Песнь Давида

Глава 1

Таг не оставил записки, и в его доме было чисто. Более чем чисто – все вещи собраны по коробкам и увезены, к окну приклеена табличка о продаже. Таг едва ли чистюля – маленький недостаток, над которым ему пришлось бы поработать, если бы к нему переехала Милли. Очевидно, что к нему приходила уборщица, но, когда я ей позвонил, она ничего не смогла мне рассказать. Никто ничего не знает. Таг никому не говорил, что собирается уехать. Его дом выставлен на продажу, машины нет. Его самого нет. И он не оставил новый адрес.

Но в его тренажерном зале нашелся конверт с именем Милли. Внутри были ключи – от ее входной двери, от тренировочного помещения, еще один от бара, а также от шкафа с документами в его кабинете. Прошло много времени, но в конечном итоге нам удалось подобрать ключи к их замкам. У меня не возникло впечатления, что Таг отправлял нас в бессмысленную погоню. Это тоже не в его стиле. Он просто не хотел, чтобы мы нашли его. И это пугало меня до чертиков.

В верхнем ящике серого шкафа обнаружилась коробка из-под обуви, наполненная кассетами. На них была бугристая наклейка с именем Тага и номером. Также в коробке был маленький кассетник – знаете, такой с кнопками сбоку и динамиком, занимающим большую часть, еще немного похож на рояль.

Когда я спросил Милли, знает ли она, что это за кассеты, она удивленно провела по ним пальцами и кивнула:

– Должно быть, ему отдал их мой брат Генри. В его комнате еще с незапамятных времен стоял кассетник. Раньше Генри частенько представлял себя спортивным журналистом и записывал собственные репортажи: смотрел матчи нашего отца и комментировал их, как какой-нибудь Боб Костас. Перед смертью мама купила ему диктофон, но у Генри дурацкая привычка ничего не выкидывать. Наверное, он отдал их Тагу.

Тагу нравится все, что можно потрогать. В этом они с Милли похожи. Ей нужно осязать, чтобы видеть. Ему – чтобы наладить связь. Я так и представлял, как он ставил кассеты и болтал целую вечность, прежде чем наконец подобраться к сути. Травил байки и смеялся, будто все это одна большая шутка. Я попытался разозлиться, но в то же время понимал: на самом деле Таг оставил кассеты, потому что только так он мог передать послание Милли. Только так он мог позволить ей выслушать его без зрителей.

– Ты же знаешь, как им пользоваться? – спросил я.

Она кивнула:

– Кажется, они для тебя, Милли.

– Он пронумеровал кассеты, – прошептала она. – Чтобы я знала, какую слушать первой.

– Ты про бугристые наклейки?

Милли снова кивнула.

– Да. Я обклеила ими всю свою одежду и храню их в коробочке в спальне. С цифрами, буквами, словами. Видимо, он обратил на это внимание, когда я показывала свою комнату.

– Таг всегда внимателен. Его неугомонность всех вводит в заблуждение. Он суетливый, но ничего не упускает.

Нижняя губа Милли задрожала, и с ее ресниц стекли слезы. Я отвернулся, хоть в этом и не было необходимости.

Я услышал, как она возится с кассетой, ставит ее в кассетник и нажимает кнопку, чтобы прослушать. Внезапно тишину наполнил голос Тага, и я вздрогнул и в то же время улыбнулся, разрываясь между злостью на него и глубокой обеспокоенностью. Как бы там ни было, вряд ли Таг хотел, чтобы я слушал его речь для Милли, так что я открыл дверь из кабинета, готовясь уйти и оставить ее наедине. Кассетник тут же щелкнул, обрывая рассказ Тага о его баре. Я и так знал о его бизнесе во всех подробностях и не нуждался в повторении. Но у Милли были свои мысли на этот счет.

– Моисей? Пожалуйста, не уходи. Я хочу, чтобы ты послушал вместе со мной. Ты знаешь его лучше всех – так, как хотела бы узнать его я. И ты тоже его любишь. Прошу, послушай вместе со мной, чтобы я ничего не упустила. А затем я хочу, чтобы ты помог мне найти его.

Я познакомился с Давидом Таггертом в психиатрическом отделении, когда мне было восемнадцать. Если точнее, в Психиатрической клинике Монтлейк. Я встретился с ним взглядом, сидя в кругу на терапии, увидел его мертвую сестру, маячившую за его плечом, и спросил, знает ли он Молли. Так ее звали. Его мертвую сестру. Таг мгновенно пришел в ярость и кинулся через весь круг, чтобы сбить меня на пол. Его руки сомкнулись на моей шее и выжимали из меня ответы, пока санитары не стащили его.

Не самое многообещающее начало крепкой дружбы.

Мы оказались в клинике по разным причинам. Меня отправили туда люди, которые боялись меня, а Тага – люди, которые любили его. Я видел мертвых, а он хотел умереть. Мы были юными, одинокими, потерянными, и я не хотел, чтобы меня нашли. Мне хотелось сбежать на край земли – и пусть мертвые сами попробуют угнаться за мной.

Таг просто хотел разобраться в этом мире.

Может, дело было в нашей молодости. Или же в том факте, что мы оба очутились в психиатрическом учреждении, но ни один из нас не горел желанием из него выходить. Или же в том, что Таг со своим деревенским говором и повадками ковбоя был моей полной противоположностью. Какой бы ни была причина, мы сдружились. Может, потому, что он поверил мне. Без колебаний. Без оговорок. Без осуждений. Просто поверил. И никогда не прекращал.

После той стычки на сеансе психотерапии нас изолировали на три дня, запретив выходить из комнат. На третий день Таг юрком проскользнул в мою палату и закрыл дверь.

Я настороженно на него посмотрел. Мне-то казалось, что дверь была заперта. Я даже не пытался ее открыть. И как дурак просидел в комнате с открытой дверью целых три дня.

– Коридор обходят всего раз в несколько минут. Проще пареной репы! Мне стоило прийти раньше, – сказал он, садясь на мою кровать. – Я, кстати, Давид Таггерт. Но ты можешь звать меня Таг.

Он не извинялся за попытку задушить меня и, к моему легкому разочарованию, явно не планировал снова устраивать драку.

В таком случае его присутствие нежелательно. Я тут же вернулся к своему рисунку, ощущая присутствие Молли прямо за стеной воды, ее силуэт мелькал за водопадами. Я тяжело вздохнул. Эта девчонка меня уже утомила. А ее брат и подавно. Они оба были невероятно упрямыми и надоедливыми.

– Ты сумасшедший сукин сын, – заявил Таг без всяких преамбул.

Я даже не поднял голову от рисунка, который набрасывал крошечным карандашом. Мои запасы заканчивались слишком быстро, как бы я ни пытался их растянуть.

– Все так говорят, верно? Что ты сумасшедший. Но я на это не куплюсь, чувак. По крайней мере, теперь. Ты не безумец, у тебя дар. Безумный дар.

– Безумный. Сумасшедший. Разве это не одно и то же? – пробормотал я. Безумие и гениальность шли рука об руку. Мне даже стало любопытно, о каком даре он толкует. Он не видел моих картин.

– Не-е, чувак. Безумцам здесь и место. А тебе нет.

– Я так не думаю.

Он удивленно рассмеялся.

– Ты считаешь себя сумасшедшим?

– Я считаю себя ломким.

Таг недоуменно наклонил голову, но, когда я не предоставил дальнейших объяснений, кивнул:

– Ладно, пускай так. Может, мы все ломкие. Или разбитые. Уж я так точно.

– Почему? – невольно поинтересовался я. Молли снова замаячила передо мной, и я начал рисовать быстрее, беспомощно заполняя страницу альбома ее лицом.

– Моя сестра пропала. И это моя вина. Пока я не узнаю, что с ней произошло, то не смогу вновь почувствовать себя целым. Я буду навеки разбитым.

Под конец он заговорил так тихо, что я засомневался, предназначались ли мне эти слова.

– Это твоя сестра? – неохотно спросил я, поднимая альбом.

Таг уставился на нее. Затем встал. Снова сел. И в конце концов кивнул.

– Да, – выдавил он. – Это она.

И все мне рассказал.

Оказывается, отец Давида Таггерта техасский нефтяник, который всегда мечтал быть фермером. Когда Таг начал напиваться каждую неделю и попадать в неприятности, его отец вышел на пенсию, продал свою долю за миллионы и, помимо всего прочего, купил пятьдесят акров земли в округе Санпит, Юта, откуда была родом его жена, и переехал туда вместе со всей семьей. Он был уверен: если увезти Тага и его старшую сестру Молли подальше от былого круга общения, то вскоре они возьмутся за ум.

Но, вместо того чтобы образумиться, дети начали бунтовать. Молли сбежала, и о ней больше никогда не слышали. Таг пытался бросить пить, но когда он был трезв, то захлебывался чувством вины, и в конечном итоге попытался убить себя. Несколько раз. Так он и оказался в психушке вместе со мной.

Я ждал, позволяя ему выговориться. У меня было не больше сведений о ее смерти, чем у него. Усопшие хотели поделиться своей жизнью. А смертью – никогда. Когда Таг закончил свой рассказ, то взглянул на меня исполненными грустью глазами:

– Она мертва, не так ли? Раз ты видишь ее, значит, она мертва.

Я кивнул, и он принял мой ответ без возражений. Его голова поникла, а мое уважение к нему возросло. Поэтому я показал ему то же, что показывала мне Молли, перерисовывая образы из своей головы.

Он поведал обо мне своему отцу. И по какой-то причине – отчаяние, уныние или же просто желание успокоить своего настойчивого сына – Давид Таггерт-старший нанял человека с собаками-ищейками, чтобы обыскать местность, которую описал Таг. Они быстро вышли на след и обнаружили ее труп. Вот так просто. В неглубокой могиле, заваленной камнями и мусором, в сорока метрах от того места, где я нарисовал ее улыбающееся лицо, нашли останки Молли Таггерт.

Рассказывая мне об этом, Таг расплакался. Его плечи сотрясались от громких, душераздирающих всхлипов, и мой живот болезненно сжался. Я впервые сделал нечто подобное. Помог человеку. Нашел человека. Впервые мои способности, если их можно так назвать, обрели хоть какой-то смысл. Но на этом вопросы Тага не закончились.

Одной ночью, после того как выключили свет, он незаметно прокрался по коридору и заявился ко мне без приглашений, как всегда, в поисках ответов, которые не мог дать ему никто из персонала, зато, как он считал, мог дать я. Таг часто улыбался и не раздумывал подолгу. Быстро заводился и быстро прощал. Он никогда не ограничивался полумерами, и порой я гадал: а не будет ли лучше, если он останется в больнице? Тут хотя бы сдерживали его порывы. Но у него была и сентиментальная сторона.

– Если я умру, что со мной будет?

– Почему ты думаешь, что умрешь? – спросил я в стиле нашего доктора.

– Моисей, я попал сюда, потому что пытался убить себя несколько раз.

– Да, я знаю, – я показал на длинный шрам на его руке. Не трудно было догадаться. – А я попал сюда потому, что рисую мертвых и пугаю до усрачки живых.

Таг усмехнулся.

– Да, я знаю, – он тоже меня раскусил, но его улыбка быстро померкла. – Когда я не пью, жизнь просто давит на меня до тех пор, пока я не могу ясно мыслить. Так было не всегда. Но сейчас моя жизнь – полный отстой, Моисей.

– Ты по-прежнему хочешь умереть? – сменил я тему.

– Зависит от того, что будет дальше.

– Что-то да будет, – просто ответил я. – Это все, что я могу тебе рассказать. Но твое существование не оборвется на смерти.

– И ты видишь, что нас ждет?

– В смысле? – Я не видел будущего, если он это имел в виду.

– Ты видишь тот свет?

– Нет. Я вижу только то, что они хотят мне показать.

– Они? Кто «они»?

– Любой, кто явится ко мне, – я пожал плечами.

– Они шепчут тебе? Разговаривают с тобой? – Таг тоже перешел на шепот, словно мы обсуждали что-то священное.

– Нет, они ничего не говорят. Только показывают мне разные образы.

Таг вздрогнул и потер затылок, будто пытался стереть мурашки, выступившие на его коже.

– Ты видишь их воспоминания?! Каждого из них? Всю их жизнь?

– Иногда кажется, что да. Это целый поток красок и мыслей, обрушивающийся на меня с невообразимой скоростью, а я улавливаю лишь случайные обрывки. И я вижу лишь то, что могу понять. Уверен, они бы с радостью показали мне больше, но это нелегко. Все очень субъективно. Обычно я вижу лишь фрагменты, но не картину целиком. Со временем я научился их фильтровать, и теперь это больше похоже на воспоминания, а не на одержимость призраками.

Я непроизвольно улыбнулся, и Таг ошеломленно покачал головой.

– Моисей? – отвлек меня от размышлений Таг.

– А?

– Не пойми меня превратно, но… если ты знаешь, что впереди нас что-то ждет – не плохое, не пугающее, не зомби-апокалипсис и не огонь и сера – по крайней мере, насколько тебе известно… почему ты остаешься здесь?

Его голос прозвучал так тихо и сдавленно от переизбытка эмоций, что я не знал, чем ему помочь. Пророк или нет, у меня не было правильного ответа. Мне потребовалась минута на размышления, но в конце концов я подобрал ответ, который показался мне правильным:

– Потому что я по-прежнему буду собой. Как и ты.

– Что ты имеешь в виду?

– Нам не сбежать от самих себя, Таг. Тут, там, на другом конце света или в психиатрическом отделении Солт-Лейк-Сити. Я Моисей, а ты Таг, и так будет всегда и везде. Так что либо мы разберемся с собой тут, либо там. Но это неизбежно. И смерть этого не изменит.

Он очень медленно кивнул, наблюдая за моими руками, которые тем временем создавали никому не понятные рисунки.

– Это никогда не изменится, – прошептал Таг, словно мои слова нашли отклик в его душе. – Ты – Моисей, а я – Таг.

Я кивнул:

– Ага. И хоть порой это отстойно, но в этой мысли есть и что-то утешающее. По крайней мере, мы знаем, кто мы.

Он больше никогда не задавал вопросов о своей смертности и в последующие недели обрел уверенность, которой, как я подозревал, некогда было у него в избытке. Таг начал планировать, куда отправиться дальше. Я же по-прежнему не имел ни малейшего представления.

– Когда ты выйдешь отсюда, то куда планируешь пойти? – спросил Таг как-то за ужином, пожирая еду глазами. В него могло влезть почти столько же, сколько в меня, и я не сомневался, что повара Монтлейка считали дни до нашего ухода.

Я не хотел обсуждать это с Тагом или с кем-либо другим и сосредоточил взгляд на окне левее его головы, давая понять, что разговор окончен. Но он не отступал:

– Тебе уже восемнадцать. Ты вычеркнут из системы опеки. Так куда ты теперь пойдешь, Мо?

Не знаю, с чего он взял, что может называть меня Мо. Я определенно не давал своего согласия. Но с ним всегда так: он умел просачиваться сквозь мою броню.

Я на секунду перевел взгляд на Тага, а затем пожал плечами, словно это мелочи.

Я провел здесь долгие месяцы. Рождество, Новый год, февраль. Три месяца в психбольнице. И мне хотелось остаться.

– Поехали со мной, – предложил Таг, бросая салфетку на стол и отодвигая поднос.

Я изумленно отпрянул. Я помнил, как он рыдал и его крики эхом разносились по коридору, когда его привезли в психиатрическое отделение. Он прибыл почти через месяц после меня. Я лежал в кровати и слушал, как санитары пытались его утихомирить. В то время я не осознавал, что это был Таг. Озарение пришло позже, когда он рассказал, что привело его в Монтлейк. Я вспомнил, как он накинулся на меня с кулаками на терапии – в его глазах пылала ярость, разум помутился от боли. Таг прервал мои мысли:

– У моей семьи много денег. В общем-то, кроме них у нас ничего и нет. Но мы буквально купаемся в деньгах. А у тебя за душой – ни гроша.

Я напряженно ждал продолжения. Это, конечно, правда. Таг единственный друг, который у меня когда-либо был, – единственный настоящий друг, помимо Джорджии. Но я ничего от него не хотел. Ни хорошего, ни плохого – а у него было навалом и того, и другого.

– Мне нужен кто-то, кто проследит, чтобы я не убил себя. Кто-то достаточно крупный, чтобы сдержать меня, если я решу нажраться. Я найму тебя, чтобы ты проводил со мной каждую минуту каждого дня, пока я не разберусь, как отказаться от депрессантов и не перерезать себе при этом вены.

Я недоуменно наклонил голову вбок:

– Ты хочешь, чтобы я сдерживал тебя?

Таг рассмеялся.

– Да. Бей меня по лицу, толкай на землю, выбивай из меня все дерьмо. Главное, проследи, чтобы я оставался трезвым и живым.

Я на секунду задумался, по силам ли мне эта задача. Бить Тага, толкать его на землю. Сдерживать его, пока не пройдет жажда выпить или умереть. Я был крупным. Сильным. Но и Таг не был задохликом. Удивительно, но мысль о том, чтобы врезать ему, уже не казалась такой привлекательной. Должно быть, мои сомнения отразились на лице, поскольку Таг снова принялся меня убеждать:

– Тебе нужен кто-то, кто верит тебе. Вот он я. Тебе наверняка надоело, что люди постоянно считают тебя психом. Я не считаю. Тебе нужно куда-то пойти, а мне нужно, чтобы кто-то пошел со мной. Это неплохая сделка. Ты хотел путешествовать, а мне все равно больше нечем заняться. Единственное, в чем я хорош, это в драках, а драться я могу везде, – он улыбнулся и пожал плечами. – Честно говоря, я не настолько себе доверяю, чтобы оставаться один. А если я вернусь домой в Даллас, то уйду в запой. Или умру. Ты нужен мне.

Он так легко это произнес. «Ты нужен мне». Я диву давался, как возможно, что такой крепкий парень, как Таг, – парень, который дрался просто забавы ради, – мог признаться в подобном. Или верить в это. Я никогда ни в ком не нуждался и не произносил эти слова другому человеку. Подобные признания равносильны признанию в любви, и это меня пугало. Мне казалось, что я нарушаю один из своих законов. Но в тот момент, с приближающимся утром и свободой на расстоянии вытянутых пальцев, я был вынужден признать, что тоже нуждался в Таге.

Из нас вышла странная парочка. Правонарушитель смешанной расы, который не мог перестать рисовать, и крупный техасец с огромным самомнением и лохматой прической. Но Таг говорил правду. Мы оба застряли. Потерялись. Нас ничто не держало, но мы не знали, куда двигаться дальше. Я просто хотел свободы, а Таг не хотел быть один. Мне нужны были его деньги, а ему – моя компания, как бы печально это ни звучало. Поэтому мы уехали. Сбежали. И никогда не оглядывались.

– Мы просто кинемся в бега, Моисей. Как ты там говорил? Тут, там, на другом конце света? От себя не сбежишь. Поэтому я предлагаю держаться вместе, пока мы не найдем себя, лады? Пока мы не разберемся, как жить с самими собой.

Так он сказал, и так мы и поступили. Давид Таггерт стал моим лучшим другом. Когда я нуждался в нем больше всего, он подхватывал меня и ни в коем случае не отпускал.

Поэтому теперь я просто обязан его найти.

Больше всего меня пугает, что, возможно, он нашел свои ответы. Что он в точности понимает, что делает. Понимает, кто он такой. Быть может, он все же разобрался в этом мире. Но, когда нам было восемнадцать, мы заключили сделку. А в моем понимании – сделка есть сделка.

«Мне нужен кто-то, кто проследит, чтобы я не убил себя. Кто-то достаточно крупный, чтобы сдержать меня, если я решу нажраться. Бей меня по лицу, толкай на землю, выбивай из меня все дерьмо. Главное, проследи, чтобы я оставался трезвым и живым».

Он хотел, чтобы я спас ему жизнь.

Я лишь надеялся, что еще не слишком поздно.