Песнь кобальта

Глава 1

— Дэни, смотри, как красиво, — выдохнула сестра, чуть пошевелив изящными пальцами, и темно-синие искорки, устилавшие землю, затрепетали в такт ее движениям.
Девочка смотрела как зачарованная, затаив дыхание и не скрывая своего восхищения. Этот фокус, что показывала старшая сестра, всегда отзывался сладким волнением в груди.
Тамилла соединила пальцы, будто ухватилась за невидимую ниточку и потянула ее кверху.
Искорки задрожали, оторвались от земли и поплыли густыми темно-синими переливающимися каплями по воздуху, дрожа, вытягиваясь, принимая причудливые формы. С каждым разом сила все покорнее склонялась перед Тами, стелилась за ней, готовая выполнить любые прихоти, становилась ручной.
— Это так красиво, — прошептала Дэниэль, и в ее светлых, как чистое небо глазах, отразился восторг, — ты волшебница!
— Нет, — засмеялась сестра, — это всего лишь моя Песнь Земли.
— Я никогда не видела такой...красивой. Никогда. Золотые, серебряные, изумрудные. Но вот таких больше нет ни у кого, — в голосе смешалась гордость за сестрицу и легкая обида оттого, что ей самой синее волшебство неподвластно.
— Это Кобальт, Дэни, — прошептала Тамилла, — он редкий, не то что золото или серебро. Его почти не осталось. Он пробивается раз в сотню лет. Один на миллион.
— Откуда же он у тебя?— девочка тоже перешла на шепот.
— Это дар.
— Дар? 
— Да. Самый лучший на свете. 
— Почему именно у тебя?
— Не знаю, судьба так распорядилась, — сделала круговое движение рукой и синие капли послушным хороводом закружились в воздухе, — но ничего прекраснее в своей жизни я не видела. И каждый раз прикасаясь к нему, чувствую как душа петь начинает.
— Я тоже, — протянув пальчик, попробовала коснуться ближайшей пульсирующей капельки. Та отпрянула в сторону, словно живая. Замерла на долю мгновения, а потом, раскрывшись воронкой, ринулась обратно. Дэниэль испуганно отдернула руку в сторону.
— Ее не надо бояться! Она не сделает ничего плохого, — смех сестры хрустальным колокольчиком пронесся над маленькой поляной, которую так любили сестры. Приходили сюда, в это уединенное место, и Тамилла показывала синие искорки, — Надо принять и отпустить, и тогда она сама пойдет за тобой.
— И за мной пойдет? — в голосе девочки звенела отчаянная надежда.
— И за тобой, — старшая сестра кивнула, погладив ее по русой макушке, — я почувствовала его, когда мне исполнилось тринадцать.
— Тринадцать, — лицо малышки расстроено вытянулось, — так долго. Мне только девять!
— Не торопи время, Дэни, не торопи. Все должно идти своим чередом.
— У меня тоже будет кобальт?
— Я не знаю, Солнышко, — честно ответила Тамилла, — может серебро, может золото, а может и кобальт. Это не зависит от нас. Высшие силы сами выбирают того, кто услышит Песнь Земли, и какой она будет — тоже решают только они. Я могу сказать только одно: в тебе она есть эта Песнь, пока еще спит, но я чувствую ее. Надо подождать. Ты и не заметишь, как пролетит время. Когда придет первая кровь, ты услышишь ее. Примешь, почувствуешь, впустишь в свое сердце, будешь беречь, как величайшую драгоценность. И если сможешь удержать, приручить, то она останется с тобой, если захочет. До дня Больших Смотрин, и там уже покажешь ее остальным. И поверь мне, совершенно не важно какая она будет: золотая или рубиновая. Главное, что она есть.
Девочка насупилась. Она не хотела золота и серебра. Оно не манило ее, не будоражило кровь. Ее тянуло к синему мерцающему чуду. К кобальту.
— Как это было? — спросила она, хотя слыхала эту историю уже сотню раз, и снова, как впервые, слушала нежный голос сестры, с мягкой улыбкой принявшейся за повествование:
— Я почувствовала, как меня тянет в лес. В ту часть, где тропы нехоженые, да болота раскинулись между зелеными рощами. Тянуло так, будто свет не мил, будто сердце мое там. И я пошла. Сбежала ночью из дома, в чем была. Длинной ночной рубашке, босая, с распущенными косами. Бежала сквозь чащи непроходимые, по лугам заливным да по просекам. Ноги сбивала в кровь, но боли не чувствовала, потому что сердце вперед рвалось птицей раненой. Три дня блуждала по лесам, ела ягоды дикие: малину лесную мелкую, морошку кислую, да воду из студеных ручьев пила. А на четвертый день, еле держась на ногах, вышла к Отрогу Белокаменному, тому, что отгораживает нашу долину от Древнего Погоста. Пробралась между истертых временем камней и очутилась на плато из белого камня, перед огромными вратами, ведущими внутрь горы.
— Ты зашла туда? — благоговейный страх овладел девочкой.
— Нет, глупышка. Туда нельзя заходить. Белые чертоги — проклятое место, на краю Погоста. Никто туда по своей воле зайти не может, а выйти оттуда и подавно. По преданиям древним белый камень Чий-Маан, что стоит перед ними, так кровью напоен, что плачет кровавыми слезами когда кто-то проникает внутрь. И тут же демоны древние просыпаются, чтобы душу нарушителя спокойствия в царство теней Хайсаш увести. Я остановилась перед теми исполинскими воротами из резного светлого камня, чувствуя, что и шага больше ступить не могу, будто немощь внезапная одолела. На плечи тяжесть неподъемная легла, так что не разогнуться, не вздохнуть. Сама не знаю, почему опустилась на колени, изрезанными ладонями уперлась в камень и голову к нему склонила в почтительном поклоне. Будто кто подсказывал, как надо, нашептывал да науськивал. Стояла так всю ночь, спины не чувствуя, не замечая, как время бежит. Очнулась только к полудню следующего дня, когда солнце лучами прямыми обжигать начало. Стала подниматься, и тут случилось оно, чудо невероятное. От Тай-бола за пальцами моими нити темно-синие тянулись. Тугие, блестящие, цеплялись за мои руки, будто впитываясь в них. Тогда я еще не знала, что это кобальт.
— Как чудесно!
— Чудесно? — Тамилла усмехнулась,— мне было страшно. Дурман, что привел меня к Белым Чертогам, развеялся, и я испугалась. Одна, далеко от дома родимого, в проклятом богами месте.
— И что ты сделала? — в который раз перехватило дух от этого рассказа.
— Убежала. Скинула с себя нити синие, которые тут же втянулись в трещины между камнями, будто и не было их. И со всех ног бросилась бежать. Дорога домой была долгой. Голос, что гнал меня до этого вперед, теперь молчал. Кое-как, наплутавшись среди темных топей, вышла к дому лесника, приютившемуся на опушке у подножья. Он меня, девчонку босоногую, пожалел и домой отвез. Три дня в пути были. Он только диву давался, как я могла сама забраться столь далеко, и не сгинула в болотах или лапах звериных. Про Погост и Врата Белые ничего не сказала ему, утаила, спрятала истину. И про кобальт не сказала. Боялась я сначала дара своего, отталкивала, забыть пыталась, отказаться. Но постепенно привыкла, полюбила его, приняла. Училась обращаться с ним, приручала. Ни единой живой душе о нем не говорила, ни матери родной, ни батеньке. Только ты знаешь мою тайну, Дэни. 
Девочка гордо улыбнулась. Такой тайны не было ни у кого. Ни у хвастливой Лауссы, ни у драчливого Мигу, ни у вечной задаваки Раяты. Только у нее. Осознание этого наполняло душу детскую истинным ликованием.
— Ты, помнишь, Дэниэль, что мне обещала? Никому, никогда не рассказывай про мой секрет! Помнишь?
— Помню, — она важно, не по-детски серьезно кивнула, — никому не скажу! До самой смерти!
— Нет, малышка, до самой смерти не надо, — опять рассмеялась сестра, — сама я тайну раскрою перед всеми. Когда на срединный день лета начнутся Большие Смотрины. Время мое пришло, весной девятнадцать исполнилось, а значит буду участвовать. Пожалуют в нашы Золотые Пески тьерды из Тродоса, вот тогда и покажу кобальт всей деревне. Пусть видят, что есть он еще, не сгинул в пучине времени. 
— Тебя заберут в большой город? — встревожено спросила младшая сестра. 
— Не знаю. Может быть. Всех, кто слышит Песнь Земли, забирают в Драконью столицу. И золотых, и серебряных, и изумрудных. Всех. Я думаю, кобальт им нужен. Он как драгоценность, которую нельзя упустить.  
— Ты уедешь, и мы больше не увидимся? — девочка почувствовала, как слезы скапливаются в уголках глаз.
— Нет! Что ты! Дэни, ни в коем случае! Я обустроюсь в городе и заберу вас к себе. Маму, отца, тебя.
— Безумную тетю Бренну? Я ее боюсь! И не хочу с ней жить!
— Нет, — рассмеялась Тамилла, — тетю Бренну я с нами не возьму. Она живет в другом Уделе. Пусть там и остается, — склонившись к сестренке, заговорщицким тоном произнесла, — к тому же, я ее тоже боюсь.
И сестры задорно  рассмеялись. 
Тетя Бренна, старшая сестра отца, так и не вышла замуж, оставшись в старых девах. Может, дело было в том, что природа не наградила ее красотой девичьей, словно в насмешку поставив в поллица печать темную — пятно родимое, а может в том, что с детства раннего была не в себе Бренна. Все бормотала, да наговаривала, вопросы теням задавала, да смотрела на огонь часами, как завороженная. Потом пропала из деревни, скиталась по миру, пытаясь найти свой уголок, да видать не получилось, потому что спустя много лет, вернулась на родину. И состарилась она раньше времени, в свои пятьдесят выглядела, как старуха древняя. Ходила по деревне, детей пугала видом своим безумным. Так что даже присказка появилась для отпрысков непослушных: "не ляжешь спать, Бренну окаянную позову, с собой тебя заберет". И боялись детки, обходили тропами, да улицами соседними, лишний раз опасаясь на глаза ей показаться. Жила она в домике маленьком с крышей покосившейся да крыльцом скособоченным, скрипевшим на все лады. На отшибе от остальных домов, почти под сенью Беличьего леса. Хотел как-то отец девочек забрать непутевую сестру к себе, чтобы век свой доживала, но отказалась она. Захлопнув дверь перед его носом, разразилась угрозами да проклятиями, так и не пустив за порог. 
Осерчал отец и с тех пор больше не общались они. Он говорил всем, что нет у него более сестры, умерла она.  Года три уж минуло с тех пор, как виделись последний раз, и никто не грустил о ней, вспоминая лишь изредка, когда к слову приходилось.
— Я приду смотреть на тебя! — воодушевленно воскликнула Дэниэль.
— Конечно! Я помашу тебе, когда меня вызовут к Чий-Маану.
— Не забудешь? — подозрительно спросила девочка.
— Не забуду.
— Обещаешь?
— Обешаю, — едва скрывая улыбку, ответила Тамилла, — а сейчас пойдем домой, вечереет уже. Родители искать будут.
Взмахнула рукой, и кобальтовые капли устремились к земле, упали на нее яркой россыпью и впитались, не оставив за собой и следа, словно и не было их.
Сестры поднялись с земли, отряхнули длинные подолы от соринок да пыли летней и, взявшись за руки, направились в сторону дома.

Глава 2

Долго просидела Дэни под бурыми, покрытыми склизкой тиной, корнями старой ивы, дрожа и беззвучно всхлипывая, еще не до конца веря, что осталась одна. Только окончательно замерзнув, решилась выбраться на берег, да и рябь, то и дело пробегающая по водной глади, пугала до дрожи. Гарош к берегу не сунется — слишком грузен да толстобок — сядет на мель и уже сам на глубокую воду вернуться не сможет. Но чуял, демон глубины, жертву беззащитную. Кружился, тянул к ней бурые щупальца, но приближаться не решался.

Тихонько, стараясь лишний раз не тревожить темную воду, вышла она на берег и тяжело опустилась на теплый песок, прикрыла лицо чумазыми руками и горько разрыдалась.

Погода словно в насмешку стояла солнечная, ласковая. Кружевные облака скользили по небосводу, отбрасывая светлые тени на простирающуюся под ними землю. На легком ветру шелестели сочные зеленые листья, в зарослях у воды трещали камышевки, а из леса, подступающего к реке, доносился разноголосый перепев голубогрудых варакушек. Над девочкой стремительно пронеслась пара беззаботных золотистых стрекоз, а она продолжала плакать, размазывая по лицу соленые слезы.

Осторожность нашептывала спрятаться, скрыться в лестной чаще, бежать отсюда как можно дальше, но детское сердце было искренне привязано к отчему дому, болело, разрываясь от горя, отказываясь принимать страшную правду.

Стянув с плеча платье, посмотрела на припухшую рану. Отвел опасность ветер защитник — стрела лишь задела, скользнув по коже.

Дэни осторожно прикоснулась к ране: припухла, забилась песком и тиной речной. Надо промыть. Она помнила, как однажды в деревню пришел старый охотник, мотаясь из стороны в сторону, горя страшным жаром. Местные отвели в избушку ведуньи, но та помочь ему не смогла. Только рассказывала потом, что рана у него была неглубокая, сама по себе не опасная, да не промыл он ее, не обработал. Вот и загноилась, испортив кровь.

На дрожащих ножках подошла к кромке, и осторожно, набирая в ладошку воду, начала промывать, зажмурившись и стиснув зубы. Больно!

Не обращая внимания на сырую одежду, неприятно сковывающую движения, побежала в лес. Искать баюн-траву, ту самую, что с ребятами рвали, да к сбитым коленкам  и синякам прикладывали.

Снова всхлипнула. Нет больше ребят. Никого больше нет! И все из-за него! Из-за кобальта проклятого!

Заприметив стройную березу, припустила к ней со всех ног. Любит целебная трава в корнях белоствольных красавиц расти, нравится ей там — светло, спокойно. Искать долго не пришлось — маленькие круглые листочки ровным ковром стелились от ствола в южную сторону.

Опустившись на колени, срывала листья, да в рот засовывала, морщась от горьковатого вкуса. Пережевала до кашицы, а потом покрыла ей рану, и, с трудом оторвав полосу ткани от подола, перевязала сверху.

Не зная, что делать дальше, Дэниэль так и сидела под березой, прислонившись спиной в шершавому стволу, обхватив трясущимися руками острые девчачьи коленки. Щипала себя за руку, мечтая проснуться. Дома, в мягкой постели. Наяву грезила, будто с кухни доносился аромат свежеиспеченных пирогов. И тихие голоса матери и Тамиллы.

Безжалостный порыв ветра принес с собой запах гари – горький, удушающий, отчаянно безысходный, разрушающий желанный дурман иллюзий. Казалось, что слышала чужие крики, наполненные болью и мольбой о пощаде. Слышала затихающий шепот матери: «Беги, Дэни, спасайся».

Снова заплакала. В этот раз тихо, жалобно, вспоминая темное пятно, расползающееся на груди у матери.

Спустя минуту Дэни встрепенулась. Прострелило надеждой, измученной, острой, как лезвие ножа. Полоснуло по груди. Что, если кроме нее кто-то выжил? Кто-то успел убежать? Спрятаться в лесу так же, как она?

Вскочила и побежала к деревне, но через десяток шагов остановилась, да так резко, что споткнулась за спрятавшийся в траве корень и еле удержалась на ногах.

В деревню нельзя идти. Тъерды еще там – жгли, ломали, уничтожали все, что было дорого. Растерянно осмотрелась по сторонам, не понимая, как быть дальше. Она же маленькая! Такая маленькая! В сложных ситуациях ее всегда направляла мама, или суровый отец, или старшая сестра. Как быть сейчас, она просто не знала.

Может, лучше убежать, куда глаза глядят? Или спрятаться? Или бежать за помощью? Только куда? Да и станет кто-либо помогать, зная, что отряд действует по указу императора? Кто ей вообще поверит?

Вместо того, чтобы бежать напрямую к Золотым Пескам, по широкой дуге, продираясь через валежник и прошлогодний сухостой, обогнула деревню и к вечеру вышла к ней с другой стороны. В ту самую рощу, где с друзьями играли пару дней назад. Влезла на «постовую башню» — так они величали старый дуб, с которого удобно наблюдать за селением, и заранее видеть, когда чья-нибудь сердитая матушка шла на поиски сбежавших сорванцов.

Дэни устроилась на широкой развилке между ветками и, осторожно раздвинув густую листву, посмотрела в сторону родной деревни. От увиденного больно защемило сердце, скрутило так, что дышать не получалось. Пришлось зажать себе рот одной рукой, иначе крик, рвущийся из глубины души, не сдержать.

Некоторые дома еще догорали, другие стояли уже почерневшие, с обвалившимися крышами, выставляя напоказ черное обуглившееся нутро. Ухоженные, возделанные поля, окружавшие деревню, тлели. Красная полоса огня неумолимо шла вперед, оставляя после себя безжизненную чернь. Кое-где уцелели островки зелени, но на фоне общей погибели выглядели жалко, жутко, безнадежно.

Глава 3

С девушками-хохотушками она рассталась на большой излучине. Они свернули налево, по тракту, а Дэни продолжила свой путь прямо. Прошла мимо указателя деревни Горлица, к которой якобы стремилась, и отправилась дальше, надеясь встретить попутную повозку.

К сожалению, в тот день ей не повезло. Ни одной телеги, только верховые путники да шумная толпа цыган, от которой спряталась в пролеске, вспомнив истории, что рассказывала матушка.

Вперед продвигалась медленно. Неудобные ботинки натерли ноги. Она устала, хромала, и мечтала только об одном. Чтобы все это поскорее закончилось. Не важно как, главное, чтобы этот долгий путь подошел к концу. А еще хотелось есть и пить.

Фляжка пропала, поэтому и запасов воды не было. Приходилось то и дело сворачивать в лес в поисках ручья, чтобы утолить жажду. Пирог, подаренный на прощание одной из девушек, быстро закончился, и она снова принялась за поиски ягод. Один раз повезло — наткнулась на целое поле земляники. Наелась до отвала, да с собой набрала несколько горстей.

Ночевала под открытым небом, притаившись в расколотом дереве. Неудобно, жестко, всюду сновали жучки, норовя залезть за шиворот. Зато укрыта от посторонних глаз.

Спозаранку продолжила свой путь.

От Горлицы до Змеёва был еще день пути. Это если ты на телеге и тебя везут, а своим шагом ребенку и трех дней не хватит, чтобы добраться до цели.

Дэниэль упорно шла вперед, как никогда четко осознавая, что торопиться некуда. Никто ее не ждет, никто о ней не беспокоиться.

К счастью, после еще одной ночи под открытым небом, удача ей все-таки улыбнулась, и остаток пути она проделала, трясясь в разбитой телеге, которую тащила вперед старая  изнеможенная кляча.

В деревню Змеёво по пыльной дороге пришла уже совсем не та девочка, что бежала из Золотых Песков. Похудевшая, осунувшаяся, бесконечно чумазая. Брела вперед, не обращая внимания на то, что творилось по сторонам. Ни на ярко светившее нежное солнце, ни на волнующийся под ветром ковер высокой пшеницы. Не замечала игривых бабочек, гоняющихся друг за другом. Не слушала веселые трели птиц.

Угрюмо поправляла пустую котомку, на дне которой болталась краюха хлеба, доставшаяся от очередных попутчиков, и, не оглядываясь, шла вперед.

В этой деревне Дэниэль была три года назад, когда отец еще пытался поддерживать родственные отношения с сестрой. Все, что она помнила — это как испугалась и ревела, впервые увидев безумную Бренну. И теперь мурашки по рукам побежали. Ведь она собиралась попроситься к ней жить!

Дом родственницы стоял на отшибе, почти у самого леса. И вела к нему тонкая, поросшая травой тропа, по которой, кроме самой Бренны, редко кто хаживал.

Поднявшись на крыльцо, девочка остановилась и с тревогой посмотрела по сторонам. Все не так! Все какое-то чужое, тревожащее. Ей здесь не нравилось, как и три года назад, только выхода не было.

Задержав дыхание, осторожно постучала в дверь и прислушалась. В доме с наглухо задернутыми занавесками стояла гробовая тишина.

Постучала еще раз. С тем же результатом. Никто не открывал.

Что, если она зря пришла? Что, если Бренны уже давно нет в живых? От этих мыслей Дэни похолодела, задрожала как осиновый листочек на ветру, не зная, что делать дальше.

Постояла на крылечке, не сводя обреченного взгляда с двери, а потом опустилась на скрипящие ступени, подперла кулачками щеки и стала ждать. Сама не зная чего. Просто ждала. Да так увлеклась этим делом, что не заметила, как заснула.

— Эк, что удумали, хулиганы проклятые! — раздался скрипучий голос, — я сейчас покажу, как на моем крыльце спать! Сейчас крапивы надеру, да так отхожу, что неделю сидеть не сможешь!

Не понимая, что происходит, Дэни спросонья подскочила на месте и не сдержала испуганный крик, увидев склонившуюся над ней старуху.

— Проваливай отсюда, пока за косу к матери не оттащила! — продолжала угрожать Бренна, прожигая ее бешеным взглядом.

— Не уйду, — прошептала девочка, пятясь от своей родственницы.

— Что ты там пищишь, как котенок малахольный?

— Не уйду! —  уже громче повторила Дэниэль.

— Ах, ты, мерзавка! Ну, погоди у меня!!!

Бренна проворно поковыляла к крапиве, растущей у стен дома. Сорвала голыми руками несколько сочных зеленых веток, постоянно бубня себе под нос: "ироды окаянные,   совсем житья не дают!»

Потом развернулась и с перекошенным от гнева лицом ринулась обратно, намереваясь проучить несносную девчонку.

Дэни, видя ее решительность, попятилась еще дальше, пока не уперлась спиной во входную дверь.

— Тетя Бренна, не надо! — выкрикнула она, чувствуя, как на глаза снова навернулись слезы, — пожалуйста!

— Какая я тебе тетя?! — родственница с кряхтением поднялась по ступеням.

— Ты моя тетя! — прокричала девочка, — я дочка твоего брата!

Глава 4

— Элька, — прокаркала Бренна, — смотри-ка! Кавалер твой настырный опять плетется.

— Да, какой кавалер, — она лишь махнула рукой, даже не глянув в сторону окна.

Орша, сын кузнеца, давно поглядывал в ее сторону, оказывал знаки внимания, порывался проводить до дому, за руку взять, приобнять. Только не нужен он был. Не билось девичье сердечко быстрее, если подходил, одаривая уверенной улыбкой. Наоборот, внутри все холодело, когда взглядом скользил по изгибам фигуры, думая, что она этого не замечает. Или когда приближался, нависая, как медведь над зайцем, в глаза пристально заглядывал, будто ждал чего.

— Не нравится?

— Не нравится, — не стала врать девушка.

— Почему? Видный парень.

— Видный, — согласилась она, — да внутри будто червоточина какая. Не лежит к нему душа и все тут.

Бренна вздохнула, больше ничего не сказав. Права была племянница, с гнильцой парень, хоть и пытается спрятать это, скрыть за улыбкой открытой, да девчонку не проведешь.  Не повелась на красоту внешнюю, подвох почувствовала сразу.  Ей бы с остальными девушками хороводы водить да о нарядах думать, а она... Другая она. Серьезна не по годам, вдумчива.

Одобряла тетка решение племянницы, да только мысль одна угнетала ее с каждым днем все больше. Стара она стала. Седьмой десяток уж к закату клонился. Спина не разгибалась, глаза слезились и уставали все быстрее. Неровен час и руки начнут подводить, не сможет больше кружева плести. Да и на огород сил не хватит. Сколько еще лет отведено ей на этой земле? Никто не знает. Смерти она не страшилась, а вот за племянницу переживала. Нет у нее больше никого на целом свете, а одинокую девушку могут подстерегать большие опасности. Хотелось пристроить ее в хорошие руки, чтобы душа не болела. Уж вышла бы замуж, пока тетка жива, да и дело с концом!

— Далась тебе эта чудная! — недоумевал Коил, потягивая из тяжелой кованной кружки пенную брагу. — Девок вокруг — тьма! Хороводы водят да красуются. Выбирай любую! А ты на племянницу безумной Бренны глаз положил.

— Она красивая! — хмыкнул Орша.

— Мара покрасивее будет да поперегибистей. А эта как жердь сухая! Подержаться не за что! Ни сзади, ни спереди.

— Все там есть, — отмахнулся парень от друга подвыпившего.

Он часто наблюдал за гибкой фигуркой, за ладной походкой да жестами плавными. Проникла в кровь и не оставляла в покое ни днем, ни ночью. Обосновалась в мыслях, снах, заставив напрочь забыть обо всем остальном. Как наваждение. Болезнь неведомая.

— Она  умная, — произнес, рассматривая содержание своей кружки.

— Тоже мне достоинство! Бабье дело какое? Правильно! Сидеть дома, мужа ласково встречать да детей рожать. Тут большого ума не надо.

— Вот и пусть сидит у меня дома да мне сыновей рожает, — громко треснул кружкой по столу, — женюсь я на ней!

— Не выйдет, — засмеялся Эрик, — не смотрит на тебя Элька. Взглядом не ищет, головы за тобой не поворачивает.

— Женюсь! — хлопнул ладонью по столу, так что посуда зазвенела, — К концу месяца моей женой станет, хочет того али нет.

— Дурное задумал? — нахмурился Коил. — Девка хоть и чудная, но хорошая. Не вздумай обижать ее!

— А ты не суйся, куда не следует! И без тебя разберусь. Я же ее дуру счастливой сделаю. Дом большой построю, платье атласное куплю, а то ходит вечно как бродяжка в мешковине серой.

На том пьяный разговор и окончился. Приятели в тот же миг позабыли о его угрозах жениться в скором времени, а сам Орша твердо вознамерился заполучить себе девчонку гордую. Проняла своим безразличием, так что думать ни о ком другом не мог.

Близился срединный день лета, и Дэниэль, как всегда, не находила себе места. Каждый год, когда тъерды приезжали в деревню, она бродила словно полотно белая, и все ждала, когда кто-нибудь опознает в ней выжившую девчонку из погорелых Золотых Песков.

Год шел за годом, никто ее так и не узнавал, а страх все не уходил, въевшись в кровь так, что не вытравишь.

В этом году ей исполнилось девятнадцать. Тот самый возраст, когда надо прикладывать ладони к Чий-маану. Только не будет этого. Обманула всех давным давно, десять лет назад, когда в деревню пожаловала. Прибавила себе год один, чтобы старше стать, чем есть на самом деле. Чтобы тъердов провести и прикоснуться к ритуальному камню на год раньше срока. Сработала уловка. Прошлым летом увидели все, что пустышка она. Нет в ней Песни.

Выдохнула она тогда облегченно, решив, что все беды остались позади, что больше не надо трястись и бояться, но все равно сердечко в груди металось испуганно, когда ждала появления тъердов в деревне.

Они явились накануне дня Великих Смотрин. Десять воинов на высоких вороных конях, подъехали к постоялому двору, что стоял недалеко от главной площади.

Дэниэль, моющая посуду увидела их в окошечко, и чуть тарелку не разбила, когда та из непослушных пальцев выскользнула. Явились, демоны!

Глава 5

Только поздно вечером, в потемках глубоких, тъерды решили остановиться на ночлег. Спешились, хрипящих коней взяли под уздцы и повели с широкой дороги в лес.

— Ты сиди, — большой тьерд придавил ее тяжелой рукой, вынуждая оставаться в седле.

Еле сдержала надрывный стон. Как же больно! Не привыкла она к верховой езде.  За жизнь свою недолгую всего пару раз в седло забиралась, с опаской поглядывая на землю. Так там мерин был старый, мохноногий, а здесь высокий скакун, мчащийся во весь опор.

Слезы уже высохли, оставив после себя глухую тоску. Как там Бренна без нее будет? Не придут ли односельчане под ее окна с огнем и вилами? Ведь из-за кобальта проснувшегося погибли невинные, а людям всегда надо кого-нибудь обвинить, наказать, отомстить, чтобы успокоить боль сердечную.

Только бы не навредили ей! Не виновата она ни в чем!

О своей судьбе Дэни даже не думала. Незачем, все решат за нее.

Путники пробирались вперед долго, в полной тишине, не говоря друг другу ни слова. Шли под ветвями деревьев, избегая открытых мест, то и дело прислушиваясь и бросая тревожные взгляды на небосвод вечерний.

Спустя час забрались в такую глушь, что без провожатого обратной дороги и не найти. Дэниэль только диву давалась, как им удается ориентироваться в потемках. Идут вперед тихо, уверенным шагом, словно звери лесные, ветка под ногой не хрустнет. Она же ничего не видела уже на расстоянии вытянутой руки, только силуэты деревьев, темными призраками встречающиеся на пути.

Наконец вывернули на широкую прогалину между елями огромными да вековечными дубами. Корявые кроны сплетались между собой так плотно, что едва заметны были звезды в прорехи меж листьев резных.

— Ночлег, — тихо произнес главный, — Стеф, защиту ставь .

Воин, тот самый, что был ранен в деревне, открыл кожаную сумку, притороченную к поясу и достал оттуда плоский камень величиной с мужскую ладонь. Подышал на него, потер, разогревая, и осторожно на землю опустил. Словно ударом воздух в стороны взметнулся, поднимая листву да хвою опавшую, а потом обратно в камень втянулся. Да так резко, что из седла бы вылетела, если бы ненавистный тьерд не удерживал на месте.

Передернуло от его прикосновения так сильно, что заметил, почувствовал это. Ни слова не сказал, но руку убрал.

Только тут Дэниэль поняла, что находится в лесу одна с четырьмя мужчинами далеко не благородных кровей и нравов. Поежилась. Холодно стало и страшно, и стычка с Оршей в ночь лунную показалась лепетом детским.

От камня в сторону искры синие побежали, поднимаясь по стволам деревьев, заползая в каждую расселину, заглядывая под каждый куст травы. На миг загорелись ярче и потухли.

Тъерды сразу спокойнее стали. Расслабились, выдохнули.

Дэниэль же, наоборот, почувствовала, как в груди зажгло, сдавило, лишая дыхания. Ей не нравился синий цвет, он ассоциировался с бедой неотвратимой.

— Слезай, — скомандовал тьерд.

Девушка вздрогнула, еще сильнее сжав пальца на истертой луке. Попробовала пошевелиться, но тут же охнула, когда боль скрутила измученное тело, не привыкшее к таким скачкам.

Тъерд, стоявший рядом со скакуном, смотрел на нее, не выказывая ни единой эмоции, как и раньше пугая до дрожи.

Страшно такого злить. Хоть и не дал стреле на Смотринах пронзить ее, но умыслы у него явно не добрые, раз увез насильно, не обращая внимания на мольбы и крики отчаянные.

— Чего ждешь? — холодный тон царапнул, как игла острая.

Стиснув зубы, осторожно перекинула ногу через седло и сползла вниз, едва не ободрав живот о стремя чеканное.

От многочасовой скачки ноги задрожали и подкосились. Если бы тьерд не подхватил под руку, то осела бы прямо к его ногам, как снег зимний.

— Что еще? — впервые в голосе проявилась эмоция. Недовольство.

— Я не привыкла ездить верхом, — тихо ответила она, облизнув пересохшие губы, обветрившиеся от ветра, что всю дорогу безжалостно бил в лицо. Голос как карканье воронье, горло словно песком усыпано.

Попыталась руку его тяжелую с локтя скинуть и шаг вперед сделать, но покачнулась, не сдержав стон.

Больше он не церемонился. Рывком подвел к дереву, так что ноги не успевала переставлять.

— Сиди тут!

Спорить девушка не собиралась. Зачем? Она одна, их четверо, в глубокой чаще и ждать помощи неоткуда.

Придерживаясь рукой за темную, изъеденную временем шершавую кору, медленно сползла по стволу вниз. Опустилась на колени, и чуть не упав неуклюже, встала на четвереньки, чувствуя себя жалкой, несчастной и глубоко одинокой.

Привычные перчаточки остались в деревне, на кухне постоялого двора, где еще с утра работницей была. Впервые за много лет прикоснулась к земле, устланной мягким ковром прошлогодней хвои, села, не подкладывая ничего под себя. И тут же побежала по жилам кровь быстрей, задрожало в животе, будто мотыльки бились.

Проклятая Песнь. Радовалась, ликовала, что пробиться смогла, окаянная.

Глава 6

Отплевываясь и еле дыша, выбралась Дэниэль из воды на берег, поросший высоким тростником. Из сил выбилась, и в какой-то момент даже подумала, что не сможет, не выплывет, что заберет ее река себе, сделает духом беспокойным.

Справилась.

Одним богам известно, сколько сил потратила, чтобы жизнь свою спасти и с середины Видары к берегу свернуть.

Растянулась на земле, чувствуя, как надсадно сердце в груди мечется. Не верилось, что смогла сделать это. Смогла от тъердов сбежать, освободиться от похитителей ненавистных. Засмеялась бы смехом счастливым, да сил не осталась. Только улыбнуться криво смогла.

На четвереньках вскарабкалась по берегу покатому, превозмогая слабость во всем теле. Потом на ноги с трудом поднялась и к иве развесистой подошла.

Страшно в лесу одной, но уж лучше так, чем с воинами мрачными. Как быть дальше Дэни не думала. Ее план заканчивался на том, чтобы попробовать сбежать от них. Не особо верила в то, что получится, и теперь стояла в растерянности, оглядываясь по сторонам. Кругом тишина, и только темные силуэты деревьев напоминали чудищ кошмарных.

Поежилась девушка, выдохнула  и попыталась успокоиться. В конце концов, с главным она справилась. Сбежала. Значит, и с остальным разберется.

Как только отдышалась, холод жуткий почувствовала. Такой, что до костей пробирал, заставляя трястись и зубами стучать. Платье мокрое облепило ноги, и каждый шаг с напряжением великим давался. Не ровен час и заболеть можно.

В потемках, шарахаясь от каждого звука лесного, подкрадывающегося все ближе, Дэниэль стащила через голову лоскуты изношенные. Отжала их и повесила на нижний сук ивовый, что к земле склонялся. Из башмаков старых воду вылила, да песок вытряхнула.

Босая стояла на земле, волосы густые отжимая да подрагивая от холода, прикрытая лишь короткой нижней рубашкой. И ветер ночной по бедрам открытым скользил прохладной рукой, вызывая мурашки по коже.

Где-то среди деревьев вой протяжный раздался. Грустный, одинокий, плачущий, но не обманулась девушка мотивами наигранными. Поспешно на дерево забралась, ловко цепляясь за ветви гибкие, да притаилась на верхушке, там, куда ни одному волку не по силам забраться.

Нашла удобную развилку, в которой оказалась зажата со всех сторон, обхватила черный, шершавый ствол руками, прижалась к нему щекой и глаза прикрыла, чувствуя как усталость верх берет.

Утром не сразу поняла, где находится и что вокруг происходит. Усталая память отказалась объяснять, почему почти голая сидит на вершине дерева и вокруг ни души.

Заморгала испуганно, закрутилась по сторонам, ища взглядом  людей других. Только пусто вокруг было. Треск кузнечиков, радующихся утреннему солнцу, сливался в непрекращающийся гомон. Над берегом кружились, мелькая из стороны в сторону стрекозы озорные. Рыжие, как коса деревенской проказницы, зеленые, теряющиеся на фоне сочных камышей, маленькие светло-голубые. И темно-синие.

От цвета этого передернуло ее до такой степени, что чуть не свалилась на землю, вовремя успев в ствол вцепиться. С опаской поднесла ладонь к глазам и долго смотрела на нее, вспоминая как на Смотринах, что казались далеким прошлым, по коже синь живая разлилась.

За что ей это? Мало того, что семью потеряла, так и у нее самой кобальт проснулся, сломав прежний устой жизни.

Сползла аккуратно с дерева на землю и стала еще влажное платье натягивать да морщиться. Неприятно липла ткань суровая к телу, да делать нечего. Переодеться не во что, а сидеть и ждать пока просохнет одежда старенькая, времени нет. Тъерды наверняка ищут ее, шныряют волками лютыми по округе, вынюхивают да высматривают.

Оделась, обулась, и в путь отправилась, следуя за течением реки и уповая на то, что рано или поздно на переправу выйдет, потому что одна в брод точно не рискнула бы на тот берег перебираться.

До полудня шла вперед, зайдя в лес сосновый, что подступил к самой кромке воды. Ступала мягко по земле, усыпанной бурой прошлогодней хвоей, не забывая прислушиваться и на небо взгляды тревожные бросать.

Кружили драконы над лесом и над Седой Видарой, высматривали ее глазами своими огненными. Несколько раз замирала испуганным зайцем, припадая к вздыбленным корням.

Одной было еще страшнее, чем с тъердами. Те хоть чуяли приближение ящеров крылатых и затаивались заблаговременно, а она каждый раз давилась криком испуганным, когда гигантская тень на нее падала.

В лесу Дэни ориентировалась неплохо, да и всю дорогу, что была подле тьердов, ориентиры запоминала, да знаки отличительные, чтобы дорогу домой найти. Не сомневалась в том что по силам ей добраться до родной деревни, но страхи лютые грызли изнутри, впиваясь гнилыми зубами в сердце. А стоит ли возвращаться? Не накликает ли она еще большую беду на деревню своим появлением? Да и есть ли она, деревня эта? Может разгневанный император уже сровнял с землей Змеево несчастное. Зажгло глаза от слез непрошеных, когда тетку свою вспомнила старую, да пятном родимым обезображенную. Жива ли она? Не случилось ли с ней беды какой?

После просторного соснового леса вывернула она к ивняку непролазному. Зеленые шапки опускались до самой земли, а под корнями бурелом непроходимый. Тут Дэни и застопорилась, не зная как дальше быть. То ли по бережку пройти открытому, залитому ласковыми солнечными лучами, то ли продираться через завалы.