Пламя страстей

Глава 11

Первым к ней зашел через час отец. К счастью, всем было понятно ее желание побыть одной, и ей позволили выплакать первые слезы наедине с собой.

Осторожно открыв дверь, Харви Джексон обнаружил дочь свернувшуюся калачиком на подлокотнике кожаного дивана с лицом, закрытым руками.

– Ну-ну, дорогая. Давай-ка мы с мамой увезем тебя домой. – Он тихонько коснулся ее плеча. Ли подняла на него заплаканные глаза.

– Все разъехались?

– Да.

Она всхлипнула, вытерла измазанные тушью щеки и встала, поддерживаемая под локоть отцом. Как человек, только что переживший утрату, она шла за отцом, не разбирая, что творится вокруг. В холле их ждали ее мать и родители Чада. Амелия подошла к ней и тепло обняла.

– Почему бы вам с Сарой не побыть у нас, пока Чад не вернется? Мы были бы счастливы. Мне просто плохо становится при мысли, что ты будешь одна в этом огромном доме.

– Я думаю, ей будет лучше поехать к нам в Биг-Спринг, – вмешалась Лоис. – Они с Сарой уже давно у нас не были.

Амелия хотела было возразить, но промолчала, повинуясь останавливающей руке мужа. Вместо того заговорил Стюарт:

– Мы здесь всегда к твоим услугам. Ли. Как только мы понадобимся.

И снова слезы, которые, она думала, были уже выплаканы, затуманили ей взор, и она ответила, судорожно сглатывая:

– Спасибо вам за все. Свадьба прошла прекрасно Во время этого разговора Сара спала на руках у Лоис. Ли позволила матери отнести ребенка в машину, а отец накинул на нее поверх костюма рысью шубу и повел ее следом за Лоис. Торопить ее не пришлось. Все, что напоминало о свадьбе и приеме, стало ей отвратительно. Она старалась не смотреть даже на пышный свадебный пирог, который походил теперь на обглоданные кости. Свечи были погашены. Их фитили, огонь которых знаменовал торжество любви, теперь поникли, черные и безжизненные. Цветы напомнили ей похороны Грега. Задержавшись на крыльце, она вдохнула холодный воздух. Все прекрасное в этом мире вдруг показалось ей претерпевающим упадок и разрушение, и запах тлена, казалось, забил ей ноздри.

В ожидании Лоис кусала губы. Она горела нетерпением высказать Ли все, что она думает по этому поводу. Едва успев передать Сару Ли, расположившейся на заднем сиденье, она начала:

– Я, конечно, знала, что так и будет, но отец не велел мне вмешиваться.

– Я и сейчас тебе скажу: не вмешивайся. Помолчи, Лоис, – сказал Харви.

– Ни за что! Во всяком случае, не сейчас. Разве я не говорила тебе, что она совершает ужасную ошибку? Разве я не говорила, что она обрекает себя на те же мучения, что были с Грегом? Ведь после его смерти мы просили ее приехать жить к нам, но нет. Ей нужно жить самостоятельно. Ума у нее хватает только на то, чтобы рожать детей в грузовиках. А теперь полюбуйтесь, что с ней. Но она ничему не учится. И меня она слушать не желает – Это ее дело.

Ли не вмешивалась в дискуссию. И она не чувствовала никакой обиды из-за того, что они говорили так, будто ее здесь нет. Ей и самой казалось, что она не здесь Ее мысли далеко, на безлюдном шоссе, куда ей совсем не было нужды забираться на последних месяцах беременности.

Разве не он тогда сказал ей эти слова, мягко пожурив ее за безрассудство? «Ты самая мужественная женщина из всех, кого я знаю». И одарил ее белозубой улыбкой, особенно выделяющейся на фоне его загорелого, обветренного лица. Щетина. Голубые глаза. Смеющиеся глаза. Сочувствующие глаза. Лоб, перевязанный платком, как у индейца. Над повязкой – густые пряди темных волос. После этого он никогда больше так не повязывался. Ей даже пришлось сказать ему, что он ей нравится в таком виде и, возможно, когда-нибудь, когда они отправятся на корт…

Этого «когда-нибудь» теперь может уже не быть. Господи, что же она наделала?

В тот знойный день на пустынном шоссе, объятая страхом и болью, она доверилась ему раз и навсегда. Он был для нее случайным встречным, но она вверила ему свою жизнь. А теперь, когда она стала его женой, почему она должна ему не верить? Теперь, когда она знает, что он за человек, когда она полюбила его, как она могла поддаться этому страху? Разве любовь не сильнее страха?

«Ты самая мужественная женщина из всех, кого я знаю. Твой муж будет тобой гордиться».

Нет, не будет. Он не может гордиться женой, которая отослала его на смертельный риск без единого слова любви и ободрения. Без единого поцелуя или прикосновения. Он не может больше думать, что она его любит. Во всяком случае, речь больше не идет о том самоотречении и самопожертвовании, которое предполагает истинная любовь и на которых только и держится настоящий брак – в точном соответствии с произносимыми пред алтарем клятвами принимать друг друга со всеми достоинствами и недостатками. Что, если он и впрямь подумает, будто она больше его не любит? Что, если с ним что-нибудь случится и он никогда больше не узнает…

– Поверни назад, – вдруг сказала она. Лоис резко прервала свою скрипучую лекцию о том, каких глупостей наделала Ли, и, обернувшись, в изумлении уставилась на дочь.

– Что?

Не обращая внимания на недоуменный взгляд матери. Ли обратилась к отцу:

– Папа, пожалуйста, поверни назад. Я возвращаюсь.

– И не думай, Харви, она не соображает, что делает. Дорогая… – с сочувствием начала было Лоис, – Или развернись, или выпусти меня из машины. Если надо, я пойду с Сарой назад пешком. Я решила быть с родителями Чада, пока он не вернется.

– Харви, ты не станешь этого делать, – сказала Лоис. Когда она поняла, что машина уже развернулась, то переключилась на Ли:

– Ли, это к лучшему, что так получилось. Если ты останешься с ним, то будешь мучиться всю жизнь.

– Я буду больше мучиться без него. Верно, Сара? – спросила Ли у малышки, а та смотрела на нее с выражением, которое можно было принять за одобряющую улыбку. – Ведь без него мы с тобой пропадем, да?

– Тогда я умываю руки, – сказала Лоис. – Не жди, чтобы я…

– Никто от тебя ничего и не ждет, Лоис. А теперь помолчи.

Лоис вытаращила на мужа глаза, беззвучно шевеля губами. Она одарила дочь еще одним ядовитым взглядом, но Ли спокойно выдержала его, пока мать не отвела глаза в сторону. Тогда Лоис выпрямилась и сидела нарочито прямо до самого конца, глядя перед собой и не проронив больше ни слова в праведном гневе.

– Спасибо, папа, – сказала Ли, выбираясь с заднего сиденья, когда машина остановилась.

Харви Джексон вытащил ее вещи из багажника и поставил на крыльцо.

– Как бы то ни было. Ли, Чад твой муж. Ты поступаешь правильно.

– Да, я знаю, – сказала она, целуя отца в щеку. Нагнувшись, она сказала в окно:

– До свидания, мама.

Ответа не последовало, но она и не ждала. Мать скоро отойдет. У Лоис приступы обиды никогда не бывают долгими.

Ли попрощалась с родителями и повернулась к дому. Диллоны ждали ее в дверях. Амелия, широко улыбаясь, подошла и взяла у Ли Сару. Стюарт извинился, что не может помочь ей с вещами. Когда он оперся на костыль, Ли заметила, что он без протеза. Ли поспешила в дом.

Несмотря на сопротивление Амелии, Ли помогла ей закончить уборку.

– Я всех их – официанта, цветочника – всех попросила завтра прийти и все доделать, – сказала Амелия. – Из-за отъезда Чада они отнеслись с пониманием.

Они мыли бокалы в кухне. Стюарт смотрел футбольный репортаж, держа Сару на коленях.

– Амелия, я предала Чада, – сказала тихо Ли. – Когда ему больше всего нужна была моя поддержка, я бросила его. Он, должно быть, совершенно разочаровался во мне.

– Он понимает и любит тебя. Ли, и несмотря на то, как ты себя вела перед его отъездом, он знает, что ты его любишь.

Всем сердцем желая в это поверить. Ли повернулась к свекрови:

– Вы так думаете?

Амелия похлопала ее по руке.

– Я знаю! Я не хочу быть назойливой свекровью и совать нос не в свои дела, но если тебе надо выговориться, я сумею тебя выслушать;

Мужество, которое обнаружила в себе Ли, было подвергнуто испытанию, когда по кабельному телевидению стали показывать репортажи о пожаре в Венесуэле. Это был бушующий ад, сопровождающийся такой утечкой горючего, что сообщения о пожаре шли первой строкой в выпусках новостей.

К счастью, на несколько дней Ли отвлеклась работой в торговом центре, где она снимала рождественские украшения и наблюдала за их упаковкой. Работница, которую она наняла себе на замену на время своего медового месяца, на следующий день после Нового года ,была вынуждена уехать из города. Пуансеттии завяли, и на их место были доставлены другие цветы, которые следовало рассадить.

Жители загородных особняков сами снимали и убирали на хранение украшения. Для такой уборки в доме Чада Ли наняла двух студентов. Она показала им кладовую в гараже, куда надлежало сложить все рождественские украшения. В ожидании, пока они это сделают. Ли стояла в гараже возле грузовичка и гладила рукой облезшую краску. На нее нахлынули воспоминания.

Тяжелее всего было по вечерам. Амелия радовалась, что ей приходится целыми днями сидеть с Сарой, хотя Ли и предлагала ей отвозить девочку в город к няньке. Но это предложение было с негодованием отвергнуто. Стюарт, казалось, не испытывал никаких неудобств от того, что у него в доме поселились еще две женщины, и продолжал, как всегда, заниматься своими делами на ферме.

Однако кормление его стада стало проблемой, после того как однажды вечером со стороны Нью-Мексико задул сильный ветер, принесший двенадцатидюймовый снегопад. Жизнь Западного Техаса, не приученного к такому глубокому снегу, была парализована. Шоссе оказались закрыты. Школы и офисы получили внеочередные каникулы, и все здравомыслящие люди сидели по домам.

На второй день их заточения Ли с Амелией находились на кухне, где занимались приготовлением молочных тянучек. Стюарт уже вернулся после раздачи корма скоту, совершенно замерзший. Переодевшись, он уселся в гостиной у телевизора, с нетерпением ожидая угощения.

– Ли, если ты освоишь эти тянучки. Чад будет любить тебя вечно. Этот мальчик может съесть целый фунт за один присест, – говорила Амелия, запуская кусочек еще горячей массы в чашку с холодной водой. – Теперь смотри, в этом вся хитрость. Ты должна убедиться, что масса достаточно густая…

– Ли, Амелия, идите быстрей сюда, – позвал Стюарт из гостиной. Его тревога передалась им, и тянучки сейчас же были забыты. Первой мыслью Ли было, что что-то случилось с Сарой, но с одного взгляда она убедилась, что девочка спокойно спит.

– Стю… – начала было Амелия.

– Ш-ш-ш. Слушайте, – сказал Стюарт, показывая на экран.

На фоне карты Венесуэлы ведущий информационной программы рассказывал о развитии событий на пожаре, ликвидация которого продолжалась вот уже больше недели.

– "Специалисты фирмы «Фламеко» тщетно пытаются справиться с огнем. Сегодня серьезность положения усугубилась взрывом еще одного нефтехранилища, в котором находились многие тысячи баррелей нефти-сырца. Взорвавшийся резервуар расположен в окружении других емкостей, что делает ситуацию еще более критической. Из соображений безопасности корреспонденты не допускаются к очагу ближе, чем на две мили, поэтому пока мы располагаем лишь скудными подробностями.

Имеются данные о том, что несколько человек получили ранения в результате этого взрыва, однако имена пострадавших и характер повреждений пока не уточнены. По мере поступления новых подробностей мы будем держать вас в курсе событий. А сейчас продолжаем передачу".

Пультом дистанционного управления Стюарт выключил звук. Ли словно завороженная смотрела, как какая-то женщина, выигравшая холодильник, запрыгала и закричала от радости и кинулась на шею ведущему бессмысленной телеигры, чуть ли не удавив его шнуром от микрофона. Ли казалось неприличным радоваться новому холодильнику, в то время когда люди там, на пожаре, получали ожоги, ранения... гибли.

Диллоны проявили должный такт и не досаждали ей банальностями. Ли понимала, что они тоже волнуются. И они не собирались утешать ее.

День тянулся и тянулся. Никто не был голоден, но они старались не нарушать обычный распорядок и пообедали тушеной говядиной, которую Амелия приготовила с самого утра.

Когда около шести зазвонил телефон, они замерли, напрасно ища в глазах друг друга поддержки. Опершись на костыль, Стюарт поднялся и пошел к телефону.

Говорил он тихо и спокойно, но Амелия и Ли догадались, что речь идет о Чаде. Когда Стюарт закончил говорить и вернулся в гостиную, их худшие опасения оправдались.

– Он ранен. Их сейчас везут самолетом в Хьюстон. Наверное, уже почти привезли.

Ли зажмурилась. Она судорожно сжала руки перед собой.

– Как... как…

– Я не понял, что с ним конкретно произошло и насколько серьезно дело. Звонил человек из правительства Венесуэлы. Он говорит по-английски, как я по-испански. Не знаю. Можно, наверное, позвонить во «Фламеко», но боюсь, что они пока знают не больше нашего. Все, что нам остается делать…

– Я еду, – сказала Ли и решительно направилась к лестнице, чтобы подняться к себе и быстро переодеться.

– Ли, – Амелия протянула к ней руку, – ты не можешь никуда ехать. Сначала надо узнать, что тебя там ждет. Я не пущу тебя в Хьюстон одну. К тому же погода… – Тут и так было все ясно, за окном высились сугробы, а голые ветви деревьев были покрыты коркой льда. – Дороги и аэропорты закрыты.

– Я еду, – сказала Ли упрямо. – У Чада есть самолет. У него есть пилот. Если я приставлю ему к виску пистолет, он довезет меня до Хьюстона. У вас ведь есть грузовик с четырехколесным приводом, – обратилась она к Стюарту. – На нем можно доехать до аэропорта. Я еду. – Она посмотрела на них с железной решимостью во взоре. Затем лицо ее приняло жалостное выражение. – Пожалуйста, помогите мне.

Она увидела огни посадочной полосы совсем близко, и они приземлились на поле для посадки частных самолетов в Хьюстоне. Полет был ужасным. Маленький самолет мотало во все стороны, пока они не вышли из зоны снежной бури. У пилота Ли не нашла никакого сочувствия, он всю дорогу бормотал что-то про упрямых баб, которым бог дал не больше мозгов, чем резиновой утке.

Буря, наделавшая столько бед в Северном Техасе, здесь, на побережье, проявилась лишь холодным дождем. Огни взлетно-посадочной полосы отражались в мокром асфальте. Подруливая к небольшому терминалу, самолет прокатил мимо ангаров для частных самолетов.

Ухватившись за край сиденья. Ли молила бога, чтобы ее ждала машина с водителем, чтобы немедля ехать в клинику, как обещал ей Стюарт. И все равно она могла опоздать, а он… Нет! Он будет жив. Он должен быть жив!

Самолет остановился, и сердитый пилот заглушил моторы. Он засунул в рот измятую сигару, которую погасил по просьбе Ли, и сказал:

– Приехали.

– Спасибо!

Она отстегнула ремень и, нагнувшись, ступила на трап, выброшенный пилотом из двери. Она полетела налегке, с одной только сумкой, куда она второпях напихала самое необходимое. Она еще раз поблагодарила пилота, который протянул ей сумку, а затем, ворча, зашагал к одному из ангаров.

Ли побежала к освещенному зданию аэропорта, стуча каблуками по асфальту. Распахнув стеклянную дверь, она подошла к единственному служащему, которого увидела в безлюдном аэропорту.

– Я миссис Диллон. Меня здесь никто не ждет?

Уборщик окинул ее близоруким взглядом с головы до ног, отметив про себя рысью шубу и развевающиеся волосы.

– Вы говорите, вас кто-то ждет? Я не знаю, – сказал он. – А что, кто-то должен был вас встречать?

Подавив желание вышибить из-под его руки швабру, на которую он опирался, и закричать, она сказала:

– Ладно, спасибо. – И рванулась к центральному входу в здание и стремглав проскочила тяжелые стеклянные двери. Тротуар, тянущийся вдоль здания, был пуст. Пуста была и улица, и только один-единственный «Эльдорадо» был припаркован на обочине. Она нагнулась, но в машине никого не было.

От волнения у нее опустились плечи. Кто же довезет ее до клиники? Ведь Стюарт уверял ее, что…

– Не меня ищете? У нее едва не выпрыгнуло из груди сердце.

Она резко повернулась кругом, и шуба обвилась вокруг нее подобно плащу матадора. Он стоял в тени, прислонясь к стенке. Если бы она не была с ним знакома и, более того, не любила его, его вид ужаснул бы ее.

Вся одежда на нем была грязная. Одна штанина была разрезана до самого бедра, и нога до колена была в гипсе. Другая нога была в ковбойском сапоге, облепленном кусками грязи и запятнанном нефтью. Под распахнутой курткой виднелась расстегнутая на несколько пуговиц рубашка. Лоб был лихо повязан платком. Рядом, прислоненный к стене, стоял костыль.

Она уронила сумку на мокрый асфальт, сделала два неверных шага и бросилась в его объятия.

– О Господи, Чад, дорогой, ты… Любимый… Ты в порядке? Ты ранен… Ты не ранен?

– Тише, сбавь скорость. Да, я в порядке. И нет, я не ранен, только повредил голень.

– Слава Богу, – выдохнула она. – Я думала…

Она потрогала его, ощупала каждый дюйм его тела, как будто для того, чтобы убедиться, что он жив и здоров, если не считать сломанной ноги. Когда она удостоверилась, что никаких других повреждений нет, она подняла на него глаза. Долго смотрели они друг на друга, одними глазами прося друг у друга прощения и одновременно прощая.

Ее руки были у него на груди, и он накрыл их своими ладонями.

– Господи, как я рад, что ты здесь! Она встала на цыпочки и поцеловала его. Его руки сомкнулись у нее за спиной, и он заключил ее в крепкие объятия.

– Моя дорогая, любовь моя, – успел прошептать он, прежде чем их губы слились.

То был обжигающий, голодный поцелуй, в котором ей чувствовалась болезненная, пульсирующая страсть, которую она переживала и сама. То был поцелуй, который вновь подтверждал их верность и любовь, в которой они клялись перед Господом, – любовь в радости и горе, в богатстве и бедности, в болезни и здравии.

– Чад, – сказала она задыхаясь, когда, наконец, он отпустил ее, – мы так беспокоились. Мы смотрели новости, это было ужасно. Потом позвонил кто-то из правительства Венесуэлы и сказал, что ты пострадал, а больше мы ничего не знали. Он с трудом изъяснялся по-английски. – Она сделала паузу, чтобы набрать воздуха. – Когда ты... я жила у твоих родителей. Они не хотели, чтобы я сюда ехала, но мне нужно было тебя увидеть. Мне нужно было знать, что с тобой, нужно было быть с тобой. И кругом было столько снега, что мне пришлось…

– Я все знаю.

Его простая реплика остановила поток ее слов. До этой минуты она не задумывалась, как он мог узнать, что ее надо встретить.

– Ты все знаешь?

– Пару часов назад я звонил домой. Отец рассказал мне, как ты подняла всех на ноги и прошла огонь и воду – нет, там, кажется, был снег, – чтобы добраться ко мне.

Она зарделась от смущения.

– Знаешь, ты, наверное, потерял очень хорошего пилота. После того, что я устроила ему, он уволится, я не сомневаюсь. Он не хотел меня везти, ноя…

– Отец воспроизвел мне твою речь слово в слово. Джил не переживет, что позволил себя укротить хрупкой голубоглазой брюнетке. – Он хохотнул, и для нее звук его смеха был самым сладостным звуком на земле. Как же она соскучилась!

Она дотронулась до завитков его волос, выбивающихся из-под платка.

– Что у вас там произошло? Он положил руки ей на талию.

– Ничего страшного. Ох ты, какая толстая шуба, – проворчал он. – Когда резервуар взорвался, я был достаточно далеко. Как и все, я инстинктивно нырнул вниз. Неудачно приземлился в канаву и сломал ногу.

– А другие пострадавшие?

– Все пока в клинике.

– Чад, ну конечно, что же это я! – воскликнула она, отодвигаясь от него. Только теперь, когда первый наплыв эмоций от встречи с ним прошел, она осознала, что он все-таки ранен. – Ты не должен здесь быть. Тебе тоже следовало остаться в клинике.

– Об этом мне уже говорила старшая медсестра. Она все совала мне какие-то таблетки, от которых я отказался, предлагала мне ванну, от которой я тоже отказался, и, уж конечно, я отказался раздеваться. Никогда не видел, чтобы женщина была так зациклена на стягивании с мужика штанов.

– И как она выглядела, эта медсестра? – спросила Ли, с подозрением прищурившись. – Миловидная, кокетливая и веселая?

– Нет, уродина, но кокетливая и при этом строга, как сержант, – ответил он и запрыгал на одной ноге, прилаживая костыль под мышкой. – Пойдем, – сказал он, без труда двигаясь в сторону «Эльдорадо», несмотря на свой перелом. – Извини, но тебе придется самой нести свою сумку, и через порог я тебя перенесу на руках в другой раз.

Вопросы и ответы перемежались ее тяжелым дыханием, поскольку она едва поспевала за ним, таща на плече сумку.

– Куда это мы идем? Ты сюда сам приехал?

Ты можешь вести машину? Чья это штуковина?

Что мы будем делать?

– Отвечаю в порядке поступления вопросов: в ближайший отель, да, да, служащего «Фламеко», который мне кое-чем обязан, и это глупый вопрос.

– Но твоя нога, – возразила она, усаживаясь на переднее сиденье, – ведь тебе нужно лечиться.

– Лучшее лечение для меня – это ты. – Он пристроил костыль на заднее сиденье, после чего перегнулся назад и поцеловал ее. Его глаза озарили ее лучистым светом. – Я ведь еще должен тебе брачную ночь, и хотя это и не острова, но советую тебе приготовиться к медовому месяцу.

– Я так испугалась, – призналась Ли. Они лежали на плюшевой кровати в свадебных апартаментах отеля «Ворвик». Ли охотно согласилась бы и на более скромный номер, но Чад настоял на соблюдении правил медового месяца. «Наверное, персоналу теперь на долгие годы будет о чем поговорить», – думала Ли. Все ожидали блистательную молодую чету, и, когда Диллоны подъехали с подозрительно маленьким багажом, удивлению не было границ. Жених был похож на единственного уцелевшего в междоусобной войне рокерских банд, а на невесте были джинсы, свитер и рысья шуба. Но Ли не сомневалась, что суровый персонал отеля еще не встречал более счастливых молодоженов, чем мистер и миссис Чад Диллон.

– Но ты ведь все побросала и не позволила никому остановить тебя, когда ехала сюда ко мне, – сказал Чад. – Когда я позвонил и отец сказал, что ты прилетаешь сегодня, я и верил, и не верил. Я ведь с самого начала говорил тебе, что ты самая смелая из всех женщин.

Она играла темной порослью у него на груди. Когда она предложила ему ванну, он с радостью согласился. А поскольку по правилам игры стороны должны меняться ролями, то и он не преминул поставить ее под струю и помыть ее мягкой губкой. Сейчас они лежали раздетые на широкой кровати, утопая в романтичной обстановке номера, сооруженного с единственной целью – создавать именно такое вот романтичное настроение.

– Я не из смелости примчалась сюда, а от любви. Мне нужно было быть с тобой.

Он любовно провел пальцем по ее переносице и спустился ниже, к уголку губ.

– Даже после того, как я обошелся с тобой в день нашей свадьбы?

– Ты был вынужден это сделать. Теперь я это понимаю. Я и тогда это понимала. Прости, что я так себя вела и столько тебе наговорила всякого.

– Ты имела на это право. – Он намотал прядь волос на кулак и тянул, пока она не повернула к нему лицо. Он приник к ее рту, раздвигая языком губы и проникая в глубину. Затем он легкими, нежными поцелуями несколько раз коснулся ее губ. – Я уволился еще перед нашей свадьбой.

Она изумленно уставилась на него, чувствуя, как бешено забилось сердце.

– Ты... ты уволился?

– Да. Помнишь, я говорил тебе, что мы обучаем новых работников? Вот тогда-то я и уволился, но с условием, что подготовлю человека на свое место. В связи со свадьбой я взял месячный отпуск, – видишь, я планировал длинный-длинный медовый месяц, – но когда случился этот пожар, всем стало ясно, что новичкам не справиться. Один из новеньких тут же получил травму.

– Почему ты не рассказал мне об этом, когда уезжал? – Теперь ее мучило раскаяние. – Я не дала тебе слова сказать, да?

– Я должен был поехать, Ли, пожалуйста, поверь.

– Я верю, – сказала она искренне, наклоняясь, чтобы поцеловать его в щеку.

– Но мне больше не придется бросать тебя. Какое-то время из-за этой ноги я просижу дома. А к тому времени, как она заживет, я смогу уйти из компании уже уверенный в том, что на мое место придет обученный человек. Я ухожу из «Фламеко» навсегда.

– Я не прошу от тебя так много. Чад. Он усмехнулся.

– Ну да, вроде как с той детской кроваткой. Ты меня не просила ее собрать. Я сам вызвался. – Он посерьезнел. – Я очень славно потрудился, Ли. Такие приключения выпадают на долю единиц. У меня было больше денег, чем я мог потратить, и у меня хватило ума вложить их с толком, а не растранжирить. Я любил свою работу, риск, с которым она сопряжена, и то удовлетворение, какое получаешь от сознания того, что спасаешь других людей.

Его слова почти повторяли то, что говорил его отец, пытаясь объяснить Ли свое видение этой работы.

– Но тебя я люблю больше. И Сару я люблю больше. И наша совместная жизнь значит для меня больше. Мне теперь не интересно болтаться в компании беспутных юнцов, разъезжать по всему миру, который я уже видел много раз, тушить эти пожары. Я хочу осесть, заниматься бизнесом поближе к дому, растить свою дочь и сделать ей парочку братьев и сестер. Я хочу любить свою жену.

– Ты уверен. Чад? Я с радостью приму все, что ты хочешь. Я не смогу спокойно жить, если буду знать, что лишила тебя чего-то, что тебе дорого.

Его веселая ухмылка и блеск в глазах должны были бы сказать ей, что дискуссия переходит в иное русло.

– Я и говорю тебе о том, что мне дорого и чего я был лишен в последние недели. Его рука пробралась под простыню.

– Вот что я люблю. – Его рука занялась тщательным обследованием ее груди. Он ласкал ее с обманчивой небрежностью, как искусный фигурист, который катается легко и непринужденно, но каждое движение которого точно рассчитано и отрепетировано. – Я просто обожаю это, – сказал он, особенно усердствуя над соском. – Я обожаю это. – Он стащил простыню и нагнул голову, чтобы губами воздать должное ее красоте. Были пущены в ход губы, и зубы, и язык.

– Знаешь, как я тебя люблю. Ли? – спросил он. – Знаешь?

– Да, я знаю. И я тебя люблю. Люблю тебя, – шептала она, хотя от возбуждения почти лишилась дара речи.

Его руки заново знакомились с ее телом. Он гладил ее спину, грудь, живот, стройные бедра и женственное царство между ними.

– Любимая, – сказал он на вдохе, когда она включилась в любовную игру. – Я люблю тебя, Ли! С самого начала, с той минуты, когда ты потянулась ко мне с таким полным доверием, я любил тебя. Дорогая моя, прикоснись еще раз так же… Это рай, неземное блаженство.

– Я так боялась, что с тобой что-нибудь случится и ты не узнаешь, что я тебя люблю. Я люблю тебя. Очень!

– Я в этом не сомневался.

– О, Чад, пожалуйста... еще…

– Радость моя…

Как всегда, его прикосновения уносили ее в заоблачную высь, где все ее чувства были в его власти, где не оставалось места никому, кроме него. Он владел ее сердцем, ее душой, ее телом, и он забрал их с ее полного согласия. Она раскачивалась в такт руке, которая ласкала ее с невыразимой нежностью, унося в стремительный поток чувств, подхвативший их обоих.

– Чад, твоя нога?.. Твой гипс?..

– Все нормально, – успокоил он. – Поверь мне.

И она поверила ему – как всегда.