Плетеное королевство

8

Этот день был гораздо сложнее остальных: Ализэ грела воду до тех пор, пока пар не ошпаривал ее; окунала руки в мыльную, обжигающе-горячую жидкость столько раз, что кожа на костяшках слезла; пальцы покрылись волдырями и стали горячими на ощупь, а острые края щетки для полов так впивались в ладони, что стерли кожу до крови. Ализэ сжимала фартук в кулаке так часто, как только могла, но каждый отчаянный поиск носового платка заканчивался разочарованием.

У Ализэ было мало времени на размышления, которые преследовали ее в тот день, впрочем, как и желания думать о столь удручающих вещах. Между приходом дьявола, встречей с незнакомцем в капюшоне, жестокостью госпожи Худы и мальчиком, которого она оставила распластанным на снегу, у девушки хватало поводов для страхов.

Начищая очередную уборную, она решила, что, наверное, будет лучше не обращать внимания на все это. Лучше не думать – просто каждый день превозмогать боль и страх, пока ее не поглотит бесконечная тьма. Для восемнадцатилетней девушки это была очень мрачная мысль, но Ализэ все же задумалась: возможно, лишь в смерти она обретет долгожданную свободу, ведь она уже давно потеряла надежду найти в этом мире утешение.

И действительно, большую часть дня Ализэ было трудно поверить в то, кем она стала, как далеко отклонилась от планов, которые когда-то строила. Ей пришлось отказаться от представления тихой уютной жизни в воображаемом будущем, подобно тому, как ребенок отказывается от выдуманного друга. Когда надежды исчезли, с Ализэ остался только знакомый шепот дьявола, чей голос временами проникал ей под кожу, вытесняя из ее жизни свет.

Вот бы и он тоже исчез.

Часы пробили два, когда Ализэ в двенадцатый раз за этот день поставила пустые ведра на пол в кухне.

Она огляделась вокруг в поисках поварихи или госпожи Амины, прежде чем прокрасться в дальний угол комнаты, и, убедившись, что рядом никого нет, в двенадцатый раз за сегодня отпереть ключом тяжелую деревянную дверь.

До Ализэ сразу же донесся пьянящий запах розовой воды.

Фестиваль зимних роз был одной из немногих вещей, хорошо знакомых девушке в этом чужом городе, ведь сезон зимних роз праздновали по всей Ардунии. У Ализэ остались приятные воспоминания о том, как она собирала нежно-розовые цветы вместе с родителями, как соломенные корзины то и дело сталкивались на ходу, а головы кружило благоухание.

Она улыбнулась.

Ностальгия подтолкнула ноги переступить порог, а память подсказала движения. По переулку пронесся ветерок, рассыпая в воздухе лепестки роз, и Ализэ глубоко втянула в легкие густой цветочный аромат, испытав редкий момент безоговорочной радости, когда ветер взъерошил ее волосы и подолы юбок. Солнце смутно пробивалось сквозь клубящиеся облака, раскрашивая этот момент рассеянным золотистым светом, от которого Ализэ чудилось, будто она во сне. Она не могла побороть желание приблизиться к такой красоте.

По одной, она принялась собирать рассыпанные ветром розы со снега, аккуратно складывая увядшие цветы в кармашек фартука. Розы этого вида – Голе Мохаммади – были так душисты, что их аромат мог держаться месяцами. Мать Ализэ, варившая варенье из их лепестков, всегда оставляла несколько бутонов, чтобы класть их между страницами книги, что девушке очень нравилось…

Внезапно ее сердце учащенно забилось.

В груди знакомо защемило, в кровоточащих ладонях застучал пульс. Руки безо всякого предупреждения задрожали, лепестки выпали из пальцев. Ализэ охватило страстное желание убежать отсюда – сорвать с себя фартук и помчаться через весь город с пылающими легкими. Она отчаянно захотела вернуться домой, упасть к ногам родителей и пустить корни там, у основания их могил. Ностальгия нахлынула на Ализэ с неистовой силой, пронеслась сквозь нее в один миг и оставила после себя странное оцепенение. Девушка ощутила смиряющее унижение – она вспомнила, что у нее нет ни дома, ни родителей, к которым она могла бы вернуться.

С момента их смерти прошло уже много лет, но Ализэ все еще не смирилась с тем, что больше не увидит их лиц.

Она проглотила ком в горле.

Когда-то ее жизнь должна была стать источником силы для любимых людей; вместо этого Ализэ не раз казалось, что ее рождение обрекло родителей на жестокую смерть, которая пришла за ними в один и тот же год – сначала унесла отца, а затем и мать.

Джиннов издавна зверски истребляли, это правда; их численность почти сошла на нет, и вместе с тем сгинула большая часть их наследия. Ничего не подозревающему глазу гибель родителей Ализэ показалась бы подобной смерти бесчисленного количества других джиннов – случайной вспышкой ненависти или просто несчастным случаем.

И все же…

Девушку неотступно терзало подозрение, что смерть матери и отца была вовсе не случайной. Несмотря на их старательные попытки спрятать Ализэ от мира, в серии подобных трагедий сгинули не только ее родители, но и все те, кто был как-либо связан с ней. Возможно, истинной целью убийц был кто-то другой…

Не была ли сама Ализэ этой целью?

Эти догадки не давали девушке покоя, и прожорливые страхи с каждым днем все больше пожирали ее разум.

Со все еще колотящимся сердцем она вернулась в дом.

Ализэ осматривала переулок за кухней уже двенадцать раз, но мальчик-фешт так и не появился, и она не могла понять почему. После завтрака девушка выудила из остатков еды несколько кусков тыквенного хлеба, которые тщательно завернула в вощеную бумагу и спрятала под расшатанной половицей в кладовке. Утром мальчик выглядел таким голодным, что Ализэ не могла придумать объяснения его отсутствию, разве что…

Она добавила дров в печь и замерла в нерешительности. Возможно, она слишком серьезно ранила его во время их потасовки.

Иногда девушка не осознавала собственной силы.

Она проверила чайники, которые поставила кипятиться, затем взглянула на кухонные часы. До конца дня оставалось еще много времени, и она боялась, что ее руки не выдержат нагрузки. Придется чем-то пожертвовать.

Ализэ вздохнула.

Самостоятельно шившая всю свою одежду и тихо оплакивающая каждый испорченный ее клочок, она торопливо оторвала от подола фартука две полоски ткани и перевязала раны мозолистыми пальцами, как могла. Завтра придется выкроить время, чтобы навестить аптекаря. Теперь у Ализэ появились несколько монет, и она могла позволить себе купить мазь, а может быть, даже припарку.

Она надеялась, что ее руки заживут.

Стоило девушке перевязать раны, как острая боль в груди разжала тиски и потихоньку начала утихать. Ализэ сделала глубокий, бодрящий вдох, смутившись собственных мыслей – того, как мрачно они повернули при столь незначительных неприятностях. Ализэ не собиралась терять веру в этот мир; просто каждая боль, которую она испытывала, казалось, вытягивала из нее надежду.

И все же, думала Ализэ, наполняя ведра только что вскипевшей водой, ее родители желали бы для нее большего. Они бы хотели, чтобы она продолжила борьбу.

«Однажды, – говорил ее отец, – этот мир склонится перед тобой».

В этот момент в заднюю дверь резко постучали.

Ализэ выпрямилась так поспешно, что чуть не выронила чайник. Окинув взглядом непривычно пустующую кухню – сегодня было так много работы, что слугам не разрешалось передохнуть, – девушка быстро извлекла из кладовки припрятанный сверток.

Осторожно открыла дверь и моргнула, а затем сделала шаг назад. Из дверного проема на нее взирала госпожа Сана, белобрысая экономка из поместья лоудженского посла.

Ошеломленная, Ализэ едва не забыла сделать реверанс.

Экономки, правящие своими собственными маленькими королевствами, прислугой не считались и снод не носили, а потому к ним относились с уважением, которому Ализэ еще только предстояло научиться. Девушка поспешно склонилась в реверансе, после чего выпрямилась.

– Добрый день, госпожа. Чем я могу вам помочь?

Госпожа Сана ничего не ответила и только протянула небольшой кошелек, который Ализэ взяла израненной рукой. Она сразу же ощутила вес лежавших в нем монет.

– Госпожа Худа осталась очень довольна платьем и хотела бы снова воспользоваться твоими услугами.

Ализэ словно превратилась в камень.

Она не смела ни заговорить, ни пошевелиться, боясь чем-нибудь все испортить. Она попробовала вспомнить, не заснула ли она, не снится ли ей сон.

Госпожа Сана постучала костяшками пальцев по дверному косяку.

– Ты оглохла, девчонка?

Ализэ сделала резкий вдох.

– Нет, госпожа, – выпалила она. – То есть – да, госпожа. Я… Это будет для меня честью!

Экономка фыркнула, что становилось уже привычным.

– Да. Не сомневаюсь. Помни об этом в следующий раз, когда станешь плохо отзываться о моей госпоже. Она хотела отправить свою горничную, но я настояла на том, чтобы передать это послание самой. Ты понимаешь, о чем я.

Ализэ опустила глаза.

– Да, госпожа.

– Госпоже Худе понадобится по меньшей мере четыре платья для предстоящих торжеств и одно – для бала.

У Ализэ закружилась голова. Она понятия не имела, о каких предстоящих торжествах говорит госпожа Сана, да ее это и не волновало.

– Госпожа Худа хочет пять платьев?

– Это проблема?

В ушах Ализэ раздался грохот, и она ощутила страшную растерянность. Она боялась, что может заплакать, и чувствовала, что не простит себя, если это случится.

– Нет, госпожа, – с трудом выговорила она. – Это вовсе не проблема.

– Отлично. Ты можешь прийти к нам завтра вечером в девять. – Повисла тяжелая тишина. – После того, как закончишь здесь.

– Спасибо, госпожа. Спасибо вам. Спасибо, что…

– Ровно в девять часов, ты поняла?

И госпожа Сана ушла, захлопнув за собой дверь.

Ализэ больше не могла сдерживать себя. Она сползла на пол и разрыдалась.