По встречной в любовь

Глава 1 "Попугай в мышеловке" Глухая тетеря

Иннокентий не любил в жизни много чего, но ненавидел, пожалуй, всего две вещи: когда его называли Кеша и когда вынуждали приходить в офис в воскресенье. Однако сегодня он ненавидел еще и себя, потому что притащился на работу по собственной дурости. Забыл вчера на рабочем столе отцовский перстень, который считал своим талисманом. Даже садиться за руль без него не решался. Особенно за руль, поэтому приехал на такси.

Одиннадцать утра, все загородные планы полетели к черту. Теперь вечером, вместо секса, он получит хорошую промывку мозгов. Последнее время он получает ее регулярно. В нагрузку к постели, так сказать. Может, вообще не возвращаться сегодня к Монике? Кинуть эсэмэску: мол, дела нарисовались.

Иннокентий толкнул конторскую дверь и замер. Даже обмер. И было от чего!

Перед ним стояла голая баба. Не совсем, конечно, голая — в трусах, но факт оставался фактом: еще минуту назад она точно была голой, точно в его офисе, и точно он ее не знал.

Баба щелкнула застежкой лифчика и опустила руки на бедра, чтобы поправить бикини в самом укромном месте. Иннокентий убрал руку с ручки двери, которую успел затормозить, и провёл ладонью по вспотевшему лбу — чертов мужской организм!

У бабы в ушах наушники, вот и не услышит дура, как открылась дверь. Странно, что задом не крутит в такт музыке… Счастье, что не крутит, напомнил тут же мозг!

Иннокентий нервно сглотнул и хотел уже откашляться, чтобы привлечь к себе внимание глухой особы, но кашель застрял в горле: особа потянулась за футболкой, будто нарочно демонстрируя упругие ягодицы. Теперь чесалась еще и ладонь. Нет, хотелось не ущипнуть красотку за подтянутый зад, а дать хорошего шлепка… Нет, не ей… Она-то ни в чем не виновата. Хороший пинок под зад следует дать тому, кто использует офис не по назначению. Пусть и в воскресенье!

Взгляд намертво приклеился к черным бикини, и Иннокентий лишь боковым зрением сумел зацепить диван: футболка и джинсы на нем валялись женские. И это открытие озадачило его еще больше — о подобных наклонностях сотрудниц шеф до этой минуты даже не подозревал. Вот как удачно зашел! Но, но… Никакой дискриминации по половому признаку. Выгонит строго за нарушение трудового законодательства.

Мысль о грядущем увольнении немного отрезвила закипевший мозг, и Иннокентий наконец нашёл в себе силы перешагнуть порог собственной конторы. Однако дверь закрыть не успел. Незнакомка вдруг заговорила. Не с ним, конечно. В телефон! Слишком мелодичный голосок… Девчоночий. Лет-то ей сколько? Может, это вообще статья…

— Да никого ты не напрягаешь, ну честно… Никаких планов. Без дела дома валяюсь…

Вот врёт, дрянь! По заду и не определишь, краснеет или нет. А у самого Иннокентия аж пальцы затекли столько времени придерживать дверь.

— Да и вообще я давно мечтала заглянуть в твою норку…

Иннокентий хмыкнул, вдруг слишком явственно, для воскресного-то утра, когда думать следует только о возвышенном, представив себе девицу головой между ног у очередной подружки. И отпустил дверь, которая щелкнула довольно громко. Для того, кто не заткнул пластиком уши! Красотка ж как ничего не слышала, так и продолжала не слышать! Нет, пора кончать этот Содом и Гоморру. Пусть маленькая сучка болтает о своих потрахушках на улице.

— Шикарный план, шеф! В двенадцать нуль-нуль все будет готово!

О-па… Шеф. Мужской род в женских отношениях всё же присутствует, что ли? Или… Иннокентий тряхнул головой: дурак, полный дурак… Семён Семёныч… Это ж цитата, а ты, парниша, у нас в каком-то роде актёр музыки и какой-то там мотографии… «Иннокентий — это который Смоктуновский или который сынок Горелова?» Так высмеивали его всё студенчество партнеры отца по бизнесу. И до сих пор, нет-нет, а припомнят старую добрую шутку…

Иннокентий снова открыл дверь и на этот раз шарахнул ей со всей дури, чтобы девица услышала даже в наушниках. И глухая тетеря действительно обернулась. Иннокентий аж выдохнул в голос: фу, не школьница, хотя из студенчества явно еще не вышла. Однако ж на лице ни капли удивления при виде незнакомого мужчины, не говоря уже про старомодное смущение. Хорошо еще выдернула из ушей белые беруши. Странно, что не розовые!

— Вам что-то нужно? — поинтересовалась девица предельно вежливым тоном. — Офис закрыт. Здесь никого нет.

Иннокентий хотел сперва наорать, но вежливый тон остудил его пыл. Настолько, что он решил даже немного подыграть девушке.

— А вы тут зачем тогда?

— Я здесь не работаю, — ответила она все так же нежно. — Так что ничем не смогу вам помочь.

Она стояла перед ним по-прежнему в трусах, но уже в короткой футболке, спокойная, как слон. Иннокентий опустил взгляд к пупку и почему-то облегченно вздохнул — пирсинга нет, хоть у кого-то нет пирсинга! Он вечно спотыкался языком о фигульку Моники…

Наконец голая девица все же сообразила, что в сложившейся ситуации следует поскорее прыгнуть в джинсы. Иннокентий убеждал себя, что честно старается отвести взгляд от тонких рук, заправляющих в шлевки белый ремень. Почему только не розовый, вновь подумалось ему.

— Тась, это кто?

Из приемной выполз парень. Высокий, светловолосый, если судить по чубу, вылезшему из-под банданы. Голый по пояс, но все же в джинсах. Пусть и измазанных краской.

— Понятия не имею, — пожала плечами девица.

Совсем молоденькая. Первый курс? Или это всего лишь эффект чистого от косметики лица и конского хвоста?

— Вы кто и что вам здесь нужно? — не нагло, но все ж грубовато бросил парень.

И тут Иннокентий взорвался.

— Это я должен спросить у вас! — взревел он чуть ли не басом. — Это мой офис. И я не знаю, какая сволочь вас сюда пустила. Хотя и знаю, зачем лично вы сюда пришли…

Он вновь покосился на диван. Есть еще одна девочка? У них тут секс втроем был?

— Я — Слава. А это Настя. Мы по заказу Александра Николаевича вам офис расписываем. В нерабочее время, как и просили.

Точно! Иннокентий чуть по лбу себя не хлопнул. Еще думал вчера, чего так краской воняет… Решил, от соседей. А это у них, в кухне… Странная идея, конечно, но дядя здесь такой же хозяин, как и он, даже больше.

— Простите ради Бога. Запамятовал. Бывает.

Иннокентий улыбнулся. Слава тоже. Настя уже завязывала шнурки цветастых кроссовок, и он видел лишь болтающийся туда-сюда рыжеватый хвост. Крашеная, точно…

— Я сейчас уйду. Не буду вам мешать.

Слава что-то буркнул — наверное, предложил заглянуть в кухню, но Иннокентий уже направился в свой кабинет и потому ничего не ответил. Не то, чтобы ему было совсем не интересно, что эта парочка намазала на стенах, но он посчитал лишним смущать художников перед недописанной картиной. Или дописанной? Куда девчонка собралась? Или она ничего не рисовала, а развлекала парня? А для чего тогда сменная одежка? Да к черту их обоих! Главное, что это не его сотрудники кувыркались на диване.

Перстень лежал на месте, то есть валялся на столе у самого края. Иннокентий то крутил его, то снимал-надевал, то катал по столу, когда нервничал или просто думал. Сейчас он уже не нервничал и решил, что сядет в кафе с чашечкой кофе, один, или пойдет… Да хоть в Русский музей на выставку. А машину вечером по тихому заберет. Моника ничего не узнает.

Иннокентий нашел Настю готовой к выходу. Диван чист. Одежду, по видимому, рыжая запихнула в рюкзак, который болтался за плечами. С лица школьница, ни дать, ни взять! А об остальном лучше забыть. Но, черт, какие ресницы: длиннющие и пышные без всякой там туши. Точно крашеная девка. Рыжие ж все бледные, а эта цветет и пахнет без обязательной тонны макияжа.

Парень — Иннокентий не смог вспомнить имя — уходить не собирался. Стоял у секретарского стола все так же голым по пояс. В офисе не жарко — видимо, забыл дома сменку. Махнул оттуда подружке рукой и все, а та в свою очередь бросила короткое «пока». Ни объятий, ни поцелуев, а молодежь нынче не стесняется посторонних. Видимо, эти двое всё же не любовники. И Иннокентий почувствовал, как от этой мысли потеплело не только в груди, но и чуть ниже ремня.

Вот же черт! Пришлось малость замешкаться, чтобы незаметно выдохнуть. Настя тем временем сама открыла дверь и теперь смотрела на него вопросительно: типа, идешь, чувак, или так и будешь пялиться на мою грудь? Да была б у тебя грудь, как задница, было бы о чем говорить, а так… Ну хоть бы моргнула, что ли? Взгляд кобры! Где стеснение? Не в моде нынче у школьниц?

Иннокентий перехватил дверь и обернулся к парню уточнить, знает ли тот, как закрывать входную дверь. Конечно же, Александр Николаевич все ему показал. Тогда Иннокентий тоже бросил парню короткое «пока» и тут же пожалел, что потратил на него целую минуту. Насте же куда-то там надо к полудню. Вот она, точно спринтер, и рванула от него, миновала лифт и побежала вниз по лестнице. Да так резво, что пришлось поднапрячься, чтобы догнать беглянку.

— Я знаю, что ты спешишь. Давай подвезу? — спросил Иннокентий и встал, как вкопанный: дурак, он же без машины! И жутко обрадовался, когда девушка отказалась:

— Мне пешком быстрее.

Вот и отлично! Ему с ней не по пути — ему в кафе за ирландским кофе и… Может, все же обратно к Монике. Она сидит в кресле надувшаяся. Может, даже плачет или, как обычно, врет что-то матери про их отношения. Такие девчонки, как Мона, на пересчет — те, что не считают деньги в бумажнике кавалера.

Рыжая вон тоже не окинула его оценивающим взглядом — типа, стоит улыбнуться или все равно ничего не обломится? Но все же замедлила шаг. Скорее всего из вежливости, потому что смотрела под ноги, а он следил за движением ее ремня в смутной надежде, что тот съедет вниз чуть больше и оголит копчик. Нет, рваные джинсы крепко сидят на бедрах и на ягодицах. Только пояс как-то странно болтается. В такую щель свободно пройдет ладонь, а там и до норки недалеко…

Да не твою ж мать! Иннокентий даже тряхнул головой. Что за мысли в воскресенье! Яйца не трещат, все слито этой ночью и не по одному разу. Просто мучит вопрос — в какую норку девица собралась лезть и чем… А вопросы Иннокентий еще с детства не любил оставлять без ответа, потому сказал:

— Ну раз близко, тем более могу подвезти…

Сказал и только потом подумал… О чем непонятно, уж явно не о том, что минуту назад собирался пойти за кофе. Возьмет такси, какая проблема…

Она обернулась, и на солнце, ударившим в стекло, кончик хвоста сделался медным. Лисичка! И нос тонкий, и губы, и шея…

— Как вас зовут? — спросила Настя, когда он, прищурившись из-за яркого света, миновал взглядом маленькую грудь и уставился во впалый пупок.

— Кеша, — выдал Иннокентий к своему ужасу.

— Спасибо вам, Кеша, но я пойду пешком.

— Куда, если не секрет? Вдруг нам по пути?

Теперь она всё же смерила его взглядом, но оценивающим вовсе не его благосостояние, и, бросив короткое «до свидания», ускорила шаг. Один пролет, и все — она влетела в двери и вылетела на улицу.

А что он такого спросил? Если только на лице не было написано нечто другое… Что? Что он хочет ее трахнуть? Нет, такого у него на лице никогда не написано. Для этого есть Моника, которая справляется с обязанностями любовницы на все сто!

Только ноги думали почему-то иначе. Иннокентий пролетел обе двери, точно догонял последнюю электричку, но увы… Лисичка успела замести рыжеватым хвостом все следы. Может, кто-то дожидался ее у подъезда? Такая хорошая девочка не могла быть ничейной… Видимо, так и не придется узнать про лисью норку. Ничего. Переживет.

Сейчас быстро купить кофе и вернуться за машиной, а потом… Влетит от Моники, так влетит, ведь за дело же… Обещал поехать на залив. Которую неделю обещал, так и август закончится, а с ним и лето. Уберут всякие лисички в шкафы рваные джинсы и не будут больше сверкать коленками перед занятыми мужиками… Это он поймал взглядом проходящую мимо девушку. Нет, эта мымра размалеванная пусть идет лесом… А вон та следующая…

Но тут в кармане завибрировал телефон.

— Да! — бросил Иннокентий грубо и замер, поняв, что ответил машинально, даже не взглянув на номер, а могли звонить по бизнесу.

— Кешка, выручай!

Иннокентий выдохнул. Сестра… Фу ты блин…

— Чего стряслось?

— Мама вся в соплях. Я не хочу ее к нам, а Тимофея надо к двум часам отвезти в театр. Сможешь? Ты же не уехал никуда?

— Причем тут я? — Иннокентий чуть гневной слюной не подавился. — Сама веди!

— Дурак! — выплюнула сестра так смачно, что Иннокентий даже на мгновение убрал телефон от уха. — Меня выворачивает уже два часа, голова кругом… Да что мужику про токсикоз рассказывать! Бесполезно!

— Лучше про токсикоз мне ничего не рассказывай, — прорычал он в трубку как можно тише. — Иначе я собственноручно придушу твоего…

Иннокентий не смог произнести слово «мужа». Никита не был больше ей мужем, в его глазах уж точно!

— Это не твое дело, — прошипела сестра в ответ.

— Окай. Раз это не мое дело, то звони своему Никите, и пусть он идет с сыном в театр, а не я… Ты как это себе вообще представляешь?!

— Кешка, ну это же твой племянник! И когда я в последний раз о чем-то тебя просила?

Иннокентий оскалился в телефон: она ничего не просит, он сам дает. Еще б она или ее кобель чего-то у него попросили!

— Давай дуй к нам! Тимофея еще накормить надо, а я еду видеть не могу! Никакую!

— Хорошо. Сейчас приеду! Дверь своим ключом открою, — и, сбросив звонок, добавил: — Дура!

При живом отце этого козла бы рядом не было — он его за шкирку и пинком под зад выкинул, когда открылась тайна про казино и баб. Тайна для них, но не для Лиды! Только развести их не успел до аварии, а после похорон, чуть ли не через неделю, сестра своего мудака обратно пустила. Они с матерью лишь через год узнали про их совместное житьё, и понеслось…. Квартира не сестры, а его — и Иннокентий сказал свое веское слово хозяина: жить Никита здесь не будет. Хочет семью — пусть снимает квартиру. Но мать… «Что ты хочешь, чтобы твоя сестра была одна?» Нет, с этим козлом! Который женился на деньгах, а не на бабе… Еще и нервы ей, собака, трепал…

Иннокентий хотел заручиться поддержкой у дяди Сережи, но тому будто плевать на племянницу. Махнул рукой — тебя, мол, не касается. Отстегивай бабло каждый месяц, а они, как хотят, пусть так и живут. Они не живут! Это этот козел жил, как хотел, а Лида под него стелилась, только б не ушел насовсем… Дура! Куда он свалит от легких денег?! Теперь Иннокентий пересылал сестре минимальные суммы, чтобы лишь на еду хватало. За квартиру платил сам, как и за прочие крупные покупки. Он, впрочем, их и делал. И мог бы уже стать экспертом по детским игрушкам. Впрочем, эксперт у него имелся — Моника, которая держала свой онлайн-магазин и худо-бедно кормила всю свою семью, не залезая в карман любовника. Ну ведь есть же нормальные бабы! Так почему сестра такая дура? Он ведь сколько раз ставил ей Монику в пример!

Стоять в стороне? Дядя Сережа скажет тоже! Он что, не брат? Пусть и младший, но у этой курицы мозгов стало меньше, чем в первом классе! Этот мудак второго ребенка ей специально заделал, чтобы развода не было, но Иннокентий решил твердо стоять на своем: такая семья сестре не нужна! Может, еще сумеет убедить сделать аборт? Ведь не поздно ещё, не поздно!

Он тряхнул айфоном так, точно это была голова сестры — если бы в ней так же легко можно было поставить пазлы на положенные места, как вызвать приложение «Такси». Если бы…

Иннокентий позвонил Монике из такси. Заготовил кучу извинений. Алиби честное. Он действительно предпочел бы сейчас видеть рядом любовницу, а не сестру. И детский театр с четырёхлеткой уж точно не входил в его воскресные планы даже в страшном сне. Но извиниться он успел лишь один раз.

— Я все понимаю, — перебила его Моника.

И она действительно все понимала. Все и всегда. Поэтому они были вместе целых два года. С половиной. Или вообще почти три. Как раз со смерти отца. Эта женщина вытащила его из страшной депрессии. И он благодарен ей по гроб жизни.

— Надеюсь, буду не поздно. Не ужинай без меня, ладно?

Она, наверное, там, в кресле, кивнула, а здесь, в трубку, отрезала «хорошо» и выключила телефон. Обиделась. Да и он тоже — только на сестру. Умеет Лидка все испортить!

Подъезд обшарпанный, а, кажется, еще вчера красили. Почему отец выделил дочери именно эту квартиру, старую, еще бабушкину, а очень просто: он дал зятю место в семейной фирме и возможность заработать на нечто большее самому. Зять же предпочел спустить все заработанное в казино и на шлюх. Его выбор. Жаль, не спустил свою сперму в унитаз. Такие не должны размножаться!

— Дядя Кеша!

Иннокентий только успел сунуть ключи в карман, как попал в плен маленьких ручек.

— Тимка, придушишь, черт такой! Где мать?

Тимофей ткнул пальцем в непонятном направлении. В квартире три комнаты, не ошибешься: через большую комнату в спальню. Так и есть, лежит на кровати, умирает… Пуговица на джинсах расстегнута, а живота не найти даже под лупой!

— Тимоша, покажи дяде, что погреть…

Умирающий лебедь, прямо.

— Сам найду.

Все еще с племяшкой на руках, Иннокентий вернулся на кухню, залез в холодильник, достал макароны, погрел, посыпал сыром и поставил на стол.

— Ешь давай.

А сам бы с удовольствием покурил. Но тут нельзя, на улице тоже будет нельзя… Пора бросить полностью… Но что тогда, начинать пить? Или чего похуже… Все вокруг уверены, что у него железные нервы. Вернее, что ему все по барабану… Жизнь хороша и жить хорошо, а работа сама собой работается. Сестра уж точно так думает, а мать и подавно. Временами, кажется, сам дядя Серёжа придерживается того же мнения. Особенно, когда предлагает съездить туда, проверить то и поговорить с этим… Никто не жалеет его, кроме Моники. А он не жалеет её. Даже в воскресенье!

Тимофей что-то сказал, но Иннокентий не расслышал, зато увидел пустую тарелку.

— Поел? Неси тарелку в раковину. Будь мужиком, — добавил тут же, когда мальчишка хотел улизнуть из кухни. — Мать пожалей!

Тимофей вернулся и, донеся тарелку от стола в целости и сохранности, бросил ее в раковину со всего своего маленького роста, встав на цыпочки. Тарелка, конечно, вдребезги.

— Я сам! — ринулся Иннокентий к племяннику.

Хотя что теперь сам? Только бросить осколки в помойное ведро.

— У тебя совсем с головой плохо? Он же маленький…

Лида стояла в дверях кухни: прилетела на шум или ребёнок успел донести, что его насильно приучают к самостоятельности?

— Понял уже, не дурак.

Ну, добавь, добавь, сестричка, что дурак. Добавь…

Но сестра не совсем дура, сейчас не скажет. Сейчас он ей нужен. Без него сыночек не пойдет в театр. Потом уже выдаст полным списком. Может, даже нынешним вечером. Никита у нее золотой, это брат — козел. Ну так и есть, а что?

— Ты чего небритый?

На замечание сестры Иннокентий машинально потер подбородок: колется.

— Бритва в машине. А я на такси.

Пришлось рассказать и про перстень, чтобы объяснить свою безлошадность.

— Большой лось, а такой глупый, — выдала Лида голосом взрослой, умудренной опытом женщины и повела ребёнка одеваться.

Иннокентий остался в прихожей. Глупый… Станешь тут глупым! В той аварии он выжил чудом. Как говорят: водитель не справился с управлением. Отец был на взводе из-за Никиты… Машина, вылетела на встречку, превратилась в груду металлолома. Кусок железа прошёл мимо глаза сына и застрял в щеке. Зашивали долго. Шрам во всю скулу уже не так заметен, как еще даже год назад, но бороду не отрастить. Растёт теперь на изуродованной щеке как-то куце.

— Дать бритву? — спросила Лида, возникнув в дверном проеме.

— Нет. Из его вещей мне ничего не надо.

Сестра сжала губы. Брат наоборот растянулся свои в улыбке, понимая, что на его счет все записывают. Он тоже многое мог записать на счет ее Никиты — начиная со смерти их отца.

— Ширинку застегни, — Иннокентий из последних сил пытался улыбаться. — Штаны потеряешь.

Лида еще больше надулась. Осунувшаяся, бледная, с полопавшимися в глазах сосудиками. Он не удивится, если муженёк дерёт сейчас другую бабу, а не работает — в воскресенье. Не верит он, что Никита изменился и хранит жене верность. Не верит. И все тут! Лучше быстрее свалить из квартиры, где в воздухе витает ненавистный запах мужского лосьона после бритья.

— Страшный же, — не унималась сестра. — Бармалей! Детей напугаешь…

— А так детям и надо! — уже огрызнулся Иннокентий. — Я в папы не записывался…

Самому хотелось заткнуться, а все как-то не затыкалось. От мысли, что в животе сестры шевелится головастик Никиты, хотелось бежать к унитазу.

— Куда тебе в папы… — без злобы, с грустью, очень тихо сказала ему сестра. — Сам в сыночках ходишь у своей Моники. Не противно со старой бабой спать?

— Со старой? Да она тебя на пять лет всего старше.

— А тебя на девять…

— И что? — Иннокентий терпеть не мог обсуждать с сестрой свою женщину. — Тебя-то это каким местом трогает?

— А вот этим, — Лида ткнула рукой с обручальным кольцом себя в грудь. — Мне тебя жалко.

У Иннокентия тоже зачесалось в области сердца — была же симпатичная девка. Не красавица, да, но с таким папочкой могла не хватать себе такое чмо, как Никита. Он ему с первого взгляда не понравился: слизняк с тусклыми прищуренными глазенками, но сестру как подменили — никого не видела, никого не слышала. Прямо по тексту песни, «, а он мне нравится, нравится, нравится, и это все, что я могу сказать в ответ…»

— Вот не надо только меня жалеть, не надо…

— Да ты просто боишься нормальных отношений, — наступала на брата Лида. — Вот и выбрал ту, кто на задних лапках перед тобой ходить будет, потому что никому уже не нужна…

— Лида, еще слово про Монику, и ты сама пойдешь в театр, поняла?

— Да к черту этот театр! — Лида подошла к брату вплотную, точно маленький ребенок мог понять смысл их перебранки. — Ты представляешь, что будет, когда мать узнает, сколько твоей девушке лет?

Она специально растянула слово «девушка», и Иннокентий ей подыграл, ответил в том же клоунском тоне:

— А интересно, кто ей это скажет?

Затем выпрямился и заложил руки за спину.

— Вот стукнет мне пятьдесят, отращу пивной животик и заведу себе восемнадцатилетнюю любовницу. А пока буду ходить к взрослой тетеньке. Ребёнок готов? Где билеты?

— Билеты на месте оплачивать надо. Бронь на мое имя. У тебя рубли есть?

— На билеты хватит. Такси оплачу по карте. Давай адрес.

В театр с чужим ребенком. Отличный же выходной получился. Лучше и не придумаешь! Надо хотя бы кофе с ликером по дороге выпить, если курить нельзя…

И все-таки кофе по-ирландски не помог. Заглушив противный скрежет внутреннего голоса шуршанием пачки сигарет, Иннокентий подтолкнул племянника к детской площадке во дворе дома, где расположился детский театр, и отошёл к кустам, чтобы закурить. Из-за чего он больше нервничал: сорванных воскресных планов или беременности сестры? Из-за последнего и того факта, что остальных родственников все устраивало: мать даже радовалась, что дочка не останется одна. Ну что за бабская дурь, Хаяма бы почитала, а этот Никита хуже, чем «с кем попало!»

— Мужчина, вы б подальше отошли. Ваш же ребёнок тоже здесь гуляет…

Иннокентий даже не стал смотреть, от кого прилетела резонная претензия, и просто сошёл с бордюра на дорогу. Молодым человеком небритый он действительно не выглядел, но и ребёнком себя с Моникой в свои двадцать семь не чувствовал совсем. Впрочем, как и мужчиной. Отношения скатились к чистой физиологии. Во всяком случае, он так чувствовал последнее время, почти перестав обсуждать с Моникой свой внутренний мир. Он и раньше не часто оставался у неё после секса: окраина, утром хрена лысого доберёшься в центр без пробок, да и душ он предпочитал свой и все никак не решался предложить Монике оплатить ремонт ванной… Деньги каждый держал при себе, чтобы те не мешали отношениям. Только в ресторане он оплачивал счет сам. Вот так и жили… Но не в субботу.

Субботний вечер и воскресное утро принадлежали Монике. Так было заведено. Для поддержания баланса: дать — взять, да и не с кем ему было больше проводить свой единственный выходной, а Моника всегда что-то придумывала. Когда же идеи иссякали, покупала билеты в театр или в кино. Сама. И он знал, что с ним она не из-за денег. И не потому что никому больше не нужна. Тут Лида не права.

Иннокентий по-быстрому докурил сигарету и позвал племянника. Его маленькая рука в его большой ладони дарила тепло, но оно не доходило до сердца. И Иннокентию это не нравилось: как так? Этот маленький человечек и часть его тоже. Он должен чувствовать к нему нечто большее, чем простое умиление к чужому ребёнку. Обязан? Дядя Серёжа к нему тоже не испытывает особых родственных чувств. Впрочем, он их, кажется, ни к кому не испытывает. Все у него выполняют роль шестеренок, которые смазываются деньгами, чтобы бизнес работал как часы. Отец не был таким. Отец любил людей. И ненавидел… Зятя!

— У меня бронь на Горелову Лидию, — сказал Иннокентий администратору.

Женщина опустила глаза в лежащий перед ней список.

— Простите, такой нет. Но у нас есть места. Я вас запишу.

— Лидию Короткову посмотрите, — добавил Иннокентий спешно. Он в душе сестру не только уже развёл, но и вернул ей девичью фамилию. Назвал имя на автомате. Значит, так тому и быть.

Расплатившись, он хотел отойти к термосу за новой порцией кофе — пусть и бурда, зато табаком от него нести не будет. Мятных драже в кармане не оказалось.

— Мужчина, наденьте, пожалуйста, бахилы, а для ребёнка посмотрите у нас под вешалкой тапочки, — бросила ему в спину администратор.

Нет, надо было все-таки побриться у сестры. Или ребёнок автоматом прибавляет года и ничего не попишешь? Да и какая разница, молодой он человек или не очень. На час всего прилепили ему роль папы.

Тимофей уже подружился с каким-то мальчиком и гонял по полу чужую машинку. Коленки грязные, но он не станет делать замечание. Мать постирает. В чем проблема?

Иннокентий присел на край дивана и краем глаза продолжил следить за племянником. Новый приятель тоже пришёл сюда с папой, потому, думал Иннокентий, мальчишки и возятся на полу. Другие нарядные мальчики и девочки чинно несут караул подле своих мам. Иннокентий окинул беглым взглядом второго папу: либо молодо выглядит, либо папой стал на восемнадцатилетие. От этой мысли захотелось шумно выдохнуть. В одном Лида права: он не хочет пока семью. Возможно, потому и жмется к Монике. Молодые девки делятся на два вида: одни хотят женить на себе, другие раскрутить на бабки, ну или два в одном и можно без хлеба. Нет, со взрослой финансово-устроенной женщиной лучше. До поры до времени, конечно, но зато не думаешь, как слямзить сыр и не попасться в мышеловку.

— Дорогие зрители, пожалуйста, проходите в зал.

Тимофей не в первый раз здесь. Даже не пришлось выталкивать вперёд, сам уселся на подушки, а Иннокентий устроился в последнем ряду в уголке. Можно вытянуть ноги и никому не мешать. За представлением он следил машинально: скользил взглядом по сцене, не вслушиваясь в слова. Даже глаза в какой-то момент прикрыл. Только в конце, поняв, что мучения подошли к концу, даже начал хлопать по просьбе одного из персонажей. Будили мышку, которая все никак не желала вылезать из теплой норки. Как и все дети, Иннокентий не сводил с дырки глаз и даже пару раз выкрикнул имя мышки или кличку — Соня! И вот появились ушки, чёрный носик и…

Подаваться вперёд было больше некуда — перед ним женская кудрявая шевелюра. Да и к чему лишние сантиметры — эти ресницы он узнал бы за километр. Пусть сколько угодно рисует чёрный носик и усики.

Иннокентий выругался и с опаской покосился на соседей: пронесло, удивился лишь внутренний голос.

Где ей там застревать? Худая, жёлтый комбинезон в цветных заплатках мешком на ней висит. Снова уснула? Стоя? Он чуть не позвал спящую мышку по-настоящему имени — Настя! Она, ровная, что часовая стрелка, качнулась в сторону одного героя, потом — к другому, пока наконец не проснулась окончательно. И вместе с ней Иннокентий. Только все закончилось. И он, как какой-то ребёнок впереди, готов был зареветь рёвом, требуя вторую часть про спящую Мышку. Где он был все это время? Как мог проспать Настю? Или Мышки не было на сцене?

— Господа родители! — зычно позвал герой в шляпе с пером. — Чей это мальчик?

— Мой!

Рыдал как раз Тимофей. Как он голос племянника не узнал? Сейчас рванул через ступеньки и чуть не растянулся на полу.

— Ты что ревешь? — он присел подле Тимофея и грубо размазал ладонью по горящим щёчкам слёзы.

— Хочу ещё! — завыл мальчик в голос да так противно, что Иннокентий тряхнул его за плечи.

— Чё ты хочешь?

Вышло грубо, но ничего не попишешь. Сделал машинально, не подумал. А думал о Насте, виляющей длинным атласным хвостиком по его правую руку или ногу: он присел на корточки подле рёвы.

Хотел Тимофей ещё сказку. Не хотел уходить. На них оглядывались другие родители. Какая-то девочка с дурацким обручем с фигуркой пони, ткнула в них пальцем. Иннокентий не знал что делать. Хотел уже схватить дуралея подмышку и бежать вон. На улице угомонится.

— Хочешь хвостик потрогать?

Иннокентий машинально схватился за набитый ватой атлас и только потом поднял глаза: Настя хлопала ресницами: может, они нарощенные все же?

— Я не вам предложила, — выдала она своим, не-мышкиным голосом.

Иннокентий улыбнулся, чуть смущённо, и выпустил хвост из цепких пальцев. Тимофей орал в голос, слёзы текли по лицу, он весь побагровел. Иннокентия прошиб холодный пот. Он подумал, что сам сейчас покраснеет.

— А ушки хочешь потрогать?

Иннокентий прекрасно понял, что это не к нему вопрос. К тому же, Настя отползла на коленях на безопасное от него расстояние, поближе к ребёнку.

— Слушай, Тим, кончай ты это давай!

Опять сказал слишком громко. Опять на него обернулись. Даже те мамаши, которые бегали вокруг детей и актёров с телефонами.

— Не надо кричать на сына, я сама, — прошептала Настя.

— Он мне племянник, — буркнул Иннокентий, не сводя глаз с её лица. Покраснела. Или это грим? Или ей просто жарко в костюме да под софитами?

— Всё равно…

Она тыкалась поролоновым ухом в орущий ротик, и Тимофей начал от неё отбиваться. Довольно сильно, так что Иннокентию пришлось схватить его за руки.

— Слушай, мужик, кончай это, я сказал!

Снова взгляд. Осуждающий. Уже от настоящей Насти, не от Мышки. Она согнулась еще сильнее и почти подползла к ребёнку с протянутой лапкой:

— Может, у тебя сыр есть? Мышки очень любят сыр.

Мальчик вдруг перестал плакать и уставился на дядю. Очень вопросительно.

— У меня ничего нет, — ответил Иннокентий машинально и даже хлопнул себя по карманам.

— А я люблю волшебный сыр, — пищала Мышка. — Посмотри в кармане. Вдруг у тебя есть кусочек?

Иннокентий вновь подчинился, но нащупал в кармане лишь бумажник. Дурак… Хорошо, что она смотрит на ребёнка, не видит его дурости. А Тимофей вновь надулся, раскраснелся, сейчас лопнет… И как заревёт в голос:

— У меня карманов нет!

И то верно: джемпер и брюки, аля мужские, но на резинке: ни ширинки, ни, разумеется, карманов.

— А ты наколдуй мне сыр в ладошке! — уже чуть ли не плакала бедная Мышка.

Иннокентий вскочил на ноги и схватил Тимофея за руку.

— Пошли!

— Купим ей сыра?

Иннокентий встал, как вкопанный, и опустил к шмыгающему носом племяннику растерянный взгляд.

— Зачем?

— Она голодная.

Мальчик ткнул пальцем в Настю, все еще стоящую перед ними на коленях.

— Я же понарошку голодная, — она улыбалась, но Иннокентий видел, как у девушки уже нервно дёргается уголок рта от близкого знакомства с его племянником. — Покорми меня понарошку, пожалуйста. Я вижу, что у дяди Кеши в кулаке есть кусочек волшебного сыра. Он невидимый, но он есть.

Иннокентий снова, как по команде, раскрыл ладонь, но Тимофей не обернулся к нему. Он смотрел на девушку.

— А откуда ты знаешь, как его зовут?

— А я всё знаю, — голос Насти перешёл на тихий мышиный писк. — Я волшебная мышка.

Мышка… Иннокентий не сводил с неё глаз. Мышка… Хитрая Лисичка, вот кто она! Но Тимофей не плакал больше. И он… Он стоял рядом с Настей на коленях, а как так вышло, не знал. Накрыл ладонью ручку племянника и, когда тот поднял ладонь к лицу девушки, громко сглотнул. Настя нагнулась и провела носом по ладошке малыша. Иннокентий вздрогнул так, точно его шибануло током, и вскочил.

— Вот так, видишь, — тянула Настя, глядя мальчику в глаза. — Мышки едят понарошку.

— Ты врёшь! — выдал Тимофей громко.

Иннокентий вновь затравленно оглянулся: не так страшно, большинство мамаш уже закончили фотосессии своих чад.

— Тим, пошли! — с прежней злобой позвал Иннокентий племянника.

Тот обернулся и снова ткнул в Настю пальцем:

— Она голодная! Купи ей сыра!

— Где я куплю ей сыра?! — уже в голос, не заботясь о посторонних, взревел Иннокентий. — Пошли домой!

— В магазине! — не унимался мальчик.

— В каком магазине, Тим?! Мышка не будет ждать тебя с сыром. Она — соня. Она убежит к себе в норку спать.

— Мы возьмём её с собой, и она не уснёт!

И Тимофей действительно схватил Настю за руку.

— Я прибью тебя сейчас! Пошли домой!

Иннокентий чувствовал, что теряет контроль, совершенно. Аж взмок, руки дрожат…

— Купи ей сыр! — Тимофей топнул ногой. — Купи ей сыра!

Иннокентий прикрыл глаза. И за эту секунду подле мальчика очутился тот самый актёр в шляпе с пером. Что-то говорил ему, но Иннокентий ничего не слышал за рёвом. В отчаянии он шагнул к Насте и осторожно тронулся до поролонового уха, которое дрожало сейчас как настоящее.

— Настя, умоляю, — он говорил шёпотом. — Тут кафешка недалеко. Там есть чизкейк. Пожалуйста. Иначе мне это чудовище остаётся только силой запихнуть в машину.

— Я знаю это кафе, — ответила она тихо обычным голосом. — Сейчас… Я только нижние конечности на кроссовки поменяю.

— Спасибо, Настя. Я твой должник.

Она улыбнулась, и нарисованные на щеках усики сложились в зигзаг.

— Вы же мне чизкейк купите. Вот и сочтемся.

Он тоже улыбнулся.

— Говорил же, что нам по пути. Говорил?

Улыбка исчезла с лица девушки:

— Вы часто с мышами разговариваете? И они вам даже отвечают?

Иннокентий хохотнул.

— Я же попугай Кеша. Почему бы мне и не разговаривать с мышами?

Настя снова улыбнулась и, бросив тихое «через минуту буду», шмыгнула обратно в норку. Да так проворно, что Иннокентий едва удержался от желания поймать серый хвостик. Пролезла в норку… Не застряла! Какой же он дурак…

Иннокентий все же поймал Мышку за хвост. Точнее, Настя сама вручила ему его на улице, чтобы не испачкать в пыли костюм. Он сразу предложил завязать хвост узлом, чтобы не болтался, но Настя посмотрела на него довольно зло:

— Мне же будет больно. Это же мой хвост!

Он понял намёк: рядом идёт не Настя. Рядом идёт Мышка. Настя бы с ним никуда не пошла. Идет она за руку с Тимофеем, а он просто несет за ней хвост, точно шлейф. Троица из них получилась забавная. Забавнее была лишь у Булгакова. Все оборачиваются. В основном с улыбкой. Лето, солнце, выходной — у питерцев в кой-то веке хорошее настроение.

Стоит признаться, оно поднялось и у него самого: от нелепости ситуации или даже ситуаций: утренняя была не лучше по градусу глупости, так племяшка еще большую глупость подсуропил. Только бы не встретить по дороге знакомых. Не брит, это раз, в мятой футболке, пригодной только для поездки за город, это два, в обществе размалёванной дуры в костюме мыши, это три. Ну разве кто-то поверит, что он утащил актрису прямо со сцены?!

Со стороны он в любом случае смотрелся полным идиотом. Однако его маленький внутренний «я» в кой-то веке был доволен поведением взрослого Иннокентия Николаевича Горелова. Пойди пойми, с чего бы вдруг…

В ближайшем кафе оказалось людно, но он первым заметил в середине зала небольшой столик. К нему они прошествовали уже в полной тишине — все открыли рты от удивление и долго не закрывали. Иннокентий даже успел поинтересоваться, какой чизкейк предпочитает Мышка. Сделал акцент на слове «мышка», чтобы Настя не подумала, что он пригласил ее в каком-то другом качестве.

Племянника он слушать не стал. Сразу бросил, что мороженого не будет, и ушёл делать заказ к стойке, а когда вернулся с чизкейками, его уже не ждали. Настя заговаривала ребёнку зубы скороговорками:

— Мышки сушек насушили, мышки мышек пригласили, мышки сушки кушать стали, зубы сразу же сломали…

Иннокентий усмехнулся: так над ребёнком, пожалуй, даже родная мать не издевается. Какие ему мышки с сушками, он «эр» ещё не выговаривает, но старается — перед девкой красуется. И в кого интересно это, если папа с ними не живёт? Или Никита всё же живёт с ними, а мать нагло врёт, потому что знает: Иннокентий тут же прикроет все карты, а к дяде Серёже на поклон идти никто не желает.

— Пусть теперь дядя Кеша попробует?

— Торт? — Иннокентий полностью выпал из реальности и сейчас растерянно стрелял глазами туда-сюда, от Насти к Тимофею.

— Скороговорку! — рассмеялась Мышка.

— Не, я не могу!

Но на него поднажали и он смог выговорить все звуки. И даже еще раз уже побыстрее. Для поддержания беседы он был согласен на языковую экзекуцию, но когда та перешла в фазу мести, сжал губы.

— Я про попугая еще одну знаю, — говорила Мышка медленно. — Однажды галок поп пугая в кустах увидел попугая, и говорит тот попугай, ты галок поп пугать пугай, но галок поп в кустах пугая, пугать не смей ты попугая…

Она выжидающе смотрела на него через веер своих или чужих ресниц. Он не поддастся на провокацию, пусть даже не надеется. Он не подговаривал ребёнка закатывать в театре истерику. Он не просил сердобольную мышку лезть успокаивать его со своим волшебным сыром. Он предложил, она согласилась, а могла бы отказаться — так же прямо, как тогда на лестнице. Но она пошла с ним в кафе. Он купил ей торт. Сейчас ей принесут кофе. Он ни словом, ни делом не обидел ее. Так какого же чёрта она вкручивает ему в ногу шпильку?!

— Не стану даже пробовать, — он сказал это отрывисто, даже зло, хотя обещал себе сдержаться. — Я не актёр.

— Так и я не актриса… — она улыбнулась, и нарисованные усики очень забавно поползли вверх к поролоновым ушам.

— А кто ты тогда?

— Мышка, — перебила его Настя, точно испугалась, что собеседник предложит свой вариант ответа.

Иннокентий кивнул.

— Конечно, мышка. Я вижу это собственными глазами, и все видят. А мышки пьют кофе? Скажи, а то нам с Тимкой это очень интересно. Верно говорю, Тим?

Мальчик, конечно, ничего не понимал в происходящей между взрослыми борьбе, но подыграл дяде, благодаря своей детской наивности. Отлично, отлично, думал Иннокентий, сейчас накормим мышку и спровадим восвояси.

Тут и кофе как раз принесли. Один. И какао для мальчика. Себе Иннокентий взял чай с горными травами. Моника подсадила его на чабрец, и теперь аромат бергамота не будоражил вообще.

Настя схватила кофе горячим. Видимо, очень хотела пить или запить сладкое. Видно было, что обожглась, но виду не подала. Актриса!

— Нет, Тимка, мышки кофе пить не умеют…

Настя глянула на него зло и отставила чашку в сторону. Торт тоже остался недоеден. Сейчас встанет и уйдет. И объясняй потом ребёнку, откуда берутся такие нервные мышки.

— Но мы обязаны научить её есть чизкейки и пить кофе, верно? Не только же зёрнышками и сыром питаться, — Иннокентий говорил шёпотом, точно на ушко племяннику и медленно подвигал чашку обратно к девушке, а напоследок подмигнул: мол, чего завелась, мышь… белая… — Пожалуйста, осторожно. Он чуть подостыл, но всё равно горячий.

— А попугаи кофе не пьют? — спросила Мышка строгим тоном, и голос утратил мягкость и мелодичность, которые так поразили Иннокентия в офисе… Ну, после вида сзади, конечно…

— Попугай выпил сегодня уже три чашки. Думаю, после четвёртой он отбросит лапки.

Настя улыбнулась краешком губ, на которых уже не осталось никакой краски, и сделала второй глоток.

— Спасибо за сыр, — поблагодарила она уже мягко, придвигая к себе торт.

— Мы тебя не очень задерживаем? — спросил Иннокентий, вдруг подумав, что злость девушки могла быть вызвана их наглым вторжением в её личные планы.

— Нет, нисколько. Я свободна до вечера.

— А вечером что? — спросил Иннокентий за секунду до того, как мозг напомнил ему про такт и про то, что перед ним Мышь, а не девушка. Впрочем, девушка твердо дала понять ему утром, что в подобном знакомстве не нуждается. Так и он не нуждается! У него планы на вечер точно есть, и менять их из-за какой-то там подтянутой задницы он не собирается! Так чего языком мелет тогда?!

— А вечером мне в норку спать, — отрезала Настя и заткнула себе рот большим куском чизкейка, наглядно показывая ему, что разговор закончен. И не только разговор — у их знакомства продолжения не будет.

Иннокентий даже успел испугаться за неё: подавишься же, актриса! Но нет, справилась и отломила еще кусочек. Тимофей тоже не сидел молча, хотя и уплетал сладкое за обе щеки, но Иннокентий как-то всё мимо ушей пропускал слова племянника. Он смотрел на Настю, хотя мозг настойчиво запрещал ему это делать: ведь точно ж подавится!

Он уже почти захлебнулся слюной. Или чаем, который отхлебнул, чтобы напомнить себе про Монику. Наваждение какое-то — чего его так колбасит? Девка как девка, не топ-модель, даже не семи пядей во лбу, не… Да просто не в его вкусе! Крашеная, с нарощенными ресницами, пусть и без дырки в пупке… Да и нахрен сдался ему её пупок и всё остальное, к нему прилагающееся?! Пусть доедает свой сыр и валит в норку к кому угодно…

Он злился. Настолько сильно, что почувствовал, как лоб начал соперничать в температуре с чашкой всё ещё горячего чая.

— Да, мам!

Это Настя ответила на звонок, непонятно откуда вытащив телефон. Обыкновенный смартфон, из дешёвый, даже не шестая версия айфона. Богатого парня у неё нет… И ему снова сделалось тепло в груди, и совсем не от чая. А ещё оттого, что звонила ей мама, и она сразу ей ответила. И сейчас что-то внимательно выслушивала, как пай-девочка, хотя с такими неплохими данными она не могла быть совсем уж домашней.

— Мам, только не вздумай снова плакать!

Это был незнакомый тон. Резкий, но не грубый. Голос звонкий, как колокольчик.

Иннокентий с неприкрытой тревогой уставился Мышке в лицо — в одну секунду побелевшее.

— Мам, я сейчас приеду. Мам, успокойся. Мам, пожалуйста. Мам, я приеду и со всем разберусь. Мам, я не могу сейчас говорить. Мам, я буду дома через час. Мам, да не психуй ты… Я всё сделаю. Всё будет хорошо.

Настя спрятала руку с телефоном под стол и уставилась на Иннокентия, но он понял, что смотрит она сквозь него… И уж точно о нём сейчас не думает.

— Что случилось? — спросил он.

Настя вздрогнула и нервно улыбнулась, точно вышла из какого-то транса.

— Ничего, — ответила она и залпом допила кофе. — Мне просто надо домой.

— Что случилось? — Иннокентий поднялся вместе с ней и даже протянул через стол руку, если вдруг Настя без предупреждения кинется прочь, как утром в офисе.

— Ничего не случилось, — она злилась и говорила отрывисто. — Мне нужно домой. Спасибо за кофе и сыр, — Настя смотрела в тот момент на мальчика. — Спасибо, — повторила она громче. — Приходи к нам ещё на сказку. Придёшь?

— Придёт, — ответил за него Иннокентий и обошёл стол, чтобы перейти на шепот. — Настя, я могу чем-то помочь?

Она ответила громко, не таясь.

— Вы? Помочь? Интересно, чем вы, думаете, можете мне помочь? До дома подвезти?

Он бы подвёз, без вопроса, будь у него машина.

— Могу взять такси.

— Я сама могу взять такси. Но мне быстрее на метро. И вы меня, Кеша, задерживаете, понимаете?

Он сунул руку в карман джинсов и вытащил бумажник.

— Мне не нужны деньги! — чуть ли не закричала Настя. — Я бесплатно с вами пошла… — И тут же сникла: — За сыр.

— Да я… — Иннокентий чуть ли не заскрежетал зубами. Вот ведь незадача! — Я за визиткой полез.

И он действительно вытащил карточку. В бумажнике оставалась купюра в тысячу рублей и пара сотенных. Он бы и не смог ей заплатить за личный перформанс.

— Вот, — он протянул ей визитную карточку. Простую. Дизайн не поменяли с тех пор, когда он в школе ещё учился. — Если что, звони…

Настя не взяла визитку, даже руки спрятала за спиной.

— Если «чего» не будет…

Иннокентий сильнее сжал губы — снова она не так его поняла. Он ей интим и не предлагал!

— Если вдруг тебе нужна будет помощь…

— Да чем вы мне помочь можете?!

Она чуть ли не плакала. Иннокентий инстинктивно схватил ее за локоть. Хотел сказать «тише». Вокруг люди, но не успел.

— Мне не нужны ваши деньги!

— А я тебе их и не предлагаю.

Иннокентий притянул Настю к себе совсем близко, чтобы не уйти с шепота, и Настя не сопротивлялась. Он даже почувствовал коленкой её коленку, и еле сдержался, чтобы не разжать в тот момент пальцы от очередного разряда тока, пробежавшего от неё к нему.

— А какую помощь вы тогда предлагаете? Вы даже не знаете, что у меня случилось!

Она больше не кричала, но глаза продолжали блестеть слезами.

— А ты расскажи.

— Да какой-то пьяный собаке на прогулке наподдал. Она добрая, ко всем лезет.

Иннокентий выпрямился.

— Ну, давай в ветеринарку отвезём псину.

Настя тоже выпрямилась.

— Я и без вас могу это сделать. Вы меня лучше отпустите. Меня мама ждет и барбос.

Он убрал руку.

— Извини, что задержал. Ну если там поднять собаку надо… Она большая?

— Большая. Но у меня есть кому её поднять, не беспокойтесь. До свидания, Кеша.

Он просто кивнул, поняв, что Настя больше ничего не скажет. И она действительно развернулась и дала дёру, как утром. Спринтер прямо. Моника кроссы бегает, но ей такую мышку не догнать, это уж точно!

— Давай доедай уже. Мать будет нервничать, где мы шляемся…

Отвернуться бы от двери, а не получается. Ему же прямым текстом сказали, что место занято и ему даже с деньгами в её норку не пролезть.

Так он и не собирался никуда лезть… Тогда почему так пусто на душе: точно он нашел девушку и тут же потерял? И даже вослед не успел рукой помахать — сбежала, как мышь от кота. Да разве ж он кот? Он — попугай Кеша…

Однако в квартире сестры Попугаю Кеше пришлось доказывать, что он не верблюд, потому что Тимофей с порога доложил матери, что они кормили чизкейком мышку.

— Какую ещё мышку? — в глазах Лиды отразился беспредельный ужас. — Ты что, мышь купил? Совсем обалдел?

Она даже сделала к брату шаг, раскинув руки, точно действительно собралась обшаривать его карманы на наличие грызуна. Только Иннокентий не успел рассмеяться. Тимофей схватился за бедро матери и запрыгал на месте.

— Мама! Мама! Тётю Мышку…

Лида опустила руки и сузила глаза. Иннокентий ещё даже кроссовки не снял. Один шнурок успел развязать, и все — стоял теперь по стойке смирно под недобрым взглядом сестры.

— Почему не сказал, что ты не один? Я бы не отпускала с тобой ребёнка. Я не хочу, чтобы Тимоша общался с твоей дамой сердца.

Лида сказала это так брезгливо, точно Моника была девицей из борделя. Иннокентия аж передернуло, но он не хотел скандалить. Уйти и дело с концом. Лида как заведётся, не остановишь!

— Ну я пошёл? — бросил он и хотел присесть, чтобы завязать шнурки, но Лида тут же схватила брата за локоть.

— То есть как это? Вот так, без чая даже? Она тебя внизу ждёт? Ну пригласи…

Она выплевывала слова ему в лицо, и будь Моника действительно внизу, Иннокентий не подумал бы приводить ее под очи сестры. Берегите тех, кто вам дорог, от своих родственников, а то дорого обойдётся потом их кашу расхлебывать! Лида ни разу не видела Монику, даже на фото, и Иннокентий подозревал, что при личной встрече у сестры разгорится ещё и женская ревность — Моника в свои тридцать шесть выглядит в сто раз лучше сестры даже в добеременном состоянии.

— Моника у себя дома. И я сейчас поеду к ней ужинать. А в кафе мы ходили с актрисой в костюме мышки, потому что твой сын закатил там истерику. Требовал, чтобы я накормил мышку сыром. По-настоящему. Ты бы лучше политинформацию провела с ребёнком перед культпоходом в целях профилактики хорошего поведения в общественных местах и уважение к труду других людей.

Иннокентий выдал тираду почти скороговоркой, на одном дыхании и тяжело выдохнул. Лида не стала расспрашивать сына, она обратилась за разъяснением напрямую к брату.

— И как эта мышка оказалась с тобой в кафе, мне очень интересно.

— Я попросил девушку помочь успокоить ребёнка и пойти с нами в костюме мышки, она согласилась. Вот и всё. Купил ей кофе с чизкейком, она чуть поразвлекала твоего отпрыска и ушла домой.

Лида схватила брата за руку и поволокла в кухню в одном кроссовке, второй он потерял, потому что вытащил ногу, чтобы расправить носок.

— Ты что офонарел? Как тебе такое в твою дебильную голову пришло?

Иннокентий даже заморгал от напора сестры: Лида аж слюной брюзжала.

— Да что я такого сделал?! — он дёрнул рукой, чтобы освободиться и демонстративно потёр локоть. — Тимке понравилась мышка. Он спросил, может ли она пойти с нами за сыром. Я сказал, да, может… Он орал там. Ну что я еще мог сделать? Я не знаю, как вести себя с детьми!

Лида сжала губы и снова начала плеваться словами:

— Зато знаешь, как обращаться с женщинами! Знаешь, как это называется, знаешь? Ты снял ему тёлку. Первую, в которую он ткнул пальцем. Какой урок ты преподал племяннику, ты подумал? Пытаешься быть похожим на дядю Серёжу?

Иннокентий схватил сестру за плечи.

— Слушай, Лидка, ты там похоже мозги все выблевала… Какое снял, какую тёлку?! Это была серая мышка! Мышка Соня…

— Девушку Соня зовут?

— Нет, девушку зовут Настя. Но мы пригласили не Настю, а мышку Соню, понимаешь?

— Я всё понимаю, а вот ты ничего не понимаешь. Не понимаешь, каково этой Насте было с тобой!

— Не со мной, а с твоим сыном. Я хвостик нёс, чтоб не запылился. Лида, уймись ты наконец-таки!

— Ты заплатил ей?

— За что? За что я должен был заплатить? Мы вместе пили кофе, ели торт и рассказывали скороговорки.

Он отпустил сестру, шагнул в коридор и оттуда, не сдержавшись, крикнул:

— А тёлок снимает твой муженёк! Ты лучше б подумала, чему он научит Тимку! А не я!

— Вон из моего дома! — заорала Лида во весь голос и швырнула в коридор первое, что попалось под руку. К счастью, это была тряпка, которой она протирала стол.

Иннокентий не извинился, бросил «пока» вжавшемуся в угол ребёнку и с кроссовкой в руке шагнул на лестничную площадку. Со всей дури шарахнул дверью и только затем сел на ступеньку обуться. Из-за двери сразу же донёсся плач Тимофея и крик Лиды, но слов сестры Иннокентий не разобрал, плюнул со злости и не стал звонить в дверной звонок. Хватит с него на сегодня семейных разборок. Раз такие умные, пусть справляются без него. И без его денег. Вон, ага! Сама пойдёт вон из его квартиры к своему ненаглядному Никите. Ведь где-то живёт этот козёл. Так пусть и козу свою забирает вместе с козлёнком. А он быть у них козлом отпущения не собирается! Не делай добро, как говорят…

Иннокентий в бешенстве отмахал пешком две улицы и только потом сообразил вызвать такси. Вернее, взял «убер» и, к собственному удивлению, выяснил, что без дорогого делового костюма, весь мятый, может расположить водителя к откровенной беседе. Обычно его подвозили молча, а сейчас пришлось выслушать и про жену, и про тёщу, и про последнюю починку машины. Первые два пункта Иннокентий пропустил мимо ушей, лишь сочувственно вздыхал время от времени, — у самого семейных проблем выше крыши, ещё грузить себя чужими… Третий пункт вынудил его заговорить. Не то, чтобы он шибко разбирался в машинах, но на балансе фирмы было пару мастерских. Правда, чинили они рабочую технику, вплоть до строительных кранов, и сдавали в аренду, иногда вместе с крановщиками. Поэтому ему пришлось постоять пару раз с закатанными рукавами перед открытым капотом, чтобы его не держал за дурака Тихон Алексеевич, главный по мастерским. Сейчас Иннокентий со знанием дела вставил пару фраз и несказанно обрадовался, что быстро доехали. Прямо помчались без пробок, хотя в это время обычно уже начинали возвращаться с дач.

Иннокентий попросил высадить его на углу, где был павильон с цветами и кондитерская. Сначала он купил небольшой йогуртовый тортик, а потом зашёл за букетом.

— Вам подешевле? — переспросила продавщица, слишком демонстративно морщась от его небритости и помятости.

— Я, кажется, достаточно внятно сказал: попроще. Это не синоним к слову «дешевый». Я не хочу банальных роз. Я хочу качественный неброский букет для зрелой женщины.

— Для мамы?

— Я чётко сказал: для женщины.

Хамить не хотелось. Девка замоталась к вечеру. Он — тоже.

Получив наконец букет, Иннокентий вышел на улицу. Настроение не вернулось в норму, но, вооружённый цветами и тортом, он почувствовал себя бодрячком. Вздохнул полной грудью и шумно выдохнул. Теперь можно смело идти к Монике. И оставаться до утра. Он так решил. Пробка так пробка. Утро вечера мудренее.

Иннокентий никогда в лицо не называл Монику Моникой, только за глаза с сестрой. Дурацкое имя — как только матери-идиотке пришло на ум назвать русскую дочь, абсолютно славянской внешности, именем любимой героини из латиноамериканского сериала?! Он забыл его название. Не желал забивать голову лишней информацией. Монику он звал только Моной… Иногда она сама в шутку добавляла «Лиза» и в притворном страхе оглядывалась: кто тут, с кем он говорит, если не с ней?

Это была единственная глупая игра, которую Моника позволяла себе с ним, и ей она не шла. Иннокентию нравилась ее взрослость, спокойствие и рассудительность. Моника была для него чуть ли не воплощением железных нервов, кроме моментов, когда злилась на его отсутствие или врала матери про свою личную жизнь. На ее месте он, наверное, тоже побоялся бы признаться в наличие молодого любовника и отсутствии всяких перспектив. Он и в своей собственной шкуре вёл себя абсолютно так же: скрывал их связь от всех, не желая лишних разговоров ни в лицо, ни за спиной. Знала одна лишь Лида, которой он признался, чтобы та перестала спрашивать про его личную жизнь. Он знал, что от сестры мать ничего не узнает, а уж от самой Моники и подавно: она держалась особняком по собственному желанию. Лишь однажды попросила сопровождать ее на свадьбу подруги. На свадьбу он не пошел бы точно, ни с ней, ни без неё — последней свадьбой было бракосочетание Лиды. И это был действительно брак в свадебном производстве.

Приступы гнева у Моники заканчивались быстро и всегда тихим плачем. В такие моменты Иннокентий уходил либо на кухню, либо за дверь. До другого раза, когда Моника снова будет воплощением позитива.

— У нас какой-то праздник, а я, старая склеротичка, забыла? — спросила Моника, открыв любовнику дверь.

— Извини за испорченное воскресенье, — просто сказал Иннокентий, вручая букет. — Я действительно хотел отвезти тебя на залив. Давай в следующее воскресенье махнем в Выборг?

— Давай ничего не планировать. Нет ничего хуже обломанных надежд. Иди руки мой и за стол.

Простота отношений радовала и одновременно пугала Иннокентия. С одной стороны, не надо напрягаться с ухаживанием. С другой стороны, случались моменты, когда он жалел, что в Монике нет тайны, что она обходится без кокетливых взглядов, вздохов, недосказанности… Не так, чтобы он остро нуждался в них, но граница между мамой и любовницей с Моникой была очень зыбкой.

Она не встречала его при параде. Он часто видел ее без косметики и в растянутой футболке — а всего-то прошло каких-то три года с их первой деловой встречи. Деловой с ее стороны, а он просто поехал забрать игрушки, которые Лида заказала из нового магазина. Склад оказался в жилой квартире, хозяйкой оказалась она — одинокая красивая женщина.

О том, что хозяйка одинока, Иннокентий узнал в свой второй приезд. Вынужденный. Моника ошиблась с комплектовкой заказа — уверяла потом, что совершенно случайно. Клиент заставил ее открыть при нем коробку, чтобы не возвращаться еще раз. И в этот момент позвонила мать и рассказала, что Никита вернулся в семью.

Иннокентий орал в трубку, как ненормальный, а потом выдал незнакомой женщине все, что думает про свою сестру и её муженька. Потом плавно перешёл на их с отцом аварию. Лицо у него тогда горело ещё свежими шрамами. И так, слово за слово, Иннокентий не заметил, как посвятил Монику во все свои проблемы. А у неё он только спросил про настоящее имя, уверенный, что Моника — всего лишь ник на сайте.

Тогда он очень нервничал, его трясло, глаза были на мокром месте… При выписке врачи советовали обратиться за помощью к психологу, но он тянул и вот так, случайно, нашёл себе другую терапию… Моника сказала, что таким ему за руль садиться нельзя. Он не возражал и согласился на чай.

Время было позднее. Можно было и поужинать. Он не отказался ни от чего. Только спросил, не будут ли у нее из-за него проблемы? Она так мило улыбнулась, что могла больше ничего не говорить. В постель она уложила его все так же молча. Просто подошла сзади, когда он ополаскивал тарелки от «фейри», и обняла. А он не был готов ни морально, ни физически к подобному продолжению вечера.

До аварии он не заводил постоянных девушек. Он жил между двух огней: отцом и дядей, у которых были диаметрально разные взгляды на женщин. Для одного они были святыми, для другого — шваль, которым нужны лишь деньги, и незрелый мозг племянника, подстегнутый гормонами, потянулся к дяде, который и начал скидывать ему девок на месяц, на два, не разрешая держать их при себе дольше, чтобы ненароком не привыкнуть.

И в итоге Иннокентий отдалился от отца из-за вечного осуждения с его стороны, а после аварии и своего отсутствия на похоронах вина за непослушание навалилась на сына всей мощью. Он и пошел к сестре, считая, что лишь она, такая же непослушная, поймет его боль. Он бегал по ее поручениям: то за памперсами, то за детским питанием, а вот сейчас приехал за игрушками и одеждой. Но никак не за женщиной.

Моника не слушала его слабые протесты, да и те быстро закончились, когда он остался без джемпера. Его голод, казалось, не шёл ни в какое сравнение с ее жаждой. Холодная постель прогрелась мгновенно и не остывала до самого утра.

— Сегодня все можно, — уверяла и успокаивала она парня.

Что там! Им бы все равно не хватило даже полной пачки. И сигарет тоже. Он давно столько не курил. В больнице почти бросил, а тут не удержался — взял даже женские, тонкие, с ментолом…

— Ты всегда так много куришь? — спросил он, освобождая пепельницу от окурков.

В комнате стоял туман и смрад от табака и запаха разгоряченных тел.

— Нет, только сегодня, — ответила незапланированная любовница, даже не подумав натянуть одеяло на голую полную грудь.

Он хотел спросить и про другое, но постеснялся. А потом ответ пришёл сам собой — Моника попросила его прийти ещё раз, уверяя, что ей от него ничего не надо. Кроме… Да, этого у них всегда было много. Но ведь это не всё в их отношениях? Ведь не всё? Он спрашивал себя об этом каждый раз, когда уходил из её квартиры, и не находил в душе ответа, в правдивости которого не усомнился бы.

Не всё, были ещё вкусные ужины.

— Опять поругались?

И вопросы, на которые Иннокентию не хотелось отвечать. И он не стал ничего говорить. Молча собрал посуду и отнес в раковину. Наверное, это их любовный ритуал: он моет чашки и тарелки, а она в этот момент покрывает его спину лёгкими поцелуями. А потом он вытирает о полотенце руки, поднимает их вверх, точно сдаётся в любовный плен, медленно поворачивается и остаётся тут же голым по пояс. Теперь его очередь раздевать её, но не в кухне. Он берет её за руку, но ведёт она — это её квартира, она тут хозяйка и просто разрешила ему малость похозяйничать в своей постели.

Но сегодня всё пошло не так. Моника осталась у окна, чуть приоткрытого — как раз, чтобы уходил дым от сигарет с ментолом.

— Лида дура, абсолютная дура, — не удержался Иннокентий, хотя не собирался говорить про ссору с сестрой.

Он прислонился к мокрому краю раковины, не заботясь о сухости джинсов, и рассказал про спектакль и Мышку, опустив лишь ту часть информации, которая касалась Насти лично и его утренней встречи с ней.

— Просто он ребёнок. Непосредственный. Вот и просит то, что хочется в данный момент, — выдохнула Моника последнюю затяжку и затушила сигарету о блюдце. — Добрый ребёнок. Он просил сказку, разве это плохо? Ему ж четыре года! Какая потом сказка… Потом начнется суровая школьная жизнь с домашками и двойками. И он же не мороженое у тебя клянчил, он просил купить сыр. И не для себя, а для маленькой несчастной мышки. Ты какой-то прямо злой дядя… Подстать мамаше. Ну, правда, котик, ну нашел из-за чего ругаться… Ну снял ты ему бабу, и что? Он счастлив, ты хороший дядя…

— Тебе смешно!

Моника действительно улыбалась.

— Господи! Ну что мне плакать из-за твоей сестры теперь?! Хватит… И вообще я её жуть как люблю. Если бы не она, ты бы ушёл и у меня никогда бы не было моего славного котика.

— Я попугай, а не кот! — огрызнулся вдруг Иннокентий на привычное обращение.

Моника улыбнулась ещё шире.

— Точно, точно. Попка-Дурак, заладил одно и то же. Отпусти сестру. Дай ей спокойно жить. Она взрослая баба и знает, что ей надо…

— Нет, не знает! — Иннокентий схватил табурет и подсел к Монике. — Этот Никита кретин, мразь, подонок…

— Он ее муж и отец ее детей. Это данность. А твоё мнение о нем засунь себе знаешь куда. Меня уже реально достало это тебе повторять в сотый раз. И меня достало ругаться с тобой из-за твоей сестры.

— А ты не ругайся! — продолжал Иннокентий зло. — Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав. А прав я, что она должна сделать аборт и начать жить без своего Никиты. Нормально жить.

— Ты так считаешь, а она так не считает. И кто дал тебе право решать, от кого ей рожать? Что ты вообще в их семью лезешь? Тебя деньги волнуют? Ну не давай им ничего, тебе полегчает? Она и так осталась без всего. Что ты у неё ещё отнять хочешь? Ты вот отца защищаешь, а я бы так с родной дочерью не поступила, что б там ее муженёк ни вытворял.

Иннокентий отвернулся. Он тоже не думал, что у отца имеется завещание, в котором Лида вообще не фигурирует. Ни квартиры, ни денег, ничего ей не оставил отец. Ему, правда, тоже. Денег на счетах много не было, всё в обороте фирмы, а там хозяин — дядя Серёжа. Иннокентий сейчас просто так, как и отец раньше, номинальный директор. Но у Лидки, у неё-то вообще ничего нет. Когда отец говорил, что Никита ни копейки от него больше не получит, Иннокентий даже не подозревал, насколько сказанные в запале слова являлись юридической правдой.

— Я его не защищаю, — сказал он, как отрезал. — Отец не собирался умирать. Он сделал все, чтобы при разводе Никите ничего не досталось. Пришёл к нам гол как сокол, пусть таким же и валит. Можно сказать, это было последнее желание отца, и я обязан его выполнить.

Моника отвернулась к окну и тяжело вздохнула.

— Ты её не разведёшь. Она не уйдёт от Никиты. Это только если Никита окончательно уйдет от неё. Но не она. Она его любит. Тебе этого не понять.

— Мона, как можно его любить?! — Иннокентий схватил Монику за руку и развернул к себе. — Да он ноги об неё вытирал!

— Можно, — ответила она едва слышно. — Очень даже можно. Я же сказала, что тебе не понять. Я восемь лет бегала за одним мужиком, зная, что у него есть ещё одна баба. Я даже знала, когда он прямо от неё ко мне приходил. Но я всё надеялась, что он выберет в итоге меня: я ведь красивее, у меня есть деньги, квартира, машина, я готовлю хорошо… Мама говорила мне, дура, очнись. Сестра, подруга, да я сама иногда, стоя перед зеркалом, говорила то же самое. И при этом ждала из года в год чуда.

— Но чуда не произошло, да? — спросил Иннокентий, вдруг почувствовав под сердцем неприятную резь. — Ну и как ты поняла, что хватит терпеть?

— Никак не поняла, — Моника смотрела ему прямо в глаза. — Он женился на третьей. Ну, а у меня табу на женатых. Семья — это святое, даже такая, как у твоей сестры. Не лезь…

Но Иннокентий будто не слышал её слов. Снова держал за руку и очень крепко.

— Но вот именно ты и должна хотеть, чтобы я вытащил сестру из этого болота!

— Это невозможно. Это в сердце, понимаешь?

— И тебе её не жалко?

— Мне жалко себя. Жалко, что я трачу на неё свои нервы и драгоценное время с тобой. Ты можешь не говорить больше со мной о сестре, можешь?

Иннокентий отдернул руку, точно обжегся.

— А с кем мне ещё говорить?

— С самой сестрой говори, с матерью…

— А тебя я что? — он вскочил, чуть не опрокинув табурет. — Буду только трахать приходить?

Она ничего не ответила, но и взгляда не отвела.

— Тебе не важно, что меня волнует? — чуть ли не кричал он.

Моника тоже поднялась, но осталась за столом, опершись на него обеими руками.

— Да неужели, кроме сестры, тебя ничего не волнует? Даже наша погода! Я устала слушать про Лиду. День изо дня одно и то же. Устала! Неужели ты этого не понимаешь? Расскажи, что ли, о новом тракторе!

— Тебе это не интересно…

— Мне так же неинтересно про Лиду. Уясни это раз и навсегда. В моем доме с этой минуты это запрещенная тема. Ты спросил моего мнения, я тебе сказала всё, что думаю. Я не хочу тебя переубеждать, но и ты не ищи во мне поддержки для своих действий. Её не будет. Я считаю, что ты не прав, что лезешь к ним. И точка.

Моника закрыла рот, и Иннокентий вдруг почувствовал нестерпимое желание закрыть дверь. С другой стороны. Эта женщина только что выставила его вон из своей души. А он-то думал, что её заботит его внутренний мир, а вышло так, что выслушивала она его из жалости.

Уйти. Может, и не хлопнув дверью, а прикрыв тихо, но прямо сейчас. Пока пахнущие сигаретами руки не коснулись его лица. Оттолкнуть её будет сложно. Почти невозможно.

Вот так и вышло. Моника сделала к нему шаг, распластала пятерню по его вздымающейся груди, и он обмяк — сдулся, как мячик, из которого вышел весь воздух, вся злость. И сейчас она накачает его совсем другим — безумным желанием близости с ней. Простую кровать с тигровым постельным бельём из Китая, она превращала в полигон страсти. И вот он уже без футболки и уже почти без штанов — он сейчас снимет их сам и прямо в кухне, настолько они жмут.

Уйти? Зря он, что ли, цветы с тортом покупал? Шёл мириться, а в итоге… Уйти… Если только в комнату, на кровать, под ледяное одеяло, не способное даже на градус понизить температуру его тела. Моника — кипятильник. Какой-то очень крутой, доводящий кровь до кипения за секунду. Завтра понедельник. Но это будет только завтра…

Две чашки кофе с утра Иннокентий позволял себе не каждый день — этот понедельник стал приятным исключением: он выпил первую в семь утра в квартире Моники и вторую в девять после бритья у себя дома за минуту до облачения в деловой костюм. От третьей в офисе он отказался.

— Тогда иди просто посмотри высокое искусство, — улыбнулась секретарша так таинственно, что Иннокентий на мгновение замер и лишь потом сообразил, что его посылают на офисную кухню посмотреть роспись стены.

Он улыбнулся, но совсем не в ответ, а потому что вспомнил воскресное утро. На душе стало тепло, но, к счастью, только на душе. Бодрым шагом он пересек приемную, прошагал крохотный коридорчик и замер в дверях. Кухня изначально была модерновой: белые стены, бело-бордовый пластик шкафчиков, длинный белый стол на тонких ножках вдоль окна, яркие пластиковые эрго-кресла рядком. Теперь его окружали брызги воды или чего-то иного, парящие в воздухе стаканы разной формы и размера, половинки лаймов и сочные клубничины, к которым так и тянулась рука.

— И как прикажете после этого работать? — приподняла брови одна из сотрудниц, что выстроились вдоль кухонной столешницы, точно в музее перед картиной.

— Ну так сбегайте кто-нибудь на угол за клубникой. Я угощаю.

И Иннокентий, сунувшись в бумажник, с облегчением выдохнул: бумажка в пятьсот рублей там имелась. Девушка убежала, а ему уйти не пришлось: в дверях появился дядя. Джинсы, клетчатая рубашка с расстегнутым воротом, руки в карманах — обычный вид хозяина фирмы. Даже захотелось одернуть пиджак, как всегда делал отец при виде брата.

— Ну так что? Перенесём сюда совещательный орган или купим всем по абонементу в Эрмитаж? Пошли вон отсюда! Еще не перерыв на обед. А ты со мной.

К племяннику тот обратился даже грубее, чем к девушкам, и Иннокентию захотелось поправить и галстук тоже. В дядином кабинете всё просто и чисто. Мебель лет десять не меняли, кроме кресел, и не намеревались менять в ближайшие лет пять.

— Я хочу знать, что вот это такое? — Сергей Александрович тряс перед носом племянника каким-то документом и пока не повышал голоса. Даже при закрытой двери. — Можешь внятно объяснить?

Иннокентий вырвал из рук дяди бумагу. Зарплаты работников и… незапланированная премия одной сотруднице.

— Это я подписал указ.

— Я понимаю, что ты. На каком основании? Она миллионы фирме принесла или минет хорошо делает? Ты с ней спишь?

Иннокентий выдержал пристальный взгляд и решил не развивать скользкую тему.

— Это единовременная помощь. Кате уже коллекторы звонили.

— Да хоть сам Папа Римский. Мне-то какое дело? У неё есть зарплата, вот пусть и живёт по средствам. Ну?

— Что ну? Деньги ей уже выдали. Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Головой об стену побился, чтоб мозги на место встали! Вот что я хочу! — выкрикнул Сергей Александрович и ударил кулаком по столу. — Да сядь ты уже!

Да, Иннокентий был на голову выше дяди, как и его отец. Свои метр семьдесят пять Сергея Александровича вполне устраивали. Если в тот момент он не отчитывал какую-нибудь дылду на шпильке или собственного племянника.

— Послушай, — он перевалился через стол, чтобы быть поближе к Иннокентию, откатившему кресло к краю стола, специально чтобы быть подальше от разъяренного дяди. — Хочет больше зарабатывать, пусть ищет другую работу, а у меня завтра на ее место очередь стоять будет. Ещё и за меньшую зарплату, понимаешь?

— Я всё прекрасно понимаю. Но Катя работает у нас пятый год. К ней никогда не было претензий. Неужели один раз трудно войти в положение?

— А в мое ты не хочешь войти? Кто здесь всё делает? Катя или может ты? Я здесь всё делаю и не для того, чтобы она кредиты брала. Может зарабатывать сама и больше, вперёд. Её никто не держит. Пусть скажет спасибо, что кто-то за неё думает. И за тебя, кстати, тоже. Так что ещё один акт такой самодеятельности, пойдёшь вон вместе с Катей, Леной, Машей, Сашей или кому ты там ещё решишь помочь за счет фирмы.

Иннокентий действительно опешил и сам подался вперёд, точно не расслышал слова дяди на расстоянии.

— То есть ты меня уволишь?

— Правильно мыслишь, товарищ. Бьют не по паспорту, а по роже. И судят по делам. Больше нет твоего папочки, чтобы тебя прикрывать. Уяснил?

Иннокентий кивнул.

— Вот и молодец. Сиди и не чирикай. Где все стартапы, в которые ты вложился? В жопе, вот где, как и твои четыре миллиона. Потому что ты дурак и ничего не понимаешь в бизнесе. И тебя любой облапошить может. Ты у Кати документы по кредитам попросил прежде, чем денег дать?

— То есть ты не веришь работнику с пятилетним стажем? Почему ты вечно уверен, что все вокруг врут?

— Потому что все вокруг врут. Сколько тебе нужно еще просрать денег, чтобы понять это?

Иннокентий ничего не ответил. Сергей Александрович устало покачал головой.

— В наше время верить нельзя никому. Порой даже самому себе, — процитировал он шефа гестапо из кинофильма «Семнадцать мгновений весны». — Мне можно. С этой минуты ты не подписываешь никаких финансовых документов. Понял, товарищ директор? Просираешь только свою зарплату и ни копья больше.

— Понял, — процедил Иннокентий сквозь зубы.

Дядя Серёжа не злился на него. Он просто делал бизнес, как всегда, чётко и грубо. Красивый мужчина, даже с сединой в коротко подстриженных волосах, с дурацким чубом вместо челки, вечно улыбчивый, с шуточками, но до поры до времени. Пока его слушались. Беспрекословно. Отец порой пытался спорить с ним, но лишь нервы себе трепал. Последнее слово и любое решение по бизнесу оставались всегда за младшим братом.

Они вышли из кабинета вместе. Дядя швырнул на стол секретарши конверт.

— В одиннадцать придет маляр, отдашь.

Секретарша подняла на него удивлённые глаза:

— Маляр?

— Художник этот. От слова худо…

— Сколько там, если спросит?

— Двенадцать тысяч, как и договаривались. Все, пока, — Сергей Александрович хлопнул племянника по спине и снова обернулся к секретарше. — Я до вечера на базе. Мне не звонить. Кому надо, знают мой телефон.

И ушёл, как всегда хлопнув дверью. Иннокентий наклонился к столу, чтобы только секретарша услышала его слова:

— Дай в долг до завтра шесть штук.

— Иннокентий Николаевич, это даже не пятнадцать процентов.

— Их двое.

— Откуда знаешь?

— Видел вчера, как они рисовали, — чуть не покраснел Иннокентий.

От воспоминаний. Совсем не от вопросительного взгляда Валерии Ильиничны, секретаря, по меньшей мере, с двадцатилетним стажем, знавшей его с пелёнок. Хотя перед ней он стушевывался довольно часто, точно перед матерью, даже если его и не ловили ни на какой директорской оплошности.

Молчит. Обдумывает своё решение. Но он не отведёт взгляда от всё ещё красивого лица.

Валерия выглядела намного моложе его мамы то ли от ботокса, то ли из-за умелого макияжа, он не вдавался в детали.

Наконец секретарша покачала головой.

— Денег не дам. Вдруг Сергей узнает, что я потакаю капризам его племянника? Нехорошо получится. Потом это наличка, даже не перевод на карту. Так что пусть твоя совесть будет спокойна. И…

Она вдруг раскрыла конверт и пересчитала купюры.

— Увы, всё точно, как в аптеке.

— Хорошо. Позови, когда он или она, — добавил Иннокентий спешно как-то уж слишком сипло, — придёт.

Валерия кивнула и сочувственно вздохнула:

— Ты когда-нибудь повзрослеешь и тебе станет легче.

Иннокентий быстро отвернулся: он повзрослел три года назад, когда, точно в замедленном кино, за секунду до столкновения с чужой тойотой перед глазами промелькнула вся его короткая жизнь. У него нет проблем? Есть, и ещё какие! Не решаемые деньгами. Дядя Серёжа сам говорит, что-то, что решается деньгами, не проблема вовсе. Если эти деньги есть, а людей их сейчас нет или очень мало. Да, для бизнеса в России сейчас шикарное положение дел. А для души?

Работать не работалось. Иннокентий крутил отцовский перстень туда-сюда, точно водопроводный кран, и по его спине текла то холодная, то горячая струйка пота. Если придет всё же Настя, что он ей скажет? Спасибо за работу? И всё? Кофе она с ним пить откажется, как бы невинно он его не предложил. А зачем вообще пить с ней кофе? Да потому что хочется! А спросить можно про собаку… Хорошее начало непринужденной беседы. Ничего личного… Почти ничего!