Пейзаж с бурей и двумя влюбленными

Глава вторая

Время приближалось к десяти часам утра, когда Женевьева постучалась в комнату Ричарда Фуллера. В одной руке у нее была стопка чистого белья, в другой — пакет с тряпками и совком для уборки мусора. Она еще с вечера решила, что начнет именно с комнаты американца. Хотя накануне они перебросились всего несколькими фразами, у девушки возникло впечатление, что они давно знакомы. Во всяком случае, она не испытывала перед ним такой робости, как перед мэтром Верноном.

— Заходите, заведение открыто! — услышала она голос Фуллера и, толкнув дверь, вошла. Комната была пуста.

— Мистер Фуллер! — позвала она.

— Я здесь! — голос американца донесся из-за открытого окна. Женевьева с любопытством подошла к окну. Оно было высокое и почти доходило до пола; одна створка играла роль двери. За ней находилась узенькая терраса, заканчивавшаяся лесенкой, которая вела вверх, на чердак. Террасу ограничивала высокая, почти в рост человека, сплошная балюстрада, делавшая того, кто стоял на террасе, невидимым со двора. Ричард Фуллер стоял в конце террасы и разглядывал окрестности. В одной руке у него был стакан с кубиком льда на дне, в другой — сигарета.

— А, это вы! — воскликнул он, увидев Женевьеву, И сделал приветственный жест. Казалось, он был искренне рад ее видеть — или он так приветствовал всех?

— Мадмуазель Женевьева, я не ошибся? У меня не слишком хорошая память на имена и даты. В моем мозгу застревает только что-то необычное, экзотическое. Если бы вас звали, например, Дагмара, я бы наверняка вас запомнил.

— Но ведь вы запомнили и мое имя, — возразила Женевьева.

— Значит, на то были причины, мне пока неведомые. Я вижу, вы приступили к своим обязанностям. А я вот получаю свою порцию утренних наслаждений. Граф, видимо, не случайно дал мне именно эту комнату. Видите, какой отсюда прекрасный вид на горы? Кроме того, с этой террасы очень удобно наблюдать за обитателями замка. А ведь мне, как писателю, полагается быть наблюдательным, подмечать, сравнивать, запоминать детали... да. А скажите, вы уже посетили кого-нибудь? Где уже восторжествовала чистота?

— Нигде, — покачала головой Женевьева. — Вы первый.

— Вот как! В таком случае к чему спешить? Не присоединитесь ли вы ко мне в моих утренних наблюдениях?

— Не слишком логичное предложение, — заметила Женевьева. — У меня еще ничего не сделано. Если бы вы были последним, тогда это выглядело бы логичным.

— А кто сказал, что наша жизнь подчиняется законам, сформулированным этим напыщенным Аристотелем? — американец погасил сигарету о балюстраду и подошел к Женевьеве. — Разве она не подчиняется нашим желаниям? Чувствам?

С этими словами он обнял девушку за талию. Она почувствовала и оценила твердость его руки. Сквозь тонкую ткань платья она ощущала его бедра, чувствовала исходящее от него желание. Секунду Женевьева оставалась в этих крепких объятиях, с улыбкой изучая оказавшееся так близко лицо, затем мягко освободилась. Фуллер не пытался ее удержать; он наблюдал за ней с изумлением.

— Провалиться мне на этом месте, — заявил он, — если я когда-нибудь видел такую реакцию. Бывало всякое, но такое — впервые. Что это значит, прекрасная Женевьева?

— Это значит, что вы мне нравитесь, — просто ответила Женевьева, — и, может быть, даже нравится, как вы обнимаете. Я не откажусь с вами потанцевать, побеседовать. Но ведь вы на этом не остановитесь, верно?

— Совершенно верно, будь я проклят! — заверил ее Фуллер.

— Ну вот, а дальнейшее я совершенно не представляю без любви. Понимаете, не представляю! Искренне не могу понять, как это можно делать. Видимо, это недостаток моего развития, мистер Фуллер, увы, — с притворным смирением она склонила голову.

— Да, вы интересная девушка! — заявил американец. — Я готов сделать вам предложение.

— Как, уже? — продолжая игру, всплеснула руками Женевьева. — Может, все же немного поухаживаете?

— Именно это я и имел в виду! С вами интересно разговаривать. Вы, помимо всего, умеете слушать, а это важно. Кстати, не зовите меня мистером Фуллером. Слово “Ричард” мне нравится гораздо больше.

— Я попробую, — серьезно пообещала Женевьева. — Пожалуй, я начну уборку, а то, боюсь, мы так проболтаем все утро, а ведь я должна закончить все к десяти часам.

— Ну, а я, с вашего разрешения, побуду здесь. Позвольте ваш мешок — туда должен отправиться вот этот окурок. И эта бутылка тоже.

Женевьева вернулась в комнату, подмела пол, застелила чистую постель, вытерла пыль с мебели. Возле стола она остановилась в нерешительности: там стояла пишущая машинка, окруженная разбросанными в беспорядке листами бумаги с какими-то чертежами, схемами, планами.

— Стол не трогать, как я понимаю? — спросила она в открытую дверь.

— Ни в коем случае, — раздался ответ Фуллера. — Каждая бумажка там знает свое место. Все ненужное — в корзинке.

Женевьева пересыпала содержимое корзинки (множество скомканных и порванных бумаг) в мешок, затем отправилась в ванную.

Она уже заканчивала уборку, когда Фуллер вернулся в комнату.

— Так вы еще ни у кого не были? — спросил он.

— Нет, и не знаю, к кому прежде отправиться, — призналась Женевьева.

— Ну, так я могу сказать, что вы смело можете направиться на мужскую половину — в комнаты месье Вернона и мистера Брэндшоу. Мэтр, как я понимаю, отправился работать на природе; что касается сэра Лоуренса... тут информации еще недостаточно, шеф. Но мы работаем, шеф. Одно могу сказать точно: мистер Брэндшоу отбыл из замка в неизвестном направлении и с неизвестными целями в 6.45. Так что его комната, скорее всего, пуста.

— А почему “скорее всего”? — поинтересовалась Женевьева.

— Если там нет трупа девушки, шеф. Я говорю о мадмуазели Жоржетте, шеф, — Фуллер произносил свое “донесение”, вытянувшись в струнку и пуча на Женевьеву глаза.

— Жоржетта? — переспросила Женевьева. Она вспомнила вчерашнюю парочку, встреченную в парке. — Но, может быть... она... действительно там? Удобно ли будет... — встревожилась Женевьева.

— Да нет, шеф. Труп, по моим наблюдениям, ночью убрали в свою комнату. То есть в комнату трупа. Вот туда, шеф, ходить не советую. Мадмуазель Жоржетта все еще там!

Последнюю фразу Фуллер произнес, дрожа от ужаса и так натурально стуча зубами, что Женевьева не выдержала и расхохоталась. Ей очень хотелось расспросить американца о гостях графа, узнать, кто же такой этот мистер Брэндшоу, кто эта хрупкая девушка, сидевшая рядом с художником, и красивая Жоржетта, но время заставляло ее торопиться. Она вышла в коридор и направилась в комнату художника. Та была пуста. Женевьеву поразил царивший в комнате порядок. Она-то ожидала увидеть в жилище знаменитого художника разбросанные тюбики с краской и вообще беспорядок, а тут все было аккуратно сложено, расставлено по своим местам. Что здесь напоминало о профессии хозяина, так это стоящий посреди комнаты мольберт и картины на стенах. Этих работ Вернона не видел еще никто! Она — одна из первых зрительниц. Эта мысль наполнила ее гордостью. Подметая пол, меняя белье, Женевьева все время разглядывала картины. Ах, как бы ей хотелось здесь задержаться, посидеть вон перед тем полотном в синих тонах! Решено: завтра она начнет уборку с комнаты Вернона и придет пораньше.

Затем она направилась в комнату мистера Брэндшоу. В отличие от комнаты художника, эта была заперта. Видимо, хозяин не любил незваных гостей. Но у Женевьевы были ключи от всех комнат. Войдя в жилище мистера Брэндшоу, девушка застыла на пороге. Такого необычного жилища она еще не видела! В комнате было мало мебели, и оттого она казалась очень просторной. Посередине на низком столике стоял макет старинного корабля. Это был какой-то парусник. Рядом лежала книга тоже весьма старинного вида. Прямо на полу была расстелена огромная карта, изображавшая какую-то часть Атлантического океана. Но самое необычное в этой комнате находилось на ее стенах. Здесь были самые разнообразные маски: деревянные, глиняные, бронзовые, они изображали застывших в отрешенности мудрецов и отшельников или приготовившихся к прыжку демонов, еще какие-то необычайные существа. Разглядывать их можно было часами, но Женевьеве приходилось спешить.

Она уже заканчивала уборку, когда дверь бесшумно отворилась, и в комнату вошел ее обитатель. Теперь, вблизи, Женевьева могла рассмотреть его внимательнее.

Он был невысок, ниже среднего роста. Нельзя сказать, чтобы он отличался сильно развитой мускулатурой, но его гибкая фигура, вся, казалось, состоявшая из одних сухожилий, говорила о значительной силе. Он был смугл, как бывают люди, много времени проводящие под солнцем. Глубоко посаженные темные глаза смотрели на все с глубокой невозмутимостью, но чувствовалось, что они могут загораться от гнева или иного сильного чувства.

Поздоровавшись с Женевьевой, он, в свою очередь, представился. Видя, с каким интересом она разглядывает маски на стенах, он сказал:

— В этой комнате, несомненно, много интересного. Думаю, за то время, пока вы здесь будете работать, вы сможете полностью удовлетворить свое любопытство. Спрашивайте о том, что вас интересует, я все расскажу. У меня есть лишь одна маленькая просьба.

— Какая? — спросила Женевьева.

— Если вы будете бывать в городе... Мне бы не хотелось, чтобы все знали о том, что вы здесь видите. Не то чтобы у меня были какие-то особые тайны, но излишняя огласка могла бы повредить моим планам. И не только моим, но и хозяина замка. Надеюсь, я не обидел вас своей просьбой?

— Нет, мистер Брэндшоу, — заверила его Женевьева, — я понимаю, что если люди занимаются делом, то об этом не обязательно должны знать все на свете. Вы, наверно, догадываетесь, что я попала на это место не просто так, граф получил обо мне хорошие рекомендации.

— Я очень рад, что мы поняли друг друга, — скупо улыбнулся Брэндшоу. — Вы сейчас к мадмуазели Ласурс?

— Я, к своему стыду, не знаю, как зовут двух дам, чьи комнаты мне предстоит убирать, — призналась Женевьева.

— Комнату напротив моей занимает мадмуазели Жоржетта Ласурс, — сообщил Брэндшоу. — Она здесь самая молодая, ее легко запомнить.

— Я, кажется, поняла, о ком вы говорите, — сказала Женевьева, делая все, чтобы не покраснеть (хотя что тут можно сделать?): она поняла, что девушка, о которой говорит мистер Брэндшоу — та самая, с которой он целовался вчера вечером, когда она их так неловко застала вдвоем. И это их разговор она невольно подслушала в коридоре.

— Мадмуазель любит поспать, — продолжил свою информацию Брэндшоу. — Так что вы напрасно будете сейчас стучаться — она встает не раньше половины одиннадцатого. Вы сможете убрать ее комнату позже — именно так поступала горничная, которая работала до вас. А вот комнату мадмуазель Жерве убирать можно — она, как и господин Вернон, ушла работать.

Женевьева так и поступила. Открыв комнату мадмуазель Жерве (как она поняла, это была та самая хрупкая девушка, которую она видела возле замка вместе с графом), девушка остановилась в удивлении. Много странного досталось ей увидеть в это утро! Жилище мадмуазели Жерве состояло из двух комнат. Первая не представляла собой ничего особенного, но зато вторая... Она была уставлена столами, верстаками, низкими столиками. И повсюду — на столах, прямо на полу — находились странные, причудливые фигуры. Здесь были гномы, феи, лесные волшебники, были и бюсты нормальных людей. Женевьева узнала головы графа и его дочери. Так вот кем была мадмуазель Жерве — скульптором! Кроме скульптур, Женевьева заметила в комнате и картины. Некоторые из них, как видно, принадлежали месье Вернону, другие написала мадмуазель Жерве. Женевьева, как зачарованная, бродила по мастерской, совершенно забыв о том, ради чего пришла сюда. Из оцепенения ее вывел женский голос, спросивший:

— Я вижу, вам понравилось?

Женевьева обернулась и увидела хозяйку мастерской. Она в восхищении смотрела на эту молодую еще девушку, создавшую своими руками этот чудесный мир. Она не знала, что сказать. Наконец она выпалила первое, что пришло в голову:

— Я пришла убираться, но... Это так красиво, так замечательно! Я не могу оторваться. Можно, я еще буду сюда приходить?

— Ну, вам так и так придется сюда приходить каждое утро, — заметила скульптор. Видно было, что мадмуазель Жерве польщена тем впечатлением, которое ее работы произвели на Женевьеву.

— Да, конечно, — поспешно согласилась Женевьева, — но я имела в виду другое: чтобы просто прийти и посмотреть... Эти несколько минут — разве этого хватит? Скажите, — спохватилась она, — я видела в парке, где водопад, там тоже скульптуры — это не ваши?

— Мои, — призналась мадмуазель Жерве. — Я рада, что они вам так понравились. Конечно, вы можете приходить сюда, когда вам захочется. По правде сказать, мало кто еще хвалил мои работы. Месье Вернон, правда — его мнение для меня очень важно. Да, мы еще толком не познакомились. Вас ведь зовут Женевьева, так? А меня Шарлотта, Шарлотта Жерве. Только, умоляю, не называй меня “мадмуазели Жерве”, называй просто Шарлоттой.

В ответ Женевьева могла только с благодарностью улыбнуться. В это время со двора донесся гудок. Женевьева взглянула на часы. Уже одиннадцатый час! Это пришла машина из города, и ее ждут. А она еще и не начинала убираться. Что делать?

Шарлотта заметила ее растерянность и поняла ее причину.

— Я тебе помогу, — решительно сказала она. — Давай быстро соберем постель. Вот так. Теперь давай мне свежее белье, я застелю сама.

— Но я должна... — попыталась протестовать Женевьева. — Мне неудобно...

— Что же тут неудобного? — удивилась Шарлотта. — Немного помочь человеку — по-моему, это всегда удобно. Беги!

Женевьева последовала ее призыву. На лестнице она столкнулась с Эмилией.

— Что, не успела? — спросила домоправительница. К удивлению Женевьевы, голос у нее был совсем не строгий. — Сколько комнат осталось?

— Одна, этой девушки... да, мадмуазель Ласурс. Мне сказали...

— Да, она любит поспать, ее комнату всегда убирают позже. А остальное все успела? Ну, ты молодец. Девушка, которая работала здесь до тебя, успела все убрать лишь на третий день. Ну, беги, сдай белье на машину.

Сдав белье и отнеся свежий комплект к себе в комнату, Женевьева отправилась на кухню. Франсуа уже разливал кофе. На кухне сидели Катрин и Жерар, которые о чем-то переговаривались. При появлении Женевьевы оба насмешливо улыбнулись и замолчали. Женевьева заметила, что Франсуа неодобрительно покачал головой, но не поняла, к чему относится его неодобрение: к тому, что говорили эти двое, или к ее появлению. Поздоровавшись со всеми, Женевьева приняла из рук Франсуа чашку ароматного кофе и тоже села за стол. Смутить ее было трудно — пусть судачат о ней сколько угодно (а она была убеждена, что Катрин с Жераром говорили именно о ней). Однако чувствовала она себя все равно не слишком уютно. Ее так и подмывало встать и уйти пить кофе в свою комнату. Однако она знала, что делать этого нельзя — это значило признать, что насмешка ее ранит, что может дать повод к еще более злым насмешкам. Кроме того, это значило обидеть Франсуа — а она еще не знала, как он к ней относится. Во всяком случае, Женевьева чувствовала себя не в своей тарелке и поэтому очень обрадовалась, когда в кухню вошел Доменик. Он кивнул Катрин и Жерару, поздоровался с Франсуа, взял кофе и сел напротив Женевьевы.

— Доброе утро, — сказал он. — Ну, как первые впечатления? Были в мастерской?

— Вы имеете в виду комнату мадмуазели Жерве? Да, конечно, я была там и в комнате месье Вернона.

— Ну, мэтр обычно работает в специальной мастерской — вон там, за флигелем. И как, понравилось?

— Очень! — призналась Женевьева. — А вам разве не нравится то, что делает мадмуазель?

— Почему же? Нравится. Только... Ладно, поговорим об этом позже. Когда увидите месье Вернона, попросите разрешения осмотреть его мастерскую — он разрешит. Ну, я пошел работать, — с этими словами Доменик встал и направился к двери.

Женевьеве так о многом хотелось с ним поговорить... Однако она не решилась на глазах у всех присутствовавших остановить его, спросить, где он будет работать, что делать. Поблагодарив Франсуа, Женевьева направилась в свою комнату. Теперь до обеда у нее свободное время. Нечего откладывать — надо начать заниматься сегодня же! Она выбрала три книги — Хейзинги, Поппера и Фромма[7]. Нагрузившись таким образом, она вышла в парк. Походив по аллеям, Женевьева выбрала укромное местечко под развесистым платаном и открыла самый толстый и трудный том.

Спустя час, когда ей стала ясна оборотная сторона учения Платона (надо же, в лицее она думала о нем гораздо лучше!) и опасность, которую он нес свободе[8], ей помешали продолжить учебу.

— Какое поучительное зрелище! — услышала она знакомый голос. — Юная леди не предается праздным утехам, а прилежно занимается. Что читаете?

Подняв голову, Женевьева увидела Ричадра Фуллера. Знаменитый писатель был в одних шортах и тяжело переводил дыхание. Видно было, что он бежал и только что остановился. Женевьева протянула ему книгу.

— Ого! — воскликнул Фуллер. — Я-то думал, это будет Стаут или Гарднер, а это сэр Карл! Однако... вы бледны! Да-да, не отпирайтесь — вы бледны. И эта синева... Я имею в виду синеву на губах. Это определенно плохой признак. Я ясно вижу, что вы переутомлены. Принимать такие книги юным леди можно лишь в малых дозах, точно определенных врачом. У вас есть врач?

— Пока что я вижу, мистер Фуллер, что вы хотели бы взять эту роль на себя, — заметила Женевьева.

— Приходится, юная леди, поневоле приходится. Нет, вы явно переутомились. Я должен предписать вам самый строгий режим. Вам надлежит незамедлительно отправиться в бассейн. В противном случае я не отвечаю за последствия. Вам грозят страшные болезни. А вы видели здешний бассейн? Нет? Ну так я вам скажу, что вы ничего тут не видели! Идемте со мной, юная леди, и я открою вам это чудное местечко, в котором вы излечитесь от излишней учености. Идемте, идемте! — воскликнул Фуллер, заметив, что Женевьева колеблется. — В такую прекрасную погоду просто грех разок не окунуться. Успеете еще насидеться за учебниками. К тому же вы сможете оказать помощь ближнему, то есть мне, как то предписывает устав “Ордена Иисуса” — вы ведь верная католичка, не правда ли?

— Во-первых, мистер Фуллер, я окончила вполне светский лицей — хотя я действительно католичка, если это вас интересует. А во-вторых...

— Что же “во-вторых”? Какие-нибудь принципы? Запреты родителей? Непреодолимые табу?

— А во-вторых, у меня нет с собой купальника! — выдержав паузу, трагическим голосом закончила Женевьева.

— Ну так отправляйся за ним, несчастная! — воскликнул Фуллер — не то на манер короля Лира, не то герцога Эгмонта. — А я буду ждать тебя у бассейна.

— А как я его потом найду? — покачала головой Женевьева. — Нет, мистер Фуллер, придется вам меня проводить — если вы действительно намерены показать мне этот чудесный бассейн.

— Нет, — в тон ей, серьезно и важно ответил писатель, — как “мистер Фуллер” я отказываюсь это сделать. Но готов сопровождать вас, юная леди, если стану просто Ричардом.

Женевьева согласилась отныне называть писателя исключительно по имени, и они отправились в замок.

— Скажите, — спросила девушка, пока они шли, — а кто такой этот мистер Брэндшоу? И что он здесь делает?

— О, мистер Брэндшоу — весьма загадочная личность, — покачал головой Фуллер. — С одной стороны, это спортсмен — альпинист, подводник, знаток восточных единоборств. Одним ударом руки он срубает то ли два, то ли три дерева — клянусь, не сойти мне с этого места, если вру! С другой — он знает Восток не только для того, чтобы дробить противнику кости. Он знаток индийской философии, мистики и в душе поэт. По профессии же он кладоискатель.

— Кладоискатель? — удивилась Женевьева. — Разве есть такая профессия?

— Видимо, да. Мистер Брэндшоу ищет сокровища на дне морей и океанов. Насколько мне известно, он нашел несколько римских кораблей в Средиземном море, работая со знаменитым Кусто. Это была, так сказать, разминка. А затем он занялся самостоятельными поисками уже в океанах. Он... впрочем, мы, кажется, уже пришли.

Действительно, они стояли перед флигелем. Женевьева оставила Ричарда Фуллера снаружи, а сама вбежала в свою комнату. На секунду она задумалась. У нее было два купальника: закрытый, который ей купили год назад родители, и открытый, весьма смелый, который она недавно купила сама. Поколебавшись немного, Женевьева взяла открытый и вновь присоединилась к Фуллеру.

— Ну что же, вперед! — воскликнул американец. — Нам предстоит спуститься к самому подножью горы. Заодно у нас будет время поболтать. На чем мы остановились? Ах да, на океанах. Так вот, мистер Брэндшоу начал искать затонувшие в пятнадцатом — шестнадцатом веках испанские суда, которые направлялись с грузом золота и серебра из Америки к берегам Испании — да так до этих берегов и не дошли. На дне Атлантического океана лежат десятки испанских галеонов. А ведь некоторые везли по пять — десять тонн драгоценного груза! Представляете, какое богатство? В этих поисках мистер Брэндшоу пережил разнообразнейшие приключения, подвергался опасностям... и, говорят, кое-что нашел. Сам он о своих находках предпочитает помалкивать.

— Почему? — спросила Женевьева.

— Причина простая — деньги. Он искал драгоценности у берегов разных стран, но по законам любой из них большая часть найденных сокровищ (а то и все они) принадлежит казне. Насколько я понимаю, Лоуренс не из тех, кто любит делиться чем-либо. Я вижу, он вас заинтересовал?

— Здесь, в замке, все люди интересны. Эта скульптор, мадмуазель Жерве... Мне так нравится то, что она делает! И сама она такая замечательная! А месье Вернон? Да и вы, мистер...

— Ричард, — поправил ее писатель.

— ...И вы — вы все очень интересные люди. Но и другие, не гости графа, тоже интересны. Тут есть такой садовник, его зовут Доменик — он тоже необычный человек.

— В общем, неинтересных людей нет, не так ли?

— В общем, да.

— Мне кажется, они все же есть, — становясь серьезным, возразил Фуллер. — Да, они, к сожалению, есть — глупые, завистливые, недоброжелательные — и потому неинтересные. Но вы, милая Женевьева, к ним определенно не относитесь. Кстати, в вашем лицее измеряли ай-кью[9]?

— Измеряли.

— И какой он у вас, если не секрет? Бьюсь об заклад, не ниже 100.

— Почему же секрет, — пожала плечами Женевьева. — Все годы он составлял 110-115, — сказав это, она почему-то покраснела.

— Вот видите, я угадал. Поэтому с вами так интересно беседовать. А вот и наш бассейн, полюбуйтесь.

Женевьева остановилась, пораженная. Здесь действительно было чем любоваться! Таких бассейнов она еще не видела. Перед ней лежал неправильной формы водоем длиной не менее 200 метров. Прозрачная вода играла солнечными бликами. Дна не было видно — бассейн был очень глубокий. Посередине из воды поднималось изящное сооружение в виде огромного цветка; на его “лепестках” можно было загорать или использовать их для прыжков в воду. Бассейн окружали теннисные корты и зеленые лужайки.

— А вот и так заинтересовавший вас сэр Лоуренс, — негромко сказал Фуллер.

Женевьева не сразу заметила две неподвижные фигуры на одной из лужаек, а заметив, вначале испугалась: ведь у них не было ног! Затем она поняла, что люди сидят в одной из поз йоги. Это были Лоуренс и мадмуазель Ласурс.

— Надеюсь, мы с мадмуазель Женевьевой не помешаем вашему самоуглублению? — обратился к ним Фуллер. Или, возможно, вы уже настолько отрешились от всего земного, что помешать вам не сможет никто?

— Ах, мистер Фуллер, как вовремя вы пришли, — сказала девушка. — Я просто мечтаю, чтобы кто-то вывел меня из этого состояния. У меня все ноги затекли. О... — она со стоном распрямилась и улеглась на траве. Полежав несколько секунд, она вскочила и заявила, что теперь ей совершенно необходимо погрузиться в воду. Кто из мужчин составит ей компанию?

— Боюсь, освоить йогу по-настоящему тебе никогда не удастся, — заметил Брэндшоу. Легким неуловимым движением он тоже принял нормальную позу и поднялся. — Для этого у тебя слишком живой характер. Тебе необходимо все время двигаться, впитывать впечатления, а йога — это неподвижность и отрешенность. Вы купаться, Фуллер?

— Да, после джина меня всегда тянет в воду, — заявил писатель. — Когда-нибудь я там и останусь. Кроме того, я хочу познакомить мадмуазель Женевьеву с этим чудом замка Виньи.

— Да, Шарль построил хороший бассейн, — согласился Брэндшоу. — Я знаю только один более глубокий, но он находится в Штатах. А если учесть, что здешняя вода специально подсаливается и насыщается йодом, то это делает ее похожей на морскую, а этот водоем — на маленькое море.

— Ну уж нет, — заявила Жоржетта Ласурс. — Какой бы глубокой ни была лужа и какой бы водой ее ни заполняли, она всегда останется лужей. Море — это море. Так вы собираетесь купаться или так и будете разговаривать?

С этими словами она подошла к краю бассейна и, легко оттолкнувшись, почти без всплеска вошла в воду. В прозрачной воде хорошо было видно скользившее над самым дном загорелое тело. Солнечные блики помешали проследить ее дальнейший путь. Женевьева ожидала, что девушка вынырнет возле “лепестка”. Однако секунды шли, а она все не показывалась. Наконец с легким всплеском она возникла из воды у дальнего края бассейна.

— Для Жоржетты этот бассейн все же маловат, — констатировал Брэндшоу. — Для меня, впрочем, тоже.

С этими словами он тоже легко и бесшумно прыгнул в воду. И также вынырнул рядом с Жоржеттой у дальней стенки бассейна.

— Ну, теперь наша очередь, — повернулся Фуллер к Женевьеве. — Идем?

— Мне надо еще переодеться, — возразила она и направилась к одной из кабин. Когда Женевьева вышла оттуда, все остальные, мокрые после купания, лежали на специальном настиле. Проходя мимо к бассейну, она еще раз отметила, как хорошо сложены Лоуренс и Жоржетта. Загорелые, с гармонично развитыми фигурами, они представляли идеальную пару. На их фоне Фуллер проигрывал. Худой, жилистый, плохо загорелый, он казался по сравнению с ними выписавшимся из больницы. “Небось, я в глазах этих двоих выгляжу не лучше, — подумала Женевьева. — Ну да ладно”.

Подойдя к краю бассейна, она остановилась в нерешительности. Она умела плавать, но прыгать в воду... Этого она не умела. Спуститься по лесенке или попробовать нырнуть? Будет спускаться — подумают, что она просто трусиха. А если прыгнет, но неудачно? Она вспомнила, как в Экс-ле-Бен мальчишки прыгали в воду, поджав ноги, и сделала так же. Получилось, конечно, не слишком изящно, с фонтаном брызг. Вода оказалась прохладнее, чем она ожидала. И она действительно пахла морем. Она сразу вспомнила Сен-Тропез, куда несколько раз ездила с родителями. Как это здорово — только что гулять в тени вековых платанов и дубов, и вдруг оказаться в морской воде!

Когда Женевьева вышла из воды, она увидела, что их компания увеличилась: чуть в стороне на скамейке сидела скульптор Шарлотта Жерве. Она о чем-то спорила с Фуллером.

— Вот, — обратился писатель к Женевьеве, ожидая от нее поддержки, — мы уговариваем мадмуазель Шарлотту тоже отдать должное этому прекрасному бассейну, а она отказывается. Вам ведь понравилось?

— Мне — да, — сказала Женевьева, — но не всем нравится плавать.

— А я совсем не люблю воду, даже боюсь ее, — грустно призналась Шарлотта. — Хотя — вот странно — меня тянет смотреть на нее, особенно утром и вечером. Я просто посижу здесь, ладно?

— А я люблю воду, — заявила Жоржетта. — Настолько люблю, что вообще бы из нее не вылезала. Только чтобы поесть...

— И поспать? — закончил за нее Фуллер.

— Нет, спать в воде — это прекрасно, я пробовала, и не раз. И заниматься любовью, если вы имеете в виду это — тоже. Нет, еще бы я вылезала из воды, чтобы подвигаться, поиграть. Кстати, давайте поиграем в волейбол, теннис, бадминтон, во что угодно. А, Лоуренс?

— Нет, мне пора заняться моими бумагами, — заявил Брэндшоу и поднялся. — Ты пойдешь?

— Но Лоуренс! — взмолилась девушка. — Дай мне хоть немного отдохнуть, — и, заметив на его лбу складку, говорившую о недовольстве, тут же поспешно заверила: — Я приду через полчаса, ладно?

Брэндшоу молча кивнул и не спеша удалился.

— А вы? — без особой надежды повернулась Жоржетта к оставшимся. — Вы не составите мне компанию?

— Что касается меня — с удовольствием, — заверил ее Фуллер. — Я бы, конечно, предпочел бейсбол или европейский футбол, но для этого у нас не хватает народу. Остановимся на волейболе. Женевьева, Шарлотта, присоединяйтесь!

Под навесом рядом с бассейном оказался целый склад различного спортинвентаря. Жоржетта отыскала волейбольный мяч. Шарлотта, улыбаясь, покачала головой:

— Играть я тоже не люблю. Я посижу, посмотрю на вас, хорошо?

— О, я знаю — вы будете за нами наблюдать, чтобы затем изваять в облике каких-нибудь сказочных чудищ, — заявил Фуллер. — Что ж, я согласен. Из меня выйдет вполне приличное чудище. А уж девушек сделайте, пожалуйста, посимпатичнее. И обязательно обнаженными! Идет?

Шарлотта молча улыбнулась в ответ. Ей удивительно шла эта улыбка — иногда робкая, беззащитная, а иногда вежливая улыбка человека, умеющего постоять за себя. Видя Шарлотту всего второй раз, Женевьева уже почувствовала в этой хрупкой женщине большую внутреннюю силу.

Началась игра. Женевьева сразу поняла, что партнеры гораздо сильнее ее. Мяч слушался малейшего движения их пальцев. Очень скоро она почувствовала себя лишней и потихоньку отошла в сторону, сев рядом с Шарлоттой. Теперь они вместе наблюдали за играющими. А те, избавившись от неловкого партнера, совсем вошли во вкус. На место вялого перекидывания мяча пришла серия ударов. Американец выдавал мяч, а Жоржетта била. Удары становились все сильнее, резче, но Фуллер отбивал все. Он делал буквально чудеса: вставал то на одно, то на другое колено, то на оба, то отбегал в сторону, но отражал нападение. Минута шла за минутой, а мяч еще не коснулся земли.

— Очень красиво, правда? — полуутвердительно сказала Шарлотта. — Мне так нравится смотреть на них.

— И совсем-совсем не хочется играть самой? — спросила Женевьева.

— Нет, — покачала головой Шарлотта. — Мне вообще не очень нравится двигаться, но я люблю наблюдать, как движется мир вокруг меня. Надо только, чтобы он двигался красиво. К сожалению, вокруг так много безобразных, отвратительных движений. И когда люди едят, и когда занимаются любовью, они так редко бывают красивы! А эти — да, красивы. Жоржетта просто великолепна, не правда ли?

— По-моему, мистер Фуллер ничуть не хуже, — обидевшись за американца, возразила Женевьева. — Ведь защищаться всегда труднее, чем нападать.

— Да, Ричард хорош, — сказала Шарлотта и, как показалось Женевьеве, смутилась. — Но, как у большинства мужчин, его сила не гармонична, она не вполне подчиняется ему. Вот увидишь, он устанет быстрее Жоржетты. Вот если бы Лоуренс играл, это была бы совсем другая картина, другая пластика. Он гибок, как кошка. Когда он делает свою китайскую гимнастику, это совершенно замечательное зрелище. Все его тело — это нечто цельное, оно не ждет приказаний ума, живет само... Однако наш искатель сокровищ презирает все игры, считает их детской забавой. А он — очень серьезный человек!

— А вам... тебе нравится мистер Брэндшоу? — спросила неожиданно для самой себя Женевьева и покраснела — какую глупость она ляпнула! Однако Шарлотта ничуть не удивилась вопросу и не смутилась.

— Нет, — не задумываясь, ответила она. — Он очень занят собой и весьма собой доволен. А мне такие люди не нравятся. Однако это не мешает мне им любоваться.

— Мистер Фуллер говорил мне, что мистер Брэндшоу ищет сокровища на дне океанов...

— Да, — подтвердила Шарлотта. — Он, насколько я знаю, нашел два галеона и стал довольно богатым человеком. Сейчас они вместе с графом и Жоржеттой готовят новую экспедицию.

— Вместе с графом? — удивилась Женевьева.

— Да, Лоуренс его друг, они познакомились довольно давно. А Жоржетта — невеста Лоуренса, они помолвлены... или почти помолвлены — тут есть какая-то недоговоренность, а я не люблю совать нос в чужие дела и знаю только то, что люди сами о себе рассказывают. Так вот, они готовят какую-то новую экспедицию, изучают карты, старинные хроники, заказывают оборудование. В Антибе по их заказу строится батискаф, Лоуренс то и дело уезжает туда.

— А Жоржетта? Какую помощь она оказывает?

— Жоржетта — океанолог. Точнее, будущий океанолог, она заканчивает институт в Марселе. Она действительно хорошо знает море, может говорить о нем часами.

— Расскажи мне о других гостях, — попросила Женевьева. — Вот месье Вернон — он тоже друг графа?

— Мэтр? Пожалуй, нет. Видишь ли, как я понимаю, графу нравится быть меценатом, окружать себя художниками, ему нравится, когда его имя, название замка мелькает в газетах. Поэтому он знакомится со знаменитыми людьми и приглашает их к себе. Вернон гостит у него уже третье лето. Ему здесь хорошо работается. Фуллер здесь, как я понимаю, впервые. Как он сам заявил, он приехал сюда одолеть ящик джина и полазить по горам.

— А ты?

— Я? Я несколько лет занималась в мастерской месье Вернона. Ему нравится то, что я делаю, и он пригласил меня с собой. Он расхвалил мои работы графу, и тот сделал мне заказ на украшение парка моими скульптурами. Так что я здесь, как и ты, не только отдыхаю, но и работаю. Впрочем, здесь работают все — кроме мистера Фуллера и Элеоноры, дочери графа.

Женевьева вспомнила стол писателя, заваленный планами и схемами, смятую бумагу в корзине, раскрытую пишущую машинку, и подумала, что мистер Фуллер, возможно, скорее изображает из себя бездельника, чем является им. Но если ему хочется создать о себе такое впечатление, значит, ему так удобнее — и должна ли она говорить кому-то, хотя бы и Шарлотте, к которой она проникалась все большим доверием, о его трудолюбии?

— Ну вот, как я и говорила, гибкость победила силу, — вывел ее из задумчивости голос Шарлотты.

Действительно, мяч лежал на траве, а Фуллер, стоя на коленях и тяжело дыша, только смотрел на него.

— Может, на сегодня хватит? — взмолился он, обращаясь к Жоржетте.

— Что, устали? — удивилась она. — Ладно, дадим вам передышку. Но с условием — после чая продолжим. Идет?

— Думаю, мы сговоримся, мэм, — изображая глубокое смирение, проговорил писатель. — Как прикажете, мэм.

— А если я прикажу прыгнуть вместе со мной с вышки?

— Если не в горящий бензин, то почему бы не прыгнуть?

Жоржетта уже взбиралась на пятиметровую вышку. Легко оттолкнувшись, она вошла в воду. Фуллер направился за ней к вышке.

— Ричард! — окликнула его Шарлотта. — А вы когда-нибудь раньше прыгали с вышки?

— Будь я трижды проклят, мэм, — с глубокой серьезностью ответил американец, — если я когда-либо занимался этим богопротивным делом. Никогда, мэм, ноги моей там, — он показал на вышку, — не было.

— Зачем же вы сразу лезете на такую высоту? — возмутилась скульптор. — Попробуйте вначале хотя бы с трехметровой! Вы же шею себе сломаете!

— Но сказано, сказано, — торжественно изрек Фуллер, — “пошлю ангела моего, и не преткнется нога твоя о камень”. И еще сказано...

— Не богохульствуйте! — возмутилась Шарлотта. Она искренне испугалась, даже вскочила на ноги. — Зачем этот глупый риск? Скажите же вы ему! — обратилась она к Жоржетте, вынырнувшей из воды и прислушивавшейся к разговору.

— Может быть, лучше и правда не нужно, мистер Фуллер? — спросила девушка. — Я училась этому полгода.

— Когда-нибудь надо и мне начинать, — заявил американец. Он уже стоял на вышке, глядя вниз. Не успела Шарлотта еще раз попробовать остановить его, как Фуллер прыгнул.

Он старался не совершить ошибки начинающих, которые стараются видеть воду, задирают голову и в итоге ломают позвонки. Однако он слишком сильно прогнулся и в результате ударился о воду спиной. Шарлотта и Женевьева подбежали к краю бассейна и с тревогой вглядывались в воду. Их тревога передалась и красивой Жоржетте, которая тоже подплыла поближе, а затем нырнула. Спустя несколько секунд оба вынырнули. Американец плыл самостоятельно и победно улыбался. У девушек одновременно вырвался вздох облегчения.

Однако, выбравшись на берег, Фуллер сразу лег. Видимо, прыжок все же не прошел для него даром.

— Когда я в первый раз упал с лошади, — нарочито слабым голосом (может быть, чтобы скрыть настоящую боль?) заговорил он, — это было, пожалуй, похуже. Так что эта вышка стоит хорошей техасской кобылы. Кобылу я, в конце концов, одолел... ну, не в том смысле, что вы, может быть, подумали... Одолею и эту вышку.

— А встать-то вы можете, мистер ковбой? — спросила Шарлотта.

— Встать? Отчего же... сейчас попробуем, — бодро заявил Фуллер и попробовал подняться, однако скривился от боли.

— Лучше лежите, — сказала Шарлотта. — Сейчас позовем кого-нибудь из мужчин, отнесем вас в замок. А еще лучше сразу отвезти вас в Экс, в госпиталь, сделать рентген.

— Нет, — возразил писатель. — Лучше никуда меня не передвигать, а вырыть прямо здесь могилу — такую маленькую, уютненькую — и закопать меня там. На памятнике я бы хотел написать...

— Вы еще успеете придумать, что написать на своем памятнике, — заявила Жоржетта. Она уже вылезла из воды и теперь встала на колени рядом с Фуллером. — Перевернитесь-ка на живот. Вот так. Я ведь еще и массажист — нас учили, когда мы занимались подводным спортом. Так, дайте я пощупаю ваш позвоночник...

Осмотрев спину американца, девушка заявила, что, кажется, ничего серьезного нет. Она сделала небольшой массаж, после чего с помощью троих девушек писатель поднялся и, поддерживаемый Шарлоттой и Женевьевой, направился в замок. Жоржетта же вспомнила, что уже давно должна была присоединиться к Лоуренсу, и убежала. Всю дорогу Фуллер развлекал их байками о своих приключениях в качестве ковбоя и путешественника. В большинстве историй он выглядел смешно. Шарлотта в тон ему слегка ворчала. Наконец американец вытянулся на своей кровати и заявил, что готов умереть здесь, если такие прекрасные девушки останутся с ним до самого конца. Однако Шарлотта сердито заявила, что ей надо работать, а выхаживать сумасбродов пусть будут такие же, как они. Женевьева вспомнила, что она еще не убрала комнату Жоржетты, и они вместе покинули писателя.

Идя к себе за чистым бельем, Женевьева думала о Шарлотте, о ее отзывчивости, твердости характера, таланте. “В замке полно интересных мужчин, — пришла она к выводу, — но я, кажется, пока что влюбилась в Шарлотту. Какая девушка! Хотела бы я быть похожей на нее. А я какая-то бесчувственная, слишком застенчивая. Мне ведь тоже хотелось остановить Фуллера, хотелось помочь ему, но я ничего этого не решилась сделать. А она решилась”. Весь остальной день она размышляла о Шарлотте, Ричарде Фуллере, Лоуренсе и других обитателях замка.

А вечером, когда девушки убрали со стола и отнесли посуду на кухню, в распоряжение Франсуа, в комнату Женевьевы вошла Шарлотта.

— Вот ты где обитаешь, — сказала она, разглядывая скромную комнатку, на стены которой Женевьева успела повесить свои любимые репродукции. — Я пришла позвать тебя слушать музыку. Я не сама по себе, а по поручению мистера Фуллера. Оказывается, граф тебя уже приглашал вчера, но ты оказалась весьма стеснительной. Так что мистер Фуллер и я приглашаем тебя повторно. Без тебя не велено возвращаться. Мистер Фуллер пришел бы и сам, но ему трудно передвигаться. Так что пошли.

— Но... — растерялась Женевьева, — я не готова...

Шарлотта понимающе улыбнулась:

— Одевай самое лучшее платье, делай макияж — я подожду. Мне кажется, ты справишься достаточно быстро.

И верно: долго ждать ей не пришлось. Вскоре обе девушки вошли в гостиную. Еще приближаясь к ней, Женевьева услышала звуки рояля. Шарлотта уверенно повела Женевьеву в угол и посадила рядом с собой. За роялем сидела дочь графа. Она играла что-то незнакомое Женевьеве. В этой музыке совсем не было задушевности, мечтательности, к которой привыкла Женевьева, воспитанная в лицее на Шопене и Бетховене. Здесь чувствовалась огромная энергия, сила, ищущая и не находящая выхода. Мрачные торжественные аккорды чередовались с таким мощным напором, что рояль, казалось, сейчас взорвется. Женевьева так и не узнала, кто композитор: закончив эту вещь, Элеонора заиграла другую, гораздо более строгую, гармоничную. Потом зазвучал знакомый девушке Моцарт. Звуки стихли, Элеонора встала и отошла от рояля.

— Довольно, — объявила она. — Пусть поиграет кто-нибудь еще.

— Я вас слушаю второй вечер, — донесся голос из другого угла зала, и Женевьева узнала голос Фуллера, — и слышу один только двадцатый век — вот только сегодня вклинился Моцарт. Вы не любите классиков?

— Я не люблю размазни, соплей и томных вздохов, — заявила Элеонора. — Из всего девятнадцатого века могу играть одного Листа да еще Паганини. Все эти мечты о счастье, томления, разочарования — по-моему, одна только глупость.

— А вы уважаете силу?

— Почему же? Не только силу. Еще ум, волю, целеустремленность.

— А вам не кажется, что это одно и то же? Воля — это сила — недаром говорят “сила воли”; ум — тоже сила...

— Да, милая Элеонора не сыграет нам Шумана или Брамса, — произнес человек, сидевший рядом с роялем. Женевьева узнала в говорившем Филиппа Вернона. — Музыка, которую вы играете, вся темно-синяя, фиолетовая, иногда багровая — но никогда не бывает голубой или оранжевой.

— Потому-то, дорогой Филипп, вы и пишете мою дочь в багровых и фиолетовых тонах? — воскликнул граф. — А я-то все удивлялся: отчего на ваших портретах Элеонора носит платья, каких у нее нет? Ну, а то, что играет Лоуренс — эта музыка какого цвета?

— О, она почти вся синяя — но сколько там оттенков! Я всегда любуюсь их переливами. Кстати, мистер Брэндшоу, вы не сыграете нам сегодня?

— Отчего же, — произнес Лоуренс. Он выпрямился в кресле и поднес к губам какую-то трубку, похожую на кларнет.

Видимо, это был какой-то восточный инструмент, потому что звуки, раздававшиеся в гостиной, были рождены явно не в Европе. Причудливые, резкие, казалось, лишенные мелодии, они тем не менее завораживали.

Когда Лоуренс кончил играть, Ричард Фуллер произнес:

— Великолепно. После такой музыки хочется хорошенько подумать. Пожалуй, я этим и займусь. Позвольте откланяться, — и он с трудом поднялся и направился к лестнице.

— Как вы себя чувствуете, мистер Фуллер? — рискнула подать голос Женевьева. — Вам лучше?

— Милая Жоржетта уверена, что я буду жить, — ответил американец. — Я хотел бы разделить ее оптимизм.

Стали расходиться и другие гости. Переполненная впечатлениями, Женевьева вернулась в свою комнату.

Она попробовала читать, но строчки прыгали перед глазами, смысл ускользал. Она погасила свет и легла.

Перед глазами у нее вставало то задумчивое лицо Шарлотты и ее мастерская, то невозмутимое лицо Лоуренса, то ироничное лицо Ричарда Фуллера, его отчаянный прыжок. Что это — пустая бравада, желание показать свою храбрость или что-то другое, более сложное? И эта его ирония — конечно же, маска. Но что за ней? Как бы она хотела узнать этих людей поближе!