По рукам и ногам

Глава 5.

– Машенька, ты уже дома? – мама выходит в коридор нашей микроскопической съёмной квартиры и улыбается. – Я вот завтрак приготовила.

Иногда она пытается прийти в себя, пытается жить. Но хватает её совсем ненадолго. Неделя-полторы, а потом снова запой. А сколько ей надо? Стакан – и уже, считай, мертвецки пьяна. Я сбрасываю, наконец, эти чёртовы балетки, рассматриваю свои растёртые в кровь ноги без педикюра. Вздыхаю и крепко обнимаю маму за худые плечи. Она улыбается и прижимает мою голову к себе, как когда-то, когда я могла спрятаться от всего мира в её сильных руках. А сейчас должна так же спрятать её. Иссохшую, потерянную, со стянутыми в небрежный пучок поседевшими волосами. А ведь мама ещё совсем не старая. Ей же всего сорок пять, в этом возрасте женщины ещё цветут, снова выходят замуж. Но мама выглядит лет на пятнадцать старше.

Отца я совсем почти не помню. Так, вспышками далёкими. Мне было три, когда он нас бросил. Ему хотелось, чтобы жена вила гнездо и варила борщи, а мама тогда заканчивала мед. Чертовски уставала с маленьким ребёнком на руках. Отец же, работая дома, отказывался даже присмотреть за мной час-полтора, пока мама пыталась что-то успеть по дому. Я проводила много времени с бабушкой, но та рано умерла.

Мне всегда хотелось, чтобы в моей жизни появился папа. Пусть другой, но чтобы был. Катал на плечах, покупал больших розовых пони, называл своей маленькой куклой. Чтобы, когда мне было двенадцать и Пашка с третьей парты дёргал за косу или прятал пенал, пришёл папа и, грозно сдвинув брови, предупреждающе посмотрел на обидчика, а я выглянула из-за его спины и показала Пашке язык. Чтобы в шестнадцать пристально и внимательно разглядывал, кто же там провожает меня до подъезда, а потом в тридцать, пригладив седые виски, взял на руки моего сына и разрешил подёргать за усы и тоже покатал на шее. Вот чего мне не хватало и не хватает по сей день. Мужчины в жизни, крепкого плеча, отца. Мама пыталась дать мне всё, но она сломалась, и теперь я в семье главная. А я не хочу. Не умею. Я не создана быть главной.

– Пойдём есть, дочь, – мама приглаживает за уши мне волосы, как часто делала раньше. – Иди сначала руки вымой.

Я захожу в небольшую ванную, облицованную ещё старым рифлёным советским кафелем, и смотрю в зеркало. Игорь прав – я не соответствую. Облезлая кошка, не иначе. Но дело даже не в не смоделированных бровях, не в ламинированных волосах, не в маникюре и не в отсутствии качественного мейка. Дело в глазах. Во взгляде. Разве у двадцатипятилетней девушки он должен быть таким потухшим, таким безжизненным? Разве эту пустоту когда-то полюбил Игорь?

Тяжело вздохнув, собираю волосы в пучок, смываю макияж и иду на кухню. Мы сняли с мамой небольшую квартирку в доме старой постройки. Сначала удивились, что так недорого, хотя не на самой окраине. Понятно стало, когда въехали. Кроме того что мизерная площадь, хоть и разделена на две комнатки, коридорчик, маленькую кухоньку и ванную, тут ещё и куча всякой живности. И если мышей вывести удалось довольно быстро, то борьба с тараканами и ещё какими-то длинными серыми букашками, обитающими в основном под ванной, сильно затянулась. Мы пробовали всё: от яичных желтков с борной кислотой до современных инсектицидов, однако едва только вроде бы этих тварей становилось меньше, через пару недель вентиляция снова начинала ими кишеть.

Благо лето, и можно недорого купить овощи и фрукты. Мама приготовила пюре из картофеля, салат и тефтели. Понятно, что в них больше риса, чем мяса, но и на том хорошо. И можно было бы порадоваться: я нашла более-менее хорошо оплачиваемую работу и очень сильно постараюсь на ней задержаться, мама сегодня улыбается, приготовила вкусный завтрак. Вот только стакан за серым застиранным тюлем на подоконнике всё портит. Значит, вчера снова пила.

И без того паршивое настроение падает ещё ниже. Я даже доедать не хочу. Накрываю сверху остатки тарелкой и убираю в холодильник. Сейчас хочется упасть вот так как есть, даже не раздеваясь, и уснуть.

Молча ухожу в свою комнату под виноватым взглядом матери. Она поняла, что я заметила стакан. Стаскиваю дурацкое платье, обрабатываю мазью стёртую кожу на ступнях, расчёсываю волосы и уваливаюсь на постель. Знобит. И душно. Разве может одновременно и знобить, и быть душно?

Казалось, усну, едва коснусь головой подушки, но не выходит. Перед глазами этот равнодушный холодный взгляд, полный презрения, некогда любящего меня мужчины. Подумать только, сейчас я могла быть рядом с ним. Плечом к плечу. За ним. Не какая-то там Лиля говорила бы ему, что купить из продуктов в супермаркете по пути домой, а я. Я бы ждала его на классной дизайнерской кухне, запекала бы к его приходу курицу с овощами и пела колыбельную его детям. Меня бы он любил, прижимал к себе по ночам, обнимал, ласкал и раз за разом подтверждал, что я его. Принадлежу целиком и полностью. Никакие бы коллекторы и близко ко мне бы не подошли, никто бы не угрожал меня изнасиловать и обезобразить, мы бы смогли поддержать маму и отстоять её перед другими. Она бы пережила, переждала пять лет лишения практики и снова вернулась бы к работе, а не сидела пьяная под телевизором и спорила с экранными врачами о целесообразности и правильности проводимых реанимационных мероприятий. Вот я тогда своей глупостью перечеркнула всё. Мне так повезло встретить его – надёжного, полюбившего, перспективного. Да просто классного. А я дура. Зачем я поступила так? Почему именно тогда до меня дошло, как дорог мне Котовский? И сейчас судьба снова свела нас в таких разных ролях, чтобы ещё раз хлестнуть по глазам.

Я же до сих пор к нему испытываю чувства. Спрятала их, похоронила, но вчера вечером они вдруг выцарапались из глубины. Но слишком поздно. Для него я неудачница, не сумевшая получить образование, ненадёжная ветреная бывшая, когда-то разбившая ему сердце. А ещё есть какая-то Лиля, которая ждёт дома и просит заскочить по пути за продуктами.

Так что всё, Карташова, твой поезд ушёл ещё семь лет назад, когда ты решила, что мужик, старше тебя на семнадцать лет, намного перспективнее и интереснее молодого музыканта.