Подонок в моей постели

Глава 5

Было около одиннадцати тридцати, когда я проснулась — почти неслыханно с моим жёстким графиком — но эти последние несколько дней были довольно пустыми, что позволяло мне поваляться в постели, сначала нежась от воспоминаний о прошлой ночи, а затем продолжить находиться в таком же вялом состоянии под долгим, горячим душем. Дилан дал мне достаточно пищи для размышлений на последующие годы, когда яркость воспоминаний о прошлой ночи утихнет в глубине и наконец полностью растворится шоколадом на языке.

Я сушу волосы, надеваю юбку цвета хаки и светло-голубой свитер, нежно ласкающий кожу, провожу тушью по ресницам и добавляю блеск для губ. Алекс прислала мне сообщение, требующее детали ознакомления с плейлистом, который я обещала послушать. Я включаю песню под названием «Summertime Sadness» (прим.: Lana Del Rey) и с первыми нарастающими аккордами отключаю.

Я шагаю в ванную, хватаю резинку, поспешно заплетаю волосы в косу и перекидываю её через плечо. Я использую голубую пластиковую ванночку как сидение — кресла захоронены за горами коробок, к ним добраться невозможно — и открываю футляр для виолончели. Пока я её освобождаю, перезапускаю песню на телефоне, прижимаю мой инструмент ближе и закрываю глаза, позволяя музыке струиться сквозь меня, затем из меня.

Пальцы летают по струнам, тело качается в такт движения моего смычка, и я подхватываю вокальную линию, улыбаясь, когда делаю это правильно, и ноты отображаются обратно: полные и звучные.

Стук в дверь разрушает момент, вырывая меня из песни.

Я нетерпеливо фыркаю. Если грузчики пришли слишком рано… Аккуратно кладу виолончель обратно в футляр и закрываю его. Я ковыляю к двери, готовая к конфликту, когда открою её.

— Привет, девчонка с виолончелью, — улыбается Дилан, гладко выбритый, переодетый и затаившийся на моём пороге.

— Дилан. Что ты здесь делаешь? — я удивлена, что не заикаюсь. Моё сердце как будто выключено.

Он прислоняется к дверному косяку.

— Знаю, у тебя есть миллион дел, которые нужно решить, прежде чем ты покинешь город через несколько дней, поэтому я пришёл спросить, не проведёшь ли ты со мной день вместо этого?

— Ты руководствуешься тем фактом, что будешь меня беспокоить? Это не лучшая стратегия, чтобы продать себя, — какая разница. Я уже продана, и правда в улыбке, преподнесённой ему.

Он держит в руках небольшой бумажный свёрток и два стакана.

— Я также принёс завтрак.

Мой желудок урчит из-за богатого аромата кофе. Я беру чашку и предлагаю ему войти.

— Тяжело сказать этому нет, — стадия, когда сказать ему нет невозможно.

Когда Дилан проходит мимо меня, его движения настолько дерзкие, что показывают, что он знает об этом. Чёрт, дерзость выглядит как секс, когда он так себя ведёт.

— Я не принимал тебя за фана Ланы.

Фаналаны?

— За кого? — разумеется, я была больше сосредоточена на его заднице в этих джинсах, чем на том, что он говорит.

— Эта песня, — он следует за мной в гостиную.

Я указываю на голубую пластиковую ванночку, на которую он может сесть, и занимаю своё место в нескольких шагах от него, отключая телефон и музыку.

— О. Это кое-что из того, что мне прислала Алекс, чтобы послушать, но да, она мне очень нравится.

Он ставит чашку и роется в сумке.

— Дай угадаю. Ты никогда прежде не слышала эту певицу.

— Ну, я не могу думать о других её песнях, но голос звучит немного знакомо.

Он качает головой на мой оборонительный ответ и протягивает мне выпечку.

— Ты оторвана только от поп-культуры или просто музыки?

Это не способ унизить меня — любопытство — поэтому легче ответить. Очень легко, на самом деле, потому что он заинтересован во мне и это… Ну, это мило.

— Не то чтобы я была изолирована. Мне нравится думать о себе как о внимательном человеке.

Сахарная глазурь крошится на моих губах, когда я откусываю кусочек фруктовой начинки.

— Ты просто стала занятой? — его глаза задерживаются на моём рте, и пространство между моими ногами вдруг становится теплей.

Я борюсь, чтобы сфокусироваться на разговоре.

— И я люблю играть… — киваю на мою виолончель. — Но это часы практики, содержание инструмента, изучение музыки, совершенствование техники владения смычком, прослушивание интерпретаций других людей тех композиций, которые я должна выучить. Когда заканчиваю всё это, я люблю быть в тишине. Мне наплевать на последние реалити-шоу, или кто на ком женится в таблоидах. Развлечения порождают шум, а не информацию. Я предпочла бы погулять с друзьями и поговорить об их жизнях, потом пойти в кино или поболтать о знаменитостях, которых мы никогда не встречали и не встретим. У меня есть цели, но они требуют работы. Я не ожидаю, что всё будет доставаться мне с лёгкостью, — я поспешно опускаю глаза. Могла ли я звучать более скучно и жалко? Вероятно, нет.

— Ты так сильно отличаешься от большинства женщин, с которыми я сталкивался. В хорошем смысле, — поспешно уточняет он.

Мой взгляд встречает его, и я тронута искренностью, которую там нахожу. Я чувствую, что краснею.

— Спасибо. Я много чего не хочу. Но определённо нуждаюсь в том, чего хочу.

— Мы похожи больше, чем я думал.

По моим щекам ещё сильнее разливается тепло, когда я улыбаюсь и доедаю свою выпечку. Он вытирается салфеткой и кладёт её обратно в пустую сумку.

— Время признаний.

Слабая паника вспыхивает во мне, когда я представляю те ужасные вещи, в которых он может признаться. О Боже… Мой взгляд метнулся к его левой руке в поисках кольца или линии загара, где могло бы быть кольцо.

Он замечает мой взгляд и смеётся:

— Я не женат. И у меня нет девушки, если тебе интересно. Но я тоже не из Чикаго.

— Ох. Ну, как и я, — я не должна испытывать такую радость из-за того, что он свободен. На самом деле это не имеет значения, если принять во внимание, на каком я этапе в своей жизни.

— Нет, я имею в виду, что не живу здесь. Я в городе лишь на несколько дней или около того, к тому же один.

Я стряхиваю крошки с пальцев, отвлекаясь от того, как разочаровало меня его заявление. Не из-за того, что он не живёт здесь, а из-за того, что он здесь только на несколько дней, и того, что переезжаю. Это подчёркивает то, что мы как корабли, проходящие в ночное время. Хотя сейчас день…

Я поднимаю голову и смотрю на него.

— Что привело тебя в Чикаго?

— Просто посещаю, — он наклоняет голову, повторяя моё движение. — И мне нужен гид.

Он просит показать ему всё вокруг. И я не могу. Это не в моей повестке дня. Это не то, в чём я хороша. И — самое главное — это очень плохая идея.

Но говорить ему нет…

— У тебя есть семья здесь? Те, кто могут принять тебя?

— Не-а.

Я верчу в руках стакан.

— И ты не можешь попросить кого-то из друзей?

— Честно говоря, люди, которых я здесь знаю, предпочли бы пойти в шумный бар и в уже посещённые мною места, — он делает паузу. — Кроме того, я хочу тебя.

Я чувствую, будто упала с лестницы: мой пульс ускоряется, а голова кружится.

— Я не лучшая в том, чтобы показывать город. Едва ли я здесь сама много чего видела, — даже не уверена, как проговорила эти слова, думая о том, что он хочет меня!

Дилан усмехается:

— Всё больше причин увидеть несколько мест перед отъездом, правильно?

Он не ошибался; это не первый раз, когда я пожалела, что не смогла увидеть больше, пока была здесь. Но это не повлияло на мой ответ. Мой ответ в значительной степени решился в ту минуту, когда он вошёл в дверь: так же плохо, как есть, так же неправильно, как чувствуется.

— Хорошо. Я сделаю это.

Его улыбка молниеносная и от этого горячее в два раза.

— Я также не хочу видеть нормальные места, ничего громкого и людного.

— Договорились, — я преувеличенно гримасничаю.

— Видишь? Ты идеально подходишь для этого путешествия.

— Возможно. Но я точно не знаю, где это «идеальное место», которое ты ищешь в Чикаго. Мы должны тщательно поискать. Мы могли бы прокрасться в кампус, — я так взволнована. Ещё один день в туфлях альтернативной Рэйчел, и эта мысль волнует.

— Давай держаться подальше от типичной и протоптанной тропы.

— Подожди, — я пишу сообщение Алекс.

«Куда я могу повести туриста, чтобы было незабываемо? Что-то классное и необычное».

Алекс немедленно отвечает одним словом, которое заставило меня улыбнуться:

«Наклон» (прим.: аттракцион The Tilt (Наклон) находится в Чикаго в Центре Джона Хэнкока и взгромождён на вызывающую головокружение высоту в 305 метров над землёй).

Я вызвала такси, и мы с Диланом спустились вниз, чтобы подождать на солнышке.

«Наклон» — идеальный выбор и, определённо, нечто, чего одна я никогда бы не сделала, но это непреодолимое препятствие, поэтому говорю водителю отвезти нас сначала в Миллениум-парк (прим.: общественный парк города Чикаго, входящий в состав паркового комплекса Грант-парк, располагающегося на берегу озера Мичиган. Миллениум-Парк Чикаго открылся в 2004 году и стал настоящим оазисом, где можно спрятаться от городской суеты и шума и насладиться природой и архитектурной красотой. Парк привлекает своими уникальными экспозициями и ландшафтом) — туда, где ни я, ни Дилан не бывали.

— Разве он не слишком переполнен туристами? — Дилан натягивает пару авиаторов серебристого оттенка, скрывающих большую часть его лица и отражающих большую часть моего в них.

Я ненавижу разговаривать с человеком и не видеть его глаз. Поправка: я ненавижу, когда не вижу глаза Дилана.

— Разве что совсем немножко, но это то, куда я всегда хотела пойти. И слышала много хорошего о…

— …Павильоне.

Я нахмурилась на его перебивание.

— Я хотела сказать о галерее Боингов. Думала, ты не бывал там.

— Не бывал, но все слышали о Павильоне и его архитектуре.

Я не знала, что он был настолько известен, но, по крайней мере, Дилан не кажется скучающим.

— Однажды Алекс рассказывала мне об этих статуях в галерее, будто они выглядят как коробки из-под молока. Звучит настолько причудливо, что хочется всё разузнать, — она понимала, как дразнить меня странными вещами, зная, что я никогда их не увижу, и желала получить ответную реакцию.

Он скользит рукой по моему бедру, останавливая моё дыхание, и хватает меня за руку.

—Ты восхитительно выразительная.

Тепло расползается выше по моей груди, и я надеюсь, что румянец не так заметен, как ощутим.

— Что я могу сказать? Я открытая книга, — это ложь, всё-таки есть сведения обо мне, которые я не могу рассказать. Подробности, которые я не хочу рассказывать ему.

Он улыбается и поворачивается посмотреть город, проплывающий за окном. Я делаю то же самое, вскользь осматривая его в слабом отражении, пока мы едем.

Несколько человек мельтешат перед входом, мы платим и идём через центральную набережную, останавливаясь взять пару содовых. Тонкая застёгнутая толстовка скрывает большую часть его татуировок, но он всё ещё получает несколько взглядов от людей. Возможно, он прячется за солнцезащитными очками, чтобы отгораживаться от людей. Я ненавижу, когда на меня пялятся так, как на него. Это из-за его татуировки? Или из-за того, что он так чертовски привлекателен?

Спонтанно я беру его руку, чувствуя немного его защиты и капельку сходства. Независимо от того, что в нём порождает взгляды, с этим осуждением он чувствует себя некомфортно. Я понимаю. Это то, что чувствую я, когда мой отец выставляет меня напоказ на своих благотворительных вечерах, будто являюсь причиной для пожертвований или поддержки.

Он смотрит вниз на наши руки — даже в очках удивление отражается в его чертах. Его губы трогает маленькая улыбка, и он слегка сжимает мою руку, посылая искры этим невинным жестом.

Дилан определённо не из моей системы, даже после потрясающей ночи, которую мы провели вместе.

— Разбираешься в архитектуре? — спрашиваю я, вспоминая комментарий в такси.

— Не совсем, хотя я действительно ценю хорошую акустику.

Чем павильон и известен, если судить по моей брошюре.

— Ты ходишь на большое количество концертов?

Он делает длинный глоток содовой.

— Да. А ты?

— Не на то количество, какое хотелось бы, — догадываюсь, что это совсем не тот тип концертов, на которые ходит Дилан.

— Может, у тебя будет больше времени теперь, когда ты уже получила степень.

— Вещи меняются, но я не могу видеть себя тонущей в свободном времени. Лишь новые обязательства в новом городе, — только на этот раз я буду знать всё меньше и меньше людей.

Дилан покачивает мою руку.

— Да, полагаю добраться до вершины — это всего лишь полдела. Поддержание этого тоже отнимает много времени.

Он взглянул на площадь, немного нахмурившись при виде появившейся толпы слоняющихся людей. Я тоже не любитель шумной толпы, поэтому не пытаюсь заманить его по направлению к Облачным Вратам (прим.: Cloud Gate — общественная скульптура, расположенная на площади AT&T Плаза в Миллениум-парке в деловом квартале Чикаго Луп. Считается, что образ скульптуры был навеян видом капли ртути, жители Чикаго переименовали её, для точности, в «Бин» или гигантскую «фасольку»).

Я забираю руку обратно, притворившись, что занята своей соломинкой, но главным образом потому, что мне нужно самообладание для следующего признания.

— Иногда мне интересно, стоит ли оно того.

— Время?

Я устремляю свой взгляд на землю перед собой.

— Да. Я получаю то, что всегда хотела, но это своего рода чувства, будто я, возможно, отказалась от большей части себя, чтобы это получить.

— Компромисс, — он произнёс это таким образом, будто понимает. Интересно, есть ли у него нечто подобное, с чем он может быть связан, или же Дилан просто слишком хорош в том, чтобы человек мог почувствовать себя понятым.

Я недостаточно храбрая, чтобы спросить.

— Ага. Компромисс. Я знаю, что трава всегда зеленее на другой стороне, но иногда представляю, кем бы была, если бы не хотела этого так сильно. Не отдавала бы так много часов моей жизни для самоотверженности.

Мы проходим несколько шагов, прежде чем он ударяется своим плечом о моё.

— Давай сыграем в притворство. Допустим, ты никогда не хотела быть музыкантом. Что бы ты делала?

— Я даже не знаю.

— Ты отстойная в этой игре.

Я фыркнула:

— Хорошо. Мне нравится думать, что я всё ещё буду заниматься чем-то в искусстве, но, думаю, точно такая же ситуация произошла бы, если бы я выбрала любую другую карьеру в искусстве. Поэтому, полагаю, в том же духе я буду флористом и буду иметь собственный магазин.

— Это метафора? Останавливаешься, чтобы понюхать розу? — он изучает меня. — Я смог бы видеть тебя в окружении роз, когда ты делаешь букеты.

— Смог бы? — я люблю, как он смотрит на меня, как воспринимает всё за своими очками. Я чувствую это, даже если не могу видеть. — Это могло бы быть настолько расслабляюще. Как ты вообще можешь устать в окружении цветов на протяжении дня? И они делают людей счастливыми.

— Не хотела бы стать кем-то известным или врачом?

— Нет. Я забочусь о музыке, а не о славе. Что касается медицинской профессии, я терпеть не могу иголки. Видишь это? — я наклоняю голову, чтобы он мог лицезреть крошечный шрам на мочке уха. — Седьмой класс. День рождения с ночёвкой у Брук Каннингем. Другие девочки подумали, что будет здорово, если они проколют свои уши, и я согласилась с ними. Давление со стороны сверстников. Я упала в обморок после того, как они прокололи одно ухо, и в конечном итоге получила инфекцию.

Он рассмеялся.

— Очевидно, у меня всё в порядке с иглами.

— Делать тату больно? Мужской шовинизм в сторону.

Он потирает грудь через свитер, видимо, подсознательно.

— Честно говоря, не очень. Больнее всего там, где кожа тонкая, но ощущается как царапанье.

Внезапно у меня появляется дикое желание запустить руки под его одежду и обвести пальцами его тату. Впиться в него ногтями. Татуировать его своими прикосновениями.

Смущённая мыслями — даже несмотря на то, что он не знает их — я заставляю себя вернуться обратно в игру.

— Кем бы ты был, если бы мог быть кем угодно?

— Я был бы доктором. Кем-то, кто существенно меняет ситуацию.

Я хотела бы сказать ему, что он уже тот, кто поменял ситуацию. Он в любом случае поменял ситуацию для меня. Но это звучит банально и слишком слащаво. Поэтому я молчу и просто киваю.

Путь к южной галерее граничит с насаждениями в пару футов высотой, отделяя цемент от небольших холмов, покрытых кустарниками и деревьями, что создаёт впечатление большей приватности, чем занятые места у входа на площадь.

Тогда я понимаю, что ничего не знаю о текущем выборе его карьеры.

— Чем ты сейчас занимаешься?

— Ничем, что было бы важным, — он пренебрежителен, но я слишком любопытная. Я подталкиваю его, когда он указывает на красную и золотую статуи. — Вот почему я не понимаю искусство. Субъективность даже не входит сюда. Это слишком странно.

Мы проходим мимо нескольких больших, гладко выкрашенных кусков с различными узорами.

— Не могу не согласиться, но думаю, что современное искусство, как предполагается, метафора.

— Для чего?

— Для всего, чем бы ты хотел, чтобы это было? Я всегда думала об этом, как о Роршахе (прим.: швейцарский психиатр и психолог, автор теста исследования личности «Пятна Роршаха» (1921 год). Ввёл в оборот термин «психодиагностика») в известном смысле. Только сами художники знают, что на самом деле это значит, но, если они не говорят нам, мы видим то, что хотим видеть. Они — отражение нас самих. Способ подключения нашего подсознания и сознательных умов.

— Как гороскопы.

Удивлённая, я поворачиваюсь к нему:

— Ты не веришь в них тоже?

Он качает головой:

— Они слишком обширные. Любой человек может ассоциироваться с неопределёнными обобщениями.

— Это правда. Я ненавижу астрологию. Мне не нравится сама идея того, что вещи могут быть предопределёнными.

— Ты не веришь в судьбу?

Я пожимаю плечами, отступая назад, пока пара с коляской не проходит мимо нас.

— Сама идея, что независимо от того, что мы делаем, как тяжело работаем, всё закончится в конечном итоге таким образом, который мы не сможем проконтролировать. Я ненавижу это представление. Оно отнимает смысл у всего.

— Ты не думаешь, что Бог отвечает на молитвы?

Я жую соломку, обдумывая вопрос:

— Похоже на противоречие. Если вещи происходят так, как хочет Бог, тогда молитвы кажутся глупыми. Если Он знает твоё сердце, то должен знать, когда чего-то слишком много для тебя, чтобы вынести и подняться, когда нужно, — необязательно спрашивать об этом. Но мне бы хотелось быть выше «всех уже увековеченных в камне» событий.

— Мне больше нравится думать об этом как о путешествии в пункт назначения, а не как о точном маршруте. Мы собираемся попасть из A в B, в C, но мы будем лететь? Идти? Ползти по битому стеклу, делая неправильный выбор на пути? Мне нравится иметь свободу, позволяющую добраться, куда я захочу, на собственных условиях.

— Интересный взгляд. Мне нравится.

— Спасибо.

Я продолжаю обдумывать то, что он сказал.

— Может быть, есть нечто большее, чем детали, что должно быть сказано для пункта назначения. Иногда это, безусловно, чувствуется как мой выбор, сделанный для меня, увлекающий за собой или нет. Неожиданные дорожные заграждения.

— Может, они не заграждения. Они — объезды, — он мягко кружит меня вокруг.

Я сглатываю.

— Как ты и я?

Толпа туристов приближается, с шумом вторгаясь в момент.

С удивительной силой Дилан оттаскивает меня в сторону одной из кадок и тянет за дерево подальше от тротуара.

— Что ты делаешь? — я снимаю веточку с волос, больше удивлённая, чем поставленная в неудобное положение.

— Я просто не хочу делиться тобой.

Моё сердце глухо застучало, и я вдруг становлюсь неуклюжей и застенчивой.

— Это глупо. Никто не пытался меня украсть. И, если бы они попытались, может быть, это должно было произойти, — мой смех увядает, когда я встречаюсь с ним взглядом.

— Им лучше не пытаться. Я не могу перестать думать о прошлой ночи, Рэйчел, — его голос ударами посылает тепло через мои кости, плавя меня изнутри. — Я затащил тебя сюда, чтобы сделать это.

Он прижимает меня к стволу дерева и обрушивает свои губы с настойчивостью, заставляющую меня смеяться от облегчения, потому что Дилан чувствует это безумное электричество, заряжающее воздух между нами целый день. Наши языки запутались, пальцы сплелись вместе, сжимая ткань, мои соски напряглись от такого тесного контакта с его грудью.

Задыхаясь, я обрываю поцелуй, потому что, если бы этого не сделала, я бы свалилась в обморок в тени. Мгновение, и я уже скучаю по теплу его рта.

Дилан тянет меня в удивительно сладкие объятия после только что произошедшего.

— Пойдём. Давай продолжим гулять и увидим ещё больше странного искусства.

— У меня есть идея получше.

Полчаса ходьбы, но я чувствую, будто проплыла весь путь, прогуливаясь в тишине с ним, смеясь и указывая на вещи, которые, в сущности, были бессмысленными, но в то же время казались смешными. Ничего из этого не влечёт меня, за исключением компании и его кривой улыбки, линии его челюсти.

Лифт достаточно быстр, чтобы заставить нас смеяться и устремиться наши внутренние органы к полу. Больше девяноста этажей вверх. Тени оставляют косую черту тьмы, располосовывая бледный пол. Тонкая дымка отделяет светло-голубое небо от оставшегося внизу города, но солнце сверкает блеском сквозь окна странной формы, восходящие от пола к потолку.

Никого нет внутри, за исключением оператора. Я драматично складываю руки.

— Добро пожаловать в «Наклон». Слышал об этом?

Дилан ухмыляется и снимает очки.

— Звучит как название плохого клуба. Пейте достаточно текилы и пол…

— …наклонится. Умно.

— Мне нравится, что у нас есть место для себя.

Тепло в его зеленовато-голубом взгляде подаёт мне слишком много мыслей, поэтому я делаю несколько шагов к окну, читая со своего телефона, а он следует за мной:

— Безопасность может сдержать до восьми посетителей за раз. «Наклон» предлагает уникальный вид в одну тысячи футов вверх. Это изменит ваш взгляд на Чикаго. Навсегда.

— Я не видел достаточно Чикаго, чтобы сформировать своё мнение, но, несмотря на это, я развлекаюсь. Что… Ох, — Дилан делает шаг вперёд к одному из свободных проходов, обрамлённому красными бархатными канатами.

Наклон оплачивается дополнительно, но я с радостью отдам свои деньги за жажду испытать себя чем-то новым.

Дилан касается моего предплечья, посылая покалывание по руке.

— Подожди секунду, — он направляется к оператору и разговаривает с ним мгновение.

Возвращаясь к окну на южную сторону, останавливаю взгляд, не желая смотреть вниз, пока мы не наклонимся, и я смогу насладиться полным ощущением. Это была моя идея, и я не хочу быть слабачкой, но, святое дерьмо, мы на высоте в тысячу футов и наклонимся на тридцать градусов над улицей. Стальные ручки по бокам от окна нагреты солнцем, и я плотно их сжимаю.

— Ты готова?

Я испугалась при звуке его голоса позади меня. Он кладёт свои руки прямо над моими и приставляет свои ноги к моим, прильнув к моей спине.

— Думаю, ты должен стоять у другого окна.

Он прижимается лицом к моей шее.

— Мне и здесь хорошо.

— Что ты делаешь? — мой голос выходит раздражающим дыханием.

— Нарушаю правила.

Губы Дилана на моей коже заставляют глаза закрыться, когда я внутренне содрогаюсь от удовольствия. Осознание сжимается в каждой точке нашего контакта, желая, чтобы мы были где-то одни и голые, и вспоминая, что, когда в последний раз мы были возле окна, Дилан был внутри меня.

Он кладёт подбородок на моё плечо, нежно дотрагиваясь до меня лицом.

— Рэйчел, открой глаза.

Я даже не почувствовала, что пол двигается. Дилан уже наклонил мой мир, и я не уверена, что хочу вернуться, чтобы увидеть, как это произошло.

Но я открываю глаза. Под нами всё такое крошечное. И город кажется таким искривлённым на краю, будто мы смотрим на снежный шар без воды и снежинок. Мир спешит под нашими ногами, совершенно не зная о нас. Я сильнее сжимаю руки на подлокотниках: от волнения, а не от страха. Может, потому, что хочу, чтобы грязный подонок прижался ко мне, но прямо сейчас ничего нестрашно, кроме мысли о возвращении в мою тихую квартиру одной.

— Здесь потрясающе.

Последняя мысль в моей голове — пейзаж.

— Ага, — я притиснулась ближе к нему, двигая задницей, не в силах остановиться, даже когда он шипит сквозь зубы и его член становится твёрже между нами. Что он делает со мной? Как он убивает всякое чувство приличия и самоконтроля?

— Пошли со мной, — он хватает мою руку и тащит на выход, когда толпа людей приходит на этаж, чтобы увидеть наклон. Оператор слишком занят, принимая деньги от новой группы, чтобы заметить, как мы прошли через дверь.

Сигнализация не звучит, но этот аварийный выход ведёт к лестничной клетке.

— Мы не должны…

Он закрывает губами мой рот, и его рука пробирается под юбку ко мне между ног, поглаживает меня через уже мокрые трусики, потом засовывает палец внутрь.

Он глотает мой стон и отодвигается, укусив мою губу.

— Мне необходимо попробовать тебя.

Причины покрываются дымкой, крошечные уколы света проходят сквозь тяжёлые бархатные шторы потребности.

— Мы не должны.

Его колени протискиваются между моих ног, и он толкает меня назад, поэтому я прислоняюсь к стене.

— Ты права. Мы действительно не должны, — горячее дыхание задевает моё бедро, когда он перекидывает другое себе через плечо и отодвигает мои трусики в сторону. — Ты убиваешь меня этим маленьким свитером, и удобной обувью, и набухшей влажной киской. Такое противоречие, — с томительно лёгким прикосновением он гладит мою расщелину. — Но вкус у тебя такой, блядь, прекрасный, Рэйчел, — он кружит языком вокруг моего клитора. — Скажи мне остановиться — я остановлюсь.

Слабый стон срывается с моих губ. Боже, любой может пройти по этой лестнице; оператор должен был заметить, что мы исчезли. Как долго он не придёт и не арестует нас? Нам нужно остановиться. Мне нужно сказать ему остановиться.

Мои бёдра приподнимаются и подгоняют Дилана двигаться быстрее. Мои руки хватают его волосы, и вопреки каждой унции здравого смысла, кричащего во мне, я прижимаюсь сильнее к его языку. Этот сексуальный, ухмыляющийся рот подводит меня ближе и ближе к краю того места, в котором я никогда не была, терзаясь от адреналина и осознания того, что это неправильно, но я не в состоянии остановиться.

Ощущения. Так. Хороши.

Он крутит двумя пальцами напротив моих внутренних стенок, пульсирующих возле той самой точки. Я двигаюсь на повышенной передаче, металл трётся о металл, раскалённый и горячий, ещё горячее, пока всё не сжимается и не разлетается искрами, опаляющими мой разум. Я кончаю с его рукой поверх моего рта, приглушающей звуки, которые я не в состоянии заглушить, и тяжело дышу через нос.

Я киваю, и он убирает руку подальше от моего рта, в то время как скользит пальцами другой руки и всасывает влагу, оставшуюся на них после меня.

— Ммм.

— Пойдём со мной домой, — я говорю с потребностью в голосе, звучащем совсем не как мой.

— Я думал, ты никогда не попросишь.