Глава 3

Похоже, Вильям рассеял подозрения дочери, но они все-таки встревожили его. Не успокоился он и после наблюдения за поведением Раймонда во время ужина в этот вечер. Манеры молодого человека были весьма изысканными и непринужденными, безупречнее, чем у самого Вильяма, хотя тот был воспитан лучше многих английских аристократов: ведь он рос вместе с Ричардом, сыном короля. То, как Раймонд разбирался в политических событиях во всей Европе, казалось даже чрезмерным. Он также обнаружил знания в области военного искусства, оборонно-наступательных операций во время войн, причем на уровне командора, а не простого рыцаря. Нет, не хотелось верить, что Раймонд – обыкновенный рыцарь, младший сын человека, слишком бедного, чтобы содержать его в своих владениях или найти ему богатого покровителя. Несмотря ни на что, Вильям был убежден в правдивости сказанного Элис в защиту короля: Генрих послал Раймонда в Марлоу, именно желая быть полезным ему, Вильяму. Это, как и замешательство Раймонда, когда его просили рассказать о своей семье, заставляло Вильяма верить, что молодой человек прибыл из порядочного дома, переживавшего сейчас тяжелые времена. Возможно, его отец потерял вдруг свои владения либо его обвинили в измене и лишили прав на земли. Всего этого юноша мог стыдиться и избегал говорить на подобные темы.

Сын не должен расплачиваться за грехи отца, и, очевидно, в самом деле очень трудно молодому отпрыску разорившегося дома найти место, особенно в своей стране. Вильям тактично перестал задавать вопросы, на которые юноша отвечал с явной неохотой и краской на лице. Элис тоже прекратила свои расспросы, правда, менее охотно, чем отец. Вильям был почти уверен в своих догадках относительно происхождения Раймонда, но все-таки интересно было найти им подтверждение. Он мог, естественно, расспросить Ричарда, но графа Корнуолльского сейчас не было при дворе. Вильям был очень осторожен в обращении с Ричардом, особенно в своих предположениях, что у короля есть какие-то скрытые намерения. Ричард и без того очень расстроен проблемами, связанными с Винчестерской епархией, да к тому же лишь недавно женился на Санции Винчестерской, сестре королевы Элеоноры.

Был и еще один способ все разузнать. На другом берегу реки Хьюэрли находились владения Моджера Илмерского, полученные в наследство его женой. Вильям никак не мог заснуть, ворочаясь в постели и все время думая о причинах приезда Раймонда и его возможном прошлом. Моджер был соседом Вильяма вот уже десять лет, с тех пор, как на Гилберта и Джона, двух молодых сыновей предыдущего владельца Хьюэрли, было совершенно нападение, и они были убиты. В невиновность Вильяма поверили на слово. Но даже спустя десять лет он так и не смирился с их смертью. Гилберт и Джон были ему добрыми друзьями.

Убийцы, похоже, были не из местных жителей, поэтому сделали это вовсе не из-за желания отомстить. И не для того, чтобы ограбить: братья не брали с собой ни кошельков, ни драгоценных украшений, когда отправлялись на охоту в своих владениях. Скорее всего Гилберт и Джон столкнулись с разбойниками неожиданно. Наверное, они пригрозили тем и приказали покинуть их земли. Правда Вильям не мог поверить в то, что братья вели себя столь глупо, если разбойников было много, и те были хорошо вооружены.

Все это останется неразгаданной тайной. Вильям старался прогнать из головы непрошеные мысли. Теперь в Хьюэрли распоряжался Моджер, который будет хозяином здесь до тех пор, пока его сын Обри не подрастет и не наследует земли своего деда по матери. Вильям улыбнулся. Обри был славным юношей и сейчас служил у Гемфри де Боуна, графа Херфордского. Вильям вздохнул и повернулся на другой бок. Согласится ли Элис выйти замуж за Обри, на чем настаивает Моджер? Как было бы замечательно, если бы она всегда была около него, но нужно ждать еще четыре-пять лет, пока его дочь не созреет для замужества. Кроме того, Элизабет… Нет, если он позволит себе думать об Элизабет, то до утра не заснет.

Во всяком случае, ни Элизабет, ни Обри ничем не могли помочь ему в проблемах, связанных с Раймондом. Моджер, возможно, и мог бы что-нибудь прояснить, так как много времени проводил при королевском дворе и был в курсе всех слухов и сплетен. Вильям не сразу заметил это. Он в тысячный раз говорил себе, что Моджер – хороший сосед, всегда приятный в общении и дружелюбный; не покушающийся на его, Вильяма, земли, ничем никогда не обидевший никого из своих людей, не бравший большую, чем полагается, речную пошлину. И Вильяма не должно касаться то, что Моджер стремился извлечь из имения больше, чем вкладывал в него, живя не по средствам расточительно. И все же Хьюэрли оставалось богатым владением, и Обри мог поправить дела, став его владельцем, а Элис присмотрела бы за хозяйством, если бы вышла замуж за Обри.

Было бы лучше, если бы Моджер не тратил время и деньги на приемах, а присматривал за своей собственностью Нет, думал Вильям, это не просто тщеславие. Льстивость и низкопоклонство Моджера так надоели ему что он избегал соседа, как чумы, когда им случалось быть вместе на приеме у короля. Но имел ли он право осуждать? С детства Вильям имел очень могущественного друга, и ему не нужно было поддакивать каждому слову короля. Но угодничество Моджера дало свои результаты: Обри получил место во владениях де Боуна, что совсем неплохо для юноши без знатной родословной.

Кстати, это и его, Вильяма, вина в том, что Моджеру пришлось так пресмыкаться, подыскивая место для Обри. Он должен был подсказать Моджеру попытаться получить место для молодого человека во владениях у Ричарда Корнуолльского, и с радостью сам попросил бы протекции у Ричарда для сына Элизабет… Но Вильям никогда не говорил Моджеру о своей дружбе с Ричардом. Да и захотел ли бы Моджер просить кого-либо о благосклонности?

Чепуха! Вильям даже зарычал от злости и перевернулся на живот. Единственный человек, у которого Моджер не хочет просить о каком-либо одолжении, это он сам. Тогда его неприязнь к Моджеру, которую он так тщательно скрывал, сразу обнаружилась бы. И это было бы совсем некстати. Почему он так не любил человека как раз за то, чего хотел от него? И как только Вильям понял это, он застонал, скатился с кровати и невольно вздрогнул, когда голые ступни коснулись холодного пола. Не обращая внимания на холод, Вильям расправил ночную рубашку, налил себе разбавленного вина и сел в кресло у камина.

Жизнь такая запутанная штука. Он не мог смириться с тем, что Моджер не ценит свою жену, тогда как сам Вильям готов отдать все за возможность видеть Элизабет любимой и любящей. Кто поверил бы, что он может быть таким глупцом и любить одну женщину все эти годы – двадцать лет? Нет, больше. Вильям не смог бы припомнить время, когда не любил Элизабет. Он обожал ее, когда ей было только четыре года и она была пухленьким карапузом, следующим всюду по пятам за своими братьями, Гилбертом и Джоном. В детстве они с Элизабет поклялись друг другу, что поженятся…

– О дьявол! – вздохнул он устало. Гнев и боль захватили его с силой ничуть не меньшей, чем двадцать лет назад, когда отец сказал ему, что Элизабет выдали замуж.

Он не хотел верить, но сэр Гилберт, отец Элизабет, подтвердил это. Долгое время Вильям ненавидел ее за проявленную слабость и по этой причине согласился жениться на женщине, предложенной отцом. Бедная Мэри. Была ли она действительно настолько глупа от природы или это его невольное отвращение к ней погубило ее?

Нет. Вильям поставил чашу и вернулся в постель. Мэри была только Мэри. Он не виноват в том, что случилось с ней. И даже если он иногда и обнаруживал свое недовольство, то лишь по одной причине – она была на десять лет старше. Другая нормальная разумная женщина двадцати семи лет, уже побывавшая замужем и овдовевшая, не смогла бы подчиниться семнадцатилетнему юноше, оскорбленному и озлобленному, тем более что Мэри была очень привлекательной, почти такой же красивой, как Элис. К тому же она не могла себе представить, насколько неприятна ему и сразу привязалась к Вильяму, во всем полагаясь на него. Нет, она не виновата ни в чем. Мэри была счастлива настолько, насколько могла. И если уж что и сразило ее, так это смерть детей.

И Элизабет не виновата в том, что исполнила волю отца. Разве могла она ослушаться? Могла ли сопротивляться девочка тринадцати лет? Возможно, ей даже не сказали. Сэр Гилберт был достаточно добрым человеком, но старой закалки. Он просто выслал Элизабет в Илмер для замужества, даже не предупредив ее. Жена сэра Гилберта – тут Вильям поморщился: он едва помнил бледную тень женщины, которая была матерью Элизабет, – она не могла ничем помешать. Сэр Гилберт был из тех, кто считал, что никакая дочь не стоит съедаемой ею пищи. Вильям улыбнулся. Какой же глупец сэр Гилберт! Элис принесла ему больше утешения и радости, чем дюжина сыновей.

На этой мысли он заснул, с ней же и проснулся. Все это так, конечно, но Вильям понимал: Элис – единственная наследница, а это не так уж хорошо. Он еще достаточно молод, чтобы заиметь сыновей. Лучше было бы жениться сразу после смерти Мэри. Дети Элис будут потомками владельцев Илмера, если она выйдет замуж за Обри, и только Богу известно, что будет, если она выберет кого-нибудь другого. Вильям пошел в зал, все еще с грустью размышляя о том, что его род прервется на нем, и вдруг остановился, увидел Раймонда, стоявшего позади Элис у буфета. Мартин, разумеется, был тут же, но стоял поодаль. Молодой рыцарь что-то говорил Элис, а она смеялась. и смотрела ему в глаза. Вильям быстро прошел вперед.

– Ты сегодня что-то поздно, папа! – воскликнула Элис, как только он подошел к ним.

Раймонд почтительно поклонился. Вильям узнал блузу, надетую на нем. Она принадлежала Гарольду, совсем новая и довольно большого размера, сшитая Гарольду на вырост. Раймонду она была слегка коротковата и тесновата в плечах. Все это означало, что Раймонд, не привезший с собой одежды, – действительно нищий. Элис налила отцу вина, и Раймонд отрезал себе ломтик сыра.

– Я должен сегодня утром съездить в Хьюэрли, – сказал Вильям.

– А сэр Моджер дома? – резко спросила Элис.

– Надеюсь, да. На прошлой неделе он был дома и ничего не говорил мне о возможном отъезде, – спокойно ответил Вильям.

И угораздило же его иметь такую сообразительную дочь, подумал Вильям. Никогда ни словом не обмолвился он дочери о своих чувствах к Элизабет, и все-таки Элис знала все. Это вызывало в ней противоречивые чувства. Элис и сама любила Элизабет. Даже когда была жива еще ее мать, она бегала к ней всякий раз, когда ей нужен был совет или помощь, а в последние пять лет Элизабет просто заменяла ей мать.

И все-таки Элис ревновала. Это проявлялось во многом. Иногда, когда Вильям ее отчитывал, она сердито отвечала: «Я же не такая идеальная, как леди Элизабет. Я слишком плоха!» Вильям никогда не отвечал ей в том духе, что леди Элизабет так же очень далека от совершенства, потому что боялся, как бы Элис не уловила горечь в его словах. Все это на самом деле было не так уж и важно, лишь бы не росла ревность дочери. Иначе та могла бы выкинуть нечто и похуже, чем старательное копирование поведения Элизабет, как это делала сейчас.

Была еще одна причина такого поведения Элис: она догадывалась, отец не хотел еще раз жениться из-за Элизабет. С одной стороны, Элис гордилась своей фамилией, как и Вильям, но никогда не считала Марлоу своим. Когда она выйдет замуж, собственность ее мужа станет и ее собственностью. Марлоу – лишь место, где она учится быть хозяйкой. Элис хотела бы иметь брата в Марлоу, понимая, что это важно для ее безопасности. Если бы, например, муж и отец Элис умерли, а дети оставались еще маленькими, брат поддержал бы их и в случае необходимости защищал ее права. Без мужчины в семье она могла оказаться во власти любого, занимающего более высокое положение или во власти мужчин из семьи мужа.

С другой стороны, Элис совсем не радовала мысль о мачехе, женщине, которая имела бы права на Марлоу. Она уже давно была здесь хозяйкой и не собиралась уступить это место кому-либо. С этой точки зрения Элис должна была бы быть благодарна Элизабет, так как ее существование удерживало отца от желания привести в дом вторую жену «Я думал об этом десять тысяч раз, – говорил себе с раздражением Вильям. – Но это старая, слишком старая история» Он повернулся к Раймонду.

– До моего возвращения осмотрите хозяйство. Наверняка вы обнаружите, что оно ведется не так, как принято Мне кажется, люда здесь тоже другие, хотя у меня было очень мало времени, чтобы хорошо познакомиться с подобными вопросами, когда я ездил по южным – графствам Франции.

– Да, сэр, – охотно согласился Раймонд.

Элис открыла было рот, но, видимо, решила получше подумать над тем, что хотела сказать. Ее что-то беспокоило, но Вильям решил, что Раймонд оскорбится, если он отзовет Элис в сторону, чтобы поговорить с ней наедине. Скорее всего, дочь, охваченная своими подозрениями, не хотела позволить юноше одному объезжать их владения, и, конечно же, все это было излишней предосторожностью, чем в самом деле, мог навредить этот юный рыцарь? Если бы он причинил вред их людям, ну, скажем, изнасиловал женщину, это сразу решило бы проблему. Вильям тотчас выгнал бы его отсюда.

Вильям закончил завтрак, взял свой плащ и вышел. Во время еды он видел, как Элис сделала знак Мартину, и был уверен, что конь уже ждет его снаружи у лестницы. Он вскочил на своего большого темной масти коня и легко поскакал по подъемному мосту вниз, в город, который располагался в излучине реки примерно в полумиле отсюда.

Когда Вильям добрался до окраины города, он, остановив коня, замер от удивления. Что сделали с общественным полем, прилегающим – к реке? Город не был обнесен стенами. Он был для этого еще недостаточно велик (хотя вот-вот станет большим) и ничем не защищен со стороны реки. При реальной опасности все ценное перевозили в крепость и люди уходили туда же, вслед за своим скарбом. Однако сэр Вильям и его предки предпочитали атаковать врага первыми и тем самым надежно защищали город, который был сожжен только однажды – почти тридцать лет назад, когда последний французский король Луи был в Англии. С тех пор городу не угрожала никакая серьезная опасность.

Приблизившись к перекопанному участку, Вильям фыркнул от злости. Так он и думал! Эти идиоты начали что-то строить здесь. Эти простолюдины, свободные или крепостные, лишились рассудка. Вильям пришпорил коня и поехал дальше.

– Где тут старший? – спросил он по-английски человека, быстро подбежавшего к нему и поклонившемуся.

– Милорд?

– Все снести! – прогремел Вильям, указав рукой на постройки. – Вы не можете здесь строить. Это общественное пастбище.

– Но, милорд, это согласовано со всем городом. Скот не пострадает. Мы расчищаем земли на северной стороне. Пасти скот можно и там. Торговец, которому нужны склады и магазины, выкупил эту землю.

– Дурья башка! – заорал Вильям. – Какое мне дело, где пасти скот? Если вы застроите эту излучину реки, вы закроете мне вид на городскую пристань. Сюда могут приплыть корабли, но я не увижу их.

Старший строитель молчал. С ним консультировались до начала работ относительно этого участка, и он дал разрешение. Сейчас его мысли были только о том, не зальет ли река во время паводка постройки и выдержит ли земля их конструкции.

– Это не в моей власти, – оправдывался он. – Я лишь…

– Это в моей власти! – прервал его Вильям. – Уберите это, спасите хотя бы материал, или я пришлю сюда своих людей, и они сожгут все, а заодно и снесут несколько чьих-то голов.

Вильям опять пришпорил коня и задал ему такой темп, что при въезде в город тот шел почти галопом. Люди шарахались от него, женщины кричали и хватали детей, а мулов и ослов сгоняли с дороги. На площади в центре города, около ратуши, Вильям соскочил с коня и схватил за волосы отпрянувшего от него человека.

– Позови мне цехового мастера! – прокричал он.

– К-какого м-мастера?

– Того, кто занимает самое высокое положение в гильдии, а если его нет, то любого другого авторитетного человека.

Испугавшийся горожанин кивнул головой и убежал. Сэр Вильям осмотрелся, но лужайка около ратуши была пустой. Как, черт побери, зовут того мастера и из какой он гильдии? Вильям даже подумать не мог, что их так много. Когда он имел дело с горожанами, в качестве представителя к нему обычно посылали одного человека. Пока налоги и пошлины оплачивались полностью и добросовестно, Вильям не беспокоил городское управление. Все, казалось, в порядке, но теперь он начал сомневаться в этом.

Он подумал о том, что все меньше и меньше случаев и происшествий выносили на его суд. Это было странным, потому что город вырос за последние несколько лет. А так как люди есть люди, представлялось абсолютно невероятным, будто рост населения и торгового оборота сопровождается снижением преступности. «Нерадивый», – сказал себе Вильям. Он все-таки крайне небрежен. В последние годы, поскольку Ричард все больше и больше занимался общественными делами, Вильям постепенно оказался втянутым в государственные проблемы, несмотря на то, что не так уж часто ездил ко двору и поэтому все меньше уделял времени здешним делам.

Цеховой мастер, если он вообще был таковым, склонился перед ним, представившись Томасом Меркером. Вильям вкратце рассказал ему, что приказал старшему по строительству снести все возведенное и закопать все вырытые ямы. Никаких строений никогда не должно быть на этом участке берега, заявил он.

– Но, милорд, – вскричал Меркер, – это же прекрасная стоянка для судов. Река образует там глубокую заводь, и корабли могут…

– Знаю, – прервал его Вильям. – Именно поэтому я и запрещаю строить здесь. Этот участок расположен так, что постройки закроют вид на доки из крепости.

– Милорд, милорд! – взмолился Меркер. – Мы не стали бы вас обманывать! Никогда! Вы можете, если пожелаете, посылать людей для наблюдения за кораблями, входящими в доки.

Вильям даже рот открыл от удивления. Ему никогда не приходило в голову, что городские жители могут мошенничать с налогами и пошлинами. Он думал только об обороне города. Если у его стражников не будет свободного обзора в сторону реки, то неприятельские корабли смогут подойти к берегу незамеченными. И даже если стражники не разглядят ничего издалека, например, в безлунную ночь, то на открытом склоне была прекрасная слышимость до самой крепости. Бесшумно высадиться большому количеству людей было практически невозможно. Но любые постройки между крепостью и рекой будут затруднять и обзор, и слышимость.

– Естественно, вы не должны обманывать меня, – сказал Вильям спокойно, но в его голосе прозвучала угроза. – Это было бы очень опасно для вас и не в моих интересах. Я не собираюсь так гостеприимно открывать врагу двери. Но вы можете строить открытые доки на другом берегу, если захотите.

Лицо Томаса Меркера выражало такую досаду, что Вильям рассмеялся бы, не будь настолько разъярен. Этот человек пытался обмануть его. Сначала небольшой обман, потом все больше и больше, если бы Вильям не понял и не отреагировал. Только по двум причинам он не убил тут же, на месте, Меркера, все еще скулившего об удобстве перевозок из открытых доков, которые Вильям не разрешал строить, и об опасности порчи некоторых грузов от дождя или жаркого солнца. Во-первых, Вильям имел хорошую прибыль в виде пошлин и налогов, уплачиваемую торговцами, и было бы ошибкой убивать кого-то из них при первых подозрениях относительно целесообразности построек. И, во-вторых, Меркер либо полностью увяз в подобного рода нечестных делах, либо вообще не был способен на таковые.

Следует тщательно проверить работу городского управления. Наверняка могут обнаружиться какие-нибудь махинации Томаса Меркера, которых будет достаточно, чтобы его повесить. Этим Вильям сразу достиг бы нескольких целей: воздал человеку по заслугам, пополнил свой кошелек за счет конфискации имущества Меркера, показал другим торговцам, что бывает за мошенничество, ясно дал бы понять всем, что он, Вильям, не позволит грабить себя.

Жалкие оправдания Томаса, закончившиеся предложением денег, иссякли. Вильям взглянул на него и вскинул голову.

– Я уже сказал строителю, скажу и вам. Если все не будет убрано к моему возвращению, я пришлю сюда своих людей, и они сожгут все дотла. – Глаза его под длинными загнутыми вверх ресницами были сейчас цвета холодной мутной воды. – Не испытывайте мое терпение.

Томас опять запричитал, но Вильям не стал его слушать. Он погнал коня дальше, снова к реке, но чуть западнее где стояло широкое с тяжелым днищем судно, служившее паромом. Вильяму вдруг пришло в голову, что все происшедшее в это утро, удивительно. Почему он сказал Элис, что поедет в Хьюэрли на лошади? Было бы уместнее воспользоваться лодкой, стоявшей у крепости. Конечно, при этом пришлось бы пройти от деревни пешком или послать кого-нибудь, чтобы тот предупредил о его прибытии и ему приготовили коня.

Похоже… Вильям улыбнулся: он стал суеверен Господу все равно, будут в городе новые строения или нет. Он решил поехать на лошади, потому что именно об этом думал прошлой ночью. Вильям всегда брал лодку, а потом шел пешком, когда Элизабет была в Хьюэрли одна. Однако всегда ехал на лошади, если Моджер был дома. Ему ничего не оставалось, как криво усмехнуться. Хорошо рассуждать о гордости. А сам-то он хорош: не захотел уронить свое достоинство, прибыв в Хьюэрли пешим, либо просить, чтобы ему выслали коня. Вильям не мог не корить себя за глупую гордость, несмотря на всю свою злость на Меркера. Но, когда он, небрежно приветствовал стражников, въезжая в ворота Хьюэрли, настроение у него улучшилось.

Крепость Хьюэрли строилась раньше Марлоу, но в укреплении уступала ему. Ее двойные стены были не такими высокими и широкими, как стены крепости Марлоу и, в известном смысле, здесь не было настоящего замка, так как жилые помещения строились в непосредственной близости от внутренней стены. Лучи солнечного света могли проникнуть в приемный зал только через окна, расположенные на уровне окон-бойниц крепостной стены или тех, что выходили на противоположную сторону, но куда солнце заглядывало не надолго. Поэтому в нем почти всегда был полумрак.

Вильям спросил, дома ли Моджер, у первого, кто поспешил ему навстречу и решительно направился в приемный зал. Не успел он привыкнуть к полумраку, как милое, звонкое хихиканье и волна какого-то приятного аромата заставили его отступить на шаг.

– Милорда нет, – услышал он голос юной особы.

– А где леди? – сурово спросил Вильям.

Глаза наконец стали различать окружающее и он увидел, очередную, неизвестно какую по счету, любовницу Моджера. Она была роскошным созданием, даже красивее, чем Элис, с намного более чувственными формами. Ее грудь почти вываливалась из очень низкого декольте и была лишь чуть-чуть прикрыта тонким шелком. Просторная юбка, будучи слишком тонкой, совсем не скрывала ни форму бедер, ни того, что было ниже.

Вильям ничего не имел против женщин в соблазнительных одеждах, но считал, что дом женатого мужчины – не подходящее для них место. Он не был святошей или ханжой, но тем не менее всегда старался быть осторожнее в своих супружеских изменах. То, что он не любил свою жену, не давало ему права, оскорблять ее чувства или вести себя невежливо.

– Наверху, наверное, – вновь хихикнула девица. – Я – Эмма. Могу я что-нибудь для вас сделать?

Вильям поднял было руку, чтобы наказать ее за наглость, но глаза девицы были такими же пустыми, как у раскрашенной куклы. По-французски она говорила отвратительно и, похоже, не понимала, что выглядит вульгарно и бесстыдно.

– Пойди и спроси у леди Элизабет, не сможет ли она уделить сэру Вильяму несколько минут, – сказал он по-английски.

– Я не служанка, – девица нахмурилась, опять ответив по-французски, видно таким образом желая показать свое высокое положение в доме.

На этот раз Вильям, вероятно, задал бы ей хорошенько, но его внимание отвлекло появление пожилой женщины, приятно удивленной его появлением. Служанка леди Элизабет, Мод, присела в реверансе, сделала знак другой горничной принести вина и подвела Вильяма к креслу, сказав, чтоледи Элизабет спустится через несколько минут. Все это время она вела себя так, словно Эмма была просто неприличной и не заслуживающей внимания кучей мусора на полу, которую лучше обойти. Растерянность и смущение, с которым Эмма смотрела на Мод, развеселили Вильяма и вернули ему чувство юмора.

Но оно быстро улетучилось, когда Элизабет, спустившись по лестнице, вежливо поздоровалась с Эммой. Вильям встал, чувствуя, что краснеет. Элизабет взглянула на него и улыбнулась. У него перехватило дыхание. Он знал, что Элизабет не красавица и большинство мужчин вряд ли удостоили бы ее взглядом, особенно в присутствии Эммы. Она была слишком высокой и худой, небольшая грудь едва приподнимала корсет, а складки платья скрывали ее формы. Но Вильям знал: у нее уже в тринадцать лет сформировалась великолепная фигура, и не верилось, что двадцать лет замужества и двое детей могли изменить ее. Элизабет все еще была гибкой и легкой, как мальчик, но намного грациознее. Любое ее движение было очаровательным, как и сейчас, когда она, все еще улыбаясь, приложила тонкий палец к губам.

Вильям стиснул зубы, чтобы воздержаться от сердитых замечаний. Элизабет взяла его за руку и повела в соседнюю комнату. Эмма, как обиженный ребенок, надула губы, и после минутного замешательства последовала за ними. Вильям обернулся, подняв свободную руку, намереваясь ударить ее. Но Элизабет сильнее сжала его руку.

– Ты не можешь пойти с нами, Эмма, – мягко сказала она. – Сэр Вильям – очень давний мой друг, он собирается сказать несколько очень неприятных вещей, которые оскорбили бы твои чувства. Уверяю, ты не пожелала бы это услышать. – Ее губы дрогнули, сдерживая улыбку, когда Эмма остановилась в нерешительности, пытаясь понять, что ей сказали. Но Элизабет не стала дожидаться пока та придет к какому-нибудь решению, а просто увлекла Вильяма за собой в комнату и закрыла дверь.

– Что, черт побери, с тобой случилось, Элизабет? – пробормотал Вильям, когда они остались одни.

– Ничего со мной не случилось. Я прекрасно себя чувствую, – весело ответила она.

Эта комната была освещена лучше, чем приемный зал, и Вильям едва сдерживал дыхание. Он видел сияние глаз Элизабет, больших, темно-зеленых глаз такого странного цвета, какой бывает в неглубоких местах над бледно-золотистым песком. Нос Элизабет был слегка длинноват, а рот немного великоват для ее тонкого лица. Она больше походила на шаловливого эльфа, чем на сказочную принцессу. Все было в ней совсем земным: приятная брюнетка с необычного цвета густыми волнистыми волосами. Сейчас они были спрятаны под головным убором, но маленькие прядки, выбивавшиеся то здесь, то там, чудесно обрамляли лицо и образовывали прелестные завитки на лбу.

– Возможно, ты не можешь выставить отсюда эту дрянь, – начал Вильям сдавленным голосом, – но никто не заставляет тебя обходиться с ней вежливо или терпеть попытки занять твое место.

«Дорогой Вильям, – думала Элизабет, – ты всегда поступаешь правильно». У Моджера в крепости всегда имелись одна или две женщины, но они были поумнее, и старались не попадаться на глаза. А Эмма просто слишком глупа для этого. Она ничего не стоит, Элизабет хорошо понимала это. И, тем не менее от таких вещей, демонстрируемых открыто, становится очень больно и стыдно. Гнев Вильяма делал это забавным, но ничего смешного здесь не было.

– Она не может занять мое место, – ответила Элизабет. – Она знает, что у Моджера нет таких намерений. – Элизабет замолчала, разглядывая Вильяма, а затем тихо добавила: – и почему я не должна быть вежливой с ней? Она оказывает мне огромную услугу.

Вильям встал и молча посмотрел на нее. В течение десяти лет они часто встречались, иногда были совсем одни, как сейчас, но все же ни разу не сказали друг другу ни одного сокровенного слова. Конечно, никогда прежде любовница Моджера не встречала Вильяма, как хозяйка дома. Он понимал, его недовольство поведением Элизабет разбивается о стену, выстроенную ей вокруг себя. Она давно определилась в своих чувствах к мужу. Это было опасно, чрезвычайно опасно, но Вильяма беспокоило совсем не это.

– Отвратительно, – сказал он дрожащим голосом. – Моджер мог бы по крайней мере держать ее в деревне.

И без того сказав уже слишком много, Элизабет отбросила теперь всякую осторожность и благоразумие.

– Но Моджеру так нравится. Если бы случилась холодная или дождливая ночь, и он не захотел бы никуда ехать, тогда… Нет! Лучше уж пусть Эмма будет здесь.

Понимая, что это безумие, способное сломать всю его жизнь, Вильям сделал шаг к Элизабет и обнял ее. Он был почти уверен, что она закричит или оттолкнет его, но Элизабет не сопротивлялась и лишь откинула голову для поцелуя. Губы были такими же сладкими, теплыми и желанными, как двадцать лет назад. Совершенно опьянев от счастья, ничего не видя и не слыша вокруг, Вильям сжимал ладонями ее лицо, целуя глаза, щеки, подбородок и снова возвращаясь к губам. И только песня звучала в его голове, песня его долгой любви. Элизабет не оставалась безучастной к происходящему. Ее губы отвечали ему, она обняла его одной рукой, а другой гладила шею, плечи, спину.

Через некоторое время Вильям оставил ее губы.

– Будь моей, – умолял он, – я буду почитать тебя, как ты этого заслуживаешь, я буду…

Она дрожащей рукой ласково прикрыла ему рот.

– Ты просишь меня сыграть роль Эммы в твоем доме?

– У меня нет жены! – воскликнул он.

– У тебя есть дочь. Разве я могу рассчитывать на поддержку Элис в таких вещах? И ты тоже?

– Я люблю тебя…

Она опять заставила его замолчать.

– Если ты любишь меня, то не проси о том, чего я желаю, но не могу. Вильям… нет! Моджер не заслуживает этого.

– Не заслуживает?.. – Вильям был ошеломлен. – Его поведение…

– В этом много и моей вины, – перебила его Элизабет. – Сначала я ненавидела его, ненавидела весь мир и давала ему это понять. Я была счастлива только тогда, когда он отворачивался от меня. Моджер достаточно благоразумный муж. – Она нежно улыбнулась. – Ты же знаешь, что это невозможно, Вильям. Моджер не вынесет такого оскорбления. Он объявит войну.

Вильям знал это, но он желал ее так сильно, до физической боли.

– Я мог бы взять тебя в Бикс, – страстно прошептал он.

Глаза Элизаббет загорелись, но тут же погасли. Она освободилась из его объятий.

– Мы оба сумасшедшие, мучить себя таким образом… Я считала, мы миновали кризис много лет назад. Не могу понять, что заставило меня сказать тебе… но мы встретились не в добрый час. Очень сожалею, что нарушила твой покой, Вильям. Ты понимаешь, мне нельзя оставлять Хьюэрли. Даже если бы мы смогли обмануть Моджера и Элис (а я не верю в такую возможность), я потеряла бы Обри и Джона. Я люблю своих сыновей. Поэтому и не осмелюсь оставить Моджера одного в Хьюэрли. Я всегда следила, чтобы хозяйство не было разорено, но если бы я покинула… Ты не знаешь, на что сейчас похож Илмер, – разрушенный замок, замученные люди, опустевшая земля… Конечно, не только Моджер в этом виноват. Его отец много разрушил тут еще до того, как Моджер взял все в свои руки, но он никогда ничему не учился у старика, кроме как тратить деньги и удовлетворять все свои желания. Он не имеет ни малейшего представления об управлении хозяйством, Вильям…

Она нежно коснулась его лица, он закрыл глаза, и, глубоко вздохнув, открыл их опять. В них были лишь пустота и горечь. Вильям знал, что такое чувство долга, и следовал ему много, слишком много раз помимо своей воли.

– Я не знаю покоя с того дня, как потерял тебя, – произнес он. – Мое сердце, мой конь, мои силы принадлежат тебе. Когда ты захочешь чего-нибудь или всего сразу, скажи мне, и это тут же исполнится.

– Я возьму лишь твое сердце, Вильям. Моджеру оно не нужно, так как мое принадлежит тебе. – Она приникла к нему, но тотчас отвела потянувшиеся было к ней руки Вильяма. – Какая же я глупая. Нам нужно быть осторожнее, иначе нам нельзя будет встречаться, даже как друзьям. Пожалуйста, Вильям. Для меня так много значит говорить и иногда видеть тебя. Но если мы будем вести себя неосторожно, я потеряю даже это. Нет, пожалуйста… – Он убрал руки, Элизабет закрыла глаза и глубоко вздохнула. – Что привело тебя к нам сегодня? – спокойно спросила она.

Вильям повернулся и отошел к окну, выходившему на северную часть двора. Некоторое время он молчал. Элизабет представила, как напряглись мускулы на его лице. Наконец он обернулся к ней и рассказал о приезде Раймонда и подозрениях Элис.

– Я хотел спросить Моджера, не слышал ли он чего о тех местах или о самом юном Раймонде.

Теперь Вильям уже успокоился, Элизабет тоже держала себя в руках. Румянец сошел с ее щек, сейчас она была бледнее обычного, но глаза оставались спокойными.

– Он ничего не говорил мне, – заметила она, – но для разговора на такую тему не было повода. Моджер скоро вернется, и если ты согласен, то можешь подождать его.

Элизабет все-таки тяжело было сдерживать себя, выдавала едва различимая дрожь в голосе. Вильям молчал, раздираемый чувствами, которые, сейчас он был в этом уверен, она разделяла. Он не мог найти сил уйти, но и не мог оставаться дольше. Если бы у Элизабет спросили, чего бы она хотела, то она не смогла бы ответить. Отослать Вильяма прочь – значит причинить ему боль, оставить – то же. Вся жизнь была болью.

– Я… Ты сейчас в нормальных отношениях с Моджером? Вильям не хотел невольно подтолкнуть Элизабет к выяснению отношений с мужем, если именно присутствие Эммы было причиной холодности между ними.

– У нас всегда были нормальные отношения – ответила она. – Почему бы и нет?

Вильям направился было к двери, но остановился. Элизабет закусила губу от огорчения. Она уже забыла, насколько восприимчивым и чутким был Вильям по сравнению с ее мужем. Вильям слышал гораздо больше, чем говорилось. Он услышал еще раз, что она почти спокойно относится к появлению в доме новой любовницы Моджера. Муж никогда не придавал значения скрытому смыслу ее слов. Он считал Элизабет покорной и глупой, а она получала огромное удовольствие оттого, что могла говорить ему вещи очень жестокие, оскорбительные и весьма двусмысленные, зная, что он никогда не поймет их.

Но прежде чем Вильям успел ответить, Элизабет покачала головой и открыла дверь. На пороге приемного зала она застыла, и Вильям чуть было не наскочил на нее. Она посторонилась и вежливо пропустила его вперед, но глаза ее смотрели предупреждающе. Все внутри Вильяма замерло: около камина, потягивая что-то из красивого кубка, сидел Моджер.

Стоя сзади, Элизабет по-новому взглянула на обоих мужчин. На первый взгляд, их нельзя было сравнить. Вильям не был красив… только эти забавные длинные ресницы… А вот Моджера можно было назвать красавцем: его волосы – чистое золото, рот хорошо очерчен, нос прямой, а небесно-голубые глаза смотрят невинно и простодушно. Было ли что-нибудь в Моджере, что вызывало в ней отвращение? Нет, не было. Просто она любила Вильяма, а любовь имеет дело не с лицом или формой.

– Я рад вашему возвращению, – сказал Вильям. Ему показалось, что его голос звучит необычно, но Моджер, похоже, ничего не заметил. Может быть, тот решил, что холодность Вильяма объясняется его неудовольствием относительно присутствия в доме Эммы и ее поведения? Если это так, то все в порядке. Моджер что-то вежливо пробормотал в ответ, предложил Вильяму сесть и выпить вина. Не обращая никакого внимания на Эмму, он с большей, чем обычно, предупредительностью спросил, чем он может быть полезен Вильяму, как будто был уличен в чем-то неприличном и теперь пытался вернуть себе его расположение. Вильяму пришлось снова рассказывать о приезде Раймонда. Его удивило, с каким интересом слушал Моджер.

– Нет, – сказал тот, выслушав весь рассказ до конца. – Я не слышал ничего подобного и не знаю, был ли такой молодой человек при дворе, поэтому не могу ничего вам сказать на этот счет, но… но мне не нравится это, Вильям.

– Вам не нравится? Что вы имеете в виду?

– Король все больше и больше подозревает всех и каждого, – взволнованно сказал Моджер.

– Почему же? Я знаю, он осуждал винчестерское дело, но, когда Вальтер Рэйли приехал во Францию…

– Нет, – перебил Вильяма Моджер, – речь идет об Уэльсе. Когда Ллевелин решил, что Дэвид, его законный сын от брака с дочерью короля Джона, Джоанной, мог бы управлять всей страной, его внебрачный сын Груффид не согласился с этим. Этот Груффид требует половины владений своего отца, а на каком основании, я не могу понять.

Вильям кивнул головой. Он знал эту историю гораздо лучше, чем Моджер, так как лорд Рэннольф Честерский был другом и соседом Ллевелина. Он знал, почему Груффид мог требовать половину владений и находил себе сторонников. Таков был уэльский обычай, гласящий, что «сыновья, рожденные в браке и вне брака, имеют одинаковые права на наследство». По мнению Вильяма, было совершенным безумием жаловать титул не только законнорожденным младшим сыновьям наравне со старшим сыном, но наделять им и незаконнорожденных.

Ллевелин решил нарушить это правило. Поскольку законопослушание для него не много значило, он счел, что Дэвид, племянник короля Генриха, больше годится в правители, нежели Груффид, и заставил своих вассалов дать клятву повиноваться своему младшему сыну.

Вильям знал и конец истории, но не хотел прерывать Моджера. Он всегда благоразумно умалчивал о своей близости к высокой политике, чтобы люди не подумали, будто он просто хвастун. Поэтому Вильям спокойно слушал объяснения Моджера о том, что Груффид, естественно, не согласился с решением отца, а его единокровный брат Дэвид, узнав о бунтарских намерениях Груффида, заточил того в тюрьму. Власть Дэвида окрепла, и в 1241 году он затеял с Генрихом спор о своих правах на владение пограничной крепостью Молд. Дэвид согласился, чтобы дело слушалось в суде, но ни разу не появился перед третейскими судьями, среди которых был и Ричард.

Моджер заметил выражение скуки на лице Вильяма и быстро перешел от суда с его выдвинутыми и встречными обвинениями к рассказу о короткой войне, в которой Генрих одержал победу, так как уэльские принцы поддержали его борьбу против Дэвида. Вильям невольно вздохнул и покачал головой.

– Что вы думаете об этом? – спросил Моджер.

Остерегаясь попасться в ловушку и невольно не назвать короля глупцом, Вильям ответил:

– Законно это или нет, боюсь, в таком деле, как уэльское, это не имеет значения. Полагаю, король Генрих кое о чем забывает. Король забыл, что не все братья такие, как Ричард Корнуолльский. Когда Генрих понял, что задуманное им не принесло пользы, он взял Груффида в плен.

– Да, и сначала это было несложно, потому что Груффид обещал успокоиться, но потом нарушил свое обещание и пытался бежать, и тогда король заключил его в лондонский Тауэр.

Вильям знал и это. Они с Ричардом несколько раз навещали Груффида. Самому ему этот человек не нравился и не мог понравиться. Тем не менее он не мог не вызвать сочувствия. Груффид не страдал от каких-нибудь неудобств, его ни в чем не ограничивали и даже разрешали видеться с женой, но все же это была тюрьма.

– И что это меняет? – спросил он Моджера. – Король держит так Груффида уже с июня.

– Говорят, – ответил Моджер, и в голосе его прозвучали едва уловимые нотки удовлетворения тем, что он раньше других узнает новости, – Дэвид написал несколько писем папе римскому, где жалуется, будто договор 1241 года его вынудили подписать под воздействием силы и угроз. Он послал также богатые подарки, надеясь склонить святого отца дать ему разрешение аннулировать эти соглашения.

Вильям разразился бранью. Эта новость, если все так и было на самом деле, была неприятной.

– Более того, – с явным удовольствием продолжал Моджер, наслаждаясь тем, что смог нарушить обычную невозмутимость своего соседа, – ходят слухи, что существует заговор с целью освободить Груффида, а уж если я это слышал, то король и тем более…

– Освободить Груффида! Кому это нужно?

Моджер пожал плечами.

– Не могу сказать, но король в ярости. Если бы это произошло, Дэвид сказал бы, что Груффида освободили специально, чтобы помучить его, и появился бы повод нарушить договор. В любом случае такие слухи вынуждают короля искать в своем окружении человека, который имеет некоторые связи с Уэльсом. Вы были оруженосцом Рэннольфа Честерского и много лет служили рядом с Уэльсом…

– Но это было так давно…

– Возможно, я ошибаюсь, – спокойно согласился Моджер, – но вам не вредно помалкивать при этом Раймонде и держать его от всех своих дел подальше. Самые невинные вещи могут показаться подозрительными человеку, специально выискивающему чужие проступки и глядящему на все предвзято.

Загрузка...