По следам мистера Волка

Глава 2. Спасительный насморк

Герберт несколько долгих часов сидел в сырой одиночной камере, прежде чем его в колодках привели в уже куда более сухую и тёплую комнату для допросов наверху. С ним три стража, у которых наготове оружие. Такое чувство, что они только и ждут момента, когда подозреваемый дёрнется, чтобы застрелить его, закрыть дело и уйти домой пораньше. В тёплые объятья жён или горячие — девиц Морригона.

Герберт прикрывает глаза, пока ничего не происходит, и ухмыляется, когда в соседней комнате начинает шелестеть разговор между, очевидно, местным коронером и помощником главы сыскной стражи.

Местные блюстители закона не слишком-то озабочены его волчьим слухом…

— Время смерти совпадает. Условно. Оно как раз где-то между тем моментом, когда он вышел из бара, в восемь и до одиннадцати.

— Что насчёт девушки?

— Задрана волком. Честно говоря, похоже на то, что было с его женой, да и на неё саму… Я не работал в тот день десять лет назад, но легко могу представить…

— Хорошо, — Бернард Хизар, заядлый курильщик, откашливается и хлопает дверью.

Герберт одаривает его цепким, неприязненным взглядом, несмотря на то, что к нему лично не испытывает ничего плохого. Хизар и в прошлом, судя по всему, относился к нему с неким участием и если бы мог, скорее всего, даже высказался бы в его защиту. Но там… Герберт понимает, почему те, кто вроде и были за него, не рискнули вступиться. Слишком громким был скандал, слишком страшным оказалось убийство…

Из водоворота мыслей, которых он так старательно избегал находясь в тюрьме, его выводит хриплый голос Бернарда, раз в пятый повторяющий вопрос:

— … после того, как вы вышли на перрон?

— А? Нет, — мотнул волк головой. — То есть, да. В смысле я сразу зашёл в ближайший бар. Подтвердить это могут многие, если сумели, конечно, проспаться и что-то запомнить.

— А девушка? Та, с которой вы вместе ехали, была с вами?

— Я не понимаю, о ком идёт речь, — хмурится Оуэн, пытаясь вспомнить, кто находился рядом с ним в вагоне.

Его мучают вопросами ещё какое-то время, допытываются до каждого шага, а затем начинают спрашивать по новой. Видимо, проверяя, не начнёт ли Герберт путаться в своих показаниях.

— В замок вы возвращались в одиночестве, сразу после посещения бара?

— Да боже! — не выдерживает он. — Я никого не убивал. Тем более не смог бы убить именно так. Я оборачиваюсь в волка только в полнолуние, бесконтрольно. И после этого не ходил бы больным, — словно в подтверждение своих слов он гулко закашливается. — И раны, и болезни такого рода исчезают после обращения, — хрипло заканчивает Герберт, и слова его сопровождаются свистом в лёгких. — Идиоты…

— Я бы попросил, — предупреждающе бросает Бернард Хизар и что-то записывает в своём блокноте. — Что ж…

Метка у Герберта имеется, волки все обязаны регистрироваться, данные о них собраны в специальном отделе министерства. Однако бывали случаи, когда оборотни приобретали себе способности, отличающиеся от зафиксированных… Кто знает, что стало с Оуэном за десять лет в тюрьме?

Нужно мнение эксперта.

И Хизар вызывает волковеда, ждать которого приходится мучительно долго.

— Хотя бы чая предложили… — тянет Герберт, просверливая его взглядом.

Хизар подрывается с места, но затем, спохватившись, возвращается назад.

— Не положено.

— Девчонка-то… — задаёт Герберт тихий вопрос. — Девчонка та, она… В общем, ко мне вечером приходила одна, на работу просилась. Вместо тётки своей, что присматривала за замком. Не знаю, куда ушла в итоге… На ночь глядя. Ничего… ничего об этом не слышали?

— Молись, — хмыкает он в ответ, — чтобы она жива была и не оказалась той самой жертвой. Проверить-то это легко. Иначе тебе точно конец.

— Так… по времени ведь не совпадает, вроде, — с сомнением тянет Герберт.

Их разговор прерывает, изрядно раздражённый медлительностью процесса в деле вроде как очевидном, Людарик.

— Я знаю, как это бывает, — садится он прямо на стол между Хизаром и Оуэном. — Ты ведь молод был, когда оступился, ещё несознательный совсем. А потом десять лет тюрьмы. Ты там, считай, возмужал, а? Друзей завёл? Привык к однотипной работе и еде. И положение, наверное, себе отвоевал, статус. Как это называется? — переводит взгляд на помощника.

Но Хизар лишь пожимает плечами, сдерживаясь, чтобы недовольно не прицокнуть языком.

Вечно куда-то спешат эти молодые… А тут судьбы вершатся, разобрать бы основательно.

Герберт отвечает за него:

— Ни к чему я не привык и ничто не отвоёвывал! Я был одиночкой. И сидел там ни за что. И точно не собирался обратно, чтобы по пути домой девиц убивать! С чего вы вообще решили, что это я? Волков больше в городе нет? Всех уже извели?!

— А может всё-таки нравилось в тюрьме? Влюбился там в какую-нибудь повариху, а? Сторожиху? Там есть женщины?

Людарик отчаянно не хочет расставаться с ладным, прозаичным мотивом и, повалившись на спину, вновь переводит взгляд на помощника.

Хизар закатывает глаза, встаёт и как бы незаметно толкает его вбок, чтобы поднялся и сел как полагается.

Герберт вздыхает.

— Я отказываюсь говорить. Не собираюсь тут развлекать вас байками о своей жизни. Вы не имеете права меня посадить снова. Будет скандал. Потому что я не убийца. А от людей ничего не скроешь… Вы просто подорвёте их доверие. Начнётся паника.

— Ты убийца, — Людарик произносит это так искренни-возмущённо, будто ему пытаются доказать, что небо на самом деле зелёное. — Другие оборотни уже вызваны в участок и допрашиваются, но, знаешь, очень странно, что девушка погибла в день и даже час твоего приезда.

Он зевает, передёргивается и просит Хизара принести чего-нибудь горячего.

— Я тоже не вижу смысла с тобой разговаривать, так что даже лучше, если не хочешь. Меньше бумажной работы.

— В час? — с недоверием хмыкает Герберт. — Так уж уверены, что в тот же час? Хорошо, но я был в баре. Допоздна! А после меня видела одна малышка, заспанного, одетого, в человеческом облике. Как бы это я успел и волком побыть, и переодеться после, и спать лечь, и заболеть впридачу?!

— Он уже упоминал о какой-то особе, — кивает Хизар, направляясь за чаем. — Распоряжусь, чтобы проверили информацию и нашли её.

— А одежда? — продолжает Герберт, когда за ним захлопывается дверь. — Где моя одежда, разорванная или заляпанная кровью жертвы? Или я шёл к ней голым? Прямо с вокзала шёл. Или обратился вновь человеком, подобрал одежду, оделся и побрёл домой, отсыпаться? Если бы я перекинулся, до утра бы и бродил в виде зверя!

— Своими волчьими штучками мне голову не морочь, я в этом всё равно ничего не понимаю…

Людарик слезает со стола и садится на место Хизара.

— Приедет волковед, пусть делает выводы. И то, если эти выводы мне не понравятся, вызовем кого-нибудь второго из столицы. И третьего… Наука о волках это… — он морщится, — вообще наука? Лучше скажи, как планировал время проводить в Бонсбёрне? Неужто собирался остаться? Здесь ведь тебе никто не рад, сам понимаешь.

Но Герберт молчит, хватит с него пустых разговоров!

Волковеда ещё ждать… Как же унизительно! Будто он не человек вовсе, а неведомая зверюшка, и сейчас эксперт, заглянув ему в уши, глаза, пасть и под хвост, выскажет своё мнение. Быть может, посоветует даже господам стражам, чем кормить его и каким мыть мылом.

Герберт закусывает губу почти до крови.

Вопрос ещё этот странный, чем он заниматься думал. Будто у него большой выбор есть. Конечно же Герберт собирался остаться. На работу его здесь никто не примет, уехать куда-то не вариант — проклятый замок будет соки тянуть. Налог за него платить большой… А продать эту развалину, да ещё и окутанную тёмными слухами, не представляется возможным. Властям замок тоже не сдался. Проще уж Герберту жить там за свои оставшиеся сбережения. По его подсчётам, ему должно хватить их сполна.

— Допускаю, что ты не хотел ничего дурного, — милостиво улыбается Людарик, запустив пятерню в свои распущенные, немного спутанные волосы. — Даже что кухарок не хотел. Но потом увидел молоденькую девушку и… она отказала тебе?

— Да не знаю я никакой девушки! — в голосе его отчётливо слышится рычание.

Герберт напрягается, готовый броситься на этого… этого…

Но дверь открывается и между ними ставится горячая кружка чая.

— Вот, только сахара не нашёл, — глядит Хизар на Людарика виноватым взглядом. — Что вы тут?

— Пытаемся понять, чем Элизабет Картер его спровоцировала. А он, может, сам не помнит? Волчье помутнение?

Людарик прихлёбывает чай и улыбается.

— Спасибо!

Хизар умиляется, наблюдая за ним в этот момент, и сдерживается, чтобы по-отцовски не потрепать Людарика по волосам. Но не при волке же… Поэтому он просто отходит в сторону и кивает.

— Да, такое возможно. У волков это распространённая проблема…

Герберт умалчивает о том, что и правда плохо помнит события того вечера, но всё же сцепляет зубы, сдерживая негодование.

— Я. Никого. Не. Убивал, — с нажимом, не выдержав, цедит он. — Где уже. Этот ваш. Эксперт?

Людарик крутит на пальце перстень.

— А ты как, предпочитаешь отрубание головы или виселицу?

Герберт следит за его движениями так внимательно, что Хизар решает на всякий случай встать поближе к Людарику, чтобы в случае чего прикрыть его.

— Более быстрый вариант, — всё же отвечает волк. — А что, я смогу выбрать? Или это тогда засчитано будет за последнее желание?

— Ну, тебя же якобы несправедливо осудили, так что я, думаю, смогу договориться. Особенно, если признаешься…

Людарик допивает чай, и в этот момент, как по заказу в помещение входит странного вида мужчина в грязном пальто.

— Мне не в чем приз… — Герберт резко замолкает, глядя на вошедшего.

Теперь говорить и вовсе не хочется. Ещё бы и эмоции не показывать, чтобы себя в ещё более невыгодном свете не выставить, но Герберт чувствует, как глаза едва ли не наливаются кровью.

Как же. Они. Его. Злят…

— О, новенький! — едва ли не блеет рыжеватый, горбящийся мужчина в очках-полукругах на цепочке, с засохшим пятном от кетчупа у угла рта и сапогами, изгвазданными в грязи так, что лучшие сыщики Элмары не смогли бы определить их цвет. — Как хорошо!

Хизар тут же подходит к нему и протягивает свой блокнот с записями, после чего вкратце пересказывает суть дела.

— Вам что-нибудь нужно для того, ну… Чтобы узнать, говорит ли он правду?

Отчего-то Хизар теряется в его присутствии, веет от волковеда чем-то… не совсем нормальным. Или ему просто так кажется?

И будто для того, чтобы найти ответ на этот вопрос, Хизар оборачивается к своему начальнику.

— Разберёмся! Я позову, если что-то понадобится, оставьте меня с этим мальчиком наедине…

— Как скажите, мистер Фокс, впрочем, стражи по протоколу должны быть здесь.

Людарик поднимается, в голубых глазах плещется веселье. Пит Фокс своим нездоровым интересом измучил уже каждого оборотня в Бонсбёрне, он точно не упустит ни одной детальки в деле об убийстве Элизабет Картер.

Герберт чувствует, как его начинает мутить. То ли из-за болезни, то ли из-за присутствия здесь этого… как его?

Он смотрит на волковеда внимательно и враждебно. И даже насморк не мешает чувствовать, как он него странно пахнет…

— Обо мне в записях есть вся важная информация, — произносит он настороженно, стараясь не рычать, хотя все волчьи инстинкты при этом эксперте обострились до предела. — Не смейте прикасаться ко мне…

— Капризничает! — едва ли не умиляется мистер Фокс, обращаясь к стражам. — Как дитё малое, доктора боится.

Он кладёт на стол саквояж, позволяя довольной улыбки расползаться по губам.

— Мне нужно будет взять несколько проб… Затем изучу записи. Вот, хочешь, — протягивает Герберту леденец, — бери-бери.***Элис всё же не рискует идти под дождём к центру города, она оглядывает зловещий замок, которому должна будет посвятить жизнь, вздыхает, но тут же улыбается.

— Привет бывшим графским владениям! Теперь я буду тут хозяйничать!

Минуя крыльцо, Элис осматривает внешние стены, перебирая в голове описание тётки из писем, и вскоре натыкается на дверь, что ведёт в подвал. Скрип, скрежет, запах мокрой ржавчины, усиливающийся рёв дождя за спиной — и вот она уже в относительно сухом, пусть и не слишком тёплом, тёмном месте.

Вполне себе удобно можно расположиться на мешках с барахлом, а завтра, поутру, решить, что делать дальше.

С дороги она спит крепко, а потому не слышит разговоров на улице и ржания лошадей. Хотя и просыпается спустя несколько минут после того, как хозяина замка задерживают до выяснения обстоятельств.

Прямо на кухню ведёт лестница из подвала, Элис поднимается с замиранием сердца и хмурится, когда слышит мужские голоса в сопровождении шорохов и перестукивания каблуков.

— Ничего нет? — хрипит кто-то.

— Вообще ничего, если он, конечно, не левитирует. Везде пыль, тут как минимум неделю не убирались. Экономка его, говорят, померла. Но он тогда в тюрьме был, — звучит явный вздох сожаления по поводу того, что на графа Оуэна не удастся повесить ещё одну смерть. — Он прошёл с порога прямо туда и завалился спать… Потом, судя по следам, ещё раз подходил к двери, вернулся и снова подошёл. По одному и тому же маршруту, в общем.

— Ага, а шмотки? В чём он был в баре? В том же, в чём его задержали? Не переодевался что ли?

— Свинья-с.

Элис фыркает и случайно задевает валяющуюся на лестнице швабру.

— Ты ничего не слышал?

— Неа.

— Нам следует выпить по кружке чая.

Голоса звучат всё ближе, как и шаги, так что Элис, прикусив губу, спускается и замирает, готовая бежать, если стражам вздумается посетить подвал.***

Герберт выходит из участка злым, голодным и измученным.

Встрёпанной угрюмой глыбой, от которой веет теперь лекарствами, дымом от сигарет (причём чужих) и грязью (переодеться он так и не успел), волк направляется в сторону замка. И редкие прохожие, что попадаются на его пути, предпочитают обходить его стороной, а то и вовсе перебегать на другую сторону дороги.

Но сам он этого не замечает. Никак не может выбросить из головы мистера Фокса, его тесты, расспросы, глаза, сверкающие безумным блеском… Уж насколько Герберт не впечатлительный, а этот тип будет являться ему во снах.

Он настолько погрузился в свои мысли, что от столкновения с градоначальником спасает лишь волчье чутьё.

Герберт останавливается в шаге от мужчины и собирается обойти его, чтобы продолжить свой путь, да что-то вдруг заставляет отнестись к этой встрече с бОльшим вниманием.

— Не меня ли вы спешили увидеть?

Градоначальника он помнит смутно, лично они знакомы не были, но это не мешает Герберту оскалить на него клыки. Образно выражаясь, конечно.

— Отпустили всё-таки? — выгибает бровь высокий, очень даже неплохо выглядящий для своего возраста мужчина в дорогой одежде и с пшеничными, как у Людарика Даймонда, длинными волосами, собранными в низкий хвост.

— А вы уверены были, что должно быть иначе? — хмыкает Герберт. — Никто ничего не может доказать. Я невиновен.

— Раз вас отпустили, это так.

Ричард Даймонд окидывает его небрежным взглядом, улыбается намёком и чуть склоняет голову, мол, можешь идти.

Пока что.

Герберт призывает всё своё самообладание, и будто в отместку одаривает градоначальника вежливым, сдержанным кивком и отступает.

И в этот миг в него всё же врезаются.

— Ой, — роняет молодой, худощавый парень какие-то коробки и свёртки, в которых позвякивает нечто тяжёлое. — Простите…

У него яркие рыжие волосы, острые черты лица и при этом милый, вздёрнутый «лисий» нос. Будь он девчонкой, был бы неплох собой. А так создавал впечатление странное, не сказать, что приятное. Нескладный, смазливый, в белоснежной рубашке, он, собирая с дороги свои вещи, поднимает полный синевы взгляд на градоначальника и виновато улыбается ему:

— Простите, сэр. Ричард… Даймонд… Сэр, — он начинает странно заикаться и растягивать слова, видно, от волнения. — Я не нашёл саженцы роз. Но ку-ку-пил ножницы. А по-после я… Потерял. Всё. Только вошки остались. Пред-ста… представляете, сто лет не дер-держал вошек в руке. Зачем эти монетки всё ещё сущ-существуют? Не понимаю зачем.

Мистер Даймонд, полностью игнорирую существование мальчишки, тем не менее, явно недовольный происходящим, переводит взгляд на Герберта, мол, ты всё ещё здесь?

И тот, усмехаясь, наконец-то уходит прочь.

***Герберт возвращается к себе и на этот раз заходит в замок почти радостно, будто и правда вернулся в свой милый дом. Но, переступив порог, сразу же хмурится и останавливается.

Воздух какой-то не такой. Пахнет иначе. И вещи… Их кто-то переставлял, хотя этот кто-то наверняка думал, что Герберт ничего не заметит.

Даже вешалка, на которую ещё вчера он небрежно бросил пальто, была сдвинута в сторону.

И пол… блестел.

И статуэтки (которые пора бы выбросить) на полках приобрели вдруг более яркие цвета, лишившись слоя пыли.

Что ж…

Граф усмехается и думает пойти проверить, что в таком случае творится на кухне. Настроение его странным образом начинает играть другими красками. Не то чтобы ему всё это нравилось, но некое злое веселье и любопытство вызывает.

Однако усталость берёт своё, и он для начала решает принять ванну.

Возится с этим Герберт недолго, ему и не нужна, необязательна горячая ванна, достаточно просто чистой, чтобы, наконец, помыться.

И, главное сделать это не спеша…

Герберт забывает и про то, что в замке, возможно, присутствует кто-то ещё, и про простуду, из-за которой снова поднялся жар. С блаженным стоном он опускается в воду, что выливается через края медной ванны, и прикрывает веки.

Комнатка эта небольшая, всё вокруг заставлено какими-то склянками да пузырьками. Окошко маленькое под потолком давало тусклое, блёклое освещение, но вполне достаточное и приятное для оборотнических глаз.

Герберт умудряется задремать, а проснувшись понимает, что прохладная вода сбила его жар. Зато горло горит огнём, а нос совершенно перестал работать.

Он поднимается из воды, набрасывает халат на своё мускулистое, красивое тело, глядя в мутное зеркало, пальцами зачёсывает волосы назад. Шумно вздыхает и выходит в гостиную, обнаруживая там придвинутое к столу у окна кресло, а на столе…

— Ужин? — с недоумением склоняет он голову набок. — Хм… — и вальяжно устроившись в кресле, пробует чай, настолько ароматный и горячий, что простуда, казалось бы, на какое-то время отступает.

Элис отмирает, когда граф принимается за еду.

В её обязанности входит готовка и уборка, но так как Герберт Оуэн считает иначе, она не собирается попадаться ему на глаза.

Возвращаться всё равно нельзя, замок не отпустит, теперь это её дом навсегда.

Так что отсутствие или наличие жалованья не играет существенной роли.

Стражи всё же прошлись по подвалу, но она успела сбежать и, недолго думая отправилась на поиски рынка, чтобы потратить дарёных волков на продукты.

А когда вернулась, поместье было опечатанным и пустым.

Элис не знала, что произошло, и ей не оставалось ничего другого, кроме как приниматься за уборку. Неужели граф кого-то убил?..

Стало ясно, что нет, когда он вернулся и как ни в чём не бывало, побрёл в ванную комнату.

Элис решила приготовить ужин, и даже успела выставить всё на стол, но выйти из комнаты — нет.

Так что сейчас она сидит под столом, радуясь, что её еду едят, а чай — пьют. И надеясь, что графу не придёт в голову заглядывать под скатерть.

Герберт доедает всё, рёбрышки считая особенно удачными, и отставляет от себя тарелку.

— Ладно, вылезай, — меняет он гнев на милость скорее из-за смеха, чем из-за вкусной еды, хотя и не определился пока, что будет делать с девчонкой дальше. — Твой запах щекочет ноздри. И ногам, — специально вытягивает он их, надеясь задеть ими Элис, — тесно.

Она тут же шлёпает его по щиколотке и восклицает запальчиво:

— Осторожнее!

Будто это её личный дом, под столом, и она не потерпит в нём чужие ноги, даже если на самом деле они хозяйские!

Пыхтя, Элис поднимается, насупившись и раскрасневшись, она складывает руки на груди и произносит твёрдо:

— Я никуда не пойду.

— Правда? — будто удивляется он и остро изгибает бровь. — А если я прикажу уйти? Что мне сделать, чтобы меня, наконец, оставили в покое?

Говорит он, а при этом рад, что Элис жива и невредима, стоит здесь, смешная такая, светлая… В помещении довольно мрачном, несмотря на высокие окна, которые, впрочем, заслоняют тяжёлые, коричневые шторы.

Может и правда оставить девчонку у себя?

Герберт сужает глаза, раздумывая, и это наверняка со стороны выглядит угрожающе.

— Я не знаю, — заламывает она руки. — Когда-то моя семья клялась служить вам и вашему замку, и ваша семья поклялась принять эту службу и обходиться со слугами по справедливости. Из ближайших родственников, видимо, осталась только я, и я физически не смогу уйти далеко. Мне будет… больно. Но может, — она улыбается, будто с надеждой, — когда вы умрёте, замок отпустит меня?

Граф не выдерживает и смеётся.

— О да, вполне может быть, — и спрашивает, резко прерывая веселье: — Будешь ждать этого? Это угроза? Как мне после слов таких есть приготовленный тобой ужин?

— Так же как и тот, что вы уже съели! Ртом!

Элис отступает на шаг.

— Вам что-то ещё нужно? Если нет, то я пойду в свою комнату.

Он снова смеётся.

— Да шучу я, не обижайся. Я… отвык, — признаётся вдруг, — от общения. От обычного, нормального общения, понимаешь? И от тишины со спокойствием. А здесь ты, как снег на голову…

— Я нормальная, — энергично кивает Элис. — А вот вы… Здесь был обыск. Зачем?

— Чтобы вернуть меня за решётку. Произошло убийство в тот день, как я приехал. Ты… точно не можешь уйти домой? Это было бы лучше, чем оставаться здесь в такое время.

— Я же сказала, это от меня не зависит. Вы за десять лет забыли тётушку и то, почему она у вас жила?

Герберт хмурится.

— Не забыл, добрая была женщина. Но я не вдумывался как-то… В отличие от моей родни нашу клятвенную связь я почти не ощущаю. Так уж вышло, нечувствителен, — и зачем-то улыбается ей обворожительно, обнажая крупные, лишь похожие на человеческие, клыки.

— Если меня убьют, — задумывается Элис, — вы ведь останетесь совсем один. Клятва, конечно, ослабела, и уже вряд ли призовёт дальних родственников Богардов. Знаете, я вам напишу некоторые рекомендации по уходу за замком перед сном.

— Постой! — поднимается он, словно собираясь схватить её за плечо. — В каком смысле, зачем?

— Чтобы вы тут всё окончательно не запустили! — оборачивается Элис. — Передадите следующему слуге. Одни вы с замком в любом случае не справитесь. А будет хозяйка — хотите всё на её плечи водрузить? Так нельзя. К тому же, я напишу ещё, у кого лучше покупать продукты. Присмотрелась уже. На рынке-то.

— Так, постой, я не понял… Ты всё-таки уходишь? — спрашивает с надеждой, начиная так искренне и радостно улыбаться, что самому от себя смешно.

— Да почему? — приподнимает бровь Элис.

В её взгляде легко прочесть сомнения в его… уме.

— А зачем, если остаёшься, инструкции писать?

— Вы же сказали, что меня убьют!

Он цокает языком, возводя глаза к потолку, и садится на прежнее место.

— И ты так быстро и спокойно это восприняла? Это, хм, — прочищает граф горло, но договаривает совсем уже хрипло: — ненормально.

— Для слуги главное — благополучие хозяина и его владений. Я не верю, что случится что-то плохое, я ведь не собираюсь бродить по ночам, если вы, конечно, не станете меня выгонять. Но было бы безответственно не составить рекомендации для другого слуги. К тому же, — она улыбается, явно гордясь собой, — я умею писать.

— Да ну? — деланно удивляется он. — Ты-то? А покажи мне!

Элис, всё с той же улыбкой, кланяется и бежит за бумагой и чернилами.

— Вот, — садится на подлокотник кресла и принимается выписывать, — значит, жалованье для экономки Элис Богард. Вот столько в месяц, значит, вот столько в год, плюс жильё, питание и, — облизывает губы, понимая, что рискует, — один выходной в сезон! Подпишете?

Он наблюдает за ней смешливым взглядом. Такая очаровательная, слишком живая и доверчивая… Герберту даже становится совестно. Однако…

— Я подпишу, если пройдёшь испытательный срок. По рукам? — и правда протягивает ей ладонь для пожатия.

— К-конечно, граф! — твёрдо, как ей думается, пожимает Элис руку. — А сколько? А по каким критериям будете оценивать? Я всё умею!

Герберту нравится игра, что он затеял, пусть и кажется, что водит за нос ребёнка. Впрочем, как знать, может, и правда оставит её у себя?

Он спешно, на ходу, начинает выдумывать пожелания:

— Месяц. Это недолго, учитывая перспективу провести с тобой под одной крышей остаток жизни. На ужин желаю мясо, но чтобы без однообразия, есть множество рецептов. Чистоту люблю, но без фанатизма, — поднимает он палец вверх, как бы строго ей это наказывая. — И чтобы по вечерам, когда ложусь спать, — сдерживает смех, — приносили мне в постель стакан тёплого молока. Иначе, — врёт и глазом не моргнув, — не засну. И чтобы настроение моё улавливала, а не пряталась под столами, когда видеть тебя хочу, или маячила рядом, когда я раздражён и устал. Ну, и всякое, по мелочи. Как считаешь, справишься? — заглядывает ей в глаза.

— Конечно, — кивает она и хлопает в ладоши. — Только это… — предупреждает, отходя в свою комнату, решая убрать посуду рано утром, раз нужно всё делать без фанатизма, — если вам не понравится, я же всё равно останусь!

— Или я выселю тебя в сарай, — тянет Герберт, — и ничего не стану тебе платить.

— Да, — соглашается Элис так, будто это само собой разумеется. — Вам прямо сейчас молоко принести или позже? Может, заведём корову, как думаете?

— Нет, — качает головой, — молочника найдёшь. И, сказал же, молоко мне в постель приносить, когда спать лягу. Невнимательная, значит? — говорит так, будто уже записывает это ей в минус.

— Я это и имела в виду, вас там, наверное, били, а после этого спать хочется. Как и после еды.

Граф мрачнеет, поднимается, молча, коротко кивает ей и направляется к себе.

***

Ночь проходит спокойно, посуда всё же вымыта, молоко принесено, список составлен.

И спать бы ещё несколько часов, да вот едва ли не гнётся дверь под чьей-то барабанной дробью.

Время к утру, мерзкий дождик мерно накрапывает, хмурое небо то и дело пронзает белая молния. Она же сверкает в серых глазах нежданного гостя.

Который очень,

очень,

очень

зол.