Пленница любви

Глава 2

Днем раньше, отправившись прямиком через поля, Джим доскакал до поместья Уинсфорд парк значительно раньше, чем предполагал Хаксли.

Глядя на огромный дом, перестроенный в начале века, он подумал, что поместье это славится не только одним из самых великолепных зданий, какие ему довелось увидеть; он знал, что конюшня здесь во всех отношениях превосходит конюшню замка.

Джим проехал по подъездной аллее, пересек мостик над озером и повернул направо, в ту сторону дома, где располагались кухня и служебные помещения.

Он хорошо знал расположение дома и, привязав коня, направился к двери в кухню; он постучал и вошел, рассчитывая отдать кому-нибудь привезенное послание. Разглядев знакомую фигурку, выходившую из комнаты, где, как он знал, размещалась людская, Джим окликнул:

— Бетси!

К нему повернулось привлекательное личико, и раздалось восклицание, не оставлявшее сомнений в том, что девушка рада его видеть:

— Здравствуй, Джим! Вот уж не думала увидать тебя сегодня!

— Я и сам не думал, — отозвался Джим. — Ну, как ты тут?

— Хорошо, — ответила Бетси, — да только все не так, когда служила в замке и знала, что ты неподалеку в конюшне.

— Я сам по тебе скучаю, — тихо признался Джим. — Когда она тебя выгнала, до чего я боялся, что придется тебе где-нибудь далеко место искать.

— Спасибо здешней поварихе, взяла меня к себе, — вздохнула Бетси. — Сказала, что поможет, потому как знала моего батюшку еще мальчишкой.

Джим сжал челюсти.

Как и все остальные обитатели замка, он был потрясен, когда новая герцогиня выгнала Бетси, три поколения семьи которой служили в замке, без какой бы то ни было видимой причины и без всякой рекомендации. Обеспокоенная выражением его лица, Бетси торопливо проговорила:

— Все хорошо, Джим. Я здесь всем довольна, только б с тобой видеться хоть изредка.

— Об этом не волнуйся, — пообещал Джим. — Уж я постараюсь!

— Ясно, работать на кухне — не то, что в доме, но мне повезло, что меня вообще взяли без рекомендации.

В голосе Бетси невольно появились возмущенные нотки.

Всем слугам было прекрасно известно, что с самого первого момента поступления на службу важно иметь хорошую рекомендацию.

О том, как герцогиня увольняла слуг — без объяснений и без столь важной для них рекомендации, которая позволяла найти работу в другом месте, — разговоры шли не только в замке, но и по всему поместью.

— Мистер Хаксли говорит, она выгнала тебя за то, что ты чересчур хорошенькая. Будь в ее власти, она бы с радостью избавилась от мисс Сорильды!

— Знаю, знаю! — воскликнула Бетси. — Слыхала я, как она с ней разговаривает. Тошно было слушать. А ведь от мисс Сорильды никто не видал ничего, кроме добра.

— Это точно, — согласился Джим. — Моя мать говорит, что и ее милость матушка мисс Сорильды точь-в-точь была такая.

Бетси глубоко вздохнула.

— Это еще проявится, верно? Жениться-то нужно с оглядкой, смотреть, кого в жены берешь.

— Я так и делаю, — улыбнулся Джим. — Потому и выбрал в жены тебя!

— Ох, Джим, нам еще столько лет ждать, пока удастся скопить денег! Да и потом, коли ты останешься работать в замке, вряд ли ее светлость позволит тебе на мне жениться.

— Тогда я уйду работать в другое место, ответил Джим. — Никто не запретит мне на тебе жениться, и не сомневайся!

С этими словами он обнял Бетси, но только собрался ее поцеловать, как девушка испуганно оглянулась.

— Только не здесь! — воскликнула она. — Пожалуйста, не здесь!

— Где же? И когда?

— Завтра вечером. Я потихоньку выберусь после ужина и встречу тебя за подъездной аллеей.

— Буду ждать. Смотри, не запаздывай, как в прошлый раз. Бетси улыбнулась ему и, заслышав в коридоре шаги, заторопилась.

— Эй, постой! — вскричал Джим:

— Я же не сказал тебе, зачем пришел. Засунув руку в карман, он вытащил письмо и объявил:

— Его милости от ее светлости!

Бетси взяла послание.

— Я снесу его в буфетную, — сказала она. — А тебе лучше подождать в людской.

— Скорей возвращайся, — тихонько попросил Джим. Девушка быстро зашагала по коридору, а он, не торопясь, отправился в людскую, просторное помещение, посередине которого стоял длинный стол. По дороге в буфетную Бетси взглянула на письмо и подумала, что герцогиня ничуть не лучше других женщин, вечно бегавших за графом, потому что он так хорош собою.

— Точно мухи вокруг горшка с медом! — возмущенно фыркнула она.

В то же время она не отрицала, что его милость весьма красив и может привлечь любую женщину, кто бы она ни была.

Она восхищалась новым хозяином и пожалела его за то, что он связался с герцогиней Нан-Итонской.

Бетси была добродушной, доброжелательной девушкой, но несправедливость, с какою с ней обошлись, нанесла ей жестокий удар, от которого она до сих пор не оправилась.

Она не только потеряла работу. Бетси понимала, что огорчила родителей, всегда гордившихся службой в замке, и испытала унижение перед знакомыми в своей деревне и в целом поместье.

Она гордилась тем, что поступила на службу в замок, похвалялась этим перед подругами детских игр. Ведь уже на протяжении нескольких поколений существовала традиция при приеме на службу в замок оказывать предпочтение тем, чьи отцы или матери уже служили там.

Миссис Беллоуз, экономка, была ею довольна, да Бетси и сама считала, что хорошо справляется со своими обязанностями, и вдруг ее выгоняют по той лишь причине, что так пожелала герцогиня.

«Ненавижу ее!»— решила Бетси, глядя на размашистый почерк герцогини.

Она перевернула конверт обратной стороной и при этом заметила, что сургуч, которым был запечатан конверт, треснул.

«Должно быть, это случилось, когда Джим засовывал письмо к себе в карман», — подумала девушка с надеждой, что ему не попадет за то, что конверт оказался открытым.

Пока Бетси разглядывала конверт и беспокоилась за Джима, ей в голову пришла неожиданная мысль.

Сначала ее ужаснуло, как могла она даже подумать об этом, но, поддавшись порыву, подстрекаемая любопытством и каким-то иным чувством, над которым она была не властна, девушка зашла в цветочную комнату.

Здесь было множество полок, на которых хранились вазы для цветов, круглый год доставляемых садовниками из теплиц.

Сейчас в комнате было пусто. Бетси закрыла за собой дверь и постояла, глядя на конверт в своей руке. Затаив дыхание, ибо понимала, что поступает столь возмутительно, что самой стыдно было даже думать об этом, она вытащила из конверта плотный листок писчей бумаги, на котором герцогиня написала записку.

Бетси ходила в школу, которую герцог устроил для детей своих служащих в деревне и учительнице которой платил жалованье.

Поэтому она умела читать, правда медленно, и ей понадобилось некоторое время, чтобы разобрать написанное, хотя герцогиня писала крупным разборчивым почерком.

С некоторым трудом девушка прочитала:

«Завтра ночью его не будет дома. Подъезжай в девять к дверям западной башни, я оставлю их открытыми. С нетерпением жду этого часа, сгораю от желания слышать твой голос, очутиться в твоих объятиях».

Подпись отсутствовала.

Закончив чтение, Бетси с шумом перевела дыхание.

— Ну и ну! — сказала она себе. — Ежели б его светлость знал, чего делается, вот уж поразился бы. А ведь он в ней просто души не чает!

Она вложила записку обратно в конверт, послюнила палец и с силой нажала на сургуч, надеясь, что никто не заметит трещины.

После этого девушка вышла в коридор и опять пошла в сторону буфетной.

Уже на обратном пути, когда Бетси торопилась в людскую, где» ее ждал Джим, ей в голову пришла мысль, настолько невероятная, что она поразилась, не рехнулась ли в самом деле — додуматься до такого.

Бетси отворила дверь в людскую и сначала было решила, что Джим уехал, не дождавшись ответа, переданного ей дворецким, но тут он выскочил из-за двери, обнял и принялся целовать до тех пор, пока она не стала его отталкивать.

— Веди себя, как положено, Джим Тревел! воскликнула она, тщетно пытаясь говорить возмущенно. — Выгонят меня из-за тебя, вот что. А ну как вошел бы кто и увидал нас?

— Никто не вошел, а до пятницы мне не дождаться, — возразил Джим. Он говорил с таким жаром, что Бетси чуть-чуть ему улыбнулась, зная, как сильно он ее любит и всегда любил еще с той поры, когда они вместе росли.

Джим опять было потянулся к ней, но она сказала:

— Слыхала я, его светлость завтра уезжает.

— Впервые слышу, — отозвался Джим. — Откуда ты знаешь?

— Он что, в Лондон отправляется?

— Наверно. Слыхал я, что ее величество не может без него обойтись.

— А я думала, у нее есть принц Альберт.

— Ясное дело, есть, — подтвердил Джим, — да только, как всем женщинам, ей хочется, чтоб побольше мужчин плясало под ее дудку. — Он сказал это безразличным тоном, но тут же с горячностью добавил:

— Только я убью всякого, кто попробует увиваться за тобой, так и знай!

— Незачем тебе ревновать, — сказала Бетси. — А что, его светлость остановится в Нан-Итон-Хаусе?

— Где ж еще? — удивился Джим. — Отличный дом, хотя, по мне, конюшня там маловата.

Бетси не ответила.

Она размышляла, и ей нужно было как следует сосредоточиться, чтобы обдумать необычайную идею, которая, казалось, явилась к ней сама по себе неведомо откуда.

Возвращаясь домой уже после того, как она видела графа на Большом Галопе, Сорильда думала, что будет жаль, если он не приедет на обед, о чем беспокоилась ее тетушка.

Сорильда полагала, что приглашение содержалось в той записке, которую она относила в конюшню для того, чтобы Хаксли отправил ее в Уинсфорд-парк.

Когда Джим вернулся с ответом, Сорильда отнесла его наверх. Герцогиня забрала письмо, но не открывала его до ухода Сорильды.

«Мне не позволят присутствовать на званом обеде, — думала Сорильда, — но можно будет поглядеть на графа с верхней площадки лестницы или с галереи менестрелей, проходившей над большим банкетным залом, где принимали гостей».

В передней части галерея была сплошь покрыта резьбой, и Сорильда уже убедилась, что оттуда можно наблюдать за гостями так, что они даже не догадываются об этом.

«Было бы любопытно, — размышляла она, — взглянуть на графа поближе». Однако, если бы ей пришлось выбирать, она предпочла бы увидеть его лошадей.

В этот вечер, когда она обедала вместе с дядей и его женой, герцог сказал:

— Раз уж я отправляюсь в Лондон, то могу захватить с собой ожерелье, которое ты хотела починить. Не нужно будет посылать его с нарочным.

— Дядя Эдмунд, вы что, уезжаете в Лондон? — спросила Сорильда.

— Да, я должен встретиться с ее величеством, — ответил герцог. — Досадно, конечно, ведь только на прошлой неделе я был в Букингемском дворце. Однако вчера утром пришло письмо с уведомлением, что ее величество рассчитывает на мою поддержку во время заседания общества по улучшению условий жизни работающих.

Пока дядя говорил, Сорильда сообразила: отправляя вчера графу записку с приглашением на обед, герцогиня уже знала, что ее муж уедет в Лондон. Странно, она должна была об этом знать.

Письма прибывали рано утром, и их всегда относили в спальню до того, как герцог и герцогиня спускались завтракать.

Но если Айрис знала, что ее муж должен уехать, какой же смысл приглашать графа к обеду? Едва ли она собиралась устраивать прием одна.

И вдруг у Сорильды мелькнула мысль, что тетушка могла пригласить графа к обеду, на котором больше никого не будет. Это было совершенно невероятно! Можно полностью доверять слугам, но ведь в конце концов они — обычные люди, хотя порою некоторые были склонны забывать об этом; разговоры о таком обеде обязательно начнутся не только в замке, но и в деревне, и на постоялом дворе, куда слуги заглядывали выпить эля.

Герцогиня Нан-Итонская обедает наедине с графом Уинсфордом — отличная тема для пересудов по всему графству и распространится с быстротой лесного пожара.

Нет, сказала себе Сорильда, ее тетушка не настолько глупа, чтобы вызвать подобного рода скандал.

Тогда зачем записка?

Она размышляла об этом, готовясь ко сну, вспоминала, как ласковым голосом, звучавшим совершенно искренне, Айрис говорила мужу, что будет отчаянно скучать, и просила поторопиться назад.

— Дорогой, теперь ты человек женатый, и королева должна понять, что не может рассчитывать на твое присутствие так же часто, как раньше.

— Верно, — согласился герцог. — Поверь, мне вовсе не хочется покидать тебя или оставаться без тебя в Лондоне.

Внезапно, словно его вдруг осенило, он спросил:

— А почему бы тебе не поехать вместе со мной? Мы могли бы задержаться еще на одну ночь и посетить оперу.

— Это было бы просто замечательно, — ответила герцогиня, — но я не могу собраться в дорогу так же быстро, как и ты, да и потом, скоро нам предстоит ехать в Лондон на открытие Выставки.

Лицо герцога помрачнело.

— Да, конечно, нам еще предстоит это испытание, — произнес он. — Мне не вынести такой муки — смотреть, как безрассудно пускается на ветер общественная казна, — если тебя не будет рядом. — Конечно же я буду рядом с тобой, дорогой мой, — заверила его герцогиня. Расчувствовавшись, супруг поднес ее руку к губам.

Герцог отбыл рано утром на следующий день после суматохи отдаваемых в последнюю минуту распоряжений, едва не забытых сумок с документами и бесконечного обсуждения, какое пальто лучше всего надеть в такую погоду. Нежелание Айрис поехать вместе с ним показалось Сорильде еще более странным, чем вчера.

С тех пор как две недели назад они вернулись в поместье, герцогиня беспрестанно вздыхала о том, как ей хочется в Лондон, ведь там шли балы и приемы, на которых ей страстно хотелось присутствовать.

Сорильда знала: став герцогиней, Айрис наслаждалась тем, что теперь перед ней открылись все двери, ранее закрытые для нее; положение жены одного из самых знатных герцогов Великобритании было неуязвимым.

Сорильда понимала, как ее, должно быть, огорчало, что ее новые платья видят лишь два человека — муж и его племянница, — тогда как в Лондоне всякий раз, входя в бальный зал, она бы слышала восхищенные восклицания.

В этот день герцогиня выискала для Сорильды множество поручений и лишь ближе к вечеру сказала:

— Сегодня мы пообедаем в семь, так как я хочу лечь пораньше. Правду говоря, я очень устала, ведь было столько дел!

Сорильда подумала, что вид у нее совсем не усталый; с новой прической, которую Харриет скопировала с рисунка в дамском журнале, она выглядела необычайно прелестно.

Они пообедали внизу в малой столовой. Вместо того чтобы высказывать недовольство приготовленными блюдами и всем прочим, что попадалось ей на глаза, как это обыкновенно случалось, если она оставалась одна с Сорильдой, герцогиня была занята своими мыслями.

Как только обед закончился, герцогиня поднялась к себе в будуар, как обычно приказав слугам запереть входные двери и погасить свет..

Это означало, что все лакеи отправятся к себе в другой конец замка и останутся лишь два ночных сторожа, которые совершали обходы каждый час, проверяя запоры на окнах и дверях. Спальни герцога и герцогини располагались в западной части замка, рядом с одной из старинных башен, с обеих сторон примыкавших к так называемой современной части здания. На самом же деле оно было перестроено двести лет тому назад. Приглашенный тогда архитектор постарался сохранить его как можно более похожим на первоначально существовавший замок. Это означало, что комнаты по большей части были не просторными, а маленькими и низкими, с узкими окнами-бойницами, пропускавшими мало света. Однако отец герцога осуществил некоторую переделку, после чего помещения стали значительно удобнее. Он объединил ряд небольших комнат и сделал две большие спальни для себя и своей жены с будуаром между ними. На первом этаже он устроил большую гостиную; как и в обеих спальнях, окна ее выходили в сад, разбитый за замком. Это оказалось не совсем удачно, поскольку сторона была южной и целый день там светило солнце. Спальня Сорильды, напротив, располагалась над парадным входом и окнами выходила в парк. Поскольку она, соответственно, находилась на севере, то солнце фактически совсем не проникало сюда сквозь два длинных узких окна. У Сорильды частенько возникало желание попросить перевести ее в другую комнату, даже если бы это означало подняться на этаж выше.

До появления герцогини ничто в замке не менялось и шло так, как было заведено прежде. Поэтому Сорильда продолжала спать в комнате, которую заняла, прибыв в замок после смерти родителей. Если же попросить поменять комнату теперь, то герцогиня наверняка переведет ее в ту часть дома, где жили слуги, или хуже того — туда, где еще холоднее. А ведь в зимние месяцы Сорильда и здесь буквально замерзала.

Приятно было сознавать, что, во всяком случае, сегодня оказалось достаточно тепло; можно оставить окна открытыми и посидеть за столиком у окна с книгой, которую ей давно хотелось почитать.

Хоть девушку и лишили учителей, но управляющий герцога скрыл от Айрис, что покупает для Сорильды все книги, которые ей хотелось иметь у себя.

Поскольку по большей части он пребывал в Лондоне, где в Нан-Итон-Хаусе находился его кабинет и откуда он вел все дела герцога и его переписку, то у Сорильды вошло в привычку писать мистеру Байрнему почти каждую неделю.

Он всегда незамедлительно посылал ей все, что она просила, и Сорильда чувствовала: вероятно, он понимает, каково ей приходится после дядиной женитьбы. Несомненно, ему должно было казаться странным то, как часто он получал приказания заменить слуг в замке, ведь в прошлом они приходили в услужение молодыми и покидали его только после смерти.

Сорильда разделась, надела халат и раскрыла книгу. Она не собиралась ложиться в постель, поскольку читать, сидя в кресле у окна, было гораздо удобнее. Ноги она поставила на скамеечку и начала читать — сначала при меркнущем свете заходящего солнца, а потом и при свете свечей.

В ряде комнат замка герцог провел газовое освещение, единственными спальнями среди них были его собственная и спальня герцогини.

Поскольку это произошло до прибытия Сорильды, она была лишена такой привилегии. Она не возражала. Правду сказать, она предпочитала свечи, считая, что когда они горели в канделябрах и подсвечниках, то придавали замку романтический облик, который, к сожалению, отсутствовал в иное время.

Чтобы устроиться поудобнее, Сорильда взяла с постели подушку и подложила под спину, затем открыла книгу, откинулась назад и приготовилась погрузиться в чтение.

Однако книга почему-то не захватила ее так, как она надеялась. Вместо этого Сорильда поймала себя на том, что смотрит в окно, наблюдая, как алый с золотом цвет закатного неба сменяется темным бархатом ночи. Завтра будет хорошая погода, — отметила она, припомнив старую поговорку: «Коли вечером небо красное, для пастуха будет день ясный».

Значит, завтра в шесть утра она сможет покататься верхом. Сорильда решила вновь поехать к Сгоревшему Дубу и поглядеть на графа на одной из его великолепных лошадей.

Сорильда любила ездить верхом еще с детства. Поскольку отец любил охотиться, в их конюшне всегда было много первоклассных лошадей несмотря на жалобы матери, что муж все тратит на лошадей и скоро они с Сорильдой останутся босыми. Сорильда обожала кататься вместе с отцом.

Когда девочка подросла, они часто отправлялись на длительные прогулки верхом. Оттого, что лошади утомились, домой возвращались медленно, и отец всегда беседовал с ней. За те часы, что они проводили вместе, Сорильда узнавала гораздо больше, чем усвоила бы из тысячи книг или от дюжины высокообразованных учителей.

«Папе бы очень понравились лошади графа», — подумалось Сорильде.

Ей лишь хотелось знать о них побольше. Например, ей было любопытно, каких кровей лошадь, на которой граф был вчера утром.

Интересно было бы узнать, сколько он за нее заплатил. Девушка подозревала, что на этот вопрос ей может ответить Хаксли. Он не упускал случая поболтать и всегда знал, что происходит в других конюшнях.

«Наверняка лошади графа его особенно интересуют, ведь он относится к ним так же ревниво, как герцог — к самому графу». Мысль эта ее позабавила.

Взгляд Сорильды упал на сгущающиеся тени огромных деревьев парка; вдалеке она заметила всадника, скачущего по направлению к замку Ей стало интересно, кто это, ведь в этот вечерний час в их конюшне все были на месте. Быть может, это ехал с сообщением чей-нибудь грум, но и для грума с подобным поручением было поздновато, ведь в провинции ложатся спать рано.

Сорильда наблюдала за всадником, скачущим среди деревьев, и вдруг ей почудилось что-то знакомое в облике человека. Она наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть.

Кто бы это ни был, он ехал не прямо к дому, а как-то наискось, заворачивая так, словно намеревался подъехать к замку с другой стороны. Сорильде стало любопытно, поэтому она встала и высунулась из окна.

Теперь ей было гораздо лучше видно. Замок стоял на холме, видно было далеко, и, несмотря на сгущающийся сумрак, она разглядела, что всадник приближается к замку с западной стороны.

«Странно, — подумалось Сорильде. — Почему с западной? Ведь конюшни в восточном крыле».

Она вытянула шею, напряженно вглядываясь.

Когда всадник подъехал ближе, она внезапно сообразила, что ей известны и он, и его лошадь. «Не может быть! Это просто бред! — сомневалась девушка. — На свете столько людей, с чего я вдруг решила, что это он?»

Но в следующий момент она совершенно уверилась, что к замку направляется граф Уинсфорд. И тогда ей все стало ясно. Все, что вызывало недоумение в связи с запиской, посланной герцогиней, стало на свои места.

В тот момент, когда дядя ее уехал, граф направлялся на свидание с Айрис!

Сначала это показалось Сорильде настолько невероятным, что она готова была поверить, будто все это — лишь плод ее воображения. Однако затем она поняла: это не выдумка, а самая настоящая действительность.

Айрис знала, что герцог уедет в Лондон, и сообщила об этом «графу, притворившись перед Сорильдой, будто приглашает его на званый обед.

В записке, которую привез Джим, а она отнесла тетушке, говорилось о том, что он принимает это приглашение.

И вот теперь, хоть это и казалось невероятным, в девять вечера он ехал к ней на свидание.

Но разве сможет он войти так, чтобы об этом не знали слуги? Вопрос этот еще только возник у нее в голове, а Сорильда уже знала ответ на него.

Когда она только прибыла в замок, ее очень заинтересовали две высокие башни — все, что осталось от стоявшего здесь норманнского замка.

Винтовые лестницы, крошечные комнаты, узкие щели-бойницы заставляли ее приходить сюда не один, а десятки раз, ибо ей казалось, что они хранили воспоминания о романтической эпохе рыцарей и властных баронов, когда-то правивших Англией.

На лестницу западной башни выходила дверь из спальни герцога. Обычно она закрывалась на засов, но как-то раз дядя сказал Сорильде со смехом:

— Если мне когда-нибудь понадобится незаметно уехать из замка, я могу воспользоваться этой лестницей. Как видишь, она проходит рядом с моей спальней.

— Она бы пригодилась вам, если бы вы были роялистом и спасались от войск Кромвеля, заметила Сорильда.

— Кажется, что-то в этом роде и произошло, — отозвался герцог. — Попроси мистера Байрнема дать тебе каталог книг, имеющихся в библиотеке.

Сорильда перечитала всю историю рода, но там ничего не говорилось о преследовании кого-либо из Итонов в ту эпоху.

В еще более ранние времена вокруг замка происходило множество сражений, а однажды из-за осады его обитатели оказались на грани голодной смерти.

Замок являлся неотъемлемой частью истории ее собственного рода; отец много рассказывал ей об Итонах и о том, как они служили своей стране, и Сорильда старалась полюбить замок, гордиться всем, что он олицетворял собою.

Но с того момента, как здесь поселилась ее новая тетушка, это удавалось ей с большим трудом.

И вот теперь ее потрясла — даже ужаснула мысль о том, что женщина, ставшая членом их рода, герцогиней Нан-Итонской, обманывает мужа и ведет себя так, как, по мнению матери Сорильды, не подобало вести себя и простолюдинке.

» Дядя Эдмунд любит ее, — думала Сорильда с волнением, — а она нарушает обет супружеской верности через шесть месяцев после того, как дала его. Это предательство по отношению к нему и всему нашему роду «. Она больше не видела всадника, но знала, что сейчас он проезжает среди кустарника, посаженного с западной стороны дома и доходящего до самых дверей башни. Кусты все скрывали, поскольку росли здесь давно и были очень высокими.

Графу есть где привязать коня. Айрис уже, конечно, открыла дверь в башню и в спальню герцога.

— Это бесчестно с его стороны! — воскликнула Сорильда, — Он джентльмен и дядин сосед.

Пусть дядя Эдмунд его и не любит, но это вовсе не причина вести себя так отвратительно.

Она подумала, что графу, который был не только красив, но и имел такой представительный вид, не следует унижать себя, обманывая такого человека, как ее дядя.

В каком-то смысле Сорильда была разочарована.

Теперь она припомнила разговоры Хаксли и других грумов, на которые тогда не обратила внимания, но из которых могла бы сообразить, если бы интересовалась этим, что граф весьма неравнодушен к женщинам.

Разумеется, конюхи хоть и считали ее ребенком, но высказывались при ней сдержанно. Однако же намеки были. Теперь ей припомнились подобные же высказывания, только выраженные более утонченно, гостей за столом у дяди.

Как-то во время обеда некий пожилой джентльмен заметил:

— Слыхал я, Уинсфорд пользуется в Лондоне большой известностью.

— В каком смысле? — довольно холодно осведомился герцог.

— Говорят, он прекрасно разбирается в лошадях и в хорошеньких женщинах, — ответствовал джентльмен, говоря громче обычного, поскольку был глуховат.

Герцог высокомерно взглянул на него, а дамы за столом сделали вид, что краснеют.

— Да будет вам, ваша светлость, — проговорил джентльмен. — Не притворяйтесь, будто удивлены. В молодости вы и сами были не промах! Сорильда вспомнила, что дяде это замечание пришлось по душе.

— Дорогой герцог, чему ж тут удивляться? — вмешалась жена этого джентльмена, коснувшись его руки веером. — На балах вы всегда были самым красивым кавалером. Прекрасно помню, как нам, девушкам, всегда хотелось, чтобы вы пригласили нас на танец.

— Точно так же поступают и нынешние девицы, — заявил джентльмен. — Только теперь они жаждут, чтобы их заметил молодой Уинсфорд. Насколько мне известно, у многих желание это сбылось! Он смеялся над собственной остротой, пока не поперхнулся. Его тут же начали хлопать по спине и заставили выпить воды. После этого разговор перешел на другую тему.

Сорильда подумала про себя, что графу одинаково успешно удается и ухаживать за женщинами, и разводить лошадей, но она никак не ожидала, что ради свидания с тетушкой он вторгнется на территорию Нан-Итонской твердыни — Это бесчестно! — повторила Сорильда и открыла книгу с твердым намерением не думать о них. На самом же деле граф Уинсфорд был немало удивлен, когда днем раньше ему принесли записку герцогини. Он как раз отправлялся на верховую прогулку с одним из своих приятелей, Питером Лансдауном.

Он не любил держать лошадей в ожидании, поэтому нетерпеливо достал письмо, даже не удосужившись взглянуть на почерк или подивиться, от кого оно может быть.

Прочитав его, на мгновение он застыл на месте, словно написанное одновременно удивило и заинтриговало его.

— Ну что там, Шолто? — поинтересовался Питер Лансдаун. — Если ты собираешься отменить нашу прогулку, я буду страшно раздосадован! Для меня это последняя возможность испробовать твоих великолепных скакунов, ведь завтра мне придется уехать рано утром.

— Значит, я останусь один, — произнес граф.

— Уверен, что есть много желающих присоединиться к тебе, если ты этого действительно хочешь, — слегка насмешливо отозвался его Друг.

Однако граф его не слушал. Казалось, он что-то обдумывает. Друг его счел, что он явно решает, как ему быть.

Но вот с лукавой улыбкой граф сказал:

— Питер, поезжай вперед по аллее. Я не заставлю тебя долго ждать, только напишу ответ на приглашение.

С этими словами он торопливо вышел из холла, написал герцогине ответ и, вернувшись примерно через минуту, вручил его своему мажордому.

— Отправьте это в Нан-Итонский замок.

— Милорд, здесь ждет грум, который доставил это письмо.

— Значит, отдайте ему.

С этими словами граф быстро вышел из дома и по ступеням сбежал вниз.

Вскочив в седло, он направился вслед за приятелем; тот еще только подъезжал к мостику, перекинутому через озеро.

— Ну что, принял решение, определяющее твою последующую жизнь? — спросил Питер Лансдаун, когда граф присоединился к нему.

Они дружили много лет, вместе служили в одном полку и оба единодушно поддерживали желание принца Альберта объединить искусство и торговлю и устроить выставку, которая поразит мир. Питер Лансдаун был членом парламента и в своих выступлениях объяснял замысел принца для тех, кто с самого начала был враждебно настроен к нему.

— Я только что получил приглашение, очень меня удивившее, — признался граф, когда они поскакали рядом.

— А я-то думал, что ты уже достаточно пожил и слишком опытен, чтобы женщина могла тебя чем-нибудь удивить, — рассмеялся Питер Лансдаун.

— Откуда ты знаешь, что это женщина? — спросил граф.

— Это было ясно по выражению твоего лица, — ответил его приятель. — Ставлю сто против одного, что ты принял ее предложение.

— И виноват в этом ты.

— Почему?

— Потому что ты оставляешь меня одного, а откровенно говоря, я, как и большинство англичан, не люблю есть в одиночестве.

— Я уже говорил, что в твоем случае это вовсе необязательно. Ну а если ты желаешь, чтобы этого не случалось даже изредка, есть одно простое средство.

— Какое же? — поинтересовался граф. Он не очень-то прислушивался к словам приятеля, явно думая о чем-то другом.

— Ты можешь жениться.

— О, Господи! Я же не болен меланхолией! — воскликнул граф. — И потом, у меня нет ни малейшего желания жениться ни сейчас, ни потом!

— Ты шутишь?

— Я говорю совершенно серьезно. Дорогой мой, женитьба — это не для меня! Я прирожденный холостяк. Окажись я привязанным к одной женщине, какой бы привлекательной она ни была, я бы чувствовал себя точно заключенный в темнице, из которой нет спасения.

Питер Лансдаун засмеялся и сказал:

— Я и не представлял, что ты так отрицательно относишься к женитьбе, хотя отлично видел, как ты поразительно ловко избегаешь силков, а ведь тебе расставляют их с восемнадцати лет!

Подъездная аллея закончилась. Поворачивая в сторону Большого Галопа, Питер Лансдаун придержал коня и, обернувшись, взглянул на дом. Он располагался внизу и в лучах весеннего солнца на фоне зеленеющих деревьев выглядел необычайно величественно.

— Восхищаешься моими владениями? — спросил граф.

— Я как раз подумал, что рано или поздно тебе придется изменить свое решение хотя бы ради того, чтобы обрести наследника, — ответил Питер Лансдаун. — Ты знаешь не хуже меня, что твой кузен Хьюберт не сможет достойно носить титул графа Уинсфорда! Оба рассмеялись, хотя смех графа звучал не совсем искренне.

Его предполагаемым наследником был молодой человек, совершенно не появлявшийся в свете; вместо этого большую часть времени он проводил в Париже, рисуя невероятно плохие картины и напропалую развлекаясь с любительницами ночной жизни.

Он отрастил бородку и носил бархатную куртку художника, огромный помятый галстук, а если не забывал — то и берет, надетый набекрень.

— Просто не представляю Хьюберта в Уинсфорде, — сказал Питер Лансдаун, — так что перестань болтать чепуху, Шолто, и настрой себя на мысль, что ради продолжения рода лет через десять тебе придется согласиться на священные узы брака.

— Будь я проклят, если соглашусь на такое! — воскликнул граф. — Меня устраивает моя жизнь, да и потом, я же сказал: на ком бы я ни женился, любая скоро до того мне надоест, что в конце концов я ее прикончу!

— Сначала обзаведись наследником, — отозвался Питер Лансдаун, — а потом можешь бросить ее в озеро или столкнуть с крыши. Никто и глазом не моргнет!

Граф засмеялся, запрокинув голову.

— Питер, ты неподражаем! Если я послушаюсь твоего совета, то стану не только преступником, но и убийцей, а это явно не улучшит репутацию рода!

— Помни, что я всегда готов прийти к тебе на помощь, — объявил Питер Лансдаун. — Ну, а пока наслаждайся жизнью.

— Именно так я и собираюсь поступить. Зачем отказываться от спелого персика, если он падает мне прямо в руки? — ответил граф и подумал, насколько это сравнение подходит Айрис.

Она и впрямь напоминала персик: голубоглазая, мягкая, с золотистыми волосами, эта красавица выделялась цветущим видом, какого другие женщины были лишены. Откровенно говоря, граф сознавал, что был разочарован или — правильнее было бы сказать —» задет «, когда вскоре после встречи с ним она приняла предложение герцога Нан-Итонского и вышла за него замуж прежде, чем граф смог подобраться к ней второй раз.

Они познакомились в гостях у одного из самых бесшабашных приятелей графа во время Сент-Леджерских скачек11, устраиваемых в Йоркшире. В тот самый момент, когда граф, в рекордное время домчавшись на фаэтоне из Лондона, вошел в дом приятеля и увидел Айрис, он понял, что далекий путь проделал не напрасно.

Правда, прием проходил на удивление благопристойно, поскольку к хозяину дома в последний момент приехала мать, неожиданно пожелавшая посмотреть скачки.

Это довольно-таки сдерживало поведение остальных гостей, привыкших именно в этом доме и на этих скачках вести себя очень свободно и раскованно. Потому-то граф, понимавший, чего от него ждут, появился в спальне Айрис не в первую, а во вторую ночь.

Имея богатый опыт в отношениях с женщинами и будучи человеком искушенным в вопросах любви, что заслужило ему репутацию лучшего любовника в Лондоне, граф чувствовал, что у этой женщины за ангельской внешностью таится неистовый огонь страсти.

Айрис не разочаровала его, и на рассвете он вернулся к себе в спальню с ощущением приятно проведенной ночи, даже если она и прошла точно так, как он предвидел.

На следующий день граф уехал сразу после завершения скачек и предвкушал новое свидание с Айрис в Лондоне, но, вернувшись туда и открыв» Тайме «, он обнаружил, что уже состоялась ее свадьба с герцогом Нан-Итонским.

Танцуя с ней на балу, он понял, что не все еще кончено и замужество не погасило бушевавшее в ней пламя.

В то же время он не сразу решился содействовать тому, чтобы соседу столь откровенно изменяла жена.

Граф всегда придерживался правила никогда не заниматься с женщиной любовью в доме ее мужа, если находился с ним в дружеских отношениях.

Однако здесь, в деревне, для Айрис невозможно было приехать к нему так, чтобы ее слуги не узнали об этом.

Следовательно, нужно было или ответить на ее приглашение отказом, или изменить своему правилу.

Он припомнил, что герцог всегда его недолюбливал и часто намеренно старался дать понять, что во время его, герцога, присутствия графу Уинсфорду в делах графства отводится лишь вторая роль.

Более того, его возмущало отношение герцога к затеянному принцем Альбертом строительству Хрустального дворца.

По мнению графа, каждый, кто часто бывал в Букингемском дворце и пользовался доверием королевы и ее супруга, был просто обязан поддержать проект, суливший принести Великобритании одну только пользу и улучшить отношения между странами в целом мире.

Возможно, как раз эта мысль более всех прочих заставила графа решить: уж если герцог не может справиться с собственной женой, то не ему учить графа и в прочих делах.

К тому же, подумал граф, приятно будет вновь встретиться с Айрис и снова ощутить огонь, неистово пылающий на этих податливых губах, выглядевших так, словно они никогда не произносили ничего, кроме молитв или псалмов.

И лишь когда в сумерках граф скакал к замку, у него возникло сомнение: а не совершает ли он глупость, идя на ненужный риск ради свидания с женщиной, благосклонностью которой он уже наслаждался? Доехав до границы двух поместий, он чуть было не повернул назад. Он испытывал неприятное чувство грозящей опасности, хотя не понимал, откуда оно взялось.

» Должно быть, начинаю стареть, если, отправляясь на обычное свидание, принимаюсь копаться в собственной душе, — с насмешкой признался он сам себе. — Но видит Бог, я еще недостаточно стар для того, чтобы испытывать удовольствие, сидя в одиночестве и прислушиваясь к собственной совести!«

Он въехал во владения герцога и подумал, что десять лет назад, когда он только что вернулся из Оксфорда, то воспринял бы эту поездку как приключение, которого ни за что нельзя упустить. Теперь же, продолжая ехать вперед, он лишь надеялся, что в конце концов свидание с Айрис оправдает усилия, на которые он пошел ради этого.

Не раз, затевая очередную любовную связь, граф обнаруживал, что его ожидания, да и восторги первого свидания никогда не повторялись при последующих.

При его опыте и впрямь ни к чему возобновлять любовную связь, которая одно время казалась конченой. Правда, в случае с Айрис дело обстояло не совсем так, ибо одна страстная ночь едва ли могла считаться любовной связью.

И все-таки, сомневался он, было бы лучше оставить эту затею. К тому же у него вовсе не было желания наносить обиду герцогу, а ведь так и случилось бы, имей тот хоть малейшее представление о происходящем.

Тут же граф успокоил себя: уж, конечно, Айрис никогда не будет действовать себе во вред. Он ясно дал ей понять, как давал понять всем женщинам, что он любовник, а не муж, что его намерения никоим образом не являются благородными и никто и ничто не сможет изменить его.

» Она достаточно взрослая, чтобы самой о себе позаботиться, — оправдывал себя граф. — С какой стати мне с ней нянчиться?«

Он подъезжал к западной башне и, пока ехал между кустов, обнаружил множество крепких ветвей, к которым можно привязать лошадь.

Спешившись, он увидел прямо перед собой дверь в башню, а когда подошел поближе, то сообразил, что она слегка приоткрыта.

Небо над головой почти совсем почернело; над башней замерцала первая вечерняя звезда.

Граф взглянул наверх и, увидев узкие окна-бойницы, подумал, что в прежние времена несомненно лежал бы уже на земле со стрелой в груди. Затем он улыбнулся собственной фантазии, с усилием открыл тяжелую дубовую дверь и начал подниматься по винтовой лестнице навстречу мерцающему свету.