По следам мистера Волка

Глава 1. Очаровательное гостеприимство Бонсбёрна

Герберт Оуэн идёт по вечернему городу Бонсбёрн, вглядываясь в вывески и номера будто бы одинаковых в этом районе домов из красного кирпича.

Свет фонарей, горящих над разбитой дорогой тусклыми круглыми лунами, размывается в тумане оранжевыми кляксами, что скорее затрудняет видимость для оборотнических глаз, чем облегчает её.

Ещё и эта простуда…

Герберт звучно чихает и шарит рукой в кармане потёртого пальто в поисках платка.

Нет, так не пойдёт. Он останавливается и долго озирается по сторонам. Его не было здесь десять лет, но разве это оправдание для волка, чтобы не найти собственный дом?

Пойти бы по запаху, да только…

Он в очередной раз чихает, выбрасывает платок под обшарпанную стену какого-то здания и медленно проходит мимо зияющей чернотой подворотни.

Кажется, он здесь уже проходил… Герберт медлит, не без труда втягивает в себя воздух, но смутно ощущает в нём лишь запах крови, пыли и сырости. После чего, коротко встряхнув головой, словно пытаясь разогнать окутавший мысли туман, ускоряет шаг, направляясь вниз по улице.

Он уже давно должен был быть дома, но задержался в баре. Возвращаться хотелось и не хотелось одновременно, поэтому Герберт оттягивал время, как мог.

Впрочем, затемно добраться к дому, где до сих пор обитают призраки его прошлого, которые, пока был он в тюрьме, посещали его разве что во снах, идея не из лучших. Но избегать этого и дальше Герберт не хочет. Он не любит проигрывать, тем более сам себе. И без того уже дал слабину.

Но, несмотря на это, в пульсирующей от боли голове навязчиво бьётся мысль, что можно снять какую-нибудь комнату и переночевать пока в ней. Да карман его «оттягивают» всего пара крыс, да горстка тонких, холодных блох, что купишь за это?

Зря, ой зря он столько времени провёл в баре!

Герберт усмехается, прикусывая острым клыком губу. Ну ладно, хоть настоящих блох на своей шкуре из заточения не приволок, спасибо и на этом.

Он покидает район одинаковых домов, слыша где-то вдали голоса и смех людей, наблюдает, как одно за другим загораются и гаснут окна, как мимо пробегает два пса, что огибают его дугой, косясь с опаской — признавая в нём более страшного зверя, не иначе — и поворачивает на узкую длинную улицу, в дали которой уже не горят фонари.

Но Герберт вопреки всему с облегчением выдыхает. Он кожей чувствовал, как совсем недавно некто наблюдал за ним. Видимо, слухи о его возвращении распространиться успели в тот же миг, как он ступил на перрон.

Поэтому лучше уж оставаться со своими призраками в отдалённом ото всех фамильном замке, чем кормить своим вниманием или просто присутствием всех любопытствующих.

Чем дальше он идёт по синей, прозрачной темноте, тем яснее кажется ему небо, словно именно здесь тучи решили рассеяться, а густые сумерки порядеть. К тому же и туман остался позади, будто Герберт вышел из пелены дыма, что ещё какое-то время клубился в развивающихся полах его пальто.

Даже, казалось бы, дышать стало легче.

Теперь он узнаёт местность, каждое деревце у разбитой дороги, каменные валуны на повороте, обломок указателя, который так никто и не починил, высокие железные шпили заржавелых ворот впереди.

Замок встречает Герберта так же нерадушно и хмуро, как и он его.

Не очень большой, потемневший от времени, с узкими, но высокими окнами.

Но Герберт всё таки… ускоряет шаг. А спустя пару минут не без удовольствия переступает порог.

Как бы там ни было, спать хочется сильнее, чем о чём-то размышлять и предаваться воспоминаниям. И опасения на этот счёт, что мучили его совсем недавно, вмиг рассеиваются, когда он добирается до пыльного — похоже за замком присматривали не очень хорошо… — коричневого дивана и сбрасывает с ног кожаные ботинки.

***Слава богу, Элис не нужно спрашивать ни у кого дороги до замка графа Оуэна. Колющая сердце связь тянет её вперёд, по грязным, щербатым улочкам. Бонсбёрн — городишко не самый приветливый, тем более для молоденькой девицы, разгуливающей в одиночестве ближе к ночи, будто ради красной, как это иногда называют, торговли.

Несмотря на то, что она простолюдинка, как и все после переворота, и понятно, что сопровождения у неё нет и не будет, вечер — время неприличное для прогулок. Сейчас Элис должна была бы надраивать пол в хозяйском доме, готовить ужин или стричь овец. Но никак не шляться по тёмным улицам ради того, чтобы заявиться в замок графа Оуэна, уголовника, да к тому же оборотня.

Хотя, конечно, вернее будет мистер Оуэн, но Элис с этим не согласна.

Оборотни совсем ещё недавно были полезны короне — разве можно это так быстро спустить в трубу?

Впрочем, и корона-то больше не венчает Элмару. Теперь мужчины должны выбирать, кто будет править страной. Что-то такое. В подробности Элис не вдавалась — зачем ей?

Забивать этим голову — неприлично тоже.

— Эй, малышка! — вдруг раздаётся в стороне слегка заторможенный, пьяный клич, хлопает дверь, и на крыльцо какого-то заведения выходят трое парней. — Давай к нам! — пока ещё только машет ей один, не спускается.

Остальные улыбаются, собираются закурить, в сумерках вспыхивают красные огоньки. Лампа над дверью покачивается из стороны в сторону тихо при этом поскрипывая. Парни переговариваются. Раздаются смешки. И очередной громкий вопрос, после которого тот, что окликнул её, ступает вниз по ступеням:

— Сколько? Мы не обидим, только скажи.

Элис в ответ издаёт словно бы мышиный писк и, подобрав полы грязного плаща, срывается прочь, угождая в каждую лужу и спотыкаясь о каждый камень.

Ужасно…

Нужно было снять комнату и отправиться к замку поутру, но ведь одна лишь захудалая койка может стоить и волка, а Элис редко когда собак-то в руках держала.

Да и там, в незнакомом месте, могло бы случиться нехорошее, и никто бы ей не помог.

Она уже не понимает, гонятся ли за ней ещё или нет, но, завидев графский замок, облегчённо выдыхает.

Вряд ли за ней увяжутся до этого «очаровательного» места.

Семейству Оуэнов ещё несколько поколений назад пожаловали титул, земли, несколько замков. Но всё, что от этого осталось — готическая развалина с дурной славой и явно прожорливыми, очень прожорливыми печками. Ну и толикой магии, и вот как раз её и боятся люди.

Ведь она может связать человека по рукам и ногам и не выпустить из каменных стен.

Элис не боится, ведь уже связана с этим местом и его хозяином.

Куда больше страшит слава бывшего графа — говорят, замок свёл его с ума и заставил убить жену… За что Оуэн и отсидел десять лет.

Элис передёргивается, поправляет коралловый беретик на золотых волосах и стучит в тяжёлую дверь.

Кулачком выходит слишком тихо, так что в ход идёт мысок, а затем и пятка, сапога.

И граф, наконец, открывает ей.

Встрёпанный, с падающими на будто выбитое из камня лицо тёмными, каштановыми волосами, одетый в простые штаны и какой-то растянутый свитер (или в то, что когда-то являлось им…), с мерцающим жёлтым отблеском в карих глазах.

Он смиряет Элис колким, недовольным взглядом, а затем переводит его ей за плечо с таким заинтересованно-удивлённым видом, будто уверен в том, что одна она прийти не могла, и там кто-то стоит.

Стоит, но почему-то, каким-то образом, скрыт от него.

— Хм…

Она откашливается в кулачок, опустив глаза и отчаянно краснея в попытке привлечь к себе внимание.

— Здравствуйте, эээ… Добрый вечер? — всё же поднимает на него взгляд.

Быть может, он уже знает о том, что замок призвал её служить, и не подумает ничего дурного, как те господа?

Но так и не скажешь, что он понимает. Граф смотрит на неё выжидающе, остро изогнув бровь. И нетерпеливо вздыхает. Становится понятно, что Герберт не просто сонный — он пьян.

— Меня зовут Элис Богард, сэр, я племянница миссис Смит… И как вы, должно быть, знаете, она умерла несколько дней назад.

— Не знаю… — отступает он, однако не спешит впускать её. — Соболезную. Так это… Поэтому в помещении так пыльно? Ой, хотя… — хмурится он. — Несколько дней всего прошло, да? Не должно тогда… Эм, я… не о то совсем, — зевает в изгиб локтя, — говорю.

— Тётушка прекрасно следила за замком! — Элис вскидывает подбородок. — И так как она была родовой слугой, замок призвал меня на её место, ведь я — ближайшая родственница. Понимаете? — спрашивает с надеждой и опаской. — Теперь впустите?

— Не-а, — ухмыляется он, — домой иди, — и собирается закрыть дверь.

— Но! — взвизгивает Элис. — Давайте… эээ, я вам завтра ещё раз объясню? Вы сейчас не п-понимаете! Ложитесь, отдохните, а я займусь делами. О жалованье позже поговорим.

— Ещё и это? А ты… Ты не можешь, ну, просто уйти?

— Но я ехала к вам несколько дней на поезде! Быть здесь — мой долг, граф. Разве… разве вы не понимаете?

Её светлые салатовые глаза начинают поблёскивать.

Он медленно кивает, обдумывая её слова, и вздыхает.

— Я дам тебе на дорогу назад пару волков, хватит? Не знаю, какие сейчас цены… — и протягивает ей, взятые, видимо, с тумбы у двери (и что только делали там?) серебряные монеты. — Езжай домой, к матери и отцу. Давай, кыш отсюда, — звучит это уже совсем по-доброму, хотя выгоняет он её на улицу, практически в ночь, одну.

— Но я не могу… совсем… Мистер… Волк, ой, — путается она и прикусывает язык. — Граф… Оуэн. Господин. Разве вам не нужна прислуга?

— Если и нужна, я решу это сам, — отрезает он. — За меня десять лет всё решали другие, не хватало ещё, чтобы какая-то пигалица теперь напрашивалась ко мне жить и спорила со мной! Ступай с богом, — и он захлопывает перед ней дверь.

— Да я ведь… Я ведь… И не могу уйти… — срывается с её губ, правда, Герберт вряд ли её слышит. Поэтому Элис принимается тарабанить в дверь. — Пустите!

— Я сейчас разозлюсь! — гремит его то ли всё ещё сонный, то ли пьяный голос, но дверь не открывается.

— А я уже! — хмурится Элис.

— Я всё сказал! — на этот раз говорит он, выглядывая в окно. — Иди. Я… — запинается задумавшись. — Я ведь дал тебе денег?

Она стоит, сложив руки на груди, насупившись, будто обиженно и сверлит его взглядом. Молча.

А он также, молча, смотрит на неё, пока, наконец, не машет рукой и не скрывается в темноте замка.

Только вот вовсе не для того, чтобы ей открыть.

Элис всхлипывает, а затем и раздражённо цокает, когда со смурных, тяжёлых небес срывается поток холодного дождя.

Волки поблёскивают в ладонях. Идти, что ли, к постоялому двору? Заночевать да вернуться утром, когда граф проспится?

Она вздыхает, представив, какой неприятной будет дорога, и всё же сходит с каменного крыльца.

***

Кровь размылась на камнях, песок, в который она втянулась, вместо красного вновь приобретает свой прежний цвет, напитавшись дождевой водой.

В подворотне темно, хотя близится утро и горизонт на восходе начинает светлеть.

Девушка лежит на земле, устремив остекленевшие глаза к хмурому небу.

Ветер не в силах поднять её отяжелевшие от воды и крови волосы. Зато чей-то платок, уже изрядно выпачканный в пыли, несмотря на влагу, медленно, лениво гоняет вокруг.

Одежда жертвы изодрана, будто она трепыхалась в чьих-то когтях. Грудная клетка вскрыта и внутри не видно ничего, кроме чёрной дыры.

На каменной кладке стены до сих пор не смытые, красные отпечатки её ладоней. Под стеной — звериные следы, переходящие в человеческие.

И одно единственное окно наверху за мутным стеклом и решёткой, является свидетелем происшествия.

***Людарик Даймонд — двадцатипятилетний повеса и, по мнению нескольких наивных душ, настоящий гений, прозябающий в дыре под названием Бонсбёрн. Не даром ведь занял пост главы сыскной стражи, что неслыханно, учитывая его возраст и праздный образ жизни.

Хотя, есть некоторые завистливые — безусловно — шепотки, намекающие на истинную причину такого положения дел: старший Даймонд, градоначальник Бонсбёрна — его родной дядя.

Люди возмущены не слишком: городок маленький, серьёзные преступления дело редкое, несправедливости больше не стало. Всё в пределах нормы — каждый третий виновный на свободе, каждый второй невинный — в тюрьме.

Так ведь оно и должно работать, правда?

Лучше так, чем никак.

Обычно Людарик не появляется раньше полудня, но сегодня он ещё не ложился, так что прискакал на место задержания, чтобы проводить преступника строгим взглядом (словно это поможет тому встать на путь искупления) и уж после этого со спокойной душой проспать до двух-трёх дня.

На служебной карете как раз подъехал и его главный помощник со стражниками.

— Что тут у вас?

Людарик запускает длинные бледные пальцы в лошадиную гриву.

— Да вот, ждали вас, прежде чем в его замок ломиться, — тянет Бернард Хизар: высокий и угрюмый мужчина, старше Людарика на лет пятнадцать, черноволосый и сероглазый.

Он сам послал за ним, передав то, что, судя по всему, девушку, найденную утром в подворотне, убил оборотень. Почерк волков — рана на груди и отсутствие внутренних органов. Да и звериные следы вокруг. Правда, из свидетелей только одна старая карга, подслеповатая и глухая, но уверенная, что видела на месте преступления именно графа. Да и платок с его вышитыми инициалами был обнаружен рядом с телом убитой. Однако…

— Не знаю даже, — он решает закурить, прищурившись всматриваясь в тёмные окна, — сомнительно всё же. Его и в прошлый раз-то осудили несправедливо… Как я считаю, бездоказательно.

Людарик хмыкает, мол, ну что ты как дитя малое, здесь же всё ясно, как утро!

И оглядывается: неприглядность местности скрыта туманом, словно пудрой.

А у него самого на губах, если приглядеться, рдяная помада, и она же на шее.

— Да кто сказал? Убийству десять лет в обед, не факт, что он невиновен. Ну и что, что другой нашёлся? Кто его теперь разберёт? Да и вообще, Хизар, он же волк, мало ли какие инстинкты сработали? Девчонка красивая была? Не из богатых хоть?

Он качает головой.

— Нет, но красивая. Не местная, приехала буквально в тот же день. Не повезло бедняжке.

— Ну вот, дело закрыто!

Людарик спешивается и под уздцы отдаёт лошадь одному из стражников.

— Сам посуди: никто не терзал девушек все десять лет, а тут оп — и в тот же день, как он приехал! Да и приезжая… Зачем кому-то сюда приезжать?

Он даже будто в недоумении оглядывается.

Красивый, высокий, гибкий молодой мужчина, ещё явно не совсем протрезвевший с поблёскивающими мутновато-голубыми глазами.

— В общем, конечно, сделайте всё как надо, но, думается мне, к следующему месяцу, а то и раньше мистер Оуэн лишится головы.

Бернард будто с сожалением вздыхает и вновь переводит взгляд на замок.

— Что ж, стоит признать, выглядит всё и правда так. Мы ещё пытаемся выяснить, не вместе ли они приехали. Возможно, он видел её, поэтому и напал. Мало ли чем она его зацепила. Так, значит, забираем его?

— Нет, что ты! — Людарик всплёскивает руками и поправляет пшеничные волосы, доходящие ему до плеч. — Сколько сейчас времени? — гладит на запястье, словно вокруг него и вправду обернулись часы. — Ещё слишком рано, чтобы будить господина Волка! Боже, Хизар, — зевает он, — я тебя уволю когда-нибудь!

— Это не я, — хмыкает тот, — являюсь навеселе и без разбирательств собираюсь… Что вы там пророчили графу? Что он лишится головы? А представьте, только представьте, что не виновен он. Ну, посадим мы его, а убийства продолжатся. Что люди скажут? Мы совсем их доверие потеряем. Паника начнётся…

Людарик хмыкает и, щурясь, кладёт красивую ладонь на плечо Бернарда Хизара.

— Ещё забавно то, что он последний потомок семейства Оуэнов, и после его смерти замок разве, ну… не должен отойди городу? Это место наводит тоску, я думаю, надо его облагородить… Кстати… — переводит взгляд на золотой перстень на собственном пальце, — как тебе? На дядино похоже, нашёл на улицах нашего славного Бонсбёрна.

— Да, и правда, — кивает он, скосив глаза на его руку. — Но, — возвращается к прежней теме, — не гони лошадей, к делу надо бы основательно подойти. Для начала хотя бы поговорим с нашим волком.

— Арестуем и поговорим, — кивает Людарик и отстраняется.

На нём обтягивающие кожаные штаны, рубашка с широкими рукавами и помпезным воротником, распахнутое мятое пальто и высокие сапоги на небольшом каблуке.

Стража во главе с Хизаром наблюдает, как Людарик, про себя все зовут его по имени, вальяжно поднимается по лестнице и принимается тарабанить в дверь.

— Если что стреляйте ему в голову, — ухмыляется он, — с такими лучше не рисковать.

И все сразу же, на всякий случай, поднимают оружие.

Граф открывает не сразу. Заспанный, бледный, с лихорадочно горящими глазами, он распахивает дверь резко, когда все уже было решили, что он и вовсе не подойдёт к ней.

— Чего ещё? — морщится от яркого света и обводит всех цепким взглядом. — Только приехал, а уже столько гостей! Но, — собирается закрыть перед ними дверь, — прошу простить меня, я никого не ждал.

И вновь морщится, только на этот раз от женских духов, которыми так пропах человек перед ним, что даже насморк не мог спасти его от сладкого, резкого запаха.

— Мистер Оуэн, уведомляю вас, что вы арестованы, — отходит на шаг Людарик, — и при любом сопротивлении ли, возражении, стража будет вынуждена открыть огонь. Сколько пуль нынче убивает оборотня?

Герберт медлит, почти уже скрывшись в тени замка, и всё же выходит к нему.

— Угрозы ни к чему. В чём меня обвиняют? И почему, — не выдержав, усмехается он, — так быстро?

Людарик хмыкает.

— Приезжая девушка убита сегодняшней ночью, — он кивает стражам, мол, пакуйте его, и отходит к своей лошади зевая. — Только отсидел ведь — и вот опять. Да ещё и в такую рань!

Герберта будто обдаёт кипятком. Он не сопротивляется, даже и не думает ни на кого рычать, когда его скручивают и ведут за собой.

Девушка, значит? Приезжая… Зря он не впустил ту малышку. Неужели погибла, блуждая где-то ночью одна?

Его не назвать чересчур совестливым человеком, но выяснить, что произошло, Оуэл посчитал делом чести.

Да и деваться ему, по сути, особо некуда.