Пир окончен

Глава 1

Холодным ноябрьским днем, в четыре часа после полудня, нажимая кнопку звонка в мастерской Стефана Беста, она знала, что пришла сюда в последний раз.

Больше она никогда не навестит его, Она так часто бывала здесь, что ей было знакомо все от входной двери и вверх по всей лестнице (Стефан жил на самом верху и до него было ровно сто десять ступенек). Все здесь ветхое и грязное. Переделанный дом в захудалом Глочестер-роуд. Краска на двери облупилась, стекло было разбито и его заклеили коричневой бумагой. Верона вспомнила ту ночь, когда разбили стекло. Одну из многих веселых, счастливых ночей, которую она провела здесь с другими учениками Академии Художеств, у Стефана – самого старшего и талантливого из них.

Три года Верона посещала те же классы и лекции, что и Стефан. Учащиеся Академии были дружны и довольно часто проводили время вместе, навещали друг друга. Некоторые, как например, Верона и Маргарет Шо, жили с родителями. Близняшки Ноэль и Эвелин Тернеры делили квартиру неподалеку от Стефана. Джеффри Хорланд и его жена, оба художники и молодожены, имели домик в Южном Кенсингтоне. Каждый по очереди устраивал вечеринки…

Пиво, бутерброды или сосиски… Никто не ожидал большего, никто и не мог большего предоставить. Им было не до питания, надо было копить гроши на дорогие художественные материалы. Краски, кисти, холсты и рамы были в эти времена отнюдь не дешевы.

Стефан был самым обеспеченным среди них, но всегда казался самым бедным. Большинству из них было двадцать с хвостиком, ему же все двадцать восемь. Он прослужил во флоте все пять лет войны я был демобилизован с благодарностью три года назад после того, как с легким ранением пролежал месяц в госпитале. С тех пор он вел жизнь, к которой всегда стремился: жизнь художника. Стефан всегда хотел рисовать. Верона, да и все остальные, знала, что он отмечен талантом. Эту искру гениальности не смогла заглушить даже военная служба и несколько отвратительных эпизодов на подводной лодке.

Но у Стефана еще не было возможности сделать имя. Он все еще учился, хотя, по мнению Вероны, он мог бы сам уже учить своих преподавателей.

Чтобы заработать на жизнь, Стефану приходилось выполнять коммерческие работы: иллюстрации и обложки для книг. Он же хотел стать портретистом и писал всех девочек на своем курсе. Когда они не работали, то охотно позировали. Все хотели, чтобы Стефан написал их портрет. А Верона позировала ему больше, чем кто-либо. И все об этом знали. Стефан нашел в ней идеальную для себя модель. Она была девушкой его «типа». Стройная, в стиле Россети, с молочной кожей, рыжевато-каштановыми волосами, высокими скулами, большими прозрачными глазами и нежным, задумчивым выражением. Стефан утверждал, что у Вероны самые красивые руки, которые он когда-либо видел у женщины. Поэтому не только он, но и другие однокурсники по очереди рисовали длинные, хорошо сложенные руки Вероны с совершенными овальными ногтями.

Сама Верона не бралась за масло. Акварели… изящно написанные пейзажи нескольких старых красивых скверов и улиц Лондона, с огромным вниманием к деталям – вот ее пристрастие. Девушка не слишком верила в свои способности, но обожала живопись. Она поглощала всю ее жизнь.

В Академии говорили, что Верона подает надежды. Стефан утверждал то же самое. Это было самое большое поощрение. Конечно же, Стефан был влюблен в нее. Это знали все, и Верона тоже. И поэтому-то все было так трудно и печально, ибо она собиралась выйти замуж за другого. Стефан и ее искусство, ее старые друзья, ее старая жизнь должны отныне отойти на второй план. Верона выбрала для себя новую, совершенно иную жизнь.

И теперь ей предстоял прощальный визит к Стефану.

Девушка вышла из своего дома на Хэмпстед в хорошем настроении и с уверенностью в своей твердости. Она знала, что встретит сопротивление Стефана. Она уже видела это со стороны своих друзей, которые откровенно сказали ей, что она делает ужасную ошибку и избрала не того человека. Но Верона приготовилась стоять на своем и защищать свое решение. И когда она ехала в автобусе к Бромптон Роуд, обдумала все, что скажет Стефану, сформулировала аргументы, которыми убедит его в своей правоте.

Но, когда она нажала кнопку звонка у столь знакомой ей двери, непоколебимость и уверенность несколько покинули ее. Все будет не так просто. Верона поняли это, когда вчера вечером сообщила Стефану о своей помолвке с Форбсом Джеффертоном.

Стефан был потрясен.

Ей пришлось позвонить дважды, прежде чем Стефан подошел к двери. Затем он широко распахнул ее, едва взглянул на нее, повернулся и довольно грубо пошел обратно в мастерскую, держа в одной руке палитру, а в другой кисть.

– Я как раз кое-что нащупал. Ты извинишь меня, я на минутку? – проговорил он.

– Разумеется, – ответила Верона.

Но когда девушка закрывала за собой дверь, настроение ее еще больше испортилось. Она вошла в комнату, в которой Стефан и работал, и спал, и ел.

Верона никогда не видела его таким неряшливым. И все же ее сердце дрогнуло, когда она глянула на его высокую фигуру, слишком тощую и чуточку ссутуленную. На нем были очки в роговой оправе, через которые он смотрел на свою картину. Его темные, жесткие волосы у концов загибались вверх. Вот, думала Верона, здесь стоит Стефан, художник… милый, взвинченный, высоко интеллигентный человек, до безумия любящий все красивое, пристрастный ко всему художественному и недолюбливающий условности, мелочность, а в особенности дисциплину.

Как ей будет его недоставать. Раз или два за последнее лето его ласки и поцелуи возбудили в Вероне ответное желание, испугавшее ее своей силой. Но она ни разу не потеряла контроль над собой. Она не разделяла взгляды Стефана на брак, легкое отношение к тому, что в викторианскую эпоху называлось «грехом». Она была воспитана в традиционной семье, и хотя сама была художницей, уважала строгие границы морали!

Стефан по-прежнему не обращал на нее внимания.

Верона робко подошла к нему и заглянула через плечо.

Это был портрет Пэтси, дочки привратника, живущего на первом этаже. Девятилетняя девочка с удивительно светло-голубыми глазами и дикими джунглями кудряшек, словно вырезанными из черного дерева. У нее было обаяние эльфа – грязного и озорного. Стефан схватил всю ее проказливость и красоту, взявшихся бог весть откуда. Отец девочки был пьяницей, а ирландка мать – неряхой. Но портрет был просто потрясающ. Верона забыла вдруг все свои печали. Все, что в ней было от художницы, вдруг заговорило острым предчувствием.

– О, Стефан, просто восхитительно. Это будет лучшая вещь на твоей выставке.

Стефан не обернулся к ней, чтобы ответить, но девушка видела, как он слегка приподнял плечо, макнул кисть в бутыль с пиненом, вытер ее о тряпочку и, сделав шаг назад, наскочил на Верону.

Стефан извинился, все еще не глядя на нее и не отрываясь от портрета.

Сердце Вероны вдруг сильно застучало, бледные щеки порозовели и она возмущенно заговорила:

– Нельзя ли зажечь огонь, здесь ледяной холод. Я замерзла.

Стефан обернулся и посмотрел на нее. А потом, поклонившись, с преувеличенной вежливостью ответил:

– Прошу прощения, но я не чувствую холода. Но если вам угодно, я сейчас же затоплю.

Он снял очки, порылся в кармане и вытащил две банкноты в полкроны и одну десятишиллинговую. Затем чертыхнулся себе под нос.

Верона сразу же нашла свою сумочку и выудила шиллинг.

– У меня есть один, Стефан.

Он взял деньги и затем сунул ей полкроны.

Верона пыталась вернуть монету.

– Не беспокойся, пожалуйста, мне не нужна сдача.

Стефан отказался взять у нее монету и положил шиллинг в счетчик.

– Возьми шиллинг и шестипенсовик и отдай беднякам, когда пойдешь в воскресенье в церковь, – иронически проговорил он, поднося спичку и зажигая газовый камин, который тут же шумно зашипел.

– Боюсь, что я сегодня не слишком гостеприимен. – добавил он. – Скоро я поставлю чайник. А вот перекусить у меня нечего. Ты не возражаешь?

Верона закусила губу и скривилась, словно собиралась заплакать. Она проговорила;

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь о церкви?

Стефан сунул руки в карманы и угрюмо посмотрел на нее.

– Я полагаю, ты теперь будешь регулярно посещать церковь, раз уж ты решила порвать все связи с языческим миром искусства и стать высоко респектабельной женой офицера Его Величества.

Верона глотнула воздух.

– Ты недоволен, Стефан?

– Несомненно. Не могу сказать, что я от этого в восторге.

– И все-таки, почему мир искусства должен быть языческим? Разве нет художников, которые посещают церковь?

Стефан рассмеялся, но смех его был горьким.

– Деточка, не надо анализировать. Я не собираюсь вступать с тобой в дебаты на тему:

«Должен художник ходить в церковь или нет?»

– Нет, ты просто хочешь нагрубить, – ответила девушка.

– Извини, – кратко проговорил он.

Верона боролась с желанием заплакать. Она не знала, что Стефан мог быть таким недобрым. И все же, пока ее наполненные слезами глаза с упреком смотрели сквозь длинные шелковистые ресницы, она вдруг заметила, какой болезненный вид был у Стефана.

Стефан Бест никогда не был красивым в общепринятом смысле. Слишком худой и угловатый, с крупным носом и большим, сардонически скривленным ртом. Только светло-карие глаза его были примечательны – необычайно большие и блестящие. Казалось, что они обладают почти устрашающей силой проникать вглубь людей и вещей.

Увидев, как сильно изменился Стефан, Верона смягчилась. Ей пришло в голову, что он болен, потому что несчастен. Удар от новости, которую она ему вчера вечером сообщила, оказался сильнее, чем она предполагала.

Верона стояла, глядя на него сквозь туман слез, и чувствовала себя чуть-чуть испуганной.

– Ой, Стефан, – проговорила она вдруг с дрожью. – Ты очень зол на меня?

Он стиснул зубы, затем нелепо улыбнулся.

– Что за глупый вопрос, Верона? Почему я должен быть зол. Разве кто-нибудь злится на извержение вулкана или приливную волну, или торнадо? Зол – это не то слово. Нет, я не зол на тебя, я просто глубоко потрясен, вот и все.

Девушка покраснела до корней волос и испуганно глянула на него.

– Почему потрясен? Стефан снова засмеялся.

– Да, я не то сказал. Почему действительно я должен быть «потрясен»? Еще одно дурацкое слово, почти такое же неуместное, как и «зол». Нельзя быть потрясенным вулканом, приливом или торнадо. Просто получаешь страшный удар, который выбивает из равновесия. Я чуточку вне себя. Вероятно, поэтому я такой несговорчивый. Ты выглядишь чуточку озябшей, дорогая. Иди погрей руки у камина, пока я сварганю тебе чай.

Слезы высохли на ресницах девушки, его ледяная злоба и враждебность свели на нет возникшую было жалость. Она окинула его пустым взглядом, прошла к камину, опустилась перед ним на колени и протянула руки к красному, испускаемому из разбитой решетки, теплу.

Какое-то мгновение Стефан Бест стоял неподвижно, оглядывая ее голодным, мучительным взглядом. Как художник он восхищался редкой красотой этих длинных, тонких пальцев, казавшихся почти прозрачными на фоне огня. Одновременно он уловил блеск нового кольца на левой руке. Сдержанный брильянтик. Вероятно, подарок Форбса Джеффертона при помолвке.

В нем вспыхнула и целиком им завладела почти дикарская ревность, и он испугался, испугался, что метнется вперед, повалит стоящую на коленях девушку, запутает свои пальцы в эти пылающие каштановые волосы, распавшиеся роскошными завитками по ее плечам, и задушит ее… выжав жизнь из этой длинной, стройной шеи, которую так часто рисовал и которой любовался.

Стефан вспомнил, как однажды сказал ей:

– У тебя, миленькая, шея, которые любили во времена Тюдоров. Шейка вроде той, что была у Анны Болейн. Я легко могу ее представить лежащей на плахе палача.

Верона смеялась, вздрагивала и говорила, чтобы он не был таким противным. Стефан смеялся, затем целовал и с нежностью гладил прекрасную лебединую шею. Но это никогда уже не повторится. Никогда больше он не будет смеяться с ней, и рисовать ее, критиковать ее акварели, обладающие некоторыми достоинствами, хотя за ними и не чувствовалось особого таланта. Верона, на его взгляд, могла бы развить свои способности, если бы больше трудилась.

А теперь она выходит замуж. После звонка Вероны к нему заходила Маргарет. Она была лучшей подругой Вероны и считала, что та свихнулась. Верона всего месяц назад встретила этого Форбса у какого-то своего кузена, который служил в армии и служил под началом у Форбса. Форбс был кадровым… он только что получил свое майорство, ему было тридцать, и он отважно прошел всю войну, заслужив целый ряд медалей. Во время английской кампании с Роммелем его ранило в правую руку.

Верона свихнулась, сказала Маргарет, если считает, что может счастливо выйти за армейского офицера. У нее не тот характер, чтобы шататься по империи вслед за флагом и вести гарнизонную жизнь в армейских поселках. Жить среди людей, которые, за редким исключением, интересуются только армией, повышением по службе, пенсиями и спортивными играми. Никакой живописи. Такое существование и в такой компании очень скоро надоест ей до смерти. Она слишком интеллигентна и чувствительна. Что же касается самого жениха, то Маргарет встречала его у Вероны и описала как «весьма приятного истинно английского офицера». Однако он выглядел очень мило и Марга решила, что у него есть личные средства. Он был сыном генерала с армейскими традициями в семье.

Стефан притянул Верону к себе и прижался лицом к ее сладко пахнущим волнистым волосам.

– Верона, Верона, – шептал он ее имя. Девушка сразу растаяла и позволила обнять себя, она прижалась к Стефану и ласкала его грубые волосы своими длинными нежными руками.

– О, Стефан, дорогой, прости меня. Давай останемся друзьями, ну пожалуйста, Стефан.

«Друзья» было словно холодный душ на вспыхнувшую в нем страсть. Он выпустил Верону, не поцеловав ее, повернулся и пошел на кухню.

– Я лучше поставлю чайник, – резко бросил он через плечо.

Вероне стало жарко, и она почувствовала замешательство, так как не знала: ни что сказать, ни что сделать, и чуть всхлипнула. Она испугалась за Стефана. Ей действительно не хотелось терять его дружбу, но это было мало реально, а может быть, и вовсе невозможно. Стефан так тяжело воспринял ее помолвку… гораздо хуже, чем Мерена предполагала. И все же, вытирая стол перед газовым камином, дрожа от холода и волнения, она почувствовала, как ее жалость и глубокое сочувствие Стефану сменились чувством обиды.

Он как собака на сене. Сам не хочет жениться и не желает позволить этого другому. Так нечестно. Несколько месяцев назад, даже меньше Верона была так влюблена в него. Она с радостью вышла бы за него с согласия своих родителей или без него. Но он хотел получить свое без этого, но не смог. И вот результат – она влюбилась в другого. Форбс был полной противоположностью Стефану – солдат до мозга костей, ухоженный, красивый, ловкий и абсолютно нормальный.

Слезы на ресницах высохли, и девушка снова успокоилась. Она сидела и крутила брильянтик, думая о Форбсе, и том, какой он хороший и добрый и, главное, потрясающе надежный. Мама и папа обожают его. Мамочка сказала, что таких, как он, – один на миллион и, хотя и жалко, что он в армии и у нее, Вероны, не будет постоянного дома, в пользу этого брака все же говорит многое: муж с положением и поддержкой. Она никогда не хотела, чтобы Ворона была связана с «богемщиной» и всегда сожалела о ее увлечении живописью и годах, потраченных на обучение в Академии Художеств.

Теперь с этим было покончено. Появление в ее жизни Форбса Джеффертона полностью изменило ее.

Она сидела тихая, раздумывая, пока Стефан готовил чай.

Глава 2

Их чаепитие подходило к концу. Стефан выпил две чашки и съел толстый ломоть хлеба с сыром, жадно проглотив его, словно умирал с голоду. И не смотрел на Верону.

Она оглядывала студию, знакомые картины на стенах, большей частью написанные маслом портреты. Немногие карандашные наброски, пришпиленные к стенам. Над камином блестящая пастель головы девочки, выполненная прямо на побелке стены. Верона вспомнила тот день, когда Стефан написал ее, и как она сказала ему, очень серьезно, что когда-нибудь он будет знаменит.

Девушка глянула на стоящий в углу диван-кровать, покрытый куском флорентийской парчи, купленной в момент случайного процветания. Над кроватью висела акварель Вероны. Это была одна из самых удачных ее работ, и девушка подарила ее Стефану на день рождения. С легкой болью Верона вспомнила, что через месяц будет его двадцать девятый день рождения, а ее здесь в этот раз уже не будет. Ей еще не верилось, что после двух лет таких тесных отношений она навсегда расстается со Стефаном.

Около двери стояло радио, маленькое, но хорошее. Стефан любил музыку, и ему нравились симфонические концерты. Верона часто наслаждалась, слушая их вместе с ним.

Сегодня она говорит всему этому прощай. Верона еще не понимала какой пустой станет ее жизнь, ведь в ее будущем существовании с Форбсом почти не будет места для занятий искусством. В то же время в ее старой жизни и, в квартире Стефана, например, было и то, с чем она расставалась без сожаления. Верона так и не могла привыкнуть к грязи – замутненный фонарь, который никогда не чистился, лежащая на полу толстым слоем пыль, грязные рваные коврики. «Уборщица» Стефана нагло пренебрегала своими обязанностями. Не его вина, но это все же создавало тяжелое впечатление. Правда, в спорах с матерью Верона всегда защищала Стефана и ему подобных. «У них нет ни сил, ни денег, ни времени, когда можно было бы скрести и чистить. Они целиком заняты своим искусством», говорила о своих друзьях Верона.

Вдруг, словно прочитав ее мысли, Стефан поставил свою чашку, зажег сигарету и заговорил:

– Извини, что я был такой свиньей, Верона. Мне надо было перед твоим приходом побриться и прибраться в мастерской. Миссис Бертон сегодня утром не приходила. Мне надо найти кого-нибудь другого, она очень недобросовестна.

– Все нормально, Стефан, – довольно мягко проговорила Верона.

– Хочешь еще чаю?

– Нет, спасибо.

Стряхнув пепел на пол, Стефан посмотрел на Верону полными тоски глазами.

– Ну, милая, итак это последняя чашка, которую мы пьем вместе.

Девушка с замешательством посмотрела на него.

– О, Стефан, возможно, что последняя здесь, но полагаю, мы еще не раз выпьем вместе. То есть я хочу сказать, что это вполне возможно в другой обстановке.

– То есть я должен как-нибудь прийти в гарнизон и распить там чашечку чаю? – спросил Стефан с коротким смешком.

Верона вспыхнула:

– Ты не можешь оставить свою иронию? Стефан пожевал нижнюю губу, наклонился вперед и провел пальцами по своим густым жестким волосам.

– Мне, конечно, надо сделать попытку быть вежливым.

Верона вздохнула.

– Неужели это так трудно?

– Очень. Перед перспективой, что ты станешь женой майора Джеффертона, я чувствую себя не только невежливым, но и нецивилизованным.

Девушка не могла удержаться, чтобы не сделать ему открытого упрека.

– Тебе бы следовало помнить, что ты сам этого хотел.

Стефан резко посмотрел на нее.

– Ты хочешь сказать, я не готов купить лицензию на кольцо?

– Да, – тихо подтвердила Верона. Стефан смотрел на бледное, прекрасное лицо, чопорное выражение которого выводило его из себя. Но он не мог на нее злиться, не мог не признать правоты ее обвинения.

– Ты совершенно права, – хрипло проговорил он. – Я не предлагал тебе руку и сердце.

Я был бы ужасным мужем, разбившим сердце любой женщины.

Верона подняла на него свои полные упрека глаза.

– Так только поэтому ты не захотел жениться на мне?

Стефан встал, подошел к камину и оперся на него.

– Это не совсем так. Но я думал о тебе. Как я тогда тебе говорил, у меня нет ничего конкретного, чтобы я мог предложить женщине. Я делаю достаточно в коммерческом мире, чтобы заработать на хлеб и покупать краски и холсты, но ты знаешь, что это не может долго продолжаться. Я хочу написать нечто лучшее и готов голодать, пока не кончу работу. Нельзя просить девушку, тем более такую, как ты, голодать вместе со мной.

– Но, если бы я стала жить с тобой вместе не вступая в брак, разве я не голодала бы так же, – с сарказмом заявила Верона.

Стефан повернулся к ней.

– Я никогда не предлагал тебе перебраться сюда и разделять со мной все тяготы моей жизни. Ты могла продолжать жить дома, заниматься своей работой и…

– О, понимаю, – прервала его Верона и встала, оправив платье, – так, чтобы у тебя не было по отношению ко мне никаких обязательств. И ты не имел бы никакой ответственности, а только меня и мою любовь, когда у тебя на это найдется время.

Стефан с отвращением посмотрел на нее.

– Почему так односторонне? Почему женщина всегда думает, что все жертвы только с ее стороны, а мужчина имеет одни привилегии? Разве любовь не взаимна? Разве получать удовольствие – не привилегия? Без обязательств для меня, я это допускаю, но и без осложнений для тебя. Мы оба оставались бы свободны и вольны жить как нам заблагорассудится, хотя и будучи любовниками.

Верона теребила свои тонкие пальцы. Краснела и бледнела, и, наконец, затрясла головой.

– Так не пошло бы. Я видела подобные отношения, и они были ужасны. Я полагаю, что ты счел меня «мелкой» и узколобой и, возможно, пуританкой. Может и так. Но я всегда уважала брак, если двое любят друг друга.

Стефан отвесил поясной поклон.

– Ты абсолютно права, и я далек от мысли разрушать твои убеждения.

Щеки Вероны стали еще краснее.

– Ты сказал, когда мы это обсуждали впервые, что я должна «жить с тобой». А получив отказ, полагаю, затаил на меня обиду.

– Не обиду, но я чувствовал разочарование.

– Потому что не получил меня таким образом или потому, что я не столь широкомыслящая, как тебе хотелось бы?

– Да, меня огорчило и то, и другое.

– Верона резко вздохнула.

– Я знала, что это безнадежно с самого начала. Пока дело не дошло до интимной близости, мы были такими хорошими друзьями. А я любила тебя, Стефан, очень любила. Это трагедия.

Он с величайшей горечью посмотрел на девушку.

– Правда любила – Ты сам знаешь, – проговорила она. Стефан поднял брови.

– Возможно, так – тепленькая водичка.

– Да нет, гораздо больше и ты это знал. Стефан стиснул зубы.

– Хорошо, я верю, что ты любила так, как ты способна любить.

– Ты полагаешь, что это весьма слабая способность? – воскликнула Верона. – Что я бесхребетна или труслива? Ты полагаешь, что мне следовало бы иметь храбрость, как у этой модели Пиппы Лей, которая пошла жить с твоим другом Полом Саймонсом. И посмотри, что получилось. Она бросила все, работала на него, как рабыня, стала прислугой на все руки: готовила, стирала, в общем делала все. А затем, когда он решил, что устал от нее и, как Гоген, улизнул в Южную Америку, что стало с Пиппой? Она покончила с собой. Ты помнишь, как неприятно все это было? Бедная Пиппа? Я помню, что я думала об этом тогда…

Голос Вероны дрогнул.

– Благодарю Бога, что я не на ее месте.

Стефан уставился на кончик сигареты. Стало так темно, что они едва видели друг друга. Даже в мерцающем свете газового огня лицо Стефана казалось изможденным. Он поднялся и зажег свет. Верона приставила ладонь к лицу, повернулась и снова уселась. Стефан увидел, что она плачет.

Стефан почувствовал невероятную усталость, он по горло был сыт всем этим. Но он больше не был зол на нее, его наполнило презрение к самому себе. И безмерное сожаление. «Если бы я не был таким, как был, это милое создание было бы моей женой», – думал Стефан. Верона не была чопорной, узколобой или трусливой. Просто она оказалась врожденно целомудренной. И не ее вина, что художник в ней уступает условностям и принципам, в которых она была воспитана. Стефан хотел бы быть иным ради нее и ради самого себя. Но не мог. Он должен был рисовать, это переполняло все его существо. И пока он не достигнет вершины своих чаяний – стать хорошим художником, признанным художником, он не может быть ничьим мужем, связанным и уничтоженным обязанностями и финансовыми трудностями семейной жизни. Спустя мгновение Стефан проговорил:

– Зачем приплетать сюда Пиппу? Здесь совсем иное дело и Пол заставил ее сделать то, о чем я никогда не просил тебя… бросить все и жить со мной.

– Иногда я думаю: а не было ли это честнее? – проговорила Верона с горечью, которой он никогда у нее раньше не слышал. Он сильно покраснел.

– Согласен! – яростно проговорил Стефан.

– Я бесчестный и аморальный тип. Уверен, что твой жених даст тебе это почувствовать еще сильнее и даст тебе гораздо больше той дружбы, которая могла быть между нами.

– Дорогой, – мрачно заявила Верона. – Я вовсе не хотела тебя расстраивать.

– Ты ведешь себя, как ребенок! – огрызнулся он. – И что же ты ожидала услышать от меня? Что я предложу свои пылкие поздравления, вывешу флаги и поблагодарю тебя за то, что лишился той единственной, которую я когда-либо по-настоящему любил!

У Вероны задрожали губы, и Стефан грубо добавил:

– Ради Бога, не реви больше.

А затем, прежде, чем она успела ответить, наклонился к ней, взял ее прекрасную руку и поднес к своим воспаленным глазам.

– Извини, ангел мой. Я так чертовски устал, что не понимаю, что говорю и веду себя отвратительно. У меня почва ушла из-под ног. Я знаю все, что ты мне скажешь. У меня был шанс, и я им не воспользовался. У тебя все права отвернуться от меня и выйти за этого милого парня. Я сам на это напросился. Но я хочу, чтобы ты поверила, что одной из многих причин моей пассивности было то, что я слишком люблю тебя, чтобы тянуть в то убожество, в котором я живу. Когда я рисую, все остальное вылетает у меня из головы, мне наплевать: чисто здесь или как в хлеву, ел я или нет. Вероятно, я не замечал бы, ела ты или нет, если бы ты была бы тут, и есть ли у тебя, что поесть. Ты не создана для такой нищеты. Может быть, когда-нибудь, я и стану богатым и знаменитым. Тогда я смог бы создать для тебя подобающую обстановку, ту, что ты заслуживаешь. Но до этого, может быть, долгий путь, а может, этого не случится никогда. Так зачем тебе ждать?

Верона стояла очень тихо. В ее глазах было выражение близкое к испугу. Никогда еще она не была так неуверена в себе. Ее пугало то, что сказал Стефан. Теперь ей хотелось плакать не о себе, а о нем. Она чувствовала его жгучие слезы на своей руке. Стефан – циник, гордящийся тем, что он крут и несентиментален, рыдал из-за того, что потерял ее. А ведь было время, когда она была во всю влюблена в него, когда он был началом и концом ее существования.

Просто ужасно, что все могло так обернуться. Просто невероятно, что она любит кого-то другого… кого-то столь отличающегося от Стефана. А было бы это так? Может ли она когда-нибудь так любить Форбса, как она любила Стефана, со всей опустошающей страстью разбуженной юности, тем беззаветным обожанием героя, которое она питала к нему, когда юной, неоперившейся студенткой, нашла в нем друга и учителя?

Верона была чуть испугана, потому что он все еще обладал способностью волновать ее, и не только вызывать жалость из-за того, что она причинила ему боль, но и давно увядшую печаль о том, что он не позволил ей разделить его жизнь.

Девушка задрожала, почувствовав навертывающиеся слезы. Она вдруг испытала неприязнь к Форбсу и поняла, что чертовски запуталась в своих эмоциональных переживаниях.

Но Верона ничего не сказала. Ей было нечего сказать, и ей было чуточку стыдно, что она любит Стефана недостаточно сильно, чтобы согласиться бесконечно ожидать его. Ей хотелось здорового счастья, надежной и нормальной семейной жизни, и Форбс предложил их.

И все же, по-своему, в глубине души, она все еще любила Стефана Беста…

Неожиданно Верона крикнула:

– Не будь таким несчастным, о, милый Стефан. Я от этого чувствую себя совершенно разбитой. Не надо!

В этом было нечто столь возвышенно эгоистичное, что задело в Стефане чувство юмора. Мимолетная слабость прошла, он поцеловал руку, которую держал, отпустил ее, быстро прошел к окрашенному зеленой краской шкафчику, вытащил носовой платок и высморкала я. Затем заговорил.

– Что я за скотина! У меня нет никакого права заставлять тебя чувствовать себя разбитой. Тебе надо чувствовать себя веселой и праздничной в преддверии великолепной свадьбы. Когда она состоится?

Верона не ответила. Его голова опустилась. У Вероны не было такого же чувства юмора, как у Стефана. Но ему всегда удавалось успешно отвлекать ее от мечтаний и сталкивать лицом к лицу с реальностью. Стефан был большим материалистом. Приходилось бороться с его твердостью, поэтому Верона постоянно ломалась первой. Верона любила погружаться в романтику, делать вид, будто все очень мило даже там, где ничего подобного не было. Она обладала даром фантазии. Но Стефан видел вещи такими, какими они были на самом деле, и по прошествии некоторого времени привил этот взгляд Вероне. Она даже научилась посмеиваться над собой.

– Ни один истинный художник не удовлетворяется и не обманывается поверхностным обаянием, – говорил он. – Вот почему лучшие портретисты не просто воспроизводят лицо, являющееся маской. Они пытаются изобразить душу, скрывающуюся за этой маской.

Стефан привил Вероне свой образ мышления, но только благодаря мощи своего влияния на нее и ее слепой веры в него. Но теперь она хотела вернуться к своим мечтам, к своему естественному состоянию, не желая вникать в суть вещей слишком глубоко и сталкиваться с неприятностями, которые часто поджидают любителей измерять глубины. Стефан говорил, что только человек, достигающий сначала каменистого дна, а потом начинающий взбираться на высочайшую вершину, находит истинную правду жизни и исступленный восторг. Но, возможно, не в первый раз думала Верона, у нее нет достаточных сил, чтобы нырнуть на такую глубину или подняться на такие высоты. Борьба казалась ей невыносимой. Да и с Форбсом ничего не получилось бы. Он был простым симпатичным молодым человеком, предъявившим несколько требований к ее образу мышления.

Но Верона была несчастна не только потому, что изменила Стефану. Она предала художника, который, как она знала, таился в ней. Верона представляла, что когда-нибудь наступит день, когда она устанет от легкого пути и начнет тосковать по злой сладости борьбы на стороне Стефана, какую бы цену не пришлось бы за это заплатить.

Сейчас настроение Стефана, как часто бывало, резко изменилось. В одно мгновение черное отчаяние перешло в лучезарное веселье.

Он сказал:

– Не нужно сидеть и беспокоиться обо мне, Верона. Ты должна быть счастливой. Я ни за что не виню тебя. За все отвечаю я. Выходи замуж за своего милого солдатика и будь счастлива, дорогая. Я даже приду и потанцую на твоей свадьбе, если мама пришлет мне приглашение. Как насчет терпения и дружбы? Да, я пожму руку жениху и буду часто приезжать к вам в гости, когда вы вернетесь из-за границы. О Боже, Верона – жена военного! Это просто фантастика. Но тут есть и комическая сторона. Не обижайся, если я смеюсь. Я не хочу ни над кем поиздеваться. Но это смешно, не правда ли? Такая полная, абсолютная перемена… для моей девушки. Мне нужно перестроить немного свои мысли перед тем, как я смогу привыкнуть к подобному положению дел.

Верона с новой обидой посмотрела на Стефана. Она предпочитала, чтобы он был таким, чтобы ей можно было разозлиться на него и обрадоваться, что ее выбор пал на Форбса… Это гораздо лучше, чем возвращение старой боли, возвращение восхищения Стефаном.

– Реальность не такая уж комичная, – произнесла Верона. – Хотя я признаю, что все в моей жизни изменится.

– Пойду бриться, – резко проговорил Стефан, – чтобы я напоследок не запечатлелся в твоей памяти, как грязный парень со щетиной на подбородке. Поговори со мной, пока я буду приводить себя в порядок. Расскажи мне о самом главном. Я же ничего не знаю. Я даже не знал, что ты встретилась с ним. Возможно, я даже смогу простить себе свое поведение, поскольку все происходящее вызывает настоящий шок.

Верона достала из сумочки портсигар. Ее нервы были на пределе. Она все еще чувствовала грусть и странную нехватку смелости, даже сознавая свою правоту, благодаря которой решилась на этот визит.

Верона не видела Стефана, поскольку сидела спиной к кухоньке, но слышала, как он налил в тазик воды и начал доставать бритвенные принадлежности. Вдруг ей в голову пришла мысль, как удивился бы Форбс, если бы увидел ее в такой комнате за разговором с мужчиной, бреющимся в пять часов после полудня. Конечно, Форбс не имел никакого понятия ни о Стефане, ни о ком-то другом из друзей-художников Вероны. И не потому, что был грубым или дурно воспитанным. Форбс отличался широким кругозором, обладал чувством юмора, которое привлекло Верону наряду с его приятной внешностью. Но он жил в другом мире… и вырос в других условиях. И еще Форбс, благодаря своей профессии, был дисциплинированным, привыкшим к порядку человеком, всегда выглядел чистым, опрятным. Он строго осудил бы небрежный вид Стефана. Его возмутила бы эта, запыленная мастерская. И Форбс ничего не знал о живописи, не интересовался вообще никаким искусством. Это был образец стопроцентного солдата. Если он и имел знания или вкус к какой-либо созидательной работе, так это только к механике. Форбс отлично разбирался в электрооборудовании и двигателях, сам собрал радиоприемник, и не существовало ни одного электрического приспособления, которое ему не удалось бы сделать. Во время поездок за рубеж он хорошо изучил восточные ковры и собрал довольно ценную коллекцию персидских ковриков. Нельзя было сказать, что у Форбса полностью отсутствовало художественное воображение. Но никогда, подумала сейчас Верона, он не понял бы, почему голодный и небритый человек целый день рисует посреди пыльного беспорядка. Это для Форбса недоступно.

Нет, Форбс и Стефан никогда не смогут терпеть друг друга.

– Ты дуешься, прелесть моя? – окликнул Верону Стефан.

Легкая улыбка тронула ее задумчивые губы.

– Нет, я не дуюсь, милый Стефан, а только думаю.

– Ты так часто говорила, что процесс мышления мучителен для тебя. Перестань думать и начинай говорить. Я хочу знать все о человеке, за которого ты собираешься выйти замуж. Обещаю, я удержусь от сарказма и грубостей. Расскажи мне все.

Верона заколебалась, но потом решила, что лучше оторваться от Стефана и поговорить с ним о Форбсе точно так же, как она разговаривала с другими своими друзьями. Но заговорив, Верона все же чувствовала неуверенность и нервно курила сигарету за сигаретой.

Она коротко описала Стефану свою первую встречу с Форбсом. Это произошло, когда ей пришлось сопровождать свою кузину Бетти Лэнг на военный парад. Потом был обед и танцы в Лондоне с группой молодых офицеров – друзей Форбса. Тот только вернулся из Палестины. Он служил в артиллерии, но уже больше года занимался штабной работой.

– Он очень хорошо зарекомендовал себя в штабном училище, – сказала Верона.

Стефан, скребя свой подбородок бритвой перед маленьким треснутым зеркалом, висящим над раковиной, почувствовал нечто большее, чем простой укол ревности, когда услышал в ее голосе гордость. «Невероятно, – злобно подумал он, – что эта несчастная Верона так сильно втюрилась в парня».

Но Стефан твердо настроился побороть свою ревность и злость. А это можно сделать, убедив себя в том, что Верона сделала правильный выбор. Но Стефан не мог в это поверить. Ему казалось, Верона делает невероятную глупость, выходя замуж за военного.

– Продолжай, – сказал Стефан. – Расскажи еще что-нибудь.

– Ты действительно хочешь знать? – спросила Верона, закусив губу.

– В противном случае я бы не спрашивал. Она продолжила слегка дрожащим голосом, торопясь описать свою первую встречу с Форбсом, хорошее впечатление, которое тот произвел на нее. Девушка помнила каждую мелочь. Бетти указала на Форбса. Он был одним из организаторов вечера. Деловой, симпатичный, умелый, заметный в группе других военных благодаря красоте своей формы, отполированным до блеска пуговицам и ботинкам. Форбс был высоким, с квадратными плечами и прекрасной военной выправкой. Прекрасные волосы, аккуратно подстриженные усики и загорелая, слегка румяная кожа. Когда он впервые представился Вероне, она заметила и одобрила этот исключительный дух здоровья и хорошего настроения, струившихся от офицера. Форбс посмотрел на нее яркими голубыми глазами, в которых виднелось искреннее дружелюбие, и улыбнулся. Верона обратила внимание на его превосходные белые зубы. Он был воплощением настоящего англичанина. Когда Форбс отсалютовал ей и бросил на нее быстрый взгляд, содержащий нескрываемое восхищение, Верона ощутила такое волнение, какое не вызывал в ней ни один мужчина со времени ее связи со Стефаном.

Позже, когда к ней с кузиной присоединились несколько офицеров, чтобы выпить чая, Форбс сел рядом с Вероной и начал с энтузиазмом рассказывать о своей службе, о ситуации в Палестине, нарисовал перед ней прекрасную картину Египта, поведал о делах на Среднем Востоке и о красотах пустыни.

Верона впервые в жизни столкнулась с «армией». До сих пор она слышала о ней только в школьные годы и в мрачной атмосфере войны. Но в этот солнечный день в Алдершоте с его волнительными оркестрами, марширующими мужчинами, демонстрацией физических упражнений, флагами, танками, изобилием жизни и хорошего настроения все выглядело по-другому. Так много симпатичных людей отдавали дань хрупкой красоте Вероны (и самым внимательным из них был майор Джеффертон), что у нее слегка закружилась голова.

Верона была во власти новых впечатлений, невиданных прежде в толпе художников. Сам Форбс появился, как облегчение, возможно, от продолжительного самокопания, философии, интеллектуальных конфликтов, сопровождавших дружбу со Стефаном.

В тот вечер, обедая и танцуя с Форбсом, Верона увидела перед собой новый мир. Единственный мир, который что-то значит и… при определенном положении… может быть куплен. Форбс был в городе проездом и имел лишние деньги. Он купил Вероне орхидею, чтобы приколоть к платью, заказал шампанское, роскошный обед, причем делал все с видом лорда, с легкими нотками сознательного превосходства, которые она стала ассоциировать с ним, когда узнала его получше, Верона видела, какое удовольствие доставляет ему роль радушного хозяина, возможность произвести на окружающих хорошее впечатление. Очевидно, Форбс был популярен среди офицеров, обладал мужественным характером и хорошими манерами. Последние десять лет своей жизни он провел в лагере, в палатке, в солдатской столовой, стремился добросовестно делать свое дело и делал его. Одним из качеств, восхитивших Верону, было его простодушие, быстрота мышления. Форбса было очень легко понять. Он шутил, дожидался, когда люди рассмеются, и смеялся сам. Если в его душе и были темные закоулки, Верона не заметила их. Она и не хотела видеть в ней никаких сложностей, а просто наслаждалась легким, дружелюбным, несложным фасадом, открытым взору окружающих.

Форбс оказался превосходным танцором, а Верона любила танцевать. (Это единственное, что Стефан никогда не стал бы делать. Он ненавидел танцы и в редкие моменты, когда имел деньги и хотел развлечь Верону, вел ее на хороший спектакль, фильм или концерт).

Большую часть вечера в Дорчестере Верона протанцевала с симпатичным майором, наслаждаясь каждой секундой. Ей понравилось, когда он сказал:

– Вы так божественно танцуете, Верона… ужасно легко. И, если можно так сказать, ужасно здорово. Почему я не встречал вас раньше?

Девушка рассмеялась, вспыхнула от его искренней похвалы и пробормотала что-то о своей постоянной занятости живописью. Узнав, что Верона художница, Форбс явно смутился и воскликнул:

– Боже мой! Зачем?

Верона ответила, что хотела бы сделать живопись своей профессией.

Форбс рассмеялся, прижал ее чуть ближе к себе и, наклонившись к ней, начал убеждать, что она слишком молода и прекрасна для женщины, думающей о карьере.

Верона с любопытством спросила Форбса, что же, по его мнению, она должна делать? Офицер бросил на нее еще один восхищенный взгляд и прошептал:

– Только с удовольствием жить. Когда я думаю о том, что вы потратили несколько лет на художественную школу со всякими рисунками и карандашами, меня бросает в дрожь. Вы потеряли время абсолютно зря. Вы просто должны танцевать, быть веселой, прекрасной… и бросить всякую учебу.

После доктрины Стефана подобное звучало, как настоящая ересь. Верона вздохнула и неуверенно попыталась объяснить Форбсу суть искусства, убедить его, что учение не может быть пустой тратой времени и что она действительно неплохо рисует.

Тогда он сжал ее руку, благосклонно улыбнулся и сказал, что она очень мила, и ему хотелось бы увешать все стены солдатской столовой ее картинами, что теперь она обязана немедленно прислать ему одну с автографом.

Форбс не мог быть серьезным и не позволил бы Вероне быть такой.

Он был старше Стефана, но выглядел гораздо моложе. Духовно же казался еще более незрелым. Верона смогла заметить, что Форбс никогда не страдал. Жизнь никогда не была для него в тягость.

Верона заставила Форбса рассказать о своей жизни, о том, что не касалось армии. Здесь, казалось, мало было о чем рассказывать. Отец Форбса тоже служил в армии, и мальчик провел свое детство в странствиях между школой и различными местами, куда родители получали назначения. Он ездил в Веллингтон и Сэндхерст, а в 1939 году попал на войну. Форбса наградили рядом медалей. Верона видела их на его кителе. Бетти сказала ей, что среди них есть Военный Крест. Форбс получил его после того, как был ранен во время артобстрела, под который попал с Восьмой армией.

Все в этом офицере казалось удивительно правильным. Однако педантом он не являлся.

Форбс обладал чувством юмора. В его облике сквозила легкая надменность, что даже шло ему. В тот вечер, когда официант побеспокоил Форбса, он обдал его холодным высокомерием, что смутило Верону. Было заметно, что офицер привык общаться с мужчинами, требовать от них дисциплины… и добиваться ее.

Отец Форбса умер всего два года назад на службе в Индии. Его овдовевшая мать и сестра Филиппа жили вместе. Сестра тоже осталась вдовой. Ее мужа убили в последний год войны. У них был дом в Кемберли.

Филиппа имела сына, четырехлетнего Николаев. Превосходный ребенок, как называл его Форбс. А сестра Филиппа, по его словам, была милой девушкой, чуть старше Вероны.

– Вы должны позволить мне пригласить вас в Кемберли и познакомить с моей семьей, – добавил он. – Думаю, они понравятся вам, а вы понравитесь им. Мы не художники, но, кажется, моя бабка в молодости рисовала. Одна или две жутких мазни в позолоченных рамах висят в нашей гостиной и являются сокровищем моей нежной мамы.

Форбс рассмеялся. Казалось, он смеялся над многими вещами. И Верона не могла удержаться, чтобы не посмеяться вместе с ним. Она могла представить себе «мазню», эти зверства, намалеванные пылкими художниками-любителями, часто украшающие стены домов в стиле эпох Эдуарда и Виктории. Верона и Стефан хихикали над подобными вещами, выставленными во второсортных магазинах на Кингс-Роуд.

В общем, Форбс не воспринимал искусство своей бабки всерьез. Но Верона всерьез была озабочена: а что если Форбс будет так же смеяться над прелестными портретами Стефана или над любым другим настоящим произведением?

Форбс мало что мог рассказать о себе. Его дом в Кемберли стоял на окраине, но он не обращал на это внимания. Форбс был слишком занят, чтобы переезжать с места на место. Он, казалось, с нежностью относился к матери и сестре, но говорил о них, как о любом другом человеке или предмете… Косвенно. Они являлись естественной частью его существования. Верона находила странными и новыми слова Форбса, поскольку привыкла к экспрессии, к силе чувств, принятых среди ее окружения. Стефан, например, очень беспокоился о своей матери и едва не сошел с ума, когда она умерла от рака вскоре после его встречи с Вороной. И антипатию к некоторым людям и вещам он испытывал такую же страстную.

Еще до конца первого вечера с Форбсом Верона начала чувствовать, что было бы интересно выяснить, способен ли он на какие-нибудь глубокие эмоции?

Когда они расстались. Форбс назначил дату новой встречи и напомнил о картине с автографом.

Верона потом много думала о нем, а ее кузина позвонила на следующий день и сказала ей, что она нанесла майору Джеффертону «страшный удар». Все считали его убежденным холостяком, а он сказал всем после ухода Вероны, что она «послала его в нокдаун».

Такое выражение показалось Вероне очень забавным, и она не могла удержаться от смеха. Весь следующий день прошел под приятным впечатлением встречи с Форбсом.

Но оказавшись снова в Академии Художеств среди своих друзей, прослушав со Стефаном замечательную лекцию о работах Леонардо Да Винчи, посидев в мастерской, разглядывая Блокнот Леонардо, являвшийся главным сокровищем Стефана, Верона испытала новую метаморфозу. Она почти смутилась из-за удовольствия от общения с Форбсом Джеффсргоном и от их пустой болтовни в течение вечера. Ее настоящей жизнью была вот эта – жизнь в искусстве. Стефан являлся настоящей личностью. Ворона волновалась, слушая его голос, громко звучавший на утренней лекции, объяснявший ей детали, когда они просматривали Блокнот.

Форбс пробуждал в ней лишь жизнь сердца, а Стефан, в основном, воздействовал на ее интеллект. Ей казалось, что она больше не хочет видеть Форбса.

Но Верона снова увидела его. Он решил развить успех первой встречи и стал вполне сознательно преследовать ее.

Верона рассказала Стефану, как Форбс звонил ей и присылал телеграммы, пока она снова не ответила ему и позволила себе пойти куда-нибудь с ним, причем не один раз, а несколько, в компании и наедине. И как, в конце концов, Форбс убедил ее выбрать и подарить ему одну из картин… Скромный пейзаж, нарисованный ею, пока Стефан осматривал Ченстонбери-Ринг в Сассексе. Они провели весь летний день с близнецами, Ноэль и Эвелин, у матери которых был коттедж в Палборо.

Голос все еще брившегося Стефана прервал ее рассказ.

– Я помню тот день. Я всегда говорил, что это одна из твоих лучших работ, Верона. Хотел бы я знать, что думает о ней этот галантный майор.

Верона проигнорировала саркастические нотки в определении «галантный майор» и сказала, что Форбсу понравилась картина, и он решил вставить ее в раму. Теперь она висит в его комнате напротив кровати. Верона честно призналась Стефану, что Форбс слегка покритиковал ее работу, но на своем языке.

Стефан проговорил быстро, злобно:

– Похоже, он вообще не говорит на твоем языке.

Верона ответила, слегка скривив губы:

– Конечно, человек должен учиться разговаривать на языке другого. Это усиливает взаимопонимание.

Стефан не ответил, послышался тихий стук, будто он уронил бритву в раковину.

– Думаю, нам не стоит вступать в спор по поводу взаимопонимания, – произнес Стефан. – Продолжай рассказывать о своем будущем муже. Кажется, ему подходит определение «веселый, хороший парень». Когда ты влюбилась в него и почему? Зная тебя, я никогда бы не подумал, что ты можешь полюбить представителя типа «веселых, хороших парней». Я бы никогда не подошел бы под такое описание, правда, моя радость?

Верона вспыхнула. Она была готова сказать Стефану что, возможно, сам факт, что Форбс так сильно отличался от него, заинтриговал ее. Казалось, Стефан не понимал, почему потерял ее, почему она так изменилась. Но он даже не намекал на женитьбу, на которую она надеялась. А Форбс считал оскорблением предложить ей что-либо другое, кроме женитьбы, узнав, что Верона относится к нему благосклонно.

Она рассказала о помолвке, потому что Стефан настойчиво хотел узнать о ней. Подробности были опущены, хотя они остались еще очень яркими в ее памяти.

Например, тот уик-энд, проведенный ею в доме Джеффертонов в Кемберли. Стефан мог вспомнить, что Верона тогда сказала ему, будто уедет в конце недели к своим друзьям, но не уточнила куда, а он и не поинтересовался. Стефан не отличался пустым любопытством и ожидал, что она ведет свою жизнь так же, как он вел свою. Кроме того, его в тот уик-энд ждала работа над обложкой книги. Ему требовались деньги, чтобы оплатить ряд своих счетов.

Возможно, если бы Стефан ревновал Ворону, все могло обернуться совсем по-другому. Но ему никогда не приходило в голову, что ею начинают интересоваться другие мужчины. Кроме того, усиленно работая, он становился замкнутым и исключал ее из круга своих мыслей. Верона чувствовала это отчуждение, и оно ей приносило боль. Верона находила утешение, купаясь в лучах нежности Форбса, в его усилиях доставить ей удовольствие.

У него была маленькая машина. Он отвез Ворону в Кемберли и гордо представил ее своей семье.

Она была тронута гордостью Форбса. Своей сестре, встретившей их прямо у ворот, он сказал прямо:

– Это Верона. Она великолепна, не правда ли?

Все рассмеялись. Филиппа, спортивная девушка с прекрасными волосами и голубыми, как у брата, глазами, носившая одежду из твида, круглые фетровые шляпы и джемперы ручной вязки, с дружелюбным интересом взглянула на гостью, затем ответила Форбсу:

– Конечно. И Вероне:

– Мой брат, не умолкая, рассказывал о вас. Вы даже не подозреваете, какой чести удостоены. Мы с мамой всегда считали, что машины и радио интересуют его куда больше, чем девушки. Кажется, вы первая, кого он привез к нам.

Верона произвела должное впечатление. До того как попасть в сам дом, она еще целый час осознавала важность собственной персоны. Все нашли ее исключительно красивой. И так и сказали. Они видели ее картину и в Сассексе и восхитились талантом художницы. И так далее… Это было приятное изменение в жизни Вероны. Обычно она чувствовала себя скованно в присутствии более талантливых людей. Стефан склонялся перед красотой ее лица и фигуры, но она все же испытывала комплекс неполноценности в его присутствии.

В окружении Джеффертонов Ворона была сама собой и, несмотря на молодость, обнаружила зрелость мысли.

Миссис Джеффертон оказалась приятной маленькой женщиной, седоволосой, с загорелым после многих лет жизни в Индии, Китае и на Среднем Востоке лицом. Как и у сына, ее страстью была армия. Она никогда не забывала, что была дочерью генерала, и что ее муж тоже дослужился до генерала. Женщина преклонялась перед каждым моментом из долгих лет скитаний по различным гарнизонам. Она находила свое место в любой организации, связанной с армией, являлась первым лицом на рабочих вечерах, в воспитании детей, в присмотре за женами и детьми других офицеров. Женщина всегда наслаждалась прекрасным здоровьем, была занята и счастлива. Верона сразу поняла, что мать желает такого же простого счастья своему сыну. Вне армии ее ничего не интересовало и, насколько смогла понять Верона с первого взгляда, не очень хорошо разбиралась в остальном.

Мать восхищалась Форбсом. Все, что он делал или говорил, было правильным. Верону удивляло, как Форбс вырос неизбалованным. Его сестра присоединялась к этому поклонничеству. Но он воспринимал все беззаботно, без по-настоящему глубоких чувств. В этой беззаботности Форбс был мил им. Особенно хорошо он относился к мальчику, к Николасу. Смерть его зятя, покойного капитана Клейтона, который воевал, как и Форбс, сделала Филиппу вдовой, получающей пенсию, и миссис Джеффертон, когда они остались наедине с Вороной, поспешила рассказать о великодушии сына. Он платил за обучение своего маленького племянника, которого, естественно, ждала карьера военного. (Это было решено заранее.) Ворона покинула дом немного ошеломленная большой информацией об армейских делах и под сильным впечатлением. «Великолепно, – думала она, – такая верность традициям, такой патриотизм».

С легким уколом вины Верона вспомнила, с каким искренним отвращением относился к годам, проведенным на флоте, Стефан. Но, конечно, он не был создан для военной службы. А Форбс родился и вырос солдатом.

Верона покинула Кемберли с впечатлением, что семья Джеффертонов очень дружелюбная. Они приглашали ее как «подругу» Форбса с нескрываемым восхищением, гостеприимностью и нежностью. Впечатление Вороны от дома напоминало впечатление о семье… И то, и другое было милым и обыкновенным. Никакого особенного вкуса в обстановке или оформлении. Прелестные вещички скромного дизайна и невысокой стоимости, перемежающиеся неплохим семейным серебром, парой высоких бокалов эпохи генерала Чиппендейла и бюро времен королевы Анны, принадлежавшее «рисовавшей» бабке. Конечно, Вороне показали аккуратные, выполненные без вдохновения пейзажи бабушки, и те оказались бледными, как девушка и предполагала. Но миссис Джеффертон показала их с гордостью и пожалела, что бабушка не дожила до встречи с дорогой художницей Вороной. Но ни сама миссис Джеффертон, ни кто-либо другой из семьи не восприняли искусство гостьи всерьез. В их понятии это было лишь милым хобби. Они улыбались при мысли, что она намерена провести всю свою жизнь среди картин и кистей.

Фактически, Джеффертоны были похожи на родной дом Вероны и живущих по соседству людей.

Верона много думала о большом старомодном доме в Хэмпстеде, где прошло ее детство. Верона была преданна своей милой матери, которая долго, после напрасных усилий проводить жизнь в элегантном досуге, работала обыкновенной прислугой и в свободное время шила платья для себя и своей прекрасной дочери.

Ее отец, мистер Лэнг, был отставным управляющим банка. Его дом поизносился за годы и с тех пор таким и остался. Он был слишком большим для хозяина, но тот привык к нему, к своему саду и не хотел никуда уезжать. Мистер Лэнг являлся увлеченным садовником, обожал выращивать розы. Место выглядело мирным, удобным, и Верону никогда никуда оттуда не тянуло.

Только когда развился ее художественный талант, когда она попала под могучее влияние Стефана, появилась неудовлетворенность домом. Это был стереотип. Ворона достигла кульминации, когда обнаружила, что шторы, покрывала и даже цветочные ковры неприятны ее глазу. Она пыталась понять и оценить прекрасные цвета и формы. А Стефан, хотя он и не мог позволить себе что-нибудь купить, очень много знал об античных произведениях искусства. Однажды они стали представлять дом, в котором смогли бы жить, дом, в котором обстановка была бы простой и прелестной, где висела бы всего одна картина – шедевр.

Когда Верона находилась у Джеффертонов, ее поразила мысль, что она не нашла здесь ничего, чему научил ее Стефан. Ворона сильно расстроилась, но тут же забыла все горести, поскольку Форбс был так мил с ней во время обратной дороги в город, они так чудесно пообедали вместе и в тот же вечер танцевали в Савойе.

Когда Стефан стал настаивать на более подробном рассказе о Форбсе, Верона засопротивлялась. В основном потому, что не хотела, чтобы Стефан думал, будто она сделала «шаг назад» в своем духовном образовании.

«Дом Форбса был очаровательным», – сказала она и быстро перешла к краткому описанию последующих нескольких недель, в течение которых они часто встречались по вечерам, когда Форбс приезжал на обед… или на уик-энд.

Стефан закончил бриться и стал одеваться.

Он подошел и встал рядом с Вероной. Его бледное лицо было гладким, волосы – аккуратно причесанными. Она забеспокоилась из-за его нездорового вида и ввалившихся глаз. Стефан снова надел свои очки. Ему приходилось носить их из-за напряжения глаз. Верона вспомнила, как они волновались, когда пошли вместе к оптику.

Стефан не стал бы тратиться на окулиста, но позволил обслужить себя продавцу одного из крупных магазинов.

Он стоял, засунув руки в карманы, смотрел на Ворону и улыбался. Его лицо ничего не выражало. Казалось, Стефан вдруг стал холодным и чужим. Почти смешным.

– Итак, – произнес он, – все эти недели моя маленькая Верона проводила свое свободное время с симпатичным майором. Вот почему я так долго не видел ее. И вот почему она теперь так отвратительно рисует.

Верона вспыхнула. Стефан всегда ставил ее в неловкое положение. Форбс обращался с ней как с богиней. Но Стефан… Ее всегда сводило с ума, что в его присутствии она не могла стать хозяйкой положения… Если он когда-либо и преклонялся перед ней, то лишь на мгновение… а затем быстрый, острый ум Стефана занимала какая-то другая мысль. В этом, конечно, и заключалась половина его очарования: неуловимость. Но подобное поведение убивало Beрнону. Она больше не могла продолжать любить Стефана. Роман с Форбсом утешал ее, восстанавливал силы. Рядом с майором она чувствовала себя спокойно. Со Стефаном она знала восторг и сердечную боль… но спокойствие – никогда.

– Итак, – опять заговорил Стефан, – все закончилось предложением вступить в брак, которое ты приняла вчера вечером?

– Да, – ответила Верона.

Стефан бросил насмешливый взгляд на ее кольцо. Оно сверкнуло, когда Верона пошевелила рукой.

– И у него уже было с собой кольцо? Краснота ее щек стала гуще.

– Да, в самом деле. Это кольцо принадлежало его бабушке. Он сказал, что его придется переделать для меня, поскольку оно немного старомодное.

– Но камень ценный, – рассеянно произнес Стефан, потом добавил:

– Жаль, я никогда не мог себе позволить подарить тебе кольцо. Но если бы я сделал это, то выбрал бы не бриллиант. Вообще не алмазы. Думаю, я придумал бы что-нибудь сам… что-то очень красивое и необычное.

Верона подняла свои прозрачные глаза.

– Но этого не случилось, Стефан, – мягко сказала она.

– А теперь ты собираешься стать миссис Форбс Джеффертон.

– Да.

– Женой военного.

– Это достойно презрения?

– Наоборот. Но устроит ли тебя такая жизнь? Кажется, ты говорила мне, что единственным твоим желанием является прекрасный, обустроенный дом с мастерской, с хорошим видом на озеро, на реку или на горы, не так ли? Либо квартира на набережной с окнами на Темзу. Либо коттедж в Девоншире. Моя дорогая, ты не получишь ничего похожего. Ты будешь жить в армейских квартирах и переезжать из гарнизона в гарнизон. У тебя не будет выбора видов. Армейские квартиры большей частью невероятно безобразны. Ты не найдешь там ничего из того, к чему стремилась. Мне кажется странным, что ты вдруг так сильно изменилась… и выбрала в мужья солдата.

Верона нервно сжимала и разжимала пальцы, чувствуя беспокойство, вызванное словами Стефана. Наконец она сказала:

– Я не намеревалась становиться женой военного. Просто так вышло… Так случилось, что я выбрала человека, который оказался военным, и должна смириться с его профессией.

– И ты на самом деле понимаешь, что влечет за собой жизнь в переездах из лагеря в лагерь?

– Это неприятное выражение, и я не понимаю, почему такая жизнь должна быть плохой, – холодно отозвалась Верона. – Форбс говорит, что есть несколько очень милых мест, и я могу иметь там прекрасный дом.

– Вещи и дома других людей, – набросился на нес Стефан, – или казенные квартиры и мебель… «Для офицеров…» – он рассмеялся. – Так это они называют? Самое больное воспоминание о годах моей службы. Мне приходилось слышать ворчание некоторых жен морских офицеров. Ты обосновываешься, а твоего мужа куда-то переводят. И так продолжается… год за годом. Ты никогда не знаешь, что ждет тебя впереди. Долгие разлуки – долгие путешествия. Так тебе все это понравится?

– Форбс думает, что мне понравится путешествовать…

– Форбс думает? – нетерпеливо повторил Стефан. – Конечно. Он хочет тебя. Он намерен нарисовать великолепнейшую картину жизни, которую ты будешь вести. А что думаешь ты? Это известная штука, милая. Ты чертовски неуверена в себе. Тебе нужен кто-то, кто думал бы за тебя. Ты хочешь, чтобы тебя направляли. Ты позволяешь майору Джеффертону вести тебя под звуки фанфар, под развевающимся флагом Британии прямо на плац, где ты и жены других офицеров выстроитесь для смотра!

Верона коротко, сердито усмехнулась, поднялась и затушила сигарету о газовую плиту.

– Не будь таким смешным, Стефан. Ты сильно преувеличиваешь и прекрасно знаешь это.

– Очень хорошо. Давай будем более точными. Ты потеряешь вкус и все идеалы, которые тебе дороги… повернешься спиной к своему желанию стать хорошим художником, лишишься всякого вдохновения, какое когда-либо имела. Ты станешь просто миссис Форбс Джеффертон. Твои жизнь и желания станут второстепенными после его. Ты будешь житье мужем и окажешься поглощенной им. В конце концов от Вероны Лэнг ничего не останется. Ты этого хочешь?

Верона откинула назад голову.

– И все-таки я думаю, ты преувеличиваешь. Почему бы мне не продолжать рисовать замужем? Зачем мне бросать искусство и свою личную жизнь?

– Потому что придется. О, ты можешь сделать жалкую мазню и сейчас, и потом. Но ты же не называешь это искусством, правда? У тебя не будет времени для учебы, для постоянных усилий и концентрации, необходимых для хорошего художника. Ты будешь вести хозяйство своего мужа и развлекать его друзей. Утренний кофе с женами офицеров – «одиннадцатича-совики», как они это называют. Походы по магазинам… О, Боже! Базары… Я знаю весь военный жаргон. А ты о нем даже не слышала. И это не устроит тебя, Верона. Ты не такой человек. Ты чувствительна, невероятно быстро оцениваешь ум и красоту, голодна до знаний, как и я. Ты завянешь в этой пустоте, в проклятой механической армейской атмосфере. Умрешь от скуки, когда пройдет новизна ощущений. Чтобы получать удовольствие от семейной жизни с военным, женщина не должна иметь ни ума, ни интересов, выходящих за пределы профессии мужа. Ты играешь в бридж? Нет. Тебе нравятся бесконечные вечеринки с коктейлями и просиживание в барах за бокалом с джином? Нет! Будут для тебя жизненно важными продвижение мужа по службе, его хорошие отношения с командиром или твое знакомство с женой полковника? Нет? Ты действительно хочешь забросить рисование, музыку, книги, игры… ради жалкого прозябания в гарнизоне? Хочешь?

Верона застыла. Ее лицо сильно побледнело. Она обнаружила, что вся дрожит. Злоба, негодование и страх перед Стефаном возникли в ней одновременно. Верона страстно хотела, чтобы Форбс оказался сейчас здесь, ответил ему, защитил ее и свою профессию, а также жизнь, которую предлагал ей.

– Ты просто сгущаешь краски, Стефан, – сказала она. – Форбс предупредил меня, что наша жизнь может быть скромной, но не такой, как ты ее описываешь. И я могу сохранить и свои книги, и свою культуру. Это твоя фантазия, что в британской армии нет культурных, образованных людей. Кстати, Форбс вчера говорил мне, что их полковник очень музыкален… слушает все симфонические концерты.

Верона проговорила это, как оправдывающийся ребенок.

Стефан неприятно усмехнулся.

– У него, конечно, может быть время слушать передачи по радио. Но если его не пошлют в кое-какие места, хорошо мне известные. Ты не можешь рассчитывать, что Форбса назначат в цивилизованную часть мира. Вы вполне можете оказаться в центре пустыни.

– Хорошо. Если так, я ведь смогу рисовать пейзажи в пустыне, не так ли? – горячо воскликнула Верона. – Что может мне помешать?

– Ничего, – ответил Стефан, – кроме того факта, который мне хорошо известен: если ты выйдешь за этого парня, тебе не удастся сделать ни одного мазка. Ты будешь слишком занята его жизнью… и детьми, – добавил он с ядовитой усмешкой. – Много маленьких веселых будущих офицеров с игрушечными солдатиками, джипами и моделями самолетов. А их папа станет с детства учить их прекрасному искусству разрушения… убийства. Все, конечно, во имя славы и самообороны.

Верона вдруг закрыла лицо руками, ощущая страшную дрожь. Казалось невозможным, что Стефан обладал силой, чтобы так мощно и точно ударить в цель. Он был жестоким и безжалостным.

Верона почувствовала, как руки Стефана прижали ее к нему. Дождь поцелуев обрушился на ее волосы. Надломленный голос Стефана произнес:

– Я по-прежнему люблю тебя. Очень люблю тебя. О, Верона, дорогая, если бы я только мог предложить тебе выйти за меня замуж… если бы я только имел право сделать это. Я уверен, ты порвала бы с этим парнем и пришла ко мне. Правда? Правда, Верона?

Его страсть и сила слов так испугала ее, что она не смогла ничего сказать. Верона находилась в полуобморочном состоянии, дрожала в объятиях Стефана. Ей вовсе не хотелось этого. Она собиралась замуж за Форбса. За Форбса, чья любовь не была бурной, не могла воодушевить ее, как любовь Стефана. Она отличалась заботливостью, страстью, смягченной нежностью. Форбс утешал и усыплял Верону чувством безопасности, фальшивым или настоящим, – она не знала. Она знала только, что ей необходима безопасность. Верона не решалась задать себе вопрос, что будет, если Стефан сдастся и попытается вернуть ее, заманив обещанием жениться.

Затем он, как всегда, все решил за нее сам. Он несколько грубо оттолкнул Верону.

– Я думаю, тебе лучше уйти, – сказал Стефан. – Эта встреча не принесет ничего хорошего ни одному из нас. И я не имею права пытаться уводить тебя с дороги, которую ты выбрала. Я не могу жениться на тебе… Я не мог бы быть настоящим мужем, даже если бы стал твоим. Я не подхожу ни тебе, ни какой-либо другой женщине. Выходи за своего дорогого майора и будь счастлива. Ради Бога, будь счастлива. Это все, о чем я прошу. Если ты не станешь счастливой, все мои страдания окажутся напрасными.

Верона прижала свои руки к пылающим щекам. Ее глаза, мокрые от слез, умоляли Стефана. Но он не делал попыток вернуть Верону в свои объятия или как-то успокоить. Его лицо казалось высеченным из камня. Стефан смотрел на Верону так же, как в тот раз, когда она впервые вошла в студию – холодно.

– Я не приду на твою свадьбу, даже если меня пригласят. Ты ведь поймешь это, правда?

Верона слабо кивнула, достала из сумочки носовой платок и вытерла глаза. Она чувствовала себя глубоко несчастной, потерянной и одинокой. Даже воспоминание о Форбсе не могло придать ей сил, успокоить в этот момент прощания со Стефаном. И вдруг Верона чуть не отпрянула от ужасной мысли – она поняла, что по-прежнему любит Стефана и всегда будет любить.

Но несмотря на нерешительность, на характерный для нее недостаток твердости и инициативы в кризисных ситуациях, Верона взяла себя в руки и попрощалась с ним. Чем скорее выйти из-под его влияния, покинуть его мастерскую, тем лучше – решила она. Теперь ей необходимо научиться любить Форбса, дать ему возможность поглотить ее полностью в новой жизни, которую он предлагал.

Очень бледная и подавленная, Верона взяла свое пальто, надела его и повязала на волосы шарф. Стефан стоял неподвижно и наблюдал за ней. Чувства бушевали в нем с такой силой, что это было почти невыносимо. «Ужасно, – подумал он, – когда такое стройное, нежное существо, эта „розочка“, – как Стефан часто называл Верону, – так много значит для меня». Это может нанести смертельную рану. Для него почти смерть знать, что он последний раз видит, как она повязывает свой шарф поверх пышных, вьющихся Каштановых волос и подтягивает пояс знакомого голубого пальто, а затем медленно натягивает шерстяные перчатки. Даже их Стефан видел много-много раз. Они были подарены Вероне на прошлое Рождество, и шерсть на правой сильно вытерлась.

После ее ухода Стефана ждали страшные мучения. Он знал это, но было уже поздно что-либо предпринимать.

Наконец Верона подошла и встала рядом с ним с кротким, умоляющим выражением прекрасных грустных глаз, которые часто сводили его с ума. Когда она так смотрела, в ней было что-то жалостно слабое, а Стефан едва сдерживался, чтобы не броситься перед ней на колени, прижаться лицом к ее стиснутым рукам и молить ее не уходить.

Верона произнесла слабым голосом:

– До свидания. Пожалуйста, прости меня, Стефан.

Он сжал зубы.

– Ты не сделала ничего, за что тебя нужно было бы простить, моя милая девочка. Ты никогда не принадлежала мне и ты права, что выходишь за человека, которого выбрала.

Верона сделала беспомощный жест, и Стефан добавил:

– Прости меня за мое поведение.

– О, Стефан, – сказала она, – я узнала так много счастья с тобой и благодаря тебе. Я перед тобой в большом долгу. Ты научил меня всему.

Эти слова вызвали у него злую усмешку.

– Мое обучение не рассчитано надолго. Ты скоро все забудешь.

– Нет. Оно необходимо мне. Ты ошибаешься насчет армии. Я смогу продолжать рисовать, – настаивала Верона.

Стефан поднял глаза к небу.

«Что, – подумал он, – в женщине заставляет ее выдавливать последнюю унцию эмоций из ситуации? Мужчина любит покончить со всем побыстрее, особенно, когда разговор причиняет боль». Стефан был уверен, что Верона по-своему страдает, но, казалось, она смаковала эти страдания. Все женщины, решил он, мазохистки. Но Стефан не собирался позволять Вероне продолжать сцену прощания, удовлетворять ее самолюбие или ждать, когда ее начнут убеждать, что она поступает абсолютно правильно. Он не верил в то, что это правильно, и что она будет счастлива с Форбсом Джеффертоном.

– Теперь ты все решила, Верона, – произнес Стефан, словно разговаривая с ребенком, оказавшимся у него на дороге.

Она почувствовала упрек, осуждение. На ее лице вспыхнули красные пятна, но Верона с покорным жестом наклонила голову и прошептала:

– До свидания.

Стефан подошел к двери мастерской и открыл ее с не присущей ему скованной любезностью. Проходя мимо, Верона бросила на него еще один умоляющий взгляд. Стефан проигнорировал это. В холле с первого этажа дул ледяной ветер. Кто-то оставил открытой парадную дверь. Верона поежилась.

– Ужасный холод, – проговорила она.

– Хочешь, чтобы я спустился и поймал тебе такси? – спросил Стефан.

Никогда раньше он не предлагал ей подобного. Они не имели лишних денег, чтобы тратить их на такси.

– Нет, спасибо, – ответила Верона. – Я поеду на автобусе.

Она взглянула на Стефана. Одинокая лампочка без плафона на лестничной площадке освещала его худое лицо и темные пятна утомления под глазами. Верона никогда не видела его таким усталым и, однако, таким странно, жалобно молодым. Вероне очень не хотелось расставаться с ним на такой холодной, враждебной ноте.

– О, Стефан, неужели мы больше никогда не увидимся? – выпалила она. – Ты не будешь писать мне? Почему мы должны так заканчивать нашу дружбу? Форбс знает…

Верона замолчала, прикусив губу. Стефан посмотрел на нее с циничной усмешкой.

– Знает что? – спросил он. – Что мы виделись почти каждый день в течение двух лет и строили планы на будущее… хотя это будущее было очень далеким?

Верона не смотрела на него.

– Не совсем, – отозвалась она. – Но он знает, что ты мой большой друг. На самом деле. Когда он спросил… любила ли я кого-нибудь раньше… я сказала, что однажды думала, что люблю тебя.

– «Думала». Шедевр женской хитрости, – воскликнул Стефан, откинул голову назад и засмеялся. – Но я вполне понимаю, что ты не хочешь, чтобы бедный парень заподозрил правду. Его безжалостность задела Верону за живое. Она вдруг разозлилась.

– Ты отвратителен! Я хотела, чтобы ты остался моим другом и стал другом Форбса тоже. Ты признал, что я никогда не принадлежала тебе, но ты вел себя так, будто я твоя собственность… словно я не имела право обручиться ни с кем другим, нарушила свое слово и бросила тебя. Но это не правда. Да… после всего, что ты наговорил сегодня, я никогда не поверю, что у тебя когда-нибудь были ко мне дружеские чувства. Ты просто ревнивый самец с обостренным чувством собственника. Моя любовь, мое снисхождение выше твоих. Я хотела, чтобы мы остались друзьями и продолжали видеться, неважно, что мне это стоило бы. Я всегда считала тебя разумным и великодушным, но теперь нет. Я очень рада нашему разрыву. Теперь он окончателен. Мы больше никогда не увидимся!

Верона развернулась и бросилась вниз по лестнице. Стефан ошеломленно смотрел ей вслед. Наклонившись над перилами, он крикнул:

– Верона, вернись. Все, что ты сказала – справедливо. Я отвратительный… чертовски плохой друг. Верона, вернись и прости меня. Давай не будем расстраиваться так. Я не могу вынести этого. Я просто сошел с ума. Вот почему я сказал все эти ужасные вещи. Верона…

Но она не вернулась. Возможно, Верона не слышала несшихся ей вслед слов, эхом разносившихся по лестнице. Стефан услышал стук ее каблучков по ступенькам, а затем стук парадной двери. Звук потряс весь дом. Стефан вернулся в свою мастерскую, снял очки и слепо стал перебирать рисунки, лежавшие в папке на столе. Его рука дрожала так, что листы бумаги едва не выпадали из пальцев. Он нашел несколько грубых набросков Вероны. Ее голова под разными углами… прозрачные смеющиеся над ним глаза… полный, милый рот, просящий жалости, нежности, понимания. Руки Вероны, изысканные, лежащие одна на другой, словно вылепленные из алебастра. Волосы над лебединой шеей, тело, обернутое испанской шалью, выражение лица, озорное, обманчивое.

Вдруг Стефан отшвырнул от себя наброски, бросился на диван и замер, закрыв лицо руками. Все его тело дрожало.

Кто-то постучал в дверь. В первый момент Стефан подумал, что вернулась Верона. Надежда возродилась. Он вскочил, бросился к двери и открыл ее. Но это была миссис О'Коннор – ирландка, работавшая сторожем. Она стояла на пороге, грязная и неопрятная, как обычно, в заляпанном твидовом пальто поверх какого-то рваного тряпья. Стефан уставился на нее.

– Какого черта вам надо?

Женщина осуждающе посмотрела на него.

– Не очень приличная манера здороваться, мистер Бест.

– Ладно, что вам нужно? Женщина в свою очередь, сморщив губы, уставилась на Стефана. «Выглядит он неважно, – решила она, – бледный, как смерть, с красными глазами, как будто сильно пил».

– Я пришла сказать, что молочник не будет привозить вам молоко, пока вы не заплатите долг за прошлую неделю, – заявила миссис О'Коннор. – И раз уж я здесь, скажу вам прямо: отец Пэтси и я не хотим, чтобы девочка приходила сюда и сидела, пока вы ее рисуете. Это вредно для ее здоровья.

– Вредно для здоровья… – повторил Стефан с кривой ухмылкой.

Его душа и тело испытывали смятение, муку, он так разочаровался, обнаружив на пороге вместо Вероны эту женщину. Стефан повернулся и сорвал с мольберта портрет Пэтси. Эта самая удачная, по словам Вероны, работа должна была стать центральной на его будущей выставке, и сунул холст в руки женщины.

– Вот вам. Портрет не закончен, но можете взять его. Сожгите, если хотите, и поскольку Пэтси вредно приходить сюда и позировать мне, ее ноги больше не будет в моей мастерской. Вот деньги за молоко-Стефан достал десятишиллинговую банкноту и швырнул ее миссис О'Коннор.

Женщина, глупо моргая, посмотрела на незаконченный портрет, затем начала скулить:

– Конечно, если вы захотите закончить, мистер Бест…

Но Стефан вдруг закричал на нее:

– Убирайтесь. Я не буду заканчивать картину. Убирайтесь, я сказал.

Испуганная и уверенная, что мистер Бест пьян, миссис О'Коннор попятилась. Стефан захлопнул перед ней дверь, вернулся к дивану и снова лег.

Глава 3

Верона почти целый час добиралась домой. Туман окутал Лондон. Автобусы ехали медленно и были переполнены. Добравшись до дома в Хэмпстеде, она продрогла до костей и имела такой вид, что мать сразу отправила ее в постель.

– Ты закоченела. Тебе нужно укутаться и выпить горячего молока с ложкой виски, – воскликнула миссис Лэнг, помогая дочери снять пальто.

Верона не протестовала. Она так измучилась душевно и физически, что у нее не осталось сил сопротивляться кому-либо, тем более матери в подобной ситуации. Миссис Лэнг была спокойной женщиной, пока считала свою дочь здоровой. При малейшем же подозрении на заболевание она становилась тигрицей в стремлении вылечить дочь своими способами.

– Я не хотела, чтобы ты шла на чай к Стефану Бесту, – добавила миссис Лэнг, наполняя грелку. – Я чувствовала, что собирается туман, и ты простудишься.

Верона не ответила. Она чувствовала туман внутри себя, затянувший все ее здравомыслие. Верона выбежала из мастерской в злобе и негодовании, только смутно услышав голос Стефана, но четко уловив его отзвук. Теперь она твердо решила не позволять ему больше расстраивать себя. Ей нужно забыть его, полностью вернуться в мыслях к Форбсу и к счастливой, размеренной жизни, которую он предлагал.

Верона обещала Форбсу выйти за него перед Рождеством. Меньше чем через шесть недель. Время готовить приданое, а Форбсу узнать, что его ждет. Его работа в Алдершоте подходила к концу, и он ждал назначения к Новому году. Возможно, за границу. Верона надеялась, что его пошлют за рубеж. Чем дальше она уедет от своей старой жизни и воспоминаний, тем лучше.

Наконец, казалось, Алиса Лэнг, мать Вероны, дождалась исполнения своего желания. Ее прекрасная дочь собиралась замуж за человека, являвшегося настоящим джентльменом с отличной карьерой. И, слава Богу, она больше не будет видеться с этим ужасным Стефаном.

Хотя миссис Лэнг не одобряла дружбу Вероны на почве искусства со Стефаном Бестом, она была честной и не могла не сказать дочери о телефонном звонке.

– Этот Стефан звонил тебе, но я сказала, что ты, кажется, уже спишь, – сообщила миссис Лэнг недовольным тоном.

Лицо ее дочери слегка покраснело и скрылось под одеялом.

– Что он хотел?

– Сказал, что хочет поговорить с тобой.

– О, – вздохнула Верона, – я не очень хочу говорить с ним.

Миссис Лэнг значительно приободрилась.

– Было глупо идти в мастерскую в такую ужасную погоду.

– Я больше не пойду туда, мама. Миссис Лэнг почувствовала себя еще счастливее.

– Очень разумно, дорогая.

Утром миссис Лэнг принесла своей дочери целую пачку писем, включая одно без штампа и лишь с надписью «Мисс Вероне Лэнг», сделанной неразборчивым почерком Стефана Беста.

Верона распечатала его первым. Она хорошо выспалась, как выяснилось, не простудилась во вчерашнем тумане и съела с аппетитом завтрак. Ей предстоял день покупок. Хорошее настроение держалось до тех пор, пока она не увидела записку Стефана. Ее сердце неприятно дрогнуло. Если бы только он не преследовал ее таким образом… Верона хотела забыть его.

Стефан, очевидно, принес письмо сам и бросил его в почтовый ящик рано утром. Это одно из безумств, на которые он был способен, подумала Верона нахмурившись. Пройти несколько миль на рассвете в страшный холод и туман из Челси в Хэмпстед.

Все осуждение и злоба на Стефана исчезли. И Верона поняла, что она тоскует по нему и по прошлому сильнее, чем следовало бы… чем следовало бы будущей жене Форбса. Отвлечься от мыслей о Стефане помогло участие в составлении объявления о свадьбе для «Дейли Телеграф», над которым усердно трудилась миссис Лэнг.

Но перед тем, как отправиться за покупками для приданого, Верона написала записку Стефану и отправила ее по дороге.

Успокоит ли это его хоть немного? Она надеялась. Что касалось тяжести в душе самой Вероны, то она была уверена в ее временности. Счастье и определенность вернутся при первой же встрече с Форбсом. Просто это небольшой нервный срыв, вызванный воспоминаниями о прошлом, о Стефане, которого она когда-то любила.

Было смешно, что Верона никак не могла перестать думать о Стефане. Его печальное письмо, казалось, прожигало дыру в кармане ее пальто весь день.

Глава 4

В тот вечер подруга Вероны Маргарет пришла повидаться с ней, и после разговора с ней Верона ощутила еще большую тревогу и даже страх.

Маргарет относилась к типу прямых, разговорчивых людей, сжигаемых любовью к правде, неважно, насколько это было тактично в той или иной ситуации. И она не симпатизировала подруге, не понимала ее внезапной помолвки с Форбсом Джеффертоном.

– Я хочу знать, что случилось, когда ты пошла повидаться с бедным Стефаном вчера? – спросила Маргарет.

– Ничего не случилось, – ответила Верона, немного угрюмо глядя на нее из-под длинных ресниц.

Девушки находились вдвоем в гостиной. Они склонились над затухающим камином. Родители Вероны ушли спать. Миссис Лэнг приготовила чай, оставила его на столике и напомнила дочери, чтобы та не задерживалась допоздна, поскольку завтра предстоял тяжелый день покупок.

– Почему ты так поступила со Стефаном? – вдруг спросила Маргарет.

И Верона решила защищаться.

– Не понимаю, почему ты все воспринимаешь именно так? Почему вопрос ставится так, что именно я что-то сделала Стефану? Ты же знаешь, как он поступил со мной. Прошлым летом я пошла бы за ним на край света, но он не захотел жениться на мне, вот и все.

– Да, но он был прав. Ты часто говорила, что он гений. Стефан должен посвятить несколько лет живописи, избегать ответственности семейной жизни, которая будет беспокоить его.

– Очень хорошо! Он не женился бы на мне, я не вышла бы за него, жила бы с ним, и ты первая признала бы это огромной глупостью с моей стороны.

– Почему вы не можете остаться друзьями? Верона беспомощно всплеснула своими тонкими руками.

– Ты же знаешь, что не может быть платонической дружбы между людьми, которые относятся друг к другу так, как мы со Стефаном.

Гребень выпал из волос Маргарет. Она подняла его, вставила обратно в прическу и нахмурилась.

– Ну, я думаю, тебе стоило немного подождать, пока Стефан определится со своей портретной живописью, кроме того, ты очень молода. Зачем так спешить замуж?

Верона прикусила губу.

– Можешь говорить, что хочешь, Маргарет, но так получилось, что я хочу замуж, хочу иметь дом, детей. Я не готова бесконечно ждать, пока Стефан решится. А Форбс нашел психологический момент… вот и все. Разве это не понятно?

– Понятно, – отозвалась Маргарет. – Просто ты никогда не любила Стефана.

Верона вскочила на ноги и стала шагать по полутемной гостиной. Единственным источником света была лампа, стоявшая на столике рядом с камином. Верона чувствовала себя неуютно, неуверенно. Маргарет сильно огорчила ее. Верона почти возненавидела подругу… и вдруг сказала:

– Это не правда. Я любила Стефана. Ужасно. Так ужасно, что иногда едва могла выносить это. Я не была бы по-настоящему счастлива, если бы не находилась рядом с ним. Я часто просыпалась ночью, думала о нем, вспоминала все, что он мне говорил. Стефан был для меня как… как Бог. Но это продолжаться больше не может. Я устала.

Маргарет следила за стройной, красивой фигурой Вероны с нескрываемой злостью. Было похоже, что она тоже вдруг почувствовала ненависть к подруге, и все годы их дружбы больше ничего не значили.

Страшная ревность потрясла Маргарет. Ревность к тем дням, когда Стефан с такой любовью относился к Вероне, и был таким невнимательным к ней и к другим женщинам их компании. Как она завидовала Вероне! Это казалось ужасным, бесполезным, изнурительным.

– Итак, ты порвала со Стефаном и теперь собираешься порвать со мной тоже. Полагаю, майор Джеффертон намерен увести тебя от всех твоих старых друзей.

– Ничего подобного он делать не собирается, – возразила Верона раздраженно. – Кроме тебя, он не встречался ни с кем из нашего круга. И он… восхищен тобой… Он ничего не понимает в скульптуре, но считает, что та бронзовая статуэтка, которую ты мне подарила, великолепна. И, я думаю, тебе Форбс тоже понравился. Ты с удовольствием говорила при первой встрече с ним.

– Я посчитала его очень симпатичным, типичным армейским офицером.

– И что в этом плохого?

– Ничего. Он просто не говорит на моем языке, а я не говорю на его. Но теперь я начинаю думать, что ты не настоящий художник.

– Может и нет, – произнесла Верона и вдруг села и закрыла лицо руками. – Может, я обыкновенная девушка, которая хочет вести простую жизнь. Но ты не должна говорить, что я не любила Стефана, – твердо добавила она, – потому что я… О, я любила его!

После этого тишину в комнате нарушали только рыдания Вероны. Затем Маргарет бросилась к подруге, встала перед ней на одно колено и прижала ее голову к своему плечу.

– Дорогая, не плачь. Верона, дорогая, прости меня. Я не хотела причинять тебе боль. Я постараюсь понять все, связанное с Форбсом. Это сильный шок для всех нас. Ты знаешь, как нежно я отношусь к Стиву. Не могу видеть его страдающим.

– Я совсем не хочу ссориться с тобой, – сказала Верона. – И даже… Стефан… обещал остаться моим другом.

Маргарет подняла брови.

– Не думаю, что твоя новая жизнь даст тебе возможность видеться со Стефаном или с кем-либо другим из нашей компании.

– Уверяю тебя, я не хочу отрываться от вас. Пожалуйста, не веди себя так, будто наша дружба подходит к концу, и не пытайся убедить меня, будто я совершаю ошибку, выходя за Форбса.

– Я желаю тебе огромного счастья с твоим солдатом, дорогая, и обещаю с сегодняшнего вечера сделать все, что в моих силах, чтобы порадоваться за твое замужество, за твою хорошую жизнь, за чудесный дом и прекрасных детей. А теперь выпей еще чашечку чая, перестань плакать, и давай не будем больше говорить о прошлом. Подумаем о будущем.

Ни одна из них больше не упоминала о Стефане Бесте.

Глава 5

Накануне свадьбы Верона поехала на ланч со своим женихом в Дорчестер. Теперь это было любимое место Форбса, потому что, по его словам, он здесь впервые обедал и танцевал с Вероной. Он утверждал, что именно в тот вечер решил жениться на ней.

Форбс повторял эту историю во время ланча, находясь в романтическом настроении, и смотрел на Верону очень нежно. Она глядела на него из-под своих длинных ресниц, которые он находил восхитительными и волнующими.

– Мне нравится, как ты говоришь, что все решил, даже не спросив меня – сказала Верона несколько недовольно.

– О, я думал, ты чувствовала примерно то же самое, и как-то понял, что нам суждено пожениться, – ответил Форбс в своей приятной, уверенной манере.

Верона подумала, что с завтрашнего дня до самой ее или его смерти они будут сидеть друг напротив друга за столом, она будет принадлежать ему, вся ее жизнь будет поглощена его жизнью.

Она делила свое время между Кемберли и Лондоном, все нежнее относилась к матери и сестре Форбса и с каждым днем чувствовала все большую нежность к жениху. Он никогда не расстраивал ее, всегда был учтив, приятен и корректен. Эта корректность стала долгожданным облегчением после тяжелой атмосферы Челси, в которой Верона жила в окружении искусства.

Они с мамой устроили настоящую оргию трат. Верона купила себе несколько восхитительных платьев.

Венчание должно было пройти в маленькой церкви неподалеку от дома Вероны в Хэмпстеде. К счастью, сам дом подходил для приема, поскольку две комнаты на первом этаже имели створчатые двери и легко превращались в одну большую. Местная обслуживающая фирма готовила еду, а дорогой папа закупил шампанское и прилагал огромные усилия, очень оцененные Вероной, чтобы устроить своей дочери настоящую свадьбу.

До сих пор все, казалось, шло как по маслу. Сегодня у Форбса начинался отпуск. Они летели в Париж на неделю, как на часть своего медового месяца, затем возвращались в Англию, чтобы провести Рождество в Кемберли. Самой большой мечтой миссис Джеффертон было то, чтобы ее сын и его молодая жена провели Рождество в семье, в доме Форбсов. Сам Форбс охотно согласился, заявив с присущей ему благосклонностью, что там будет забавно с маленьким Никки и Филиппой, а миссис Форбс даже пригласила родителей Вероны провести Рождество вместе, чтобы две семьи окончательно объединились.

Вероне все это казалось идеальным, но дальше этих пунктов планы будущих супругов не шли. Форбс ждал нового назначения и понятия не имел, где окажется после Нового года.

Для Вероны неопределенность была изнурительной, но она понимала, что должна привыкать к подобным вещам.

– Плачу пенни за одну твою мысль, ангел, – сказал Форбс.

Верона улыбнулась ему с робостью, которая всегда порождала в нем чувство защитника.

– Я просто задумалась, Форбс.

– А я думал, ты устала после хлопот, покупок и простуды на прошлой неделе. Верона кивнула.

– Сейчас со мной все в порядке, и я рада, что все случилось на прошлой неделе, а не на этой. Для невесты, должно быть, ужасно входить в церковь, чихая и кашляя.

– Я все равно хотел бы жениться на тебе даже с красным носом и насморком, – засмеялся Форбс.

«Милый Форбс», – подумала Верона. Он был таким приятным. Она любила смотреть, как он курит сигару, словно лорд. Форбс надел сегодня отлично пошитый серый костюм и «артиллерийский» галстук. Верона была уверена, что все, кто смотрел на ее спутника, безошибочно узнавали в нем военного. На Форбсе словно стоял армейский штамп.

Он никогда не терял чувства юмора. Верона понимала, что выходит замуж за очень доброго, веселого и нежного человека. Форбс был невероятно внимателен к ней, когда она слегла с ужасной простудой, присылал массы цветов, книг и приезжал дважды из Алдершота навестить ее.

Любой девушке трудно было пожелать более преданного кавалера.

Как Верона могла хоть мгновение сомневаться? Она не знала и не осмеливалась спрашивать себя об этом.

За шесть недель Верона не видела Стефана и ничего о нем не слышала.

Обещанная к свадьбе картина не пришла.

Маргарет тоже не вспоминала о Стефане, а Верона больше ни с кем из их компании не встречалась.

Иногда ночью Верона просыпалась и вспоминала дни, когда впервые полюбила Стефана. В то лето он был ее жизнью.

Забавно, что все кончилось, и теперь она ведет жизнь, в которой Стефан не играет никакой роли, в которой преобладает Форбс.

Ланч закончился, и Форбс повез Верону домой. Ему нужно было поехать в Управление повидаться кое с кем, как он сказал. Теперь они встретятся только завтра. Великий День.

В такси Форбс обнял Верону, просунул руку под ее меховой жакет и положил ладонь на ее плоскую, гибкую спину.

– До завтра, моя дорогая, дорогая Верона, – произнес он с необычным волнением.

Верона прильнула к нему неожиданно страстно.

– О, Форбс, милый. Я постараюсь стать тебе хорошей женой.

– Не сомневаюсь, мой ангел. Тебе не нужно даже стараться. И я сделаю все, чтобы ты была счастлива.

Что-то заставило ее сказать:

– Ты не возражаешь, если я возьму с собой все необходимое и немного порисую в Париже?

Форбс поцеловал Верону, затем сел прямо, тщательно стер носовым платком помаду со своих губ, приятно улыбнулся и пригладил прекрасные блестящие волосы.

– Не думаю, что у тебя там будет время для этого, дорогая. Но посмотрим.

Она хотела бы, чтобы Форбс не говорил этого. Словно холодный палец прикоснулся к ее сердцу. Верона так хотела, чтобы будущий муж одобрял ее занятия живописью. А теперь она чувствовала себя несчастной из-за уже упакованных красок и кистей, из-за мечты о том, как они станут ходить по Монмартру в поисках подходящего вида. Чем же им заниматься всю неделю? Ходить по театрам и кинозалам? Какие бесполезные траты, как сказал бы Стефан. Однако, напомнила себе Верона, она выходила замуж не за Стефана.

Быстрым движением Верона поймала руку Форбса и прижала ее к своей щеке.

– Попроси такси подождать и зайди ко мне на несколько минут, когда мы приедем, – попросила она.

– Зачем, дорогая?

– Не знаю… Просто я хочу побыть с тобой на несколько минут подольше.

Форбс взглянул на часы. Гораздо позже это его действие стало очень тревожить Верону. Форбс все делал по часам – следствие военного воспитания. Все действия были строго расписаны по времени.

– Хорошо, – произнес он, – у меня есть несколько свободных минут. Я заскочу и поздороваюсь с твоими родителями.

– Я хочу не этого. Тем более родителей все равно нет дома. Я просто хочу, чтобы ты на несколько минут обнял меня, – сказала Верона.

Форбс вдруг увидел, что она бледна и взволнована. Он не понимал причин, но любил ее до сумасшествия и был готов обнимать хоть сутки.

Форбс попросил таксиста подождать и прошел в дом вместе с Вероной.

Первое, что она увидела в холле, была большая посылка, обернутая коричневой бумагой и прислоненная к столику. Верона сразу по форме и размерам определила под упаковкой картину. Форбс снял шляпу, перчатки и потер свои замерзшие руки.

– Еще подарок? – спросил он.

– Да, думаю, да, – ответила Верона, глядя на посылку так, будто та ее напугала.

– Какая огромная штука, – сказал Форбс. – Что там?

Верона не успела остановить его. Он взял посылку и понес в гостиную.

– Давай посмотрим…

Вероне хотелось сказать: «Нет, не сейчас… Подожди, я хочу, чтобы ты поцеловал меня…» Но слова не произносились. Она стояла и смотрела зачарованными глазами, как большие, сильные руки Форбса развязывают веревки. Верона чего-то боялась, но это был безымянный страх. Когда оберточная бумага упала с полотна, она сразу поняла, почему ей не хотелось, чтобы Форбс увидел картину.

Посылка пришла от Стефана. Обещанный свадебный подарок – портрет самой Вероны. Один из тех, которые он сделал прошлым летом. Голова и плечи. Типичный Стефан Бест, показавший свою способность воссоздавать жизненность и характер рисуемого человека.

Верона в зеленом платье, в сатиновом плащике, спадавшем с плеч и оставившем их обнаженными. Ее голова была откинута назад, а глаза полузакрыты. Поза выглядела любопытно томной – полузакрытые глаза и красные губы, словно тянущиеся для поцелуя. Длинные каштановые волосы падали немного беспорядочно и прикрывали одну бровь. Их красно-коричневый цвет резко контрастировал с жемчужным оттенком кожи.

Верона смотрела на портрет, и ее сердце, казалось, сначала дико забилось, а потом едва не остановилось. Почему Стефан прислал именно эту картину? Он клялся, что никогда с ней не расстанется. Она висела на стене напротив его кровати в студии. Верона помнила очень хорошо, как позировала, как Стефан отбросил кисти, подошел к ней и обнял ее.

– Ты славное существо, моя Верона, – сказал он. – Когда ты в зеленом платье, в тебе есть что-то языческое. Знаешь, ты язычница под налетом цивилизации.

Потом они с дикой страстью целовались. Верона была напугана чертой, которую Стефан называл «языческой» и которая, как это не парадоксально, воспринималась как строго пуританская. Страсть и борьба тех дней, духовная и физическая, вернулись теперь пылающим потоком воспоминаний к девушке, собиравшейся замуж за Форбса Джеффертона. Верона словно приросла к полу, глядя на сказочный портрет, ненавидя его, себя и Стефана, за то, что он прислал его.

Форбс читал карточку, приложенную к посылке.

– Боже мой! – воскликнул Форбс, оторвавшись от карточки и снова взглянув на портрет. – Какая жуткая штука. Это ужасно похоже на тебя, однако, я не знаю, нравится мне картина или нет… Ты здесь как… Даже не знаю, как сказать.

Он рассмеялся и посмотрел на Верону. Она пыталась тоже рассмеяться, но выглядела смущенной и была странно бледна.

– Я знаю, что ты имеешь в виду… Мне здесь подходит определение «язычница», я полагаю.

– Да, – согласился Форбс. – Думаю, да, – и добавил:

– Мне не нравится.

– А ты не считаешь меня язычницей, Форбс?

Он посмотрел на Верону, не понимая ни ее смеха с истерическими нотками, ни намеков, коробивших его.

– Нет, это не то слово, которым можно тебя описать. Ты совсем другая.

Верона сжала руки, испугавшись своей дрожи. Форбс имел о ней самое высокое мнение. Для него она была совершенством, а для Стефана нет, разве только что в физическом смысле. Но хорошо ли Форбс знает ее? Узнает ли он когда-нибудь ее по-настоящему? Стефан буквально видел ее насквозь.

– Кто этот парень, Стефан Бест? – спросил Форбс.

Верона услышала свой голос, как бы со стороны:

– Ты знаешь. Я рассказывала тебе о нем как-то… Один из… Из моей компании художников. Лучший художник из всех. Когда-нибудь он станет знаменитым. Так все говорят. Этот портрет может оказаться очень ценным, – Верона нервно усмехнулась.

Форбс, нахмурившись, словно его что-то беспокоило, снова посмотрел на холст. Он всегда видел Верону в ангельском свете, и никогда не замечал в ней чувственную молодую женщину, нарисованную этим человеком, Стефаном Бестом. Форбс был человеком естественных, здоровых инстинктов, без воображения или чувственности. Однажды затвердив у себя в голове какую-либо идею, он становился невероятно упрямым. Ничто не могло заставить его поверить, будто Верона могла на самом деле выглядеть, как эта девушка на картине.

Воцарившееся между молодыми людьми молчание было почти неловким. Оба тревожно смотрели на портрет, не высказывая своих мыслей.

Произошла еще одна вспышка воспоминаний. Как-то Верона сидела перед Стефаном. Он только что закончил рисовать ее и сказал… Она помнила, как Стефан снял очки, потер пахнувшей краской рукой глаза и вдруг посмотрел на нее немного насмешливо.

– Этот портрет не понравится никому, кроме меня и критиков, потому что никто тебя так не воспринимает, мой ягненок. Видишь ли, для мира ты, главным образом, розочка, которую нужно рисовать с лилией в ручках. Девушка, которой Суинберн адресовал бы эти слова: «Лилии и томность добродетели…» Но я знаю, что существует другая Верона, борющаяся за самовыражение. Художник… настоящая женщина, невероятно отзывчивая к красоте… страстная женщина, достойная «роз и восхищения»! Это твое очарование – те две разные Вероны, и я люблю обеих. Однако я нарисовал слишком много лилий. Здесь же розы и восторг. Никогда не расстанусь с этим портретом.

Каждое слово, произнесенное тогда Стефаном, вернулось сейчас к Вероне с невероятной ясностью в этот неожиданный момент. И она испугалась их эффекту.

Верона взяла Форбса за руку и потянула от картины.

– Нам не нужно вешать ее или показывать кому-нибудь. Если хочешь, я отошлю ее обратно Стефану, – тихо проговорила она.

Форбс коротко усмехнулся.

– Это невежливо, дорогая. Все-таки, свадебный подарок. И, признаться, в портрете все же что-то есть от тебя. Но…

Верона перебила его:

– О, не волнуйся об этом. Давай не будем тратить время…

Он не заметил, что она расстроена, но мужская рассудительность в ее выводе польстила ему. Форбс забыл о картине, обнял Верону и поцеловал ее со сдержанной страстью.

Когда миссис Лэнг вернулась домой, Верона отдала ей портрет. Миссис Лэнг предложила:

– Давай посмотрим.

– О, тебе не понравится, – быстро проговорила дочь. – Я не буду смотреть. Возьми его, мама, и унеси куда-нибудь.

Миссис Лэнг взглянула на Верону, Возбужденная нотка в голосе девушки встревожила ее.

– Боже милостивый, Верона, что случилось? Ты выглядишь очень усталой, дорогая. Иди ложись в постель. Ты переутомилась, нельзя же тебе завтра выглядеть больной.

– О, мама, не беспокойся, – сказала Верона и выбежала из гостиной.

Когда миссис Лэнг пересказала эту историю своему мужу, тот просто рассмеялся.

– Нервы, дорогая. Осмелюсь напомнить, что перед нашей свадьбой у тебя тоже был нервный срыв. Оставь девочку в покое. Так будет лучше.

И миссис Лэнг оставила Верону, но очень забеспокоилась, обнаружив, что дочь вместо того, чтобы пойти в свою комнату и, как собиралась, заняться упаковкой вещей, ушла из дома. Женщина могла только догадываться, что Верона страдала, согласно предположению ее отца, от нервного срыва и отправилась в Хит, где очень любила прогуливаться.

Но день для прогулок был совсем неподходящий. Утро выдалось хмурое, а сейчас еще пошел дождь. Это не обещает хороший день завтра, подумала миссис Лэнг, не понимая, зачем Вероне понадобилось выходить под дождь.

Глава 6

Стефан работал над обложкой книги. Это, по его понятиям, был вид коммерческого искусства, но заниматься им приходилось, поскольку за работу платили деньги.

Стефан рисовал, соревнуясь со временем, поскольку в комнате быстро темнело. Шел сильный дождь. Стефан не любил стук капель по окнам. Дождь всегда вызывал у него депрессию и, казалось, был связан с самыми неприятными моментами его жизни. Стефан ненавидел дождь еще маленьким мальчиком, и, глядя из окна школы на мокрый асфальт пустынного двора или лужи на игровой площадке, чувствовал себя слабым и несчастным. Он ненавидел школу, и ему казалось, что по дороге в нее всегда шел дождь, поскольку школа была связана для него с рабством, с лишением свободы. Свобода же являлась для души Стефана самым дорогим. Он сожалел, что не имел ее в течение военных лет. Стефан ненавидел жизнь на море во время дождя – необходимость ходить промокшим до костей в холодные дни, в штормовую погоду на северном море была для него пыткой. Дождь шел почти целую неделю, когда его мать умирала в агонии, которую ему никогда не забыть. Он помнил, как сидел у ее постели, держал обессилевшую руку, удивляясь, почему такой хороший, прекрасный человек должен так дьявольски страдать.

Иногда, работая в дождливый день, как сегодня, Стефан включал радио и пытался заглушить стук капель музыкой.

Он отложил кисти, отступил назад, взглянул на трехцветную иллюстрацию и нашел ее в некотором смысле удавшейся, зная, что она принесет ему десять иди двенадцать фунтов. Но Стефан ненавидел такую работу.

В дверь позвонили. Стефан нахмурился. Если это опять миссис О'Коннор пришла беспокоить его, он ее задушит. С тех пор как Стефан отдал женщине портрет Пэтси, она ходит и скулит, прося его закончить картину. Но он больше не позволит девочке войти в мастерскую после того, что ему сказали.

Стефан открыл дверь. Когда свет в холле упал на фигуру Вероны, его сердце дико вздрогнуло, а осунувшееся лицо вмиг побледнело.

Верона робко, словно извиняясь, посмотрела на него. На девушке были короткий меховой жакет и шапочка, в которых она ездила на ланч с Форбсом. Стефан очень редко видел ее в таком наряде. Как правило, в Академию или сюда, в мастерскую, Верона приходила в пальто цвета морской волны. Но сейчас девушка не казалась симпатичной. Мех намок от дождя. Сама она тоже выглядела промокшей и измученной.

Вдруг Стефан нарушил тишину, откинув голову назад и громко, продолжительно рассмеявшись.

– Разрази меня гром! Чем я заслужил такую честь, мисс Лэнг? Прекрасная невеста посещает бывшего приятеля накануне свадьбы. Великолепный материал для «Ne of the wor», a?

Верона почувствовала, как забилось ее сердце, а все тело задрожало от волнения. Она представляла, что испытает, увидев Стефана снова, и теперь знала точно. Это было потрясающе. Это разорвало пузырь ее прекрасного условного счастья и гордости за предстоящую свадьбу, за все сделанные приготовления. Верона не хотела выходить замуж за Форбса.

Она по-прежнему любила Стефана Беста. Она всегда любила его. Маргарет была права. Теперь, когда Верона услышала язвительный, знакомый смех Стефана и увидела любовь в его прекрасных глазах, а за ним все тот же беспорядок мастерской, она ощутила прилив своей старой любви к нему. Девушка почувствовала, что пришла домой.

– Стефан! – прошептала Верона. Он изящно поклонился.

– Входи, дорогая. Ты выглядишь, как заблудившийся котенок. Присядешь у моего камина и выпьешь молочка? Сожалею, но сливок нет. Надеюсь, ты не забыла, что когда посещаешь меня, попадаешь в трущобы?

Верона сняла свой промокший жакет, бросила его на пол и остановилась перед Стефаном. Она дрожала, ее лицо пылало, а глаза казались огромными. Затем Верона громко произнесла:

– Я не могу больше, Стефан. Он недоверчиво посмотрел на нее и спросил тихим, почти угрожающим голосом:

– Что ты имеешь в виду?

Верона разглядывала Стефана. На нем были вельветовые брюки и пропахшая краской фуфайка для игры в поло, в которых она видела его много раз. Темные волосы растрепались.

Рыдание рвалось из ее горла. Верона сделала шаг вперед и увидела, как на длинной, милой шее Стефана бьется пульс.

– Я не могу выйти за Форбса. Я все еще люблю… тебя.

Опять воцарилась мертвая тишина. Затем Стефан отступил на шаг назад и покачал головой.

– О, нет, моя дорогая, нет. Ты не можешь так поступать со мной.

– Как поступать, Стефан?

– Приходить сюда и говорить подобные вещи. Ты сумасшедшая. Да, я люблю сумасшедших, сам сумасшедший, но не до такой степени. Мне понадобилось так много времени, чтобы привыкнуть жить без тебя. Не собираешься же ты все начать сначала. Просто у тебя нервный срыв.

– Нет, – возразила Верона, задыхаясь. – Форбс был со мной днем, когда принесли… твою картину. Он не понял ее. Он ее возненавидел, и теперь я знаю, что не могу выйти за него.

– Почему же он возненавидел картину? – спросил Стефан с неожиданным любопытством.

Верона с пылающими щеками беспомощно развела руками.

– О, по многим причинам. Я не спрашивала его, но смогла все увидеть. Теперь могу смело сказать: он не знает той Вероны. Не поймет ее.

Еще одно мгновение тишины. Стефан не сводил глаз с Вероны, затем недоверчиво усмехнулся.

– Не говори мне, что у него не было времени обнаружить огонь подо льдом.

– О, как ты ужасен! – произнесла Верона низким, страстным голосом и сцепила руки за спиной, словно школьница, которую бранят.

– Хорошо. Согласен. Я всегда был ужасным. Но ты нашла настоящего джентльмена в твоем галантном майоре. Почему же ты приходишь сюда и говоришь, что не можешь выйти за него замуж? Он плохо занимается с тобой любовью?

– Стефан, – со стоном проговорила Верона, – не будь грубым. Я почти потеряла голову.

– Вот что я тебе скажу. Лучше оденься, отправляйся домой и приди в себя.

– Нет. Я же говорю тебе, что сегодня днем поняла: я не могу этого вынести.

– Послушай, Верона, – сказал Стефан, – твое заявление очень серьезно. Завтра у тебя свадьба. Ты хочешь сказать, что собираешься все испортить?

– Да, – прошептала она. Ее лицо излучало горячий, лихорадочный свет.

– Только потому, что парню не понравился твой портрет моей кисти, или потому что, его негативное отношение к картине свидетельствует о том, что он тебя не понимает?

Верона покачала головой.

– Не только поэтому. Я… просто не думаю, что наш брак окажется удачным.

– Ты хочешь сказать, что тебе не понравится твой дебют в армии?

– О, не надо анализировать все именно так. Я сама себя не понимаю. Форбс очень внимателен ко мне, но я не могу без тебя. Стефан, это правда. Я хочу вернуться к своей старой жизни здесь…

Она обвела рукой мастерскую и слезы медленно покатились по ее щекам.

Стефан прижал ее к себе, целуя со старой, дикой страстью, проводя пальцами по ее волосам, как часто делал раньше, пока не почувствовал маленькие, гладкие косточки черепа. Верона вдруг ощутила слабость и повисла у него на руках.

– Позволь мне сесть, Стефан.

Он подвел ее к креслу и помог сесть, затем опустился рядом на колени и стал потирать ей пальцы, пытаясь немного согреть их.

– Бедняжка.

Слезы застыли у Вероны на ресницах. В мастерской ужасно холодно, но она не чувствовала этого.

– Я не могу выйти за него, правда, Стефан?

– Нет, если ты его не любишь… Я думаю так. Стефан склонил голову.

– И я так думаю, – прошептала Верона.

– Ты уверена, что это не простая реакция?

– Ты же знаешь, что это не правда.

– Тогда почему ты согласилась на помолвку с ним? Если ты любила меня, почему ушла?

– Ты знаешь ответы на все эти вопросы. Стефан отпустил ее руки, встал и направился к столу, ища сигарету, но нашел только окурок. Он зажег его, вернулся и остановился, глядя на Верону.

– Будь я проклят, но я понимаю тебя. Верона жалобно взглянула на него.

– Но ты понимаешь, понимаешь… а он нет. У нас нет ничего общего.

– Но ты знала это еще перед помолвкой.

– Я думала, все обойдется, – беспомощно отозвалась Верона.

– Я же говорил тебе, что так не бывает. В тебе очень много от художника.

– Все это неважно по сравнению с тем фактом, что я люблю тебя.

Резкие черты лица Стефана стали мягче. Он снял очки, положил их на столик, сел на подлокотник кресла, обнял Верону и прижал к себе.

– Чудесно после шестинедельного кошмара слышать от тебя подобные вещи. Но какой в этом смысл?

– Ты больше не любишь меня?

Стефан вскочил с подлокотника и крикнул:

– Маленькая дурочка… замолчи! Ты прекрасно знаешь, что я люблю тебя. Как ты думаешь, чем я тут занимаюсь? Наслаждаюсь самим собой? Да, я скажу тебе… я не делаю ничего, только рисую… Когда кончались занятия, я начинал рисовать и работал до тех пор, пока не отказывали глаза. Изводил себя… пытался забыть о тебе, покупающей приданое, чтобы выскочить за этого майора Джеффертона.

– Я хочу вернуться. Он посмотрел на Верону.

– Вернуться к чему?

Девушка покраснела, и ее ресницы опустились. Стефан знал, что в таких случаях Верона очень неуверена в себе. Прежняя, медлительная Верона.

– К нашим отношениям, – сказала она.

Стефан швырнул окурок в камин.

– Нет, ты хочешь выйти замуж за меня вместо Форбса.

Верона облизнула сухие губы. Все ее тело дрожало.

– О, Стефан, ты способен быть ужасно жестоким.

– Не таким, как ты… Прийти сюда опять…

– Но я же сказала, что люблю тебя! – воскликнула Верона. – Я так много хотела сказать тебе… попросить тебя… Мы расстались… и сегодня днем я поняла, что это невыносимо.

– Я все понял еще в тот день, когда ты стала наступать на меня. Но я сказал тебе тогда и скажу снова: я не могу жениться на тебе, Верона. Не могу, – добавил Стефан низким, напряженным голосом. – Я люблю тебя. Ты знаешь это, но положение не изменилось. Живопись для меня – все. Я должен быть свободен, чтобы заниматься ею. Я не могу и не стану брать на себя ответственность за жену, которую мне не удастся содержать, и которая будет мешать мне различными бытовыми проблемами… Возможно, даже еще ребенок… Это убьет во мне вдохновение. Я не готов для этого. Мне мучительно отказывать тебе, но я должен.

Верона сидела, съежившись, опустошенная. Он говорил уже известные ей вещи, которые причиняли боль и раньше, но сейчас страдания оказались сильнее.

– Ты хочешь выйти за меня замуж, не так ли? – спросил Стефан.

– Да, – произнесла она, задыхаясь.

– А если я попрошу тебя приходить сюда и быть иногда моей любовницей, ты откажешься… верно?

Верона выглядела ужасно, словно Стефан пытался убить ее.

– Я не хочу… Но если нет другого выхода… – пробормотала девушка.

– Нет! О, нет! – воскликнул Стефан. – Прекратим это. Я не позволю тебе. Я знаю твои чувства и не стану принимать на себя ответственность за них. У тебя есть принципы, и тебе лучше придерживаться их. Чтобы мы ни делали, ради Бога, давай придерживаться наших принципов, в противном случае мы погибнем.

Верона сделала жест отчаяния.

– Однако ты отговаривал меня от замужества с человеком, который имеет некоторое положение в обществе и может содержать меня.

– Давай не будем опять возвращаться к этому. Это замкнутый круг, – сказал Стефан сердито. – Ты знаешь альтернативу, и я не позволю тебе вернуться на условиях, о которых ты говорила. Я совершил ошибку, спросив тебя об этом. Если ты не хочешь выходить за Форбса Джеффертона, не выходи. Я буду последним, кто посоветует тебе это, если ты его не любишь. Но ты не можешь жить со мной.

Верона опять начала поеживаться.

– Тогда давай продолжим все, как было раньше, – прошептала она. – Ведь мы были по-своему счастливы.

Стефан стиснул зубы.

– Я никогда не был счастлив по-настоящему. Я всегда хотел большего, и ты знаешь это. И ты не была счастлива, иначе не стала бы связывать себя с другим человеком.

– О, я так запуталась! – простонала Верона и закрыла лицо руками.

Стефан, глубоко вздохнув, закрыл глаза, словно свет причинял боль. Он выглядел смертельно усталым и, наконец, сказал:

– Лучше иди домой и подумай обо всем хорошенько. Но не проси меня оставить тебя здесь. Я хочу этого. Я хочу этого больше всего на свете, но все закончится твоей ненавистью ко мне. Твои родители не любят меня и мое окружение. Ты станешь чужой для них. Ты будешь жалкой и несчастной. Твоя прекрасная картина нашей совместной жизни нереальна. Осмелюсь предположить, что тебе даже могут доставлять удовольствие посещения моей мастерской и наши страдания, как это было в последний год. Но я больше не могу это принять. Сомневаюсь, что и тебя все устраивает, – добавил Стефан низким голосом. – Ведь язычница все же заключена в тебе, правда?

Вдруг Верону начало знобить.

– Я пойду, – произнесла она.

– Мне очень, очень жаль, дорогая.

– Мне тоже жаль, – прошептала Верона. – Прости меня за этот визит.

– Только не торопись и не порть себе жизнь из-за меня.

Верона высвободила свои руки, взяла жакет, шапочку и надела их. Ее движения выглядели автоматическими. Верона поежилась, ощутив влажность жакета.

– Не нужно доводить дело до драматической простуды, дорогая, – сказал Стефан. – Я поймаю тебе такси. Дождь все еще льет.

Они молча спустились по лестнице. Потом Верона долго стояла, поеживаясь, пока Стефан под дождем ловил такси. Наконец он вернулся, промокший, с прилипшими ко лбу волосами. Капли катились по его усталому лицу. Стефан снял забрызганные, затуманившиеся очки, и на мгновение его большие, прекрасные глаза взглянули на Верону с выражением скрытого голода.

– До свидания, дорогая Верона, – попрощался он. – И пожалуйста, умоляю тебя, живи счастливо и выброси меня из головы. По-другому нельзя.

Она не ответила, лишь опустила голову, прошла к такси и села. Стефан захлопнул дверцу. Он посмотрел вслед машине, когда та двинулась по улице. Дождь теперь лил струями. Вокруг не было ни души.

Стефан стоял в темноте, думая, как все верно сформировано. В судьбе все мелькает так же, как эти огоньки на автомобиле. Он боялся этих звуков – хлещущего по мостовой и окнам дождя, скрипящих колес, увозящих из его жизни Верону, – смешавшихся в единую ноту отчаяния. Стефан знал, что Верона больше не вернется.

Глава 7

В такси Верону охватило оцепенение. Она полностью осознала ситуацию. Положение было критическим. И Верона понятия не имела, что делать. Она помчалась к Стефану в безумии и нерешительности, и сейчас чувствовала себя так же. С другой стороны, Верона знала, что между ней и Стефаном все было кончено. Он дал ей понять это абсолютно ясно. Существовала только одна возможность быть с ним, но Верона не хотела принимать ее, не должна была думать о ней. В один безумный момент сегодняшнего дня она сдалась, но Стефан отверг ее.

Он оказался сильнее ее, всегда был сильнее, а она всегда была слабой.

Теперь Форбс. Свадьба была назначена на завтра на одиннадцать часов утра. Все приготовления сделаны. Вещи Вероны упакованы. Шестьдесят или семьдесят человек – друзья и родственники с обеих сторон – получили приглашения на прием, прислали подарки и готовились к этому торжественному событию.

Верона с ужасом начала понимать, что она сделала и как поздно все осознала.

Любви к Форбсу больше не было? Дорогой Форбс, такой симпатичный, милый, в котором Верона нашла надежность, спокойствие и успокоение. Сможет ли она вынести разрыв с ним в одиннадцатом часу утра завтра и прогнать его из своей жизни?

Для этого требовалась смелость.

Если свадьба не состоится, это причинит вред не только Форбсу и его репутации, но и ее родителям, которые так много сделали для нее и так ждали завтрашнего дня. Огромная ответственность лежала на плечах Вероны. В своих руках она держала счастье многих людей. Но прежде всего стоял вопрос об их с Форбсом совместной жизни.

Во второй раз за вечер Верона заставила себя сделать еще один жизненно важный шаг. Она должна поехать к Форбсу, рассказать ему о Стефане, о своих чувствах и позволить ему принять окончательное решение. Он может оказаться шокированным, потрясенным и злым, может даже изъявить желание порвать с ней сразу и отменить свадьбу. Без Форбса и Стефана она останется ужасно одинокой. Но у Вероны всегда была совесть, и сейчас она заговорила в ней. Нельзя выходить замуж за Форбса завтра, не рассказав ему правду.

Верона опустила стекло, отделявшее ее от водителя, и наклонилась вперед.

– Военно-морской клуб, Пэл-Мэл, – сказала она.

Верона знала, что Форбс собирался туда вечером. Его мать и сестра намеревались приехать из Кемберли на свадьбу утром, а Форбс остался в своем клубе, чтобы провести холостяцкую вечеринку с «несколькими ребятами». Он со своим лучшим подчиненным, очень красивым капитаном, адъютантом Форбса, Тони Даррелом организовал прощальную встречу. Сейчас, в половине седьмого, Форбс, вероятно, сидел в своем клубе.

Случилось так, что, когда такси остановилось перед входом в клуб, оттуда вышел Форбс Джеффертон.

Верона заплатила водителю и увидела высокую фигуру с военной выправкой. Форбс был в плаще и зеленой шляпе. Верона увидела его лицо. Оно светилось счастьем. Девушка почувствовала, как ее сердце дрогнуло перед предстоящим несчастьем. «О, Боже, – подумала Верона, – я оставила одного мужчину в отчаянии, а теперь собиралась разрушить счастье Форбса».

Наконец он увидел Верону. В его глазах появились смущение и радость. Форбс поспешил навстречу девушке.

– Верона… дорогая, что ты здесь делаешь?

Эта самая неожиданная радость.

– Мне нужно с тобой поговорить, сейчас, – сказала она.

– Боже мой, что случилось? – воскликнул Форбс и взял ее под руку. – Ты заболела? Ты промокла, дорогая.

– Я не заболела, но должна поговорить с тобой.

– Пойдем в клуб. Мы найдем там тихий уголок.

– Там есть… кто-нибудь из твоих знакомых?

– Никого, с кем мне нужно было бы разговаривать. Тони не вернется до семи. Обед с ребятами в восемь в «Кафе Ройяль». По крайней мере мы начнем там, а где закончим, никто не знает, – Форбс рассмеялся.

Верона прошла с ним в клуб, они нашли уединенный уголок и два больших кресла. Форбс снял с нее промокший жакет и сразу заказал бренди.

– Вот что тебе сейчас необходимо, дорогая, – сказал он.

Верона села в кресло и закрыла глаза, расслабившись на мгновение. Здесь было тепло и светло. Вокруг стояли цветы. Форбс очень гордился этим клубом. Верона ходила сюда с ним довольно часто за последние шесть недель.

«Никаких лохмотьев», – как часто говорил он. Это был клуб его деда и отца.

Форбс зажег сигарету и вставил ее в холодные пальцы Вероны.

Она подумала, что он, как всегда, прекрасно выглядит. Элегантная прическа, гладко выбритое лицо, отлично пошитый костюм, блестящие туфли, ухоженные руки, перстень с печаткой на левой руке, держащей сигарету. Верона купила ему в подарок к свадьбе золотые запонки и сейчас почему-то вспомнила об этом. Форбс подарил ей множество мелочей, но было решено, что главный подарок он купит ей в Париже.

– Послушай, дорогая, – произнес Форбс, – если что-то тебя тревожит, скажи мне. Я вижу, что что-то не так, и ты очень расстроена. Ты же знаешь, что меня не нужно бояться, правда?

– Правда, Форбс? Ты никогда… не злился и не расстраивался?

Молодой человек рассмеялся.

– Думаю, бывало. Но не часто. Меня трудно расстроить. Я достаточно стойкий человек. Верона кивнула и сказала:

– Ну, тогда я рискну разозлить и расстроить тебя, потому что мне нужно быть с тобой честной. Я не могу выйти за тебя замуж завтра, пока ты не будешь знать все.

– Звучит очень торжественно, ангел. Форбс говорил легко, но Верона знала, что он обеспокоен. Как он был собран в тяжелый момент, холоден и осторожен. Таким должен быть настоящий солдат.

– Вот что я имею в виду, Форбс. Я не могу пойти с тобой к алтарю завтра… чувствуя то, что чувствую сейчас.

– И что же ты чувствуешь? Ты разлюбила меня? Скажи, дорогая. Что случилось? Почему ты не можешь выйти за меня замуж завтра?

– Помнишь тот портрет, который принесли нам днем?

– Да.

– Я рассказывала тебе о человеке, который сделал его… о Стефане Бесте.

Имя «Стефан Бест» прозвучало неприятной нотой. Парень, который нарисовал тот удивительный, но далеко не бесспорный портрет Вероны.

Какое он имел отношение к внезапной перемене в Вероне?

Через секунду или две Форбс уже знал ответ. Верона все рассказала ему. Тихо и отважно. Как она была близкой подругой Стефана с тех пор, как они оба два года назад начали изучать живопись. Как прошлым летом они полюбили друг друга. Верона объяснила причины, почему Стефан не мог жениться на ней, и почему она, естественно, порвала с ним (это вызвало большое одобрение Форбса). До данного момента история не казалась Форбсу очень уж плохой. Верона была хоть и очень молода, но красива. Вполне очевидно, что он оказался не первым парнем, полюбившим ее. Форбса не расстраивала мысль о прежних любовных связях Вероны. Но его тревожило то, что она любила… Стефана Беста. Форбс сразу отнес парня к типу людей, которых он не мог выносить. Один из тех нервных, потерянных ребят, играющих кисточками. И Форбса сильно оскорбило то, что такой тип принял любовь прекрасной девушки Вероны и просил ее стать шлюхой (здесь он смог подобрать только это слово). Естественно, Верона отказалась. Да, до этого момента Форбс не тревожился. Он только пожалел, что она напрасно потратила свое время на такого парня… на такого чертовски жалкого парня. Форбс немного расстроился и посмотрел на Верону с сочувствием.

– Ты хочешь сказать, что обнаружила, что все еще любишь этого человека и ошиблась насчет меня? – спросил он.

– Да, Форбс.

– Боже мой! – воскликнул он и проглотил содержимое своего бокала залпом, затем заказал официанту еще два бокала.

– Нет, мне больше не надо, – сказала Верона. – Я еще не допила бренди. Мне очень жаль. О, Форбс, если честно, я не знаю, что на меня нашло. Может, я просто… увидела портрет… и вспомнила все. Я… думаю, Стефан успел стать частью моей жизни.

– Но ты казалась счастливой со мной. Мы… мы великолепно проводили время. Я могу поклясться, что ты любила меня.

– Форбс, я хотела бы объяснить, но не могу. Вот и все.

– Боюсь, я ничего не понимаю, – заметил Форбс с коротким смешком. – Это для меня слишком сложно.

Верона заговорила снова.

– Я встретила Стефана, когда была очень молодой и неопытной. Поэтому я не могла не полюбить его. Он многому научил меня. Живописи, книгам, музыке, всем вещам, которые я люблю. Я знаю, ты считаешь его ужасным, но это не так, Форбс.

– Боюсь, я не могу согласиться с тобой, – холодно ответил он.

– Я не вижу оправданий его поведению. Если он не хотел жениться из-за отсутствия средств, да – это я могу понять. Но он не имел права просить тебя жить с ним. Это чертовски оскорбительно. Такая девушка, как ты! Боже милостивый!

– Ну, неважно, хорошо или плохо выглядит Стефан в твоих глазах. Это не имеет значения. Ты с ним никогда не встретишься.

– Он похож на полного слабака. Такому парню нужно бы послужить в армии. Там бы из него сделали человека.

Верона была слишком расстроена, чтобы найти последнее замечание забавным, но ощутила желание защитить Стефана.

– На самом деле, если хочешь знать, он служил во время войны на флоте. На подводной лодке… Его ранили. Он лечился в госпитале.

Форбс пожал плечами.

– Удивительно слышать это. Я думал, что флот мог бы вбить в него хоть немного здравого смысла. Ну, в общем, это несчастье, и я не знаю, что сказать тебе, Верона.

Девушка бросила на него робкий взгляд. В ее глазах блестели слезы.

– Я должна была сказать тебе, правда? Было бы не правильно выйти за тебя и ничего не сказать.

– Нет, конечно, нет. Ты очень честная. Большинство девушек промолчали бы.

– Я никогда не жила с ним, ты знаешь, Форбс, – произнесла Верона низким голосом.

Квадратное, загорелое лицо Форбса вспыхнуло.

– Я уверен в этом. Но это меня не волнует. Меня беспокоит то, что ты поехала повидаться с ним накануне нашей свадьбы. Должно быть, ты все еще любишь его.

Верона судорожно глотнула.

– Какая-то часть меня. И, однако, я люблю тебя, Форбс.

Он потер затылок.

– Мне все это непонятно, дорогая. Я не понимаю тебя. Не можешь же ты любить двух мужчин одновременно.

– Никто не может, – прошептала Верона. – Но я передумала… хотя мне очень стыдно. Что бы я не чувствовала к Стефану, я очень хорошо отношусь к тебе… но по-другому.

Форбс смущенно посмотрел на нее.

– Ты хочешь сказать, что выйдешь за меня, если я не отступлю?

Верона задержала дыхание. Она чувствовала, что приближается большой кризис. Ее нервы сдавали.

– О, Форбс, – произнесла Верона, – я не могу справиться с собой. Наверное, я глупая, но думать трезво не могу. А ты? Ты хочешь жениться на мне после всего, о чем я тебе рассказала?

Форбс глубоко вздохнул. Для него это тоже был критический момент. Внутренний голос советовал ему порвать все и бежать… подсказывал, что, несмотря на большую любовь к этой девушке, жениться на ней было бы безумством после того, как она призналась в своей любви к другому человеку. Форбс был неважным психологом. Его не интересовали взаимоотношения между людьми. Он не мог представить себе, что мужчина, завладевший умом и воображением той или иной женщины, как Стефан завладел умом и воображением Вероны, значит для нее гораздо больше, чем тот, кто обладает ею физически. Форбс чувствовал большое облегчение, зная, что Верона чиста и безупречна, какой он ее всегда и считал. В этом смысле она осталась девственной Вероной, которую он в свое время выбрал себе в жены. Вероной, которую он мог уважать и любить. Это очень много значило для Форбса.

Хотел ли он по-прежнему жениться на ней? Это был острый вопрос. Конечно, хотел. Конечно, он мог забыть того парня. Она была бы полностью преданна ему, своему мужу. Благодаря своей простоте и самонадеянности, Форбс был уверен, что сможет добиться этого.

Он наклонился вперед, взял руку Вероны и сжал ее.

– Верона, дорогая, – произнес он взволнованным голосом, – ведь ты не хочешь все отменить, правда? Ты по-прежнему хочешь выйти за меня?

– О, Форбс! – воскликнула она. – Ты действительно еще любишь меня, зная, как я плохо вела себя сегодня?

– Не так уж плохо, ангел. Иногда такое случается. Ты слишком чувствительна, дорогая, вот в чем твоя беда. Ты ведь всегда жалела этого парня, правда? Он кажется мне странной, жалкой личностью.

Верона закрыла глаза. Она никогда не назвала бы Стефана «жалким». Странным – иногда, но никак не жалким. Конечно, Форбс ошибался. Не чувствительность заставила ее полюбить Стефана. Она смотрела на него, думала о нем, как о самом прекрасном человеке в мире. Другие думали тоже так же. Такие люди, как Джеф Харланд, который сам являлся превосходным художником и вышел из почтенной семьи, которую одобрил бы даже Форбс. Он был сыном судьи. Судья кое-что понимал в живописи и попросил Стефана сделать портрет его жены, посчитав художника самым талантливым. Это был один из первых триумфов Стефана. Многие верили в него. Но никто никогда не мог жалеть его.

Верона позволила Форбсу продолжить говорить, что он по-прежнему восхищен ею, что они оба вычеркнут из памяти этот неприятный «ляпсус» и будут вести себя так, будто его никогда не существовало. Форбс сказал, что раз она рассталась со Стефаном Бестом навсегда, было бы абсурдом отменить свадьбу и пытаться начинать жизнь сначала.

Наконец он замолчал.

– Ты знаешь, я очень хорошо отношусь к тебе, – произнесла Верона. – И если ты еще хочешь…

Она прикусила свою искривившуюся губу.

Форбс взял ее вторую руку и теперь сжимал обе ее ладони, глядя на нее с прежним восхищением.

– Хочу. Очень хочу. А ты хочешь выйти за меня, дорогая? – спросил он низким голосом.

Верону захлестнул поток нежности. Ее уставшая душа стремилась к миру и спокойствию, которые сулил Форбс. Она больше никогда не увидит Стефана. Их прощание было окончательным. Она была безумной, но безумие прошло. Она заставит себя снова полюбить Форбса, и они будут счастливы.

– Да, конечно, – прошептала девушка. – Если ты будешь терпелив, все будет в порядке.

Форбс с облегчением вздохнул.

– Слава богу! Как бы я хотел поцеловать тебя, но в этой чертовой комнате отдыха так много народу. Этот шезлонг стоит на слишком людном месте, – сказал он. О, моя дорогая Верона, ты преподнесла мне несколько неприятных минут. Я чувствую себя так, как будто бы меня бомбили. Но завтра все будет в порядке, правда?

Верона отдыхала и позволила себе отдаться на волю течения его жизнерадостной любви.

– Да, все будет в порядке, дорогой, – ответила она.

Форбс быстро отпустил ее руки.

– Вон идет Тони. Слушай, я скажу ему, что мы выпили вместе, и сейчас он может отвезти нас домой. Знаешь, у него здесь есть машина. Новый Триумф. Машина – зверь. Улыбнись мне, дорогая… быстро.

Верона улыбнулась и выглядела так трогательно влюбленной, под ее большими глазами лежали розовато-лиловые тени от усталости и сильной страсти.

Верона чувствовала огромное облегчение. Форбс знал все, но ничего плохого не произошло. Она страстно желала, чтобы ее замужество было удачным, она хотела отплатить Форбсу за его доброту, его веру в нее.

Если тень Стефана была здесь, позади нее, Стефан, который смотрел на нее со старым сардоническим чувством юмора, то она не обращала на него никакого внимания.