Пленённая княжна

Глава 1_1

Моя душа вспыхивает пламенем

и осыпается пеплом на твою кожу.

Я собираю его губами

и сотни ножей вонзаются мне в спину,

от мысли что могу тебя потерять.

Глава 1 

Привалившись к раскидистому дубу, что рос рядом с баней, закрыл глаза. Рубаха лежала на плече, ткань штанов впитала влагу от мокрого тела и теперь липла, кожу приятно холодил ночной воздух, скользя по разгорячённому лицу, шее, груди, остужая пыл. Баня справная, так натопили, что в голове до сих пор шумит, в глазах темнеет, и дыхание тяжёлое, и ощущалось тугое биение в груди. После сегодняшнего поиска под непрерывным дождём тело только и хотелось размякнуть да сбросить лишний груз. И всё же оставаться снаружи уже скоро стало прохладно, хоть и приближались тёплые дни, но ещё слишком рано, чтобы раздетым гулять. Долго ли ещё будут в Акране? Не успели обсудить толком со всеми — устали сильно за сегодняшний непростой день, но, признать, и не хотелось покидать так быстро эти земли. Хорошо тут, хотя уже пора возвращаться в Роудук — и так задержался на добрую долю года. Пусть отец и ждёт, но моему возвращения явно кто-то будет не рад, прикрываясь лживой, такой очаровательной улыбкой.

Шорох, что раздался со стороны, оторвал от раздумий. Я открыл глаза и резко повернулся на звук. В сумраке падающей от крон елей тени застыла женская фигурка. Девушка замерла, смотря ровно на меня — хоть и не видно, но я это ощущал. Откуда взялась, все уже спят давно? Завидев меня, она не испугалась, не поспешила скорее спрятаться от мужских глаз, ведь одета в простую рубаху, на плечах платок, скрывающий тонкий стан до колен. Она будто ожидала чего-то, боясь показаться хоть и в тусклом, но всё же свете огней.

Я, покинув место, направился к ней, понимая, что ждёт она меня. С приближением лучше разглядел и теперь узнал одну из дочерей местного старосты. Ждану я выделил из остальных сразу, непонятно почему, может, за излишнюю смелость в серых глазах.

Оглядел её не без доли ехидства, считывая за раз, что ей всё же нужно от меня — недаром вертелась подле всё это время, на глаза бросаясь. Скользил взглядом по чуть рыжеватым распущенным волосам, узким плечам, небольшой груди и округлым в очертании платка бёдрам. Вернул взгляд на неё — в глубине серых глаз колыхались далёкие огоньки, будто отсветы месяца на глади воды, завораживали.

— Как баня, понравилась? — спросила, видно, не находя больше слов.

— Понравилась, — усмехнулся ещё шире.

— В избе сбитень, только сегодня сварили, на меду. Холодно же тут стоять, — выдохнула она, поднимая подбородок, сжимая губы плотно, развернулась и пошла прочь в сторону хоромин.

Расценив это как приглашение, я проследовал за ней, ступая по примятой маленькими стопами земле, наблюдая, как колышется белый подол. С каждым шагом каменеет едва расслабившееся в банном паре тело, и чётче облепляет ткань штанов то, что выдаёт моё тугое желание — горяча кровь. Я и так слишком долго пребывал в воздержании, почитай, все эти долгие месяцы пребывания в Збрутиче, и порой это бывало невыносимо, когда рядом находилась соблазнительная средняя дочка князя.

 При приближении ко двору откуда-то из-за частокола слышны были голоса кметей — они тоже ещё не спали, щебетание ночной птицы разбавляла их болтовню. Мы поднялись на крыльцо и вошли в тёплую сумрачную, освещённую одной лучиной горницу. Здесь и впрямь пахло пряным липовым мёдом и травами, окутывая плотно. Хорошо.

Ждана прошла к столу, на котором стояли крынки, подняла голову, взгляд её скользнул вниз к поясу, и девушка густо покраснела. Всё же, как бы не держала себя, а решимость её мигом послабела. Она уронила взгляд, взяла за пузатые бока глиняную крынку и торопливо налила в деревянную, выкрашенную обережными знаками плошку.

— Не боишься, что узнают?

— Пусть видят. Или ты пугаешься, Вротислав? — ответила коротко, улыбаясь, пряча глаза.

Я хмыкнул. И в самом деле, что в этом такого, если хозяева заботятся о своих гостях, не беря в счёт то, что стоял перед ней полуобнажённый, и глухая ночь на дворе.

— Смелая, значит, — понял я.

Ждана взяла наполненную плошку, повернулась ко мне, протягивая угощение.

— А чего бояться, если всё уже решено?

Я обхватил плошку, накрывая её холодные пальчики, пытаясь понять, в чём загвоздка, но тут же отбросил эту затею. Нужно ли, если сама ничего не хочет говорить, а я очень уж истосковался по ласкам горячим. Ждана, смущаясь моего пристального взгляда, высвободила пальчики, отвернулась. Отпил сбитня, ещё не остывшего, тёплого, он пряной сладостью разлился по языку, согрел нутро, и мысли мои уже сорвались с поводка, как и руки — хотелось немедленно поблагодарить за заботу такую. Отставив плошку, погладил ладонью её тёплую шею, надавил чуть, притянув, склоняясь, прильнул к её раскрывшимся губам своими, собирая дрожь. Такие мягкие, упоительные — голова закружилась. Опустил руку ниже, накрывая небольшую грудь с тугой горошиной, что так призывно упиралась в ладонь, сжал настойчиво, но мягко, хотя по венам уже бешеным напором толкалась кровь, призывая броситься с головой в омут. Но не спешил, уже теперь ей некуда деться. Рывком притянул к себе — платок с её плеч сполз.

Если бы хотел, мог бы взять любую, и Ждана, хоть и была видной, но не отличалась от остальных так, чтобы до помутнения хотелось завладеть ей, но раз так вышло, то расслабиться немного можно. Подхватив её под бёдра, покинул горницу, пройдя тёмный переход. Опустил её на пол своего временного пристанища. Всё же нехорошо, если кто-то увидит, пусть не староста, который ходить не может, но тот же Зуяр — её братец. Ждана задышала тяжело и часто, в ожидании замерла, и огни на дне её глаз вдруг поутихли, зато родилось из темноты что-то иное, то, что заставило сбиться дыханию. Но одно стало понятно — ублажать мужика она не умеет, и что в этой красивой головке творится — загадка. Видимо, прельстилась на то, что родом не из простых кровей.

1_2

Она осторожно коснулась тесьмы, повертев завязки в пальцах, будто всё ещё раздумывала, видно, сомневаясь в правильности своего решения, сознавая, как всё далеко уже зашло. Ждана облизала язычком губы, делая их влажными, я стиснул зубы — нарочно хочет распалить меня до предела. Она потянула тесьму, расправляя штаны, высвобождая до сего мига скованную тканью плоть. И вздрогнула, округлив глаза, увидев моё острое возбуждение, но не отпрянула. Я обхватил её за плечи, дыхание всё же участилось, когда прохладный воздух заскользил по оголённым чреслам.

— У тебя ещё есть время. Хотя нет, уже нет.

Ждана посмотрела упрямо, будто с досадой, и тут же пошевелилась, подобрав полы рубахи, торопясь сбросить её с себя, подумав, что я и в самом деле могу передумать, хотя всего лишь хотел, чтобы она обвыклась.

— Нет, оставь, — усмехнулся я.

Ждана в недоумении глянула на меня. Сделал шаг назад, опершись о стол, потянул Ждану за собой. Поймал в темноте её губы, вновь пробуя их на вкус — влажные, горячие и мягкие, и одно представление, как эти губы коснуться меня там, напрочь вышибало дыхание. Пусть остаётся одетой для безопасности, трогать я её не собирался. Конечно, трудно будет сдержаться да не переступить дозволенную грань, когда она такая притягательная и желанная, манит своей искренностью. Взял её ладонь, вновь положив на свой твёрдый живот, опуская к паху. Прикрыл глаза, ощущая, как горячие пальцы сомкнулись на плоти, и резкий выдох вырвался из горла, тяжестью прошелестел на губах.

Ждана сначала неуверенно держала: то сжимала, то разжимала пальчики, но постепенно привыкала, ощупывая его по всей длине. Серые девичьи глаза стали темнеть от желания, превращаясь в глубокие омуты. Прикосновения её поднимали горячую волну, вынуждая меня звереть от безумного голода. Ждана расслабилась, и теперь я направлял её руку, призывая скользить по разгорячённому каменному естеству верх-вниз, и вскоре уже и это перестал делать — она быстро поняла, что именно доставляет мне удовольствие. Принялась самостоятельно это исполнять, сначала медленно и осторожно, а потом всё твёрже и смелее ласкала меня, раскаляя до жара.

Конечно, этого было слишком мало. Слишком. То болезненное давление, что скопилось во мне, распирало, пронизывая до потемнения в глазах, хотелось вовсе не так выплеснуть его. Накрыл её топорщившиеся холмики, стискивая и сжимая. Ждана, прикрыв ресницы, охнула и остановилась.

— Не останавливайся, — рыкнул в висок, сжал сильнее груди, зарываясь в воздушные волны её волос, дыша рвано.

Ждана послушно задёргала рукой резче, быстрее.

— Ещё, — прохрипел, толкаясь до напряжённой боли плотью ей навстречу, легонько сжимая зубами нежную мочку уха, и чуть не обезумел от помутнения, давя в себе желание опрокинуть её на стол, разодрать колени и ворваться в глубину, заполнив целиком. Остро жалея, что пошёл на поводу у прихоти. Я схватил её, стискивая и вынуждая опуститься на пол передо мной.

— Коснись, — потребовал.

Ждана сглотнула, смотря на меня снизу, ей хотелось этого, но внутреннее стеснение не давало выхода желанию, но всё же оно вырвалось: обхватив меня в кольцо пальцев, прикрыв ресницы, провела языком вдоль до самого навершия.

— Ещё! — вырвался приказ, но голос всё же ослаб, когда тугие губы сомкнулись на нём.

Невольно качнул бёдрами, вводя чуть вглубь, потом ещё и ещё, и уже перестал владеть собой.

Давление, что сжимало меня в тисках, вытягивая жердью до ломоты в лопатках, настигло предельной степени, взрываясь. Рывком отстранившись, стремительно выплеснулся в нежную руку Жданы. Она не одёрнула её, не испугалась, напротив — продолжала сжимать и ласкать, пока я не опустошил себя до капли. В ушах клокот, дыхание плескалось в горле, перед глазами метались белые пятна, рёбра распирало от жара. Я сглотнул, перехватил девичье запястье, осторожно вытер её пальцы досуха о ткань штанов. Ждана, будто очнувшись, поднялась на дрожащие ноги, задышала часто, верно, приходя в себя, осмысливая, что только что произошло. Её грудь вздымалась и опадала, она моргнула и выбежала прочь: ещё долго будет помнить нашу встречу. И тосковать.

Посмотрев ей вслед, я провёл по лбу ладонью, убрал с лица налипшие пряди, отстранился от стола, сдёрнув с себя влажные штаны, бросил их на скамью и сам упал на устеленные мягко полати. Закинул ногу на ногу и закрыл глаза, всё ещё содрогаясь — гуляли по телу отголоски приятной блажи, но уже скоро они растаяли, и теперь меня объяла прохлада клети, что поднималась с пола. Укрывшись мехами, я вскоре провалился в дремоту, да в такую глубокую, что проспал рассвет.

Проснулся, когда с горницы доносились голоса, глухой топот и запах съестного. Пришлось поторопиться, чтобы никто не опередил меня, не вошёл, чтобы поднять. Продирая глаза, оделся споро, вспоминая Ждану, её упругие, такие сладкие губы, ощущая, как приятная тяжесть ложится по низу живота, собираясь в паху лёгким возбуждением. И всё же мне понравились её неумелость и мнимая смелость, они раззадоривали ещё больше. Одёрнул себя — лучше о том не думать больше, поиграли и хватит. Прихватив кафтан, пошёл к горнице.

1_3

Я вышел на свет, возле печи хлопотали дочери старосты Велидара, в том числе и Ждана. Встретившись со мной взглядом, она вспыхнула, но глаз не отвела, обжигая не хуже углей, красноречиво говоря: то, что произошло вчера, пришлось ей по нраву, и только больше разгорячило её любопытство. Глупая, не понимает: как бы ни старалась, а для меня она всего лишь капля росы из множества капель в поле — ничем не отличается от остальных, а морочить головы девицам не по мне. Всегда сразу даю понять, что мне от них нужно, но Ждана как будто и не хотела понимать ничего, своё желая получить.

За столом, как и думал, уже собрались свои. Анарад смерил тяжёлым взглядом, когда я приблизился. Было видно, как он осунулся. В последнее время брат вообще неважно выглядел, переживая за княжну — выпила всю кровь. Да и эти извечные дороги в поисках пропавшего князя помотали изрядно — это правда, даже я испытывал усталость от них — зима выдалась тяжёлой. Но теперь всё позади, слава пращурам, обошлось. Тяжёлые ответы получили, их так сразу не примешь. Князь Роудука мёртв. Прах жреца развеян по ветру, он все тайны забрал с собой, теперь не за что цепляться, да и нужно ли? Домина — заговорщица жреца, теперь тоже не кажет нос, если, конечно, у неё всё в порядке с головой и хватит разумности на версту не приближаться к Анараду. Но единственное, что так и осталось за туманом — Коган, его угроза княжеству Роудук.

Я сел напротив брата, и не успел расположиться, как следует, подступила Ждана, поставив на стол пузатую, покрывшуюся испариной крынку. Взгляд девушки ни на ком не задерживался, она неторопливо разлила в чары пахучей медовухи. И когда очередь дошла до меня, заботливо придвинула чару ближе, влив почти до краёв. Я поймал ухмылку Анарада и насмешливый взгляд Зара. Взял чару, когда Ждана отошла обратно к печи, оставив мужчин.

— Что? — не понял их общего веселья.

— На твоём месте поостерегся бы, — чуть склонился, с притворной настороженностью глянув в содержимое чары Анарад.

— С чего бы?

— А что не ясного? — сощурил предупреждающе голубые глаза лучник, заговаривая ещё тише: — С того дня, как мы здесь появились, всячески тебя опаивает, подносит со своих рук — смотри, приворожит, и останешься здесь.

Я глянул на Ждану, та улыбнулась едва заметно, вернулась к своим делам. Вспомнил сразу ночь, как Ждана зазвала в избу — не иначе как сбитня испить. Я опустил глаза, поймав свой недоумённый взгляд, отражённый в чаре, и усмехнулся. Меня эти женские уловки не берут. Взял чару и отпил холодного до ломоты зубов, но чуть сладковатого, крепкого питья. Взбодрил. То, что нужно, и пусть катятся к лешему со своими насмешками.

— Пора мне возвращаться, — сказал напившись вдоволь, вернул взгляд на Анарада.

Анараад сразу посерьёзнел.

— Значит, не поедешь с нами до Збрутича? — он оставил чару.

— Отец уже вторую весточку шлёт — ждёт.

— Ясно, хорошо, раз решил...

Разговор прервался, девушки поставили на стол приготовленную снедь, каждый погрузился в свои мысли, ели молча.

***

Ещё несколько дней мы пробыли в веси, а после, восстановив силы, засобирались в дорогу, да и нехорошо теснить хозяев своим долгим присутствием. Ждану после я не встречал, да и забыл о ней, но как потом оказалось, Велидар отослал дочку к родственнице пожить, верно, прогневился за что-то, а может, узнал то, что знать ему не следовало.

Я вышел во двор, поторапливая кметей собраться в дорогу, спеша покинуть Акран.

Сегодня утро было ясным, очищенное небо от серых туч звенело синевой, светило огненное око ярко, даря ещё робкое весеннее тепло, крепчавшее с каждым днём. Птицы гомонили на зеленеющих почками ветвях, оглушали. Кметей пришлось разделить — большая часть отправится в Роудук, так как путь до него долгий и нелёгкий. Конечно, воинов оказалось не так и много для перехода дальнего — не думал, что тут разойтись придётся, но только оттягивать уже и невмоготу, сидеть в стенах — на волю рвалось естество, на просторы.

— Ещё свидимся, не насовсем же расстаёмся, — напоследок сказал Анарад, остановившись у развилки на окраине веси.

Я пожал запястье, как и он, обхватил моё, потом резко дёрнул на себя, заключив его в братские объятия. И что-то неуловимо толкнулось в груди. Надо признать, что старший княжич теперь стал ближе, чем за вместе прожитые годы в Роудуке — столько испытать пришлось за этот короткий срок, гоняясь по лесам за служителем. Недаром говорят, что одна беда сближает целые племена, не то что двоюродных братьев. Впрочем, никогда не был против Анарада, да и как, если выросли вместе, на двоих всё делили поровну.

Остальные терпеливо ждали, переступали копытами кони, стремясь уже пуститься рысцой. Мой взгляд случайно упал на Агну, девушку из Ледниц, теперь жену Анарада. Сверкнули драгоценностями в лучах её синие глаза, и улыбка тронула губы её, пусть и на бледном, покрытом царапинами, но красивом лице — за последнюю седмицу похорошела, несмотря ни на что. Совсем тепло стало внутри. Я отвернулся, вспоминая, как удалось ей скрыть своё истинное происхождение, даже смешно вспоминать, какими мы глупцами перед ней оказались.

Больше не задерживаясь подал знак кметям, тронув коня, поворачивая в сторону, где лежат за сотни вёрст земли осхарцев. Народ, что собрался с концов веси, расступился, провожая дорогих гостей. Я, скользнув взглядом по толпе, всё же выискивал сероглазую девицу, но так и не нашёл. Ну и ладно.

— Какой дорогой пойдём? — поравнялся с моим жеребцом Зар — лучшей стрелок из княжеской ватаги Найтара — отца, всматриваясь в сизые окутанные розовым маревом лесистые дали.

— Спешить некуда, через  лес и пойдём, — решил я.

Глава 2_1

Глава 2

Оказавшись на ещё сырой, пропитанной дождём дороге, даже как-то не по себе стало от простора, раскинувшегося передо мной — отвык. Но к обеду уже ощущал себя так, будто и не сходил с неё никогда. Далеко позади остался Акран, ещё дальше Збрутич, толика грусти опустилась на дно, но и она быстро испарилась, как и не было вовсе. Всё же привык к местам здешним, как бы не хотел того признавать. Так, наверное, бывает, когда слишком долго сидишь на одном месте: сращиваешься кожей и плотью с землёй, со стенами, с людьми, едва корни не пускаешь, а потом обрубать их и, как перекати-поле — лететь, куда ветер дунет. Да и за всю жизнь я не бывал так далеко от родного стана на такой долгий промежуток времени.

Разгорался день во всю силу, ярилово око обжигало глаза, купая землю в тепле, лаская нежно, отогревая от зимней стужи. Ушла зима-Морана в чертоги Велесовы, теперь будет ждать своё время, чтобы вновь стынью окрепнуть, дохнуть морозом на земли, сковывая всё льдом, а сейчас истощилась она, ослабла, и негде больше таиться ей: ни в рытвинах, ни в лядинах низких, ни на дне рек. Всё живым кругом становилось, и сам воздух прозрачный, чистый, пахнущий пробуждающейся живительной силой, на языке оседал сладостью и растекался по горлу, пьянил. Всё вокруг побуждало очнуться от того морока, которым Морана долгие дни окутывала все, и месяцы казались бесконечно блеклыми и однообразными Не считая, конечно, тех дней, когда мы за жрецом гонялись по лесу. Я усмехнулся.

Лёгкий ветерок ворошил гривы коней, трогал волосы, разбрасывая их по лицу. И хоть и решил идти через Ворожцы, а к торговому речному пути пришлось спуститься: нужно было запастить припасами. Да и в первый день пути как-то не хотелось ночевать под открытым небом, ко всему палаток не было, чтобы укрыться, если вдруг морось вновь посыплет или роса. Хоть и тепло, но сырость стояла ощутимая.

Миновали небольшой берёзовый лес, и глазам открылся берег. Гладкая Сохша щедро разливалась по каменистому руслу, огибала раскинувшееся на холме укреплённое поселение, плескаясь белой пеной чуть ли не у самых стен Дейницы. Городишко не маленький и в это время людный. В самих «угодьях» Дейницы многочисленные вольные корчмы, росшие друг на друге, как грузди. За стенами тянулись то одиночные дома, то широкие, богатые, с овнами и хозяйскими клетями постоялые дворы. С каждым шагом поднимался суетный шум городища, окружая пришлых кузнями, гончарными избами да бесконечными рядами торговых лотков. Здесь было куда шумней, чем в Збрутиче, но это и понятно — именно здесь многие останавливались на отдых, собрали припасы, готовились к дальним плаваньям или переходам.

Прежде я выбрал самый крайний и скромный постоялый двор, где и остался со своими людьми на ночлег.

2_2

Когда в ворота въехали шестеро всадников, из избы вышел встречать ватагу сам хозяин двора. Крепкий, как дуб, бородатый мужик с кустистыми рыжеватыми бровями сразу смекнул, что заезжие не из простого народа. Расспрашивать не стал гостей, да и никто ему не скажет — кто такие, откуда и куда идут. Я решил не болтать налево и направо о том — так спокойнее.

Вторак — так представился хозяин двора — подозвал отроков, велев забрать коней и отвести в стойла. Бросив поводья светловолосому отроку, я спешился, бодро оглядывая выбранное пристанище. День хоть и клонился к вечеру, а успеть на торжище ещё можно, хотя, верно, утром будет сподручнее, но зачем откладывать на завтра то, что можно и сегодня сделать, а утром уже спокойнее двинуться дальше.

Вторак отвёл нас в самую крайнюю часть длинной избы, и, пока мы шли через двор, я успел заметить, что в стойле были ещё лошади. Видимо, сегодня мы не первые прибывшие. Впрочем, вокруг никого не было, и могло статься так, что кто-то просто оставил лошадей на постой и скоро заберёт. Так или иначе это мне не мешало. Когда вошли в просторную горницу, все уличные звуки исчезли, стояла такая тишина, что благодать легла на душу. Большую часть помещения занимал длинный общий стол, по стенам — лавки. Уже нёс охапку дров другой паренёк, которого ещё при входе окликнул Вторак. Помещение ограничивалось не только общей горницей: несколько дверей выводили в другие клети, которые и предложил Вторак в качестве спальных мест.

— Не пристало княжичу в таких норах ютиться, — сказал с долей издёвки Зар, вдыхая тяжело, когда Вторак оставил гостей осматриваться да располагаться.

— Не бубни, собирайся лучше, в город пойдём, — скинул с себя пояс с ножнами — уж это ни к чему в людном месте, обойдусь охотничьим ножом. — И о том, кто мы, — обвёл глазами и остальных гридней, — никому не слова.

Выгрузив походные вещи, взяв с собой Зара и Кресмира, покинул двор, отправляясь в стены Дейницы.

В такой гомон я не окунался давненько. Даже на убывании дня торжище кишело людьми, как в запруде окуни на нересте. Толпясь возле торговых прилавков, они жужжали пчелиным роем. Тянуло с берегов речным воздухом, смешиваясь с запахом свежевыпеченного хлеба и ароматного копчёного мяса с еловым дымом. Нужное нашлось сразу: купили несколько пар сапог — если промокнет кто из гридней, три крепких можжевеловых лука — если придётся охотиться в лесу, топор, снедь, плащи… И вот уже можно было возвращаться, но ещё нужно найти полотна для крова и одну маленькую безделицу для той, которая, верно, уже истосковалась по мне.

2_3

Отправив Кресмира и Зара за полотнищами, я вернулся к украшениям. Возле прилавка толклись ещё покупатели. Продавец — мужик с чёрными бровями и блеклыми карими глазами, показывал женщинам обручи. Но только стоило мне приблизиться, как интерес к драгоценностям у девиц угас, теперь они переглядывались и шептались. Обе хорошенькие, но где залог того, что за ними кто-то тщательно не приглядывает, а неприятности сейчас мне не нужны. Быстро выбрав витой обруч и расплатившись, я развернулся, чтобы уйти, слыша смешки, как ткнулся во что-то мягкое и податливое.

Отрок отскочил, чуть не сбив прилавок, я успел поймать его за запястье, нагнулся, поднимая гребень с земли, который он выронил из рук. Гребень из воловьей кости был женский, с резными завитками цветов. Удивлённо поднял брови — зачем это мальчишке? Но тот рванул запястье из моего захвата, как будто пойманный воришка, уже поторапливался уходить, я дёрнул мальчишку за плечо, разворачивая к себе.

— Не так быст...

Слова оборвались — на меня обратились испуганные серо-зелёные глаза, мой взгляд непроизвольно скользнул по белому лицу, останавливаясь на губах таких сочно-бордовых, выделяющихся ярким пятном на белой коже, как калина на снегу, что слюна проступила на языке. Испуг в глазах «паренька» растаял мгновенно, когда стало понятно, что опасности никакой нет, и теперь дымчато-зелёные глаза, смотрящие из-под края шапки, впились в моё лицо колючим холодом, разливаясь лесными озёрами. Пурпурные губки досадливо сомкнулись, вытягиваясь в строгом недовольстве, лицо мгновенно преобразилось, становясь и впрямь угловатым с резкими чертами. Если она и пыталась как-то перенять мальчишечий облик, тот тут незнакомка потерпела полную неудачу — я её уже успел раскусить. Глаза — это дно души, и они бесспорно принадлежали женщине. Такие изменчивые, такие глубокие и проникновенные под полуопущенными веками с золотистыми длинными ресницами, они смотрели пронзительно, так, что можно просто утонуть, сорваться в эту пропасть, ухнуть с головой. Я скользил взглядом по тонкому стану, отмечая детали: одета в простой кожух, шерстяные штаны, заправленные в сапоги с низкими голенищами — и впрямь походила на отрока и напомнила мне маленького зверка. Улыбнулся одними губами, молча наблюдая, как густеет зелень её глаз.

— Возьми, — протянул гребень, который, верно, ей приглянулся.

Она медленно опустила взгляд на мою руку и вдруг грубо, будто со злости, выдернула его из моих пальцев. Не сказав и слова благодарности, рванулась прочь. Откуда ни возьмись, появился темнобородый мужчина — он вырос преградой передо мной, укрывая от меня незнакомку. Отец, видимо. Я отступил, наблюдая, как они торопливо удаляются прочь, вскоре вовсе затерявшись в толпе, оставляя не очень-то и приятный след.

Расплатившись и за гребень, я решил подождать Зара и Кресмира у ворот торжища. Привалившись спиной к створке, бездумно рассматривал входящих и выходящих мужчин и женщин, отмечая, как тускнеет небо, как заливает его медными тягучими лучами, и плывут низко рваные облака. А ведь только порадовал погожий день.

2_4

Незнакомка не выходила из головы. Её глаза и губы отпечатались в памяти, как клеймо. Как испуганно уставилась на меня, как ожесточились её черты… Кем ей приходился её сопровождающий? От кого она прячется? Я отмахивался от назойливых образов и вопросов. Ерунда. Какое мне дело до этой ряженой девицы, о которой должен уже забыть.

Перевел взгляд на дорогу. Зар и Кресмир возвращались, оба гружёные скрутками полотен: можно теперь расслабиться — нашли всё, что было нужно, и завтра, если Стрибожичь не разбушуется, выдвинемся в путь.

Мы спешно покинули торжище. Я смотрел через плечо, не понимая, кого хотел увидеть. И чем дальше удалялся, тем сильнее Ряженая взрезалась в мои мысли. Интересно, где они остановились?

Окоём горел рябиновым закатом, тянулись по алому небу сажевые облака, не оставляя надежду на то, что завтра день будет погожий. Сумрак сгустился, когда мы добрались до постоялого двора: лошади оставались на месте — насчитал пять, только двор по-прежнему пустынный, разве что бегала чернь по разным поручениям.

Гридни в избе не сидели, дышали вечерней прохладой, столпившись на крыльце, но к тому времени, когда мы появились в воротах, отроки уже носили в горницу снедь. Запах съестного сманил мужчин, и все до одного расселись за столом. В свете лучин вечеряли почти молча.

— Без девок как-то тоскливо, — выдал Кресмир, припав к горлу крынки.

Зар усмехнулся, положив ложку рядом с опустевшей плошкой, глянув на соратника.

— А ты думал, тебя тут бабский кагал ждать будет?

— Ну, не кагал, — отставил посудину, утерев ладонью усы, — так, пощупать хоть малость для веселья.

— А у тебя только одно на уме, — хмыкнул Белозар — самый старший из воинов, русоволосый, высокий дружинник. — Привыкай, это тебе не в княжеском детинце, где за каждым углом челядинке подол задрать можно.

Конечно, Кресмир лукавил сильно: смотря на какую челядинку нарвёшься, а то и задирать нечем станет. Я зевнул и, отстранившись от стола, поднялся, ничего больше не оставалось делать, как идти спать. Что я и сделал: оставив гридней, вошёл в клеть, следом тенью скользнул помощник. Паренёк, пока я скидывал сапоги, зажёг лучины, услужливо поторопился поставить сапоги к двери.

— Как зовут тебя? — бросил короткий взгляд, расстёгивая петли ворота.

— Верята, — вытянулся четырнадцати зим светловолосый паренёк, с пробивающимся пушком над верхней губой, тот самый, который забирал моего жеребца в стойло.

— Скажи мне, Верята, здесь, кроме нас, никто больше не останавливался?

Парень явно не ожидал такого вопроса. Он растерянно вперился в меня, присматриваясь лучше.

— Нет, никто, — мотнул чубом.

2_5

Врёт, поганец, ведь по глазам видно — утаивает. Ложь я могу легко увидеть, она всегда извивается, как змея, и никогда не бывает прямой — ни в словах, ни во взгляде.

Недолго раздумывая, я выдернул из-за пояса ложку. Необычную ложку, не выструганную из дерева, а вылитую из меди — ценность. Голубые глаза Веряты загорелись.

— Перед вашим приходом прибыли ещё люди, — затараторил он приглушённо, да не слишком, голос парня уже ломался, достигнув своей зрелости, — они заняли другую часть дома. Почти не выходят и… — брови светлые сошлись хмуро, парень посмотрел исподлобья.

Верята хоть и достал макушкой отца, только того, коли что, это не остановит — вожжой отходит, так, чтобы язык в узел надолго завязался. Чужая тайна в таких местах едва ли не канон священный.

— Не выдам, слово даю, — прочёл его мысли, и это было истинной правдой — чужие тайны я храню как свои, но своих у меня и не было. Почти… — Говори, что «и…»

— Они отца просили не разглашать о них ничего, но я краем уха слышал... Да и... как только вы появились, они не выходили на улицу ни разу... А хотя — нет, двое выходили... Вернулись только недавно, после вас.

Верята с очищенной совестью выполненного долга попытался схватить заслуженную добычу, но я успел сжать ложку в кулаке.

— Сколько их? Отрок есть с ними?

— Пятеро мужей и — да, с ними отрок безусый, он-то с дядькой черноглазым и покидали двор. По имени не знаю никого.

А вот это уже интересно. Конечно, выведывать больше и нечего. О том, откуда они и кто такие, расспрашивать не было смысла — о таких подробностях Верята не мог знать, как и не мог знать — кто я.

Я разжал кулак, позволяя парню забрать свой трофей. Он благодарно склонил голову и, забрав мой кожух, повесив его на крюк, торопливо покинул клеть, верно, пугаясь того, что могу раздумать и забрать свою вещь. Но меня накрыли с головой совсем другие мысли. Мысли о нечаянных соседях. Выходит, не простая Ряженка. Кто же тогда? И куда держит путь? Очень любопытно.

Я опрокинулся на выстеленную мягкими шкурами лавку, уставившись в потолок. Сон как рукой смахнуло. До оглушения хотелось немедленно узнать больше. Сей миг. Но как, если они не выходят из укрытия — не вламываться же в дверь! Тяжело выдохнул, прикрыв веки, смиряясь с тем, что не узнать мне больше ничего. Разве что караулить за углом. Но это глупость. Зачем? Сдалась мне она.

Глава 3_1

Глава 3

Плеснув в лицо горсть горячей воды, обмыв шею и грудь, я выпрямилась, смотря на брусья стены замутнённым от мокрых ресниц взглядом. Ветица — воструха, которую приставил мне отец для помощи и пригляда, подала рушник, чтобы я скорее обтёрлась да в чистое одеться поспешила, будто боялась, что в дверь войдёт кто чужой, хотя она плотно на засов заперта: войти можно, разве что порубив ее на куски. Двери у хозяина двора добротные, не смотри, что захолустье, но волнение вострухи мне были понятны: с неё отец первой спросит, коли что со мной случиться. Да ещё днём разволновалась Ветица сильно, что я всё же уходила с постоялого двора, пока она после пути долгого незаметно для себя прикорнула малость. Но мне и нужно было на торговую площадь сходить: гребень свой я сломала, когда спрыгивала с седла — зацепился за луку и хрустнул пополам. А как без гребня с нечёсаной косой, ещё неведомо сколько времени? Конечно, чего юлить, можно было бы отправить Ветицу, но мне хотелось самой прогуляться, окунуться в людское море, раствориться в этом потоке шума и колготы. И так уже третий день в пути — одичать можно. А что мне бояться? Обрядилась так, что отец родной не узнает.

Я взяла у женщины рушник и принялась отирать лицо и грудь. Нырнула в просторную домотканую рубаху, которую сразу же подставила Ветица, завязала тесьму на вороте, и взгляд упал и на лежавший на столе новый гребень, который я выбрала. И меня сразу варом будто облило, как только вспомнила ту неурядицу, что случилась со мной у лотка. Тот незнакомец с серо-голубыми глазами, кажется, он сразу понял всё, что отрок и не отрок вовсе, потому что так не смотрит мужчина, как смотрел он на меня — будто насквозь, сдирая рубаху за рубахой. Я даже поёжилась. Да и ясно, что гребень неспроста подарил, давая понять, что его не проведёшь так просто. И снова меня будто укололо чем-то острым. Не нужно было этот подарок принимать! Разозлилась от бессилия, что уже ничего не исправить. Пришлось взять и уйти быстро — внимания лишнего мне не нужно было, схватила и побежала. Хорошо, Лютобора с собой взяла иначе и не знаю, чем бы всё кончилось.

А тот юноша с виду обычный, в справной походной тёплой одежде, почти без убранств излишних, разве что на запястье блеснул медью обруч, выказывая человека и не совсем простого — не каждый селянин похвалиться может такими украшениями. Да и гребень подарил … Может, сын старейшины или купца какого, прибывший издалека. Так что и не прост был незнакомец случайный.

Я тряхнула волосами. И сама не понимала, что так зацепило, почему волнение, взявшееся не пойми откуда, только раскручивалось горячей воронкой. Расчёсывала волосы медленно, проводя гребнем по всей длине — от корней до самых бёдер, отмечая, как переливаются пряди в свете лучин всеми оттенками медного, как обруч на руке незнакомца. Это занятие успокоило постепенно, и даже спать захотелось, веки потяжелели, а голова пустой стала совсем. Закончив, поднялась, зевнув. Нужно ложиться спать, завтра в дорогу, чуть порозовеет небо. Лютобор предупредил, что во двор ещё люди прибыли, не хотелось бы им показываться на глаза. Да и не нужно.

Забралась под приоткрытое Ветицой одеяло, утонув в прохладной мягкости постели, закрыла глаза, ощущая, как по телу проходят тёплые волны, как уходит усталость и расслабляется каждая мышца. Хорошо. Хорошо, что не встретимся больше. Признать стыдно, что раскусил, где это видано, чтобы девушка мужское рубище нацепила на себя.

3_2

Сонное марево быстро опутало, я провалилась в вязкую глубину сна и ощутила тяжёлое дыхание. Настойчивые мужские руки обвили меня вокруг пояса и притянули ближе, прижимая к крепкому телу.

— Сурья-я-яна, ты такая, нежная, сладкая. Маленькая моя, так пахнешь… Будь моей… Останься, прошу… — шептали горячие губы, скользя по шее и оголённому плечу.

Мутилось всё в голове с каждым произнесённым словом мужчины, что ком в горле встал, и грудь наполнилась густым нектаром — так сладостны были эти слова, так жгуче-проникновенны, что внизу живота потяжелело, а между бёдер сделалось горячо и в то же время легко и мягко, будто я вошла в реку по пояс. Я подняла ресницы, посмотрев на того, кто мог говорить такие слова, чей голос, такой неуловимо знакомый, так приятно ласкал слух, как горячий вечерний ветер, и застыла, смотря в серо-голубые глаза, задохнулась, когда узнала в нём, того незнакомца, с которым столкнулась у торгового лотка. Изумление вместе со смущением густо залило лицо варом, но я снова закрыла глаза, когда ладони его легли на грудь, смяли судорожно и сдержанно, подчиняя, заставляя забыть обо всём и довериться. Он вобрал сосок моей груди в рот, потянул в себя, и от горячих губ его потекла судорожная волна по животу, растекаясь по бёдрам, он плавно проник в меня, толкаясь глубоко.

Я отдавалась ему. Его твёрдые удары, скольжения каменой плоти внутри меня, крепкий захват снаружи и мягкое проникновение раскачивали во мне сокрушительные тугие волны, будоражили, обволакивали, как река тело, пробуждали что-то потаённое, скрытое, непознанное ещё мной, но в то же время тело моё знало, что именно, отзываясь на каждое прикосновение желанного мужчины, заставляя трепетать под горячими ладонями в крепких тисках. Голова закружилась от подступающего глубокого и душного удовлетворения, оно кипящей смолой плескалось во мне, суля разлиться рекой. Задрожав, я застонала, готовая вот-вот сорваться и упасть в раскрывавшее подо мной кипящее жерло, распадаясь на сотни горячих брызг. У меня перехватило дыхание, я ухала вниз. Из моих губ вырвался громкий стон, а потом меня резко подбросило вверх, вынуждая замолкнуть и задержать дыхание.

Я упала обратно на твёрдую лавку, только оказалась не в руках незнакомца, а объятиях того, чей терпкий горячий смолистый запах пробрался под самую кожу. Ведар, ты? Пытаюсь рассмотреть в темноте предбанника. Он пристально смотрит мне в глаза и держит крепко, будто пытается понять что-то, раздумывая. Его карие глаза под тёмными взъерошенными прядями затуманены. Крепкий запах браги обдал меня. Я не понимала, что делать: оттолкнуть или, напротив, прижаться ещё плотнее, прильнуть к горячим губам. Но Ведар решил всё за меня.

3_3

Сам не свой обезумевший и одичавший, будто рассудок потерял, набросился на меня, разомкнув мои колени, разрушая последнюю преграду, разламывая корку льда смущения и сомнения, что ещё сковывала моё тело. Я выгнулась ему навстречу, запуская пальцы в завитки волос, потянула, подставляя оголённую грудь жадным и обветренным губам. Его желание било в макушку волной жара, и противостоять ему не было сил, когда он прижался пахом, чуть покачиваясь, как крепкий ясень на ветру, твёрдой возбуждённой плотью. Безумно захотелось ощутить его внутри себя до мучительного стона. И, вместе с тем, страх перед неведомым рассыпался по коже горячими углями, как сотни укусов, когда он касался меня губами и пальцами там, где постыдно и думать. Стыд жёг не хуже дыхания и ласк Ведара, распаляя жажду, рождая внутри свинцовую тяжесть. Он обжигал мои плечи поцелуями, стягивал рубаху с груди всё ниже. А потом я будто в пропасть упала, от острой боли между ног. Ведар толкался в меня безудержно, целовал лицо, собирая губами влагу, и бормотал что-то неразборчивое, кажется, слова утешения, и его голос звучал как-то сдавленно, обрывисто, рассеянно.

— Приду свататься к тебе, и придется жить не с молодым парнем. У меня дом добротный, не хоромы княжеские, но в тесноте да не в обиде — уживёмся. Хочешь такого, Сурьяна? Скажи, хочешь? Ты же умница, Сурьяна, ты достойна лучшего, — бормотал он, сжимая мои плечи, улыбаясь как-то сдавленно и судорожно. А я его почти не слышала, задыхаясь от саднящей боли между бёдер и чего-то липкого.

Я вздрогнула, проснувшись, хватаясь за одеяло, как будто и впрямь падала куда-то — тело ломило ужасно. Не сразу поняла, где я, но очертания клети в тусклом свете всё больше проявлялись. Постоялый двор на окраине Дейницы.

«Это всё сон, сон, сон», — повторила про себя, кривясь от боли, хватая воздух клочьями. Мгла сновидения рассеивалась помалу, словно туман, таяла, уползала в холодные тени. Отдышавшись, я вновь огляделась в полумраке.

Лавка Ветицы пуста. Видно, вышла по нужде какой. Пахла чуть терпкой гарью угасшая лучина. Пели петухи на заимке, предвещая скорый рассвет. Я потёрла шею, сбрасывая таявшие с каждым вдохом оковы сна. Видимо, этот кошмар никогда меня не оставит. Хотелось бы выскоблить из памяти этот злосчастный вечер. Вечер, когда я совершила непоправимую ошибку. Заново испытывая, как давили нещадно грубые руки Ведара, терзали тело, под себя подминали, сковав так, что не вырваться, и как двигался во мне бешено и одержимо, а мне только оставалось терпеть и ждать, когда эта пытка закончится. И сколько было много крови потом. Перед глазами багряные разводы с внутренней стороны бёдер.

3_4

Следы я скрыла, и чудо, что никто не увидел, хоть глаза у меня поутру красные и стеклянные были от слёз, и губы в кровь искусанные. Конечно, я не хотела идти за Ведара, и то, что случилось между нами, лишь моё помутнение — видно, чей дурной глаз спутал наши дороги вместе под заревом разгорающихся жаром купальских костров. Не хотела я этого, не по своей воле, и по своей — в то же время.

Я повернулась набок, шумно выдыхая, прогоняя воспоминания, но они, как горький дым, заполняли меня, становясь всё гуще, ядовитей, что грудь жгло.

Утром Ведара нашли в реке мёртвым — утоп. Кто-то даже придумал, что речная дева его заманила и утащила под воду. Только я одна знала, что он был крепко пьян… И после того, как взял меня, пошёл к руслу, а я поплелась прочь, спеша спрятаться, забиться куда-нибудь, чтоб не нашёл никто.

Да, Ведар напоследок отговорить меня пытался, чтобы не призналась ни в чём домочадцам. Моя тайна, которую ношу уже вторую зиму, так и останется со мной.

Надо же присниться такому. Воспоминания хоть и настигали меня, но уже реже, намного реже, но еще били наотмашь, что порой дыхание вылетало из груди. Лицо моё вспыхнуло, когда сквозь толщу грязного марева пробился образ незнакомца и того постыдного, что снилось мне. Щёки запекло сильнее. Душное волнение прокатилось по всему телу до самых кончиков пальцев рук. Как будто в яви всё произошло. И по имени назвал... Сердито поджав губы, я скосила взгляд на гребень, которым с вечера волосы расчёсывала, он по-прежнему лежал на столе.

— И за что мне такое, пресветлая Лада? — прошептала глухо.

Полежав ещё немного, просыпаясь помалу, я села, выбираясь из-под одеял, опуская босые ноги на прохладный дощатый пол, встала, соскользнув с постели, медленно прошла к оконцу. Приоткрыв волок, выглянула наружу. С жадностью втянула в себя сладкий, пропитанный нектаром весенним воздух. Стынь утренняя дохнула в лицо, охладив бодряще, встревожив пряди волос, смахивая дурноту и тяжесть.

Холодно-розовый восход разливался костром у самого окоёма, разгоняя мглу и темноту. Красивый сегодня восход. Волнующий. Здесь на окраине городища тишина и благодать, а впереди — путь не близкий до Воловьего Рога. До следующего городища теперь далеко, леса и маленькие деревеньки только.

Половицы за спиной скрипнули, я закрыла волок и повернулась, встречая Ветицу сдержанной, но приветливой улыбкой, пряча от вострухи глаза. Та выставила на стол снедь, которую принесла с собой, принудила поесть перед тем, как в сёдла подняться, всё лепетала что-то, но мыслями я уже была в пути. Хотелось уже поскорее вырваться из топких, тревожных воспоминаний.

3_5

Перекусив лепёшкой и выпив ягодного взвара, поспешила одеться. Натянув на себя вновь мужскую рубаху и порты — так было мне спокойнее и удобней — подпоясалась, спрятав косу под шапку, одела кожух. Ветица наблюдала за мной, пряча улыбку.

— Косу спрячешь и губы так подожмёшь — ну точно отрок, не отличишь.

Я хмыкнула. Один глазастый смог отличить. Не стала ей на то отвечать, хотя очень хотелось рассказать о случайном незнакомце, да с чего бы ради, уж и забыть пора. Рядом со мной не было, кому можно было сердце своё открыть, поделиться тревогами и ожиданиями. Да и, признать, не умела я душу свою распахивать настежь, выставляя напоказ всё — казалось, стоит чуть приоткрыться, как ударит кто по самому уязвимому.

Собрав вещи, коих было не так и много, Ветица позвала гридня забрать скрутки постели и шкур, которые они сложили на лавке. Хорошо, что много барахла не стали взваливать на лошадей, решая налегке переправиться. Вместе мы вышли на крыльцо, после тёплый избы пропитанной хлебом и ягодами сладкими, сырость утра ощущалась особо резче, что время нужно пообвыкнуть. Спустились во двор, который, несмотря на светлевший небосклон, всё ещё утопал в туманной мути сумрака. Шагая по размягчённой дождём земле, огляделась. Хмарь на небе за ночь расползлась, и теперь поблёскивала серебром россыпь звёзд. Заструилась по двору речная свежесть, напоенная запахом молодой травы и камыша. Я обвела взглядом постройки и заметила, как будто тень чья мелькнула на дальнем крыльце, будто кто-то только поднялся по порогу да вошёл внутрь дома, где со вчерашнего дня никого и не видно было.

— Дай, Стрибожич, путь бесхлопотный, — прошептала воструха.

Я глянула на неё, улыбнувшись женщине, потом вновь на крыльцо пустующее — привиделось, знать.

Всеясен подвёл мне уже взнузданную кобылу. Из пристройки дальней, намного скромнее, чем дома постоялые, поспешил к нам сам хозяин. Бородатый, крепкий, шагал через двор, выпуская клубы пара, кожух его нараспашку, даже шапку забыл надеть, чтобы успеть проводить как следует рано поднявшихся гостей.

Я торопливо передала Лютобору оплату за постой.

— Расплатись, — велела.

Вторак приблизился, вставая перед Лютобором. Он думает, что Лютобор здесь за старшего — глава. Десятник вручил плату, Вторак скользнул взглядом по засуетившимся гридням, что уже один за другим попрыгали в сёдла.

— А вы как собрались путь держать — по реки или конными отправитесь?

— А тебе-то какое дело? — полоснул Лютобор строгим взором — по-другому он и не мог. Десятник, он и есть десятник, мёд лить не его удел.

— Упредить хотел, — передёрнул плечами крепкими Вторак, опуская взгляд на меня и вновь возвращая его на Лютобора, — вчера слух до нас дошёл, что тати в Ворожцах лютуют, грабят, убивают, не один обоз распотрошили, звери. Поосторожней бы…

3_6

Лютобор кивнул, расслабляясь — теперь как сказать, что весть плохая. Я глянула на Ветицу, та побелела немного. Скользнула взглядом по длинным срубам, невольно вспоминая, что здесь мы ночевали не одни. Чужие кони в стойле: шесть жеребцов — не много, но и не мало. Тут уже к любому после таких слухов приглядываться станешь да остерегаться. Хотя абы кого Вторак не станет привечать.

— Все сейчас по реке больше, да вы, наверное, и не найдёте свободной никого, слишком вас много. Переждали бы, пока поутихнет.

Лютобор настороженно сощурился — уж не запугивает ли Вторак, чтобы задержались гости да побольше заплатили? Я утянула за собой Ветицу — нечего слушать пустую болтовню. Ведано, что Ворожцы — самое тихое место в округе. Да и кого тут грабить? На много вёрст впереди ни одного крупного городища, кроме Дейницы, и если и ходят крупные торговцы с ценностью, то только по Сохше. Воструха хоть и насторожилась, да вида сильно не показывала.

Как только вернулся Лютобор, Ветица оседлала свою гнедую низенькую кобылку, а я поднялась в седло, к которому уже привыкла основательно, не натирая больше грубой седловиной нежную кожу между бёдер. Укол совести всё же пронизал — измучила женщину, отказавшись от обоза. Лютобор посмотрел вдаль, карие глаза десятника потемнели.

— Что скажешь? — всё же спросила.

— А тут и говорить нечего, княжна, — отозвался он, — на торжке вчера были, никто о разбойниках не разговаривал. Вторак может и правду говорит, но прав он — на ладье только тебя можно пристроить, но одну не отпущу. Князю обещал в целости и сохранности доставить до Воловьего Рога и обратно, и слово своё сдержу, — и в подтверждения тому Лютобор намотал на кулак поводья, положив ладонь на торчащий из-под суконного плаща меч.

Покинули постоялый двор, пуская жеребцов по выбитым колёсами чёрным колеям. Лютобор дал знак Всеясну и Далико замкнуть цепь, сам оставил остальных гридней и погнал коня, вперёд вырываясь.

Осталась за спиной околица городища, открылись раскинувшись во все стороны луга с холодными мглистыми оврагами, поросшие ивняком и сухими вётлами прошлогоднего бурьяна. Ярилово око выплывало из-за окоёма медленно, сверкая золотым алмазом, разливая во все стороны желанное ещё нежное тепло, в котором хотелось нежиться и купаться, подставляя своё лицо, ощущая на коже губ и веках игру лучей. Но уже скоро сажевые облака начали наползать с севера, затягивая небосклон хмарью, и стало ещё темней, когда наш небольшой отряд погрузился в старый сосновый бор.

3_7

Как бы не просила Стребожича не лютовать сильно, но напрасно — у природы иные замыслы: бог посылал своих внуков — ветра, нагонять тучи, давая дорогу Перуну. На несколько дней затянуло всё плотными низкими облаками, похолодало ощутимо, приходилось чаще останавливаться, когда после крапающей мороси с неба обрушивался вдруг ливень. Сооружали палатки, разжигали костры да сушили промокшую до ниток одежду, надеясь, что уже к следующему дню доберутся до Лейника, а там и деревеньки попадаться станут — всё не под небом ночевать.

На третий день стихия поутихла, расползлись плотные, казалось, на вечность осевшие над лесом брюхатые тучи, показывая небо, такое прозрачно-голубое, просачивавшееся сквозь тонкое кружево серых облаков, прямо как глаза того незнакомца. Он почему-то не выходил из головы, я как не гнала это от себя, верно, сон тот постыдный тому виной… Ко всему горчила на кончике языке досада невысказанная на богов, наверное, что сплели эту встречу короткую, но от чего-то до сих пор не забытую.

Просвету радовались недолго, уже к полудню вновь заволокло, погружая всадников в сырую мглу.

Дрога тянулась средь старых сосен, и конца ей не было видно — и сегодня не доберёмся до реки. Совсем потемнело, ползли тучи над кронами, стремительно меняя очертания, клубясь и перекатываясь, громоздясь всё гуще — никак опять польёт стеной. Нужно было разворачивать лагерь да успеть укрыться, пока ещё было на то время, чтобы не вымокнуть насквозь, продрогнув до костей, да все надеялись, что попадётся какая-нибудь деревенька, понукали лошадей, торопясь.

Проехав ещё несколько верст, ни одной веси так не встретилось. Кмети уже ворчать начали, дёргая поводьями, невольно останавливая лошадей, желая уже поставить палатки. Лютобор всё медлил, всматриваясь в серую мглу бора да, стискивал челюсти. Что-то десятника настораживало, только с нами — женщинами — делиться не хотел. Пустил одного гридня вперёд зачем-то, долго переговаривался с Всеясном. Уже брызнули первые холодные капли, а место подходящего всё не попадалось, сыро кругом, так, что копыта коней глубоко проминали землю.

Лютобор всё же подал знак остановиться, велел разворачивать полотнища недалеко от обочины, пока совсем не стало поздно. Дождь зарядил чаще.

— Лютобор, что такое? — все же спросила, поравнявшись с десятником, выглядывая из-под полога плаща, коим заботливо укрыла с головой меня Ветица.

Лютобор обернулся, сурово нахмурившись. Шаркнула со свистом стрела, вонзаясь прямо в горло десятника, простреливая насквозь. Лютобор всхрапнул, рухнул с седла, сбитый неожиданным ударом, распластался на взрыхлённой копытами земле.

Только и успела охнуть, как гридни вскинулись с места, разрывая мгновение ошарашенного молчания, бросив всё, выхватывали кто мечи, кто луки. Взвизгнула и утихла Ветица, испугавшись дико. Всеясен сдёрнул меня с седла грубо, толкая за спину, тут же окружили остальные гридни, пряча, защищая от нападений и стрел. Заржали рядом где-то двое скакунов — стрелы пробили им шеи и ноги. Один пустился прочь дальше вдоль дороги, другой упал на брюхо, подкошенный жалами. Всеясен выругался громко.

— Лияр, бери княжу и бегите, — приказал Всеясен, — спасай.

Лияр, не мешкая подхватил под руку, утянув в сторону кустарников.

— Ветица, — обернулась, выискивая женщину, та вцепилась в локоть — здесь. Заслоняя собой всем телом, Лияр оттеснял нас к гуще леса, я не видела, что там происходило, только слышала крики и рычание.

3_8

Кажется, за нами гнались, я слышала чужое дыхание и хруст веток. Казалось, стоит остановиться, и тут же настигнут стрелы или нож. Бежали с Ветицей, поддерживая друг друга, продираясь через кустарники. Мокрые голые ветки хлестали по лицу и рукам, одежда становилась тяжёлой. В какой-то миг я осознала, что прикрытия нет. Обернулась — Леяр остался лежать на земле с пробитой спиной, а нас настигали двое татей. Крепких, сбитых, жаждущих нас поймать.

— Беги! — отчаянно толкнула меня Ветица, но я и с места не могла сдвинуться. Да и поздно.

— Мальца держи, сгодится, — прозвучал короткий приказ чернобородого, и меня тут же схватил другой, оттаскивая назад.

Чернобородый сгреб женщину в охапку, набросился, что волк на добычу, оскалившись, рвя на ней одежду, трогая везде. Я смотрела в ошеломлении, не могла поверить в это всё. Холод окатил с головы до ног, когда поняла, что тот собрался делать, пока другие заняты грабежом. Я будто яд выпила, так моё тело онемело, потеряв чувствительность всякую. А потом принялся брать Ветицу сзади, и во мне что-то оборвалось. Я извернулась ужом и грызлась в крепко держащие меня руки другого разбойника. Тать взревел и ослабил хватку, а я кинулась к чернобородому, толкая его, с ног сбивая, да только тот не сдвинулся с места ничуть, беспощадно продолжая терзать Ветицу. Меня резко рванул назад мой пленитесь, разворачивая к себе лицом, только увидела, как в воздухе кулак проскользнул.

— Пошёл прочь, щенок! — тяжёлый кулак обрушился мне на скулу, удар откинул в сторону на несколько шагов.

Боль проломила от виска к затылку. Я рухнула на землю, ощущая на губах солёный вкус, из глаз брызнули слёзы, шапка слетела прочь, выскользнула коса, ударила по лицу, будто в довесок, словно верёвкой. Через звон в голове услышала вой Ветицы, она молила не трогать меня.

— Кончай с ней, нечего возится.

Раздался короткий всхлип за плечами. А в моей груди взметнулась дыхание вместе с болью. Я сощурилась от жгучих слёз. Подняла голову, отстраняясь от земли, повернулась, увидев сквозь муть, как Ветица осела на землю безвольной ланью в руках хищника, повалилась набок — на горле алая полоса, из которой кровь ручьём. Я зажмурилась, сгребая холодную влажную землю пальцами, сминая в кулаках, внутри будто разверзлась чёрная воронка, утягивала меня в оглушительную темноту, засела в груди боль, сильнее той, что сейчас по всему лицу и голове полыхала. Шорохи рядом заставили вздрогнуть.

— Ха, так это же девка, — услышала через туман усмешку.

3_9

Тать схватил за ворот, рванул с земли, легко разворачивая к себе. Передо мной возникло сухое лицо: выпирающие скулы, обтянутые кожей, лохматая рыжеватые волосы и борода, в которой запутались травинки, зеленоватые болотные глаза смотрели плотоядно, с долей насмешки, кривились в ухмылке тонкие, покрытые сухой коркой губы.

Подошёл и другой чернобородый, смотря на меня сверху, так, что гнев мой угас, и вместо него страх начал разливаться по телу, делая меня совершенно беззащитной в предчувствии чего-то дурного.

— Велено всех баб до одной убивать, — ответил он, переставая улыбаться.

— Только пускай сперва поласкает малость, гляди какая милая, — рыжебородый тать спустил руки к поясу, расправляя ремни да выпростав из штанов бледную толстую плоть в обрамлении тёмных волос.

Я отвернулась от задушившей меня дурноты, перед глазами всё поплыло. Тот, второй, уже получив своё, решил обождать, отошёл чуть в сторону, намереваясь наблюдать за всем.

Рыжебородый склонился, а я шарахнулась от него, отползти пытаясь. Схватил за лодыжки, подтягивая к себе. Я забилась так отчаянно, как могла, и получила несколько пощёчин, таких же увесистых. Одной пятернёй тать сдавил горло, а другой принялся сдирать с меня штаны, царапая ногтями кожу на бёдрах. Я не кричала. Зачем рвать себе горло, все убиты и подмогу неоткуда ждать. И как только насытятся мной, так же перережут горло и выбросят в овраг. Тать одним движение развернул спиной, сдавив сильнее горло, надавил на поясницу, заставив встать на четвереньки. Придавил весом своего тела. В бедро упёрлось горячей и твёрдый уд, меня едва не вывернуло наизнанку.

— Не вертись ты, — нетерпеливо шлёпнув по бедру, охаживая жёстко, зарычал.

Выпустил шею, намотав на кулак косу, дёрнул грубо, вынуждая смотреть только вверх. Сердце трепыхалось в самом горле, когда он провёл плотью между бёдер, пристраиваясь удобнее.

— Девчонка совсем, а справиться не можешь, — ухмылялся сговорщик.

Насильник от слов его только злился больше, ударил коленом между моих колен, раздвигая шире, вздрогнул чуть, ткнувшись вперёд, качнулся пытаясь войти, ткнувшись куда-то в бедро, как тут же обмяк. Тать завалился вперёд. Не смогла выдержать его, руки подломились, и я упала на землю, устланную колючей хвоей, придавленная мужицким телом.

Другой тать едва успел выхватить нож, как чужой клинок глухо воткнулся в грудь, и чернобородый упал на колени, ткнувшись лицом в землю. Ничего не понимая, я пыталась высвободиться, задыхаясь, и тут же ощутила облегчение. Туша татя куда-то исчезла, давая возможность дышать, я не успела оправиться, как рядом кто-то опустился на колени и чьи-то сильные руки подхватил меня. Я забилась в отчаянной попытке защититься.

3_10

— Тише-тише, всё хорошо. Я не обижу, никто не обидит, — услышала голос, звучавший мягко и успокаивающе, так осторожно он пытался удержать меня на месте. — Всё хорошо, — сжали крепче, и на плечи легла тёплая накидка, укрывая от холода, скрывая оголённые бёдра. — Где больно, скажи? Они успели? Где? — шептали рядом с виском губы, оглаживая горячим дыханием, а я и слова не могла выдавить, качала головой.

Меня пробил озноб, только, едва почувствовав заботу, ткнулась, разом растеряв все силы, в шею молодого мужчины, мягкие волосы огладили лоб.

— Всё прошло, тише, — успокаивал словами и осторожными прикосновениями, водил ладонью волосы.

Он всё гладил, держал. Оцепенение помалу начало спадать, и теперь меня пробила дрожь, словно в лихорадке. Я никогда не плакала, и сейчас не дала волю слезам, лишь слёзы от болезненного удара татя заполняли глаза.

— Здесь оставаться холодно и сыро, — спустя время сказал он и поднял меня на руки легко.

Словно сквозь толщу стали проявляться остальные звуки и проясняться очертания деревьев и мужчин. Их было шесть или семь — чужие, я никого из них не знала. Быть

может, тоже путники? На земле тела Лютобора, Всеясена и остальных. Я чувствовала на поясе и под коленями ладони тёплые, сильные руки будто не хотели отпускать.

— Вротислав! Догнали, всех поскуд перебили, — услышала уже рядом, — семерых насчитали.

— И двое ещё в лесу, — добавил мрачно тот, кого назвали по имени, и кто всё ещё держал меня на руках, прижимая к себе. — Кресмир, костры разжигайте и палатки ставьте, здесь ночуем, до темна нужно успеть справиться.

Видимо, этот Вротислав здесь за старшего, раз отчёт ему дают, а тот приказы. Я сжалась, невольно подняла голову, чтобы посмотреть на него, как он опустил меня на что-то мягкое. Губы незнакомца в этот миг так близко с моими оказались, жаром опалив, что я невольно опустила взгляд, испытывая горячее волнение, и закуталась в накидку плотнее.

— Посиди пока здесь, — сказал он, и слух полоснул до боли знакомый голос — только сейчас это поняла, только сейчас он, казалось, растворился в крови и разнёсся по телу дрожью.

Я вскинула подбородок, когда Вротислав выпрямился, поймала его взгляд и застыла с раскрытым от изумления ртом. Тот незнакомец с торжища, который подарил мне гребень, стоял передо мной. Он посмотрел на меня с серьёзностью и горьким суровым беспокойством. Он будто и не удивился нашей встрече, только сомкнул челюсти плотно, а в серо-голубых глазах гнев вспыхнул из самых глубин, когда обвёл взглядом моё лицо и тело, сокрытое, но, казалось, нет никакой защиты от его глаз. В один миг в голове такая сумятица поднялась — разболелась ещё тяжелее. Не успела ничего осмыслить, он отступил и пошёл к дороге — его ждали. А я осталась одна в стороне, закутанная в плащ, пахнущий им.