Песня сирены

ВИЗИТ ГЕНЕРАЛА

— Бомонт вернулся! Он был здесь, он стоял передо мной со всем присущим ему изяществом, высокомерный и невероятно обаятельный! Я вновь ожила, бросилась в его объятия и, подняв лицо, взглянула на Во.

— Я звала тебя: «Во, Во! Почему ты ушел? Почему покинул меня?» А он отвечал:

— Все это время я был здесь, рядом… рядом.

И его голос эхом отзывался по всему дому, повторяя: «рядом… рядом…».

Тут я очнулась, поняв, что Бомонта нет со мной. Я просто грезила, и еще тяжелее на меня навалилось горе — я вновь одна, и тем безнадежнее оно было после краткого мига, когда я поверила, что Во вернулся.

С тех пор как он уехал, прошло более года. Мы должны были пожениться и снова готовились к побегу (одна неудачная попытка уже была), но в этот раз мы бы проделали все гораздо тщательнее. Во прятался в том доме, с привидениями, куда я часто заходила, пользуясь любой возможностью. Моя семья ничего не подозревала, все были уверены, что разлучили нас, но мы были умнее, бережно вынашивая свои планы.

Моя семья не любила Бомонта — особенно мать, которую приводило в бешенство одно лишь упоминание его имени. С самого начала я видела, насколько решительно она стремилась воспрепятствовать нашей свадьбе. Одно время мне казалось, что она ревнует меня к Бо, но позже я переменила свое мнение.

Я никогда не могла полностью почувствовать свою причастность к семье Эверсли, хотя Присцилла, моя мать, неоднократно давала мне понять, как много я значу для нее, и я сознавала, какое влияние она имеет на меня. Она абсолютно не походила на Харриет, которую я так долго считала своей матерью. Харриет, конечно, любила меня, но не могу сказать, чтоб чрезмерно. Она не баловала меня выражением своих чувств, и, я уверена, узнай она, что мы с Бо дали друг другу слово пожениться, она бы только пожала плечами и рассмеялась, в то время как Присцилла повела себя так, будто это величайшее несчастье, хотя самой причиной моего существования явилось именно отсутствие у нее такого договора в подобных условиях.

Теперь-то известно, что я незаконнорожденная — внебрачная дочь Присциллы Эверсли и Джоселина Фринтона, который был обезглавлен во время Папистского заговора. Конечно, он собирался жениться на моей матери, но был схвачен и казнен прежде, чем успел это сделать. Тогда Харриет решила выдать себя за мою мать, и они с Присциллой уехали в Венецию, где я и родилась.

Обстоятельства моего мелодраматического появления на свет доставили мне немалое удовольствие, когда я узнала обо всем. Эта история вышла наружу и стала широко известна, когда дядя отца после смерти завещал свое состояние мне. Тогда я стала жить со своей матерью и ее мужем Ли в имении Эверсли, хотя частенько навещала Харриет.

Сейчас Присцилла с Ли перебрались в Довер-хаус во владениях Эверсли. Там они жили с моей сводной сестрой Дамарис. Совсем рядом располагался Эндерби-холл, который мы с Бо использовали для встреч. Этот дом оставил мне в наследство дядя отца, Роберт Фринтон. Эндерби — это место памятных событий. Его считают обиталищем нечистой силы. Я подозреваю, что именно поэтому я была очарована этим домом с детских лет, задолго до того, как он стал принадлежать мне. Однажды там произошла страшная трагедия, и, естественно, над этим местом витала мрачная тень. А Бомонту нравился этот дом, иногда он даже звал привидения выйти и взглянуть на нас. Когда мы лежали на большой кровати с балдахином, он отдергивал занавески. «Пусть они поучаствуют в нашем наслаждении!» — так он говорил. Он был дерзок, безрассудно отважен и абсолютно беззаботен! Я уверена, появись однажды перед ним привидение, он не почувствует и тени беспокойства. Он рассмеялся бы в лицо самому дьяволу, покажись тот собственной персоной. Бывало, он говорил, что и сам служит дьяволу.

Как я тосковала по нему! Как мне хотелось, заглянув в этот дом, вновь почувствовать его объятия, когда он вихрем налетал на меня. Я хотела, чтобы его руки вновь подхватили меня и отнесли наверх, в ту комнату, где спали эти призраки, пока обитали на земле. Я хотела вновь услышать его ленивый голос с бархатными интонациями, такой музыкальный, такой характерный для него, предназначенного обладать всеми радостями жизни — неважно, какими средствами — и отбрасывать все, что не сулит никакой выгоды.

— Я не из святых, Карлотта, — говорил мне Бомонт, — так что и не мечтай заполучить одного из них в мужья, милое дитя!

И я заверила его, что последнее, о чем я мечтаю, это о святом.

Он постоянно напоминал мне, что я уже потеряла невинность, — видимо, это забавляло его. А я иногда думала, что он настоял на этом потому, что боялся потерять меня.

— Теперь ты не сможешь упорхнуть: ты принадлежишь мне!

Присцилла, пытаясь пресечь наши отношения, говорила, что единственное, что ему надо, — это мое состояние: я была весьма богата — вернее, я стала бы таковой по достижении восемнадцати лет или в случае замужества. Когда я решила узнать, интересует ли Бо это обстоятельство, он ответил:

— Я буду откровенен с тобой, мое милое дитя: твое состояние будет не лишним! Оно позволит нам путешествовать и жить в свое удовольствие. Тебе это понравится, дорогая наследница! Мы отправимся на твою родину — в Венецию: я знаю, что был там в тот знаменательный момент. Не кажется ли тебе, что это перст судьбы? Мы предназначены друг для друга, так не позволим же такому ничтожному обстоятельству, как твое наследство, встать между нами! По правде говоря, мы не можем презирать богатство, давай лучше скажем, что рады ему. Но неужели после всего, что произошло между нами, ты сомневаешься, любовь моя, что значишь для меня гораздо больше, чем тысяча таких наследств? Мы бы были счастливы вместе будь ты, моя маленькая женушка, простой швеей. Понимаешь ли ты, как мы подходим друг другу? Ты создана для любви, ты отзывчива и чувствительна к ней! Ты еще очень юная, Карлотта, но уже пылкая и страсть будет неотъемлемой частью твоей жизни. Тебе надо еще так много узнать о самой себе и о жизни, и я помогу тебе в этом, независимо от того, существует это наследство или нет.

Я знала: все, что Бомонт говорит, — правда и что по своей натуре я вполне под стать ему. Я понимала, что мы действительно подходим друг Другу, и это наследство — то, что поможет мне обрести его.

Между нами царило полное согласие. Мне было тогда только пятнадцать, а он был более чем на двадцать лет старше — он никогда не называл мне свой возраст. Обычно он говорил:

— Я стар настолько, насколько способен убедить весь свет, и ты более, чем кто-либо другой, должна принимать это именно так.

Итак, мы встречались в доме с привидениями. Это забавляло Бо и устраивало нас, потому что очень мало людей заходило туда Присцилла посылала туда слуг лишь раз в неделю. Они ходили все вместе, потому что среди них никто не осмелился бы войти туда в одиночку. Я узнавала, когда слуги собирались идти, и предупреждала Бо, чтобы он скрылся. Мы оставались в этом доме три недели, а потом наступил день, когда он ушел.

Почему? Куда? Что заставило Бомонта так внезапно исчезнуть? Я не могла этого понять. Сперва я думала, что его куда-то вызвали и у него нет возможности дать мне знать о себе, но через какое-то время я стала волноваться.

Я не знала, что делать, и никому не могла рассказать, почему он исчез из этого дома: я и сама не могла этого понять. Первые несколько дней я не была слишком обеспокоена, но, когда дни превратились в недели, а недели в месяцы, меня охватил страх, и я ощутила предчувствие ужасного рока, нависшего над Бо. И я приходила в Эндерби, стояла в зале, слушая тишину дома, шептала имя и ждала какого-то ответа, но его не было: только грезы.

Мне становится легче, когда я записываю в дневник события. Делая это, я начинаю лучше понимать и то, что произошло, и самое себя.

Мне скоро семнадцать. Я отправляюсь в Лондон. Там будет устроен званый вечер, и в Эверсли тоже, так как и Присцилла с Ли, и мои дедушка с бабушкой мечтают подыскать мне мужа. У меня будет множество поклонников — мое наследство гарантирует это; но, как говорит Харриет, у меня есть и то, что она называет «особым свойством», которое привлекательно для мужчин, как мед для пчелы. Уж она-то знает толк в том, чем сама обладает всю жизнь.

— Вся беда в том, — однажды заметила она, — что слетаются и осы, и другие назойливые насекомые. То, чем мы наделены, может стать лучшим капиталом для женщины, но, подобно другим опасным дарам, при неверном обращении может обернуться против нас…

Харриет никогда не упускала случая провести время с мужчиной, и я была уверена, что она занимается тем же, чем и мы с Бо. Первый любовник появился у нее, когда ей было четырнадцать, хотя нельзя сказать, чтобы это было любовное приключение, полное страсти, но для обоих любовников оно стало весьма благодатным; и, рассказывая мне об этом, Харриет добавила:

— Пока все это продолжалось, мы оба были счастливы. Это то, для чего, собственно, и существует жизнь.

Наверное, ближе, чем кто-либо, и была для меня Харриет, исключая, конечно, Бо. Кроме всего прочего, я в течение многих лет считала ее своей матерью, и Харриет, на мой взгляд, была прекрасной матерью: она никогда не досаждала мне излишними чувствами, не любопытствовала, где я была, каковы успехи в моих занятиях, не проявляла обеспокоенности. Наоборот, меня раздражала явная забота Присциллы. Мне совсем не хотелось, чтобы Присцилла, опасаясь за мое благополучие, взывала бы к моей совести, особенно после того, как я встретила Бо. Харриет была для меня лучшей поддержкой, я чувствовала, что она-то помогла бы мне в любых затруднениях и поняла бы мои чувства к Бо так, как никогда не сумела бы настоящая мать.

Меня всегда привечали в Эйот Аббасе, и еще там был Бенджи, общество которого я считала очень подходящим. Он мне всегда нравился — Бенджи, сын Харриет, и в течение долгого времени я считала его братом. Я знала, что и он очень любит меня. Узнав, что я ему не сестра, он был в восторге и стал выказывать мне такие чувства, которые были бы интересны для меня, не будь я всецело увлечена Бо. Я прекрасно сознавала, какие чувства Бенджи испытывает ко мне: я стала разбираться в этом после того, как Бо стал моим любовником. Действительно, я начала многое лучше понимать.

— Говорят, ты повзрослела очень быстро, — комментировал Бомонт, — а это значит, моя милая девочка, что ты стала женщиной!

Бо высмеивал все. Многое он просто презирал, но, кажется, сильнее всего он презирал невинность, так что быстро уничтожал ее. Он отличался от всех прочих людей, и никто другой не мог заменить мне его. Он должен вернуться, должен все объяснить. Иногда, если до меня доносился откуда-нибудь слабый, еле уловимый запах — смесь мускуса и сандалового дерева, он вновь возвращал мучительно-острые воспоминания о Бо: его одежда всегда так пахла. Бо был очень привередлив: однажды, когда мы были в доме, он наполнил ванну водой, добавив туда розового масла, и заставил меня выкупаться. После этого он натер меня кремом с запахом розы, сказав, что приготовил его сам. Занятия любовью очень забавляли его, хотя Он относился к ним, как к какому-то многозначительному ритуалу.

Харриет говорила о нем и тогда, и после. Конечно, она не догадывалась, что он скрывался в атом доме.

— Он уехал, — говорила она, — забудь его, Карлотта!

Я отвечала:

— Он вернется!

Она ничего не сказала, но ее красивые глаза наполнились печалью.

— Почему он должен был уехать? — спрашивала я.

— Вероятно, решил, что бесполезно ждать: слишком многие были против Бомонта.

— Но не я.

— Сейчас мы не можем узнать, что заставило его поступить так, сказала Харриет, — но факт остается фактом — он уехал.

Я знала, о чем она думает. Он уехал за границу — так считали в Лондоне, где Бо был широко известен в придворных кругах. Когда Харриет была в Лондоне, она слышала, что Бо исчез, оставив огромные долги, и намекнула мне, что он занялся поисками другой наследницы. Даже ей я не могла рассказать о наших встречах в Эндерби и о том, что мы строили планы побега.

По временам меня одолевала такая тоска, что я часто приходила в Эндерби, бросалась в спальню и, лежа на постели под пологом, в мечтах переживала все снова и снова.

Я ощущала непреодолимую необходимость приходить туда, когда меня захватывали воспоминания о нем. Вот почему в полдень, на следующий день после той ночи, когда он привиделся мне, как живой, я отправилась верхом в Эндерби. Это было совсем недалеко, не более десяти минут езды. Когда я отправлялась туда на свидания с Бо, я ходила пешком, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь увидел мою лошадь и узнал, что я там.

В тот день я привязала лошадь к столбу и, достав ключ, вошла в дом. Я стояла на своем любимом месте — в старом зале: там была великолепная сводчатая крыша и красивые панели на стенах. В одном конце зала за перегородкой были кухни, в другом — галерея менестрелей. Считалось, что именно это место наиболее часто посещают привидения, потому что одна из владелиц дома, чей муж оказался вовлечен в заговор, пыталась повеситься на галерее, но веревка оказалась слишком длинной, она сильно покалечилась и доживала свои дни в медленной агонии. Именно такую историю я слышала. Помню еще один случай. Как-то, когда я вошла, Бо явился одетым в женскую одежду, которую разыскал в доме: ему нравилось пугать меня.

И сейчас, когда я вошла, мои глаза сразу же устремились на галерею: так было всегда, сколько бы раз я не приходила. И как счастлива я была увидеть его или какой-то знак, что он где-то здесь, что он вернулся ко мне!

Но там никого не было. Только тишина, мрак и гнетущая атмосфера страха и притаившегося зла. Я пересекла зал, — мои шаги звонко отдавались на каменном покрытии пола — и прошла, поднявшись вверх, по пустой галерее.

Я открыла дверь в спальню, которую мы сделали своей. Кровать с бархатным пологом выглядела очень заманчиво. Я задумалась о тех, кто умер на этой постели, затем внезапно упала на нее и зарылась лицом в бархатную подушку.

— О, Бо, где же ты? — рыдала я. — Почему ты меня покинул? Куда ушел?

Потом я затихла и села на кровати. Впечатление было такое, словно я получила ответ на свой вопрос. Я вдруг поняла, что не одна в доме: кто-то здесь был, какое-то движение… Шаги? Были ли это шаги? Я знала все звуки старого дома: скрип старой древесины, жалобные стоны половиц. Бывало, я пугалась, лежа на этой кровати с Бо, что он тотчас же подмечал. Как он смеялся надо мной! Я думаю, он просто мечтал о каком-нибудь происшествии. Однажды он сказал:

— Хотел бы я видеть лицо этой гордячки Присциллы в момент, когда она застанет меня в постели с ее дочерью!

Да, я действительно знала все звуки этого дома и сейчас была твердо уверена, что не одна здесь. Меня охватило ликование. Первая мысль была: он вернулся!

Я позвала:

— Бо! Бо! Я здесь, Бо!

Отворилась дверь. Мое сердце так сильно стучало, что мне показалось, будто я задыхаюсь.

А потом я ощутила дикую ярость: в комнату вошла моя сводная сестра Дамарис.

— Дамарис? — заикаясь, произнесла я — Что… что ты здесь делаешь?

Разочарование ослепило меня, и в этот момент я ненавидела сестру. Она стояла передо мною, ее губы слегка приоткрылись, а глаза округлились от изумления. Она не была красивым ребенком — тихая, послушная, стремящаяся всем понравиться, что наша мать называла «очаровательным». Я всегда считала ее туповатой и обычно игнорировала, но сейчас просто ненавидела. Она выглядела такой чистенькой и опрятной в своем бледно-голубом платье с более светлым шарфом, длинные локоны темных волос падали ей на плечи. Ее просто распирало от любопытства, которые вылилось в живой интерес к происходящему.

— Я решила, что с тобой что-то произошло, Карлотта, — сказала она. Ты с кем-то разговаривала, так ведь?

— Я крикнула просто, чтоб узнать, кто здесь? Ты напугала меня, — я смотрела на нее с осуждением.

Ее рот приоткрылся от удивления: она была абсолютно бесхитростна. Да и чего другого ожидать от десятилетнего ребенка? Что ей сказать? Я помнила, что звала Бо по имени. Слышала ли она это? Я надеялась, что она ничего не знает о Бомонте.

— Мне показалось, ты говорила, что-то вроде «Бог»? — произнесла она.

— Ты ошиблась, — быстро ответила я, — я крикнула «Кто тут?»

— Но…

— Все остальное тебе показалось, — резко продолжила я.

Встав с постели, я не слишком нежно взяла ее за плечи, так, что она даже поморщилась. Я была довольна: мне хотелось обидеть ее.

— У тебя нет никакого права приходить сюда, — заявила я. — Это — мой дом, и я пришла, чтобы убедиться, все ли в порядке.

— Ты проверяла кровать?

Я внимательно посмотрела на Дамарис. Нет, это замечание было сделано без всякой задней мысли: она ничего не проверяла и не предполагала. Надо заметить, что моя сестра абсолютно невинна. В конце концов, ей всего десять лет.

Я подумала, стоит ли что-то ей объяснять. Нет, лучше оставить все, как есть. Мы вместе вышли из дома.

— Как ты сюда добралась? — поинтересовалась я.

— Я шла пешком.

— А теперь можешь идти обратно, — бросила я ей, усевшись в седло.

Это было двумя днями позже, в субботу. Я была в саду Довер-хауса, когда показался всадник. Он спешился и подошел ко мне.

— Если я не ошибаюсь, это Довер-хаус. Эверсли и капитан Ли живет здесь, не так ли?

— Вы абсолютно правы. Сейчас его нет, но, надеюсь, он скоро вернется. Заходите, я покажу вам, где поставить коня.

— Благодарю. Вы, должно быть, его дочь?

— Падчерица.

— Мое имя — Жерве Лангдон. Мы вместе служили в армии.

— Генерал Лангдон! — воскликнула я. — Мне приходилось слышать ваше имя: сэр генерал Жерве Лангдон. Так?

— Вижу, вы неплохо осведомлены. Я показала ему коновязь, а когда мы направились к дому, показалась моя мать.

— Мама, это сэр генерал Жерве Лангдон, — представила я гостя.

— О, пожалуйста, входите! — воскликнула Присцилла — Мой муж сейчас будет.

— Я проезжал в этих краях, — стал объяснять сэр Жерве, — и вспомнил, что здесь живет мой старый друг. Вот я и решил нанести ему визит.

Он будет в восторге. Он так много о вас говорил, правда, Карлотта? Да, это моя дочь Карлотта.

Сэр Жерве опять повернулся ко мне и произнес:

— Очень приятно. Мы прошли в зал.

— Я узнавал о вас в имении, — сказал сэр Жерве, — и один из слуг объяснил мне, что вы сейчас живете в Довер-хаусе.

— Да, это так, — отвечала мать, — А мои родители остались там.

— Лорд Эверсли, я думаю, тоже? Где сейчас Эдвин?

— Он служит за границей, — ответила Присцилла.

— Вот как? Я надеялся повидаться и с ним.

— Вы, конечно, знаете, что мой муж подал в отставку?

— Ну конечно. Теперь на службе остается Эдвин Эверсли.

— Да, но мне кажется, его жена хочет, чтобы он поступил так же, как Ли.

— Жаль, — произнес генерал, — такие люди, как он, нам нужны.

— Я считаю, что они нужны своим семьям.

— Вечное недовольство жен, — улыбнулся генерал. Присцилла провела его в гостиную и послала за вином и кексами. Появилась Дамарис, которую тоже представили гостю.

— У вас такие очаровательные дочери, — заметил генерал.

Он рассказывал нам о своих путешествиях за границей, восхищался тем, что снова на родине, в Англии. Вскоре возвратился Ли. Он был очень обрадован, увидев генерала, и через некоторое время Присцилла решила, что им есть, о чем поговорить друг с другом наедине. Она надеялась, что генерал не слишком торопится и побудет некоторое время у нас.

На это он ответил, что собирался навестить своего старого друга Неда Нетерби и думал переночевать в гостинице, в четырех милях отсюда, с тем, чтобы с утра ехать в Нетерби-холл.

— Нет! — воскликнула Присцилла. — И не думайте об этом! Вы должны остаться на ночь у нас. Мы и слышать не хотим о том, чтобы вы ехали в гостиницу, не правда ли, Ли?

Ли подтвердил, что, без сомнения, генерал должен остаться у нас.

— Так как это решено, — сказала Присцилла, — то я с вашего позволения пойду проследить, чтобы вам приготовили комнату. Карлотта, Дамарис, пойдемте, поможете мне.

Мы все вместе вышли.

— Я поняла, что генералу надо поговорить с вашим отцом, — заметила мать. — Им многое есть, что вспомнить: ведь они вместе служили в армии.

Я отправилась в свою комнату, а Дамарис пошла помочь Присцилле. Я была слегка возбуждена, как обычно в присутствии гостя, но что-то было в генерале, что дало мне понять: это не просто праздный визит, чем-то он привлекал меня. Это был высокий мужчина, ростом, должно быть, около шести футов и чуть старше Ли, как решила я. У него была выправка настоящего военного, так что не могло возникнуть сомнения, что это — истинный солдат. Шрам на щеке подтверждал это, добавляя суровости его облику.

Мне пришло в голову, что он приехал с целью уговорить Ли вернуться в армию, но я была уверена, что Присцилла не догадывается об этом, иначе она не смогла бы быть столь искренне гостеприимной.

За обедом много разговаривали о прошедших днях службы. Было очевидно, что Ли с упоением предается этим воспоминаниями.

Генерал заговорил о короле, не скрывая своей явной неприязни. Он называл его не иначе, как «Голландец», вкладывая в это слово немало презрения, а, когда упоминали имя короля, он багровел, так что шрам выступал на коже яркой белой чертой.

После мы оставили мужчин разговаривать за рюмкой вина, и моя мать заметила:

— Он, конечно, очаровательный человек, но мне бы не хотелось, чтобы он так много рассказывал Ля про службу в армии. Он расписывает ее так, будто это сущий рай.

— Нет, наш отец никогда не захочет покинуть тебя, мама, — сказала Дамарис.

Присцилла, улыбнувшись, спросила:

— Не понимаю, зачем же все-таки приехал генерал?

— Ну, он же сказал, что просто заехал к нам по пути в Нетерби-холл, ответила Дамарис, Я могла только смеяться над моей невинной сестрой: она верила всем и всему, что было сказано.

На следующий день, в воскресенье, мы собрались ехать на обед в Эверсли, как всегда по воскресеньям. Хотя Ли с матерью и купили Довер-хаус, оба они продолжали считать имение Эверсли своим домом. Я провела там часть жизни, а Присцилла, вплоть до недавнего времени, жила все время. Там родилась Дамарис, и лишь около года тому назад Ли купил Довер-хаус. Между двумя домами было не более пяти минут ходьбы, и дедушка с бабушкой обижались, если мы не навещали их часто. Я любила Эверсли, хотя Эйот-Аббас Харриет был, возможно, более родным домом для меня.

На обед все собрались за столом в большом зале. Моя бабушка Арабелла Эверсли очень любила, когда мы бывали все вместе. Ее особой привязанностью пользовалась Дамарис, в отличие от меня. В то же время мой дедушка Карлтон, напротив, любил меня. Он был вспыльчивым, упрямым, высокомерным и чуждым условностям человеком. Я чувствовала сильную тягу к нему так же, как, мне кажется, и он ко мне. По-моему, его весьма забавляло то обстоятельство, что я была незаконнорожденной дочерью, и он немало восхищался моей матерью, которая презрела условности и родила меня. Мне очень нравился дедушка Карлтон. Я находила, что мы с ним очень схожи характерами.

Дом был построен во времена королевы Елизаветы, в характерном стиле того времени, с крыльями на каждой стороне от главного зала. Меня восхищал этот зал с грубыми стенами, выложенными из камня, нравилось украшавшее его оружие. Семья Эверсли славилась своими воинскими традициями, хотя Карл-тон лишь недолгое время посвятил военной службе. После гражданской войны он оставался дома, чтобы сохранить свое имение до реставрации монарха. Мне приходилось слышать, что то, чем он занимался, было опаснее солдатской жизни и требовало большей изворотливости. Будучи убежденным роялистом, он разыгрывал из себя пуританина, чтобы таким образом сохранить дом для потомков. Мне нетрудно представить себе, как он это проделал. Каждый раз, когда он поднимал глаза к высокому сводчатому потолку с широкими дубовыми балками или когда его взгляд падал на генеалогическое дерево, нарисованное над большим камином, он должен был напоминать себе: «Если бы не моя отвага м выдержка во имя всеобщего благополучия, мы бы потеряли все это». Да, военные традиции семьи были всем известны. Ли до недавнего времени был военным, а сын моей бабушки Арабеллы от первого брака — Эдвин, нынешний лорд Эверсли — до сих пор оставался на службе. Его жена Джейн и их сын Карлтон — которого все звали Карлом, чтобы отличать от дедушки Карлтона, — жили в Эверсли, который, собственно, был владением Эдвина, хотя дед и считал его своим. Это неудивительно, ведь он годами управлял имением и, во всяком случае, сохранил его, никто не имел больших прав на Эверсли. Дедушкин отец — генерал Толуорти — прославил себя в деле защиты монархии. Я вспомнила, что и Бо некоторое время находился в армии. Это было во время мятежа Монмута, как он однажды рассказал и, кажется, был весьма доволен этим. Даже дед Карлтон тогда воевал на стороне Монмута, хотя он не был профессиональным военным и воевал в силу своих особых причин.

Все это вселяло уверенность, что генерал Лангдон будет чувствовать себя как дома.

За столом в тот день были Карлтон с Арабеллой, жена Эдвина — леди Эверсли с юным Карлом, Присцилла и Ли, я и Дамарис. Кроме того, приехал наш сосед из поместья Грассленд — Томас Уиллерби и его сын Томас-младший, который был годом или двумя моложе меня. Томас Уиллерби недавно овдовел. Его брак был очень счастливым, и он до сих пор не мог оправиться от потери. Моя мать тоже глубоко переживала смерть Кристабель Уиллерби, так как та до замужества была ее компаньонкой, а после осталась хорошей подругой. Теперь в Грассленде был еще один ребенок Уиллерби — грудная девочка. Ей еще не было года, и ее звали Кристабель — в честь матери, которая умерла, произведя девочку на свет. Присцилла приняла близко к сердцу трагедию семьи Уиллерби, и они стали нашими постоянными гостями. Она настояла на том, чтобы опекать маленькую Кристабель, и Салли Нуленс — наша старая няня, и Эмили Филпотс, которая была горничной при детях, обе были заняты заботой о ребенке. Что касается Томаса Уиллерби, он был настолько благодарен моей матери, что его глаза наполнялись слезами, стоило ему взглянуть на нее. Он был очень сенттаюнтален.

И дед, и бабушка очень тепло приняли генерала Лангдона, и в течение четверти часа разговор за столом вертелся вокруг армии. Затем Присцилла произнесла очень четко, как, я знаю, она говорит о вещах, всецело занимающих ее мысли:

— Мне кажется, что довольно Эндерби-холлу пустовать. Нет ничего хорошего в том, что в доме никто не живет.

— Верно, — подхватил Томас, всегда готовый поддержать ее, — он отсыревает. Домам необходимо, чтобы в них жили.

— Такой милый старый дом, — сказала Джейн Эверсли, — хотя мне не хотелось бы там жить. У меня мурашки бегут по телу каждый раз, когда я прохожу мимо.

— Только потому, что ты веришь слухам, — возразил дед. — Если бы не эти разговоры вокруг, никто бы и не думал о призраке.

— Что вы думаете о привидениях, генерал Лангдон? — спросила я.

— Я никогда их не видел, — ответил он, — а я могу верить лишь собственным глазам.

— Да вы неверующий? — спросила Арабелла.

— Я верю очевидному, — возразил генерал, — но откуда взялось это привидение?

— Я думаю, оно появилось, когда одна из хозяек дома пыталась там повеситься. Но она взяла недостаточно короткую веревку и лишь жестоко покалечилась. Вскоре после этого она умерла.

— Несчастная женщина! Но почему она так поступила?

— Ее муж был замешан в заговоре.

— В Папистском мятеже, — уточнил Карл.

— Нет, — возразила я, — ты путаешь его с моим отцом, а то был «заговор Ржаного Дома», не так ли?

— Да, — отозвалась Присцилла, как мне показалось, довольно смущенная.

— Они вступили в заговор против короля! — воскликнул Карлтон. — Это было преступно и глупо.

— Я не могу понять, почему происходят такие вещи? — вмешалась Присцилла.

— Моя дорогая леди, — начал генерал, — если что-то идет не правильно, некоторые люди стремятся поправить дело.

— И теряют при этом жизни, — заметила Арабелла.

— Все это уже в прошлом, но именно таким образом этот дом получил свою репутацию, — объяснил Карлтон.

— Мне бы хотелось, чтобы там появилась какая-нибудь приятная семья, сказала мать. — Я была бы рада иметь хороших соседей.

Она явно нервничала, и Ли с тревогой глядел на нее. Я подумала: «Они обо всем договорились». Я была уверена, что моя сестра уже доложила, что видела меня лежащей на кровати. Она могла и упомянуть, что, как ей показалось, я разговаривала с кем-то по имени Бо.

— Этот дом должен быть моим! — повернулась я к генералу. — Он был оставлен мне дядей моего отца, которого звали Роберт Фринтон.

— Мне знакомо это имя, — сказал генерал. — Ужасная трагедия!

Присцилла беспокойно сжимала руки. Она была очень возбуждена сегодня, и причиной тому был генерал.

— Пройдет еще несколько месяцев, прежде чем ты сможешь вступить во владение наследством, — сказал дедушка, — но я не сомневаюсь, что если удастся продать дом, то это будет вполне оправдано.

— Но я совсем не уверена, что хочу его продавать.

— Может, вам нравятся привидения, мисс Карлотта? — спросил генерал.

— Я была бы не прочь взглянуть на одно из них. А вы, генерал?

— Ну, это зависит от привидения, — ответил он.

Ли заявил:

— Ты должна продать дом, Карлотта. Ты никогда не захочешь там жить, но, возможно, тебе удастся найти жильца и сдать дом.

Я многое поняла про всех них и замолчала. Меня только интересовало, выскажется ли генерал. По каким-то причинам они хотели, чтобы я прекратила ходить туда, и не бродила по пустым комнатам этого дома. Дамарис наверняка рассказала все, что она видела и слышала, и они догадались, что я до сих пор надеюсь на возвращение Бо.

— Так что подумай об этом, — добавил дедушка.

— Знаете ли вы, что я сейчас обдумываю, стоит ли мне покинуть Грассленд? — сказал Томас Уиллерби.

— Покинуть Грассленд, Томас?! — воскликнула моя мать. — Но почему?

— Слишком много воспоминаний, — ответил тот, и за столом воцарилось молчание. После паузы Томас продолжал:

— Да, я подумал, что мне было бы легче возвратиться на Север и постараться начать там новую жизнь. Вот для чего я пришел… и я благодарен всем вам… и Кристабель… У меня были здесь счастливые минуты, а сейчас, возможно, для меня будет лучше уехать…

Присцилла выглядела печальной, но вслух она обдумывала его будущее:

— Уехать и найти новую жену… начать новую жизнь, и, возможно, потом вернуться?

— О, все это в будущем, — сказал Томас, — сейчас и без этого хватает забот. Да, я забыл, что-то должно быть сделано и с Эндерби.

Чтобы прекратить разговор об Эндерби, я сказала, что слышала, будто леди Элизабет Уиллврс должна вступить во владение ирландским поместьем, подаренным ей Яковом II.

Лицо генерала побагровело, и он пробормотал:

— Чудовища!

— Пусть король ублажает свою любовницу, — заявил Карлтон, — Я еще удивлен, что у него только одна. Я желаю ему насладиться этой леди.

— Жаль, — сказала Арабелла, — что все так обернулось: дочери против собственного отца…

— Действительно, — поддержал ее генерал, — мне кажется, королеву Марию должна сильно мучить совесть. И что будет с Анной, если она захватит корону?

— Не сомневайтесь, — воскликнул Карлтон, — Англия не потерпит короля ставленника папы римского. Она избавилась от одного паписта: Яков, который принадлежит к ним, — в ссылке, и там он останется до самой смерти. А если за ним последует и Вильгельм — Бог не допустит этого, ибо он хороший правитель, — то следующей будет Анна, и она получит поддержку всех, кто желает лучшего для этой страны.

Я видела, что генерал с трудом сдерживается. Ли тоже выглядел смущенным. Он кое-что знал о мыслях генерала по этому поводу, а для моего дедушки было так характерно утверждать свою точку зрения, не задумываясь, что это кого-то заденет.

— Узурпаторам тропа, — тихо и сдержанно сказал генерал, — часто приходится жалеть об этом.

— Едва ли это так. Яков был абсолютно бесполезен. Следующей была его дочь Мария так же, как и наследующий ей Вильгельм. Я стал его противником в тот момент, когда узнал о его, папистских взглядах. Я бы посадил Монмута на трон, только чтоб не дать папистам править страной. Яков был свергнут, он в ссылке, так пусть там и остается.

— До чего вы неистовствуете, сэр! — поразился генерал.

— А разве вы нет, сэр? — ответил Карлтон. — Я вам все выскажу; я очень переживаю за эти события.

— Это слишком очевидно, — сказал генерал.

Арабелла сумела тактично переменить тему, и мы заговорили о таких банальных вещах, как погода; о том, какая предстоит зима, и даже вспомнили, как замерзла Темза, и напомнили несчастному Томасу о его встрече с Кристабель.

Я была весьма довольна, когда мы, наконец, вернулись назад в Довер-хаус. Генерал был молчалив, и я подозревала, что он не получил большого удовольствия от этого визита. Они с Ли провели этот вечер вдвоем, а на следующее утро генерал распрощался с нами.

Мои мысли всецело были заняты Эндерби. Я не могла представить, что со мной будет, если я больше не смогу ходить туда. Новые жильцы все изменят, это будет уже совсем другой дом. Хотела ли я сохранить нетронутой память о любовнике, покинувшем меня? Стану ли я счастливее, если не буду больше ходить в этот дом и мечтать?

Что-то непонятное случилось со мной. Я сильно разозлилась, и это успокоило слегка мою боль, потому что задело гордость. Может ли быть правдой то, что Бо намеренно покинул меня, так как нашел более богатую наследницу? По крайней мере, так говорили: он занимал деньги в расчете на то, что вскоре женится на мне; он был корыстолюбив и погнался за более богатой добычей. Где-то за границей… в Париже… может, в Венеции? Он постоянно и много говорил о Венеции. Бо никогда не претендовал на то, чтобы быть человеком чести, напротив, подчеркивал, что он не святой. «Во мне многое есть от дьявола», — сказал он мне однажды и предложил посмотреть, не растут ли рога у него на голове: «Потому что это тебе понравилось бы. Позволь сказать мне, Карлотта, что в тебе тоже есть частичка дьявола!»

Какая глупость с моей стороны — мечтать, что Бо вернется. Прошло уже более года с его отъезда. Я представила себе его живущим в каком-то незнакомом городе — на Рейне, в Италии, во Франции —..с наследницей, которая богаче меня, и как он смеется, рассказывая обо мне, как Бо умеет рассказывать о своих любовницах. Он всегда насмехался над понятиями о чести, которые подразумевались обязательными для джентльмена.

Я лелеяла злость к Бо, и это было облегчением. И я подумала: «А почему бы и не продать Эндерби? Это поможет мне похоронить образ лживого любовника».

Пришел сентябрь. Через месяц мне исполнится восемнадцать, это будет значительное событие в моей жизни — я стану совершеннолетней.

Присцилла объявила, что будет большой праздник, и, конечно, дедушка с бабушкой настаивали, чтобы его проводили в Эверсли, который подходит для этого больше, чем Довер-хаус.

Дом был полон гостей, и я знала, что Ли с Присциллой пригласили несколько «приличных» молодых людей в надежде, что я обращу внимание на кого-нибудь из них.

Харриет приехала вместе со своим мужем Грегори и Бенджи. Я очень обрадовалась, увидев ее снова.

— Мы мало видимся, — заметила Харриет. Она, как всегда, восхитила меня. Ее уже нельзя было назвать молодой, но она все еще оставалась изумительно красивой. Конечно, ей это стоило больших усилий. Волосы у нее оставались по-прежнему темными («Мой особый состав, — шепнула она мне в ответ на мое удивление. — Я дам тебе рецепт его приготовления, когда это будет нужно»), Мы оставались там еще неделю.

— Почему ты не бываешь теперь у нас так же часто, как раньше? спросил Бенджи.

Я ничего ему не ответила: не могла же я объяснить Бенджи, что по-прежнему жду Бо.

Мы много ездили верхом вместе с ним. Мне нравились эти прогулки. Я любила дышать холодным влажным сентябрьским воздухом и стала замечать окрестности, на что прежде не обращала внимания. Мне нравились буреющие на ветках листья и появляющиеся на соснах шишки. Везде была видна паутина примета осени, и мне казалось, что она выглядит очень нарядно — с каплями сверкающей росы. Это было так непохоже на меня — любоваться природой. Мною овладело такое чувство, будто я просыпаюсь после долгого кошмара.

Бенджи был подходящим попутчиком: всегда готовый посмеяться, легкий на подъем, с веселым нравом, он больше походил на отца, чем на мать. Сэр Грегори Стивенс, наверное, не относился к числу людей, производящих на меня сильное впечатление, но, без сомнения, он был одним из самых добрых.

Бенджи был старше меня: ему было около двадцати лет, но мне это не казалось большой разницей в возрасте. Я привыкла всех сравнивать с Бо, который был более чем на двадцать лет старше. Я была достаточно искушенной, чтобы считать себя равной Бенджи по части жизненного опыта: Бо многому научил меня.

Однажды мы катались в лесу и, возвращаясь домой, проезжали мимо Эндерби-холла.

— Мрачный старый дом, — заметил Бенджи. — Помню, ты как-то сопровождала туда меня и своего дядю Карла.

— Я прекрасно это помню, — ответила я. — Вы были ужасными мальчишками: вы не хотели иметь со мной дела и все время повторяли, чтобы я уходила и не докучала вам.

— Ну, это можно отнести за счет нашей молодости, — ответил Бенджи, — Я обещаю, что никогда больше не скажу тебе ничего подобного, Карлотта.

— Наверное, я была невозможным ребенком?

— Нет… хотя определенно Карлотта считала себя центром Вселенной, и все должны были преклонять перед ней колени.

— Кроме Бенджамина и дяди Карла.

— Мы были идиотами.

— Но все случилось к лучшему: я увязалась за вами, потом уснула в шкафу, и благодаря этому мы познакомились в Робертом Фринтоном, который оказался дядей моего отца.

— Который пал жертвой твоих чар и оставил тебе свое состояние. Это как та история, о которой поется в балладе, и как раз то, что должно было случиться с тобой.

— Я не считаю, что похожа на героиню волшебной сказки, Бенджи. Не ты ли только что сказал, что я считала себя центром вселенной? Мне представляется, что я мало изменилась, а это значит, что я крайне эгоистичная натура.

— Ты восхитительна, Карлотта!

Бенджи глядел на меня достаточно выразительно: благодаря Бо я хорошо знала, что это значит. Под влиянием порыва я предложила:

— Давай заедем в Эндерби и посмотрим дом.

— Разве он не заперт?

— У меня есть ключ, я всегда ношу его на поясе: случается, что у меня бывает настроение зайти туда.

Я внимательно смотрела на него. Он, как и вся семья, знал про Бо, но я не думала, чтобы они подозревали о его пребывании в Эндерби.

Мы привязали наших лошадей и прошли через парадный вход. Рядом с Бенджи я испытывала вполне определенные эмоции и не могла понять себя. Неожиданно я стала воображать, каково было бы заняться любовью с Бенджи. Возможно, я, как и предполагал Бо, относилась к тому типу женщин, для кого физическая близость была необходима. Бо как-то сказал, что никогда еще не встречал такой опытной девственницы, имея в виду, что даже в самый первый раз я охотно приняла его. «Как цветок, открывающийся навстречу солнцу», заметил он. Я вспомнила, что, пока не встретила Бо, я любила проводить время с Бенджи, и немалое удовольствие доставило мне открытие, что я тоже небезразлична ему. У меня появилось чувство, что это — возможность навсегда изгнать образ Бо из своей памяти.

— Какое зловещее место! — сказал Бенджи. — Тебе так не кажется?

— Это лишь твое воображение, — возразила я.

— Да, пожалуй, ты права: когда ты здесь, Карлотта, оно уже не кажется мрачным. Ты так красива! Я знаю лишь одну женщину, которая так же красива, и это моя мать. Я очень гордился тобой, когда верил, что ты — моя сестра.

— Значит, это твоя гордость не позволяла мне принимать участия в ваших прогулках по Эндерби?

— Я уже объяснил тебе, что это была просто мальчишеская глупость.

Бенджи смотрел на меня очень выразительно, и я прекрасно понимала, что он хочет поцеловать меня. Я отошла и направилась через зал, глядя на галерею менестрелей, чтобы прийти в себя. Боль оставалась со мной, никто не сможет заменить Бо. Я начала подыматься по ступеням. Бенджи шел вплотную за мной… через галерею призраков. Я размышляла: «Ну почему я должна страдать по тебе, Бо? Ты уехал и покинул меня».

Мы заглядывали во все комнаты и, наконец, дошли до той, где была кровать под балдахином. Я стояла, глядя на нее. Меня переполняли горечь и страстное желание. Бенджи проговорил:

— Карлотта, ты уже больше не ребенок. Я очень давно хотел поговорить с тобой, но ты была так молода.

Я еле удержалась от смеха: я была намного моложе, когда резвилась с Бо на этой самой кровати. А Бенджи… он дожидался, пока мне исполнится восемнадцать. Как рассудительно и как непохоже на Бо.

— Карлотта, мне кажется, что все так считают.

— Что именно?

— Что мы поженимся.

— А ты меня спросил?

— Я спрашиваю. И что же ты ответишь? Мне показалось, что я слышу смех Бо: «Это как раз то, что надо: твой недотепа-любовник дождался твоего совершеннолетия. Это очень смешно, не правда ли, Карлотта? Благославляю тебя, дитя мое, ты, наконец-то, выросла из колыбели. Выходи замуж за этого тихоню Бенджи, и у тебя будет размеренная, благополучная жизнь и, я обещаю, непреодолимо скучная».

Я поняла, что мне не удается ускользнуть от Бо. Если я скажу Бенджи «да», я никогда не почувствую того возбуждения, предощущения восторга, которое всегда овладевало мной, когда я приходила в этот дом на встречу с Бо.

— Нет, — ответила я Бенджи, — нет! — И что-то заставило меня добавить:

— Не сейчас…

Бенджи, конечно, все понял по-своему:

— Я слишком поторопил тебя?

Поторопил меня! Я знала о его чувствах уже давно, а он просто не имел представления о таком типе людей, как я. Я вообразила себе Бо при аналогичных обстоятельствах: если бы я отказала ему, он бы только рассмеялся и силой уложил меня в эту постель.

Хотелось бы мне иметь такого любовника, как Бенджи? И опять мне показалось, что я слышу смех Бо: «Ну конечно, конечно, ты хочешь». Он решил бы, что это — замечательная шутка, произойди все именно здесь, в этой комнате. Он бы сказал, что никогда еще так не развлекался: Бенджи предлагает выйти за него замуж, а, когда я отказываю, решает, что слишком поторопил меня, что моя невинность не позволяет мне еще задумываться об этом. Нет, мне не удастся избавиться от Бо.

Мы подошли к нашим лошадям.

— Не расстраивайся, милая Карлотта! — сказал Бенджи. — Я задам тебе этот вопрос позже.

Ко мне в комнату вошла Харриет. Она славилась отменным здоровьем, и, я уверена, она была не менее красива, чем десять лет назад. Она слегка располнела, но ничего уродливого в этом не было: некоторое обилие плоти ничуть не портило ее красоту. «Это потому, — говорила она, — что все располагается там, где надо!»

Я подумала: «Харриет знает, что Бенджи просил моей руки». Некоторые слуги верили, что она обладает особой силой, и я была склонна согласиться с этим. Эти невероятно красивые фиолетовые глаза были необыкновенно проницательными, мало что могло ускользнуть от них.

— Итак, маленькая обольстительница, — сказала она, — ты отказалась сделать счастливым моего Бенджи? Вчера он просил твоей руки, не так ли?

Я кивнула.

— И ты сказала «нет». Я считаю, ты добавила «не сейчас», только чтоб не удручать его решительным отказом?

— Харриет, ты права, как всегда. Мы вместе посмеялись, она всегда поднимала мне настроение. Наверное, я любила Харриет больше, чем кого-либо другого, исключая Бо. Произошло это благодаря тому, что в детские годы я всегда считала своей матерью ее. Нет, она была для меня больше, чем мать, она была одной из нас, как я решила, — это значит, что она походила на Бо и на самое меня. Мы были искателями приключений в этом мире, решительно настроенными получить все, что нам хочется от него, и, в зависимости от обстоятельств, не слишком щепетильными в способах достижения цели.

Внезапно до меня дошло, что все мы появились на свет, наделенными выдающейся красотой: и Бо, и Харриет, и (с моей стороны было бы ложной скромностью отрицать это) я в некоторой степени наделена ею. По какой-то страдной прихоти природы я, действительно, могла бы быть дочерью Харриет: я была темноволосой, хотя и посветлее ее, у меня были синие глаза, хотя более голубые, чем фиолетовые, но такие же, как у нее, темные брови и ресницы. На этом, правда, внешнее сходство кончалось: мое овальное лицо, высокие скулы, полные губы и прямой нос были типичны для Эверсли. Но по характеру я была такой же, как Харриет, и, возможно, это делало нас более похожими, чем чисто внешние черты.

Так или иначе, мы прекрасно понимали друг друга, и с Харриет мне было говорить легче, чем с кем-либо другим. Что-то подобное, должно быть, чувствовала и моя мать, если пришла к Харриет, поняв, что у нее будет ребенок и это опозорит семью.

— Бедный Бенджамин! — произнесла она. — Он так долго любил тебя! Эта мысль появилась у него, как только он узнал, что ты ему не сестра. Он жил ради того дня, когда поведет тебя к алтарю, и, должна сказать, что и я была бы рада такой невестке.

— Милая Харриет, для меня была бы заманчивой перспектива иметь тебя свекровью, но даже это не может быть решающим поводом для замужества — Для тебя это было бы хорошо, Карлотта: с Бенджи тебе будет неплохо. Он очень похож на своего отца, а лучшего мужа, чем мой Грегори, невозможно себе представить. — Она серьезно посмотрела на меня и добавила:

— С Бомонтом Гранвилем ты станешь очень несчастна.

Я отвернулась, а она продолжала:

— Да, так будет. О, я согласна, что он очарователен. Я могу представить, как он сейчас живет где-то в роскоши, восхваляя собственную хитрость. Он не может вернуться в Англию: его кредиторы разорвали бы его, как стервятники Я недоумеваю, где он может быть. Не думаю, что в Венеции. Я несколько раз писала своей подруге, Контессе Карпори, у которой есть собственное палаццо там, где она родилась. Она знает Бо, он достаточно известен в Венеции. Она пишет, что его там нет, и, если она услышит о его возвращении в один из городов Италии, она даст мне знать об этом. Не думай больше о нем, изгони из мыслей! Это было приятно, не так ли? Можешь ты взглянуть на все это как на эпизод?

— Это был такой упоительный эпизод, Харриет!

— Конечно, так и должно быть. Наверное, он потрясающий любовник, но в мире есть и другие. Все, что он хотел от тебя, — это твое наследство, Карлотта.

— Но почему же он не остался, чтобы заполучить его?

— Единственной причиной может быть то, что его привлекла более заманчивая цель, больше я ничего не могу предположить. Он задолжал всем вокруг, он не мог более показываться своим кредиторам. А может, он испугался твоего дедушки. Карлтон Эверсли пользуется большим влиянием при дворе и мог бы уничтожить Бо, если бы тот появился. Но мне не кажется, что Бо принадлежит к тому типу людей, которых легко заставить свернуть с избранного пути. Ты должна посмотреть правде в лицо, Карлотта. Единственный вывод — он почуял где-то более заманчивую добычу и ринулся за ней.

— Харриет, прошло почти три года.

— И ты достигла совершеннолетия. Забудь его, начни все сначала. У тебя есть все, о чем только может мечтать девушка: ты наделена красотой, которая делает тебя неотразимой почти для всех мужчин, и ты состоятельна, мое милое дитя. Что бы я сделала, имея в твоем возрасте такое богатство!

— Ты смогла неплохо устроиться и без этого.

— У меня были годы борьбы. Да, я наслаждаюсь ею, в моей крови есть тяга к авантюрам, но иногда я творила такие вещи, которых делать не надо бы. Карлотта, забудь о том, что прошло, смотри вперед. В будущем тебя ждет счастье. Не хочешь быть с Бенджи — не надо, хотя, я надеюсь, по ряду причин, что вы будете…

— Одна из них — мое наследство?

— Одна из них — наследство. Но позволь и мне сказать то, что касается Бенджи: он получит наследство после своего отца и унаследует мне. Если тебе нужен муж, а не дьявольский любовник, лучшей партии ты не сделаешь.

Харриет поцеловала меня и показала наряды, в которых собиралась пойти на торжество в честь моего совершеннолетия. Она произвела на меня должное впечатление, как и всегда ей это удавалось. Эверсли был полон, в Довер-хаусе тоже были гости, торжество кипело. Мое совершеннолетие. Я должна была выслушивать воркотню Салли Нулленс, которая рассказывала, что я была самой непослушной из всех детей и у меня была самая мощная пара легких, которые я пускала в ход, когда хотела чего-то.

— Были некоторые, которые предпочитали дать тебе требуемое, — поясняла она, — но я поступала по-другому. Когда ты мне сильно мешала, я задавала тебе хороший шлепок — ты знала, что только это и можешь от меня получить, и не таила обиды.

А затем была Эмили Филпотс:

— Я скажу тебе, что ты привела в беспорядок свои прелестные наряды, но ты выглядишь в них так очаровательно, что приятно смотреть на тебя. Ты не изменилась, мисс Карлотта. Мне жалко того мужчину, который получит тебя, да.

Я, конечно, могла бы ответить, что так как ни один мужчина не проявил желания получить Эмили, то она и не может судить об этом, но я всю жизнь любила их обеих, они были неотъемлемой частью моего детства.

Дамарис ходила вокруг меня с выражением благоговейного восторга на лице. Ей сейчас было одиннадцать — довольно крупная и толстая. Ее обожание раздражало меня, боюсь, я не слишком хорошо относилась к ней. Она постоянно возилась с больными животными и очень переживала, если они умирали. Она обожала свою лошадь и действительно была превосходной наездницей. Дамарис была любимицей Салли Нулленс и Эмили Филпотс, у нее были очень правильные легкие, и она не слишком часто их упражняла, и я уверена, что она держала свои наряды в полном порядке, но я чувствовала глубокое удовлетворение, что в них она никогда не сможет быть такой красивой, как я.

Все — моя мать, Ли и даже дедушка и бабушка — надеялись, что я выйду замуж за Бенджи. Кажется, все знали, что там очень хочет этого. Я чувствовала к себе какое-то настороженное внимание. Видимо, все считали, что когда я буду замужем, то получится так, будто бы я и не знала Бо. Я же была в этом абсолютно не уверена, но мне уже хотелось понять, может, все от в чем-то правы, а для меня и это уже был шаг вперед.

Поэтому я каталась верхом вместе с Бенджи, я танцевала с Бенджи, мне нравился Бенджи. Я чувствовала легкое волнение, когда он брал мою ладонь, касался руки или целовал меня.

Это не был такой дикий наплыв чувств, какой я испытывала к Бо, но какой-то отклик во мне был.

Я представляла, как Бо смеялся бы надо мной.

— Ты такая страстная молодая леди! — говорил он мне.

Действительно ли это так? Что сейчас со мной происходило? Было ли это действительно просто желание физического удовлетворения, которое так приучил ценить меня Бо, или я тянулась к Бенджи? Я не была ни в чем уверена, но к кое-какому решению я пришла: я собиралась продать Эндерби-холл. Возможно, для меня это было символично: я смирялась с тем фактом, что Бо никогда уже не вернется.

Некая миссис Элизабет Пилкингтон приехала, чтобы взглянуть на Эндерби-холл. Она прибыла днем раньше и остановилась со своими друзьями в нескольких, милях от Эверсли. Она сказала, что поехала бы взглянуть на дом, если кто-нибудь встретит ее там.

Присцилла хотела послать Ли, но я наотрез отказалась. Они должны прекратить думать обо мне, как о ребенке, я в полном смысле взрослая женщина, и в любом случае Эндерби-холл принадлежит мне. Мне хотелось доказать всем свою независимость, поэтому я собиралась сама встретить леди и показать ей дом Стоял ноябрь. Мы договорились о встрече на десять часов утра. Я предложила такое время потому, что около четырех темнело, и, если бы миссис Пилкингтон явилась пополудни, у нас было бы слишком мало времени, чтобы все осмотреть. Она согласилась: конечно, ей хотелось рассмотреть дом при дневном свете.

Я чувствовала облегчение. Наконец-то, я стала действительно понимать, что в один прекрасный момент я перестану быть владелицей Эндерби и смогу начать все заново.

Воздух был пронизан холодом. Я никогда не любила ноябрь. Впереди была зима, а до весны, казалось, так далеко. Деревья сбросили уже почти все листья, и мне послышалась унылая нотка в песенке дрозда. Она звучала, будто он очень старался избавиться от печали, но ему это не удавалось.

Между деревьями стелилась легкая дымка, и из-за нее казалось, что паутины больше, чем обычно. Близко был конец года, а возможно, и конец какого-то периода моей жизни.

Миссис Пилкингтон уже ждала меня. Я поразилась ее внешности. Она была необычайно элегантна, а рыжие волосы были очень красивы. Костюм темно-зеленого цвета был сшит по последней моде и очень шел ей. Еще она носила шляпу с маленьким коричневым перышком, что весьма подходило к ее ошеломительно красивым волосам.

— Боюсь, я заставила вас ждать, миссис Пилкингтон, — сказала я.

Она обаятельно улыбнулась, показав ряд безупречных зубов.

— Конечно, нет, это я подъехала пораньше: мне так не терпелось увидеть дом!

— Надеюсь, он вам понравится. Зайдем внутрь! Я открыла дверь, и мы вступили в зал. Он уже выглядел по-другому. Казалось, из него исчезло то гнетущее, что было раньше.

— Очень впечатляет, — произнесла миссис Пилкингтон, затем повернулась и внимательно оглядела меня. — Я знаю, что вы — мисс Карлотта Мэйн. Я и не подозревала, что буду иметь удовольствие встретить вас. Я думала, кто-нибудь…

— Кто-то старший? — закончила я за нее. — Нет, это мой дом, и я предпочитаю вести деловые переговоры самостоятельно.

— Одобряю, — сказала она. — Дом — это часть вашего наследства?

— Я вижу, вы немало знаете обо мне.

— Я вращалась в лондонском обществе, и там было много разговоров о вашей помолвке с Бомонтом Гранвилем.

Я вспыхнула: этого я не ожидала, а она продолжала:

— Это было так странно: его… исчезновение. Она посмотрела на меня внимательно, и я почувствовала себя действительно очень неуютно.

— Строилось много предположений, — продолжала она, — но он уехал, так ведь?

— Да, — коротко ответила я. — Не хотите ли посмотреть кухню или сперва пройдем наверх?

Она улыбнулась мне так, будто хотела сказать, что поняла мое нежелание говорить о нем.

— Наверх, пожалуйста, — ответила она. Я показала ей галерею менестрелей.

— Очаровательно! — промолвила она. Мы шли по комнатам, и миссис Пилкингтон приостановилась в спальне, в той самой комнате, где было столько мучительных воспоминаний.

— А что вы думаете сделать с обстановкой? — спросила она.

— Все предназначено для продажи. Если нравится — вам, если нет кому-нибудь еще.

— Конечно, мне пригодится эта мебель, — сказала она. — У меня есть дом в Лондоне, но я собираюсь его продать, так что все это придется мне кстати.

Она шла из комнаты в комнату, затем я провела ее на кухню, и, наконец, мы вышли из дома.

— Очаровательно, очаровательно! — повторяла она. — Я не могу понять, как вы решились расстаться с таким домом?

— Долгое время в нем никто не живет, и нет смысла, чтобы так продолжалось и дальше.

— Да, разумеется. Я уверена, что и мой сын полюбит это место.

— О, так вы будете жить с семьей?

— Только с сыном.

— Ваш муж…

— У меня нет мужа, — ответила она и лучезарно улыбнулась мне.

Я подозревала, что все время, пока мы осматривали дом, она исподтишка бросала на меня взгляды. Может быть, я была так в этом уверена, что и сама чувствовала непреодолимый интерес к ней.

Должно быть, она почувствовала, что я заметила этот осмотр, потому что сказала:

— Прошу прощения, если я смутила вас излишним вниманием. Вы такая красивая молодая дама, — не обижайтесь на эти слова, — а я так трепетно отношусь к красоте.

Я слегка покраснела, и не потому, что питала отвращение к комплиментам, нет. Мне нравилось быть в центре внимания, и я уже привыкла, что вслед мне оборачиваются, но поведение этой женщины чем-то настораживало меня. У меня промелькнула мысль, что она не так уж интересуется домом, а приехала сюда, имея какую-то другую цель.

Сама она была тоже весьма привлекательна, и я подумала, что мой долг вернуть ей комплимент.

— Вы и сами очень красивы. Она, очень довольная, рассмеялась:

— Увы, мое время уже прошло, но были дни… И трагически замерла, будто на сцене перед зрителями.

Я произнесла:

— Нет, нет, вы ошибаетесь: для вас все эти дни не прошли.

Она засмеялась и продолжила:

— Я думаю, мы можем прогуляться вместе Это было бы неплохо, мы же будем соседями. Я знаю, что тут близко до Эверсли.

— Да, тут совсем недалеко. Я живу в Довер-хаусе с моей матерью, а бабушка с дедом — в имении Эверсли. Здесь рядом располагаются три больших дома: Эверсли, Эндерби и Грассленд Мэйнор.

— Ну, что ж, — сказала она, — звучит неплохо. Давайте осмотрим мои будущие владения.

Мы вышли на морозный воздух и пошли через сады и обсаженные кустарником аллеи.

— Они не настолько обширные, как должны бы быть, — заметила она.

— О, владения были больше, но когда мой отчим купил Мэйнор, он присоединил часть земли, принадлежавшей Эндерби.

— Что же он купил? Интересно взглянуть на то, что могло бы принадлежать мне.

— Он построил стену, которая заключает наши земли вокруг Довер-хауса.

— Вот эта стена? — спросила она. — Кажется, он предпочитает держать людей на расстоянии.

— Одно время был план выращивать что-нибудь на этой земле… Отчим до сих пор не расстался с этой идеей.

— Но сейчас тут все запущено.

— Да, все заросло, но в один прекрасный день все расчистят, я не сомневаюсь.

— Ну, я должна поблагодарить вас, мисс Мэйн. Я осталась довольна осмотром дома, но хотела бы посмотреть его еще раз.

— Конечно, я с удовольствием покажу, вам все снова.

— Я хочу попросить вас об одном одолжении. Я проведу неделю или около того с моими друзьями Элсомерс в Кроухилле. Вы их знаете?

— Да, мы встречались.

— Раз вы знакомы, то можете доверять и мне. Не позволите ли мне взять ключ от дома, чтобы я могла зайти сюда, когда захочу, и все детально осмотреть?

— Ну конечно, — с готовностью сказала я, понимая ее желание прийти в это место одной. Хотя здесь и была кое-какая обстановка, но в основном вещи, которые с трудом сдвинешь с места, и я не боялась, что она сможет взять что-то. Она вызывала у меня некоторую настороженность, но представить ее воровкой я не могла.

Я с готовностью отдала ключи: у меня был еще один, так что я тоже могла прийти сюда, когда пожелаю.

Мы подошли к нашим лошадям. Миссис Пилкингтон грациозно уселась верхом, кивнула мне на прощанье и поехала назад, в Кроухилл.

Три дня не было никаких новостей, но в один из дней меня потянуло навестить Эндерби: если я собиралась его продать, у меня уже не будет такой возможности.

Стоял холодный день, утро было туманным, и было понятно, что туман вновь появится, как только стемнеет. Сейчас туман, завихряясь, поднялся, оседая влагой на ветвях деревьев, на кустах, на моих волосах. Я подумала, что скоро Рождество. Мы отправимся к Харриет, или она приедет к нам. Я опять буду рядом с Бенджи, и, конечно, он снова будет просить меня стать его женой, и, возможно, я скажу «да». Продажа Эндерби станет моим первым маленьким шагом прочь от прошлого, от Бо, а замужество — уже уходом от него.

Я думала о миссис Пилкингтон, о том, как она интересовалась всем вокруг, особенно мною и помолвкой с Бо. Я вспомнила ее острые живые глаза цвета густого чая, которые так гармонировали с ее исключительными рыжими волосами. Ее холеный вид говорил о том, что эта женщина умеет следить за своей внешностью и не жалеет на это сил. Я была уверена, что она вращалась при дворе, а там наверняка ходила масса слухов обо мне и Бо — до его исчезновения. Так что вполне естественно, что элегантная миссис Пилкингтон слышала обо всем и заинтересовалась, когда решила купить дом у известной в этой связи наследницы.

Я открыла дверь и вошла в дом. Постояла, глядя на галерею. Было тихо. Я прислушалась.

Я смогу от всего избавиться, когда миссис Пилкингтон обоснуется здесь со своей семьей. Мне уже нельзя будет прийти сюда без приглашения, да и в доме все будет по-другому. Это было то, что я хотела. Я сделала все правильно.

Я поднялась по ступеням и повернула в галерею менестрелей. Что-то здесь было иначе, чем обычно. Да, один из табуретов был выдвинут вперед, и похоже, что на нем недавно кто-то сидел. Конечно, здесь побывала миссис Пилкингтон.

Затем я почувствовала запах. Я не могла ошибиться. Против моей воли сердце забилось сильнее.

Запах мускуса. Передо мной ясно возник образ Бо я видела его лицо, слышала голос. Он говорил мне, что любит этот сильный запах. Ему нравилось заниматься духами, и он сам составлял их. Он считал мускусный запах очень эротичным и добавлял мускус в другие духи, чтобы придать им «оттенок эротики». Этот возбуждающий запах!

— Знаешь ли ты, Карлотта, как он действует на любого, кто почует его? Он стимулирует желание. Это запах любви.

Так он говорил, и сильный запах мускуса яснее, чем что-либо еще, напомнил о нем. Все во мне разом перевернулось. Если я надеялась, что смогу избавиться от него, то я ошибалась: он опять был со мной так же неотделимо, как и прежде.

В первый момент я была так ошеломлена нахлынувшими на меня чувствами, что даже не задумывалась, откуда появился этот запах здесь, в галерее менестрелей. Я просто стояла, охваченная одним желанием — снова увидеть его, и не могла больше думать ни о чем.

Затем я сказала себе: «Но как же проник сюда этот запах?»

Несомненно, здесь бы кто-то, надушенный так сильно, что запах остался после ухода его или ее.

Миссис Пилкингтон, конечно, но я не заметила, чтобы она пользовалась мускусом, когда водила ее по дому, в этом-то я ошибаться не могла. Теперь я вспомнила нежный запах ее духов: как мне кажется, фиалковых.

У нее был ключ, вот и ответ. Но почему же я стояла в изумлении? Бо был не единственным, кто использовал мускус, чтобы надушить одежду. Это была мода среди утонченных придворных джентльменов, она пришла с Возрождением. Бо говорил, что Лондон да и вся страна полны такого зловония, что необходимо что-то предпринять, чтобы защитить обоняние.

Я не должна быть глупой и предаваться напрасным мечтам. Надо уйти, нет никакого смысла ходить по дому. Я была слишком расстроена. Не имеет значения, откуда взялся этот запах, который так живо нарисовал мне его. Я захотела уйти.

И вдруг я заметила что-то блестящее на полу. Я остановилась и подняла это. Пуговица, очень необычная пуговица: золотая, тонко обработанная. Я уже видела раньше такие пуговицы на бордовой бархатной куртке. Я восхищалась этими пуговицами, а Бо говорил:

— Они были сделаны ювелиром специально для меня. Всегда помни, Карлотта, это — последний штрих для придания блеска одежде. Именно пуговицы делают эту куртку неповторимой.

А здесь… лежит на полу галереи менестрелей одна из этих пуговиц.

Несомненно, это может означать только одно: Бо был здесь.

— Бо, — прошептала я, почти уверенная, что он сейчас возникнет передо мной, но в доме была тишина. Я повертела в руке пуговицу. Она была настоящая, не галлюцинация, а столь же реальная, как запах, оставшийся здесь, — духи Бо.

«Это знак, — подумала я. — Это сигнал, чтобы я не продавала дом».

Я села на табурет, опершись о балюстраду. Следы на стуле, запах… они могли значить, что угодно, но пуговица — это было явное доказательство.

Когда я в последний раз видела на нем ату куртку? Это было в Лондоне. Да, насколько я помнила, здесь он ее не носил. Но пуговица была здесь. Он не мог потерять ее, пока находился тут, несомненно, ее давно бы нашли.

Я была в полной растерянности. Я пыталась разобраться в своих ощущениях, но мне это не удавалось. Я не могла попять, отчего я сама не своя — от радости или от горя. Я была смятена, повергнута в ад. Я вновь позвала его по имени. Мой голос эхом отозвался в пустом доме. Ничего… А что если где-то прячется глупенькая Дамарис, шпионит за мной? Нет, это несправедливо: Дамарис не выслеживает меня. Просто у нее привычка вертеться рядом, когда совсем не до нее Бо? Что же это значит? Где ты? Ты прячешься? Ты дразнишь меня?

Я решила осмотреть дом, вошла в нашу спальню.

Здесь тоже пахло мускусом.

Мне стало не по себе: скоро уже стемнеет и появятся привидения, если они здесь есть.

— О, Бо! Бо! — прошептала я. — Где ты? Здесь, рядом? Дай мне знак. Объясни, что все это значит?

Пуговица нагрелась в моей ладони. Я уже была почти уверена, что она исчезла, но она была на месте.

Я вышла из дома и направилась к своей лошади. К Довер-хаусу я подъехала уже в темноте. Присцилла ждала меня в зале.

— Карлотта, где же ты пропадаешь? Я уже начала волноваться!

Мне хотелось заорать: «Отстаньте от меня, не следите за мной и не беспокойтесь обо мне!» Однако я сдержалась и сухо произнесла:

— Я сама позабочусь о себе! Минуту я помолчала и продолжила:

— Не думаю, что после всего, что произошло, я захочу продать Эндерби!

Мое решение всех шокировало. Дедушка заявил, что неразумная девочка не может решать такие вопросы: дом стоит без пользы и поэтому должен быть продан. Бабушка, как мне кажется, была с ним полностью согласна. Ли не вмешивался и лишь сказал, что это мои проблемы, а Присцилла, конечно, стала беспокоиться. Она чувствовала, что здесь есть какая-то связь с Бо, и была разочарована, так как уже начала думать, что я покончила с прошлым.

Я послала к миссис Пилкингтон в Кроухилл передать, что я передумала. Она вернула с посыльным ключ, сообщив, что, хотя очень разочарована, но понимает, как трудно мне расстаться с таким домом.

Приближалось Рождество. Царила обычная суматоха приготовлений. Присцилла делала все возможное, чтобы заинтересовать меня, но я-то знала, насколько это трудно. Малейшая причина могла вызвать у меня вспышку раздражения, и Салли Нуленс сказала, что я «похожа на медведя с больной головой». Харриет сообщила, что она, Грегори и Бенджи присоединятся к нам: либо мы проведем Рождество в Эйот Аббас, либо они приедут в Эверсли. На последнем настаивала моя бабушка, она очень любила Харриет. Помимо всего, они были дружны всю свою жизнь, встретившись во Франции еще до Реставрации. Иногда, правда, бабушка выказывала к ней резкость, что, кажется, лишь забавляло Харриет. Каждый, кто знал историю их взаимоотношений, понял бы это: какое-то время Харриет была соперницей Арабеллы, а Эдвин Эверсли являлся отцом Ли — сына Харриет, ныне мужа Присциллы. Да, в нашей семье весьма запутанные связи. Все это произошло очень давно и, как считала Харриет, должно быть забыто, но я могла понять затаенную обиду Арабеллы. Затем Присцилла обратилась к Харриет, когда ожидала моего рождения. Можно представить, что Арабеллу обидело и это. Однако Харриет оставалась в Эверсли, и между нею и бабушкой была такая же тесная связь, как между мною и матерью или, например, между Харриет и мною. Харриет играла немаловажную роль в наших жизнях и была как бы членом семьи. Единственным, кто недолюбливал ее, был дедушка, а так как он не относился к людям, которые скрывают свои чувства, это было очевидно для всех, поэтому было к лучшему, когда Харриет уезжала.

Это было самое обычное Рождество: со святочным поленом, украсившим большой зал, с пением веселых песен, с потоками глинтвейна и пунша, с пирами и танцами под ветками омелы и остролиста.

Разумеется, здесь было и семейство Уилдерби. Крошка Кристабель была отдана на попечение Салли, и они с Эмили качали головами и ворчали о том, что в Грассленде уход за детьми хуже, чем в Эверсли.

Мы сонно сидели над остатками рождественского обеда, бокалы были полны мальвазией и мускатом, которыми особенно гордился мой дед. В этот момент Томас Уиллерби опять поднял вопрос о том, что хочет покинуть Грассленд.

— Видите ли, — сказал он, глядя на мою мать, — здесь слишком многое напоминает о Кристабель!

— Нет, вы не сможете это сделать! — воскликнула Присцилла.

— И было бы очень непривычно, поселись в Грассленде кто-либо другой. добавила бабушка.

— Мы — такое счастливое общество, — вступил в разговор Ли. — Мы, действительно, как одна семья.

Выражение лица Томаса стало очень сентиментальным. Я догадалась: он собирается сказать, что обязан своим счастьем Эверсли.

Кристабель была незаконной дочерью моего деда. Он был неукротимым человеком, именно поэтому меня восхищало то, насколько он привязан к бабушке. Как-то Харриет сказала: «До того, как жениться на Арабелле, он был большой повеса. После он резко изменился». Мне нравилось думать, что с Бо произошло бы то же самое, если бы мы поженились.

— Только нежелание расставаться с вами удерживает меня от немедленного отъезда, — продолжал Томас. — Когда Кристабель покинула меня, я понял, что, оставаясь здесь, не смогу позабыть ее, слишком многое напоминает обо всем. Мой брат в Йорке уговаривает перебраться туда.

— Милый Томас, — сказала Присцилла, — если ты считаешь, что это сделает тебя счастливее, ты должен ехать.

— Попробуй, — поддержала Харриет. — Ты всегда сможешь вернуться. — И переменила тему, она была не любительница сентиментальных бесед.

— Странно, что здесь будут сразу два дома на продажу, — сказала она. О, но ведь Карлотта передумала. Она не собирается продавать Эндерби… пока. Я надеюсь, что ваши новые соседи будут приятными людьми.

— Карлотте не понравилась будущая хозяйка, не так ли? — спросила мать.

— Почему? Она очень элегантна, не то чтобы красавица, но привлекательна, с копной рыжих волос. Меня заинтересовала эта миссис Пилкингтон.

— Пилкингтон? — воскликнула Харриет. — Уж не Бесс ли Пилкингтон?

— Ее зовут миссис Элизабет Пилкингтон.

— Высокая, с глазами очень странного цвета — топазовые, как она сама говорила. В театре про них говорили — имбирные, как и волосы. Представляю себе! Если бы Карлотта допустила это, Бесс Пилкингтон купила бы Эндерби. Она была выдающейся актрисой, я играла с ней сезон в Лондоне.

— Сейчас я поняла, — сказала я, — что она актриса. Она говорила, что у нее есть сын.

— Я никогда не видела, но, вероятно, у нее есть богатый покровитель. Он должен быть весьма состоятельным, чтобы удовлетворять запросы Бесс.

Мать выглядела смущенной и сказала, что зима, видимо, будет суровой. Ей не понравилось, что такой разговор зашел в присутствии Дамарис и меня. Ли тут же пришел ей на помощь, заговорив о своих намерениях относительно земель. Дедушка смотрел весьма язвительно, и, казалось, был не прочь продолжить тему о Бесс Пилкингтон, но Арабелла кинула на него взгляд, которому он подчинился.

Затем разговор перекинулся на политику — конек моего деда. Он яростно отстаивал свои взгляды убежденного протестанта и никогда не боялся выражать свое мнение. Эти его убеждения едва не стоили ему жизни во времена восстания Монмута, в котором он принимал активное участие, и столкнули его с пресловутым судьей Джеффризом. Эти события редко упоминались в нашем доме, но кое-что я слышала. Раньше даже намек на это мог доставить любому много неприятностей, однако сейчас все опасности миновали. С воцарением Вильгельма и Марии протестантизм был утвержден в Англии, хотя все же оставались смутные опасения, что может вернуться Яков II, и я знала, что много людей втайне приветствуют короля за морем, имея в виду Якова, который нашел приют у французского короля.

Сейчас шепотом передавали друг другу, что король Вильгельм сильно болен. У него с Марией не было детей, а после смерти Марии он не женился снова. Он был хороший король, хотя и не слишком привлекательный человек, и, когда он умрет, это даст возможность Якову вернуться.

Я знала, что это постоянный источник беспокойства как для моей матери, так и для бабушки. Они питали чисто женскую неприязнь к войнам, в которые мужчины так любят ввязываться обычно без всякой на то причины, как говорит Харриет.

Кто-то упомянул смерть молодого герцога Глочестера, сына принцессы Анны, сестры последней королевы Марии и невестки короля. Юный герцог прожил только одиннадцать лет.

— Несчастная женщина! — сказала Арабелла. — Пройти через такое! Семнадцать детей, и ни одного в живых. Я слышала, ее сердце разбито: все надежды были в детях.

— Это касается и всей страны, — сказал дедушка. — Если Вильгельм долго не протянет, единственная смена — Анна, а если у нее не будет детей, кто же потом?

— Я подозреваю, что очень много глаз внимательно следят за троном последние несколько лет, — сказал Ли.

— Вы имеете в виду из-за моря? — спросил Томас Уиллерби.

— Безусловно, — согласился Ли.

— Анна еще не стара, — заметила Присцилла, — кажется, ей тридцать пять или около того?

— Но она уже доказала, — сказал дед, — что неспособна иметь здоровых детей.

— Бедный маленький герцог! — произнесла мать. — Я видела его однажды в Лондоне, когда он делал смотр своей голландской стражи в парке. Он был настоящим маленьким солдатом.

— Печальное создание! — заметила Харриет. — У него была слишком большая голова, и было ясно, что долго ему не протянуть.

— Умереть так рано — всего в одиннадцать лет. Я думаю, он был любимцем короля.

— Вильгельм ни к кому не проявлял сострадания, — заметил Ли.

— Нет, — возразил дедушка, — королевский долг — не жалеть кого-то, а править страной, а это то, с чем Вильгельм справлялся с незаурядным искусством.

— Но что же будет теперь, Карлтон? — спросил Томас Уиллерби.

— После Вильгельма — Анна, — ответил дед. — Никого иного быть не может. Будем надеяться, что она сумеет родить еще одного сына, здорового на этот раз.

— А если нет, — заметил Бенджи, — может случиться несчастье.

— О, довольно всех этих разговоров о распрях! — воскликнула Харриет. Войны никогда никому ничего хорошего не приносили. И вообще, разве это подходящий разговор для Рождества? Давайте попробуем больше взять от нынешнего мирного, благополучного времени и не задумываться, что будет, если… «Если» — это слово, которое мне очень не нравится.

— Разговоры о войнах! — проворчал дед, бросив злобный взгляд на Харриет. — Над нами нависла угроза со стороны Испанта. Что вы думаете, — он взглянул на Ли и Бенджи, — по поводу внука французского короля, получившего испанскую корону?

— Опасно, — сказал Ли.

— Ничего хорошего, — согласился Бенджи.

— Но что Испания может сделать с нами? — спросила бабушка.

— Мы не можем допустить, чтобы Франция влияла на половину Европы! закричал дед. — Неужели это не ясно?

— Я не знаю, — сказала Арабелла, — но мне кажется, тебе нравится думать только о несчастьях.

— Нельзя быть настолько глупым, чтобы отворачиваться, когда они уже произошли.

Харриет взмахнула рукой в сторону галереи, и менестрели начали играть. Дед угрюмо посмотрел на нее.

— Слышала ли ты когда-нибудь об императоре, который достал свою скрипку и играл на фоне догорающего Рима?

— Я слышала об этом, — сказала Харриет, — и всегда думала о том, насколько он предан своей скрипке.

— Вы не верите мне, не так ли? — сказал дед. — Но позвольте мне сказать, что в жизни нашей страны происходят сейчас события, которые кажутся маловажными для тех, кто слишком слеп, чтобы распознать их истинное значение, или для тех, кто так поглощен мечтами о мирной жизни, что не видит другого исхода. Но все, что затронет нашу страну, затронет и нас. Умер маленький мальчик, принц Вильям, герцог Глочестер. Этот маленький мальчик должен был бы стать королем, но он умер. Может, вы считаете, что это неважно? Подождите — и увидите.

— Карлтон, вас надо было назвать Иеремией, — насмешливо сказала Харриет.

— Ты придаешь слишком большое значение вещам, которые могут и не случиться, — вставила бабушка. — Ну, кто начнет танец?

Я не слишком интересовалась этим разговором о претендентах на трон, считая, что меня это никаким образом не может затронуть. Скоро мне предстояло понять, насколько я ошибалась. Это случилось на следующий день. Мы все сидели за столом, когда вошел гость. Нед Нетерби приехал верхом из Нетерби-холла, и вид у него был безумный. Он вошел в зал, когда все были за столом.

— Как раз время пообедать… — начала Присцилла. Тут все уставились на него, так как было очевидно, что он скакал в страшной спешке.

— Вы слышали? — начал он. — Нет, конечно нет!

— Что стряслось, Нед? — спросил дед.

— Генерал Лангдон!

— А, тот человек, — сказал дедушка. — Он явный папист, я уверен.

— Да, это так. Его схватили. Он заключен в Тауэр.

— Что? — закричал дед.

-, Его предали. Он пытался и меня втянуть, но, слава Богу, не сделал этого.

Мать побледнела. Она избегала глядеть на Ли, но я почувствовала нависшую над нами страшную опасность.

«Нет, — подумала я, — только не Ли! Он не хотел быть замешан ни в каком заговоре».

— Вот зачем он появлялся здесь не так давно, — продолжал Нед Нетерби. — Он собирался завербовать Добровольцев в армию, как я понял. Его разоблачили, схватили, и он заплатит головой!

— Как вы считаете, какими были его планы? — спросил Карл.

— Вернуть Якова и посадить на трон, разумеется.

— Мошенник! — воскликнул дед.

— Но из этого ничего не получилось, — продолжал Нед. — Слава Богу, я держался в стороне от этого.

— Я надеюсь, что это так, Нед, — сказал дед. — Папист в Англии! Нет, мы от них достаточно натерпелись!

— Я подумал, что должен приехать… — Нед взглянул на Ли.

— Благодарю, — сказал Ли. — Я тоже ни во что не вмешивался, но все равно спасибо, Нед.

— Слава Богу! Я знаю, что он побывал и здесь. Как вы думаете, нас ни в чем не заподозрят?

Мать схватилась за сердце, и Ли тут же обнял ее за плечи.

— Конечно, нет, — уверил он. — Все знают наши убеждения, мы — за Вильгельма и будем стоять за Анну.

— А затем должна быть Ганноверская династия, если у, Анны не будет потомства! — взревел дед.

— Так же и мы считаем, — подтвердил Нед, — и, мне кажется, я ясно дал вам это понять.

— Значит, он в Тауэре? Это то, чего он заслужил! — Дедушка стучал кулаком по столу, в его привычках было таким способом выказывать власть или неистовство. — Как ты думаешь, Нед, что он собирался делать дальше?

— Он намекнул и на это, когда был здесь, — сказал Ли. — Он прощупывал людей, чтобы узнать, сколько человек встанут под знамена Якова, если он вернется. Не думаю, чтобы он нашел многих, мы все достаточно натерпелись во время войны. Во всей стране не найдется человека, который хотел бы еще одной гражданской войны. Со стороны Якова было бы мудро оставаться там, где он сейчас есть.

— Ну, хорошо, — сказала Харриет, — с заговором покончено, но что будет с нашим генералом?

— Он должен поплатиться головой, — проворчал дед — мы не можем допустить, чтобы подобные люди бродили вокруг нас. Плохи дела, если генералы королевской армии готовы стать предателями.

— Беда в том, — заметила Харриет, — что он точно, так же может думать, что вы предали Якова, который, в конце концов, тоже был королем.

Дед проигнорировал эту реплику, а мать предложила:

— Нед, садитесь, присоединяйтесь к нам. Она была весьма приветлива, но я знала, что она почувствовала себя не в своей тарелке из-за его приезда. Еще с тех пор, когда дедушка был замешан в деле Монмута, она опасалась, как бы наши мужчины не были втянуты в какие-то интриги. Она всегда горячо осуждала их за беспросветную глупость по этому поводу.

Вечер потерял свой праздничный настрой. Я грустно сидела, думая о галантном генерале, сидящем в тесной камере лондонского Тауэра, и размышляя, как легко может перемениться судьба.

По прошествии нескольких дней мы узнали больше об этом деле. В общем, никто не был особо удивлен. У Якова было достаточное количество сторонников, желавших его возвращения, и было известно, что движение якобитов распространяется по всей Англии. Единственное отличие, чтобы считать этот заговор более серьезным, было, что готовил его один из генералов армии Вильгельма.

Однако, насколько мы знали, никто не поддался на уговоры генерала. Мы слышали, что он больше и не пытался это делать, а собирался продолжать после свое дело. Через несколько дней я уже стала обо всем этом забывать.

Меня занимали совсем другие проблемы. Во время Рождества Бенджи опять предложил мне выйти за него замуж. Я снова уклонилась от окончательного ответа, но серьезно задумалась.

Он сказал:

— Ведь ты больше не думаешь о Бомонте Гранвилле, не так ли?

Я колебалась.

— О, но ведь он же уехал, Карлотта. Он никогда не вернется. Если бы он собирался это сделать, то был бы здесь давно.

— Я считаю, что должна хранить верность ему, Бенджи.

— Моя драгоценная Карлотта, ты знаешь, что как-то сказала мне Харриет? «Карлотта лелеет мечту о человеке, которого никогда не было».

— Бо существовал, Бенджи.

— Не такой, каким ты видела его. Харриет имела в виду, что ты создала для себя его образ, а он н таков на самом деле.

Я знала Бо очень хорошо, он никогда не старался выглядеть иначе, чем был.

— Но он уехал, Карлотта. Возможно, он мертв.

— Может быть, — сказала я, — и такое могло случиться. О, Бенджи, если я только смогу узнать правду или если он умер… О, тогда, я думаю, я смогу начать все сначала.

— Я собираюсь докопаться до истины, — сказал Бенджи. — Бомонт где-то за границей, а Харриет говорит, что он наверняка в большом городе, он не станет хоронить себя в провинции. Карлотта, ты будешь моей женой! Запомни это!

— Ты так добр ко мне, Бенджи! — сказала я. — Продолжай любить меня… пожалуйста.

Возможно, это была уступка, а возможно, я знала, что настанет день, когда я выйду замуж за Бенджи.

В конце января Харриет, Грегори и Бенджи возвратилась в Эйот Аббас. Харриет твердо решила, что чем скорее я выйду замуж за Бенджи, тем лучше. Она просила меня приехать в гости и побыть с ними.

— Я надеюсь, что к весне вы обо всем договоритесь, — сказала она.

Был уже май, когда я собралась навестить Харриет. Моя мать пребывала в счастливом расположении духа. Уже было ясно, что визит генерала не принес лишних неприятностей, и я чувствовала, что она уверена — по возвращении я оглашу помолвку с Бенджи. Это было все, чего она хотела бы, это еще теснее связало бы всех нас.

Ли все время был занят землей, возделывая и приводя ее в порядок. Все были очень рады, когда весьма своевременно появился «Акт урегулирования», который объявлял, что принцесса Анна будет следующая по линии наследования Вильгельма, а если она умрет бездетной, трон перейдет к Софье — по линии Ганноверов, учитывая, что они протестанты, Ли сказал:

— Это разумно. Это ясно показывает, что Якову не позволят вернуться, и это означает, что Англия никогда не признает иного короля, нежели протестанта.

Мне были безразличны все эти разговоры о религии. «Какое все это имеет значение? Какая разница, будет король протестантом или католиком?» изумлялась я.

— Это имеет значение, когда люди начинают спорить об этом и настаивать, чтобы все остальные соглашались с их мнением, — объяснил Ли.

— А то, что узаконено с помощью этого «Акта», справедливо? настаивала я.

В действительности меня это не слишком волновало, просто хотелось быть последовательной. Возможно, я сочувствовала католикам из-за тех притеснений, которые им выпали на долю, так как мой отец погиб оттого, что был католиком, и добрый старый Роберт Фринтон, который оставил мне свое состояние, был ярым сторонником католической церкви. А сейчас трагический конец грозил генералу Лангдону. Я знала, что все эти люди презирают опасность, но не могла понять их непримиримости друг к другу.

Однако тот факт, что король был опасно болен, хотя и старались не предавать его огласке, сам по себе не значил многого, так как была принцесса Анна, готовая вступить на трон в случае его смерти; и хотя у нее не было детей, но ей не было еще сорока, а кроме того, на заднем плане истории уже маячила фигура Софьи.

Итак, я приготовилась отправиться в Эйот Аббас.

Присцилла прислала Дамарис, чтобы та помогла мне собрать вещи. Мать все время пыталась свести нас вместе и питала иллюзии, что мы преданы друг другу. То, что Дамарис слепо восхищалась мною, я знала. Она любила расчесывать мои волосы, ей нравилось укладывать мои платья, а когда я одевалась к обеду для приема гостей, она стояла передо мной, и ее приоткрытый от восторга ротик ясно указывал на восхищение и обожание.

— Ты самая красивая девушка в мире! — как-то сказала она мне.

— Откуда ты знаешь? — спросила я. — Ты что — знаток красавиц во всех странах, что ли?

— Ну, это просто не может быть иначе, — ответила она.

— Видимо, это потому, что я — твоя сестра, а ты считаешь, что все, связанное с нашей семьей, лучше, чем у других?

— Нет, — ответила она, — просто ты настолько красива, что не может быть никого красивее.

Мне надо бы радоваться такому простодушному обожанию, но оно раздражало меня. Дамарис была моей противоположностью. Она родилась законно, в результате счастливого супружества. Это был примерный ребенок, которому действительно доставляло удовольствие навещать бедных вместе с моей матерью и таскать корзинки с едой для них. Она действительно волновалась, когда у кого-то начинала протекать крыша, и даже беспокоила деда, требуя, чтобы тот помог чем-то. Но дед недолюбливал Дамарис, она была не тем ребенком, какие ему нравились, и он этого ничуть не скрывал, делая все возможное, чтобы она боялась его. Бабушка Арабелла бранила его за это и была особенно ласкова к Дамарис, а дед предпочитал бунтовщиков вроде меня. Наверное, он не был против нашей свадьбы с Бо, хотя именно он догнал нас, когда мы пытались убежать. Он просто решил, что это будет полезным уроком для меня. Дед имел большое влияние на меня и знал об этом, и то, что он делал для меня, никогда бы не стал делать для Дамарис.

Она складывала мои платья, разглаживая их, как обычно делала.

— Мне нравится это голубое, Карлотта. Это цвет павлиньих перьев, цвет твоих глаз.

— На самом деле это не так, оттенок моих глаз светлее.

— Но они выглядят именно такими, когда ты надеваешь это платье.

— Дамарис, сколько тебе лет?

— Почти двенадцать.

— Значит, уже время задуматься о том, что же делает твои глаза голубыми?

— Но мои глаза не голубые, — возразила она, — они совсем бесцветные, как вода. Иногда они выглядят серыми, иногда — зеленоватыми и лишь иногда голубыми, когда я надеваю что-либо глубокого синего цвета. И у меня нет таких чудесных черных ресниц, мои — коричневые и совсем не длинные.

— Дамарис, я и так вижу, что ты прекрасно выглядишь, и совсем не нуждаюсь в детальных описаниях. Какие туфли ты уложила?

Она стала перечислять, улыбаясь своей обычной добродушной улыбкой. Дамарис было совершенно невозможно вывести из себя.

«Двенадцать лет!» — изумлялась я. Я была немногим старше, когда впервые встретила Бо, но я очень отличалась от Дамарис, даже если не считать этой встречи, изменившей мою жизнь. Дамарис не замечала ничего, кроме больных животных и бедных арендаторов, которым нужно было починить жилье. Она могла бы стать очень хорошей женой такого же туповатого и добродетельного чудака, как она сама.

— Все, оставь меня, Дамарис, — сказала я. — Я лучше управляюсь сама.

Она ушла с угнетенным видом. Я, конечно, была неприветлива с ней и должна бы вернуть ей хоть часть того обожания, которое она испытывала ко мне так бескорыстно. «Бедная неуклюжая маленькая Дама-рис! — подумала я. Она всегда будет прислуживать другим и забудет про себя. Она будет очень добра и заботлива… для других и никогда не будет жить своей жизнью». Если бы Дамарис не была мне столь безразлична, я бы пожалела ее.

Я должна была уезжать на следующий день. В Эверсли готовилось что-то вроде торжественного ужина, так как дедушка обычно настаивал на подобной церемонии в таких случаях, Мой дядя Карл, брат матери, был дома в отпуске. Следуя семейной традиции, он служил в армии. Он был очень похож на отца, и Карлтон очень им гордился.

Бабушка надавала мне кучу поручений и посланий к Харриет и приготовила травы и коренья, которые, как ей казалось, могли бы заинтересовать Харриет.

Они отправятся с моим багажом на одной из вьючных лошадей. Чтобы ехать не утомляясь, нужно было три дня, и все обсуждали маршрут, которым я поеду. Так как я уже неоднократно ездила этим путем, разговор, в общем-то, был необязателен. Мне не нравилось, что устроили такую церемонию расставания. Дедушка смеялся и говорил:

— О, наша леди Карлотта весьма опытная путешественница!

— Достаточно опытная, чтобы понять, что все это обсуждение ни к чему, — ответила я.

— Я слышала, что «Черный боров» — это наиболее респектабельная гостиница, — вставила Арабелла.

— Я могу подтвердить это, — сказал Карл. — Я провел там ночь по пути сюда.

— Значит, ты должна остановиться в «Черном борове», — заключила Присцилла.

— А почему она так странно называется? — спросила Дамарис.

— Хозяева держат такого борова, чтобы спускать на тех путешественников, которые придутся им не по душе, — изрек дед.

Дамарис встревожилась, и Присцилла успокоила ее:

— Твой дедушка пошутил, Дамарис.

Затем зашел разговор о политике, и, как всегда, деда невозможно было остановить. Бабушка предложила оставить мужчин, чтобы те закончили свои воображаемые сражения, пока мы займемся обсуждением более насущных дел.

Женщины уселись в уютной зимней гостиной и долго еще обсуждали мое путешествие: что мне необходимо взять с собой и что я не должна позволять Харриет долго удерживать меня.

На следующее утро я поднялась на рассвете. Дамарис с Присциллой были в конюшне, где моя мать убедилась, что все было упаковано и навьючено на двух лошадей. Меня сопровождали три грума, один из которых должен был следить за вьючными лошадьми. Присцилла выглядела очень озабоченной.

— Я буду ждать от тебя весточку сразу по приезде.

Я пообещала, что сделаю это, затем поцеловала ее и Дамарис, села верхом и поехала позади двух грумов, в то время как третий ехал за мной, ведя двух вьючных лошадей. Такой порядок был обычным в дороге, хотя полностью целесообразность таких предосторожностей мы оценили несколько позже.

Я была на пути к Харриет.

СТОЛКНОВЕНИЕ В «ЧЕРНОМ БОРОВЕ»

Было прекрасное утро, и я чувствовала себя счастливой, когда мы ехали по знакомым тропинкам, заросшим полевыми цветами — мятликом, гвоздикой и вьюнком. Я вдыхала сладкий аромат боярышника и любовалась белым кипением цветущих яблонь и вишен в садах, которые попадались по пути.

Свежий утренний воздух и красота природы придали мне бодрости. Впервые с того момента, как я потеряла Бо, я испытывала покой и безмятежность. Казалось, сама природа подсказывает мне, что я не должна предаваться мрачным размышлениям. Один сезон сменился другим, начиналось новое лето. Бо не стало, и пора было с этим смириться.

И все же я не могла забыть пуговицу, которую нашла в Эндерби, и запах мускуса, который меня преследовал тогда. Когда я снова наведалась туда, то никакого запаха не уловила и сказала себе, что все это — моя фантазия. Но ведь была же пуговица, которую Бо там потерял? Она так и валялась бы в углу, если бы миссис Пилкингтон не затеяла уборку в доме.

Этим майским утром мне хотелось думать о другом. Я представила себе, как мы с Бенджи бродим по лесу возле монастыря Эйот, вернее, возле его развалин; только сначала нужно добраться до острова на лодке. На этом острове я была зачата — так поведала мне мать. Когда мои родители вернулись на материк, отца схватили, и он был казнен… У меня были все основания испытывать ностальгию на острове Эйот.

Мы проделали большой путь вдоль берега в первый же день нашего путешествия. Погода благоприятствовала нам, и к вечеру мы добрались до гостиницы «Дельфин», которую я не раз навещала и где хорошо знала хозяина. Он был рад видеть меня и моих спутников, угостил вкусной щукой, а потом распределил по комнатам. Мы отлично выспались, а утром, подкрепившись свежевыпеченным хлебом с беконом и запив его пивом, отправились дальше.

День начинался хорошо. Пригревало солнышко, дорога была сухая, и около полудня мы остановились в «Розе и короне». Нам подали на обед запеченных в тесте голубей и сидр местного приготовления, который оказался гораздо крепче обычного. Я выпила; немного, зато слуга, который отвечал за упаковку походных вьюков, сильно «перебрал» и к тому времени, когда нужно было собираться в дорогу, крепко заснул.

Я разбудила его, но поняла, что толку от него не будет, пока он не проспится. Я сказала Джиму, старому груму в нашем отряде:

— Либо мы оставляем его здесь, либо задерживаемся.

— Мы не можем задерживаться, мисс, — ответил Джим, — ведь тогда мы не успеем засветло доехать до «Черного борова».

— Но разве нельзя остановиться на ночь где-нибудь еще? — спросила я.

— Другого места я ни знаю, мисс. К тому же ваша матушка настоятельно требовала, чтобы мы остановились именно там.

Я раздраженно пожала плечами:

— Почему именно там? Неужели у нас по пути не будет другой подходящей гостиницы? Пусть мы запоздаем с прибытием в Эйот Аббас.

— Кроме «Черного борова», поблизости никакой другой гостиницы нет, повторил он. — Нам нужно быть осторожными — на дорогах много плохих людей. Госпожа советовала мне не отклоняться от главной дороги и останавливаться только на тех дворах, где можно доверять хозяину.

— Какая суета! — вздохнула я.

— Мисс, я охраняю вас, — заявил Джим. — Я подчиняюсь приказу.

— Приказываю сейчас я, — оборвала я его. — Нам нужно решить, оставляем ли мы этого дурака здесь и едем без него дальше или будем ждать, когда он проспится.

— Если мы поедем без него, то у вас будет всего двое слуг, предупредил меня Джим.

— Меня это не пугает, — возразила я. — Я же не беспомощная калека, которая не может постоять за себя. Пусть этот пьяница поспит часок-другой, а после навьючит лошадей и отправится вслед за нами. По крайней мере, мы приедем в «Черный боров» до наступления ночи.

Так мы и сделали. Мои провожатые вели себя неспокойно. Я повернулась к Джиму и рассмеялась:

— Что ты все время оглядываешься назад? Неужели ты считаешь, что без старого Тома мы находимся в большей опасности? Уверяю тебя, что это не так. От него было бы мало толку, если бы мы подверглись нападению. Без навьюченных лошадей легче избежать преследователей, да и грабить нас никто не будет.

— У меня дурные предчувствия, мисс, — сказал Джим, резко мотнув головой, — и все, что происходит, мне очень не нравится.

— Его ждет хорошая выволочка, когда он явится. Это я тебе обещаю точно, — сказала я.

— Мисс, откуда ему было знать, что сидр такой крепкий? — заступился Джим за своего друга.

— Но мы-то почувствовали это с первого глотка, — возразила я.

Без Тома и лошадей с вьюками мы, конечно же, могли ехать быстрее, чем раньше, и, тем не менее, прибыли к гостинице «Черный боров» уже в сумерки.

Когда мы въехали во двор, я удивилась царившему там оживлению. Конюхи уводили в конюшню чьих-то лошадей.

Джим помог мне слезть с лошади, и я направилась в гостиницу. Хозяин вышел встретить меня. Вид у него был очень растерянный, он нервно потирал руки.

— Моя госпожа, — сказал он, — тут сейчас творится такая кутерьма! Гостиница набита битком.

Я опешила.

— Не хочешь ли ты сказать, что для нас не осталось места? — спросила я.

— Боюсь, что это так, моя госпожа. Весь второй этаж я предоставил компании важных джентльменов. Их шесть человек, и один из них в очень плохом состоянии.

Я почувствовала смутное опасение и вспомнила, как Джим говорил о том, что одна неприятность тянет, за собой другую. Если бы дурак-слуга не накачался до беспамятства сидром, то мы приехали бы сюда часа на два раньше и получили бы в свое распоряжение комнаты для ночлега до того, как здесь появились какие-то важные джентльмены. В «Черном борове» всегда были свободные комнаты, потому что гостиница находилась в стороне от больших дорог. Совершая поездки между Эйот и Эверсли, я никогда не сталкивалась с подобными трудностями.

— И что же нам делать? — спросила я в отчаянии, — Скоро совсем стемнеет.

— Ближайший постоялый двор — это «Голова Королевы», — сказал он. — До него десять миль.

— Десять миль? — повторила я. — Это нам не по силам, лошади устали. Послушай, нас всего трое-двое слуг и я. Еще одного слугу я оставила в «Розе и короне» отсыпаться: он выпил слишком много сидра. Это из-за него мы так запоздали.

Хозяин чуть просветлел лицом.

— Я подумал… — нерешительно произнес он.

— Да, — поторопила я его, — что ты подумал?

— Есть одна комнатка… Собственно говоря, она и слова такого не стоит. Скорее, ее можно назвать чуланом, но там есть койка и столик. Она находится на втором этаже, где расположились джентльмены. Одна из служанок ночует там иногда.

— Я займу ее на эту ночь, — сказала я. — Мне бы только поспать до утра, мы уедем рано. Но как быть с моими слугами?

— Я об этом уже подумал, госпожа. В миле отсюда, дальше по дороге, есть ферма. Полагаю, что ваши слуги согласятся поспать на сеновале, заплатив, конечно, за это удовольствие.

— Я плачу за них, — сказала я. — Покажи-ка мне… чулан.

— Госпожа, мне так неудобно, что я предлагаю вам жалкую каморку, Ничего, — сказала я, — на одну ночь сойдет. Это будет мне уроком, чтобы впредь пораньше собиралась в дорогу.

Он вздохнул с облегчением, и я последовала за ним по лестнице.

Мы поднялись на площадку, которая была так знакома мне. Первая дверь как раз и служила входом в чулан, а на площадке были еще четыре двери.

Хозяин открыл дверь чулана. Признаться, мне стало немного не по себе это, действительно, была просто конура: одну ее половину занимала лежанка, а другую — столик и табурет. Комнатушка имела оконце, и только это делало пребывание в ней в какой-то мере сносным.

Хозяин взирал на меня с сомнением.

Я сказала:

— Что ж, я вынуждена мириться с неудобствами. — Потом посмотрела на него в упор:

— Здесь на этаже четыре хороших комнаты, а в компании джентльменов всего шесть человек, как ты сказал. Может, они согласятся распределить комнаты между собой так, чтобы и мне досталась одна?

Хозяин отрицательно покачал головой:

— Они определенно знают, чего хотят. Они хорошо заплатили мне, и среди них — больной джентльмен. Они сказали, что его нельзя беспокоить, что им требуется в распоряжение весь этаж, и очень настаивали на этом. Я совсем забыл об этой каморке.

— Ну, хорошо, спасибо тебе. Пойду к своим слугам и скажу, чтобы ехали на ферму. А тебя попрошу, распорядись, чтобы принесли горячей воды. Мне нужно привести себя в порядок.

— Распоряжусь, госпожа.

Я спустилась вслед за ним и приказала слугам ехать на ферму, предупредив их о том, что встану пораньше и сама подъеду к ним, поскольку это по пути. Потом я снова поднялась к себе в комнату, и через несколько минут ко мне явилась служанка с кувшином горячей воды, который поставила на столик. Я сняла с себя шляпу, расчесала волосы, помылась и почувствовала себя совсем хорошо.

Я была голодна и решила спуститься в столовую. Хозяин сказал, что на ужин приготовлен молочный поросенок, а я знала, что этим блюдом славилась его кухня, благодаря стараниям его жены.

Я испытала неприятный момент, думая, что окажусь без ночлега. Теперь в моем распоряжении была эта каморка, пусть даже всего на несколько часов. Правда, мне не удалось сменить платье, так как вся одежда осталась в седельных вьюках.

Черт бы побрал этого пьяного слугу! Достанется ему от Харриет и Грегори, когда мы прибудем на место. Ему еще повезло, что мы едем не обратно, в Эверсли, мой милый дед тотчас бы выгнал его.

Я открыла дверь и вышла на площадку. В тот же самый момент открылась еще одна дверь, из нее вышел мужчина и уставился на меня. Я вздрогнула от неожиданности: он напоминал Бо! Не то чтобы он был так уж похож на него, просто был такого же роста, как Бо, и выглядел так же элегантно. Камзол прямого покроя был расстегнут, и под ним виднелся украшенный вышивкой жилет. Длинные стройные ноги были обтянуты голубыми чулками с серебряными застежками у колен. Полы камзола были прошиты для жесткости медной канителью, из-под левой полы торчал кончик шпаги. Туфли с квадратными носами и высокими каблуками были украшены такой же серебряной пряжкой, как и чулки. Его голову покрывал парик, поверх которого была надета шляпа-треуголка, украшенная серебряным галуном. От него исходил слабый запах духов, и, вероятно, именно этим он напоминал мне Бо. Он был щеголь так же, как и Бо, а в привычках щеголей — пользоваться духами. Человека с такой внешностью, скорее, можно было бы встретить при дворе короля, нежели в сельской гостинице.

У меня не было времени рассмотреть его получше. Я почувствовала, что он недоволен, и только собралась ретироваться в свою каморку и захлопнуть дверь, как вдруг услышала:

— Кто вы такая и что здесь делаете? Я подняла брови, выражая удивление.

— Что вы делаете здесь, на этом этаже? — повторил он требовательно. Я заплатил за право распоряжаться им полностью и просил, чтобы сюда никого не пускали.

— Я тоже заплатила… за комнату, — с вызовом ответила я. — Позвольте напомнить вам, сэр, что вы разговариваете с дамой.

— Вы заплатили за комнату на этой площадке?

— Да, если ее можно назвать комнатой. Я заняла эту каморку на ночь, потому что вы и ваша компания заняли все другие комнаты.

— И давно вы здесь?

— А почему это вас так интересует? Ничего не ответив, он быстро прошел мимо меня, спустился вниз и позвал хозяина гостиницы.

Продолжая стоять на площадке, я услышала их перебранку.

— Мошенник! Как это понимать? Разве я не заплатил тебе за пользование всем этажом? Разве мы не договаривались, что ни меня, ни моих спутников никто не будет беспокоить?

— Мой господин… — виновато пролепетал хозяин, — госпожа заняла совсем крохотную комнату, которая была бы вам совсем без пользы, почему я и умолчал о ней. Госпожа часто бывает здесь, и я не мог отказать ей в ночлеге.

— Но разве я не сказал тебе, что среди нас — человек, который тяжело болен?

— Мой господин, — продолжал оправдываться хозяин, — мы договорились с госпожой, что она вас не Побеспокоит, она будет держаться тихо.

— Тебе было приказано никого не пускать! Я спустилась вниз и вмешалась в разговор.

— Что вы здесь расшумелись? Это навредит вашему больному другу больше, чем мое присутствие на втором этаже.

После чего я направилась в столовую. Мужчина посмотрел мне вслед, потом повернулся и стал подниматься по лестнице.

Жена хозяина была в столовой. Она явно нервничала, но старалась не подавать вида и, когда я появилась, сказала, что молочный поросенок сейчас будет готов. Она сама обслуживала меня: жаркое, как всегда, было сочным и вкусным. За поросенком последовали пирог с дичью и глинтвейн, чтобы промочить горло. На десерт принесли яблоки, груши и бисквиты.

Едва я приступила к десерту, как в столовую пожаловал мой незнакомец. Он подошел к столу и обратился ко мне:

— Прошу извинить меня за мое поведение. Легким кивком головы я дала понять, что ждала его извинений и принимаю их.

— Я очень озабочен состоянием моего друга, — сказал он.

— Это можно понять.

— Он болен, и его нельзя беспокоить.

— Обещаю, что не потревожу его.

Теперь у меня была возможность разглядеть его получше. Это был интересный мужчина с загорелым лицом; на голове у него был темный парик, но я почему-то была уверена, что под ним — белокурые волосы. Глаза у него были светло-карие, а брови — густые и темные. Квадратный подбородок с ямочкой говорил о том, что он человек чувственный и в то же время жесткий. Озорные огоньки светились в его глазах. Он чем-то волновал меня, но, быть может, я всего лишь испытывала тайное удовольствие от общения с этим мужчиной.

Я пыталась не думать о Бо, но опять поймала себя на том, что мужчина волнует меня именно потому, что напоминает его.

— Можно мне присесть рядом с вами? — спросил он.

— Почему же нельзя? Это общая столовая, к тому же я ухожу.

— Вы должны понять, как я расстроился, когда обнаружил, что рядом с моим другом оказался посторонний человек.

— Посторонний человек? Вы говорите обо мне?

Он положил локти на стол и в упор посмотрел на меня Я увидела восхищение в его глазах, и, сознаюсь, мне это было приятно Вы красивая девушка, сказал он.

И как только вам разрешают ездить одной?

Не будем говорить об этом, ответила я холодно, однако, подумав, решила, что мне ни к чему вводить его в заблуждение, и добавила:

— Я не одна, со мной слуги. Увы, им пришлось искать себе другое пристанище Я часто езжу этим путем, но впервые мне так не повезло.

— Пожалуйста, не считайте это невезением Признаюсь, я был зол, но теперь радуюсь тому, что мне представилась возможность познакомиться с вами. Могу ли я узнать, как вас зовут?

Я испытала легкое замешательство Я уже поняла, что он человек вспыльчивый Тем не менее, он извинился, и мне не хотелось быть с ним излишне черствой — Меня зовут Карлотта Мэйн А вас?

— Я увидела, что он удивился.

— Карлотта Мэйн? — повторил он. — Значит, вы из семьи Эверсли?

— Вы знаете мою семью?

— В какой-то мере. Лорд Эверсли.

— Он сын моей бабушки от первого брака.

Понятно, а Ли?

— Он мой отчим У нас запутанные фамильные связи.

— Не преувеличивайте. Я полагаю, генерал Толуорти тоже имеет отношение к вашей фамилии?

— Вы правы. Похоже, что мы не так уж незнакомы. Хотелось бы узнать что-нибудь и о вашей семье. Как вас зовут?

— Э… Джон Филд.[1]

— Никогда не слышала о Филдах.

Значит, не все поля принадлежат Филдам, отшутился он.

Неплохо было бы встретиться с вами при более удобных обстоятельствах.

А я хотела бы пожелать вам благополучно доставить вашего друга в Лондон.

Спасибо, ему нужна врачебная помощь. Мы так боимся за него!

Я сочла эти слова за повторное извинение и встала, чтобы удалиться. В его нахальном взгляде было что-то волнующее. Он разглядывал меня слишком откровенно, и я, имея некоторый опыт общения с мужчинами, поняла, что он делает мне оценку — в определенном смысле. Я чувствовала себя очень неуютно оттого, что он так напоминал мне Бо, который немало, рассказал мне о повадках мужчин.

Он тоже встал и раскланялся. Выйдя из столовой в холл, я взяла со стола свечу и направилась к себе, но на лестнице столкнулась с женой хозяина и служанкой. Они несли наверх еду, очевидно, для гостей. Я поняла, что этот Джон Филд приходил в столовую только для того, чтобы извиниться передо мной.

Я вернулась в свою каморку и, увидев в замочной скважине ключ, обрадовалась так, как радуются неожиданной находке, а повернув ключ, почувствовала себя в полной безопасности.

В каморке было душно Я подошла к оконцу и обнаружила, что его можно открыть. Тогда я распахнула его, и дышать стало намного легче.

Я села на табурет. Было около десяти часов вечера. Мне предстояло провести еще несколько часов в этой каморке в ожидании рассвета.

Внезапный порыв ветра из оконца задул свечу. Я вздохнула с досадой, но поленилась зажечь ее снова. С неба светила половина луны, ночь была довольно ясной. Мои глаза начали привыкать к темноте, и я, к своему удивлению, обнаружила ярко освещенную щель в стене. Я решила обследовать ее.

«Должно быть, в этом месте когда-то была дверь, которую потом заколотили», — подумала я и убедилась, что, действительно, так оно и есть. Дверь забили досками, но очень неряшливо. Моя каморка, по всей вероятности, служила когда-то гардеробной или чем-то в этом роде и сообщалась через дверь с соседней комнатой. Кому-то пришло в голову разделить комнаты совсем, и меньшую из них предоставить служанке.

Сбоку у двери осталась незаделанной щель. Я заметила ее только потому, что сидела в темноте, а в соседней комнате горела свеча. Разглядывая щель, я услышала смутный гул голосов. Сначала я подумала, что он доносится из коридора, но потом поняла, что голоса пробиваются ко мне через щель в стене.

В соседней комнате Джон Филд с его людьми бурно обсуждал какой-то важный вопрос. Я удивилась, ведь сейчас они должны были сидеть за столом и есть жареного поросенка, которого жена хозяина со служанкой незадолго до того принесли им наверх.

Неожиданно я услышала, как кто-то произнес мое имя. Я насторожилась и приложила ухо к щели.

Я узнала голос Джона Филда.

— Карлотта Мэйн… наследница… из рода Эверсли… Надо же такому случиться, чтобы она этой ночью оказалась здесь…

Снова гул голосов.

— Я чуть не убил хозяина. Я ведь ясно сказал ему: нас никто не должен беспокоить…

— Стоит ли так опасаться девушки?..

— Я же сказал: она из рода Эверсли…

— Ты с ней разговаривал?

— А как же! — Он засмеялся. — Такая красотка, и знает себе цену!

— Похоже, она тебе приглянулась? Не так ли, Хессенфилд?

«Хессенфилд?» — подумала я. А он сказал, что его зовут Джон Филд. Значит, он никакой не Джон, и они не просто перевозят тяжело больного к врачу — зачем же шесть человек для такого дела? Ну, пусть это были бы слуги, а ведь, если судить по разговору, на то не похоже.

Я снова услышала его голос:

— Наверняка она — страстная красотка…

— Сейчас не время обсуждать ее достоинства, — сказал кто-то из них.

— Не надо о ней напоминать, — отозвался мнимый Филд. — Юная леди не причинит нам никаких хлопот, на рассвете она уезжает.

— Ты считаешь, что ведешь себя разумно?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты возник перед ней Да еще говорил с ней.;

— Мне требовалось извиниться…

— Ты, конечно, джентльмен. А что, если она тебя узнает?

— Это исключено, мы никогда не встречались.

— Она может описать тебя, кому нужно.. — Это уже не страшно: через несколько дней мы отплываем. Брось нервничать, Даррелл, а теперь… предлагаю всем пойти поесть.

Было слышно, как закрылась дверь, затем стало тихо. Должно быть, они сели в другой комнате на стул, чтобы заняться жареным поросенком.

Я зажгла свечу и села на стул.

Происходили какие-то странные события, и я оказалась вовлеченной в них. Мне было неприятно сознавать, что мое присутствие в гостинице так встревожило этих людей. Чего опасался тот джентльмен, который сказал, что я могу опознать человека, назвавшегося Джоном Филдом? Настоящее имя которого было Хессенфилд? Зачем понадобилось ему называться ложным именем? Что они скрывают?

Мне предстояло провести здесь долгую ночь, и было похоже на то, что мне не удастся уснуть.

Я сняла с себя верхнюю одежду, раздеться полностью я не могла, потому как вся одежда осталась в, седельных вьюках.

Я легла на койку, задула свечу, повернулась к стене, в которой была щель, и лежала так долго, не смыкая глаз.

Вероятно, было уже за полночь, когда я увидела мерцание света. Я подошла к стене и приставила ухо к щели. Никакого разговора я не услышала. Очевидно, в комнате находился кто-то один. Через некоторое время свет погас.

Ночь я провела в беспокойной полудреме и, как только на небе появились первые полоски света, стала готовиться к отъезду. Я расплатилась с хозяином гостиницы за услуги накануне вечером и предупредила его, что могу уехать очень рано. Он оставил мне на столике бутыль с пивом, хлеб и бекон, а также кувшин с водой. Я умылась, стараясь не шуметь, и принялась за еду. И тут я услышала шум в коридоре: мои соседи тоже проснулись.

Я выглянула в окно и увидела, что один из них направляется к конюшне Проскрипели ступени лестницы.

Я собралась уходить, открыла дверь и выглянула в коридор. Там никого не было, но я услышала, как кто-то тяжело дышит и стонет. Я пошла по коридору. Одна из дверей была приоткрыта, это оттуда доносились стоны. Я открыла дверь и заглянула в комнату — Чем я могу помочь? — спросила я.

Впоследствии мне часто приходила в голову мысль о том, как сильно зависит наша жизнь от случайностей. Все, что произошло со мной затем, могло бы не случиться, если бы я осталась в своей комнатушке и дождалась, когда джентльмены уедут. Но любопытство толкнуло меня на фатальный шаг: я вошла в комнату На кровати лежал мужчина. Его лицо было мертвенно-бледным, а одежда — в крови. Широко открытые глаза казались остекленевшими. Он выглядел совсем не таким, каким я видела его в последний раз, но я узнала его.

Я подбежала к постели.

— Генерал Лангдон! — сказала я. — Почему вы здесь?

Я почувствовала, что кто-то вошел в комнату, и обернулась. Это был не тот, кто называл себя Джоном Филдом, но один из этой компании.

Он смотрел на меня с испугом, выдернув свою шпагу из-под камзола, и я подумала, что он сейчас Проткнет меня насквозь. Но тут появился Джон Филд.

— Стой! — крикнул он. — Что ты делаешь, дурак? Он выбил шпагу из его руки, и она со звоном заскользила по полу.

— Она его знает! — сказал тот, кого обозвали дураком. — Ее надо убить!

— Не спеши, — сказал Джон Филд-Хессенфилд, и мне стало ясно, что он у них главный. — Убить ее здесь? Ты с ума сошел: за нами устроят погоню.

— Мы должны покончить с ней, — не успокаивался заставший меня. — Разве тебе не понятно — она знает, кто он!

Я совершенно растерялась, чувствуя свой близкий конец. Я плохо соображала и думала только о том, что еще мгновенье, и я лежала бы на полу, пронзенная шпагой.

— Нам надо поскорей убираться отсюда, — сказал Хессенфилд. — Нельзя терять ни минуты!

Он сделал шаг вперед и схватил меня за руку, сжав ее так сильно, что я сморщилась от боли.

— Она поедет с нами, — сказал он. — Нам нельзя избавиться от нее так просто!

Тот, который собирался убить меня, слегка успокоился и кивнул в знак согласия.

В комнату вошли еще несколько человек.

— Кто это? — спросил один из них.

— Наша случайная соседка, — ответил Хессенфилд. — Живо собирайтесь и выносите генерала! Будьте с ним поосторожней и, ради Бога, не суетитесь!

Он отвел меня в сторону, и двое из вошедших приблизились к постели. Они осторожно взяли генерала на руки. Он застонал. Я молча наблюдала за тем, как они выносили его из комнаты.

Хессенфилд продолжал держать меня за руку.

— Пойдем, — сказал он.

Он повел меня по коридору. У двери моей комнатушки мы задержались, и он рывком открыл ее.

— Ничего не должно оставаться здесь, — сказал он.

— Там ничего и нет. Что вы затеяли?

— Молчите, — сказал он сквозь зубы. — Делайте то, что велят, или вам будет конец!

Чистый утренний воздух наполнил легкие, и моя голова прояснилась. Я задумалась. Каким образом генерал Лангдон связан с этими людьми? Последнее, что я о нем слышала, это то, что он — узник Тауэра.

У меня не было времени на раздумья, меня быстро вели к конюшне.

Один из джентльменов вскочил на лошадь, и на нее же спереди посадили генерала. Меня посадили на большого черного жеребца, а Хессенфилд, запрыгнув, сел позади меня.

— Не оставляйте здесь ее лошадь, — сказал он. — Надо взять ее с собой. Вы готовы? И мы отправились в путь.

В жизни не забуду этой поездки. Я пыталась заговорить, но спутник мне не отвечал. После того как мы проехали миль пять, мою лошадь отпустили, потому что она им мешала. Мы двинулись дальше.

Было бесполезно возмущаться, мой охранник крепко держал меня. Мне грозила смертельная опасность. Я поняла, наконец, почему этого человека так взбесило мое появление в гостинице. Он должен был скрывать важную тайну, и этой тайной было присутствие в его отряде генерала Лангдона.

Мало-помалу мои мысли начали проясняться. Генерал Лангдон приезжал в Эверсли, чтобы набрать добровольцев, готовых выступить на стороне якобитов. Он хотел поднять их на мятеж с целью свержения нынешнего короля и восстановления на троне бывшего короля Якова. Вскоре он был арестован и заключен в Тауэр. Теперь он каким-то образом оказался на свободе, но, по всей видимости, находился в тяжелом состоянии.

Около полудня мы въехали в лес, и отряд расположился на отдых. Они, очевидно, знали это место, здесь протекал ручей, и усталые лошади могли напиться. Генерала уложили на одеяло, и один из них принес ему хлеба с ветчиной и пива.

— Пока все хорошо, — сказал Хессенфилд.

Он насмешливо посмотрел на меня:

— Мне жаль, мисс Мэйн, что мы создали вам столько неудобств, но, поверьте, и вы обременили нас.

— Что все это значит? — с вызовом спросила я, пытаясь под напускной храбростью скрыть свой страх.

— Леди, вы не вправе задавать такие вопросы. Если вам дорога жизнь, вам придется полностью подчиниться.

— Да брось ты церемониться с этой девкой! — сказал тот, который собирался убить меня. — Здесь подходящее место для того, чтобы избавиться от нее.

— Не торопись, друг. У нас одна цели, и мы не должны о ней забывать.

— Она опасна.

— Не очень, и совсем ни к чему подвергать себя большей опасности.

— Я вижу, у тебя на нее свой прицел. На тебя это похоже, Хессенфилд.

Хессенфилд неожиданно развернулся и ударил собеседника в челюсть. Тот свалился как подкошенный.

— Это тебе, Джек, для того, чтобы не забывался, — сказал он. — Здесь командую я. Не бойся, я позабочусь о том, чтобы нас не выдали. А с леди мы разберемся, когда это будет безопасно для нас. — Он повернулся ко мне. Вы, должно быть, устали, ведь мы так долго ехали. Сядьте… вот здесь.

Я попыталась отойти в сторону, но он схватил меня за руку.

— Я же сказал — сядьте здесь! — Он возмущенно поднял брови. В его глазах светились озорные огоньки, но губы были плотно сжаты. Я вспомнила о том, что на поясе у него висит шпага, пожала плечами и села.

Он устроился рядом.

— Я доволен тем, что вы ведете себя благоразумно, — сказал он. Благоразумие — важный союзник в любом деле. Вам сейчас нужны союзники, мисс Мэйн, вы в опасном положении. Понимаете?

— Почему у вас генерал Лангдон?

— Мы хотим спасти ему жизнь. Разве это не похвальное устремление?

— Но ведь он — заключенный?

— Был таковым, — сказал Хессенфилд.

— То есть?..

— Я же сказал вам, мисс Мэйн, что не в вашем положении задавать вопросы. Делайте то, Что я приказываю, и, возможно, тогда вы сумеете сохранить себе жизнь.

Я умолкла. Он встал и ушел. Затем вернулся с хлебом и ветчиной для меня. Я отвернулась от еды.

— Берите и ешьте! — приказал он.

— Я не хочу, — возразила я.

— Вам придется это съесть!

Он стоял, расставив ноги и глядя на меня сверху. Я съела немного хлеба и ветчины. Он принес флягу С пивом, лег на траву рядом со мной и протянул флягу. Я сделала пару глотков Он улыбнулся и сам отхлебнул из нее.

— Мы делим с вами кубок влюбленных, — сказал он Я ощутила холодок страха. В его взгляде сквозило легко угадываемое намерение. Мне вспомнилось, что сказал его приятель: «У тебя на нее есть виды, это на тебя похоже, Хессенфилд».

Я поняла, что он может распорядиться мною, как захочет. Кто-нибудь из них убил бы меня и бросил бы тело в ручей или закопал бы под деревьями, и никто бы не узнал, что случилось со мной. Я пропала бы для всех, как пропал Бо.

Он лежал рядом, ел хлеб с беконом и запивал пивом, потом сказал:

— А вы отважная девушка! У вас такие красивые глаза! Но вам грозит смертельная опасность, и вы можете надеяться только на меня. Из-за любопытства вы влипли в ужасную историю. Почему вы не поехали дальше, когда узнали, что в гостинице нет мест? Зачем вы сунулись в комнату, где вам нечего было делать? — Он наклонился ко мне:

— А знаете, я даже этому рад. Я ничего ему не ответила. Я размышляла, что со мной будет дальше, потому что поняла, как он желает меня. Я поняла, что у него было множество любовниц. Он так напоминал мне Бо! Он не торопился убивать меня только потому, что хотел… поразвлечься со мной. Мне грозила смерть, но странно, я еще не чувствовала себя так свободно и легко с тех пор, как рассталась с Бо.

Мы пробыли в лесу два часа и собрались ехать дальше. Я нутром ощущала близость моего новоявленного кавалера, и он, вероятно, догадывался об этом. По выражению его глаз было видно, что я забавляю его. Но я держалась настороже: от него можно было ожидать чего угодно.

Было похоже на то, что они хорошо знали, куда едут. Мне показалось, что мы направляемся на юг, и я не ошиблась, ибо время от времени улавливала соленый запах моря. Мы держались в стороне от больших дорог. Наконец, мы добрались до какой-то одинокой фермы, расположенной вблизи моря. Рядом не было никаких селений.

Мы въехали во двор и спешились. Пока мы были в пути, я все время думала о том, как бы мне сбежать от тех, у кого оказалась в плену. Я понимала, что сделать это непросто, но мысль об этом не оставляла меня. Я воображала, какие бешенство и страх они испытают, когда обнаружат, что я исчезла, и это доставляло мне удовольствие.

Я поняла, что генерал Лангдон отнюдь не пленник этих людей, и пришла к заключению, что они похитили его из Тауэра. Конечно, это было опасным предприятием, но, должно быть, Хессенфилд умел добиваться того, что замышлял.

У меня зародилось подозрение, что все эти люди принадлежат к тайному обществу якобитов, задавшихся целью восстановить на троне короля Якова. То, что генерал Лангдон был одним из них, мне было известно. Я вдруг осознала, что, не будучи причастной к замыслам этих людей, оказалась вовлеченной в опасную интригу.

Меня поторопили войти. В доме была полнейшая тишина.

Хессенфилд сказал своим людям:

— Все тщательно осмотрите — каждую комнату, каждый чулан! Я огляделась.

— Приятное место, не правда ли? — сказал Хессенфилд непринужденно. Нам повезло с приютом.

— Откуда вы знали, что здесь никого не будет? — спросила я.

Он наставил на меня палец:

— Дорогая, я вынужден напомнить о том, чтобы вы не задавали вопросов.

Я в упор посмотрела на него и увидела в его взгляде возбуждение.

Вернулся один из его товарищей по имени Джеффри.

— Все в порядке, — сказал он.

— Хорошо, сейчас соберемся на военный совет, но сначала нужно уложить больного в постель. Я сказала:

— Его нога сильно кровоточит, надо принять меры. Все воззрились на меня.

— Она права, — заметил Хессенфилд. — Кому-то надо съездить за врачом. Вы знаете, как его найти.

— Я съезжу за ним, — вызвался Даррелл.

— Тогда действуй, и как можно скорей…

— Надо бы перевязать генерала, — предложила я.

— Отнесите его наверх, и мы осмотрим ногу, — приказал Хессенфилд своим людям. Двое из них взяли генерала на руки и стали подниматься по лестнице. Мы с Хессенфилдом последовали за ними. Меня удивило то, что, несмотря на отсутствие хозяев, в доме был полный порядок. Широкая лестница вела на второй этаж. Генерала отнесли в спальню и положили на кровать.

С его ноги стянули чулок и разрезали штанину. На бедре зияла страшная рана. Я сказала, что рану нужно обмыть и перевязать, быть может, кровотечение прекратится.

— Принесите ей воду, — распорядился Хессенфилд.

— Мне нужны также бинты, — предупредила я. Бинтов в доме не оказалось, зато нашлась мужская рубашка, которую мы разрезали на полосы и использовали вместо бинтов.

— Как это случилось? — спросила я. Хессенфилд взял меня за плечо и криво улыбнулся, снова давая понять, что всякие вопросы с моей стороны неуместны.

— Нужно остановить кровотечение, — сказала я, иначе он умрет. Я надеюсь, вы знаете, как это делается?

Я вспомнила несчастный случай, когда Дамарис сильно порезала себе руку и Ли остановил кровотечение.

— Мне нужна какая-нибудь палка, — добавила я. Наступила тишина, и Хессенфилд бросил:

— Найдите ей что-нибудь!

Они принесли мне чесалку для спины, которую нашли на туалетном столике. Ее ручка была сделана из крепкого черного дерева.

Я положила на кровоточащее место плотно свернутую полоску ткани, затем обернула ногу вместе с тампоном другой полоской ткани и, просунув под верхний слой повязки ручку чесалки, осторожно повернула ее и примотала еще одним лоскутом к ноге. Скоро кровотечение прекратилось.

Я сидела у постели и наблюдала за генералом. По всей вероятности, он был ранен, когда бежал из Тауэра.

Мне казалось, что прошло много времени, прежде чем прибыл доктор. Он нервничал и, вероятно, тоже был якобитом, иначе его не позвали бы в этот дом. Я объяснила ему, какую помощь оказала больному, и доктор похвалил меня.

— Больной потерял много крови, — изрек он. — Еще немного, и он бы скончался. Вы спасли ему жизнь!

Его слова обрадовали меня. Хессенфилд повернулся ко мне, и в его взгляде было столько гордости, что я чуть не засмеялась.

Даррелл, которому было поручено наблюдать за мной, увел меня в соседнюю комнату. Сейчас он без колебания убил бы меня на месте, если бы ему разрешили это сделать.

Он был уже далеко не молод, ему было лет под пятьдесят. У него было лицо фанатика, и нетрудно было представить, что этот человек ради внушенной ему идеи может пойти на любые жертвы. Он был совсем не похож на Хессенфилда, который, судя по всему, мог радоваться жизни, каким бы серьезным делом ни занимался. Хессенфилд был лет на двадцать моложе его. Думаю, ему было около тридцати, хотя, как и Бо, он не выглядел на свой возраст. Я почему-то постоянно сравнивала его с Бо…

Врач ушел, и Хессенфилд появился в дверях нашей комнаты он улыбался.

— С ним все в порядке, — сказал он. — Он потерял слишком много крови. Пойми, Даррелл, юная леди оказалась полезным членом нашей компании. Возможно, она еще как-нибудь послужит нам, кто знает? От общения с женщиной всегда бывает польза.

Даррелл подошел к нему вплотную и процедил сквозь зубы:

— Ты что, не понимаешь, что ее все время нужно сторожить?

— Я приму эту заботу на себя, она будет мне только в удовольствие! Но что значит все время? Мы здесь на пару дней.

— А может, и на неделю…

— Ну нет, три дня, самое большее.

— Если повезет с погодой, — заметил Даррелл.

Я догадалась, что они остановились здесь, чтобы подождать корабль, который увезет их во Францию. Мои наблюдения начали складываться в единую картину.

Хессенфилд и Даррелл ушли, и охранять меня явился Джеймс, юноша лет восемнадцати, очень серьезный на вид. Я поняла, что он готов отдать жизнь за дело, которому взялся служить.

Теперь я в большей или меньшей степени знала их всех. Хессенфилд, Даррелл, Джеймс, Шоу и Карстерс. Все они были благородного происхождения и, возможно, какое-то время состояли при дворе. Хессенфилд явно был среди них главным, к счастью для меня. Можно не сомневаться в том, что, если бы на его месте был Даррелл, я бы уже давно распростилась с жизнью. Даррелл был убежден, что я им помеха, и это было понятно. Но я все же оказалась полезной в уходе за генералом, а жизнь генерала была для них важней их собственных, иначе они не стали бы так рисковать, спасая его.

Я жила, будто во сне. Мне было странно сознавать, что я нахожусь в незнакомом доме, который выглядел так, словно за несколько минут до нашего прибытия в нем еще находились обитатели, а затем он таинственным образом опустел. В подвале остались запасы ветчины, говядины и баранины, а кладовая на кухне была забита пирожками и булочками. Очевидно, нас здесь ждали. Я оказалась в центре авантюрных событий, и над моей головой повис «дамоклов меч», ибо меня терпели из милости. Один неверный шаг — и мне конец. Мне разрешили жить только потому, что у человека по имени Хессенфилд были на меня какие-то виды. Я столкнулась с опасным заговором и стала его невольной соучастницей.

Я не нуждалась в объяснении того, что происходило. Я все поняла. Они были якобитами. Генерал Лангдон пытался поднять войска на мятеж в пользу короля Якова, но был схвачен, заключен в тюрьму и приговорен к смерти. Несколько отважных сообщников, возглавляемых Хессенфилдом, устроили ему побег из тюрьмы и теперь пытались вывезти из страны. Вот почему они находились сейчас в этом доме: они ждали прибытия корабля, который должен был перевезти их через пролив во Францию. Им предстояло встретиться в Сен-Жермене с королем Яковом.

Мне удалось узнать о них много, хотя я и не задавала никаких вопросов, и это говорило о том, насколько они уязвимы. Стоило мне сбежать и забить тревогу, прежде чем они успели бы покинуть страну, как им всем грозила бы виселица или казнь на плахе.

Неудивительно, что им казалось самым разумным немедленно убить меня и закопать труп в каком-нибудь диком месте, так, чтобы мое исчезновение навсегда осталось бы тайной для всех. Эта мысль заставила меня вспомнить о Бо: а не случилось ли и с ним что-нибудь подобное?

Сгустились сумерки. Мы все направились в столовую поужинать. Дверь закрыли на засов, чтобы никто не мог неожиданно войти в комнату.

Я села за стол и тем самым прервала разговор, который они начали. Даррелл опасался сболтнуть лишнее в моем присутствии.

Все ели с аппетитом и выпивали за здоровье короля. Оставалось только гадать, какого короля они имели в виду?

Хессенфилд сказал:

— Надо пораньше лечь спать: наши спасители могут прибыть рано утром.

— Я молю Бога, отозвался на его слова Даррелл, — чтобы мы отчалили отсюда завтра, хотя бы в такое же позднее время — Надеюсь, Всевышний услышит твои молитвы, — проговорил Хессенфилд.

Даррелл в упор посмотрел на меня.

— Можешь оставить ее на мое попечение, — обронил Хессенфилд, и я увидела, как Даррелл ухмыльнулся Хессенфилд взял меня за руку Я сказала:

— Я останусь здесь. Я никуда не уйду, клянусь вам.

— Нет уж! — возразил Хессенфилд. — Я буду чувствовать себя спокойней, если вы, леди, будете рядом со мной.

На лице у Даррелла снова появилась та же ухмылка.

Хессенфилд раскланялся с сидевшими за столом и, продолжая держать меня за руку, увел из столовой. Мы поднялись наверх и вошли в комнату, которую он выбрал для себя. Это была спальня с большой кроватью под балдахином из зеленого бархата.

Он закрыл дверь и повернулся ко мне.

— Наконец-то мы одни, — сказал он. — Мне очень жаль, мисс Мэйн, что вам приходится быть нашей пленницей, но мы должны воспользоваться обстоятельствами наилучшим образом.

— Обстоятельствами всегда следует пользоваться наилучшим образом, пробормотала я.

— А вы сообразительны, я это заметил… Но иногда ведете себя неразумно, как, например, сегодня утром, когда пытались узнать о делах, которые вас не касаются.

— Я не собираюсь выведывать никаких секретов. Позвольте заверить вас, что меня не интересуют ваши заговоры — Интересуют они вас или нет, но вы оказались соучастницей одного из них.

Хессенфилд снял с себя камзол и стал расстегивать жилет — Я думаю, в этой постели вы будете чувствовать себя намного уютней, чем в той, которой пользовались минувшей ночью. Мне было так жаль вас. Вы, наверно, не сомкнули глаз?

Я подошла к нему и взяла за локоть.

— Отпусти меня! — попросила я. — Разве ты не понимаешь, чем это чревато для тебя? Ведь моя родня не допустит, чтобы меня похитили таким вот образом.

— Дорогая моя Карлотта, — сказал он. — Можно я буду называть тебя так? Карлотта, дорогая, тебя никто не найдет. Ты рано утром покинула гостиницу, села на лошадь и должна была проехать мили полторы по дороге, чтобы встретиться со своими слугами. В такую рань на дороге никого не было, и на тебя напал разбойник. Ты пыталась сопротивляться, но он убил тебя, а труп спрятал в лесу. Не правда ли, достаточно правдоподобное объяснение твоего исчезновения? Ему поверить гораздо легче, чем россказням о том, будто бы тебя захватила банда головорезов, которые почему-то решили не убивать тебя.

— Тебе нравится шутить в таком духе?

— Мне нравится быть с тобой. Он крепко обнял меня, и я почувствовала себя совсем беззащитной.

— Как я понимаю, таким способом ты хочешь показать свою силу?

— Этого не требуется. Зачем доказывать очевидное?.. Просто я хочу тебя.

— Мне жаль, но я не могу ответить взаимностью.

— Уверяю тебя, ты изменишь свое мнение обо мне.

— Значит, ты сохранил мне жизнь ради этого?

— А почему бы и нет? Это достаточно веский ДОВОД.

— Ты… порочный тип!

— Но ведь и ты, Карлотта, отнюдь не монахиня…

— Ты про меня что-то знаешь?..

— Ты удивишься: я знаю о тебе гораздо больше, чем ты думаешь.

— Но если тебе известно, из какой я семьи, то, надеюсь, ты понимаешь, что моя родня не потерпит такого обращения со мной?

— Я мог бы овладеть тобой… прямо сейчас. Ты напрасно ищешь возможности спастись от меня. Хочешь — кричи. Кому до тебя дело? Ты в ловушке, милая Карлотта, в полной моей власти. Тебе остается только подчиниться мне, и это избавит тебя от лишних неприятностей.

Я вырвалась из его рук, подбежала к двери и стала барабанить по ней кулаками.

— А вот это уж совсем ни к чему, — сказал Хессенфилд. — Кто в этом доме поспешит тебе на помощь? Сбереги свои силы для другого применения.

Он взял меня за плечо и повел назад в комнату.

— Ты неотразима! — сказал он. — Этой ночью мы будем любить друг друга. Я мечтал об этом с того момента, как увидел тебя. Ты так притягательна, Карлотта, ты создана для любви!

— Ты говоришь о любви? — возмутилась я, — Мне кажется, ты не имеешь никакого понятия о ней. Для тебя любовь означает похоть, разве не так? Ты хозяин положения, и у тебя есть желание меня изнасиловать, жалкий ты джентльмен! Уверена, что ты в этом знаешь толк. Это очень просто — найти беззащитную женщину, которая не может за себя постоять. Как благородно с твоей стороны! Я ненавижу тебя… Филд… Хессенфилд… или как там еще тебя зовут! У тебя нет даже мужества назваться собственным именем, и ты прикрываешься чужим. И уж если я выберусь отсюда, то я тебя не забуду!

— Я на это надеюсь. Ты будешь помнить меня всю жизнь.

— Возможно, что у тебя это и получится, но я буду вспоминать тебя с отвращением!

— Ну, так уж и с отвращением, — возразил он. — А может, совсем с другим чувством?..

Хессенфилд обнял меня за плечи, и на этот раз я ощутила нежность в его прикосновении. Он усадил меня на стул, опустился передо мной на колени, взял мои руки в свои и улыбнулся. В его глазах играли золотистые лучики. Он снова напомнил мне Бо.

Он поцеловал мне руки, точно так же, как это делал Бо, и сказал:

— Карлотта, ты не была счастливой, я изменю твою жизнь.

Я попыталась освободить руки.

— Что ты знаешь обо мне?! — воскликнула я.

— Знаю, и немало, — ответил он. — Я знаком с Бомонтом Гранвилем!

Я закрыла глаза. Все происходящее казалось мне чем-то нереальным. Если бы он взял меня силой, безжалостно и грубо, я посчитала бы это естественным исходом нашей встречи. Во всяком случае, я была готова к этому. Но он заговорил о Бо, и это меня расстроило.

— Он был другом моего отца, — объяснил он, — и бывал у нас в доме. Я чем-то нравился ему, и мы с ним иногда беседовали.

— Он говорил обо мне?

— Он рассказывал о всех своих женщинах. Да, у него их было много: женщины стали неотъемлемой частью его жизни, как только ему исполнилось четырнадцать лет. Он был очень откровенен со мной и как-то пообещал заняться моим воспитанием. Думаю, тебе не нужно объяснять, что он имел в виду?

— Я не хочу больше слышать об этом…

— Дорогая, позволь мне самому решать, что можно делать, а что нельзя. Я знаю, что ты не можешь забыть его, не так ли? Как давно он исчез? Три года назад, четыре? Как ты думаешь, что с ним случилось?

— Наверное, его убили? Хессенфилд задумался:

— У него было много врагов. У такого человека, как Бомонт Гранвиль, не может их не быть. Многие считают, что он уехал за пределы страны в поисках другой игры. Для него это было привычным делом — исчезнуть на время за границей: так он убегал от кредиторов и от всяких разборов по делам, в которых был замешан.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Затем, чтобы ты выкинула его из головы. Ты воздвигла ему памятник, а он того не заслуживает.

— Похвально, что ты не забываешь своих друзей.

— Да, он был моим другом, но ты для меня значишь гораздо больше. Я рассмеялась.

— Мы знакомы с тобой всего один день, и я не успела проникнуться к тебе любовью.

— Думаю, ты лукавишь. — Он взял меня за руку. — Карлотта, я чувствую, как колотится твое сердце. Нам будет хорошо, вот увидишь, только прошу перестать сравнивать меня с Бомонтом Гранвилем.

— Я и не сравниваю.

— Ты не должна мне лгать, Карлотта! Правда всегда интересней лжи.

— Отпусти меня! — взмолилась я. — Обещаю, что никому не проговорюсь ни о чем. Дай мне лошадь, позволь уехать, я уж найду дорогу к Эйот Аббас. Скажу, что сбилась с пути, придумаю какую-нибудь историю. Клянусь тебе, что ни ты, ни твои друзья не пострадают из-за меня.

— Слишком поздно, Карлотта! — произнес он. — Ты в ловушке, и тебе никуда от меня не деться. Обещаю, что ты будешь довольна.

— После чего со мной будет покончено?

— Все зависит от тебя. Ты будешь развлекать меня, и каждую ночь я буду ждать от тебя нового подарка. Слышала ли ты о Шехерезаде? Каждую ночь она рассказывала султану сказки, и он позволял ей прожить еще один день, а потом еще один… Ты — Шехерезада, а я — твой султан.

Я закрыла лицо руками, чтобы Хессенфилд не видел моей растерянности. Разговор о Бо вызвал во мне воспоминания о спальне в Эндерби-холл. Эта комната была похожа на ту, да и Джон Филд все больше напоминал мне Бо. Мне стало не по себе. Я чувствовала, что меня влечет к нему, и, если он дотронется до меня, я не смогу отказать ему.

— Выкинь ты из головы своего Бомонта, — сказал он. — Он бы погубил тебя. Твои предки были правы, помешав браку. Верность какой-то одной женщине Бомонт хранил не дольше недели. Он был ужасно циничным по отношению к женщинам. Он рассказывал о них мне и, без сомнения, другим. И о тебе, Карлотта, он тоже рассказывал.

— Рассказывал обо мне?.. — поразилась я.

— Он собирался жениться на тебе, Карлотта, исключительно ради твоего наследства. Он не постеснялся признаться мне в этом: неплохое наследство и любящая жена. Он описал мне во всех подробностях, как вы проводили время в Эндерби-холле. Говорил, какая ты страстная и с каким азартом ты это делаешь…

— Замолчи! — крикнула я. — Как ты смеешь? Я ненавижу тебя, ненавижу. Если бы я могла…

— Я знаю. Если бы у тебя была шпага, ты бы проткнула меня насквозь. Точно так же хотел разделаться с тобой Даррелл сегодня утром. Ты обязана мне жизнью, Карлотта!

Мне было трудно разобраться в своих чувствах. Было стыдно и за себя, и за Бо, который посмел рассказывать такое обо мне своему воспитаннику.

Он потянул за ворот моего платья.

— Карлотта, дорогая, забудь его! С ним покончено. Быть может, он давно лежит в могиле или в постели с очередной потаскушкой. Забудь его, я успел полюбить тебя, Карлотта, ты не чужая мне!

Он сдернул с меня платье, но я вывернулась из его рук. Он зажал ладонями мое лицо и сказал:

— Все, Карлотта, ты попалась, попалась, как птичка в сеть. Милая Карлотта, жизнь так быстротечна. Кто знает, быть может, этой ночью сюда придут люди и схватят меня, а через неделю мне отсекут голову? Жизнь коротка. Я всегда придерживался правила: радуйся жизни, пока жив Кто скажет, что будет с нами завтра? Но у нас впереди ночь.

Хессенфилд взял меня на руки и отнес в постель. Я закрыла глаза. Сопротивляться было бесполезно, я полностью была в его власти. Я поняла, что он такой же, как Бо. Я лежала и слушала, как он прошел через комнату, задул свечу и вернулся ко мне.

Мне хотелось кричать, звать на помощь, но он мне уже объяснил, что кричать бесполезно. Я услышала, как он засмеялся. Он знал меня лучше, чем я сама.

Как трудно понять себя… Ведь я должна была чувствовать себя ужасно униженной. Однако… Не знаю, что произошло, мне остается только признать, что я, как и все женщины, не могла не испытывать влечения к мужчине. Я поняла, что томилась не тоской от утраты Бо, а желанием встретиться с мужчиной, с которым я могла бы испытать телесную гармонию. С Хессенфилдом у меня это получилось: мы были с ним как бы одной плотью. Я забыла, почему оказалась там, где оказалась, и хотя заботилась о соблюдении собственного достоинства, не могла скрыть своего удовольствия от общения с ним.

Хессенфилд чувствовал это; он был от меня в восторге и вел себя отнюдь не как насильник, хотя этого можно ожидать в подобных обстоятельствах. Казалось, он думал только о том, чтобы доставить мне удовольствие.

Он сказал, что я просто чудо, ему ни с кем не было так хорошо. Он шептал в темноте, что влюбился в меня. Я молчала, потому что, хоть мне было стыдно, я испытала полное удовлетворение.

Я и Хессенфилд оказались в таком же согласии, какое было у меня с Бо. Нас переполняла чувственность, и мы делились ею. Он вел себя со мной, как нежный любовник, и я простила ему его грубость.

Едва забрезжил свет, как он подошел к окну. Он высматривал в море корабль.

— Их нет, — вздохнул он почти с облегчением в голосе.

Прошел еще день, который казался очень долгим. Все ждали прибытия корабля. Я перевязала раны генералу. Джентльмены, очевидно, сочли, что я умею делать это лучше, чем кто-либо из них, и с молчаливого согласия возложили на меня эту заботу.

Генерал не совсем понимал, где находится, и потому не задавался вопросами о причине моего присутствия. Я была рада этому. Закончив перевязку, я пошла на кухню, чтобы приготовить еду для всей компании. Мне потребовалось только выставить ее на стол, ибо те, кому принадлежал этот дом, в избытке запаслись провиантом.

Все утро я испытывала неловкость, встречаясь взглядом с Хессенфилдом. Похоже, он прекрасно понимал, что я чувствую, и мне стоило большого труда изображать возмущенную насилием пленницу. Он догадывался, что мною владеет страсть, и был достаточно опытен, чтобы оценить мою натуру. В какой-то момент он подошел ко мне сзади, обнял, прижал к себе, и я почувствовала, как он целует меня в ухо. Он вел себя, как настоящий любовник, и это меня смущало.

Мне было неудобно смотреть в лицо другим, ведь все знали, что произошло. Хессенфилд, без сомнения, пользовался у них репутацией ловеласа: воспитанник Бо.

Он научил меня кое-чему: я поняла, что нуждалась не в Бо, а просто в мужчине, который мог бы удовлетворить меня, проделав со мной все то же, что и Бо.

Наступила ночь, и мы снова остались наедине. Он прижал меня к себе и сказал:

— Как хорошо, что корабль сегодня не пришел…

— Глупый ты человек, — ответила я. — С каждым днем нам грозит все большая опасность.

— Я готов рисковать ради еще одной ночи с тобой. Мы лежали на большой постели под балдахином…

На такой же точно постели я не раз лежала в объятиях Бо.

— Скажи, а ты меня хоть чуточку любишь?

Я не ответила, и он продолжил:

— По крайней мере, ты не испытываешь неприязни ко мне. О, Карлотта, кто бы мог подумать, что так все обернется? Я не переставал мечтать об этом, начиная с того момента, как только мы встретились в гостинице, и мне не хотелось бы, чтобы что-нибудь изменилось.

Он поцеловал меня, и я постаралась скрыть желание, которое он так легко возбуждал во мне.

— Не надо притворяться, милая. Нет ничего зазорного в том, что ты трепетная женщина. О, Боже, как бы я хотел, чтобы все обстояло иначе: не было и нет никаких заговорщиков, и мы с тобой встретились бы не в сельской гостинице, а скажем, при дворе. Я увидел бы тебя и полюбил. Я просил бы твоей руки. Представь себе, что все было именно так, и скажи, как бы ты поступила?

— Я была бы вынуждена ответить тебе согласием.

— Ну, конечно же, Карлотта. Если бы ты отказалась от меня, я увез бы тебя в какое-нибудь отдаленное место, вроде этого, и доказал бы тебе, что ты не можешь жить без меня. Согласилась бы ты тогда, чтобы я стал твоим мужем?

— Подозреваю, что твое доказательство просто обернулось бы моим совращением. В таком случае мне пришлось бы сказать тебе «да».

— Милая Карлотта, мне остается только молиться, чтобы корабль не появился и завтра.

Я ничего не ответила ему из боязни, что слова выдадут мои чувства.

Я поймала себя на мысли, что влюблена в него. Следует помнить, что все мы находились в возбужденном состоянии. Над нами нависла угроза смерти. Мне казалось маловероятным, что меня оставят в живых. Даррелл был прав: я слишком много знала. Хотя заговорщики караулили меня и днем и ночью, все же были моменты, когда они теряли бдительность. Я могла воспользоваться этим и сбежать от них.

Я стала думать о побеге. Можно было дождаться, когда Хессенфилд крепко заснет, встать с постели, найти ключ от двери, выйти из дома, вывести из конюшни лошадь и уехать. Хессенфилд взял на себя большой риск, сохранив мне жизнь. Заговорщикам, как и мне, грозила смертельная опасность, и эта близость смерти сказывалась на всех нас. Я никогда не испытывала такой жажды жизни. Я как бы отделилась от прошлого. Я изменилась: не то, чтобы я чувствовала себя счастливой, но я как будто ожила.

Я жила каждым часом и не хотела заглядывать в будущее, но оно не давало мне покоя. Рано или поздно сюда прибудет корабль, чтобы забрать заговорщиков. Что будет со мной? Быть может, Хессенфилд проткнет меня шпагой? Нет, он этого не сделает. Не сделает? Но ведь он навязал себя мне, он мог просто изнасиловать меня.

Однако, как это ни удивительно, я испытывала к нему непреодолимое влечение. Он обладал большой внутренней силой. Вероятно, это и привлекало меня в мужчинах больше всего. Он родился быть пиратом, авантюристом, главарем. Он был наделен изяществом, и благородство сочеталось в нем с грубой мужской силой, и, вместе с тем, он был нежен. Он сумел внушить мне, что я — лучшая из женщин, которые у него были. Мне было приятно сознавать это, хотя у меня и были на этот счет некоторые сомнения. То же самое говорил мне и Бо, но для него я была всего лишь «девушкой с наследством», с которой можно неплохо порезвиться часок-другой.

В моей голове была порядочная путаница, но все мои чувства обострились. Я ожила — и больше всего на свете хотела жить.

Наступил третий день нашего пребывания здесь. Заговорщики начали проявлять беспокойство.

— Что их так задерживает? — подслушала я, как высказывался Даррелл. Не погода же? Ну, если бы случился шторм, упаси Господь, или что-нибудь подобное, тогда бы можно было понять… Но ведь на море почти штиль…

Погода была теплой, и в окна светило солнце. Я с тоской смотрела через них на зеленые лужайки и кусты. Дом был расположен в лощине, и только со второго и третьего этажей было видно море.

Хессенфилд, видя, что я с тоской гляжу на природу, подошел ко мне. Он положил мне на плечо руку, и у меня по спине пробежала дрожь.

— Что, хочешь на волю? — спросил он.

— Да. Застряли мы здесь, — ответила я.

— Ладно, — сказал он. — Собирайся, пойдем прогуляемся.

Я не смогла скрыть своей радости.

— Надеюсь, ты не попытаешься сбежать? В любом случае, шансов у тебя мало.

Я ничего не ответила. Он открыл дверь и пропустил меня. Мы вышли из дома. Я с жадностью вдохнула свежий воздух.

— Восхитительное место! — сказал Хессенфилд. — Так приятно вновь оказаться на природе!

Молча мы поднялись вверх по склону и теперь могли видеть море. Оно было тихим, как озеро, и над ним висела перламутровая дымка.

— Иногда мне думается, что корабль никогда не придет за нами, — тихо сказал он.

— И что вы тогда будете делать?

— У нас останется мало шансов уцелеть. С каждым днем нам грозить все большая опасность. — Он вдруг повернулся и пристально посмотрел на меня. И все же каждое утро я мысленно говорю: «Нет, не сегодня. Судьба, дай мне еще одну ночь побыть с моей любовью».

— Ты обманываешь меня, — сказал я. — Ты с таким же нетерпением ждешь корабля, как и другие-.

Хессенфилд отрицательно покачал головой и умолк. Мы вышли на тропку, которая вилась вдоль берегового обрыва. Впереди показался узкий овражек, и по нему можно было спуститься к морю.

— Можно мне подойти поближе к воде? — спросила я.

— Почему бы и лет? — согласился он. Он взял меня за руку, и мы сбежали вниз по склону. Я присела на корточки у воды и, опустив руку, стала водить ею.

— Как здесь тихо, — сказал он, — как спокойно… Карлотта, с того момента, как я встретил тебя, я только и думаю: ах, если бы обстоятельства были иными. Ты мне веришь?

— Да, — ответила я. — Случается так, что нас что-то сильно захватывает и мы считаем, что это важней всего, но жизнь меняется, и то, что раньше казалось таким важным, становится мелочью.

— Ты считаешь, что эта… наша встреча для тебя ничего не значит?

— Если ты меня убьешь, то она для меня ничего не будет значить, потому что я, буду мертвой.

Он резко взял меня за руку, будто вспомнив, что должен стеречь меня, и повел вверх по склону, к тропе.

Мы вышли наверх, и у меня перехватило дыхание: по тропинке навстречу нам ехали четыре всадника. Хессенфилд еще крепче сжал мою руку. Было поздно бежать и прятаться. Они увидели нас в тот же момент, когда мы увидели их.

«Это мой шанс, — подумала я. — Хессенфилд, ты допустил роковую ошибку Тебе не следовало уходить из дома вместе со мной».

Мы поменялись ролями: теперь его жизнь была в моих руках. Я торжествовала: всадники оказались воинами королевской армии. Должно быть, они напали на след заговорщиков, выкравших генерала Лангдона из Тауэра.

Хессенфилд прижался ко мне, будто напоминая о том, как мы связаны друг с другом. Времени для объяснений не было. Мне было достаточно крикнуть всадникам: «Они держат меня в плену, потому что я знаю, что они сделали». И я вновь обрела бы свободу.

Всадники приближались к нам.

— Добрый день! — приветствовали они нас.

— Добрый день! — отозвался Хессенфилд. Я тоже крикнула:

— Добрый день!

Всадники подъехали совсем близко и внимательно присмотрелись к нам. Они увидели провинциального джентльмена и женщину в костюме для верховой езды.

— Вы здесь живете? — спросил один из них. Хессенфилд махнул рукой в направлении дома.

— Тогда вы знаете округу?

— Думаю, что да, — ответил Хессенфилд, и я поразилась его спокойствию.

— Скажите, вы не видели незнакомых людей, которые ехали по этой дороге? — спросил тот же всадник.

— Незнакомых? Нет, никого не видел. А вы, госпожа?

Мне казалось, что я слишком медлю с ответом. В вышине прокричала чайка, будто посмеялась надо мной. У меня была возможность отомстить заговорщикам, им отсекли бы головы — всем Я как бы со стороны услышала свой голос:

— Я не видела никаких чужих людей.

— Боюсь, мы ничем вам не поможем — ни я, ни моя жена! — воскликнул Хессенфилд, и в его голосе послышалось радостное облегчение, которое могло его выдать. — Вы ищите какого-то определенного человека?

— Это не имеет значения, — ответил всадник. — Вы не могли бы сказать, далеко ли отсюда до Льюиса?

— Миль пять-шесть по этой дороге, — сказал Хессенфилд.

Они сняли шляпы и раскланялись. Момент-другой мы стояли, глядя им вслед, затем он повернулся ко мне. Он ничего не сказал, просто обнял меня и прижал к себе.

Я наглядно проявила истинные чувства, которые испытывала к нему. Я словно сбросила с себя тяжелую ношу, и мне больше не нужно было притворяться.

Этой ночью все было иначе: теперь мы и в самом деле были любовниками.

— Глупышка, ты понимаешь, что объявила себя нашей сообщницей? спросил он.

— Меня не касается ваш заговор.

— В том-то и суть. О, Карлотта, как я люблю тебя! Я продолжал бы любить тебя, даже если бы ты выдала нас. Но я не думаю, что буду когда-нибудь так же счастлив, как в тот момент, когда ты стояла перед нашими преследователями и говорила им слова, которые причислили тебя к заговорщикам.

— Я принадлежу только тебе.

— Карлотта, любовь моя! Еще несколько дней назад я совсем не знал тебя, а теперь ты со мной. Ты изменила мою жизнь.

— Ты забудешь меня!

— А ты меня?

— Не забуду, у меня хорошая память.

Он поцеловал меня, и мы предались любви с такой жадностью, будто у нас было предчувствие, что мы никогда больше не встретимся.

Уснуть мы не могли.

Мы лежали и разговаривали. Теперь между нами не было никаких барьеров. Еще несколько часов назад его жизнь полностью зависела от меня, и он мог убедиться, что я готова спасти его с риском для себя.

Хессенфилд объяснил мне, почему так необходимо доставить генерала во Францию.

— Мы хотим освободить страну от узурпаторов. На троне должен восседать Яков Стюарт, а вслед за ним — его сын. Вильгельм не имеет права на трон, и Анна не может быть его наследницей, пока живы Яков и его сын.

— Неужели все это так важно? — спросила я. — Вильгельм — хороший король, как отзывается о нем народ. Почему мы должны рисковать своими жизнями только затем, чтобы королевскую корону носил этот человек, а не другой?

Он засмеялся:

— Женский способ мышления!

— Ничуть не хуже мужского! — возразила я. — Вполне осмысленный способ мышления.

Хессенфилд потрепал меня за волосы, поцеловал. И поведал о том, что в Сен-Жермене воцарилось настроение разочарования и паники, когда там стало известно, что мятеж не удался, а генерала Лангдона заключили в Тауэр.

— Мы тщательно готовили его побег. Вполне обычный побег: вино, контрабандой доставленное в тюрьму, пьяные охранники, украденные ключи и все такое. К несчастью, получилось так, что генерал был вынужден спускаться из окна по веревке. Она оказалась короткой, и он упал с большой высоты на землю. Вот откуда его увечья. Мы отвезли его по реке к тому месту, где нас ждали лошади. Так мы оказались в «Черном борове».

— А если бы вас схватили?..

— Мы заплатили бы головой.

Я коснулась рукой его густых светлых волос, которые украшали его гораздо больше, чем принятый в обществе парик.

— Да, ты спасла мою голову сегодня, любимая. Впрочем, если бы ты выдала нас, я бы просто так ее не отдал. О, как я возгордился тобой, когда ты сказала: «Нет, никаких чужаков не видела!» Я заметил, что ты колебалась всего секунду. Ты знала, что можешь спастись ценой моей жизни. Но ты поняла, что нужно делать. Я никогда, никогда не забуду этого.

Он снова упомянул о Сен-Жермене, где доживал свои дни старый король изгнанник в чужой стране, покинутый своими людьми, преданный своими дочерьми, которых он так любил. Он жил на щедроты короля Франции вместо того, чтобы с достоинством восседать на троне в Вестминстере.

— Он вернется! — сказал Хессенфилд с жаром. — В этой стране много тех, кто стоит за него и ненавидит узурпаторов. Ты видишь сама, как нас поддерживают: этот дом предоставлен в наше полное распоряжение. Люди, которые им владеют, — надежные якобиты. Они уехали из дома со всей прислугой и оставили его нам в пользование. Хозяин со дня на день должен вернуться, чтобы узнать, уехали мы или нет. Затем вся семья вернется в дом. Врач, который приходил смотреть генерала, тоже один из наших. Мы разбросаны по всей стране и ждем сигнала…

— Ничего хорошего не выходит из гражданской войны, это давным-давно доказано, — заявила я.

— Мы боремся за подлинного короля и не прекратим борьбу, пока не восстановим его на троне.

— И, если за вами придет корабль, ты уедешь?

— Да, Карлотта, да…

Он вздохнул, и мы долго молчали.

Как только стало светать, Хессенфилд подошел к окну. Я услышала, как он вздохнул. Выпрыгнув из постели, я подскочила к нему и увидела в море паруса. Он схватил меня за руку.

— Наконец-то, они приплыли! Одевайся, Карлотта, не теряй времени!

Я быстро оделась, он опередил меня.

— Пойдем, Карлотта. Поторопись! Я поспешила за ним к конюшне, где он выбирал лошадь.

— Ты отсылаешь меня прочь?

— Ты должна уехать, пока другие не увидели корабль.

— Даррелл хотел убить меня.

— Да, он не оставил этой мысли Ты должна исчезнуть отсюда как можно скорее. Знай: мы находимся в двадцати милях от острова Эйот. За день ты сможешь добраться туда. По пути, в Льюисе, расспроси, как тебе ехать дальше. Скажи, что отстала от своих…

— А ты уедешь во Францию?. Хессенфилд обнял меня и сказал:

— Я думал о том, чтобы взять тебя с собой, но это слишком опасно Ты должна вернуться домой.

— Значит, мы с тобой расстаемся навсегда?..

— Я вернусь! Не медли! Ты должна ехать прежде, чем проснется Даррелл, иначе он попытается убить тебя.

— Но ведь ты не позволишь ему сделать это?

Это может произойти неожиданно, кто знает. Я не могу подвергать тебя риску! Обещаю тебе, Карлотта, я вернусь!

Он вывел лошадь из конюшни, опасливо посмотрел в сторону дома и легонько похлопал лошадь по ноге. Затем взял мою руку, поцеловал ее и приложил к своей щеке.

— До свидания, милая Карлотта! — сказал он. Я пустила лошадь, не видя, куда еду; у меня перед глазами стояло лицо Хессенфилда. Я оглянулась, но его уже не было видно.

Я ехала вверх по склону холма. Наверху, у небольшой рощицы я остановилась, спрыгнула с лошади, привязала ее к упавшему дереву и оглянулась.

Я увидела корабль. С борта спустили на воду шлюпку, и гребцы направили ее к берегу. Я наблюдала, как генерала переносили в шлюпку, как ее снова подняли на корабль.

Затем я отвязала лошадь и поехала в Льюис. Таков конец этой истории.

РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКА

Когда я добралась до Эйот Аббаса, было уже темно. В Льюисе мне подробно все растолковали, и вскоре я наткнулась на знакомую дорогу.

Я въехала во двор, и, завидев меня, один из грумов Харриет, находившийся там, вскрикнул от радости.

— Ну, вот и я, — сказала я. — Приехала, наконец. Он рванулся, чтобы помочь мне слезть в седла.

— Я должен бежать и сообщить хозяйке: она так беспокоится.

— Да, да, — согласилась я. — Я с тобой. Мы вбежали в дом. Я закричала:

— Харриет! Грегори! Бенджи! А вот и я? Первой на зов появилась Харриет. Несколько мгновений она смотрела на меня, потом подбежала и. заключила в объятия.

— Ой, Карлотта! — запричитала она. — Да где же тебя черти носили? Мы тут уже все извелись. Грегори! Бенджи! Она тут! Карлотта приехала!

В прихожую влетел Бенджи и сжал меня в объятьях. И дурак бы понял, что он на седьмом небе от счастья. А затем подоспел и Грегори — милый молчун Грегори, чьи изъявления чувств были, может быть, и не так пылки, но что и он, под стать остальным, был рад моему приезду — это уж точно.

— Ты приехала одна?..

— Харриет, со мной такое приключилось!..

— Однако ты выбилась из сил! Тебе необходимо что-нибудь съесть и сменить одежду, — подала голос Харриет.

— Грумы приехали без тебя и сказали, что на тебя, должно быть, напали разбойники по пути с постоялого двора на ферму, где они остановились.

— Я все расскажу Не знаю только, с чего начать…

— Я знаю, — заявила Харриет. — Начать нужно с того, что ты поешь, умоешься и переоденешься. Твой багаж уже здесь. Можешь себе представить, что мы пережили… А теперь, мужчины, предоставьте Карлотту мне, а ты, Грегори, поторопи там насчет ужина. Но прежде пусть подадут Карлотте в комнату немного куриного бульона.

Харриет отвела меня в апартаменты, которые я всегда занимала, будучи в Эйот Аббасе. Едва я извлекла из моего багажа свежее платье, как принесли куриный бульон. Я с жадностью набросилась на него, потом вымылась горячей водой, которую мне подали, и переоделась.

Харриет вернулась посмотреть, готова ли я — Приключение с тобой было, говоришь? — спросила она. — Приятное?

— Какое там! Меня едва не убили, чудом спаслась.

Ты выглядишь сама не своя, и мы ждем-не дождемся, когда ты, наконец, поведаешь свою историю. Сейчас я не буду досаждать тебе вопросами, дорогая. За ужином ты сама обо всем нам расскажешь.

Я и рассказала, по крайней мере то, что я хотела бы, чтоб они знали. По дороге сюда я решила, что в моей истории должна присутствовать какая-то доля правды. Меня быстро подловят, если я буду все выдумывать, чтобы выгородить Хессенфилда, а я не хочу, чтобы ему грозила опасность. Но теперь он в безопасности — я сама видела его на борту корабля. Вероятно, сейчас он уже во Франции.

Итак, я рассказала, как поздно мы прибыли в «Черный боров» и как там все комнаты оказались заняты шестью мужчинами, и мне пришлось довольствоваться маленькой комнатушкой на том же этаже, которая им не приглянулась.

Затем я перешла к рассказу о том, как обнаружила, что с ними вместе был мужчина, в котором я признала генерала Лангдона.

— Так значит, он бежал из Тауэра?! — воскликнул Бенджи.

— Точно, — ответила я. — Они его спасли. И когда выяснилось, что я узнала генерала, меня решили убить, но один из них не допустил кровопролития.

Должно быть, в голосе моем появились теплые нотки, а это особенно встревожило Харриет, насколько я могла заметить.

— Они взяли меня с собой, в домик на побережье. Потом подошел корабль, они уплыли на нем…

— И отпустили тебя, — закончил Грегори.

— Решили, верно, что они уже в безопасности, подлые негодяи, — сказал Бенджи…

— У них веская причина, — заметила я. — И они, действительно, верят, что справедливо было бы вернуть трон Якову.

— Неужто они сделали тебя якобиткой? — спросила Харриет.

— Ничего подобного. Мне совсем неинтересны эти глупые заговоры.

— Какое тяжкое испытание тебе выпало, — вздохнула Харриет. — А уж как мы волновались…

— И матушка? — быстро спросила я.

— Я не сказала ей: решила не тревожить раньше времени. Я-то понимала, что с тобой ничего дурного не может случиться, но ее ты знаешь навоображала бы невесть что. А на самом деле видишь, все не так страшно. Ты просто… просто попала в руки к этим безрассудным людям.

— Я все-таки не думаю, что Хессенфилд позволил бы им убить меня. С самого начала, когда он спас меня.

Да, я, видно, здорово устала и уже не понимала, что говорю. А Харриет палец в рот не клади — она была куда прозорливее других и прекрасно разбиралась в людских эмоциях.

— Хессенфилд! — воскликнул Грегори.

— Хессенфилд! — эхом повторил Бенджи.

— Пресвятая Дева! — воскликнула Харриет. — Ну конечно, лорд Хессенфилд! В былые дни мы встречались с ним, и он был близким другом Якова. Естественно, что сейчас он один из главных якобитов. При Якове все Филды были «на коне»!

— Филды? — вырвалось у меня непроизвольно.

— Такая у них родовая фамилия, дорогая. Джон у них самый старший. Помнится, я знавала его отца, еще когда тот был жив. Карлотта, дорогая моя, так значит, это Хессенфилд вызволил генерала Лангдона из Тауэра? Что ж, ловко! Как раз в духе Хессенфилд а.

«Джон Филд, — подумала я. — Он сказал мне, что его зовут Джон Филд. Выходит, он не солгал».

Меня забросали вопросами. Я рассказала, как мы верхом добрались до того домика на побережье и как жили там три дня.

— Моя дорогая Карлотта, — сказала Харриет, — у многих из нас бывали в жизни странные приключения. Они имеют особенность пленять. На этот раз одно из подобных приключений, конечно же, пленило и тебя. Больше всего на свете тебе сейчас хочется, наверное, отдохнуть, и я настаиваю, чтобы ты немедленно легла в постель. Остальное расскажешь завтра. Что тебе нужно, так это хорошенько выспаться, и я дам тебе выпить на ночь настойку из черной смородины. Ступай, пожелай всем доброй ночи, а я сейчас принесу настойку.

Я знала Харриет. Она явно хотела поговорить со мной наедине, чтобы нас не стесняло присутствие сына и мужа.

Она вошла ко мне в комнату с настойкой в руке. К тому времени я была уже в постели. Она не ошиблась — я была здорово вымотана и в то же самое время прекрасно сознавала, что вряд ли смогу заснуть.

Я продолжала думать о той последней ночи, когда была с Джоном, и как не могла прогнать из памяти выражение его лица, когда он целовал меня на прощание.

Харриет подала мне настойку и присела на краешек Кровати.

— Случилось еще кое-что? — спросила она. Я приподняла брови, чтобы показать, что совершенно не понимаю, о чем это она.

— Хессенфилд, — продолжала она. — Я хорошо его помню: блестящий джентльмен. — Она улыбнулась. — И он спас тебе жизнь, и ты провела с ним целых три дня.

Я молчала.

— Ты ничего не хочешь мне еще сказать, Карлотта? — спросила она.

— Харриет, я не могу говорить об этом, чувствую, что не могу… даже с тобой.

Она ответила:

— Кажется, я понимаю, в чем дело. Со временем ты ведь мне все равно расскажешь, правда? Дитя мое дорогое, как я рада, что ты вернулась! Я так испугалась… В этом мире многое может произойти с женщиной, но ты, мне кажется, из тех, кто сумеет за себя постоять. Ты чудом спаслась, Карлотта. Я знаю, что это за люди, я видела их своими собственными глазами.

Наклонившись, она поцеловала меня и взяла настойку из моей руки.

Я убеждена: она догадалась о том, что случилось между мной и Хессенфилдом.

В каком-либо другом месте я вряд ли так скоро смогла бы вернуть самообладание, но Грегори и Бенджи были такие милые, такие бесхитростные. Они приняли мой рассказ за чистую монету и благодарили судьбу, что мне удалось так счастливо выпутаться из этой истории. И все считали, что я обязательно должна много есть и отдыхать, чтобы компенсировать те лишения, которым подвергалась.

Харриет — другое дело. Она-то знала, что случилось, и не была бы Харриет, если б хотя бы не догадывалась. Она поняла это еще и потому, что имела представление о Хессенфилде и знала, что может произойти между мужчиной и женщиной, оказавшимися взаперти в течение трех дней, когда над ними висит призрак смерти, а сами они — во власти убийц.

Но главным достоинством Харриет было то, что она никогда ничего не «вынюхивала». Я вполне отдавала себе отчет — и для моей матери это было не секретом, — что в случае чего Харриет могла бы обратиться за помощью к нужным источникам информации, которым можно доверять. Однако она вела себя в подобных ситуациях (столкнувшись с которыми, другие места бы себе не находили) так, будто все так и должно быть, будто это всего-навсего еще одна из сторон жизни. Она никогда не судила и не уличала тех, кто не видел пока жизни во всей ее сложности: если с тобой случилось что-то хорошее, наслаждайся этим; если плохое — найди способ самостоятельно выпутаться. Харриет была не то чтобы добропорядочной женщиной, но, во всяком случае, располагающей к себе. Она целиком погружалась в собственную жизнь, стремилась взять у нее самое лучшее — и никто не сможет отрицать, что это ей удавалось. Не будучи меркантильной, она просто наслаждалась прелестями жизни и готова была «пуститься во все тяжкие», чтобы отведать их. Располагало к ней, по моему мнению, а то, что, если кто-то обманывал ее, она делала вид, будто сама поддалась этому обману; она понимала, Почему ее дурят, но даже если и нет, то все равно умела не заплутать на коварных тропах правды и не правды.

Я чувствовала, что она понимает: то, что произошло между мною и Хессенфилдом, было естественно. Со временем я и сама призналась бы ей — ей, но не матери. Кое-кто может сказать, что, мол, твоя мать родила тебя, не скрепленная узами брака. О да, это правда, но ведь случившееся лишь предвосхитило супружеские обеты, которые никогда не были произнесены лишь потому, что их пресек топор палача. В душе моя мать не была авантюристкой и с благоговением относилась к браку. Я — не такая и никогда такой не буду, да и Харриет тоже.

Первые дни я впитывала в себя мирный уют Эйот Аббаса, славного старого дома, который Грегори унаследовал от старшего брата, получив титул. Я всегда любила этот дом. Скорее, он был моим настоящим домом, а не Эверсли, ведь когда я была маленькой, то искренне верила, что Харриет и Грегори мои родители. Я знала здесь каждый уголок, каждую щель. Я любила раскинувшиеся по сторонам холмы — в отличие от равнин Эверсли; здесь я каталась на своем первом пони, здесь, в этом дворике, я училась ездить верхом — все по кругу, по кругу, на длинном поводе, который держал либо Грегори, либо Бенджи, либо один из грумов. Да, это был мой дом. Он стоял всего в миле от побережья, но, поскольку построен был в ложбине, — хорошая защита против южных ветров — остров Эйот можно было увидеть только из верхних окон. Милый старый дом, выдержанный, как и большинство домов, в елизаветинском стиле: холл в центре, а по бокам — западное и восточное крылья. Дом с башенками и бойницами из красного кирпича, с прекрасным садом, выглядевшим, впрочем, довольно заброшенным, поскольку так нравилось Харриет, а ее желание было здесь законом.

Из своего окна наверху я часто смотрела на остров Эйот, что в миле от моря. Когда-то там был монастырь, и меня это место всегда приводило в восторг. В летние дни, когда мы выбирались на пикники, я любила играть там в прятки. А когда правда о моем происхождении открылась мне, я вообразила, что Эйот — особое для меня место, ведь меня зачали здесь. Очень мало кто может с уверенностью сказать, где произошло это событие, но я могла, потому что моя мать и отец любили друг друга единственный раз, в этом самом месте. Несчастные любовники, звезды которых соединились! Потом я вдруг подумала: а ведь это судьба, рок. Она потеряла своего любовника из-за какого-то глупого заговора, в котором он оказался замешан, а я…

Я была вовсе не уверена, что думаю о Хессенфилде как о своем любовнике. Наша история совсем не похожа на историю моих родителей. Когда они встретились, мать пыталась его спасти; они пережили романтическую любовь, результатом которой и была я, собственной персоной. Я была убеждена, что происшедшее между ними весьма сильно отличается от моего приключения.

Отныне я должна забыть Джона, как должна была забыть Бо. Неужели моей любви вечно суждено оборачиваться трагедией?

Я уже неделю жила в Эйот Аббасе, когда, наконец, произошел этот разговор с Харриет. Вообще-то, у меня и в мыслях ничего такого не было. Она сидела на деревянной скамеечке а саду. Я увидела ее из окна и вдруг почувствовала непреодолимое желание спуститься и присоединиться к ней.

Когда я присела рядом, Харриет слабо улыбнулась.

— Я вижу, тебе уже лучше, — сказала она, словно констатируя факт, — но все равно — одной половиной своей души ты не здесь.

Я подняла вопросительно брови, и она договорила:

— Тебя все еще тревожит тайна, связанная с тем домиком у моря.

Харриет не стала задавать мне вопросы. Она просто сидела и ждала, и я поняла, что настало время рассказать ей все: больше я не могла носить это в себе.

— Да, — сказала я. — Я по-прежнему думаю об этом.

— Это сильно отразилось на тебе.

— Харриет, — решилась я, — ты ведь знаешь, что произошло между мной и Хессенфилдом.

— Я догадалась, — ответила она. — Зная его… и зная тебя. Он учинил над тобой насилие? Я заколебалась.

— Ну, если честно…

Она кивнула. Она все прекрасно поняла.

— Хессенфилд родился соблазнителем, — заметила она. — Второй Бомонт Гранвиль. Разве что не такой негодяй, хочется надеяться, но сходство налицо.

— Ты считаешь Бо негодяем, а сама, вспомни-ка, даже не пыталась расстроить нашу свадьбу, тогда как других кавалеров отваживала.

— Я думала, что ты сама должна была чему-то научиться: очень уж ты с ним носилась. А теперь вот Хессенфилд. Но он тоже сбежал, исчез: он неминуемо должен был исчезнуть. Ему повезло: сделал свое дело и был таков, а, судя по твоим словам, часть времени он провел славно.

— Харриет, ты не шокирована?

— Дитя мое, разве может меня Шокировать… жизнь?

— У тебя, верно, было много любовников, Харриет?

Она не ответила. Глаза ее застыли, как будто она оглянулась назад и увидела всех их — мужчин, которых любила. И тогда слова рекой полились из меня, и я не могла остановить этот поток. Я рассказала ей, как Хессенфилд спас мне жизнь, когда этот мужлан Даррелл вздумал убить меня; как он дал понять, чего хочет от меня, и как получилось, что и я сама захотела, чтобы произошло то, что произошло.

— Вот и все. Ты можешь меня понять?

— Могу: я ведь видела его. И это, должно быть, послужит тебе не меньшим уроком, чем история с Бо.

— С Бо мы тоже были любовниками, Харриет.

— Разумеется: Бомонт Гранвиль не смог бы сыграть это столь естественно. Дитя мое, будут у тебя и еще любовники! Ты не похожа на таких добропорядочных женщин, как твои бабушка и мать. Страсть может вознести тебя на такую высоту, какая им и не снилась, и этого не нужно стыдиться. Просто ты более чувствительная, вот и все, и ты знаешь, что очень мне нравишься. Я думаю даже, что, когда я решилась на роль матери, судьба нарочно подсунула мне тебя. Ты и похожа на меня чем-то, не находишь?

— Харриет, я ни на кого не похожа и не хочу быть похожей.

— Сказано скорее с пылкостью, нежели с мудростью, но Бог тебе судья. А теперь вот что, дорогая. Ты провела три ночи с Хессенфилдом. Что если у тебя будет от него ребенок? Ты об этом не подумала?

— Подумала. Когда я смотрела в окно и вспомнила, как сама была зачата, я сразу подумала о себе: «Действительно, что будет, если у меня родится ребенок Хессенфилда?!»

— А тебе разве не приходило в голову, что страсти могут приносить плоды?

— Я немного испугалась этой мысли, и в то же время…

— Я знаю… тебя она захватила.

— Как было бы замечательно иметь от него ребенка, чтобы помнить о нем!

— Дети — плоды подобных увлечений, — как правило, делают много шума своим появлением на свет. Вспомни, как ты сама появилась на свет, как потом «вышла в люди».

— Единственно твоими стараниями, Харриет. Я засмеялась, и в смехе этом сквозила истерика: теперь, когда одолевавшая меня мысль выплеснулась наружу, мне стало не по себе.

Харриет вдруг похлопала меня по руке.

— Однако, если это произойдет, нам надо решить, что делать. Конечно, ничего может и не случиться, хотя с твоей матерью было нечто похожее. И, тем не, менее, жизнь — не такая штука, чтобы слишком часто повторяться. Но нам лучше быть готовыми ко всему, да?

— О, Харриет, — сказала я, — хорошо, что ты со мной. Наверное, тогда, много лет назад, моя мать чувствовала себя так же, как я сейчас.

Она промолчала, и мысленный взор ее был вновь обращен в прошлое. Должно быть, по моим подсчетам, ей уже лет шестьдесят, но она сумела остаться юной в душе и в этот момент выглядела совсем молодой.

И все-таки история повторилась: я обнаружила, что у меня будет ребенок.

Сейчас мне уже не вспомнить, что я почувствовала в тот миг, когда поняла это Я была обескуражена, это правда, но в то же время меня охватило необыкновенное возбуждение. Я вдруг поняла, как убога была моя жизнь с исчезновения Бо вплоть до стычки с якобитами. Только потом я снова начала любить и ощутила, что отчаянно хочу жить — даже если это чревато новыми опасностями для меня.

Не теряя времени, я обо все рассказала Харриет. Она тоже пришла в волнение. Я ее прекрасно понимала: она любила неожиданности, даже если они приносили новые трудности, и чем они были сложнее, тем в большее возбуждение она приходила.

Быть под ее крылышком оказалось невероятно удобно. Она с непостижимой ясностью раскладывала по полочкам мое теперешнее положение:

— Это совсем не похоже на то, что произошло с твоей матерью. Она была юной невинной девушкой, иметь незаконнорожденного ребенка казалось ей немыслимым. И все-таки ты здесь, дорогая моя Карлотта, и сама уже ждешь ребенка. В свое время нам пришлось прибегнуть к целой массе уловок.

— Я знаю: Венеция. Это волшебное палаццо, а потом заявление, будто я твоя дочь.

— Тогда мы разыграли все как по нотам, но сейчас ситуация иная. В эту историю тебя вовлек любитель приключений, и таким дети обязаны своей жизнью! Ты, правда, можешь возразить, что ребенок, которого ты в себе носишь, своей жизнью обязан кубку доброго сидра, но все-таки… Что же нам делать, Карлотта? Ты богатая женщина и можешь проигнорировать мнение всех, если пожелаешь. Ты можешь сказать: да, у меня ребенок, а если вы вздумаете мне указывать, то я на вас плевать хотела. С другой стороны, хорошо было бы, чтобы у ребенка был отец: два родителя все лучше, чем один, да и обществу труднее придраться. Я бы лично была не против, чтоб у ребенка появился отец.

— Его отец никогда не узнает о его существовании.

— Ты уверена? Однако мы лишь зря тратим время, а надо бы очень и очень поспешить. У меня есть один план.

Мысли мои перескочили на мать и бабушку. То-то ужаснутся все мои родные! Дед наверняка захочет убить Хессенфилда, а так как тот впридачу еще и якобит — дед у меня убежденный протестант, — то ярости, несомненно, не будет предела. Потом Ли: хоть он и старается не подавать виду, но по натуре человек горячий. Я слышала, как он однажды набросился на Бо, когда тот, по мнению Ли, был «слишком дружелюбен» с моей матерью. Я видела после шрамы на теле Бо, он рассказал мне, что Ли ворвался к нему в комнату и нанес эти раны, пока тот ничего не успел сообразить.

Я воображала страдания мамы и тот удар, который произойдет с Ли, когда я расскажу, как оказалась замешанной в историю спасения генерала Лангдона. Все ведь будут убеждены, что меня при этом изнасиловали и что дитя результат этого насилия. О да, я очень живо представляла себе, как разъяренная компания из Эверсли отправляется в Сен-Жермен мстить за меня.

Я поведала об этом Харриет, и та согласилась со мной.

— Но есть возможность избежать этого, и именно об этой возможности я сейчас и размышляю. Странно, почему это тебе самой не приходит в голову?

— Что? — не поняла я.

— Бенджи, — сказала она.

Я уставилась на нее в изумлении.

— Выйди замуж за Бенджи, — продолжала она. — Он будет прекрасным отцом ребенку.

— За вашего сына?

— Разумеется, за моего. И Грегори тоже, хотя долгое время мне пришлось его выдавать за сына Тоби Эверсли. Что есть, то есть, и лучше устроить все с наименьшими неприятностями для каждого. Слушай, если ты выйдешь замуж за Бенджи, ты сможешь иметь ребенка — вероятно, он родится чуть раньше положенного срока, но это быстро забудется. У тебя будет муж. У ребенка будет отец — и мы убиваем двух зайцев одним выстрелом.

— И ты считаешь, что я должна Обманывать Бенджи ради этих «двух зайцев»?

— Обманывать его нет никакой необходимости. Расскажи ему о том, что с тобой приключилось, как твоя жизнь оказалась в опасности и как тебе пришлось отдаться, чтобы ее сохранить. Это ведь правда, разве нет?

— Это не вся правда, Харриет. Мы…

— Я знаю, что между вами произошло. Ты вкусила наслаждения с Бо, но потеряла его и подумала, что вместе с ним потеряла и способность любить. И даже больше того, но тут появился лихой Хессенфилд, и жизнь для тебя озарилась новым светом. Ты не похожа на свою честную мать, дочка, ты многое взяла от меня. Это было великолепное приключение, не так ли? Покуда оно продолжалось, ты с головой окунулась в него. На свете есть и другие мужчины, подобные Бомонту Гранвилю и Джону Хессенфилду. Бенджи — не такой. Но все к лучшему: он — наиболее удачная партия для тебя и искренне тебя любит. А это многого стоит — искренняя любовь. Взгляни хотя бы на нас с отцом.

— Значит, ты хочешь устроить мою свадьбу с Бенджи, я правильно тебя поняла?

— Ну конечно. Но я не собираюсь отрицать, что и тебе это дает много преимуществ.

— Вот так и Бо говорил… Но я не могу выйти замуж за Бенджи, не переговорив с ним.

— А я и не настаиваю на этом. Бенджи полюбит тебя еще больше, потому что будет играть роль твоего спасителя. Это ему очень пойдет, он захочет защитить тебя. Нет, Бенджи — лучшая партия для тебя.

Я покачала головой.

— Нельзя так использовать людей, Харриет, нельзя так жить.

— Тебе еще многому надо учиться, — ответила она.

Харриет взяла инициативу в свои руки. Так она поступила и в случае с моей матерью; и, надо сказать, она всегда умело делала свое дело. Не поставив меня в известность, она переговорила с Бенджи, и первой его реакцией было поговорить со мной во что бы то ни стало. Он оказался таким любящим, так хотел меня защитить — все, как она и предсказала.

— Моя дорогая маленькая Карлотта! — заявил он. От меня не ускользнуло словечко «маленькая», а ведь ростом я, пожалуй, ему не уступала. — Харриет все мне рассказала.

— Что она тебе рассказала? — спросила я.

— Не будем об этом: это меня прямо-таки бесит. Как бы я хотел, чтобы он был сейчас здесь! Я бы убил его… Но я могу сделать для тебя кое-что другое и собираюсь сделать это.

Я отвернулась от Бенджи, но он схватил меня за руку:

— Мы поженимся. Мы поженимся прямо здесь и скоро. Харриет и Грегори все устроят Ты знаешь, они всегда мечтали об этом. Ты была их особой любовью всю жизнь, и моей тоже, Карлотта.

— Послушай… Ты не понимаешь, что делаешь. Он рассмеялся.

— Карлотта, дорогая, ведь в том не было твоей вины: этот грязный негодяй овладел тобой силой…

— Все было не совсем так, Бенджи. Но он не слушал меня, он не хотел меня слушать. Он знал, как все было на самом деле, Харриет рассказала ему все, и он, как и его отец, очень долго слушал ее рассказ.

Я была шокирована: он настаивал, кто бы мог подумать?.. Да, я пережила ужасное приключение, которым так легко все объяснялось и в результате которого у меня будет ребенок. Этот ребенок вполне мог бы быть и его, и никто не узнает, что он — не настоящий его отец, а он готов взять на себя заботу обо мне.

Он обнял меня. Мне всегда было уютно с Бенджи. Когда я подросла, я почувствовала, какой огромной властью обладала над ним. Мне никогда не забыть той радости, которая охватила его, когда он узнал, что я — не его сестра. С того самого момента он, верно, и стал строить планы насчет нашей женитьбы.

Что ж, это выход. Воображаю, что началось бы в Эверсли, если б у меня появился ребенок без отца. Сколько бы ни твердили о независимости, о невечности супружеских уз, всегда отыщется что-нибудь, что непременно все испортит, а неприятие перенесется и на ребенка.

Конечно, я перебрала в уме множество вариантов. Например, тайно уехать, родить ребенка и передать его на воспитание в чужие руки… О нет, я не хочу этого!

Альтернатива одна — выйти замуж за Бенджи. По сути, наша свадьба ни для кого не будет сюрпризом. Наши семьи надеялись, что так оно когда-нибудь и произойдет, да и Бенджи я не обманывала. Если ему хочется видеть все в таком свете — и не в моих силах изменить это мнение, — то я должна быть лишь благодарна ему за то, что он предлагает мне такой легкий выход из создавшегося положения.

На устройство свадьбы Харриет направила всю свою энергию. Моя мать воспротивилась бы тому, что свадьба будет в Эйот Аббасе, а не в моем доме, но как только она узнала, что я беременна, то сразу все поймет. Она поверит тому, что у нас с Бенджи все произошло до того, как мы дали друг другу супружеский обет, и что свадьба была безотлагательно необходима.

Мы обвенчались в ближайшей церквушке. Церемония прошла просто, без шума, и всего через шесть недель после моей встречи с Хессенфилдом. Я поклялась себе, что буду Бенджи хорошей женой и сделаю его счастливым.

Харриет была в восторге и постоянно твердила, что ничего ее еще так не радовало и что «хорошо, когда все хорошо кончается». Я была не уверена, что все закончилось, но молчала. Я только была искренне благодарна им всем мужу, Харриет и милому Грегори. Эйот Аббас становился отныне моим настоящим домом.

На следующий день после венчания приехала мать — Харриет письмом уведомила ее об этом событии. Она была возмущена и сгоряча решила, что идея выйти замуж за Бенджи вовсе не моя, а всего-навсего козни Харриет.

Она подозревала, что Харриет, сыгравшая такую немаловажную роль при моем рождении, вознамерилась взять мою жизнь под свой контроль и выполнять функции настоящей матери. Чтобы умерить ее пыл, — мне пришлось немедленно рассказать, что единственной причиной столь спешной свадьбы была моя беременность.

Мать была как громом поражена, а потом смутилась, потому как все знали, что я — ее любимица. Ей ничего не оставалось, как пожелать мне счастья.

— Бенджи — хороший парень. Ты должна убедить себя и стать ему хорошей женой.

— Я сделаю все, что в моих силах, — пообещала я.

Но ей все-таки не понравилось наше скороспелое «не по правилам» решение. Ведь когда родится ребенок, обязательно будут говорить, что он появился раньше положенного срока. Мне захотелось рассмеяться в ответ, но, когда я вспомнила, какой пропасти избежала, смех замер у меня на устах.

Вскоре после этого мы с Бенджи отправились в Эверсли. Харриет с Грегори поехали с нами. То было своего рода празднование нашей женитьбы.

— Все-таки невеста должна выходить замуж в своем доме, — сказала Харриет — Ты ведь знаешь, как твоя мать любит, чтобы все было, как положено. ну, кроме разве что исключительных случаев.

Мама была непреклонна — устроила пир, созвала гостей.; Моей сестре Дамарис все происходящее казалось сказкой.

— Вечно с тобой случается что-то интересное, — говорила она.

Я смотрела на нее с нежной усмешкой: «Милая маленькая Дамарис, хорошая девочка! Мужчины вроде Бо и Хессенфилда не для тебя. Ты выйдешь замуж за молодого человека, которого подыщут тебе родители, и будешь счастлива, потому что хочешь того же, что и они».

А в общем, все было замечательно, так что, когда мы отправились обратно, я была в прекрасном расположении духа.

Харриет предложила переночевать в «Черном борове», но Бенджи был против.

— Он связан у Карлотты с неприятными воспоминаниями.

— А по-моему, — возразила Харриет, — это отличная возможность раз и навсегда покончить с призраками прошлого.

И едва она это произнесла, как во мне проснулось жгучее желание вновь увидеть этот постоялый двор: я хотела выяснить, каковы на самом деле были мои чувства. Я любила Бенджи, и он был в восторге от того, что нашел такую любящую жену. Он решил, что после такого приключения я неохотно откликнусь на его чувства, но я приятно удивила его. Конечно, он был не Бо и не Хессенфилд — он был напрочь лишен пиратского духа, — однако он был человеком мужественным и преклоняющимся передо мной. Я пообещала себе, что буду счастливой. Хессенфилд заслонил призрак Бо, а Бенджи должен был заслонить призрак Хессенфилда.

Когда я сказала, что не имею ничего против того, чтобы переночевать в «Черном борове», мы немедленно свернули туда. Странное это было ощущение вернуться сюда и вновь встретиться с хозяином постоялого двора и его женой.

Хозяин извинялся перед Харриет, объясняя то, что она уже давно знала: он, дескать, был весьма опечален необходимостью сдавать целый этаж тем благородным господам. Я успокоила его и даже напомнила, что он вел себя со мной по-джентльменски, предоставив комнату служанки.

— Мне было стыдно до корней волос, когда пришлось поселить вас там, уверяю, — говорил он.

— Вы сделали все, что могли. Теперь весь этаж был предоставлен в наше распоряжение. Нам с Бенджи досталась комната, в которой ночевал генерал. То была странная ночь. Мне приснился Хессенфилд, и, даже когда я проснулась, мною неотступно владела мысль, что рядом со мной лежит отнюдь не Бенджи.

Наутро перед отъездом мы с Харриет улучили минутку и остались вдвоем.

— Ну как? — поинтересовалась она. — Что ты теперь думаешь?

Я промолчала, и она продолжила:

— То место, куда они потом тебя отвезли, должно быть где-то здесь рядом?

— Не очень далеко, полагаю.

— Ты знаешь, где это?

— Да, я сообразила, когда искала дорогу домой. Это в пяти милях от Льюиса.

Я отчетливо припомнила, как мы стояли, покуда нас придирчиво рассматривали всадники. В воздухе чувствовался резкий привкус моря. Я вспомнила, как время будто остановилось и как Хессенфилд ждал моих слов. А когда я назвалась и всадники ускакали, он повернулся ко мне и прижал к себе. Наверное, я никогда в жизни не была так счастлива, как в тот момент.

— Я смогу найти это место.

— Мне бы хотелось на него взглянуть, — сказала Харриет.

— Это трудно устроить, ведь нет причин туда ехать.

— У меня есть план, предоставь это мне. В гостиной мужчины присоединились к нам, чтобы разделить скромный завтрак, тогда-то Харриет и заявила:

— Тут поблизости живет моя давняя подруга, и мне бы очень хотелось ее навестить.

— А может, ты откажешься от этой затеи? — спросил Грегори, всегда, впрочем, готовый пойти на уступку ей.

— Это, разумеется, кажется странным — нагрянуть к подруге через столько лет, даже не предупредив ее, но я думаю, что смогу найти ее дом. Правда, я была там давно — когда она еще только вышла замуж, но было бы очень здорово вновь увидеть ее… и устроить ей маленький сюрприз.

Грегори предложил:

— А не лучше нам не ездить всем, а подождать тебя здесь? Ее дом ведь в стороне от нашего пути?

Харриет сказала, что это — неплохая идея и ей приходила мысль, что было бы нечестно таскать нас всех за собой. Почему бы ей не отправиться туда вместе, скажем, с Карлоттой? А если есть возражения — а они будут, и Харриет это знала, — то мы можем взять с собой одного из грумов.

— Давайте проведем в «Черном борове» еще одну ночь, тогда мы с Карлоттой сможем совершить это небольшое путешествие. А ты, Грегори, ведь снова говорил, что любишь здешние места, — теперь у тебя будет шанс получше их изучить.

У Харриет был дар заставлять людей верить, будто бы они хотят именно то, что она им предлагает. В итоге тем же утром мы с нею и грумом отправились по той же дороге, по которой я ехала в ту памятную ночь.

В это утро запах моря ощущался сильнее. Легкий бриз кудрявил волны, оставлявшие пенистые оборки на берегу. Я увидела крышу дома и на миг попала во власть эмоций.

— Вероятно, там сейчас никого нет, — сказала я.

— Давай взглянем.

Мы въехали на возвышенность, на которой стоял дом. В саду оказалась женщина.

— День добрый! — поздоровалась она.

У нее была корзина, полная роз, и она все время оглядывалась на дом. Когда я подумала, что приехала в то таинственное пустое жилище, теперь наделенное всеми признаками обитания, я была взволнована.

Женщина, очевидно, решила, что мы сбились с, пути и хотим спросить дорогу.

— Мы едем из «Черного борова», — сказала Харриет.

Женщина улыбнулась:

— И заплутали, да? А куда вам нужно?

— Можно вас на пару слов? — подала я голос. Она немного изменилась в лице.

— Тогда вы должны войти в дом. Мы привязали лошадей и вслед за ней прошли в холл, так хорошо мне знакомый.

— Я сейчас пошлю, чтобы нам принесли что-нибудь перекусить, — сказала женщина. — Я уверена, что у вас с самого начала путешествия и крошки хлебной во рту не бывало.

Появился слуга, и она приказала:

— Принеси нам вина и пирожных, Эмиль, в зимнюю гостиную.

Минут через десять, которые мы провели в разговоре о погоде и состоянии дорог, вино и пирожные были поданы. Потом хозяйка притворила дверь и выжидающе на нас посмотрела.

— Вы привезли какие-то известия для меня? — спросила она.

Харриет тоже смотрела на меня, и я произнесла:

— Нет, у нас никаких известий нет. Наоборот, я была бы вам очень признательна, если б вы сообщили мне хоть какие-то сведения: я — подруга лорда Хессенфилда.

Женщина не на шутку встревожилась:

— Что-нибудь не так?

— Да нет, я думаю, что ничего страшного не произошло, — успокаивающе сказала я.

— Мы хотим знать, — вмешалась Харриет, потому что ненавидела положение, как она говорила, «стороннего наблюдателя», — сумел ли он перебраться в безопасное место?

— Вы имеете в виду… после того, как побывал здесь?

— Да, — сказала я. — Именно это мы и имеем в виду.

— Но это же было давно. Море они переплыли не без труда, но все-таки переплыли.

— И теперь они с королем?

Она кивнула.

— Однако вы должны рассказать мне, кто вы такие?

— Друзья лорда Хессенфилда, — непререкаемым тоном произнесла Харриет, и хозяйка на нас стала Смотреть, как на своих, — на якобитов.

— Я была с ними, когда они привезли сюда генерала, — сказала я — Не знаю, что бы мы делали без вашего дома.

— Ну, это пустяки! — ответила хозяйка. — Никакого риска: уехать отсюда, а потом; вернуться через неделю, и все.

— Для нас это было настоящим спасением, — заметила я. — Однако нам нельзя задерживаться. Я просто хотела повидать вас.

Хозяйка налила нам еще вина, и мы выпили за короля — за Якова II, а не за Вильгельма III, после чего мы сказали, что должны возвращаться обратно в «Черный боров».

Она проводила нас, и, когда мы поскакали прочь, Харриет шепнула мне:

— Неплохо сработано, дорогая моя маленькая якобитка! Я уверена, что эта добрая леди думает, будто в нашем визите был некий особый смысл: если бы мы были преданными якобитками, нам следовало бы знать, что Хессенфилд находится сейчас в безопасности, в Сен-Жермене. По-моему, нашей знакомой теперь есть над чем поломать голову.

— Вечно ты все повернешь как-нибудь не так! Тебе лишь бы интриги плести.

— Ну, а что это, по-твоему, было? Всего-навсего маленькое упражнение в одурачивании. Удивляюсь я, как много якобитов в этой стране, и все выжидают удобного момента. Ну, а мы теперь, по крайней мере, знаем, что Хессенфилд и его славные ребята сейчас в безопасности, отсиживаются в Сен-Жермене и, боюсь, обдумывают свои дальнейшие шаги.

Я почувствовала огромное облегчение от того, что Джон в безопасности.

Приготовления к рождению ребенка были чем-то новым и будоражащим для меня. По мере того как недели превращались в месяцы, я все больше и больше втягивалась в них и к тому моменту, когда ощутила внутри себя новую жизнь, не могла думать уже ни о чем, кроме как о том времени, когда мое дитя появится на свет.

В сентябре, через четыре месяца после нашей с Хессенфилдом ночи, до нас дошла весть, что король Яков скончался в Сен-Жермене. Вокруг этого было много разговоров, и Грегори, помню, сказал еще тогда, что якобитскому движению конца не видно. У Якова остался сын, который теперь его полноправный наследник.

— Бедный Яков! — вздыхала Харриет. — Какая печальная у него была жизнь! Дочери и те обратились против него, а он глубоко это переживал.

— Он не хотел возвращаться в Англию на свой трон, — добавлял Бенджи. Стать иезуитом для него означало пойти против всего мира.

Я терялась в догадках, как отразилась смерть короля на Хессенфилде, но полагала, что его усилия не пропали даром: теперь у него есть новый претендент на трон вместо старого. Однако представляю себе его чувства, если он вдруг опять приедет в Англию и узнает, что я ношу под сердцем его ребенка.

Похоронили Якова со всеми полагающимися почестями. Тело его было погребено в бенедиктинском монастыре в Париже, а сердце доставлено в Шейльский женский монастырь. Самым же важным было то, что Людовик XIV, король Франции, объявил сына королем Английским, Шотландским и Ирландским Яковом III.

Об этом тоже много судачили. Ходили сплетни также и о том, что у нашего Вильгельма нелады со здоровьем, но это же явная чушь! Об этом говорила даже прислуга, а я принимала обе стороны.

Чтобы выказать свое нерасположение и несогласие, Вильгельм отозвал своего посла из Франции, а французскому приказал убираться восвояси. Затем мы услышали, что Англия вступила в альянс против Франции. Этот блок называли «Великим альянсом», и война, казалось, была неминуема. Это связывалось не с Яковом, а с испанским порядком престолонаследия, и первые зарницы войны были уже видны, но, несмотря на все это, я по-прежнему была поглощена мыслями о ребенке.

На Рождество в Эйот Аббас приехала моя мать с Ли и Дамарис.

Мать была очень серьезно обеспокоена моим самочувствием, привезла одежду и много советов, адресованных моему будущему ребенку. Она решила оставаться со мной до рождения малыша, и ничто не могло поколебать ее решения. Она сказала это почти с вызовом, намекая на Харриет, — как бы не казалось абсурдной мне ее мысль о том, будто та жаждет узурпировать права матери. Моей матери никогда не понять Харриет. Их глупое соперничество росло день ото дня, а ведь было время, когда мать, оказавшись в моем положении, именно к ней обратилась за советом.

Рождественские праздники прошли, как обычно, до родов оставалось около двух месяцев.

И вот в холодный февральский день мое дитя появилось на свет.

Это была крепенькая здоровая девочка. Держа ее в руках, я с благоговением подумала о том, что в результате нашей встречи, сопряженной, со смертью, и явилась жизнь, новая жизнь.

— Как ты ее назовешь? — спросила мать, пожирая глазами малютку.

— Я решила назвать ее Клариссой, — ответила я.