Письма проклятой

Конечно, ты можешь мне не верить, но я не могу доказать тебе обратное.

Меня зовут Вивиан, и я просто хочу рассказать тебе историю моей жизни.

Мои руки трясутся от холода и отчаяния, а сердце бешено колотится. Я стараюсь сохранить последнее, что у меня осталось. Сохранить надежду. Нет сил больше кричать, нет сил плакать и звать на помощь. Мне кажется, что я здесь умру. Или действительно сойду с ума.

Единственное, что дает мне надежду это его глаза. Голубые, полные любви и радости глаза. Глаза моего Дэвида, которые остаются лишь глубоко в моей памяти. Под толстым слоем пыли.

Я снова слышу эти звуки. Звуки, доносящиеся из коридора. Будто огромные трубы разрывает поток ветра. Я больше не могу слышать это. Зачем они это делают? Зачем мучают меня? Пожалуйста, хватит! Я хочу закричать, хочу найти силы. Но их нет.

Сейчас я в самом низу. В яме, из которой не выбраться, как не старайся. Я пишу эти слова на старой, желтой бумаге уже почти стертым карандашом. Но я пишу. Пишу, чтобы выжить. Чтобы сохранить хоть что-то в моей памяти.

Я не знаю, кто я теперь, но я помню, кем я была раньше. Еще совсем недавно я была совершенно нормальной девушкой, я была свободной. Это была другая Вивиан. Вивиан, которая хотела жить. У нее было то, чего нет у меня. Целое сердце. Сердце, которое жадно билось в груди. Сердце полное жизни, на котором будто распускались прекрасные цветы.

Если бы хоть на миг я могла вернуться в прошлое и изменить хоть что-то, что-то исправить, я бы осталась прежней. Я бы осталась живой. Но поскольку это невозможно, я уже никогда не получу шанс прожить тот отрезок моей жизни заново. Мне остается лишь уповать на Господа Бога, который не покинет меня в назначенный час. Час, в который мне придется оставить это место навсегда. Тогда я отправлюсь в лучший мир.

Как жить дальше, если силы уже почти покинули мое тело? А все мои воспоминания утекают, словно вода сквозь пальцы. Как жить, если мою голову изнутри разрывают на части эти звуки? Как же больно. Как больно.

Я снова слышу крики из коридора. Женские крики. Они разрывают воздух на части и режут мои уши.

— Чертовы ублюдки! Да, я сама королева! Как вы смеете ко мне прикасаться?! Мой брат завещал мне сесть на трон. — Снова Дикая Элли сотрясала воздух своими воплями вперемешку со звоном цепей на ее ботинках. — Гильотина! Вот, что ждет вас, псы чумные! — Зарычала она, и ее вырвало обедом прямо на сестру Ригес.

Обед был хуже некуда, так что думаю, Элли не очень-то расстроилась. А вот сестра Ригес, кажется, сейчас растерзает ее на месте. Я встала в проход и наблюдала за всем этим со стороны.

— Что ты делаешь, паршивка? Ты снова хочешь на стул? Ну, так я тебя сейчас верну на него. Можешь не сомневаться! — Взвизгнула, сестра Ригес, и раздался такой громкий хлопок, что я вздрогнула. Сестра Ригес ударила Элли ладонью по щеке так сильно, что та упала.

Лучше бы она убила ее прям тут, чем снова отправить на стул. Тогда Ригес не пришлось бы снова терпеть такое. Зачем тогда вообще менять платье и передник, ведь зная Элли, после стула к ней лучше не подходить близко, да еще и в чисто выстиранной и выглаженной одежде.

В холодном промозглом коридоре стояла вся грязная и облитая сегодняшним обедом из желудка Дикой Элли, сестра Ригес. На коленях перед ней стола Элли, которая еще менее полугода назад засыпала в объятиях знатного Графа и одевалась только в лучшие шелка. Довольно легко это представить, но так сложно в это поверить. Знает ли тот Граф, что его Элли теперь регулярно посещает стул? Знает ли он, что подают на обед его возлюбленной и знает ли вообще, что она все еще жива? Быть может, он вообще не помнит ее. Эти мысли меня немного отвлекают. И гул в голове замолкает.

Я заснула всего на несколько минут. Мне снился мой дядя, который замерз, когда я была еще совсем ребенком. Его серое, искаженное лицо выражало мне сочувствие. Будто даже мертвым быть лучше, чем находиться здесь. Потом мне снился жар, жар камина и горячее вино с пряностями в моем бокале. Мои руки согревались, а аромат корицы дурманил и успокаивал. Так горько и сладко одновременно. А потом звон посуды. Мне принесли ужин, и пришлось открыть глаза.

Когда я увидела, что мне придется есть, то пожалела, что проснулась. Мне принесли одну холодную картошину, полстакана молока и кусок черного хлеба.

На вкус совсем не плохо, поэтому я съела все. Затем пилюли. Две белых маленьких и одна желтоватая. Все как обычно.

— У тебя осталось что-то? Я могу доесть? — Спросила Нелли. Тяжелое дыхание с шипением вырвалось из ее груди. Я вздрогнула от неожиданности. Я совсем забыла, что я здесь не одна.

Руки Нелли дрожали от холода, ее глубокий и одновременной безумный взгляд заставил меня дрожать.

— Прости, Нелли. Я была очень голодна.

Она безмолвно смотрела на меня, будто ничего не услышала и все еще ждала, что я ей дам доесть свой ужин. И только спустя пару минут она громко засмеялась. Смех ее был колючий, словно морозный ветер. Но потом она быстро успокоилась, легла на свою кровать и заснула.

Теперь я могла снова писать. Писать, чтобы сохранить часть рассудка, что у меня осталось, пока меня не свалит в сон.

В таких условиях тяжело написать что-то внятное. Пальцы не слушаются, а мысли ускользают с такой быстротой, что догонять их тяжелее, чем поймать каторжника. Но я чувствую, что мне необходимо это делать. Мой рассудок теряется в лабиринтах разума, оставляя лишь легкий отблеск моих воспоминаний, то и дело мелькающих у меня в голове.

Эти воспоминания о детстве. Я помню ветер, развивающий мои густые волосы, я помню поля, раскинувшиеся от моего дома до края земли. Я будто и сейчас чувствую те запахи и звуки.

Звонкие голоса птиц и их сладкое пение разливаются в моей памяти. Шелест мягкой, шелковистой травы под босыми ногами. Я будто чувствую ее тепло и нежность.

Белые стены так давят на меня сейчас, перед глазами туман, я закрываю их и мне легче. Легче перенестись в те времена, когда все было хорошо. Когда моя мама, о которой я почти ничего не помню, брала нас с сестрой за руки и вела в цветущую оранжерею. Я помню цветы, разные цветы, их аромат, который витал в воздухе. Мама собирала букеты и расставляла их по всему дому.

Особенно мне нравились кувшинки, но в оранжерее их не было. Они росли только в пруду не далеко от нашего родового поместья. Они казались мне самыми волшебными, потому что росли только в воде.

Нелли начинает стонать во сне и что-то бормочет себе под нос. Я не могу разобрать, что именно. Я пытаюсь раскрыть слипшиеся глаза, но у меня не получается. Но хочу ли я? Нет. Совсем не хочу. Не открывать бы их вообще! Стать слепой, чтобы не видеть всего этого.

Мое детство. Я, моя сестра-близнец, такая же, как и я. Мое искаженное отражение. Мое зеркало. Я смотрела на ее, и видела в ее голубых глазах себя.

Я помню своих родителей, но не могу припомнить их лиц. Каждый день я пытаюсь воскресить их в памяти, но все четно. Это место убило все.

Мои родители, любимые, самые дорогие для меня люди, те, что будут любить тебя, даже если ты сделаешь что-то им неугодное, что-то ужасное.

Маргарет и Уильям Харт, так звали мою мать и отца. Они были добропорядочными людьми, чтили законы и почитали нашего короля.

Держась за руки, мы бродили по полям. Моя матушка говорила, что я была непослушным ребенком, которая быстро находила неприятности, даже там, где их не было и в помине. Моя сестра же наоборот, искаженное отражение, тихая, омут ее глаз не выражал обеспокоенности, озабоченности этим миром и его красотой, его необъятным величием. Она была спокойной, себе на уме.

Когда приходило время завтрака, матушка распоряжалась, чтобы нам с сестрой наливали свежего молока. Я так любила его! Еще одно воспоминание, что сохранилось в моей памяти, согревающие мои мысли, воспоминания о теплом молоке, таком вкусном, белом как облака.

Но было и то, что омрачало эти дивные воспоминания. Сильвия — моя сестра-близнец. При виде молока она морщилась, будто ее заставляли пить морскую воду. Я смотрела на нее, и совершенно не понимала, почему оно ей так не нравится.

Только потом при очередной ссоре с сестрой я все поняла. Сильвия и по сей день помнит ту историю, что случилась с нами на пятом году жизни.

Наша матушка держала в доме молочницу, и у нас часто пахло молоком и сливками. Молочница готовила сыр, творог, а мы с Сильвией находились рядом, пока родители были заняты. Иногда она давала нам пробовать ее изделия на вкус и рассказывала о премудростях приготовления сыра.

Я помню, когда все изменилось, помню, как Сильвия переменилась.

Был полдень. Молочнице пришлось отлучиться по своим делам, и она была вынуждена оставить нас одних. На деревянном столе стояла миска с молоком, а льняные тряпочки для творога мирно лежали рядом.

— Вивиан, ты уверена, что мы можем трогать все это? — Хлопая глазами, спросила Сильвия.

— Да, ладно тебе! Смотри, в миске свежее молоко, так хочется. — Я облизнула губки, так сильно мне хотелось отпить из миски.

Стол был высоким, а мы с сестрой такие низенькие, что еле доставали руками до столешницы. Я взяла стул, встала на него, но не смогла удержаться на ногах из-за скользких подошв туфель, и опрокинула миску с молоком на стоящую рядом сестру. Сильвия завопила и начала махать руками. Ее сиреневое платье сделалось мокрым, она морщилась, и издавала странные звуки, будто ее сейчас стошнит.

В кухню в ту же минуту вошла молочница. Ее глаза округлились, а рот приоткрылся. Мы с сестрой встали по стойке смирно.

— Что тут произошло? — Сказала молочница, бросив взгляд на миску, что валялась рядом с ногами Сильвии.

— Простите нас. — Сказала я, и ощутила на себе презрительный взгляд сестры.

— Господи, Сильвия, ну ты и неряха, вон посмотри на Вивиан, какая она чистая и аккуратная! И почему миска на полу? Ох, девочки, из-за вас мне все придется начинать сначала.

— Но, это не я. — Еле слышно сказала Сильвия. Но всем уже было все равно.

— Все, ничего не хочу слушать. Ступайте.

С тех самых пор, Сильвия и слышать ничего не хотела об этой молочнице. Она обходила стороной все, что касалось молока.

А я совсем уже забыла вкус настоящей еды, забыла запах свежего хрустящего хлеба, мяса и свежих овощей. Здесь еда совсем с другим вкусом. Точнее его не было и вовсе.

Опять болит голова, мысли путаются, но я должна писать дальше, чтобы не упустить ни одной детали моего прошлого, ни одну крупицу воспоминаний. Как же хочется кричать от отчаяния. Но я должна рассказать тебе мою историю до конца.

Моя сестра была так скучна, как лист серого пергамента без единого рисунка или надписи. Да, мы одинаковые. Но я никак не могла заглянуть в голову моей сестры, и узнать, что там таится.

Она могла сидеть часами и плести венки из полевых цветов, себе на уме, размышляя о чем-то неведомом. Мы кажемся одинаковыми, но там, внутри, мы разные как свет солнца и порывы холодного ветра.

Ее маленькие костлявые пальцы без труда справлялись с работой по дому. Она часто помогала матушке, часами молчала и читала книжки. Скучное искаженное отражение. Сначала я звала ее веселиться со мной, но потом перестала. Сильвия, бедная моя сестра, в ней с самого начала не было ничего, что могло бы трогать сердца.

Как весело проходило наше детство. Легкое и беззаботное, однако, беззаботным оно было лишь у меня.

Я помню, как бегала за бабочками в пустоши, где росло огромное дерево. Одинокая липа. Я воображала себя путешественницей и мореплавателем. Представляла, что плыву по океану на огромном судне, с бравым капитаном. Плыву туда, где солнце соединяется с горизонтом.

Лежа на мягкой траве, я закрывала глаза и представляла, что нахожусь в неизведанном мне месте, в той стране, что за океаном. Представляла себя хозяйкой большого поместья, и что в моем подчинении множество слуг, которые очень любят меня за мой веселый нрав.

Сейчас мое лицо перестало выражать беззаботность. Я забыла, как мечтать. Мой голос потерял тот задор и звонкость, которые наполняли его в моем далеком детстве. Хотелось бы мне вернуться обратно. Куда обратно? Некуда. Матушка уж давно гробу, и ее тело разлагается в сырой земле, а мой папа, я помню его лучезарную улыбку, от которой матушка была без ума. Помню теплый взгляд его зеленых глаз. Как нежно и трепетно он гладил меня по голове, когда я еще совсем маленькая сидела у него на коленях. Тепло его рук до сих пор согревают меня во сне.

Мое лицо уже мокрое от горячих слез. Я скучаю. Кроме моего любимого Дэвида нет больше существа на этой земле, по ком бы я так же скучала.

Если я еще могу по кому-то скучать, чувствовать что-то, кроме боли, значит, я еще жива, и надежда, что я когда-нибудь выберусь отсюда, остается.

Я помню наш дом, большой, с множеством комнат. Я бежала босыми ногами по коврам. Я помню, как они слегка царапали пятки. Помню звонкий голос мамы. «Сильвия, Вивиан, а ну обуйтесь! Не подобает молодым леди бегать босиком!»

Но я не хотела ничего слушать, кроме своих собственных мыслей. Я заливалась смехом и заражала этим маму, которая вдруг начинала догонять меня.

Бабочки. Я помню бабочек с разноцветными крыльями, которых я ловила, не давая божьим созданиям летать, и наполнять красотой этот мир. Ласковый ветер обдувал мои волосы, лицо, а солнечный свет слепил глаза. Я улыбалась наивной детской улыбкой. От той улыбки и след простыл. Теперь я не улыбаюсь.

Я снова проваливаюсь в эту негу, хочу жить там, в моих воспоминаниях, в том прекрасном мире. Слышать смех соседских детей, голос матушки, ощущать лучики солнца по утрам, ливень, град и снег!

Надеюсь, ты все еще здесь. Прости, мне так тяжело писать. Руки трясутся от холода, не слушаются, и карандаш еле царапает бумагу. Но я должна, должна рассказать мою историю. Мне ничего больше не остается. Я не должна потерять остатки рассудка.

Я так одинока, в этом огромном мире я одна. Все, что меня окружает здесь это пожелтевшие от сырости, покрытые плесенью стены, и Нелли, моя соседка, которая живет в своем мире, и ей нет дела до моего.

А ведь когда-то у меня были друзья, соседские мальчишки, Генри и Гарри. Они жили в деревне, что находилась неподалеку от нашего поместья. Это были дети бедных родителей, которые были предоставлены сами себе и делали, что им вздумается.

Я помню, как завидовала им, завидовала их свободе. Глядя в их глаза, я всегда видела в них волю к жизни, желание жить полной жизнью, идти всегда вперед, не оглядываясь назад. Они представлялись мне двумя птицами, вольными лететь, куда позовет их ветер. Двое мальчишек, двое преданных друг другу друзей, братьев ни по крови, но по духу.

Я очень любила играть с ними. Они часто приходили к нашему дому, и матушка любезно давала им по куску мягкого хлеба и стакану холодного молока.

Пока мы с Гарри и Генри играли в поле, Сильвия сидела под липой с книгой в руках. Она, как и обычно, жила и существовала где-то в своем мирке, либо в мире той книги, которую читала. Скучное искаженное отражение.

— Вивиан, Гарри, Генри! Вы мне мешаете, не соблаговолите уйти играть в ваши глупые игры где-нибудь в другом месте. — Говорила моя сестра.

Но мы никогда ее не слушали. Мальчишки даже ухом не повели, когда услышали ее просьбу, которая скорее походила на приказ. Казалось, они вообще никого в этом мире не слушали, только себя самих. И родители им не указ.

Иногда, Генри и Гарри приходили ко мне с небольшим неуклюжим букетиком полевых цветов. Какими же они были прекрасными! Я кружилась от радости, улыбаясь, и благодарила мальчиков за чудесный подарок. Я понимала, что это все, что они могут сделать.

Сейчас у меня нет друзей. Я одна, и даже не знаю, где они сейчас, и что случилось с теми милыми мальчишками. Наверное, они стали мореплавателями или путешественниками. Надеюсь, они не утеряли ту волю к жизни, которая всегда сверкала в их глазах.

Еще несколько воспоминаний, которые теплятся в моем сердце, связаны с нежными руками моей матушки. Она часто расчесывала наши с сестрой волосы. Мне было трудно усидеть на одном месте. Матушка старалась привести в порядок спутанные ветром волосы, было больно, и я не желала это терпеть. И только уговоры матушки и ее нежные руки могли удержать меня хоть на пару минут на одном месте. Сильвия послушно сидела возле нее, и я видела, как ее лицо меняет выражение, но она не издавала ни звука, что сильно раздражало меня.

Но Сильвия не всегда молчала, я помню, как она любила читать книги вслух, медленно и четко проговаривая слова, изредка поглядывая на матушку, что сидела рядом и следила за тем, как мы обучаемся грамоте. Сильвия всегда стойко и кротко выполняла все поручения гувернантки. Так много сил и терпения уходило у нее, чтобы выучить рассказ или написать сочинение. И ее старания вознаграждались одобрительными кивками со стороны матушки.

Я же с легкостью и невероятной быстротой изучала целые отрывки из книг и писала по нескольку сочинений за раз. Тогда я поняла, что мне нравится придумывать разные истории и записывать их в тетрадь. С тех пор я сама начала писать маленькие рассказы.

Во время занятий я думала, как бы скорее избавится от книги и пуститься на поиски бабочек в саду. Меня часто хвалили и отпускали из класса раньше сестры. Сильвия же делалась такой сердитой, но продолжала зубрить дальше.

Я помню ее завистливый взгляд. Она стреляла молниями из глаз, когда видела, что я вперед нее встаю из-за парты. Я свободна и могу делать, что захочу.

Когда Сильвия заканчивала выполнять учебные задания, она медленно поднималась, задрав голову повыше, и смотрела на меня как на рабыню. Глупая Сильвия. Ее осанка была такой прямой, а голова была так сильно задрана, что мне казалось, что она сломается пополам.

Я хихикала за ее спиной. Ведь мне совсем не стоило никаких усилий, чтобы хорошо учится.

Шли годы. С каждым днем мы становились старше. И пропасть между нами становилась все больше. Я смотрела на себя в зеркало и видела молодую, красивую девушку, умело стреляющую глазками с персиковым румянцем на лице.

Сильвия же была полной моей противоположностью. Цвет ее кожи отдавал землистым оттенком. Вены выступали на ее груди, которую она так тщательно прикрывала шелком. Она предпочитала серый цвет в одежде и совсем не носила украшений.

Я же украшала свою шею жемчужной нитью, которая подчеркивала цвет моей кожи. Я будто вся сверкала изнутри, так говорила моя матушка. А Сильвия превратилась в серую мышь, видимо из-за недостатка солнечного света. Так я думала. Ведь она всегда находилась дома.

Теперь Сильвия действительно стала моим искаженным отражением. Мы стали совершенно разными, сейчас всем было легко различать нас.

Чем старше мы становились, тем все становилось сложнее. Осанка, дикий холодный взгляд, горделивый вид Сильвии отталкивал от нее всех, с кем она пыталась заговорить. Она источала колючий холод, неприступная стена, что моя сестра усердно строила все детство, достигла такой высоты, что никто не мог вскарабкаться на самый верх, и посмотреть, что скрывается за ней, прекрасный сад или же терновник, и сухая почва.

Казалось, что мы с сестрой идем разными путями, которые иногда пересекались между собой. Я помню, как матушка учила нас этикету, что можно делать в обществе, а чего делать нельзя, как правильно вести себя за столом, как держать осанку и женское достоинство. Но больше всего я любила слушать истории из Букингемского дворца, о жизни короля и его гордых подданных. Я слушала все очень внимательно, не пропуская ни единого слова. Наверное, это единственное, в чем мы с сестрой были схожи — нас объединяла любовь к этим историям. Как завороженные, мы сидели у матушки в ногах и слушали, впитывая все, как губки.

Когда нам было четырнадцать, я так сильно мечтала о первом бале, как я буду кружиться в вальсе, стреляя глазками. Я бегала по дому босая, изображала танец, так неуклюже, что смеялась сама над собой. Сильвия же снова морщила свой маленький нос, когда видела меня. Лишь изредка подсмеивалась надо мной. Но это больше походило на злобные завистливые смешки, нежели на невинный смех.

— Ты никогда меня не поймешь! — говорила я.

— Как и ты меня, Вивиан. — Отвечала она, на что я обычно показывала ей язык и убегала. Не хотела заразиться унылостью.

— Ты скучная, Сильвия, иди почитай еще одну книжку, может тебе веселее станет.

— Ох, Сильвия, и почему ты не такая, как твоя сестра? — качала головой матушка. А Сильвия лишь опускала взгляд обратно в книгу.

Спустя какое-то время, Сильвия все-таки нашла себе достойное занятие, которое хоть как-то могло развлечь и нас и ее саму.

Конечно, как же я забыла упомянуть это! Сильвия не была такой уж безнадежной, как может показаться. Еще в раннем детстве папа и матушка увидели, что моя сестра обладает прекрасным звучным голосом и любовью к музыке.

Чем старше она становилась, тем больше этот талант расцветал в ней. Ее голос радовал папу за ужином. Когда она пела, ее волшебный голос разлетался по дому, наполняя его жизнью. Матушка садилась за фортепиано, и Сильвия пела. Пела так, что папа невольно покачивал ногой или головой в такт. В те минуты, мне становилось спокойнее и легче.

Мою сестру ценили именно за это. Когда она пела, я видела гордость за нее в глазах родителей, и видела улыбку на лице сестры.

Моя память подводит меня, снова. Так тяжело восстановить в ней все, что для меня важно, наш смех, наши улыбки, что мы дарили друг другу. Вспомнить бы те моменты, когда мы брались за руки, и бегали по полям, вплетали в волосы цветы. Это было так редко.

Мы расцветали, становиться красивыми девушками, и наши таланты расцветали вместе с нами. Сильвия пела все лучше, стоя возле фортепиано в своем сером платье, с точеной фигурой, а матушка все еще восхищалась даром дочери. В то время как я часами крутилась возле зеркала, занимаясь своим туалетом, воображая, что я при дворе.

Я помню наш первый бал. Как же я долго ждала этого! Я помню, сколько времени я потратила на то, чтобы найти себе подходящее платье, нежно-розовое, но ужасно тяжелое. Помню цветы магнолии в своих волосах. Хотя матушка запретила мне надевать их, я ее не послушала. Я должна была выглядеть еще прекрасней, словно цветущая роза в цветнике.

И когда я посмотрела на себя в зеркало, увидела красивую молодую женщину, достойную быть при королевском дворе, достойную всего самого лучшего.

Мой первый бал! Музыка, красивые наряды, молодые джентльмены, поглядывающие по сторонам. Они рыскали глазами, высматривали себе будущих послушных жен.

Я опускала глаза, скрывала за длинными ресницами кокетливый взгляд, привлекающий всех вокруг. Иногда я ощущала на своей коже холодные прикосновения моей сестры, слышала ее томный голос — она просила меня быть сдержаннее, вести себя приличнее, остановиться, дабы не позорить любимых родителей. Но я ее и слушать не хотела.

Я смотрела по сторонам, замечала заинтересованные лица, глазеющие на меня.

Сильвия выглядела как обычно. Отстраненное лицо, ровная как струна, стоит в стороне, почти в конце залы, незамеченная никем, старалась сохранять спокойствие. Я чувствовала это, что-то в глубине моего сердца ныло, в голове будто звучал ее голос. Это был крик.

О, Сильвия, мне стоило попросить прощения у тебя, за то, что я другая, за то, что лучше, за то, что судьба или природа создали нас такими.

Боль. Что-то жжет внутри. Нет, это не может быть чувство вины! Нет! Только не сейчас. После того, что она сделала со мной! Только не после этого.

Иногда мне кажется, что я сама виновата во всем, что со мной произошло. Наедине с собой, в этой серой комнате, мне ничего не остается, как только винить себя, писать, и сокрушаться, а потом снова писать, собрав остатки воли в кулак.

На этой бумаге я пытаюсь собрать осколки моей памяти, осколки воспоминаний. Они острые, как лезвия. Кусок за куском, словно я собираю картину, картину своей жизни.

Сильвия. Ничтожная, маленькая в этом большом мире, наполненном страхами и разочарованием. А ведь она так и не смогла найти себе кого-то для танцев в тот дивный вечер. Первый в ее жизни бал. Небольшая книжечка, в которой должны быть записи ее кавалеров, была пустой. Книжечка должна быть пропитана ее горькими слезами, но сестра держалась. Она всегда была сильной, даже когда… Ее лицо не выражало совершенно никаких эмоций, лишь холодный взгляд суетливо бегал по лицам людей.

Моя же книжечка была исписана почти полностью. Каждый танец я обещала разным джентльменам. Они же все без исключения не сводили глаз с меня. Один из них даже посмел признаться мне в любви. Он так крепко сжимал мою руку, что мне стало даже немного больно. И он ходил хвостиком за мной целый вечер.

— Мисс Вивиан, пожалуйста, подарите мне и этот танец. — Говорил он, разглядывая мои волосы.

— Мне очень жаль, но этот танец я уже обещала Мистеру Томасу. — Я нежно улыбалась, хлопая ресничками, затем стремительно уходила, оставляя за собой шлейф духов белой акации. Мне лишь изредка удавалось передохнуть на балконе, и я снова шла танцевать. На самом деле я протанцевала весь вечер и стоптала свои новые туфельки.

Матушка хвалила меня, и с негодованием смотрела на Сильвию, тяжело вздыхая. Она разглядывала ее со всех сторон, стараясь понять, что с ней не так. И дело было точно не во внешности, ведь мы были абсолютно одинаковыми. Но нас никогда не путали, что искренне удивляло меня.

Родители очень сильно любили нас обеих, теперь я это понимаю. Тогда, в юности, мне казалось, что матушка любит меня больше. Я видела, какими взглядами она одаривала меня, и как грозно или разочарованно она смотрела на Сильвию. Но все-таки она любила нас обеих.

— Мои дорогие, я так хочу вам счастья. — Говорила она. — Сильвия, пожалуйста, бери пример с Вивиан, учись у нее, так будет лучше.

Всякий раз, когда Сильвия слышала эти слова, ее лицо становилось холодным, не выражало почти ничего, но я чувствовала ее злость и ненависть. Мне становилось так тоскливо, а сестра просто уходила, быстро поднималась в свою комнату. Я подходила к двери и слышала тихое всхлипывание и сопение.

Руки озябли, и я еле выцарапываю буквы, но я должна продолжать писать. Моя история должна быть услышана. И как бы не была тяжела моя ноша, я выдержу, у меня нет другого выбора.

Тут так темно. Так сыро. Ригес пришла закрыть дверь. Она молча посмотрела на меня и с силой захлопнула ее.

Я забилась в угол. Я чувствовала себя такой одинокой, несмотря на то, что рядом полно людей, были слышны крики и вопли. Я умоляю Морфея скорее забрать меня в свое царство. Мне хотелось бы заснуть и больше никогда не просыпаться, впасть в забвение. Но когда я вспоминаю о Дэвиде, эти мысли отпускают меня. Я должна жить, жить ради него.

Я хочу рассказать тебе о том, что же случилось. Чем ближе я к тому страшному событию в моей жизни, тем мне труднее, тем больше мое тело сопротивляется. Мозги кипят, почерк меняется так, что рвется бумага.

Помню, как моя мама перестала дышать. Ее сердце так быстро остановилось, бездыханное тело упало на сырую землю. Помню, как мы с сестрой бросились к ней. Мы целовали ее холодные щеки. Папа стоял рядом, опустив голову. Тогда я ничего не поняла, но сейчас точно знаю, смерть пришла погостить, и забрала на свой адский пир нашу маму. Папа плакал. Первый и последний раз я видела его таким. Отныне его лицо стало другим. Глаза потускнели, а кожа утратила свой привычный оттенок.

В тот день лил дождь. Небо затянули угрюмые тучи. Голова раскалывалась от боли. Мы стояли над дырой в земле, куда отправилась моя матушка. Я все еще не помню ее лица. Господи, как же хорошо, что я помню хотя бы ее приятный нежный голос, и ее теплые прикосновения, ее объятия. Ее больше нет. Я больше никогда не увижу ее.

Мы росли. Пропасть между мной и Сильвией становилась все шире, только изредка я ощущала ту связь, что есть, была и будет между нами, всегда. Та тонкая нить, которая хоть и тонкая, но стальная.

Мы смотрели друг на друга, и не понимали, почему люди одинаковые внешне могут быть столь разными внутри. Сейчас это уже не так важно, ведь мы выросли. Пришло время выходить замуж, заводить семьи.

Папа всегда был занят, но после смерти матушки, отпустил гувернантку, и мы были предназначены сами себе.

— Пап, мы с Вивиан идем в церковь в воскресенье. — С важным видом говорила сестра. Как же меня раздражал ее тон. Как всегда, с высоко поднятой головой зайдет в нашу комнату и прикажет мне надеть платье, угодное ей, соответствующее «девушкам нашего положения».

— Не пойду я в церковь! Зачем? Сильвия, оставь меня, в который раз прошу тебя!

— Нет, ты пойдешь. Так надо! — Она взглянула на меня будто с высока.

И с чего моя сестра решила, что может командовать мной? Надо мной только папа и Господь Бог!

— Вивиан! Какая же ты вредная! — Ругала меня сестра. То, что нравилось ей было совершенно мне неинтересно.

После смерти матушки мы стали чаще ссориться, будь то что-то важное, или сущий пустяк.

— Вивиан, прошло всего несколько недель, а ты снова носишь свои яркие шелковые платья. Как ты можешь? — Рычала она в недоумении.

— А как ты можешь все еще носить эти скучные и тяжелые черные платья? Их то платьями назвать нельзя!

— Это для мамы. — Прошептала она и ее глаза наполнились слезами.

— Поверь, матушке совершенно все равно, какие платья мы носим.

Сильвия не ожидала услышать от меня подобные слова. Мы переживали потерю по-разному. Я не хотела жить в трауре. Мы остаемся здесь, в этом мире, мы живы. В моем мире я хотела видеть лишь радость. В нем не было место печали. И грустила я редко. Иногда глядя на голубое безоблачное небо, я вспоминала матушку. Когда печаль занимала мое сердце и ум, я прибегала к помощи моих старых верных друзей — перу и бумаги. Писала все, что было на душе. Сильвия же выбрала другой путь. Ей нравилось быть хмурой, носить черное и мучить всех нравоучениями. Доставалось даже папе, который старался не обращать особого внимания на это.

Моя сестра командовала прислугой, подражая нашей матушке. Я видела, как некоторые служанки хихикали над ней, но как только Сильвия это замечала, они переставали. Однако слушались ее, ведь особого выбора у них не было. А у меня был.

Единственное, что напоминало о тех временах, когда смерть еще не помнила о нашей семье, было пение моей сестры. Если папа устраивал прием или бал, что случалось достаточно редко, он просил мою сестру спеть что-нибудь, и все гости восхищались ее талантом. Это воскрешало в его старческой памяти те времена, когда его любимая супруга Маргарет, наша матушка, была еще жива.

Хотя, на мой взгляд, пение самое бесполезное занятие на земле.

Если бы оно было полезным, то помогло бы моей бедной сестре найти мужа.

Я же сидела в своей комнате с пером и бумагой. В моей голове всегда было столько прекрасных историй! Мне хотелось поведать о них всему миру, рассказывать о странствиях, приключениях, несчастной, но великой любви и неизбежной смерти.

Все картины, что возникали в моем разуме, я переносила на бумагу. Слова так и лились на бумагу, и мое перо было мне помощником и другом. Я так хотела стать настоящей писательницей. Быть независимой ни от кого. И чтобы все восхищались не только моей красотой, но и моим талантом.

Мое искаженное отражение, моя сестра никогда не понимала меня.

— Вивиан, почему ты не можешь найти себе занятие, которые больше подходит девушке твоего положения? — Говорила она, на что я обычно лишь закатывала глаза.

— Оставь меня в покое, ради Бога. Свяжи что-нибудь, сплети, почитай одну из твоих любимых книг, или найди еще какое-нибудь скучное занятие, которое подходит девушке твоего положения.

Я видела зависть в ее глазах. Чувство, сжирающее человека изнутри, толкающие на чудовищные поступки. Она пошла на поводу у этого чувства.

Прошло еще какое-то время, и Сильвии все-таки нашли мужа. Это был никто иной как мистер Фрэнк Бисли, весьма уважаемый человек. Как я узнала позднее, он был из знатной дворянской семьи, которая владела чайной плантацией в какой-то из колоний Британской империи. Это все, что я помню о его происхождении.

Происхождение и положение в обществе имели большое значение для моего отца. Он считал, что для Сильвии это будет весьма выгодная партия.

Я находила мистера Бисли весьма привлекательным мужчиной. Его фигура была довольно хорошо сложена. Маленькие глаза располагались на квадратном лице, на голове красовались слегка вьющиеся пшеничного цвета волосы.

Я помню, как нелепо моя сестра смотрелась рядом с таким высоким и статным мистером Бисли. Низкая и хрупкая Сильвия едва доставала ему до квадратного увесистого подбородка. И я совершенно не понимала, что привлекательного он находил в ней. Я и до сих пор не понимаю.

Он всегда улыбался, но эти улыбки были просто частью этикета, просто учтивым жестом. Казалось, ему совершенно неинтересна ни женитьба, ни сама Сильвия, которая была по уши влюблена в него. Первый раз за всю жизнь, я стала замечать, что лед в ее сердце стал таять.

Я должна была попросить прощения, но сейчас уже поздно. Прости, дорогая сестра, прости, что я другая, что я лучше.

Да, несомненно, она была по уши влюблена. Когда мистер Бисли приходил к нам в дом, она преображалась. Надевала свое лучшее платье, а глаза искрились радостью. А я снова хихикала за ее спиной. Я не могла поверить, что у них что-то получится.

Сидя за одним столом, я видела печальную, но смешную картину, достойную какой-то сатирической повести. Моя сестра взмахивала ресницами и смотрела прямо в глаза своему жениху. Она осторожно поправляла свое платье и была так нежна и мила. Все это выглядело совершенно не естественно, наигранно, будто она решила претвориться мной. Мне казалось, что я присутствую на каком-то дешевом спектакле с дрянными актерами. Но все же мне было интересно, и я продолжала наблюдать за этим. Я не стала мешать, а просто молчала. Мне не хотелось огорчать или лишать ее чего-то.

— Неужели эта наша Сильвия? — Шептала я папеньке, который, кажется, был счастливее всех остальных.

Сильвия так старалась, но Мистер Бисли будто пришел не к ней свататься, а на деловую встречу. Об этом говорили его сдержанный спокойный взгляд и безупречные манеры. Он стремился говорить о политике с нашим отцом. Затем они обсудили судоходные корабли и дальнейшее правление короля. Сильвия же не сводила глаз со своего жениха, а я все хихикала. Папа поглядывал на меня угрожающе, но я не могла сдержаться. Неужели никто не видел этого абсурда?

Но всем было все равно. Это же шанс, шанс для моей сестры обрести счастье, и наконец, оставить меня. На мой счет никто, ни папа, ни покойная матушка, не сомневались, Вивиан Харт без труда найдет себе одного, двух, да, сколько угодно мужей, если пожелает. Но мне это было не нужно. Я хотела добиться гораздо большего. Я хотела писать книги, которыми будут восхищаться все вокруг.

Я снова слышу эти звуки. Они будто разрывают мою голову изнутри, медленно наполняя ее тревогой.

— Вивиан, чертовка! — скалилась моя соседка. — Зачем ты это пишешь? Неужели думаешь, что сможешь выйти отсюда? А вот и нет. Отсюда, моя дорогая, только одна дорога.

Она снова издает это невыносимые звуки. Ее безумные глаза не дают мне забыть, где я нахожусь. Моя голова снова раскалывается.

Сильвия и Фрэнк еще долго поддерживали связь, общались, что-то обсуждали. Я же наблюдала. Было интересно, что получится из всего этого. В итоге, они решили сыграть свадьбу в июне.

Шли приготовления. Сильвия была в приподнятом настроении, все контролировала. И ей постоянно требовалась моя помощь. Я даже начала уставать от этого. Но признаюсь, в этот раз меня лишили выбора. Папа добродушно попросил меня поучаствовать, чего не скажешь о мистере Бисли.

— Дорогой, какие цветы лучше? Розы или лилии? Дорогой, какого цвета скатерти и салфетки? Нежно-розовые или же небесно-голубые? А столовые приборы? Что скажешь о гостях? — Тараторила Сильвия, подсовывая лоскутки ткани под нос своему будущему мужу.

— Сильвия, дорогая, займись этим сама, пожалуйста. — Мистер Бисли сидел в кресле, уткнувшись в газету. Он не замечал никого, будто нас тут и не было. Изредка он поднимал взгляд и увидев Сильвию погружался обратно в чтение или же в размышления.

Мне казалось, он чаще сморит на меня, чем на свою невесту. Когда я замечала, что он смотрит в мою сторону, я тут же отводила взгляд и улыбалась. А мистер Бисли не скрывал своей заинтересованности мной, и не стеснялся ее. Он нежно брал меня за руку и отводил в сад, пока Сильвия копошилась со слугами, составляя свадебное меню или же список гостей. Все эти приготовления занимали столько времени, и отнимали столько сил, что моя сестра ничего не замечала.

Мистер Бисли предлагал позвать на помощь свою сестру Кэрри, чтобы она все устроила, но Сильвия и слышать об этом не хотела. Она доверяла только себе и старалась держать все под своим контролем. Слуги ходили по струнке после смерти матери. Теперь Сильвия раздавала приказы и следила за порядком. Увлеченность чем-то была ей к лицу.

Признаюсь, что в день своей свадьбы моя сестра выглядела счастливой. Прежде я никогда не видела ее такой. Взгляд ее глаз уже не был таким холодным. Глаза искрились, светились от любви. Она сияла как полуденное солнце.

В день свадьбы мне пришлось расчесывать сестре ее вьющиеся волосы. Она сама попросила меня это сделать. Ведь ни матушки, ни гувернантки не было. Я проводила щеткой по ее голове медленно, и думала, как скоро я смогу начать свое собственную жизнь, без вечного контроля со стороны сестры, которая возомнила себя моей матерью.

Я помню ее глаза в тот день, помню выражение ее лица. Все, начиная с этого дня и до конца, я помню в мельчайших подробностях, будто это было вчера, а не семь лет назад.

Когда я закончила расчесывать ее волосы, она повернулась ко мне, и я снова ощутила эту стальную, но тонкую связь между нами. Она никогда не пропадет. Она взяла меня за руку, и сказала.

— Знаю, мы с тобой не ладим, знаю, что ты ненавидишь меня, но я умоляю тебя, помоги мне сегодня. Без тебя я не справлюсь. — Она еле улыбнулась, и я невольно повторила за ней. Она восприняла это как согласие.

Господь видит мои помыслы, и в тот день, я клянусь, у меня не было мыслей что-то портить. Я лишь хотела делать все по-своему.

Все происходило так стремительно, так быстро. Их семейная жизнь началась в нашем родовом поместье.

Я наблюдала за семейной жизнью моей сестры, и, казалось, она была счастлива с этим мужчиной. Я же узнавала его все ближе и ближе. Он часто приходил ко мне, когда сестры не было рядом, садился и расспрашивал меня о моих рассказах. Его глаза светились любопытством. А я была так польщена! Никто ранее не интересовался моим ремеслом. И я с радостью рассказывала мистеру Бисли о нем.

Могу сказать, что с ним было легко и интересно. За ужином или за обедом, или просто сидя у камина, он мог часами рассказывать нам с сестрой о дальних странах, всяких диковинных традициях. Невозможно было предугадать, о чем он думает. Он легко и быстро менял темы одну на другую. Он не делал мне замечаний, часто находился в веселом расположении духа. Интересовался моим здоровьем и душевным состоянием. Я видела в нем друга, который всегда будет рад меня выслушать, если, конечно, он не читал свежую газету.

Бедному Мистеру Бисли приходилось читать старые газеты, если вдруг с утра нового дня почта запаздывала. Эти газеты были разбросаны по всему дому. Я тоже решила разложить свои рассказы по всему дому, и Сильвию это очень раздражало. Она бесилась, будто это не простая расписанная словами бумага, а навоз. Я всегда хихикала над ней, и наблюдала, как вся прислуга выбегала в гостиную на ее крики. Как только Сильвия замечала на столике или еще где-нибудь газету или мои бумаги, она тут же поднимала на уши весь дом, и приказывала прислуге убрать все немедленно.

Меня нельзя было увидеть без карандаша в прическе и клочка бумаги в кармане, так же как и Мистера Бисли нельзя было увидеть без свежей газеты или очередной книги итальянских авторов в руках. Я бы не решилась назвать его непостоянным, но непостоянство проявлялось во всем. Я замечала, что он мог с легкостью поменять свой любимый апельсиновый джем на молочную пасту. Ему надоедал его любимый костюм, его новые ботинки и запонки. Его любимая музыка менялась каждый день. Вечером он рассказывал нам с сестрой, как сильно он любит оперных певиц, а за завтраком воспевал труд балерин и танцовщиц.

Мне тогда казалось, что все в нашей жизни было непостоянным. Хотя я была лишь сторонним наблюдателем. Я часто была наедине с собой, и мне это нравилось. Я была будто на спектакле в непонятном жанре, и сидела в первом ряду. Я видела отношения моей сестры с ее мужем, и понимала, что не хочу такую судьбу как у нее. Сильвия часто запиралась у себя в комнате и рыдала, когда Мистер Бисли возвращался домой под утро с запахом другой женщины. Никто никогда не говорил об этом, но все об этом знали. Сильвия молча глотала слезы и копила внутри обиду. Она вытирала слезы с щек, и молча терпела. Я чувствовала это. Мы будто делили эту боль между собой.

Впрочем, моя сестра сама виновата. Она хоть и не дурна внешностью, с ее характером очень тяжело мириться. Думаю, что ее мужу тоже было нелегко с ней. Ее жажда все контролировать всегда сводила меня с ума. А теперь еще и Мистера Бисли, который явно не ожидал, что его дорогая женушка окажется такой невыносимой. Но все-таки он был с ней.

Солнечные дни сменились на дождливые, а вместе с ними пришла печаль и горе. Снова смерть приходила погостить, и этот раз забрала папу. Доктор сказал, что он долгое время скрывал от нас свою неизлечимую болезнь, подагру.

Перед тем, как забрать папу, смерть все же дала нам с сестрой попрощаться с ним. На смертном одре, он наказал новоиспеченной миссис Бисли заботиться обо мне и приглядывать за мной, пока я не найду мужа. Мы с Сильвией стали хозяйками в доме по документам, ведь он переходил к нам по наследству. Но в действительности, заправляла всем Сильвия, совершенно не посвящая меня в домашние дела. Да, я и сама не особо желала заполнять вместе с экономкой счетную книгу или выдавать жалованье слугам.

Это положило начало моему аду. Я чувствовала себя пленницей в собственном доме. Жизнь с семейной парой для меня была наказанием за неизвестные мне грехи. Избавить меня от нее могло только замужество, но я совсем не думала о нем. В обязанности Сильвии не входило искать мне мужа. Она была занята своей семьей, но обо мне не забывала.

Я и сама не заботилась о своем будущем, не видела его. В доме все казалось мне таким простым и скучным. Поэтому я часто уходила. Мне нравилось бродить по полю, мое воображение разыгрывалось до предела, я создавала новые миры, новых людей, события. И вот уже мир не такой скучный. Я возвращалась в свою комнату и снова бралась за написание новой истории.

Сильвии это не нравилось, насколько не нравилось, что она злилась по поводу и без. Ее раздражало мое поведение, она постоянно указывала мне, что делать.

— Вивиан! Я прошу тебя, ради Господа Бога, веди себя как подобает! Тебе уже двадцать, ведешь себя как будто ты маленькая девчонка. — Шипела она и сверлила меня своим взглядом исподлобья.

— Как же ты забыла про свой возраст, Сильвия! Думаешь, что, если ты уже замужем, это делает тебя взрослее? А вот и нет! Ох, если бы родители были живы.

— Но их нет! И ты будешь слушать меня.

— Что тут происходит? — сказал мистер Бисли, внезапно появившийся будто бы из неоткуда.

— Ничего, Фрэнк, Вивиан уже уходит. К себе. — Сильвия отмахнулась от меня и обратила свой взор к мужу.

— Когда-нибудь ты точно пожалеешь о том, как обходишься со мной. — Сказала я, прежде чем подняться в свою комнату.

Мои глаза наполнились слезами, а тело сковало, словно кто-то обмотал меня цепями. Я помню, как мне было обидно, и какая я была злая. Я так устала от всего, устала от сестры, устала от такой жизни. Она постоянно давала распоряжения всем в доме. И я была не исключением. Каждое утро я получала очередное распоряжение от Сильвии, словно я была одной из наших служанок.

Я убегала подальше от сестры и садилась писать. Мои руки были так напряжены, что я ломала перья. Одно за другим. Слезы капали прямо на плотную бумагу. Я почти всю ее залила слезами. Я пыталась излить мою боль и обиду в словах, но ничего не получалось.

Голова снова раскалывается от этого отвратительного шума в трубах. Пожалуйста, хватит! Хочу домой, хочу обратно. Мне так страшно.

— Ну, что же ты опять вопишь?! — Крикнула Нелли. — Ты мешаешь мне спать. Замолкни, или мы обе завтра же отправимся на стул.

Я немного притихла. Я должна снова окунуться в свои воспоминания. Я должна рассказать свою историю от начала до конца.

— Вивиан. Что случилось?

Это был первый раз, когда мистер Бисли появился в моей комнате. Я никак не ожидала его увидеть.

— Зачем вы спрашиваете? Вы сами все видели. — Я надеялась, что мистер Бисли защитит меня, он ведь видит, что его жена не права. Хотя я все понимаю, что я никто для него, — Простите мне мою дерзость.

Я сжала губы и отвернулась, чтобы он не видел моего лица.

— Вивиан, дорогая. — Он немного помедлил, а потом сказал. — Если вам так будет легче, я на вашей стороне. — Я никак не ожидала тогда увидеть улыбку на лице мистера Бисли. Она была мимолетной, но мне стало немного лучше. В ответ я только улыбнулась.

Шло время, так прошел почти год. Наши отношения с сестрой становились то хуже, то снова улучшались. Но случалось это тогда, когда она оставляла меня наедине с собой и молчала. Я весьма благодарна мистеру Бисли за то, что он смог повлиять на нее.

Я помню, как в нашем доме изменилось все, помню, что это случилось в одночасье, когда Сильвия поняла, что не может иметь детей. Нет, она не сказала мне. Но я узнала.

В тот день светило солнце, я занималась своими делами, но тут услышала шум из комнаты мистера Бисли и Сильвии, шум манил меня. Я слышала крики сестры, чувствовала ее боль. Творилось что-то страшное.

Они забыли запереть дверь. Я все видела и слышала.

— Прости меня, любимый. — Плакала сестра. — Господи, помоги нам. Я буду молиться о нашей семье.

— Сильвия, пожалуйста, прекрати. — Он старался обнять ее, но она сторонилась его.

— Прости меня, Фрэнк, я так люблю тебя, но не могу, не могу подарить тебе дитя. Прошел уже год, мы пытались, но ничего не выходит. Все мое существо проклято, я не предназначена для этого. — Всхлипывала она, прикрывая лицо платком.

Я видела, как моя сестра упала на колени. Она плакала, а я вздрагивала, я ощущала нутром эту боль, из моих глаз лились слезы, но я сдерживалась, чтобы не выдать себя. Мне было жаль ее. Никто на всем свете не заслуживает такой судьбы.

— Дорогая, прошу тебя, успокойся. — Повторял мистер Бисли.

— Наверное, ты потребуешь развода. Да, так, наверное, будет лучше, правильно? Развод. — Продолжала она, ходя по комнате туда-сюда. Ее тело сжалось. Она стала намного ниже, чем обычно. Ее спина искривилась, а руки побледнели.

— Нет, глупая. Будем пытаться еще и еще, и все получится. Я уверен, Господь милостив, он подарит нам ребенка.

— Значит, ты не попросишь развода? — Сказала Сильвия.

— Нет. — Отрезал он и взял ее за руку.

Проклятая дверь. Скрип разнесся по всему дому. И потухший взгляд Сильвии встретился с моим.

— Что ты тут делаешь? — Сказала Сильвия. — Ты слышала? Ты слышала все, так? Как же я ненавижу тебя! — Рявкнула она. Блеск ее бешеных глаз заставил меня вздрогнуть. Она кинулась прямо на меня. И в ту же секунду Сильвия ударила меня по лицу.

— Дорогая! Прекрати, хватит. — Я помню, как мистер Бисли оказался рядом, и оторвал от меня свою разъяренную жену.

— Будь ты проклята! Вечно ты во все суешь свой нос. — Вопила она во все горло. Ее ужасающий визг поверг меня в шок. Я отстранилась и зарыдала.

Будто дикий зверь Сильвия неслась по коридору, в сторону моей комнаты, а я кинулась вслед за ней. Я хотела сказать «прости», но не могла. Что-то сковало мой рот, и я не могла вымолвить ни слова.

Сильвия в одно мгновенье оказалась возле моего письменного стола, схватила рукописи, что мирно покоились на деревянной столешнице, и бросила их в огонь камина. Огонь с жадностью поглотил лакомство, которое так любезно предоставила ему моя сестра.

Я остановилась. Это был конец. На этот раз мы обе пересекли черту, сделали то, что нельзя было делать. Моя сестра сделала ужасную ошибку, за которую я ее никогда не прощу.

Я побелела как лист бумаги и скатилась вниз по стене. Я снова ощутила эту боль. Боль, которая словно яд все эти семь долгих лет отравляла мое сердце, и мой разум. И нет спасительного противоядия. Я помню все, что тогда сказала Сильвия. Как она проклинала весь мир. Сейчас я понимаю, почему. Она страдала. Страдала всю свою жизнь. Теперь страдаю я.

— Что ты наделала? Что ты наделала?! — Шептала я, проливая свои слезы.

Все, что я писала, все рассказы, мои мысли, все сгорело в пламени, сгорела моя душа, мое нутро было уничтожено руками моей родной сестры.

Сильвия выбежала из комнаты, заперлась в своей, и никого туда не пускала. Склонившись над остатками моей памяти, клочками сгоревшей бумаги в камине, я стала плакать. Ничего не удалось спасти. Ни буквы, ни единой строчки.

— Мне жаль. — Послышался голос мистера Бисли. Он подошел незаметно, и я вздрогнула, когда почувствовала горячее прикосновение его руки на своем плече.

— Простите, мистер Бисли, ради Бога простите, что подслушала ваш разговор. — Я вся сжалась и согнулась.

— Ничего, Вивиан. Не вини себя. Ты совершенно ни в чем не виновата. — Он улыбнулся.

В его голосе не было тепла. Слова звучали так же холодно и безразлично, как это было всегда. Но увидев его глаза, я видела, что мистер Бисли действительно верит в то, что говорит. Он был уверен, что все будет в порядке, что все образуется. И я поверила.

Как же мне не хватало человеческого тепла. И мистер Бисли был единственным, кто бы рядом в те минуты, минуты моего отчаяния. Я была готова умолять его утешить меня, подарить мне хоть каплю тепла. Но просить не пришлось. Он провел своими теплыми руками по моим плечам. Его глаза смотрели прямо на меня. Он не отводил взгляд.

Глупая девочка, как же я была глупа! Как бы мне хотелось вернуть все обратно, повернуть время вспять и не совершать тех ошибок.

— Она все уничтожила. Сожгла и глазом не моргнула. — Шептала я.

— Вы все восстановите, я не сомневаюсь в этом. Ведь у вас настоящий талант. Она может уничтожить записи, но она не сможет уничтожить вашу память. — Его глаза заблестели.

Я согласилась и почти успокоилась. Мистер Бисли все еще сидел рядом со мной, его рука нежно гладила мои плечи. На секунду я чуть было не потеряла рассудок. Я смотрела прямо в его глаза, схватила за руку и притянула ближе к себе.

— Не оставляйте меня. Прошу вас. — Прошептала я.

Его взгляд заблудился в моем, и он поцеловал меня. Его губы жадно цеплялись за мои, он не хотел отпускать меня. В те мгновенья и слезы высохли на моих щеках. Я чувствовала себя в безопасности.

Как я могла позволить себе это? Я позволила себе пасть так низко, как только может пасть самая неблагочестивая девушка. И я хотела еще. Мне было мало.

— Никогда, Вивиан. Никогда. — Шептал он. Кто знает, как далеко мы могли бы зайти. Но нас прервал звук приближающихся шагов Сильвии.

Я бежала из комнаты, мимо своей сестры и слуг, бежала в пустошь к одинокому липовому дереву, которому я тогда и рассказала все свои тайны и желания. Я уткнулась лицом в сырую кору, гладила ее и заливалась смехом вперемешку со слезами. Тот день я запомню на всю жизнь. День, из-за которого я стала самой счастливой и самой несчастной женщиной в мире.

Теперь я избегала встреч с Сильвией и так ждала уединения с Мистером Бисли. Ждала, что он снова станет хвалить мои рассказы, которые никогда не читал, ждала, когда его уставший взгляд снова станет бодр лишь от одного моего появления. Ждала, когда он сможет оценить, насколько хорошо я танцую. И что только я могу оторвать его от очередной газеты.

Мистер Бисли ждал меня каждый вечер на закате в пустоши. Сильвия же в это время занималась счетной книгой, разговорами с экономкой, и занималась другими домашними делами. Она пыталась заглушить в себе боль, старалась не думать о том, что произошло. Казалось, ее совершенно не волновало, куда подевался ее дорогой супруг. А про меня она вообще старалась не вспоминать.

— И почему так долго? Я хотела пойти за тобой. — Послышался голос Сильвии из кабинета.

— Я снова гуляла в пустоши. Распустились чудесные маки. — Ответила я.

— Ну и при чем здесь ты и твои маки? — Сильвия с раскрасневшимся лицом выбежала и выпучила на меня глаза. — Я разве тебя спрашивала? Где Фрэнк?

— От куда мне знать? Это ведь твой муж. — Хихикнула я, смеясь ей прямо в глаза.

Она стала совершенно невыносимой. Еще хуже, чем была раньше.

— Так, Вивиан, я завтра уезжаю в Лондон, на пару дней. Для меня это очень важно. И для Фрэнка. — Отчеканила она, стоя в проходе с карандашом в руке. — Так что без фокусов здесь. Ясно? И займись, наконец, делом. Хватит таскаться по полям без надобности.

— Ты наверно забыла, Сильвия, но ты мне не старшая сестра и уж тем более не мать. Так с чего ты взяла, что я стану тебя слушаться? — Я выпучила на нее глаза, а она приоткрыла рот и ничего не могла сказать, будто слова застряли глубоко в ее горле. С этими словами я поднялась к себе в спальню, оставив сестру в полном недоумении.

Сильвия, как и обещала, уехала рано утром, оставив дома меня, Фрэнка и еще парочку слуг. Позже я узнала, что Сильвия ездила к доктору из-за того, что она никак не могла забеременеть.

Фрэнк же пригласил меня на пикник под одинокой липой в пустоши. Я с радостью согласилась. Тем более день начинался удивительно хорошо. Полуденное солнце было ярким и уже успело прогреть землю.

Я бежала с зонтиком впереди, напевая одну из любимых своих песен, мою кожу легонько щекотали солнечные лучи. А ветер запускал свои пальцы прямо в мои волосы.

— Вивиан, подожди меня. — Сзади с корзинкой, наполненной едой, шел Фрэнк, он улыбался мне. Мне было так хорошо и весело. Я заливалась смехом и старалась увлечь его в свою игру, о которой знала только я. Когда с едой было покончено, мы улеглись под липой на мягкое одеяло и наши руки сплелись.

— Ты невероятная. — Голос его был теплым и мягким, совсем как солнечные лучи.

— Вы смеетесь надо мной, Мистер Бисли. — Я немного приподняла брови и посмотрела прямо в его глаза.

— Вивиан, я же просил называть меня Фрэнк. — Он закатил глаза. А я лишь рассмеялась ему в ответ.

Я приближалась к нему все ближе и ближе, не отрывая от него взгляд. Он был так нежен со мной. Его губы коснулись моей шеи, и по моему телу пробежала дрожь. Аромат скошенной травы и нежный запах солнечного света наполнял мои легкие. Я принадлежала ему, полностью, прямо под одиноким липовым деревом. Я чувствовала себя такой маленькой и хрупкой. Я запрокинула голову назад и наслаждалась его прикосновениями. С ним я чувствовала себя защищенной.

Он шептал мое имя так, что я совершенно забыла обо всем. Сладкая боль и его теплые руки на моей груди. Он овладел мной или быть может, я овладела им. Я не знала, чье это было желание. Но он сделал все, чтобы это случилось. Его мягкие пальцы поглаживали пряди моих волос. Так нежно и с такой любовью, будто я была его единственной женщиной, и никакой Сильвии не существовало и в помине.

Его тяжелая голова упала на мои колени, и он с силой сжал меня. Я ахнула и резко отвернулась, спешно застегивая пуговицы на платье.

— Я думаю, что нам стоит забыть об этом. Это было не то, чего я хотела. — Прошептала я ему.

— А чего ты хотела? Разве не этого, моя маленькая Вивиан? — С ехидной ухмылкой произнес он. — Твои глаза с самой первой нашей встречи говорили совсем иное.

Я продолжала отрицать. Ни под каким предлогом не признаю, что я хотела этого. Я и сама не понимала до конца, мстила ли я Сильвии или просто захотела испытать то, что уже давно испытывала она. Нет, я не хотела даже думать об этом. Я гнала от себя эти мысли. Лишь бы не чувствовать вину за то, что я сделала с мужем моей сестры.

Сильвия вернулась через пару дней. Она стала часто запираться одна в своей комнате, а ее муж в это время целовал мои руки и обмывал мои ноги теплой водой. Почти все свое свободное время он проводил в гостиной за чтением свежей газеты или же в моем обществе.

Он запускал свои теплые руки под мою ночную рубашку и гладил мои бедра, клал голову на мои колени и вдыхал запах моего тела. Иногда перед сном, он приносил мне теплое молоко, садился в кресло, что стояло рядом с кроватью, и ждал, пока я усну.

Я спустилась на следующий круг ада, когда больше не смогла прятать свой живот под одеждой, а корсет уже не мог скрывать моего положения. Моя беззаботная жизнь была закончена.

Искры летали в тот вечер из глаз моей сестры. Она была похожа на разъяренного зверя. Сильвия побила всю посуду в доме. Она кричала, что я сломала ее жизнь. Фрэнк рассказал, ей что я вынашиваю его ребенка. Если бы она не узнала от кого этот малыш, то посчитала бы меня падшей женщиной, которая принесла в подоле, даже не выйдя замуж. Хотя, я думаю, что лучше бы она не знала, чей это ребенок. Думаю, что в ее глазах я и была той самой падшей женщиной.

Я ни в чем не винила еще не родившегося ребенка. Я его уже любила. Разумеется, мне было страшно. Я страшилась неизвестности. Что будет делать этот невинный малыш среди этих людей?

— Ты сломала мне всю жизнь. Ты! Как ты посмела? Боже мой! Как только посмела взять то, что принадлежит мне. — Кричала она. Из ее глаз летели искры, казалось, что еще минуту, и она размозжит мне голову старым медным подсвечником.

Я старалась все объяснить, но она только закрывала свои уши руками. В своем бешенстве она превзошла саму себя. Она будто хотела своими криками истребить меня. Чтобы я даже не смотрела на Фрэнка.

— Ты хотела забрать у меня все. Какая же ты дрянь. Ты и твой ребенок. Ты же знала, что я не могу иметь детей. И все равно поступила так.

— Не вини меня. Не смей, Сильвия. А уж его тем более. — Я положила руки на свой живот. — Ребенок ни в чем не виноват.

Лицо моей сестры смягчилось. Она выдохнула и вышла из комнаты, хлопнув дверью. С тех пор она не искала встречи со мной. При виде меня Сильвия резко отворачивалась и уходила в другую комнату.

— Не приближайся к ней! Мне все равно, что она сама тебя околдовала своими чарами, но не смей говорить с ней. — Шипела она на Фрэнка.

— Прекрати, Сильвия. Она ни в чем не виновата, ты ведь знаешь. Не нужно загонять девочку в угол. У нее сейчас не самый легкий период жизни. — Отвечал Фрэнк.

— Ничего и слышать не желаю. Ни слова о ней больше.

Она хлопнула дверью, так сильно, что щепка отлетела прямо в начищенные до блеска ботинки Фрэнка.

Мне было очень страшно, я не хотела навредить ребенку и избегала встреч с сестрой. Она и сама не хотела меня видеть. Однажды она даже притворилась, что меня нет — смотрела холодным взглядом сквозь меня.

А иногда она с ужасом и ненавистью разглядывала мой живот. В этот момент мне казалось, что она сейчас вцепится зубами и растерзает меня. На ночь я закрывала комнату на ключ, боясь, что Сильвия может что-то сделать с ребенком. Я была одна. Одна в этом огромном доме среди этих людей. Людей, которые не желали видеть меня.

С тех пор Сильвия ни на минуту не отходила от Фрэнка. Сопровождала его везде. Даже в ванную комнату. Как не прилично с ее стороны. Контроль за ним только усиливался, когда на горизонте появлялась я.

Сильвия вцеплялась в него, словно кошка и не отходила ни на шаг. Так мы прожили еще месяц. Я не говорила с Фрэнком так долго, что больше не могла сдерживаться. Так хотелось рассказать ему о нашем малыше, который уже начинал шевелиться в моей утробе. Он должен прикоснуться к моему животу, чтобы почувствовать это. Я ждала, пока он останется один.

Он, как обычно, сидел в своем кресле со свежей газетой в руках. Мне казалось, что я не разговаривала с ним целую вечность, и так сильно захотелось обнять его. Он был особенно нужен мне прямо сейчас.

— Фрэнк, так неловко просить, помогите мне, пожалуйста, в детской комнате. — Я улыбнулась и взмахнула своими длинными ресницами. Мне казалось, что я очень хорошо выгляжу в нынешнем положении. Мое тело округлилось, а на лице появился нежный румянец.

Его глаза заискрились неподдельным интересом. Отложив в сторону газету, он встал и нежно сжал мою руку, а потом улыбнулся. Я уже и забыла, как выглядит его улыбка. Он улыбался именно мне. И казалось, что он был счастлив говорить со мной снова как раньше.

— Конечно, помогу. Вивиан, дорогая, вам так к лицу этот цвет. Напомните мне, это розовый?

Я залилась смехом и по привычке положила ладонь на его плечо.

— Почти, это цвет спелого персика, Фрэнк. — Я нежно опустила взгляд и провела указательным пальцем по своей нижней губе.

Не успела я договорить, как дверь распахнулась, и Сильвия с дикими воплями влетела в гостиную, зацепив краем платья шахматную доску с фигурами, которые разлетелись по всей комнате с характерным звоном.

— Что за тон? Какой он тебе Фрэнк? Для тебя он Мистер Бисли. И убери подальше от моего мужа свои руки. — Ярость была в каждом ее слове, в каждом ее взгляде. Она размахивала руками, будто на нее напала стая диких пчел. — Цвет персика? Пошла вон, пока я своими руками не разорвала это платье прямо на тебе.

— Сильвия, хватит, замолчи. Я тебя просил не трогать девочку. — Вмешался Фрэнк. Он закрыл меня собой, и я почувствовала, что важна ему. Что он хочет защитить меня.

— Ты меня просил? А о чем я просила тебя, помнишь? — Зашипела Сильвия, стараясь отодвинуть его в сторону.

— Где твои манеры, Сильвия? Что ты вытворяешь? — Рявкнул он на нее. Я впервые видела его таким. Он сжал свою руку в кулак и со всей силы ударил ей о кофейный столик, да так что слуги прибежали со всех уголков нашего дома.

— Мои манеры? Я в отличие от нее не вступала в связь с женатым мужчиной, да еще и мужем сестры. Так что про манеры лучше спросить у нее. — Она пальцем указала на меня. Ее рука тряслась от напряжения, она оскалилась, будто вот-вот бросится на меня и растерзает прямо посреди гостиной.

— Хватит, Сильвия. Не надо говорить обо мне в таком тоне. Я все еще твоя сестра и Леди Харт. — Я высоко задрала голову и посмотрела на нее надменным взглядом. Так я с ней еще не говорила. Но я должна была поставить ее на место. Хотя бы попытаться сделать это. Я не сделала ничего такого, за что можно было бы со мной говорить в подобном тоне.

Она округлила глаза, приоткрыла рот, а затем кинулась прямо на меня с криками «я тебя убью».

Фрэнк оттащил ее от меня, она лишь успела оторвать ленту от моего платья. Я увидела в ее глазах ненависть и гнев. Ее буквально разрывало изнутри. Она кричала и хлестала Фрэнка по щекам. Мне казалось, что она совершенно сошла с ума.

Я не стала дожидаться, пока они закончат, и просто поднялась в свою комнату, оставив их наедине. На самом деле я уже очень устала от всего этого. Она всеми силами хотела заставить меня признать вину. Она всем своим сердцем хотела, чтобы я ползала перед ней на коленях моля о прощении. Но она этого не дождется. Никогда.

Я старалась как можно реже выходить на улицу. Гуляла только на заднем дворе, не хватало только, чтобы еще соседи распускали сплетни обо мне. Но находиться постоянно дома было совершенно невыносимо. Я почти все свое свободное время сочиняла рассказы. О дальних странах, о диковинных животных и странных не похожих на нас людях, о пиратах и о добродушном капитане корабля в Атлантическом океане. Капитане, который славится своим благородством и верностью. Капитане, который вызволит несчастную девушку из жестокого плена.

Я сочиняла рассказы о путешествиях и приключениях, а когда слышала, как сестра говорит с Фрэнком обо мне, то сразу же садилась за фортепиано и играла очередную симфонию, которая уносила меня из этого дома подальше. В мир, где нет моей сестры. Я часто думала, что лучше бы нам с ней жить отдельно друг от друга. Слишком много одинаковых людей для одного дома. Слишком много ее в моей жизни.

Я играла как можно громче, чтобы не слышать, как моя сестра подыскивает мне мужа и уже не из самых знатных. Ведь, по ее словам, я уже испорчена. Хорошо, если бы взял хоть кто-то, чтобы я не осталась старой девой. На самом деле, ей теперь было абсолютно все равно за кого меня выдавать, лишь бы я была подальше от нее и от Фрэнка.

Я долго ждала своих родов, но они начались так внезапно. Дома кроме меня и слуг не никого было. Сильвия и Фрэнк были на воскресной службе в церкви, когда на этот свет появился мой ребенок. Это был мальчик. Мой Дэвид. С ангельским лицом и с сияющими голубыми глазами.

В этот день в моем сердце разгорелся огонек любви к самому главному мужчине в моей жизни. Дэвид родился необычайно крепким и здоровым ребенком, много кушал и так же много спал. Я прижималась к нему лицом, вдыхала теплый и сладкий аромат молока. Нежность и любовь теперь были в этом мальчике. Весь смысл моей жизни теперь в нем. Вот для чего я здесь. Чтобы стать матерью этого малыша.

Сильвия чуть не упала в обморок, когда узнала, что он, наконец, родился. Ее подхватила одна из служанок.

— Он родился и жив? — Первый вопрос, который задала моя сестра доктору.

— Мой сын. Это мой сын. — Фрэнк взял младенца на руки и поднес к окну, через которое в комнату проникали солнечные лучи. — Он копия ты, просто одно лицо, Сильвия. — Он улыбнулся, а я так и не поняла про кого он говорит. Ведь мы с Сильвией тоже были одно лицо, если можно было так выразиться.

— Нет, я устала. Положи ребенка, и пойдем отсюда. — Она не смотрела ни на меня, ни на Дэвида. Она видела лишь Фрэнка, который держал младенца.

— Сильвия. — Разрезала я тишину, которая повисла на пару минут. — Не вини его, Дэвид ни в чем не виноват.

— Да, ты права. Он просто твоя жертва. И за что ему в наказание такая мать? — Ее взгляд был словно потухшая свечка. Ничего, кроме пустоты и злости в нем я не видела. Больше она со мной не разговаривала.

Шли недели и месяцы. Мой сын окреп и начал набирать вес. Все свое время я проводила рядом с ним. Он начал узнавать меня и уже научился крепко сжимать мои пальцы своей маленькой, но сильной ручкой. Вся моя жизнь, вся моя любовь находились в нем. Я жила ради него и для него. Так ярко он зажег во мне огонь, казалось, что никто и ничто не в силах потушить его.

— Мой, дорогой, посмотри, к тебе в гости прилетели птички. Ах, какие перышки. — Пела я Дэвиду, качая его на руках.

— Прилетела птичка в чужое гнездо и поселилась с чужой птичкой и снесла яичко от чужой птички. Как тебе такая сказка? — Сильвия вошла в комнату, шурша юбками, и помахала какой-то бумагой перед моим носом. — Подпиши здесь, птичка. — Она развернула эту бумагу и ухмыльнулась. — И поторопись, мы с Фрэнком опаздываем на благотворительный вечер.

— Что это? — я не поняла, чего она хочет. И почему впервые за долгое время решила заговорить со мной.

— Ты ведь умная, так прочти. А вообще ничего особенного. — Пробормотала она и сунула мне в руки этот листок, сложенный вдвое. — Подписывай скорее.

Я начала читать и чуть не выронила ребенка, так сильно меня поразило то, что было написано там. Я не верила своим глазам.

— Ты что, Сильвия? Я ни за что в жизни не откажусь от моего мальчика. Ты сошла с ума просить меня о таком? Это просто возмутительно!

Мое сердце начало стучать так сильно, будто оно сейчас пробьет дыру в моей груди. Сильвия просила меня подписать отказ от Дэвида. И я совершенно не знала, что все это значит.

— Нет, Я пока еще в своем уме. А вот ты! Кто знает, что будет с тобой, если ты не подпишешь это прямо сейчас. — Она посмотрела на Дэвида и снова пододвинула документ ко мне. — Подписывай. Я не буду тебя уговаривать. Подписывай сейчас. Или пожалеешь.

— Ты не будешь указывать мне, что делать. Это мой ребенок. — Я подняла голову вверх и крепко прижала к себе младенца.

— Не упрямься сестра, мы с тобой знаем, что ты ничего не сможешь дать этому ребенку, что он будет расти в позоре, благодаря твоему поведению. Он незаконно рожденный, а ты же не хочешь, чтобы он был изгоем. Подпиши и мы с Фрэнком усыновим мальчика. А ты переедешь на некоторое время в деревню под Вустерширом, пока все не уляжется. — Ее глаза излучали только холод. Холодным взглядом она осмотрела сначала Дэвида, затем меня.

— Я никуда не уеду. И Дэвида я тебе не отдам. Я его мать! Не ты! — Я схватила и в клочья разорвала бумагу, которую принесла Сильвия.

— Что ж, если не уйдешь сама, то я отправлю тебя в сумасшедший дом. — Она ехидно улыбнулась, оголив свои зубы.

— Нет, ты не посмеешь. — Сильвия молча ушла, хлопнув дверью, стук ее каблуков раздавался в моей голове.

И вот я уже обессиленная еле стою у кроватки своего малыша. Я стараюсь найти какие-то слова, чтобы успокоить мое сердце. Я шепчу, что все будет как прежде, что я буду всегда рядом с ним. Я покачала Дэвида. Занялась своим туалетом. Мне хотелось немного прогуляться, даже несмотря на то, что на улице дул сильный весенний ветер. Я хотела прогуляться с моим сыном.

Я открыла входную дверь, чтобы выйти. На руках я держала Дэвида. Сильвия и еще несколько незнакомых мне людей перекрыли мне путь. Я стояла посреди комнаты, на руках с ребенком, а мне противостояли двое мужчин, какая-то женщина и Сильвия. Ее глаза были наполнены яростью, а мои в один миг наполнились слезами. Я попятилась назад и столкнулась с Фрэнком, он стоял сзади и смотрел на Сильвию. Я хотела закричать, но слова словно застряли в моей груди.

— Нет. — Прошептала я и прижала сына к себе. — Не трогайте его.

— Отдай его мне. Сейчас. — Сильвия протянула руки.

— Нет, нет, пожалуйста. — Слезы брызнули из моих глаз. — Не отнимай его у меня. Это же мой Дэвид.

— Мы одинаковые, он даже не поймет, что тебя нет рядом. — Со всей серьезностью сказала она.

— Нет, ты ошибаешься. Мы с тобой совершенно разные. — Отрезала я.

В этот момент в ее глазах сверкнула молния. И она сказала этим людям держать меня. Ах, как разрывалось мое сердце. Как она своими ногтями пыталась выцарапать сердце из моей груди.

— Я молю, не забирайте у меня сына. Пожалуйста. Фрэнк, сделай что-то. Фрэнк. — Я закричала и бросилась к нему.

— Прости. Я ничего не смогу сделать. Мы решили, что так будет лучше. — Он весь сжался и прикрыл лицо руками, словно был не в силах смотреть на меня в таком состоянии.

Двое мужчин держали меня, а Сильвия вырывала плачущего Дэвида из моих рук, но мальчик зацепился за жемчужную нить на моей шее. Эта нить словно связывала его со мной. Жемчуг рассыпался по полу. Я обессиленная упала и заливала слезами свою рану, которую сделала мне сестра.

— Боже, помоги мне. Я вас прошу, оставьте мне сына, оставьте. — Я схватила Фрэнка за шею, я так ждала, что он прекратит все это. — Фрэнк, скажи, чтобы они прекратили. Прошу, мне так больно. Это ведь наш с тобой ребенок. Так спаси нас от этих людей. — Я умоляла его, но он лишь отводил взгляд и отталкивал меня от себя.

Сильвия забрала Дэвида, но она никогда не порвет нить, которая связывает меня с ним. Она может забрать его у меня, вырвав из рук, но она никогда не вырвет его из моего сердца.

— Вы же видите, она не в себе. Мне так жаль, но все-таки я должна расстаться с моей бедной сестрой. — Сильвия так мягко говорила с этими людьми и так холодно смотрела на меня лежащую на полу в собственных слезах. — Забирайте ее прямо сейчас. Все необходимые бумаги я готова подписать.

У меня не было сил идти и сопротивляться. Я могла лишь плакать и молиться, чтобы все это оказалось лишь кошмарным сном. Фрэнк вынес меня на руках, усадил в кэб и меня повезли в северном направлении. Чем дальше меня увозили, тем сильнее становилась боль в моем сердце.

— Я хочу вернуться, там мой сын. Отвезите меня назад. Я вам хорошо заплачу. — Твердила я всю дорогу. Но меня будто никто не слышал. Всем было все равно, что я говорю. Эти люди лишь обсуждали свои жизни и свои проблемы. Совершенно не замечая меня.

Вечером мы прибыли к берегу, где нас ждало небольшое старенькое судно. Затем подвезли еще несколько женщин пожилого возраста, в грязной и старой одежде, изъеденной молью. Вода была спокойной, и в ее глади поблескивали лучи уходящего солнца. Ива своими длинными ветками нежно поглаживала воду, словно убаюкивала.

Как там мой Дэвид? Уложил ли кто-нибудь его спать? Кто же споет ему колыбельную и поцелует на ночь? Мой маленький ангел. Скоро мама будет рядом. Я шептала это себе под нос, стараясь успокоиться. Но я совершенно не понимала, зачем я на этом берегу и когда меня отвезут обратно.

— Простите, когда меня отвезут домой? Мне нужно кормить моего сына. — Спросила я у мужчин, которые привезли меня сюда.

— А эта, кажется, вообще тронулась. — Сказал один другому, и они начали смеяться. Он так и не ответил мне, поэтому я решила просто подождать, но тут нас по очереди стали заводить на корабль.

— Нет, я никуда не поплыву. Я хочу домой. Вы что не слышите меня? — Закричала я, что было сил.

— Теперь там твой дом, милочка. И хватит вопить, мы тебе не извозчики. Закрывай рот и иди вперед.

Мое тело содрогнулось, и я упала. Теперь я не чувствовала ни рук, ни ног. Перед глазами я видела лишь его лицо.

— Отпустите, пожалуйста. Я вас умоляю. — Шептала я, но никто не повел и ухом, меня просто взяли на руки и занесли на корабль. Я вся тряслась от холода и мне дали какое-то старое одеяло, которое пахло животными. Я укрылась и заснула.

Когда я проснулась, что мы снова ехали в кэбе. Густая тьма поглотила все вокруг. Был виден лишь небольшой участок дороги, по которой мы ехали. Я все еще не знала где мы и куда меня везут. Через некоторое время мы оказались у больших железных ворот. Прошлось долго стоять и ждать пока нам кто-то откроет.

Открыл нам старик с густой седой бородой, от которого пахло вареным мясом. Он добродушно посмотрел на меня.

— Поздновато вы. Мы вас ждали еще днем. — Скрипучим голосом сказал он.

— Пришлось задержаться из-за одной очень хорошей дамы, которая нуждалась в нашей помощи. Да, она нам так хорошо заплатила. — Сказал один из тех мужчин, что привез меня сюда.

Перед входом в здание я подняла глаза и увидела вывеску в свете уличного фонаря. Меня словно поразило молнией, и я упала на сырую холодную землю. Там было написано «Лечебница для душевнобольных Святой Урсулы».

— Нет. Я не сумасшедшая. Отпустите меня. — Мои слезы пролились на холодную землю, но всем как будто было все равно.

— Ох, снова ты. Ну, сколько можно. Мне всю дорогу таскать тебя на руках прикажешь? — Рявкнул один из сопровождающих. — От тебя одной столько шуму.

Меня занесли в серое, мрачное здание и передали полной светловолосой женщине.

— С ней столько хлопот. Не завидую вам, сестра Ханна. — Все остальные женщины вошли следом.

— Да, уж и прям, столько хлопот? А по мне так она тихая, как мышка. — Усмехнулась она.

Ханна сразу же повела нас в ванную комнату, где стояла, вытянувшись как струна худая, высокая дама лет сорока. Ее лицо не отражало ничего. Как только мы вошли, она осмотрела нас с головы до ног. И тощим, бледно-сероватым пальцем показала на меня.

— Ты! Как тебя зовут? — Холодным голосом спросила она и еще сильнее выпрямила спину.

— Вивиан Харт, мэм. — Произнесла я. Мне так хотелось высоко поднять голову и повелительным тоном приказать им всем отпустить меня. Но от холода и усталости я еле стояла на ногах.

— Нет, я сестра. Не мэм. Я сестра Ригес, зови меня так. — Черствым, сухим тоном произнесла она и обратилась к другой женщине, которую как я поняла, звали Ханна.

— Кто она, ты не знаешь? Явно не беглянка и не нищенка, взгляни на ее платье. Это же натуральный шелк. — Шептала она ей.

— Мне лишь передали некоторые сведения в этой бумаге. Сказали отдать Доктору Бейтсу. — Ханна достала из-за пазухи пару листов плотной бумаги.

— Надеюсь, что доктор посвятит нас в подробности. Ступай к нему, а я займусь новенькими. — Она встала лицом к нам, сложила руки на груди и задрала голову так высоко, что я думала, она сломает свою тонкую шею. — Итак, леди, вам нужно принять ванную, первой будешь ты. Раздевайся. — Она указала на меня. И сразу же получила отказ. Я не собиралась раздеваться, еще и принимать здесь ванную. Мне нужно было скорее домой к моему сыну. Я не могу терять здесь время.

— Нет, я же сказала, не стану снимать платье. — Топнула я ногой и меня охватила неподдельная ярость. — И хватит меня уговаривать.

— О, боюсь, что ты не поняла. Это не просьба. Если не сделаешь этого сама, то мне придется применить силу, и кто знает, вдруг я случайно порву твое дивное платье. — Она ехидно скривила губы, но я, к всеобщему удивлению, снова ответила отказом. В холодном взгляде сестры Ригес засверкали молнии, которые я видела ранее во взгляде Сильвии.

Меня насильно раздели до нижнего белья, и толкнули прямо в ледяную воду, которой была наполнена ванна.

— Вы что? Она же ледяная! — Закричала я, и уже хотела выбраться, как сестра Ригес остановила меня и принялась тереть мою кожу какой-то жесткой мыльной тряпкой. Она терла меня так, будто собиралась содрать всю мою кожу. Я кричала и вырывалась, но все было тщетно. Она так сильно держала меня, что я не могла пошевелиться. Потом с меня сняли мое нижнее белье, и надели другое. Сухое, хлопковое белье, на котором была вышита надпись «Святая Урсула».

— Я хочу надеть свое платье. Дайте мне мое платье.

— Про свое платье можешь забыть. Ты не увидишь его еще очень долго.

Меня передали сестре Ханне, а Ригес повела в ванную следующую девушку. Меня уложили в холодную влажную от сырости постель, в палату с четырьмя свободными кроватями. Я тряслась от холода, с моих волос еще стекала вода, и я до последнего отказывалась ложиться в эту постель.

— Нет, это не для меня. Я Вивиан Харт. Я не смогу спать в таких условиях.

— Боюсь, девочка, что тебе придется. — Ответила Ханна, расстилая мою постель.

— А как же мой сын? Как он без меня? Почему вы держите меня здесь, если я здорова? Это против правил. — Из моих глаз брызнули слезы. Они немного согрели мое лицо, которое замерзло насквозь.

— Ты ведь не просто так попала сюда. Доктор сказал, что твоя сестра отправила тебя сюда. У тебя были истерики, и ты могла навредить своему ребенку. Так что здесь ты не по нашей милости.

Я все-таки легла в свою дрянную постель и почувствовала огромную дыру в своей груди. У меня отобрали самое дорогое, моего сына и сделала это моя родная сестра.

Мысли путались в моей голове. Все перемешалось. Она не может так со мной поступить. Она должна вернуться за мной. Она же моя сестра. Она просто не может так поступить, просто не может.

Шли дни, недели, один месяц сменял другой. Я все сидела в своей палате, нора, как позже я стала ее называть. Я ждала, что Сильвия вернется за мной. Что она не бросит меня здесь. Я ждала ее днем и ночью, но она все не приходила. Мое сердце так болит от разлуки с моим сыном. Я не вижу, как он растет, как делает первый шаг. Не слышу его смех.

Сильвия так и не пришла за мной. Она отняла у меня все. Все что у меня было. Когда я вспоминаю ее, к горлу подступает такая горечь, мне хочется вцепиться ей в глотку и разорвать ее за то, что она со мной сделала.

Моя ненависть к ней росла с каждым днем, с каждой минутой. Она не заслуживает растить моего сына. Она не должна была разлучать меня с ним. После всего, что я пережила, я понимаю, что лучше бы у меня не было сестры и вовсе.

День был солнечный, хоть и небо намекало на небольшой дождь. В этот день ко мне пришла она. Сильвия. Огромный комок подступил к горлу, когда я ее увидела. Она была одна, все такая же. Совсем не изменилась.

— Здравствуй, Вивиан. — Прошипела она, ее густой взгляд исподлобья будто сковал все мое тело. — Надеюсь, что с тобой тут хорошо обращаются.

Она сидела, сложив руки на груди, словно сейчас начнет учить меня жизни. Словно отправила меня сюда, чтобы проучить. Но быть может она пришла за мной? Быть может, она заберет меня домой. К моему сыну. Ведь я здесь почти год.

— Зачем ты сделала это? — Я искала ответ в ее глазах, но она лишь отвела взгляд. Бледные губы сжались в плотную линию, и все ее тело напряглось.

— Ты все сделала сама, Вивиан. Ты сама выбрала свою судьбу. Сама снюхалась с моим мужем, сама предала меня, ты сама родила ребенка от моего мужа. Я здесь совершенно ни при чем. Я пришла лишь для того, чтобы сказать, что с Дэвидом все хорошо.

— Ты лжешь. Я знаю правду. Ты пришла сюда, посмеяться надо мной. Ты пришла насладиться делами рук своих! — Я соскочила и хотела вцепиться в ее волосы, но Ханна остановила меня. Одним своим взглядом она заставила меня сесть.

— Не делай глупостей. — Еле слышно прошептала она.

Мое тело обмякло. Мне казалось, что это всего лишь страшный сон. Сон, который рано или поздно закончится и все будет как прежде. Я снова буду свободной. И на меня не станут смотреть как на умалишенную.

— Пожалуйста, Сильвия, ты же знаешь, что мне не выжить здесь. Прикажи им отпустить меня. Я так сильно хочу вернуться домой. Так сильно хочу увидеть Дэвида. — На секунду мне показалось, что Сильвия все-таки заберет меня отсюда. Ее глаза увлажнились, а губы обмякли. — Отдай мне моего мальчика. Прошу тебя, Сильвия.

— Хватит. Я ухожу, а ты останешься здесь, так будет лучше. Дэвид теперь мой сын. — От каждого ее слова исходил холод. Каждый звук ее металлического голоса резал мое сердце. Она встала и направилась к выходу, а я не могла пошевелиться, острая боль пронзила мою грудь, словно кто-то мне дал под дых. Я просто сидела молча, я даже не обернулась, когда она уходила.

Так день за днем, год за годом прошло почти семь лет, как я нахожусь здесь. Сестра навещала меня раз в год целых четыре года. Наши разговоры ни к чему не привели, она настаивала, что я должна остаться здесь, но вот уже три года она ко мне не приходила, лишь один раз прислала мне их семейный портрет, где Сильвия, Фрэнк и Дэвид стоят на фоне нашего семейного имения. Они выглядели как настоящая счастливая семья. А Дэвид так сильно похож на меня. Сильвия заменила ему меня. Эта мысль не выходила у меня из головы. Каждый свой день я начинала с этой самой мыслью, и ей же его и заканчивала. Каждый день. Я просыпалась от собственных криков и будила соседку, с которой я делила нору.

Меня лечили с самого первого дня здесь. От этих пилюль, что приносила мне Ханна, очень болела голова и слышались разные звуки. Из-за них я часто хотела спать. Но то, что действительно заставляло мою кровь стынуть в жилах, это здешние методы лечения, которые практиковали доктора в этой лечебнице.

Кажется, я здесь уже целую вечность. Так страшно осознавать, что уже целых семь долгих лет я не видела моего сына. Самое тяжелое время в моей жизни. Моя дыра в груди с каждым днем становится все больше, как бы самой не превратиться в одну огромную дыру.

Начался дождь. Капли крупные и тяжелые с силой били в стекла. Удары были такими яростными, как только стекла выдерживали такой натиск льющейся с неба воды. Завтра здесь опять запахнет гнилой землей и холодной влажностью.

Я не любила дождь, особенно в детстве, но сейчас. Сейчас, когда я нахожусь здесь. И слышу тысячи звуков. Сейчас, когда мою голову разрывает изнутри. Сейчас этот дождь меня успокаивает. Сейчас этот звук падающей с неба воды словно музыка, та самая, которая убаюкивает перед сном.

Нет, только не снова. Эти звуки. Как можно спать под такой дикий рев? От этого звука по моей коже пробежал озноб.

— Нелли? Ты слышишь? — Спросила я соседку, надеясь, что она еще не спит. Но ответа не последовало, а сильный дождь сошел на нет. Лишь пару крупных капель упало с характерным звоном.

Утром стало только хуже. Ветер еще сильнее разрывал трубы. Этот звук я слышала достаточно часто. Последние два года.

Помещение, где я сейчас находилась, все называли палатой. Я же это звала норой. Нора хоть как-то ограждала меня от окружающих, других пациенток и сестер, которые то и дело старались засунуть мне в глотку очередную пилюлю.

Я Вивиан, и я сумасшедшая, в лечебнице для душевнобольных Святой Урсулы. «Здесь мы помогаем людям снова обрести рассудок» — написано над главным входом, но я бы назвала это место клоакой. Сюда стекался весь ужас и грязь, неугодная обществу.

Лечебница находится на полуострове, на севере Великобритании, в часе езды от берега океана. Здание очень большое и массивное, из тяжелого серого камня, с высокими башнями и винтовыми лестницами. Окруженное высокими, угрюмыми деревьями в колючих шубах, которые выстроились вокруг него словно солдаты. Это место такое старое. Я слышала, что в семнадцатом веке в этом здании располагалась тюрьма для особо опасных преступников. А недалеко был порт и корабли, на которых привозили заключенных. Корабли и порт существовали и по сей день. На этом жалком куске земли находились только мы и маленькая деревушка в пару милях отсюда.

Над лечебницей постоянно сгущались облака, будто их нарочно кто-то сгонял. А по утрам туман расползался густым тяжелым одеялом.

Места более унылого, я не встречала ни разу в жизни. Многим оно стало домом, тому, кто здесь работал всю свою жизнь. Кто-то был пациентом этой лечебницы очень долгое время. Но я за семь лет нахождения здесь ни единого раза не почувствовала себя дома. Внутри же было все более благоприятно, чем снаружи. Но все же это место оставалось невыносимым.

Белые заплесневелые стены палат и коридоров отдавали такой безысходностью. Протекшая крыша не давала покоя в дождливое время года. Вся вода сразу же оказывалась на наших постелях. Матрацы прогнили настолько, что сквозь дыры можно было увидеть пол под кроватью. Меняли их нечасто. Но стелили под простыни клеенку, толи, чтобы пациентки сами не промочили свою постель, толи чтобы капающая вода с потолка не погубила последние и без того прогнившие матрацы.

В холодное время года почти во всех помещениях стоял лютый холод. Было так холодно, что изо рта шел пар. На мне было несколько слоев одежды. Черные шерстяные чулки, которые стали для меня настоящим спасением. Толстое серое платье и шерстяная накидка черного цвета. За счет такого гардероба мы как-то спасались. Я уже несколько лет не видела своих шелковых платьев. Но сейчас они мне совершенно не пригодились, а вот мамино теплое шерстяное одеяло, которое раньше было мне почти без надобности, сейчас было бы в самый раз. Ведь эти одеяла, которые были у нас, смогли бы служить только подстилкой для собак в псарне.

Это место можно сравнить с выгребной ямой, куда сбрасывают всех людей, неугодных обществу или собственной семье. Здесь оказалась и я. Была признана сумасшедшей и подвергнута срочному лечению. За все то время, что существует эта лечебница, не было случаев побега. Были только несколько попыток, которые закончились смертью беглецов.

Я думаю, что я здесь навсегда. Что я просто сгнию, и никто даже не узнает об этом. Ведь совсем недавно в соседней палате от пневмонии умерла Берта, а ее тело нашли только через три дня под кроватью. Она свернулась и пыталась согреться куском своего старого одеяла. Они даже запах услышали не сразу. Она просто сгнила у себя под кроватью. Ах, Берта. Бедняжка, Берта. Я помню ее диковатые, серые глаза. И как она постоянно пела песни толи на итальянском, толи на испанском.

Я ненавижу утро и ненавижу день. Уж ночь и вечер куда лучше. Это началось с тех пор, как я попала сюда.

Я пыталась двигаться как можно тише, но кровать все рано скрипела и подпрыгивала подо мной. Нелли еще не проснулась, и я совсем не хотела ее будить до прихода сестер. На минуту я закрыла глаза и представила Дэвида, моего малыша. Нарисовав его образ в своей памяти, я невольно улыбнулась. Большие голубые глаза, словно капли океанской воды, нарисованные акварелью. Маленький курносый нос, и льняные кудри, падающие прямо на лоб. Но образ был не точен и местами размыт, будто время пытается отнять у меня и это. Я должна сохранить его в своей памяти. Должна.

Сестра проследила, чтобы я, Нелли и остальные пациентки появились прямо к завтраку. Не было разве что только Дикой Элли, но сестра Ханна сразу же сообщила, что Элли отправлена в комнату с шипами.

— Ведите себя хорошо, иначе отправитесь следом за Элли. — Ханна улыбнулась и, кажется, по-доброму посмотрела на меня, а затем на Нелли. — И тебя, Вивиан, после завтрака ожидает доктор Бейтс. Ох, как же тебе повезло. Ведь именно в это время к нам приходят посетители, но я надеюсь, вы успеете. — Ее раскатистый смех заставил обернуться.

На завтрак нам подали какое-то варево, слегка напоминающие кашу. К тому же холодное, как вода в океане. Кусок хлеба и чай, который заваривали, наверное, уже тысячу раз я проглотила быстро. Никому здесь нет дела, нравится тебе еда или нет, но, если не хочешь умереть с голоду, придется довольствоваться тем, что дают.

Длинные деревянные столы стояли друг за другом. Нас рассаживали всегда строго по порядковому номеру. Сестры ходили между рядами и иногда заглядывали к нам в тарелки. Наблюдали, как мы заталкиваем в себя остатки с их стола.

Доктора Бейтса и доктора Гриффина за завтраком мы видели довольно редко. Они обычно сидели в столовой для персонала, всегда долго и много ели, обсуждая при этом нас или же науку, которой они посвятили всю свою жизнь. Так обычно говорил доктор Гриффин.

Я доела все что мне дали. В мою пустую тарелку капнула слеза, которая секунду назад выскользнула из моих глаз. Новый день. Какой по счету? Я сбилась еще на третьем году нахождения здесь. Новый день в аду.

Сестра Ханна мне приветливо улыбнулась, поправила мои волосы, которые утром я так тщательно расчесывала и заплетала в косу.

— Пойдем, Вивиан. Доктор Бейтс уже ждет тебя. Не представляешь, что вчера было в коридоре с Элли после стула. — Она закатилась смехом.

— Ханна, только быстро. Не застрянь где-нибудь по дороге обратно. — Рявкнула сестра Ригес и просверлила своим стальным взглядом сестру Ханну, и та сразу же умолкла.

Доктор Бейтс, как обычно, сидел в своем кабинете, который находился в конце западного крыла. Его кабинет был самым теплым и уютным местом во всей лечебнице. Больше всего я любила и ненавидела находиться здесь. Доктор стоял спиной к нам, когда мы вошли.

— Проходи, Вивиан. Садись. Сестра Ханна, вы можете идти. Я позову, когда вы снова понадобитесь. — Отрезал он даже, не поворачиваясь. — Ты снова плакала, Вивиан? Мне бы не хотелось снова возвращаться к этому разговору, но ты просто не оставляешь мне выбора.

Он резко повернулся и поразил меня своим холодным взглядом. Его серый, шерстяной костюм сидел на нем, как всегда, безупречно, кипельно-белая сорочка подчеркивала благородной серный цвет туго затянутого галстука. Мне на минуту показалось, что ему тяжело дышать, так сильно был затянут галстук вокруг его шеи. Черные волосы были зачесаны назад, а усы словно маленькая черная щеточка высилась над его тонкой губой. Его голубые глаза источали такой холод, будто в них были навечно заточены кусочки льда.

— Как давно ты не была на стуле, Вивиан? Три года. Это довольно большой срок. Я должен прописать тебе его как лечение, если ты не исправишь свое поведение.

— Но я всего лишь…

— Нет, молчи. Пожалуйста. — Его голос стал мягким и теплым. Он приложил свой указательный палец к моим губам. Он был так близко, что я вжалась в спинку стула. На секунду он закрыл глаза, а затем резко отстранился. — Я должен прописать лечение. Одних пилюль недостаточно. Ко мне могут возникнуть вопросы у доктора Гриффина. Ты должна будешь отправиться на стул.

Он говорил это так протяжно и с такой усладой, будто это доставляло ему особое удовольствие. Я все еще молчала. Он любил, когда я молчала. Не знаю почему, но он часто просил меня не издавать ни звука.

От одного только воспоминания о стуле у меня дрожали колени, и учащалось сердцебиения. Больше всего я бы не хотела оказаться на стуле. На нем вчера была Элли и были почти все мы. Я не вынесу это снова. Я так не хочу испытывать эту удушающую тошноту и сильное головокружение.

— Хочешь чего-нибудь выпить? — Его взгляд был совершенно спокоен.

— Горячее молоко, пожалуйста. — Прошептала я и отвела глаза.

Он аккуратно подал мне бокал, стараясь меня не обжечь. Мои трясущиеся от холода руки обняли этот сосуд. Я буквально прильнула к нему, стараясь получить как можно больше тепла. Пар слегка обжигал мою кожу, но я считала это наградой. Отпив немного, я с благодарностью посмотрела на доктора, он слегка улыбнулся и придвинулся ближе ко мне.

— Но, ты ведь знаешь, что я могу помочь тебе избежать стула и прочих важных для тебя процедур. Повторюсь, важных процедур. — Это он проговорил особенно четко. Я положительно кивнула, и его взгляд резко упал на мои руки, сложенные на коленях.

Он снова приблизился и резко схватил меня за руки. От неожиданности я вскрикнула.

— Молчи. Прошу тебя, молчи. — Он начал целовать руки своими масляными губами. Я замолкла, но продолжала глубоко дышать. Я чувствовала на своей коже его гладко выбритые щеки, словно настоящий атлас. Было щекотно, когда его густые черные усы касались моей кожи. Он ни на секунду не останавливался, он целовал и облизывал мои руки своим мокрым и теплым языком. Я вспомнила, как в детстве собаки лизали мне руки.

— Ты же знаешь, что я все еще без ума от тебя. Ты знаешь это. С самого первого твоего появления, я перестал быть прежним. Ты не покидаешь мои мысли уже семь лет.

— Но вы обещали помочь мне покинуть это место. — Отозвалась я.

— Ты же знаешь, я делал все что мог. Но ты давала мне слишком мало. Ты только обещала.

— Вы тоже, доктор. — Я вспомнила, как почти каждый прием Бейтс обещал мне свободу. Я вспомнила, что он не сдерживал своих обещаний. Я получала лишь маленькие послабления за свое послушание.

Я оглянулась назад, дверь не закрыли на ключ, и я вздрогнула, как только представила, что сейчас она распахнется и в кабинет войдет доктор Гриффин со стопкой каких-то старых бумаг. Представила ужас и непонимание на его лице.

— Дверь, доктор, дверь. — Еле слышно выдавила я, и Бейтс резко отпрянул. Его взгляд был беспокойный и блуждающий.

— Иди. Закончим позже. Иди. — Отрезал он и подбежал к окну, схватившись за голову.

— Одна?

— Иди одна, скажешь, что я отпустил тебя. — Он даже не обернулся, лишь его тяжелое дыхание доносилось до меня.

Мне не хотелось уходить сейчас. Сейчас совсем неподходящее время. Я немного помедлила, зажмурила глаза и, убедившись, что не слышу никаких посторонних звуков в своей голове, вышла из кабинета.

В комнате с фортепиано, так все называли главную комнату, где пациенты обычно отдыхали, среди остальных пациенток находилась женщина, у которой голова была перевязана ярким платком. Я не помню ее имени, но она со всей яростью и веселостью стучала по клавишам. Она выдавливала из этого старого инструмента звуки. Улыбка будто застыла на ее лице, а тело изгибалось и неестественно дергалось. Хохоча и пританцовывая, она изредка посматривала на рядом стоявших джентльменов, ожидая их довольных или ободрительных взглядов.

Джентльмены же стояли по обе стороны от нее заливались смехом и тыкали в нее своими короткими пальцами. Лица их были чуть влажными от пота и раскрасневшимися. Их сюртуки были расстегнуты, а толстые животы выпирали вперед. Они пританцовывали вместе с ней и размахивали перед ее носом пенни, чтобы она старалась еще больше.

— Да, продолжай. Да, да. Какая молодец! — Они смеялись и пританцовывали вместе с безумной. — Ты будешь нашей любимицей. — Продолжали они.

— О, смотри, та девка. — Один из них тот, что повыше показал пальцем прямо на меня. — Эй, как тебя там? Иди к нам.

Они направились в мою сторону, но я успела убежать и спрятаться за Ханной, которая с корзиной грязных тряпок проходила мимо.

— А ты чего здесь? Ты же была у доктора Бейтса! — Она взмахнула руками, а я шмыгнула за ее широкую мягкую спину. — А ну, джентльмены, возвращайтесь назад. Здесь нет ничего интересного. Эта девушка будет помогать мне, вам от нее все равно ничего не добиться.

Они не стали особо возражать, ведь Ханна была права. И им от меня не было никакого проку. Так что они вернулись к фортепиано и безумной танцующей пианистке.

Радом с моими ногами возились прямо на полу Дара и Миссис Тью. Дара разинув рот ждала пока Миссис Тью закончит забрасывать туда орешки, которые принесла одна дама в платье цвета лимона. Эту даму я видела впервые. Раньше она к нам не приходила. Она сидела на коленях у джентльмена в белоснежных перчатках. Дама слегка хихикала и постоянно оборачивалась к своему спутнику.

— Ах, Джордж, ты только взгляни на эту безумную. — Пальцем, на котором красовалось золотое кольцо с огромным розовым камнем, она ткнула прямо в Дару. А та сразу подпрыгнула от неожиданности и упала к ней в ноги словно собака. Дама в лимонном платье залилась смехом — Вот, дурочка! — Начала напевать она своим тонким птичьим голосом.

Я знаю для чего эти знатные, и богатые люди приходят сюда. Но я этого совершенно не понимаю. Они приходили почти каждый день. Исключением было Рождество и еще пара дней в году. Я стояла и смотрела. Пока не подняла глаза и не увидела, что джентльмен, на чьих коленях сидела дама в лимонном платье, не сводит с меня глаз. Я стояла почти неподвижно, а он все смотрел, будто искал то, в чем проявляется мое безумие. На минуту забыв, кто я и где нахожусь, я высоко подняла голову и легко улыбнулась ему. В его глазах сверкнул интерес, а я, совершенно не стесняясь, разглядывала его с ног до головы, смотрела в его карие глаза, пока его дама заливалась смехом от вида Дары и Миссис Тью.

Мне показалось, что ему здесь бы скучно, не то, что его спутнице, которая то и дело подпрыгивала от восторга на его коленях. А он продолжал рассматривать меня. Мои волосы, мою кожу, тонкие пальцы и особо долго он рассматривал мои глаза. Я взмахнула ресницами и легонько приподняла бровь, чем вызвала его широкую лучезарную улыбку.

— Ну, что ты замерла? Быстро за мной или ты хочешь, чтобы Сестра Ригес отправила тебя играть на фортепиано для наших гостей?

Я последовала следом за Ханной, а джентльмен в белоснежных перчатках лишь усмехнулся мне вслед.

Наверно я совсем потеряла себя. Кто знает, смогла бы я сейчас свести с ума молодого и богатого джентльмена, как могла это раньше. Не потеряла ли я в этих стенах весь свой шарм и очарование?

Вот бы оказаться сейчас на балу, в моем любимом платье из розового шелка. Оказаться бы сейчас не здесь, а в одном из тех особняков, которые мы посещали много лет назад. Вот бы снова услышать ту музыку, под которую бы мое уставшее и разбитое сердце снова затрепетало. Вот бы оказаться рядом с папой, который закружил бы меня в вальсе, нежно и ласково держа за руку. Оказаться рядом с мамой, которая бы надела мне на шею свое лучшее ожерелье. Если бы я могла сейчас оказаться среди людей, которые бы никогда не отправили бы меня в такое ужасное место как лечебница для душевнобольных Святой Урсулы. Как бы я хотела снова быть Вивиан Харт, молодой и цветущей девушкой на выданье, а не сумасшедшей Вивиан, которая трясется от страха при одном упоминании о стуле.

У лестницы, ведущей в спальни сестер, стояли две светские дамы. Миссис Стилл, высокая худощавая блондинка с лицом, напоминавшем морду крысы, и Мисс Анна, которая служила на одном из кораблей в порту. Они шушукались и смеялись между собой.

— Сестра, а где же та безумная, которая распевала итальянские песни, я хотела показать ее Мисс Анне?

— Берта умерла от пневмонии пару недель назад, Миссис Стилл. — Ответила Ханна и ее лицо помрачнело.

— Какая жалость, ну, а можно хоть на нее взглянуть? Анна так хотела посмотреть на нее. Было бы просто замечательно, если бы вы проводили нас к ней. Обещаю вам за это шиллинг. — Улыбнулась она.

— Миссис Стилл, мы сразу же сообщили о ее смерти родственникам и в этот же день похоронили. Ее могилу вы можете найти на кладбище. — Ханна посмотрела на них, как на сумасшедших, но при этом не поменяла своего тона.

— Ну, прости Анна, кто же знал, что она так быстро решит покинуть этот мир. Да еще и вздумает заболеть. — Миссис Стилл громко засмеялась, и потянула Мисс Анну к столику, на котором несколько пациенток танцевали неизвестные мне танцы.

Их тела извивались и падали на холодный пол, затем господа подставляли им свои ботинки, чтобы те их целовали. Пациентки были совершенно не против и с радостью делали то, что им говорят. Они ждали одобрения от гостей и получали его. А еще гости приносили угощения, которые раздавали особо повеселившим их пациенткам. За безумную песенку или задорный диковатый танец можно было получить пенни. Не так уж и много, но это было благо. Поэтому все пациентки старались для посетителей, которые часами могли пялиться на нас. Они ходили сюда так часто, что некоторых мы узнавали в лицо. Они разглядывали нас, будто хотели понять безумие, что находилось в головах у умалишенных. Со стороны все это выглядело дико и совершенно безнравственно. Казалось, что все эти люди, гости, посетители сами были не прочь побыть сумасшедшими несколько часов.

Их всегда было много. Кто-то приходил через день, кто-то раз в неделю, кто-то бывал здесь раз в месяц. Но с каждым годом их становилось все больше. Новые и старые лица. Я до глубины души ненавидела это. Мне казалось, что я цирковая лошадь или какой-нибудь уродец, на которого приходят посмотреть и желают заплатить несколько монет за вход.

На следующий день сразу после завтрака Ханна повела меня на прием к доктору Бейтсу. Ее раскрасневшиеся щеки покрылись маленькими капельками пота. А ее маленькие сахарные глаза с каким-то теплом смотрели на меня. Только от Ханны я могла получить это. Капельку тепла и доброты. Только она могла погладить меня по голове и сказать, что я должна быть сильной. Ее соломенного цвета волосы выбрались из-под чепца и опустились прямо на покатые плечи. Ханна выглядела большой, хоть и ростом она была с меня. Но ее полная фигура делала ее немного громоздкой. Ханна была постоянно на ногах и днем и ночью, туда-сюда сновала по коридорам. Ханна отличалась отменным аппетитом и удивительной памятью. Она не вела списков и записей, но удивительным образом помнила все. От имени каждой пациентки до каждого гостя, который когда-либо посещал лечебницу. При этом она почти никогда не выглядела уставшей в отличие от сестры Ригес, которая постоянно твердила, что без нее мы бы и дня здесь не прожили.

Но если подумать, то за семь лет я ничего не узнала о Ханне и об остальных сестрах, которые служили здесь. Были ли у них родные, семьи или они были совершенно одиноки. Ведь они общались только с нами и отсутствовали очень редко. Мне казалось, что они работают здесь без выходных. Доктора Бейтса мы видели только на приемах, и иногда он заходил в столовую. Насколько я знаю, он работал здесь уже около десяти лет, и ни жены, ни детей у него не было. Ханна говорила, что он всю свою жизнь посвятил науке и изучению новых способов излечения душевнобольных. На самом деле я не видела, чтобы кто-то уходил отсюда, потому что излечился, но Ханна утверждала, что такие случаи были.

Доктор Бейтс сидел в своем кресле за работой. Он судорожно перекладывал бумаги из одной стопки в другую. Я простояла у входа почти минуту, пока он меня заметил.

— Я ждал тебя. — Он поднял на меня свой взгляд, и на секунду мне показалось, что он рад меня видеть. — Как ты сегодня себя чувствуешь? Надеюсь, хорошо. Садись.

Он достал из ящика своего стола папку, на которой было написано мое имя, медленно раскрыл ее, не отводя от меня взгляд.

— Острая мания. — Сказала я, заранее зная, о чем он меня спросит.

— Верно. Ты думаешь, что ты уже вылечилась? — Подняв брови, спросил он.

— Вам виднее, доктор. — За столько лет я уже научалась отвечать на его вопросы, так как он хочет. Конечно, я уже вылечилась, более того я даже не была больна. Это все Сильвия. Это все мое искаженное отражение.

— Вивиан, дорогая, давай поможем тебе выбраться отсюда раз и навсегда, хорошо? — Я положительно кивнула, и доктор закончил рассматривать мою историю болезни, и все свое внимание переключил на меня.

Он попросил, чтобы я расстегнула пару пуговиц на своем платье и показа ему плечи, при этом смотря ему прямо в глаза. А сам он пошел и запер дверь на ключ.

По моему телу пробежала дрожь, и мне не хотелось делать то, что он говорит, но вспомнив глаза Дэвида, вспомнив его ангельское лицо, я подчинилась. Как только я оголила свои плечи, из груди Бейтса вырвался стон. Он стоял за моей спиной. Я не видела его лица, но я слышала его тяжелое дыхание.

— Остальные пуговицы. — Спустя некоторое время добавил он. — Покажи мне.

Мое тело содрогнулось, а руки совсем не слушались, но все же я знала, что мне грозит, если я не подчинюсь, и я расстегивала пуговицы на моем платье.

— Покажи мне. — Повторил он и сел на колени передо мной. Он рассматривал каждый дюйм моего тела. Я оголила грудь и надеялась, что он попросит прекратить это, и отправит меня в палату. Но он все смотрел и смотрел. Его лицо было уже на одном уровне с моей грудью, и тогда он буквально вцепился в нее своими холодными руками. Я вскрикнула, а он повалил меня и начал впиваться губами в мою кожу. Он целовал мою шею, а я изо всех сил пыталась столкнуть его с себя.

Раздался стук в дверь. Это была Ханна. Я узнала ее по стуку каблуков, и принялась еще громче кричать. Тогда он слез с меня, открыл Ханне дверь и отошел к окну. Как обычно.

— Доктор Бейтс. — Вскинув руки, сказала Ханна. — Вивиан, что ты опять натворила?

— Вы же видите, болезнь к ней вернулась. Ей нужно еще очень долго лечиться. Увидите ее. Вы знаете, что делать. — Спокойно и совершенно холодно произнес он, даже не оборачиваясь.

А я уткнулась лицом в свои ладони и начала рыдать.

— Доктор, будут какие-нибудь указания? — спросила Ханна, а я стояла в ужасе, ожидая, что со мной сделают.

— Да, приготовьте для нашей Вивиан ванну. Я думаю, это положит начало продуктивному лечению.

— Нет! Доктор Бейтс! Прошу вас, не надо. — Кричала я, но Ханна схватила меня за руки. Я пыталась вырваться, но она не отпускала. — Умоляю, я сделаю все, что вы скажете!

Я кричала, но доктор не хотел слушать меня. В ту минуту я поняла, что ледяной ванны мне не избежать.

— Молчи, Вивиан! — сказала сестра. — Спокойнее. Тебе повезло, что доктор не прописал тебе стул.

Сестра Ханна привела меня в специальную комнату, где посередине стояла большая ванна, наполненная водой. От сырости мне было нечем дышать, запах гнили бил в ноздри.

Там меня уже ждала сестра Ригес. При одном ее виде, у меня пробегали мурашки по коже. На ее длинной шее покоилась голова с вытянутыми чертами лица, и строгим взглядом меленьких черных глаз, как у ворона.

Меня раздели до нижнего белья, босыми ногами я стояла на каменном полу, обхватив себя руками, чтобы хоть как-то согреться.

— Залезай, живо. — Скомандовала сестра Ригес, и я подчинилась. Как только я оказалась в воде, она силой заставила меня сесть, а затем полностью погрузиться в ледяную воду.

Мое тело будто пронзили тысячи иголок, кожа стала белой как лист бумаги и покрылась гусиной кожей, а губы задрожали.

— Пожалуйста, хватит.

— О, нет, дорогая. Процедура только началась. — Тут Ригес начала кидать в ванну лед, кусок за куском, от чего вода становилась еще холоднее. Я не чувствовала своих ступней и пальцев, руки почти не шевелились.

Сестра Ханна держала меня так, чтобы я не смогла вырваться. Силы уже начали покидать меня, и ей не приходилось применять свою в силу в полной мере. Я вцепилась посиневшими костлявыми пальцами в края ванны. Сестра Ригес наклонилась, положила руку на мой лоб и стала опускать меня на дно ванны. Ледяная вода проникала в мой нос и уши, я сопротивлялась, руки ерзали по краям ванны. Я хотела кричать, плакать и умолять сестер прекратить это, но не могла произнести ни слова. Еще и еще раз мое тело полностью погружалось в воду. Было все тяжелее и тяжелее противостоять водной стихии. И, в конце концов, я была вынуждена сдаться. Мое тело обмякло. Я будто растворилась в ледяной воде.

Меня вытащили из ванны. Сестра Ханна помогла мне выбраться, и я, не чувствуя ног, упала на холодный пол. Ханна и Ригес подняли меня на ноги, стоять я не могла. Кто-то из сестер накинул на меня хлопковую ткань, но она не могла согреть меня.

Ханне и Ригес пришлось почти тащить меня под руки в мою нору. С моих волос стекала вода, и я видела, как она капала на пол. Так страшно мне еще не было никогда. Даже в тот день, когда я только попала сюда.

Меня бросили на пол, и моя безумная соседка Нелли тут же стала громко смеяться и барахтаться на своей кровати.

— Одевайся. — Сказала сестра. — Нелли! — Ригес глянула на мою соседку и погрозила ей пальцем.

Нелли тут же замолчала. Я скинула с себя мокрое нижнее белье, и натянула сухую одежду. Было холодно, как в пещере, а я должна была сохранить тепло тела, чтобы согреться. Мои зубы стучали друг о друга, заглушая мысли.

Сидя на кровати, я крепко обняла колени, пытаясь согреться. Я старалась не обращать внимания на крики и невыносимый шум в трубах. Гул в ушах заглушал мои мысли, я закрыла их ладонями, чтобы стало немного легче. Я не могу согреться. Господи, как же холодно!

Зачем он заставил меня пройти через этот ужас? Через эти пытки. Разве я заслужила? А я ведь верила ему, верила его обещаниям, доверяла словам, внимательно слушала, делала все, что он говорит. Я не позволю ему сделать то, что он задумал. Я уже не властна над своим разумом, который рассыпается на части. Но власть над телом еще в моих руках.

Ненавижу! Я все здесь ненавижу! Я так устала. Мои глаза закрываются, и я не могу ничего поделать с этим, я заснула.

Отвратительная еда, которую нам подали на завтрак, встала комом у меня в горле. Я больше не могла это есть. Масло, намазанное на черствый хлеб, прогоркло, а чай напоминал воду с желтым оттенком. Зельда, сидевшая рядом со мной, уже доедала свою порцию. Она долго рассматривала меня и наконец, заговорила.

— Тебе нужно это съесть. Как только ты ослабеешь, сумасшествие поселится у тебя в голове. — Хриплым голосом прошептала она и допила остатки своего чая.

После завтрака меня снова ждал доктор Бейтс.

«Я сделаю все, что захотите!» А сделаю ли? Что страшнее, оказаться в руках Бейтса, отдать себя на растерзание или же часами проводить на стуле, терпеть холод, рвотные позывы и другие пытки?

— Вивиан, можешь зайти. — Бейтс стоял спиной ко мне. — Боюсь, дорогая, ты не оставляешь мне выбора. К сожалению, ты не идешь на поправку. Нам придется возобновить все процедуры, которых тебе приходилось пропускать столь долгое время. Боюсь, это мое упущение, моя ошибка. Я дам распоряжение сестре Ригес, она займется тобой.