2

– Извини, но ничего не получится. – Рей смущенно опустил глаза, однако было видно, что ему ничуть не стыдно. Он просто отыгрывает роль – мол, так уж вышло, я не виноват, сердцу не прикажешь.

Сэм поднялась и, отойдя к окну, уставилась в черноту: за окном давно стемнело, только огоньки фонарей и фары машин сияли остроконечными звездочками и расплывались в призмах слез мерцающими бликами. Вечернее платье с большим вырезом оголяло плечи, и было немного холодно. А может, знобило.

– Уходи, Рей, не нужно притворяться. Не нужно, я все поняла. Сэм глядела перед собой, а мысли крутились вокруг одного: не сорваться, не высказать все, что накипело. Ведь не позже как сегодня же вечером этот… этот… расскажет ей сцену расставания в мельчайших подробностях. И они будут пить шампанское, лежа в номере люкс какого-нибудь отеля, смеяться, по сто раз вспоминая каждый взгляд, каждый жест.

– Ну зачем ты так? Мы же взрослые люди!

Он встал и хотел обнять Сэм за плечи, но она отстранилась.

– Рей, я прошу, уходи. Я не могу больше слушать эту ложь. Уходи, прошу.

– Сэм, о чем ты? Я говорю правду. Мы познакомились только неделю назад, все произошло…

– Перестань!

Сэм почувствовала, как начинают дрожать руки, как напряглись плечи: еще одно слово – и она не выдержит. Просто не выдержит. Пришел строить из себя пай-мальчика, ненароком угодившего в сети уличной обольстительницы.

– Я не хотел, прости…

Какой тихий голос, какие искренние жесты, страдание на лице – зря старается. Сэм давно поняла, что она не единственная. По тому, как Рей стал вести себя в постели, по тому, как реагировал на ласки и объятия, хотя внешне все оставалось по-прежнему. И это после четырех лет отношений, после клятвенных обещаний и почти супружеской жизни. Верила почти безгранично. Верила… Сэм почувствовала, как в груди нарастает волна гнева. Если он сейчас опять заговорит вкрадчивым голосом, если снова состроит виноватую физиономию… И это то лицо, которое Сэм так любила, и это те глаза, в которых тонула долгими зимними вечерами, в которых искала ответы на все свои вопросы. Все обман. Все ложь. Только притворство.

– Котенок, прости меня, я знаю…

Дальше Сэм уже и не пыталась сдержать себя.

– Не смей! Не смей так называть меня! – Лицо Рея вмиг изменилось, глаза удивленно расширились под вскинувшимися ресницами. – Не прикасайся ко мне, проваливай ко всем чертям! Слышишь, убирайся! Вон из моего дома! – Сэм опрометью бросилась из комнаты. Нет, это невозможно терпеть. Пусть остается и рассказывает свои сказки стенам.

– Подожди, постой! – Рей кинулся было за ней, но споткнулся о ножку перевернутого стула и, потеряв равновесие, чуть не упал.

Сэм вылетела в соседнюю комнату и, не в силах больше держать себя в руках, запустила в висевшее на стене зеркало первым попавшим под руки предметом – кажется, это была хрустальная пепельница в форме половинки грецкого ореха. А потом из груди вырвался крик, озлобленный, истошный вопль больного сердца, в котором отозвалась, как в гулком коридоре, вся вереница бесконечных дней, все четыре года. Отчаяние? Нет. Боль, только боль…

Сэм подскочила на кровати и открыла глаза. Будильник скакал по тумбочке, выводя такие трели, на какие отродясь никогда способен не был, солнце светило прямо в глаза. Хотелось зажмуриться и откинуться обратно на подушку, но Сэм не стала это делать, слишком хорошо она себя знала – лечь сейчас означало проспать на работу. Надо подниматься. Надо идти.

Голова была тяжелая, словно в нее налили свинца. Руки-ноги слушались как-то нехотя, словно делали одолжение, но после душа Сэм вроде почувствовала себя лучше. Эти дурацкие сны. Столько времени прошло, а кошмары все снятся. В тот злополучный вечер она-таки сорвалась, действительно разбила зеркало пепельницей, а потом еще полчаса кричала на Рея в припадке безысходной ярости.

– Истеричка! Форменная истеричка! – несколько раз повторил Рей.

Так закончились четырехлетние отношения между людьми, которые долгое время думали, что действительно любят друг друга.

Сэм тогда очень сильно испугалась: раньше с ней такого никогда не бывало. А попади в руки нож, даже просто осколок бутылки, мелочь какая-нибудь, острая шпилька?… Да и Рей не отличался особой сдержанностью: на нападение он мог ответить не менее опасной обороной. Одному богу известно, чем могло все это закончиться. Один бог и отвел от них настоящее несчастье, потому как ни сама Сэм, ни Рей уже не ведали, что творят. До чего может довести ревность! И это еще то, что называется, без неожиданностей: и Рей, и Сэм точно знали, что сегодня они не поедут в оперу, а будут выяснять отношения, хотя оба до последнего тянули и старательно выдерживали роли. Тяжело. Очень тяжело вспоминать. А ведь прошло уже полгода.

Сэм поймала себя на том, что машинально размешивает ложечкой сахар в кофе. Темная жидкость испускала мягкий, немного терпкий запах, чашка приятно согревала руки. Все в прошлом. Нужно забыть. Нет уже ни прежней работы, ни квартиры, где каждая вещь напоминала бы о проведенных там счастливых днях. Нет и Рея, он после скандала переехал в Майами, поближе к своей новой подружке.

Сэм отхлебнула из чашки: кофе несколько остыл, но все равно был вкусным. Итак, что у нас сегодня– Мальчики и девочки. В десять придет Эйприл с горбинкой на носу, в одиннадцать Эшли, который боится прекрасного пола как огня. Перерыв, затем Бетти Риверс, кажется, по-настоящему талантливая девушка, у нее проблемы со сном, так возбуждается в процессе создания своих шедевров, что не может спать. А потом свободна. Чем, интересно, можно заняться в Окленде на досуге? Ах да. Еще Кевин. Кевин Канинген. Занятия идут уже две недели, а он еще ни разу не появился в школе. В Сан-Франциско органы надзора уже давно бы разобрались в этой истории, но маленький городок дело другое. Сэм стало немного стыдно: было столько возни с устройством на новом месте, что она почти не занималась работой, а Кевин требовал немедленного внимания. Завтра нужно навестить его дома, заодно посмотреть на отца. И тому и другому определенно нужен хороший психолог. А Джессика… Сэм успела с ней немного познакомиться: прекрасный человек, но как специалист почти дилетантка. Помогала добрым словом. Да и когда ей было думать о чужих детях, если своих четверо. Она правильно поступила, что уволилась.

А вот Сэм не могла бросить работу. Духу не хватило, несмотря на стойкое ощущение полной недееспособности. Раньше она считала себя действительно хорошим специалистом, но после скандала с Реем поняла, что ничего не понимает ни в себе, ни в окружающих людях. Больше того – не умеет сдерживать собственные эмоции, а это уж и вовсе никуда не годится. Самым честным в подобной ситуации было бы просто отказаться от работы по специальности и, начав с нуля, обрести себя в чем-нибудь другом. А Сэм не могла. Слишком уж все было привычно, отлажено. И вот теперь этот мальчик. Как тут не почувствовать себя виноватой? Не займи Сэм это место, сюда, возможно, прислали бы первоклассного специалиста, который действительно помог бы. А что делает она?

По правде говоря, Сэм все это время старалась не думать о Канингенах. В ней боролись два противоречия. С одной стороны, чувство долга. Это твоя работа, ты обязана, настойчиво твердил кто-то внутри. С другой – дело-то почти решенное, чего соваться, как бы хуже не было. И там, и там существовали свои «за» и «против». Сэм чувствовала ответственность, но сама себе тут же возражала – мол, я появилась слишком поздно, ничего уже не сделаешь. И все же подспудно возникало чисто человеческое желание помочь. Не как психолог, а просто. Ведь всегда есть вероятность случайно попасть пальцем в небо, решить задачу, на которой все другие прокололись. Но где-то рядом с этим желанием гнездился страх: ты собственных-то проблем решить не в состоянии. И Сэм бездействовала самым нахальным образом. Каждый день, перекладывая страшную папку с места на место, говорила себе: завтра.

Телефонный звонок прервал цепь неприятных рассуждений. Сэм сняла трубку.

– Алло?

– Саманта Уоттенинг?

– Да. С кем я говорю?

– Вас беспокоят из налоговой службы. Дом, в котором вы теперь живете, является собственностью города. Знакомы ли вы с правилами налогообложения в случаях муниципального найма?

Сэм несколько растерялась.

– С правилами? Когда я подписывала контракт, там было сказано, что я плачу половину арендной платы и при этом она сразу вычитается из моего заработка.

– Совершенно верно. – Женщина на том конце трубки закашлялась. – Однако вы несете материальную ответственность. Если…

Дальше Сэм не слушала: солнечный день, прекрасное утро, какие могут быть налоги?! Голос перечислял правила, варианты ущерба, но все это проносилось мимо, не задерживаясь. Теплые лучи весело прыгали по столу, норовя окунуться в чашку с кофе, словно хотели заглянуть в темную пучину, сунуть любопытные золотистые носы: а что там?

– Сегодня вы должны будете поставить свою подпись у судьи. Это дополнительный лист контракта.

– Да-да, я все поняла, спасибо, что позвонили.

Сэм повесила трубку и вздохнула с облегчением. Кажется, это последний штрих, переезд можно считать законченным. Надо сказать, он дался нелегко: кто бы знал, сколько формальностей и бумажек! Но, с другой стороны, дом и сад того стоили. Сэм взяла свою чашку и вышла на веранду.

Окна с узорными решетками, резные столбики крыльца, дощатый пол… Здесь пахло сухостью, последними днями уходящего лета. На гвоздике висела забытая соломенная шляпка с лентами, какие носили, наверное, еще первые поселенцы, приехавшие сюда из Европы. Сирень, растущая прямо под окнами, опустила свои ветви, создавая причудливые теневые рисунки вокруг. Солнечные лучи, пробираясь сквозь густую листву, горели на столике яркими янтарно-желтыми пятнами. Хорошо. Можно обмануть себя и представить, что за этими сиренями густой лес, а дальше сельская дорога и ковбойские стоянки, луга, куда перегоняют лошадей на зиму. И никакой цивилизации на сто миль вокруг. Одни койоты и шакалы, если, конечно, такие водились на Диком Западе.

В комнате во второй раз зазвонил будильник – сигнал, что пора одеваться и выходить. Сэм быстро допила кофе и, поднявшись в спальню, надела дежурный брючный костюм. Правда, сегодня ей показалось, что он сидит как-то не очень. Свободные прямые брюки, приталенный пиджак, блузка с воротником на стойке. Черный и белый, классика, только Сэм слегка вывернула ее наизнанку. Костюм был белоснежный, а блузка чернее угля. Сетчатая шляпка, черная с белой лентой, и сумочка. Сегодня стоит взять белую, слишком солнечный, яркий день.

Сэм последний раз осмотрела себя в зеркале: неплохо. Даже очень неплохо. Рыжие волосы, мелированные белыми прядями, озорно выбивались из-под шляпки, черные глаза гармонировали с блузкой. Густые ресницы придавали взгляду таинственность, выразительность. Да, что бы там ни говорили о классике и классической внешности, но яркие волосы в сочетании со строгой одеждой всегда беспроигрышный вариант. Тут тебе и модерн, и неординарность, и дань традициям моды. Туфли на каблуке стали последней деталью. Красива. Вот только фигура уж слишком бесцветно-идеальна, но что поделаешь. Многие женщины, наверное, выложили бы целое состояние за возможность иметь такую, а Сэм не нравилось. Она вообще считала идеал не нормой, а неким отклонением. На то он и идеал, чтоб никогда не воплощаться.

Будильник зазвонил в третий раз – надо выходить. Сэм, вообще любившая крутиться перед зеркалом, с трудом оторвалась от обожаемого занятия и, подхватив сумочку, полетела. Мужчины на улицах синхронно поворачивали головы в ее сторону, и это было весьма лестно, но не более. Сэм теперь одевалась не для того, чтобы понравиться другим, а чтобы себя чувствовать человеком. После разрыва с Реем ей больше не хотелось никаких серьезных отношений. Хватит. Наигрались. Каждому давать себя использовать, чтобы потом в один прекрасный вечер услышать: «Знаешь, ничего не выйдет». Тратить свою молодость на всех этих Брэдов, Питов, Майклов. Нет. Пока Сэм решила отдохнуть от личной жизни. Потом, конечно, видно будет, а сейчас не стоит и начинать.

На скамейке рядом с кабинетом уже сидела первая пациентка.

– Здравствуйте, мисс Уоттенинг, я сделала рисунок, который вы просили. – И кроха Джил достала из ранца альбом, собираясь прямо в коридоре продемонстрировать свое творение.

– Ух ты, вот это да! – поддельно удивилась Сэм, разглядывая рыбок в маленьком аквариуме, занимающем одну десятую листа. – Может, пройдешь и расскажешь, кто здесь мама-рыба, а кто папа-рыба?

Сэм, нашарив наконец в сумке ключ, отворила дверь. Девочка улыбнулась и вошла.

– А здесь еще есть рыбки учителя и ученики. А там, далеко…


Приличная дорога уходила вверх, к шоссе, а щебневая заворачивала вниз, к мосту. Так, судья сказал, что туда идти не нужно. Сэм еще раз развернула набросанный на листке план местности. Дом Канингенов определенно должен был быть где-то левее. Старая сосна, старая сосна. До поворота и сразу в сторону заправки.

– Уф. – Сэм в изнеможении опустилась на валун, по счастливому стечению обстоятельств оказавшийся в нужное время в нужном месте.

Эта затея нравилась ей все меньше и меньше. Когда коллеги рассказывали, что Канингены живут у черта на куличках, Сэм по неопытности недооценила их предупреждений. Ее легкомыслие отчасти объяснялось прекрасной погодой, а отчасти хорошим настроением. Занятия в школе прошли отлично (как легко работать, если точно знаешь, что делать), все остались довольны. Создалось обманчивое впечатление, которое условно можно было бы назвать морем по колено, некий духовный подъем и жажда деятельности. Вот Сэм и решила не откладывать дело Кевина в долгий ящик. В конце концов, она обязана хотя бы знать, как выглядит его отец. Ведь ее могут вызвать на заключительное слушание – и что тогда? «Здравствуйте, вы не знаете, как выглядит Ричард Канинген? Очень нужно его найти, не поможете мне? Могу сказать только, что ходит в кожаной куртке и ездит на мотоцикле».

Однако с каждым шагом Сэм понимала, что совершила ошибку. Нельзя идти в дом Канингенов в модельной обуви и белом костюме. Первое может привести к перелому ног, второе к уничтожению собственно самого предмета, то есть костюма. Это начинало доставать: щебень, щебень, песок, щебень, щебень, песок. Каблуки проваливались и, вероятно, уже собрались ломаться – хотя бы просто от обиды на такое решительное обращение. Ноги болели, хотелось сесть, но нового валуна видно нигде не было. Кругом лес.

Склон уходил вверх. Сэм развернула листок. Итак, сейчас она идет по старой дороге, потом нужно свернуть и идти без дороги вообще до сосны. Или это свернуть у сосны? Тут Сэм еще пришло в голову, что она может держать план вверх ногами.

– Отлично, теперь я здесь заночую, потому что заблудилась окончательно и дороги назад не найду так же, как этого треклятого дома!

Сэм еще раз внимательно осмотрелась. Взгляд ее зацепился за куст шиповника, непонятно откуда взявшийся посреди леса. Ага, а может, тут раньше жили? Тогда сюда и свернем. Сэм сошла с дороги почти наугад и, к удивлению своему, увидела вдалеке рыжевато-зеленый вагон без колес, приспособленный под дом. Рядом стоял летний столик и два стула, мотоцикл сиял на солнце черным, вероятно недавно крашенным, бензобаком. Оно! Это оно! Сэм готова была запрыгать от счастья. Нашла! Но тут же встал новый вопрос. Что она теперь скажет? Раз уж мотоцикл здесь, значит, по меньшей мере сам хозяин дома.

– Здравствуйте, извините за вторжение, я новый школьный психолог и очень хотела бы с вами познакомиться… – попробовала Сэм, но тут же сама себе улыбнулась: так приходят просить об одолжении, а ей нужно показать…

А, собственно, что ей нужно показать? Вот с этого и имеет смысл начать. Сэм на мгновение задумалась. Судьба мальчика почти решена, отца, похоже, такой исход дела устраивает. Но все равно как-то не по себе. Острое ощущение совершающейся серьезной ошибки преследовало Сэм с первого дня, с того самого дня, когда она открыла синюю папку, увидела фотографию Кевина и услышала от Джессики его историю. Нужно попробовать. Поговорить с этим Ричардом в последний раз. Мальчику нужен отец, и только отец. Как он может вот так просто бросить собственного сына? Сэм достаточно повидала за свою школьную практику: работала с разными детьми и с разными родителями. Если ребенок действительно не нужен родителям, то его отдают органам опеки сразу после родов, а в остальных случаях… Сэм не знала, что и думать, поскольку в остальных случаях даже законченные пьяницы в редкие моменты отрезвления все же держатся за семью, за детей в первую очередь, видя в них будущую поддержку в грядущей старости. А здесь совсем ничего не понятно, ведь была абсолютно нормальная семья. Люди не выбрасывают на улицу детей просто так. Нет, следует пойти и разобраться самой. И Сэм уверенно зашагала к вагончику.

Однако, по мере того как она подходила, уверенность таяла. Во-первых, музыка. Тяжелый рок грохотал так, что хотелось заткнуть уши. Это еще не доходя до самого дома. Во-вторых, вблизи стало видно, в каком запущенном состоянии находится сие печальное пристанище. Вагончик (задняя часть трейлера) когда-то, по всей вероятности, был зеленым, но краска облупилась больше чем на половине поверхности. Дожди сделали свое дело, и в некоторых местах железная обшивка уже начала ржаветь. Летний столик покосился и почти сгнил. Рядом с вагончиком валялись битые пивные бутылки, алюминиевые банки, упаковки от обедов быстрого приготовления и другой мусор. Никто не убирал здесь лет сто. Было страшно. А вдруг эта жертва несчастной любви сейчас в нетрезвом состоянии– Сэм поежилась: никогда не знаешь, как пьяный может отреагировать на появление в его доме нового человека. Кричать здесь бесполезно: все равно никто не услышит, а убегать на каблуках не очень-то удобно. И еще эта ужасная музыка, наводящая на мысли о падении человеческой цивилизации. Сэм снова остановилась. Нет, правда, а если этот человек сейчас кинется на нее с ножом или хотя бы с бейсбольной битой? Долг службы уж точно не обязывает ее бросаться грудью на амбразуры. С какой стати она должна рисковать своей жизнью? Тем более мальчика, скорее всего, нет дома. Но снова где-то внутри зашевелилась совесть, вяло так зашевелилась, однако очень даже ощутимо. Ради Кевина. Она обязана ради мальчика. А если бы это был ее ребенок– И Сэм, достав на всякий случай из сумочки сотовый, побрела к двери вагончика.

Музыка гремела так, что все другие звуки словно перестали существовать. Внезапно Сэм пришла в голову мысль о нападении. Действительно, сейчас ничего не стоит подкрасться к ней сзади, можно даже не стараться заглушать звук шагов, все равно предполагаемая жертва ничего не услышит. Сэм испуганно обернулась – никого. И куда тебя несет?! Сердце отчаянно забилось, руки задрожали. Уйти, пока он не видел? Но ноги уже шли сами, словно кто-то запустил компьютерную программу. Рука коснулась шероховатой поверхности двери вагончика: раз, два, три. Костяшки пальцев, три раза ударившие по железному листу, казалось, не произвели никакого звука. Сэм постучала еще раз и опять себя не услышала. И снова инстинкт самосохранения подсказал легкий выход: честно пришла, честно попробовала помочь, ну не получилось, ну что же теперь сделаешь? Никто не осудит, никто не посмотрит косо на человека, попытавшегося самоотверженно выполнить свой долг. Но внутри от этих мыслей стало как-то погано, и Сэм, превозмогая страх, постучала еще раз, уже гораздо сильнее. К ее удивлению, дверь довольно громко скрипнула и отворилась. Тяжелые напряженные звуки вырвались наружу, словно смертоносные духи из склепа. Сэм даже показалось, будто кто-то невидимым движением попытался вытолкнуть ее. Музыка била по ушам, давила на плечи, стремительная какофония проникала в самое сердце. Только больной человек может слушать подобные вещи. Эта музыка, подобно разрушительному торнадо, вторгалась в душу, выворачивая наизнанку привычные представления о красоте и гармонии, разбивая вдребезги все прежние понятия о звуках и их сочетаемости. Эта музыка, пришедшая, вероятно, из-за той едва ощутимой внутри нас грани, которая отделяет разум от безумия. Нет, такую не может слушать нормальный человек. Скрежет, визг, грохот барабанов, Сэм сама не заметила, как закрыла уши ладонями. Входить внутрь не хотелось, но она уже решила, что сделает это, и потому толкнула дверь сильнее: та распахнулась настежь.

Пахло сыростью. Сыростью и пивом. Сэм шагнула вперед, чувствуя, как прогибается под весом тела пол. Захватило дух, закружилась голова: стены, когда-то пластиковые, ободраны, словно кто-то специально в приступе слепой ярости отдирал обшивку. Боже! – мелькнуло в голове Сэм. Да это он, когда был пьяный! Бежать отсюда – и чем быстрее, тем лучше! Развернувшись на каблуках, Сэм уже хотела выйти, но тут вдруг ее опять вспомнилась фотография Кевина. Ребенок. Среди всего этого бедлама ребенок, который ни в чем не виноват. И он не станет счастливее, если через неделю его поймают и отдадут другим родителям.

Ребенок… Сэм всегда хотела детей, много маленьких сорванцов, которые будут с нетерпением ждать Санту на Рождество, хронически промачивать ноги и уплетать за обе щеки обеденный пирог. Но Рей вечно твердил, что они пока не готовы к созданию полноценной семьи, поскольку дети – это очень большая ответственность. И всякий раз, когда Сэм заговаривала на эту тему, ответ был неизменен. А время шло. Как бы сейчас она была счастлива с ребенком. Малыш. Мальчик или девочка, все равно. И Сэм опять развернулась, окончательно оставив идею уйти из этого мрачного места до выполнения поставленной задачи. Просто поговорить. Не кинется же он на нее с кулаками после первых слов, а если будет видно, что запахло жареным, то от пьяного человека убежать не так уж сложно. Только бы туфли не подвели!

Маленький коридорчик, вероятно, выполнял функцию прихожей. Здесь на вешалке висело несколько курток, грязные джинсы и детская толстовка. На полу гнездились полустоптанные кроссовки и мужские шлепанцы вроде тех, что надевают на пляж. Колесо от мотоцикла, куча винтов и гаек, разводной ключ, несколько слесарных инструментов. Запачканный маслом джинсовый комбинезон ютился в углу, закрывая собой деревянный ящик с канистрами. Какие-то металлические трубки, о назначении которых оставалось только догадываться, были разбросаны по полу. Сэм случайно наступила на одну из них и чуть не упала.

– Эй, есть здесь кто-нибудь– Мне нужно видеть Ричарда Канингена.

Но ответа не последовало. Может, нет дома? Но почему тогда отперта дверь? К тому же мотоцикл на месте. Сэм набралась храбрости и сделала еще шаг. Собственно, коридор на этом кончился. Выглянув из-за пластиковой перегородки, Сэм увидела, что единственная комната очень хорошо сочетается по стилю оформления с прихожей. Пол, если, конечно, истертую пластиковую плиту можно назвать полом, не то в грязи, не то в машинном масле. Размотанный рулон туалетной бумаги, изрезанные глянцевые журналы. На стенах – картинки с изображением мотоциклов. Повсюду железки, как в мастерской. Дальше в проеме виднелась раковина и душ, который, вероятно не работал. Хотя, конечно, если проведен свет, может, есть и вода. Из мебели только пара стульев, старая школьная парта в качестве стола, диван, тумбочка. Телевизор скромно примостился в углу, словно пришелец из другого мира, и уже давно служил подставкой для музыкального центра, который, надо сказать, чувствовал себя куда более уверенно и озирал все вокруг с видом монарха в средневековом государстве. Ведь это он наполнял помещение несуразными звуками, от которых разве что барабанные перепонки не лопались. Опять инструменты. Старый плед, аккуратно сложенный, что уже само по себе было странным. Шкафчик с посудой под самым потолком, рассчитанный как минимум на игроков НБА. И, разумеется, повсюду банки и бутылки из-под пива. Пачки из-под сигарет, окурки. А где же хозяин– Сэм еще раз окинула взглядом комнату и чуть не вскрикнула от неожиданности. На диване лежал мужчина.

– Ричард, – невольно прошептала Сэм.

Она стояла и смотрела на него, словно увидела привидение. Канинген оказался совершенно не таким, каким его рисовали оклендцы. Уж Сэм-то на своей работе в Сан-Франциско вдоволь насмотрелась и на пьяниц, и на наркоманов, и даже на извращенцев, насилующих собственных детей, видела все типы опустившихся людей. А сейчас, глядя на Канингена, ей хотелось просто покачать головой: диагноз – усталость.

Он спал. Спал на спине, широко раскинув руки, словно мир в одночасье навалился на него всей своей тяжестью. Черная футболка, черная куртка, джинсы, сапоги с коваными носами и тяжелыми заклепками. Бандана съехала набок…

Он просто спал, как спит смертельно уставший человек после бесконечно долгого дня. Изможденное лицо, ввалившиеся щеки. Сэм едва сдержалась, чтобы не отвернуться: всегда неприятно смотреть на изуродованную красоту. Прямой нос, как у сына, тонкие, изящные черты лица, как с гравюр девятнадцатого века, изображающих аристократов. Бледная кожа. Светлые брови с аккуратным изгибом. Сразу вспомнился Леголас из «Властелина Колец» – чем не эльф– Русые пряди, беспорядочно перепутанные, выбивались из-под банданы. Да как он с такой внешностью вообще угодил в байкеры? Подобные лица рекламные агенты ищут по всей Америке, а тут, можно сказать, добро даром пропадает. Сэм глазам своим не верила. Нет, все эти ублюдки выглядят, мягко выражаясь, иначе. Там тупоумие, пошлость написаны на лбу ярко-красной краской и еще светятся в темноте. А этого человека, если Сэм встретила бы на улице… Нет. И этот прикид, так уродующий своего обладателя. Именно уродующий. Такие мужчины должны носить шелковые белоснежные рубашки и прямые классические черные брюки.

Сэм смотрела, и на глаза наворачивались слезы: так не должно быть. Значит, здесь не один мальчишка, а двое. Маленький и постарше. Молодое красивое лицо, совершенно искреннее выражение боли, не прикрытое от посторонних глаз. Он словно замер на полуслове. Приоткрытые губы, будто на них замерла невысказанная боль. В руке алюминиевая банка из-под пива. Наверное, вчера напился и завалился спать как был, в одежде. Как же ты хочешь сделать себе хуже! Ничего не видеть, ничего не слышать, отказываться мыслить, понимать. Жизнь для тебя утратила смысл, без него нет и жизни. Нигде ни одной фотографии, ни одного даже старого снимка. Как ты хочешь забыть… Раствориться в потоке людского безразличия, где нет ни отдельных лиц, ни отдельных трагедий. Где нет человека по имени Ричард Канинген.

Сэм вытерла скатившуюся по щеке слезу. Спит. Только это время и осталось ему, чтобы жить по-настоящему, все другие часы он убивает, стараясь не быть собой. Стараясь во что бы то ни стало уничтожить все свои прежние принципы. Мучаешь и мучаешься, не находя себе места в бесконечно пустом пространстве. Пространстве, где нет больше ее. Мечешься, ища прибежища, стонешь, беззвучно раскрывая рот, чувствуя на сухих губах вкус слез. Кричишь, надрывая голосовые связки, но так, что никто не слышит твоего крика, твоего больного, истошного вопля. Терзаешь сердце, терзаешь душу…

Сэм замерла будто изваяние. Глядела прямо перед собой и молчала. Диагноз – усталость. Усталость от жизни. Он просто пытается сбросить это непосильное бремя, как конь сбрасывает седока, чувствуя, что тот загонит его до смерти. Лаура ушла туда, где нет горизонтов и расстояний, где ничто не давит на плечи, а ты остался… Но почему же просто не кончить все одним махом?

Внезапно Ричард зашевелился, сонные глаза приоткрылись. Он удивленно сел.

– Какого черта вы делает в моем доме?! – Рука с банкой машинально потянулась ко рту, вероятно присутствие постороннего человека хозяина не смущало. Ричард запрокинул голову, надеясь извлечь из давно опорожненного сосуда хоть каплю живительной влаги, но тот был безнадежно пуст. – А чтоб тебя! – Банка полетела в угол.

Сэм вжалась спиной в перегородку, нельзя сказать, чтобы она сильно испугалась этого широкого жеста, но стало немного не по себе. Она почти не слышала слов Ричарда из-за грохота музыки, догадываясь о смысле сказанного лишь по губам.

– Если я отвечу, зачем пришла, – прокричала она, – вы все равно не услышите. Можно сделать музыку чуть тише?

Ричард нехотя нажал кнопку на пульте.

– Я вас внимательно слушаю. – Он откинулся на спинку дивана и нахально заложил руки за голову. – Только учтите, мне срочно надо выпить, а тут хоть шаром покати, поэтому минут через пять я сваливаю в город.

Сэм едва сдержала улыбку, заигравшую на губах, – на ум пришла забавная аналогия. Этот парень сейчас натягивает на себя маску чванливого нахала, которая ему как корове седло. А вот Рей на самом деле был таким, только четыре года успешно проходил в маске порядочного человека. Почему люди вечно все усложняют?

– Я новый школьный психолог Саманта Уоттенинг. Думаю, нам есть о чем поговорить.

– А я не думаю. – Ричард поднялся и, дойдя до раковины, резким размашистым движением открыл кран. – Если вы пришли за моим сыном, то я понятия не имею, где эта шваль шляется. Ищите сами, тут я вам не помощник. – С этими словами он стащил бандану и сунул голову под кран. Русые волосы быстро намокли и повисли тонкими светлыми хвостиками. – Если это все, то я поеду. – Бандана водрузилась на прежнее место, а он, опустившись на колени, стал шарить под диваном. – Черт, я точно вчера ее туда уронил!

Сэм почувствовала себя откровенно лишней. Если бы она пять минут назад не видела этого человека спящим, то, вероятно, уже ушла бы. Интересно было наблюдать, как роль бестактного наглеца натягивается, будто одежда на обнаженное тело.

– Я бы хотела поговорить с вами о Кевине.

– А я бы не хотел! И знаете почему? Потому что мне нужно выпить. Если бы психологи в нашей стране были чуть сообразительнее, они приходили бы с пивом или виски.

Ричард лег на пол и заглянул под диван.

– Вам не мешает разговаривать тот факт, что я стою? – Сэм почувствовала, как сама принимает оборонительную позицию.

– Если хотите сесть, просто сядьте, не надо делать туманных намеков. – Канинген запустил руку под диван. – Есть!

– Спасибо, я постою.

– Ради бога. – Ричард извлек бутылку пива. – Так о чем вы еще хотели спросить? Пока я трезвый, возможно даже отвечу.

Сильный удар о край парты: горлышко вместе с крышкой покатилось в коридор, полезла пена.

– Чтоб я сдох! – Канинген отхлебнул из бутылки, опасность порезаться, само собой, его не волновала.

– Вы знаете, что дело о лишении вас родительских прав не сегодня завтра передается в суд Сан-Франциско. После этого у вас заберут ребенка, и вы, скорее всего, больше никогда его не увидите. В таких случаях детей сразу усыновляют, контакты с настоящими родителями рекомендуется не поддерживать, тем более учитывая ваш образ жизни.

– Черт бы вас всех побрал! – Ричард еще отхлебнул пива. – Я что, похож на идиота? Сначала сюда таскалась эта толстая корова, подружка моей жены. Все твердила, что Кевин должен жить со мной. Потом судья, потом хренова туча соцработников. И все, представьте себе, говорят одно и то же. Если вы действительно думали, что я не в курсе, то ошиблись. Проваливайте и больше не появляйтесь! Мне плевать, увижу я своего сына сейчас, завтра или еще когда. Нужен – забирайте, только сначала придется повозиться, чтобы поймать.

Сэм подавленно молчала. Что толкает этого человека к разлуке с сыном? Ведь ему не может быть наплевать, хотя он и говорит. Нет.

– Кевину нужны вы, а не…

– А он мне не нужен. Мне некогда с ним возиться. Я и так из-за этого уродца по меньшей мере раза два в месяц плачу штрафы, когда приходится забирать его из полиции. И не маленькие.

– Может, лучше просто уделять ему внимание, тогда не придется ездить по полицейским участкам. – Сэм попыталась улыбнуться, но Ричард так злобно посмотрел на нее в ответ, что губы сами собой сжались в ниточку.

Канинген скривился.

– Послушай, красавица, а ты ничего, хочешь перепихнемся тут?

Сэм несколько опешила от такого предложения и не сразу нашлась с ответом.

– Да ладно тебе. – Канинген поднялся с дивана, словно приглашая ее лечь. – Чего паясничаешь?

Сэм неуверенно отступила назад. Вот теперь парень вошел во вкус своей новоприобретенной роли.

– Послушайте, я пришла поговорить о Кевине.

– А я говорю, может, сообразим еще одного Кевина, раз уж этого все равно забирают?

Ричард сделал шаг вперед. Мокрые волосы прилипли ко лбу, бандана от воды стала казаться еще более черной. Серые глаза. Глаза у него были серые, холодные словно лед. Казалось, лучи солнца не проникают в их глубину, не в силах пробиться сквозь ледяной хрусталь. Глаза, равнодушные ко всему на свете. Нет, он не способен на насилие. Сэм отчетливо увидела это. Насильники выдают себя ярким, нездоровым блеском в глазах, руки у них начинают дрожать. Просто не хочет разговаривать, пытается вышвырнуть. Нет, милый, не на ту напал.

– Спать с тобой я не буду. – Сэм остановилась, показывая этим, что больше отступать не собирается и разговор все равно состоится. – Где я могу найти Кевина?

Ричард тоже остановился, будто приняв введенный барьер.

– А я почем знаю. Я ни черта о нем не знаю. Слушай, вали отсюда и больше не появляйся. Если вам нужен Кевин, подождите, пока попадет в полицию, там и забирайте. Поскольку я уже ему почти не отец, то и штрафы платить не собираюсь.

– Нет, отец. – Сэм стояла очень близко к Ричарду. Так близко, что слышала запах пива и машинного масла. – Ты отец, и никакой другой ему не нужен.

– Так. – Канинген отхлебнул пива. – Это мой дом, и я прошу пока по-хорошему: убирайтесь к чертям собачьим! Мне плевать на то, кому и где я отец. Ищите Кевина сами.

Сэм кивнула.

– Ладно, я вас предупредила, но только не кусайте потом локти. Сейчас вам плохо, а завтра боль утихнет и, посмотрев по сторонам, вы поймете, что остались одни.

Его лицо едва заметно изменилось, уголки губ поползли вниз, от ехидной ухмылки, граничившей с издевательской, не осталось и следа. В глазах промелькнули искры страха. И Сэм поняла, что он прекрасно отдает себе отчет в том, что делает.

Он в свою очередь тоже увидел, что прокололся.

– Зачем? – Сэм напряглась всем телом. – Зачем вам это нужно?

– Не твоего ума дело! – Злой окрик замер в тишине коридорчика, словно притаившись где-нибудь в укромном уголке. Разозлился. Разозлился на себя самого за допущенную оплошность. – Убирайся! Кто тебе сказал, что ты можешь вот так просто прийти и влезть в чужие дела! – Канинген развернул Сэм и вытолкал за дверь. – Проваливай!

– Зачем ты ее гонишь?

Но вместо ответа из вагончика послышался грохот ударников.

– Мальчишка! – выкрикнула Сэм, зная, однако, что никто не услышит и не оценит этого вывода.

Какофония в одну минуту наполнила все вокруг своей дисгармонией. Даже листья на деревьях как-то съежились, словно звуки вонзились в них своими кривыми, ржавыми зазубринами. Сэм повернулась и пошла вниз, к дороге.

Голова кружилась. Ноги немного дрожали. Она видела этого человека впервые в жизни. Только заочное знакомство: материалы дела Кевина и городские сплетни. А сложилось впечатление, будто они уже давно знают друг друга. Сэм оглянулась и еще раз посмотрела на коричнево-зеленый вагончик. Казалось бы, долг выполнен. Больше ей здесь делать нечего, но внутри осталось стойкое ощущение того, что это лишь начало. Так люди приходят в первый раз на новое место работы, точно зная – завтра, послезавтра и еще много дней будет то же самое. Ричард оказался не тем опустившимся полудурком, которого Сэм рассчитывала увидеть. Грубость, пьянство – все это напускное. Защита. Причем не столько от окружающих, сколько от самого себя. Неужели Джессика не видела этого? Неужели Окленд ослеп? Не надо быть психологом, чтобы раскусить столь некачественно прорисованную маску.

Сэм шла, не видя ничего вокруг. Он просто страдает. Нет, нельзя забирать у него сына. Но, с другой стороны, ребенок не может жить в таких условиях. Сэм окончательно запуталась в этой истории. Раньше она была уверена, что идет к отцу ради мальчика, а теперь… Уж слишком хорошо она себя знала. Ричарду тоже нужна помощь, правильная психологическая помощь, все поправимо. Но как наладить контакт? Как показать ему, что мир, который он похоронил вместе с женой, не умер. Что у него есть сын.

Загрузка...