Под голубой луной

Глава 1

Неподвижный воздух всколыхнулся от мощного взрыва. Оглушительный звук пророкотал над вересковой пустошью, эхом отразился от черных прибрежных скал и замер над морем. Но затишье продлилось недолго – буквально через считанные секунды земля содрогнулась, подобно старику, подавляющему приступ кашля.

Козы, мирно глодавшие колючие побеги боярышника, встрепенулись, замерли, настороженно поводя ушами, и молнией бросились по узкой тропке к вершине скалы. Из-под копыт посыпались мелкие камушки – прямо на голому девушке, стоявшей внизу.

Джессалин Летти брела вдоль кромки прибоя, высматривая что-нибудь стоящее. Шторм из тех, которыми славен Корнуолл, затих лишь под утро, и она была почти уверена и успехе. Наверняка удастся найти что-нибудь полезное, а если повезет, то и выручишь пару звонких монет.

Она как раз собиралась подобрать обломок мачты, когда раздался взрыв. Джессалин вздрогнула, резко выпрямилась, и… дождь мелких камушков посыпался ей на голову. Проворно отпрыгнув в сторону, она, щурясь от слепящего послеполуденного солнца, посмотрела вверх, но увидела лишь два подрагивающих хвостика, которые тут же скрылись за гребнем скалы.

На берегу наступила абсолютная, непривычная тишина. Умолкли даже чайки. Вдалеке, едва различимая на фоне бледно-голубого неба, поднималась тонкая струйка дыма. Джессалин подобрала юбки и побежала в ту сторону, оставляя босыми ногами глубокие отпечатки на влажном песке.

Не менее проворно, чем козы, она вскарабкалась по почти отвесной тропке и остановилась перед проемом в невысокой каменной изгороди. Джессалин явно колебалась. Прошло уже несколько лет с тех пор, когда она в последний раз отважилась наведаться во владения Сирхэев. В то лето она наткнулась на злющего сторожа, который наставил на нее мушкетон и пригрозил пристрелить, если она еще раз вторгнется в частные владения.

– Эй, ты, рыжая, – ухмыльнулся он, скаля гнилые зубы, – разнести тебе башку, что в тыкву стрельнуть. Ба-бах, и все! – и расхохотался, любовно погладив приклад своего допотопного ружья. Джессалин его не дослушала – она мчалась домой так быстро, как только позволяли ее длинные юбки.

Правда, уже на следующий день она осторожно прокралась на то же место и принялась тайком наблюдать за гнусным сторожем. Сердце Джессалин билось часто-часто, но скорее от любопытства, чем от страха. Она была уверена, что заняла свою позицию не напрасно. Кто же не знает, какая подозрительная семейка эти Трелони? Джессалин рассчитывала по меньшей мере увидеть контрабандистов, нагруженных ящиками с виски, а то и пиратов, закапывающих набитые золотом сундуки. Но ее ждало жестокое разочарование – ничего, кроме буйно разросшихся сорняков, зацветших прудов и гигантского, обветшалого особняка, она там не обнаружила.

Но это было давно, и с тех пор многое изменилось. Нет уже старика сторожа, а про нынешнего графа говорили, что он постоянно живет в Лондоне, играет в карты и спивается. Дом закрыт наглухо, старые рудники заброшены. И совершенно непонятно, кто или что могло явиться причиной неожиданного взрыва в угодьях Сирхэев.

Пробираясь сквозь пролом, Джессалин зацепилась за колючий терновник. Безуспешно попытавшись высвободить юбку, она нетерпеливо дернула ткань, и та лопнула с протестующим треском. А Джессалин уже спрыгнула на тропинку, густо заросшую дроком. Острые камешки больно впивались в ее босые ноги. Дымок уже растаял в небе, все вокруг казалось пустынным и безжизненным.

Джессалин поднялась на пригорок. В узком овраге, поросшем боярышником и узловатыми вязами, высилась большая кирпичная башня, в которой когда-то стояла паровая машина, приводившая в действие насос для давно закрытого оловянного рудника Уил Руз. Вход почти совсем зарос кустарником, однако из верхних окон вырывались белые клубы пара. К заброшенному руднику вела протоптанная в свое время мулами тропинка, и Джессалин бегом устремилась по ней.

Сделав глубокий вдох, она рванула дверь, из которой тотчас же вырвался густой клуб удушливого пара и…

Ощущение было такое, будто ее хлестнули по лицу горячим мокрым полотенцем. Джессалин испуганно вскрикнула. Чуть придя в себя, она закричала снова, потому что сквозь белые клубы пара к ней, пошатываясь, направлялся какой-то черный призрак.

Столкновение было неизбежно, и они изо всей силы стукнулись лбами. Призрак упал навзничь, ударившись головой о вымощенный каменными плитами пол, а Джессалин, налетев прямо на него, тоже растянулась на полу, ободрав в кровь ладони и колени.

С трудом поднявшись на четвереньки, она попыталась восстановить дыхание. Получалось плохо, так как всю внутренность башни заполнял удушливый пар. Он забивал нос, легкие, и в какое-то мгновение Джессалин показалось, что она вот-вот задохнется. Наконец ей удалось сделать судорожный вдох, а за ним и другой. Отдышавшись, она решила взглянуть, обо что же она споткнулась.

На полу, раскинув руки, лежал молодой мужчина. Точь-в-точь Христос на кресте. Нет, скорее, темный ангел, изгнанный с неба.

Джессалин подползла поближе и похлопала загадочного незнакомца по щеке. Заросшая колючей щетиной кожа оказалась, на удивление, мягкой и теплой. Прикосновение озадачило Джессалин – в нем ей почудилось что-то странно личное, интимное. Она взяла руку мужчины и похлопала его по щеке его же собственной ладонью. Он даже не пошевелился. Джессалин ударила еще раз, сильнее.

Рука незнакомца была тяжелая, но узкая и худая, с длинными, покрытыми рубцами пальцами и мозолистыми ладонями. Вдруг ей подумалось, что прикосновение к этой руке тоже чересчур смело, и она осторожно вернула ее на пол, лихорадочно соображая, что же делать дальше.

В книжках, которые она брала в библиотеке Пензанса, когда героиня падала в обморок, герой всегда расстегивал ей воротник. В данном случае расстегивать было абсолютно нечего – на незнакомце не было ни воротничка, ни галстука, а ворот белой измятой рубашки и так был расстегнут. Загорелая шея была мокрой от пота и пара. Джессалин заметила, как небольшая капля медленно скатилась вниз и исчезла где-то среди темных волос на груди. Это зрелище произвело на Джессалин странное впечатление, и она поспешила отвернуться, нервно облизав губы. Во рту появился привкус копоти и серы.

Воздух по-прежнему был очень горячим и каким-то липким, будто в закипающем чайнике. Джессалин отбросила с лица влажные волосы, задела шляпку, та съехала набок. Повозившись с завязанными на подбородке лентами, она сдернула ее с головы. Пропитавшееся влажным горячим паром страусиное перо печально поникло. Джессалин перевела взгляд на голую загорелую грудь незнакомца, которая приподнималась и опускалась в каком-то судорожном ритме.

Ему явно было тяжело дышать в этом густом пару. Надо бы сходить на доктором Хамфри, но Джессалин боялась оставить его одного. Сзади послышался какой-то шорох, и девушка резко обернулась, словно бы надеясь, что сейчас из клубов пара материализуется старичок доктор. Но за спиной, естественно, не оказалось ничего, кроме бесформенной кучи железных и деревянных обломков – Бог знает, что это было, но именно оно послужило причиной взрыва. Куча приподнялась и опала, издав печальный вздох, как будто под ней кто-то медленно умирал. Повсюду валялись тлеющие кусочки угля.

«Уголь», – подумала Джессалин. Он же еще горит, при желании от него можно зажечь свечу… или перо.

Ей вспомнилось, как однажды Полли Анджелис – торговка рыбой – упала в обморок в церкви, и жена преподобного Траутбека привела старуху в чувство, поднеся к ее носу зажженное перо. Правда, то перо было куриным. Но вряд ли это имеет большое значение.

Джессалин снова посмотрела на шляпку, лежавшую у нее на коленях. Она купила ее в пейзанском ломбарде, и бабушка говорила, что такие шляпки были в большой моде в год, когда Наполеон развелся с Жозефиной. Но пусть старая и потрепанная, это была единственная шляпка Джессалин, а длинное, пышное страусиное перо, выкрашенное в бледно-желтый цвет, составляло предмет особой гордости. Кроме пера, шляпку украшала только выцветшая голубая лента вокруг тульи, и было абсолютно ясно, что, лишившись пера, шляпка окончательно утратит вид.

Но Джессалин решительно переборола свой эгоизм и резким движением выдернула перо из-под ленты. Она вскочила на ноги, подбежала к ближайшему тлеющему угольку и ткнула в него перо. Послышались треск, шипение, и вот уже у нее в руке самый настоящий факел. В испуге девушка отшвырнула пылающее перо, и оно спланировало на пол, рассыпая вокруг искры…

– Что, черт побери, здесь происходит?

Резко развернувшись, Джессалин увидела, что незнакомец уже полусидит, опираясь на руку. В сползшей с одного плеча рубашке, с падающими на лоб темными волосами он еще больше походил на падшего ангела. Голая грудь его тяжело вздымалась и опадала. Отчетливо понимая, как глупо вот так стоять столбом и молча глазеть к а незнакомца, Джессалин не находила сил ни сдвинуться с места, ни выдавить из себя хоть слово. Казалось, она даже дышать не может.

Вдруг что-то сильно обожгло ей ногу. Взглянув вниз, Джессалин обнаружила, что желтый язычок пламени проедает в ее голубой кисейной юбке все большую и большую дыру. Она попыталась сбить пламя ладонями, немного пришла в себя и смогла наконец заговорить.

– Подождите минутку, пожалуйста. Я только потушу юбку.

В это самое мгновение она вдруг увидела все происходящее как бы со стороны. Ей стало ужасно смешно – подумать только, стоя в клубах пара, она спокойно сообщает совершенно незнакомому человеку, что у нее горит юбка! Из последних сил она попыталась удержать смех, но все равно громко расхохоталась. Правда, смеялась она недолго – услышав, какие отвратительные, скрипучие звуки вырываются из ее рта, девушка резко осеклась. И тут Джессалин заметила, что незнакомец смотрит на нее так, будто не верит собственным глазам. Наконец он застонал н закрыл лицо ладонями.

Сделав несколько шагов вперед, Джессалин присела рядом. Она изо всех сил старалась не рассмеяться снова, потому что человек на полу вряд ли был способен разделить ее веселье.

– Пожалуйста, простите меня за то, что я ворвалась сюда подобным образом, – начала она и, несмотря на свои самые лучшие намерения, чуть не прыснула от смеха. – Я, конечно, понимаю, что мне не следовало этого делать, тем более, что это частное владение. Но я просто подумала, что здесь пожар, и не могла позволить вам сгореть заживо. И пусть я, конечно, не знала, что это именно вы, мне просто подумалось, что здесь обязательно должен кто-нибудь быть. С вами все в порядке? – Незнакомец не издал ни звука. – Как вы себя чувствуете?

Джессалин подумала, что грохот взрыва мог повредить его барабанные перепонки. Наклонившись поближе, она прокричала:

– Вы меня слышите? Я спросила, как вы себя чувствуете?

Незнакомец резко поднял голову и крепко зажмурил глаза.

– Благодарю вас, у меня со слухом все в порядке. По крайней мере было, до тех пор пока вы не задались целью уничтожить мои барабанные перепонки. – Он снова зарылся лицом в ладони, осторожно, словно треснувшее яйцо, наклоняя голову. – А чувствую я себя, если уж вам это чертовски интересно, будто моей головой долго играли в футбол.

Поникший, ссутулившийся, он казался каким-то странно ранимым. Джессалин смотрела на его тонкие пальцы, зарывшиеся во влажные темно-каштановые волосы, и ей вдруг страстно захотелось коснуться его руки. Что она и сделала.

Голова незнакомца резко дернулась вверх, как будто его ужалили. Теперь его темные глаза напоминали угольки шахты. В них было что-то странное, пронзительное. Казалось, что они видят тебя насквозь, до самой глубины сердца.

Странная неловкость охватила Джессалин, она отвела взгляд. Оба молчали. Из старых, покрытых копотью стен башни сочилась вода. Куча обломков вновь вздохнула.

– Я собирала всякую всячину вдоль берега в бухте Крукнек… – опять заговорила Джессалин, осмелившись наконец поднять взгляд. Горящие черные глаза незнакомца не отрываясь смотрели на ее губы. – И услышала этот ужасный грохот, – запинаясь, продолжала девушка, вдруг начав обостренно чувствовать буквально каждое движение своих губ. – Сначала я ничего не поняла, а потом увидела дым… Точнее, я подумала, что это дым… – Она снова запнулась и принялась облизывать нижнюю губу, но спохватилась и тут же перестала. – И вот я пришла сюда посмотреть, что происходит, и увидела, что из окон валит дым. Это, конечно, был не дым, но мне показалось… – Сделав неопределенный взмах рукой, Джессалин мужественно закончила: – Словом, я подумала, что здесь пожар.

– В самом деле? – Незнакомец выразительно посмотрел на обугленные остатки того, что когда-то было лучшим украшением ее единственной шляпы. – А когда вы обнаружили, что никакого пожара нет, вы решили устроить его сами?

– Просто мне показалось, что вам трудно дышать, и я решила помочь. Кстати, ради этого мне пришлось пожертвовать совсем неплохой шляпкой. Правда, – добавила Джессалин, чтобы быть до конца честной, – она была не новая, но ее еще вполне можно было носить.

Губы незнакомца изогнулись в насмешливой ухмылке.

– Прошу извинить, что я не преисполнился благодарностью. И вообще, мне бы не понадобилась никакая помощь, не сбей вы меня с ног своей весьма крепкой головой.

Джессалин чуть не задохнулась от ярости. Таких неблагодарных, высокомерных нахалов ей еще видеть не приходилось. Надо бы как-то остроумно поставить его на место. Но то, что она в результате сказала, не было даже просто умным.

– Надо было оставить вас здесь задыхаться. Большего вы не стоите.

Мужчину ее колкость нимало не смутила.

– Прошу вас, – сказал он сухо, кивнув в сторону двери. – Не смею вас дольше задерживать.

Джессалин вскочила на ноги, резко развернулась и решительно направилась к двери. Но и тут ей не повезло. Наступив на подол юбки, она бы грохнулась ничком, не вцепись незнакомец в ее щиколотку. Прыгая на одной ноге, Джессалин пыталась высвободиться.

– Пустите!.. Вы… Слышите?.. Пустите меня!

Он послушно выполнил ее просьбу. Отчаянно размахивая руками, Джессалин качнулась назад, потом вперед, сделала шаг, отчаянно пытаясь восстановить равновесие, но снова споткнулась о ногу незнакомца, который как раз начал подниматься. Они столкнулись, как две кегли, сбитые мячом, и Джессалин, судорожно ухватившись за белую рубаху, рухнула ничком, придавив его собой.

Он лежал под ней не шевелясь – бедра тесно прижаты к бедрам, живот к животу, ее колено зажато между его ног. А над ними клубился горячий, влажный пар. Джессалин втянула в себя воздух. Его лицо было совсем рядом, губы почти соприкасались.

– О Боже, – только и смогла выдохнуть Джессалин.

Она увидела, как губы незнакомца зашевелились, и почувствовала его теплое дыхание на своем лице. Правда, смысл слов до нее дошел не сразу.

– Может быть, до того, как это зайдет слишком далеко, нам следует хотя бы познакомиться?

Он говорил, и складки в углах его губ углублялись.

– Ммм…

– Понятно, – вздохнул незнакомец, – вы пытаетесь произвести на меня впечатление, видно, кто-то вам сказал, что мне нравятся загадочные и немногословные женщины.

В ушах у Джессалин шумело, голова отяжелела от густого пара.

– А кто… кто вы такой? – наконец спросила она.

– Мне кажется, я первым задал этот вопрос, – отпарировал незнакомец. А глаза у него, оказывается, не черные, а карие, темно-темно-карие. От зрачков к краям расходились тонкие золотистые лучики.

– Что? – рассеянно переспросила Джессалин.

– Я бы с огромным удовольствием и дальше продолжал нашу содержательную беседу, – отозвался он и зашевелился, пытаясь высвободиться, – да только вы тяжеленная, как намокший куль с мукой.

Джессалин успела только охнуть, а он уже встал на ноги, небрежно сбросив ее на пол, словно она и впрямь какой-то мешок. Она даже не успела одернуть юбку, и та задралась, приоткрыв кружевные оборочки на ее розовых панталонах, из которых за несколько последних месяцев она так выросла, что они не прикрывали даже худеньких коленок. Лицо Джессалин залила краска стыда. Нет, не потому, что незнакомец увидел ее голые ноги. Мысль о том, что теперь он знает, как она бедна, даже не может купить себе новое белье, была непереносима.

Резко одернув юбку, Джессалин украдкой взглянула в его сторону. Но ее опасения оказались напрасными. Незнакомец стоял к ней спиной, задумчиво разглядывая кучу обломков. Теперь наконец и она смогла без опаски его рассмотреть. Облегающие лайковые штаны заправлены в высокие сапоги. Очень тонкая батистовая рубашка, намокнув, стала почти прозрачной и едва прикрывала тело.

Джессалин встала, и в ту же секунду он, резко повернувшись, впился в нее пронзительными темными глазами. Девушка вспыхнула и принялась оглядываться по сторонам, безуспешно изображая, что это ей очень интересно.

Рудник закрыли уже давно. За эти годы ветры намели н углах башни кучи песка. Устье основной шахты когда-то обшили досками, теперь они прогнили и провисали, как старый матрас. Таких брошенных шахт в округе было немало, и местные жители давно облюбовали их для того, от чего хотели раз и навсегда избавиться – будь то мешки с новорожденными котятами или незаконными младенцами.

Однако в этой башне чувствовались следы чьего-то недавнего присутствия. Повсюду были разбросаны клочки бумаги, покрытые рисунками и чертежами, их слегка шевелил задувавший в открытую дверь ветерок. Из разбитого чайника на камни сочился недопитый чай. И везде валялись обломки того, что недавно взорвалось. Правда, Джессалин никак не могла себе представить, что бы это могло быть.

Незнакомец, присев на корточки, палкой пытался перевернуть какую-то плоскую железяку с зазубренными, оплавленными краями. Затем он поднял кусок искореженной медной трубы, несколько секунд, нахмурившись, изучал его и отбросил в сторону. В углах его рта залегли угрюмые складки.

– Что случилось? – спросила Джессалин и тут же подумала, что зря спрашивает. В горячей, влажной тишине ее голос прозвучал неожиданно громко и резко. И как-то очень по-детски.

Незнакомец тотчас же встал и повернулся к ней, готовый немедленно удовлетворить ее любопытство.

– Очевидно, – отчетливо выговаривая каждое слово, начал он, – давление на квадратный дюйм оказалось слишком сильным. Возможно, конечно, что где-то прохудился котел. Хотя мне все-таки кажется, не выдержали трубы. А вы как думаете.

– Я не знаю, – честно ответила Джессалин, с тем же успехом он мог бы говорить по-китайски.

– Какого же черта вы задаете дурацкие вопросы?

– Я просто пыталась завязать разговор.

– Лучше вам повторить эту попытку где-нибудь в другом месте.

Это было уже слишком. Надо немедленно уйти. Однако Джессалин не ушла. Теперь уже с непритворным любопытством она стала осматриваться. Ей стало понятно, что здесь проводился какой-то эксперимент. Не настолько же она тупа, чтоб не знать, что паровыми машинами откачивают воду из рудников. Но паровые машины, которые ей доводилось видеть, были просто гигантскими. Один котел там был размером с телегу. А этот, который взорвался, был, судя по всему, не больше барабана. Очевидно, его держала деревянная рама, опиравшаяся на деревянные козлы. Взрыв был таким сильным, что и раму, и козлы разнесло в щепки.

О Господи… этому сумасшедшему просто повезло, что он остался жив. А он стоит себе перед ней и смотрит с таким неприкрытым вызовом, будто ждет ответной грубости. Или насмешек.

Он не брился дня два и напоминал не то цыгана, не то бродягу. Да и такая манера выражаться тоже пристала больше какому-нибудь пастуху. Он что-то делал в старом машинном отделении рудника, значит, как-то связан с горным делом. Но одежда слишком добротная и дорогая не только для простого рабочего, но и для начальника рудника.

– Вас нанял граф, чтобы снова открыть рудник? Он не ответил, но Джессалин почувствовала, что его напряжение спало: незнакомец повел себя как отпущенная пружина – грязно выругался, развернулся и направился к двери, заметно прихрамывая.

– Вы же поранили ногу!

Она догнала его у самого выхода. Прислонившись к старой, иссеченной непогодой кирпичной стене, он тяжело дышал, потирая раненую ногу. Его губы искривились в болезненной гримасе.

– Может, все же позвать доктора Хамфри?

Его пронзительный взгляд буквально пригвоздил ее к стене.

– Послушай, девочка, тебя что, приставили ко мне сестрой-сиделкой.

– Я вам не «девочка».

Из-под полуопущенных век он бросил на нее насмешливый взгляд.

– Ты, конечно, весьма нескладное и долговязое создание. Но все же мне показалось, что можно смело предположить, что…

– Естественно, я де… женского пола. Я просто хотела сказать, что вы не имеете право так фамильярно со мной разговаривать. Для таких, как вы, я – мисс Летти.

Он еще раз окинул ее насмешливым изучающим взглядом, демонстративно начав с поцарапанных босых ног и постепенно переводя его вверх вдоль порванного, измятого и перепачканного копотью платья. А когда добрался до свисавших мокрыми, спутанными прядями и напоминавших прошлогоднее птичье гнездо волос, его губы искривились в насмешливой ухмылке.

Джессалин твердо решила не дать себя смутить.

– Я не знаю, кто вы такой… сэр, – начала она, выговорив последнее слово с таким презрением, чтобы сразу стало ясно, что он не заслуживает такой чести. – Но одно могу сказать совершенно точно – вы явно не джентльмен. Потому что, если бы вы были джентльменом, то хотя бы поблагодарили меня за то, что я пыталась спасти вам жизнь.

– Сначала ты чуть не расплющила меня, потом пыталась поджечь страусиным пером. Затем ты набросилась на меня и начала целовать, пользуясь тем, что я слишком слаб, чтобы отстаивать свою добродетель…

– Я вас не целовала!

– И вот выясняется, что ты все это время спасала мою жизнь? В следующий раз будь так добра, заранее ставь меня в известность о предстоящих актах милосердия. Я хоть заранее приготовлю какое-нибудь уютное гнездышко.

– Вы, сэр, не только грубиян, но и нахал. – С этими словами Джессалин гордо вздернула подбородок, вышла из дома и направилась вверх по тропинке.

Однако уже через пару шагов он догнал ее и, схватив за руку, резко повернул к себе.

– Ну зачем же так? Погоди минутку. Я с тобой еще не закончил…

– Зато я закончила! – Джессалин выплевывала слова, тщетно пытаясь вырваться. – И я вас не целовала!

– Но ты ведь думала об этом. – Его губы скривились в жутковатом подобии улыбки. – А подумать – это уже почти сделать.

– Да я никогда!.. Да как вы смеете?.. Клянусь Богом, вы самый самовлюбленный, надутый… Жаба надутая! И клянусь – для жабы это оскорбление.

С этими словами она выдернула руку с такой силой, что та по инерции описала дугу и со всей силой врезалась в его челюсть.

– Черт! Ах ты маленькая…

Но Джессалин не стала ждать, что будет дальше. Она со всех ног кинулась прочь.

Только у самой изгороди Джессалин наконец остановилась и, прислонившись спиной к грубым камням, перевела дух.

Вдруг что-то легонько коснулось ее щеки. Ветер трепал клочок голубой кисеи, зацепившийся о терновник. Джессалин захотелось плакать. У нее так мало платьев… Но в то же время она понимала, дело совсем не в разорванной юбке. Ее переполняли противоречивые чувства.

Джессалин попыталась пригладить взъерошенные ветром волосы. Они оказались еще в худшем состоянии, чем она предполагала, – растрепанные и спутанные, все в колтунах. Солнце светило прямо в лицо. Наверняка завтра снова высыпят проклятые веснушки. Свою шляпу она оставила там… у него. Нет, лучше уж изжариться, чем даже подумать о том, чтобы вернуться туда.

Костяшки пальцев неприятно саднило, и Джессалин прижала руку к горячей щеке. О Господи, надо же ухитриться… Хотя его манера говорить кого угодно сведет с ума. Ничего, она хоть немного отыгралась: дала ему пощечину и обозвала надутой жабой. При этой мысли Джессалин рассмеялась, но смех получился какой-то отрывистый и скрипучий. Так ему и надо – получил по заслугам. Теперь не скоро оправится – шутка сказать, женщина ударила его по лицу.

Джессалин снова рассмеялась, вспугнув стаю грачей. Черные крылья затрепетали на фоне синего неба, напоминая извивающуюся траурную ленту.

Проводив глазами грачей, Джессалин снова придирчиво оглядела себя. Платье измято и перепачкано. Внезапно ей отчаянно захотелось оказаться дома, где все вокруг такое знакомое, надежное и безопасное. Башмаки она оставила на берегу. Значит, первым делом надо поскорее забрать их оттуда. В конце концов, это ее единственная приличная пара.

Спустившись с утеса, она с ужасом обнаружила, что прилив уже почти покрыл песчаный берег. Море забирало обратно все, что выбросило на берег раньше, в том числе и кусок мачты, который нашла Джессалин. Оно уже бурлило вокруг каменных глыб, когда-то отколовшихся от скалы.

Джессалин бросилась к камню, на котором пару часов назад оставила ботинки, чулки и шерстяные подвязки. Она прекрасно помнила, как сложила их на сухом, теплом камне, покрытом высохшими водорослями. Было так приятно ощущать босыми ногами белый, ласковый песок. Но теперь коричневато-зеленые пятна водорослей были влажными и скользкими.

– Ну что же это такое! – не выдержала Джессалин, и ветер унес прочь ее слова, точно так же, как жадная волна унесла единственные башмаки, которые еще налезали на ее огромные, безобразные ноги. – Что же это такое… – повторила она уже гораздо тише. И в сердцах добавила: – Черт побери! – Она старалась избегать подобных выражений, но сейчас оно было совершенно уместно.

Джессалин глубоко вдохнула соленый морской воздух. Надвинувшиеся с суши тучи скрыли солнце, и море стало тускло-свинцовым. Прямо над головой жалобно кричала чайка. Резкий порыв ветра разровнял песок, пригнув стебли тростника к самой земле. Сверху посыпались мелкие камушки. С трудом справляясь с развевающейся юбкой, Джессалин подняла взгляд, ожидая увидеть вернувшихся коз. И увидела незнакомца.

Ни секунды не раздумывая, она метнулась под утес, в густую тень, и спряталась за большим, седым от лишайника валуном. Затаившись, она все же не удержалась и сквозь густой тростник стала наблюдать.

Он подошел к самой кромке прилива и остановился. Джессалин видела только его спину и пузырящиеся на ветру рукава белой рубахи. Он стоял неподвижно, глядя на море и позволяя волнам лизать носки высоких сапог. И в то же время в нем ощущалась какая-то порывистость, норовистость породистой лошади. Он напоминал рысака перед стартом, который ждет лишь взмаха флажка, чтобы сорваться с места.

Джессалин в своем убежище за валуном попятилась и закрыла лицо ладонями. Господи, ну неужели же каждый раз она будет вести себя, как круглая дура! Даже слепой крот, и тот заметил бы ее с вершины утеса, пока она стояла, столбом посреди пустого пляжа. Надо было дождаться, пока он спустится, и гордо пройти мимо с высоко поднятой головой. А она, как дитя малое, убежала и спряталась. Теперь он, конечно, с нетерпением ждет, когда она выйдет, и опять примется издеваться над ней.

Джессалин осторожно выглянула и, к великому ужасу, обнаружила, что он снимает рубаху. Сбросив ее на песок, он принялся за сапоги. Наконец, стянув и брюки, он остался совершенно обнаженным. Джессалин отчетливо видела его, несмотря на брызги разбивающихся о берег волн. Он стоял лицом к морю, и на фоне белого песка его тело казалось очень темным. Но вот он пошел вперед, все дальше и дальше за линию прибоя. До того как вода закрыла его бедра, Джессалин успела заметить уродливый алый шрам, обвивавший его ногу, словно след от удара хлыстом.

В этом месте очень опасно купаться, даже когда море совершенно спокойно. А уж после шторма…

Он нырнул в высокую волну. Джессалин затаила дыхание. На какое-то мгновение его голова появилась над водой, но тотчас же снова исчезла под следующей волной. Джессалин показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он снова вынырнул на поверхность. Его темные волосы отчетливо выделялись на фоне грязно-серой воды. Он плыл к Челюсти Дьявола, выступавшей из моря зазубренной скале. Возле нее потерпело крушение немало кораблей, капитаны которых имели глупость подойти слишком близко. Вокруг постоянно бурлили загадочные течения, налетавшие невесть откуда и уносившие неосторожных пловцов в открытое море.

Надо обязательно предупредить его об опасности. Но Джессалин не могла себя пересилить. Ей совершенно не хотелось встретиться с пронизывающим взглядом его почти черных глаз и понять, что он прекрасно знает: она видела, как он раздевался и как обнаженным входил в воду. Нет, после всех оскорблений ей, право же, стоит позволить ему утонуть.

Конечно же, этот взрыв должен был его убить. Или по меньшей мере искалечить. Однако взорвалась задняя часть котла, а он, по какой-то счастливой случайности, оказался с другой стороны. Это вдвойне странно, потому что такое везение отнюдь не свойственно членам семейства Трелони. И все же, хотя его слегка контузило взрывом, он даже не получил ожогов. И вообще ничего бы не было, если бы эта костлявая рыжеволосая девица не ворвалась, как пушечное ядро, и не сбила его с ног.

Чтобы бороться с течением, ему приходилось сильно работать ногами, и в бедре начала пульсировать боль. Сцепив зубы, он плыл вперед, надеясь, что физическое напряжение хоть немного отвлечет от мрачных мыслей о сплошной череде неудач, преследовавших его в Последнее время, но они упорно роились в мозгу, хлопая черными крыльями, как стая стервятников. А ведь он был так уверен, что на этот раз все обязательно получится, что ему наконец удалось найти ответ… Удалось придумать, как осуществить свою идею…

Он верил, что сила пара может заставить двигаться любой экипаж. Экипаж без лошадей… Однако придется сконструировать новый двигатель, более легкий, более компактный, но во много раз более мощный. Конечно, все дело в трубах. Труб наверняка нужно гораздо больше, чем в современных котлах. Не одна или две, а как минимум двадцать. Причем гораздо меньшего диаметра. Теоретически это должно значительно повысить давление на квадратный дюйм внутри котла и соответственно мощность двигателя. А на практике… проклятый котел взорвался к чертовой матери. Не зря, значит, он вел эксперимент один, в заброшенном руднике, хорошо, что никто не пострадал.

Ну что ж! Ведь он все равно живет по ошибке. Он должен был погибнуть еще год назад, при Ватерлоо, вместе со всеми остальными. Ватерлоо… Стервятники в мозгу оживились, захлопали черными крыльями. Казалось, он снова слышит вонь пороха, сладковатый запах свежей крови и горький запах страха. Опустив лицо в холодную воду, чтобы избавиться от этого навязчивого ощущения, он еще сильнее заработал ногами. Боль резко усилилась и жгла огнем всю нижнюю часть тела. Он невольно вдохнул, но даже морская вода, которой он чуть не захлебнулся, имела вкус крови. Вкус смерти. Вкус… Холодно.

Вода вдруг стала обжигающе холодной. Он попытался повернуть к берегу, но течение крепко держало его в своих ледяных тисках, унося все дальше и дальше в море. Он отчаянно работал ногами, но течение кружило и швыряло его, как сухой листок. Казалось, он борется не с водой, а с каким-то живым существом, сильным, грубым и злобным. Он боролся изо всех сил, но море все равно побеждало. Ему вдруг стало смешно. Ну конечно, мог бы и догадаться, что хоть ему до сих пор фантастически везло, рано или поздно он должен погибнуть, причем исключительно по собственной глупости.

Внезапно мертвая хватка ледяных тисков ослабла. Море отпустило его, словно отбросило надоевшую игрушку.

Перевернувшись на спину, он отдыхал и с облегчением чувствовал, что волны несут его обратно к берегу. Внезапно к плеску волн и шуму его собственного дыхания примешался еще один звук. Ему показалось, что это кричит чайка. Больная чайка.

Он был уже совсем близко от берега и встал так, чтобы получше видеть берег. Давешняя рыжая девица выползла наконец из-за своего камня и теперь что-то кричала ему, стоя по колено в воде.

Решив не обращать на нее внимания, он снова перевернулся на спину. В ноге по-прежнему пульсировала боль, порой просто невыносимая. Сначала эти проклятые мясники, которые почему-то именуют себя хирургами, утверждали, что он не выживет, если ему не ампутировать ногу. Когда же он доказал им, что это наглая ложь, они стали говорить, что он больше не сможет ходить. Этот прогноз тоже не оправдался, но даже сам он признавал, что нога была еще очень слабой. И болела. Если он не глушил себя алкоголем, она болела не переставая, причем так, будто в нее вцепились все дьяволы ада.

Рыжеволосая девица перестала кричать и начала подпрыгивать, размахивая руками. Какого черта ей от него надо? Тем более, пора вылезать – на борьбу с морем уже не осталось сил. Он попытался представить себе, как его преследовательница отреагирует на появление из моря абсолютно голого мужчины. Наверняка завизжит и помчится прочь. Ухмыльнувшись, он перевернулся на бок и поплыл к берегу.

Девица не убежала. Он вынырнул из волн всего в паре метров от нее, и она лишь слегка вздрогнула и попятилась назад, как маленький песчаный краб. Она, как зачарованная, смотрела на него широко распахнутыми глазами, и ее лицо постепенно приобретало оттенок спелой клубники.

Он заговорил самым вежливым и светским тоном, который только имелся в его арсенале:

– Вам что-нибудь нужно, мисс Летти?

– Я…

Голос не слушался ее, и он заметил, как девушка судорожно сглатывает, пытаясь обрести дар речи. Ветер развевал ее рыжие волосы, они окружали голову легким желтовато-коричневым облаком. Море за его спиной, казалось, дышало, как огромное живое существо.

Он стряхнул с груди капли воды. Девушка быстро посмотрела на него, но тотчас же вновь отвела взгляд. Море продолжало дышать.

Она была очень юна. Скуластое, широколобое лицо усеяно веснушками. Над всеми чертами безраздельно господствовал рот. Большой, с полными, яркими губами, которые даже сейчас, когда они были плотно сжаты, казалось, вот-вот расплывутся в улыбке. Но вот что странно: хотя он никогда не встречал никого, даже отдаленно на нее похожего, у него возникло ощущение, что он ее давно знает.

– У вас что, столбняк, мисс Летти?

Она еще плотнее сжала губы, решительно вздернула подбородок, но смотрела по-прежнему в сторону:

– Хоть вы и вели себя отвратительно, я вовсе не собиралась вас ударить. – Она так старательно выговаривала слова, что он с трудом подавил смех. – Это получилось совершенно случайно.

– Правда? В таком случае мне страшно даже подумать, что было бы, сделай вы это умышленно.

Уголок пухлого рта начал подрагивать, и ему показалось, что она сейчас улыбнется. В ожидании он затаил дыхание. А море все дышало.

– Я хотела предупредить вас, – наконец заговорила она, по-прежнему избегая смотреть на него. – В этой бухте очень сильный отлив. Особенно после шторма. А течения…

Он в два шага преодолел разделявшее их расстояние и, прежде чем она сообразила убежать, крепко взяв за подбородок, повернул ее лицо к себе. Широко распахнутые темно-серые глаза смотрели испуганно. В них отчетливо читались страх, любопытство и просыпающееся возбуждение. Он уже забыл… да нет, он никогда и не знал такой невинности.

Девушка нервно облизнула нижнюю губу.

– Дело в том, ммм… что в этой бухте очень коварные течения.

Он слегка провел большим пальцем вдоль линии ее подбородка. Море дышало, вдыхая… выдыхая…

– Мисс Летти, вы снова решили выступить в роли няни?

Девушка, вздрогнув, отшатнулась с такой силой, что не удержала равновесия и с громким всплеском шлепнулась прямо в воду. Поднимая глаза, она невольно вновь увидела все его тело, со страхом заметив изменения, которые с ним произошли.

– Позвольте помочь вам, мисс Летти. – Он склонился над ней с такой галантностью, словно они сидели в гостиной.

Решительно оттолкнув его руку, Джессалин судорожно пыталась подняться, но лишь все больше запутывалась в намокшей юбке. Наконец ей это удалось. Ежась от холода, она отбросила с лица растрепанные волосы. Ее губы дрожали, а лицо так побледнело, что на нем можно было сосчитать каждую веснушку.

– Теперь я понимаю, что вы имели в виду, говоря о коварных течениях.

– Послушайте, вы… – Ее глаза стали темными, как грозовая туча. – По мне, так бросьтесь вниз головой в ближайшую шахту! Мне плевать!

С этими словами она повернулась и направилась к тропинке, стараясь держаться с достоинством, несмотря на мокрое платье. Но на полдороге не выдержала и побежала. Она бежала, как маленькая девочка, неуклюже размахивая руками, и волосы красновато-коричневым парусом развевались у нее за спиной.

Сложив руки рупором, он прокричал ей вслед:

– Мисс Летти, я остаюсь вашим верным и покорным слугой! – Он не сомневался, что она обязательно обернется, чтобы оставить последнее слово за собой или хотя бы метнуть в него убийственный взгляд своих темно-серых глаз. И был очень удивлен и чуть разочарован тем, что этого не произошло.

Глава 2

– Бедняжка Перси, – посмеиваясь сказала Джессалин. – Что, эта гадкая старая птица опять терроризирует тебя?

Толстая рыжая кошка сердито зашипела. Объектом ее ненависти была огромная, уродливая чайка с черной спиной. Размером со среднего гуся, она сидела на изгороди совсем рядом, будто дразня кошку. Но обе прекрасно знали, что она успеет улететь задолго до того, как Перси прыгнет.

Чайка, пронзительно крикнув, захлопала крыльями. Кошка зашипела. Рассмеявшись, Джессалин погладила пушистую, рыжевато-коричневую полосатую спину.

– Считай, что она испугалась тебя, Перси, – ласково поддразнила она свою любимицу. Перси тотчас же довольно заурчала, точа когти о шероховатый деревянный подоконник.

Тишину вечера нарушали лишь шум прибоя и резкие крики птиц. В последних лучах закатного солнца море отливало пурпуром, как сливовое вино в чашке. Энд-коттедж находился всего в сотне метров от моря, но здесь берег был круче, чем в бухте Крукнек, а узкий пляж почти всегда был скрыт под водой.

Перси бросила на чайку последний убийственный взгляд, после чего с безразлично-надменным видом спрыгнула с подоконника и направилась к камину. Трудно было поверить, что всего год назад она была ходячим скелетом и находилась на волосок от голодной смерти.

Джессалин взобралась на освободившийся подоконник. Весь вечер ее мучило какое-то странное беспокойство. Внутри все бурлило, как в бочонке со свежим сидром.

Налетевший порыв ветра зашуршал соломой на крыше конюшни. Он принес с собой острые запахи моря и свежескошенного сена. К ним примешивался сладкий аромат первоцветов и нарциссов, росших вдоль изгороди, за которой резвился гнедой жеребенок.

Местные называли Энд-коттедж конным заводом, хотя это был скорее комплимент, чем правда. Когда-то, много лет назад, здесь действительно разводили лошадей, которые участвовали почти во всех больших скачках. Сэр Сайлас Летти, дедушка Джессалин, спортсмен и заядлый игрок, проигрывал огромные деньги, но всегда вовремя расплачивался. В те годы конюшни Летти пользовались заслуженной славой и приносили приличный доход.

Дедушка умер задолго до того, как Джессалин переехала в Энд-коттедж, и за прошедшие годы удача отвернулась от семейства Летти. Постепенно лучшие лошади были проданы, остались только старые, хромые – словом, те, что явно не годились для скачек.

Вот почему Джессалин никогда не бывала на скачках, никогда ее сердце не замирало от восторга в тот миг, когда принадлежащая ей лошадь заканчивает скачку ноздря в ноздрю с фаворитом. Обо всем этом она знала лишь со слов бабушки. Девушка любила эти истории у камина в долгие зимние вечера, когда за окном завывал порывистый корнуолльский штормовой ветер. Бабушкины рассказы Джессалин знала почти наизусть: вот сейчас будет про резкий звонок, дающий сигнал к старту, про жокеев, одетых в курточки из тафты всех цветов радуги, про цокот сотен копыт по беговой дорожке… и про сладкий, незабываемый вкус победы.

«Когда-нибудь, – говорила обычно леди Летти, и в ее глазах светилась надежда, – когда-нибудь, когда появится подходящая лошадь, мы обязательно поедем в Ньюмаркет или Эпсом и снова примем участие в скачках». Когда-нибудь, когда-нибудь…

Большие надежды возлагались на молодую гнедую кобылку, родившуюся прошедшей весной. Настолько большие, что жеребенку дали имя Надежда Летти.

Из конюшни вышел небольшого роста, кривоногий и смуглый человек. Джессалин приветственно помахала ему рукой. Ответа не последовало, да она его и не ждала, потому что в единственной руке у мужчины был зажат недоуздок. Вторую он потерял в бою на полуострове пять лет назад. Хотя этот типичный уэльсец носил типично уэльское имя – Ллевелин Дейвис, и бабушка, и Джессалин называли его Майором, потому что именно это звание он носил в армии. Остальные же вообще никак не обращались к нему – майор не отличался приветливостью.

Щелкнул замок, и Джессалин обернулась. Шурша черными бомбазиновыми юбками, в гостиную вошла бабушка. Леди Летти хоть и пользовалась тростью, держалась, на удивление, прямо, горделиво неся свое высокое, осанистое тело.

– Прикрой окно, девочка, – произнесла она с грубоватым корнуолльским акцентом. – А то камин плохо горит.

Ржавые петли старинного окна протестующе взвизгнули, а Джессалин подошла к камину и кочергой поворошила почти потухшие дрова. Леди Летти с достоинством присела на краешек потрепанной, залатанной кушетки. Когда-то кушетка была пурпурной, но годы и солнце сделали свое дело, и теперь она приобрела блеклый красновато-коричневый оттенок. Поднеся к глазам монокль, леди Летти придирчиво осмотрела Джессалин, тотчас же заметила кончик большого пальца, выглядывавший из дырявого домашнего шлепанца, и неодобрительно фыркнула.

Это, естественно, не укрылось от Джессалин, но она быстро отвернулась, чтобы скрыть улыбку.

– Бабушка, мне так жаль тех ботинок… – Она уже успела рассказать леди Летти о потере ботинок, украденных морем. Но ни словом не обмолвилась ни о взрыве, ни о незнакомце.

Леди Летти провела кончиком трости по потертому ворсу ковра.

– Дело ведь не в потере ботинок, дорогая. А в том, насколько глупо это получилось. Тебе давно пора перестать вести себя, как дикарка. Вспомни хотя бы, что ты прирожденная леди. А леди не бегают по песку босиком.

– Слушаюсь, мэм, – ответила Джессалин, хотя ей качалось, что прежде нечто следовало задуматься, занимаются ли настоящие леди, пусть даже самые бедные, сбором сякого мусора, выброшенного на берег штормом. Выпрямившись напротив бабушки в побитом молью высоком кресле, она чопорно сложила руки на плотно сдвинутых коленях. Поза давалась ей нелегко, особенно если учесть выглядывавшие из-под платья дырявые тапки. Украдкой взглянув на леди Летти, Джессалин заметила, как лицо старой женщины осветилось любовью, прежде чем та успела снова неодобрительно поджать губы.

Когда Джессалин села в это кресло в первый раз, ее ноги с трудом доставали до пола. Это было через месяц после похорон отца. В тот день мать привезла ее в Корнуолл и оставила на попечение бабушки – попросту избавилась от нее, как избавляются от старых вещей, которые разонравились либо просто вышли из моды.

– Итак, этой ветреной, тщеславной дурочке надоело возиться с дочерью, и она решила отдать тебя мне, да? – спросила тогда леди Летти, рассматривая Джессалин в лорнет с таким видом, будто никак не могла придумать, какую пользу можно извлечь из тощей шестилетней девчонки с ярко-рыжими волосами, веснушчатым носом и ободранными костлявыми коленками. Но очень быстро выражение ее лица смягчилось, и она весело рассмеялась. – О Боже, девочка, да ты просто копия меня в таком же возрасте. – Джессалин показалось, что этот факт доставил бабушке явное удовольствие. А та продолжала: – Тебе предстоит узнать, что быть Летти совсем непросто. – В этом месте пожилая дама подняла узловатую руку, как будто хотела остановить возможные возражения, хотя у Джессалин и без того язык словно прирос к небу. – Хотя ты ее дочь, твой отец все-таки был Летти. А это значит, что в тебе течет наша кровь, и я обязана сделать из тебя настоящую Летти. Настоящую Летти и настоящую леди, клянусь Богом.

На поверку быть Летти оказалось очень просто. Правда, с леди дело обстояло сложнее.

Нет, Джессалин совсем не была сорванцом. Просто прежде чем она успевала подумать, как правильно себя повести – или, как говорила леди Летти, «поступить соответственно приличиям», – дело обычно уже было сделано. Этот основной ее недостаток бабушка из своеобразного чувства гордости преподносила другим как достоинство.

– Не расстраивайся из-за ерунды, – снова и снова повторяла она, когда Джессалин в очередной раз попадала впросак. – Разумеется, следует поступать соответственно приличиям. Но Летти дозволяется вести себя так, как это свойственно только им. Человек просто обязан иногда делать неожиданные вещи. Поэтому не обращай ни на кого внимания и помни, что ты Летти, а значит, имеешь право на непредсказуемые поступки.

Беда заключалась в том, что Джессалин никак не могла научиться не обращать ни на кого внимания. Порой ей и самой хотелось научиться вести себя как подобает юной леди, а не невоспитанному мальчишке-сорванцу. Порой… Но обычно… Обычно она чувствовала себя воздушным змеем, который летит только туда, куда его несет ветром. И ей страстно хотелось вырваться на свободу, стать такой, какой она обязательно бы стала, если бы не удерживающая ее нить.

А еще ей было совершенно безразлично, увидит она когда-нибудь свою мать или нет.

С грохотом распахнувшаяся дверь вернула Джессалин к действительности. Вошла служанка с подносом – время пить чай. Ловким движением бедра захлопнув за собой дверь, служанка поставила поднос на раздвижной столик и со стоном выпрямилась, потирая поясницу.

– О-ох, ну и денек. Встала с петухами и так ни разочка и не присела. Как намотаешься да натягаешься, так чему потом удивляться, что спина разламывается. Тут надо удивляться, что я еще не в проституции от усталости.

Леди Летти постучала тростью по полу.

– В прострации. Сколько раз тебе говорить, глупая девчонка, чтобы ты не путала слова «проституция» и «прострация».

Девушка согласно кивнула головой в кружевном чепчике. На ее пухлом, как пончик, лице выделялись два черных глаза. Она была бы даже хорошенькой, если бы ненеровный, уродливый шрам, пересекавший левую щеку от глаза до рта. Когда девочке было двенадцать лет, ее отец-рудокоп, сильно напившись, располосовал ей лицо киркой. Подобно Перси и Майору, Бекка Пул была из отверженных, которых леди Летти всегда охотно привечала.

– Ну да, миледи, – сказала Бекка, и на лице ее расцвела такая обаятельная улыбка, которая почти заставляла забыть о шраме. – Я ж именно так и сказала. В проституции.

Метнув в сторону Бекки еще один сердитый взгляд, леди Летти достала из кармана черепаховую табакерку и, хотя пальцы ее скрючило ревматизмом, очень ловко открыла ее одной рукой. Лицо старой дамы покрывала такая густая сеть морщинок, что оно напоминало сушеное яблоко, но возраст не затронул линий скул и подбородка. Это по-прежнему было волевое, властное лицо, говорившее о недюжинной внутренней силе.

Сколько помнила Джессалин, бабушка всегда была седой. Ее волосы цветом напоминали оловянную руду, которую добывали на корнуолльских рудниках. Но Джессалин слыхала, что давным-давно они были, как пламя. Когда-то величественная пожилая дама была юной девушкой со смеющимся ртом и дерзкими манерами и, как большинство девушек в округе, работала на руднике.

Рассказывали, что однажды, когда Розали Поттер возвращалась домой со смены в «Уил Рузе», ее догнал хорошо одетый джентльмен, ехавший верхом. Сайлас Летти чрезвычайно гордился своим происхождением. Потомственный дворянин-землевладелец, он мог перечислить своих предков поименно вплоть до битвы при Гастингсе. Но стоило ему один раз взглянуть на смеющийся рот и рыжие волосы, как он влюбился без памяти и понял, что он должен заполучить их во что бы то ни стало. Будучи истинным Летти, он «поступил соответственно приличиям» и вместо того, чтобы сделать девушку с рудника своей любовницей, женился на ней.

Позднее Сайлас был избран в парламент и переехал в Лондон, где оказал какую-то важную услугу самому королю. Какую – никто не знал, потому что в семье существовал негласный запрет на любые разговоры на эту тему. Но тем не менее услуга принесла вполне ощутимые плоды – король сделал Сайласа Летти баронетом. Чтобы доставить удовольствие королю, Сайлас принял баронетство, но был весьма невысокого мнения об этой чести. В отличие от многих других семей Летти не нуждались ни в каких титулах, чтобы подчеркнуть свою значимость.

Правда, одна-единственная причина радоваться ново-обретенному титулу у сэра Сайласа все-таки была. Теперь Розали Поттер – девчонка, выросшая в грязной лачуге среди груд шлака, – его Розали стала леди.

Вот такая была история, куда романтичнее, чем те, что Джессалин читала в библиотечных книжках. Прекрасная девушка с рудника завоевала сердце баронета, человека настолько выше ее по социальному положению, что он с тем же успехом мог жить на луне.

Джессалин вздохнула и помрачнела. Интересно, что бы ее бабушка сказала о человеке с мозолистыми, покрытыми шрамами руками, который ругается хуже уличного торговца. Который экспериментирует с какими-то взрывоопасными паровыми штуковинами и которому ничего не стоит появиться перед молодой девушкой в чем мать родила. Который так смотрел на нее и коснулся ее…

– Девочка моя, у тебя что, блохи? – Резкий голос леди Летти вывел Джессалин из задумчивости. – Если нет, то прекрати ерзать на стуле и дергаться. Это неприлично.

– Это все из-за нарыва, миледи, – вмешалась Бекка Пул, заканчивая накрывать стол к чаю и выпрямляясь с еще одним душераздирающим стоном. – Тут любой занервничает. У меня у самой с того самого времени руки трясутся.

Леди Летти, взяв понюшку, деликатно чихнула в носовой платок.

– Нарыв? Какой еще нарыв?

– О, очень большой нарыв, миледи. Он был днем, когда вы с Майором поехали в Маусхоул. Я только села передохнуть, попить чайку, как вдруг как гром среди ясного неба – ба-бах! Бумм! Земля и та затряслась, как грудь старой ведьмы от храпа. Такой большой нарыв, миледи! Странно еще, как я не померла на месте со страху.

Чтобы избежать бабушкиного проницательного взгляда, Джессалин принялась усиленно ворошить кочергой дрова в камине. Ей казалось, что стоит леди Летти посмотреть на нее, и она сразу догадается обо всем, что произошло сегодня. О том, что она была слишком близка от мужчины, лежала на нем и чувствовала под собой его тело. И неважно, что это произошло по чистой случайности, что с ее стороны все было совершенно невинно, что… Что она видела этого же самого мужчину совершенно обнаженным. И вовсе она не думала его целовать, да ей бы такое и в голову не пришло… О Господи!

– Бекка! – Голос Джессалин прозвучал гораздо резче, чем ей хотелось. – Пожалуйста, нарежь побольше кекса.

– Конечно, мисс. И как это вы можете есть с таким аппетитом после этого нарыва, ума не приложу. Мне-то пришлось принять средство для несварения доктора Дули, да и после того я смогла проглотить только пару кусочков.

Поджав губы, леди Летти смотрела вслед удаляющейся Бекке.

– Нет, эта девчонка просто невозможна! Может быть, ты мне объяснишь, что значит «средство для несварения доктора Дули»?

Джессалин облегченно вздохнула. Наконец-то она сменила тему.

– Всего лишь средство для улучшения пищеварения, бабушка, – сказала она и рассмеялась. – Хотя слово «несварение» кажется мне более уместным – ведь сделано оно из помета летучих мышей, слизи улиток и лесных клещей.

Присев к столу, Джессалин разлила чай в разнокалиберные чашки. Когда дела шли особенно плохо, а в последнее время так и было, они старались растягивать заварку дня на три. Сегодня был как раз третий день, и чай напоминал грязноватую дождевую воду.

Джессалин протянула чашку бабушке. Губы старой леди изогнулись в подобии улыбки, она нежно потрепала внучку по колену.

– Не расстраивайся из-за ботинок, девочка. Мы как-нибудь наскребем на новую пару. В крайнем случае продадим одну из моих табакерок.

– Нет, бабушка, что ты! Ты не должна этого делать!

У леди Летти была замечательная коллекция из восьмидесяти девяти табакерок, сделанных из всех мыслимых и немыслимых материалов – от папье-маше и эмалированной меди до ограненного хрусталя. Это была память о лучших временах – покойный баронет дарил их жене после каждой удачной скачки.

– Только не говори мне, что я должна и чего не должна делать, девочка. – Леди Летти смахнула крошки табака с корсажа. – В моем возрасте иметь больше вещей, чем можешь использовать, непозволительная роскошь. – С этими словами она сделала глоток чая и брезгливо поморщилась. – Фу-у! Коровья моча какая-то. Налей мне лучше чуточку портвейна.

Поднявшись, Джессалин подошла к сундуку у окна и взяла графин с портвейном. Она наливала густое вино медленно, осторожно, так, как ее учили, чтобы не появились пузырьки, разрушающие букет.

Стемнело, и Джессалин зажгла сальные свечи, стоявшие на каминной полке. Переходя от одной к другой, она случайно увидела в зеркале свое отражение. Даже в мутном, покрытом пятнами стекле нельзя было не заметить горевший на высоких скулах румянец и странный блеск в глазах. Джессалин испуганно отвела взгляд и, повернувшись к бабушке, обнаружила, что та пристально рассматривает ее в лорнет.

– А теперь, может быть, ты мне все-таки расскажешь о сегодняшнем взрыве? – спросила наконец старая леди. – Ты что, встретила младшего Трелони?

Джессалин ошарашенно уставилась на бабушку:

– Но как?..

– Обычная дедукция, дитя мое. У тебя сегодня такой вид, будто твоя лошадь взяла главный приз, а ты выиграла пару сотен фунтов. Помимо толстого кошелька, только одно способно зажечь такой огонь в глазах истинной Летти. Мне оставалось лишь спросить себя, есть ли поблизости молодой и красивый мужчина. Такой отыскался только один.

– Но когда же он… но почему же он… Так значит, это Трелони! – Джессалин наконец нащупала стул и села, чтобы не так явно дрожали колени. – Но ведь он не граф?

Леди Летти постучала кончиком указательного пальца по крышке табакерки.

– Насколько я помню, у покойного графа было три сына, и этот – младший. Кажется, они назвали его в честь какой-то ирландской кобылы, на которую граф поставил в тот день, когда он родился. Мак-какой-то-там. В последний раз я его видела, когда он был совсем мальчишкой. Кажется, это было на похоронах его отца. Он спьяну свалился с лестницы и сломал себе шею. Я, конечно, имею в виду старого графа. Л сейчас младшему Трелони уже за двадцать, он наверняка по уши в долгах и уверенным шагом движется навстречу собственной гибели. Дурная кровь. У всех в этом семействе, и от них лучше держаться подальше… Все умирают молодыми, причем бессмысленной и позорной смертью.

Джессалин и раньше была наслышана об этом. О том, как Чарльз Трелони, десятый граф Сирхэй, погиб, свалившись с лестницы. Хотя некоторые утверждали, что причиной смерти графа была не столько чрезмерная доза портвейна, сколько ревность мужа Одной из его многочисленных любовниц. Старший сын и наследник графа, тоже Чарльз, умер от разрыва селезенки, упав с лошади. Естественно, он тоже был пьян. Хотя некоторые говорили, что его душу уволок в ад призрак человека, которого он убил на дуэли. Второй сын, нынешний граф, пьянствовал и развратничал в Лондоне, и поговаривали, что он вряд ли доживет до следующего дня рождения. Безумные Сирхэй… Именно так называли их все вокруг. Джессалин попыталась вспомнить, какие слухи ходили о третьем, младшем сыне. Кажется, что он дешево купил место офицера в действующей армии и его чуть не убили под Ватерлоо.

– Бабушка, а ты не знаешь… – Джессалин судорожно пыталась вспомнить, говорили ли, какое звание носил младший Трелони. В конце концов она решила остановиться на капитане. – Ты не знаешь, что капитан Трелони делает в Корнуолле? Он что, ушел из полка и останется здесь управлять поместьем?

– Да чем там управлять? Сирхэй разорились еще много лет назад. Трелони всегда было наплевать на их корнуолльские земли. Если бы и дом, и все остальное не было заложено-перезаложено, они бы давно их продали. Нет, говорят, он приехал в отпуск восстановить силы. Однако большую часть времени он почему-то проводит в Пензансе, в литейном цехе, ставит какие-то дурацкие эксперименты с паровым двигателем. Честно говоря, до такого не додумывался еще ни один из Трелони. Работать, как простой кузнец! Да это ничем не лучше рудокопа! – Леди Летти содрогнулась. – Мозоли, грязь под ногтями… Нет, это совершенно неприлично.

Джессалин вспомнила длинные, смуглые пальцы, приглаживающие влажные волосы. Не было у него никакой грязи под ногтями! Но рука, схватившая ее за лодыжку, была действительно огрубевшей. И сильной… Очень…

Дверь в гостиную снова с грохотом распахнулась, и на пороге появилась Бекка Пул, торжественно неся новую порцию кекса. Подняв свободную руку ко лбу жестом трагической актрисы «Ковент-Гардена», она произнесла:

– Нет, мои нервы измочалены похлеще, чем веревка палача. А грудь прямо ноет от боли. Это точно сильное сердцеубиение. Я…

– Сердцебиение, – устало поправила ее леди Летти, сделав изрядный глоток портвейна.

– Ну да, вот и я говорю. Сердцеубиение. Приму-ка двойную дозу ревеневого порошка, а то ночью глаз не сомкну.

С чердака доносился могучий храп Бекки Пул – казалось, так квакает добрая сотня лягушек.

Джессалин перевернулась на живот и обхватила подушку. Обычно она спала, как убитая. Над ней даже подшучивали, особенно После того как она ухитрилась проспать знаменитый корнуолльский флах – страшную бурю, с корнем вырвавшую могучий старый вяз и швырнувшую его прямо на окно спальни. Сегодня же ночь была на удивление тихой, если не считать отдаленного шума прибоя, редких криков кроншнепа и храпа Бекки. В камине горел огонек, а горячий кирпич, завернутый в простыни, уютно согревал старинную самшитовую кровать. Все в окружающем Джессалин мирке было обычным, таким, как всегда, с самой первой ее ночи в «Энд-коттедже». И тем не менее…

И тем не менее почему-то странно ныла грудь. Приглушенная боль все росла и росла, как тестец которое поставили подходить на подоконник.

– Черт побери, – сказала вслух Джессалин, стукнула кулаком ни в чем не повинную подушку и, перевернувшись на спину, немигающим взглядом уставилась в темноту. Она попыталась считать всхрапы Бекки, но досчитала до сорока одного, отбросила одеяло и встала.

Взяв свечу, Джессалин подошла к большому зеркалу, висевшему рядом с бельевым шкафом. Наклонив его так, чтобы видеть себя в полный рост, она принялась хмуро разглядывать собственное отражение. Из-под слишком короткой ночной рубашки выглядывали худые ноги с крупными ступнями. В последний раз портниха в Пензансе, пощупав ее выступающие ребра, сказала, что Джессалин тощая, как новорожденная селедка. За прошедшие месяцы ей так и не удалось округлиться, зато вытянулась она еще больше.

«Ты, конечно, весьма нескладное и долговязое создание…»

Джессалин подошла поближе к зеркалу. Бабушка всегда говорила, что ее волосы напоминают о золотой осени, о листве, которую зимний ветер еще не сдул с деревьев. Но это, конечно, вздор – рыжая она и есть рыжая. Джессалин согласилась бы выщипать эту копну по одному волоску, если бы точно знала, что новые вырастут золотыми. А еще бабушка говорила, что у нее сильное, выносливое тело и что она еще скажет спасибо за свою широкую кость, когда ей стукнет сорок. Но ведь в сорок она уже будет старухой! Какой же ей тогда будет прок от этих костей? Но даже если бы не было всего остального, все равно оставался рот. Ужасный, клоунский рот – огромный и красный.

Двумя пальцами Джессалин растянула его почти до ушей, выпучила глаза и показала своему отражению язык. Получилось настолько забавно, что она невольно рассмеялась. Но смех застрял в горле.

Нет, она, конечно, знала, что не красавица, но раньше это как-то не имело значения. Ну, может, самую малость. Теперь же, после этой встречи…

Он красив, даже несмотря на свой недобрый рот. Кроме того, он – брат графа. Он легко получит любую девушку, которая ему понравится. Джессалин это сразу поняла по тому, как он разговаривал, смотрел. Такие всегда нравятся девушкам. И такие всегда добиваются, чего хотят.

Разве такой мужчина может обратить внимание на нее?

Джессалин отвернулась от зеркала. Старое облупившееся ореховое бюро около окна из-за отломанной ножки завалилось на правый бок. Подойдя к нему, она достала дневник, который бабушка подарила ей четыре месяца назад, на день рождения. Погладив зеленую тисненую кожу переплета, Джессалин бережно открыла тетрадь и с удовольствием вдохнула запах новой бумаги. Страницы с золотым обрезом на ощупь были шелковистыми. Она еще ничего в нем не писала – так не хотелось пачкать нетронутую белизну. Дневник был такой красивый, такой дорогой. Да и не так уж много подарков ей доводилось получать.

И все же просто необходимо поделиться с этими белоснежными страницами переживаниями сегодняшнего дня. Так иногда в книгу кладут первоцвет, чтобы потом достать его в самый холодный и темный зимний день. Конечно, лепестки к тому времени засохнут и выцветут, но слабый аромат напомнит об ушедшей весне.

После довольно продолжительных поисков Джессалин обнаружила ручку и даже чернильницу, в которой каким-то чудом не высохли чернила. Собрав все это, она вновь перебралась на кровать и несколько минут, подтянув колени к подбородку, сидела, глядя на медленно тающую свечу. Затем обмакнула перо в чернильницу и ужасным почерком вывела число. Начало было положено. Джессалин задумчиво водила по щеке мягким пером, вспоминая о том, как он выходил из моря – обнаженный, сильный, красивый… и он улыбался.

Ночные шумы затихли, и окружающее безмолвие нарушал лишь скрип пера. «Сегодня я встретила мужчину…»

Глава 3

– У меня страшно болит вот здесь. – Бекка Пул широко открыла рот и засунула туда сомнительной чистоты палец. – Вот здесь, – повторила она на случай, если ее не поняли, и, склонив голову набок, отбросила темно-русые волосы, чтобы продемонстрировать привязанные за ухом кусочки жареной репы. – Видите, я уж пробовала и репой лечиться, и мазала на ночь пятки отрубями. Ничего не помогает. Оно болит все сильнее и сильнее. Я из-за этого уже месяц как в проституции.

Заезжий шарлатан ошалело смотрел на Бекку. Наконец, немного придя в себя, он прочистил горло и перевел взгляд на Джессалин.

– Насколько я понимаю, нас замучила зубная боль, да? У меня есть замечательная паста из рыбьих глаз. Она почти мгновенно снимает любую боль. Правда, некоторые предпочитают специальные благовония, в состав которых входят розмарин и шалфей…

С этими словами знахарь начал рыться в многочисленных снадобьях, расставленных на откидном задке его пестро раскрашенного фургона. Кривой нос и глядящий вниз угол правого глаза отнюдь не красили торговца, зато одет он был просто великолепно – ярко разукрашенная шляпа дополняла вышитый жилет.

Пока он горячо убеждал Бекку, что при зубной боли паста из рыбьих глаз гораздо лучше, чем жареная репа, Джессалин с интересом изучала снадобья. Чего там только не было – и мозольный пластырь, и капли от кашля, и лекарства от всех напастей, которые только можно себе вообразить. Ялапа и полынь от лихорадки, настойка из гнилых яблок от следов от оспы, ароматизированные пастилки от дурного запаха изо рта и тому подобное. Но внимание Джессалин привлекла маленькая зеленая бутылочка, плотно закрытая пробкой. На ней значилось, что это лекарство от…

Джессалин повнимательнее пригляделась к написанной от руки этикетке и громко поинтересовалась:

– А что такое тайная болезнь?

Бекка, пытаясь удержать в одной руке многочисленные бумажные пакетики с лекарствами, другой крепко ухватила Джессалин за локоть и, увлекая ее в сторону, громко зашептала:

– Вы не должны задавать такие вопросы, мисс. Леди не должна задавать таких вопросов.

– Но почему нельзя задавать именно те вопросы, которые больше всего тебя интересуют?

– А?

Джессалин собралась было развивать тему дальше, но тут Бекка оглушительно завизжала, тыча пальцем во что-то за ее спиной. Джессалин обернулась и увидела, что прямо на них с огромной скоростью несутся три свиньи. За ними, громко крича и размахивая палкой, мчался здоровенный мужик в грязных кожаных штанах. У Джессалин и Бекки остался лишь один путь к отступлению – фургон заезжего шарлатана.

Ничего бы не произошло, если бы у торговца хватило ума подложить что-нибудь под колеса. Пока же произошло следующее: они с Беккой с разбегу налетели на фургон, смахнув на землю снадобья, и тот, раскачиваясь из стороны в сторону, как пьяный матрос, покатился по травяному склону и на приличной скорости въехал на ярмарку, которую всегда устраивали в Пензансе в канун Иванова дня.

Первой на пути фургона оказалась посудная палатка. Чашки, тарелки и блюда с грохотом и звоном посыпались на плотно утрамбованный песок. Следующей опрокинулась тележка рыбника, за ней – охотничьи принадлежности и палатка с большой золотистой вывеской, на которой огромными красными буквами значилось: «ВСЕ ДЛЯ ХОРОШЕЙ ХОЗЯЙКИ». После этого фургон, таща за собой весы, кроличьи шкурки, осколки битой посуды и спутанные мотки пурпурной пряжи, наконец остановился, упершись в туго натянутый канат ринга, на котором две полуголые женщины боксировали, надеясь выиграть чепец из золотистого кружева.

На знахаря, догнавшего наконец свой своенравный фургон, никто не обращал внимания – торговцы были слишком изумлены, чтобы что-то предпринимать. Но от гнева боксерш было не уйти. Размахивая кулаками, они угрожающе надвигались на несчастного. Окружавшая ринг толпа оживилась. Тут и там принялись заключать пари, которая из двух поколотит беднягу сильнее.

Крепко зажав рот рукой, чтоб не расхохотаться, Джессалин зачарованно наблюдала за этой свистопляской.

Бекка с округлившимися глазами реагировала несколько по-иному:

– О Боже, мисс! Вы только посмотрите, что мы натворили.

Джессалин, давясь от смеха, повернулась к ней… и увидела его.

Младший Трелони стоял около загона для овец. Он не смеялся, даже не улыбался. Джессалин даже усомнилась, способен ли он на это. Облокотившись на деревянный столб, со скрещенными на груди руками и надвинутой на один глаз касторовой шляпе, Трелони невозмутимо наблюдал за происходящим. На этот раз, для разнообразия, он был полностью одет.

На какое-то мгновение Джессалин показалось, что она там, на пляже, на берегу дышащего моря. Она снова ощутила на себе ласкающий взгляд темных глаз и шероховатость большого пальца, гладящего ее подбородок. Почувствовала, что краснеет, и поспешно повернулась к нему спиной.

Бекка тем временем продолжала:

– Вот ужас-то, мисс Джессалин! Мы с вами снова натворили дел. Ох, что миледи-то скажет! – На секунду прервав свой монолог, она театральным жестом прижала руку к груди. – О-ох, у меня опять сердцеубиение начинается.

Джессалин чувствовала на себе его взгляд, и ее румянец становился все ярче и ярче.

– Мы ни при чем. Если кто-то и виноват, так тот придурок со свиньями. Послушай, бабушка дала нам целый фунт. Куплю-ка себе новую шляпку. – С этими словами она отбросила с глаз Бекки растрепавшуюся прядь – та всегда зачесывала волосы на щеки, чтобы скрыть шрам. – А тебе купим новую ленту.

Лицо Бекки осветилось благодарной улыбкой.

– Ой, как чудесно, мисс!

И они быстрым шагом пошли дальше по ярмарке. Пензанс был портовым городом и служил торговым центром для всей округи. В базарный день песчаные холмы вокруг гавани были усеяны десятками прилавков, лотков и палаток. Здесь продавали все – от шнурков до сковородок.

Джессалин и Бекка спустились по извилистой тропинке, сквозь утрамбованный множеством ног песок которой упрямо пробивалась жесткая трава. Отовсюду неслись радостные возгласы, пьяный смех, зазывные крики, скрежет точильного камня, блеяние овец, поросячий визг и мычание коров. Пейзанские ярмарки славились петушиными боями, соревнованиями борцов и прочими не менее увлекательными зрелищами. Эль и джин рекой лились в харчевнях, именно там просиживало часы все местное мужское население.

Девушки остановились перед палаткой с безделушками. Бекка никак не могла решить, какую из лент выбрать – ярко-красную, канареечно-желтую или ядовито-зеленую. Наконец она все-таки отдала предпочтение желтой – этот цвет, мол, будет успокаивать бедные, усталые глаза.

Следующая палатка разнообразием не баловала. Там торговали только поношенной обувью. Джессалин сразу заприметила пару светло-коричневых из телячьей кожи ботинок со шнуровкой. Они, конечно, были немного стоптаны, но нравились ей куда больше, чем новая черная пара, которая была на ней сейчас и немилосердно натирала пятки. Два дня назад Майор каким-то чудом выгодно продал эсквайру Бэббиджу пятилетнюю верховую лошадь. Благодаря этой нежданной-негаданной удаче в Энд-коттедже временно царило изобилие и Джессалин удалось приобуться.

Лента для Бекки стоила полпенни, и оставшиеся деньги буквально жгли Джессалин руки. Склонность к расточительству тоже относилась к фамильным особенностям, и бабушка всегда говорила об этом скорее с гордостью, чем с сожалением. Истинные Летти полагали, что деньги существуют исключительно для того, чтобы их тратить. А лучше всего – делать ставки на ипподроме.

К обувной лавке притулился лоток торговца пряностями. Джессалин не могла не остановиться и не принюхаться к восхитительным ароматам корицы, гвоздики, имбиря. Пряные запахи всегда пробуждали в ней тягу к неизведанному, запретному – очень приятное, щекочущее нервы ощущение.

Внезапно из стоявшего рядом пивного ларька донесся хриплый хохот. Повернувшись в ту сторону, Джессалин увидела смуглый, резко очерченный профиль. Опять этот Трелони. Спрятавшись в тень дивно пахнувшей палатки, она решила понаблюдать за ним.

В приталенном сюртуке с позолоченными пуговицами и узких бежевых панталонах он выглядел очень элегантно. Однако даже самая изысканная одежда не могла замаскировать какой-то потаенной необузданности, что сквозила в его облике. Поставив ногу в высоком сапоге на скамью, он пил портер, болтая с кучкой довольно грубого вида мужчин. Один из них ему что-то сказал, и Трелони, запрокинув голову, громко рассмеялся. Солнечный луч сквозь открытую дверь пивнушки осветил загорелую, мускулистую шею. Джессалин невольно задумалась, знает ли он, с кем разговаривает.

Ибо его собеседниками были таможенники из береговой охраны, и, следовательно, их в Корнуолле терпеть не могли. Их ненавидели даже больше, чем католиков. И эта ненависть автоматически переносилась на любого, кто хотя бы вступал с ними в разговор. И это было совсем неудивительно – все в графстве, от пекаря до викария, хотя бы изредка подрабатывали контрабандой, переправляя из Франции не облагаемые налогом бренди, шелк и соль. Человека, рискнувшего появиться в пивной в обществе таможенников, вполне могли ближайшей темной ночью обнаружить в придорожной канаве с киркой в спине.

Но уж на этот раз Джессалин не имела ни малейшего намерения предупреждать его. Пусть хоть с сатаной болтает, если ему так хочется.

Не успела она об этом подумать, как Трелони обернулся, и их глаза встретились. Его взгляд был как бы затуманенным и ленивым, но Джессалин сразу поняла, что он все знает. Знает, что она уже несколько минут, как полная дура, стоит здесь, уставившись на него. Вспыхнув от стыда, девушка резко развернулась и едва не налетела на торговца пирогами.

– Эй! Вы что, не смотрите, куда идете? Вы чуть не вывалили мои пироги в грязь! – возмутился тот, с трудом выравнивая поднос, на котором горой возвышались всевозможные печенья и сласти.

– Нет, вы только послушайте! – вмешалась Бекка, вдруг снова оказавшаяся рядом с Джессалин и моментально вставшая на ее защиту. Она размахивала кулаком перед самым носом злополучного торговца. – Пироги в грязи, как же! Да эта грязь на вкус получше твоих пирогов будет!

Джессалин чувствовала на себе взгляд Трелони. Правда, начавшийся скандал привлекал не только его внимание – вокруг начали собираться зеваки.

– Я возьму пирожок, – сказала она, протягивая торговцу пенни. – С джемом, если можно.

Торговец, сменив гнев на милость, прекратил свои громогласные жалобы. Выбрав пирожок с айвовым джемом, он завернул его в бумагу и протянул Джессалин, и та поспешила увести не на шутку разошедшуюся Бекку подальше от пивной палатки.

Наконец они остановились у посыпанного песком ринга для петушиных боев. Вокруг толпились смеющиеся и возбужденные зрители. Люди размахивали банкнотами п звенели в пригоршнях монетами. В воздухе как-то особенно неприятно пахло потом, жарким дыханием и медными деньгами.

На ринге топтались два петуха с выбритыми шеями и заостренными шпорами. Один из них вдруг издал низкий, гортанный вопль, напомнивший Джессалин о шуме ветра, продирающегося сквозь кусты.

– Стоит поставить шиллинг на того, с красной грудкой, – сказала Бекка, запихивая в рот остатки пирога. – У него в глазу огонь особый. Я всегда говорю: нужно ставить на птицу, у которой в глазу огонь.

На петушиных боях обычно играла бабушка. А вот Джессалин на них и смотреть не могла. На этот раз уйти ей не удалось. Как только петухи перестали кружить и налетели друг на друга как только брызнула первая кровь и полетели во все стороны перья, подавшаяся вперед толпа прижала ее к самому канату.

– Фу! Гадость, а не пирог, – изрекла Бекка, облизывая пальцы. – А теперь еще и в горле у меня застрял. Пинту, не меньше, выпить придется, чтоб пропихнуть его. – И она, с развевающейся новой лентой в волосах, принялась проталкиваться сквозь толпу к палатке с имбирным пивом.

Джессалин открыла было рот, чтобы окликнуть ее, и снова увидела его. Этого Трелони. Он стоял по другую сторону ринга, спиной к солнцу. Его высокая, худая фигура отбрасывала тень на залитый кровью песок. Джессалин не могла видеть его лица, но чувствовала, что он смотрит на нее. На какое-то мгновение ей показалось, что крики вокруг стихли, потому что она услышала, как тяжело и ускоренно, где-то в горле, бьется ее сердце. Но вот кто-то толкнул ее под локоть, и чары разрушились.

Обрадовавшись донельзя, Джессалин начала пробираться к выходу. Оказавшись на просторе, она обернулась и… попала прямо в лапы дракона.

Крик вырвался у нее раньше, чем мозг успел послать сигнал: дракон-то ненастоящий. Она угодила в группку актеров, раздававших афишки вечернего спектакля. Разукрашенный золотыми блестками дракон крепко обхватил ее лапами. Он хохотал, выдыхая при этом отнюдь не огонь, а пары джина.

– Эй, подружка, куда же ты так спешишь? Ты не хочешь меня поцеловать?

Джессалин изо всех сил вырывалась из чешуйчатых объятий. Вид у дракона был довольно потрепанный – зеленая краска местами облупилась, не доставало крыла и пары зубов. Наконец она изловчилась и пнула его локтем в живот. Дракон судорожно глотнул воздух и разжал хватку. Джессалин снова огляделась по сторонам, но Трелони нигде не было. Очевидно, он не тот рыцарь, который бросится спасать прекрасную даму от накачавшегося джином дракона.

Оставшись в одиночестве, Джессалин бесцельно прохаживалась вдоль прилавка, на котором были выставлены заключенные в бутылки деревянные корабли. Продавец даже предложил вынести стул, чтобы ей было удобнее ждать. Рядом с лавчонкой томился у своего столбика ученый поросенок по имени Тоби, умевший, как утверждал хозяин, угадывать даты рождения и предсказывать будущее. Джессалин уже собиралась спросить у поросенка, брюнетом или блондином будет ее муж, как вдруг ее взгляд упал на самую прекрасную в мире шляпку.

И сама лавчонка, где продавалась эта изумительная вещь, была такая красивая – с полосатой матерчатой крышей, отделанной бахромой. Специальный навес защищал от солнца прилавок, на котором красовались мех и бархат, самые разнообразные перья, украшавшие шляпки. Но даже в этой пестрой куче та шляпка была особенная.

Джессалин взяла ее в руки и сделала шаг назад из-под навеса, чтобы получше рассмотреть на свету. Высокую темно-синего шелка тулью украшали огромные розовые цветы.

– Сколько она стоит? – спросила Джессалин, улыбнувшись женщине за прилавком.

– Два фунта и десять пенсов, мисс.

– Два фунта десять пенсов! – Джессалин даже не нужно было притворяться. Цена на самом деле потрясла ее. – Простите, вы продаете шляпки или драгоценности короны, – рассмеялась она, но так громко, что несколько прохожих обернулись и, увидев, что происходит, рассмеялись вместе с ней.

– Тогда не покупайте ее.

Джессалин резко обернулась на этот голос, нервно сжав пальцами упругие шелковые поля. Темные, проницательные глаза в упор смотрели на нее.

– Почему вы меня преследуете?

– Вы, по-моему, с ума сошли.

– Что вы имеете в виду? – В груди у Джессалин что-то сжалось, мешая дышать.

– Я имею в виду сумасшествие, умственное отклонение. В Бедламе масса таких пациентов.

Джессалин никак не могла понять, почему от нее ускользает смысл его слов. В голове шумело, как будто там крутилась ветряная мельница. Мысли путались.

– Каких пациентов?

– Ну тех, что уверены, что их постоянно кто-то преследует с самыми недобрыми намерениями. Могу вас заверить, мисс Летти, что я и не думаю вас преследовать. И у меня нет никаких намерений относительно вашей персоны – ни добрых, ни недобрых. Просто судьбе угодно было, чтобы наши пути пересеклись.

– Как пути Ионы и кита?

Джессалин улыбнулась собственной шутке, но ответной улыбки не дождалась. Трелони пристально глядел на нее, а отвернуться было бы трусостью. В его скуластом лице с жестко сжатыми губами было что-то беспокойное.

– Ну-ну. Оказывается, под этой рыжей копной есть кое-какие мозги, – заметил он наконец, забирая шляпку из ее бесчувственных пальцев. Его пальцы коснулись ее руки, и Джессалин почувствовала странный озноб, как будто внезапно налетел порыв холодного ветра. Однако вечерний воздух был совершенно неподвижен.

– Эта шляпка вам не пойдет. Она для более зрелой женщины.

Ну ясно, он считает ее ребенком! Джессалин вдруг почувствовала себя такой нескладной, нелепой в своем стареньком платьице в крапинку с обтрепавшимся подолом и заплаткой на том месте, где она зацепилась за гвоздь. Никогда, никогда она не станет женщиной, которая может носить такие шляпки, которой они идут.

– Благодарю вас, мне очень интересно ваше мнение, – холодно проговорила она. – А теперь, простите, мне пора. У меня еще есть дела.

– Какие?

– Дела, – бросила Джессалин неопределенно, махнув рукой в сторону заходящего солнца. И тут же, увидев, куда именно показала, испытала приступ панического ужаса. Потому что с той стороны прямо к ней на своих толстых, кривых ногах ковылял преподобный Траутбек.

– Мисс Летти, наконец-то я вас нашел, – пропыхтел он, – Мы вас ждем. – Позади пастора виднелась виселица, вокруг которой уже начала собираться толпа. С перекладины свисало четыре хомута, и из трех, улыбаясь во весь рот, уже выглядывали какие-то мальчишки. Четвертый был пуст.

– Конкурс улыбок! – воскликнул Трелони, В его голосе звучали изумление и с трудом сдерживаемый смех. – Значит, вы участвуете в конкурсе улыбок!

– Нет-нет! – запротестовала Джессалин, чувствуя, как ее щеки заливает жгучий румянец. – Это ошибка. Точнее, недоразумение. Кто-то неправильно истолковал то, что я сказала. Даже не то, что я сказала, а то, чего не сказала…

Преподобный Траутбек пустился в рассуждения о конкурсе улыбок, о том, что он стал традицией на летних ярмарках, о том, что он помогает собрать деньги на ремонт церковной крыши и тому подобное. Члены паствы заключают пари, чья улыбка будет шире и продержится дольше.

После всего этого Джессалин боялась поднять глаза на стоявшего рядом Трелони, но чувствовала, что его взгляд прикован к ее рту. Она с трудом подавила желание облизнуть губы.

– 7 Вы уверены, что не ошибаетесь, мисс Летти? – сказал он наконец, растягивая слова. – По-моему, каш добрый пастор уверен, что вы согласились участвовать в конкурсе. Он даже оставил для вас свободное место. – Его рука небрежно указала в сторону болтавшихся хомутов.

Толстая и красная физиономия пастора расплылась в улыбке.

– В прошлом году мисс Летти стала чемпионом.

– Ну тогда ей, конечно, следует отстоять свое звание. – Трелони насмешливо поклонился. – Не смею вас задерживать.

Теперь уже отступать было некуда. Ей придется пройти через это, чтобы хоть как-то сохранить лицо. Гордо подняв голову, Джессалин направилась к виселице. Поднимаясь по ступенькам, она ощущала себя Марией Антуанеттой, следующей на эшафот. А просунув голову в хомут, бедняжка с трудом сдержала трусливое желание удавиться, коль скоро виселица под рукой. Да, у нее и правда большой рот. Но какой же надо быть идиоткой, чтобы согласиться делать из себя такое посмешище! Никогда в жизни ей не хотелось улыбаться меньше, чем сейчас.

Под скрипучие звуки шарманки по кругу все быстрее и быстрее двигались деревянные лошадки с высоко поднятыми ногами, с развевающимися хвостами и гривами. Джессалин никогда не видела такого чуда и громко рассмеялась.

Раскрашенные в яркие цвета фигурки лошадей крепились к деревянной платформе на высоких шестах. А сама платформа крепилась к колесу, которое крутила пара осликов. Зазывала в клетчатом пиджаке приглашал всех проходящих мимо покататься на карусели.

– Кажется, мы снова встретились, мисс Летти. Он, слегка прихрамывая, приближался к ней в быстро сгущающихся сумерках. Опять этот Трелони! И что это он все время ее выискивает? Лучше бы оставил в покое.

– Что вам от меня нужно?

Казалось, что он вот-вот улыбнется.

– А как вы думаете? – Вопрос повис в воздухе, в нем чувствовалась какая-то скрытая угроза. А может быть, обещание. – Честно говоря, хотел посетовать, что лишился из-за вас гинеи.

– Не представляю, о чем вы говорите.

– Наш добрый пастор так расхваливал ваши таланты по части улыбок, что я поставил на вас целую гинею. Он убедил меня, что я просто не могу проиграть.

– Наперед наука, сэр. Никогда не следует ставить наверняка.

Он рассмеялся, и на этот глубокий, гортанный звук отозвалось все ее существо. Он сделал еще шаг к ней. Близость обожгла Джессалин, как пламя свечи, и ей пришлось отвернуться, чтобы он не смог прочитать, что написано на ее лице. Ну почему он так на нее действует! Ведь он же ей совсем не нравился. Иногда даже просто пугал. И все же стоило ей увидеть Трелони, как все ее тело напрягалось, как если бы сквозь нее пропустили электрический разряд. Джессалин как-то читала, что от этого даже мертвые лягушки начинают прыгать по комнате. Она улыбнулась своей глупой мысли.

– Людям, которые начинают улыбаться без видимой причины, доверять нельзя.

Джессалин подняла взгляд. Трелони внимательно изучал ее из-под полуопущенных век.

– О, причина всегда найдется, – сказала она. – А злитесь вы из-за того, что не знаете, какая причина, и подозреваете, что смеются над вами.

– Тем больше причин не доверять таким людям. Джессалин как завороженная наблюдала за складками в углах его рта – когда он говорил, они становились резче. В его голосе звучала горькая убежденность – видимо, по части того, можно или нельзя доверять людям, у него был не самый приятный опыт.

Наступила тягостная тишина. Джессалин понимала, что нужно заговорить, иначе он подумает, что она совсем дурочка. Вот сейчас он извинится, отпустит насмешливый поклон и уйдет. Еще мгновение назад ей хотелось, чтобы он оставил ее в покое. А теперь почему-то совсем наоборот. Она судорожно подыскивала тему для разговора, но в голове было пусто, словно в кружке для пожертвований преподобного Траутбека.

Шарманка выдала очередное скрипучее крещендо, лошадки закружились еще быстрее и теперь казались совсем размытыми и напоминали пятна пролитой краски. В темноте мерцали китайские фонарики, и в их свете все вокруг казалось живым.

Джессалин невольно вздохнула:

– Как здорово!..

– Давайте проверим?

Прежде чем Джессалин успела сообразить, что он имеет в виду, Трелони уже ухватил ее за руку и потащил за собой.

– Но это же для детей! – пыталась протестовать она, но он ее не слышал. Запустив пальцы в жилетный карман, он выудил пару монет и протянул их изумленному зазывале в клетчатом пиджаке.

Он подсадил Джессалин и сам прыгнул следом на вертящуюся платформу. Видимо, при этом вес– пришелся на больную ногу, и лицо его исказила болезненная гримаса. Джессалин протянула руку, чтобы помочь ему сохранить равновесие, но Трелони, схватив ее за талию, усадил на ярко-синюю лошадку. Она засмеялась, ухватилась за шест, и мир вокруг завертелся вихрем.

Их взгляды встретились, он улыбнулся. Это была первая настоящая, искренняя улыбка, которую она увидела на его лице. От нее тотчас смягчились суровые черты, а горькие складки в уголках рта превратились в мальчишеские ямочки. Джессалин чувствовала тепло его рук на своей талии, А карусель все кружилась и кружилась, и китайские фонарики превратились в кружащиеся цветные звезды. И хотелось, чтобы эта круговерть не останавливалась никогда.

Но карусель уже понемногу замедляла ход. Музыка тоже постепенно сошла на нет, а с ней и его улыбка. И вот Трелони уже стоит на платформе, помогая Джессалин сойти. Все кончилось так быстро! Она едва отдышалась, словно это она, а не деревянные лошадки, летала по кругу.

Сумерки окончательно сгустились, фонари отбрасывали резкие тени на ярмарочную площадь и на его лицо.

Налетевший порыв ветра подхватил локон Джессалин и прилепил его ко рту. Грубый шов кожаной перчатки коснулся ее губ. Прежде чем отвести непокорную прядь, Трелони задержал ее пальцами, будто хотел проверить, какая она на ощупь. А когда его рука легко коснулась ее уха, в животе Джессалин возникла странная пустота, почти боль. Ей чего-то отчаянно хотелось, но вот чего именно, она не могла даже представить себе.

Трелони отступил назад, и только тогда Джессалин поняла, что все это время сдерживала дыхание.

– Благодарю вас за замечательный вечер, мисс Летти. Может быть, мы как-нибудь еще прокатимся, но уже на настоящих лошадях.

Джессалин смотрела на его лицо, на пронзительные глаза и суровый рот. «С ним опасно иметь дело…» Он и притягивал, и в то же время отталкивал ее. Она попыталась было сказать, что он не должен приходить к ним, пока их официально не представили друг другу, но грудь и горло так сжало, что невозможно было произнести ни слова.

– Джессалин!

Она обернулась и увидела спешащего к ней высокого юношу. Тот приветственно помахал шляпой, и свет фонарей позолотил его волосы, превратив их в сияющий ореол.

– Кларенс! – обрадовалась Джессалин.

– Я так и знал, что найду тебя здесь, – сказал он, подходя поближе. – Но даже не смел надеяться… – Схватив ее руки, Кларенс расплылся в обаятельной улыбке, обнажившей небольшой просвет между передними зубами. Изумрудно-зеленые глаза смотрели тепло и открыто. Но вот его взгляд скользнул за ее спину, и они сузились.

Джессалин обернулась и увидела удаляющуюся спину Трелони. Почему-то стало очень обидно, словно ее как щенка вывезли в чистое поле и бросили.

– Ты была с Маккейди Трелони? – с нескрываемым удивлением поинтересовался Кларенс.

– Что? – Джессалин только сейчас заметила, что Кларенс по-прежнему держит обе ее руки в своих и пристально смотрит ей в лицо. Освободив руки, она заставила себя рассмеяться. – О нет, я даже не знаю мистера Трелони. Точнее, не настолько, чтобы с ним разговаривать. Ну, может быть, и настолько, чтобы разговаривать, но я его не знаю… Если ты понимаешь, что я имею в виду…

Кларенс широко улыбнулся.

– Джессалин, ты лопочешь. А лопочешь ты тогда, когда нервничаешь. Или тогда, когда тебе есть что скрывать.

Он ее слишком хорошо знал, этот Кларенс Титвелл. В детстве они почти не расставались – плавали, катались верхом, рыбачили. Они делились друг с другом мечтами и секретами. Но с тех пор много воды утекло: те мечты и секреты казались теперь совсем детскими. С тех пор как Титвелл уехал в Итон, а потом поступил в университет, они почти не виделись. И Джессалин внезапно осознала, что перед ней взрослый мужчина, стройный, светловолосый, одетый как типичный лондонец – в табачного цвета пальто и желтовато-коричневые модные брюки.

Двоюродные братья. Кларенс и этот Трелони – они ведь кузены.

Теперь Джессалин вспомнила… Сестра матери Кларенса была замужем за графом Сирхэем. Все уже умерли. И граф, и мать Кларенса, и ее сестра. С ними был связан какой-то скандал. Из тех, всякие разговоры о которых тотчас же прекращаются, стоит молодой девушке зайти в комнату. Обычно это означает, что кто-то вступил с кем-то в связь, не состоя в браке.

– Джессалин?

Джессалин пристально посмотрела на Кларенса, ища хоть какое-то сходство с его темноволосым кузеном. Не считая высокого роста, их можно было назвать полной противоположностью друг другу.

Он рассматривал ее так же внимательно, как и она его.

– А ты изменилась, – сказал он наконец. – Повзрослела.

– Ты тоже. – Они слегка улыбнулись друг другу, как люди, связанные общими воспоминаниями.

– А где твоя бабушка? – вдруг довольно резко спросил он. – Ведь не могла же она позволить тебе гулять по ярмарке в одиночестве. Особенно теперь, когда ты уже совсем взрослая.

Джессалин рассмеялась. К ней вдруг вернулась прежняя беззаботность.

– У меня тут в некотором роде компаньонка. Но она покинула меня, соблазненная имбирным пивом.

Кларенс протянул ей руку.

– Сейчас будут зажигать костер. Хочешь посмотреть? Они пошли вдоль набережной. Бухта, как дикобраз, ощетинилась всевозможными мачтами. Воздух пропитался запахами дегтя, канатов и ржавых корабельных цепей. Разговор перескакивал с леди Летти и конного завода на жизнь Кларенса в Кембридже, на прием, который устраивал Титвелл-старший завтра в Ларкхейвене, своей сельской усадьбе. Джессалин улыбалась своему спутнику, они звонко хохотали, – но какая-то часть ее мозга ни на минуту не переставала высматривать в толпе его темноволосого и темноглазого кузена.

Торговцы рыбы не упустили возможность воспользоваться ярмарочным оживлением. Вдоль всей пристани был разложен их пахучий товар. Блестящая макрель и окуни трепыхались прямо на гранитных плитах в окружении мешков с устрицами и бочонков с сельдью. Торговка в кожаном фартуке поверх ярко-алой юбки зазывно закричала, когда они проходили мимо нее:

– Эй! Э re-гей! Купите свеженьких моллюсков!

– А помнишь последнюю ярмарку, перед тем как тебя отослали в школу? – спросила Джессалин. В тот раз они обнаружили позади одной из пивнушек бочку с элем, за которой никто не присматривал. Джессалин подбила товарища отведать. – Мы с тобой оба так опьянели, что пытались прокрасться в балаган. Тут-то нас и поймали.

Кларенс нагнулся, чтобы поднять омара, выкарабкавшегося из объемистой корзины.

– А меня еще и здорово выпороли.

Джессалин досмотрела на его склоненные плечи, на белокурые волосы, выбивавшиеся из-под шляпы, и почувствовала прилив нежности.

– Бедный Кларенс. Из-за меня ты вечно попадал в переделки, да?

Кларенс выпрямился, взглянул на нее и улыбнулся.

– Но удовольствие всегда того стоило.

Поднявшись по центральной улице, они вышли на рыночную площадь, ярко освещенную факелами из просмоленной парусины. В домах на всех подоконниках во множестве горели свечи.

Посреди булыжной площади возвышалась огромная пирамида, сложенная из обломков мачт, снастей и прочего хлама. Они пришли как раз вовремя – политая рыбьим жиром, рухлядь занялась, чуть к ней поднесли факел. Жаркое пламя отразилось в десятках окон.

Джессалин и Кларенс, потягивая из маленьких кружечек пиво с капелькой рома, ждали, пока в углях испечется картофель. По небу плыла ярко-лимонная луна. Подувший с моря ветер принес запах рыбы и обещание утреннего тумана.

Кларенс стоял рядом тихо-тихо, и Джессалин обернулась к нему. На лице юноши застыло какое-то странное выражение, какая-то смутная напряженность. И тут Джессалин поняла, что сейчас он ее поцелует. Твердо решив уклониться, она почему-то в последний момент растерялась. Губы Кларенса, теплые и сухие, прижались к ее губам буквально на секунду.

Кларенс взял ее руку, но она высвободилась.

– Тебе не следовало этого делать.

Кларенс извинился, но в его голосе не чувствовалось особого раскаяния.

– Не знаю, что это на меня нашло…

– И все равно тебе не следовало этого делать.

А ей не следовало этого позволять. Их видел весь Пензанс. И бабушка теперь обязательно узнает. Как, впрочем, и остальные жители Корнуолла. И местные сплетники не успокоятся, пока не увидят их перед алтарем.

– Прости, – еще раз сказал Кларенс, щекоча ей щеку теплым дыханием. – Мне и правда лучше было бы тебя не целовать. По крайней мере пока.

Пирамида костра окончательно рухнула, подняв столб искр. В этой внезапной вспышке света Джессалин увидела Трелони – он стоял чуть поодаль от толпы. Огонь высветил высокие скулы и отразился в глазах, отчего они вспыхнули еще ярче. Теперь он еще больше походил на того, кем она его увидела в первый раз… на падшего ангела.

Неужели он уже давно здесь и наблюдает за ней? За ними? Джессалин быстро обернулась, чтобы посмотреть, видел ли Кларенс своего кузена. Но когда она повернула голову обратно, Трелони уже исчез.

Глава 4

– Не можем же мы ехать на бал в двухколесной повозке! – заявила леди Летти. – Это совершенно неприлично.

– Это был самый дешевый экипаж, – возразила Джессалин уже, наверное, в сотый раз. – Ты же сама велела мне нанять самый дешевый.

Маленькая двухколесная повозка, запряженная пони, тряслась и подпрыгивала. Джессалин, ее бабушка и служанка Бекка Пул направлялись в Ларкхейвен на традиционное светское событие – Гёнри Титвелл ежегодно устраивал прием по случаю летнего солнцестояния.

– Нужно приезжать так, как это принято, девочка, – сказала леди Летти, никак не желая оставлять эту тему. – Как принято. Я и вообразить не могла, что тебе придет в голову нанять двухколесный экипаж. Двухколесный! Это совершенно, совершенно неприлично.

Повозку сильно тряхнуло на какой-то ухабе. Одной рукой схватившись за сиденье, а другой придерживая кружевной чепец, леди Летти застонала и метнула свирепый взгляд на управлявшую пони внучку.

– Девочка моя, ты будто специально выискиваешь каждый ухаб на дороге! Мои зубы то и дело щелкают, как пара кастаньет.

– Извини, бабушка, – кротко отозвалась Джессалин, изо всех сил стараясь не рассмеяться. – Я попытаюсь править поровнее.

Сидевшей сзади бедняжке Бекке доставалось больше всех. Она все время громко стонала, потирая себя пониже спины.

– Господи, помилуй! Сегодня уж точно придется спать на животе. Седалище-то все в синяках!

Джессалин с бабушкой обменялись изумленными взглядами.

– Это культурное слово, мисс Джессалин, – заявила Бекка, наклоняясь вперед. – Я узнала его от того знахаря, что продал мне порошок от зубной боли. Иностранное слово. Его говорят французы, когда не хотят сказать «задница». Звучит-то гораздо вежливее, правда? «Седалище».

Леди Летти презрительно хмыкнула и достала понюшку табака.

Изо всех сил втянув щеки, чтобы скрыть улыбку, Джессалин рассматривала окрестности. Ей хотелось петь от счастья. Ведь она ехала на первый в своей жизни настоящий прием. Там будут музыка, танцы и… может быть, он. При этой мысли внутри у девушки что-то странно сжалось от страха и возбуждения.

Они свернули на частную дорогу. Тут не было ни одного ухаба, как будто дорогу разровняла чья-то огромная ладонь. Сквозь стволы вязов и кленов уже виднелись дымовые трубы на двускатной крыше Ларкхейвена. Их повозка присоединилась к веренице других экипажей.

Через аккуратно подстриженную лужайку к широким ступеням парадного подъезда вела посыпанная гравием дорожка. Этот огромный облицованный гранитом особняк с лиловыми каменными колоннами у входа и по углам мог бы принадлежать какому-нибудь герцогу, однако всем этим великолепием владел всего лишь сын рудокопа. И какой бы шикарный дом ни построил Генри Титвелл, сколько бы денег он ни заработал, в нем всегда будет чувствоваться кровь рудокопа и соответствующее воспитание.

И все же Титвелл-старший обладал таким финансовым могуществом, что мало кому из местной знати хватало богатства и самоуверенности для того, чтобы проигнорировать ежегодное приглашение в Ларкхейвен. Все понимали, что это приглашение на самом деле равно приказу.

Ливрейный лакей встречал гостей у входа и провожал их к мраморной лестнице с позолоченными бронзовыми перилами. Ходили слухи, будто спален для гостей более тридцати. Джессалин с бабушкой получили две крохотные смежные комнаты под самой крышей – так Генри Титвелл оценивал их нынешнее положение: знаменитое имя, но полное отсутствие денег и тем более влияния. В комнате Джессалин сильно пахло камфарой, и тяжелые бархатные гардины на окнах совсем не пропускали воздуха. Всю обстановку составляли низенькая кровать и туалетный столик с овальным зеркалом на бронзовых шарнирах.

Оставшись одна, Джессалин сразу же достала спрятанный на дне ридикюля пузырек. Сегодня утром она купила его в местной аптеке. Аптекарь клялся, что нет на свете лучше средства для удаления веснушек. Напевая, Джессалин уселась перед зеркалом и принялась мазать лицо клейкой массой.

Месиво из ячменной муки, молотого миндаля и меда моментально затвердело. Через пару минут кожа под ним начала чесаться. Сначала несильно, но вскоре зуд сделался просто нестерпимым. Но аптекарь сказал, что маску нужно держать не менее получаса.

Чтобы хоть как-то отвлечься, Джессалин подошла к крохотному окошку. Покатый потолок был настолько низким, что ей пришлось опуститься на колени, чтобы хоть что-то увидеть. Джессалин подняла раму и высунулась далеко наружу. Но даже в таком положении ей удалось разглядеть только крышу кирпичного здания и дымящую трубу рудника «Уил Шарлотт».

Раздался звонок, возвещавший о конце смены, и группа усталых, перепачканных грязью и глиной рудокопов направилась к вершине холма. Двое мужчин отделились от остальных и свернули к гавани. Это были Кларенс Титвелл и его повеса-кузен Трелони, оба без шляп и в рубахах с короткими рукавами. Коротко подстриженные вьющиеся волосы Титвелла с такого расстояния казались золотистым шлемом. Темные волосы его кузена, не по моде длинные, развевались на ветру. Что же они там делали?

Мужчины повернули к дому, и теперь Джессалин уже слышала голоса, хотя слов разобрать было нельзя. Они разговаривали возбужденно, словно этих двоих объединяла какая-то тайна. Кларенс хлопал кузена по плечу, а тот смеялся, запрокинув голову.

Силясь расслышать, о чем же они говорят, Джессалин высунулась еще дальше, и тут ее локоть задел неплотно державшуюся черепицу. Попытавшись поймать ее, Джессалин резко наклонилась вперед и начала выскальзывать из окна под громкий треск рвущегося муслина. Уголком глаза она успела заметить какой-то выступ и в последний момент судорожно ухватилась за него.

С крыши с треском посыпались черепицы, разбиваясь о кирпичную дорожку внизу. Две головы, светлая и темная, разом поднялись вверх. Джессалин ничком лежала на крыше, изо всех сил цепляясь за изгиб водосточной трубы.

Несколько мгновений они смотрели на нее, застыв от изумления, а Джессалин не знала, чего ей хочется больше – рассмеяться или умереть. На всякий случай она опустила глаза, чтобы убедиться, что из ее скромного декольте не выглядывает ничего лишнего.

Наконец на лице Трелони появилась так хорошо знакомая Джессалин мальчишеская улыбка.

– Да, кузен, – неторопливо растягивая слова, проговорил он, – я вижу, что в Ларкхейвене действительно очень крупные жаворонки.

Джессалин рассмеялась… и почувствовала, что ее лицо пошло трещинами.

Внизу начался бал. Оттуда неслась приглушенная музыка и от нее слегка дрожали половицы. Джессалин засмеялась и закружилась на носках, кося глазом на поднимающуюся колоколом юбку.

На ней было ее лучшее, а точнее, единственное приличное платье с очень высокой талией и крохотными пышными рукавчиками. Портниха уверяла, что оно сшито по самой последней моде. Желтовато-зеленый атлас корсажа оттенял бледно-зеленый тюль, а по юбке от колена до подола спускались кружевные оборки. Вывернув шею, Джессалин пыталась рассмотреть себя в маленьком зеркале. Оставалось только надеяться, что в этаких зеленых волнах она не напоминает традесканцию.

Платье шили ко дню рождения Джессалин. С тех пор прошло всего четыре месяца, а оно уже слегка коротковато. Джессалин вздохнула. Господи, когда же она наконец перестанет расти! Или хоть чуть-чуть округлится…

Она скопила немного денег, мечтая о верховой лошади, но бабушка настояла, чтобы внучка купила белые атласные туфельки, завязывающиеся лентами вокруг щиколоток, и вечерние перчатки из мягкой замши. В сундуке на чердаке отыскались белый шелковый веер и вышитый серебряной ниткой ридикюль. Бабушка запретила ей пользоваться пудрой, и потому пришлось оттенить щеки и губы красноватыми листьями чая, а брови подвести жженой пробкой. Но больше всего внимания Джессалин уделила волосам – она расчесывала и расчесывала их, пока они не заблестели, как лакированная кожа. И теперь, стоя в центре комнаты, она чувствовала, как голову кружит хмель нетерпения.

Вполне довольная своим видом, Джессалин зашла за бабушкой, но Бекка сообщила ей, что леди Летти уже ушла. По узеньким деревянным ступенькам Джессалин спустилась на второй этаж, где располагались комнаты самых важных гостей. Утопая в персидском ковре богатого холла, она чувствовала себя по меньшей мере графиней.

В углу над столом с дорогой веджвудской вазой в форме розово-белого тюльпана висело большое зеркало. Джессалин остановилась перед ним и, развернув веер, прикрыла им нижнюю часть лица. Ей казалось, что так она выглядит загадочной и нереальной.

Леди Летти рассказывала ей, что умение обращаться с веером – это целое искусство. Можно, например, изобразить решительный отказ. Джессалин сузила глаза и строго поджала губы – вероятно, это выглядит так. А можно принять такой вид, чтобы и не оттолкнуть, но и не поощрить к дальнейшим действиям. Джессалин изогнула брови дугой и захлопала ресницами. Нет, пожалуй, это не подойдет. Тогда она широко открыла глаза и слегка склонила голову.

И тут в зеркале над ее плечом появилось смуглое, резко очерченное лицо. Испуганно обернувшись, Джессалин задела локтем вазу, та угрожающе накренилась, но Трелони успел подхватить бело-розовый тюльпан в нескольких дюймах от пола и, медленно выпрямившись, водрузил вазу на место, не сводя при этом пристального взгляда с Джессалин. В вишнево-красном мундире с вышитыми золотом манжетами и воротником он выглядел просто потрясающе. Костюм дополняли золотые эполеты, от которых его плечи казались еще шире, и пышное кружевное жабо. Кремового цвета панталоны были такие узкие, что Джессалин стало любопытно, как он ухитряется ездить в них верхом.

– Вы больны, мисс Летти? – поинтересовался он. Джессалин никак не могла прийти в себя от его красно-золотого великолепия.

– Больна?

– У вас было такое страдальческое выражение лица… Сделав глубокий вдох, Джессалин попыталась собраться с мыслями.

– С вашей стороны очень невежливо подкрадываться ко мне потихоньку.

Трелони склонился в насмешливом полупоклоне.

– Прошу прощения. В следующий раз я воспользуюсь трубой и барабаном, чтобы возвестить о своем приходе.

Он медленно, оценивающе оглядел ее с ног до головы. Это был чисто мужской взгляд… и Трелони даже не думал скрывать это. Джессалин и ожидала комплимента, и боялась его.

Однако он наклонился вперед, тщательно принюхиваясь.

– Что за запах?

– Какой запах?

– По-моему, пахнет миндалем. – Его голова склонилась к самой ее шее. – Миндалем и медом.

Джессалин инстинктивно прижала руки к щекам.

– О Боже! Это эта гнусная маска. Что, очень воняет?

– Напротив, мисс Летти. Вы пахнете вполне съедобно. Каким-то образом ее рука оказалась продетой под его локоть, и они под руку направились к широкой мраморной лестнице, которая вела в бальный зал.

– Должен признаться, что когда я увидел вас свисающей из окна, то поначалу принял за одну из артисток, приглашенных развлекать гостей после ужина. И скажите на милость, вы намазались медом и миндалем, чтобы приманивать пчел? Не боитесь, что вас искусают?

Он шутил, но в его тоне Джессалин явственно слышала чуть ли не злость. И терялась в догадках, что могло его так рассердить.

– Я всего лишь хотела избавиться от веснушек… Он взял ее за подбородок и повернул к себе.

– А они-то все на месте, – глуховато и как-то по-новому ласково сказал Трелони, поглаживая большим пальцем ее щеку.

И, как всегда, его прикосновение отозвалось во всем теле Джессалин, вплоть до кончиков пальцев на ногах. Где-то в другом мире оркестр играл кадриль, где-то в другом мире смеялись и разговаривали люди. Но для Джессалин не существовало ничего, кроме фантастического ощущения, как палец в шелковой перчатке скользит по ее лицу.

– Оставьте их в покое, мисс Летти. Совершенство – это так скучно.

Джессалин казалось, что она медленно тонет в темных, бездонных колодцах его глаз. Если бы в этот момент он попросил прислать ему в подарок ее сердце, то получил бы его, перевязанное серебряной ленточкой.

…Рука Трелони дернулась и оторвалась от ее щеки. Он взял Джессалин за руку, показывая вниз. У подножия лестницы, сжав кулаки, с искаженным от ярости лицом стоял Генри Титвелл.

– Его не приглашали, – заметила леди Летти, – но он все равно пришел. Вот проныра. Все Трелони такие. – С этими словами старая леди открыла табакерку и взяла понюшку «Королевы Шарлотты». По случаю приема она взяла свою любимую табакерку, серебряную, с большим фальшивым рубином на крышке.

С трудом дождавшись, пока бабушка чихнет в платок, Джессалин поинтересовалась:

– А почему? Почему его не пригласили? Словно не услышав, леди Летти направилась к одному из стульев, стоявших у стены. По случаю торжества она надела объемистый белый чепец с развевающимися отворотами и в своих жестких черных юбках напоминала ведерко для угля, плывущее под развернутыми парусами.

– Так почему же мистер Титвелл не пригласил собственного племянника? – не отставала Джессалин.

– Много лет назад между двумя ветвями семьи произошел разрыв. Но причины этой ссоры слишком скандальны для твоих нежных ушей. – Леди Летти нахмурилась и приставила руку к уху. – Что это они там играют, а? Надеюсь, не вальс. Я не позволю тебе танцевать такие непристойные танцы.

Джессалин печально вздохнула – она прекрасно знала, что в подобных случаях бабушку разжалобить невозможно. Как ни любила леди Летти посплетничать, при желании она бывала молчаливой, как рыба. А что до танцев, то Джессалин пока никто и не приглашал.

Джессалин обмахнулась веером. В зале стояла немыслимая жара. От запаха самых разных духов и сотен восковых свечей воздух казался густым. Оживленные голоса, смех и щелканье табакерок заглушали нежные звуки минуэта. В высоких зеркалах отражались матовый блеск шелка и сверкание драгоценностей. Казалось, светятся сами стены бального зала.

Незваный гость стоял, небрежно облокотившись на одну из колонн. На его лице застыло привычное презрение. Джессалин старалась не смотреть в ту сторону.

Она искала взглядом Кларенса, но того нигде не было видно. Зато хозяин дома, Генри Титвелл, с достоинством обходил бальный зал, приветствуя гостей. Приземистый, широкий в кости, он в своих белых брюках и желтом жилете был до странности похож на сваренное вкрутую яйцо. Густые насупленные брови и оттопыренная нижняя губа придавали его лицу спесивое выражение. Изредка Титвелл метал убийственные взгляды на злополучного племянника, а тот, казалось, даже не замечал их.

Мимо Джессалин и леди Летти прошла дама и улыбнулась, явно их не узнавая. Она была так густо накрашена, что казалась неживой. Из-за жары одна из фальшивых бровей отклеилась и теперь сползла к щеке.

– Ты только посмотри. – Леди Летти указала на проходящую даму. – У этой дурочки по лицу гусеница ползет. Неужели до сих пор ей об этом никто не сказал?

– По-моему, это бровь, бабушка.

– Тем более кто-то должен сказать ей об этом. Представь, что будет, если бровь совсем потеряется. – Леди Летти подняла свою трость, и Джессалин с ужасом подумала, что сейчас ее безумная бабушка окликнет несчастную даму. Но бабушка сделала нечто еще более ужасное.

– Эй, Трелони! – громко позвала она. – Хватит там подпирать колонну. Иди лучше сюда, озорник.

Трелони оторвался от колонны и походкой ленивого кота в жаркий день направился в их сторону.

Он склонился к руке старой леди Летти и заговорил насмешливо-почтительным тоном:

– Кого я вижу! Это же леди Летти. Что за царственный вид! Я уж подумал, это кто-то из членов королевской фамилии. Для полноты картины не хватает только диадемы да горностаевой мантии.

Леди Летти метнула на него свирепый взгляд.

– Не говори со мной таким тоном, мальчик. Мне это совсем не нравится. – Вставив в глаз монокль, она неторопливо осмотрела его с головы до ног, как будто приценивалась к выставленной на аукционе лошади. – В последний раз я тебя видела, когда ты был еще совсем сопляком. Теперь ты, конечно, подрос. И я все говорю себе: в гнилом стручке все горошины с гнильцой. Что скажешь на это, мой мальчик?

Губы Трелони растянулись в недоброй улыбке.

– Я прогнил насквозь, леди. До самого моего черного сердца.

К великому изумлению Джессалин, его ответ определенно понравился бабушке, она даже издала короткий смешок.

– Так вот, несмотря на твою безобразную репутацию, я позволяю тебе потанцевать с моей внучкой.

Секунду помедлив, Трелони слегка поклонился Джессалин. Когда он выпрямился, она увидела, что в темных глубинах его глаз что-то шевельнулось, словно дракон, просыпающийся в своей пещере от векового сна. Колени Джессалин дрожали, в любую минуту она была готова пуститься наутек, но в то же время ее сердце непреодолимо влекло в глубь пещеры, узнать, что же скрывается за непроницаемым взглядом проснувшегося зверя.

Руки Трелони сомкнулись на ее талии, и каждая мышца ее тела напряглась. Танцуя, Джессалин обращалась в основном к пуговицам на его мундире.

– Бабушка часто говорит совсем не то, что думает. Ей нравится шокировать людей.

– Мне тоже, – последовал категоричный ответ, и ладонь Трелони еще плотнее прижалась к ее спине. Дрожь и ощущение пустоты где-то внутри стали еще сильнее. – И сдается, вы тоже очень это любите. Так, может быть, создадим свой клуб? Можно придумать какое-нибудь симпатичное название. Ну, например, «Бесчестное общество борьбы со скукой и самодовольством».

Джессалин давно уже оставила попытки состязаться с ним в остроумии. Ей так нравилось просто танцевать. Знает ли бабушка, что оркестр играет как раз один из «непристойных» вальсов? Джессалин разучила танец дома со шваброй. Но у швабры не было ног, а у партнера – целых две, и это ей изрядно мешало. В очередной раз наступив ему на ногу, Джессалин не удержалась от тихого проклятия.

– Поверь мне, они ведут себя гораздо лучше, если не смотреть на них все время.

Джессалин не сразу сообразила, о чем он, так же, как не поняла, что обращается он к ней по-другому. Но все же она перестала смотреть на ноги, хотя тут возникло новое неудобство. Потому что, если не смотреть на ноги, то надо смотреть на него – больше некуда. Правда, оставалась люстра, изумительный трехъярусный хрустальный, отделанный золотом канделябр, свисавший с лепного потолка прямо над их головами. На потолке было столько всевозможных розеточек и завитков, что Джессалин вспомнила о сыре и праздничном малиновом торте. От всего этого великолепия слегка кружилась голова.

И Джессалин волей-неволей пришлось посмотреть в лицо Трелони, и все вокруг сразу завертелось-закружилось, и в очередной раз она утратила над собой всякий контроль.

Нет, его лицо оставалось совершенно бесстрастным, но взгляд был буквально прикован к ее губам. Казалось, он гладит их, обдавая жаром своих глаз. Джессалин отвела взгляд.

Он был почти на полголовы выше. Даже Кларенс, который всегда казался ей высоким, не был настолько ей под стать. И еще, она могла бы поклясться, что, хотя Трелони тщательно это скрывал, каждое па отдавалось страшной болью в его раненой ноге.

– Наверное, вас сильно ранило, – выпалила Джессалин, как всегда, не успев подумать. И тотчас же вспыхнула, вспомнив, при каких обстоятельствах она узнала о том, что он был ранен.

Рука Трелони еще крепче обняла ее за талию, они были теперь почти вплотную прижаты друг к другу. На какое-то мгновение его нога оказалась между ее коленями, и Джессалин почувствовала ее живую силу и тепло. Но вот они сделали очередной поворот, и наваждение прошло. Джессалин опять споткнулась.

– А как… как это произошло?

– Я был неосторожен.

– Но… но мне казалось, что это случилось под Ватерлоо.

– Какая проницательность!

Джессалин вспыхнула. Его рука жгла ей спину. В зале стоял нестерпимый зной. А грудь опять сжалась так, что невозможно было вздохнуть.

– Я совсем не хотела лезть не в свое дело, – выдавила она. – Я уверена, что эта рана почетна. Как раз вчера ваш кузен рассказал мне, как вы остановили бегство своих людей и снова подняли их в атаку. Это было так смело.

– Это было исключительно глупо. Они все погибли, а сам я чудом уцелел. Хотя, может, последнее – совсем не такое уж счастье. Давайте сменим тему, мисс Летти.

Но ведь Кларенс говорил ей совсем другое. Он утверждал, что только благодаря геройству Трелони в тот день их полк не был окончательно разгромлен. Кроме того, и парламент, и даже сам король наградили его за храбрость.

Джессалин опять посмотрела ему в лицо. Кружевное жабо подчеркивало мужественность его черт. А в глазах опять появилось то самое странное выражение. Она тщетно пыталась подыскать новую тему для разговора. Ей так хотелось блеснуть остроумием. Но единственное, что ей удалось из себя выдавить, было:

– Вы еще долго будете в Корнуолле, капитан Трелони?

– Я вам крайне благодарен за продвижение по службе. Однако вынужден вас разочаровать – я всего лишь лейтенант.

– Я просто потрясена. Горю моему нет предела, но я ни на минуту не сомневаюсь, что скоро вы станете капитаном.

– Разве только в том случае, если вы дадите мне в долг тысячу шестьсот фунтов. Тогда я, пожалуй, смогу купить это звание.

Джессалин громко рассмеялась. С трудом подавив смех, она выдохнула:

– Нельзя же быть таким глупым!

– Весьма глубокомысленное замечание. Если я вас правильно понял, вы отказываетесь дать мне взаймы? Ну что ж, в таком случае мне, видимо, угрожает опасность остаться самым старым лейтенантом в армии его величества.

– Значит, вы бедны?

– Боюсь, что да. Причем вы даже не подозреваете, насколько.

Вокруг звучала музыка. Его рука лежала на ее талии. От всего этого Джессалин совершенно потеряла чувство реальности.

– Нет, это вы не подозреваете насколько. Я хочу сказать: насколько я бедна.

– Какая жалость. Потому что по своей глупости, как вы очень тонко подметили, я надеялся: вдруг вы окажетесь богатой наследницей? Я бы тотчас на вас женился.

Конечно, он говорил не всерьез. Нет, он просто не мог сказать такое всерьез. И хотя Джессалин прекрасно понимала, что это всего лишь шутка, сердце ее вдруг куда-то взлетело и упало, словно чайка в бухте Крукнек.

Больше он с ней не танцевал. И вообще ее пригласили еще только два раза. И оба раза Кларенс Титвелл. Но зато Джессалин наблюдала за Трелони. Все время. И когда танцевала с Кларенсом, и когда пила лимонад с бабушкой. Он долго беседовал с хорошенькой, золотоволосой девушкой, а один раз даже засмеялся, запрокинув голову, отчего внутри у Джессалин все похолодело. Девушку звали Селина Элкотт. У нее была прекрасная фигура и, что еще важнее, деньги. И большие. Суда по всему, Трелони не так уж глуп.

Леди Летти проследила за направлением взгляда внучки и немедленно откомментировала:

– Красив. Будущий граф. Весьма неглуп. Крайне опасное сочетание. Думаю, на это лето мне лучше тебя где-нибудь запереть.

– Я ему совсем не нравлюсь. Он насмехается надо мной.

– Девочка моя, если мужчина начинает насмехаться над девушкой, то только для того, чтобы она не убежала. – Леди Летти потянулась за своей тростью и встала. – Кажется, здесь где-то играют в фараон. Пойду, попытаю счастья.

Зеленые ломберные столы отыскались в соседней комнате. Джессалин стояла рядом с бабушкой и терпеливо наблюдала, как леди Летти проигрывает остаток денег, оставленных на покупку лошади. Бабушка играла очень азартно и делала сумасшедшие ставки. Время от времени Джессалин поглядывала на двери бального зала, где кружились еще не натанцевавшиеся пары. Но лейтенанта Трелони она больше не видела.

Лакеи стали разносить пирожные и взбитые сливки. Часть подкрепившихся гостей решили идти смотреть закат. Джессалин присоединилась к ним. Китайские фонарики освещали гравийные дорожки, разделявшие тщательно распланированные кустарники и клумбы. На ветру дрожали листья плакучих ив, в ночном небе распевали птицы. Все вокруг казалось таким аккуратным, таким безупречным, что Джессалин захотелось вытоптать какую-нибудь клумбу или посадить среди нарциссов куст репейника.

На вершине холма возле рудника «Уил Шарлотт» началось какое-то движение, и Джессалин устремилась туда. Подойдя ближе, она рассмеялась от восторга.

Около входа в рудник пыхтел локомотив. Котел, прикрепленный к платформе, походил на большую желтую голову сахара. Колеса тоже были раскрашены в самые веселые цвета – ярко-синие с ядовито-алыми ободами. Из высокой черной трубы вырывались клубы пара, каждый раз приподнимая ее крышку, словно корку пирога. Все это неповоротливое сооружение изрыгало дым и издавало жуткие звуки. И тем не менее Джессалин показалось, что это – самая восхитительная вещь, которую она когда-либо видела.

Генри Титвелл отнюдь не разделял ее энтузиазма. Он взобрался на холм, пыхтя почище любого локомотива. И наткнулся на своего сына, которого безуспешно искал весь вечер. Лицо старика исказилось от ярости.

– Кларенс! Что это значит?

Кларенс явно испугался отцовского гнева, он даже слегка побледнел.

– Мы думали… это… Мак и я, мы хотели…

– Произвести небольшую демонстрацию, только и всего, – закончил лейтенант Трелони, появляясь из-за локомотива. Он был в рубашке с короткими рукавами, а в руке держал канистру, в которой плескалось что-то маслянистое. Казалось, он обращается не только к Генри Титвеллу, но и ко всем имеющим власть и деньги, ко всем тем, кто волен помочь изобретателю либо навсегда похоронить его идею.

– Сейчас олово из рудника до ближайшей плавильни приходится перетаскивать чуть ли не вручную, – продолжал он. – И ослики, и пони быстро погибают. Да и корм обходится недешево. Вы сейчас видите – это гораздо более дешевое и эффективное средство транспортировки. Это паровоз – машина, которая может превращать тепловую энергию в механическую. Один-единственный паровоз перевезет пять вагонеток с оловом отсюда до Пензанса меньше чем за час.

Еще ни разу Джессалин не видела его таким оживленным и возбужденным.

Мистер Титвелл презрительно фыркнул.

– Железный конь, да? Ну конечно же, железный конь! – Он Оглянулся по сторонам, как бы приглашая гостей разделить его веселость. – Я слыхал о чем-то таком в Уэльсе пару лет назад. Говорят, его разорвало на куски. Кажется, погибло четыре человека. Взрыв было слышно чуть ли не в Честере. – : И Генри Титвелл от души рассмеялся.

Джессалин видела, как дернулось лицо Трелони, но голос его оставался совершенно спокойным.

– То был недоработанный экземпляр. С тех пор мы многое усовершенствовали, поставили два предохранительных клапана вместо одного. – Он замолчал, чтобы собраться с мыслями, и Джессалин вдруг поняла, насколько он еще молод и раним, несмотря на всю самоуверенность. Ведь сейчас он сознательно делал себя объектом насмешек.

В этот момент, прочистив горло, вмешался Кларенс:

– Отец, почему бы вам не позволить ему провести эксперимент? Ведь это никому не причинит вреда.

Мистер Титвелл повернулся к сыну.

– На твоем месте я бы вообще рта не открывал! Ведь именно по твоей милости он оказался здесь. И не думай, что я этого не понимаю. А что касается вот этой штуки, – добавил он, показывая на локомотив, – этого громыхающего чудища, то оно не может ничего доказать, кроме как уничтожить добрую половину моих угодий и распугать весь скот. Да ни одна корова в округе не станет доиться после такого.

С этими словами он бросил на сына злобный взгляд, предвещавший дальнейшие неприятности. Кларенс вспыхнул и отвел глаза.

Казалось, бушующие страсти не коснулись только одного человека – лейтенанта Трелони. Он спокойно вспрыгнул на паровоз и добавил угля в топку. Генри Титвелл шагнул было к нему, но, видно, вспомнив о случае в Уэльсе, поспешно отступил.

– Это моя земля, мои рельсы. Я запрещаю это непристойное представление! Слышишь? Я запрещаю!

Как громко ни кричал Генри Титвелл, нескольким гостям удалось его перекричать. Они слышали об уэльском взрыве и, судя по всему, надеялись увидеть такой же своими глазами. Однако из всех присутствующих только Джессалин осмелилась подойти поближе.

Получив добавочную порцию угля, паровой котел ожил – зашипел, засвистел, задышал и словно бы вспотел, потому что на каждой его детали конденсировался пар. Он раскачивался и дрожал, как огромный зверь, готовящийся к прыжку. Джессалин зачарованно смотрела, как напрягаются спина и плечи создателя этого чудовища, все подбрасывавшего и подбрасывавшего уголь в топку. Ей и в голову не приходило, что сын графа может унизиться до такого тяжелого, грязного труда. Бабушка, должно быть, пришла бы в ужас. Однако это зрелище приводило Джессалин в восторг.

– Лейтенант Трелони, – окликнула она его, – мне бы очень хотелось прокатиться вместе с вами.

Он обернулся, их взгляды встретились. В его глазах горел огонь, казавшийся еще ярче, чем огонь в топке. Джессалин понимала, что к ней этот огонь не имеет ровно никакого отношения, но все равно вдруг почувствовала себя так, словно, шагнув с утеса в пропасть, обнаружила, что летит.

Трелони захлопнул дверцу топки и спрыгнул с платформы.

– Это вам не карусель.

Рукава его рубахи были закатаны выше локтя, на смуглых руках блестели капельки пота. Ветер облепил мокрую рубаху вокруг тела и взъерошил кружево жабо. Ей так хотелось дотронуться до него. Просто дотронуться.

– Вы же сказали, что никакой опасности нет, – продолжала настаивать она. – Вот и докажите это.

– Мисс Летти, юные леди не ездят на паровозах.

– Но почему? Кто это сказал? Мы же ездим верхом и в экипажах. Сегодня я даже ехала на двухколесной повозке, хотя бабушка и утверждает, что это совершенно неприлично. Ну пожалуйста, лейтенант Трелони. Покататься с вами на такой чудесной машине – большая честь для меня.

Трелони несколько мгновений не сводил с нее тяжелого взгляда, наконец, решился.

– Меня убить мало за то, что я сейчас делаю. Да вы и сами пожалеете. – Смуглые, сильные руки еще раз сомкнулись вокруг ее талии, и легко, как пушинку, он поднял ее на подножку и сам вскочил следом. – Только не касайся топки, – напоследок предупредил он, – она горячая.

– Джессалин! – К ним бежал Кларенс. – Что ты делаешь? Мак, ты же не позволишь ей.

На плечо Кларенса легла тяжелая рука его отца.

– Пусть едет с ним, куда ей заблагорассудится. В конце концов, это безобразие – твоя затея. И вообще, она рискует своей шеей, а не твоей.

Джессалин делала вид, что не расслышала. Под их ногами вибрировал двигатель. В этом чудовище таилась самая настоящая жизнь, которая заставляла его дышать и дрожать. И эту жизнь, породил стоящий рядом с ней человек.

А сам он тем временем внимательно изучал какие-то приборы. Джессалин склонилась к нему.

– Ведь эта штука не взорвется, правда? – весело поинтересовалась она.

Трелони слегка повернул голову, и теперь их лица оказались совсем рядом.

– Ноги не замерзли? – поинтересовался Трелони вместо ответа.

Ногам очень тепло. Даже слишком. Металлическая платформа быстро нагревалась, и у Джессалин возникло ощущение, что она стоит на раскаленной сковородке.

– В тот день я пытался приспособить паровой двигатель к обычному дорожному экипажу, – сказал он. – Но сейчас я не экспериментирую. Я точно знаю, что делаю.

– Вы меня очень успокоили. Мне бы не хотелось, чтобы меня в клочья разнесло по угодьям мистера Титвелла.

Трелони рассмеялся, и его горячее дыхание обожгло щеку девушке. На крохотной площадке было очень тесно, и при малейшем движении их тела соприкасались. Джессалин то и дело чувствовала его бедра, руки, плечи, его запах – копоти, машинного масла и мужского разгоряченного тела, силу, таящуюся в этом теле. И огонь, горящий в темных глазах. Огонь не только силы, но и ума.

Она взглянула ему в лицо. И как всегда в таких случаях, ее грудь почему-то сжалась.

– А как это работает?

– Ну, как бы объяснить попроще…

– Как можно проще, – рассмеялась Джессалин.

– Хорошо, постараюсь. Вода в котле нагревается, пока не начнет превращаться в пар. Пар из котла поступает в цилиндры. – Он показал на пару одинаковых толстых труб, прикрепленных к котлу: – В цилиндрах пар расширяется и начинает двигать поршень – такой толстый стержень, наподобие молотка, – который, в свою очередь, двигает рычаг… вот эту металлическую штуку, она идет от цилиндра к одному из больших передних колес. Ну а тот уже вращает колесо.

Джессалин широко улыбнулась и подняла на него сияющие глаза.

– Это просто замечательно!

К огромному изумлению Джессалин, на смуглых щеках Трелони появился тёмный румянец. Она и подумать не могла, что его можно чем-то смутить. Хотя, наверное, до сих пор его не часто баловали похвалами.

– А отработанный пар выходит через трубу, – закончил он, избегая ее взгляда.

Трелони потянулся к рычагу, и его рука на секунду прикоснулась к груди Джессалин. Сердце девушки замерло. Он отдернул руку, словно прикоснулся к раскаленной топке, а ее грудь все ощущала прикосновение.

Когда Трелони наконец заговорил, его голос звучал резко.

– Будет лучше, если ты поедешь в тендере.

И прежде чем Джессалин успела возразить, он легко приподнял ее и буквально втиснул в узкое пространство между бочкой с водой и угольными корзинами. В ту же секунду чудовище ожило и, изрыгая пар и дым, двинулось вперед, подпрыгивая и дергаясь, словно гигантская саранча. Оно ворчало, пыхтело, хрипело, грохоча по металлическим рельсам навстречу восходящему солнцу, которое отбрасывало розовые тени на поля пшеницы и ячменя. Джессалин казалось, что ее сердце бьется в такт с равномерным движением поршня. Придерживая шляпку, чтобы не сдуло ветром, она громко смеялась. Конечно, на лошади гораздо быстрее, но это совершенно несравнимые вещи – ведь они ехали на небывалой, никем никогда не виданной самоходной машине.

В клубах пара проплыли каменные стены Ларкхейвена. Джессалин даже показалось, что она видит на террасе бабушку, но, прежде чем она успела помахать рукой, они пронеслись мимо. Паровоз перевалил холм и начал набирать скорость на спуске. У самого основания холма поперек рельсов стояла груженная сеном телега. Обалдевший от ужаса крестьянин тупо смотрел на паровоз.

Трелони заорал, и это привело в чувство крестьянина. Но не осла. Сколько хозяин ни колотил его палкой, проклятое животное и не думало двигаться с места.

Джессалин перегнулась через корзину с углем и, стараясь перекрыть грохот паровоза, закричала:

– Нам надо остановиться!

– Не получится! – последовал ответ.

– Но почему?!

– Здесь нет тормозов!

О Боже… Джессалин закрыла лицо руками. Но так было еще страшнее, и она стала подглядывать сквозь пальцы. Осел наконец насторожился и сделал шаг вперед. Телега очень медленно двинулась следом. Паровоз, изрыгая дым, приближался, как обезумевший дракон.

Телега не успела переехать через рельсы. Тупой нос паровоза врезался в нее, подбросил в воздух, и весь мир вокруг превратился в пыльный желтый круговорот.

Столкновение никак не отразилось на паровозе. Он несся вперед. Смеясь и выбирая из волос соломинки, Джессалин оглянулась назад.

Внезапно паровоз страшно дернулся и встал на дыбы, как необъезженный жеребец. Раздался страшный скрежет, но Джессалин все же услышала крик Трелони:

– Держись!!!

Предупреждение несколько запоздало, потому что она уже летела навстречу голубому небу, зеленым полям и коричневой, очень твердой земле.

Перед тем как потерять сознание, Джессалин успела подумать, что этот цветовой круговорот все-таки сильно напоминает карусель.

Глава 5

– Я же говорил, чтоб ты держалась, черт побери. – Голос лейтенанта Трелони звучал очень сердито.

В спину Джессалин упиралось что-то острое. Она поерзала, пытаясь устроиться поудобнее и соображая, где она находится и каким образом она оказалась здесь, на острых колючках. Открыв глаза, Джессалин увидела черные, блестящие сапоги.

Очень медленно она перевела взгляд вверх. Спина Трелони закрывала заходящее солнце. Джессалин отметила, что его спина ей нравится. Ей вообще нравилось смотреть на него. Хотя ее вид отнюдь не доставлял ему удовольствия, особенно в данный момент.

Джессалин улыбнулась и заговорила, подражая женщинам из простонародья:

– В моем седалище застряла целая куча колючек. На мгновение ей показалось, что он вот-вот рассмеется вместе с ней. Но Трелони еще сильней поджал губы и присел на корточки.

– Полежи спокойно. У тебя на голове шишка с куриное яйцо. – Его рука нежно коснулась ее лба, и в этом жесте была какая-то странная близость.

Джессалин приподнялась на локтях.

– Нет, со мной все в порядке. Честно. – Однако она ошиблась, потому что уже в следующую секунду мир вокруг снова закружился, и она покачнулась.

– Ты хоть иногда делаешь то, что говорят? – Он схватил ее за руку уже отнюдь не нежно. – В следующий раз, если мне нужно будет, чтобы ты держалась покрепче, я попрошу тебя отпустить поручни.

Джессалин с трудом встала и на нетвердых ногах направилась туда, где, зарывшись носом в землю, стоял паровоз. Рычащий, изрыгающий дым дракон теперь выглядел мертвым. Вокруг валялись обломки рельсов. Все это выглядело так, будто игрушечную железную дорогу растоптала нога великана.

Она почувствовала, что он подошел и стал рядом, и, не оборачиваясь, спросила:

– Что произошло?

– Рельсы не выдержали. Мы ехали слишком быстро, да и паровоз для них тяжеловат.

– Как жаль! Теперь все подумают, что паровоз никуда не годится.

– И будут совершенно правы. – Его щека дернулась.

Джессалин стало больно за него. Ей так хотелось прижать его голову к груди, погладить по волосам, сказать, что мнение других не имеет никакого значения. Она прикоснулась к его руке.

– О нет, лейтенант Трелони. Ведь с такой мощью… С такой мощью можно изменить мир.

На минуту ей показалось, что в его темных глазах мелькнула надежда. Но он моргнул и отвел взгляд.

Со стороны дома послышался топот копыт. На своем здоровом гнедом мерине к ним мчался Кларенс. За ним, движимые любопытством, скакали несколько гостей во главе с мистером Титвеллом.

– Джессалин! – Кларенс соскочил с лошади, при виде сошедшего с рельсов паровоза его глаза расширились. – О Господи, Джессалин, ты цела? Мак, о чем ты думал? Ты не имел никакого права подвергать ее такой опасности…

– О Боже, Кларенс, – резко перебила его Джессалин. Она и забыла, каким занудой он бывал иногда. – Не стоит делать из этого трагедию. Я совершенно цела, если не считать маленькой шишки на голове.

– И нескольких колючек в хорошенькой попке, – добавил лейтенант Трелони.

Услышав это замечание, Джессалин прыснула от смеха. Пытаясь сдержать смех, она закрыла рот рукой и чуть не задохнулась.

– У нее истерика. – Покрасневший от злости Кларенс продолжал атаковать кузена. – Видишь, что ты наделал!

Подоспел Генри Титвелл с компанией. Его громогласный хохот огласил окрестные поля.

– Ну что, твой железный конь, похоже, скопытился? Так ведь? – К хохоту Титвелла присоединились остальные.

Лейтенант Трелони, казалось, не реагировал на происходящее. Его лицо не выражало никаких эмоций. Но Джессалин успела заметить, какая боль и обида мелькнули в его глазах, прежде чем он сделал их непроницаемыми. Она не выдержала.

– Дураки вы все! – закричала она. – Дураки и тупицы!

Неожиданное нападение ненадолго отвлекло смеющихся. Но вскоре хохот возобновился. Громче всех хохотал Генри Титвелл, хлопая себя по толстым ляжкам.

Джессалин сжала кулаки. Как она ненавидела их всех! За жестокость, глупость, невежество. За то, что они издевались над человеком, построившим замечательный паровоз, только потому, что он не вписывался в их прилизанный мирок. Она кожей чувствовала, как одинок лейтенант Трелони среди этих смеющихся тупиц. Она смотрела на него, и глаза ее сияли. Она и не подумала, что Кларенс Титвелл это заметил.

В свои двадцать два Кларенс Френсис Титвелл считал себя зрелым мужчиной. Однако каждый раз, когда он входил в библиотеку Ларкхейвена, внутри у него что-то болезненно сжималось. Мальчиком его вызывали в эту комнату только для порки. Вот и теперь, открывая тяжелые деревянные двери, он испытал хорошо знакомый страх.

Пол библиотеки покрывали восточные ковры приглушенных тонов, на окнах висели тяжелые портьеры зеленого бархата. На стенах красовались разнообразные охотничьи принадлежности – шпоры, хлысты, рога, а также старинные фитильные ружья и арбалеты. За стеклами шкафов виднелись книги в зеленых и золоченых переплетах. С первого взгляда было ясно, что комната принадлежала мужчине, но посетитель сильно ошибся бы, решив, что она отражает характер своего хозяина. Генри Титвелл ненавидел охоту и, насколько было известно Кларенсу, без крайней необходимости никогда не читал.

Человек, которого Кларенс называл отцом, восседал за огромным письменным столом из красного дерева в темно-бордовом кожаном кресле. Он не предложил сыну сесть, но тот все равно опустился на стул, испытывая тайное удовольствие от этого маленького вызова.

– Не потрудишься ли ты объяснить мне, – начал Генри Титвелл низким, гортанным голосом, – зачем ты привел на мой прием Маккейди Трелони? Этим своим рычащим чудовищем он все испортил.

– Честно говоря, он привел себя сам. – Кларенс попытался изобразить язвительную улыбку. – Да и какая разница? Ведь Трелони не нуждается в приглашении, он твой племянник.

– Он наглый ублюдок!

В обширной библиотеке слово «ублюдок» прозвучало, как удар колокола, улыбка Кларенса погасла.

На столе горела лампа под зеленым абажуром, и в ее свете одутловатое лицо Титвелла выглядело еще более нездоровым. Избегая взгляда сидящего перед ним молодого человека, он перебирал брелки на цепочке от часов. Руки его были огромные, неуклюжие. Руки рудокопа, хотя он ни разу в жизни не прикасался к кирке.

В такие минуты Кларенс надеялся, что этот человек ему не отец.

Такая возможность не исключалась, ибо покойная мать Кларенса спала и со своим мужем, и с мужем своей сестры, пресловутым графом Сирхэем. Она так и не смогла – или не захотела – сказать, от кого из них у нее ребенок. Кларенс никогда не понимал, почему Генри Титвелл простил ее. Он сам убил бы такую жену.

– Я хочу, чтобы ты держался подальше от этой Летти. – Слова отца отвлекли Кларенса от невеселых размышлений о собственном происхождении. – Ваша дружба была ни к чему, даже когда вы были детьми. А теперь она может иметь неприятные последствия. Я не желаю иметь дела ни с вынужденным браком, ни с иском об отцовстве. У меня на тебя совсем другие планы. Провинциальная простушка с крестьянской кровью и без всякого приданого никогда не станет моей невесткой.

– Тем более, что леди Летти вряд ли даст согласие на брак своей внучки с внуком рудокопа, – пробормотал Кларенс. Громко говорить он остерегся – молодой человек до сих пор побаивался отца. И, наверное, всегда будет побаиваться.

– Что ты там шепчешь, черт тебя побери?

Кларенс поднял голову.

– Я не имею ни малейшего намерения жениться в ближайшие несколько лет, сэр, – заявил он. И это было правдой, хотя и неполной. Кларенс намеревался сделать Джессалин Летти своей женой, но для этого ему было необходимо собственное состояние. А его еще предстояло сколотить.

Мать Кларенса умерла в прошлом году. Отцу ничто не мешало жениться вторично, и, судя по дошедшим до Кларенса слухам, он не собирался долго ждать. И если на фамильном древе Титвеллов вдруг появится еще один сын, причем бесспорный, то – Кларенс ни на секунду не сомневался – отец тотчас же лишит его наследства.

Пока же молодой Титвелл не имел ни малейшего желания идти против воли отца. Ему совсем не хотелось голодать или ночевать на чердаках во имя принципов или из гордости. Напротив. И связи, и деньги Генри Титвелла должны помочь ему сколотить свое собственное состояние. И совсем не важно, отец ему этот человек или нет. Здесь у них было очень много общего – Кларенс Титвелл прекрасно делал деньги.

Маккейди Трелони с бокалом бренди в руке сидел перед камином, положив ноги на красную кожаную оттоманку. В его небрежной позе была врожденная элегантность, унаследованная от многих поколений предков-аристократов. Такому не выучишься, хоть до ста лет проживи – Кларенс Титвелл хорошо это понимал.

Взглянув из-под полуприкрытых век на остановившегося в дверях Кларенса, Маккейди произнес, насмешливо растягивая слова:

– Ты выглядишь так, будто у тебя живот схватило. По-моему, глоток бренди тебе не повредит.

Кларенсу совсем не хотелось бренди, но он все же подошел к позолоченному столику, плеснул в бокал немного янтарной жидкости, но пить не стал, а лишь смочил губы.

Маккейди задумчиво смотрел в огонь, и Кларенс мог без помех разглядывать это нервное, породистое лицо. Он никак не мог разобраться в своих чувствах к сидящему напротив человеку. Иногда ему казалось, что он любит Маккейди как брата. Брата… В самом слове уже заключалась ирония. Да, он любил его, но, пожалуй, этот человек ему не нравился. Так, может быть, ему просто хотелось самому быть Маком Трелони? Нет, и это была неправда, ибо пороки Трелони вызывали у Кларенса отвращение. Он не был знатоком спиртного и пил более чем умеренно. Он никогда не играл в азартные игры – рисковать деньгами, надеясь, что удачно выпадут кости или карты, казалось ему верхом глупости. Ему, конечно, нравились девушки, но он никогда не бегал за каждой юбкой. Словом, он был свободен от фамильных пороков, которыми Маккейди обладал в избытке.

Не исключено, что Кларенс хотел быть таким, каким Маккейди мог бы стать, но никогда не станет. Не может, потому что все Трелони умирают молодыми. И, как правило, позорной смертью.

Они никогда не говорили о происхождении Кларенса. Никогда не касались того, что, возможно, они сыновья одного отца.

Маккейди встал, чтобы подлить себе бренди. Остановившись перед камином, он снова взглянул на огонь и одним глотком осушил бокал. Затем Трелони обернулся, облокотился на каминную полку и устремил на Кларенса пронзительный взгляд. В темных глазах отражались отблески пламени. Только отблески и больше ничего. Кларенс никогда не мог уловить, что скрывается за этими непроницаемыми глазами. Иногда ему казалось, что Маккейди втайне посмеивается над ним, и эта мысль причиняла сильную боль.

– Никак не могу привыкнуть к тебе в военной форме, – наконец заговорил он. – Мне всегда казалось, что ты и армия – несовместимые вещи.

Губы Маккейди искривились в недоброй улыбке.

– Мое полковое начальство с тобой наверняка согласилось бы.

– Ты, видимо, скоро возвращаешься в полк? Хотя после победы над Бонапартом и воевать-то особенно не с кем. А где вы расквартированы? Наверное, недалеко от Лондона.

– Ты слишком высокого мнения о 54-м полке. Он не настолько престижен. Недавно нас перевели в Вест-Индию.

– О Боже!

Маккейди рассмеялся, но смех получился невеселым.

– Господь вряд ли часто заглядывает в те места, а значит, я буду чувствовать себя как дома. Говорят, что воинская служба там сводится в основном к обесчещиванию туземных девиц и игре в карты.

«И к очень скорой смерти», – подумал Кларенс. От какой-нибудь тропической болезни. Ведь не зря говорят, что средний срок службы в Вест-Индии – около полугода. Большинство просто дольше не живет. Но эта мысль не помешала Кларенсу приподнять свой бокал за выпавшую Маккейди удачу.

– Значит, будешь резвиться на тропическом солнышке со смуглыми красотками, а про старую дождливую Англию и паровые двигатели забудешь.

Удар был настолько неожиданным, что Маккейди не успел скрыть боль – она промелькнула в его глазах. Посмотрев на свой пустой бокал, он спокойно, обращаясь, скорее, к самому себе, сказал:

– А про паровые двигатели забуду.

Кларенса вдруг охватила такая буря эмоций, что у него даже закружилась голова. Он и сам не смог бы точно определить, что он чувствовал. Возможно – страх. А возможно – и облегчение. Ведь несмотря на то, что Кларенс вложил в эксперименты кузена немало денег, он всегда втайне надеялся, что ничего не выйдет. Нет, Кларенс, конечно, любил Маккейди. Но гораздо легче было любить его вот таким – отчаявшимся неудачником.

Вопрос только в том, в состоянии ли кто-нибудь или что-нибудь привести Маккейди в отчаяние и заставить почувствовать себя неудачником. По лондонским клубам гуляла легенда о том, как лейтенант Трелони повел себя после Ватерлоо. Его нашли на поле боя с ранением в ногу, полумертвого от потери крови. Его принесли в госпитальную палатку, и хирург, намереваясь ампутировать ногу, склонился над раненым. Маккейди схватил врача за горло мертвой хваткой.

– Если ты хотя бы дотронешься до моей ноги, – прорычал он, – я тебя из-под земли достану. Даже если мне придется ползти, я доберусь до тебя и отрежу тебе яйца.

Кларенс, вздрогнув, подумал, что, судя по всему, эта история правдива – ведь Маккейди сохранил ногу.

Говорили также, что его правый рукав был в крови до самого плеча. Хирурги поначалу даже подумали, что это еще одна рана. Но оказалось, что это была кровь убитых Маккейди врагов. Кларенс вновь содрогнулся. Кузен, конечно, слегка не в себе – все Трелони такие, – но все равно в голове никак не укладывалось, что мальчик, которого он помнил по Итону, оказался способным на такое неистовство и жестокость. До тех пор, пока не заглянешь в его темные, непроницаемые глаза.

– Скажи, а тебе нравится… – Кларенс вовремя опомнился и не произнес «убивать людей». – Тебе нравится служить в армии?

Маккейди лениво пожал плечами.

– А какое это имеет значение? Что бы изменилось, если бы мне не нравилось? Перед младшим сыном обедневшего графа только три дороги – политика, армия и церковь. Но я предпочитаю нарушать законы, а не составлять их. И Боже сохрани меня от церкви.

– Боже сохрани церковь от тебя, – сказал Кларенс и польщенно улыбнулся, так как кузен рассмеялся его шутке.

Маккейди оттолкнулся от каминной полки и направился к столику с напитками. Кларенс хотел посоветовать, чтобы тот не очень налегал на спиртное, но вовремя одумался и спросил:

– Но летом все-таки ты съездишь во Францию? Маккейди улыбнулся дерзкой, мальчишеской улыбкой.

Видя эту улыбку, Кларенс понимал, почему солдаты шли за кузеном в атаку даже тогда, когда это означало почти верную смерть. В такие минуты он и сам готов был идти за ним хоть к черту на рога.

– Ты что-нибудь слышал о «Ла Бель ами»? Эта замечательная трехмачтовая шхуна везет сюда из Сент-Мало уголь и древесину. И к тому же это очень аппетитная мадемуазель – под ее фальшивым дном спрятана сотня двухсотпятидесятигаллоновых бочек беспошлинного бренди. – Маккейди озорно улыбнулся. – Не хочешь заняться со мной контрабандой, Клари?

Кларенс натянуто засмеялся.

– Может, и займусь.

В камине треснуло полено, взметнулся сноп искр. Кларенс следил взглядом за кузеном. Маккейди стоял, опершись согнутой в колене ногой на оттоманку, тонкий профиль обращен к огню. Еще одна мужественная поза. Черные длинные волосы и расстегнутая на груди рубашка придавали ему сходство с каким-то героем Байрона. Во всем его облике сквозило что-то порочное и опасное. Женщины бы нашли его неотразимым.

И милая, невинная девушка тоже.

Кларенс вспомнил выражение глаз Джессалин, когда она смотрела на Маккейди там, в поле, возле сошедшего с рельсов паровоза. В ее глазах были восхищение и обожание. А сама еще так юна, так невинна… Его долг – защищать ее от таких распутников, как Маккейди Трелони, который соблазнит ее, натешится и бросит без малейших угрызений совести. В точности, как старый граф натешился и бросил его мать. Кларенс отчетливо понимал, что против обаяния Трелони не устоит даже воплощенная добродетель. Но даже сейчас в глубине души он жалел кузена, единственным достоянием которого было знатное происхождение. Распутство и пьянство у Трелони в крови, они передаются от отца к сыну вместе с темными глазами и перспективой ранней смерти. Но странно, подумал Кларенс, если он и впрямь сын графа, то почему же его не постигла та же участь? Но он быстро отогнал эту мысль, Сейчас это не главное. Сейчас самым важным была Джессалин. Его долг – защитить ее, уберечь от нависшей опасности.

Кларенс еще раз посмотрел на непроницаемое лицо кузена и подумал, что, спасая Джессалин, он спасает всех троих: и ее, и себя, и Маккейди.

Кларенс откашлялся.

– Тебе не следовало брать мисс Летти с собой на паровоз, – сказал он. – Она уже в том возрасте, когда ей следует заботиться о своей репутации.

В глазах Маккейди вспыхнул странный огонек. Но он погас прежде, чем Кларенс сумел разобрать, что бы это значило.

– Ах уж эта неугомонная мисс Летти – сплошные ноги, рот и смех, напоминающий звуки расстроенного рояля. – Маккейди отхлебнул бренди и тяжелым взглядом уставился на Кларенса поверх бокала. – Она тебе нравится, Клари?

Кровь бросилась в лицо Кларенсу.

– Ее некому защитить, кроме этой полусумасшедшей старухи!

На губах Маккейди заиграла улыбка, которая совсем не понравилась Кларенсу.

– Клари, Клари… Значит, ты пытаешься предупредить меня? Боишься, что я ее соблазню? Неужели она способна поддаться соблазну? – Он поднял глаза к потолку, как бы размышляя над последним вопросом. – Да, видимо, способна. А если нет, то ведь я всегда могу взять ее силой. Мой отец однажды изнасиловал служанку. Я сам видел.

– Ну зачем ты такое говоришь? – Щеки Кларенса пылали. – Ты, конечно, совершаешь подчас безумные поступки, но я не верю, что ты способен на настоящую подлость.

– Какая трогательная вера! Правда, оснований у нее маловато, но все равно трогательно. – Маккейди откровенно забавлялся. – Не будь дураком, Клари. Твоей драгоценной мисс Летти не грозят мои гнусные посягательства. В Пензансе хватает курочек, готовых удовлетворить мои низменные желания. – Маккейди сделал театральную паузу, как бы взвешивая последнюю фразу. – Если, конечно, таковые появятся… Но она – сочный спелый персик, Клари. И если ты не сорвешь ее в самое ближайшее время, это сделает кто-нибудь другой.

С трудом сдерживая бушевавшую в груди злость, Кларенс уставился в свой бокал. Джессалин принадлежит ему и только ему. Он уничтожит любого, кто попытается отобрать ее у него. Даже если этот человек – его друг, кузен – или брат.

Глава 6

По возвращении домой Джессалин с бабушкой ждал своеобразный сюрприз. Оказывается, весной и летом Перси толстела не только от обжорства.

– У нее котята! – воскликнула Джессалин, увидев крохотные комочки, прильнувшие к пушистому белому животу матери.

Кошка родила ночью и избрала для этого наихудшее из всех возможных мест – в углу стойла гнедой кобылы по кличке Пруденс. Там-то Джессалин и обнаружила семейство.

– Бабушка! Оказывается, она была беременна, а мы об этом даже не знали!

– Следи за своим языком, девочка, – строго сказала леди Летти. – Такие слова не произносят в приличном обществе. Еще раз услышу что-нибудь, заставлю тебя мыть язык с мылом.

Джессалин хотела было возразить, что они находятся в конюшне, а не в приличном обществе, но передумала. Она по собственному опыту знала, что слова бабушки – не пустая угроза.

– Интересно, кто их отец? – вместо этого поинтересовалась она.

– Отец! Ха! – Леди Летти метнула убийственный взгляд на несчастную Перси. – Пусть это послужит тебе уроком, девочка. Плод греха женщина всегда вкушает в одиночестве.

Вскоре не отличавшаяся особым умом Перси сообразила, что ее котята в любую минуту могут быть растоптаны огромными копытами Пруденс, и решила переселить свое семейство на кухню. Однако во дворе кошку подстерегала страшная опасность – там разгуливала вечная противница Перси – огромная чайка. Кошка не зря тревожилась за свое потомство – ведь известны случаи, когда особенно крупные чайки утаскивали даже новорожденных ягнят.

Ни на секунду не прекращая шипеть сквозь стиснутые зубы, Перси одного за другим перетаскивала котят из конюшни в кухню. Джессалин шагала рядом с ней, вооружившись толстой палкой.

Солнечный свет лизал увитые плющом стены и отражался в оконных стеклах, сверкавших, как алмазы. Энд-коттедж, сложенный из красного и желтого кирпича, с высокими, украшенными орнаментом трубами, выглядел празднично даже в самые пасмурные и туманные дни. Джессалин любила свой дом. И не важно, что комнаты тесные и темные, а дубовые рамы и панели изъедены жучком. Она прожила в этом доме всю жизнь, по крайней мере, ту ее часть, которую стоило помнить. Здесь всегда царили теплота, безопасность и любовь.

На несколько мгновений радужное настроение Джессалин омрачилось темными воспоминаниями. Ей вспомнился другой дом, в Лондоне, дом с узкими, вечно занавешенными окнами. Дом, в котором всегда стояла тяжелая, напряженная тишина. Мать и отец никогда не повышали друг на друга голос, но в том темном доме девочка многое узнала о человеческой злобе. Так же, как и о том, какой бывает любовь и какой она не должна быть.

Но сегодня она здесь, в Энд-коттедже, и солнце светит сквозь широкие окна, рисуя причудливые узоры на вымощенном плиткой полу кухни. Кухня всегда была самым любимым местом Джессалин, в том числе и потому, что там восхитительно пахло копчеными окороками и грудинкой, свисающими с потолка. Перси избрала для своего семейства деревянное сиденье стула, стоявшего у самого очага, и расположилась там со всеми удобствами. Джессалин пересчитала котят. В конюшне их было пять, но сейчас почему-то оказалось только четверо.

Ни секунды не медля, Джессалин помчалась обратно в конюшню. На четвереньках она заползла в стойло кобылы и принялась откапывать последнего котенка. По какой-то ей одной ведомой причине Перси бросила бедняжку, зарыв его в солому. Там-то и нашел Джессалин лейтенант Трелони.

Услыхав звук шагов на хорошо утрамбованном земляном полу, Джессалин подумала, что Бекка поспешила ей на помощь, и, не оборачиваясь, заговорила:

– Ты только посмотри, Бекка, наша Перси просто чудовище! Она бросила котенка только потому, что он слишком маленький.

– Я с вами полностью согласен. Это чудовищно. Не всем же, в конце концов, быть образцовыми представителями своей породы.

Джессалин подскочила, как ошпаренная. Моргая, она смотрела на образцового представителя мужской породы, который стоял прямо перед ней в мутноватых от пыли лучах солнца, проникающих сквозь открытую дверь конюшни.

– Добрый день, мисс Летти. Ведь вы – мисс Летти, не так ли? Или я имею честь разговаривать с ее младшим братом?

Джессалин поднялась с колен, отряхивая солому. Потом ее руки пригладили одежду, как будто этот жест мог волшебным образом превратить поношенную мальчишескую фланелевую куртку и холщовые брюки в сшитое по последней моде муслиновое платье. Волосы, выбившиеся из-под розовой ленты, упорно не хотели залезать обратно.

– Что вы здесь делаете? – От возбуждения ее голос звучал резче обычного.

Волосы снова выбились из-под ленты. Джессалин собралась было их поправить, но Трелони опередил ее. Он сам отбросил непокорные локоны назад и провел рукой вдоль линии шеи.

Его пронизывающий взгляд был неотрывно прикован к ее лицу. Джессалин с трудом уняла дрожь. Ей казалось, что лейтенант коснулся ее не только рукой, но и глазами. Она гадала, проделывал ли он это с кем-нибудь другим раньше и что этот взгляд мог означать.

– Я пришел узнать, не хотите ли вы покататься верхом. И отдать вам вот это.

– А что это такое?

Трелони с подчеркнутой серьезностью начал внимательно изучать предмет, который держал в руке.

– Скорее всего, шляпа. То есть, я хочу сказать, что по форме и по виду эта вещь очень ее напоминает. Хотя, может быть, это притворившаяся шляпой пара брюк.

Джессалин схватила шляпку и шутливо обмахнула его ею как веером.

– Что за глупость! То есть, я хотела сказать, вам совершенно незачем было покупать мне шляпку.

– Должен же я был как-то возместить ту, которой вы пожертвовали во имя моего спасения?

Это была не та шляпка, которая так понравилась Джессалин на ярмарке и которая, по его словам, ей не шла. Это была совершенно восхитительная маленькая шляпка из соломки, украшенная букетиком примул чудесного бледно-желтого цвета. В точности, как у цветов, растущих вдоль изгороди. Джессалин завязала широкую атласную ленту под подбородком и слегка склонила голову набок.

– Как я выгляжу?

– Я бы посоветовал вам держаться подальше от коз. А то, чего доброго, они решат, что им обед подали.

Джессалин понимала, что он не хотел ее обидеть – просто такая уж у него манера разговаривать, но все же ей страшно хотелось услышать от него, что она очень хорошенькая. Пусть даже на самом деле он так не считает.

Она развязывала узел, а пальцы дрожали, и в груди появилось хорошо знакомое ощущение тесноты.

– Пожалуй, я не стану ее надевать на прогулки верхом. А то она быстро потеряет вид.

– Мисс Джессалин! – В конюшню пулей влетела взволнованная Бекка Пул. – Эта Перси… она сама не знает, что делает. Надо же такое – положить котят на стул! Один чуть не свалился прямо в огонь и… – Заметив лейтенанта, Бекка осеклась на полуслове. Она отвернулась и торопливо принялась прикрывать волосами шрам, умудряясь при этом каким-то образом краем глаза рассматривать неожиданного гостя.

– Вы – тот самый джентльмен, который чуть не убил мисс Джессалин своим железным конем. Я прямо обмерла, когда мне рассказали. Всю прошлую ночь я была в прострации, а все от разбросанных нервов.

– Она хотела сказать – от расшатанных нервов. – Джессалин решила вмешаться, потому что лицо лейтенанта Трелони уже начало приобретать то обалделое выражение, Которое появлялось у всех, кто впервые сталкивался с Беккой.

– Ну да, вот я и говорю. Разбросанные нервы. Спросите у мисс Джессалин, сэр. На мои бедные нервы все действует.

– Бекка у нас очень болезненная, – прокомментировала эту тираду Джессалин. На этот раз ее голос звучал приглушенно, потому что она снова опустилась на четвереньки и возобновила поиски. Когда Джессалин наконец выпрямилась, вся ее голова была утыкана соломинками, как подушечка для булавок.

– Бедная голодная крошка, – мурлыкала она, кладя пищащий комочек рыжего меха в протянутые ладони Бекки. – Нам придется самим выкармливать его. Этой бестолковой Перси нельзя доверять детей.

– Вот уж правда, мисс. Я ж вам говорила – один чуть в огонь не свалился.

Бекка с котенком на руках вышла из конюшни, однако ей на смену не замедлил явиться Майор. И тоже застыл, как вкопанный, заметив лейтенанта. Втянув голову в плечи, он выпятил губы и несколько секунд буравил гостя черными немигающими глазами. Так и не сказав ни слова, сплюнул сквозь зубы, развернулся на каблуках и вышел во двор.

– Не обращайте внимания на Майора, лейтенант, – сказала Джессалин вслед удаляющейся спине конюха. – Он всегда такой кислый, что хоть в бочку с огурцами окунай – не испортятся. Просто лошадей он любит больше, чем людей.

Лейтенант Трелони озадаченно смотрел на опустевший наконец дверной проем.

– Своеобразные у вас домочадцы, мисс Летти, – сказал он, вновь обретя дар речи.

– Это все бабушка. Она коллекционирует отверженных и неудачников, как другие коллекционируют бабочек.

– Неужели она накалывает их на доску?

Джессалин весело рассмеялась. И, как всегда, расстроилась, чуть только ее смех отразился от стен конюшни. Скрипучий, как несмазанная телега – горе да и только! Сердито закусив нижнюю губу, Джессалин приняла серьезный вид. Она чувствовала на себе взгляд лейтенанта. Сейчас он был прикован к ее рту.

Трелони собирался что-то сказать, но тут за его спиной послышалось резкое ржание Надежды Летти. Он повернулся и шагнул к стойлу, чтобы получше рассмотреть молодую кобылу. Теперь Джессалин могла разглядывать его без всякого стеснения. В табачного цвета костюме для верховой езды лейтенант выглядел просто потрясающе. У Джессалин перехватило дыхание, как, впрочем, всякий раз, когда она его видела.

– Хорошая лошадь, – заметил Трелони, улыбнувшись Надежде Летти. «Ему следовало бы почаще улыбаться», – подумала Джессалин, любуясь преображающей его лицо улыбкой.

Она тоже подошла к стойлу и остановилась рядом с Трелони.

– Ее мать, Пруденс, дочь Летящей Бетти, которая двенадцать лет назад выиграла скачки в Ньюмаркете. А отец был от Серебряной Звезды. В свое время он принес двадцать тысяч фунтов и четыреста бочек кларета.

Надежда Летти, ласкаясь, ткнулась мордой ей в руку. Джессалин, почесывая звездочку на лбу кобылы, поведала лейтенанту о мечте бабушки выиграть Дерби.

– Вот почему мы ее назвали Надеждой Летти, – закончила она свой рассказ.

– А где твои родители? – неожиданно спросил он.

– Отец умер, когда мне было шесть. А мать живет в Лондоне. – Джессалин не видела своей матери с того самого дня, как ее привезли в Энд-коттедж. Первые ночи она лежала без сна, сдерживая подступавшие к горлу слезы и думая о том, когда за ней приедет мама. Но время шло, мама все не ехала, а теперь и сама Джессалин не хотела ее видеть. «Теперь я о ней почти не вспоминаю», – иногда думала она, и это была истинная правда.

Лейтенант наблюдал, как Джессалин седлает Пруденс, но помощи не предлагал. Он сразу понял, что перед ним заядлая лошадница, которая вполне в состоянии справиться сама. В конюшне было дамское седло, но Джессалин выбрала для себя мужское. Трелони сделал вил, что не заметил этой странной для женщины причуды. Его крупная гнедая кобыла с черными гривой и хвостом была привязана к изгороди. Не считая этой лошади да кружившей в небе чайки, которая никак не могла отказаться от мысли пообедать котятами, двор был совершенно пуст.

– Где же ваш грум? – поинтересовался Трелони, когда они уже собирались сесть в седла.

Джессалин с тревогой взглянула на закрытые ставни, за которыми дремала леди Летти. Бабушка, конечно, ни за что бы не позволила ей поехать кататься вдвоем с лейтенантом.

– У нас нет грума, – ответила она, вставляя ногу в стремя. Трелони подсадил ее, и Джессалин все еще ощущала прикосновение сильных мужских рук к своим бедрам. Ощущение было волнующее, приятное и немного пугающее. – У нас есть только Майор, а он занят.

Его рука касалась ее икры. Джессалин прекрасно понимала, что сквозь толстую кожу сапога она никак не может ничего чувствовать. И все равно чувствовала.

– Не можем же мы поехать кататься без присмотра. Пойдут сплетни.

Он, конечно, прав. Даже если по дороге им не встретится ни одна живая душа, кроме зайчиков и куропаток, все равно к завтрашнему дню вся округа будет знать, что лейтенант Трелони катался верхом с внучкой леди Летти.

– Ну и пусть, – легкомысленно отмахнулась Джессалин. – Неужели мы будем усложнять себе жизнь из-за кучки пустоголовых бездельников?

– Ты заговоришь по-другому, когда твое имя будут трепать по всему Корнуоллу.

Джессалин совсем не нравилось, когда он бывал таким задумчивым и серьезным. У его рта в эти минуты залегали недобрые складки. Какую же надо прожить жизнь, чтобы так ожесточиться против всего мира, невольно подумала она.

– Я с трудом верю собственным ушам, – сказала Джессалин. – От кого я слышу эти слова? Неужели от основателя «Бесчестного общества по борьбе со скукой и самодовольством»? Вы позорите свой клуб, лейтенант.

– Только не говорите потом, что я не предупреждал вас, мисс Летти. – С этими словами Трелони вставил ногу в стремя.

Джессалин во все глаза смотрела, как он садится на лошадь. Теперь на его лице появилось выражение безмерной усталости, а в темных глазах затаился какой-то неведомый ей секрет. Они слишком много видели, эти глаза. Ведь он Трелони, а значит, сделал на своем веку немало такого, узнав о чем, она наверняка содрогнулась бы. Он предупредил ее, и ей действительно следует быть осторожной. Но бояться надо отнюдь не сплетен, а самого лейтенанта Трелони.

Они выехали через задние ворота и направились к прибрежным скалам. Тягостное молчание нарушали лишь цокот копыт о камни и скрип кожаных седел.

– У вас хорошая лошадь, лейтенант, – не выдержала наконец Джессалин, хотя прекрасно понимала, что говорит явную неправду. Кобыла была далека от совершенства.

Ответом ей был пронизывающий взгляд темных глаз – он будто читал ее мысли. Джессалин стало неприятно.

– Эта кобыла вполне соответствует моим потребностям и обладает единственным, но несомненным достоинством – она досталась мне очень дешево.

После этого заявления последовало еще более продолжительное молчание. Джессалин уже начала подумывать о том, не проглотил ли он язык.

– Вы долго еще собираетесь оставаться в Корнуолле, лейтенант?

– Через три недели я должен сесть на корабль и отправиться в Вест-Индию, в мой полк.

У ветра был соленый привкус, как у слез. Яркое, почти белое солнце освещало бесплодную пустошь, утыканную круглыми валунами и острыми обломками камней. День был теплый, но тем не менее по телу Джессалин пробежал озноб. Три недели… Они долго молчали.

– Вы знаете, где Кларетовый пруд? – наконец не выдержала Джессалин.

– Конечно. Хороший солдат всегда первым делом проводит рекогносцировку местности. Осторожность никогда не повредит – никогда не знаешь, где тебя подстерегает опасность.

И снова Джессалин показалось, что в его словах заложен двойной смысл. Уж не ее ли он имеет в виду, говоря об опасностях и осторожности. При этой мысли кровь прилила к ее щекам… как если бы Трелони прочитал то, что она написала в дневнике в зеленом кожаном переплете.

Джессалин пришпорила лошадь, обернулась и крикнула:

– Спорим, что я быстрее вас доскачу до пруда! Трелони подъехал к ней. Глаза его матово мерцали, словно два оникса, а во взгляде чувствовалась странная напряженность. Поравнявшись с ней, он сказал:

– В таком случае нам надо заключить пари и сделать ставки.

– Но у меня осталось всего несколько шиллингов! Все остальное мы с бабушкой проиграли в фараон у Титвеллов. – Их лошади шли так близко, что ее колено терлось о его ногу. Лейтенант наклонился к ней, и внутри у Джессалин все затрепетало в предвкушении того, что произойдет дальше. Палец в перчатке прошелся по ее губам.

– Раз так, поставь то, чего у тебя в избытке. – Его палец снова прошелся по ее нижней губе. Кожа перчатки казалась мягкой, как масло. – Например, поцелуй.

Джессалин показалось, что ее сердце бьется уже где-то в горле, постепенно приближаясь к верхней губе.

– А если выиграю я? Что тогда?

– А чего бы тебе хотелось?

То, чего ей хотелось, она не смогла бы произнести даже мысленно. Что уж говорить о том, чтобы облечь это в слова! Его палец оторвался от ее губ, оставив ощущение обнаженности.

– Никак не могу придумать, – пожаловалась Джессалин.

– Тогда позволь мне придумать за тебя. Если выиграю я, ты меня целуешь. Если выиграешь ты, то назовешь свое желание уже после победы.

– А если я потребую больше, чем вы сможете заплатить?

– К чему размышлять о несбыточном? – Трелони достал из-за голенища сапога кнут и с недоброй улыбкой добавил: – Я еще никогда не проигрывал женщине.

– Когда-нибудь все бывает в первый раз, лейтенант.

Джессалин очень хотелось победить. Она решила прийти первой во что бы то ни стало. Наклонившись вперед, она ослабила поводья, взглянула на Трелони и, крикнув «Вперед!», вонзила пятки в бока лошади.

Пруденс прекрасно знала дорогу и чувствовала себя среди кустарников и валунов уверенно. Это была настоящая скаковая кобыла, она наверняка побеждала бы, если бы не слабые вены, которые нередко лопались от напряженных тренировок. Дух скачек был у нее в крови, и она скакала, чтобы победить.

Трелони был настроен весьма решительно. Вдобавок его кобыла была значительно крупнее, что давало ей определенное преимущество.

Они неслись по неглубокому, густо заросшему кустарником оврагу. В ноги впивались колючки, но Джессалин не обращала на них внимания. Выбравшись из оврага, Пруденс рванулась вперед. До пруда оставалось всего около двухсот ярдов. Джессалин уже видела скрученные ветром вязы и заросли просвирника. Правда, предстояло еще перепрыгнуть через полуразвалившуюся каменную ограду, но Пруденс великолепно брала и гораздо более сложные препятствия. На ограде росли примулы, и их желтые лепестки трепетали на ветру, как бабочки. Она обязательно выиграет… И тут Джессалин поняла, что хочет совсем не этого.

Она хотела только одного – чтобы он ее поцеловал. Значит, скачку надо проиграть.

Устроить это было совсем несложно – жокеи так поступают сплошь и рядом. И Джессалин выполнила их простой трюк перед самой оградой, она натянула поводья, и Пруденс, которой не дали вытянуть шею, не сумела сделать чистый прыжок и тяжело приземлилась на все четыре ноги. Кобыла же Трелони легко перелетела через ограду, опередив Пруденс на целых три корпуса.

Лейтенант Трелони спешился и ждал ее под самым большим из вязов. Джессалин спрыгнула с лошади у самой воды.

Вдруг Трелони раздраженно хлестнул по голенищу. От неожиданности Джессалин подпрыгнула, а из камышей выпорхнула испуганная галка. Широкие листья вяза отбрасывали неровные тени налицо лейтенанта. Джессалин не решилась посмотреть ему в глаза.

Она сделала шаг к воде, но сильная рука намертво сжала ее локоть. Отбросив хлыст, Трелони резко развернул ее к себе и прижал спиной к стволу дерева и наклонился к самому ее лицу. Джессалин видела, как раздуваются его ноздри, чувствовала исходящий от него запах лошадиного пота, кожи и с трудом сдерживаемой ярости.

– Ах ты, маленькая мошенница! – сказал он.

Джессалин дернулась, но хватка лейтенанта была железной. Он прижимал ее к дереву всем своим весом. Его грудь прижималась к ее груди, живот к животу, бедра – к бедрам. Джессалин стало страшно. Она глубоко втянула в себя воздух.

– Какие гадости вы говорите! – попыталась она защититься. – Я понятия не имею, что вы имеете в виду.

– Прекрасно понимаешь. Ты специально поддалась мне, и мы оба знаем, почему. Ну что ж, мисс Летти… – Его губы почти касались ее губ. – Сейчас вы получите то, чего добивались. И вам это совсем не понравится.

Джессалин подумала: «Сейчас он меня поцелует».

– Ну почему же? Может быть… – Договорить она не успела, потому что его губы закрыли ей рот.

Он целовал ее намеренно грубо, сильно надавив языком, заставил ее губы раскрыться, и Джессалин, уже по-настоящему испугавшись, снова дернулась, издав жалкий, мяукающий звук. В ответ его рука лишь крепче обхватила ее затылок. Его рот терзал ее губы, и Джессалин вцепилась в воротник его куртки, потому что ноги не держали ее, словно из них высосали все кости. Она судорожно пыталась вдохнуть, ее ноздри широко раздувались. В ушах бешено пульсировала кровь.

Он резко прервал поцелуй, оторвав свои губы от ее. Но его рука по-прежнему сжимала ее затылок, больно стягивая волосы. Горячее дыхание обжигало лицо Джессалин. Губы распухли и болели. Она провела по ним языком и почувствовала вкус его губ.

– Вы… вы не слишком-то приятный человек.

– Я никогда на это и не претендовал. – Он выпустил наконец ее волосы и провел большим пальцем по ее распухшим губам. – Вы, мисс Летти, целуетесь так, будто никогда раньше не целовались.

– Неправда! Я уже целовалась.

Он рассмеялся, и Джессалин показалось, что она его ненавидит.

– То, что вы делали с Кларенсом Титвеллом на ярмарке, это не поцелуй.

Он был прав – то мимолетное соприкосновение губ нельзя было назвать поцелуем. Поцелуй – это когда у тебя слабеют колени, а все внутри дрожит от какого-то невероятного, почти непереносимого возбуждения. Поцелуй – это когда сердце падает куда-то вниз и замирает от страха и блаженства.

Трелони ослабил хватку. Джессалин высвободилась и на нетвердых ногах подошла к Пруденс, с трудом соображая, что делает. Губы болели, а внутри поселилось какое-то странное ощущение голода и пустоты.

Джессалин постаралась заговорить как можно небрежнее, и вроде бы ей это удалось.

– Если вы закончили преподавать мне урок, надо бы заняться лошадьми. Они очень вспотели.

Вдвоем они подошли к тенистому берегу, ведя лошадей под уздцы. Пруд когда-то назвали Кларетовым, потому что в питавшие его ручьи стекала ржаво-коричневая вода, которой промывали оловянную руду. Однако все рудники давно были заброшены, и теперь пруд стал серым и безжизненным, как тусклая оловянная тарелка. В небе клубились облака, но ветер был теплым. В воздухе пахло летом – пылью, сухой травой и долгими, наполненными солнцем днями.

Щеки Джессалин по-прежнему горели, и ей очень хотелось, чтобы он хоть что-нибудь сказал. Ей казалось, что он поцеловал ее так, как мужчина целует женщину, которую желает, – грубым, голодным, неистовым поцелуем. Воспоминание о нем еще горело у нее на губах.

– Знаете, лейтенант, что я думаю? – сказала Джессалин, стремясь положить конец гнетущему молчанию. – Мне кажется, вы так разозлились только потому, что поняли, что я, обычная женщина, могу вас победить. Естественно, это нанесло болезненный удар по вашей мужской гордости.

Губы Трелони скривились в улыбке.

– Так вот почему моя мужская гордость в последнее время что-то неважно себя чувствует. А я-то чуть было не нанес ей дополнительный урон, признав, что вы неплохо сидите в седле. Для обычной женщины, конечно.

Джессалин решила, что может расценивать эти слова как своеобразный комплимент. Ведь она и правда была великолепной наездницей.

– Должна отметить, лейтенант, что спорить с вами – самое неблагодарное занятие на свете. Но я все-таки рискну, – сказала она и, повернувшись к Трелони, ослепительно улыбнулась. – Спорим, что вы не сможете повторить то, что я сейчас сделаю?

– Как? Еще одно пари? Вот уж верно говорят, что битому неймется.

Джессалин рассмеялась в ответ – в ее глазах прыгали веселые чертики. Прислонившись спиной к стволу, она стащила с ног сапоги и дернула за вожжи. Пруденс, увлеченная поеданием тростника, неохотно подошла. Джессалин сняла с нее седло и уздечку, после чего ловким шлепком послала ее вскачь прочь от пруда в поле, поросшее травой и кустарником. В несколько прыжков она догнала лошадь, подпрыгнула, высоко подняв правую ногу, и взлетела ей на спину.

Трелони зааплодировал, но Джессалин лишь усмехнулась – это было только начало. Пустив Пруденс легким галопом, она сделала глубокий вдох, стараясь как можно лучше почувствовать ритм бега лошади, слиться с ним. О человеке, который наблюдал за ней, она старалась не думать, ведь произвести на него впечатление ей удастся, только если все пройдет гладко. И все же он был здесь, краем глаза она видела его высокий и темный силуэт на фоне яркой зелени. Глядя на него, она вспомнила о цыганском пареньке, с которым они были неразлучны прошлым летом. Именно он научил ее этим цирковым трюкам. Его табор стоял в сосновой роще, неподалеку от рыбацкой деревушки Маусхоул, и Джессалин приходила туда почти каждое утро. Однажды, когда он показывал ей «Мельницу», его рука случайно коснулась ее груди. Потом еще раз, но уже не случайно. И Джессалин позволила ему. Всю следующую ночь она провела на коленях, молясь Богу, в полной уверенности, что теперь ее душе вечно гореть в аду. Но еще сильнее она боялась, что о ее смертном грехе узнает бабушка и тогда пострадает ее бренное тело. И тем не менее на следующее утро Джессалин побежала в рощу, будучи не в силах отказаться от очередного урока верховой езды. Но в роще никого не оказалось. Табор перекочевал.

Одним из самых впечатляющих трюков, которым научил ее цыганенок, был кувырок из положения стоя. Джессалин, правда, сомневалась, стоит ли пытаться его выполнить – ведь она не тренировалась уже несколько недель. Но, вспомнив слова бабушки о том, что кто не рискует, тот не выигрывает, она все-таки решилась.

Упираясь в холку Пруденс, она выбросила ноги вперед и, получив нужный размах, уже в следующую секунду стояла на спине лошади на коленях. Выпрямившись, она, балансируя руками, приняла максимально устойчивое положение и почти сразу же, чтобы не передумать, резким движением вскочила на ноги. Затем Джессалин чуть расслабила колени, чтобы не подпрыгивать при каждом шаге лошади. Теперь она стояла на спине лошади в полный рост, земля летела где-то далеко-далеко внизу. Ветер свистел в ушах и развевал волосы. Серая вода, зеленые деревья, голубое небо – все это проносилось в каком-то стремительном вихре. И он… он… он…

Сделав глубокий вдох, Джессалин согнула ноги, высоко подпрыгнула и, сделав сальто, снова приземлилась на ноги на широкую спину лошади. Это был момент ее триумфа… Но весьма непродолжительного.

Как она пыталась объяснить впоследствии, передняя левая нога Пруденс попала в одну из этих чертовых заячьих нор. Пруденс споткнулась, Джессалин утратила драгоценное равновесие и, перелетев через хвост кобылы, плашмя шлепнулась на землю.

Но это было еще не самое страшное. Пруденс в этот момент пробегала совсем рядом с прудом, лежавшим в котловине, словно миска с довольно высокими краями. Джессалин угодила на самый край крутого бережка и покатилась вниз, к воде, судорожно хватаясь за стебли тростника, папоротника и просвирника.

Она даже не вскрикнула – вода была ледяная, и у нее перехватило дыхание. В первую же секунду она ушла под воду с головой. Фланелевая куртка надулась пузырем, помогая удерживать на плаву ноги, которые намокшие холщовые брюки беспощадно тянули ко дну.

Отбросив с лица мокрые волосы, Джессалин выплюнула горькую, с металлическим привкусом воду. Во рту осталось ощущение, будто она долго лизала оловянную кружку. Стараясь держаться на поверхности, Джессалин огляделась по сторонам. Трелони спокойно сидел на камне, обхватив руками колени. Судя по его виду, ему было абсолютно безразлично, если она утонет или умрет от переохлаждения.

Если он сейчас засмеется, она никогда ему этого не простит, мелькнуло у Джессалин в голове.

Он не засмеялся. Но и промолчать оказалось выше его сил.

– Вы выиграли пари, мисс Летти, – совершенно серьезно сказал Трелони. – Мне бы не удалось повторить этот трюк, даже если бы я дожил до Мафусаиловых лет. Но вы, кажется, слегка промокли, мисс Летти. И слегка замерзли.

– О нет, что вы, лейтенант! Вода очень освежает, уверяю вас.

Джессалин перевернулась на спину и неторопливо проплыла вдоль берега. Холод просто обжигал тело. Джессалин заставила себя проплыть еще кружок, хотя почти вся ее сила уходила на то, чтобы сцепить зубы и не давать им стучать.

Пруд был очень глубок, а берег крут, и выбраться из воды без посторонней помощи было просто невозможно. Она не спеша подплыла к Трелони. Он улыбался. Той высокомерной улыбкой с оттенком превосходства, какой умеют улыбаться только мужчины.

– Хорошо поплавали, мисс Летти? Джессалин беспомощно улыбнулась.

– Дайте мне руку, пожалуйста.

Он встал, наклонился и протянул ей руку. Она намеренно отплыла чуть-чуть подальше, чтобы ему пришлось наклониться пониже. Но вот их руки наконец встретились. Джессалин уже не раз ощущала силу его рук, но и сама была не из слабеньких – многие годы езды верхом не прошли даром. Как только лейтенант начал вытаскивать ее из пруда, она резко дернула его руку на себя.

Он охнул от удивления и плюхнулся в пруд, подняв фонтан чуть ли не до верхушек вязов.

Джессалин снова попыталась выкарабкаться на крутой берег, но намокшая одежда тянула ее вниз, как якорь. Тут голова Трелони показалась над водой, и Джессалин наслушалась таких выражений, какие не всегда услышишь от пьяного рудокопа возле пивнушки. Но вот наконец ей удалось нащупать под ногами дно, и она на четвереньках выползла на влажную, скользкую траву. Она так и стояла на четвереньках, пытаясь восстановить дыхание.

Сзади послышался всплеск и пугающе ласковый, вкрадчивый голос:

– Моя дорогая, милая, нежная мисс Летти… Вы еще пожалеете о том, что появились на свет.

Джессалин рискнула оглянуться и… В то же мгновение он прыгнул на нее, повалил на спину и накрыл своим телом. Она замерла и лежала под ним тихо-тихо, быстро и часто дыша, как загнанный в угол зверек, который понимает, что избежать своей участи не удастся.

Вода ручейками стекала с длинных волос Трелони. Его нос почти касался ее носа, а глаза казались двумя бездонными черными колодцами. Но вот тяжелые веки опустились, жесткий рот смягчился. Он собирался поцеловать ее…

Джессалин затаила дыхание, ее сердце забилось втрое быстрее. Его губы были всего на расстоянии дюйма от ее лица, и с легким стоном Джессалин нетерпеливо приоткрыла свои ему навстречу.

– Сколько тебе лет? – неожиданно спросил он.

– Восемнадцать, – с трудом выдавила Джессалин.

– Значит, ты не только мошенница, но еще и лгунья? – Его руки крепко обняли ее за шею, отводя голову назад. Ладонями он чувствовал, как участился ее пульс. – Так сколько же тебе лет, мисс Летти? И больше никогда, слышишь, ни-ког-да не смей мне лгать.

Джессалин судорожно сглотнула.

– Шестнадцать.

– О Господи!

Мгновенно отпустив ее, Трелони резким движением поднялся и сел на траву. Джессалин лежала на спине, глядя в небо на проплывающие над ними вереницы облаков. Но вот наконец она рискнула повернуть голову. Он сидел рядом с ней, положив руку на согнутое колено. Поза была нарочито расслабленная, но Джессалин кожей ощущала исходившее от него напряжение. Вздохнув, она подумала о непредсказуемости сидевшего рядом человека, о том, какую странную смесь страха и непреодолимого влечения она к нему испытывала. Он был самым красивым из всех мужчин, которых она когда-либо видела, даже теперь, когда его губы были плотно сжаты в тонкую линию. Она пьянела от одного его вида, как от резковатого, бодрящего ледяного вина из погреба.

– Шестнадцать лет – это не так уж и мало, – сказала Джессалин, приподнявшись на локтях.

Складки вокруг рта Трелони стали еще глубже. – Ошибаешься, это очень мало.

– Но многие девушки в этом возрасте уже выходят замуж.

Резко повернув голову, он буквально пригвоздил её взглядом к земле.

– Многие девушки в этом возрасте уже становятся шлюхами. Если у тебя где-то зудит, совершенно необязательно это расчесывать.

Неуловимым движением схватив Джессалин за запястье, он сильно рванул ее на себя. Его голос, резкий и злой, хлестал ее, как удары бича.

– Послушай, маленькая девочка! У меня нет никаких причин охранять твою добродетель. Совсем наоборот. Поэтому включи те немногие мозги, которые есть под этой рыжей копной, и держись от меня подальше. И в следующий раз, – продолжал он, размахивая зажатой как в тисках кистью Джессалин перед самым ее носом, – когда мужчина захочет поцеловать тебя, воспользуйся своими острыми коготками.

Страх, беспомощность и возбуждение смешались в душе Джессалин, она не могла отвести взгляд от его глаз, горевших каким-то диким огнем. Он не признавал никаких правил, этот Маккейди Трелони. Он в любую минуту способен на что угодно. Но Джессалин чувствовала, как сильно влечет ее эта непредсказуемость.

Туча закрыла солнце, налетел резкий ветер, по озеру пробежала легкая рябь. Джессалин стало по-настоящему холодно. Она начала дрожать.

Он выпустил ее руку, и она бессознательно потерла ноющее запястье. Взгляд Трелони, скользнув вверх, опять – в который раз – остановился на ее губах. Опасный огонек, вспыхнувший на мгновение в его глазах, испугал Джессалин.

– Я думаю, мы… нам пора возвращаться.

Всю обратную дорогу Джессалин не умолкала ни на минуту. Трелони почти не помогал ей поддерживать разговор, но это было к лучшему. Потому что те немногие слова, которые он все-таки сказал, напоминали корнуолльские каменные изгороди, поросшие колючками. Изгороди, предназначенные для того, чтобы удерживать на расстоянии тех, кто захочет подойти слишком близко. Если он когда-либо и испытывает сильные чувства, то не признается в этом даже самому себе, догадалась Джессалин.

Лейтенант проводил ее до ворот и ускакал прочь, даже не попрощавшись.

Джессалин расседлала Пруденс, почистила ее и засыпала в кормушку овса. Но вот несложная работа была сделана, и ею овладело странное беспокойство. В дом идти не хотелось. Джессалин направилась к прибрежным скалам. Она смотрела на хорошо знакомый пейзаж так, как будто видела его впервые. Хотя все было по-прежнему. Как всегда, бились о черные скалы волны, над головой раздавались крики чаек, летающих над головой. Правда, шум прибоя казался громче, а соленый морской воздух никогда еще не был таким мягким, и Джессалин подумала, что после того, что произошло сегодня, уже никогда мир не будет прежним.

Ночью она достала из-под матраса дневник и написала: «Сегодня он меня поцеловал…»

Глава 7

Терпения Джессалин хватило ровно на три дня. На четвертый она пошла к Трелони.

Она тщательно принарядилась – надела шляпку, его подарок, и зеленые кожаные краги. Правда, костюм для верховой езды, отделанный стеклярусом и черными пуговицами, давно вышел из моды, зато, как утверждала бабушка, очень шел ей. Да и все равно другого у Джессалин не было.

К Сирхэй-холлу Джессалин подъехала со стороны моря. Серые трубы и остроконечные крыши едва виднелись из-за верхушек разросшихся вязов, сикомор и дикого ореха. Старинный, массивный особняк был сложен из серого камня, ставшего почти бесцветным от соленых морских ветров. Ни в одном из окон не осталось стекол, несколько случайно уцелевших ставен болтались на одной петле. На парадной лестнице ветер ворошил кучи прошлогодних листьев, которые некому было убирать. Казалось, что уже многие годы сюда вообще никто не заходил.

Где-то за спиной Джессалин хлопнула дверь, и девушка резко обернулась в седле. В дверях сторожки вырисовывался высокий, стройный мужской силуэт, при виде которого у нее внутри что-то уже привычно оборвалось и перевернулось.

– Добрый день, лейтенант! – окликнула она его. Голова Трелони дернулась, как от удара. Секунду он стоял неподвижно, после чего размашистым шагом направился к ней.

– Какого черта ты здесь делаешь? – прорычал он. Улыбка Джессалин моментально померкла.

– Я просто… Я хотела спросить, не хотите ли вы прокатиться верхом.

– Моя лошадь хромает, а сам я очень занят.

На нем была грубая рабочая одежда, какую обычно носят рудокопы – синяя шерстяная куртка и старые тиковые брюки. Картину дополняли перекинутый через плечо мешок и небольшая кирка, заткнутая за пояс. Не сказав больше ни слова, он развернулся и широким шагом направился прочь.

Чтобы догнать его, Джессалин пришлось пустить Пруденс вскачь. Лейтенант был небрит, складки у рта углубились, веки покраснели. К тому же он тяжело дышал, словно каждый вдох давался ему с большим трудом. Джессалин поняла, что с ним: Маккейди Трелони выглядел в точности, как Майор наутро после крепкой попойки. И Джессалин решила вести себя с ним так же, как с Майором в таких случаях, – пропускать его грубые выпады мимо ушей.

– Куда вы идете? – поинтересовалась она, лучезарно улыбаясь.

Она была почти уверена, что ее вопрос останется без ответа. Однако через некоторое время Трелони неохотно буркнул:

– К «Уил Пэйшенсу».

«Уил Пэйшенс» называли старый, давно заброшенный медный рудник на южном берегу, у самой границы поместья Сирхэев.

– Но рудник ведь большой. А куда именно… Трелони поднял голову. Если можно было бы убивать взглядом, то Джессалин была бы уже мертва.

К чертовой матери!

– Ну что это вы, лейтенант! Зачем же так явно демонстрировать мне свое плохое настроение? Или вы рассчитываете на мое сочувствие? В таком случае вынуждена вас разочаровать – вы этого вряд ли добьетесь. Скорее ваше бурчание может оказать прямо противоположное воздействие.

– Мое… что? – Он даже остановился и посмотрел на нее так, будто страшно удивился ее нахальству.

– Бурчание. Вы капризничаете, как маленький мальчик, которого выпороли и отправили спать без ужина. Какой злобный великан так нехорошо с вами поступил?

– Ну что вы, мисс Летти! Я счастлив, как таракан, добравшийся до печенья, как блоха на шкуре у осла, как, черт побери, козел в огороде. А теперь, будьте так добры, оставьте меня в покое. Мне надо заняться делом. – С этими словами Трелони быстрым шагом направился дальше, тщетно пытаясь скрыть свою хромоту.

Джессалин пришпорила Пруденс, обогнала его и поставила лошадь поперек дороги. Продолжая широко улыбаться, наклонилась и протянула руку.

– Ну же, лейтенант, хватит дуться. Пруденс вполне может везти двоих.

– Кажется, я предупреждал, чтобы ты держалась от меня подальше.

Рассчитанная жестокость его слов потрясла Джессалин, она совершенно растерялась. Чтобы удержать набежавшие на глаза слезы, ей пришлось крепко зажмуриться. Дрожащими руками она искала и никак не могла нащупать вожжи – ей хотелось поскорей развернуть Пруденс. Но Трелони схватил удила и остановил лошадь.

– Ты, верно, думаешь, что тебя защитят благородное происхождение и молодость. Что из-за этого меня вдруг одолеет совесть, которой у меня никогда не было, и я тебя пожалею. Так вот, ты ошибаешься. Представь себе, что я огонь. И если маленькие девочки будут со мной играть, они обязательно обожгутся.

Джессалин смотрела на его поднятое вверх лицо. Оно было непроницаемо, словно прибрежные скалы. Джессалин не могла заставить себя поверить, что он может причинить ей зло. Она просто не хотела в это верить.

Еще раз протянув руку, она сказала:

– Я доверяю вам.

Губы Трелони скривились в недоброй улыбке.

– Ой, напрасно, мисс Летти. Никогда не доверяйте мне, – сказал он, но все же взял протянутую руку.

Они ехали молча. Его грудь прижималась к ее спине, а руки слегка обнимали за талию. Затылком Джессалин чувствовала его дыхание. Оно трепетало и касалось ее кожи, как крылья тысячи бабочек.

Силы покинули Джессалин – будто ее несло мощное течение, которыми богата бухта Крукнек.

В окрестностях «Уил Пэйшенс» было пустынно. Берег почти отвесно обрывался в море. Здесь не было ни бухт, ни даже узенькой полоски пляжа – только острые голые скалы, изъеденные ветром и непогодой.

Главное здание рудника возвышалось на скалистом мысу. Внизу плескались волны. На фоне затянутого тучами неба высокая кирпичная башня напоминала развалины собора. Вокруг не было никаких признаков жизни. Ветер свистел в пустых провалах окон, и от этого казалось, что в башне до сих пор живут призраки давних времен – звон колокола, возвещающего о начале смены, шум машины, приводящей в действие насос, и смех рабочих, выходящих на солнечный свет после десяти часов, проведенных в темном чреве земли.

«Уил Пэйшенс» отличался от других рудников тем, что часть штреков проходила на очень большой глубине, прямо под морским дном. К башне надо было идти по узкой, не более фута шириной, тропинке прямо по краю обрыва. Даже Джессалин, привыкшей к корнуолльским утесам, стало немного не по себе. Ей живо представились рабочие ночной смены, которые брели здесь в непроглядной тьме под ударами зимнего штормового ветра.

Рудничную машину давно размонтировали и продали на металлолом. Башня была совершенно пуста, если не считать ржавой лопаты и старой тачки без колеса, пьяно завалившейся набок. Едва успев войти, лейтенант принялся отдирать прогнившие доски, закрывавшие вход в основную шахту. Наконец раздался жалобный скрип, во все стороны полетели щепки, и вход в шахту открылся. Из темного жерла вырвался холодный, затхлый воздух, и Джессалин с трудом подавила дрожь. Ее всегда пугала мысль о спуске в чрево земли.

– Что вы надеетесь здесь найти? – спросила она. Это были первые слова, сказанные с тех пор, как они покинули поместье.

Трелони ответил не сразу. Ожидая, пока он закончит орудовать железным ломом, Джессалин зачарованно смотрела на его сильные руки со вздувшимися от напряжения венами. Руки, которые могут одновременно и ласкать… и причинять боль.

– В свое время «Уил Пэйшенс» был построен только для добычи меди, – наконец произнес он. – Я разговаривал с некоторыми старыми рабочими. И все они утверждали, что по многим признакам здесь должно быть олово.

У Джессалин перехватило дыхание.

– Если вы найдете олово, то снова откроете рудник, да?

– Нет, конечно. Чтобы затеять такое дело, требуется чертовски много денег.

Совершенно обескураженная таким ответом, Джессалин хотела было поинтересоваться, зачем же они сюда пришли. Рудничное дело было у нее в крови, как у всех, корнуолльцев. Ведь в этом краю не одно состояние было создано из того, что дарила земля или море. Одна шахта могла за считанные годы принести несметные богатства, а потом так же внезапно иссякнуть. Да и цена руды могла вдруг упасть до такой степени, что ее невыгодно становилось даже поднимать на поверхность. И тех, кто вкладывал деньги в рудники, считали авантюристами.

– У бабушки в свое время было несколько акций этого рудника.

Джессалин прекрасно помнила день, когда рудник закрыли. В ту зиму ей исполнилось десять лет. Зима была очень суровая – морозная и снежная, так не часто бывает в Корнуолле.

– Многие здешние тогда потеряли средства к существованию, и в ту зиму был сильный голод, – продолжала вспоминать она вслух. – Некоторые семьи получили пособие по бедности, а некоторым пришлось идти в работный дом…

И тут Джессалин заметила, что лейтенант слушает ее совершенно неподвижно. Его взгляд был устремлен в черный зев рудника, а в глазах горел тот же самый страстный огонь, какой она уже видела однажды – когда он вел паровоз. И внезапно Джессалин поняла, что Трелони ей солгал. Он был авантюристом. И если удастся найти олово, то рудник обязательно будет открыт, чего бы это ему ни стоило.

Протянув руку, Джессалин коснулась его колючей, небритой щеки. Сколько раз ей хотелось до него дотронуться, но она всегда сдерживала себя. Сейчас же все получилось как-то Само собой.

– Вам же это небезразлично, правда? Если только вы сможете, то обязательно откроете рудник. Для Корнуолла. Для того, чтобы люди получили работу…

Его огрубевшая ладонь накрыла ее руку. Их взгляды встретились, и Джессалин снова заметила в его глазах уже знакомое выражение – такое же, как когда она сказала, что его паровоз может изменить мир, – смесь затаенной боли и надежды.

Но вот его лицо снова напряглось, и он решительно отвел ее руку.

– В этом чертовом мире нет ничего, что было бы мне небезразлично.

Трелони наклонился, развязал мешок и извлек оттуда бутыль купороса. Окунув туда хлоратную спичку, которая тотчас же вспыхнула, он поджег конопляную свечу и с помощью кусочка глины укрепил ее спереди на своей широкополой шляпе.

– Вы не должны идти туда один. Это небезопасно, – сказала Джессалин.

– Один из старых рабочих нарисовал мне план.

– Но…

Закон рудокопа каждый корнуоллец впитывал с молоком матери: «Нельзя спускаться в шахту в одиночку». Джессалин закусила губу. Она, конечно же, должна предложить спуститься вместе с ним. Но от одной мысли о толще земли и воды над головой ее прошиб холодный пот и бросило в дрожь.

– Вы должны взять меня с собой, – наконец решилась она.

Трелони копался в мешке, доставая оттуда запасные свечи и еще какие-то предметы.

– Нет, – коротко бросил он, распихивая их по карманам куртки и даже не удосужившись взглянуть на нее.

– Но это опасно!

Выпрямившись, он метнул на нее свирепый взгляд.

– Вы что, снова решили выступить в роли няньки, мисс Летти? Честное слово, это уже становится утомительным.

Этого Джессалин стерпеть не могла. Ответив ему не менее свирепым взглядом, она сказала:

– Ну что ж, прекрасно. Только если вы заблудитесь или обвалившиеся крепления проломят вашу упрямую голову, можете не рассчитывать, что я брошусь вам на помощь.

Его рот скривился в улыбке, которая, по сути, улыбкой не была.

– Я никогда ни на кого не рассчитываю. Это избавляет меня от массы разочаровании.

Снова наклонившись, он извлек из мешка инструменты – тяжелый металлический бур и дрель. Джессалин смотрела на его широкие плечи и ненавидела их лютой ненавистью. В этом человеке не было ни одного качества, которыми, как ее учили, должен обладать джентльмен. Ни галантности, ни доброты, ни сострадания. Одним словом, ничего хорошего.

Последним на свет божий был извлечен моток веревки. И несмотря на гнев, Джессалин вдруг очень захотелось обвязаться этой веревкой. Не только для того, чтобы не пустить его в шахту – но чтобы навсегда привязать к себе.

Трелони поставил ногу на верхнюю ступеньку лестницы и со словами: «Я вернусь примерно через час» – исчез в черной дыре.

Несколько минут Джессалин следила, как постепенно удаляется желтый огонек, а потом и он пропал из виду.

Джессалин сидела на краю тропинки, свесив ноги с утеса. Далеко внизу плескалось зловещее море. Сплошные серые тучи низко нависали над головой, а завывания ветра в скалах напоминали платные рыдания плакальщицы на похоронах.

Трелони спустился в шахту уже по меньшей мере час назад. Но ведь он сказал «примерно через час», а значит, волноваться рано. Джессалин ждала, проклиная его за то, что он не назвал более точное время, мысленно обзывая его самым упрямым и высокомерным болваном, какого когда-либо носила земля. Но и себя она не жалела. Надо же быть такой рохлей – не настоять на том, чтобы пойти с ним!

Ее неотступно преследовали мысли о всевозможных несчастьях, которые могли с ним произойти. Ведь рудник очень старый. Крепления наверняка давно прогнили. Как знать, не обвалилось ли одно из них и не лежит ли он там внизу, погребенный заживо под толщей земли. Кто-то нарисовал ему план. Прекрасно. Но кто поручится, что план точен? Ведь рудник – это настоящий лабиринт, в переплетениях однообразных темных ходов так легко заблудиться.

Волны с глухим шумом разбивались об утесы – начинался прилив. Откачивающий воду насос давно бездействует – значит, нижние ходы обязательно заливает водой, причем очень быстро. Пока рудник работал, там утонуло шахтеров больше, чем погибло от обвалов. Перед мысленным взглядом Джессалин проносились жуткие картины. Вот лейтенант лежит придавленный обвалившимся креплением, беспомощный, а холодная вода все прибывает, заполняя рот, легкие, медленно убивая его…

Джессалин вернулась в башню. Сняв шляпку с примулами, она аккуратно положила ее на подоконник, чтобы та не запачкалась и подошла к зиявшей в полу дыре – черной и бездонной, словно вход в преисподнюю. Нет, невозможно. Она просто не в силах спуститься туда.

Но это ее долг.

Купорос и спички он забрал с собой, но Джессалин удалось обнаружить трутницу и запасные свечи. Она решила не оставлять себе времени на раздумья. Закинув мешок на плечо и крепко сжимая в руке горящую свечу, она начала спускаться по расшатанной деревянной лестнице, прибитой к боковой стенке шахты. Ноги плохо слушались.

Она спускалась и спускалась, и ей стало казаться, что лестнице этой не будет конца. Но вот наконец Джессалин добралась до первого уровня. Воздух был спертым, как в склепе. Коптящая, мерцающая свеча отбрасывала причудливые тени на сочащиеся водой стены, однако деревянные балки над головой по виду были вполне надежны. Джессалин несколько раз позвала лейтенанта по имени, но ответа не получила.

Только теперь, оказавшись внизу, она поняла, как мало от нее зависит. Стоило, например, отойти от лестницы на несколько шагов, и она рисковала заблудиться. Это совсем не походило на приключения, о которых пишут в книгах. Кажется, ей все-таки пришла неудачная мысль: куда полезнее было бы поскакать в Маусхоул и кликнуть на помощь бывших рудокопов. Это было бы не столь героично, зато гораздо более разумно.

Приняв такое решение, Джессалин уже поставила ногу на ступеньку, намереваясь поскорее выбраться наружу, но тут послышался какой-то отдаленный хныкающий звук – то ли плач, то ли еще что-то. Насторожившись, она вслушивалась в темноту. Плач не повторялся, и Джессалин уже готова была признать, что ей послышалось, но вот он повторился снова. Теперь звук был гораздо громче, будто кто-то кричал от боли.

От основного ствола шахты расходились три коридора. Джессалин прикинула, откуда мог доноситься крик, и устремилась в самый широкий, перебираясь через груды пустой породы и другого мусора, оставшегося от старых времен. Несколько раз она останавливалась и прислушивалась, но не слышала ничего, кроме стука собственного сердца. Проход постепенно сужался, и теперь она могла двигаться вперед, только согнувшись в три погибели. Потом он пошел под уклон, от него то и дело во все стороны ответвлялись узенькие ходы, настолько тесные, что было трудно представить, что там мог протиснуться человек с тачкой.

Джессалин почему-то всегда думала, что под землей холодно. Нё здесь было настолько жарко, что вскоре ее одежда насквозь пропиталась потом. Под землей… Над ее головой тысячи фунтов земли, камней и морской воды. И все это давило на старые деревянные балки. Слабые и, возможно, насквозь прогнившие…

«Прекрати», – строго приказала себе Джессалин и решилась еще раз позвать Трелони.

– Лейтенант! – кричала она в темноту. Но ответом ей было только эхо …тенант…ант…ант.

Определенно, нужно выбираться на поверхность и позвать на помощь. Но вот проход расширился, и Джессалин оказалась в какой-то пещере.

Держа свечу над головой, она огляделась по сторонам. Дрожащее пламя выхватывало из темноты остатки старых выработок и выходы скальной породы. Пахло гнилью, затхлостью и смертью. Из трещины в скале сочилась вода, образовывая на полу черную лужицу, гладкую, как бутылочное стекло.

Но вот опять донесся слабый крик. Настолько слабым, что Джессалин не смогла бы сказать наверняка, слышала она его или нет. Она затаила дыхание и тщательно прислушалась… И снова тоненькое: «и-ии-и…».

– Лейтенант! – закричала Джессалин и бросилась туда, откуда, как ей показалось, доносился жалобный звук.

И провалилась в черную дыру.

Глава 8

Джессалин летела вниз, тщетно пытаясь за что-нибудь ухватиться и больно ударяясь бедрами и коленями о каменные стены. Но вот ее нога за что-то зацепилась и заскользила вниз. Да это же деревянная лестница. Исцарапанной рукой Джессалин вцепилась в ослизлые перила. Плечо пронзила боль, ей казалось, что рука вот-вот оторвется. Но все же девушке удалось удержаться.

Несколько минут Джессалин висела на одной руке, переводя дыхание и всхлипывая от только что перенесенного ужаса. Свечу она потеряла, и теперь ее окружала непроглядная тьма. Сверху продолжали сыпаться мелкие камушки и комья грязи. Звука падения слышно не было – под ней была страшная глубина. Джессалин догадалась, что провалилась в шахту, ведущую на следующий уровень, и, по всей вероятности, ветхая деревянная лестница спасла ей жизнь.

Очень осторожно Джессалин попыталась нащупать ногой ступеньку. Но стоило ей опереться сильнее, как гнилое дерево с треском проломилось, и Джессалин пролетела еще несколько футов, в кровь ободрав ладонь. Ее крик отразился от каменных сводов и эхом вернулся к ней.

И опять она висела на одной руке, судорожно вдыхая горячий спертый воздух и изо всех сил стараясь не расплакаться от боли и отчаяния.

Она звала на помощь. Звала до тех пор, пока не начинало саднить горло, звала, пока хватало дыхания. Казалось, будто огромные тиски сжимают ее грудь, выдавливая из легких последний воздух. Рука и плечо страшно болели. Пальцы, сжимающие перила, начали неметь. Она так долго не выдержит… Да еще этот немыслимо горячий воздух, словно в аду.

Однако рассчитывать не на кого, надо позаботиться о себе самой. Иначе – смерть.

Помогая себе ногами, Джессалин раскачалась и, перебросив вес вбок, попыталась ухватиться за перила второй рукой. В первый раз попытка оказалась неудачной. Во второй тоже. Но на третий раз это ей все-таки удалось.

Боль сразу стала легче. От счастья Джессалин чуть не расплакалась. Теперь можно позволить себе несколько секунд отдыха. Но все же как можно скорее прочь отсюда. Джессалин осторожно попробовала ногой ближайшую ступеньку – та треснула. Проклятье! Похоже, вся лестница прогнила насквозь.

Но зато перила держали. Убедившись, что левая рука крепко сжимает дерево, Джессалин глубоко вдохнула горячий, спертый воздух и потянулась вверх, стараясь ухватиться как можно выше. Подтянувшись, она повторила тот же трюк другой рукой. Так постепенно, дюйм за дюймом, превозмогая невыносимую боль в израненной руке, Джессалин продвигалась к выходу из шахты. Казалось, это длится уже вечность. Иногда она останавливалась, чтобы перевести дух, порой снова пытая счастье со ступеньками. Но все они проламывались от малейшего нажима. Джессалин больше не сдерживала слезы – так было легче переносить боль. Да и кто их здесь увидит в этой жуткой тьме!

При этой мысли Джессалин истерически рассмеялась. Темнота – вот что страшнее всего. Полная, непроницаемая темнота. Джессалин вдруг поняла, что до сих пор и не представляла себе, что такое настоящая темнота – ведь даже в самые безлунные ночи в комнату с наглухо закрытыми ставнями все равно проникало немного света. А здесь темноту можно было осязать. Наверное, именно таким бывает прикосновение Сатаны – горячим, липким, вызывающим безотчетный ужас. Мысль о Сатане почему-то вызвала у нее новый взрыв истерического смеха. Джессалин собрала все свои силы, подтянулась и… почуяла воздух.

От такого неожиданного, несказанного счастья Джессалин едва не стало дурно. Ее била крупная дрожь.

Но предстояло еще последнее усилие – преодолеть край шахты. При первой попытке она сорвалась и соскользнула вниз на несколько футов. Несколько бесконечных футов, которые снова пришлось преодолевать на руках. Это уже было чересчур. Джессалин проклинала все на свете: она проклинала Бога, себя и Маккейди Трелони. О, особенно Маккейди – ведь это по его вине она попала в эту переделку, и давно уже ему следовало прийти ей на помощь.

Но вот наконец она в безопасности. Джессалин легла на землю, хрипло дыша. Мышцы горели, пот заливал глаза и разъедал царапины и ссадины по всему телу. Какое это наслаждение – просто лежать, лежать… Но по мере того, как приходило в себя измученное тело, мысли прояснялись, и вскоре Джессалин поняла, что опасность еще далеко не миновала. Теперь ей предстояло в кромешной тьме отыскать путь наверх и не заблудиться в бесконечной паутине ходов.

И тут до ее ушей снова донесся слабый крик… или плач.

Джессалин села и пошарила вокруг себя руками. Огня не было, не было и малейшей надежды его добыть – трутница и запасные свечи покоились на дне шахты. Вперед пробираться придется ползком, тщательно ощупывая дорогу – ведь из еще одного провала ей уж точно не выбраться.

И она поползла вперед. Стараясь все время касаться плечом стены и нащупывая путь руками, Джессалин ползла туда, откуда слышался крик. Он становился все громче, и это придавало ей силы. Теперь уже было понятно, что кричит не взрослый мужчина. Во тьме плакало какое-то животное. Может быть, детеныш.

Но что это? Видно, она слишком долго была в темноте, и теперь ей просто мерещится блестящий от влаги камень, округлые очертания деревянных балок. Однако вскоре Джессалин поняла, что это не обман зрения – ее глаза действительно различают стены и своды, кучи мусора и даже ржавую рукоятку брошенной кем-то кирки. Вскочив на ноги, Джессалин устремилась к свету.

Штольня наклонно уходила вверх, к поверхности земли. В самом верху светлело отверстие, и Джессалин уже могла различить кусочек серого, затянутого тучами неба и… мешок из-под муки – он зацепился за выступ скалы и раскачивался наподобие гамака. Из мешка доносились писклявые, похожие на мяуканье вскрики.

В скале там и сям были выдолблены углубления – такие есть в каждой шахте, они возникают по мере добычи руды. Воспользовавшись этими своеобразными ступенями, Джессалин потянулась к мешку. Наверное, кто-то захотел избавиться от котят, думала она, но мешок зацепился за выступ и повис, не долетев до низа.

Так думала Джессалин, снимая мешок со скалы… Но вот она взяла его в руки… и увидела содержимое. В мешке был ребенок, новорожденный ребенок.

Спускаться по вырубкам с мешком в руках оказалось гораздо сложнее, чем подниматься. Почувствовав наконец под ногами твердую землю, Джессалин облегченно вздохнула. Ребенок – девочка, совсем крохотная, не переставая, плакал.

Джессалин гадала, сколько же времени младенец вот так провисел в шахте. Неудивительно, что плач был едва слышен. Но все же девочка была жива.

Прислонившись к грубой каменной стене, Джессалин полной грудью вдыхала свежий морской воздух.

Откуда-то сверху послышался хриплый крик:

– Мисс Летти! Где вы, черт бы вас побрал? Ответьте мне!

– Э-эээ-й! – радостно крикнула в ответ Джессалин. – Лейтенант!

Сверху градом посыпались мелкие камушки, и в отверстии, закрывая небо, появилась голова лейтенанта Трелони. Джессалин радостно рассмеялась.

– А вот наконец и вы, лейтенант. Где же вы были?

– По-моему, ответ на этот вопрос вам был прекрасно известен с самого начала. А вот где, черт побери, были вы?

Джессалин снова рассмеялась.

– Вы очень дурно воспитаны, лейтенант Трелони. Я давно собиралась вам это сказать. Сколько же в вашей речи шлаков и прочих рудничных отходов!

– В таком случае не стоило вынуждать меня употреблять крепкие выражения.

Джессалин едва не поперхнулась от очередного приступа смеха.

– Послушайте, какого черта вы там делаете? И прекратите хихикать. Терпеть не могу хихикающих женщин.

Джессалин словно бы только сейчас осознала, что совсем недавно чудом избежала смерти. Голова кружилась, а тело стало совсем легкое, как будто вдруг потеряло вес. Она смотрела на плотно сжатые губы Трелони, и ей безумно хотелось поцеловать их.

Решив, что подробное изложение событий потребует слишком много времени и сил, Джессалин рассказала только то, что, как казалось, заслуживает внимания. В точности так преподобный Траутбек обычно поступал с библейскими притчами.

– Вас очень долго не было, и я подумала, вдруг что-то случилось? Тогда я спустилась в шахту и немного заблудилась.

– Нельзя заблудиться немного. Можно или заблудиться, или нет. У вас что, врожденный талант превращать самые обычные вещи в катастрофу мирового масштаба, или вы специально практиковались.

– Не будьте таким гадким. Вам это не идет. Голова Трелони исчезла из отверстия.

– Лейтенант!

– Сидите спокойно и не вздумайте никуда отойти. Я сейчас за вами спущусь.

– Спасибо, но…

– Ну что вы! Не стоит благодарности. Я всю жизнь мечтал провести целый день, ползая по темным скользким подземельям. А уж сорвать голос непрестанными криками всегда казалось мне воплощением веселья.

– Лейтенант! У меня ребенок.

Голова Трелони снова появилась в отверстии штольни.

– Каким это образом у девственницы оказался вдруг ребенок? Только не рассказывайте мне про непорочное зачатие. Дважды такие истории не проходят.

– Не глупите, лейтенант, – рассмеялась Джессалин. – Я же не говорила, что это мой ребенок. Я нашла его. Только что здесь, в штольне.

– Понятно. Этого следовало ожидать. Вполне в вашем духе – отправиться на поиски приключений и найти ребенка.

Джессалин снова рассмеялась и присела к стене, прижимая ребенка к груди. Долго ждать ей не пришлось. Вскоре послышались шаги, и на темных влажных стенах замерцал приближающийся огонек.

Поставив свечу на каменный уступ, Трелони осторожно отвернул мешковину с головки ребенка.

– С ним все в порядке?

– Вообще-то, это она, лейтенант. Разве вы не видите разницы?

Трелони весело улыбнулся.

– Только не с этого конца.

А потом произошло неожиданное. Он нежно провел пальцем вдоль линии ее подбородка, и, несмотря на густой полумрак, Джессалин заметила, что его рука слегка дрожит.

– Ты поцарапала лицо… – сказал он.

Их глаза встретились, но его взгляд тотчас же скользнул ниже и остановился на ее рте. Джессалин нервно облизнула нижнюю губу и судорожно сглотнула.

– Я… Мне кажется, девочка замерзла. Ведь на ней ничего нет, кроме мешка.

Лейтенант промолчал. На его лицо постепенно возвращалось прежнее непроницаемое выражение. Отвернувшись от Джессалин, он снял куртку и укутал младенца в теплую шерстяную ткань. Девочка, не перестававшая жалобно пищать, почти сразу затихла.

– Вы ей понравились, – заметила Джессалин.

– Боюсь, что это чувство не взаимно. Маленькая пискунья только что обмочила мою куртку. – От звуков его голоса, низкого и чуть охрипшего, девочка снова заплакала.

– Бедняжка, она, наверное, голодна!

– А почему ты смотришь на меня? – поинтересовался Трелони. – Уж я-то точно ничем не смогу помочь.

Джессалин и правда смотрела на него. На его узкие, аристократичные, но огрубевшие от тяжелой работы, покрытые шрамами руки, державшие ребенка. Казалось невероятным, что руки мужчины могут быть и такими пугающе сильными, и такими нежными. Таким мягкими и такими грубыми одновременно.

– Ненавижу, когда ты так смотришь, – вдруг сказал он.

– Как?

– Как будто знаешь что-то, чего не знаю я.

– Я просто подумала о том, что большинство мужчин бледнеет от страха, когда у них на руках оказывается ребенок. А ты обращаешься с ней так, словно имеешь богатый опыт по этой части… – Джессалин осеклась. Болтали, что у старого графа было несколько десятков незаконнорожденных детей по всему Корнуоллу. А перед ней стоял Трелони, сын своего отца.

Но сейчас смотрел он не на нее, а на ребенка и говорил, насмешливо растягивая слова.

– Я тоже боюсь. Правда, малышка? Младенцы, а также привлекательные девственницы вызывают у меня замирание сердца и дрожь в коленках.

Джессалин улыбнулась и вдруг почувствовала, как у нее внутри что-то оборвалось. Кусочек ее самой оторвался и упал в черную дыру, гораздо более страшную, чем колодец шахты. Этот чужой человек был для нее полной загадкой, она его совсем не знала и все же чувствовала, что не может без него жить, как не может жить без земли под ногами, без солнца, без воздуха. И ей стало страшно. Страшно, что эта потребность в нем никогда не пройдет, станет неотъемлемой частью ее жизни.

Лейтенант шел впереди с ребенком на руках, а Джессалин брела за ним, как в тумане. Казалось, ее телу вдруг стало слишком тесно в коже. Если он сейчас прикоснется к ней или даже посмотрит ей в глаза, она разлетится на части, как взорвавшийся паровой котел. Грудь болела, глаза щипало, как будто она вот-вот заплачет. Или как будто плакала слишком долго.

Трелони первым поднялся по лестнице. Потом, став на колени и придерживая ребенка одной рукой, вторую протянул ей. Наконец-то оказавшись на поверхности, Джессалин зажмурилась от яркого света, но и с закрытыми глазами она чувствовала на себе его взгляд.

Как же ужасно она, должно быть, выглядит! Лицо перепачкано, слезы промыли в грязи полоски, волосы спутались и слиплись от пота, костюм для верховой езды превратился в лохмотья, на локтях и коленях зияли огромные дыры, не хватало нескольких пуговиц, а сквозь разодранные перчатки виднелись стертые в кровь ладони.

– Я провалилась, – жалко улыбаясь, объяснила она, не в силах дольше переносить тишину. – Но сейчас я уже хорошо себя чувствую, честно. Так – небольшая слабость, и все.

– Провалилась? – прервал он ее сбивчивый рассказ. – Куда, ради всего святого? В шахту?

– Да. – Джессалин избегала встречаться с ним взглядом. Почему-то ей было очень стыдно. Мало того, что при нем с ней всегда происходят всякие дурацкие происшествия, так еще и после она чувствует себя круглой дурой. Вот и сейчас он смотрит на нее, не произнося ни слова. Наверное, считает ее безмозглой девчонкой.

Стреноженная Пруденс спокойно паслась на вересковой пустоши. Джессалин вдела ногу в стремя и уже собиралась вскочить в седло, но вдруг соскользнула на землю и побежала назад, к башне.

Шляпка с примулами лежала там, где она ее оставила – бледно-желтые цветы ярко выделялись на фоне серого камня. Их вид опять повернул что-то в ее груди. Как будто от нее отломился кусочек, и уже никогда больше Джессалин не будет прежней. «Как же так получается, – думала она, – кто-то тебе очень нужен, а ты этому человеку не нужна совсем?» Схватив шляпку, Джессалин со всех ног помчалась прочь от башни, как будто стремилась убежать от самой себя.

Она тщетно пыталась на бегу нацепить шляпку на голову и завязать ленты, но шляпка упорно съезжала на глаза. Осознав, как комично все это выглядит со стороны, Джессалин не могла удержаться от смеха. Но смех ее быстро оборвался, стоило ей увидеть его плотно сжатые губы.

– Что случилось?

– Ничего. Скорее залезай на эту чертову лошадь и поехали отсюда.

Джессалин послушно взобралась на лошадь. Протянув ей ребенка, Трелони вскочил в седло позади нее и взял вожжи. При каждом ее вздохе грудь касалась его руки. Она старалась дышать как можно реже. Но вот Трелони пустил лошадь рысью, и она опять всей грудью навалилась на его руку. Джессалин напряглась так, что собственное тело казалось ей деревянным.

– Что же нам делать с этим ребенком? – Его теплое влажное дыхание щекотало ей ухо.

Для того чтобы ответить, Джессалин пришлось сделать вдох. Прикосновение к его руке обожгло ей грудь, несмотря на двойной слой одежды.

– Отвезем ее в Маусхоул к ее матери.

– А мамаша не избавится от нее снова тем же путем? Джессалин сделала еще один вдох. Грудь напряглась и набухла. Каждое прикосновение грубой ткани рубашки причиняло боль. Никогда она не испытывала ничего подобного – прошлым летом, с тем цыганским мальчиком, это была не более чем игра. Еще немного, и она не выдержит. Джессалин заерзала в седле, стараясь отодвинуться от рук Трелони. Впоследствии она много раз об этом жалела.

– Это наверняка дочка Сэлоум Стаут, потому что она одна в наших краях в последнее время была бер… в интересном положении. Говорили, что ребенок у нее от какого-то моряка из Фэлмауса. Он не может на ней жениться, потому что у него уже есть жена. Я думаю, что ребенка выбросила не сама Сэлоум, а ее отец. Джеки Стаут не хотел кормить лишний рот. А вовсе не за тем, чтобы спасти честь дочери. О чести он и понятия не имеет. И о стыде тоже.

Джессалин терпеть не могла этого рыбака – однажды она видела, как он привязал оловянную тарелку к хвосту какой-то несчастной собаки. И при мысли, что этот человек способен сбросить в заброшенную штольню свою собственную внучку, она буквально клокотала от ярости.

– Ну дайте мне только добраться до этого Джеки Стаута! – вслух размышляла она. – Я покажу ему, как бросать детей в шахты. И нечего хмыкать, лейтенант. Я вовсе не шучу.

– Уверяю вас, мисс Летти, я никогда в своей жизни не издавал подобных непристойных звуков.

– Гм!

– Так кто из нас хмыкает, мисс Летти?

Когда они добрались до Маусхоула, солнце уже садилось. Издали деревня выглядела живописно. Крытые шифером домики тут и там разбросаны по высокому берегу небольшой, подковообразной бухты, будто кубики какого-то великанского ребенка. Вблизи же очарование развеивалось. На каменном причале в беспорядке валялись корзины с гниющими омарами, спутанные клубки веревки н обломки снастей. В воздухе стоял устойчивый запах тухлой рыбы, а уши закладывало от непрекращающегося шума – где-то дробили руду.

Во всей деревне они не встретили ни единой живой души, кроме древнего старика, чинившего парус на своем крыльце. Увидев чужих, он от удивления разинул беззубый рот и так и сидел, пока они не прошли мимо. Джессалин показала лейтенанту на полуразвалившийся домик, в котором обитал Джеки Стаут с двумя взрослыми дочерьми, Батшебой и Сэлоум. Раньше была еще третья – Магдалена, но она два года назад умерла от сыпного тифа.

Дом Стаута походил на большинство других домишек Маусхоула – к жилому помещению вели крутые каменные ступени. А внизу располагался рыбный погреб – здесь каждый год после путины рядами складывали свежую рыбу и оставляли на месяц, чтобы стекли кровь и жир. Последняя путина кончилась всего две недели назад, но вонь была настолько сильной, что Джессалин едва не стошнило.

Раскидав кучи мешков и рыболовные снасти, загромождавшие вход, лейтенант Трелони пропустил Джессалин вперед, и она постучала в дверь.

Им открыл толстый, коренастый мужчина с изъеденным оспой лицом. Его огромный, напоминавший пивную бочку живот, обтянутый перепачканным рыбьей чешуей холщовым халатом, свисал почти до колен. Он был небрит и слегка пьян.

– Чего вам надо… – начал было Джеки Стаут, но, заметив лейтенанта, попытался изобразить на своей толстой физиономии подобострастную улыбку. – Сэр?

– Мы хотим видеть Сэлоум, – сказала Джессалин.

– А вот этого нельзя, мисс Летти. Болеет она. Не встает.

Он попытался закрыть дверь, но Джессалин успела просунуть в щель ногу.

– Не пытайся обмануть меня, Джеки Стаут. Сэлоум не больна. Она недавно родила ребенка. Вот этого.

Бегающие глазки Джеки остановились на свертке в руках Джессалин.

– Нет, этого не может быть. – Толстяк явно нервничал. – Ребенок Сэлоум умер. Вчера ночью. Она родилась мертвой. Точнее, он. Да, это был мальчик. Мертвым родился.

Джессалин насмешливо приподняла брови.

– Надо же, какое удивительное совпадение! Вчера ночью Сэлоум рожает мертвого ребенка, а сегодня днем я нахожу новорожденного, которого сбросили в штольню, будто мешок с мусором. Кстати, чудеса ходят парами, вам не кажется, мистер Стаут? Я вот думаю, что скажут в магистрате, если узнают, что по воскресеньям вместо цыпленка у вас в котелке частенько тушится один из фазанов эсквайра Бэббиджа? Как вы думаете, что там скажут о таком странном совпадении? Так ведь и до тюрьмы недалеко, а то и до виселицы. Например, за попытку убить беспомощного младенца.

В это время дверь распахнулась, и на порог, слегка пошатываясь, вышла девушка с растрепанными густыми черными волосами, одетая только в изношенную нижнюю рубашку. На ее бледном, изможденном лице глаза казались двумя кровоподтеками.

– Мой ребенок! – закричала она, протягивая к Джессалин тонкие, дрожащие руки. – Вы вернули мне дочку. О, прошу вас, дайте ее мне!

Выражение лица девушки лучше любых слов убедило Джессалин, что она и не подозревала о попытке избавиться от ребенка. Джессалин передала девочку матери и помогла женщине войти в дом. Сэлоум с трудом добралась до продавленного соломенного тюфяка и присела на краешек, не переставая плакать и гладить личико дочери. Спустя несколько минут она подняла на отца полные ужаса и ненависти глаза.

– Ты сказал мне, что она умерла.

– Ясное дело, у такой потаскухи, как ты, одна забота – забрюхатеть. А кто будет кормить твое отродье, а? – Джеки Стаут злобно стрельнул глазами в Джессалин, потом демонстративно повернулся к ней спиной и принялся хлебать джин прямо из глиняного кувшина.

Домишко насквозь пропах рыбой и гниющей соломой. Кроме соломенного тюфяка, в комнате стояли только грубый стол, сколоченный из выброшенных на берег обломков снастей, и несколько разного размера табуреток. Единственное окно было заткнуто тряпками, а мрачное помещение освещалось одинокой сальной свечой, которая давала больше копоти, чем света.

Сгорбленная тень у очага пошевелилась, оказалось, что на табуретке сидит еще одна девушка. Она встала и направилась к ним вихляющей походкой, будто ее бедра крепились на шарнирах. У Батшебы Стаут было остренькое, не лишенное своеобразного обаяния личико, черные как смоль волосы и раскосые светло-карие глаза. Сравнивая двух сестер, любой бы подумал, что если уж одна из них и родит внебрачного ребенка, то это будет Батшеба. Впрочем, мелькнуло в голове у Джессалин, наверняка она слишком опытна, чтобы так глупо попасться.

Сэлоум стала кормить девочку, и Джессалин с интересом наблюдала за ними. Ребенок присосался к огромной, как дыня, груди. Крошечный ротик оттягивал вздувшийся, коричневый сосок, и Джессалин стало интересно, что при этом испытывает мать. Переведя взгляд на бледное лицо девушки, она увидела странную смесь страха, боли и какой-то упрямой гордости.

– Вы же не скажете в магистрате про отца, правда, мисс? Пожалуйста, мисс, он больше ничего не сделает ребенку. А без него мы с Шебой помрем с голоду. Разве для таких, как мы, найдется хоть какая-то работа?

Джессалин подошла к девушке и положила руку ей на плечо. Сквозь ветхую ткань рубашки выпирали острые кости.

– В прошлое воскресенье преподобный Траутбек сказал, что ему нужна девушка для работы на кухне. Я могу поговорить с ним о тебе.

– О, мисс, вы так добры! – обрадовалась Сэлоум. Но в глазах ее по-прежнему таился страх, и, прижав дочку к груди, она спросила: – Так как же все-таки с отцом? А, мисс?

– Я не пойду в магистрат, – заверила ее Джессалин, подумав про себя, что, раз уж дочь так решительно встала на сторону отца, это все равно было бы бесполезно. – Но ты должна мне кое-что обещать. Если он снова будет угрожать тебе или ребенку, ты сразу придешь ко мне.

Батшеба, пользуясь тем, что Джессалин поглощена беседой с ее сестрой, решила не упускать случая и вертелась возле лейтенанта Трелони. Ее янтарные глаза буквально ощупали все его тело и наконец остановились на лице.

– Надеюсь, господин лейтенант, вы не думаете, будто я знала, что бедную малышку сбросили в штольню. Я-то, как и Сэлоум, думала, что она умерла.

Лейтенант неторопливо оглядел девицу с головы до ног.

– Я смотрю, вы стойко перенесли эту трагедию, мисс Стаут.

Джессалин презрительно фыркнула.

Батшеба метнула на нее злобный, почти как у отца, взгляд и снова повернулась к лейтенанту, улыбаясь во весь рот.

– Я слышала, что вы живете в большом доме совсем один. Вам, верно, скучно. Я бы могла вас изредка навещать, сэр. Принесла бы свежей рыбки…

Лейтенант одарил ее улыбкой, перед которой было трудно устоять.

– Я всегда был очень неравнодушен к рыбе. Джессалин снова фыркнула. На этот раз погромче. Так вот что ему нужно! О да, Шеба Стаут ему прекрасно подойдет. А через девять месяцев какой-нибудь из заброшенных рудников получит новую жертву.

Прелестно. Пусть остается здесь и флиртует с Батшебой хоть целую вечность, а у Джессалин масса гораздо более интересных дел. Тем более, что Джеки Стаут всем своим видом показывал, что не собирается ее слушать. Высказав напоследок все, что она о нем думает, Джессалин направилась к двери.

Но не тут-то было. Тяжелая рука лейтенанта упала ей на плечо.

– Стаут, – проговорил он, и в его голосе послышались командирские нотки, которым непроизвольно хочется повиноваться, – когда мисс Летти с тобой говорит, ты должен внимательно слушать и отвечать. Ты понял?

Спина Джеки Стаута напряглась, и он поспешно повернулся, утирая рукавом губы.

– Сэр? – Теперь в его голосе не было и следа грубости, только страх.

– Впредь, как только мисс Летти заговорит с тобой, не забывай снимать шляпу в знак уважения. И хорошенько запомни, что все, найденное на земле Сирхэев, принадлежит Трелони. А то, что принадлежит нам, мы умеем защищать.

Так что на твоем месте я бы молился о том, чтобы ребенок твоей дочери жил долго и счастливо.

За эти слова Джессалин была готова простить любые обиды. Ведь до сих пор никто и никогда не становился на ее защиту. Как чудесно было бы, если бы такой защитник был рядом всегда!

Но как только они оказались на улице, как только Джессалин почувствовала на своей талии его теплые руки – Трелони хотел помочь ей сесть в седло, – обида вернулась, и она сказала:

– Прошу вас, лейтенант, будьте так добры, уберите руки с моей талии.

Не обратив на ее надутое личико никакого внимания, он спокойно подсадил ее в седло и широко ухмыльнулся.

– Вы сейчас повели себя чисто по-женски, мисс Летти. Уж не Батшеба ли Стаут подвигла вас на это?

– Вы распушили перья и надулись, как самодовольный индюк. А она смотрела на вас, как голодная чайка, наконец-то увидевшая добычу.

Ухмылка Трелони стала еще шире.

– Честно говоря, мне она больше напоминает пухленькую зобастенькую горлинку.

Джессалин резко развернула Пруденс и ударила пятками ей в бока. Раз он так себя ведет, пусть добирается домой пешком. В спину ей ударил низкий, хрипловатый смех. Однако вскоре он сменился топотом сапог по камню. Джессалин обернулась и испуганно вскрикнула – каким-то немыслимым прыжком, словно циркач, лейтенант взлетел в седло позади нее. Сильные руки сомкнулись на ее талии, а горячее дыхание взъерошило волосы.

– Не глупите, мисс Летти.

Глава 9

Джессалин открыла глаза и чуть не вскрикнула.

В мерцающем пламени свечи к ней склонилось круглое белое лицо, обрамленное алым ночным чепцом. В полумраке казалось, что голова плавает сама по себе, отделенная от тела.

– Вы спите, мисс Джессалин? – спросила голова голосом Бекки Пул.

Джессалин перевернулась на живот и натянула на голову одеяло.

– Ну что ты, Бекка? Разве можно спать посреди ночи? Конечно же, я бодрствую.

– Не время для шуток, мисс. Там, в бухте Крукнек, привидения. Говорю вам, привидения. Появились сегодня ночью. Я чуть не померла со страху. Сама не знаю, как жива осталась. После такого-то ужаса! У меня началось такое сердцеубиение.

Поняв, что заснуть не дадут, Джессалин отбросила одеяло и села на кровати.

– Бекка, ты уверена, что тебе это не приснилось?

– Я тоже сначала так подумала, мисс. Подумала, это от пончиков, я их ела за ужином, а они застряли в желудке, как камни, и потом у меня стало неуварение. Ну вот, я и говорю себе: Бекка, может, тебе снится, что ты видишь привидения. Значит, еще раз иду к окну и говорю себе: нет, Бекка, девочка, ничего тебе не снится. Это-таки привидения! Самые настоящие!

Джессалин встала и, вздохнув, пошла к окну смотреть на привидения. Ночь была очень темная… Туман окутывал окрестности густым пушистым одеялом. Но даже сквозь него она разглядела огоньки, мерцавшие на вершине утеса бухты Крукнек.

– Видите, мисс? Это же болотные огни, помяните мое слово. – Бекка поплевала на указательный палец и начертила крест между бровей. – Разве вы не слышите голоса? Это же мертвецы поют.

– Брось, Бекка, это всего лишь ветер завывает. – Временами прилив и впрямь выносил на берег тела погибших моряков, и обычно их хоронили прямо там, где находили. Но Джессалин не верила ни в привидения, ни в болотные огни. – Жуткая ночь, – сказала она. – Видно, какой-то корабль разбился о Челюсть Дьявола.

При мысли о кораблекрушении ее корнуолльская кровь заиграла. В те тяжелые времена жители полуострова частенько молились о кораблекрушении как о Божьем даре. Корабль, разбившийся о скалы, был для них как урожай для крестьянина.

Джессалин мигом сунула ноги в башмаки и натянула поверх ночной рубашки красный шерстяной плащ. Покончив с туалетом, она, не обращая внимания на стенания Бекки, помчалась к скалам. Однако Бекка успела все-таки сунуть ей в руку амулет против злых духов. Ничего ценней этого амулета у Бекки не было.

Улыбнувшись, Джессалин повесила камень на шею.

– Спасибо, Бекка. Я возьму его только на время, а потом отдам тебе. И пожалуйста, пока меня нет, нагрей воды и достань побольше одеял. И самое главное – постарайся не разбудить бабушку. Бекка захихикала.

– Мисс, у привидений тела-то нет. Зачем им горячая вода и одеяла.

Джессалин рассмеялась в ответ.

– Эх, Бекка! Одеяла понадобятся не привидениям, а тем, кто выжил. Если такие, конечно, найдутся.

– Как это могут выжить привидения, мисс? У них же нет тела.

– У них, может, и нет, Бекка. Зато они есть у людей, потерпевших кораблекрушение.

В комнатке над конюшней Майора не оказалось, и Джессалин оставалось только надеяться, что он не сидит этой ночью в пивнушке. Вокруг было тихо. Слишком тихо. Странно, ведь если произошло кораблекрушение, сюда уже бежали бы люди. И они обязательно развели бы костер, чтобы согреться. Теперь же не было видно даже мерцающих огоньков, которые так напугали Бекку.

Джессалин вдруг подумала, не связан ли ночной переполох с лейтенантом Трелони. Она не видела его уже целую неделю с того дня, как они нашли ребенка Сэлоум Стаут. И все это время душу ее терзала обида: оказывается, он легко может обходиться без нее, в то время как она без него не могла прожить и дня.

Джессалин удивлялась самой себе: откуда такая одержимость человеком, который ей даже не нравился. Ее тянуло к нему все сильнее, и долгие часы она мечтала о том, как будет, если они снова окажутся вместе наедине. Забыв о гордости, она подолгу бродила по пустошам в надежде встретить Трелони. Однажды она дошла до самых ворот поместья Сирхэев, заглядывала во все окна и даже пробовала открыть замок сторожки, но никого не встретила.

Ее сердце колотилось от страха, что, когда они встретятся, он догадается, какие чувства ее одолевают, но куда страшнее было бы вообще никогда больше не встретиться. Временами ей казалось, что если она не увидит его сию же минуту, то просто умрет.

Однако ни того, ни другого не произошло. Она его не увидела и – не умерла. И тогда Джессалин подумала, что, быть может, наваждение не вечно и со временем она забудет лейтенанта Трелони. И все-таки этой туманной ночью она бежала к прибрежным утесам, всем сердцем надеясь найти его там.

Туман был густой, как кисель. Волны разбивались о берег и убегали, оставляя пенистый след. Во влажном, тяжелом воздухе стоял запах водорослей… и чего-то, очень похожего на…

Чья-то сильная рука зажала ей рот и опрокинула на песок. Фонарь выпал из рук и покатился, но не погас. Неровным пламенем он освещал красный плащ Джессалин и сапоги напавшего на нее мужчины. А тот крепко держал ее обеими руками, так, что она едва могла дышать. Вдобавок рука, зажимавшая ей рот, так сильно пахла бренди, что Джессалин делалось дурно. Но она не собиралась сдаваться без боя и изо всех сил ударила обидчика локтем в живот. Раздался стон, и Джессалин, приободрившись, ударила снова.

Горячее дыхание обожгло ее ухо.

– Черт побери, до чего же ты костлявая! Я не собираюсь тебя насиловать, как бы ты об этом ни мечтала.

Почувствовав, как что-то внутри оборвалось и перевернулось, Джессалин замерла. Трелони тем временем забрасывал песком продолжавший гореть фонарь.

– Так и будешь кричать? – спрашивал он. – У тебя что, припадок? Нервный срыв?

Джессалин решительно покачала головой. Говорить ей мешала уже не зажимавшая рот его рука, а приступ неудержимого смеха.

– Лейтенант? – воскликнула наконец она, с трудом подавляя желание броситься ему на шею. Трелони нагнулся и что-то поднял с песка. Джессалин не видела выражение его лица – было слишком темно.

– Неужели это мисс Летти? Вы появляетесь с завидным постоянством, будто кукушка из часов, – сказал наконец Трелони. – Мне следовало бы догадаться, что вы непременно окажетесь здесь. Как же – опасное дело, которое может сорваться в любой момент. Без вас никак не обойтись.

На какое-то мгновение луна выглянула из-за туч, и Джессалин увидела, что в бухте скопилась целая флотилия лодок.

– Так вы занимаетесь контрабандой!

– Неужели? А я думал, что мы приплыли устроить пикничок на берегу. – С этими словами лейтенант схватил Джессалин за руку и потащил ее вниз, к подножию утесов.

Клокотавшее в нем азартное возбуждение невольно передалось Джессалин.

– Почему вы не сказали мне, что занимаетесь контрабандой?

– По той же причине, по какой я не дал объявления в «Таймс». Тем более, что слову «контрабанда» я предпочитаю термин «свободная торговля». Контрабанда – такое противное слово. Наводит на мысль о тюрьме, каторге и магистратах.

Они подошли поближе, и Джессалин услышала звуки шагов и приглушенные голоса. Туман немного рассеялся, и она, к великому изумлению, обнаружила в скале, которую прекрасно помнила, огромную пещеру. Видимо, вход был тщательно замаскирован огромным валуном.

Трелони наконец отпустил ее руку, его низкий голос с нажимом произнес:

– Очень прошу вас, мисс Летти, побудьте здесь и, как бы ни был велик соблазн, постарайтесь не создавать лишних проблем.

Джессалин хотела было высказать, что она думает по поводу такого предупреждения, но шаги Трелони уже затихли вдали. Ей ничего не оставалось, кроме как всматриваться в темноту, пытаясь разобрать, что происходит за пеленой тумана. В этом месте берег спускался к морю уступами, словно великанский ребенок играл здесь в свои кубики. Сказав себе, что заглядывать в пещеру Трелони не запрещал, Джессалин решительно подобрала юбку и принялась карабкаться вверх.

Пещера оказалась меньше, чем она думала. При тусклом свете фонаря было видно, как двое мужчин, зажав под мышками по паре бочонков с бренди, удаляются по узкому проходу, который наверняка заканчивался либо в одном из подвалов Маусхоула, либо, еще вероятнее, в винных погребах поместья Сирхэев. Еще двое стояли почти у самого входа. Одного Джессалин узнала сразу – это был Джеки Стаут. Его рябую физиономию ни с кем не спутаешь.

– Посветите, пожалуйста, – просипел он. – Здесь темно, как в преисподней.

Второй подался чуть вперед и приподнял фонарь.

– Джессалин! – потрясенно воскликнул он. – Какого черта ты здесь делаешь?

Джессалин невольно отступила назад. Она была совершенно ошарашена. Причем ошарашена не столько грубостью, сколько тем, что видит Кларенса Титвелла в подобном месте. С лейтенантом Трелони все понятно – он занимается контрабандой из-за денег и острых ощущений. Но Кларенс! Кларенс, всегда избегавший любого риска! И потом, он совершенно не нуждался в деньгах. По крайней мере, в таких суммах. Наверняка на карманные расходы ему отец и то больше дает.

Кларенс схватил ее за руку и буквально волоком потащил вниз, к морю. Его губы были плотно сжаты, под правым глазом пульсировала жилка, и Джессалин сообразила, что, раз она видит его так отчетливо, значит, туман совсем рассеялся.

Кларенс вцепился в нее так сильно, что рука ныла. И он говорил так грубо.

– Ты сейчас же, немедленно отправишься домой…

– Таможенники, сэр! Они идут сюда!

Вниз по тропинке к ним, размахивая фонарем, бежал какой-то человек. Вместо одной руки у него болтался пустой рукав. Откуда-то из-за дюн вынырнул лейтенант Трелони и бросился к бегущему. Совершенно сбитая с толку Джессалин уставилась на однорукого. Ну да, это Майор, ее Майор, которого, казалось, не интересует ничто на свете, кроме лошадей. Лейтенант и однорукий что-то горячо вполголоса обсуждали.

Кларенс обеспокоенно зашевелился, его лицо было бледным, как у призрака:

– Какое невезение! – сдавленным голосом воскликнул он. – Надо же, чтобы сегодня ночью они надумали патрулировать именно этот участок берега.

– Невезение здесь абсолютно ни при чем. – Лейтенант Трелони подошел к ним своим обычным размашистым шагом. – Клари, проследи за отправкой оставшегося груза и закрой вход в туннель. Я постараюсь задержать их как можно дольше, так что времени тебе хватит.

С этими словами лейтенант взял Джессалин за руку и потащил ее за собой по пляжу. За последние полчаса ей дважды пришлось испытать, что чувствует собака, которую тянут на поводке. Джессалин подумала, что к утру ее руки будут в синяках.

– Это же был Майор, – запыхаясь, выговорила она. Лейтенант, несмотря на хромоту, шел очень быстро и не думал приноравливаться к ее шагу. – Вы же разговаривали с Майором.

– А что ж тут удивительного? Он же не глухой.

– Я знаю. Но вы же разговаривали с ним. Трелони остановился у кучи плавника. Похоже, здесь, под прикрытием скал и поросших песчаным тростником дюн, кто-то подготовил костер. Достав из кармана пальто, небрежно расстегнутого, несмотря на холод, фляжку, лейтенант плеснул оттуда на плавник. Чуткие ноздри Джессалин безошибочно уловили характерный запах бренди.

– Что вы… – начала было она, но Трелони не дал ей договорить. Резким движением усадив девушку на траву, он глубоко, почти до подбородка надвинул капюшон плаща ей на лицо. – Что вы делаете? – все-таки закончила свою мысль Джессалин, приподнимая мешающую видеть и дышать ткань.

– Сидите тихо и, что бы ни случилось, ни в коем случае не открывайте лицо.

Джессалин услышала характерный стук кремня, и плавник мгновенно вспыхнул голубоватым пламенем. Зажмурившись от неожиданно яркого света, она пододвинулась поближе к огню, обхватив руками колени.

– Среди ваших людей был доносчик? – спросила Джессалин, подумав, что это скорее всего Джеки Стаут.

– Придержи язычок, девочка.

– И, по-вашему, кто это? Я имею в виду – доносчик.

– Если ты немедленно не закроешь рот, то это придется сделать мне.

Джессалин оставалось только замолчать, хотя ее снедало любопытство. Волны с тихим плеском разбивались о песчаный берег, костер плевался искрами и шипел, как разъяренный кот. Джессалин украдкой взглянула на Трелони. В неровном свете костра его влажные волосы отсвечивали красным, а впалые щеки под высокими скулами казались черными провалами. Он был похож на дьявола, вышедшего прямиком из ада.

Сверху послышались громкие голоса, замелькали огоньки фонарей. По тропинке покатились потревоженные кем-то мелкие камушки.

– А вот и наши гости, – глухо проговорил лейтенант. – Для них мы с тобой – любовники и проводим здесь ночь. Но главное – что бы я ни делал, не вздумай открывать рот и лицо.

Теперь таможенники были совсем близко. Джессалин отчетливо слышала хруст песка под сапогами.

– Расскажите, что вы задумали, – сдавленным шепотом попросила она. – Может быть, я смогу помочь и…

Трелони резко повернулся к ней, его черные глаза недобро блеснули. Не успела она об этом задуматься, как он резко повалил ее и начал целовать, наполнив ее рот запахом бренди.

Ладони Джессалин чувствовали тугие мышцы его спины, и хотелось ей только одного – прижаться еще ближе, еще теснее… Язык лейтенанта скользнул в ее приоткрытые губы. Сама мысль об этом, не говоря уж об ощущениях, сводила Джессалин с ума. Внутри у нее жарко полыхнуло. Застонав, она выгнулась дугой, мечтая только об одном – чтобы их тела слились окончательно, чтобы исчезла эта странная, мучительная, но сладкая пульсация, зародившаяся где-то внутри, внизу живота. А язык Трелони продолжал двигаться у нее во рту, словно пробуя ее на вкус, и пульсация становилась все более невыносимой.

– А теперь встань и постарайся сделать это как можно естественнее.

Джессалин с трудом приходила в себя. На обычно бледных щеках Трелони она заметила яркий румянец, на шее билась жилка. Он помог ей подняться и встал так, что она оказалась у него за спиной. Каждая мышца тела Джессалин набухла и болела, а сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

Подошедшие были одеты в непромокаемые плащи и высокие резиновые сапоги. От группы отделился один и подошел поближе. Вид у него был живописный – за пояс заткнуто два пистолета, а нос свисал грушей. Это был один из тех, с кем Трелони пил в харчевне на ярмарке.

– Лейтенант, сэр! – изумленно воскликнул таможенник. – Что вы делаете на берегу в такую ночь?

– Решил провести пару часов с моей девчонкой, – невозмутимо отозвался Трелони, но голос его прозвучал чуть глуше обычного. Как будто он с трудом восстанавливал дыхание.

– Не сказал бы, что сегодня подходящая ночка. В такую погоду лучше дома, поближе к камину.

– Камин нам с успехом заменяет костер. Да и отец ее меня недолюбливает. И у нее уйма братьев. – Теперь Трелони говорил в обычной, чуть ироничной манере. – И все ужасные грубияны. А вдобавок у них крепкие мускулы и увесистые кулаки.

Таможенник сделал попытку рассмотреть Джессалин, но Трелони надежно прикрывал ее своим телом. А сама она пониже надвинула капюшон.

– Вы случайно не замечали здесь поблизости небольшой парусник, а, сэр?

– Надеюсь, вы понимаете, я был слишком увлечен другими делами. – Последнюю реплику лейтенант подкрепил заговорщической улыбкой. Она возымела действие – таможенник широко ухмыльнулся. Трелони тем временем продолжал: – Но я, конечно же, заметил бы входящий в бухту корабль. Даже в этот чертов туман.

Таможенник задумчиво поскреб подбородок.

– Еще бы, сэр! Я в этом не сомневаюсь. Трудно было бы не заметить, как на берег выгружают десятки бочонков с бренди.

– Если на берегу и есть бренди, то только в этой фляжке. – Трелони извлек из кармана свою фляжку и широко улыбнулся. – Хотя я не думаю, что бренди из погреба моего брата надо облагать налогом.

– Вы не будете возражать, если мы все-таки осмотрим ваши погреба… сэр? Просто так, на всякий случай.

Лейтенант колебался какую-то долю секунды, потом небрежно пожал плечами.

– Ну, если вы считаете это необходимым, милости прошу. Но сначала я должен проводить даму. Можете подождать меня у входа в Сирхэй-холл.

– О, конечно, сэр. Можете быть уверены, сэр. Мы вас обязательно подождем. Прямо у входа в Сирхэй-холл, сэр.

– Господи, о чем вы только думали? – громким шепотом поинтересовалась Джессалин, как только таможенники скрылись из виду. – Разве можно позволить им обыскивать погреба? Они же найдут…

Пальцы Трелони коснулись ее губ, которые все еще помнили его последний поцелуй.

– Ш-ш-ш. Они там ничего не найдут. Все приличные напитки давным-давно выпиты.

– Тогда они начнут обыскивать погреба в Маусхоуле и…

– Там им тоже нечем поживиться.

Трелони протянул ей руку, и Джессалин сделала шаг вперед. При этом пола ее плаща зацепилась за острый выступ скалы, и плащ распахнулся. Рука лейтенанта случайно скользнула по ее груди. Под плащом на Джессалин не было ничего, кроме тоненькой полотняной ночной рубашки. Влажная от тумана, она прилипла к телу, плотно облегая упругую грудь и набухший сосок, который моментально отреагировал на неожиданное прикосновение.

Лейтенант застыл на месте, как вкопанный.

Джессалин стояла спиной к костру и, несмотря на резкий и холодный ночной ветер, бьющий прямо в лицо, почувствовала, что место, где его рука коснулась ее груди, горит огнем… Лейтенант молча смотрел на ее грудь, на набухший сосок, натянувший тонкую ткань, и его глаза казались черными озерами, в которых не отражалось ничего, кроме пламени костра. Кожа на острых скулах натянулась еще плотнее, а ноздри раздувались, как у напуганного жеребца. Напуганного… а может, возбужденного.

Джессалин прижалась к нему. Ей хотелось почувствовать его тепло, вдохнуть его горячий запах. Пальцы Трелони сомкнулись вокруг ее соска, и Джессалин пронзило ни с чем не сравнимое ощущение. Она чуть не задохнулась от чудовищной смеси боли и наслаждения.

– Поцелуй меня еще. – Слова вырвались помимо ее воли, она даже не успела задуматься над тем, что говорит.

– Нет. – Он отдернул руку, как будто обжегся.

Сердце Джессалин бешено колотилось о ребра. Казалось, оно увеличилось до таких размеров, что скоро заполнит все внутри и она просто задохнется.

– Но почему?

– Потому что ты слишком молода.

– Ты же поцеловал меня, чтобы обмануть таможенников. – Губы Джессалин дрожали, но ей все же удалось выдавить жалкую улыбку. – А теперь я на целых пять минут старше.

– Я не хочу тебя целовать, черт бы тебя побрал!

Джессалин показалось, что у нее внутри взорвался снаряд нестерпимой боли. Повернувшись, она сделала несколько неверных шагов по глубокому песку.

– О дьявол! – Схватив ее за плащ, Трелони свободной рукой обхватил талию Джессалин и, резко развернув, прижал к себе. Взяв ее руку за запястье, он опустил ее к своим коленям.

– Ну и как? Что ты чувствуешь? Ты, конечно, девственница, но ведь ты росла рядом с лошадьми, а потому не можешь не понимать некоторых вещей. Ты же видела, как жеребец покрывает кобылу, черт побери! И прекрасно понимаешь, что значит, когда мужчина, чувствует себя так, как я сейчас. Если я тебя сейчас поцелую, то ты не успеешь оглянуться, как окажешься на песке, а эта дурацкая рубашонка будет разорвана снизу доверху. Но за это придется слишком дорого заплатить. Нам обоим.

Джессалин чувствовала под рукой что-то упругое, горячее и… живое. Ей мучительно захотелось впитать в себя это пульсирующее тепло…

– О Господи! – Трелони оттолкнул ее с такой силой, что Джессалин чуть не упала.

– А если бы я не была девушкой, ты бы поцеловал меня?

Откинув голову назад, Трелони закрыл глаза. Он дрожал, как в ознобе.

– Не задавай дурацких вопросов.

Но Джессалин не слышала, что он говорит. Ей хотелось только одного – прижаться к нему покрепче, ощущать на своем теле его руки. Для этого надо было сделать только один шаг. И она шагнула вперед. Положив руки ему на грудь, она отвела в стороны лацканы куртки. Грудь Трелони судорожно вздымалась и опадала.

– Пожалуйста, не обращайся со мной как с ребенком. Я…

– Ты и есть ребенок! – Он резко отвел ее руки, и Джессалин невольно вскрикнула. В этом возгласе было столько горечи и муки, что Трелони снова привлек ее к себе. – Ну ладно, ладно, черт бы тебя побрал. Иди ко мне.

Слезы, душившие Джессалин, наконец прорвались наружу, и теперь ее тело сотрясали безудержные рыдания.

– Я только просила поцеловать меня. Я не могла подумать… Я не хотела… Я…

– Я знаю. Все в порядке, не плачь. – Он зарылся лицом в ее волосы. Рыдания постепенно перешли в короткие, отрывистые всхлипы. – Моя куртка, наверное, насквозь промокла?

Джессалин кивнула и прижалась лбом к его плечу. Горло саднило, глаза щипало, и она не могла заставить себя посмотреть ему в лицо. Боль куда-то ушла, остался лишь жгучий стыд. Судорожно вздохнув, Джессалин вытерла глаза кружевным манжетом ночной рубашки.

– Господи, неужели это обязательно нужно делать рукавом? Ты имеешь хоть какое-то понятие о приличиях? – Трелони сунул ей в руки платок из тонкого индийского батиста. – На, возьми.

Джессалин прижала платок к губам, пытаясь подавить очередной приступ рыданий. Прижимаясь к его плечу, она потерлась лбом об обнаженную шею. Он не разжимал рук, и было так чудесно чувствовать это замечательное тепло и силу… Она прильнула к нему, жадно вдыхая запах его кожи, пахнувшей морской солью, дымом костра и бренди. Это был удивительный, ни с чем не сравнимый мужской запах, присущий только ему, и Джессалин хотелось вдыхать его каждой частицей своего тела.

Ее губы коснулись бьющейся у него на шее жилки. Это биение передалось и ей, проникнув в кровь, в самое сердце. Трелони отвел ее голову назад и жадно впился взглядом в ее рот. Джессалин прильнула к нему, стремясь полностью слиться, раствориться в этом теле, которое сводило ее с ума. Губы Трелони приблизились к ее губам, и она почувствовала обжигающее, учащенное дыхание…

– Джессалин!

Они неохотно оторвались друг от друга. На краю круга света, отбрасываемого костром, застыл Кларенс Титвелл. Несколько мгновений он не двигался, потрясенный увиденным. Немного придя в себя, Кларенс решительно схватил Джессалин за руку и оттащил ее от Трелони. Его глаза метали молнии. Если бы можно было убивать взглядом, то лейтенант был бы уже мертв.

– Мерзавец!

Губы Трелони искривились в странной гримасе, которую при желании можно было принять за изъявление раскаяния.

– Я знаю. Ты, вероятно, считаешь, что меня следует похоронить на перекрестье дорог, вбив в могилу осиновый кол.

– Подлый мерзавец!

Лейтенант взглянул на Джессалин. Его лицо стало непроницаемым.

– Я отведу ее домой, – сказал Кларенс.

– Сделай одолжение, – ответил Трелони. В его голосе Джессалин с ужасом расслышала чуть ли не отвращение ко всей этой пошлой сцене. Она отвернулась, чтобы он не заметил, что она готова заплакать.

Пока Джессалин и Кларенс не растворились в темноте, Маккейди стоял неподвижно. Но только они скрылись из виду, он тяжело опустился на землю и очень долго не мог унять дрожь, сотрясавшую все тело.

– А мы уж думали, что вы про нас забыли, сэр.

– Ничего подобного. – Голос Маккейди звучал многозначительно, он снова принял свой обычный скучающе-ленивый вид. – Мне нужно было закончить одно неотложное дело. Джентльмен всегда должен завершать то, что начал. Особенно, если дело касается дамы.

Таможенник широко ухмыльнулся.

– Я так и подумал сэр, – сказал он, оборачиваясь к остальным. – Ну не говорил ли я вам, что этот молодец прохлаждается со своей девицей, пока мы с вами тут мокнем, рискуя отморозить самые ценные части тела?

Маккейди весело рассмеялся. Даже в своем нынешнем состоянии он по достоинству оценил комизм ситуации: раз в жизни он поступил благородно и вот теперь вынужден тщательно скрывать это, обмениваясь с таможенниками сальными шутками. Ну что, собственно говоря, он нашел в этой неугомонной мисс Летти? Однако это что-то подбивало его на совершенно несвойственные ему поступки. Какое-то странное желание опекать и защищать эту девушку пробудилось в его душе, новое, незнакомое чувство, которое мешало ему оставаться самим собой.

Юная мисс Летти. Да, конечно, она чертовски юна, но не настолько же, чтобы не понимать, на что именно она его подбивает. И все же, когда она смотрела на него своими потрясающими серыми глазами… Глазами, которые видели все и не скрывали ничего… Она едва не заставила его поверить, что он способен стать другим человеком. Рядом с ней ему начинало казаться, что он пришел на эту землю исключительно затем, чтобы защищать ее. Но самое забавное заключалось в том, что защищать ее требовалось только от него самого.

Горько улыбнувшись собственным мыслям, Маккейди поманил таможенников за собой. Входная дверь была не заперта по одной простой причине – внутри не было абсолютно, ничего такого, что стоило бы красть. Чтобы оплатить карточные долги и наскрести денег на опиум, его братья уже продали и заложили решительно все, кроме разве что деревянной обшивки.

С самого своего возвращения в Корнуолл Маккейди заходил в дом только однажды, и вот теперь, пока таможенники обыскивали погреба, ему представился случай спокойно побродить по комнатам. Расшатанная, изъеденная жучком лестница вела наверх, к спальням, которыми давно никто не пользовался. Там стоял кисловатый запах отсыревшего дерева и мышиного помета. Шаги гулко отдавались на вымощенном каменными плитами полу большого холла. Взглянув на ниши, где раньше стояли давно проданные статуи, Трелони почувствовал щемящую грусть, даже не грусть, а сожаление. Он даже позволил себе помечтать о том, что было бы, если бы он мог позволить себе отреставрировать старый дом, вернуть ему былую славу. Хотя о славе говорить не приходилось. Насколько ему было известно, Трелони испокон веков умирали в бесчестье и долгах. Видимо, и ему не избежать семейной традиции.

Послышалось шарканье сапог и лязг фонарей – возвращались таможенники. Маккейди взглянул на их предводителя так, как это умеют делать только те, чьи предки веками смотрели на людей сверху вниз.

– Надеюсь, джентльмены, теперь вы удовлетворены. Таможенник поскреб заросший подбородок.

– Боюсь, сэр, что об удовлетворении говорить рано. Да, контрабанды в ваших погребах нет. Но это значит только одно – она спрятана В каком-то другом месте. И теперь нам…

Маккейди проводил их до двери.

– Надеюсь, джентльмены, вы извините меня, если я откажусь принять участие в погоне за преступниками. Дело в том, – он широко ухмыльнулся, – что у меня была крайне утомительная ночь. Дама упрямилась несколько дольше, чем это принято, но уж потом ее было не остановить. Поэтому сейчас я совершенно вымотан и еле стою на ногах… Ему снова пришлось ухмыльнуться: у сглатывающих слюнки таможенников был на редкость уморительный вид.

Проводив их до ворот, Маккейди посмотрел им вслед. Как он и предполагал, таможенники направились прямиком в Маусхоул. Трелони от души надеялся, что в тамошних погребах они и вправду не найдут ничего, кроме рыбы.

Лишь в одном он не солгал таможенникам. Он действительно смертельно устал, и при каждом шаге в бедре пульсировала резкая, почти невыносимая боль.

Невдалеке послышался пронзительный крик, Маккейди испуганно вздрогнул. Лишь через несколько секунд он сообразил, что кричала сова, живущая в зарослях дикого орешника. Поставив фонарь на крыльцо, он открыл дверь, и… мощный удар свалил его с ног.

Кларенс Митвелл с искаженным от ярости лицом наклонился над ним, судорожно сжимая кулаки.

– Мерзавец! Грязный, подлый мерзавец, – тяжело дыша, произнес он. Кларенс понимал, что говорит одно и то же, но он никогда не отличался особым остроумием, наподобие братца, выродка с хорошо подвешенным языком.

Маккейди медленно поднялся на ноги, тыльной стороной руки вытирая струйку крови, сочившуюся из уголка рта.

– Дорогой кузен, из личной симпатии я готов позволить тебе некоторые вольности. Но только, если при этом не страдает моя внешность.

Это был голос человека, отважно бившегося в Бельгии, человека, который не выпустил из рук сабли до тех пор, пока не оказался стоящим по пояс в телах убитых врагов. Кларенс похолодел. Но ненависть, клокотавшая у него в груди, была сильнее страха.

– Ты целовал ее! – переведя дух, выговорил он. Маккейди рассмеялся так искренне, что Кларенсу захотелось убить его на месте.

– А тебе не приходило в голову, что ты мог неправильно истолковать то, что видел?

Ну нет! Кларенс еще не слеп. Маккейди собирался поцеловать Джессалин, даже уже поцеловал ее… И потом выражение его глаз. В них же читалось ничем не прикрытое, животное желание. Тут уж Кларенс не мог ошибиться. Маккейди хотел Джессалин и, бесспорно, был намерен удовлетворить свое желание.

– Я видел твое лицо.

– Понятно, – устало вздохнул Маккейди. Обида и боль душили Кларенса, и он с ужасом почувствовал, что сейчас заплачет.

– Ты собираешься жениться на ней?

– Ты что, с ума сошел? Ты же прекрасно знаешь, что я не могу содержать жену.

– И тем не менее ты заставил ее влюбиться в себя. Будь ты проклят! Гореть тебе в аду вместе со всеми остальными Трелони.

– Ты не можешь проклясть того, кто уже и так давно проклят, Клари. И потом, то, что она испытывает ко мне, – это не любовь. Это похоть. И если бы ты вел себя соответственно своему, а не ее возрасту, то ты бы давно понял, что тебе нужно просто набраться терпения. Придет время, она поймет, каков я на самом деле, и тогда, я уверен, разделит твое праведное возмущение.

Слова кузена до Кларенса доходили с трудом. Страх, гнев и отчаяние переполняли и затуманивали его мозг. Увидев, что Маккейди отворачивается, давая понять, что разговор окончен, он судорожно вцепился в его рукав.

– Если ты обесчестишь ее, я тебя убью! Трелони высвободил рукав из мертвой хватки Кларенса.

– Ради всего святого, Клари, не сходи с ума. Если бы я вдруг возжелал девственницу, то направился бы в один дом в Лондоне, где можно выбрать любую всего-то за десять фунтов.

– Господи, ты же развращен до мозга костей! Устало откинув голову, Маккейди прикрыл глаза.

– Клари, я всего лишь сказал, что такой дом существует. Я же не говорил, что являюсь его завсегдатаем. – Открыв глаза, он несколько секунд пристально рассматривал Кларенса, и тому вдруг показалось, что в этих черных колодцах мелькнуло что-то похожее на боль. Но уже через долю секунды взгляд Маккейди снова сделался совершенно безразличным.

– Кажется, я уже дал тебе слово, что не притронусь к твоей драгоценной мисс Летти… Кларенс отрывисто рассмеялся.

– Твое слово! Да чего оно стоит, твое слово?

В сторожке повисла напряженная тишина. Маккейди открыл рот, и его голос прозвучал настораживающе резко:

– Для меня оно стоит очень дорого, потому что это единственное, что у меня осталось.

– Почему я должен тебе верить? Я не доверяю тебе.

Красивое, мужественное лицо Трелони искривилось в недоброй улыбке.

– Тогда поцелуй себя в задницу, мой дражайший кузен.

Кларенс почувствовал какую-то влагу на щеках и с ужасом понял, что плачет. Больше всего ему хотелось еще раз ударить это надменное, ненавистное лицо, но он не посмел и лишь сжимал и разжимал кулаки в бессильной ярости.

– Трелони, если ты причинишь Джессалин хотя бы малейший вред, клянусь, что заставлю тебя заплатить.

С этими словами Кларенс развернулся и пошел прочь. Но даже теперь, всей душой ненавидя кузена, он до последней секунды надеялся, что Мак остановит его, что так они не расстанутся.

Прислонившись к двери сторожки, Маккейди Трелони смотрел вслед Кларенсу. Его лицо было абсолютно бесстрастно, и лишь уголок губ нервно подергивался. Он стоял до тех пор, пока ледяной ветер не высушил его вспотевший лоб, а из орешника не послышался крик совы.

Он жил в сторожке уже месяц. Он перенес туда все, что осталось в доме, – жалкую рухлядь, которую нельзя было ни продать, ни заложить: часы с зеленым циферблатом без минутной стрелки, расшатанный стол, стул с отломанной спинкой. В углу, за выцветшей китайской ширмой, притулилась потрескавшаяся желтая ванна. На треножнике у потухшего очага стоял чайник.

Обстановка более чем спартанская, но на войне ему приходилось жить и не в такой. У стены стояла пара кожаных сундуков. В одном из них хранились книги, в другом – одежда. Как бы беден ни был Трелони, он всегда ухитрялся одеваться, как подобает джентльмену, хотя прекрасно понимал, что вряд ли когда-нибудь сумеет расплатиться за эти тряпки. К счастью, лондонские портные и сапожники привыкли к подобным вещам. Трелони горько улыбнулся собственным мыслям. Вот уж воистину говорят, что внешность обманчива.

Маккейди с отвращением обвел взглядом убогую комнатенку. Вот и все. В Корнуолле его уже ничто не держит. На то, чтобы продать виски, уйдет самое большее неделя, после чего у него останется около ста фунтов прибыли. Правда, все придется отдать Клари в счет денег, что тот одолжил ему для экспериментов. А затем он со спокойной душой отряхнет со своих сапог корнуолльскую землю и проведет остаток жизни, развлекаясь за счет славной армии Его Величества.

Маккейди упал на протестующе заскрипевшую кровать и потер усталые глаза. Господи, ну и лицо было у Клари. Этакая смесь ужаса и отвращения… Маккейди подумал о том, чего у него никогда не было, – о юности и невинности. О вере в то, что где-то в этом жестоком и развращенном мире существует крохотный, сияющий островок чести и порядочности… Черт бы побрал Джессалин! Она только что вслух не умоляла его лишить ее невинности, а он сам… Надо было не валять дурака, а опрокинуть ее на песок и сделать то, чего им обоим так хотелось.

Но тогда он бы разрушил ее жизнь.

Вытянувшись на скрипучей кровати, Маккейди вцепился в деревянные перекладины. Он смотрел на грубо отесанные балки потолка и видел…

Видел ее глаза, темно-серые и переменчивые, как море перед штормом. Видел ее волосы цвета осенних листьев, чувствовал их запах, и ему нестерпимо хотелось снова зарыться в них лицом. Он думал о том, что грудь ее наверняка тоже усыпана веснушками, и представлял, как пробует каждую на вкус, как раздвигает эти длинные-длинные ноги, как целует этот смеющийся рот… ее рот. Господи, сколькому бы он научил ее!

Резким движением сев на кровати, Маккейди усилием воли отогнал эти навязчивые мысли. С телом совладать оказалось гораздо сложнее.

Он встал, проковылял к столу, достал старый охотничий нож, отрезал три тонких ломтя бекона и бросил их на сковороду. Огонь давно погас. Маккейди достал трутницу, но пальцы так дрожали, что он не смог высечь ни искры.

Выругавшись, он с яростью отбросил бесполезную трутницу и взглянул на замусоленный кусок мешковины, лежавший на полу у кровати вместо коврика. Эта невзрачная тряпица скрывала крышку погреба, в котором хранилась сейчас сотня бочонков беспошлинного бренди. Ни один уважающий себя контрабандист не станет потреблять собственный товар, но Маккейди знал, что единственный способ пережить остаток ночи – это напиться до бесчувствия.

И все же он не стал открывать люк. Вместо этого он сел на кровати и с такой силой сжал руками бедра, что все сухожилия напряглись, как канаты.

Откинув голову назад, Маккейди судорожно сглотнул, и в холодной пустой комнате явственно прозвучало имя – Джессалин.

Глава 10

Тремя днями позже, теплым летним вечером, в сгущающихся сумерках с вершины одного из утесов бухты Крукнек дозорный заметил далеко в море темно-красное пятно.

Он выждал несколько секунд, дабы окончательно убедиться в том, что это не обман зрения и не отсвет заката. Но красное пятно становилось все больше, оно растекалось по воде, словно лужа крови, и теперь уже не было никаких сомнений в том, что происходит. Закричав от радости, дозорный изо всех сил дунул в жестяную трубу, после чего, подпрыгивая от нетерпения, закричал:

– Хэвва! Хэвва!

А через некоторое время Бекка Пул ворвалась в столовую, где Джессалин и леди Летти сидели за ужином.

– Сардины идут! – с трудом сдерживая возбуждение, прокричала она. – Сардины!

Джессалин вопросительно посмотрела на бабушку, и на ее лице, которое уже три дня было бледным, как пергамент, выступил румянец.

– Бабушка, можно мне пойти туда? Пожалуйста.

Леди Летти презрительно поджала губы.

– Не думаю, что это прилично… а впрочем, ладно, иди.

Джессалин пулей вылетела из столовой. Лишь на секунду задержавшись в холле, чтобы повязать волосы голубым платком, она выбежала из дому, как резвый жеребенок, которого выпустили попастись на поле клевера.

Море было красным от косяков сардин. Взявшись за руки, Джессалин и Бекка бежали по гребню скалы. Вскоре их догнали и другие. Все неслись к Маусхоулу, радостно выкрикивая:

– Хэвва! Хэвва! – На старом корнуолльском наречии это означало косяк.

Бочонки с горящим маслом освещали гавань, забитую рыбацкими судами. Дозорный, первым заметивший косяк, горящим факелом указывал направление. Рыбаки опустили в воду сеть, закрепив ее между лодками.

Но чуть лодки двинулись в море, крики и смех на берегу мгновенно стихли. Все, затаив дыхание, гадали, удачным или неудачным будет лов. Ведь от этого единственного дня зависело, будет зима в Маусхоуле сытой или голодной. Нет, конечно, тишина не была абсолютной – резко кричали чайки, плескали весла, волны бились о берег, рыбаки, тянувшие сеть, переговаривались между собой, – но Джессалин казалось, что мир вокруг замер в напряженном ожидании.

И внезапно море взорвалось бурлящей массой подпрыгивающей, извивающейся рыбы. В лодках и на берегу стоявшие по колено в кипевшей котлом воде зачерпывали рыбу ведрами и корзинами, радостно смеялись и возбужденно переговаривались.

Джессалин скинула туфли и чулки, подоткнула юбку выше колен – так, как это делали деревенские женщины. Схватив плетеную корзину, она вошла в воду. Сардины щекотали ее босые ноги, и Джессалин весело хохотала, зачерпывая их корзиной и вываливая в ближайшую лодку.

Тут чья-то полная рыбы корзина опрокинулась так близко, что пара рыбин лишь чудом не угодили ей в лицо. Проворно отпрыгнув в сторону, она обернулась… и беззаботный смех застрял у нее в горле.

С пустой корзиной в руках, глядя на нее все тем же пустым взглядом, стоял лейтенант Трелони.

Их взгляды встретились, и тотчас же мир вокруг перестал существовать. В голове у Джессалин стремительно проносились воспоминания об ужасной ночи на берегу, когда она умоляла его поцеловать ее, а он отказался. Едва держась на дрожащих ногах, она хотела повернуться и убежать прочь, но была не в силах даже пошевелиться.

Слова вырвались у Джессалин непроизвольно, они шли не от разума, а из самого сердца:

– Почему, почему вы не оставите меня в покое? Трелони протянул к ней руку, но Джессалин шарахнулась от него, как испуганный ребенок.

– Я не могу, – выговорил он. А может, и нет, ведь она все равно ничего не слышала из-за пронзительных криков чаек, плеска воды и громких голосов рыбаков.

Казалось, он смотрит на нее целую вечность, и Джессалин физически ощущала этот взгляд, точно так же, как легкое дуновение бриза на своих разгоряченных щеках, как прикосновения скользких рыбок к ее обнаженным ногам. В груди что-то сжималось, и Джессалин чувствовала, что еще немного, и она не выдержит. Она заплачет, закричит или выкинет еще какую-нибудь глупость. Но в ту минуту, когда напряжение стало совершенно невыносимым, Трелони вдруг отвел глаза, и Джессалин смогла наконец снова дышать.

Наклонившись, он наполнял очередную корзину. Он был в одной рубашке, как всегда, расстегнутой на груди. Джессалин завороженно смотрела на его загорелое мускулистое тело и чувствовала, что сердце бьется не в груди, а где-то в горле и вот-вот выскочит наружу.

Джессалин так никогда и не поняла, зачем она это сделала. Просто в ту минуту ее терпение лопнуло, и она, как почти всегда, не стала долго раздумывать. Схватив первую попавшуюся сардину, Джессалин быстрым движением засунула ее в распахнутый ворот его рубахи.

Резко выпрямившись, Трелони ошарашенно смотрел на нее, а рыбешка билась у него за пазухой, как попавшая в силок птица. Джессалин расхохоталась.

Достав извивающуюся рыбу, Трелони несколько секунд задумчиво рассматривал ее, а затем в его темных глазах вспыхнул странный огонек. Увидев, что он направляется к ней с не предвещающим ничего хорошего выражением лица, Джессалин попятилась, беспомощно размахивая руками, как птенец, пытающийся взлететь.

– Лейтенант, не надо! – взвизгнула она, продолжая смеяться.

– Ну и куда же ее засунуть? За шиворот? Или, может быть, в ухо? – Трелони широко открыл глаза, как будто его внезапно осенила какая-то замечательная идея. – Нет, лучше в рот. Такому замечательному крупному рту просто необходима какая-нибудь начинка.

Он попытался схватить Джессалин, но сардина воспользовалась предоставившейся возможностью и скользнула обратно в бурлящую воду. Чертыхнувшись, Трелони с притворной грустью посмотрел ей вслед и весело рассмеялся. Их смех звучал в унисон – ее, резкий, как скрип несмазанных дверных петель, и его, глубокий и чуть хрипловатый. Теплый летний ветерок подхватывал их общий смех и уносил в море.

Трелони перестал смеяться первым. Он не мигая смотрел на ее рот, и его лицо приняло уже знакомое Джессалин напряженное выражение. Она не понимала, о чем он думает, когда смотрит на нее подобным образом. И почему настаивает на том, что она еще ребенок. На ребенка так не смотрят – это она сознавала, несмотря на всю свою неопытность.

Больше они не смеялись. И даже не разговаривали. Стоя рядом, они молча бросали в лодку корзину за корзиной, пока не наполнили ее до краев.

В полночь Джессалин, не сказав ни слова, вышла на берег и начала оправлять юбку. Когда она выпрямилась, то увидела, что Трелони снова рядом. На этот раз он смотрел туда, где еще минуту назад были ее голые ноги. Волна радости захлестнула Джессалин. Она осознала свою власть над ним, поняла, что в силах заставить его целовать ее в любое время.

Они пошли прочь вдоль берега. Вскоре голоса рыбаков затихли вдали, и теперь их окружала лишь на удивление тихая и теплая летняя ночь.

Джессалин стянула с головы платок и, встряхнув волосами, отбросила их за спину. Почувствовав на себе его горящий взгляд, она невольно улыбнулась.

Черное небо усыпали бледные, очень далекие звезды. Зато луна была полной, яркой и золотой, как огромный, сочный апельсин. Теплый ветер нес с собой сильный запах моря и приятно ерошил волосы. Джессалин вдруг почувствовала такую радость жизни, что ей захотелось громко рассмеяться и со всеми поделиться этим восхитительным ощущением.

Неожиданно обогнав Трелони, она повернулась к нему лицом.

– Я чувствую себя такой счастливой!

Он ничего не ответил, но улыбнулся так тепло, что сердце Джессалин снова учащенно забилось. Танцуя и смеясь, она двинулась дальше.

Она бы дошла так до самого дома, но рука Трелони остановила этот своеобразный танец.

– Неужели тебе никто никогда не говорил, что юные леди должны быть сдержанными в своих чувствах, кроткими и скромными?

Джессалин презрительно сморщила носик.

– Это не для меня.

– Да, ты права, – внезапно посерьезнев, сказал Трелони. – Это действительно не для тебя.

Наклонившись, Джессалин сорвала ночную фиалку и, весело рассмеявшись, заткнула ее за ухо лейтенанту. Отступив назад, она с проказливой улыбкой обозрела полученный результат.

– У тебя дурацкий вид.

– А ты ведешь себя по-дурацки. – Достав цветок из-за уха, Трелони воткнул его в волосы Джессалин и нежно провел пальцами по ее щеке и шее. Его глаза горели в темноте, как два угля. – Сегодня нам светит голубая луна, – заметил он. – Ты знаешь, что это такое?

Джессалин вроде бы уже слышала что-то о голубой луне, но сейчас она была не в состоянии вспомнить – сердце бешено стучало в груди, и мысли окончательно перепутались.

– Но она же оранжевая. А совсем не голубая.

– Неужели ты никогда не слышала этой легенды? Когда-то, давным-давно, на одном из рудников жила девушка настолько прекрасная, что каждый, кто хоть раз видел ее, знал, что уже ради этого стоило появиться на свет. Но особенно счастлив был ее возлюбленный – молодой пастух. И вот однажды девушку выкрала старая ведьма, которая хотела заполучить красивого юношу для себя. Эта ведьма была настолько уродливой, что при виде ее даже жабы в ужасе отворачивались. И не смейся, пожалуйста. Это очень грустная легенда, и, если ты будешь хихикать, я не стану рассказывать.

Джессалин закусила нижнюю губу, чтобы сдержать приступ веселья.

– Я буду хорошо себя вести. Честное слово. Несколько мгновений ни один не проронил ни слова.

Наконец, с трудом отведя взгляд от ее рта, Трелони заговорил снова.

– Да, так на чем я остановился? А, вспомнил… Злая ведьма превратила девушку в зайца. Несчастная красавица могла вновь обрести человеческий облик, лишь если на небе во второй раз за один и тот же месяц покажется полная луна. Ведьма думала, что навсегда лишила девушку возможности снова стать человеком, но забыла про ночи голубой луны – те редкие месяцы, на которые приходятся два полнолуния. И в эти дни бедняжка принимает человеческий облик, и они с красавцем пастухом снова любят друг друга…

Взяв Джессалин за руки, Трелони притянул ее к себе. С замиранием сердца она ждала заветного поцелуя. Его лицо было совсем рядом от ее, а в голосе появилась знакомая хрипотца.

– Это происходит, когда восходит голубая луна. От прикосновения горячих губ все внутри Джессалин превратилось в бушующее пламя. Они прижимались друг к другу все крепче и крепче в отчаянной попытке слиться воедино, стать одним существом.

– Джессалин, – шептал Трелони, запустив пальцы в рыжую гриву и отклоняя ее голову назад. Горячие губы целовали ее шею, и в какое-то мгновение Джессалин показалось, что она вот-вот умрет. – О Господи, Джесса, – сдавленно шептал он. – Джесса, я больше не могу… Я хочу… – Внезапно все тело Трелони напряглось, и он оттолкнул девушку с такой силой, что она чуть не упала. – Я отведу тебя домой, – не сказал, а скорее, прорычал он.

Джессалин судорожно вцепилась в его рубашку.

– Но почему? Я не понимаю.

– Потому что ты слишком-слишком молода, черт бы тебя побрал! Кроме того, я обещал… – резко осекшись на полуслове, он сделал судорожный вдох. – Потому что ты слишком молода.

Джессалин хотелось закричать: «Неправда! Я не слишком молода! Это неправда!..»

– Вы просто притворщик, лейтенант Трелони, – сказала она наконец срывающимся от волнения голосом. – Вы делаете вид, что вам сам черт не брат, что вы повеса и распутник. Но теперь-то я знаю, что под этой маской бьется сердце истинного джентльмена. – Положив ладони ему на грудь, Джессалин почувствовала, как под тонкой тканью учащенно бьется сердце. – Человека чести…

– Не пытайтесь обелить меня, мисс Летти. – Его руки на несколько мгновений накрыли ее, а затем он решительно отвел их от своей груди. – Меня можно обозвать очень многими словами. Такими, о значении которых маленькие девочки вроде тебя не должны даже догадываться. Ты хоть представляешь себе, сколько мне лет?

Джессалин отрицательно покачала головой. Этот вопрос давно волновал ее, но она не спрашивала, боясь лишний раз напомнить ему о собственной молодости.

– Мне уже двадцать пять. – Трелони отрывисто рассмеялся. Он даже не подозревал, что его ответ принес Джессалин облегчение. В конце концов, девять лет – не такая уж большая разница. Ее дедушка был старше бабушки на пятнадцать.

– Двадцать пять – это совсем немного, – улыбнулась она.

Трелони снова рассмеялся.

– Все зависит от того, как человек себя ощущает. А я ощущаю себя ужасно старым. Так всегда бывает с теми, кто не уберег честь смолоду. Я смотрю на тебя и понимаю, что… – Он внезапно замолчал и нежно провел пальцами по ее лицу. – Мне было всего десять, когда умер отец, и я остался с братьями. Не хочу сказать, что мой отец был лучшим из родителей, но все познается в сравнении. Братья же…

Трелони снова осекся, пристально вглядываясь в лицо Джессалин. В его глазах она прочла отчаянное желание рассказать ей обо всем и в то же время страх предстать перед ней в своем истинном, ничем не приукрашенном обличье.

– Они разрушили мою жизнь, – наконец решился он и продолжал осипшим от волнения голосом: – Ты даже представить себе не можешь, что они делали. Нет такого порока, который бы я не познал. К твоему возрасту я уже успел преступить большинство людских законов, не говоря уже о Божьих. Их я нарушил все, кроме первой – «Не убий». Но в армии быстро ликвидировали это упущение. Всегда помни о том, что я – Трелони. А все Трелони – мерзкие выродки.

Джессалин стало очень грустно. Грустно и больно и за него, и за себя. Она понимала, что сделанного не воротишь, что иные раны могут затянуться, но не забудутся никогда. Хотя, с другой стороны…

В горле стоял комок, и собственный голос казался незнакомым.

– А как же быть с тем человеком, который построил паровоз? Кто он?

Губы Трелони искривились в горькой усмешке.

– Он просто дурак. Обыкновенный дурак.

«Но это же ты сам, – хотелось кричать Джессалин. – То есть тот, каким ты должен быть». Но она не сказала ничего. Потому что понимала, как тяжело могут ранить его эти слова.

Он наблюдал за девушкой, которая, хохоча, вприпрыжку бежала по пляжу. Ее хрипловатый, отрывистый смех сливался с шумом разбивающихся о берег волн. Он окликнул ее по имени.

Джессалин резко обернулась, воскликнула:

– Кларенс! – И, подобрав юбки, побежала навстречу. Казалось, она была искренне рада его видеть.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, запыхавшись. – Тебя не было видно все лето.

Кларенс похлопал по ноге тонкими лайковыми перчатками. Море отсвечивало бледно-зеленым. Легкий бриз, Неся с собой запах рыбы и водорослей, приятно обвевал лицо. Тонкая юбка Джессалин плотно облепила ноги, и Кларенсу стоило большого труда не смотреть на них.

Прилив нежности, охвативший его при виде девушки, уступил место раздражению. Неужели ей не пришло в голову, что он занят, что у него дела, что он не покладая рук создает себе состояние. Она никогда не ценила деньги. «Такая же, как все представители ее класса, – подумал он, презрительно улыбнувшись про себя. – Все эти обедневшие дворяне с толстыми родословными и тощими кошельками, живущие неизвестно на что на своих жалких нескольких акрах».

Теперь, глядя на нее, он испытывал незнакомую ему прежде злость. Ну почему она совсем не такая, какой он хотел бы ее видеть? Но, взглянув на улыбающийся рот Джессалин, Кларенс почувствовал, что его злость куда-то бесследно улетучилась. Он никогда не мог долго сердиться на нее.

– А как поживала ты, Джессалин?

Ее улыбка стала еще шире, сияющие серые глаза напоминали море в яркий, солнечный день.

– Чудесно! Просто замечательно! Прошлой ночью шли сардины. Жаль, что ты не видел.

Желтые ботинки Кларенса слегка запорошило песком, и он аккуратно обмахнул их перчатками.

– Надеюсь, ты понимаешь, что Трелони не женится на тебе. Он хочет позабавиться, вот и все.

Джессалин промолчала. Ободренный этим, Кларенс продолжал. Ему очень хотелось заставить ее понять, что скрывается за красивым лицом и аристократическим именем. Заставить увидеть под внешним лоском истинного Маккейди – человека без чести и каких бы то ни было моральных принципов, человека, неспособного любить.

И в то же время Кларенс понимал, что она ничего этого не увидит и не поймет. Джессалин целиком во власти его обаяния, его улыбки. Улыбки прирожденного искусителя. Ну что ж, значит, придется прибегнуть к другим доводам.

– Лейтенант армии его величества получает не более двадцати восьми шиллингов. И это весь его доход, Джессалин. Его полностью опустившийся братец не давал, не дает и не будет давать ему ни пенни. Кроме того, он игрок. Как, впрочем, все Трелони. И, как всем Трелони, ему никогда не везет в игре. Когда его брат, нынешний граф, умрет от пьянства, наркотиков и распутства, а это, судя по всему, уже не за горами, Мак не унаследует ничего, кроме долгов и бесчестья.

– И титула.

– Так вот чего тебе хочется – стать графиней?

– Конечно, нет!

Это было произнесено с такой страстью, что Кларенс поверил ей. Наклонившись, он подобрал ракушку и запустил ею в цаплю, неподвижно стоявшую у кромки прибоя, засунув голову под крыло. Но ракушка пролетела мимо цели, и цапля даже не шелохнулась.

– Если он унаследует этот титул, – продолжал Кларенс. Он смотрел на цаплю, потому что был не в силах взглянуть в лицо Джессалин. – Конечно, старший Сирхэй вряд ли женится – ни одна порядочная женщина не пойдет за него. Но чтобы унаследовать титул Маку, еще нужно пережить его, а Вест-Индия, говорят, гиблое место. И потом, все эти его безумные изобретения – паровозы, экипажи без лошадей…

– Неправда, они совсем не безумные! За ними будущее! Все вы просто слепцы, раз не видите этого. И преследуете его, насмехаетесь над ним!

Кларенс пристально посмотрел ей в глаза и увидел именно то, что ожидал, – беспредельное восхищение человеком, который не заслуживал ничего, кроме презрения.

– Тем не менее эти изобретения поглощают даже те гроши, которые ему удается скопить. Не говоря уже о том, что в один прекрасный день он может просто погибнуть. И последнее: даже если он станет графом, он все равно не женится на тебе. Мак женится на деньгах, потому что, как последний представитель знатной семьи, пусть даже проклятой Богом, он может дать своей будущей жене то, к чему стремятся все безродные нувориши, – имя. И это еще одна традиция семейства Трелони. Если бы не она, их род пресекся бы много лет назад. А дочери богатых буржуа готовы душу дьяволу продать, лишь бы их называли миледи.

Это Кларенс знал наверняка. Такой была сестра его матери. Да и сама мамаша готова была пойти на все, лишь бы именоваться любовницей милорда.

Внезапно он почувствовал на себе пристальный взгляд серых глаз. Огромных глаз, видевших так много и в то же время не замечавших главного.

– Почему ты ненавидишь его? – спросила наконец Джессалин.

Кларенс отвел взгляд. В последнее время он все чаще ощущал странную пустоту внутри, мучительное чувство невосполнимой потери. Как будто потеря невинности угрожала ему.

– Я просто не хочу, чтобы ты страдала, – выговорил он, помолчав.

– Тогда не заводи таких разговоров. Я не хочу говорить о нем с тобой.

Кларенс посмотрел на Джессалин, на упрямо вздернутый волевой подбородок. И в который раз задал себе вопрос: что же в ней так притягивает его. Ее не назовешь красивой. Даже хорошенькой. Волосы рыжие, рот слишком велик, слишком высокая, слишком широкая в кости, слишком неуправляемая… Ее всегда было слишком много. Но он никак не мог забыть ее мягкие, теплые губы со слабым привкусом эля, который они вместе пили на ярмарке. В мечтах он не раз вновь целовал их.

Но Кларенс боялся, что если он попытается сделать это наяву, Джессалин просто отвернется. А этого ему не перенести.

Глава 11

Перси весь день безуспешно пыталась вздремнуть на прогретом солнцем кухонном пороге, но котята все время тормошили ее. Они ползали по ней, покусывали за уши и тыкались мордочками в живот в поисках соска. Время от времени Перси лениво вытягивала лапу и отпихивала кого-нибудь из своих назойливых отпрысков.

Из кухни вкусно запахло сметаной, послышалось равномерное гудение маслобойки. Перси встала, выгнула спину дугой, лениво потянулась и направилась в дом. Не отставая ни на шаг, котята потрусили следом. И только самый маленький отстал – ему никак не удавалось перевалить неуклюжее тельце через порог.

Это был тот самый последыш, который выжил исключительно стараниями Джессалин. Она назвала его Наполеоном, потому что он, несмотря на маленький рост, оказался весьма задиристым и не упускал случая потрепать своих более крупных братьев и сестер. К сожалению, огромная чайка не знала, что этот маленький рыжий комок пуха носит имя человека, который когда-то был хозяином Европы. Не знала она и того, что в малыше души не чает молодая хозяйка дома. Чайка заметила легкую поживу и решила не упускать случая.

Джессалин, прислонившись к изгороди, наблюдала, как Майор приучает Надежду Летти. Тот действовал умело, не торопясь: сначала дал лошади понюхать мягкую кожу, потом потер уздечкой шею и за ушами. Но чуть он попытался накинуть уздечку на морду, лошадь испуганно шарахнулась. И как раз в этот момент ленивую тишину летнего дня нарушил пронзительный вопль.

– Чайка! – причитала Бекка Пул, подбегая к Джессалин и тыча пальцем в небо. – Она утащила Наполеона! О Господи, делать-то что же!

Задрав голову, Джессалин увидела низко летящую птицу. Из ее мощного клюва свисал несчастный Наполеон.

– Я принесу ружье, – предложил Майор, подходя к Джессалин.

– Нет! – в ужасе закричала та, глядя на чайку, которая повернула к прибрежным скалам. – Вы убьете обоих. – И она, подобрав юбки, помчалась вдогонку.

Бекка и Майор смотрели ей вслед. Оба были уверены, что птицу не догнать. Шляпка слетела с головы Джессалин, и ее темно-рыжие волосы флагом развевались по ветру. Бекка отерла навернувшиеся на глаза слезы.

– Она так любила этого недокормыша.

– Угу, – согласно кивнул Майор. Он не любил тратить слова попусту.

– Эта чайка сожрет кого угодно, – сказала Бекка. – Не удивлюсь, если дойдет очередь и до нас.

Майор промычал что-то нечленораздельное и направился обратно в загон, однако его толстые губы слегка подрагивали. Представив, как мисс Джессалин будет горевать о погибшем котенке, он все же пошел за ружьем, чтобы хотя бы пристрелить эту чертову птицу.

Добежав до скал, Джессалин перешла на шаг. Она страшно запыхалась и даже прижала руку к груди, пытаясь унять неистовое биение сердца. Чайка как сквозь землю провалилась. Бухта была совершенно пуста, если не считать какой-то рыбачьей лодки с медно-красными парусами. Небо, затянутое темными тучами, низко нависло над морем. Белые барашки волн один за другим набегали на песчаный берег.

Ветер завывал среди скал, как плакальщик на похоронах, и Джессалин не могла бы точно сказать, действительно ли она расслышала слабое «мяу», или ей показалось.

Тщательно обследовав все выступы и углубления поросших жесткой травой скал, она наконец обнаружила рыжий комочек, съежившийся на узком каменном карнизе. Очевидно, шум птицу все-таки напугал, и она решила припрятать добычу в безопасном месте. Но рано или поздно она обязательно вернется.

Джессалин оглянулась по сторонам, высматривая чайку. Лодка подплыла поближе к берегу, и девушка прищурилась, чтобы рассмотреть ее получше. У руля стоял высокий, стройный молодой мужчина в белой рубахе. Закатанные рукава обнажали сильные загорелые руки, а крепчающий ветер трепал его темные волосы. Рядом с мужчиной сидела темноволосая девушка. Очевидно, она сказала что-то забавное, и он, повернувшись к ней, рассмеялся. Ветер донес до Джессалин его хрипловатый, грудной смех. Подозрение превратилось в уверенность и причинило ей такую нестерпимую, чисто физическую боль, что она чуть не вскрикнула.

Внизу отчаянно замяукал Наполеон. Это тотчас же привело Джессалин в чувство.

– Да, да, мой золотой, я иду к тебе. Сейчас, потерпи немного. – Выпрямившись, она отбросила с лица спутанные ветром волосы. «Я не стану плакать, – снова и снова повторяла она про себя. – Ни за что не стану». Последний раз взглянув на лодку в бухте, она принялась спускаться по тропинке, сглатывая слезы, упрямо набегавшие на глаза.

Тропинка напоминала узкий шрам, наискось пересекавший поверхность скалы. К сожалению, она проходила слишком далеко от каменного выступа, на котором примостился отчаянно мяукавший Наполеон. Значит, придется спуститься по почти отвесному обрыву, цепляясь за трещины и выбоины в скале.

Сняв перчатки, чтобы было удобнее хвататься за камни, Джессалин начала осторожно спускаться, нащупывая ногами малейшие выемки, на которые можно было опереться. Задача нелегкая, но отнюдь не невыполнимая для девушки, которая все свое детство карабкалась по отвесным утесам Корнуолла. Правда, утром был сильный туман, и каменная поверхность скалы была скользкой.

Джессалин спустилась уже почти на десять футов, но тут вернулась чайка.

С резким криком огромная птица атаковала девушку сверху. Краем глаза Джессалин успела заметить приближающиеся крылья, инстинктивно подняла руку, чтобы защитить голову… и потеряла равновесие.

Обдирая коленки, она заскользила вниз. К счастью, почти тотчас же ей удалось вцепиться в хилый куст дрока, и Джессалин повисла на нем, раскачиваясь, как флюгер на ветру. Она посмотрела вниз, на волны, разбивающиеся о каменистый берег, и голова закружилась так сильно, что ее едва не стошнило. Тогда Джессалин зажмурилась, и теперь ее окружал только мир звуков – ее собственное учащенное дыхание, плеск волн, отчаянное мяуканье Наполеона, который никак не мог понять, почему она идет к нему так долго… и кое-что еще. Какой-то звук, пока едва различимый, но неумолимо приближающийся. Хлопанье крыльев.

Казалось, эта чайка обладает незаурядным, хотя и злобным умом. В первую очередь она атаковала голые руки Джессалин, нанося безжалостные удары изогнутым, острым, как нож, клювом. Джессалин невольно вскрикнула от боли и страха, но рук не разжала.

Прошло несколько минут. Из раненой руки ручьем текла кровь, и Джессалин, с трудом сдерживая слезы, понимала, что этот кошмар обязательно повторится. И вот сквозь шум прибоя она снова услышала это…

Хлоп… Хлоп… Хлоп…

– О Господи… – только и смогла прошептать она, покрепче прижавшись к скале и приготовившись к новой атаке.

Но тут она услышала, как скрежещет о гальку киль вытягиваемой на берег лодки, и Маккейди Трелони выкрикивает ее имя. Оказывается, это хлопали паруса.

– Лейтенант! – закричала она, чуть не плача теперь уже от облегчения. – Умоляю, прогоните эту проклятую птицу!

– Она уже улетела, мисс Летти. Но как же вы… А впрочем, неважно. Главное, держитесь, я поднимаюсь.

Прошла, казалось, целая вечность, еще немного, и она не выдержит.

– Вы собираетесь спасать меня или нет?

– Конечно, нет. – Трелони стоял на тропинке, и его стройный силуэт четко вырисовывался на фоне грязно-серого неба. Спуская Джессалин канат, захваченный с лодки, он продолжал: – Я постою здесь и подожду, пока вы упадете и разобьетесь о камни. Во-первых, это будет гораздо забавнее. А во-вторых, лучшего вы и не заслуживаете. Интересно, чем набита ваша голова, если вы вздумали карабкаться по отвесной скале, вместо того чтобы воспользоваться вполне приличной тропинкой.

Джессалин уже обеими руками ухватилась за канат, и ей оставалось только надеяться, что он выдержит ее вес. Тем более что сначала нужно было спуститься вниз и забрать Наполеона.

Подъем оказался неожиданно легким, потому что лейтенант помогал ей, вытягивая канат на себя. И вот наконец сильные руки ухватили ее под локти и поставили на землю. Но едва Джессалин попыталась наступить на правую ногу, как вскрикнула от боли и закусила губу.

– Кажется, я вывихнула лодыжку. Не знаю, как это получилось, но я…

Подняв глаза, она увидела, что его взгляд опять прикован к ее рту, а лицо приобрело уже хорошо знакомое ей выражение. Так прошло несколько секунд, а затем он, не говоря ни слова, подхватил ее на руки и понес вверх. Это было восхитительно – снова чувствовать на себе его руки. Обхватив свободной рукой шею Трелони, Джессалин прижалась щекой к его груди. Мокрая рубаха пахла морем и… им.

Поднявшись наверх, Маккейди усадил ее на каменную изгородь.

– Ну, теперь вы в полной безопасности, мисс Летти, – сказал он, убирая ее руку со своей шеи. – И нет никакой необходимости цепляться за меня мертвой хваткой.

Джессалин вспыхнула от стыда. Ну почему, стоит ему появиться, она обязательно выкинет какую-нибудь глупость? А он, вероятно, считает, что она делает это специально, чтобы привлечь его внимание. От этой мысли стало так обидно, что захотелось расплакаться.

Но Джессалин сдержалась. Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и занялась Наполеоном. Она посадила котенка рядом с собой на изгородь, и тот сразу же как ни в чем не бывало устремился за каким-то жуком. Глупыш даже не подозревал, что недавно им самим чуть не пообедали. Лейтенант Трелони не уходил. Широко расставив ноги, он стоял прямо перед Джессалин. А она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза и уперлась взглядом в его грудь. Намокшая тонкая ткань плотно облегала загорелые, мускулистые плечи. Сердце Джессалин заколотилось с такой силой, что стук, казалось, был слышен за целую милю.

– Возможно, мой вопрос вас удивит, однако мне очень хотелось бы знать, какого черта вы делали там, на скале. Пытались улететь во Францию? Или, может быть, сегодня, проснувшись, вы вообразили, что превратились в чайку?

Джессалин наконец решилась поднять глаза. Губы Трелони были сжаты в узкую линию.

– Я выручала Наполеона, – ответила она и, увидев изумленное выражение его лица, невольно рассмеялась. – Какой же вы глупый. Наполеон – это мой котенок, а вовсе не ссыльный император.

– Ну конечно! – Складки в углах его рта стали еще глубже. – Как же я сразу не догадался? – Сделав шаг назад, Трелони наклонился, и намокшая рубаха натянулась на его широких плечах. – Дайте я посмотрю, что у вас с ногой.

Даже сквозь толстую кожу ботинка Джессалин почувствовала прикосновение его пальцев и вздрогнула. Но на этот раз не от боли.

– Наверное, придется разрезать ботинок.

– Ой! – испуганно воскликнула Джессалин. – Пожалуйста, постарайтесь этого не делать. Бабушка с меня шкуру спустит. Это уже вторые ботинки за лето. Скажите, а Шеба Стаут – ваша любовница?

Пальцы Трелони с силой сжали ее лодыжку.

– Ай!

– Вас, мисс Летти, абсолютно не касается, с кем я сплю.

– Я только хотела поддержать разговор.

– Так разговор не поддерживают. Это просто вульгарное любопытство.

Лейтенант начал расшнуровывать ботинок, н Джессалин снова вскрикнула.

– Черт! Да больно же!

– Заткнитесь, – невозмутимо отпарировал Трелони, но теперь он тянул ботинок более осторожно. – И еще. На вашем месте я бы последил за своим языком. Вы, похоже, вращаетесь в не слишком изысканном обществе.

Джессалин посмотрела на его склоненную голову. Больше всего на свете ей сейчас хотелось поцеловать то место, где волосы слегка вились на затылке. Она не удержалась и провела по ним рукой. Волосы оказались на удивление мягкими, как у ребенка, и чуть влажными от морской воды.

– Я научилась у вас не только ругаться, лейтенант, но и еще кое-чему. Например, теперь я знаю, как определить, хочет мужчина поцеловать меня или нет. Вот сейчас вы, лейтенант, этого хотите.

Трелони выпустил ее ногу и отпрянул, словно она была пламенем и он боялся обжечься.

– Боже праведный, мисс Летти, – сдавленным голосом наконец произнес он. – Вы ведете себя хуже, чем шлюха из Ковент-Гардена.

Сердце Джессалин билось с такой силой, что ей едва удавалось дышать. Она прекрасно понимала, что играет в опасную игру. Ведь он мог не ограничиться поцелуем, а взять ее прямо здесь, неистово и страстно. Так, как мужчина берет женщину, которую желает. При мысли об этом у нее пересохло в горле, а тело начала сотрясать крупная дрожь.

Она соскользнула с ограды и, прихрамывая, подошла к нему вплотную.

– Пусть так. Тогда скажите мне, что вы не хотите меня поцеловать.

Трелони отвел взгляд. Но уже через мгновение снова пристально посмотрел на нее. Его холодные, пустые глаза напоминали две темные шахты.

– Я не хочу целовать тебя, глупенькая маленькая девочка.

Но Джессалин уже достаточно хорошо его изучила, чтобы знать: он никогда не говорит того, что думает, и его глаза никогда не выражают того, что он чувствует.

Она положила руки ему на грудь и почувствовала, как под тонкой тканью рубашки по сильному мужскому телу волной пробегает дрожь. Ей безумно хотелось снова ощутить силу его объятий, уступить пугающе-притягательному обаянию, которое от него исходило. Уступив ему, она привязала бы его к себе. Касаясь его тела, она завладела бы и душой.

Джессалин оторвала ладонь от груди Трелони и зарылась пальцами во влажные волосы на затылке. Он так впился ей в предплечья, что стало больно, но Джессалин было все равно. Она смаковала дрожь, от которой его сильное тело вибрировало, как чересчур туго натянутая струна.

– Нет, это нужно немедленно прекратить, – задыхаясь, как от боли, произнес наконец Трелони и попытался оттолкнуть прильнувшую к нему Джессалин. – Прекрати немедленно, слышишь!

Джессалин запрокинула голову так, чтобы чувствовать его учащенное дыхание на своем лице. Ее губы приоткрылись.

– Маккейди, – прошептала она.

Больше ничего говорить не пришлось. Он прильнул к ее губам, подавляя собственный хриплый стон. Его рот был горячим и влажным. Так целуют женщину, которую неистово и безудержно хотят. Джессалин показалось, что она глотает огонь.

Теперь он прижимал ее к ограде всей своей тяжестью. Острые камни впивались в спину, но Джессалин их не чувствовала. Так же, как не слышала ни шума прибоя, ни криков чаек. Она ощущала только его. Его губы, язык и сильное, мускулистое тело.

Трелони оторвался от ее рта, и Джессалин запрокинула голову. Теперь его губы и язык ласкали ее обнаженную шею, и ей казалось, что они оставляют за собой огненный след. Сильные руки коснулись ее груди и сквозь тонкую ткань платья сжали набухшие соски. Было почти больно, но эта боль дарила такое наслаждение, что, казалось, она сейчас взорвется, разлетится на мелкие кусочки.

Но вот Трелони поднял голову, и она заглянула в его темные глаза. В них застыла самая настоящая мука.

– Джесса, ради всего святого, я всего лишь мужчина! Да поможет мне Бог, потому что я, наверное, не смогу остановиться.

На каменистой тропинке послышались чьи-то шаги, и он тотчас отпрянул.

На вершине утеса появилась Батшеба Стаут. Откинув с лица спутанные темные волосы, она замерла в нерешительности, пытаясь понять, что означает открывшаяся перед ней картина.

Но вот наконец она пожала плечами, отчего старенькое платье соблазнительно натянулось на упругой груди, и заговорила:

– Нам бы лучше вернуться к лодке, сэр. Если папаша заметит, что я ее взяла, то выпорет меня до полусмерти.

Прислонившись к изгороди, лейтенант Трелони едва переводил дыхание. На смуглых щеках горел темный румянец, на виске пульсировала жилка. Узкие брюки натянулись так, что, казалось, вот-вот порвутся. Его глаза, полные ярости и желания, горели на лице, как две открытые раны. Но в этом взгляде было что-то еще… Что-то похожее на ненависть.

Крепко прижимая к груди котенка и прихрамывая, Джессалин вошла в задние ворота. И сразу почувствовала, что что-то не так. Посреди двора с ружьем в руках стоял Майор. У его ног, в луже крови, лежала огромная чайка. Но еще необычнее выглядела фигура, приближавшаяся к ним через бесплодную, каменистую пустошь. Незнакомый мужчина верхом на вороной кляче болтался в седле так, словно впервые влез на лошадь.

Поглаживая Наполеона, Джессалин напряженно наблюдала за приближением нелепой фигуры – в Энд-коттедже почти не бывало посетителей.

Но тут сдавленный крик Майора отвлек ее внимание. По изрезанному морщинами лицу старого конюха текли слезы.

– Умерла, – наконец выговорил он. – Лошадь умерла.

– Умерла? – повторила Джессалин, не веря собственным ушам. Нет, верно, Майор оговорился. Он, конечно, имел в виду чайку.

Но несчастный снова заговорил. Джессалин никогда не слышала от Майора такой длинной речи. Он выстрелил в чайку. Наверное, у Надежды Летти было слабое сердце – она испугалась выстрела, и оно остановилось. Еще минутку назад она резво скакала по загону, а тут вдруг упала на колени и умерла.

Джессалин смотрела на Майора широко открытыми глазами и ничего не могла понять. Нет, она, конечно, слышала его слова, но они казались какими-то нереальными. Из оцепенения ее вывел стук копыт. Незнакомец уже подъехал к воротам. Почему-то она обрадовалась. Как будто появление незнакомца разрушит чары, и вдруг окажется, что ничего не случилось.

Незваный гость спешился, подошел к Джессалин и снял шляпу. Густые волосы цвета спелой пшеницы. На длинном худом лице выделялись запавшие глаза, под которыми залегли глубокие тени, лоб изрезан морщинами.

– Мисс Летти? – неуверенно осведомился прибывший.

Джессалин кивнула. Уголком глаза она видела, как Майор направился к конюшне, а Надежда Летти неподвижно лежит в загоне. Котенок замяукал и, извиваясь и царапаясь, начал вырываться из ее рук. Но Джессалин все не решалась отпустить его – ведь большая, злобная чайка может вернуться. Хотя нет, чайку подстрелили. Ну да, вот луча окровавленных перьев.

Незнакомец тем временем изумленно рассматривал ее грязное, порванное платье и кровавую рану на руке.

– Мисс Летти? – еще раз с сомнением переспросил он. – Меня зовут Джоффрей Стенхоуп. Я… ээ… друг вашей матери.

Джессалин машинально кивнула, но тут же опомнилась.

– Моей матери? – Со смешанным чувством страха и надежды она посмотрела на незнакомца.

– Да. – За спиной у Джессалин открылась дверь, и Стенхоуп тревожно обернулся. Его кроткие карие глаза напоминали глаза оленя. – После того, как он… после смерти вашего отца ваша мать… ээ… решила остаться со мной.

– Ну да, вы оба «оставались» друг с другом в грехе многие годы. – К ним приближалась леди Летти, сердито стуча тростью по каменным плитам двора. И тут достопочтенная дама вдруг заговорила так, как говаривала девчонкой, когда работала на руднике: – Ну и как, эта потаскушка того стоила? Нравилось тебе жить со шлюхой, которая сперва наставила рога умирающему мужу, а после бросила единственную дочку?

Стенхоуп нервно облизнул припухлые, какие-то детские губы. Его кроткий олений взгляд снова остановился на Джессалин.

– Мы с вашей матерью не могли жить друг без друга. Я бы обязательно женился на ней, после того как он… после смерти вашего отца. Но дело в том, что я сам… я тоже не был свободен. И я… я и сейчас несвободен. – Наконец он решился повернуться к леди Летти и протянул к ней руку, словно моля о пощаде и понимании. – Эмма и я… Мы понимали, что наша любовь преступна перед Богом и перед обществом, но мы не могли друг без друга. Мы думали, ребенку будет лучше здесь, с вами, подальше от сплетен о нашей… ээ… связи.

Леди Летти презрительно хмыкнула.

– Да уж, конечно, ей здесь лучше. Ну а зачем вы сейчас-то заявились? Что надо этой шлюхе? – Гордо вскинутый подбородок старой леди слегка подрагивал. Свободной рукой она крепко прижала Джессалин к себе. – Она не получит девочку обратно. Сдохнет, но не получит.

– Она умерла. Понимаете, Эмма умерла. – На последнем слове его голос дрогнул. – Я подумал, что вы должны это знать, – продолжал он, обращаясь к Джессалин. – Вы же все-таки ее дочь. И имеете право знать.

Джессалин стояла, не в силах ни пошевелиться, ни даже заговорить. Она смотрела, как Майор, волоча за собой одеяло, направляется к неподвижно лежащей Надежде Летти. Почему же лошадь так необычно себя ведет, почему улеглась прямо посередине загона? И вдруг Джессалин вспомнила: Надежда Летти мертва.

Незнакомец снова заговорил, и Джессалин изо всех сил постаралась сосредоточиться, уловить смысл его слов.

– В Лондоне остался дом. По закону он принадлежит вам, потому что ваш отец купил его незадолго до того, как… незадолго до своей смерти. Он, правда, заложен, но мы не могли иначе. В городе жизнь очень дорогая. И боюсь, что большая часть денег тоже давно потрачена. Да, и еще, конечно, лошади. Чистокровные. Правда, самых лучших недавно пришлось продать. Как раз перед тем, как она… заболела. Но кое-что все же осталось. Несколько неплохих скакунов. Эмма… ваша мать оставила их вам.

– Почему? – поинтересовалась Джессалин. Стенхоуп озадаченно моргнул и опять облизал губы.

– Вы же все-таки ее дочь. Ее единственный ребенок.

– Она ни разу не навестила меня. Даже не написала. Почему?

Стенхоуп отвел взгляд, на его впалых щеках выступил яркий румянец. Большие руки нервно мяли поля касторовой шляпы.

– Понимаете, этот скандал… Мы думали… Она думала, что… – Окончательно запутавшись, он судорожно сглотнул и сделал глубокий вдох. – Как бы там ни было, вы – ее дочь.

Нет, подумала Джессалин, дело отнюдь не в скандале. Мать ни разу не навестила ее за последние десять лет по одной простой причине – она не хотела, чтобы ребенок мешал ей и этому человеку.

– Теперь уже нет, – сказала Джессалин. Так вот он какой, любовник ее матери. Наполеон перестал вырываться и мирно урчал, уютно устроившись у нее на руках. Прижав пушистое тельце к щеке, Джессалин слышала, как бьется маленькие сердечко. – Я лишилась матери много лет назад.

С этими словами Джессалин повернулась к незнакомцу спиной и направилась к загону. Туда, где под одеялом лежало то, что прежде было Надеждой Летти.

С моря дул сильный соленый ветер. Он развевал ленты шляпки, трепал легкую ткань юбки.

Недавно был отлив. Оставляя цепочку глубоких следов на влажном песке, к ней шел высокий, стройный мужчина в ярко-алой полковой форме. Подойдя к Джессалин, он молча встал рядом. Она тоже молчала, глядя на море, где зеленовато-голубое перемежалось полосами необыкновенно чистого, темно-серого цвета.

– Мисс Летти… Бекка рассказала мне о вашей матери… и о лошади. Я…

– Только не нужно соболезнований. Говорите все, что угодно, но только не нужно жалеть меня. – Ветер растрепал ее волосы, разметал непокорные пряди по загорелым щекам. Маккейди чувствовал ее запах – запах солнца, моря и горячего, земного желания. Ему страшно хотелось сжать ее в объятиях. Но беда в том, что он не сможет ограничиться этим. Он это хорошо понимал.

Из-за туч выглянуло солнце. В его лучах веснушки на скулах Джессалин казались золотыми блестками. Глядя на ее профиль, на безукоризненно ровный нос, на пухлые, чувственные губы, Трелони подумал, что через пару лет эта нескладная девочка станет поразительно красивой. Но для него самого это ничего не изменит, ведь в ней уже было все, что так неодолимо влекло к ней – ослепительная улыбка, непринужденный, хрипловатый смех и невероятное жизнелюбие. Она принимала все, что преподносила ей жизнь, как огромный бокал с искрящимся шампанским, и, выпив его, протягивала руку за следующим, весело смеясь… все время смеясь. Но сейчас она не смеялась.

Волны с тихим плеском разбивались о берег. Джессалин повернула голову и пристально посмотрела ему в глаза.

– Зачем вы пришли сюда, лейтенант Трелони? Слова давались ей с трудом, но в них не было нужды – все прекрасно читалось в ее глазах, невероятных серых глазах, в которых отражались малейшие движения души. Жизнь еще не научила эту девочку скрывать свои чувства.

– Я пришел попрощаться. – Маккейди старался говорить как можно спокойнее и невыразительнее. – Я уезжаю в Плимут, в полк. Скоро мы отплываем.

Джессалин помолчала минуту и отвела взгляд.

– Наверняка некоторые ваши офицеры едут в Вест-Индию с женами.

– Так поступают или дураки, или те, кто не ценит собственных жен. Там слишком нездоровый климат.

– Ну, значит, кого-то жены ждут дома.

– Только тех, кто в состоянии их содержать.

– Мне нужно очень мало.

У Маккейди перехватило дыхание. Некоторое время он не мог вымолвить ни слова. То, о чем она просит, совершенно невозможно, немыслимо!

Он нежно провел пальцами по лицу Джессалин и тотчас же пожалел об атом непроизвольном жесте. Малейшее прикосновение к ней будило в нем непереносимое желание.

Да, всего лишь примитивное, животное желание. Голод, который он бы мог удовлетворить хоть сейчас, взяв ее прямо здесь, на влажном песке. А потом? Он бы удовлетворил свой голод и ушел. О, о голоде он знал слишком много. И о себе. А она… она думала, что любит его. Но это все девические мечты, они быстро развеются. И прежде всего потому, что любви не существует, а есть лишь желание, которое удовлетворяется в постели и бесследно исчезает к утру. Он понял это еще в двенадцать лет.

– Тебе нужно гораздо больше, чем я смогу тебе дать, – наконец сказал он, не узнавая собственного голоса. – Ты заслуживаешь гораздо большего.

– Ты не понимаешь. – Джессалин смотрела на него полными боли и тоски глазами. – Я не хочу беречь себя для какого-то скучного, правильного человека. Человека, который женится на мне, а любить будет свою любовницу, который будет по воскресеньям ходить в церковь, а по пятницам ездить на охоту, который будет иногда по вечерам выпивать рюмку портвейна, дарить слугам на Рождество по целому шиллингу, ожидая от них за это благодарности.

– Господи, где же найти такой образец добродетели? Я бы и сам с удовольствием вышел за него замуж.

– О Боже… – Из горла у Джессалин вырвался резкий, хрипловатый смех, почти тотчас же перешедший в рыдание. В огромных серых, устремленных на него глазах светилось нечто непонятное, нечто, не на шутку испугавшее Маккейди.

– Я хочу жить с тобой, – говорила она. – Понимаешь, с тобой. С таким, какой ты есть, – с жестким ртом, грубыми и ласковыми руками, с совершенно замечательным, наплевательским отношением к общепринятым нормам. Я хочу жить с человеком, который создал железного коня и не побоялся прокатить меня на нем…

Она смотрела на него так, будто он был лучшим из людей. Разве знала она, какой он на самом деле, какие мерзости творил… И ведь она совершенно не представляет себе, каково постоянно кочевать, жить в лачугах или палатках на жалкие гроши, которые он будет получать. А когда появятся дети? Очень скоро ей лишения надоедят, и она его бросит. В тот самый день, когда почувствует, что ее голод утолен. Это так же очевидно, как то, что самый солнечный день сменяется ночью, а теплое лето – суровой зимой.

Собравшись с мыслями, Трелони сделал глубокий вдох и начал:

– Ты просто не знаешь…

– Нет, я знаю! Я прекрасно знаю, что ты хочешь сказать, но для меня это не имеет никакого значения. – Глаза Джессалин наполнились слезами, и она утерла их тыльной стороной ладони. – Ты именно тот человек, за которого я хочу выйти замуж. Мне совершенно безразлично, какой ты, точнее, каким ты себя считаешь, мне совершенно безразлично, что ты старше меня, и то, как ты ко мне относишься. Мне безразлично, что мы будем бедны…

– Зато мне это небезразлично! Если я когда-нибудь женюсь, то на женщине, а не на тощей рыжеволосой девчонке, только что закончившей школу. Это будет богатая хорошо воспитанная дама, а не провинциальная мисс, у которой за душой и двух фасолин нет.

Джессалин замерла. Казалось, она даже не дышала. На лице ее была написана такая боль, такая горечь, как будто он вырвал ей сердце.

– Я ведь люблю тебя, – наконец проговорила она тихим, почти неслышным голосом.

– Тем хуже для вас, мисс Летти. Потому что я вас не люблю.

С этими словами Маккейди развернулся и поспешил прочь. Он хотел уйти как можно дальше, пока его мужество не иссякло. Да, он убегал. Убегал от того, что Джессалин, как она думала, могла ему дать. И от того, чего бы он никогда не смог дать ей.

– Маккейди! – кричала она ему вслед. – Ты не можешь бросить меня! Я тебя люблю!

Он ускорил шаг. Пусть сегодня ей больно, зато она не будет несчастна всю жизнь. Ведь свет в ее глазах не вечен. Он исчезнет в тот же день, когда пропадет чувство голода. И тогда она возненавидит и его, и себя за то, что была такой дурой. Только не это!

На полдороги к вершине Маккейди оглянулся назад. Одинокая фигурка съежилась на пляже. Он понял, что Джессалин плачет. Сколько раз в течение этого лета он слышал ее удивительный смех, и как бы ему хотелось, чтобы их последняя встреча не была омрачено ее слезами… слезами из-за него. Господи, она же еще так молода! Настолько молода, что не знает, что доверять свою жизнь человеку вроде него нельзя. И достаточно молода, чтобы быстро его забыть.

Он не хотел, но на вершине утеса все же остановился и посмотрел вниз. Джессалин выпрямилась. Ее высокая, стройная фигура четко вырисовывалась на фоне бледного корнуолльского неба. Ветер развевал ленты шляпки, той самой, с букетиком желтых примул. Маккейди подумал, что когда-нибудь, вероятно, он снова сможет гулять по берегу моря, и душу не будет ранить воспоминание об этой минуте. Но вида желтых примул он не сможет переносить до конца своих дней.