По крайней мере это Эвелин могла понять. Она дотронулась рукой до своего горла и побледнела, но тут же отдернула руку, когда поняла, что делает, и вздернула подбородок.
– Сегодня мы проверили то, что вы рассказали о себе. К счастью для вас, все оказалось правдой. Что касается прошлого Арабеллы, она хорошо сумела спрятать все концы, но моим людям все-таки удалось отыскать запись о ее первом браке и рождении ребенка, которого потом она сдала в приют. Как и когда вы узнали, кто ваша настоящая мать?
– Когда мне исполнилось восемнадцать лет – я как раз заканчивала первый курс университета, – меня разыскал человек, который был поверенным Арабеллы. Он передал мне копии документов, подтверждающих мое происхождение, и письмо от нее, которое она написала на случай, если с ней что-то случится. Она распорядилась вручить его мне, когда мне исполнится восемнадцать. В нем она объясняла, почему так поступила, и просила понять и простить ее. Поверенный сообщил мне, что все мое содержание и плата за обучение идут из трастового фонда, основанного Арабеллой на мое имя. – Эвелин горько усмехнулась. – А я считала, что все оплачивали мои приемные родители, которых мучает совесть за то, что они бросили меня. – Она часто заморгала, чтобы прогнать непрошеные слезы. Ей не хотелось, чтобы он думал, будто она пытается разжалобить его. – Известие это явилось для меня большим потрясением. Мне требовалось время, чтобы осмыслить все, что я узнала, и решить, что делать дальше. До этого я хотела стать певицей и, как вы знаете, училась на музыкальном отделении, но, узнав, как поступила моя родная мать – бросила ребенка ради карьеры и славы, – я решила, что ни за что не пойду по ее стопам. Я взяла академический отпуск и отправилась в путешествие, чтобы разобраться в себе. – Она помолчала. – Через год я вернулась в университет и перевелась на библиотечное отделение. Вот так все и случилось. Ну а что касается Сандры… Остальная часть биографии Арабеллы не была тайной для средств массовой информации, поэтому я поняла, что Сандра моя родная сестра, и решила во что бы то ни стало разыскать ее. Возможно, вам трудно понять, каково это – знать, что тебя все бросили, что ты никому не нужна, и не иметь ни единого близкого человека, с которым можно было хотя бы поговорить.
Она повернула голову и обнаружила, что он пристально наблюдает за ней. Внезапно атмосфера вокруг них изменилась. Она видела мужественные черты его лица, резко обозначившиеся в лунном свете, ощущая легкое покалывание в коже от его близости. Ноздри ее слегка подрагивали, пытаясь уловить его запах, такой непередаваемо мужской, с легким ароматом туалетной воды. Он заглушал для нее даже тропическое благоухание цветов – жасмина и гардении.
Она должна была бы ненавидеть его, но чувствовала, что вот сейчас перешагнула через невидимую пропасть, преодолела пространство и время и оказалась на другой планете, перейдя в иное измерение, иной мир. Она почувствовала, что любит, а не просто, как раньше, повинуется какой-то слепой и могучей силе, притягивающей ее к нему.
Но сейчас нужно было подумать о другом.
– А Сандра… ей по-прежнему что-то угрожает? – спросила она. – Эти слухи имеют под собой какую-то основу? Она все еще в опасности?
– К счастью, нет. Выяснилось, что слухи распространял бывший служащий компании, затаивший на руководство злобу за то, что был уволен. Напиваясь в барах, он всячески порочил меня, администрацию и всю компанию и кричал, что знает способ отомстить. Никто бы не обратил на это внимания, но он хвастался своими связями с некоторыми радикальными группировками. Короче, эта проблема уже решена.
– А что вы с ним сделали?
Его глаза странно сверкнули.
– Его предупредили, и он все понял. Когда трезв, он вполне разумный человек. – В тоне Луиса послышалась легкая насмешка. – А что это вы так разволновались? Решили, что с ним жестоко расправились?
Она выдержала его пристальный взгляд.
– Вы же расправились с теми террористами, которые похитили ваших родителей?
Это был не столько вопрос, сколько утверждение, и он его не опроверг.
Чувствуя, что ее сотрясает дрожь, она спустилась по ступенькам и пошла по дорожке, ведущей через пышные заросли к небольшому ручейку. Сначала он тихо струился у ее ног, а чуть дальше начинал журчать по камням маленьким водопадом и образовывал пруд. Эвелин остановилась на его берегу, глядя на неподвижную блестящую водную гладь. Прямо от пруда гравиевая дорожка вела к прелестному маленькому домику, похожему на сказочный теремок. Она застыла в восхищении, любуясь им. Почти неслышными шагами подошел и встал позади нее Луис.
– Какая прелесть! – проговорила она. – Что это за домик? Кто его построил?
– Один из моих предков для своей возлюбленной.
– Как романтично. А она жила в этом домике?
– Нет.
А почему?
– Потому что в доме жила его семья.
– А!
Его глаза насмешливо сверкнули.
– Осуждаете?
– Кто я такая, чтобы осуждать? Впрочем, пожалуй да. Я считаю, что свои обещания нужно выполнять.
– Совершенно с вами согласен. Но, судя по дошедшим до наших дней сведениям, они все были вполне счастливы. Идемте посмотрим поближе.
Узкая дорожка, по которой могли пройти только двое, огибала еще один маленький прудик. На его поверхности в обрамлении круглых листьев плавали белые лилии, и острия сложенных чашечками лепестков указывали прямо в небо. В прозрачной воде сновали пестрые рыбки. С трех сторон сказочный домик окружал сад, благоухающий и прекрасный.
Эвелин снова ощутила дрожь. Он так и не ответил на ее вопрос, но его ответ был почему-то очень важен для нее. Когда они взошли на террасу, она снова спросила его. На этот раз он ответил:
– Они погибли во время операции по захвату, – сказал он каким-то напряженным, чужим голосом, потом в один миг лицо его побледнело и перекосилось, но, справившись с собой, он продолжил: – Они издевались над моими родителями, мучили мою мать! Прошло уже шесть лет, но даже сейчас я не могу…
– Прости меня! – Она бросилась к нему, прижимая к себе с такой силой, на какую только была способна, и полным раскаяния голосом проговорила: – Я не должна была спрашивать об этом, прости меня, Луис, я виновата, прости, прости…
Он стиснул ее в своих объятиях. Словно не привыкший к такому открытому проявлению сочувствия, он пристально смотрел ей в глаза. Столько муки и боли было в этом взгляде, что к ее глазам подступили слезы. Она упивалась жалостью к себе и не подумала, сколько горя и страданий пришлось пережить ему.
Она поднесла ладонь к его лицу и погладила по щеке.
– Все уже позади, – мягко сказала она. – Теперь я понимаю и твою подозрительность, и твои опасения на мой счет. Ты не мог рисковать. Все в порядке. Я очень сожалею, что всколыхнула в тебе эти тяжелые воспоминания.
Он резко качнулся вперед, прижав ее к себе еще теснее, и прикоснулся щекой к теплому шелку ее рыжевато-каштановых волос.
Она стояла не шелохнувшись, глядя на неподвижное безмолвие пруда и словно парящих на его поверхности лилий, и их окутывал прозрачный и призрачный лунный свет. Внезапно эта сказочная атмосфера, окружавшая их, превратилась во что-то столь же волшебное, но бесконечно земное – безудержную дрожь желания, что призывает мужчину и женщину друг к другу.
Его жаждущий рот припал к ее губам, стараясь взять все, что она могла дать: свою силу, свою щедрость, готовность принять его сладкий плен.
Чувства, пережитые ею в эти последние минуты, должно быть, нарушили ее обычное равновесие, так как, несмотря ни на что, она пылко и страстно отвечала на его поцелуй. С обрывающимся, летящим в бездну сердцем, она вдруг поняла, что не осталась равнодушной перед этой отчаянной, несущейся ей навстречу страстью. Потому что полюбила.
Она была права, так страшась этого. Даже когда его губы жадно искали ее рот, она знала, что именно этого она так боялась всю жизнь – не самой страсти, не любви, а ее собственной реакции на нее. С тех пор как в десять лет она поняла, что осталась совсем одна, она ревностно оберегала от ран свое сердце. Она боялась, что ее может захватить и поработить этот всепоглощающий ураган чувств и эмоций и затопить холодную логику ее рассудка, как это происходит теперь, когда все тонет в сладостной истоме, медленно растекающейся по ее жилам.
– Ты такая красивая! – Голос его звучал глубоко и взволнованно и был наполнен таким множеством оттенков, что она затрепетала.
Нежность его поцелуя потрясла ее и словно на крыльях вознесла к небесам. Этот поцелуй был другим, не похожим на предыдущие – такой невесомый и обольстительно сладкий. Расслабившись, она позволила этому магнетическому, колдовскому потоку разлиться по всему телу и, растворяясь в нем без остатка, вновь почувствовала, как губы его коснулись ее губ. Она подняла руки, пальцами погружаясь в черную массу его густых волос, притягивая его лицо к своему.
Дрогнувшим голосом он прошептал ее имя. Потом снова поцеловал ее, но на этот раз с диким неистовством страсти, когда его горячее желание взывало к ее желанию, и они слились в пламени чувств, поглотившем их обоих. Когда он оторвался от ее губ, чтобы перевести дыхание, из ее горла вырвался тихий приглушенный звук, а глаза мерцали тускло и темно, словно два зеленых озера на бледном лице.
Кончиком языка она обвела свои губы и тут же спрятала его, почувствовав цепкий взгляд его черных бездонных глаз. Пылающие пятна на скулах, пульсирующая жилка на виске – все подтверждало то, что подсказывала ей женская интуиция: пора остановиться, пока не поздно.
Если сейчас она скажет «нет», он согласится с ее решением, не станет ни к чему ее принуждать. Но тогда она так и не узнает, что значит его любовь. Она опустила ресницы и склонила голову ему на грудь, благодарная за то, что он позволяет ей самой принять решение.
С тех пор как она узнала, что ее предали не только приемные родители, но и родная мать, она поклялась никогда не следовать зову страсти, будь то плотская страсть или страсть иного рода, вроде той, что заставила ее мать отказаться от собственного ребенка. Она всегда соблюдала осторожность, никогда не позволяла никому и ничему соблазнить себя настолько, чтобы потом испытывать боль. Сейчас, словно внезапно прозрев, она вдруг обнаружила, сколь многого лишала себя все эти годы. Вместе с боязнью и болью разочарования она изгнала из своей жизни радость и желание. В этом сказочно красивом месте в его объятиях нерастраченный источник ее безрассудства, поток неведомой энергии, струящийся по всему телу, неожиданно вырвался на волю.
Он наклонился к ней и нежно прикусил кожу за ухом. Ощутив его теплое дыхание, она почувствовала, как ее тело пронзили тысячи крошечных электрических разрядов.
Она ахнула, ловя ртом воздух, и услышала, как он тихо засмеялся. Смутно ощущая, что он тоже в плену у этой новой, неведомой ему страсти, и осмелев благодаря вырвавшимся наконец на свободу инстинктам, она привстала на цыпочки и кончиком языка дотронулась до ямочки у основания его сильной загорелой шеи.
Грудь его резко поднялась и опустилась.
– Ты понимаешь, что со мной делаешь? – На этот раз голос его звучал совершенно серьезно.
– Да, – выдохнула она, и дыхание ее коснулось его влажной кожи там, где она ласкала его языком.
То, что случилось потом, было так же естественно, как висевшая в небе луна, как негромкая песнь журчащего ручейка. Таинственный серебристый свет играл на их лицах, когда губы слились в поцелуе. Но настал такой момент – и это было неизбежно, – когда одних поцелуев стало недостаточно. Он коснулся губами пульсирующей жилки у нее на шее, хрупкой округлости плеча. Должно быть, он слышал ее тихие вздохи, но не мог знать, что для ее неопытного тела его прикосновения были пьянящим вином, черной магией, сладким обжигающим пламенем. Она и не думала говорить «нет», не хотела сдерживать ответную дрожь страсти, которая пронзала ее словно молния.
Его руки – уверенные и ласковые, нежные и неумолимые – прикасались вначале к плечам, затем спустились к мягкой округлости ее груди.
– Тебе нравится? Да? Скажи мне, что тебе нравится, Эви, и я дам тебе все, чего ты только захочешь, – пылко и хрипло проговорил он.
Она не могла говорить. Слова казались такими неуклюжими, такими ничего не значащими, когда она смотрела в его мерцающие глаза, свет которых струился ей прямо в душу, сжигая предрассудки и страх, заставляя отдаться во власть неутоленной, давно сдерживаемой страсти.
– Нравится? – Его рука легко скользнула по ее груди к соскам, едва касаясь их, но она вдруг почувствовала в них такое странное тянущее ощущение и такую тяжесть, от которой подкашивались ноги.
– А так? – Он нагнулся, и его рот коснулся ее соска, горячего и влажного, сквозь тонкую ткань сарафана.
Она тихо вскрикнула, а он лениво улыбнулся и протянул:
– Вижу, что нравится.
Все закружилось словно в тумане. Она с трудом поняла, что он поднял ее на руки, внес в комнату и положил на мягкий, широкий диван.
Потом он снял рубашку, небрежно откинув ее в сторону, и опустился рядом с ней. На какое-то мгновение ее вдруг охватил древний как мир страх слабой женщины перед сильным, хищным самцом. Все ее тело невольно напряглось, и он это почувствовал. Лицо его стало почти суровым.
– Тебе достаточно сказать только слово, и я тебя не трону. Я не беру женщин силой.
– Извини, – сказала она и постаралась расслабиться. – Просто рядом с тобой я кажусь себе такой маленькой, что мне немножко страшно.
И действительно, его элегантная стройность была обманчива. Она не могла отвести глаз от его широких плеч, которые заслоняли собой луну, от его сильных рук, крепких мускулов груди, игравших под гладкой бронзовой кожей.
– Ты боишься меня? – спросил он, нежно накручивая на палец локон ее темных волос.
– Нет. Уже нет.
Глаза его странно заблестели, он наклонился и поцеловал ее в шею.
– Да, ты маленькая и хрупкая, но я тоже боюсь. – Увидев ее ошеломленный, недоверчивый взгляд, пояснил: – Боюсь того, что ты со мной делаешь, малышка Эвелин. Я испытываю к тебе совсем не братские чувства.
Она скользнула ладонью по его виску и почувствовала, как его рука погладила ее спину. Губы его прижались к ее губам и вдавили ее в подушки. Запрокинув голову, она подставила шею его жадным поцелуям и снова тихо застонала. Доводы здравого смысла захлестнуло ощущение того, что она делает все правильно, что всю свою жизнь она ждала именно этого мгновения, этого мужчину. Свою вторую половинку.
Скользивший по полу комнаты лунный луч вначале освещал их медленное бесшумное движение навстречу друг другу, навстречу своей любви, но потом, когда он раздел ее, мудрая луна скрылась в облаках и оставила их в темноте. Затерявшись в чувственном тумане его рук и губ, Эвелин сладострастно следила, как его темная голова склонилась к ее груди, а губы коснулись ее так нежно и легко, что она не смогла сдержать тихий вскрик восторга и желания.
Мышцы у него на спине напряглись, пока он продолжал сладко терзать ее жаркими прикосновениями своего рта. Наслаждение пронзало ее сладостной болью, от которой груди ее налились, как бы прося новых ласк и поцелуев, а тело, словно расплавленный жаром свечи воск, текло, таяло и стонало от дикого желания.
– Прошу тебя, Луис, пожалуйста, – умоляюще прошептала она.
Она почувствовала его обжигающее дыхание на своей груди.
– О чем ты просишь? Пожалуйста – что?
– Пожалуйста, помоги мне.
Он замер, словно потрясенный ее словами, но, когда ее бедра сделали легкое движение ему навстречу, он склонил голову и вобрал жадным ртом пульсирующий сосок.
Эвелин тихо вскрикнула, все ее тело замерло в неподвижности, и волна неизведанных ею ранее ощущений накрыла ее с головой, унося туда, где она могла погибнуть. Но единственной надеждой на спасение, ее соломинкой, ее спасательным кругом в этом безбрежном океане наслаждения был мужчина, который сейчас с такой колдовской чувственностью ласкал ее грудь.
Она стиснула руки, потом расслабилась и уступила, сдалась, отдавая ему всю нежность своего тела, весь свой огонь, всю свою страсть, которые до сих пор держала взаперти. Все страхи и сомнения были отброшены и преданы забвению.
Ей предстояло испытать откровение, стать посвященной в вечную, как мир, и юную, как наступающий день, тайну, и все ее существо радовалось и торжествовало от того, что именно этот мужчина, эта ночь и эта луна сошлись сегодня вместе, чтобы помочь ей.
Луис поднял голову, и ей сразу стало одиноко. Он заглянул ей в лицо, и она поразилась, что в его глазах больше не было привычного холода. Даже в темноте ей было видно, что они похожи на жидкий, расплавленный огонь, в котором было так просто сгореть и который каким-то волшебным образом освобождает ее от стыда и предрассудков, заставляя делать такие вещи, о которых она прежде только читала. Прикоснувшись к нему, как к чуду, она с трепетом провела своей маленькой ладошкой по завиткам волос у него на груди и почувствовала, как он весь замер от ее прикосновения. Эвелин улыбнулась одними уголками губ, слегка распухшими от его долгих поцелуев, и, вся подавшись вперед, наклонилась над ним, чтобы коснуться жаркими губами его соска.
Кончиком языка она скользнула по его крохотной твердой припухлости и, замерев в ожидании, вновь осмелилась повторить то же самое. Потом тихо засмеялась и так же нежно и осторожно, словно бабочка цветка, коснулась языком другого соска.
Ее руки блуждали по его груди, чувствуя напряженную упругость мускулов, легко скользнули по ребрам вниз и ощутили стальную твердость мышц живота.
У самого пояса брюк ее руки замерли в нерешительности, и она, подняв голову, вопросительно посмотрела на него. Черты его лица обозначились еще резче и выражали такое дикое, страстное и неукротимое желание, что к ней снова вернулись ее прежние страхи. Она видела выступившие у него на лбу капли пота, и дьявольское наслаждение, пронзившее ее в эту минуту, сменило собою страх.
– Я вижу, – резко проговорил он, – тебе приятно видеть меня таким. Давай посмотрим, смогу ли я ответить тебе тем же.
Он повернулся, заставив ее лечь к нему на руку, и так жадно прильнул губами к ее груди, что она тихонько застонала. Потом поднял голову и посмотрел в ее охваченное восторгом лицо. Его чувственный рот дернулся в улыбке – пугающей, откровенной, обещающей райское наслаждение.
– Это выше моих сил, – прошептала она, закрывая глаза, чтобы не видеть выражения его почти неподвижного и странно напряженного лица.
– Я знаю, но мы не сможем удержаться от соблазна испытать это.
Бережно опустив ее на диванные подушки, он встал, чтобы снять с себя оставшуюся одежду, представ перед ней во всем великолепии мужской красоты. Во рту у нее пересохло. Замерев от восхищения, она наблюдала, как симметрично напряглись мышцы его стройных ног и спины, как поблескивала глянцем его смуглая кожа.
В ней больше не осталось страха. Все ее тело пело и радовалось неизбежности того, что должно было произойти, зная, что, как только оно утолит свой голод, наступит наконец желанное умиротворение и покой. Эвелин села и стала медленно расстегивать босоножки.
– Позволь мне, – глухим хрипловатым голосом произнес он.
Прикосновения его пальцев были сладкой мукой, его рот, медленно и чувственно терзающий ее губы, – наказанием и редчайшим из наслаждений. Она почувствовала, как напряглись и затвердели ее мышцы, и не в силах больше сдерживать себя, ее тело задвигалось призывно и волнообразно, а бедра подталкивали, умоляли.
Огонь, который он так старательно и искусно разжигал, вдруг вспыхнул с неистовой силой, охватив своим обжигающим пламенем все ее тело. Она восхищенно наблюдала за ним, представшим во всем великолепии дикой, неукротимой страсти, и глаза ее становились все больше и больше. Они безмолвно призывали его к этому пылающему огню, в пламени которого оба они познают сладость насыщения.
Он заглянул в ее охваченное экстазом лицо. Его собственное в эту минуту напоминало вырезанный из камня лик какого-то древнего божества, готового взять силой то, что не будет положено на его алтарь добровольно. Из груди его вырвался сотрясающий все тело глубокий полувздох-полустон, словно он утратил способность контроля над собой. Он накрыл ее тело своим, и она познала пронзительный восторг слияния двух тел, простого и древнего как сам мир, сокрушающую силу мужской плоти, одержавшей победу и одновременно побежденной ее нежной женской силой.
Почувствовав его первый яростный удар, она вскрикнула, и звук ее голоса растворился и замер в разогретом мерцающем воздухе. Мимолетная боль пришла и ушла, осталось лишь ощущение легкого дискомфорта, словно внутри у нее все перестраивалось, привыкая к тому, чего так долго она ждала.
Скоро она перестала удивляться тому, как просто все это было, и, послушная зову своего тела, исступленно отдавалась мощным тактам любовного транса, который, казалось, вырывал ее из привычных основ прошлой жизни и с силой бросал в какой-то другой, новый мир, где правили чувства.
Он окутал ее плащом из огня и света, и, паря в этом чувственном забытьи, она остро ощущала лишь скользящие прикосновения кожи к коже, шелка к шелку, жар его рук и губ, тяжесть и напряженную силу его мышц. Она растворилась в благоухании их любви, этой восхитительной смеси запахов чистого мужского тела и сладостно-душистой женственности, которые, сливаясь воедино, образовывали такую головокружительную и возбуждающую эссенцию, что с ней не мог сравниться даже знойный аромат тропиков.
Но сильнее всего она ощущала переполнявший его восторг обладания, его превосходство самца, свою покорность, так необходимую ему в этот момент; то, как восторженно и бесстрашно принимало его ее тело, берущее столько же, сколько и отдающее.
Но постепенно наслаждение, державшее ее в своем сладком плену, сменилось напряжением. В поисках чего-то иного, чего-то нового, что находилось за гранью затопившей ее страсти, тело ее начало свой огненный танец.
Выгнувшись ему навстречу, она почувствовала, как хлынувший в нее с силой прорвавшейся плотины поток заставил ее содрогнуться и, подхватив, понес прочь. Каждая клеточка, каждый уголок ее тела были охвачены в этот миг невыразимым наслаждением, обожжены опаляющим огнем. Смятенная, она боролась с уносившим ее потоком, но он подхватил и накрыл ее новой волной, затопляя ощущениями такой силы и остроты, что ей казалось, будто она теряет сознание.
Упругая сила неожиданно покинула его тело, оно вдруг стало очень тяжелым и, разгоряченное и влажное, в изнеможении опустилось рядом с ней. Она слышала его хриплое шумное дыхание. Тело ее обмякло и ослабело, но внутри она чувствовала такое ликование и такую легкость, что на миг ей показалось, будто она вот-вот оторвется от дивана и воспарит ввысь словно легкое, невесомое облачко.