Плутовка

В поисках истины

Всю ночь в полудреме Жофруа терзался сомнением: не было ли все это длинным кошмарным сном, первым видением которого стала его встреча с Эдит в бассейне? Не были ли его теперешние страдания лишь логическим продолжением состояния, в которое он впал после исчезновения Иды?

Жофруа не мог понять, что с ним происходит и как дальше жить. Углубиться в свою работу, пытаясь забыть обо всем? У него не было на это сил.

Наконец Жофруа поехал на авеню Монтень. Его рука, нажавшая кнопку звонка, дрожала еще сильнее, чем в прошлый раз, когда он заехал забрать Эдит на их первый ужин.

Против его ожидания дверь открыли быстро. Не снимая предохранительной цепочки, Лиз высунула свое угловатое лицо. Жофруа не успел и слова вымолвить, как старая горничная произнесла своим мрачным голосом:

— Я ждала месье.

И распахнула дверь.

Понимая, что Лиз уже все знает из газет, Жофруа с болью сказал:

— Это ужасно — то, что с нами сучилось, Лиз… Когда Эдит звонила вам из Италии, вы даже не догадывались, что она вышла за меня замуж, что вы слышите ее в последний раз. Я был рядом, когда она спрашивала, нет ли вестей от ее матери.

— К сожалению, от мадам Килинг по-прежнему ничего нет.

— Просто невероятно! Если она во Франции, то должна была узнать обо всем из газет…

— Мадам Эдит…

Лиз не сказала «мадам Дюкесн». Жофруа почувствовал, что она никогда не сможет назвать Эдит этим именем. Стоит ли распинаться перед служанкой, недалекий и упрямый разум которой никогда не допустит, что подобный брак вообще мог иметь место. Однако Жофруа в душе обрадовался: Лиз больше не говорила «мадемуазель Килинг», а произнеся слово «мадам», как бы признала их брак свершившимся. Желая выразить свою признательность, он сказал:

— Лиз, мы не питали в прошлом особых симпатий друг к другу. Однако такие отношения в данный момент неуместны. Я бы хотел предложить вам остаться в этой квартире. У меня не хватит духу здесь жить. Эдит бы меня поддержала: она любила вас не так, как ее мать, а куда искреннее. Она говорила мне о вас много хорошего… Будем считать, что все остается по-прежнему: память о моей жене должна и может помочь нам установить нормальные отношения. Полагаю, вам не следует никуда отлучаться до тех пор, пока Ида… я хотел сказать моя теща, не даст о себе знать… Вам известен мой адрес и номер телефона? Они прежние.

— Да, месье.

— У вас еще есть деньги на текущие расходы?

— Мадам Эдит оставила достаточную сумму, а также жалованье на три месяца вперед. Пока я ни в чем не нуждаюсь: за телефон и электричество заплачено. Квитанции сложены вместе с корреспонденцией.

— При необходимости звоните мне. Где почта?

— Я все сложила на секретер в комнате мадам.

— Будьте любезны, принесите ее мне. Признаюсь, я не могу пока войти в эту комнату.

Во время короткого отсутствия Лиз Жофруа осмотрел вестибюль. Он стоял на том же самом месте, что и три месяца назад. Тогда появление улыбающейся Эдит развеяло его неловкость от встречи с Лиз. Он вспомнил ее слова: «Вы не осмеливаетесь войти, Жофруа? Я и не знала, что вы такой стеснительный». Он почувствовал головокружение и подумал, что вот сейчас в дверях своей комнаты покажется Эдит. Но вместо нее вышла Лиз.

Бегло просмотрев пачку конвертов, Жофруа вернул их горничной.

— Ничего интересного. Кстати, вам, видимо, неизвестно, что мадам похоронена в нашем фамильном склепе на кладбище Пер-Лашез. Если однажды вы захотите положить цветы, я укажу вам это место.

— Благодарю, месье.

— До свидания, Лиз… Ах да: если вдруг позвонят друзья моей жены или тещи, или назойливые журналисты захотят выяснить какие-то подробности несчастного случая в Белладжио, отвечайте, что знаете не больше опубликованного в прессе. Мой телефон давайте только тем, кто покажется вам близким моей жене или мадам Килинг.

Жофруа вышел на лестничную площадку. Дверь квартиры медленно закрылась.

Спускаясь по лестнице, он с недоумением думал о том, как резко изменилось отношение к нему Лиз. Что скрывалось за ее вежливым молчанием? Может быть, полный ненависти упрек? Могла ли старуха простить ему женитьбу на дочери той, которая его покинула? Для него же совершенно немыслимо было осознавать, что Лиз — единственный человек в мире, который три года находился в курсе всех подробностей его взаимоотношений с Идой. Он же о ней ничего не знал.

На работе, куда он зашел к концу дня, ему пришлось выслушать более-менее искренние соболезнования коллег, почерпнувших новость из газет. Ему показалось, что все были задеты, не получив извещения о состоявшейся несколько недель назад свадьбе.

Дома его ждала записка:

«Месье,

я не нахожу возможным принять ваше предложение оставаться по-прежнему в этой квартире, поскольку не нахожусь и не желаю быть на службе у вас. Нанятая на работу мадам Килинг задолго до того, как месье стал появляться на авеню Монтень, я согласилась присматривать за квартирой во время отсутствия мадам. Затем, когда прибыла ее дочь, я стала служить ей. Но сейчас ситуация иная. Не желая получать указаний от месье — совершенно чужого мне человека, я предпочитаю уехать сегодня вечером в Бретань к моему брату в ожидании возвращения мадам Килинг. Для нее я оставила адрес у консьержки. Там же будут ключи для вас. Все личные вещи мадам Эдит сложены в шкафу ванной комнаты и в кладовке. Вы мне ничего не должны, поскольку я не была вами нанята.

Надеюсь, что месье не будет таить на меня обиду. Считаю, что так будет лучше.

Лиз Бертэн».

Послание не вызвало у Жофруа особого удивления. Возможно, это и к лучшему. Однако Жофруа не понравилось, что горничная слишком быстро покинула квартиру, в которой находилось столько вещей Эдит. В любом случае не могло быть и речи о том, чтобы оставить ключи даже на одну ночь в руках консьержки, относившейся к нему крайне недоброжелательно. Нет, ключи должны быть у него. Он сам будет заходить два-три раза в неделю на авеню Монтень, пока не появится Ида.

Чтобы покончить с этим делом, он решил тут же поехать на авеню Монтень. Консьержка, прочитавшая в газете о несчастном случае и знавшая теперь об их браке, вряд ли станет спорить с мужем мадам Эдит и зятем мадам Иды.

Так оно и случилось. Женщина отдала Жофруа ключи, не сказав при этом ни слова, как будто хотела тем самым подтвердить свое враждебное к нему отношение. Но это его мало волновало. Чтобы впоследствии у нее не было оснований заявлять, что она не знает его адреса, Жофруа оставил свою визитную карточку.

— Я со дня на день жду вестей или возвращения мадам Килинг. Если вдруг она сначала заедет сюда, что вполне вероятно, скажите, что ключи у меня. Пусть позвонит. За почтой зайду через три дня. Поступит телеграмма — перешлите мне.

Он вышел из комнаты консьержки и поднялся в квартиру, чтобы удостовериться, что там все так, как описала в своем послании Лиз.

Вставляя ключ в замочную скважину, Жофруа вспомнил: Ида в свое время не дала ему второй ключ. Она сказала, что это произведет неприятное впечатление на Лиз.

— Мне кажется, что более романтично, если ты несколько потерпишь на лестничной площадке, заезжая за мной, — улыбнулась Ида. — Ты не находишь, что в этом ожидании перед дверью есть что-то возбуждающее? У меня самой начинает учащенно биться сердце, когда я слышу твой звонок: я бы его распознала среди тысяч других. А по вечерам тебе ожидать не приходится, поскольку мы возвращаемся вместе. И тогда я испытываю особое удовольствие, проводя тайком в свою комнату моего возлюбленного. Каждый вечер я все переживаю заново…

Наступила ночь, погрузив притихшую квартиру во мрак. Жофруа вспомнил свои поздние возвращения с Идой. Он открывал дверь, зажигал свет. Ида ждала на площадке. Ее страх перед темнотой был почти болезненным. Лишь когда прихожая озарялась мягким светом, Ида переступала порог квартиры, держа его за руку. Они выглядели юными влюбленными, которые собираются впервые стать любовниками… Каждый вечер эта милая игра повторялась.

Впервые Жофруа ощутил, что в этой безжизненной обстановке отсутствует что-то главное, что могло бы вернуть ей прежнюю чувственность. Он прошел в спальню и остановился перед туалетным столиком. Слева от зеркала должен был стоять флакон с духами. Его дрожащие пальцы нашли флакон. Выбежав в прихожую, он торопливо разбрызгал духи. Когда любимый аромат Эдит заполнил все вокруг, Жофруа закрыл дверь на лестничную площадку и окунулся в сладкую атмосферу забытья. Аромат «Ночного полета» был легким и капризным признаком невидимого присутствия тех, кого он любил. Обе его женщины, Ида и Эдит, были, казалось, рядом с ним.

Эдит никогда не оставляла его на ночь в этой квартире. Наверно, она сделала бы это после возвращения из Италии, чтобы стереть последнюю память об Иде и показать, что главное дело жены — вытравить даже воспоминания о той, кто был всего лишь твоей любовницей.

Вернувшись в спальню, Жофруа зажег только настольную лампу, стоявшую справа от кровати. Он делал так всегда, возвращаясь с Идой домой. Нежный розовый свет приглашал к любви. Еще он включил свет в ванной, оставив дверь приоткрытой, чтобы полоска света падала в комнату. Это освещение и стойкий аромат духов воссоздали атмосферу, в которой он жил три года.

Жофруа присел на неразобранную кровать. Им овладело удивительное чувство — вот-вот нежный голос его любовницы скажет сквозь приоткрытую дверь ванной:

— Я уже иду, милый…

Она никогда не приходила сразу, а он покорно ждал, испытывая удовольствие от ожидания. То самое удовольствие, которое Эдит удалось заставить его испытать в баре миланского отеля. Однако сейчас он вовсе не думал о своей жене — только об Иде. Мало-помалу ожидание момента, когда любимый силуэт в облегающем батистовом халате наконец появится в свете дверного проема, превратилось в настоящее наваждение. Жофруа уже был уверен, что Ида сейчас войдет и он овладеет ею с прежней страстью. Теперь ему стало понятно: Ида специально организовала внезапный отъезд Лиз, чтобы заставить его прийти в столь поздний час в эту квартиру. Он не осмеливался ни покинуть комнату, ни даже встать с кровати. Малейший шорох ночи, незначительный скрип мебели заставляли его вздрагивать, как будто это были шаги приближающейся к ложу любовницы. Кровь лихорадочно стучала в висках молодого человека. Его влажные руки сжимались, а разум помутился. Губы сами собой выдохнули почти жалобно:

— Иди же. Я жду тебя…

Затем голос его стал более громким и угрожающим: в пустой комнате зазвучал странный монолог.

— Я знаю, это ты все устроила так, чтобы я появился здесь и умолял унять мое одиночество твоим тираническим, но желанным присутствием. Ты победила, потому что в любви ты — хладнокровное эгоистичное чудовище. Я слишком хорошо тебя знаю: ты ни на минуту не прекращала желать меня, несмотря на долгую разлуку и разделяющий нас океан. Никакой океан, никакая преграда в мире не смогут помешать такой любовнице, как ты, достичь своей цели! Перед тем как выйти ко мне, ты хотела бы знать, люблю ли я тебя? Так знай: я тебя ненавижу, как никто другой. И, несмотря на это, мне тебя не хватает. Зачем скрывать, если ты все обо мне знаешь? Я всегда буду перед тобой слабым и трусливым, хотя мне бы следовало проклинать тебя за то зло, которое ты сделала Эдит.

Произнесенное вслух имя жены вернуло Жофруа к реальности, заставив оторваться от кровати и от воспоминаний. Он больше не разговаривал, но в его взбудораженном сознании проносилось: «Это я сам чудовище. Под таинственным влиянием Иды я забыл, что только вчера похоронил Эдит. Не прошло и суток, как я изменил памяти самого близкого мне человека, изменил огромному счастью, которое познал с нею в течение нескольких удивительных недель. Оказавшись в этой квартире и в этой комнате, куда у Эдит хватило такта не приводить меня, я веду себя так, как будто мой брак не удался и я сожалею о нем. Призывая мою прежнюю пассию, я нарушил священную клятву в вечной любви и растоптал воспоминания о свадебном путешествии с самой совершенной из женщин. Я преступник».

В лихорадочной спешке Жофруа погасил в квартире свет, выбежал, хлопнув дверью, на площадку и устремился, не оборачиваясь, вниз по лестнице.

Наутро молодому человеку стало стыдно за свое поведение. Вчерашние мысли показались ему просто смешными: Ида вовсе не приходила его искать, а Эдит ни в чем не упрекала. Квартира же… квартире совершенно безразлично, кто там будет жить. Просто надо научиться держать себя в руках. Единственный способ одержать победу над собой — вернуться сейчас же на авеню Монтень. Свободные от ночных теней прихожая, ванная и даже спальня наверняка потеряют всю свою таинственность.

Вставляя ключ в замочную скважину, Жофруа чувствовал себя совершенно спокойно. Даже устойчивый аромат духов не произвел на него никакого впечатления.

Совершенно спокойно и методично выдвигал он ящики комодов и осматривал шкафы, проверяя перечень «вещей мадам» и постельного белья, пунктуально составленный Лиз и оставленный ею на буфете вместе с книгой расходов. Он обнаружил множество платьев, дамских костюмов и манто, которые Эдит никогда не надевала во время их короткой совместной жизни. Ему доставило удовольствие представить ее в каждом из этих нарядов.

Жофруа решил проверить, обнаружила ли его жена сейф, вернее, тайник, куда Ида обычно складывала свои драгоценности. Этот тайник представлял собой небольшое углубление в стене, оборудованное дверцей, ключ от которой Ида обычно хранила в правом ящике туалетного столика. Чтобы открыть дверцу, надо было приподнять прикрывавшую ее английскую гравюру. Если Эдит ничего не знала о существовании этого тайника, то он обнаружит там не драгоценности, а какие-нибудь иные странные вещи: у Иды была мания собирать и хранить самые неожиданные предметы.

Приподняв гравюру, он, к своему удивлению, обнаружил торчащий в дверце ключ.

Открыв тайник, изумленный Жофруа увидел фотографию Иды, стоявшую раньше на круглом китайском столике. Ту самую фотографию, исчезновение которой он заметил, приехав к Эдит впервые. Поступок жены, спрятавшей снимок, показался ему вполне естественным. Эта фотография могла рассматриваться и как портрет самой Эдит. Судя по штампу, фото было сделано в США. Даты не было, но Жофруа полагал, что снимок мог относиться ко времени, когда Иде было столько же лет, сколько Эдит при их встрече в бассейне. Ему не довелось встретиться с Идой, изображенной на фотографии, но именно такой предстала перед ним Эдит — молодой красавицей, о которой он так давно мечтал. Хотя, конечно же, Эдит вовсе не была рада своей необычной схожести с матерью.

Он в полной растерянности взял фотографию и поставил на прежнее место — на круглый китайский столик.

Отныне хозяйка дома, будь то Ида или Эдит, не останется в темном тайнике, а будет красоваться на видном месте. Всем, кто знал Иду, она будет приветливо улыбаться с фотографии. Те же немногие, кто имел возможность познакомиться с Эдит, вновь окажутся в плену ее неотразимой молодости… В любом случае женщина на фотографии навсегда останется молодой. От портрета будет исходить аромат тех же духов: Ида и Эдит слишком обожали «Ночной полет», чтобы не быть не похожими друг на друга.

В тайнике находилась не только фотография: Жофруа обнаружил там хорошо знакомую ему зеленую записную книжку. Ида, по всей видимости, забыла ее, а Эдит решила сохранить на тот случай, если мать о ней вспомнит. Это был справочник адресов и телефонных номеров, который Ида постоянно носила в сумочке. Жофруа открыл записную книжку: имена людей и названия улиц живо напомнили ему три года совместной жизни… Вот месье Гастон, бывший парикмахер Иды. А у этого китайца, месье Синг-Конз, она делала педикюр. Вот мадемуазель Габриэль — массажистка. Вот виконт де… — старый преданный друг, уверенный, что пребывает в курсе всех тайн, но на самом деле ничего не знавший… А это Дуглас Фармер, один из тех американских мальчиков с широкими плечами и небрежной походкой, от которых Ида оставалась без ума, потанцевав на какой-нибудь вечеринке. Жофруа его презирал. Отнюдь не могучего телосложения, он ревностно относился к этим крепко сложенным малым — образцу американской мужественности.

Листая записную книжку, Жофруа подумал: невозможно, чтобы кто-нибудь из этих людей не поддерживал связь с Идой или хотя бы не получал от нее каких-то известий. Возможно, кто-то знал, где она теперь. Завтра же он обзвонит одного за другим всех ее старых знакомых. Каким бы утомительным ни было это занятие, он не имеет права пренебречь им.

Американский вице-консул не звонил, и это означало, что объявления, опубликованные в крупнейших газетах США, ничего не дали. Многочисленные статьи о несчастном случае, появившиеся одновременно в итальянской и французской прессе, а затем подхваченные почти всеми европейскими периодическими изданиями, до Иды, похоже, не дошли.

Уходя из квартиры, Жофруа захватил с собой записную книжку.

По возвращении он получил от консьержки кипу телеграмм соболезнования. Это означало, что сообщение в светской хронике было прочитано его знакомыми. Однако ни в одной телеграмме не было имени Иды.

Дома горничная вручила Жофруа длинный список друзей и знакомых, передававших свои соболезнования по телефону.

— Кто-нибудь из них упоминал имя мадам Килинг? — спросил Жофруа.

— Никто, месье. При этом все задавали один и тот же вопрос: когда и где состоялась ваша свадьба с мадемуазель Эдит Килинг?

— И это все, что их интересует? Впредь отвечайте, что ничего об этом не знаете.

— Именно это я и отвечаю.

— Всем посетителям отказывайте в приеме. За исключением тех, кто будет утверждать, что имеет свежую информацию об Иде Килинг.

— Хорошо, месье.

На следующее утро Жофруа приступил к однообразной и утомительной разведке по телефону.

За исключением двух-трех не отвечавших номеров, ему удалось связаться со всеми абонентами, знакомыми ему через Иду либо с ее слов. Каждый раз, выслушав сбивчивый поток соболезнований, он задавал главный вопрос:

— Нет ли у вас информации об Иде? Я не знаю, куда сообщить ей о смерти дочери.

В ответ непременно раздавался изумленный возглас: «Это просто невероятно! Видимо, она где-то путешествует… Нет, мы абсолютно ничего о ней не знаем после ее отъезда из Парижа. Нас волновала ее судьба, но мы не осмеливались позвонить вам по этому поводу».

К трем часам он обзвонил практически всех. Оставалось лишь несколько адресов с ничего не говорящими ему фамилиями: видимо, это были какие-то давние и незначительные знакомые, связь с которыми Ида уже давно не поддерживала.

Поколебавшись, Жофруа набрал номер доктора Вернье — личного врача Иды. По ее совету, заболев серьезно гриппом, Жофруа сам однажды прибегал к его услугам.

На его звонок горничная ответила:

— Доктор в больнице. Вернется в половине четвертого.

В назначенное время доктор сам поднял трубку. Хорошо помня Жофруа и, видимо, прочитав газеты, он сказал несколько смущенно, оттого, вероятно, что знал характер отношений молодого человека с Идой:

— Прошу принять, месье, мои самые искренние соболезнования и передать их также мадам Килинг.

— Вы ее не встречали в последнее время?

— Я видел ее более года назад. Она была в прекрасной форме. Потом мадам Килинг, должно быть, уехала за границу.

— Да, да, вы правы. Мадам Килинг говорила вам когда-нибудь, что у нее есть дочь?

— Только однажды, мимоходом. Конечно, безвременная смерть единственного ребенка при таких трагических обстоятельствах будет для нее страшным ударом.

— Трудно пока сказать что-либо определенное, доктор…

— Как это?

— Последнюю весточку от мадам Килинг ее дочь получила за несколько месяцев до нашей свадьбы. В то время мадам находилась во Флориде. С тех пор я о ней ничего не слышал. Боюсь, что ей ничего не известно как о моем браке с ее дочерью, так и о моем быстро наступившем вдовстве. Поэтому я решился позвонить вам в надежде, что вы, как лечащий врач, возможно, знаете, где ее теперь искать.

— У меня гораздо больше оснований не знать этого, месье.

— Даже если я вам расскажу о странных событиях, происшедших в Белладжио во время нашего свадебного путешествия?

И он кратко поведал историю о двух телеграммах, сообщавших о «тяжелом состоянии» Иды, а также о своей поездке в Биарриц. Внимательно выслушав молодого человека, доктор сказал:

— Слушая ваш рассказ, я просмотрел медицинскую карточку мадам Килинг. Последний раз она обращалась ко мне десятого января прошлого года, полтора года тому назад. Запись в карточке подтверждает мои слова о прекрасном состоянии ее здоровья. Никогда раньше она не выглядела такой цветущей.

— Почему же в таком случае мадам Килинг все-таки пришла вам на прием?

— Причина ее прихода также отражена в карточке. Поскольку вы стали теперь ее ближайшим родственником и к тому же знали ее хорошо раньше, думаю, что не нарушу профессиональной тайны, сообщив вам об этом. При всей своей моложавости мадам Килинг начинала ощущать, как и всякая женщина ее возраста, приближение климакса. При этом повторю еще раз: мне редко приходилось осматривать женщину, находящуюся в такой прекрасной форме. Это все, что я могу вам рассказать, месье.

— Благодарю, доктор. Извините еще раз за беспокойство.

Жофруа повесил трубку.

Минут через двадцать доктор Вернье уже сам позвонил ему.

— Извините меня, месье Дюкесн, но я хотел бы дополнить мой ответ на только что заданный вами вопрос. Дело в том, что мне вспомнился один факт, который, возможно, и не представит для вас никакого интереса. Как я сказал, ее последний визит ко мне состоялся 10 января прошлого года. Это действительно так. Однако я только что вспомнил, что где-то через два месяца после этого посещения мадам Килинг рано утром позвонила мне и попросила высказать мнение по поводу одного факта. Меня тогда очень удивила взволнованная интонация ее голоса: мадам Ида всегда казалась мне очень уравновешенной женщиной. Этот разговор состоялся в марте прошлого года — значит, мадам Килинг в то время еще была в Париже.

— Что лишний раз подтверждает уже известный факт: она покинула Францию 7 марта прошлого года… Это был вторник.

— Вы знаете даже день недели?

— Да, — коротко ответил Жофруа, которому вовсе не хотелось объяснять доктору, какой прием устроила ему на следующий день Лиз в квартире на авеню Монтень. Он никогда не забудет эту среду.

— В таком случае извините меня еще раз, месье, за беспокойство.

— Что вы, доктор! Напротив! Малейшие детали при поисках мадам Килинг могут оказаться весьма важными. Не будет ли нескромным с моей стороны поинтересоваться, о чем шла речь во время этого телефонного разговора. Поймите меня правильно: ведь она позвонила вам всего за несколько часов до отъезда в США.

— Здесь нет никакой тайны. Мадам Килинг спросила, знаю ли я одного иностранного коллегу, и если да, то каково мое мнение об этом враче. Можете представить, насколько сложно ответить на подобный вопрос: мы не должны выносить суждения о своих собратьях по профессии. Однако в данном случае мне не составило больших трудностей дать ответ, поскольку мы с ним незнакомы. Я ответил, что читал статью о выступлении этого врача в Академии медицинских наук и что содержание его доклада меня заинтересовало. По-моему, мадам Килинг была удовлетворена этим ответом.

— Все это очень странно. Ида… вернее, мадам Килинг, никогда не упоминала о встрече с медиками. Не могли бы вы назвать фамилию этого иностранца?

— К сожалению, не помню. Надо отыскать журнал с его публикацией. Фамилия была явно славянского происхождения.

— Может быть, русская?

— Нет, скорее что-то центральноевропейское, если мне не изменяет память. Во всяком случае, если это вас так интересует, я непременно позвоню, как только вспомню его фамилию.

— Благодарю вас, доктор. Обещаю также поставить вас в известность, получив какие-либо сведения о мадам Килинг.

Несколько фраз, произнесенных доктором, натолкнули его на воспоминания: когда-то он вместе с Идой присутствовал на многолюдном ужине у друзей, где среди приглашенных был какой-то доктор. Жофруа живо представил себе сидевших тогда за столом. Ида находилась справа от хозяина дома, а с другой стороны от нее восседал лысый мужчина средних лет, густые брови которого придавали его лицу достаточно специфическое выражение. Это и был доктор. Он казался угрюмым и напоминал медведя.

Жофруа сидел за столом в окружении хозяйки дома и симпатичной брюнетки. Брюнетка с удивлением отметила, что обычно разговорчивая Ида на этот раз была молчаливой и, казалось, с большим интересом слушала мужчину с густыми бровями.

Жофруа вспомнил, как спросил у Иды в машине уже по пути домой:

— Ты, кажется, была просто восхищена рассказами этого человека? Весь вечер не оставляла его. Невежливо по отношению к другим и не очень любезно по отношению к хозяйке дома.

— А тебя не заинтересовала сидевшая рядом брюнетка? Впрочем, у нее глуповатый вид. Но мой кавалер — просто чудо!

— Неужели? Он что — новоявленный Дон Жуан?

— Думаешь, у него есть время на завоевание дамских сердец? Этот врач — он из Чехословакии — рассказывал мне удивительные вещи о своих опытах. Видимо, это великий ученый.

— Еще один великий! И что же открыл этот неизвестный гений?

— Кто тебе сказал, что он неизвестный? Впрочем, вскоре я это выясню.

— Чем же он занимается?

— Скорее всего биологией, поскольку у него имеется лаборатория. У тебя есть отвратительная черта характера, Жофруа: ты уважаешь только мужчин твоего возраста и обязательно со спортивной фигурой. Это глупо! Тебе было бы чему поучиться у этого доктора.

— Как его зовут?

Ида назвала явно иностранную фамилию, но теперь, год спустя, он, как и доктор Вернье, не мог ее вспомнить. Тем более его удивило, что спустя столько времени Ида позвонила своему врачу, чтобы навести справки об этом человеке. Знакомство состоялось месяца за три до их ссоры. Почему Ида так долго ждала, чтобы позвонить доктору Вернье? Почему сделала это именно в момент их разрыва? Все это выглядело странным.

Как же звали этого иностранца? Впрочем, можно позвонить хозяйке, принимавшей их. Итак, у кого все это происходило? Семья Кальберсон? Нет… Супруги Диаз? Тоже нет… Орницкие? Да, да… Прием устраивали князь и княгиня Орницкие в салоне по улице Франкевиль… Их фамилия значилась среди тех немногих, кому он не посчитал нужным позвонить сегодня утром.

У Иды была отвратительная привычка записывать фамилии не по алфавиту, а беспорядочно, по мере встречи с интересующими ее людьми. Указательный палец Жофруа, скользивший по колонке фамилий, остановился, наконец, на Орницких. Однако его взгляд тут же выхватил записанное чуть ниже слово: ЗАРНИК и номер телефона. Вот он! Это была фамилия того самого врача-иностранца.

Он тут же набрал указанный номер. Тихий и суровый мужской голос ответил:

— Слушаю.

— Мне нужен доктор Зарник.

— Это я, месье. С кем имею честь говорить?

— Меня зовут Жофруа Дюкесн. Извините за беспокойство, доктор. Более года назад я имел удовольствие присутствовать вместе с вами на ужине у князя и княгини Орницких.

— Да, да… Не обижайтесь на меня, однако я не могу припомнить вашего лица. На этом милом приеме было так много приглашенных…

— Конечно, доктор. Помните, вашей соседкой тогда была мадам Килинг.

— Действительно…

— Я родственник мадам Килинг, я был женат на ее единственной дочери Эдит.

После короткого молчания голос произнес:

— В таком случае, месье, позвольте выразить вам мои искренние соболезнования. Я прочитал в газетах сообщение о трагическом инциденте. Должно быть, мадам Килинг убита горем. Узнав новость, я тут же набрал номер ее телефона, но мне никто не ответил. Вчера же, прочитав сообщение в «Фигаро», я решил послать письменное соболезнование со словами участия. Письмо еще на моем столе, но я его сегодня же отправлю.

— Благодарю вас, доктор, за сочувствие от себя лично и от имени мадам Килинг. Простите, вы были хорошо знакомы с нею?

Последовала более длительная пауза.

— С мадам Килинг у меня были чисто профессиональные отношения.

— Что вы хотите этим сказать?

— Некоторое время мадам была моей пациенткой.

— Но… вы же не были знакомы с ней до этого приема у Орницких?

— Нет, не был. Просто мадам Килинг спустя несколько месяцев позвонила и попросила ее принять. Что я и сделал.

— Когда это случилось?

— Надо посмотреть в книге посещений, месье. Я начинаю волноваться за состояние здоровья мадам Килинг. С нею все в порядке?

— Вам лучше знать — она же ваша пациентка.

Вновь последовало молчание, а затем доктор уточнил:

— Разумеется. Она проходила у меня специальный курс лечения, но я вынужден был его прервать около трех недель назад.

— Около трех недель?!

Жофруа чуть было не поперхнулся. Ему пришлось сделать огромное усилие, чтобы сохранить видимость спокойствия:

— Доктор, когда вы видели мадам Килинг в последний раз?

— Минутку… Последний раз она обращалась ко мне 23-го июня утром. Но какой это может представлять для вас интерес, месье?

Теперь у Жофруа возникла проблема с ответом. Почему его волнуют детали? Да ведь это же был день, когда Эдит утонула в озере Комо, а он мчался в Биарриц на помощь Иде! Наконец он смог выговорить:

— Вы уверены в том, что только что сказали, доктор?

Тот ответил более сухо:

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, месье. Как я уже сказал, ваша фамилия мне известна только из газет, и я не помню, чтобы мы беседовали на том приеме… Возможно, вы тот высокий молодой человек сопровождавший мадам Килинг?

— Да.

— Мадам Дюкесн не присутствовала на ужине?

— Нет. Я… тогда согласился сопровождать мадам Килинг, которая не любила выходить в свет одна.

— Да, понимаю. И где же мадам Килинг в настоящее время?

— Честно говоря, я этого не знаю, доктор, и ищу ее уже несколько дней.

И он рассказал, как и предыдущему врачу, обо всех событиях, происшедших между Белладжио и Биаррицем.

— Вы только что сказали, месье, что обе телеграммы, в достоверности которых у вас имеются сомнения, сообщали о тяжелой болезни мадам Килинг? Это действительно странно…

— Вам, конечно, легче судить об этом, доктор, поскольку Ида была у вас на приеме 23-го июня. В какое время дня вы ее осматривали?

— В 10.30 утра: она сама попросила назначить встречу на это время, позвонив мне накануне.

— Вы поймете мое волнение, доктор, когда узнаете, что именно в этот день около пяти часов вечера погибла в Белладжио бедняжка Эдит. И в это время ее мать, сообщение о тяжелом состоянии которой заставило меня оставить жену одну, находилась не в Биаррице, а в Париже?

— Вы получили телеграммы накануне вашего отъезда?

— Да.

— Ничто не доказывает, что мадам Килинг не была в это время в Биаррице. Она могла вернуться в Париж в ночь со среды на четверг. Разговаривая с ней по телефону накануне встречи, я понял, что она где-то далеко. Кстати, мадам уточнила, что приедет в столицу специально для консультации и вскоре уедет обратно.

— Уедет куда?

— Этого я не знаю, месье.

— Просто какая-то фантастика! И последний вопрос: когда вы осматривали мадам Килинг, доктор, она действительно была больна?

На этот раз ответ последовал незамедлительно.

— К сожалению, месье, очень больна. Однако при условии благоразумного поведения и спокойной жизни ее состояние могло оставаться стабильным в течение долгих лет… Я говорю вам это, поскольку теперь вы ее самый близкий родственник.

— Она говорила вам, что имеет дочь?

— Да. Она ее просто обожала.

— Обожала?

— Да, да. Именно поэтому меня обеспокоило сообщение в газетах об этом трагическом случае, появившееся два дня спустя после ее визита: столь ужасная новость могла стать роковой для здоровья мадам Килинг.

— Могу ли я немедленно приехать к вам, доктор?

— К вашим услугам, месье.

— Где я могу вас найти? У меня только номер вашего телефона. Это где-то в 16-м округе?

— Нет, это Сен-Клуд. Там мне удобнее заниматься опытами… Авеню дю Гольф, дом 17. Жду вас.

Через четверть часа автомобиль Жофруа затормозил около решетки неухоженного сада, окружавшего старое скромное здание. Состояние кровли дома свидетельствовало, что доктор Зарник не был богатым человеком. Толкнув ржавую дверь ограды, Жофруа пересек пустынный сад и, поднявшись по выщербленным ступенькам крыльца, оказался перед входной дверью. Он потянул за шнур звонка, медь которого давно уже покрылась от времени зеленым налетом.

Доктор сам открыл дверь. Жофруа вновь увидел угрюмое лицо, показавшееся ему столь странным на приеме у Орницких. Только теперь вместо смокинга на этом довольно худом мужчине был длинный белый халат, скрывавший его одежды. Жофруа невольно содрогнулся: ему показалось, что он вновь оказался рядом с одним из зловещих персонажей морга в Белладжио.

— Месье Дюкесн? Теперь я вас вспомнил. Входите, пожалуйста.

В вестибюле воспоминания о морге еще более усилились: царившая здесь прохлада контрастировала с июньской жарой на улице.

Рабочий кабинет, дверь которого выходила в вестибюль, вписывался в общую картину запущенности: мебель была бедной и неказистой. С первого взгляда становилось понятно, что комфорт ничего не значит для хозяина. Все его внимание было поглощено многочисленными книгами и папками с бумагами, сваленными на столе, за которым он и устроился, пригласив гостя сесть напротив.

Жофруа тут же приступил к делу.

— Мне неудобно вас беспокоить, доктор, но вам должны быть понятны причины моего волнения. Мне непременно надо отыскать мадам Килинг, чтобы сообщить ей о печальных событиях, о которых она до сих пор, судя по всему, не знает. Вы единственный, кто видел ее недавно…

— Да, как я вам уже говорил, это было 23-го июня. Вот ее фамилия в журнале посетителей, записанная мною собственноручно. Мадам Килинг провела в этом кабинете больше часа.

— Вы говорили, что, когда она позвонила накануне вечером, назначая встречу, у вас было ощущение, что звонок издалека. Вы не припомните, говорила ли телефонистка, как это бывает обычно в таких случаях: «Не кладите трубку… На проводе Нью-Йорк…»

— Ничего подобного не было: когда я взял трубку, мадам Килинг была уже на связи.

— А когда она пришла на прием, у вас не создалось впечатления, что пациентка проделала длительное путешествие?

— Вид у нее был усталый, казалось, она очень спешила. Припоминаю, что, уходя, она даже не попрощалась со мной… Впрочем, ей было за что сердиться на меня.

— За что же?

— Долго объяснять, и потом, это весьма деликатный сюжет… Хотя вы и представились по телефону ее родственником, у меня нет никаких доказательств этого.

— Вот два документа, которые могут снять ваши подозрения: удостоверение личности и свидетельство о браке, выданное мэрией 8-го округа Парижа. Из него видно, что я действительно женился на Эдит, дочери мадам Килинг, несколько недель назад.

— И с тех пор вы предприняли все необходимое, чтобы отыскать вашу тещу?

— Нет, не все. Эдит и я, мы не хотели сообщать ей о нашем браке до того, как он будет заключен. Мадам Килинг и ее дочь никогда не были в хороших отношениях, несмотря на то, что Ида говорила в вашем кабинете. Мы намеревались поставить ее перед свершившимся фактом по возвращении из свадебного путешествия. Две телеграммы о ее болезни заставили нас изменить свои планы. Что произошло потом, вы знаете.

— Содержание этих телеграмм свидетельствует, что мадам Килинг знала о вашем браке, когда приходила ко мне на прием 23-го июня.

— Несомненно.

— Странно, что она не сказала мне об этом.

— Возможно, она вам рассказывала далеко не все, доктор…

— Во всяком случае, эта новость объяснила бы мне состояние крайнего возбуждения, в котором мадам Килинг находилась в тот день. С первого взгляда я понял, что ее нервы на пределе. Причиной могла быть ее ярость из-за вашего тайного брака. Однако ее молчание с тех пор меня несколько беспокоит. Она вышла от меня в таком ужасном состоянии, когда женщина способна совершить любую глупость.

— Она была так несчастна?

— Да. Видимо, наслоились недостатки ее физического состояния и страшные внутренние страдания.

— Чем же конкретно была больна мадам Килинг? Вы не имеете права скрывать теперь это от меня, доктор, зная о моем близком родстве с ней.

— У вашей тещи, господин Дюкесн, расширение аорты, смерть от инфаркта миокарда может наступить в любой момент.

— И давно вы лечите ее?

— Немногим более года. Это можно проверить по журналу регистрации пациентов. Смотрите: первый раз она обратилась ко мне шестнадцатого марта прошлого года.

— Понятно.

— В течение первых трех месяцев она приходила каждую неделю, обычно по пятницам, в 16 часов.

— Каждую неделю? Но… как это могло быть, если ее первый визит к вам состоялся всего лишь за сутки до ее отлета в США? Она покинула квартиру на авеню Монтень утром 7-го марта.

— Мадам Килинг явилась на второй прием в пятницу 14-го марта. Именно в тот день началось лечение.

— Вы имеете в виду ее сердце?

— Вовсе нет… На тот момент ее сердце было еще в нормальном состоянии и могло выдерживать довольно жесткое лечение. Чего нельзя сказать о ее состоянии в последний приход, 23-го июня — спустя всего пятнадцать месяцев.

— Сколько раз всего она к вам обращалась?

— В целом, с учетом первого посещения, 29 раз.

— Какова же цель этого лечения?

— Мне трудно рассказать вам обо всем, месье, ведь вы не прямой родственник мадам Килинг.

— Если бы моя жена была еще жива и задала вам этот же вопрос, вы бы ей ответили?

— Естественно… Этого требовало серьезное состояние здоровья ее матери.

— Поскольку Эдит больше нет, не считаете ли вы, что мой долг быть вместо нее рядом с матерью… пока не поздно?

Доктор молчал. Жофруа продолжал настаивать:

— Почему ваши консультации проходили всегда по пятницам?

— Мадам Килинг сама выбрала этот день: он ей, видимо, подходил.

— Вы узнаете ее на этой фотографии?

— Да. Это она после успешного лечения.

— Какого лечения?

— Того, ради которого мадам Килинг обратилась ко мне, месье…

— Вы уверены, доктор, что дама на фотографии — ваша пациентка?

— Без всякого сомнения.

— Так знайте, что это не она, а моя жена Эдит… Единственная дочь Иды Килинг, вашей подопечной, — ее юная копия.

Доктор Зарник повертел в руках фотографию, рассмотрел ее в лупу, а затем произнес:

— Подтверждаю, месье, что это мадам Килинг, какой я видел ее в последний раз 23-го июня этого года. Тогда она сильно отличалась от той пугливой пациентки, которая жадно расспрашивала меня о перспективах омоложения. Факт настолько серьезный, что я не считаю возможным открывать вам то, что она предпочла бы скрыть от всех. Однако, учитывая ее состояние в последнюю нашу встречу и безрезультатность ее поисков даже после публикаций некролога, считаю своим долгом дать вам некоторые пояснения. Возможно, это несколько пояснит нынешнее внутреннее состояние мадам Килинг. У меня серьезные основания полагать: она будет продолжать скрываться, несмотря на случившуюся беду. Причина одна — нервный срыв, не позволяющий ей вновь показаться тем, кто видел ее в полном расцвете красоты и молодости.

— Что вы хотите этим сказать, доктор?

— Сознательное молчание мадам Килинг было вызвано деликатной причиной — женской гордостью. Я вам все расскажу, и ваша помощь тогда окажется очень ценной, чтобы победить в ней чувство, последствия которого могут быть весьма плачевными. Помните мои слова о тяжелом физическом состоянии здоровья мадам Килинг? Однако подорван и ее моральный дух.

— Моральный дух? Мадам Килинг не из тех, кто легко поддается невзгодам: она обладает удивительной энергией и большой внутренней силой. Ведь у нее было все: красота, богатство, очарование, успех…

— Вопреки вашему утверждению, месье, у нее имелось далеко не все. Главный козырь ускользал от нее — молодость… В тот день у меня было ощущение, что передо мной привлекательная женщина, все мысли и желания которой можно свести к нескольким словам: «Помогите мне, доктор! Верните мне молодость, без которой жизнь не имеет смысла».

Жофруа молчал: во время их долгого знакомства Ида никогда не выказывала страха перед старостью. Ее самоуверенность не могла допустить, чтобы подобное произошло с ней: старость ждала других, но не блистательную Иду Килинг. Чтобы ее охватил панический ужас, должно было произойти что-то совершенно ужасное. Не стал ли таким толчком его брак с Эдит? Нет, ведь Ида обратилась к чудо-лекарю более года назад… как раз на следующий день после своего необъяснимого бегства с авеню Монтень. Значит, причиной послужил их разрыв.

Погрузившись в свои размышления, он слушал как бы доносившийся издалека хорошо поставленный голос доктора:

— Считаю необходимым, месье, прежде всего кратко изложить вам содержание моей первой беседы с мадам Килинг, состоявшейся во время ужина у Орницких…

Фамилия Орницких вернула Жофруа к реальности, и он стал внимательно слушать.

— Поскольку мадам Килинг проявила интерес к моим опытам, я ей рассказал, что после окончания медицинского института в Праге я решил заняться исследованиями процесса старения.

— Интересно. Но почему мадам Килинг обратилась к вам? До старости ей, кажется, еще далековато…

— Она так не считала. Женщины чувствуют это кожей. Как правило, мужчины легче переносят возраст. Тем более что у них имеется одно печальное преимущество — они умирают раньше, нежели женщины, организм которых более устойчив. Поэтому логично, что женщины инстинктивно ищут средство сохранить если не красоту, то хотя бы то, что от нее остается. Кокетство некоторых старых дам кажется нам милым, однако в действительности это трагедия женщин, не желающих стареть. Они продолжают одеваться по моде их блистательной молодости, что иногда делает их просто смешными. Утешает лишь мысль, что, пройдя определенный порог, женщина перестает стареть… Однако есть критический период, когда она понимает, что ее ждет: в это время женщина особенно несчастна. Мадам Килинг вступила в этот период. И она решила бороться.

— Как вы думаете, чего она хотела? Оставаться, как и раньше, привлекательной?

— Не совсем так. Когда я объяснил мадам Килинг основное содержание лечения, она прежде всего спросила: «На сколько лет это может меня омолодить?»

— Что вы ответили?

— Что речь не идет о метаморфозах в стиле доктора Фауста и что, не будучи ни Мефистофелем, ни волшебником, я могу гарантировать только одно — поддерживать ее нынешнее состояние и полностью устранить вероятность дальнейшего старения. Я пояснил ей также, что в случае полной удачи курса лечения есть один шанс из тысячи, что она приобретет более молодой облик. Я никогда не стремился совершить чудо, и, возможно, по этой причине мне удалось — после долгих лет — добиться более глубоких результатов. Могу заявить перед любым ученым советом врачей или биологов, что мною разработан рациональный и верный способ лечения, позволяющий поддерживать физическую молодость тех, кто этого желает.

— Но ведь этого желают все, доктор.

— Я так не думаю… Во всяком случае, у меня такого стремления нет. В ваших глазах можно прочитать: «Почему этот экспериментатор не попытается сам оставаться молодым? Ведь своя рубашка ближе к телу…» Отвечу сразу же, что меня это не волнует. Мое единственное желание — не исчезнуть до завершения своей миссии. А потом, посвящая каждую минуту жизни этой трудной проблеме, как я могу выкроить время на себя? И наконец, я никогда не питал иллюзий по поводу своей внешности. Убежден: в этом мире много таких, как я. Все мы стремимся лишь исполнить свой долг, смирясь с естественной эволюцией физических возможностей.

— Мне казалось, что у мадам Килинг прекрасное здоровье.

— Нет, доктор. Она никогда не считала нужным мне об этом говорить. Я же не задавал этого вопроса.

— Вы бы могли поинтересоваться у вашей жены.

— У нас были более интересные темы для бесед.

— Не сомневаюсь. Могу ли я узнать, сколько лет было мадам Дюкесн в момент…

— Несчастного случая? Столько же, сколько и в день нашего бракосочетания. Ведь наше счастье продолжалось всего пять недель. Ей было двадцать восемь лет.

— Именно так я и думал. Чтобы не выглядеть нескромным, предлагаю вам самим произвести несложные подсчеты, и тогда все станет ясно…

Жофруа вспомнил, что Ида говорила о своем раннем замужестве. А поскольку, когда они встретились, ей можно было дать лет сорок, то получалось, что она вышла замуж за Эдварда Килинга в шестнадцать — семнадцать лет… Тогда Жофруа не придал никакого значения этим деталям: он был слишком влюблен. Четыре года спустя, когда Эдит сказала ему в баре «Расинг»: «Я не люблю скрывать: надеюсь отметить двадцать восьмую годовщину во Франции», он удивился не возрасту девушки, но тому, что Ида могла от него скрывать существование дочери, которой было далеко за двадцать. Должно быть, доктор прав: Ида вступила в «критический возраст».

Жофруа охватило странное ощущение. Перед глазами всплыла цифра ПЯТЬДЕСЯТ. Ида наверняка достигла этого возраста в момент их разрыва, именно осознание приближающейся катастрофы заставило ее обратиться к услугам врача-иностранца, говорившего во время светского ужина о возможности сохранить молодость.

У него сам по себе возник вопрос:

— Доктор, значит, в вашем лечении самое главное возраст?

— Главное? Да. Подумайте: только осознание своего возраста может натолкнуть пациента на мысль обратиться ко мне. Трудно представить, чтобы такой молодой человек, как вы, в полном расцвете сил, обратился ко мне с просьбой сохранить физическую форму, в которой находится. Вы не испытываете потребности в этом, зная, что впереди еще большая полноценная жизнь… Однако лет через двадцать даже для вас все окажется по-другому. Моя клиентура, если так можно выразиться, всегда будет состоять из мужчин и женщин, не считающих себя еще безнадежно старыми, но и уже недостаточно молодых, чтобы ввести в заблуждение окружающих.

— Вы только что сказали, что ваша клиентура «будет состоять». Значит, у вас ее пока еще нет?

— Да, действительно. Но она очень быстро появится, будьте в этом уверены. Как только люди узнают о моей возможности дать им то, что они мучительно ищут, они придут ко мне. Раньше не могло быть и речи о широком применении лечения — у меня не было подтверждения его результативности.

— И вы получили наконец это подтверждение?

— Да.

— У вас имеется лаборатория, доктор?

— Если позволите, я вам ее покажу. Это даже необходимо сделать, чтобы лучше понять теперешнее психическое состояние мадам Килинг.

— Не вижу связи.

— Помните, я говорил, что, услышав некоторые мои высказывания на ужине у Орницких, мадам Ида три месяца спустя пришла ко мне на прием. В тот день по ее просьбе я показал лабораторию. После этого мне было легче объяснить суть лечения. Между прочим, она мне показалась достаточно вдумчивой и даже педантичной. Только после визита она обратилась с просьбой применить лечение на ней. Я предостерег ее о возможных негативных последствиях для других органических сфер…

— Каких именно последствиях?

— Вы лучше поймете это после посещения лаборатории. Во всем нужна система, месье. Должен сказать, что мадам Килинг согласилась с возможностью негативных последствий без колебаний.

— Это неудивительно. Она бы на все согласилась, лишь бы по-прежнему оставаться привлекательной. Получив согласие, вы тут же приступили к лечению?

— Через несколько дней.

— Таким образом, начались 29 сеансов, длившихся около пятнадцати месяцев?

— Именно так.

— И каков же был результат?

— Поразительный!

— Значит, мадам Килинг теперь может в течение некоторого времени не опасаться старости?

— Не «в течение некоторого времени», а в период, пока будет продолжаться лечение. Оно должно быть систематическим и беспрерывным.

— А если оно будет прервано?

Доктор Зарник, помолчав, задумчиво ответил:

— Именно в этом, полагаю, заключается весь драматизм нынешнего психологического состояния мадам Килинг. Я был вынужден решительно прервать курс лечения на двадцать девятом сеансе, 23-го июня.

— Почему же?

— Давайте прежде осмотрим лабораторию.

— Поскольку вы утверждаете, что лечение шло успешно до 23-го июня, как выглядела мадам Ида?

— Уже после первых шести сеансов она была такой, как на показанной вами фотографии.

— Но на фотографии ее дочь Эдит!

— Тем не менее утверждаю, что это фото моей пациентки.

— Вы смеетесь надо мной, доктор? Я же сам фотографировал жену месяц назад в Белладжио.

— Мы еще вернемся к этому вопросу, месье. Следуйте за мной, пожалуйста. Лаборатория за домом в глубине сада.

То, что он называл с некоторым пафосом «лабораторией», представляло собой дощатый барак, похожий на легкие сооружения, какие обычно возводят за несколько часов для приема беженцев.

Оказавшись внутри, Жофруа начал задыхаться от царившей там жары.

— Некоторые из моих маленьких пациентов очень чувствительны, — произнес доктор, смеясь. — А поскольку я хочу, чтобы они умерли своей смертью, прожив долгую жизнь, то должен предпринимать массу предосторожностей…

В больших клетках, стоявших вдоль задней стены барака, бегали кролики, морские свинки, белые мыши и крысы. Глядя на них с какой-то трогательной нежностью, Зарник пояснял:

— Благодаря им, мне удалось получить положительные результаты.

Пока доктор подробно рассказывал о своем методе, Жофруа тупо рассматривал клетки с животными.

— И сколько времени вам бы потребовалось на весь курс? — наконец спросил он.

— Его нельзя было прекращать.

— Тогда почему вы его приостановили 23-го июня?

— Я уже говорил о состоянии сердца мадам Килинг. В тот день передо мной возникла дилемма: сделать двадцать девятую инъекцию, рискуя жизнью пациентки, или же прекратить лечение, причем удивительные результаты омоложения исчезли бы.

— Доктор, вы же провели предварительное обследование мадам Килинг, перед тем как приступить к лечению? Предполагаю, что вы применили ваш метод, только убедившись в отсутствии противопоказаний?

— Само собой разумеется, месье. Однако в период между предпоследним и последним визитами в сердечно-сосудистой системе мадам Килинг произошли необратимые изменения. До настоящего времени мне непонятна их причина…

Когда они шли назад, Жофруа сказал:

— Мне кажется, я достаточно понял ваши пояснения. Один вопрос. Инъекции, вводимые мадам Килинг, состояли из смеси клеток животных?

— Нет, я использую человеческие гормоны. Я беру их у тщательно отобранных доноров, находящихся в прекрасной физической форме. Как правило, я сам длительное время слежу за состоянием их здоровья. Конечно, это достаточно дорого, но у меня не создалось ощущения, что мадам Килинг смущала материальная сторона.

— Вы правы: если и есть на свете женщина, которой под силу выдерживать подобные расходы, то это именно она.

— Я никогда не стремился сделать ее тридцатилетней. Просто пообещал поддерживать ее нынешний, более чем завидный уровень жизненных сил и внешность. Ведь она была еще красива, привлекательна… Но результаты лечения превзошли все мои ожидания: начался процесс омоложения.

— Это действительно невероятно…

— Всего-навсего одно из случайных и чудесных откровений науки в момент, когда его уже и не ждешь. Так вот, внешне мадам Килинг стала выглядеть тридцатилетней уже после шести месяцев лечения.

— Иными словами, она помолодела как минимум на пятнадцать лет?

— Скажем, на двенадцать… Когда мадам обратилась ко мне, она выглядела моложе своего возраста.

— Неужели вы приступили к такому, скажем, опасному эксперименту, не заручившись письменным согласием мадам Килинг?

— Разумеется, нет. Мы составили обстоятельную бумагу. Правда, мадам выдвинула одно условие: никому и ни при каких обстоятельствах не показывать этого документа. Она очень боялась, что история ее омоложения может попасть в прессу. Но полагаю, что необъяснимое молчание мадам Килинг после смерти единственной дочери просто обязывает меня ознакомить вас с этим документом. Тем более что вы являетесь ее близким родственником. При этом позволю себе выдвинуть одно условие: поклянитесь честью, что, прочитав это заявление, вы никогда и нигде не будете на него ссылаться и, более того, забудете о его существовании. Пообещайте также не признаваться мадам Килинг, если отыщете ее, что вы в курсе нашего соглашения. В противном случае последствия могут оказаться трагическими. Как я понимаю, и вы этого не можете не знать, она способна не только затаить на меня глубокую обиду, но и пойти на всякого рода действия, чтобы завладеть этим неопровержимым доказательством секрета ее молодости…

— Но если мадам Килинг не возобновит лечения, она начнет стареть?

— Несомненно… Опасаюсь, как бы этот процесс не оказался более прогрессирующим, нежели естественное старение.

Подойдя к сейфу, доктор набрал шифр, открыл бронированную дверцу, взял два конверта и подал Жофруа.

— Прочитайте сначала заявление мадам Килинг от 13-го марта прошлого года, в котором она говорит о добровольном желании испытать на себе новый метод омоложения.

Держа дрожащей рукой исписанный лист бумаги, Жофруа прочел:

«Я, нижеподписавшаяся Ида Килинг, проживающая по адресу: Париж, авеню Монтень, 63, настоящим заявляю, что сознательно и добровольно обратилась к доктору Зарнику с просьбой испытать на себе полный курс лечения, разработанный вышеназванным доктором с целью омоложения живых существ.

Заявляю также, что доктор Зарник неоднократно предупреждал меня о возможных негативных последствиях этого курса лечения, учитывая, что данный препарат впервые применяется на человеке. С момента данного заявления я принимаю на себя полную ответственность за возможные последствия лечения.

Составлено в Париже 13 марта в 15 часов дня при полном осознании своей интеллектуальной и физической дееспособности.

Ида Килинг»

Не было никаких сомнений в подлинности документа. Размашистый почерк, а также подпись несомненно принадлежали Иде.

Звук закрывающегося сейфа как бы дал Жофруа понять, что аудиенция завершена. Несколько побледневший, он поднялся.

— Благодарю вас, доктор, что согласились со мной встретиться.

— Я только выполнил свой долг, месье, — ответил Зарник. — Мне бы очень хотелось надеяться, что мои пояснения помогут вам в поисках мадам Килинг. И поверьте — нельзя терять ни минуты.