иллюзорным миром. Понимая, что глицин оказался бесполезен, и, возможно, все дело в галлюцинациях, я перешел на трифтазин по 20 мг в сутки.

Когда я вошел в мужское отделение, ко мне подошел санитар.

– Там наш, тот, который голый пришел, меня доктором называет и про какого-то Сергея спрашивает. По-моему, он все-таки свихнулся!

– Он у себя? – спросил я.

– Да, – ответил санитар. – Просил не мешать ему писать книгу, если Сергей придет.

Зайдя в палату, я увидел, что Александр водит пальцем по учебнику. Я сел на противоположную кровать.

– Санитар мне сказал не мешать тебе, когда ты пишешь, – произнес я.

– Да, именно так, – ответил он. – Буду очень признателен, если вы так и сделаете.

– Что пишешь? О чем?

– О тех, кто здесь, и о мировоззрении.

– И как успехи? – спросил я.

– Пока не очень. Медленно и сложно идет.

– Почему?

– Ломка. Голова как каша в котле, – отворачиваясь к окну, ответил он.

– Не думал, что не о том ты пишешь? Что, может, тебе не о душевнобольных писать нужно, а о себе? – я старался вынудить его описывать собственный мир.

– Может быть, – отозвался он и после уже не реагировал на меня.

Медсестре я сказал, чтобы ему давали трифтазин по стандартной схеме.

Через час после звонка приехал отец Сюзанны.

– Мне удалось поговорить с Сюзанной, и она мне сказала, что вы ее изнасиловали, – спокойно произнес я, изучая его реакцию.

– Что?! – он вскочил, уголок его губ задергался. Я жестом велел ему сесть.

– Но после она призналась, что это она вас изнасиловала, – спокойно произнес я. Он опустил взгляд, стыдливо пряча глаза.

– Осудите меня, мол, плохой отец? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – Лучше скажите мне, что вы обо всем этом думаете?

– Что думаю? – удивился он. – А что я могу думать? Она моя дочь, и этим все сказано. Это я виноват: плохим был отцом для свой дочери.

– Вы ее любите?

– Да, конечно, – растерянно произнес он.

– Как женщину? – уточнил я.

– Я? Нет, что вы, нельзя!

– Нельзя так говорить или нельзя потому, что вы боитесь быть с ней?

– Что? – воскликнул он, и у него снова начался нервный тик. – Вы из ума выжили?!

– Истеблишмент задает порядок в обществе, который сохранял бы их вето на жизнь, в которой можно реализовать себя. Остальным же достается выживание. Так вот, вы не обязаны следовать требованиям общества, если считаете иначе. Поэтому если вы любите ее не просто как дочь, то вы вполне можете быть вместе. Обществу не обязательно об этом знать.

– Вы понимаете, что говорите?! Я не собираюсь спать с дочерью!

– Что ж, я должен был это услышать, чтобы знать, как быть дальше. Главное, не пожалейте о своем выборе.

– Вы не понимаете, что говорите, – произнес он.

– Вы правы, я просто душевнобольной, надевший халат и играющий роль врача. А вы что-то чувствуете, но не забывайте, что то же самое чувствую я, и чувствует ваша дочь. Она точно так же видит этот мир, только реакция на внешний раздражитель у нее другая. Так понимаю ли я, говоря, что лучше для вашей дочери? Ведь она мой пациент, и я действую в интересах пациента, которому можно помочь. Вы думаете, что мы с годами сходим с ума, работая здесь с больными? Но мы сходим с ума, видя дикость внешнего мира, который живет надуманными ценностями и запирает любовь в психиатрическую лечебницу, называя ее маниакальным проявлением вперемешку с бредом. Люди покупают «Черный квадрат» за миллионы, но игнорируют мольбы о помощи. Если вы все еще считаете, что я не понимаю, что говорю, то вы ошибаетесь. В этих стенах я видел больше разумности, чем за их пределами.

– Я люблю ее как дочь, и точка! Не забивайте ей голову всякой ерундой, я вам плачу не за это! Мне нужно, чтобы она со мной разговаривала!

– Она будет с вами разговаривать, – спокойно ответил я, – но не сейчас.

– Я надеюсь на это, – ответил он, после чего ушел.

Глава XVII

«Жизнь идет, я каждый день становлюсь старше, но все мои знания были приобретены в прошлом людьми, которые умерли. Они определили мое будущее, и оно такое, что его можно назвать бессмысленным. Пытался ли я заработать на жизнь? Да, черт возьми, и не раз. У меня это получалось, но жизнь устроена так, что сколько раз получалось, столько же раз этот успешный период и заканчивался. Я не могу просто взять и не пойти на работу – мне нужны деньги, чтобы не умереть с голоду, я обязан работать; я не могу нормально отправиться в отпуск – потому, что у меня пациенты и подменить меня некем. На меня наложили ответственность. Мы породили безумие и назвали его разумом. Знания многих людей упираются только в человеческое сосуществование и умение лгать. Предметы искусства смешны: мы покупаем сюрреализм и пытаемся в этих картинах что-то увидеть, хотя могли бы на эти деньги отстроить хороший участок дороги. Мы не прагматичны и живем в ценностях, которые уничтожают нас самих. Все еще кормим истеблишмент, подчиняемся ему – и говорим о свободе. Громкие крики о демократии заглушает саму демократию. Разве можно жить в мире, где счастьем называется возможность стать первым и унижать этим других; где люди смеются над болью другого, а увидев, что сломалась дорогая вещь, переживают; где школа учит правилам поведения и знаниям, которые не пригодятся в жизни; где все кругом пишут о том, как все плохо, но никто не предлагает, как сделать хорошо? Мы боимся сказать, что эра власти себя изжила, что спорт порождает агрессию и его не должно существовать в соревновательной форме, что мы загрязняем планету, когда есть экологические источники ресурсов. Мы мерим всех одной линейкой, но говорим, что все люди разные. Мы нарушаем логику, строя крепкие дамбы убеждений, что иначе невозможно жить, что без власти наступит анархия и общество погибнет, но закрываем глаза на то, что власть на нас паразитирует. Мы не строим будущее, мы строим тюрьму для самих же себя с патриотическими словами о том, что кусок земли и тряпка с какими-то знаком – наша родина, забывая о том, что Земля – наша родина, а не территориальные границы, которые можно изменить.

Нет смысла жить потребительством, которое нас развращает. У нас нет инстинкта эгоизма, но есть инстинкт выживания, который в неэгоистичном обществе не нужен и легко контролируется сознанием. Мы с рождения не умеем врать, этому мы учимся в период формирования сознания. Мы изначально воспитаны неправильно, на гиблых ценностях, и говорим о вещах, которых из-за эгоизма априори для нас не существует. Спорт создает одного лучшего, но делает тысячи худших, и после этого эти тысячи должны быть отзывчивыми? До тех пор, пока мы не избавимся от эгоистичных устоев, не создадим менталитет единства и направленности на рациональное использование ресурсов для всех, без командиров и власти, мы, и наши дети, и дети наших детей будут всего лишь рабами иллюзии свободного общества. Нас ограничивает закон, потому что мы неправильно себя ведем, и это главный аргумент того, что живем мы неправильно!»

Эти листы мне принес санитар, он нашел их у нашего грибника. Было удивительно читать это: шизофрения не расщепляла его «я», у него было что-то похожее на резонерство, и текст был вполне осознанным. Я решил навестить Александра.

– Мне довелось прочитать, что ты написал, – сказал я. – Ты правда, считаешь, что существование законов говорит о неэффективности ценностей общества?

– Да, – спокойно ответил он. – Человек – это открытая книга, в него можно записать все, что угодно, и он будет следовать этому сценарию. Запиши эгоизм – и он будет эгоистичным на протяжении жизни. Запиши добродетель – и он будет всеми силами стараться сохранить ее.

– Но в детстве обман – это развитие воображения. Впоследствии, когда человек вырастает, обман преобразуется в психологическую защиту, и, таким образом, человек продолжает жить во лжи.

– Каковы причины лжи? – спокойно спросил он, развалившись на кровати.

– Личная выгода любого характера, – ответил я.

– Если все дать в изобилии, то зачем врать изначально? Ребенок в таком обществе перестанет лгать, а все его вопросы должны быть удовлетворены и объяснены родителями. Если ребенок знает, что и почему, разве он станет исследовать? Бить, грызть и т.д.? Он будет удовлетворен этим.

– А как же воспоминания, которые с годами будут искажаться?

– Если человек будет знать это, то он не будет настаивать на чем-то другом.

– Утопия, не считаете? – спросил я.

– Отчего же? – удивился он. – Все реально, если этим займется государство, вынужденно или само по себе.

– Но это же орган власти. Как чиновники откажутся от нее? Придется же работать и заниматься прочей ерундой.

– В мире хватает ресурсов, а машины вполне могут заменять человека во многих отраслях, от приготовления пищи до сложных задач разных масштабов. Это было возможно еще в начале 2000-х. А люди никак не могут отказаться от власти. Она рудимент. Даже не то, что рудимент, а паразит.

– Это сложно представить, – сказал я, думая о том, что он не подает признаков шизофрении.

– Разумеется, это сложно представить человеку, прожившему почти целую жизнь. И чем старше человек, тем закоренелей его представление о том, что власть должна быть.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Замечательно, – ответил он.

– Галлюцинации беспокоят?

– Наверное. Я не знаю, сложно понять, где правда, а где вымысел.

– Опиши, что ты чувствуешь, – попросил я.

– Серега, ну зачем тебе это? Ты ведь не доктор, – ответил он.

– Мне интересно, – ответил я, понимая, что он лишь частично находится в здравом уме. Где-то на границе фантазии с реальностью.

– Ну, если тебе так интересно... Я вижу мир, словно в тумане, реагирую на все так, словно это не я управляю телом, а оно само движется. Я думаю, а губы сами шевелятся, и я озвучиваю мысли. Это как игра, только тут можно чувствовать боль и радость, но они затуманенные. А еще ты, Серега, какой-то странный: не молодой и не старый, никак не могу понять, сколько тебе лет. Мне легко философствовать, меня увлекает этот процесс, но как-то сложно думать о чем-то одном. С трудом, но мне удается. Записывать мысли получается лучше.

– А чем ты занимался до того, как попал сюда?

– Писательским делом.

– Ты писатель? – удивился я.

– Да. Косачев, можешь поискать, как выйдешь отсюда.

– Но это моя фамилия! – возразил я.

– Нет-нет, это моя фамилия, а ты найди себе другую.

Продолжать беседу я не стал. То, что мне показалось нормальным, оказалось бредом. В форме философии это выглядело разумным рассуждением, но когда я копнул чуть глубже, стало ясно, что я ошибся. Типичная шизофрения. Только мысли на листках были уж больно складно изложены. Это отвлекало, но я решил не заострять на этом внимание.

Александр подошел к окну, и, стоило мне только встать, он спросил:

– Кто эта девушка?

– Сюзанна, – ответил я, вспомнив, что она должна быть во дворе. И солгал, заметив, что он проявил интерес: – Это моя сестра.

Мне пришла в голову одна идея. Я хотел разыграть его галлюцинацию, чтобы попытаться выйти через чувства. Я направился к выходу, а он, будто назло, спросил:

– Симпатичная. У нее есть кто-нибудь?

Я повернулся, хотел было ответить, но Александр, видимо, уже успел получить ответ.

– Это хорошо. Познакомишь? – спросил он.

– Конечно, – ответил я и отправился к Сюзанне. Но стоило мне выйти из палаты, как в глазах помутнело и снова послышался женский голос: «Я принесла кое-что интересное посмотреть». Встречу с Сюзанной я отложил. Решил, что нужно полежать и немного отдохнуть. Как только лег, я начал думать над словами, которые звучали в голове. Посмотреть? Что посмотреть? И тут я вспомнил про флэшку, на которой хранилось видео, где Анну насиловали. Подумав, я решил, что, возможно, это мое подсознание намекает на что-то важное, и включил ноутбук.

Смотреть было больно, но на какой-то момент я отвлекся от того, что испытывала Анна, и внимательнее рассмотрел насильников. Один из них был тем, кого я выгнал, когда вернулся домой, а у второго подергивался уголок губ. На память мне пришел отец Сюзанны. Когда я сказал, что это он изнасиловал свою дочь, он занервничал и у него начался тик. Я сделал снимок экрана с его лицом, а затем скинул изображение на телефон. Качество видео было отличным, можно было отчетливо разглядеть каждый изгиб кожи. Раньше я думал, что пленка даст мне лишь понимание того, что съемка велась на очень дорогую камеру, а это означало финансовую независимость насильников. Но в свете новых событий я понял, что, возможно, нашел косвенного убийцу жены. Третий мужчина был довольно неприметным. Всех найти я не надеялся, но, по крайней мере, до одного мог добраться.

После того, как я поговорил с Сюзанной, ко мне пришла Анжелика, жена моего друга.

– Саш, мне нужна твоя помощь. Вася ко мне совсем охладел, – расстроенно сказала она. – Я по-разному пробовала до него достучаться, но он ведет себя так, будто мы не муж и жена, а просто сожители.

– Как в постели дела? – задал я обычный для подобных ситуаций вопрос.

– Нормально. Но редко, – коротко ответила она.

– Каким образом ты пробовала ему показать, что ты ему не сожительница, а жена?

– Говорила, показывала, кричала, игнорировала, менялась, критиковала.

Эх, – выдохнула она, – в основном, только крики и ругань.

– Женщины! – улыбнулся я. – Если тебе сказать, чтобы ты полюбила какого-то определенного человека, ты будешь к нему испытывать любовь?

– Нет. Нельзя так просто полюбить, – уверенно ответила она.

– А если на тебя накричать, ты полюбишь его?

– Нет, – уже расстроено ответила она, понимая, что попытки были безнадежными изначально. – Я уже вижу, что толку от этого нет. А что делать-то? Он не реагирует не на что!

– Не капай ему на мозги, это не поможет. Не нарушай его личное пространство без нужды. Начни вести себя так, как ведет себя он. Васе об этом не говори. Он, конечно, начнет беситься, а ты чередуй: то игнорируй, то люби его в ответ. И относись проще – я знаю, что тебе это не нравится, но нужно потерпеть. Он же с тобой, хотя мог бы быть с другой, правильно?

– Но меня раздражает его поведение!

– Я знаю, как это бывает. Человек вроде ничего не сделал, обычная фраза или просьба, а тебя это ужасно злит. Это из-за нервозности. Ты пьешь Персен или Ново-Пассит?

– Нет, перестала.

– А нужно! Разница огромная! Вот представь: ты просишь стул, а в ответ тебя им ударяют. Это без таблеток. А если с таблетками – ты просишь стул, и тебе его аккуратно подают. Это инверсионное олицетворение твоей реакции на ситуацию. Контролировать себя сложно: откуда-то появляется раздражительность, это все ухудшает твое состояние и без Васиного безразличного отношения. Так что не пренебрегай антидепрессантами. И когда он начнет проявлять к тебе чувства, не нужно сразу все бросать и повторять ситуацию снова. Этот метод тебе на всю жизнь.

Анжелика ушла, а я снова задумался. Я мог отомстить за смерть жены предполагаемому обидчику. Мой выбор мог решить дальнейшую судьбу, и не только мою: один неверный шаг – и была бы сломана целая жизнь. Конечно, опыт мне подсказывал, что лучше не нужно этого делать. Но как же справедливость? Ведь ее существование – наших рук дело и доверяться суждениям религии на этот счет не приходится. Любой адекватный человек, разбирающийся в психике, скажет, что дело не в карме или суде божьем, а в том, что человек, игнорируя опасность, привыкает идти по краю и сам зарабатывает последствия. Жизнь вполне последовательная штука, если знать начало поступков. Было бы логично бить в самое начало, но родители этого садиста уже сделали свое дело. Делать что-то с ним бесполезно, он уже подавлен смертью жены и состоянием дочери. Но вспоминая, как он всегда трясся за свою прелестную дочь, можно было бы реально ему насолить. Вопрос был в другом: заслуживает ли это Сюзанна? И буду ли я лучше него? Но Анна тоже не заслуживала того, что с ней случилось, и понятие «лучшее» – всего лишь иллюзия, если это касается морали и человеческих ценностей.

Решение я уже принял, но мне нужно было подтверждение, и я попытался его найти в видео, оставшемся мне на память о любимой жене. Все, что я увидел – агрессию; все, что почерпнул – ненависть. До конца досмотреть я не смог, нервы не выдержали даже просмотра без звука.

Прошло несколько дней. За это время я успел рассказать Сюзанне, что отец ее отверг.

– Ну, как ты сегодня? – спросил я, придя узнать, как ее дела.

– Смирилась, – ответила она, сидя на кровати и опершись о стену.

– Я хочу показать тебе одно фото, – сказал я, доставая телефон. – Тебе случайно не знаком этот человек?

– Ммм… Похож на отца, но это не он, – ответила она, рассматривая фото.

– Ты уверена? – спросил я, пытаясь разобраться.

– Да, – утвердительно ответила она. – Посмотрите на зубы и залысины. У него всего этого нет, – глянув на меня, произнесла Сюзанна. – А почему вы спрашиваете? Это ваш знакомый?

– Да, что-то вроде того, – ответил я. – Должен ему кое-что. Хотелось бы вернуть, но никак не могу его найти.

– Кто ищет, то всегда найдет! – ответила она. Затем спросила, искоса глядя на меня: – Вы женаты?

– Вдовец, – ответил я.

– А что с ней случилось? – продолжала спрашивать она. В ответ я дал ей флэшку с видео и ушел, похлопав рукой по ее ноге.

Я знал, что это обойдется без последствий: ее отец не был тем, кем я его считал, а поделиться с кем-то из женщин мне нужно было. Женщины удивительно действуют на мужчин, и потому я решил сделать ее своим психотерапевтом. А что скрывать? Она прекрасна, и возраст для нее явно не помеха. Этика врача и пациента? Да кому она нужна, если чувства взаимны и не важно, намеренно их вызвали или нет? Видео, которое я ей дал, разумеется, нас сблизило: она увидела меня с другой стороны, и это не могло не привлечь ее ко мне.

Время шло. Общение с Александром укрепляло мою веру в то, что ничто не истинно и все нравственные нормы навязаны средой. Сюзанна с Александром периодически виделись, это помогало вытащить его из мира иллюзий, и он начинал идти на поправку. Затем в один из дней Сюзанна мне призналась, что начала что-то чувствовать к нему. Меня это, само собой, задело. Я не мог позволить им быть вместе, потому что сам хотел быть с Сюзанной и успел пропитаться чувствами к ней. Тогда я начал пичкать Александра психотомиметическими средствами, которые развивали психотические расстройства на фоне помраченного сознания. Сюзанна также принимала психотомиметические средства, но уже другого типа: они не изменяли ее сознание и были относительно безвредны. Это нужно было для того, чтобы после ей рассказать, что все, что с ней было, всего лишь иллюзия, и Александра на самом деле не существовало.

Когда я перевел Александра в другое отделение по причине тяжелого состояния, я мог бы перестать пичкать Сюзанну галлюциногенами, но не перестал, а наоборот, начал давать ей психотомиметические средства, которые развивали расстройство сознания, как у Александра. Я сделал это, потому что боялся, что она может меня не принять в нормальном состоянии. Так и получилось, что из-за собственного страха и боязни остаться без нее, я свел молодую девушку с ума.

– Все такое белое и мягкое – говорила она, щупая воздух руками. – Ой, и ты тоже словно бархатный! – сказала Сюзанна, дотрагиваясь до моего лица.

– Да, – довольно отвечал я, а сам разглядывал ее. И чем больше смотрел на нее, тем больше хотел в ней утопать.

Глава XVIII

Летом в один из вечеров я приехал в больницу и забрал Сюзанну с собой на озеро, заранее подобрав безлюдное место. Устроившись на берегу, мы сидели, обнявшись, под колючим пледом. Сюзанна что-то бредила, а я просто наслаждался моментом. Она пила сок, я вино. Затем ей захотелось прикасаться ко мне и целовать мои руки.

– Ты приятный, – говорила она, а сама терлась щекой о мою ладонь. Все это спровоцировало эрекцию, я начал ей отвечать, нежно гладить ее, целовать ее губы, дотрагиваться до шеи, спускаясь рукой до груди. Поддавшись желанию, я раздел ее, а она аккуратно стащила с меня рубашку. Затем Сюзанна легла на плед, говоря, что он щекочется и гладит ее спину. Я целовал ее шею, грудь, живот, ноги. Сюзанна дрожала и тихонько вскрикивала от наслаждения. Но стоило мне попытаться проникнуть в нее, как она переменилась в лице, взбесилась, начала меня царапать и кричать. Я заткнул ей рот ладонью, а сам продолжал половой акт. Нежная прелюдия переросла в изнасилование.

Через некоторое время все закончилось. Я дал ей очередную порцию галлюциногенов, и она вновь впала в состояние благодушия, безмятежного блаженства и тихой радости. Наблюдать это было удивительно. В какой-то момент она напомнила мне Анну. Я смотрел на нее, она светилась от счастья, но взгляд был каким-то пустым. Это наталкивало меня на мысль, что, возможно, я зря свел ее с ума. Но жалеть было поздно: все уже свершилось.

Сюзанна сидела у воды и, довольная, напевала песню:

«Я видел, как ты попадалась,

ртом хватала приманку, но крюк за щекой

и тебя украдут у воды

Я дрался с водой плавниками,

чтоб успеть мне зубами

схватить за твой хвост и оставить со мною дружить.

Но как бы я ни старался,

тебя нет в океане:

Ты уже наверху подохнешь с нехватки воды.

Я тебя предупреждал же:

Плавать выше опасно,

И с крючком за щекой– история нашей любви…»

Я хорошо знал песню, это был dom!No – «С одним плавником», я сам долгое время слушал ее, и потому мысленно подпевал. Под нежные напевы Сюзанны я собирал вещи, которые мы успели раскидать, пока сидели на берегу. Затем пение прекратилось. Я посмотрел на озеро и увидел, что она, смеясь, заходит в него, раскинув руки.

–Сюзанна! Нет! – воскликнул я и кинулся за ней в воду. – Сюзанна! – продолжал кричать я, но ответа не было. Уже стемнело, и я никак не мог разглядеть ее в воде. Минут через пятнадцать я натолкнулся на ее тело, вытащил его на берег, попробовал произвести реанимационные действия, но одному, еще и спустя столько времени, уже невозможно было вернуть ее к жизни. То ли от безысходности, то ли просто накипело за все эти годы, но я заплакал навзрыд как, дитя поранившее свое тело.

Как полагается, я записал время смерти, положил Сюзанну в машину на заднее сидение и отвез в полицию, предварительно почистив ей под ногтями и подмыв причинное место. Сначала полицейские хотели привлечь меня к ответственности, пока не удостоверились, что я врач-психотерапевт и по совместительству психиатр. Я сказал им, что это была часть реабилитационной психотерапии, и они поверили, услышав набор заумных слов. Оформили как несчастный случай, чтобы избежать волокиты. За это мне пришлось им приплатить, потому что так они лишались премии. Затем я приехал на работу и быстро оформил все так, будто ее выписали днем ранее. После без сил явился домой, выпил снотворное, чтобы не думать о случившемся, и уснул.

Как ни банально было терять любовь, но это был уникальный случай. Я довел девушку до психоза просто потому, что она меня возбуждала. Затем некое соперничество спровоцировало меня на доведение пациента до кататонической шизофрении. Я забрал жизнь у двух молодых людей, которые вполне могли стать парой. И мне не было стыдно или больно. Только обидно из-за того, что больше не было возможности увидеть Сюзанну…

Утром ужасно не хотелось вставать с постели, потому что я знал, что будет. Ноги были тяжелыми и совершенно не хотели слушаться.

– Что-то случилось? – спросила Арина, увидев, что я без сил сижу на кровати.

– Нет, все хорошо, – ответил я.

– Ну, я же вижу. Не нужно пытаться меня обмануть, ты сам научил меня распознавать ложь.

– Да, я помню, – улыбнулся я. – Просто неприятности на работе.

– У тебя? – удивилась она. – Какие?

– Пациентка утонула. Мы были на озере, а она зашла в воду и…

– На озере? – еще больше удивилась Арина.

– Да, – ответил я. – Ладно, мне нужно идти. Потом тебе все расскажу.

Сев в машину, я начал повторять про себя: «Я сильный! Я справлюсь! Я все смогу!». Это напоминало небольшой бред, но в жизни тысячу и один раз помогало не опустить руки и не броситься в океан событий, который так беспечно распоряжается жизнями многих людей.

На работе без Сюзанны было одиноко. Больше не было желания куда-то пойти, чтобы заглянуть мимоходом, поцеловать ее и продолжать заниматься рутинными делами с бесперспективными больными. И винить было некого, в том числе, и себя. Это не я переспал с ее отцом и приехал в больницу по глупости. Позиция, казалось бы, абсурдная, но за что винить человека, у которого жизнь забрала многих женщин и, в конечном счете, саму Сюзанну? Заслуженно ли было дразнить мужчину сексуальной женщиной? Чем я заслужил такую роль в жизни? Больше слов о долге, чем объяснений того, почему нельзя подумать в первую очередь о себе. Разве нельзя было хотя бы к старости придать смысла моему существованию? Я жил жизнью, которой нет конца. Ложишься и просыпаешься, одно и то же длится годами, а после снова проживаешь ту же жизнь. Любой бы попробовал жить иначе, если не сошел бы с ума еще в самом начале.

После обеда я сидел в кабинете и думал о Сюзанне, пока не открылась дверь, и я не увидел ее отца. Глеб был бледен, нервно дышал и явно не был настроен на спокойный диалог.

– Назови мне хоть одну причину не убить тебя здесь и сейчас! – взбешенно произнес он. Разумеется, нужно было сказать что-то отвлеченное.

– Присядьте, я вам кое-что расскажу, – ответил я, указывая на коричневое кресло. Он растерянно осмотрелся, явно не готовый к такому повороту, и сел, уставившись на меня.

– Ну?

– Все началось после того, как она рассказала мне, что случилось между вами, – говоря об этом, я ставил его в неловкое положение и снижал уровень агрессии. – Она любила вас! Все мне рассказав, Сюзанна попросила узнать у вас, могли бы быть между вами отношения. Я не стал отказывать ей в этом. Поговорил с вами и получил отрицательный ответ. Разумеется, прежде дав Сюзанне седативный препарат, чтобы она не впадала в отчаяние, я все ей рассказал. У нее началась истерика. Когда подействовали таблетки, она села на кровать и сказала, чтобы я убил ее. Разумеется, я отказал ей в этом. Нередко больные в таком состоянии желают умереть. Я предложил свести ее с ума. Она согласилась. Но сводить Сюзанну с ума я не собирался, я хотел только вывести ее из депрессивного состояния. В этом мне помогал один мой пациент с шизофренией. Он также при помощи Сюзанны шел на поправку. Все было хорошо, но потом что-то случилось, и она не захотела видеть моего пациента. Он начал все сильнее впадать в галлюцинаторный бред, затем проявилась кататония, и сейчас он просто овощ. Она же вела себя уже нормально, и я размышлял над тем, выписывать ее или нет. Затем Сюзанна попросила меня съездить с ней на озеро. Она читала какую-то книгу и рассказывала, что можно якобы смыть грехи и начать жить заново. Я не придал этому значения и отвез ее вечером, потому что днем у меня не было возможности из-за пациентов. Мы приехали, все прошло нормально, и мы уже собирались уезжать. Она отправилась к озеру омыть ноги от песка, а я отвлекся на звонок. А когда опомнился, то увидел, что ее нигде нет. Покричал, но услышал только тишину, потом глянул на берег и увидел балетки. Я кинулся в воду, не знаю, сколько искал, но с большим трудом нашел ее. Она была бледной, ее губы посинели, и я по опыту уже знал, что ее не было возможности реанимировать. На всякий случай попытался, но одному это сделать было нереально. Я отвез ее тело в полицию и объяснил, что к чему, – рассказывал я, а он просто сидел и подозрительно поглядывал на меня.

– Мне сказали, что ее изнасиловали, – строго произнес он.

– Не хотел об этом говорить, но это правда, – произнес я, посмотрев ему в глаза. – Когда я сказал, что Сюзанна перестала общаться с пациентом, я умолчал о том, что случилось. Не хотел вас еще больше травмировать.

– У нее в крови обнаружили предельное количество каких-то там психотропных веществ! Что вы на это скажете, доктор?! – возмущенно спросил он.

– Хм... – ухмыльнулся я. – Правду хотите? Ладно. Она попросила меня накачать ее лекарствами до такой степени, чтобы мир для нее перестал существовать. А знаете, почему? Потому что кто-то просто баран и пожертвовал своей любовью ради мнения общества! Думаете, я не видел, что вы чувствовали? Да по вам видно было, что вы без нее жить не можете! – начал я на него давить. – Разве не вы оставили на ней синяки? В первый день я осмотрел ее...

– Синяки? Что?! – возмутился он. – Какие, черт возьми, синяки?

– Те, которые были. И знаете, у меня есть для вас кое-что, – сказал я. Затем достал ноутбук, вставил флэшку и включил видео, где насиловали Анну. Он побледнел второй раз и открыл рот от удивления. Вдобавок у него вновь задергалась губа.

– Я узнал тебя! Этот тик почти не поддается лечению. А если еще и запустить, то только ботокс может помочь! Сюзанна отрицала, что это ты, потому что она не видела тебя раньше. А потом я заметил родинку у тебя на шее, – сказал я, и он дотронулся до нее рукой. – И я понял, что это твоя дочь, и потихоньку превратил ее в овощ. Мне не хотелось этого делать, потому что я… она… – начал запинаться я.

– Ублюдок! – воскликнул он, а я усмехнулся.

– Это не все! – придя в себя, продолжил я. – То, что произошло между тобой и Сюзанной, не случайно. Ты и сам подвергался сексуальному насилию. Я увидел это по видео, – мой собеседник растерянно опустил взгляд, и я понял, что попал в цель. – Кто это был? Пьяный отец? – спросил я, но реакции не было. – Сосед, совративший тебя? – вновь пусто. – Нет, это была мать! – громко произнес я, и он сжал кулаки от внутренней боли. – Мать совратила тебя еще подростком и сношалась с тобой против твоей воли. На тебе это отразилось, и ты сам не пренебрегал насилием. А после с тобой переспала твоя дочь, против твоей воли! Она напомнила тебе твою мамашу!

– Прекрати! – взбесился он. – Хватит!

И зарыдал. В кабинет забежали два санитара. Глеб отпрыгнул в угол и закричал:

– Нет! Не трогайте меня!

– Вяжите его! – крикнул я, наслаждаясь зрелищем.

Властвование возбуждало мои мысли, и от этого я получал неимоверное удовольствие. Прошлое детство и то, что случилось с моей женой, изуродовали восприятие, и обычный секс вводил меня в жуткое уныние. Тогда, на берегу, я понял, что насильственный секс куда интереснее. Да что там, он безумно пленил меня! И я бы не начал сводить бедную девушку с ума, если бы не то, что она сделала со своим отцом. Это разбудило что-то внутри меня, и оно не могло успокоиться. Я, кажется, начал чувствовать блаженство, опускаясь в объятия разврата. Но все это было на бессознательном уровне.

– Что это с тем мужчиной? – спросила Арина, зайдя в кабинет и принеся с собой тонкий цветочный запах с древесно-мускатными нотками.

– Помнишь, утром я говорил, что пациентка утонула? Так вот, это ее отец. Не выдержал, бедняга. Она у него единственный ребенок, – ответил я, а сам пронзительно посмотрел на Арину. Если бы можно было почувствовать прикосновение взгляда, то она бы ощутила, как я нежно касался ее ног, шеи, кончиков пальцев и зоны декольте. Случившееся удивительно взбудоражило мозг, и полученные когда-то психические травмы взыграли с необычайной силой при первой же возможности.

– Эй, – произнесла Арина, щелкая пальцами, – ты уставился на мою грудь!

– Ой, извини, задумался, – ответил я, внушая себе, что она моя дочь, нельзя даже думать о ней. Я понимал, что мысли – предвестники действий, и поэтому купировал себя на ранней стадии патогенеза.

– Тебе нужно отдохнуть, ты ведь не отдыхал уже очень долго.

– Меня некому подменить, – ответил я, отводя взгляд от Арины, чтобы случайно не начать думать о том, как я к ней прикасаюсь.

– Ты лучше о себе подумай. Никуда не денутся твои пациенты. Все, что они видят – это белые стены, кровать, туалет и столовка.

– Они выходят на прогулку.

– О, да! Свобода!

– Ты не хуже меня знаешь, что им тут безопаснее, – ответил я.

– Запирать человека в клетку, но от кого? Пора признать, что мы стремимся спрятать инакомыслящих людей, чтобы они не напоминали нам о том, что наша система ценностей больна. Существование законов говорит о несостоятельности системы. Существование психиатрических больниц – о том, что сами ценности изначально порочны. Нас воспитывают больными и уводят к аморфным целям, чтобы лишить всего. Эпоха средневековья в 21 веке не может быть здоровой только потому, что у нас нет желания пробовать новое! Мы его боимся! Нас воспитали в страхе! Не послушаешься родителей – получишь ремня. Для ребенка это очень веский довод не исследовать мир!

– Ой, доченька, – улыбнулся я, опираясь на кресло, – а ты-то почему думаешь иначе?

– А ты меня не сдерживал в знаниях и ничего не навязывал, старался соблюдать нейтралитет и поступил правильно. Спасибо тебе за это, – она обняла меня и поцеловала в щеку. Я же оставался неподвижным, боясь навредить Арине или начать желать ее. Мои чувства смешались, я находился в пограничном состоянии между животным и человеком.

Перенесенные психотравмы породили девиации различного уровня, от этого сильно пострадало восприятие, которое и без того не было радужным. Живя второй раз, любой бы начал сомневаться в ценностях общества, ведь возвращаясь в ту же самую жизнь, человек получает, как минимум, один ответ: устои общества не истинны. А если не истинны, то зачем ограничивать себя псевдоморалью и фиктивной нравственностью?

Так я думал и оттого вступал в конфликт с самим собой. Привычные стереотипы боялись новой роли, которую прошлая роль глубоко осуждала.

Глава XIX

На Арину я наложил табу: любая мысль о ней становилась враждебной. Я надеялся, что это поможет мне не поддаться разврату, но в отношении остальных я себя не сдерживал. Глеба я сразу же напичкал психотомиметическими средствами. Внешне это выглядело так, будто бедный папаша свихнулся после смерти единственной дочери. Никто ничего не заподозрил. Да и кто мог? Санитары, мягко говоря, несведущие в психиатрии, медсестры не так просвещены, а тем психиатрам, что находятся в других отделениях, своих дел хватало и разбираться в чужих за те деньги, что им платят, они не собирались. Всем было плевать, и даже если бы кто-то что-то узнал, ничего бы не изменилось. Никому нет дела до этих больных. Они просто оставлены на произвол нравственности персонала, который не отличается этическими высотами. Среди санитаров много бывших зеков, таких же больных, и прочих, кому особо не хочется утруждаться и сложно найти другую работу.

Глеба я определил на ночь в одиночную палату, где его привязали к кровати. Разумеется, я не мог оставить его без личного внимания. Персонал я отправил домой, а ночью, когда все ушли, навестил Глеба. Впервые в психиатрической больнице были только больные. И ужасно было то, что в здании, полном безумных, имел узаконенную власть один из них.

Зайдя в палату, я почувствовал прохладный воздух. В нем привычно пахло хлоркой и сладковатым, чуть приторно-уксусным душком, которым воняют старики. Глеб лежал, уставившись в потолок. Действие галлюциногена уже закончилось, и он находился в депрессивном состоянии, полном безразличия и тоски.

– Ну что, Глебушка, – произнес я, ставя пакет со всем необходимым на стул, – готов полюбить эту ночь?

– Ты свел мою дочь с ума, теперь сведи и меня! – жалобно произнес он.

– Не-е-ет, – протяжно произнес я, – Сюзанна не заслуживала смерти. Я не хотел ее убивать, и ее смерть не более чем случайность. А вот ты – другое дело. Ты забрал у меня женщину, которую я любил. Пусть и не всегда ценил, но это уже дело другое, – сказал я, достав шприц с галлюциногеном. – Сейчас тебе станет лучше. Через две-три минуты ты почувствуешь прилив сил, тебе станет очень хорошо, захочется жить и любить весь мир.

– Зачем ты это делаешь? – спросил Глеб.

– Не думай, зачем. Просто почувствуй, – произнес я, включая песню и при этом пританцовывая. – Сюзанна пела эту песню, прежде чем утонула. Правда, хорошая? – спросил я, выпивая кофе.

– Прости за жену, – произнес он, и из его глаз потекли слезы.

– А куда бежать? Да куда идти? Только снег и дождь на моем пути, – пел я, игнорируя его покаяние.

– Не надо, пожалуйста! – умолял он.

– Аня вам больше сотни раз кричала, но вы ее насиловали! – не выдержал я. – А теперь «не надо»? Не надо?! Вы не остановились, когда она захлебывалась вашей…, – я не смог выговорить. В горле встал ком, на глаза накатили слезы, тело пронзил жар. В порыве ярости я бросился к нему: – И что вы сделали? А? Что сделали? – кричал я. А Глеб, уже довольный, смотрел в потолок. Потом, увидев меня, повернулся и сказал:

– Шарики!

– Я тебе покажу шарики! – разошелся я. Понимая, что некоторое время он еще будет счастлив, я отправился умыться, чтобы немного успокоиться.

В зеркале я увидел человека, который выглядел обреченно. Глаза были тусклыми, положение бровей создавало иллюзию злости, а скулы, которые выделялись на тощем лице, придавали зловещий вид и явно отражали внутренние страдания. В голове была только злость и какие-то извращенные мысли, в которых давно не было человека, когда-то пришедшего в эту жизнь и готового ее исследовать. Достав из кармана смартфон, я нашел фотографию, где я обнимал Аню и, довольный, смотрел на нее, а она положила голову мне на плечо. Я улыбнулся и провел пальцем над экраном, словно пытаясь дотронуться. Затем всмотрелся в фотографию, пытаясь почувствовать тот момент, но вместо тепла и любви почувствовал жуткую злость. Рука, которой я держался за раковину, дернулась, меня шатнуло к зеркалу, и я увидел себя очень близко. На секунду мне показалось, что неожиданно я разглядел свою душу, состоящую из пустоты. Ступор, страх, затем снова злость, громкое дыхание, частый пульс и сильные удары сердца, которые, казалось, могли сломать грудную клетку. Я фыркнул и отправился к Глебу. Зайдя в комнату, я схватил молоток и ударил им ему по ладони. Глеб вскрикнул, его лицо резко изменилось. Теперь вместо радости оно отражало страх. Затем я достал ноутбук, включил видео и выкрутил звук на полную громкость. В комнате раздались Анины стоны и радостные голоса насильников. Я отвязал левую ногу Глеба и привязал голень к правой ляжке. Затем взял молоток за железную головку, а рукоятку начал засовывать ему в анус. Он закричал, начал часто дышать и плакать, лицо его покраснело. Видно было, как он напрягся: на виске его проступила вена.

– Приятно тебе, тварь? Приятно?! – кричал я, а сам чувствовал какое-то странное ощущение, будто я наблюдаю за происходящим со стороны. Казалось, что это делаю не я, а тело само управляет своими движениями. Возбуждения я не испытывал, была только злость и жуткая ненависть. Синяков я не мог оставлять, потому что меня могли привлечь к ответственности. Поэтому я был ограничен в действиях.

Помучив Глеба какое-то время, я утихомирился и уже начал было собирать вещи, но увидел, как они мочились на бесчувственную Анну, притом смеялись так, будто это было настолько забавным, что доходило до безумия. Не выдержав, я вскочил на кровать, расстегнул ширинку и начал мочиться на Глеба. Кофе как раз помогло, оно всегда являлось мочегонным.

И вот дело было сделано. Я собрал вещи, полил Глеба холодной водой из шланга и все убрал так, будто ничего не было. Он лежал, что-то мыча, а я выключил свет и оставил его один на один с темнотой. Сам же обошел отделения и убедился в том, что все в порядке. Пока я ходил по женскому отделению, мне захотелось секса. Не желая сопротивляться самому себе, я разбудил одну молодую девушку лет двадцати и повел ее в душевую. Там с потолка свисала цепь с резиновыми крепежами, чтобы можно было мыть тех больных, которые не могут самостоятельно стоять.

– Сейчас же ночь, зачем мы здесь? – растерялась она.

– Раздевайся! – произнес я, глядя ей прямо в глаза.

Она знала, что если не послушает меня, то я могу вколоть ей хлорпромазин, и тогда ей уже ничего не будет нужно. Все больные боялись потерять остатки рассудка, и она не была исключением. Ростом девушка была ниже меня на голову, с томными зелеными глазами, русыми волосами, неплохими формами и небольшим избыточным весом. Сняв пижаму, она посмотрела на меня.

– Повернись, – произнес я, лаская ее тело взглядом. Она повиновалась.

– Подними руки, – сказал я. Она послушалась. Опустив цепь, я закрепил на ней резиновые кандалы. Она начала дрожать, то ли от страха, то ли от холода.

– Что вы собираетесь делать? – спросила она. Я ничего не ответил, а только подошел со спины, взял ее за волосы и начал целовать в шею. Одной рукой ласкал ее грудь, другой медленно сползал по телу ниже пояса. Она тихонько застонала. Затем я скинул с себя штаны и рубашку и начал тереться об нее всем телом, получая удовольствие от тактильного контакта.

– Еще! Ах! Еще! – произнесла она.

Это меня взбесило. Со злости я с силой сжал ей грудь, она вскрикнула, затем я повернулся к ней и ударил ее внешней стороной ладони по лицу. У нее потекли слезы, но она не издавала ни звука, а только молча дрожала. Я ударил второй раз, она взвизгнула. Я увидел страх в ее глазах, и мне стало приятно, я испытал возбуждение. Опустившись перед ней на колени, я закинул ее ноги себе на плечи, она подтянулась на цепи, и я начал искупительно ублажать ее, сжимая ее ягодицы с предельной силой. Она неистово застонала и громко завздыхала. После я опустил цепь, схватил ее за волосы и начал бить пенисом ей по лицу вперемешку с заталкиванием его в рот. Она всхлипывала, изо рта текли слюни, капая ей на грудь. Так прошел час – в стонах, боли, нехватке воздуха, лязге цепей и хлопках пощечин.

Половой акт достиг своего апогея. Мы оделись, я подошел к ней, крепко обнял ее и шепотом спросил:

– Как ты?

– Мне понравилось, – ответила она, затем улыбнулась, посмотрела мне в глаза и, радостная, ушла в палату, а я, озадаченный, вернулся в кабинет.

Когда я первый раз проживал свою жизнь, я лежал в этой же самой психиатрической больнице на обследовании от военкомата. Она была ближе и удобнее с точки зрения инфраструктуры. Мне был двадцать один год. В старом деревянном окне мы нашли записки от пациенток к парням, которые тоже лежали на обследовании. В записках барышни описывали разные виды секса и то, как им нравится им заниматься, а также выражали надежду на совокупление с адресатом. Описано было подробно и довольно откровенно. Тогда, лет восемьдесят назад, мне казалось это странным, я думал, что это шутка, и не придавал этому никакого значения. После того, что произошло, я изменил свое мнение и стал ясно понимать, что без определенной культуры женщины и мужчины были бы вроде обычных зверей, которые при первом позыве занимались бы сексом. В психиатрии это не было секретом, однако я этого не знал, потому что не уделял теме секса должного внимания.

«Душевнобольные занимаются сексом по тому же принципу, что и блудницы: со всеми, кто им понравился, без разбора. Так плох ли человек, воспользовавшийся такой женщиной?» – задавал я себе вопрос. – «Если да, то не лучше и тот мужчина, который ложится с проституткой». Однако разница была в том, что изначально я не знал, что душевнобольные женщины приравниваются к блудницам. Я понимал свою этиологию перверсии. То видео, что я просмотрел не одну сотню раз, повлияло на мою психику, и я стал другим человеком: секс без грубой силы с примесью собственного унижения больше не приносил удовольствия. А отсутствие секса окрашивало мир в серые, скучные тона. Получалось, что я был болен и не собирался лечиться. Знание своей болезненности удручало меня и вгоняло в апатию. Было странно осознавать, что пока человек здоров, он нередко стремится приписать себе болезнь, а стоит только заболеть и столкнуться с неприятными проявлениями – начинает делать вид, что он здоровый. Особенно падки на это подростки, стремящиеся таким образом привлечь внимание к своей персоне.

Настало утро, на работу вышел персонал, и я отправился домой. Неторопливо идя к дому, я думал над случившимся и решил больше не заниматься насильственным сексом. Ночью я понял, что опустился на уровень своих же пациентов и не должен был больше так делать. Хотя бы потому, что это ведет к деградации, и, поддаваясь инстинктам, я залезал обратно на дерево. К тому же не было у меня права на обладание женщиной без ее желания. Можно было заиграться и попасться. Арина бы осталась одна. Этих фактов мне вполне хватало для того, чтобы дать обет воздержания.

Глава XX

Прошло не меньше месяца. Лето заканчивалось, люди начинали убираться возле своих домов, и от этого в воздухе витал дурманящий запах жженой травы. Это напоминало детство, и, глядя в зеркало, мне хотелось вернуть немного молодости лицу. Я, конечно, и так заботился о себе, но с началом этого уборочного периода стал больше внимания уделять внешнему виду. Идя домой с работы, я нередко виделся с женщиной немного моложе себя. Иногда мы с ней встречались глазами, как бы здороваясь и желая то удачного дня, то вечера. Диалога между нами не было, лишь обычные переглядки.

Периодически ко мне на психотерапию приходили клиенты по совету знакомых, которые уже бывали у меня и остались довольны. Не обходилось и без тех, кто фыркал и что-то бурчал себе под нос, уходя от меня. Обычно больше я их не видел. И вот, в один из дней ко мне зашла та самая женщина. Янтарные глаза, прямые тонкие брови с небольшим подъемом со стороны висков, ярко-красные губы, волосы темно-каштановые, почти черные. Она была восточного типа с примесью славянской крови. Это было видно по форме лица и аккуратно посаженному носу.

– Здравствуйте, – произнесла она, входя в кабинет. – Можно?

– День добрый, присаживайтесь, – привстав с кресла, ответил я, показывая жестом на стул. Она неуверенно подошла и села напротив меня, и я почувствовал аромат жасмина. – Что вас беспокоит?

– Я не знаю, с чего начать, – растерянно ответила она.

– Сформулируйте причину вашего беспокойства максимально коротко, буквально в двух словах, затем будет проще продолжать рассказывать.

– У меня с мужем проблемы в постели, – начала она. – Я хотела к вам еще на улице подойти, но то люди мимо шли, и я постеснялась, то просто духу не хватило, и я вновь уходила ни с чем.

– Угу, – отозвался я, понимая, что неправильно интерпретировал ее взгляды. Как это похоже на обычного человека!

– Что можно сделать, чтобы в постели все было, как раньше?

– Расскажите, как было раньше.

– Раньше все было замечательно. А потом секс стал редким, а муж стал холодно относиться ко мне. Я понимаю, что проще завести любовника, но я люблю своего мужа, по-настоящему.

– Я не сомневаюсь, что любите. Когда у вас был последний раз?

– Больше месяца назад, – смущенно произнесла она.

– Какие-нибудь изменения были во внешнем виде?

– Нет, никаких, – подумав, ответила она.

– Быть может, у него проблемы с потенцией, и он стесняется вам об этом сказать? Вы об этом не думали?

– С этим у него все нормально. Он просто не хочет меня, и мне кажется, он меня разлюбил, – ответила она. Я взглянул на ее руки, она нервно теребила пальцы и что-то недоговаривала.

– Если вы мне что-то недоговариваете, скажите сразу. В противном случае я не смогу вам помочь. Ваша искренность – гарантия правильной интерпретации, а от этого зависит решение вашей проблемы.

– Ему нравилось, когда я ему… ну, это…. его…, – попыталась сказать она. Со слов ничего не было ясно, но по жестам я понял, о чем речь.

– Оральный секс ему нравился? – спокойно спросил я.

– Да, – снова смутилась она.

– Почему вы так зажаты в плане секса?

– Мне не сложно им заниматься, но говорить о нем я не могу. В детстве меня сильно избил отец за то, что увидел в личном дневнике. Затем, стоило ему услышать слово «секс» по телевизору, он давал мне пощечину. Не знаю, почему, но его это жутко раздражало.

– Ваш муж напоминает вам вашего отца?

– В некотором роде, да. Это не сразу заметно, но я-то вижу.

– Вы пробовали что-нибудь, кроме классического и орального секса?

– Нет, ничего.

– У вас предрасположенность к мазохизму.

– Мазохизму?

– Мазохизм – склонность получать удовольствие, испытывая унижения, насилие или мучения. Вы точно не из садистов. Учитывая факт из вашего детства, вам, вероятно, могут нравиться унижения в сексе. А ваш муж испытывал удовольствие от орального секса, пока ему это не наскучило. Вы не пошли дальше, и потому секс стал неинтересным. Скажите мне, ваш муж стал чаще выпивать?

– Откуда вам…? – хотела спросить она, но я ее перебил.

– Причина в том, что ему стало скучно жить. Разнообразьте его жизнь сексом и не пожалеете. Одно тянет за собой другое. С сексом придут и другие изменения.

– Но это ведь грех! Нельзя так! – возмутилась она.

– Вы мужу то же самое сказали?

– Ну, не то чтобы… – замялась она.

– Откуда вы знаете, что это грех?

– Мой отец так говорил.

– Ваш отец был счастливым? Радовался жизни? Улыбался?

– Нет, он часто выпивал и ругался, – ответила она.

– Так грешны ли плотские утехи? – спросил я.

– Но религия… Бог покарает!

– Ууу, это вы правильно сделали, что пришли в психиатрическую больницу! Религия – это рудимент, она отжила себя, и больше в ней нет надобности. Главной задачей религии было создание определенного поведения в обществе, она стала неким наставлением к правильной жизни для глупых людей. Этика, философия и психология с лихвой заменяют все религиозные учения.

– Но кто-то же создал мир!

– В бога вы можете верить, а вот религии следовать не обязательно.

– А что если вы ошибаетесь?

– Вы уже занимались оральным сексом. Вам все равно гореть в аду.

– Я боюсь. Не знаю, как это сказать мужу.

– Глаза боятся, тело тоже, а вот мысль не боится ничего! Пока она жива, многое возможно! Поначалу может быть неприятно. Единичные случаи, когда все получается с первого раза. Но затем все хорошо.

– А как сказать ему?

– Ни в коем случае не говорите, что это чей-то совет или что-то подобное. В принципе, не нужно кого-то упоминать. Скажите, что хотите, чтобы он причинил вам боль. Возбудите его перед этим, а после покажите, что вы готовы ему подчиниться. Пусть называет вас грязной девкой. Это нормально. Нет ничего плохого в том, чтобы получать удовольствие. Этот мир причиняет слишком много боли, и люди придумали еще больше ограничений, чтобы еще больше страдать.

– Но и вы меня призываете к страданию и боли, – заметила она.

– Так устроена психика, что при определенных условиях люди начинают любить боль. Если над человеком в детстве или в юности было совершено насилие и у него возникла психотравма, то она сыграет свою роль в будущем.

– Ну, я не знаю...

– Вы всю жизнь будете сомневаться или один раз решитесь и будете счастливы? – спросил я, используя правило контраста.

– Решусь! – довольная, ответила она.

Когда клиентка ушла, я думал над тем, что сказал ей. Говорил одно, а сам со своей жизнью делал другое. Это вводило в апатию. Проанализировав ситуацию, я понял, что, отвергая себя, калечу свою жизнь. Разве можно быть счастливым, живя так, как хочет кто-то другой? Неужели лучше монотонно жить, а после оборачиваться назад и охать, что за всю жизнь не пришел к счастью? Я прожил первую жизнь, но тот сценарий, которого я придерживался, был актуален для той жизни и той психики. Он никак не вязался с этой из-за новых событий. А они, во многом, были не менее психотравмичными. Нельзя отрезать палец и после пользоваться им. Нельзя испытать психотравму и жить как раньше. Это все меняет, и я изменился, поэтому нужно было принять себя таким, какой я есть, а не прятаться в темную коробку.

Вечером я снова отправил всех домой, а сам остался в больнице. После пары стаканчиков виски отношение к своей садистской наклонности стало каким-то спокойным. Решив расставить все по своим местам, я вновь включил видео, где насиловали Аню. Поначалу было отвратительно на это смотреть, но после ситуация начала меняться. Отвращение сменилось возбуждением, по телу промчался жар, а организм потребовал секса. Стоило раз закрасться мысли о том, чтобы повторить опыт с пациенткой, как эта мысль стала единственной в голове. Не выдержав желания, я отправился за той же девушкой, которой воспользовался накануне.

Секс был недолгим: она стонала, я ее бил и заводился все сильнее. По сути это был просто грубый секс, а не изнасилование. Вновь пришло чувство азарта. Я понял, что уже давно начал страдать обсессивным синдромом, и как бы я себя ни ограничивал в сексуальном плане, мысль о насильственном сексе меня уже не покинет.

Удовлетворившись, я отправился к Глебу. Он спал, а я смотрел на него и думал, что это он виноват в том, что со мной произошло. Тут в мою голову случайно закралась мысль о том, чтобы отомстить ему сильнее. Мне хотелось новых ощущений, старых уже не хватало, чувство пресыщения жизнью давило, и я ощущал свою никчемность. Проживать второй раз ту же жизнь было скучно. К тому же мне было за что ему мстить: он изнасиловал мою жену, лишил Арину матери и превратил меня в чудовище. Он должен был поплатиться. Я испытывал двойственные чувства относительно себя и сложившейся ситуации, примеряя двойные стандарты.

Утром я занялся оформлением перевода Глеба в несуществующую частную больницу. А вечером, приехав на машине, преспокойно посадил его на заднее сиденье с завязанными руками. Он уже даже не сопротивлялся и был совсем ручным. Отъехав примерно на двадцать километров от города и убедившись, что рядом нет населенных пунктов, я остановился в поле. Достал из машины метровый железный кол с кольцом, вбил его в землю и прикрепил к нему цепь. Второй конец обвязал вокруг шеи Глеба и защелкнул замок; ключ тут же выкинул, потому что в нем больше не было нужды. Глеб сидел на цепи, а я молча смотрел на него. Он совсем ничего не понимал, только радостно смотрел по сторонам, что-то мычал, нюхал пожухлую траву и больше был похож на животное. Убивать его не было жалко. Мысленно я прокручивал кадры из видео, и это придавало мне столько злости, что я мог бы мучить его всю ночь.

– Чему же ты радуешься? – задал я Глебу риторический вопрос.

Затем достал пятикилограммовую кувалду из багажника и со всего маху ударил Глеба по лодыжке. Он взвыл от жуткой боли и попытался убежать, но цепь ему не позволила. Следующий удар я нанес по другой лодыжке.

– Это тебе за Аню, сука! – крикнул я и со всего маху ударил его по колену. А затем – по другому. Он извивался от боли, а я смотрел на него, не выражая эмоций, словно находясь в ступоре. Затем до меня вдруг дошло, что того Глеба больше нет, и я мучаю человека с интеллектом не больше, чем у собаки. От такого сравнения мне стало жаль его, и, стараясь прекратить его мучения, я с размаху проломил ему череп. На меня брызнула кровь вперемешку с мозгами. Умывшись чистой водой, я бросил испачканную одежду и кувалду рядом с трупом. Затем вырвал вокруг Глеба всю траву, чтобы огонь не распространился на поле, вылил на него несколько литров бензина, последний раз глянул на убитого и бросил спичку. Пламя мгновенно охватило мертвое тело Глеба. Я сел в машину и поехал домой, испытывая тягостное чувство от того, что все закончилось не так, как я думал. Не было ожидаемого чувства свободы и облегчения.

Глава XXI

Из больницы меня выгнали после того, как кто-то из персонала пожаловался на меня главврачу. Причиной был перебор с насильственным поведением. Так получилось, что я изнасиловал треть женского отделения. С каждой новой пациенткой я все больше зверствовал, и их состояние заметно ухудшалось, как в психическом аспекте, так и в соматическом. Главврач не стал заявлять на меня в полицию, потому что знал о вредном стаже, который я заметно превысил, и помнил о том, за сколько человек я работал. Все это стало смягчающим фактором. К тому же пациенты психиатрических больниц никому не нужны, да и мороки больше получилось бы. Поэтому я отделался малой кровью. Арине сказал, что уволился сам. По документам, собственно, так и было, хотя она подозревала, что что-то не так.

Первое время я чувствовал себя нормально, но со временем обсессивный синдром дал о себе знать. Желание нарастало, и я отчетливо слышал, как в моей голове кто-то занимался сексом. Если на протяжении жизни голоса были спокойными и являлись лишь симптомом шизофрении, которую я начал чувствовать еще в прошлой жизни, то теперь голоса были отчетливыми, и было сложно различить, где реальность, а где плод моего воображения. Вылечить это было невозможно, потому что, перестав быть врачом, я больше не мог выписывать себе нейролептики, а без них со слуховыми галлюцинациями справиться нельзя. Лечь в психиатрическую больницу – это все равно что подписать себе билет в один конец. Кому как не психиатру это знать. А я был таковым, поэтому день ото дня мучился симптомами шизофрении.

Психика – очень нежная вещь, поэтому, чтобы как-то разгрузиться, мне приходилось то мастурбировать, то снимать проститутку, с которой была договоренность на садизм. Стоило это прилично, поэтому я мог позволить себе это только иногда. Все остальное время я просто сходил с ума. Пичкал себя разными препаратами с седативным эффектом, выпускаемыми без рецепта врача, чтобы успокоиться. Было ужасно каждый день слышать стоны в голове. Громкая музыка как-то сбивала напряжение, но слух потихоньку садился, поэтому слуховые галлюцинации были слышны отчетливо, а вот внешний мир медленно угасал. Меня посещали суицидальные мысли, но решиться на самоубийство я не мог из-за страха неизвестности. Галлюцинации не перешли точку невозврата. Так и получилось, что я застрял в мире, который потихоньку сводил меня с ума.

– Ты как уволился, сам не свой стал, – как-то сказала Арина, заходя в гостиную. – Что происходит? – спросила она, видя, что я с каждым днем выгляжу все хуже и хуже.

– Не знаю, – соврал я. – Просто привык работать с пациентами.

– Тогда зачем уволился? – спросила она. И тут я понял, что она меня подловила. Деваться было некуда, нужно было сказать часть правды.

– У меня слуховые галлюцинации, – признался я.

– И давно? – удивилась она.

– Еще с прошлой жизни. Они начали развиваться, когда я еще работал в другой психиатрической больнице. В этой жизни они почти прекратились. А стоило мне устроиться работать с душевнобольными, как галлюцинации стали усиливаться.

– Ты как-нибудь лечишь их?

– Лечил.

– Почему перестал?

– Побоялся потерять рассудок.

– Ты и сейчас их слышишь?

– Да, – коротко ответил я.

– И что ты слышишь?

– Не хочу говорить об этом, – сказал я и вышел из дома. На улице было холодно, падал снег, осень готовилась стать зимой.

Так люди и остаются одни: стоит только закрыться – и все, нет человека. С друзьями мы разминулись, когда общие интересы сошли на нет. Жену я потерял при известных обстоятельствах, дочери просто не мог все рассказать из-за стыда, а родственникам было совсем не до меня. Да и кто бы из них меня понял? Нужные знания были только у дочери, но их было недостаточно для помощи. Оставалось нести тяжкий груз одному, боясь быть осужденным и запертым в психиатрическую больницу.

Засев в баре, я начал выпивать. Опьянение искажало звуки в голове, и на какое-то время мне даже показалось, что галлюцинации исчезли. Я добавил в себя еще спиртного, желая проверить реакцию организма. Поначалу звуки утихли, но уже на пути домой стоны вновь начали набирать обороты, а потом стали отличаться реалистичностью и спровоцировали стойкое возбуждение, какого раньше еще не было. Глаза бегали по прохожим, ища женщин. Нежный голос просил взять кого-нибудь из увиденных, но разум еще превалировал над желанием, и я только торопился домой, стараясь не смотреть на окружающих. Я, словно прокаженный, бежал от людей, не желая кому-нибудь навредить. Я наконец-то понял трагичность своей болезни, но было уже поздно: она была жутко запущена. Выходом было либо лишение себя сознания, либо смерть, что равнозначно. Подобное заболевание всегда являлось одним из самых опасных, и такие люди, как я, редко имели возможность находиться в обществе и почти все лишились рассудка. Поэтому мне было дико страшно от этой мысли. Здоровому человеку не понять боязни потерять разум, потому что он не знает, как это происходит.

Пока я торопился домой, мне казалось, что когда я окажусь дома, стены родной обители положительно на меня повлияют. Поначалу так и было, пока меня не увидела Арина.

– Где ты был? – спросила она, подходя ко мне.

– Арина, уйди! – еле сдерживаясь, произнес я. Она поправила тунику, которая была довольно открытой.

– Ты что, выпил? – посмотрев мне в глаза, спросила она. – Я принесу воды.

Стоило ей повернуться, как я бросил взгляд ей на ноги, плечи, шею. В голове раздавалось: «Возьми меня!». Все это сопровождалось стонами. Не выдержав, я забежал в ванную, закрылся и принялся мастурбировать, чтобы ослабить свое желание. Дочь постучала ко мне, пытаясь понять, что происходит. Мне не хотелось насиловать Арину, но желание было очень сильным. Сорвавшись, я выбежал из ванной без штанов и набросился на нее прямо в коридоре. Она сначала даже ничего не поняла: я ударил ее в ухо, и удар дезориентировал дочку. Это как раз дало мне время стянуть с нее тунику с трусиками и устроиться так, что она уже не смогла бы меня оттолкнуть. Тут Арина пришла в себя и начала отбиваться и кричать.

– Папа, отпусти меня! Что ты делаешь! – с трудом доносилось до моего сознания. А я в ответ кричал:

– Заткнись! Ты мне не родная дочь!

Желая сменить позу, я скрутил тунику, обмотал ею Аринину шею, чтобы она не пыталась сбежать, и пристроился сзади. Она стояла на коленях, упершись лицом в паркет, махала руками, пытаясь отбиться, но через какое-то время перестала... Через полчаса все закончилось. Голоса утихли, я осмотрелся и осознал происходящее, которое было ужасным. На глаза накатили слезы, я кинулся к дочери, обнял ее и зашептал: «Прости, прости, прости!», словно обезумевший. А когда осознал, что она не реагирует на слова и вообще не шевелится, я попытался найти пульс, затем попробовал почувствовать биение сердца, но как бы я ни пытался и что бы я ни делал, было уже поздно. Шоковое состояние не покидало меня. Казалось, меня сонного обдали холодной водой, и я стоял, пытаясь понять, что случилось, но ничего не понимал. Какая-то пустота. Потрясенный, я отнес Арину в ее спальню, положил на кровать, укрыл ее одеялом, сел рядом на полу и так и просидел до самого утра. В голове звучали нежные стоны, а в мыслях прокручивался ужасный акт насилия. Я понимал, что так жить больше нельзя, и нужно было убить себя раньше, но у меня не хватало духу сделать это. Обстоятельства подталкивали меня к суициду, но от вариантов, которые я рассматривал, бросало в дрожь, потому что не все из них приносили фактическую смерть, а другие сопровождала адская боль. Обдумав все, я понял, что сам я не сумею решиться, а кто-то другой не согласится убить меня. Потом мне пришла в голову идея вынудить кого-нибудь меня убить. Лучший вариант – прийти в банк и резануть кого-нибудь из служащих, чтобы показать, что я действительно несу опасность обществу, и меня нужно прикончить. Конечно, был риск попасть в психиатрическую больницу, если меня обезоружат. Это была бы жуткая ирония судьбы, но я не мог не рискнуть.

Утро было морозным, всю землю покрывал снег, люди куда-то торопились, а я шел с томным взглядом, надеясь только на то, что все это скоро закончится. Перед банком я остановился, осмотрелся по сторонам, прощаясь с миром, который сделал меня чудовищем, и зашел внутрь, хлопнув дверью. Народу в банке было немного. У охранника я заметил черный пистолет в кобуре. Увидев посетителя, ко мне подошла консультант. Я сжал в кармане нож, а она, ничего не подозревая, с дежурной улыбкой сказала:

– Добрый день. Я могу вам помочь?

В ответ я ударил ее ножом по горлу. Девушка захрипела, мое лицо окропилось алой кровью, женщины в зале завопили. Охранник достал пистолет и закричал мне, чтобы я бросил нож. Разумеется, я не послушал и направился к нему. Настал момент, когда мое сердце громко застучало, звук дыхания отдавался эхом в голове, а тело наполнилось жаром. Я подумал: «Простите все меня за мои слабости». Затем остановился возле охранника, который, дрожа, просил меня положить нож. Понимая, что он меня не застрелит, я выхватил у него пистолет, приставил дуло к своей нижней челюсти, посмотрел ему в глаза и нажал на курок. Банк окропился моей кровью и мозгами. Через секунду мое тело упало на бетонный пол, а мое Я, наоборот, взлетело вверх и врезалось в пласт воды, который забрал всю мою боль, все мои мысли и чувства. Затем стало жутко тихо и до дрожи спокойно. Женские стоны и голоса остались в прошлом, больше я ничего не слышал…

Глава XXII

– И что было дальше? – спросил меня психиатр. Он был старше остальных и в первый раз за всю беседу посмотрел мне в глаза.

– Как что? Я очнулся в психиатрической больнице. Мое поведение расценили как маниакальный приступ и накачали седативными препаратами. Потом я смог, наконец, объяснить медсестре, что каким-то чудесным образом оказался здесь, и вот, появились вы и потребовали все рассказать. Судя по тому, что здесь столько специалистов из разных областей, ситуация интересная. Не так ли? – ответил я, указывая пальцем на бейджики.

– Вы еще слышите голоса? – спросила меня женщина, выполнявшая роль социального работника. Пять человек смотрели на меня с интересом, изучая мою реакцию с опорой на свою область знаний.

– Нет, ничего не слышу, – ответил я, отрицательно мотая головой. – Вы мне обещали, что когда я расскажу вам, что со мной было, вы расскажете мне, какого черта произошло? Я ведь чувствую, что явно что-то не так.

– Позвольте, я расскажу, – попросил психолог у присутствующих специалистов. Все согласились. Худощавый мужчина лет сорока с бесцветными глазами, посмотрел на меня и начал рассказывать:

– Это трудно объяснить, но не было никакой прошлой жизни. Это все плоды вашего воображения, плюс действие препаратов. Вы не жили до восьмидесяти пяти лет эту жизнь, а находились в состоянии, похожем на осознанный сон.

– То есть, я не умирал?

– Вы сейчас в реальной жизни, той, которую вы называете первой. Ваша жена жива, дети в порядке, вам всего лишь пятьдесят два года и вы справляетесь с шизофренией. Пока рано делать выводы, но результаты налицо. Реальность может немного шокировать, но она такова!

– Да нет же, этого не может быть! Я прожил до восьмидесяти пяти, я помню! – возмутился я, бегая глазами по лицам присутствующих.

– Хорошо, расскажите, что было с вами в период от пятидесяти двух до восьмидесяти пяти лет?

– Как что? Умерла моя жена, когда ей было шестьдесят девять, дети были рядом со мной, пока мне было тяжело. Я целый год ни с кем не разговаривал.

– А еще вы жили у речки и очень любили ходить босиком по траве. После смерти Оли вы это обнаружили и, чтобы расслабиться, ходили при первой же возможности, порой проходя по одиннадцать километров в день.

– Откуда вы знаете? – удивился я.

– Это рассказала ваша жена, а ей рассказали вы, еще в двадцать два года. В двадцать пять вы с ней начали встречаться, а в двадцать семь сыграли свадьбу. Ваше будущее рассказал ваш друг, когда вы сидели у него и выпивали. Вам, Александр, тогда было чуть больше двадцати лет. Так вы и жили по сценарию и запрограммировали Ольгу на отношения с вами: она поверила в них, и вы в этом убедились, поскольку она стала вашей женой. А затем у вас начала прогрессировать шизофрения. Конечно, сначала вы игнорировали ее, но после, когда становилось все хуже, начали принимать по ошибке не те таблетки. Неизвестно, когда точно она начала развиваться. Вероятно, вы тогда еще не были психотерапевтом. И корни ее лежат в детстве.

– Да, я помню, когда началась дереализация, – подметил я, – потом – деперсонализация, а затем появились голоса и тремор рук. Что-то вроде кататонической шизофрении, но симптомы были разнообразные, только начинали проявляться, и меня это запутало. Возможно, поэтому я выбрал не те таблетки. А может, из-за дереализации.

– Сложно сказать, как все началось. Но в результате у вас диагностировали кататоническую шизофрению. Иногда вы останавливались и стояли часами в какой-то чудной позе; я думаю, вам знакомо течение кататонической шизофрении с восковой гибкостью. Вам начали колоть суррогат нейролептиков: эффект чем-то схож, но действует немного иначе. Затем вас подключили к аппарату, который мерил ваш пульс и сердцебиение. Каждый день с вами сидел психотерапевт, которому вы рассказывали какие-то отрывки из того, что видели, а он вмешивался в них и вынуждал вас покончить с собой. Аппарат давал нам сведения о вашем состоянии и, тем самым, координировал врача. Лечение заключалась в том, чтобы купировать болезнь в вашей памяти за счет переработки прошлого. Это напоминает классический психоанализ под гипнозом, только в результате вы должны были убить себя, чтобы преодолеть болезнь.

– Почему лечение было нетрадиционное?

– Старый метод не гарантирует выздоровления, и зачастую заболевание носит волнообразный характер. Это вынудило нас искать альтернативные методы лечения. Очень кстати мы узнали о вас! Нам нужен был человек, который разбирался в психике и мог подробно объяснить, что происходило с ним все это время. Ваша жена письменно одобрила такую процедуру лечения. Не мне вам рассказывать, что она психолог и понимала риски и, тем не менее, согласилась.

– Поверить не могу! Убить себя, чтобы преодолеть болезнь! Звучит абсурдно! – изумился я.