Песни над облаками

Глава 7

Утром Микеле, как и обещал, заехал. И так уж случилось, что Лоренцо Галлео приехал тоже. И они все вместе обговорили программу обучения Канди на несколько недель вперед, оставив ей мало времени на что-то другое, кроме музыки, за что она была благодарна им обоим. Канди также была благодарна и синьорине Марчетти, которая с горячим энтузиазмом приняла участие в ее делах и предоставила свою гостиную с прекрасным пианино в полное распоряжение девушки. Канди понимала, конечно, что итальянку радовала перспектива почаще видеть Микеле, и, как она предполагала, графа тоже устраивала такая ситуация, но была готова поверить в искренность его желания ей помочь. Канди нравился Микеле ди Лукка, было что-то привлекательное в его личности, и она надеялась, что он и Катерина вскоре сблизятся друг с другом.

Прошел ноябрь, затем две недели декабря, и неожиданно Рождество оказалось почти рядом. Канди поняла, что впервые в своей жизни она будет проводить праздник вне Англии, и почти была готова к острому приступу ностальгии, но проходили дни, а все вокруг нее, казалось, сговорились присмотреть за тем, чтобы мысли о снеге и сладких рождественских кексах ее не мучили. С Катериной она совершила поход в самый модный магазин Рима, где выбрала рождественские подарки Сью, детям и зятю, и не смогла удержаться — они были так красивы! — от массы рождественских открыток, которым вряд ли могла найти применение.

Катерина накупила кучу дорогих подарков, начиная от множества пузырьков с духами и кончая очаровательным плюшевым медвежонком, предназначенным ее очень маленькой кузине. Рождество, очевидно, было праздником, доставлявшим итальянке огромное удовольствие. Ее радость во всех приготовлениях к нему была почти детской, и Канди, которой все больше нравилась эта девушка, радовалась, что они проведут все праздники вместе. Катерина не собиралась никуда уезжать: родители ее давно умерли, а единственный брат жил в Америке. Ее, конечно, приглашали на всевозможные вечеринки, но, к удивлению Канди, она их игнорировала. Когда во второй половине декабря Канди попыталась заговорить о своем переезде на другую квартиру, Катерина была в искреннем ужасе.

Лоренцо Галлео и его жена настаивали, чтобы Канди, если ей нечего будет делать, провела бы, по крайней мере, часть Рождества с ними в их доме возле Виа Венето, а многочисленные итальянки, с которыми она познакомилась за последние несколько недель, прислали ей массу приглашений на благотворительные собрания. На сочельник пришло особое приглашение: обе, она и Катерина, были приглашены на праздничный ужин в родовое гнездо ди Лукка, по общему мнению, роскошное палаццо Ренессанса, расположенное в самом центре старого города.

Как-то за неделю перед Рождеством Катерина неожиданно спросила свою английскую гостью, не хочет ли она пойти с ней в монастырь Святых Ангелов.

— Сегодня, — объяснила она, — сестры устраивают праздник для всех бедных детей округа. Я хожу туда каждый год… просто, чтобы немного помочь и понаблюдать за порядком. — Ее черные глаза улыбались. — С таким количеством детей нужно всегда быть начеку!

Когда они подъехали к старым каменным стенам монастыря, Канди показалось, что в этот день его двери были распахнуты для всех детей Рима. Длинный обеденный зал монахинь был украшен мишурой, бумажными гирляндами и большими еловыми ветками, превратившись на время в сказочную волшебную страну. Вдоль стен тянулись вереницы столов, заваленных кексами, желе, сандвичами и большими чашами пасты, притягивая к себе сотни пар маленьких черных глаз, обладатели которых, по всей видимости, готовы были при любой возможности броситься к лакомствам, если надзор за ними окажется недостаточным. Надзор, однако, оказался жестким, и мастерство сестер, с такой ловкостью управлявшихся с бандой маленьких разбойников, было, по мнению Канди, просто потрясающим. Некоторые дети, как ей объяснили, прибыли из самых бедных и неблагополучных домов в этой части города, и в обычных обстоятельствах их манеры, вероятно, соответствовали их окружению. Но сам факт, что они находились под крышей монастыря, явно имел на них сильное влияние. И хотя, как и любые дети, они шалили, лишь некоторые из них доставляли неприятности.

Эти детишки очаровали Канди своими маленькими оливковыми личиками, тонкие черты которых в большинстве своем несли на себе отпечаток Древнего Рима, шелковыми завитками черных волос и длинными изогнутыми ресницами. Она даже попыталась поговорить с некоторыми из них на своем ломаном итальянском. Дети охотно общались с ней, и она даже многое смогла понять. Как оказалось, почти все происходили из больших семей. Один маленький мальчик с гордостью заявил, что у него восемь братьев и шесть сестер и большая часть из них ходит в школу. Дева Мария и добрые сестры играли главную роль в их разговорах и, очевидно, в их жизнях. Некоторые из святых были им так же хорошо знакомы, как и члены их семей. Дети не проявляли особого любопытства к Канди — они видели иностранных синьорин и прежде. Их больше интересовали подарки, гроздьями висевшие на рождественском дереве у двери.

Наконец, когда все кексы, паста и желе были истреблены, а все глаза по-прежнему прикованы к ели, две сестры подошли к дереву и принялись торжественно снимать с него яркие пакеты, распределять их между детьми. Ни один ребенок не был забыт, и следующие десять минут в помещении царил едва сдерживаемый ад кромешный. Каждый ребенок получил коробку конфет и игрушку, а когда они принялись обнимать плюшевых зверушек, маленькие машинки и миниатюрные наборы кукольной мебели, послышались восторженные визги. Казалось, у них сбылась их детская мечта о Рождестве.

— Всем хватило, — тихо сообщила Катерина Марчетти, — сестры приготовили подарки для каждого. Когда-то, — добавила она, — существовал обычай дарить всем предметы одежды: ботинки, перчатки, шерстяные свитера. Но преподобная мать решила, что дети должны получать то, что сможет сделать их по-настоящему счастливыми… хотя бы раз в году. — Лицо ее смягчилось. — У них совсем мало игрушек.

Раздача подарков, однако, не была основной кульминацией дня, и после благоразумного интервала, предназначенного для любования подарками, сестры попросили тишины. Одна из них заговорила на итальянском, и Катерина повернулась к своей английской спутнице со слегка виноватым выражением лица.

— Канди, я еще не успела тебе сказать, но… в конце рождественского праздника есть обычай петь. Ну, ты знаешь, гимны, пара песенок, которые любят дети. У некоторых монахинь очень хорошие голоса, но это не то, к чему они привыкли. Так что… — Она виновато улыбнулась. — В общем, я сказала им, что ты будешь у них солировать.

После первого шока от того, что ее ожидает впереди, и от понимания, что она не сможет отказаться, Канди неожиданно для себя испытала удовольствие. Прежде она не делала ничего подобного, поэтому мгновения, пока она шла, чтобы встать рядом с маленькой монахиней в очках, сидящей у пианино, чувствовала робость. Казалось, сотни пар серьезных детских глаз сосредоточились исключительно на ней, а каждая из сестер рассматривает ее с улыбкой кроткого ожидания. Но маленькая монахиня у пианино сразу же начала играть, и Канди с облегчением обнаружила, что гимны, которые нужно петь, ей более или менее знакомы. И хотя пела она по-английски, в то время как дети и монахини — на итальянском, смешение языков почему-то не имело значения. Канди была удивлена, как много церковных гимнов, которые она всегда считала принадлежавшими англиканской церкви, знакомы римским католикам. Затем настала очередь песен, которые, как ожидалось, она споет практически соло. Монахини периодически присоединялись к ней, но Канди знала песни, и уверенность ее быстро возрастала. Дети не понимали английского, но, тем не менее, воспринимали ее пение с благодарностью.

Хотя все обучение Канди было направлено на развитие ее голоса для оперы и серьезной музыки, она вовсе не относилась к тем певицам, которые считают невозможным иметь дело с обычными популярными мелодиями, и теперь, стоя между пианино и рождественской елью, с удовольствием исполняла рождественские песенки для развлечения бедных римских детей, чувствуя, как на душе становится легче и новая теплота и сила наполняют ее голос.

Когда последние аккорды очередной песенки затихли, маленькая полная сестра-аккомпаниаторша наклонилась к ней, глаза ее за стеклами очков блестели, и прошептала, что было бы отлично, если бы они исполнили сейчас «Тихую ночь». Канди с энтузиазмом согласилась, и, как будто по заранее продуманному сигналу, две послушницы двинулись по кругу, выключая лампы. Детям сделали знак приблизиться, и Канди начала. Сейчас она утратила все признаки застенчивости, и голос ее, ясный, чистый и невероятно теплый, имел потрясающий тембр.

Монахини сложили руки на своих белых одеждах, лица их радостно светились. Продолжая петь, Канди не заметила, как одна из дверей, ведущих в коридор, открылась и кто-то скромно проскользнул в зал, занял место за группой послушниц. Она как раз добралась до второго куплета и начала ощущать странное покалывание под веками от внезапно возникшего воспоминания о своем детском Рождестве, когда вдруг внимание ее было привлечено легким движением в толпе, и она увидела Микеле ди Лукка. Он стоял в тени и смотрел на нее. И странно, его вид вызвал у девушки шок. Голос ее дрогнул, приведя пианистку во временное замешательство, и хотя Канди быстро пришла в себя и сносно продолжила петь дальше, она поняла, что все взрослые смотрят на нее с легким удивлением. Все, кроме графа, чье неясно различимое в полумраке лицо казалось непроницаемым.

«Христос, Спаситель родился…» Голос ее мягко и мелодично замер на последних нотах знакомого гимна, и когда затихающее пианино также постепенно смолкло, Канди была напугана и смущена горячим взрывом аплодисментов.

— Это было великолепно, синьорина! — подошла к ней с протянутыми руками преподобная мать. — А теперь мы споем «Adeste Fideles», и вы нас поведете.

Маленькая монахиня взяла звучный аккорд, и все встали. Медленно и с большим чувством Канди запела: «О, приди, все мы веруем в тебя!», и к ней присоединились итальянские голоса, молодые и старые. Волна звуков полилась мелодично и сердечно, как чистое звучание самого Рождества, и на этот раз, взяв последнюю ноту, она ощутила влагу на своих щеках.

Пианино замолчало, и в последовавшей за этим тишине Канди почувствовала, как приятное возбуждение покидает ее, чтобы смениться волной уныния, настолько подавляющего, что, казалось, оно физически ее раздавит. Вся энергия испарилась, и сразу же появилось горькое чувство полного одиночества и абсолютной изолированности. Детские воспоминания мгновение посмеялись над ней и удалились. Канди оглянулась в поисках Катерины, но итальянки почему-то нигде не было видно. Зато она увидела графа ди Лукку, направлявшегося к ней.

После этого Канди смутно помнила, как одетые в белое сестры столпились вокруг нее, благодаря и поздравляя, а одна из маленьких девочек преподнесла ей небольшой аккуратный букет оранжерейных роз. Она лишь чувствовала полное истощение и свое несчастье, и единственный человек, на которого она могла в этот момент опереться, оказался Микеле ди Лукка.

Канди не знала, что случилось с Катериной — в тот момент ей и в голову не пришло задуматься об этом. Она помнила только одно — очень быстро они с Микеле оказались снаружи на узкой улочке. Вечер был прохладный и звездный, кое-где колокола уже начали звонить для благословления. Не пытаясь притворяться, Канди привалилась к стене монастыря и провела рукой по лбу.

— Думаю, там было слишком душно… — Она слабо улыбнулась.

— Это было слишком для вас. Всего слишком много. — Нахмурившись, граф наблюдал за ней. — Не хотите немного пройтись?

— Нет. — Канди неуверенно засмеялась. — Нет, спасибо. Я в порядке, правда. Не знаю, почему…

— Я знаю. — Граф мягко взял ее под руку. — Идемте в машину. Катерина должна бы иметь больше здравого смысла. Происходящее здесь оказалось напряжением для вас во всех смыслах. Сестер я, конечно, не виню… они не понимают, как это все могло отразиться на вас.

Канди только сейчас заметила, что его машина стоит рядом. Граф помог ей сесть.

— Я не думал, что это может быть плохо для меня… — начала девушка, но он перебил ее.

— Естественно, это было плохо для вас. Несколько недель вы живете в напряжении, хотя, возможно, и не осознавая этого. Физически и эмоционально этот день был слишком тяжелым для вас. — Он посмотрел на нее. — Вы могли погубить свой голос такой беспечностью.

— Но мне нравилось петь, — искренне возразила Канди. — И в любом случае отказаться я не могла.

Он ничего не сказал, завел мотор, и они медленно двинулись по узкой улице.

— Вы не собираетесь ждать Катерину? — невольно вырвалось у нее.

— Нет. — Ей показалось, что его подвижный рот слегка напрягся. — У нее своя машина, кроме того, она, скорее всего, побудет еще какое-то время с сестрами.

— Она не станет меня искать?

— Она видела, как вы уходили со мной.

Канди чувствовала, что граф склонен критиковать роль ее хозяйки-итальянки в событиях этого дня, но она вовсе не хотела стать причиной размолвки между ними. Она не понимала их отношений, но не сомневалась, что между ними что-то есть. И будет ужасно, если она окажется ответственной за возникшую холодность между двумя людьми, сделавшими так много, чтобы ей помочь.

— Знаю, продолжала Канди, — я на самом деле не должна была петь, не спросив синьора Галлео или вас. Вы были так добры… вы так много сделали для меня… — Она замолчала, ощущая неловкость и чувствуя себя совсем несчастной.

И через мгновение заговорил граф. Голос его звучал спокойно, но, как ей показалось, немного странно:

— Я не хочу, чтобы вы были мне благодарны, Кандида. Не хочу, чтобы вы меня постоянно благодарили. Если я что-то делаю для вас, это потому… — Настала долгая пауза, в течение которой он преодолевал опасный поворот дороги, затем продолжил: — Это потому, что я люблю музыку. И теперь я особенно обеспокоен… — Он замолчал, и девушка посмотрела на него.

— Обеспокоены? — повторила она.

— Я не должен был вам ничего говорить пока, — немного печально произнес граф. — Лоренцо сам хотел вам сообщить. Но поскольку он планировал сказать вам об этом только после Рождества, я посчитал важным, чтобы вы узнали сейчас, чтобы смогли себя подготовить, чтобы поняли, как усердно вам придется работать и как осторожны вы должны быть со своим голосом.

Канди повернулась к нему с широко открытыми от удивления глазами:

— Что… что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать… — Голос графа звучал напряженно и тепло. — Я хочу сказать, что очень скоро, Кандида, состоится ваш дебют. У вас есть благоприятная возможность выступить во Флоренции. Семнадцатого февраля там состоится представление «Фауста». Торжественное гала-представление в честь празднования Скоромного вторника [20].

Канди почувствовала испуг.

— Но я не смогу… Вы же не имеете в виду… Только не в таком хоре… Я не смогу!

— Вы? Не сможете?

Они выехали на тихую улочку неподалеку от дома Катерины, и граф, подъехав к обочине, выключил мотор.

— Я уверен, что вы сможете, Кандида, но вы приглашены не в хор. — Неожиданно он наклонился и прикоснулся к ее руке. — Вы приглашены на ведущую роль — вы будете Маргаритой!

Канди ощутила легкую тошноту. Глядя в окно на высокую коричневую стену, рядом с которой они остановились, она тяжело сглотнула.

— Маргаритой? — переспросила она.

— Да. Я сожалею, я должен был подготовить вас более аккуратно. Это, должно быть, шок для вас.

Она знала, что Микеле улыбается, глядя на ее потрясенное лицо.

— И… семнадцатого февраля?

— Семнадцатого февраля, во Флоренции.

— Но я недостаточно хороша для этого. — Канди с трогательным жестом повернулась к нему. Голос ее был слегка охрипшим. — Вы же знаете, что я недостаточно хороша!

— Я знаю, что вы достаточно хороши. Но вы должны быть храброй и усердно трудиться. Даже еще более усердно, чем вы это делали до сих пор.

— Я не возражаю работать еще усерднее, но… — Она беспомощно махнула рукой и прикусила губу.

— Это будет великий момент для вас. — Голос графа стал мягче, намного мягче, чем она когда-либо слышала. — Не позволяйте страхам его испортить. У вас огромный талант и яркое будущее. И где-то, когда-то это будущее должно начаться. Почему не во Флоренции? В феврале? Лоренцо уверен, что вы готовы. Он вас поддержит… И я вас поддержу. — Он засмеялся. — Если будет необходимо, мы с ним выйдем с вами на сцену и станем поддерживать вас с обеих сторон!

Когда они подошли к дому, он не стал ждать Катерину, просто проводил Канди до лифта, пожал ей руку и улыбнулся:

— Когда вернется Катерина, попросите ее сделать вам чашку кофе. — Микеле все еще держал в своей руке ее маленькую худую ладонь, как будто придавая ей сил, и у Канди возникло нелепое желание попросить его остаться. — Затем ложитесь пораньше спать. Утром я вновь приеду повидать вас.

Катерина, ни в малейшей степени не расстроенная самовольным поведением Микеле, который увел ее подопечную прямо у нее из-под носа, была возбуждена, как маленькая девочка, услышав от Канди новости, и никак не могла понять, почему сама англичанка не испытывает такого же восторга, как она.

— Это прекрасно, cara! — воскликнула Катерина, когда после ужина они устроились на обитой парчой софе, обсуждая новость. — Такая прекрасная опера! И тебе превосходно подходит. Ты не думаешь?

Канди не знала, что и думать. Она испытывала только страх от того, что ждало ее впереди. Роль Маргариты казалась ей гигантской, неодолимой и лежащей далеко за пределами ее исполнительских возможностей. Она любила незабываемую музыку Гуно, как любила произведения почти всех оперных мастеров, и в разное время для практики перепела все арии Маргариты, но никогда не думала, что хотя бы близко подойдет к необходимости отточить их так, как они того заслуживают. Уже одна мысль о том, сможет ли она справиться с отрывком о шкатулке с драгоценностями — «О Dieux! Que de bijoux!» — вызывала сухость во рту.

Лежа этой ночью в постели, Канди вдруг подумала, что она может отказаться. В конце концов, ее певческий опыт еще очень мал. Интересно, а что думает об этой идее сам Лоренцо Галлео? Разделяет ли он восторженный оптимизм своего друга, графа ди Лукки, или, возможно, немного сомневается в мудрости подобного предприятия? Она знала, что в последние недели работала очень хорошо, и синьор Галлео, хотя и не был человеком, расточающим похвалы, остался ею доволен. Но подготовить ведущую партию в «Фаусте» всего лишь за оставшиеся шесть недель… Все так неожиданно… После Рождества, решила Канди, когда синьор Галлео поговорит с ней, она спросит, что он сам думает об этом на самом деле. Вряд ли Лоренцо Галлео станет принуждать ее пройти через это.

Большую часть дня в сочельник Канди спокойно провела дома. Накануне они с Катериной посетили небольшую вечеринку, которую устраивал один из Друзей итальянки, шумную и очень утомительную.

А утро Катерина посвятила покупкам. Канди уже выполнила свой план по подаркам, потратив на них гораздо больше, чем могла себе позволить на самом деле, купив между прочих вещей ужасно дорогую статуэтку мейсенского фарфора для Катерины, которая их коллекционировала. Теперь ей очень хотелось потратить хоть пару часов на себя. Она знала, конечно, что, как только останется одна, тоска по дому и ностальгия вновь обрушатся на нее, как приливная волна. Было бы странно, думала девушка, если бы она не чувствовала ничего подобного и была готова взглянуть этому в лицо, но все оказалось не так плохо, как она ожидала. Сью и Пол прислали ей изумительную книгу по истории оперы и открытку с изображением розового камина и кота гигантских размеров; Поставив открытку среди остальных поздравлений, украшавших ее туалетный столик, Канди уютно устроилась на постели с книгой.

В час она легко пообедала с Катериной и затем отправилась на короткую прогулку. День был прохладным, но солнечным, и первой ее мыслью, когда она переступила порог дома, было, что это не Рождество. Нелогично, даже кощунственно думать, что эта чужая, залитая светом столица сможет вызвать праздничное настроение, каким она его знала. Ничто, по ее мнению, не походило на рождественскую атмосферу.

Но затем Канди поняла, что ошибалась. И вновь неуловимое чувство, похожее на то, что она ощущала во время похода за подарками по оживленным и ярко декорированным магазинам, охватило ее. Улицы были тихими, но то тут, то там кто-то спешил мимо: женщины с сумками, сделавшие покупки в последнюю минуту, радостно хихикающие дети, мужчины, несущие елки. Их лица светились так же, как и лица людей на Оксфорд-стрит [21]. Девушка неожиданно столкнулась с маленьким, одетым в черное священником, который улыбнулся ей, а свернув за угол, наткнулась на старую женщину, продававшую мимозы.

— Quanto costa [22]? — спросила Канди, собираясь купить немного веточек для Катерины.

Женщина улыбнулась ей.

— Вам нравится Рождество в Риме, синьорина? — старательно спросила она по-английски.

— Очень, — заверила ее Канди и, произнеся это, вдруг поняла, что это правда. — Molto grazie [23]. — И в следующий миг отпрянула и покачала головой, глядя на огромный букет золотых цветов, протянутых ей. — Нет, нет! Я не смогу взять их все!

— Si, синьорина. — Женщина сунула ей благоухающую охапку в руки, поверх букета ее белозубая улыбка стала еще шире. — Возьмите их все, пожалуйста!

Канди была вынуждена прекратить спорить. Цветочница решительно отказалась взять денег больше, чем она обычно просила за маленький букетик, и, когда англичанка попыталась настоять, выказала такие признаки сильной обиды, что девушка уступила и приняла ее рождественский подарок.

Когда она уходила, итальянка улыбалась ей вслед, как будто сделка ее порадовала, и помахала на прощание костлявой рукой.

— Buon natale, signorina [24]!

— Buon natale. E mille grazie [25]!

Вернувшись домой, Канди отнесла мимозы на кухню, чтобы Катерина сама расставила их в вазы, и, оказавшись вновь в своей комнате, поняла, что осталось всего три часа до того времени, когда они с итальянкой окажутся в палаццо Лукка. Мысль о вечере впереди заставила ее занервничать. И дело было не только в том, что ей предстояло познакомиться с друзьями графа, было что-то еще такое, что даже утешительное общество самого Микеле казалось ей сейчас почему-то пугающим. Все палаццо будет открыто для такого случая, и вечер ожидается блестящим. Более того, роль хозяйки дома исполнит Анна Ланди, мать Микеле. И первой реакцией Канди было отказаться от приглашения, но она знала, что это даже не обсуждается, однако никак не могла избавиться от вертевшейся в подсознании упрямой мысли, что ей опять придется провести вечер в обществе женщины, которая забрала у нее Джона.

Когда Канди сидела у туалетного столика, эта мысль вновь пришла ей в голову, и она увидела, как ее отражение в оправленном в тяжелую серебряную рамку венецианском зеркале побледнело. Если ей вновь придется столкнуться с Джоном, это будет ужасно.

Девушка решительно взяла себя в руки и направилась к гардеробу достать платье, купленное специально для этого случая. Это был первый вечерний наряд, приобретенный ею за последнее время; ей пришлось его купить, поскольку больше ничего подходящего для официального ужина в палаццо Лукка у нее не имелось. Платье было из белого шелка с редкой серебряной вышивкой, закрытый лиф и изящная, до лодыжек, юбка казались отдельными предметами, хотя на самом деле это было не так. Канди не осознавала, как хорошо идет ей это платье, и, даже стоя в шесть часов вечера перед высоким зеркалом и критически рассматривая свое хрупкое отражение в нем, не имела понятия, насколько потрясающе она выглядит. Канди лишь видела, что ее волосы уложены отлично, кожа чистая, и вполне была довольна своим легким макияжем, прекрасно оттеняющим ее большие блестящие глаза и мягкий, хорошо очерченный рот.

Она не знала, что восхитительно красива, что в этом тонком, простого покроя платье кажется скорее эфирной тенью легендарной нимфы, чем молодой женщиной из плоти и крови.

В половине седьмого Канди вошла в гостиную, где обнаружила Катерину, уже ожидавшую ее. Итальянка была потрясающе элегантной в развевающемся зеленом бархатном вечернем платье, подходившем ей больше, чем все остальные наряды, в которых ее видела Канди. Прекрасные черные волосы были уложены высоко на голове. Она выглядела, кем и была, — римлянкой из древнейшей фамилии, в крови которой накопилось почти четыре тысячи лет цивилизаций. Канди наполнило восторженное восхищение, и она немедленно сказала об этом Катерине.

— Ты всегда такая сдержанная, — немного завистливо добавила она. — Хотелось бы и мне быть такой.

Итальянка улыбнулась.

— Я совсем не такая, как ты, cara, — довольно спокойно заметила она.

Палаццо Лукка располагалось недалеко от площади дель Пополо — той части Рима, которая во времена Ренессанса считалась наиболее фешенебельной. Это был величественный, красивый каменный дом, и, когда Канди впервые увидела его из окна машины Катерины, у нее перехватило дыхание. Ей показалось фантастикой, что здание, выглядевшее как национальный музей и достойное служить художественной приманкой для туристов, на самом деле является частным особняком и местом жительства хорошо знакомого ей человека.

Пусть Микеле и не использует большую часть палаццо Лукка, но, тем не менее, это его дом!

Все узкие улочки возле палаццо оказались запружены машинами, некоторые уже успели припарковаться, другие еще маневрировали в поисках места, и девушкам пришлось подождать несколько минут посреди улицы, пока водитель сверкающего белого «ягуара» пытался втиснуть свое авто на место, более подходящее для «мини». Очевидно, он наконец это понял и, наклонившись вперед, виновато улыбнулся девушкам, которых только что заметил, и Канди увидела, кто это был. Прошло много времени с тех пор, как она в последний раз встречалась с дядей Микеле, но он был слишком похож на своего племянника, чтобы его нельзя было легко узнать.

Марко опустил свое окно:

— Добрый вечер, синьорины! Катерина, дитя мое, не пытайся припарковать свою машину. Мы оба должны были приехать пораньше, а теперь середина дороги — все, что нам осталось! — Он оглянулся через плечо на то место, куда сам пытался загнать свое авто. — С другой стороны, carina [26], здесь есть местечко, достаточно большое для велосипеда… возможно, даже для двух… Для меня оно маловато, но этой твоей игрушке вполне может подойти.

— Bene, я попытаюсь, — засмеялась Катерина, и, когда «ягуар» плавно отправился вдоль линии машин в поисках более подходящего места, она без особых трудностей втиснулась на указанное место.

Девушки вышли из машины, и англичанка остановилась, зачарованно глядя на фасад палаццо. Ряды высоких окон, смутно напомнившие ей окна Букингемского дворца, были ярко освещены, светлился и из высокого сводчатого прохода, над которым, как она предположила, висели гербы семейства ди Лукка, запечатлевшие прошедшие века в тяжелом камне. Группа людей, только что высадившаяся из машин, припаркованных дальше по улице, двинулась под арку, и девушки последовали за ними. Высоко над их головами качался громадный бронзовый фонарь, впереди открывался, как театральный задник, широкий внутренний двор, давая некоторое представление о пышности и великолепии дома, к которому они приближались.

Внутренний дворик был полон тускло мерцающих мраморных статуй и мягко журчащих фонтанов. Маленькие пальмы тихо шелестели в ночном бризе. Факелы прекрасно освещали пространство, где мужчины и женщины в вечерних нарядах стояли группами, обмениваясь многоречивыми рождественскими поздравлениями. Как заметила Канди, большинство дам были защищены от легкой прохлады дорогими мехами, кругом разноцветными огнями вспыхивали драгоценности, некоторые платья были захватывающе красивы. В дальнем конце двора раскинулась веером мраморная лестница, ведущая к первому ряду галереи. Медленно поднимаясь по ней вместе с Катериной, Канди осматривалась вокруг с изумлением зачарованного ребенка, попавшего в пещеру Аладдина.

Но затем, на вершине лестницы, она испытала шок — здесь стояла хозяйка бала, а значит, вечер, которого Канди ждала с некоторым опасением, начался.

Графиня ди Лукка, иначе известная как мисс Анна Ланди, с головы до ног была закутана в алое шелковое сари и, по мнению Канди, выглядела как стройное прекрасное пламя. Лицо итальянки с тщательным макияжем было безупречно красивым, и она улыбалась, показывая прекрасные белые зубы. На одном пальце красавицы пламенел огромный рубин, мерцая и вспыхивая, будто живой, и все в ней казалось почти нереальным.

Она мгновенно узнала Канди и восторженно приветствовала ее, расцеловав, как и прежде, в обе щеки.

— Кандида, вы прекрасно выглядите! Как приятно быть молодой! Носить белое и не выглядеть при этом нелепой! Я так счастлива видеть вас вновь. Катерина, mia cara… — Она оборвала себя. Как раз в этот момент ее деверь, дядя Микеле, достиг вершины лестницы, очевидно пристроив свой «ягуар», и выражение лица графини едва уловимо изменилось. — Марко, ты поздно! — Она ярко улыбнулась ему, как будто компенсируя внезапную резкость голоса.

Деверь наклонился к ее руке и прикоснулся губами к ярким кончикам пальцев.

Анна резко выдернула свою руку и сделала рассеянный жест в сторону Канди:

— У меня для тебя задание, мой друг. Пригляди за этим дитя и позаботься, чтобы она со всеми познакомилась. Довольно приятное задание, не правда ли?

— Да, — согласился он и повернулся к Канди. Напряжение в его немного грубоватых чертах лица исчезло. — Маленькая синьорина Уэллс, я очень счастлив тому, что о вас слышал.

— И что же вы обо мне слышали? — улыбнулась Канди.

Он взял ее под руку и повел вперед. С чувством облегчения девушка оставила графиню принимать других гостей.

— Я слышал, что ваш голос становится все сильнее и красивее, и вскоре он всех нас порадует.

Канди криво усмехнулась:

— Я пою всего лишь немного лучше, чем раньше.

— Это не то, что мне говорили.

— А что точно вам говорили, синьор?

— Мне говорили, что вы поете, как чарующий соловей. Что вы будете примадонной, которая войдет в историю. E'vero [27], уверяю вас.

Она остановилась и посмотрела на него:

— Кто же вам это сказал?

Улыбка в его глазах была дразнящей и одновременно задумчивой.

— А кто слышал, как вы поете? — парировал он.

— Не многие. И никто бы не подумал…

— Ну а они подумали.

Они пошли дальше, теперь по длинной анфиладе комнат с высокими потолками, и каждая была еще более восхитительной, чем предшествующая. Канди оглядывалась вокруг с зачарованным восхищением. Внезапно один из портретов привлек ее внимание и так сильно удивил, что она застыла на месте. Спутник девушки тихо засмеялся:

— Значит, вы заметили Паоло, моего далекого предка? Микеле очень похож на него, правда?

— Да… поразительно.

Подойдя ближе, чтобы рассмотреть портрет более внимательно, Канди была потрясена — трудно было поверить, что мужчина в черном камзоле и белоснежных рюшах, который смотрел на нее из тяжелой позолоченной рамы, не Микеле ди Лукка. Не осознавая этого, она продолжала почти минуту пристально вглядываться в красивые, правильные черты лица и серьезные черные глаза, затем спросила:

— Кто это?

— Паоло, граф ди Лукка, он жил в шестнадцатом веке, когда Рим считался очень плохим городом.

— А сам он тоже был плохим? — Хотя, глядя в задумчивые глаза и на насмешливый рот, с трудом могла бы в это поверить.

— Нет, не был. Он был боец, сражался за возвращение чести, справедливости и порядка, когда этот город забыл о существовании подобных идеалов.

— И преуспел в этом? Что-то сделал, чтобы улучшить положение?

Потомок Паоло ди Лукки пожал плечами и взглянул на своего предка с едва уловимой печальной любовью.

— Очевидно, нет. Но, по крайней мере, сам остался неиспорченным. — И почти себе под нос добавил: — А это не всегда легко… На это требуется иногда больше мужества, чем на все остальное!

Что-то в голосе Марко заставило Канди с любопытством посмотреть на него, но он снова взял ее под руку и увлек в возросшую толпу гостей.

Она уже начинала чувствовать легкое головокружение и желание, чтобы Марко ди Лукка перестал исполнять свои обязанности по ее развлечению так серьезно. Он, видимо, думал, что должен представить ее как можно большему числу гостей из римского высшего общества. Смущающее разнообразие лиц, шум и смех вокруг вызывали у Канди головную боль. Предполагалось, что и сама она должна была получать от этого удовольствие, но ноющее чувство, что ей чего-то недостает, что она не может полностью наслаждаться вечером, чувство, похожее на то, что почти постоянно присутствовало с ней с тех пор, как Джон перестал быть частью ее жизни, стало почему-то сильнее, чем прежде.

И тут Канди увидела Джона. Он, конечно, был с графиней ди Лукка, и прежде, чем она это поняла, они оба оказались прямо перед ней. Сама Канди в этот момент стояла одна, на время разлучившись с деверем графини, который заметил в другом конце зала своего старого приятеля и устремился к нему, и благополучно избавившись от настойчивого внимания очередного поклонника из целой дюжины молодых римлян, для которых была притягательным магнитом. Графиня подошла к ней.

— Кандида, carissima [28]! Марко не присматривает за вами, негодник?

— Он очень хорошо присматривал за мной, — поспешно заверила ее Канди и затем посмотрела на Джона.

Он робко глянул на нее и отвел глаза, но Канди поймала себя на том, что больше не испытывает смущения. Она на самом деле больше не чувствовала ничего, изучала его лицо с новой, спокойной и странной беспристрастностью, и впервые ее поразила мысль, что лицо Джона удивительно мало отражает его характер. Вообще, оно было пустым и слабовольным, чего она не замечала прежде. И внезапно Канди почувствовала себя очень здравомыслящей, невозмутимой.

— Ладно, развлекайтесь! — Графиня провела тонким длинным пальцем по щеке девушки. — В ваши годы и с такой внешностью это совсем нетрудно! — Она огляделась, и теплая улыбка коснулась ее губ. — Здесь, кстати, есть кое-кто еще, чтобы о вас позаботиться!

Канди оглянулась и слегка вздрогнула, увидев стоявшего совсем рядом Микеле. Он подошел так тихо, что она не заметила его, и теперь смотрел на нее… наблюдал за ней со странной и живой напряженностью. Глаза графа были серьезными, но на губах играла полуулыбка. Взгляд его, казалось, притягивал ее, и прежде чем Канди смогла предотвратить это, она обнаружила, что смотрит прямо в его теплые, добрые глаза, как будто что-то в их глубине зачаровало ее. Легкая дрожь пробежала по ее телу, сердце сразу же глухо забилось.

Наконец Канди заставила себя отвернуться, мельком заметив внезапную встревоженность и интерес на лице матери Микеле. Теперь, поняла она, у нее на самом деле закружилась голова. Комната завертелась вокруг нее… мир перевернулся вверх тормашками, и все потому, что ее глаза встретились с глазами Микеле ди Лукки. Потому что, пока они смотрели друг на друга, она попала в другой мир, и ей нужно было время, чтобы к нему приспособиться.