Погнутая сабля

Глава первая

Письмо от Росса Полдарка жене, Брюссель 22 июня 1815 года.

Демельза!

Вынужден сообщить тебе, что Джереми погиб. Я не в силах писать такие слова, но не знаю, как смягчить для тебя эту весть. Он мужественно и благородно пал в великой битве, произошедшей примерно в двенадцати милях к югу от городка Ватерлоо, где британцы и их союзники одержали окончательную победу, которая решила судьбу Наполеона раз и навсегда.

Не знаю, с чего начать. В начале июня я сбежал из заключения в Вердене и попытался попасть в Брюссель. Хотя это не более ста пятидесяти миль, трудность заключалась в том, что между мной и войсками защитников города находился весь западный фронт французской армии — около ста двадцати тысяч человек.

Это просто чудо, что меня не схватили. И, скорее всего, его бы не произошло, не помоги мне полковник Кохун Грант, британский офицер и разведчик Веллингтона. Хотя в итоге мы с ним путешествовали раздельно, в штаб-квартиру Веллингтона оба прибыли перед самым началом главной битвы. Во время сражения Грант исполнял обязанности адъютанта герцога, такую же роль предложили и мне. Естественно, я пытался связаться с полком Джереми, но сначала меня послали с сообщением, это заняло у меня полдня, отчасти из-за того, что лошадь подстрелили прямо подо мной. К счастью, мне удалось отделаться лишь синяками.

Для обеих сторон это сражение стало ужасающей кровавой бойней. Я никогда ранее не видел подобной свирепости в атаке и столь же неумолимой отваги в обороне. Только у фермы Угумон, где находился Джереми, погибло более двух тысяч человек. В итоге, по нашим подсчетам, мы потеряли двадцать тысяч человек, Прусаки — около семи тысяч, а французы — не менее тридцати. Джеффри Чарльз выжил, как и я, даже царапины не получил, хотя сражался в авангарде. Все пятнадцать основных адъютантов Веллингтона были убиты или ранены.

Фицрой Сомерсет потерял правую руку. Начальник штаба, сэр Уильям де Ланси, смертельно ранен и вряд ли поправится. Ранены генерал-адьютант Барнс и его заместитель. Убиты полковник Гордон и полковник Каннинг. Герцог Брансуик погиб в начале боя, лорд Пиктон убит в воскресенье. Двое ближайших друзей Джереми мертвы, один ранен. Молодой Кристофер Хавергал, который так крутился вокруг Беллы, потерял ногу. Я также слышал, что бригадный генерал Гастон Руже, который посещал меня в заключении и предоставил больше свободы, что и позволило мне сбежать, убит в самом конце сражения с пруссаками.

Не думаю, что когда-либо случалась битва, столь же яростная, как эта. Во всяком случае, я о такой не слышал.

Говорят, Фицрой Сомерсет перенёс ампутацию без единого стона, а на следующее утро уже учился писать левой рукой.

Моя дорогая Демельза, я рассказываю тебе все эти подробности не потому, что они могут тебя заинтересовать, а лишь немного оттягиваю описание того, с чем мне так трудно смириться. Джереми пал как храбрый воин — он вёл свою сильно поредевшую роту против бригады французской пехоты, десятикратно превосходившей их численностью. Я потерял лошадь, и потому промедлил, возвращаясь после доставки сообщения герцогу, который чудом остался невредим, но как только я смог, поспешил туда, где, как я знал, весь день сражалась рота Джереми. Я прибыл как раз в тот момент, когда лейтенант Андервуд выносил его раненым с поля боя.

Он прожил ещё около получаса и, кажется, не страдал. Он узнал меня и просил передать тебе свою любовь. Вот и всё, что я могу сказать.

Той ночью, воскресной ночью, я оставался с ним рядом, пока пруссаки окончательно не разбили французскую армию. Я немного помог раненым, но боюсь, был слишком растерян и обезумел от горя, чтобы делать это как должно. В понедельник утром мне удалось найти что-то вроде повозки, чтобы доставить его в Брюссель. Дорога была забита ранеными, обозом, передвижными кухнями, фургонами с медикаментами и отставшими солдатами, пытающихся воссоединиться со своими подразделениями. Большинство двигалось в одну сторону, но встречались подводы, пробивавшиеся против течения. Дорога оказалась совершенно разбита, кое-где встречались целые озёра грязи. В одном месте мы застряли из-за затора на четверть часа. Тогда, беспомощно сидя на лошади, я услышал голос, окликнувший меня: «Капитан Полдарк!».

То была Кьюби. Оказывается, леди де Ланси, супруга сэра Уильяма, услышав, что её тяжело раненный муж лежит в сельском доме в деревне Ватерлоо, наняла карету и кучера. Узнав об этом, Кьюби попросила позволения отправиться с ней, чтобы навести справки о Джереми. Мне пришлось взять на себя печальную обязанность сообщить ей страшную весть.

Дорогая моя Демельза, никогда я не видел более убитой горем женщины, чем Кьюби, когда она поняла, о чём я ей говорю — знаю только одну, которой ещё больнее, она сейчас держит это письмо. Что могу я сказать, чтобы утешить тебя, когда горю нет утешения? Чтобы не впасть в крайнюю степень отчаяния, я стараюсь думать о троих наших оставшихся детях и о нашем долге перед ними. О том, что во все века множество матерей и отцов страдали, как мы теперь. Но от этого не становится легче, как и от мыслей о родителях тысяч других, кого унесла эта битва. Может быть, мы всегда были чересчур дружной семьёй. Такая близость с детьми — великое счастье, но и большая опасность.

Джереми похоронен на протестантском кладбище в Сен-Жосс-тен-Нуд, южнее дороги де Лувен. Церемония была простой, но достойной. На могиле поставили камень.

Завтра я возвращаюсь в Англию вместе с Кьюби. Когда она ехала передо мной в Брюссель, я каждую минуту ждал, что она лишится сознания и упадёт. До возвращения в Корнуолл я на день или два задержусь в Лондоне. Кьюби подумывает остановиться там ненадолго, пока её брат Огастес в Лондоне. Всего через семь месяцев вернуться в Корнуолл, который покинула такой счастливой — это больше, чем она сейчас в силах вынести.

Она носит нашего первого внука.

Любовь моя, с тех пор как мы расстались, прошло всего три месяца, но кажется, что целый год. Не терпится увидеться с тобой. Возможно, мы сумеем утешить друг друга.

Росс.

Как только Клоуэнс получила это известие, она оставила на кухонном столе небрежно написанную записку для Стивена, еще не вернувшегося со своего набега, и отправилась к матери. Верити поехала с ней. Два брата Демельзы жили поблизости. Дрейк — в Тренвите, а Сэм — в мастерской Пэлли. Дуайт и Кэролайн тоже были неподалеку. Бен вместе с шахтерами, хорошо знавшими и любившими Джереми, работал в шахте. А еще где-то рядом — Пол и Дейзи Келлоу вместе с мистером и миссис Келлоу. Валентин и Селина только вернулись из Кембриджа. Деревенские со всей округи. Письма стали прибывать уже из совсем отдаленных мест — от Харви из Хейла. Странное, неестественное, полное тревоги — от матери Кьюби. Так много писем от людей из графства: Деворанов, Фалмутов, Тренеглосов, Дастанвиллей, Фоксов. Даже Харриет Уорлегган прислала трогательную короткую записку. Письма, письма, вся эта всеобщая доброта делала страдания еще более невыносимыми.

Демельза часто выходила прогуляться по пляжу. Она не надеялась таким образом избавиться от смертельной тоски, пустоты и боли, нет, лекарства от этого не существовало, а просто хотела нагрузить мышцы, вымотать тело, чтобы почувствовать что-то помимо скорби. Дуайт дал ей на ночь настойку опиума, но ее действие всегда проходило на рассвете, когда мир замирал и становился совсем холодным. Тогда она вставала у окна и в одиночестве оплакивала смерть своего сына.

Верити не любила ходить к Темным утесам, но Клоуэнс всегда сопровождала мать во время прогулок, большую часть пути сохраняя молчание. Иногда ее заменял Дрейк или Сэм. Последнему приходилось следить за тем, чтобы не говорить о Боге слишком много. Дуайт упрашивал Демельзу не накручивать себя, а Кэролайн дважды удалось уговорить ее посетить Киллуоррен и провести с ней некоторое время.

Только с Кэролайн, и иногда вечерами с Верити, Демельза находила в себе силы поговорить.

Красота исчезла с лица Демельзы. Возможно, однажды она вернется, но сейчас лишь немногие из парижских друзей узнали бы в ней ту оживленную, забавную, полную энтузиазма молодую даму, какой она была в феврале и марте.

— Почему мне так больно? — спросила она однажды у Кэролайн. — Люди умирают каждый день — дети, старики, даже молодые, как Джереми. Но все же мне так больно. Я не хочу никого видеть, ни с кем разговаривать, быть дружелюбной. Я лишь хочу, чтобы меня оставили в покое, позволили предаться воспоминаниям, погоревать, поразмышлять.

— Дорогая, от этого тебе станет только хуже. Хотя я тебя понимаю...

— Воспоминания помогают, — возразила Демельза. — Приятно вспомнить тысячи дней любви и заботы...

Весьма довольный собой сэр Джордж Уорлегган вернулся в графство раньше своего давнего недруга. В результате тщательного подсчета он определил, что увеличил свое состояние на двадцать четыре с половиной процента. Его вера в то, что Ротшильды все узнают первыми, и поручение Роузхиллу присматривать за ними и по возможности использовать всех своих друзей в конторе Ротшильдов привели к колоссальному успеху. Три дня он непрерывно курсировал по деловому кварталу и Бирже и почти не ел по-человечески. Нервозность с начала недели усилилась, и рынок стал похож на больного в горячке, реагирующего на любые слухи.

Пока личная карета везла его последние несколько миль через густую лесистую долину к дому, Джордж обдумывал положение дел, и с глубоким презрением размышлял о том, как управляет страной правительство, об удивительной нерасторопности при передаче сообщений, полном отсутствии каких-либо попыток побыстрее преодолеть расстояние — не более двухсот миль — между Палатой общин и местом сражения, которое определит судьбу всего мира.

По всей видимости, сражение бушевало три дня, с шестнадцатого по восемнадцатое июня. А во вторник, двадцатого числа, мистер Натан Ротшильд благодаря своим посыльным на резвых скакунах и быстроходных судах узнал, что союзнические войска под командованием герцога Веллингтона одержали победу, и, будучи в самых дружеских отношениях с британским правительством, сообщил об этом. Кабинет министров, собравшийся с самого раннего утра на чрезвычайное заседание, назвал эту информацию необоснованной. Правительственные посланники только что принесли новости о битве при Катр-Бра, британском поражении и отступлении на Брюссель. А перед этим пришло известие о поражении Блюхера. Так что все были уверены, что война проиграна.

В тот же день во второй половине дня мистер Саттон, чьи суда курсировали между Колчестером и Остенде, повернул одно из них, не дожидаясь пассажиров, и поспешил доставить весть о великом сражении между Бонапартом и Веллингтоном, произошедшем в воскресенье почти у ворот Брюсселя. В среду об этом напечатала «Таймс», выразив сожаления и удивление по поводу того, что правительство не предприняло более эффективных мер для быстрой передачи новостей. На страницах газеты также задавался вопрос: зависят ли от подобных капризов коммерческого патриотизма и собственные депеши герцога Веллингтона? Только в четверг на Даунинг-стрит наконец-то выпустили официальное объявление о победе и назвали Веллингтона героем Британии.

Но Джордж, конечно, узнал обо всем уже во вторник и в среду. Через друзей Роузхиллу удалось добыть информацию о том, что Ротшильды сообщили о победе союзников, а на Даунинг-стрит попросту не обратили на это никакого внимания. Весь день Джордж ожидал каких-либо действий от Натана Ротшильда. Но тот бросился не покупать акции, а продавать... Рынок, и так находившийся в упадке, из-за новостей о Катр-Бра обвалился еще сильнее. Не только Джордж следил за влиятельным евреем.

Он был озадачен, насторожен и расстроен, и крайне недоволен Роузхиллом, который, как он полагал, снабдил его неверной информацией. Брокеры предрекали бесславный конец. Так же, как и агенты Ротшильда. Союзники проиграли сражение в местечке под названием Ватерлоо. Ротшильд, говорили они, одурачил британское правительство. А потом к Джорджу подошел Роузхилл и шепнул:

— Последний час торгов. Смотрите внимательно.

За час до закрытия Биржи в среду Ротшильд неожиданно купил огромный пакет акций, среди которых оказались и заметно упавшие в цене государственные облигации. Взмокший от волнения Джордж немедленно сделал то же самое. Все утро четверга он не находил себе места, пока акции росли в цене абсолютно хаотично, подстегиваемые покупками лишь нескольких человек, включая самого Ротшильда. И вдруг весь мир потрясла новость о великой победе — французская армия полностью уничтожена, Бонапарт бежит в Париж, а Союзники повсеместно торжествуют.

«Не только Союзники одержали победу», — подумал Джордж.

Ротшильд, совершенно верно оценив ситуацию и действуя в соответствии с информацией, переданной им правительству, которую последнее решило проигнорировать, удвоил свое и без того огромное состояние. Да и сам Джордж, вовремя решивший последовать примеру Ротшильда, приумножил капитал примерно на двадцать четыре с половиной процента, или на восемьдесят тысяч фунтов. Он знал, что мог получить и больше, но под конец решил подстраховаться, памятуя о катастрофе 1810 года и опасаясь неприятных сюрпризов от хладнокровного молодого еврея, и вложил лишь две трети от того, что мог. Но и это оказалось немало. Каждый вечер по дороге домой он открывал портфель, вынимал новый лист бумаги и заново все пересчитывал.

Для полного завершения операции Джордж отослал Танкарда обратно в Корнуолл, наказав ему поспешить и не жалеть лошадей, с инструкциями к Ландеру скупить весь металл, который только можно, в первую очередь медь, прежде чем кто-либо еще узнает о победе. Нет никакой гарантии, что цена на металлы повысится в результате поражения Наполеона, вполне возможно, что все будет в точности наоборот, но если Джорджу удастся захватить рынок, он сам будет диктовать условия.

Он с нетерпением ждал момента, когда расскажет старому дядюшке Кэрри, что ему удалось провернуть. Пять лет назад Кэрри язвительно предсказывал начинаниям Джорджа полный провал, которого так и не произошло. Теперь, хотя его сварливость и злобность никуда не делись, ему придется признать все великолепие проведенной операции. Ничто не могло переубедить Кэрри столь же эффективно, как деньги.

Джордж с нетерпением ждал и встречи с Харриет. На радостях в четверг он купил для нее подарок — бриллиантовую брошь. Вещица была не новой, и заплатил он хорошую цену, гораздо меньше истинной стоимости, но всё же потратил больше, чем рассчитывал, и временами его мучил червь самокритики, мешая наслаждаться успехом. Но, по крайней мере, он порадует Харриет, которая так любит драгоценности.

Джордж знал, что не следует хвастаться своей удачей. По правде говоря, если получится удержаться, лучше вообще не поднимать эту тему. Харриет не притворялась, что презирает деньги, на самом деле она их очень даже любила, но само по себе богатство не было главным в ее жизни. Харриет ценила деньги только за то, что на них можно купить. И Джордж знал — если он расскажет ей о своем успехе, она со своим обычным циничным и насмешливым взглядом лишь рассеянно поздравит его и переведет разговор на другую тему.

Он задумался, а знает ли Харриет о Джереми. Первые списки погибших и раненых опубликовали 4 июля, и его имя в числе прочих. Джордж полагал, что о его судьбе уже известно всему графству. Лично он не собирался проливать слез, ему никогда не нравился этот высокий, нескладный молодой щеголь — типичный Полдарк, высокомерный гордец. Женщины из того семейства казались чуть получше, по крайней мере Клоуэнс, но все мужчины были одинаковы.

Полные дураки, идущие в армию и пытающиеся быть героями. Казалось совсем недавно, хотя на самом деле прошло уже двадцать лет, как сам Росс устроил так называемое отчаянное спасение Дуайта Эниса и других из французского лагеря для военнопленных и стал настоящим чудотворцем и героем графства. Что ж, теперь его сын погиб, большая потеря для него, как для свежеиспеченного баронета — ведь сыну предстояло унаследовать титул, хотя Джордж слышал, что есть еще один, совсем младенец. На северном побережье они там размножаются, как кролики. Это шахтерское отродье с дурацким именем. У нее не меньше полудюжины детей.

Но если говорить о продолжении рода, то его жена сейчас носила под сердцем сына, наследника всего его состояния и имущества, в чьих жилах будет течь голубая кровь. Какое имя ему дать? Джордж подумывал назвать его Гектором или Николасом, но Харриет наверняка имела на этот счет свое мнение. Ребенок родится на Рождество или в январе. Харриет обычно выражалась туманно. Но они еще успеют определиться. Он молил Бога, чтобы ребенок не родился раньше времени...

Карета повернула к воротам Кардью, и Джордж оценивающе огляделся, восхищаясь элегантностью и размерами своих владений, но при этом присматриваясь, нет ли где признаков лености или запустения. У большого крыльца с колоннами кучер спрыгнул и открыл дверцу кареты. В тот же миг распахнулись двери дома, и два лакея встали встали рядом с ними, приветствуя Джорджа. Полдень выдался теплым, воздух в карете был спертый, нужно как следует почистить ее изнутри мылом и щеткой.

Джордж размял ноги и потянулся, радуясь, что путешествие наконец подошло к концу. Кивнув слугам, он вошел в дом. Мимо проходила Харриет в сопровождении своих двух догов. Она удивленно подняла глаза. Кастор зарычал, и она, чтобы сдержать его, положила руку ему на морду.

— Джордж! — сказала она. — Добрый день. Ты быстро вернулся.

В те знаменательные дни конца июня, когда решалась судьба империй, Стивен в надежде разрешить свои личные проблемы курсировал по Ла-Маншу.

Казалось, удача отвернулась от «Адольфуса». Ему встретились лишь рыболовецкие лодчонки, да несколько крошечных торговых шхун – последние, может, стоили того, чтобы их захватить, но Стивен не пожелал с ними связываться, он искал добычу покрупнее. Погода стояла переменчивая, в основном солнечная, почти спокойная, но все быстро менялось, когда с неожиданной стороны вдруг налетал сильный ветер, поэтому паруса постоянно то поднимали, то убирали. Дважды они видели большие суда, но Картер, который в прошлом служил на флоте, быстро узнавал в них британские военные корабли. Затем во время шквала они вдруг наткнулись на французский фрегат, и пришлось самим спасаться бегством. «Адольфуc», подпрыгивая на коротких волнах, мчался на всех парусах и сильно накренился, бурлящее море захлестывало через подветренный борт. Так прошли два тревожных часа до наступления ночи.

Стивен с лихвой запасся провиантом: сухари, говядина, свинина, горох, кофе, чай, сахар, мука, перец, соль, лаймовый сок — он полагал, что этого хватит на две недели. Нехватка пресной воды могла заставить их причалить немного раньше, но он вдруг обнаружил недовольное ворчание экипажа. Не его командование вызывало возмущение у матросов, а собственные распри от избытка свободного времени.

Джейсон, который по многим вопросам выступал в роли советника Стивена, рассказал ему, что люди из Фалмута и Пенрина соперничают между собой и лишь треть команды осталась не вовлеченной в эту склоку. Однажды Стивен и сам воочию увидел перепалку между матросами — те ругались и оскорбляли друг друга.

Старые пенринцы на дереве сидят, — выкрикивали они.

Жалкими от страха выглядят.

Люди из Фалмута крепки, как дуб

Одним ударом любого из них зашибут.

На что жители Пенрина отвечали более непристойными стишками.

Глядя на них, обветренных, длинноносых, с грубыми лицами, Стивен удивлялся, как они могут вести себя настолько по-детски глупо и даже здесь не прекращать соперничества между двумя городами, которые находятся всего в нескольких милях друг от друга. Он предусмотрительно запер все сабли и ружья и назначил человека по имени Ходж оружейником.

Ходж был маленьким, пухлым и неповоротливым, смуглым и толстомордым, но при этом полным энергии и очень деятельным. Стивен быстро распознал в нем самого ценного члена команды и часто спрашивал его совета. В свои сорок лет тот, похоже, успел много где побывать и поработать, и морской опыт помог Стивену заполнить пробелы в знаниях. К счастью, он был уроженцем Сент-Айвса.

Правда, на руках оставались еще личные, хорошо припрятанные ножи, и неизвестно, сколько их всего и как скоро распря перерастет в жестокую бойню. Джейсон также сообщил, что на борт пронесли ром. Он не знал, где его хранят, но видел, что некоторые матросы умудрялись выпить больше положенной нормы.

Так что, когда на седьмой день Стивен увидел долгожданный парус, то вздохнул с облегчением.

Рассвет был прекрасным и тихим, жемчужный свет струится сквозь утренний туман, окрашивая его в лимонно-желтый, а затем в багряный. Однако солнце светило не в полную силу. Красный превратился в розовый, и мгла — в легкое облачко, сгоняя цвет с неба. Чайки, постоянно сопровождавшие «Адольфус», взмывали выше, порхали, кричали, снова и снова ныряли в темные воды.

Примерно в полдень дозорные заметили парус. Стивен не слишком жаловал высоту, поэтому послал наверх Картера и Джейсона. Вскоре корабль заметили и с палубы.

— Всего лишь одномачтовик, — сообщил разочарованный Джейсон, — но идет тяжело.

Через десять минут спустился Картер.

— Похож на французский куттер. Только что убрали два передних паруса — значит, заметили нас и меняют курс.

Из-за последних маневров Стивен уже не понимал, где именно у французского берега он находится, но «Адольфус» неуклонно дрейфовал на запад, так что, скорее всего, перед ними лежал весь Ла-Манш.

— Какого размера?

Картер выпятил нижнюю губу.

— Крупнее, чем кажется. Может, около сотни тонн.

— Вооружены?

— Скорее всего.

— Чем именно?

— Не могу точно сказать. Ничего крупного.

— Это точно француз?

— Ну, там вроде французский флаг.

— Джейсон, — сказал Стивен. — Принеси французские флаги. Попробуем их успокоить.

Весь день они преследовали куттер. Солнце скрылось до лучших времен, сгустились тучи, накрапывал дождь. Флаг явно не убедил капитана куттера, и судно шло домой, на юго-восток. Но когда куттер стал поворачивать, «Адольфус» его нагнал. Стивен велел отпереть оружейный склад, и всем выдали абордажные сабли и ружья. Подходящая добыча появилась вовремя: перепалки матросов моментально сошли на нет.

Куттер выглядел непривычно для британцев — огромный грот и очень длинный, мощный гик. Длинный румпель, высокий фальшборт и широкая корма. С таким оснащением он казался неповоротливым, однако шел с хорошей скоростью и легко откликался на управление. Называлось судно, по-видимому, «Призрак».

На носу корабля Стивена стояли две погонные шестифунтовые пушки, и когда расстояние сократилось до пределов досягаемости, он велел канонирам выстрелить пару раз в надежде сбить грот, поскольку его дружески поднятый французский флаг явно не вызвал у капитана куттера желания замедлить ход. Стивен пожалел, что за неделю в море не натаскал канониров — уж больно были дороги порох и пушечные ядра. Первые ядра упали с недолетом, потом улетели слишком далеко, и только по далекому всплеску можно было понять, где они упали. Почти сразу с куттера выстрелили в ответ. Стивен распознал длинную французскую четырехфунтовую пушку. Пока французы до них не дотянутся, но когда корабли сблизятся, эта пушка может понаделать дел. Если только его чертовы канониры не сумеют прицелиться как следует. Стивен бросился к пушке и выстрелил сам. Может, он и не первоклассный штурман, но с пушкой обращаться умел.

Французам оставалось уповать только на хорошую погоду. Как раз дул юго-западный ветер, но лил дождь, и обзор заволокло туманом. Потерять куттер из вида будет трагедией. На французском говорил только Ходж, поэтому Стивен послал его на нос с рупором сообщить, что у «Адольфуса» дружеские намерения и его капитан желает побеседовать с их капитаном, дабы узнать новости о Бонапарте.

Единственным ответом на это предложение стало попадание в нос и разлетевшиеся щепки. Стивен выругался, навел пушку и приказал стрелять. Пушки метнули в унылый серый вечер две яркие вспышки, но бриг в самый неподходящий момент нырнул, и оба ядра, никого не задев, бултыхнулись в море.

Вблизи «Призрак» оказался довольно красивым, очень ухоженным и в прекрасном состоянии. Куттер шел тяжело, видимо, с набитым трюмом. Само собой, его придется брать на абордаж, чего и ждали матросы, заранее спрятавшись за фальшбортом. Выглядели они зверски, и Стивен надеялся, что когда они станут карабкаться на борт, один их вид убедит французов сдаться и избежать кровопролития. «Призрак» с таким же высоким фальшбортом может оказаться серьезным противником, если станет стойко защищаться.

Джейсон стоял за спиной Стивена.

— Отец, ты стреляешь слишком низко! Какова дальность пушек? Попасть бы в их руль...

— Не забывай, что надо захватить судно, — ответил Стивен, — а не потопить.

Над головой просвистело очередное ядро и пробило дыру в триселе. Когда парус разорвало пополам, «Адольфус» накренился, пока Картер у штурвала не выровнял корабль.

— А теперь возвращайся на свое место и больше не болтай.

Стивен возглавил одну абордажную команду, Ходж — другую. Джейсон оказался в команде Ходжа. Картер остался за главного на «Адольфусе».

С близкого расстояния две шестифунтовые пушки наконец попали в цель. Надутый гигантский грот вдруг разлетелся в лоскуты. Двойная порция более крупных ядер нанесла ощутимый ущерб французскому куттеру; «Призрак» рыскнул, и корабли сблизились. Прогремели ружья, у кого-то дали осечку из-за сырости и дождя. Приблизившись вплотную, «Адольфус» проскрежетал по борту куттера, матросы бросили абордажные крюки и спрыгнули на палубу. Завязалась вялая борьба. У румпеля вроде бы стоял капитан, поскольку его окружали с полдюжины матросов с абордажными саблями в руках и стреляли из пистолетов. Один из них упал, и капитан поднял руки.

Стивен издал победный вопль. Все сложилось, как он хотел — богатый трофей! Но рядом послышался другой вопль, чья-то рука дернула его за плечо и развернула. По левому борту «Призрака» в тумане показался корабль более крупного размера — быстроходный двухпалубный трехмачтовик. У Стивена похолодело нутро, когда он узнал французский фрегат, который преследовал их в пятницу.

Глава вторая

Повезло, что им вообще удалось удрать — к счастью, «Адольфус» атаковал «Призрак» с правого борта, так что французский куттер оказался между «Адольфусом» и фрегатом, и последний не смог бы открыть огонь по англичанам, не причинив ущерба «Призраку».

Люди Стивена в панике спасались бегством — обратно через борт и на свой корабль, по пути рубя абордажные крюки, которые не удавалось снять. Стоило последнему матросу спрыгнуть на палубу, и Картер налег на штурвал. Теперь оба корабля шли тихим ходом рядом друг с другом. Картер искусно использовал уже поднятый парус, и они оказались с наветренной стороны. Довольно быстро «Адольфус» скользнул в туман, но в последний момент фрегат открыл по ним огонь. Пара ядер достигла цели — погиб один матрос родом из Труро, еще один остался без ноги. Но теперь их было уже не достать.

Однако солнцу оставалось еще светить около часа, и все зависит от того, не рассеется ли туман в самый неподходящий момент. Но он никуда не делся, тяжелый и мрачный. Стивен вытер испарину со лба и огляделся. Самое ужасное разочарование в его жизни. Явно ценный трофей, уже фактически сдавшийся, перспектива возвращения в Англию с триумфом и щедрой добычей — и все это он добыл, только чтобы выпустить прямо из рук! Фрегат, очевидно, привлекла стрельба. Да им чертовски повезло, что удалось уйти!

Стивен огляделся в поисках Джейсона и обнаружил, что его нет.

— Выбора нет, — произнес Стивен. — Следуем за ними.

— Я видал его с Джаго и Эдвардсом. Они рванули вперед и затерялись в суматохе. Всех троих нет. Ставлю шиллинг, они попались!

— Следуем за ними? — переспросил Картер. — Дык это легче сказать, чем сделать, в полном тумане-то. Еще не хватало опять нарваться на фрегат.

— Туман рассеивается, — процедил Стивен сквозь зубы. — Гляди, вон там, где садится солнце, небо светлеет. Будем догонять. Всю ночь, если потребуется.

Капли дождя ударили в лицо. Они стояли у штурвала и вглядывались в легкую дымку. Розовый туман за их спинами становился красным. Скорее всего, с наступлением темноты начнется дождь. Но это был не полный перечень их проблем.

— Где мы?— спросил Стивен.

— А Бог его знает! — ответил Картер. — Пока звезд-то не видать. Да и потом можно будет только догадываться, как далеко земля. Но сдается мне, мы уже очень близко к французскому берегу.

— Не думаю. С чего ты взял?

— Вы видели две французские рыбацкие лодки, что появились, когда мы собирались высадиться на куттер? Ловцы крабов. Они не отходят далеко от побережья.

— По-твоему, мы в районе Динара?

— Не так далеко. Скорее, у мыса Кап-Фреэль.

— «Призрак» шел из Сен-Пьера, — заметил Ходж, — там было написано.

— Где этот Сен-Пьер?

— К северу от Сен-Мало. Я хорошо знаю эти места. Когда-то, доставляя товары в Роскофф, мы высаживались восточнее, в Сен-Пьере. Там спокойнее, и цены выгоднее.

Стивен ходил взад-вперед по палубе. Плавание заняло больше недели, а теперь придется возвращаться пустыми. И он потерял Джейсона. К его собственному удивлению, это перевешивало все остальное.

— Думаешь, сможешь найти Сен-Пьер? — спросил он у Ходжа.

— Попробуем, если туман рассеется.

— Сейчас все зависит от тебя и Картера, — сказал Стивен, — я не бог весть какой знаток этих берегов, знаю только, что тут полно скал. И приливы смертельно опасны. Но я желаю догнать «Призрак».

Ходж вытащил часы.

— Если мы рядом с Кап-Фреэлем, как сказал Майк, то подойдем к Сен-Пьеру в полночь. И раз мы снова не столкнулись с фрегатом, то могли бы войти в порт и разведать обстановку.

В час ночи они зашли туда, чтобы выяснить, как обстоят дела.

Сен-Пьер — мелкая рыбацкая деревушка, в Корнуолле таких полно. Подковообразная гавань, каменные дома на крутом гранитном склоне. Мол, приливная протока, церковный шпиль высоко в небе. Даже в такое позднее время сверкали огоньки.

Для грядущего налета погода как раз подходящая. Дождь лил как из ведра при слабом юго-западном ветре. Луна только что взошла и скрылась за облаками, но гавань не полностью погрузилась во тьму.

В кромешной тьме «Адольфус» бросил якорь рядом с молом. Моряки погрузились в две шлюпки. По счастью, на море хватало света. В переполненных шлюпках сидели даже на планшире, едва хватало места для замаха весла. Каждый держал наготове абордажную саблю. Стивен запретил брать ружья и даже пистолеты.

— Можем попасть друг в друга, — объяснил Стивен. — Они-то все равно не смогут стрелять в нас в темноте.

Не считая промозглой сырости, дух опасности не ощущался.

В крошечной гавани стояло всего три корабля, и матросы с легкостью обнаружили «Призрак», самый крупный и с необычным внешним видом. Поодаль в песке стоял десяток гребных лодок. В одном доме мерцал свет. На «Призраке» тоже, чуть ниже палубы. Фонарик покачивался всякий раз, когда кто-нибудь проходил по причалу.

Стивен решил не причаливать к куттеру, они медленно проплыли мимо, а затем обе лодки привязали к заросшей водорослями лестнице, что поднималась к молу. В лодках осталось по одному человеку. Остальных Стивен повел к мощеному булыжником причалу.

Наверху он внимательно осмотрелся, но мерцание фонаря исчезло. Деревушка вроде бы спала.

С «Призрака» все еще пробивался свет, и когда Стивен осторожно нырнул в форпик, то заметил, что свет идет из кормовой каюты. Он и еще шестеро, в том числе Ходж, пробрались на палубу и прокрались дальше. Свет пробивался из-под двери каюты. Стивен вытащил абордажную саблю и зашел внутрь.

За столом сидел капитан и вписывал цифры в бортовой журнал. Рядом перед раскрытой книгой сидел пожилой мужчина в темном сюртуке.

Капитан не успел вскочить, как Стивен ворвался в каюту и приставил к его горлу нож. Ходж встал позади пожилого, похожего на торговца. Остальные столпились рядом, последний вошедший тихо закрыл за собой дверь.

— Спроси у него, — велел Стивен, — где они держат заключенных.

Ходж резко заговорил с капитаном, который пытался скосить глаза на нож у горла. Когда Ходж задал вопрос еще раз, капитан встрепенулся и быстро ответил.

— Их заперли в рыбном погребе у конца причала, — перевел Ходж.

— Скажи ему, чтобы отвел нас туда, — продолжил Стивен, — а если хоть пикнет, я перережу ему глотку. Ты, Вадж, и ты, Мун, останетесь с этим. Если он хоть одно слово скажет, заткните его. А теперь...

Капитана дернули с места и вытолкали из каюты. Стивен шепотом приказал матросам оставаться на палубе, пока он их не позовет, и притаиться. Потом он вызвал троих из каюты и Ходжа, и они ушли.

Мрачная вереница протопала до края причала. В полной тишине кто-то споткнулся о неровную плиту, и камешек бултыхнул в воду. Не желая подвергать жизнь опасности, капитан вел себя предельно тихо. Он остановился перед большим каменным сараем на краю деревни. Издали виднелся один фонарь, хотя на самом деле их горело несколько, в окнах постоялого двора. Оттуда слышались разговоры и смех.

Капитан встал перед дверью сарая и беспомощно раскинул руки.

— Что он говорит? — спросил Стивен.

— Что у него нет ключа от замка.

Стивен еще ближе приставил нож к горлу француза.

— Где он?

— Говорит, ключи у жандарма. А он в «Золотом льве».

Стивен наклонился и посмотрел в замочную скважину. Он велел Ходжу взломать замок саблей, но потом понял, что клинок сломается.

— Лучше нам свалить, — пробормотал один матрос. — Заключенным ничего плохого не сделают...

— Закрой пасть! — рявкнул Стивен. — Кест, возвращайся на куттер и найди свайку. Давай поживее и не шуми.

— Есть, — отозвался Кест и направился обратно.

Делать нечего, пришлось праздно ждать и слушать шум с постоялого двора. Моряки праздновали благополучное возвращение из длительного рейса. В особенности, думал Стивен, они праздновали то, что чудом избежали плена и длительного заключения в Англии.

Он подергал дверь и прислушался. Внутри не слышалось ни звука, и тут в голову пришла чудовищная мысль, что французский капитан мог его обмануть. Если так, то он поплатится жизнью. Оставив Ходжа с капитаном, Стивен обошел подвал: ни одного окна, но должен же быть еще один вход. Все верно, только дверь вела в комнатушку с мешками соли. Он вернулся обратно и остановился у запертой двери.

— Джейсон, — позвал он.

Тишина.

— Передай ему, — велел Стивен Ходжу, — если заключенных здесь нет, я его убью.

Только Ходж собрался перевести, как Стивен сказал:

— Погоди-ка.

Тут на постоялом дворе раздался хохот.

— Джейсон! — позвал он громче.

— Отец! — послышался шепот.

Стивен возликовал.

— Джейсон, спокойно, парень. Мы тебя вытащим. С тобой все в порядке?

— Джаго повредил ногу. Со мной все нормально. И Том Эдвардс. Отец, ты можешь открыть дверь?

— Пока нет. Потерпи. Не шуми. Джаго может ходить?

Внутри пошептались.

— Говорит, попробует.

— Ему придется.

Чья-то рука предупреждающе коснулась Стивена. Дверь постоялого двора распахнулась, и оттуда вышли двое. Фонарь осветил мощеную улицу, и те двое рука об руку двинулись к притаившейся команде Стивена. Затем свернули на пристань и направились к «Призраку».

Оба хорошенько набрались и поддерживали друг друга, когда спотыкались по дороге.

Они были на полпути к пристани, когда Кест выскользнул из мрака рядом с ожидающими его людьми, которые так неотрывно следили взглядом за французами, что не заметили, как он вернулся. Он принес две свайки.

— На случай, если одна сломается, — пояснил он.

Стивен принялся сбивать замок, на этот раз не очень стараясь, чтоб вышло тихо. Когда два француза ступят на борт, их там поджидают люди Стивена. Однако смогут ли они избавиться от французов, не перебудив весь город? Там будет видно.

Первая свайка согнулась, но вторая, забитая сверху, сделала свое дело. Замок сломался. Заскрипела дверь. Джейсон вышел первым и раскинул руки, обнимая отца.

— Я же говорил, ребята! Я говорил, что он придет за нами!

— Тихо! — сказал Стивен, обняв сына, — И быстро. Давайте, шевелитесь. Еще многое надо успеть. Но тихо, тихо!

Два моряка помогли Джаго. Эдвардс тоже хромал. Все это время настороженный Ходж продолжал держать нож у горла капитана.

Тем временем с «Призрака» не доносилось ни звука, а значит, о вернувшихся матросах уже позаботились.

Отряд пошел по пристани обратно. Дождь лил с такой силой, что невозможно было рассмотреть друг друга с расстояния в пару ярдов.

Они подобрались к «Призраку». Двенадцать человек спустились по трапам к шлюпкам, притянутым к корме куттера, еще четверо пробежали вдоль судна и сбросили канаты в лодки, которые пришли в движение. Ходж спустился вниз с капитаном. Джаго и Эдвардс остались на борту. Кест и еще один матрос отбросили кормовые концы, крепившие «Призрак» к швартовной тумбе. Стивен и Джейсон спустились, чтобы сбросить носовой швартов.

И тут раздался крик:

— Стой! Именем Республики! Кто идет?

Внезапно из освещенного луной тумана появился французский солдат. Секунду они смотрели друг на друга. Стивен поднял саблю. Солдат направил ружье прямо в лицо Стивену.

Кремень ударил по огниву, но порох не воспламенился.

Стивен громко рассмеялся и ткнул солдата абордажной саблей в грудь. Он не сумел вытащить клинок и оставил его в упавшем. Джейсон отцепил конец, и Стивен запрыгнул на борт «Призрака».

Моряки налегли на весла, и две лодки начали буксировать куттер из гавани, а на его борту корнуольцы быстро ставили паруса, чтобы убраться восвояси.

Глава третья

Если бы кто-то сказал Демельзе о «тёмной ночи души», она не узнала бы, откуда эти слова, но прекрасно поняла бы, что они означают.

Кода много лет назад умерла Джулия, Демельза сама только что выздоровела после тяжёлой болезни. Потеря стала для неё тяжёлым ударом, от которого она едва оправилась. Джулии было полтора года. Но они с Россом тогда были молоды, и после отчаяния, суда, грозящего Россу казнью, и близкого банкротства, каким-то образом сумели выкарабкаться из ямы, которая после этого никогда больше не становилась так глубока.

Но Джереми, их второму ребёнку, было двадцать четыре. Рождённый в тяжёлые времена, он прошёл с ними через все превратности жизни, радости и печали. Именно из-за этого все эти годы он был больше частью семьи, чем трое младших, и даже Клоуэнс, которая всего на три года моложе. Демельза сказала Кэролайн правду — думая о Джереми, она вспоминала тысячи дней любви и внимания.

Когда в прошлом декабре они виделись в последний раз, он выглядел куда лучше. Высокий и гибкий молодой человек, чью склонность к сутулости искоренила армейская подготовка, повзрослевший, с длинными волосами, кожа на лице огрубела, а улыбка стала более искушённой. Неудивительно, что Кьюби в него влюбилась.

Поздно спасать его от армии, звания капитана и смертельного похода в грязи Фландрии. Демельза знала, что Клоуэнс винит в этом Кьюби, считая, что в армию его подтолкнуло разбитое сердце. Возможно, но Демельза не была так уверена — существовала и другая причина, которую, вероятно, знала она одна. Хотя где-то жили ещё один мужчина и одна женщина, которые могли пролить на это свет, и один из них, возможно, её зять. Впрочем, она не хотела проливать свет. Лучше этому навсегда остаться в тени, как и мешкам, спрятанным в тёмной пещере Лестницы Келлоу.

Когда Джереми в последний раз был дома, он, казалось, был готов ей что-то сказать, попытаться объяснить то, чему нет оправдания. «Может быть, вступая в армию, я пытаюсь сбежать от себя». А потом, увидев чашу любви, которую Демельза так старательно вычистила, отполировала и поставила на буфет, он сказал: «Когда-нибудь — не сейчас, может, когда оба мы станем старше на несколько лет, я хотел бы с тобой поговорить».

А она улыбнулась ему и ответила:

— Не откладывай слишком надолго.

Кто же знал, что это станет пророчеством. Если бы не война, скорее она умерла бы раньше него. Как хотелось бы, чтобы это было так.

В воскресенье, 16 июля, Демельза, наконец, осталась одна. С течением дней ей не делалось легче. Этим утром она дошла по берегу только до Уил-Лежер и повернула обратно — не было ни сил, ни желания идти дальше. День выдался на редкость хороший и тёплый, ночной ветер с восходом стих, волны поднимались, набегали на берег, разбивались и снова вставали, демонстрируя свою вечную силу и власть. Было время отлива, и прибой не так уж силён, но даже сейчас пенящаяся вода то и дело подбиралась к её ногам, заливая туфли и подол юбки.

Она подумала — может, вернуться в дом, попить чаю, хотя не чувствовала ни жажды, ни голода. Просто чтобы делать хоть что-нибудь.

Неожиданно перед ней оказался Джон Гимлетт. Демельза подняла взгляд.

— Хозяин вернулся.

— Что? Когда?

— Да уж с полчаса. Я не знал, где вас искать, мэм.

Демельза прибавила шаг, но не слишком. Она не была уверена, что в состоянии с ним встретиться.

Росс ждал в саду — в её саду, разглядывал цветы. Она не сразу узнала мужа, так сильно он постарел.

Демельза подошла к калитке, открыла. Он услышал щелчок засова и поднял взгляд.

— Росс!

Она бросилась к нему.

Гимлетт тихонько скрылся за дверью во двор.

— Налей ещё чаю, — сказала она. — Ты, должно быть, проголодался после долгой дороги.

— Твой сад, — сказал он. — Ему недостаёт твоих рук.

— Как и много чему ещё. Но теперь всё изменится.

— Твои мальвы...

— Джейн сказала, они пострадали от ночных заморозков. А сирень твоей матери, мне кажется, поскорее нужно подрезать, не то куст погибнет.

— Ты сейчас ходила на шахту?

— Нет-нет, я просто гуляла... С Беном всё хорошо. Все здоровы. А ты так похудел, Росс.

Где-то в долине замычала корова. Далёкий, привычный звук, почти растворившийся в тишине дома.

— Мне так много нужно тебе сказать, — заговорил Росс. — Не знаю, с чего начать.

— Может, первый день, когда ты вернулся домой, не самое подходящее время.

— Прошлую ночь я провел в Треготнане. Я сошел в Сент-Остелле, думал, что смогу добраться домой. Нанял клячу, а она охромела... Есть в моей истории одна повторяющаяся тема — всякая лошадь, какую я ни найму, обязательно охромеет... Или её подо мной подстрелят...

— Под тобой подстрелили лошадь?

— Если честно, аж двух. Но об этом как-нибудь в другой раз. Демельза...

— Да?

— Можешь представить, что мы уехали отсюда только в январе? А кажется, прошла целая жизнь.

— Даже больше, чем жизнь.

— Это да.

Она суетилась, подливала чай сначала ему, потом и себе. Оба пили с молоком, но без сахара. Чай с сахаром — не в корнуольской традиции.

— Маленькую Джейн Эллери вчера укусила собака, — сказала она. — Бродячая, возле Сола. Пёс вёл себя очень странно, рычал и бросался, так что, думаю, его пристрелили. Позвали Дуайта, он для безопасности надрезал место укуса, чтобы очистить рану, а потом продезинфицировал азотной кислотой. Бедняжка Джейн вопила без памяти, но конфеты быстро её успокоили. Но, конечно, пару дней они ещё будут тревожиться.

Росс отхлебнул чая. В гостиной воцарилось молчание.

— А в пятницу Сефус Биллинг убил гадюку с пятью детёнышами, — сказала Демельза. — Он копал картошку. У края Длинного поля.

— Им всегда нравилась та стена, — сказал Росс, — отец меня часто предупреждал.

— Джуд называл их длинными уродинами, — сказала Демельза.

— Я помню.

После яркого солнца снаружи гостиная казалась мрачной.

— А как Кьюби? — спросила Демельза.

— Приедет позже. Я сказал, что ей нужно остаться с нами, пока не родится ребёнок. А потом она может устраивать свою жизнь. Ты согласна?

— Конечно, да.

— Большую часть времени она очень хорошо держалась. Сорвалась только раз. Никогда я не слышал, чтобы женщина так рыдала. Такие страшные звуки, как будто пилят дрова.

— Не надо.

— Мне так повезло, что я нашёл тогда Джереми, — продолжал Росс. — Кажется, он не чувствовал боли. Он... он просил передать, что любит тебя, просил нас присмотреть за Кьюби.

Демельза встала, взяла носовой платок, нежно промокнула ему глаза. Потом утёрла свои.

— У нас здесь столько дел, Росс. Мы совсем запустили дом. Часть зерна ещё не посеяна. И нам надо продать ягнят — я ждала тебя, чтобы решить, сколько. И пятно от сырости на потолке в библиотеке всё увеличивается.

Он смотрел на неё.

А она всё говорила.

— А ещё у нас есть белый турнепс. Кэл Тревейл меня вчера спрашивал...

— Почему ты вот так, одна? Думал, ты не останешься в одиночестве.

— Они сделали, что могли... На той неделе вернулся Стивен после какой-то удачной вылазки. Когда он услышал про Джереми, сразу приехал, оставался две ночи. Потом ему надо было уехать, но Клоуэнс хотела остаться. Я сказала ей — нет. Не стоит, ты ведь скоро вернёшься, да и мне хотелось ненадолго остаться одной. Это правда, у меня нет сил говорить. Язык перестал шевелиться с тех пор, как я это узнала.

— А другие. Верити, и...

— Верити уехала во вторник, потому что Эндрю очень плох. Что-то с сердцем. Обе девочки Кэролайн сейчас дома, и она целый семестр их не видела. Генри в бухте с миссис Кемп, они скоро вернутся. Изабелла-Роуз в школе.

— Ты отправила её в школу?

— К миссис Хемпл, на половину семестра. Ещё до того, как получила твоё письмо.

— Как она пережила эту весть?

— Как и следовало ожидать, — небрежно сказала Демельза, стараясь держаться. — Роялю срочно нужна настройка. Сырой воздух плохо влияет на струны. А тот старый спинет, как ты думаешь, может, нам выбросить его, Росс?

— Ни за что. Это слишком большая часть нашей жизни... Фалмуты передают свои соболезнования и сочувствие.

— Да, хорошо. Думаю, они расстроились из-за Фицроя. Столько людей выразили нам соболезнования, любовь и сочувствие, Росс. Столько добрых слов, это очень поддерживает. Даже мистер Оджерс... Я думаю, с мистером Оджерсом уже пора что-то делать, Росс. В прошлое воскресенье в церкви он снял парик, и, мне сказали, швырнул его в хор. Потом объяснил, что отгонял цикад. В этом году их развелось ужасно много, этих цикад. Думаю, это из-за тёплого лета.

— А как Клоуэнс? — спросил Росс.

— Неплохо. Но ты же понимаешь, как она переживает за Джереми.

— А Стивен?

Демельза поставила на поднос свою чашку и встала.

— Ты не сводишь меня поплавать, Росс?

— Что? — удивился он.

— Море такое спокойное, и солнце греет. Я не купалась с прошлого года — не могла без тебя.

Росс колебался.

— Это не слишком прилично — в мой первый день дома.

— Точно, — согласилась Демельза. — Но я хочу, чтобы ты это сделал, для меня и со мной. До ужина ещё остаётся время. Это поможет — я думаю, что поможет — смыть наши слёзы.

— Меня беспокоит Демельза, — сказал Росс.

— Да, — ответил Дуайт, а потом кивнул. — Да.

— По-твоему, физически она здорова?

— Она не жаловалась. Конечно, до сих пор в шоке.

— Но в некотором смысле, не до такой степени, как я ожидал. Я рад, если это искренне, но... понимаешь, она так поглощена делами Нампары, словно ничего не случилось.

— Такой она тебе показалась? До твоего приезда Демельза была совсем не такой. Ничто её не интересовало. Часто она даже не разговаривала с родными. Общалась с Кэролайн, но совсем мало. Большую часть времени просто сидела.

— Значит, ты думаешь, она создаёт видимость оживления ради меня?

— Она очень сильная личность, Росс. Возможно, она чувствует, что должна тебя поддержать.

— Если это лишь видимость, остаётся только гадать, что за ней кроется и как долго она продлится.

— Это может и не измениться. Стоит надеть маску, как она прирастает к лицу.

Росс прискакал верхом и нашёл Дуайта в его лаборатории. Кэролайн и дети уехали. Дуайт вышел к нему, и они устроились на деревянной садовой скамейке с видом на лужайку и рощицу, за которой, если пройти чуть подальше, можно увидеть церковь Сола.

— Так трудно рассказывать ей, как это случилось, — сказал Росс. — Она меня отвлекает, меняет тему, говорит о другом. Что ж, возможно, это естественно. Нельзя всё время бередить рану, да и не нужно, наверное. Прошлой ночью...

Он прервался. Дуайт молчал, пристально наблюдая за скачущей по ветвям дерева белкой.

— Прошлой ночью, — продолжал Росс, — она едва позволила к себе прикоснуться. Мы лежали рядом в кровати и просто держались за руки. А когда утром я проснулся с первыми лучами солнца, она уже поднялась и стояла, глядя в окно. Услышала, что я шевельнулся, скользнула обратно в постель и снова взяла меня за руку.

— Когда Кэролайн потеряла Сару... Ты помнишь? — ответил Дуайт. — Она ушла от меня, уехала в Лондон и осталась у своей тётки. Случившееся хуже, куда тяжелее и для Демельзы, и для тебя. Сара была малышкой, как ваша Джулия. А Джереми совсем недавно счастливо вступил в брак, перед ним была целая жизнь. Не могу даже представить, что вы чувствуете.

Белка исчезла. Где-то хлопали крыльями грачи, как аплодисменты не слишком довольной публики.

— Конечно, я многого не могу ей сказать, — продолжал Росс, — и не стану. Ты видел моё письмо к ней?

— Да.

— Я не слишком много рассказывал про тот последний день... Когда Веллингтон вручил мне послание для принца Фридриха Нидерландского, я знал, что расстояние там миль десять, и рассчитывал вернуться вскоре после полудня. Но по пути назад — может быть, я задумался и слишком приблизился к линии сражения — я чуть было не попал под атаку французской кавалерии. Моя лошадь погибла, и я почувствовал, как в грудь — чуть ниже солнечного сплетения — ударил осколок ядра. Примерно на полчаса я лишился сознания и только спустя некоторое время с трудом смог подняться.

Росс порылся в кармане и извлёк кусок искорёженного металла, в котором Дуайт опознал часы.

— Отцовские, — сказал Росс. — Единственная вещь, которую французы оставили мне, когда я был под арестом. Когда я бежал, то собирался продать их, чтобы купить еду или заплатить за ночлег, может, раздобыть какое-нибудь оружие. Но в итоге этого не понадобилось. Если бы я это сделал, сегодня меня бы здесь не было.

Дуайт повертел в руке раздавленные часы. Циферблат полностью уничтожен, корпус сплющен как после удара молотком.

— Выходит, тебе необыкновенно повезло.

— Часы предназначались Джереми. Если бы я отдал их ему, то возможно, он был бы здесь вместо меня. Лучше бы так и случилось.

— Ты показывал их Демельзе?

— Нет. И не собираюсь.

— Да... Пожалуй, не стоит. По крайней мере, пока.

Два старых друга умолкли. Их пригревало выглянувшее солнце.

— Я многое не могу ей сказать, — наконец заговорил Росс, — даже если бы она стала слушать. Той ночью, после смерти Джереми, я не мог уснуть. Я не чувствовал голода, только болезненную пустоту в животе, меня мучила жажда, я почернел от пороха и с трудом двигался из-за легкого ранения. Некоторое время я лежал в хижине, пытаясь укутаться в старое одеяло, но спустя какое-то время снова встал и побрёл к полю битвы. Там ещё оставалось множество раненых, зовущих на помощь, но я был слишком разбит, да и в любом случае не сумел бы помочь — ни лекарств, ни повязок, ни даже воды. Ты когда-нибудь видел поле боя, Дуайт?

— Нет.

— Я видел. Или думал, что видел. Не такое. Ничего подобного, никогда. Ты, конечно, участвовал в морском бою, видел ужасы лагеря военнопленных...

— Да...

— Перед смертью Джереми говорил про лошадей. Это было самое страшное. Некоторые валялись там с вывернутыми внутренностями, но ещё живые. Другие тащились по полю с ужасными увечьями. Некоторые просто брели, потеряв хозяев. Я поймал одну такую и поскакал на юг, к Катр-Бра, где в пятницу шли бои.

— Сражение при Ватерлоо к тому времени уже кончилось?

— Почти. Там ещё оставались части пруссаков, хотя стрелять им было уже не в кого. Несколько лагерей, бивуаки, кухни. Но основная часть войск ушла. Катр-Бра являл собой жуткую картину. Ты лучше многих знаешь, что происходит с телом после смерти.

— Да...

— Эти, в Катр-Бра, большей частью были мертвы два дня. Стояла ясная лунная ночь, только изредка свет закрывали набегавшие лёгкие облака. В лунном свете они выглядели как негры.

— Да...

— Гротескно вздувшиеся тела. Разорванные мундиры — у тех, на ком они ещё оставались. Многие догола раздеты крестьянами, а те, кто не был — лежали лицом вниз, без обуви и с вывернутыми карманами, повсюду валялись их документы. Конечно, это сделали не только крестьяне. Сами солдаты — французы, когда шли вперёд, британцы и немцы, когда отступали французы... Вонь стояла невыносимая... Возможно, ты удивлён — зачем я тебе всё это рассказываю.

— Нет. Я думаю, об этом следует говорить.

— Мне больше некому. Когда я в молодости воевал в Америке, то многое повидал. Но не такое. Там была перестрелка. Здесь — чудовищное кровопролитие.

Некоторое время они сидели в молчании. Росс тронул пальцем свой шрам.

— Одного я нашёл ещё живым. Вот почему я пошёл к той ферме — там был колодец, я хотел принести раненому воды. Не знаю, почему он остался в живых, череп у него был раздроблен, но некоторых не так-то легко убить. Он был француз, и когда увидел, что я его понимаю, стал просить, чтобы я убил его, прекратил страдания.

Дуайт бросил взгляд на исхудавшее и встревоженное лицо друга. Измождённое, как никогда раньше, а на шее вздулись вены.

— Я понял, что не могу, Дуайт. Там было пролито так много крови. Три дня меня окружала смерть. А потом я вспомнил французского бригадного генерала, к которому относился с огромной симпатией и уважением, хоть он и бонапартист. Знаю, он сказал бы, что убить этого страдающего человека — милосердие. Может быть, даже долг. Но всё-таки я не мог.

— Я думаю, ты был прав.

— Большую часть времени на том поле боя я провёл рядом с ним. Я обмыл его лицо и разбитую голову, попытался перевязать другие раны. А потом поставил рядом фляжку с водой, и покинул его — видимо, умирать.

— А лекарей поблизости не было?

— Было несколько. Они отчаянно старались помочь самым тяжелым раненым. Но судя по тому, что я видел — и тогда, и затем в Брюсселе, боюсь, они больше убили раненых своей помощью, чем вылечили.

— Наша наука до сих пор примитивна.

Росс поднялся.

— Ей-богу, Дуайт, это я должен так думать! Но ты часто мне говорил, что твоя профессия — больше, чем просто лекарь. Ты пускал кровь своим пациентам куда реже, чем большинство докторов. А так называемые хирурги пускали кровь тем, кто и так уже потерял половину!

Дуайт тоже встал, похлопал по ноге маленькой тростью для верховой езды, которую захватил с собой.

— С точки зрения медицины, если рана инфицирована, то кровопускание помогает уменьшить воспаление. Как ты знаешь, я не вполне разделяю эту теорию, но я не был там и не могу судить тех хирургов. Боюсь, большая часть физических способов лечения довольно груба, но вполне эффективна. В особенности на войне.

— Отрубая руки и ноги! Да, мы оба прекрасно знаем, что лучше их отрезать в случае гангрены, сделать что угодно, только бы ее остановить... Но потом обрабатывают горячей смолой, и не исключено, что сделают мыльную клизму и дадут пилюлю из сала с листьями сенны, чтобы очистить соки организма!

Они стали прогуливаться по участку среди редких деревьев.

Через минуту Дуайт спросил:

— Как твоя лодыжка?

— Нормально.

Они пошли дальше.

— Где сейчас Демельза?

— Я оставил её в саду с Мэтью-Марком Мартином. Джейн Гимлетт говорит, что Демельза почти не бывает дома после того, как вернулась.

— Мы никогда не говорили о твоём титуле баронета. Полагаю, его следовало принять.

— Стоило? Боже мой! Какая ирония, ведь теперь с нами больше нет Джереми, чтобы унаследовать титул.

— Его примет Генри.

Росс поднял взгляд.

— Возможно. Ну да. Если выживет.

— Нам надолго хватило этой войны, поэтому следующие войны грянут еще не скоро. А если и грянут, Генри не обязательно в них участвовать. У тебя осталось ещё трое прекрасных детей.

— И внук на подходе... Как странно, что я встретил Кьюби. И как ужасно. В понедельник утром мне удалось позаимствовать на ферме телегу, я запряг в неё лошадь, которую воскресной ночью подобрал на поле боя. Я поднял положил моего сына в телегу и накрыл одеялом. Дорога обратно в Брюссель была невыносимой — больные и раненые, возвращающиеся солдаты, медицинские повозки и фургоны, но мы шли в общем потоке. Потом я увидел карету, что ехала навстречу. Впереди скакал всадник с саблей наголо, заставлял людей уступить дорогу. Я не обращал на них внимания, поскольку погрузился в своё горе. Но помню, что лошади, запряжённые в карету, ржали от страха — приближаясь к полю битвы, они чуяли запахи крови и разложения. Неожиданно я услышал голос: «Капитан Полдарк!». Это была Кьюби, моя невестка.

Они остановились у края выгона. Там, в сочной траве, пышно разрастались купырь, кукушкин цвет и дикие маргаритки. Росс вытер лоб.

— За все время того сражения этот момент стал для меня вторым самым страшным. Ее лицо, и без того встревоженное, смертельно побледнело. Она спрыгнула и настояла на том, чтобы увидеть Джереми, открыла его лицо... Потом... потом взглянула на меня так, будто я вонзил кинжал ей в сердце. Да так и было, и я бы с радостью отдал жизнь, только чтобы все изменить.

В зарослях наперстянки жужжали пчёлы, ныряли в колокольчики и выбирались наружу, как толстые грабители из пещеры с сокровищем.

— Сэр Уильям де Ланси, начальник штаба Веллингтона, — заговорил Росс, — был тяжело ранен, и его жена отправилась к Ватерлоо, чтобы увидеть мужа. Кьюби попросила место в карете, если найдётся, и её взяли... Среди всей той неразберихи встречались и другие женщины, разыскивавшие мужей в надежде застать их живыми. Магдалена де Ланси нашла супруга и неделю ухаживала за ним в домике в Ватерлоо, а потом он умер.

Они повернули обратно.

— Сегодня жарко, — сказал Дуайт. — Давай зайдём в дом. Не хочешь стакан лимонада?

Росс безрадостно усмехнулся.

— Все самые тяжёлые моменты жизни — когда Элизабет вышла за Фрэнсиса, трагическая потеря Джулии, проблемы с влюблённостью Демельзы в Хью Армитаджа — тускнеют в сравнении с таким горем. И все их я заливал бренди. А ты предлагаешь мне лимонад!

— Если хочешь, найдётся и бренди.

— Я совсем мало пил после смерти Джереми. Сначала потому, что было нечего — кроме найденной полупустой фляжки с джином. Потом окунулся в заботы о Кьюби. Потом похоронные хлопоты. Так, одно за другим... По дороге домой я пил больше обычного, но не чувствовал вкуса. Как мой доктор, ты посоветуешь мне стакан лимонада в таком состоянии?

— Один, пожалуй, стоит.

— Лимонад даст мне забвение?

— Так же, как и бренди — в дальней перспективе.

— Не уверен, что хочу что-то загадывать на дальнюю перспективу... Слушай, Дуайт, меня очень беспокоит одна вещь...

— Да?

— Ты ведь помнишь, Демельза всю жизнь хорошо относилась к спиртному — в основном, к портвейну. Когда я вчера вернулся — никаких признаков. Ты что-нибудь знаешь?

— Я почти не видел её вечером, но Кэролайн наверняка бы заметила.

— Знаешь, один раз она напилась. Я вернулся ночью домой и нашёл её в невменяемом состоянии. Это случилось около года назад.

— Я не знал. Сожалею.

— С тех пор такого не повторялось. Возможно, это был мимолётный случай. Человеческая природа непостижима, согласен? Демельза потеряла любимого сына, однако остаётся трезвой. Возможно, горе — настоящее горе — делает рассудительнее. Или мы становимся старше и больше не видим смысла в жестах протеста?

— Полагаю, тебе предстоит пережить ещё много жестов протеста, — ответил Дуайт, — но если смотреть на них через дно стакана с бренди, легче не станет.

Глава четвёртая

— У тебя сейчас тяжёлое время, — сказал Стивен, — и поверь, для меня это грустно. Всё, что я говорил твоей матери — правда. Джереми был мне настоящим другом. Мы через многое прошли вместе. Всё то время, когда мы с тобой отдалились друг от друга, с ним мы оставались друзьями. В тот год, он, конечно, никогда не принимал мою сторону против тебя, но всегда поддерживал мои чувства. В самом деле, мы с ним оба были отвергнуты. Это так обостряет чувства. Он был храбрым и очень горько, что ушёл сейчас, когда вступил в счастливый брак, и его жена ждёт ребёнка. Я об этом глубоко сожалею.

— Спасибо, Стивен.

Он греб с ней на лодке, возвращаясь с «Адольфуса», который Клоуэнс впервые посетила после знаменательного плавания.

— И благодарю тебя за прекрасный подарок, — добавила она, касаясь пальцами тяжёлого кораллового ожерелья на шее. — Оно изумительно, мне вообще не хочется его снимать.

— И носи. И новые, что я тебе куплю.

Он перестал грести, предоставив лодке скользить по инерции.

— Смерть Джереми, — заговорил он, — омрачила хорошие плоды моей поездки, но не может не радовать, что всё остальное получилось у меня... у нас наилучшим образом. Я не могу не радоваться этому, Клоуэнс, видит Бог, это тоже правда.

— Я другого и не ждала. Через месяц, может быть, через несколько, я надеюсь, смогу разделить твою радость.

— Может быть, прямо сейчас тебя обрадует, что все наши трудности позади!

— В самом деле, мы в безопасности?

— О да. Да. И надолго.

— Может, расскажешь ещё раз? — попросила Клоуэнс, зная, как ему этого хочется. — В Нампаре, в спальне, всё выглядело нереальным — всё, кроме смерти Джереми. И я мало что поняла. Ты захватил тот корабль под названием...

— «Призрак». Это куттер. В Англии мы нечто похожее называем шлюп. Этот куттер больше, чем английский шлюп. Больше «Адольфуса», больше пакетбота, на нем около двадцати пяти матросов, четыре четырехфунтовые пушки и куча стрелкового оружия. А когда мы спасли Джейсона и еще двоих, то забрали с собой капитана и богатого торговца, чтобы получить за них выкуп!

— Почему ты привел... куттер в Бристоль?

— Видишь ли, там у меня больше знакомых. И честно говоря, я опасаюсь сэра Джорджа. Понимаешь, влияние Уорлегганов простирается далеко, а после случившегося я не доверяю ему ни на йоту. Я решил, что он каким-либо образом попытается конфисковать часть груза в счет оплаты долга или назовет это противозаконным, потому что война закончилась, и груз придется вернуть, а то и состряпает липовое обвинение. Я решил, что в Бристоле мне безопасней. Сперва я подумал о Плимуте, но решил, что дома все-таки спокойнее.

Почему-то Клоуэнс слегка поежилась, хотя день стоял теплый.

Стивен ничего не заметил.

— Знаешь, иногда я жалел о своем выборе. Когда я благополучно пересек Ла-Манш и подошел к английскому берегу, не ожидая снова натолкнуться на французский фрегат, у Пензанса погода стала отвратительной, с юга налетел шквал. Нас могло выбросить на берег, поэтому я поднял все паруса и ушел подальше в море. «Призрак» находился на юго-востоке от нас и держался хорошо. Никогда не видел «Адольфус» в такую погоду. Он так решительно разрезал волны, что пенные брызги долетали аж до самых марселей. Я постоянно думал, что паруса вот-вот снесет ветром. Но все обошлось, а через час опасность миновала. Еще до темноты оба корабля обогнули мыс Лендс-Энд.

Клоуэнс опустила руку и провела по воде.

— А что с грузом?

— Любовь моя, мы разбогатели! Не по меркам Уорлеггана, но у нас появились средства, чтобы больше не зависеть от него. «Призрак» восемнадцать дней назад отчалил из Нью-Йорка. Все виды мехов для шуб; кожа и сапоги; седельная сбруя; пятьдесят тонн чугуна, стальная арматура, пять ящиков с аптекарским товаром, тридцать шесть колес и осей, сорок восемь котелков, сбился со счета... Это не говоря о стоимости самого судна!

— И что теперь будет?

— Корнуольский Морской банк имеет в Бристоле банк-корреспондент, как его называют. Когда деньги поступят, их переведут на мое имя в Фалмуте. Ужасно хотелось остаться, но я решил, что пора вернуться и рассказать замечательные новости. Увы, оказалось, что у тебя тут дурные вести!

— Тебе ведь надо расплатиться с пайщиками?

— О да. А еще с матросами. Но я уже рассчитал экипаж. Они ревут от восторга и считают себя богачами, хотя их доля куда меньше моей. — Стивен обогнул плавающие у причала обломки. — Доля пайщиков — тридцать пять процентов. Остальное все наше.

— Ты сходил в банк Уорлегганов?

— Нет. Завтра пойду. Всю дорогу домой — а плавание для июля-месяца оказалось очень неспокойным — я все раздумывал, как поступить. Сначала я решил откровенно высказать все, что о них думаю. Размышлял, что именно сказать. Но потом я хорошенько пораскинул мозгами и передумал. Решил действовать так, как действовал бы он на моем месте.

— Как именно, Стивен?

— Буду вести себя очень вежливо. Ничего не стану рассказывать о своих делах или полученной прибыли, хотя Уорлегган скоро узнает обо всем, если уже не узнал. Завтра пойду туда, а когда увижу Ландера, просто скажу: «Добрый день, мистер Ландер, так уж случилось, что у меня появилась возможность получить финансирование в другом банке, и поскольку они не налагают никаких ограничений, я решил к концу недели перенести свой счет туда. Любой подписанный мной вексель, мистер Ландер, будет погашен в срок, а я продолжу с вашего позволения, мистер Ландер, заниматься торговлей в Пенрине и Фалмуте, как независимый грузоперевозчик». Что-то в таком духе, только чуть мягче. «Доброго дня, мистер Ландер», скажу я. «Надеюсь, вы в добром здравии. Так уж случилось, и совершенно случайно, ко мне обратился другой банк и предложил нужную ссуду без определенных ограничений, касающихся превышения кредита...»

— Я рада, что ты так поступишь, потому что...

— Главным образом, это из-за Харриет, которая помогла мне продержаться. А также, ну как бы это сказать, мы иногда можем наведываться в Кардью. Раз Джордж оказался таким лицемером, то почему бы и мне так себя не вести?

Они доплыли до причала, до пары гнилых громадин, давным-давно утопающих в грязи. Прилив продолжался, и ракушки переливались на солнце зеленым, черным и оранжевым.

— Так значит, снова примешься за законную торговлю?

— О да. Другого выбора нет. Война закончилась. Вовремя всё это сыграло нам на руку.

— Точно, нам.

Теперь он заметил ее дрожь.

— Прости, прости, просто уже давно наболело.

Минуту спустя Клоуэнс спросила:

— А Джейсон?

— Джейсон?

— Он... останется с тобой?

— Наверное... — Стивен отпустил весла, их подтолкнуло легким течением. — Знаешь, я никогда не забуду ту секунду, когда ворвался в рыбный погреб и спас его. Наверное, именно тогда я оправдал его ожидания, как отец! А потом мы ускользнули с «Призраком» прямо у них под носом! Прямо как Нельсон! Знаешь, Клоуэнс, я завоевал себе кое-какую репутацию.

— Правда? — с улыбкой спросила она.

— Да. Когда я привел трофей в Бристоль, вот это было дело! Мы вошли в гавань всего на пять минут раньше «Призрака», который по традиции поднял британский флаг поверх французского, висевшего вверх тормашками. Боже, когда мы причалили, нас приветствовала толпа народа! А матросы кричали в ответ. Ты рискуешь жизнью, зная, что разделишь добычу на всех! И хотя я привел трофей в Бристоль, все те моряки были родом из Корнуолла, в основном из Пенрина и Фалмута, и они мигом рассказали народу об успешном плавании, и как мы провели французов! Если мне снова придется набирать команду, желающих будет хоть отбавляй!

Лодка неторопливо причалила к пристани. Стивен зацепил носовой фалинь за кнехт, выпрыгнул и подал руку Клоуэнс.

— Мы продолжим строить дом. И на сей раз я сам куплю отличную охотничью лошадь, не хуже Неро. Сначала выстроим конюшни, чтобы было куда поставить лошадей... А потом будем ездить и охотиться вместе на равных!

— Даже когда охота будет проходить в Кардью?

— Даже тогда. Об этом и речь. Еще одна причина не портить отношения с Харриет!

Он заразительно рассмеялся. Взявшись за руки, они пошли домой.

Прямо под ними кучка полуголых оборванцев по очереди прыгали в воду, зажимая носы. С восторженным визгом они выныривали на поверхность посреди плавающих водорослей, яблочных огрызков и щепок.

— А еще я подумываю, — продолжил Стивен, — купить корабль по сходной цене. Три — хорошее число, увеличивает прибыль и следить всего за тремя не слишком трудно.

— Эндрю вот-вот вернется из Нью-Йорка, — сказала Клоуэнс. — Но если это плавание оказалось успешным, вряд ли он захочет снова бросать пакетботы.

— Я думал вовсе не об Эндрю, — ответил Стивен. — Я думал о Джейсоне.

Клоуэнс ошеломленно уставилась на него, и Стивен продолжил:

— Ох, знаю, что он слишком молод. И ему еще учиться мореплаванию. Скажу прямо, я сам толком не все понимаю, а он совсем ничего не смыслит. Но все же через год-два его можно будет назначить капитаном. Не на такой большой корабль, как «Адольфус», но на «Леди Клоуэнс» в самый раз. Дорогая, в этом рейсе со мной были отличные люди, которых я нанял впервые. Картер славно управляет кораблем, а Ходж вообще находка. С Ходжем надо поддерживать связь. Им обоим я выдал особые премии. Если я приобрету судно, то один из них или оба окажутся идеальным вариантом для Джейсона в первых рейсах, чтобы держать его по курсу, так сказать.

Перед входом в дом она остановилась, сняла соломенную шляпку, и ветерок растрепал белокурые волосы. Стивен благодарно смотрел на нее. Жаль Джереми, само собой, но нельзя же вечно горевать, теперь у него есть небольшое состояние в банке — награда за дерзкую и опасную авантюру — и красотка-жена, самостоятельная, умная, ее отказ следовать общепринятым нормам притягивал его еще больше. Он желал ее, и она желала его, Стивен это точно знал. Жизнь прекрасна, и чувствовал он себя тоже прекрасно. И кто может его в этом винить?

Гавань внизу сверкала, переливалась радугой на солнце. Чуть дальше заводь реки Фал, окруженная пшеничными полями, напоминала волшебный сад. Суда с длинными мачтами раскачивались на якоре; по направлению к мысу Трефузис распускал паруса четырехмачтовый корабль. Перед отплытием он сделал сигнальный выстрел. Повсюду шныряли небольшие лодки. Люди грелись на летнем солнце на самом верху насыпи и делились сплетнями.

— Завтра поутру поеду во Флашинг, — сообщила Клоуэнс. — Мама сказала, что дядя Эндрю серьезно болен.

— Я тебя отвезу, — сказал Стивен с радостным пониманием, что наконец освободился от финансового бремени.

У Эндрю Блейми-старшего случился сердечный приступ, был учащенный пульс и проблемы с дыханием. Ему исполнилось уже шестьдесят семь, и аптекарь серьезно отнесся к проблеме. Однако другой лекарь по имени Мейзер, недавно приехавший из Бата, прописал новое лекарство — настойку наперстянки доктора Уильяма Уизеринга и ртутные пилюли, и это повлекло за собой настолько значительное улучшение, что когда Клоуэнс и Стивен приехали повидать лежачего больного, тот сидел внизу в своем любимом кресле и наблюдал через подзорную трубу за кораблями.

Стивен редко посещал этот дом, но теперь ему были весьма рады. Пусть он помог Эндрю-младшему оставить службу на пакетботах и пуститься в сомнительные авантюры, но все-таки умудрился поспособствовать ему вернуться на пакетбот, причем на ту же должность. Сегодня Стивен вел себя как нельзя лучше, прислушиваясь к капитану Блейми касательно мореходных дел, и скромно отвечал на вопросы Верити о собственных подвигах. Глядя на свою двоюродную тетку, которую всегда считала родной, Клоуэнс вспомнила, как отец однажды сказал: «Верити не красавица, но у нее самая красивая улыбка в Англии». Клоуэнс также слышала путаные рассказы о том, как ее мать, вопреки враждебности Полдарков к жениху Верити, организовала ей встречу с капитаном Блейми.

Однако их брак оказался счастливым, вот только жаль, что их единственный ребенок, хотя такой приятный и милый, не мог преодолеть тягу к азартным играм и выпивке.

Сегодня Клоуэнс гордились Стивеном. Когда он усмирял свой непокорный дух и подстраивался под людей, которых пришел навестить, к его манерам и поведению нельзя было придраться. Клоуэнс была несказанно ему благодарна. Вот что делает с человеком успех.

На северном побережье заболел еще один ровесник Блейми, но несмотря на заботы лучшего доктора на западе страны, он сознательно не шел на поправку. Старина Толли Трегирлс, однорукий распутник и проходимец, всю жизнь жутко страдавший от астмы, теперь умирал от совсем иного недуга. Росс успел его навестить. Умирал Толли там же, где и жил последние двадцать лет — у Салли-забери-покрепче. Когда пришел Росс, он приподнялся в постели.

— Ага, слыхал я, молодой кэп, не повезло тебе. Молодое деревце сгубили в расцвете лет, да? Мастера Джереми не стало. Бедный паренек. Печально.

Росс заметил, что местный народ продолжает звать его по-старому. Он все еще «кэп Полдарк» или просто «кэп». И на том спасибо. Но когда Толли не станет, некому будет звать его «молодой кэп», чтобы отличать от отца.

— Все эти войны, — произнес Толли, почесывая немытой рукой обезображенное шрамами испитое лицо. — Людские войны, как я их называю. Считай, тебе повезло, что ты вернулся из Америки целым и невредимым. Нет ничего хорошего в этих войнах. Ничего хорошего они людям не принесли. Войны местные и личные — дело другое, из них можно извлечь выгоду.

— К примеру, каперство, — ответил Росс, — или скинуть в воду таможенника.

Толли скривился, явив почерневшие остатки зубов.

— Точно, молодой кэп, все верно. Знаешь, тот хирург, которого мы давным-давно вытащили из лагеря для военнопленных. Отличное было приключение. Ты небось думал, он поставит меня на ноги из благодарности. Ага, из благодарности. Но у него не вышло. Знаешь, моя астма после стольких лет исчезла. Кашель тоже. При всем желании не получается покашлять. Вот уж месяца полтора как. Но есть не могу почему-то. Салли приносит вкусный суп. Но не лезет в глотку.

Росс оглядел грязную комнатушку. Толли поймал его взгляд.

— Я снял его, видишь? Надоело. — Он махнул культей на старый комод, оттуда угрожающе указывал на почерневшие потолочные балки крюк с кожаными ремнями. — Когда меня не станет, молодой кэп, забери его, ладно? Будет напоминать обо мне. Может, жене не шибко понравится, так что ты уж спрячь его у себя, куда она не заходит.

Росс отошел к открытому окну, где воздух был свежее.

— Спасибо, Толли.

Больше ему нечего было сказать.

Повисала тишина. Росс подумал о Джереми.

— Похоже, больше я тебе лошадей не продам, — сказал Толли.

— Ну, всё возможно, жизнь еще продолжается.

— Я хорошо помню эти места, молодой кэп. Родился я в Сент-Агнесс. Помню времена, когда здесь и вашего дома не было, Нампару ещё не построили. Там был пруд, как я помню. А старик из Меллина держал в нем уток. Иногда в засушливую пору жильцы Карнмора, ещё до времён доктора Чоука, гоняли сюда двух коров на водопой.

— Ясно, — сказал Росс. — А сколько тебе лет, Толли?

— Бог знает, да поди и он уже забыл. Помню двух братьев из Тренвита, Чарльза и Джошуа, твоего отца. Чарльз всегда завидовал младшему брату. Хотя дом у него был побольше, да и поместье побогаче, но Джошуа был красавчиком, женщины к нему так и липли. Потом он женился на самой красивой и переехал сюда, не думая больше ни о ком в графстве. Я помню, как Джошуа строил Нампару. Камень за камнем.

— Не помнишь, в каком году, Толли?

— Бог его знает... Мне было лет одиннадцать. Десять или одиннадцать. Строили в основном шахтеры, молодой кэп, с Уил-Грейс, и все остальные в округе. Вот почему дом такой примитивный, не как Тренвит. Видать, прапрадед Чарльза привез с севера хороших каменщиков. Старому кэпу всегда было плевать. Помню, однажды он сказал мне: «Чем дольше я живу, Толли, тем больше уверен, покарай меня Бог, что мудрецы никогда не приходили с востока!» Ох, и рассмешил он меня. Он просто хотел иметь свой дом, понимаешь? Построить его рядом с бухтой, чтобы удобно рыбачить и заниматься контрабандой, с видом на пляж, удить рыбу, купаться, гулять и скакать галопом по пескам. Он начал, а ты продолжил его дело, молодой кэп. Мастеру Джереми надо было остаться дома, следить за хозяйством. Но он решил иначе. Как жаль... Ну, может, малец — как там его звать?.. Генри возьмется за дело. Будет грустно, если за домом перестанут следить, если все развалится. Старый кэп начал дело, нельзя его запускать. Кто захочет быть королем в Лондоне, если он может быть сквайром в Корнуолле?

Ближе к вечеру Росс заметил деревенских оборванцев, идущих к постоялому двору. Большегрудая и щедрая Салли, изрядно постаревшая, получила прозвище из-за готовности налить в долг посетителям лишнюю рюмочку, «чтоб забрало покрепче». Они выплачивали долг по мере возможности, чаще всего после успешного рейса с контрабандой. Толли перебивался случайными заработками, торгуя лошадьми, брался за любую мелочевку и с тех пор как вернулся с моря, жил с Салли Треготнан — поговаривали, за ее счет. Похоже, Дуайт оказался прав, жизнь Толли подходит к концу.

Толли покашлял, но по сравнению с былыми временами совсем тихо.

— Я хорошо их помню, — сказал Толли. — Твою матушку, молодой кэп, я помню лучше, чем ты. Сколько тебе было, когда она преставилась? Девять? Десять? Я ей не нравился, думала, я дурно влияю на ее мужа. Вот смех-то. Кто мог повлиять на старого кэпа? Он был себе на уме... Но ее он слушал. Красивая девица. Такие длинные черные волосы. Иногда я подглядывал, когда она причесывалась. Нрав у нее был о-го-го. Вспыхивала так, словно сейчас вытащит меч, заточенный и сверкающий, и зарубит. Само собой, ему это претило.

— Что именно?

— Вести себя по-другому после женитьбы. Не привык он ходить по струнке. Понимаешь, он всегда нарушал законы, правила, нормы. Такой уж он был — смеялся, шутил, и черт подери, всем было плевать. Но он был осторожен. Все двенадцать лет — аж двенадцать, заметь! — я не видел его с другой женщиной. Понятное дело, он занимался другим — занимался контрабандой, плавал туда-сюда, обирал севшие на мель корабли при случае, ругался с землевладельцами и таможенниками. Но двенадцать лет хранил ей верность.

— Может, ему этого хотелось.

— Это уж точно, а иначе не стал бы! Клянусь призраком моего деда! Только не Джошуа Полдарк. Но когда она умерла, он вернулся к прежним играм. Увиваться за женщинами для него естественно. Джошуа был великим человеком. С тяжелым характером, но великим, молодой кэп. Он построил Нампару, и нельзя дать ей исчезнуть.

Спустя два дня Толли не стало. Хотя Дуайт догадывался о причине смерти, но хотел удостовериться. Единственный сын Толли, отец пятерых детей, хилый, страдающий анемией и грыжей Лобб умер в прошлом году, единственной ближайшей родственницей осталась его дочь Эмма Хартнелл, хозяйка «Герба пройдохи» между церковью Сола и Фернмором. Туда и направился Дуайт, чтобы выразить соболезнования и осторожно попросить разрешения на вскрытие тела. Религиозно настроенные корнуольцы с их верой в Страшный Суд решительно возражали против хирургического вмешательства после смерти родственников. Это наводило на мысль о похитителях тел. Но на сей раз Дуайт мог отбросить осторожность. «Да хоть голову ему отрубите, мне плевать», вот как она ответила. Эмма, хорошая и добрая женщина, так и не простила отца за то, что он бросил их в детстве в работном доме.

Так что Дуайт вскрыл тело, вынул злокачественную опухоль и понес ее домой, чтобы рассечь и изучить ее структуру под микроскопом. Именно эту сторону медицины Кэролайн считала самой мерзкой, но отговаривать его все равно было бесполезно.

Он как раз приходил к любопытным выводам о характере злокачественного образования, когда к его немалой досаде слуга тихо постучал в дверь и сообщил, что Певун Томас просит срочно приехать в Плейс-хаус, потому что с хозяйкой, миссис Валентин Уорлегган, случился несчастный случай.

Раньше Дуайт частенько появлялся в их доме, потому что у старого мистера Поупа частенько случались приступы, но с появлением молодого Уорлеггана причин для тревоги не было. Дуайт подошел к Певуну — тот стоял на одной ноге, но вскоре опустил вторую. Выглядел он встревоженным. Поскольку он служил не в доме, то слышал лишь о том, что миссис Уорлегган упала и порезалась.

Это могло быть делом жизни и смерти, поэтому Дуайт немедленно собрал саквояж, сел на лошадь Певуна и галопом поскакал в Плейс-хаус. Певуну придется добираться самому.

Его встретила Кэти, она пролепетала что-то бессвязное и повела его наверх, в спальню. Бледная Селина с перевязанными наспех запястьями лежала в постели, рядом сидел Валентин.

— Это случилось в ванной, — резко сказал Валентин. — Я нашел ее там. Она потеряла много крови.

Селина была без сознания, но когда Дуайт тронул ее за руку, она распахнула голубые глаза, как у сиамской кошки, и, узнав его, снова закрыла.

Порезы на запястьях оказался тонкими, прямо там, где выступали вены, но кровь еще сочилась из ран.

Дуайт послал за теплой водой, промыл порезы, намазал целебным бальзамом (Селина поморщилась), осторожно перевязал оба запястья и дал ей немного настойки опия.

— Всё не так уж страшно, — обнадежил он Валентина и Селину, которая достаточно пришла в себя, чтобы проглотить дозу опия. — Вы еще где-нибудь поранились?

Она еле пошевелила губами:

— Нет.

— Она упала? — спросил Дуайт Валентина, хотя уже понял, в чем дело.

— Понятия не имею, — ответил тот. — Черт побери, наверняка упала. Ее нашла служанка, Кэти.

Дуайт еще минут десять поговорил с Валентином, наблюдая за пациенткой, а потом собрался уходить.

— Я спущусь с вами, — сказал Валентин. — С ней посидит Марта.

Они зашли в летнюю гостиную, которая мало изменилась после смерти старика, и выпили по бокалу канарского. Дуайту не терпелось вернуться к микроскопу, но пока он не мог уехать. Поскольку Валентин продолжал говорить о Кембридже, Дуайту пришлось самому сменить тему.

— Полагаю, вы уже поняли, что порезы на запястьях ваша жена нанесла сама.

Валентин скрестил, а потом выпрямил длинные худые ноги.

— Я догадывался, — произнес он.

Наступила тишина. Дуайт опустошил бокал.

— Еще вина? — спросил Валентин.

— Нет, благодарю. Мне пора идти.

— Это возмутительно, — продолжил Валентин. — Моя жена порезала себе запястья, потому что ей сообщили, что я был с другой женщиной. — Он зевнул. — А что прикажете делать мужчине?

— Я так понимаю, сведения оказались правдивыми?

— О да.

— Что ж, полагаю, в будущем вы от этого воздержитесь, — сказал Дуайт после недолгих размышлений.

Валентин встал и без спроса наполнил бокал Дуайта. Затем выпил и налил себе третий.

— Совсем воздержаться? Мой дорогой доктор Энис! Как-то даже наивно думать о таком.

— Все зависит от того, хотите ли вы сохранить брак.

— Это похоже на шантаж, — произнес Валентин, с прищуром глядя на бокал. — Жена грозится покончить собой, чтобы заставить меня соблюдать брачный обет! Насколько я понял, порезы не слишком глубокие?

— Не слишком. Но она явно не в себе, раз пошла на такое. И в следующий раз может нанести порезы и глубже.

— В следующий раз. Вот именно! В этом и состоит шантаж. Веди себя хорошо, или я покончу с собой!

— На это можно посмотреть и в более благожелательном свете.

— Разумеется. Согласен. Кстати, правда ли (где-то я об этом читал), что люди, которые угрожают покончить жизнь самоубийством, редко доводят дело до конца?

— Я тоже это слышал. Но вы когда-нибудь пробовали вскрыть себе вены на запястьях? Даже на такие неглубокие порезы требуется серьезная решимость.

Валентин опустил плечи.

— Проклятье, все это похоже на бурю в стакане воды. Черт побери, мы ведь не в каменном веке, чтобы вести себя так!

Дуайт поднялся.

— Что ж, мне пора.

— Нет, погодите. Послушайте. Допейте вино. Боже мой, вы же старинный друг. Знаете мою семью уже тридцать лет. Если уж рассказывать правду, то только вам.

Из окна Дуайт заметил, как Певун Томас идет по дороге из Тревонанса. Вряд ли из Киллуоррена он так быстро дошел пешком.

— Я взял Селину в жены, чтобы быть с ней и в радости, и в горе, как и она со мной. Понимаете? Я всецело ей предан ей, как всегда ей говорю. Она — моя, и я хочу прожить с ней всю жизнь! Мне правда этого хочется, чтоб я лопнул. В браке каждый приносит клятвы, обещает их соблюдать, отказавшись от остального, как там говорится. Сколько человек сдержали слово? Сколько?

— Пожалуй, не...

— Единственный мой недостаток — это честность. Через несколько месяцев после женитьбы я четко ей объяснил. Сказал, что она для меня — самая главная женщина в жизни, но вряд ли останется единственной. Я постоянно предупреждал ее об этом, черт меня подери, если она не поняла! Но даже ребенком я интересовался девочками, не мог этому сопротивляться. Поначалу они кажутся разными, хотя под конец все становятся похожими друг на друга! Мою природу не изменить, даже во имя мирной семейной жизни, черт возьми!

Валентин медленно прохаживался по комнате, на длинном узком лице читалась циничная решимость. Дуайт сделал еще глоток вина.

— После женитьбы у меня в Кембридже случилась всего пара интрижек. Думаю, она о них знала. Но это аж за целых полгода! А до того я вел себя почти как святой... Но когда мы вернулись домой на лето, я познакомился с Полли Кодригтон. Вы ее знаете?

— Нет.

— Нет, конечно, откуда же вам ее знать. Красотка, замужем за одним унылым сквайром из Кента, на тридцать лет ее старше. Она приехала погостить к мисс Дарси в Годольфин-холл. Мы с Селиной познакомились с ней у Пендарвсов. Она приехала только на месяц. Полли искала, с кем бы поразвлечься. А я попался на удочку, — вздохнул Валентин. — Заметьте, — он тщательно взвешивал свои слова, — не в открытую. Мы оба заметали следы. Я это делал по вышеупомянутым причинам, Полли — потому что мисс Дарси довольно строга, а Полли не хотелось расстраивать милую старушку. Что ж, мы пару раз встретились, но этого показалось мало, и мы договорились провести вместе ночь в «Красном льве» в Труро. Я выдумал предлог, что хочу наведаться в банк, она притворилась, что поехала к Харриет и моему отцу — она знакома с Харриет. И все прошло гладко. Очень даже неплохо, это точно. — Валентин облизнул губы. — В Труро меня не знают. Она тоже там впервые. А утром, когда мы спускались по лестнице, провидение решило сыграть с нами злую шутку — в коридоре мы столкнулись с мерзким гаденышем Конаном Уитвортом. Знаете, о ком я говорю?

Дуайт кивнул.

— Похоже, в тот день у гнусного мальчишки не было занятий в школе, и само собой, он остановился и хотел заговорить со мной, но я огрызнулся на него и поспешил спровадить Полли. Но исправить положение уже было нельзя. Жирная жаба тут же попрыгала домой и доложила обо всем своей мерзкой бабке, которая с огромной радостью растрезвонила об этом по всему графству!

— Это все усложняет.

— Не то слово, потому что вы поняли — само собой, поняли — это ударило по самолюбию Селины. Однако сделанного не воротишь! Такую ошибку может допустить любой! Но, черт побери, это ведь не повод резать вены и устраивать дешевый спектакль, притворяясь, что нашей совместной жизни конец! Полли Кодрингтон вернулась в Кент к своему мужу-зануде, и кто знает, приедет ли она вообще? Я все так же предан Селине и намерен остаться преданным мужем. Когда вас ждать в следующий раз — завтра?

— Да.

— Когда вы приедете, надеюсь, вы сумеете вразумить мою жену, чтобы она поняла мою точку зрения.

Дуайт улыбнулся.

— Вы просите меня о вещах, в которых я мало смыслю.

— Просто попытайтесь. Знаю, раненое самолюбие пиявками не излечишь, но хотя бы объясните ей, как чертовски глупо прибегать к подобным крайностям!

Глава пятая

Дуайт собрался ехать, Кэти держала его коня и украдкой улыбалась, а Дуайт старался не смотреть на ее располневшую фигуру.

— А где Певун? — спросил Дуайт.

— Да вот, послала его ко всем чертям. Давно ушел домой. Бродит, поди, по своему домишке и кормит кошаков.

— Тебе не нравятся кошки?

— Не так шибко, как ему.

Дуйат подвел лошадь к камню и взобрался в седло.

— Как ты себя чувствуешь, Кэти?

— Прекрасно.

— Ты думала над моим советом?

— Советом?

— Выйти замуж за Певуна.

— Неа, — ответила Кэти, — ни за что.

Он улыбнулся.

— Ты говорила, он тебе не очень нравится как муж, но он может стать отличным отцом.

Дул сильный ветер, и Кэти повернулась так, чтобы тяжелые черные волосы не лезли в лицо.

— Откуда ж мне знать, хочет ли он стать отцом какому-то сопляку? Он ничего мне не сказал.

Лошадь Дуайта уже нетерпеливо била копытом.

— Я слышал, Джон Томас переехал к Винки и Питеру Митчелу.

— Ага. Мог бы уже сто лет назад туда переехать, сами знаете.

— Получается, Певун остался в доме один.

— Не считая кошаков. Вот зачем он ловит креветок, чтоб их кормить, больше-то у него никого нет. Но так все-таки неправильно. Кошаки ведь независимые. Могут сами чего себе раздобыть для прокорма. Ни к чему какому-то дурачку тратить время на их кормежку.

— А дом у него добротный, — сказал Дуайт. — Само собой, его сильно запустили.

— Превратили в настоящий сортир.

— Но можно привести все в порядок, если заняться. А пока нет для этого стимула.

— Чего?

— Пока что никого это не интересует; то есть некому работать. В прошлом месяце Певун повесил мне пару полок. Руки у него на месте.

— Дак дело не в его руках, — хохотнула Кэти, — а в голове.

— А с этим у него уже гораздо лучше. Он очень старается, Кэти. Разговаривай с ним иногда, а не кричи. Очень даже удивишься.

Следующим вечером Кэти неожиданно пришлось пойти на конюшню. Певун оказался там один и решился задать вопрос.

Заикаясь и потея, он что-то лепетал, но слово «пожениться» повторялось слишком часто, чтобы Кэти его не поняла.

Она насмешливо уставилась на Певуна.

— Налакался что ли, дурень?

— Не-не! Ничего подобного! Тверезый, как судья. Честно! Богом клянусь, Кэти!

— Тогда постыдился бы таких непристойных мыслей! Выйти за тебя? На что ты мне, все равно что собаке пятая нога!

Певун съежился, колени его тряслись. И вдруг, расхрабрившись, он выпалил:

— Я очень люблю дитяток. Мне нравятся детки. Приятно на них смотреть.

— У тебя целая орава детишек, — ответила Кэти. — Вон сколько кошаков. Вот и гляди на них. — Затем с досадой добавила: — Я знаю, кто внушил тебе эти глупости! Хирург Энис. Ну да, он хороший человек, но мои дела его не касаются. И тебя тоже!

— Ага, Кэти, — покорно отозвался Певун и вдруг сказал: — Нет, Кэти... Да, Кэти.

Он старался не встречаться с ней взглядом. Ее глаза возмущенно сверкали.

Кэти предпочла бы сейчас выскочить из конюшни, будь ее поступь полегче. Высокий и потный Певун выглядел слишком жалко, и она сказала:

— Я понимаю, все это из благих побуждений, как ни крути. Да кто я вообще такая, учитывая, что натворила и в какую беду попала? Так что оставь это. Большего я не заслуживаю и буду тянуть эту лямку без чьей-либо помощи.

— Я сильный, — вновь обрел голос Певун. — Сильный. Во всем. Вот увидишь. Истинная правда. Буду работать для тебя и дитяти. Ты заслуживаешь.

Кэти насупленно взирала на него.

— И что мне с тобой делать? — сказала она напоследок. — Тебе со мной не совладать. Ты же полоумный. Сам знаешь. С этим ничего не поделать. Даже хирург не поможет. Следи за кошаками, Певун. Я сама о себе позабочусь.

Узнала, что вернулся отец, Клоуэнс сразу поехала его повидать. Она решила, что Стивену тоже надо поехать, и тот, все еще пребывая в эйфории, неохотно согласился. Они поехали верхом и остались на пару дней.

Клоуэнс страшно поразил вид отца, как и матери, поэтому визит выдался непростым. Стивен снова вел себя лучше некуда и никак не показал отсутствие интереса к старшему поколению. Ему очень нравилась теща, все еще красивая женщина, а к тестю он относился терпимо, как к выдающемуся и известному в графстве человеку.

Сэр Росс, по всей видимости, не строил планы на будущее и решил пару лет пожить тихо. Он уведомил лорда Фалмута, что при первом удобном случае покинет парламент. Леди Полдарк в основном проводила время в саду, чтобы неустанным трудом хоть на время перебить горе.

Юная школьница Изабелла-Роуз была подавлена как никогда раньше. Она оплакивала не только любимого брата, с которым ее связывали чудесные и веселые отношения, но и сильно расстроилась, что ее возлюбленный Кристофер Хавергал потерял ногу. Узнав об этом ужасе, она решила больше никогда не петь.

Отобедав в первый день, Стивен и Клоуэнс поехали в Тренвит, но обнаружили там лишь Дрейка, Морвенну и Лавдей. Миссис Амадора Полдарк недавно уехала с маленькой дочерью к мужу в Париж, Джеффри Чарльз служил там в оккупационной армии. Амадора несколько раз навещала Полдарков и рассказывала об отъезде, но Демельза ошиблась на неделю.

Затем они съездили в Плейс-хаус и во второй раз потерпели неудачу. Селина слегла с лихорадкой и никого не желала видеть, а Валентин находился в Редрате.

На ужин их пригласили Дуайт и Кэролайн. Вечер прошел более оживленно, чем прошел бы в Нампаре. Дейзи и Пола Келлоу тоже пригласили, и встреча прошла за разговорами, пусть и не слишком веселыми.

Они избегали темы Ватерлоо, но без конца спрашивали Росса и Демельзу, как те провели несколько месяцев в Париже до побега Наполеона. Росс сердился, что Фуше теперь избрали председателем временного правительства, и тот ведет переговоры с Союзниками о капитуляции Парижа. Ходили слухи о том, что Людовик XVIII снова назначит его на пост главы полиции.

— Такого нельзя допустить! — воскликнул Росс. — Это чудовище надо вышвырнуть!

— Может, Жоди со временем этого добьется, — предположила Демельза. Недавно она получила от мадемуазель де ла Блаш два письма, второе — из Парижа с повторным приглашением вновь посетить город, поскольку трудные времена миновали. К счастью, с Анри и Жоди все было хорошо. Она писала, что в вечном долгу перед Демельзой за ее помощь в побеге и благодарна Изабелле-Роуз за по-детски невинный, но жизненно важный поступок.

Стивен и Пол давно не виделись. Оставшись наедине, былые сообщники обменялись поздравлениями. Пол поздравил Стивена с успешным набегом, а Стивен Пола — с успехом на ярмарке невест. Они вспоминали о Джереми с сожалением, но по молодости лет мысль о том, что его бренные останки тлеют под землей, не настолько сильно их волновала. Им казалось, что смерть всегда уносит кого-то другого.

Дейзи, которая всегда возлагала большие надежды на Джереми, пока тот не потерял голову от Кьюби, судя по всему, не жаловалась. Смертельная болезнь унесла обеих ее сестер, да и она жила одной ногой в могиле, а потому смерть не внушала ей трепет.

На следующий день Стивен и Клоуэнс поехали домой. Стивен исполнил нудные обязанности и с удовольствием возвращался в город, где отныне проходила его жизнь. Он постарался не встречаться с Беном и не собирался посещать северное побережье еще полгода или больше. Северное побережье — захолустье, тупик, так пусть таким и остается вместе со всеми его жителями. Будущее — в Ла-Манше.

— Послушай, — начал Стивен, — поскольку я везде бываю, то в курсе всех свежих новостей еще до того, как об этом узнает народ. Вчера я узнал, что во Флашинге продается дом Кумбсов. Помнишь его? Он работал на таможне. Жена умерла в прошлом году; сам он скончался во вторник. Сыну дом не нужен, и через месяц он выставит его на продажу. Думаю, если кто-нибудь выложит наличными семьдесят пять фунтов, он сразу его продаст.

— Это тот, что в конце улицы?

— Второй с конца. С белой входной дверью. Подумываю его купить.

— Для нас?

— Нет, золотце, не для нас. Строительство нашего дома возобновилось неделю назад. Я хочу купить его для Эндрю.

Клоуэнс оцепенела.

— То есть...

— Пакетбот вот-вот вернется, Эндрю будет дома со дня на день. Он хочет жениться, но денег нет. Я решил сделать ему свадебный подарок.

Их лошади разделились, и Клоуэнс понадобилось время, чтобы осознать сказанное.

— Стивен, это так благородно с твоей стороны! Ты так добр, он точно будет в восторге, страшно обрадуется.

— Он же расстроится, что не был с нами в рейде, верно? Упустил большой куш. Пусть смотрит на это как на свою долю.

— Поцеловать я тебя пока не могу, — сказала Клоуэнс, — но позже сделаю это обязательно. Благодарю тебя за такую щедрость.

Стивен от всей души расхохотался.

— А если он откажется, я снова могу продать дом. Но денег ему не дам, их он себе в качестве приданого не оставит!

— Я возлагаю надежду на Томасин, она приведет его в чувство. У него появятся обязанности. Мне рассказывали, что в молодости его отец много играл и пьянствовал.

— Н-да, а ведь по виду и не скажешь. — Стивен стегнул лошадь. — Вот старая кляча... Надо первым делом купить новую. Теперь придется ждать две недели до ярмарки скота в Сент-Эрме. Говорят, там будет отличный выбор хороших лошадей.

— Давай я поеду с тобой, — предложила Клоуэнс. — Не зря же я всю жизнь провела на ферме.

— Без тебя я бы не поехал, — согласился Стивен.

Они поскакали дальше.

На следующий день Дуайт снова навестил Селину, а через неделю еще раз, уже по ее просьбе. Ни один из них не открыл друг другу тайну. Дуайту этого не позволяла докторская этика. А если бы Селина и рассказала, Дуайт не стал бы разъяснять ей точку зрения Валентина. Когда он навестил ее в третий раз, она поднялась с постели и довольно робко рассказала, как неуклюже разбила стакан, пытаясь показать ему, как упала на живот и одновременно порезала оба запястья. Крови она потеряла немного, и разумеется, круги под глазами были связаны с тем, что привело к порезам, а не с самими порезами.

Они несколько минут обсуждали отбытие из Плимута императора Наполеона Бонапарта как узника на борту британского линкора «Беллерофон». Селина считала, что с ним обращаются с чрезмерным почтением — сообщалось, что когда Бонапарт вышел на палубу, и французские, и британский офицеры сняли шляпы, а гавань кишела лодками, люди хотели хоть мельком его увидеть. Дуайт сказал, что не знает, каких почестей заслуживает бывший император. Ибо, если бы не он, тысячи и тысячи достойных молодых людей, самых близких и дорогих, остались бы живы. Но проявлять почтение к поверженным врагам — британский обычай, и пусть Бонапарт принес страшные беды, как признавали все, он был великим человеком. К примеру, Гражданский кодекс, который он ввел во Франции, послужит моделью для будущих поколений.

С возвращением Валентина с конной прогулки беседа резко прервалась, и Селина, широко улыбнувшись Дуайту, попросила разрешения удалиться.

Когда она ушла, Валентин спросил:

— Вы не пьете? Моя супруга переняла скупость от бывшего мужа. Готов поклясться, вам не понравилось канарское. Вот очень выдержанное вино прямиком из Малаги. Попробуйте.

Дуайт не стал отказываться, и они немного поговорили о последнем императоре.

— Скажите, доктор Энис, — вдруг спросил Валентин, — отчего умерла моя мать?

Дуайт решил осторожно обойти опасную тему:

— Она умерла при родах. Ваша сестра...

— Урсула родилась десятого декабря. Моя мать умерла четырнадцатого числа.

— Так случается если возникают какие-то проблемы. Вполне естественно, что ваша мать прожила еще несколько дней.

— А что именно пошло не так?

— Она умерла от заражения крови, — коротко ответил Дуайт.

— Именно поэтому от нее так ужасно пахло?

Дуайт изумленно посмотрел на него.

— Видите ли, — объяснил Валентин, — тогда мне было около шести. Меня к ней не пускали, но запах стоял и в коридоре. Этот запах я запомнил на всю жизнь.

Повисло неловкое молчание.

— Мне очень жаль, что вы оказались поблизости, — наконец произнес Дуайт. — Неприятный запах шел из-за гниения крови.

Валентин снова стал расхаживать взад-вперед.

— Простите мои расспросы, доктор Энис, но вы друг семьи, пользовали ее задолго до моего рождения и знаете о моей семье больше, чем кто-либо из живущих.

— Я знаю вашу семью тридцать лет, но никогда не был ее доктором. Ваш отец прибегал к услугам доктора Бенны, он-то и должен был принять роды у вашей матушки. Меня вызвали, потому что роды начались преждевременно и в Тренвите.

— Преждевременно?

— Да.

— Я тоже родился преждевременно. Кажется, восьмимесячным.

— Да, именно так.

— И это стало причиной многих разногласий между моими родителями.

— Не понимаю, почему вы так считаете.

— Шестилетний мальчик уже многое понимает, особенно если дело касается родителей.

— Да. Вероятно, но...

— Отличное вино, согласитесь, — сказал Валентин, — денежные средства жены позволяют мне жить припеваючи. Само собой, более добропорядочный мужчина постарался бы соблюдать брачные обеты.

— Это вам решать...

— Интересно, а моя мать не нарушала брачные обеты?

Дуайт допил вино и встал.

— Вряд ли я смогу ответить на этот вопрос, мистер Уорлегган.

— Вы живете в этих местах очень давно и знаете, что тайное всегда становится явным. Мне трудно вспомнить, что чуяло детское сердце и какие шепотки я слышал. Но кое-что мне известно... Пожалуйста, сядьте.

Дуайт с неохотой послушался, сел на краешек стула и отмахнулся от предложения вновь наполнить бокал. Его подкупило, что под поверхностным лоском Валентин хранит давнюю сердечную боль.

— Еще в детстве я понял, что являюсь яблоком раздора между родителями. Порой все шло хорошо, а потом вдруг брошенное ненароком слово бросало тень, и это всегда касалось меня. Однажды отец целый месяц со мной не разговаривал и даже не смотрел на меня. Не обращал на меня внимания и избегал, будто я прокаженное чудовище. Грязное! Поганое! Само собой, матери было неприятно. Но она все так же любила меня и заботилась... Естественно, о детстве у меня остались нерадостные воспоминания.

— Сочувствую.

— Вы знали, что мои родители ужасно поссорились накануне рождения Урсулы?

— Нет, не знал.

— Знаете, а я ведь прекрасно помню декабрьские события 1799 года. Мы прекрасно проводили время в Лондоне. По крайней мере, мать выглядела счастливой. Она располнела, а я не понимал почему, у отца было хорошее настроение, а я радовался новым игрушкам. Особенно хорошо я помню деревянную лошадку. Интересно, что с ней сталось? Вдруг все разом переменилось — как уже бывало прежде, и даже хуже — я чувствовал себя повинном в каком-то страшном грехе. Мы вернулись в Корнуолл, я помню, как меня укачало в экипаже. Это совсем не весело, доктор Энис, когда тебя укачивает всю дорогу, а отец смотрит с отвращением и даже с ненавистью каждый раз, когда тебя тошнит...

— Когда мы приехали, в Труро свирепствовали инфлюэнца, скарлатина и дизентерия, поэтому мать отправила меня в Тренвит к своим родителям, чтобы уберечь от заразы. Плавильщик Джордж остался в Труро. Жуткий месяц. Помните это время?

— Прекрасно помню.

— В Тренвите было чудовищно мрачно. Как будто там бродил призрак. Помните, какая буря бушевала в первую неделю?

— Да.

— Не припомню больше такой сильной бури, но в детстве она показалась мне захватывающей. Наши слуги, Том и Беттина — не помню их фамилий — повели меня к морю в Тревонанс; впоследствии им устроили за это хорошую взбучку, поскольку с домов сносило крыши и падали ветки. Но к ужину вдруг приехал отец, и в полном бешенстве. Я так сильно разволновался из-за привычного страха перед ним, что попытался заговорить о буре. Он так резко ответил, будто я ходячее зло, меня сразу отправили спать, как будто я в чем-то провинился.

Валентин взял с каминной полки кусочек рудной породы, удовлетворенно взвесил в руке.

— Первые пробы на Уил-Элизабет обнадеживают, явные признаки меди, но возможно наличие олова и цинка.

— Очень многообещающе.

— В ту ночь, — продолжил Валентин, — когда меня уложили спать и потушили свечу, я встал с кровати и тихо прокрался в спальню матери. Но не зашел. Родители вовсю ссорились. Я все слышал, каждое слово, но не все понимал. Только один раз. Один раз я сообразил, в чем смысл слов. Похоже, Джордж Уорлегган решил, что он мне не отец.

Дуайт нахмурился.

— Вы уверены, что правильно поняли слова и верно истолковали причину ссоры? Дети частенько могут ошибаться.

— То есть, вы хотите сказать, что ни разу в окрестностях до вас не доходили слухи о моем происхождении?

— Мистер Уорлегган, в деревнях всегда водятся сплетни. В основном это выдумки, не стоит обращать на них внимания.

Валентин откинул волосы назад. Его оживленные эксцентричные манеры противоречили этой старомодной комнате, обставленной престарелым предшественником.

— Когда родилась Урсула, Джордж Уорлегган зашел ко мне в комнату и сообщил об этом. Я ужасно перепугался, ведь он давно ко мне не заходил, насколько я помню. Но по какой-то причине буря, его буря, миновала. Он похлопал меня по руке, рассказал о сестре и что матушка чувствует себя хорошо, но на несколько дней останется в постели. Он говорил о школе, о минувшей буре, как будто между нами и не было никакой вражды. Я ничего не понял, только застыл от его прикосновения. Детям трудно сразу перемениться. Когда он ушел, я вздохнул с облегчением. Хотел только снова увидеть маму. Так я и поступил, само собой, и еще увидел Урсулу. Но через день мама заболела, а еще через день скончалась.

Из распахнутого окна доносились детские голоса, зовущие коров на поля, в конюшне ржали лошади.

— Ваша мать родила преждевременно совершенное здоровое дитя. Роды принимал я. Пару дней я не видел вашу мать, поскольку приехал доктор Бенна и взял дело в свои руки. Когда меня снова вызвали, меня потрясла стадия ее заболевания. Не поймите меня неправильно, это не из-за лечения доктора Бенны. Я сразу же поставил бы правильный диагноз, но процесс все равно бы не остановил.

— И что это за болезнь?

— Как я уже сказал — заражение крови.

— Гангрена? Я читал книги.

— Форма заражения крови.

— И чем она была вызвана?

«Тем, что она выпила содержимое склянки, которая до сих пор хранится у меня дома в шкафчике», — подумал Дуайт. Точный состав узнать невозможно, но, попробовав на вкус, Дуайт определил некоторые компоненты. Об этом не знает никто не свете, а уж сыну Элизабет он скажет в последнюю очередь.

— Доктор Бенна описал это как острое подагрическое заболевание брюшной полости, которое проявляется в коликах и непроходимости нервной жидкости.

— Вы верите в этот медицинский вздор? В конце концов, вы же самый передовой и компетентный доктор на юго-западе.

Дуайт пристально смотрел на взвинченного молодого человека.

— Как бы мы ни были компетентны, мы всё равно барахтаемся в темноте, мистер Уорлегган. Даже спустя столетия практики и опыта нам все равно будет мало известно о человеческом теле.

И мысленно добавил: как и о человеческом разуме, мистер Уорлегган.

Глава шестая

Во время пересменка Эллери и Вайгас намекнули на перемены, хотя и не посмели сказать об этом Бену в лицо. Но не в характере Питера Хоскина было молчать, и он решил ненавязчиво упомянуть об этом в сарайчике для переодевания.

— Да я особо ничего и не знаю, — сказал Питер. — Слыхал только. Бет Дэниэл говорит. И другие. Но меня это не касается, Бен.

— Если тебя это не касается, — ответил Бен, — так и держи рот на замке!

— На каждый роток не накинуть платок, — раздраженно отозвался Питер. — Почему бы не спросить у нее? Пусть сама скажет, правда это или нет.

Обычно Кэти во вторник днем находилась дома, это был ее выходной, хотя она почти не появлялась в родительской лавке после своего позора. Джинни, ее матери, добропорядочной методистке, совсем не понравилось, что дочь готовится родить незаконнорожденного и не пытается привлечь к ответственности негодяя, виновного в ее состоянии.

Кэти помогала матери резать ревень на варенье. Там ее Бен и обнаружил.

Седовласый Скобл, их отчим, совсем оглох, и всем заправляла Джинни, хотя у нее был дружелюбный нрав, но с годами она изрядно посуровела.

— Ну и что, — вызывающе высказалась Кэти, — даже если и правда, это касается только меня и больше никого.

— Избави Боже! — процедил Бен сквозь зубы — Ты ведь несерьезно, Кэти. Ты шутить. Выйти за деревенского дурачка! Бога ради, да это же неслыханно!

— Не суй свой нос, куда не следует, — бросила Кэти. — Он не такой уж и олух, как кажется. Дашь человеку прозвище, так оно на всю жизнь к нему прилипнет, как репей. К тому же...

— Что «к тому же»?

— Я думаю о ребенке.

— Думаешь, малыш поблагодарит тебя за такого папашу, который не отличает утро от вечера и Рождество от Пасхи! Если выйдешь за такого, как Певун, придется содержать троих вместо двоих...

— У него есть дом.

— Ах, так вы выходишь за него из-за дома?

— Я такого не говорила! Даже не намекала... В общем, это моя жизнь, мне и решать...

— Но так нельзя. Вся деревня надорвется от хохота. В шахте уже перешептываются и хихикают. Народ ржет над тобой, а не над ним...

— Ой, да оставь ты девку в покое! — воскликнула Джинни. — Сама заварила эту кашу, пусть сама и расхлебывает!

— В чем дело? — спросил Седовласый Скобл. — Что ты сказала?

Он сунул трубку поближе к очагу, чтобы ее раскурить. По комнате растекся дымок от крепкого табака.

— То есть, ты не против? — обратился Бен к матери.

— Конечно же, против! Но я не хочу позора. Будь моя воля, я бы из-под земли достала этого Сола Гривса и за шкирку притащила в церковь. А дальше пусть делает, что хочет. Главное уладить дело, чтобы Кэти не пришлось расплачиваться!

— Я же говорила, — Кэти еле сдерживалась, чтобы не разреветься. — Я ни за что не выйду за Сола Гривса, даже если он приползет на коленях. Певун — это просто временно. Чтобы узаконить дитя и дать ему имя.

— Что ж, не жди от меня, что я признаю Певуна своим зятем! Ты, видать, и сама ополоумела, Кэти, раз думаешь о таком. Что скажут бабка с дедом? Да плеваться будут. Точно говорю.

Джинни подошла к Бену.

— Только попробуй расстроить бабушку с дедушкой, я тебе покажу, Бен! Они старые, я сама им сообщу, когда придет время. Так что уйми-ка свою злость!

— Они все равно скоро узнают, — сказал Бен. — Обязательно найдется доброхот, если им еще не сообщили. Короче, когда решишь им сообщить, я не желаю находиться рядом!

Он вышел, хлопнула входная дверь лавки.

— Что это с ним? — спросил Седовласый Скобл. — Весь из себя исходит. Я так понимаю, ему не по душе свадьба Кэти и Певуна?

Эндрю Блейми вернулся на пакетботе «Королева Шарлотта» после тяжелого рейса, занявшего вдвое больше времени, их атаковал, но не догнал крупный американский приватир, который явно не знал о гентском мирном договоре. Эндрю принял подаренный Стивеном дом с бурной радостью, и они отпраздновали это за ужином у Каррингтонов. Томасин пришла вместе с братом Джорджем. Родители еще не дали согласия на свадьбу, но за ужином все решили, что это просто дело времени.

Разговорившись после рейнского вина, Стивен рассказал о своей авантюре с каперством такие подробности, о которых Клоуэнс слышала впервые. В частности, о том, как французский солдат выстрелил в него в упор, но ружье дало осечку. Сейчас Стивену это казалось хорошей шуткой, но он едва избежал верной гибели. Клоуэнс невольно подумала о другом сражении, и ей ужасно захотелось смыть воспоминания о Ватерлоо.

Похоже, Эндрю был в восторге от рейса на «Королеве Шарлотте». Несмотря на его общительность, с Эндрю было не так-то просто поладить, а потому удивительно, что он подружился со сварливым капитаном Бюллером. Что-то в характере Эндрю откликалось на жесткую дисциплину капитана, да и он сам чем-то он тоже понравился Бюллеру. После успешного плавания Эндрю весь светился, и пусть он много выпил, но не сильно опьянел. Они строили радужные планы на следующую неделю, когда вместе сходят посмотреть на новый дом.

В пятницу Стивен и Клоуэнс поехали верхом в Сент-Эрм, на самую большую ярмарку скота и лошадей в графстве. Стивен заплатил, по мнению Клоуэнс, заоблачную сумму за темно-гнедого красавца-мерина, «собственность офицера, павшего при Ватерлоо». Продавцы сказали Стивену, что на аукционе «Таттерсэлл» они бы получили больше, но продают здесь, чтобы избежать затрат на поездку. Моисей, как звали мерина, был крупным — семнадцать ладоней в холке — и приучен к охоте. Шестилетка, как сообщили продавцы. Стивен не мог оторвать от него взгляда. Помимо того, что он умел убеждать себя в том, что его желания совпадают с действительностью, он с охотой давал убедить себя и другим, так что они быстро ударили по рукам.

Они проехали Труро и с триумфом вернулись в Фалмут, Клоуэнс сидела верхом на Неро и вела в поводу наемную лошадь. Даже если он переплатил, думала она, это ведь его деньги, полученные в результате предприимчивости, так пусть хоть порадуется! Как радовался, когда подарил мне ожерелье. А Эндрю — дом. Надеюсь, у него и впрямь так много денег, как он утверждает. Надеюсь и молюсь, что он знает, когда надо остановиться.

Помолвка Певуна и Кэти проходила не совсем традиционно.

Во-первых, они не смотрели друг на друга как обычно смотрят жених с невестой. Певун не отводил недоуменного и счастливого взгляда от Кэти — находился на седьмом небе, если не на восьмом, но взгляд никогда не опускался ниже ее лица. Он стал бдительным и научился правильно понимать написанные на ее лице нюансы настроения, либо не сулившие ему ничего хорошего, либо (весьма редко) выражавшие симпатию или одобрение. Его взгляд никогда не опускался ниже ее подбородка, поскольку и так без лишних слов знал: все, что ниже подбородка, не для него. Об этой территории и подумать немыслимо.

Она же, хотя и частенько с ним разговаривала, всегда опускала глаза, будто пытаясь меньше стыдиться такой партии. Встречаться с его восхищенным взглядом — значит наладить контакт, чего, разумеется, допускать нельзя. Она зашла к нему в дом, побродила там, высказала замечания, дала пару советов, с которыми Певун с готовностью согласился. Напоследок она обнаружила, что в доме только четыре кошака. Том, блохастый полосатый кот, в начале года угодил в силок, так что остались только Полосатик, Рыжик, Чернышка и Беляк. И даже такого количества для нее было много, но Певун их так нежно любил, что Кэти решила смириться. Суровый кошачий мир Грамблера все равно вскорости унесет одного за другим, главное — не привечать новеньких.

Певун словно видел прекрасный сон, трудился каждую свободную минуту, когда мог сбежать из Плейс-хауса, покрывал крышу соломой, отмыл вонючие рыболовные снасти, повесил на заднюю дверь замок, чтобы запирать ее как следует, починил разбитые окна и каминную решетку, вычистил отхожие места и выложил к ним каменную дорожку через пыльный двор. В радостном волнении он старался не ходить на цыпочках и следил, чтобы голос не давал петуха.

Как-то раз, когда он пытался починить ножку стола, его навестил старший брат Джон. Пришел узнать, что происходит. Оба не отличались болтливостью и после односложных ворчливых приветствий Джон плюнул на пол, засунул руки в верхние карманы штанов и уставился на попытки Певуна вернуть столу былую устойчивость.

— Когда ты женишься? — спросил Джон.

— Не знаю.

— Я слыхал разговоры, что первого октября.

— Может быть.

— Чего Кэти говорит?

— Может быть. — Певун перестал коситься на стол. — Ага, вроде того. Как скажет Кэти.

— А ты знаешь, что она выходит замуж за тебя потому, что вынуждена?

— Вроде того.

— И тебе все равно, что ты станешь папашей ребенка Сола Гривса?

— Дак это ж ребенок Кэти. Уж это точно.

— Ага, точно. А чего говорит Мастак?

— Не спрашивал.

— Ну да, не спрашивал. Знаю я, что бы он сказал. Что мол, ты не в себе, когда дело касается Кэти. О тебе она переживает не больше, чем за ведро ячменя. Это ж по расчету. Вот из-за чего, Певун. Это просто голый расчет.

Певун вскинул голову:

— Да?

— Ага. Еще он бы сказал, что дом-то принадлежит нам троим. И ежели ты собираешься жить тут с ней и ее ребенком, то надо бы платить нам арендную плату.

— Чего?

Джон Томас повторил сказанное, зная, что до Певуна не дошло. В итоге Певун сказал:

— Поговори лучше с Кэти.

— Ага, я тоже об этом думал. С ней переговорить. Вот уж она устроит тебе выволочку, точно тебе говорю. Жаль мне тебя, Певун. Очень жаль.

— Да? — улыбнулся Певун. — А мне себя не жаль.

Спустя несколько недель шепотки и хихиканье поутихли, и народ начал привыкать к этой парочке. Певун, пусть и крепкий малый, но мягкотелый и очень ранимый. Кэти — крепкая девушка, вовсе не мягкотелая, и обладала грозной репутацией. Народ не смеялся над ней в открытую, а что болтают за спиной, ее мало волновало. Да еще давняя связь с Полдарками. Брат Кэти — капитан подземных работ на шахтах Уил-Грейс и Уил-Лежер. Много лет назад ее мать долгое время работала у Полдарков, как и отец. Ее дед, Заки Мартин, уже несколько лет инвалид, был правой рукой капитана Полдарка в ранние беспокойные годы и по-прежнему жил в Меллине, недалеко от Нампары. Дядя и тетя ее возраста работали в Нампаре, в доме и на ферме.

В деревне это значит немало. Это делало брак еще более неравным, но осуждали его меньше.

Эту же тему обсуждали вечером в Нампаре, когда Демельза впервые после возвращения пригласила на ужин Дуайта и Кэролайн. Изабеллу-Роуз попросили поужинать у себя наверху.

— Не потому, что это личная беседа и мы не желаем лишних ушей, — объяснила ей Демельза. — Мы просто четверо старинных друзей одного возраста и очень давно не собирались вместе. То же самое мы бы сказали Клоуэнс или любому другому.

Белла поцеловала ее.

— Когда я вырасту, мне больше не придется иметь с тобой дел.

Они ели свежего лосося, фрикасе из крольчатины, смородиновый пирог, силлабаб и вишню. Раньше Демельза нервничала, даже когда принимала старинных друзей; теперь же, после Парижа и Лансдаунов, стало проще; она не беспокоилась из-за промахов слуг. Или ей вообще стало все равно.

Ужинали расслабленно и с удовольствием; столовая стала уголком утешения в мрачном мире.

Упомянули Заки Мартина. Росс сообщил, что Заки возмущен и расстроен бесчестьем внучки, а теперь еще и ее безумным решением выйти за местного дурачка.

— Он далеко не такой, — резко возразил Дуайт. — Да никогда и не был. Тугодум и безусловно дружелюбный, и в свое время ему даже нравилось быть объектом насмешек. Своего рода слава. Но в последние годы он старается это перерасти.

— Дуайт очень добр к нему, — добавила Кэролайн. — Проводит с ним многие часы.

— От силы полчаса в неделю, — поправил Дуайт. — Но он сам пришел и спросил, что с ним не так. Я был удивлен. Местные дурачки, как их называют, обычно не осознают, что с ними что-то не то; они считают, это с остальными что-то не то, а с ними все в порядке. Поэтому я решил потратить часок-другой, чтобы проверить его возможности. И не обнаружил никаких физических недостатков. У него очень высокий дискант, но таким обладают и вполне нормальные люди. В детстве брат толкнул его в костер, и Певун обжег стопы, в основном пятки. Отсюда привычка ходить на цыпочках, но сейчас он уже отвык. Соображает он медленно, это верно. Как и многие его приятели. Недавно научился считать, и если сосредоточится, то назовет правильное время. Он знает названия месяцев, добр к животным, и у него золотые руки. Может, это и немного, но вполне достаточно, чтобы иметь право на нормальную жизнь.

— Похоже, Дуайт стал сводником, — сказала Демельза.

— Я не безгрешен. Но в таком обществе... Вполне вероятно, мы с Кэролайн не были бы вместе, если бы не вмешательство этого человека.

— Это случилось очень давно, — заметил Росс. — Я отрицаю свою ответственность. Но если говорить о сводничестве, то Демельзе в этом нет равных.

— Что ж, — проговорила Демельза и выплюнула в кулак вишневую косточку, — возможно. Но знаешь, я жалею, что одну пару мне свести так и не удалось. Мой брат Сэм и Эмма Трегирлс, как ее раньше звали. Слишком большая пропасть была между ними из-за религии Сэма, сам понимаешь, поэтому я предложила им расстаться на год... Эмма уехала в Тэхиди. Но не прошло и года, как она вышла за лакея Хартнелла, и Сэм опоздал.

— Но теперь у него счастливый брак, — возразил Росс. — Как и брак Эммы. Не думаю, что у Сэма с Эммой была бы счастливая жизнь... Дуайт, нет, серьезно, если тебе нравится Певун Томас, может, найдешь время и навестишь Заки и его жену. Твое мнение для них важно, и ты сумеешь их успокоить.

— Схожу. И взял бы с собой Певуна, но он точно вспотеет от волнения и покажет себя не в лучшем свете.

— Простите, мэм, — пробормотала появившаяся Бетси Мария-Мартин. — Генри сказал, что вы обещали подняться к нему и пожелать доброй ночи.

— Обязательно, — согласилась Демельза. — Приду через пять минут.

Ужин близился к завершению, но они не спешили вставать из-за стола, болтая о всякой всячине, как любила Демельза. Кэролайн послала дочерей в дорогую школу в Ньютон-Эбботе, но ее это не радовало, и она собиралась вернуть их домой и нанять гувернантку.

— Мы ищем такую же, как ваша миссис Кемп, — добавила Кэролайн. — Пусть не с железным прутом, но хотя бы с березовым, иначе Дуайт совсем их разбалует.

— Да, миссис Кемп в Париже оказалась как нельзя кстати, — согласилась Демельза. — Настоящая скала. Но она не настолько хорошо образована для Софи и Мелиоры. Может, посоветоваться с миссис Пелэм?

— Ох, моя милая тетушка начала стареть, и хотя она нас обожает, вряд ли ей захочется время от времени брать на себя опеку над моими долговязыми негодницами.

— Я говорю не об этом. Может, она знает кого-нибудь. Тебе нужен кто-то наподобие Морвенны, которая отлично поладила с Джеффри Чарльзом.

Они перешли к портвейну. Вскоре Демельза встала.

— Ну что ж, Генри наверняка уже заждался.

— Будущий сэр Гарри, — поправила Кэролайн.

— Да, точно.

— Хотя это в отдаленной перспективе. И зависит от того, кого родит Кьюби — мальчика или девочку.

— Что? — растерялась Демельза. — О да, разумеется.

— Есть новости от Кьюби? — спросил Дуайт у Росса.

— Кажется, она намерена приехать через месяц.

Ночью в постели Демельза спросила:

— Кэролайн сказала правду насчет ребенка Кьюби?

— Что именно?

— Что если родится мальчик, то он унаследует титул, а не Генри.

— Похоже, что так. Это имеет значение?

Демельза задумалась.

— Меня не слишком волнует передача титула, — признался Росс. — Это так важно для тебя?

— Не знаю, Росс. Наверное, волнует. Для меня важен твой титул, ты же знаешь. А ребенок Кьюби — твой внук, будет хорошо, если он его унаследует. Но... Все-таки Генри — твой сын, и правильней, чтобы титул перешел ему.

— Может быть. Я не подумал. Неважно. В любом случае, все решит природа.

Стояла теплая ночь, в распахнутое окно залетел мотылек. Он закружил в опасной близости над зажженной свечой.

— Старушка Мэгги Доуз называла их «слезымэгги», — сказала Демельза.

— Что? Серьезно? Такого даже Джуд не знает.

— Ты еще с ним не виделся?

— Нет. Завтра схожу.

— Я ходила после приезда. Но тогда я была совсем не в себе и вряд ли внимательно выслушивала их жалобы.

На некоторое время оба замолчали. Вскоре Росс спросил:

— Ты знала, что Кьюби в Корнуолле?

— Нет! Она приедет сюда?

— Когда Кэролайн спросила, я не стал отвечать прямо. Кьюби обещала родить ребенка здесь, но до этого еще три месяца. Она живет в Каэрхейсе с семьей.

— Понятно...

— Она не упоминала об этом, когда я уехал. Вероятно, планы поменялись.

— Кто тебе рассказал?

— Вчера в Труро я встретил Джона-Ивлина Боскауэна. Само собой, он знал Джереми. Они ровесники. Он думал, что я знаю о Кьюби.

Демельза снова задумалась.

— Может, она написала письмо.

— Все возможно.

— Мы с ней хорошо поладили в Брюсселе.

— Пожалуй, ей на пользу сначала побыть несколько недель дома. Она все еще не пришла в себя.

— Как и все мы.

— Да.

— Ты навестишь ее, Росс?

— О нет. Пусть она первая решает, когда ей с нами встречаться. Надо дать ей время.

— Время, — рассеянно повторила Демельза. — Да, времени у нас предостаточно...

В теплой ночи слышались удары волн о берег. Привычный и постоянный гул, но осознать его можно только в тихие ночи.

— Рам-та-дам-дам, — пробормотал Росс. — Рам-та-дам-дам.

Дай Бог никогда больше не услышать этот звук.

— Что ты там бормочешь? — спросила Демельза.

— Ругаюсь себе под нос.

— Из-за чего?

— Потому что надо подняться и выгнать твоего «слезымэгги» в окно. Мысли о его самоубийстве не дают мне спать.

— Затуши свечу.

— Тогда в темноте мотылек будет порхать над нашими лицами.

— В поисках нового пламени, — сказала Демельза.

Глава седьмая

Моисей оказался хорошим скакуном. Слишком ретивый, и сначала его пришлось обуздать, но примерно через неделю он привык к новому хозяину. Стивен был не самым лучшим наездником, не особо умел управляться с лошадью и уговаривал ее вместо того, чтобы отдавать приказы, к тому же мало говорил с ней. Когда обычно малоразговорчивая Клоуэнс ездила верхом на Неро, то всё время с ним разговаривала. Но лошадь и наездник пришли к взаимопониманию. Видимо, бывший хозяин Моисея, кавалерийский офицер и охотник, хорошо кормил своего мерина и помногу ездил на нем, но без изящества. Поэтому своевольный Моисей распознал в новом хозяине человека с похожим складом ума.

‒‒ Из меринов всегда выходят лучшие скакуны, ‒‒ заявил Стивен.

Это доставляло ему удовольствие. Такая лошадь привлекала к нему внимание, куда бы он ни поехал. Он на время забросил свои корабельные дела и каждое утро вместе с Клоуэнс скакал галопом по вересковым пустошам к востоку от Фалмута. Он с нетерпением ждал начала следующего охотничьего сезона. Ему не терпелось показать свою лошадь Харриет.

И такая возможность появилась раньше, чем он ожидал. Сид Бант прибыл в Пенрин, отчитался и проверил товар, а затем отчалил по реке Фал на «Леди Клоуэнс», выполнять многочисленные заказы.

Большинство из них ‒‒ рядовые, но в большом доме в Трелиссике заказали арфу и две последние картины художника Джона Опи. Художник умер несколько лет назад, но его работы получали все большее признание. Стивен хотел убедиться, что все товары прибыли в должном состоянии. В иное время, не будь он занят другими сделками, он доплыл бы на «Леди Клоуэнс» до паромной переправы «Король Гарри», где производится разгрузка. Но теперь, гордясь своей лошадью, он решил проехаться верхом, чтобы встретить «Леди Клоуэнс» на месте. Стивен проконтролировал выгрузку, встретился с хозяином дома и выпил с ним бокал хереса перед тем, как тронуться в обратный путь, крайне довольный тем, что завел еще одно влиятельное знакомство.

Трелиссик расположен недалеко от Кардью, но отделен от него Карнонским ручьем. Спустившись к ручью и переехав его по старому мосту, Стивен позволил Моисею самому выбирать темп, наслаждаясь солнцем и хорошей погодой. Повинуясь внезапному порыву, он свернул в Карнонский лес, вспомнив охоту, которая однажды завела его туда: тогда у него волосы встали дыбом (почти в буквальном смысле) от быстрой скачки под нависающими ветками. Через лес, хоть тот и занимал двадцать акров, проходила всего одна приличная дорога, а на поляне посередине стояла полуразрушенная лачуга какого-то работника. Чуть раньше земля здесь полыхала пролесками и дикими нарциссами. Местность изобиловала кроликами и другой живностью: зайцами, барсуками, куликами и бекасами.

Подъехав к поляне, он увидел женщину, осторожно обходящую участок. Высокая и хорошо одетая, в бордовой шляпке для верховой езды, жилете и желтой юбке, достаточно короткой, чтобы показать фиолетовые туфли и вышитые чулки. Леди Харриет Уорлегган. Ее пышные черные волосы были собраны в косу. В руках хлыст.

‒‒ Харриет! ‒‒ удивленно воскликнул Стивен.

Она остановилась и посмотрела на него, щурясь от солнца. Она не слишком обрадовалась, когда он подъехал, спешился и снял шляпу.

‒‒ Ну-ка, ну-ка, а вот и наш герой-захватчик!

‒‒ Что за приятный сюрприз! ‒‒ воскликнул он, целуя ее руку в перчатке. ‒‒ Не ожидал встретить тебя здесь, да и вообще на прогулке, в твоем…

Он запнулся. Из-за высокого роста и хорошей фигуры первые признаки беременности проявились только теперь.

‒‒ В моем нынешнем положении, ты хотел сказать?

‒‒ Дорогая, возможно, мне стоило сказать лишь то, что я рад видеть тебя на прогулке.

‒‒ Я еще буду выезжать некоторое время. Вынашивание детенышей выматывает куда меньше, чем я предполагала. Но не беспокойся: Нанкивелл на краю леса, сторожит для меня Данди. А еще здесь Кастор и Поллукс. Так что у меня и хорошая лошадь, и хорошее сопровождение.

Стивен редко смущался ‒‒ одна из составляющих его обаяния ‒‒ а потому тут же объяснил, как здесь появился, рассказал, как провел утро, и спросил, что она ищет в лесу.

‒‒ Лисиц, ‒‒ просто ответила Харриет. ‒‒ Охотиться на них нельзя еще два месяца, а тогда, черт побери, я уже не смогу. Но пока я еще в состоянии не спускать с них глаз, наблюдать за лисятами. Даже если я и не могу поймать их, но хотя бы найду их норы. Вы испортили мои поиски дичи, мистер Каррингтон.

‒‒ Не уверен, что понимаю.

‒‒ Все просто. Иначе зачем мне бросать сопровождающих в четверти мили отсюда? Дело ведь не в прогулках, которые доставляют мне такое удовольствие. Я надеялась встретить моих маленьких друзей и осведомиться об их состоянии и количестве. А это не так-то просто сделать в компании двух неуклюжих лошадей и пары датских догов.

Стивен рассмеялся.

‒‒ Ну, раз я испортил первую часть поисков, то, может, сумею помочь во второй?

‒‒ Какой же?

‒‒ Подсчитывании помета.

Она улыбнулась в ответ. Стивен привязал Моисея к подходящему дереву.

‒‒ Хорошая лошадь, ‒‒ заметила она.

‒‒ Ага, ‒‒ заважничал Стивен. ‒‒ Я как раз хотел, чтобы ты на нее взглянула. Купил на прошлой неделе в Сент-Эрме. Это особенная лошадь.

‒‒ Круп тяжеловат, не находишь?

‒‒ Нет, Харриет, это порода. К тому же ей приходится нести немалый и вес.

Они двинулись к лачуге, но Харриет резко остановилась, увидев трещины в земле под парой отцветающих кустов утесника.

‒‒ Видишь, там земля. Это сделали барсуки, но теперь тут живут лисы. Могу поспорить, там полно детенышей. Я надеялась застать их игру.

‒‒ Я попал в немилость, да?

‒‒ Неважно.‒‒ Она вернула раздвинутые кусты утесника на место и стряхнула несколько колючек с перчаток. ‒‒ Заглянем в хижину, и все на этом.

Они вновь двинулись через поляну.

‒‒ Как Клоуэнс?

‒‒ Прекрасно, спасибо.

‒‒ Наверное, она очень расстроилась из-за смерти брата.

‒‒ О да. Как и я. Джереми был отличным парнем.

‒‒ Я так поняла, пока он сражался с Наполеоном, ты тоже сражался с французами, только куда более прибыльным способом.

Стивен взглянул на нее и рассмеялся.

‒‒ Это правда. Могу поклясться, у меня почти не оставалось способов спасти положение. Но благодаря тебе я сумел осуществить эту опасную затею.

‒‒ Благодаря мне?

‒‒ Ну, ты же знаешь, что мы с сэром Джорджем поссорились ‒‒ хотя, может, правильнее сказать, это он по какой-то причине меня невзлюбил и начал угрожать, что аннулирует все мои кредиты. Я уже чувствовал себя банкротом. Но затем, по какой-то другой причине, он изменил решение и выдал мне ограниченный кредит. Так что мне не осталось ничего иного, кроме как рискнуть всем и заняться каперством.

‒‒ Именно, ‒‒ сказала Харриет у входа в лачугу. ‒‒ Так все и было.

‒‒ Так все и было. И за это я хочу тебя поблагодарить.

‒‒ Понятия не имею, с чего бы это.

‒‒ Думаю, Клоуэнс рассказала тебе о наших затруднениях, и ты вступилась за меня перед сэром Джорджем.

‒‒ Какая странная мысль!

Харриет первой вошла в хижину.

У деревянной хижины провалилась часть крыши и обрушилась дверь. Внутри обнаружилась чахлая трава, заросли ежевики, несколько маленьких косточек и зола от костра.

Харриет потрогала траву ногой.

‒‒ Какой-то бродяга жил здесь вместе с лисами.

‒‒ Лисами?

‒‒ Они селятся в таких местах, особенно когда если разрушить их нору. Мы ведь несколько раз проезжали этим путем, но след уже остыл. Интересно…

‒‒ А я помню, как в прошлом году, в декабре, мы мчались через лес в этом месте, ‒‒ сказал Стивен. ‒‒ Я чуть не отстал! А ты, как всегда, ехала впереди.

‒‒ Данди скачет очень уверенно. К тому же я долго на нем езжу, с самой свадьбы с Джорджем. Он редко оступается.

‒‒ А твой первый муж был хорошим охотником?

‒‒ Еще бы! Он буквально жил охотой. Одно время даже был устроителем охоты, не здесь, конечно, а на севере Девона. Чуть не обанкротился и в конце-концов свернул себе шею. Что ж, упокой Господь его душу, этот способ уйти из жизни ничем не хуже других.

Стивену раньше не доводилось оставаться наедине с невозмутимой и прямой Харриет в подобной обстановке. Внешне она была очень привлекательна, а во время беременности расцвела еще больше. Они никогда не разговорили так откровенно и о личном. Это его восхитило.

Харриет наклонилась, прикоснувшись к костям хлыстом. Стивен шагнул ближе, наслаждаясь ее запахом, черной косой, румянцем обычно бледных щек.

‒‒ Видишь что-нибудь?

‒‒ Кроличьи кости свежие. А вот это куриные, и еще какого-то животного побольше. Госпожа Лиса делила свои хоромы с кем-то еще.

Она выпрямилась, и Стивен за ее спиной тоже.

‒‒ Харриет.

‒‒ Да?

‒‒ Это ты отговорила Джорджа обанкротить меня, ведь так? Не отрицай. Я должен тебя отблагодарить.

‒‒ Может, нам лучше вообще об этом забыть? Да и почему бы просто не отдать должное Джорджу?

‒‒ Это твоя заслуга, и я должен тебя поблагодарить.

Харриет прислонилась к стене, и он положил на стену обе руки, преградив ей путь. Деревянная лачуга заскрипела под силой его нажима.

Харриет холодно взглянула на него, и в ее больших глазах читалась спокойствие.

Стивен поцеловал ее, сначала в щеку, а затем в губы. Поцелуй вышел долгим. Но тут она положила руки на его плечи и оттолкнула его. Медленно, но решительно, в ее руках чувствовалась сила.

Она достала носовой платок и промокнула губы. Потом подняла хлыст, который до этого уронила, и снова принялась переворачивать им кости.

‒‒ Однажды я слушала проповедника, ‒‒ начала она, ‒‒ который говорил, что человек ‒‒ единственное создание, которое убивает ради удовольствия. Вздор. Лиса убьет любого, кто еще шевелится, кто подает признаки жизни. И кошка. И леопард. Лисы ‒‒ отвратительные злобные создания, но я их люблю.

‒‒ Я могу убить того, кто шевелится, ‒‒ отозвался Стивен.

Харриет вышла из хижины, и он последовал за ней.

‒‒ Думаю, пока присоединиться к Нанкивеллу.

Стивен отвязал Моисея и двинулся за Харриет по лесу. Они вышли на поле, где их ждал конюх с двумя лошадьми и двумя собаками. Нанкивелл вскочил на ноги и снял шляпу; псы вскочили, потянулись и заскулили. Харриет не пришлось наклоняться, чтобы потрепать их по ушам.

‒‒ Нанкивелл, отведи собак обратно на дорогу. Пробежка им не помешает. А мы с мистером Каррингтоном проедемся галопом напрямик.

‒‒ Да, миледи.

Харриет протянула руку, и Нанкивелл помог ей сесть в седло. Две лошади, Данди и Моисей, разглядывали друг друга. Харриет натянула поводья, поправила шляпку. С тех пор, как они вышли из хижины, она ни разу не посмотрела на Стивена.

‒‒ Что ж, ступай.

‒‒ Да, миледи. Прошу прощения, миледи, но сэр Джордж велел следить, чтобы вы не ездили галопом по бездорожью. Он сказал, в смысле, сэр Джордж: «Следите, чтобы госпожа не ездила галопом и не прыгала через…»

‒‒ Не бери в голову, что сказал сэр Джордж. Слушай, что говорю я. Мистер Каррингтон проводит меня до дома...

‒‒ С удовольствием, ‒‒ вставил Стивен.

‒‒ ...если сумеет за мной угнаться.

Они молча наблюдали, как Нанкивелл забрался на лошадь и неохотно перешел на рысь, держа Кастора и Поллукса на длинных поводках. Собаки давно к этому привыкли. Стивен стоял рядом с лошадью, но теперь решил забраться в седло. Харриет критическим взглядом наблюдала за его попытками.

День выдался не слишком теплым. Деревья больше не защищали от западного ветра. И все же Стивену было тепло.

‒‒ Если ты так хочешь знать, то да, я повлияла на решение сэра Джорджа не отказывать тебе в кредите. Но я сделала это ради Клоуэнс, а не ради тебя. Предположение, что ты хоть чуть-чуть интересен мне как мужчина, абсолютно беспочвенно. Клоуэнс — мой друг, и я была перед ней в долгу. Вот и все.

‒‒ Может, теперь я тоже перед тобой в долгу. ‒‒ Стивен похлопал лошадь по шее. ‒‒ И, может, однажды ты позволишь мне тебе отплатить.

‒‒ Круп у твоей лошади тяжеловат, ‒‒ заметила Харриет, ‒‒ Без должной заботы она растолстеет. Я знаю эту породу.

‒‒ А я считаю, что это восхитительная лошадь, ‒‒ холодно ответил Стивен. ‒‒ В чем-то даже лучше твоей.

Харриет натянула поводья и оглядела пейзаж, залитый улыбающимся солнцем.

После долгой паузы она сказала:

‒‒ Женитьба на Клоуэнс много для тебя значит, Стивен. Так довольствуйся этим. Не стоит прыгать выше головы. Хорошего дня.

Она развернулась и поехала шагом, вскоре перейдя на галоп.

‒‒ Вперед, мальчик, ‒‒ гневно скомандовал Стивен. ‒‒ Мы ее догоним.

Он послал Моисея вперед и вскоре ее догнал. Дорога шла в гору, и более крупная лошадь получила преимущество. Затем Харриет грациозно перепрыгнула через низкую изгородь, и Стивен последовал за ней. Теперь они поравнялись, и лошади скакали почти с одинаковой скоростью, хотя Моисей все же держался на три корпуса позади.

Следующая изгородь, корнуольская каменная стена, была не намного выше, но гораздо шире. Данди перепрыгнул. Моисей последовал за ним, но сбил камень. Харриет обернулась и рассмеялась. Стивен сильнее ударил бока лошади пятками и стегнул хлыстом. Они ехали по красивой открытой местности между лесистыми склонами и высокими одиночными деревьями. Теперь они неслись в бешеном темпе.

Он знал, что не стоит так мчаться, как и то, что если он остановится, Харриет, вероятно, тоже сбавит темп. Но Стивену хотелось испытать лошадь. Слова Харриет ужалили его, подобно змее, яд проник и распространялся по телу. А ведь она еще и насмехалась над его лошадью.

Стивен решил, что вот-вот нагонит ее, поймает, заставит остановиться и проявит великодушие. Его лошадь крупнее и должна дольше сохранить силы. К тому же Харриет женщина, и если она не сорвиголова, то не сможет скакать в дамском седле со скоростью мужчины. Но Харриет оказалась сорвиголовой. Она подпрыгивала в седле, и черная коса летела за ней. Теперь она впервые воспользовалась хлыстом.

Они подъехали к следующему препятствию. Лес с обеих сторон подступил ближе, оставив тропку, обнесенную высокой живой изгородью. Сразу за изгородью начинался глубокий ров. Харриет натянула поводья и хлопнула Данди по шее. Лошадь, двойным прыжком преодолела препятствие. Данди приземлился на камни и обломки с другой стороны, споткнулся и встал на ноги, когда Стивен приготовился к прыжку.

Он оказался куда ближе к Харриет, чем ему казалось: ее короткая заминка, которая была лишь подготовкой к прыжку, привела его к заминке более серьезной. Стивен полоснул Моисея хлыстом, и огромный конь начал прыжок на полшага раньше, чем нужно. С чудовищным усилием он кое-как преодолел живую изгородь, но передние ноги попали в канаву, и Моисей упал. Тяжелая лошадь, мощный импульс, и Стивен вылетел из седла, перелетел через голову коня, с тяжелым хрустом рухнув на камни и гальку. Мир вокруг него почернел.

Глава восьмая

Росс приехал к Дуайту в среду, когда долгая череда погожих дней впервые прервалась дождем и ветром. Дуайт писал письмо доктору Сатлеффу, которого недавно пригласили осмотреть старого короля. Дуайт и Сатлефф познакомились в Лондоне и время от времени переписывались. Сатлефф прописал королю травяное успокоительное, которое, по его наблюдениям, хорошо помогало множеству пациентов, страдавших манией. Но Дуайт, хоть и не упомянул об этом в письме, сомневался, что такое лекарство окажется полезным для слепого человека, страдающего прогрессирующей деменцией, а теперь еще и теряющего слух. Единственное лечение, которое прописал бы сам Дуайт ‒‒ бóльшая свобода, чтобы старый и безобидный король мог гулять, или хотя бы его возили вокруг замка. Это не причинило бы никакого вреда государству.

Когда Росс вошел, Дуайт поднялся, не выпуская пера из рук, но улыбкой приветствуя друга.

‒‒ Ты один? ‒‒ спросил Росс.

‒‒ Да, все ушли, кажется, на ваш пляж. Думаю, Кэролайн пошла не по своей воле: она не любит пачкать ноги в песке. Тебе лучше?

‒‒ О да. Благодарю. Нам обоим лучше. Мы должны научиться с этим жить. Или без этого.

‒‒ Вероятно, Демельза сейчас с Кэролайн. Ты из дома? Они наверняка к вам зашли.

‒‒ Нет, Демельза не дома. Она уехала повидаться с Клоуэнс. Беда не приходит одна. Со Стивеном Каррингтоном случилось несчастье, когда он ехал верхом.

‒‒ Мне очень жаль. Когда это произошло?

‒‒ Вчера утром. Недавно он купил новую лошадь и, кажется, прыгал через препятствия. Она упала на изгородь, и он вместе с ней. Вылетел из седла и ударился спиной, возможно, даже сломал ее. Сейчас обездвижен ниже пояса.

Дуайт поморщился.

‒‒ Где он сейчас?

‒‒ У себя дома. Туда-то Демельза и поехала вместе с Мэтью-Марком Мартином. Они...

‒‒ Клоуэнс была с ним, когда это случилось?

‒‒ Нет. Но там была Харриет. То есть, Харриет Уорлегган. Она позвала подмогу из Кардью, и его принесли домой на носилках.

Дуайт погладил щеку кончиком пера.

‒‒ Кто им занимается?

‒‒ Некий Мейзер. Недавно приехал из Бата. Он сотворил настоящее чудо для Эндрю Блейми-старшего, когда тот болел.

‒‒ Возможно, Стивену полегчает через несколько дней. Иногда шок парализует так же сильно, как серьезные травмы…

‒‒ А если травма все-таки серьезная?

‒‒ Тогда она заживет за несколько недель или месяцев. Разумеется, риск есть всегда.

‒‒ Не сомневаюсь.

‒‒ Очень многое зависит от места ранения... Надо же, как ему не повезло после такого триумфального плавания.

Струи дождя ударяли в окно. Скоро ливень закончится, но сегодня явно не лучший день для игр на пляже.

‒‒ Кажется, еще совсем недавно Стивен тоже болел, ты осмотрел его и прописал лечение, а потом Клоуэнс сумела его выходить.

‒‒ И впрямь недавно.

‒‒ Разумеется, Клоуэнс считает, что в Корнуолле есть лишь один доктор.

‒‒ Я боялся, что ты это скажешь.

‒‒ Да, я здесь с незавидным поручением ‒‒ передать тебе ее просьбу. Она сказала: «Пожалуйста, убеди дядю Дуайта приехать».

Дуайт вновь погладил щеку.

‒‒ Разумеется, я приеду. Сегодня уже слишком поздно, может, завтра.

‒‒ Спасибо. Она будет тебе очень признательна.

‒‒ Не знаю только, насколько признателен окажется этот доктор Мейзер! Согласно общепринятому медицинскому этикету, именно он должен пригласить меня осмотреть пациента. В прошлый раз речь шла всего лишь об аптекаре.

‒‒ Если поедешь завтра, я пошлю кого-нибудь к ним с весточкой. Уверен, с помощью Демельзы Клоуэнс сумеет растолковать любому лекарю деликатность ситуации.

Дуайт рассмеялся.

‒‒ Постараюсь приехать к одиннадцати. Но, Росс, хочу предупредить: если травмы именно таковы, как ты их описываешь, ни хирург, ни любой другой врач не смогут дать никаких рекомендаций, кроме как сохранять неподвижность и ждать. У него сильные боли?

‒‒ Не знаю.

‒‒ А ты тоже поедешь в Пенрин?

‒‒ Вряд ли, по крайней мере, пока не услышу что-то от тебя. Там не так много места, не хочется толпиться. К тому же Демельза надолго не задержится.

‒‒ Вот как?

‒‒ Кьюби приезжает.

Глядя Россу вслед, Дуайт увидел Кэти, которая быстро нырнула в кусты у дороги, словно не желая, чтобы ее заметили. Дождь закончился, и Дуайту не хотелось сразу же возвращаться к письму, поэтому он прошелся до ворот, наслаждаясь солнцем и треплющим волосы ветерком.

Возможно, Кэти пришла потому, что его вызывают в Плейс-хаус, подумал Дуайт. Но в таком случае прислали бы Боуна. В последний раз Селина выглядела физически здоровой, в отношении здоровья душевного тоже наметились улучшения. Дуайт догадывался, что супруги частично примирились. Каким бы сложным характером ни обладал Валентин и какая бы путаница ни царила в его жизни, он всегда ладил с женщинами, и странно предполагать, что на Селину это не распространяется.

Вдруг прямо перед ним возникла Кэти. Наверное, пряталась за поворотом дороги и сама не ожидала столкнуться с ним лицом к лицу.

— Доктор Энис... Я проходила мимо и вдруг увидела капитана Полдарка.

— Он только что ушел, — сказал Дуайт. — Ты хотела его повидать?

— Нет, вообще-то, вас, сэр. Но потом подумала, что у меня нет ни повода, ни права вас беспокоить.

— Что такое? Тебе нехорошо?

— Нет, сэр, не то чтобы. Это вряд ли.

— Рад это слышать. Но что же тогда случилось?

Кэти потупила взгляд, но даже тогда от Дуайта не укрылось, что она залилась румянцем.

— Даже не знаю, как вам сказать.

Он подождал.

— Хочешь войти?

— О нет, сэр, не стоит. Хотя, может, и стоит. Может, мне стоит войти, а не трещать прямо посреди сада, где каждый может подслушать.

— Вот и хорошо. Тогда входи.

Дуайт двинулся к дому, и она тоже сделала несколько шагов, но затем снова остановилась. Он подождал.

Кэти подняла голову и смахнула с глаз прядь волос.

— Я точно не уверена, но, может, так оно и есть. Я подумала, такое только хирург может знать точно, вот он мне и подтвердит.

— Подтвердит что, Кэти?

Она приложила руку к губам, словно уговаривая себя этого не произносить.

— Ну, навроде того, что у меня опять пошла кровь, как полагается.

— Что же, Кэти, — сообщил Дуайт десять минут спустя, — без тщательного осмотра, которому ты наверняка не захочешь себя подвергать, я не смогу сказать, что не так. С уверенностью могу сказать лишь одно — ты не вынашиваешь ребенка.

— О Господи, — всхлипнула она, — понятия не имею, как такое случилось!

— Как и я. Но если между тобой и Солом Гривсом все произошло именно так, как ты сейчас описываешь, то не думаю, что ты вообще могла забеременеть. Видишь ли, мужское семя...Так сказать, требуется гораздо более точное проникновение... В общем, не важно. Видишь ли, Кэти, существует такая вещь, как ложная беременность. Она может возникнуть из-за гипноза, истерии, самовнушения или сильного чувства вины. Думаю, в твоем случае все можно списать именно на последнее.

Желтоватая кожа Кэти вновь вспыхнула румянцем.

Но тут она указала на раздувшийся живот и спросила:

— А это что тогда значит?

— Полагаю, теперь, когда ты убедилась, что не вынашиваешь ребенка, он спадет сам собой. Ну, а если это водянка, ее можно вылечить. И все же я уверен, что у такой юной и здоровой женщины, как ты, это просто симптом истерии, который очень скоро исчезнет.

Кэти потерла глаза рукой.

— Святой Иерусалим, даже думать об этом странно! Все эти месяцы... Все эти месяцы печали и позора! И всё без причины.

— Теперь ты должна чувствовать облегчение.

— Уж конечно, еще бы. Но это такой удар. Помоги мне Боже, просто кошмар! Почему же... зачем я всем растрезвонила! Не стоило болтать всем подряд, что я позволила Солу Гривсу такие вольности! Люди поднимут меня смех. Помоги мне Боже. Только от этого уже тошнит!

— Такое случалось и раньше, Кэти. Много лет назад королева Англии по имени Мария вышла замуж и очень хотела родить наследника престола. Она убедила и себя, и всех придворных врачей, что вынашивает ребенка. К несчастью для нее, это было не так.

— Но она-то хотела ребенка, — заметила Кэти, — а я нет!

— Наверное, твой разум повел себя похожим образом. Наверняка из-за страха и сильного чувства вины у тебя появились те же симптомы.

С улицы донесся топот копыт. Кэролайн с детьми возвращалась с пляжа. Услышав стук, Кэти встала.

— И она так и не родила?

— Кто? Королева? Нет. Трон унаследовала ее сестра.

— Ну ладно... ваше семейство возвращается с прогулки, хирург. Не стану вас задерживать. Теперь я могу начать жизнь с чистого листа.

Дуайт тоже поднялся.

— Не волнуйся и постарайся не расстраиваться. Это станет главным деревенским чудом на Рождество, но ты и оглянуться не успеешь, как все позабудется.

— Мама дорогая! — воскликнула Кэти и остановилась, как ужаленная.

— Что такое?

— Певун! — проговорила Кэти и шлепнула себя по ляжке. — Мне не придется выходить за Певуна!

После секундной паузы Дуайт ответил:

— Да. Не придется.

— Душенька моя! Вот теперь-то я чувствую облегчение! Аллилуйя! Я вообще не должна ни за кого выходить!

Они подошли к двери.

— Певун сильно расстроится.

— Ага, наверное. Думаете, ему доступны обычные чувства, как любому другому?

— Несомненно. Разве ты этого еще не поняла?

— Да поняла. Знаю, что очень ему нравлюсь. И он мне нравится. Он такой безобидный, не единой дурной мысли. Он вежливый и добрый. Но я не хочу за него замуж.

— Что ж, — сухо сказал Дуайт, — это твой выбор. Как и всегда.

Грозовые облака все сильнее раздувались, как злобно сомкнутые на небе кулаки, но когда Кэти вышла за дверь, заходящее солнце послало косой луч из-за туч.

— Теперь я не могу за него выйти. Я ведь делала это по расчету. Может, мне его и жаль, правда жаль. Но он ведь знал, почему я так поступаю. Придется ему смириться.

Вернувшись от Дуайта, Росс достал письмо от Кьюби.

Дорогая леди Полдарк!

Я пишу из Каэрхейса, где уже три недели живу с родными. Возможно, мне стоило написать вам в первую очередь, но, если честно, я не знаю, что сказать матери человека, которого я так сильно любила, любящей сына не меньше меня. Когда мы встречались в последний раз, вы сильно волновались за отца Джереми, и, слава Богу, он вернулся домой целым и невредимым. Для меня лично это приятные воспоминания: когда мы впервые познакомились, и Джереми сделал все, чтобы скрепить эту дружбу. Теперь, когда все потеряно, я надеялась приехать к вам с его ребенком и разделить с вами горе. Сэр Росс сказал, что я стану желанным гостем в Нампаре и могу остаться до рождения ребенка. Уверена, что вы присоединитесь к этому приглашению. И все же мое присутствие в доме может стать постоянным и болезненным напоминанием о гибели Джереми, магнитом, притягивающим к себе печаль и чувство утраты.

Так что с вашего позволения, дорогая леди Полдарк, я для начала приеду на две недели, а затем, возможно, еще на какое-то время вернусь в Каэрхейс. Посмотрим, как будет лучше, в особенности — как лучше для вас.

Если это удобно, то я приеду в следующий понедельник, семнадцатого. Я хотела бы взять с собой мою сестру Клеменс, чтобы она переночевала у вас и уехала с грумом на следующий день. Но прошу, назначьте другую дату, если это вам неудобно. Я, как вы понимаете, совершенно свободна.

Поверьте, дорогая леди Полдарк, я с нетерпением жду встречи с вами.

Ваша любящая невестка,

Кьюби

Демельза послала записку с сообщением, что они с нетерпением ждут ее приезда.

Это случилось как раз перед тем, как приехал молодой моряк, сообщивший о несчастье со Стивеном.

Днем Росс дошел до Уил-Грейс, переоделся и спустился в шахту вместе с Беном Картером. Новых жил было мало, и увиденное его опечалило. Многие годы шахта давала богатую оловянную руду с нескольких уровней, а теперь иссякла. Южную жилу закрыли два года назад. Северная жила уже несколько раз казалась полностью истощившейся, но еще подавала надежды — время от времени там еще находили небольшие залежи. Но это лишь ненадолго отсрочивало злополучный день закрытия шахты.

В плену у Росса оказалось достаточно времени, чтобы все просчитать, и он принял решение, что если вернется домой, то немедленно закроет шахту. Сейчас на ней работало всего сорок человек, остальных перевели на Уил-Лежер, которая продолжала расширяться. Теперь она, пожалуй, сможет принять еще десятерых.

Но смерть Джереми свела на нет его расчеты, как свела на нет и многое другое. Росс сказал Бену, что старая шахта должна продолжить работу еще какое-то время, но самый нижний уровень, шестьдесят саженей, следует бросить и работать на сороковом и выше. Нижние насосы, установленные Джереми, и другое ценное оборудование предстояло демонтировать и поднять наверх, прежде чем старые уровни затопит. Но насос, собранный Буллом и Тревитиком двадцать пять лет назад и модернизированный Джереми в 1811 году, мог продолжить работу с меньшей нагрузкой. Тогда число рабочих можно урезать до тридцати. Больше, чем необходимо, но все равно немного. Прибыль от Уил-Лежер упадет примерно на двадцать процентов.

Бен спросил, не хочет ли он на следующий день спуститься в Уил-Лежер, но Росс сказал, что займется этим на следующей неделе. На самом у него не было других дел, но только за последние пять лет шахта практически перешла к Джереми — он принимал все решения, касающиеся ее открытия, проектирования и подвода воды, а также разработки вновь обнаруженной шахты Треворджи, и Росс не желал очередного напоминания о сыне. Когда он приехал домой, то по привычке осмотрел шахты, но рана до сих пор кровоточила.

Это случилось всего четыре с половиной года назад, сразу после его возвращения из Испании. Они спускались в Уил-Грейс, а затем все вместе возвращались домой. Тогда-то Джереми и предложил снова открыть Уил-Лежер. Высказывая соображения, он задавал, казалось бы, невинные вопросы о Тревэнионах — видимо, незадолго до этого он познакомился с девушкой, что так его опьянила. Впрочем, Росс не знал, что первая встреча Джереми и Кьюби произошла во время некой авантюры, предпринятой вместе со Стивеном Каррингтоном, когда они высадились на берег недалеко от Каэрхайса. Роман был обречен в самого начала, но все же подарил несколько ярких месяцев безоблачного счастья. Возможно, это лучше, чем ничего. И Кьюби, при всем ее своеволии и упрямстве, оказалась достойна его любви.

О чем еще не знал Росс тем морозным февральским 1811 года, так это об интересе сына к паровым двигателям, о таланте, который позволил ему разработать новые идеи. Росс никогда не переставал винить себя за недостаток осведомленности, недостаток проницательности во всем, что касалось сына. Хотя, как сказала Демельза, Джереми хранил все в такой тайне, что Росс все равно не смог бы ничего узнать. У них, как часто бывает у отцов с сыновьями, возникли скорее сложности в общении, чем недостаток привязанности.

А еще перед смертью в столь юном возрасте Джереми сделал неплохую карьеру в армии, получив повышение лично от Веллингтона. Еще один капитан Полдарк. Казалось бы, военное дело — последнее, в чем мог бы преуспеть этот высокий, долговязый, творческий молодой человек, слегка сутулящийся, легкомысленный, любящий пошутить и ненавидящий кровопролитие.

Господи, думал Росс, какая потеря! Какая утрата — для Демельзы, для Кьюби, для Изабеллы-Роуз, но прежде всего — для самого Джереми...

Он уже собирался выйти из шахты, когда его затуманенный взор упал на приближающегося молодого человека. Такой же высокий, как и Джереми, но на три года моложе, длинноносый, с вечным прищуром и худыми ногами, смуглый и с темными волосами. Выбившая из-под шляпы прядь волос падала на лоб. Плащ и лицо, промокшие под недавним дождем, блестели.

— Черт побери, да это же кузен Росс! Какая мерзкая погода! Отсиживался в шахте? Повезло же тебе! А мне, как видишь, не очень. Эти тучи просто вычерпали всю воду из моря и вылили ее как дети из ведерка!

Он улыбнулся непринужденной, сверкающей, очаровательной улыбкой. Так некстати в ту минуту, когда Росс вспоминал о Джереми.

— Я думал, ты вернулся в Оксфорд.

— В Кембридж. Нет, мы уезжаем на выходных. Ужасное будет путешествие, но Селина отказывается добираться морем. Значительный недостаток жизни в Корнуолле — его чудовищная отдаленность от всего остального мира. — Валентин спешился, глядя в худое и мрачное лицо Росса. — Мы написали вам, конечно, как только узнали.

— Разумеется, — повторил Росс. — Благодарю. Уверен, Демельза ответила.

— Скорее Клоуэнс. Это ужасная потеря для всех нас.

— Благодарю.

Теперь, когда Валентин спешился, Росс заметил его слегка искривленную ногу.

— Возвращаешься обратно?

— Да. Должен предупредить, Демельза не дома. Она осталась у Клоуэнс на несколько дней.

— Я пришел как раз спросить о Клоуэнс. Ну, может, не о Клоуэнс, а о Стивене. Слышал, произошел несчастный случай.

— Худые вести не лежат на месте.

Пока они шли по склону холма, Росс рассказал молодому человеку все, что знал.

— Удача переменчива! — заметил Валентин. — Я знаю Стивена уже несколько лет, и он кажется мне крайне энергичным и живым. Вряд ли он обрадуется долгой вынужденной неподвижности.

— Доктор Энис поедет туда завтра, и возможно, мы узнаем больше.

Мрачные тучи, плывущие с северо-востока, разделились, как армия перед препятствием. Небо над Нампарой, пронизанное лучами солнца, засияло цветом морской волны. Валентин снял шляпу и хлопнул ей по плащу, стряхивая капли. Он спросил, как идут дела на Уил-Лежер и Уил-Грейс и рассказал о новом предприятии, Уил-Элизабет, которому к следующему году понадобится насос.

— Я собирался посоветоваться с Джереми, но увы...

— Когда ты должен получить степень?

— Следующей весной. После этого мы надеемся надолго обосноваться в Плейс-хаусе. Могу я задать тебе пару вопросов?

Его тон изменился.

— Вопросы? Конечно. Если я сумею на них ответить. Ты зайдешь?

— Давай прогуляемся до пляжа. Возможно, свежий воздух лучше подойдет для конфиденциального разговора.

Они обошли сад Демельзы и направились к пляжу Нампары по каменистой тропе, поросшей мальвами, чертополохом и высокой травой. Было время отлива, и гладкая светло-коричневая полоса песка простиралась до Темных утесов, не нарушаемая ни камнями, ни волнами, ни ручьями. Поблизости на песке виднелось множество следов, но уже через пару сотен метров они заканчивались. Вдалеке у кромки прилива бродил какой-то человек.

— Это Пол Дэниел, — сказал Росс.

— Что?

— Пол Дэниел. Он делит эту часть пляжа с тремя другими, которые подбирают то, что принесло приливом. Когда Пол что-нибудь находит, он не подбирает добычу, а рисует двойной крест на песке. И тогда упаси Бог кого-нибудь это унести.

Валентин рассмеялся.

— Кузен Росс, мы оба с тобой корнуольцы до мозга костей, но мне кажется, ты понимаешь местных куда лучше, чем когда-либо научусь понимать я.

— Раньше я был к ним ближе. Конечно, до моего отъезда в двадцать лет я не удалялся отсюда дальше Плимута.

— А я часто отсутствовал.

Они прислонились к воротам.

— Что ты хотел узнать?

Несколько минут было слышно только легкое дыхание ветра.

— Ты только что упомянул Дуайта Эниса. Он принимал роды у моей матери, когда появилась на свет моя сестра.

— Да, вроде бы так.

— Он принимал и мои роды?

— Нет, он был в море, во флоте.

— Ты ведь знаешь, что я родился восьмимесячным?

— Слышал об этом.

— Преждевременно, во всех смыслах. Но ты говоришь, что слышал об этом. Неужели ты не знаешь об этом наверняка, ведь вы жили совсем рядом?

— Я никогда не состоял в тесной дружбе с семейством Уорлегганов. В то время наши отношения были из рук вон плохими.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему именно тогда они испортились?

— Это что, допрос?

— Если тебе так угодно.

Валентин барабанил по воротам длинными пальцами. Вот уже двадцать лет Росс то совершенно забывал про этого молодого человека, то он снова, болезненно и остро, проникал в его мысли. Хотя за все это время они ни разу не беседовали наедине, по душам. Они общались поверхностно, и особенно неловко, что сын Элизабет так вцепился в него сразу после смерти Джереми. Россу никогда не нравился этот молодой человек со злобным юмором, озорными шутками, огромным обаянием и безусловной уверенностью, что на него поведется любая женщина. Крайне мерзко он повел себя на приеме у Джеффри Чарльза, привезя с собой непрошеного гостя, Конана Уитворта, и тем самым огорчив Морвенну, а затем полупьяно улыбался и усмехался, когда между Россом и Джорджем чуть не завязалась драка. Что до слухов, поговаривали, будто он женился на Селине Поуп ради денег и уже отрыто ей изменяет.

— На что ты смотришь? — спросил Валентин.

— На тебя, раз уж спросил, Валентин. Когда ты родился, естественная вражда между мной и твоим отцом достигла пика, потому как я не хотел, чтобы твоя мать за него выходила. Он не мог этого не знать.

— Ты любил мою мать, верно?

— Какое-то время.

— А в то время?

— Я глубоко ее уважал.

Росс смотрел на стадо коров, ковыляющих по скалам Уил-Лежер вереницей, словно судьи, входящие в зал для слушаний.

— А ты знал — подозреваю, знал, что я стал постоянной причиной ссор между родителями?

— Я узнал об этом позже.

— Тогда ты знаешь, по какой причине. — Росс не ответил, и Валентин продолжил: — Он подозревал, что я не его сын.

— Правда?

— Да, правда. Эта туча бродила надо мной все детство, хотя я, разумеется, не догадывался, в чем дело. После смерти матери она рассеялась. Родившаяся семимесячной Урсула развеяла его подозрения. И тогда он, в своем сухом и мелочном стиле, попытался стать образцовым отцом. Но ущерб, как по мне, уже был нанесен. Я боялся его и ненавидел. С тех пор он мало что мог сделать, чтобы поменяться в моих глазах. Мне... Мне всегда казалось, что он в какой-то мере ответственен за смерть матери.

— Я так не думаю. Твой... Джордж был очень привязан к твоей матери, пусть и, говоря твоими словами, в своем мелочном стиле, но, как мне кажется, искренне. Не забывай, что он снова женился только через двенадцать лет.

Пол Дэниел исчез из поля зрения. Росс вдруг ощутил бессильную злобу к тому клубку любви, ненависти и ревности, который омрачил рождение Валентина и разрушил его детство. И кто виноват? Он, наравне со всеми. С Элизабет. С Джорджем. Единственным невиновным, конечно, был Валентин. Годами Росс с некоторого расстояния наблюдал за взрослением мальчика. И все, что он видел и слышал, казалось неутешительным.

Но Росс слишком редко смотрел в глаза правде: он тоже несет ответственность за сложившуюся ситуацию — прямую или психологическую.

Нежданная встреча его взбудоражила. Теперь ему казалось, что главный поворот всей его судьбы, ступица, от которой протянулись спицы дальнейшей жизни, заключался в тех нескольких минутах гнева, похоти и захлестывающего разочарования, из-за которых родился Валентин.

Он легко коснулся руки Валентина. Непривычный для него жест.

— Почему ты решил сегодня повидаться со мной?

— Чувствовал, что должен увидеть тебя перед отъездом и попытаться прояснить кое-что в собственных мыслях.

— Вряд ли я сумею помочь.

— Точно так же ответил мне Дуайт Энис несколько дней назад.

— По этому поводу?

— Имеющему к нему отношение. Как ты считаешь, моя мать изменяла Джорджу Уорлеггану после свадьбы?

— Господи Боже, нет! Ты оскорбляешь ее память.

— Я просто предполагаю. Это бы объяснило внезапные перемены его настроения.

— Уверен, дело не в этом.

— И ты настолько же уверен, что у моей матери никого не было в промежутке между смертью ее первого мужа и вторым браком?

Росс предвидел этот вопрос.

— Твоя мать — честная и благородная женщина. В то время я редко с ней виделся, но думаю, это крайне маловероятно.

Валентин сухо кашлянул.

— Что ж, тогда позволь задать последний вопрос. Именно ради него я и пришел, хотя задать его непросто. Возможно ли, что ты — мой отец?

Росс обнаружил, что слишком крепко вцепился в ворота. Он ослабил хватку, взглянул на свои пальцы и разогнул их. Он понимал, как многое зависит от его ответа. И как важно сейчас солгать без малейшего колебания. И все же насколько невозможной оказалась эта ложь, несмотря на все последствия.

— Я не собираюсь отвечать на этот вопрос, Валентин.

— Не можешь или не хочешь?

— И то и другое.

С Уил-Лежер поднимался черный дым и сливался с тучей, пробивался сквозь нее и плыл дальше.

— Значит, такая вероятность существует?

— Черт побери! — Росс остановился, сглотнул стоящий в горле комок, стараясь сдержать порыв злости. Он понимал, что злится не только на собеседника, но и на себя. На несколько мгновений повисло молчание. — Черт тебя побери!.. Да, такая вероятность есть.

Валентин собрался ответить, но Росс яростно его перебил:

— Но лишь вероятность. Никто не знает наверняка. Думаю, даже твоя мать не знала наверняка. На этот вопрос я не могу ответить, потому что не знаю ответа. Тебя устроит такое объяснение?

— Да, благодарю. Думаю, устроит, — задумчиво ответил Валентин.

И тогда Россу показалось, будто все изменилось, будто несколько слов, унесенных ветром и услышанных лишь одним человеком, перевернули мир, и он уже никогда не будет прежним.

— Но позволь мне тебя предостеречь. Позволь предостеречь тебя, Валентин. Если ты когда-либо заговоришь об этом наедине или при свидетелях, претендуя на что-то или отрицая что-то, опираясь на мои слова, твоей смерти будут желать сразу двое. Джордж Уорлегган и я. И клянусь, один из нас до тебя доберется.

Валентин прислонился спиной к воротам в своей привычной циничной манере, словно ничто не может его взволновать. Но лицо его пылало. Он прикоснулся к руке Росса, повторив его движение.

— Я понял, кузен Росс, — сказал он.

Глава девятая

Когда на следующее утро Дуайт добрался до Пенрина, Клоуэнс открыла ему дверь и провела в крохотную гостиную, где, сунув руки в карманы, стоял крепко сбитый белобрысый паренек.

— Это Джейсон Каррингтон, племянник Стивена. Он только что пришел к нему.

Мужчины пожали друг другу руки. Клоуэнс выглядела неряшливо, глаза покраснели от недосыпа.

После неловкой паузы Джейсон произнес:

— Что ж, мэм. Я лучше пойду. Вернусь завтра, обязательно.

— Я заметил их сходство, — сказал Дуайт, когда Джейсон ушел.

— Да... И он очень любит Стивена.

— Расскажи, как всё случилось.

— Его сбросила лошадь в лесу около Кардью. С ним была леди Харриет. По словам грума, они встретились минут за пятнадцать до этого и галопом поскакали к Кардью. Но лошадь Стивена не смогла перепрыгнуть через изгородь и упала. Харриет поспешила за помощью, Стивена положили на телегу и привезли домой. Хотя это гораздо дальше, чем до Кардью, решили, что будет лучше привезти его сюда.

Дуайту показалось, что он услышал в ее голосе нотки горечи.

— А что сейчас? Он в сознании?

— Да. С четверга. Но иногда сознание путается.

— Он может шевелить ногами?

— Левой, но не правой. Доктор Мейзер надел на него так называемый спинальный корсет и пускает кровь. Сейчас с ним мама.

— А доктор Мейзер знает о моем приезде?

— Мы сказали ему утром. Разумеется, он знает ваше имя. Он сказал, что постарается вернуться к одиннадцати, чтобы вы осмотрели Стивена вместе.

Дуайт вытащил часы. Была четверть одиннадцатого.

— Доктор Мейзер живет поблизости? Я мог бы к нему зайти.

— Во Флашинге. Мили три-четыре.

Послышались шаги, и вошла Демельза. Она была в белом муслиновом платье с черным поясом, и Дуайту показалось, что она выглядит бодрее, несмотря ни на что.

Они расцеловались.

— Он хочет пить, — сказала Демельза, — я пришла за лимонадом. — Как хорошо, что ты пришел, Дуайт. Кэролайн с тобой не приехала?

— Нет. Она решила, что будет слишком много народа.

Они поговорили еще несколько минут, и Демельза сказала:

— Доктор Мейзер всё прекрасно понимает. Вряд ли он оскорбится, если ты начнешь без него.

На маленькой кровати Стивен выглядел огромным, куда крупнее, чем когда Дуайт лечил его от плевропневмонии. Его лицо заплыло и покраснело. Демельза поставила лимонад на столик у кровати.

— Подожду внизу, — сказала она.

Стивен был весь в бинтах и шинах и охнул, когда его перевернули набок. Дуайт пощупал пальцами его спину, слегка надавив, чтобы понять, где болит. Правая нога раздулась и не шевелилась, кожа на ней почернела от синяков и ссадин. Левую Стивен мог согнуть в колене.

Его снова перевернули на спину, и Клоуэнс приподняла его, подставив пару подушек.

Дуайт достал стеклянную трубку с небольшой грушей на конце, для прочности прикрепленную к тонкой палочке, и сунул ее Стивену под мышку. Медицинский термометр изобрели почти два десятилетия назад, но он до сих пор не нашел широкого применения. Достав градусник, Дуайт увидел, что ртуть поднялась очень высоко.

— Скоро пойду на поправку, — сказал Стивен. — Встану на ноги. Еще пару деньков отдохнуть, всего-навсего. Дай лимонада, Клоуэнс.

Он сумел удержать стакан, хотя руки у него дрожали. Дуайт приподнял его веки.

— Ты поправишься, — сказал он, — но это долгий процесс. Нужно запастись терпением. Доктор Мейзер назначил верное лечение. — Потом он обратился к Клоуэнс: — Думаю, ссадины на левой ноге можно полечить камфорной мазью на гвоздичном масле. Но не покрывай фланелью, пусть к ноге проникает воздух. И я выпишу рецепт на перуанскую кору. А потом повидаюсь с доктором Мейзером.

— Вчера вечером из «Королевского штандарта» прислали пожелания скорейшего выздоровления, — сказал Стивен. И еще Кристофер Сейверленд из королевской почтовой службы. И другие заходили. Прямо светопреставление.

Были и тревожные признаки, и Дуайт задумался, стоит ли указать на них доктору Мейзеру или промолчать.

— Есть кое-какие повреждения позвоночника, — сказал он, когда они спускались по лестнице, — но восстановление активности левой ноги — хороший признак. Нужно наблюдать за отёчностью правой. Думаю, кровопускание тут поможет, но только из основания позвоночника, а не из ноги.

— И долго он будет прикован к постели? — спросила Клоуэнс.

— Точно сказать невозможно, дорогая. Три месяца, если повезет.

— Три месяца!

— Может, и меньше. Он весьма решительный человек. Но сначала...

— Сначала? — спросила Демельза, изучив лица старого друга.

— Он ест? Ему нужно соблюдать противовоспалительную диету. Лимонад — идеальное питье.

— Но сначала? — повторила Демельза.

— Есть признаки внутреннего кровотечения. Возможно, оно уже прекратилось.

— А если нет?

— Давайте будем надеяться, что да. Когда ты возвращаешься домой?

— Я? — спросила Демельза. — Точно не знаю. Но в понедельник я точно должна уехать.

— Думаю, маме в любом случае вскоре придется вернуться домой, — сказала Клоуэнс. — У нее и своих проблем хватает. В Нампару приезжает вдова Джереми.

— А ты сама с ним справишься?

— В понедельник приедет Джейсон и пробудет здесь, сколько мне нужно. Он поможет мне с тяжелой работой.

— После встречи с доктором Мейзером, — сказал Дуайт, — я, вероятно, вернусь и немного перекушу с вами перед отъездом, хорошо?

— Определенно перелом позвоночника, — сказал Аристид Мейзер. — При первичном осмотре был полный паралич. Вчера я сделал надрез в правом бедре и пустил немного крови.

— Да, я видел.

— Похоже, по этой причине отечность уменьшилась. Я также приподнял его крестец. Это вы тоже видели.

— Это причинило ему сильную боль?

— Он поворчал, да. Но думаю, он не из тех, кто сильно чувствителен к боли.

— Самое большое беспокойство вызывает правое бедро, — сказал Дуайт.

— Внутреннее кровотечение?

— Да.

— Мне кажется, это бедренная артерия.

— Мне тоже. Но если бы артерия разорвалась, он бы уже скончался.

— Что ж, тут мы мало что можем сделать. Шину не поставишь.

Мейзеру было около сорока. Невысокого роста, рыжий и энергичный, с уверенностью, которой всегда не хватало Дуайту.

— Я бы осмотрел его еще через пару дней, если вы не возражаете, — сказал Дуайт.

— Отлично. Прошу, приходите, когда пожелаете.

— Как я полагаю, леди Полдарк уедет домой в понедельник. Не могли бы вы послать с ней письмо, чтобы держать меня в курсе?

— Непременно. Если к тому времени он еще будет жив.

Дуайт поднял брови.

— Что ж, с каждым днем надежды всё больше, — сухо произнес он.

В дверях Мейзер сказал:

— Я читал вашу статью о злокачественных и доброкачественных опухолях и туберкулезе легких в «Эдинбургском журнале медицины и хирургии». Для меня честь встретиться с автором.

— Вот как, — сказал Дуайт, словно извиняясь. — Это было в прошлом году. Недавно я получил двух новых пациентов, и эти случаи слегка изменили мою точку зрения. Но благодарю вас.

— Будьте покойны, я приложу все силы, чтобы поставить вашего юного друга на ноги. Я всегда считал, что полезнее готовиться в худшему.

— Я и сам следую этому принципу, — согласился Дуайт. — И потому не собираюсь спорить по этому поводу. Буду ждать вашего письма, доктор Мейзер.

К дому Дуайт подъехал после шести, его уже три часа дожидался Певун.

У Клоуэнс Дуайт плотно пообедал и потому, ответив Кэролайн на вопросы о Стивене, повременил с ужином, пока не поговорит с посетителем.

— Не должон я вас беспокоить, хирурх, но она же согласилась, хирурх, она обещала!

Он явно плакал, но уже давно. С тех пор его глаза, в которых лишь изредка светился разум, уже высохли, но еще было заметно, что он плакал. Кадык дергался, как будто Певун пытался его проглотить.

— Мне жаль, Певун. Но я ничем не могу помочь.

— Я знаю. Никто тута не поможет. Но мне-то что делать, хирурх? Ни с того, ни с сего, с бухты-барахты. Я ж так хлопотал по дому. И она туда приходила. Но я-то не изменился. Ни чуточки. Больше не хожу на цыпочках, ничего такого. А она просто нарушила слово, вон оно как!

— Ты ведь наверняка знаешь, — сказал Дуайт, — что Кэти считала, будто носит ребенка, и собиралась выйти за тебя ради него. А когда выяснилось, что она ошиблась, главная причина для свадьбы исчезла.

— Чего?

— Она девственница, Певун, если ты понимаешь, что это значит. Никогда не имела настоящих отношений с мужчиной. Обнаружилось, что она девственница. И может начать жизнь сначала. У нее полная свобода выбора, и она предпочла никого не выбирать, остаться просто Кэти Картер, горничной в Плейс-хаусе.

— Чего?

Дуайт мрачновато улыбнулся.

— Полно, друг мой, не сдавайся так быстро. Но не думай, что я тебе не сочувствую. Она согласилась выйти за тебя замуж и...

— Она обещала!

— Да, обещала и нарушила обещание, а этого не следовало делать. Но она считает, что всё изменилось и это освобождает ее от обязательств. Она ведь тебе это объяснила?

— Сказала то да сё. То да сё.

— А разве она не сказала, что сожалеет?

— А как же. Сказала, что сожалеет и притворилась, будто мы останемся друзьями. Но это совсем не то же самое.

— Я знаю. И понимаю твое разочарование. А раз я устроил эту помолвку, то несу определенную ответственность. Я очень огорчен и разочарован, что так случилось. Это мне урок, что нельзя вмешиваться в чужую жизнь.

— Чего?

— Но ты, Певун, не должен из-за этого отступать. Ты пришел ко мне за советом и помощью задолго до отношений с Кэти, по крайней мере задолго до того, как они стали серьезными. И я помог тебе и дал совет, разве не так?

Певун почесал затылок.

— Ага.

— Не стоит использовать это как предлог, чтобы вернуться к старому. Ты не должен позволять разочарованию править твоей жизнью и становиться прежним. Ты выше этого. Ты совершенно нормален почти во всех смыслах. И должен таким оставаться, даже если придется уйти из Плейс-хауса и никогда не видеться с Кэти. Ты должен быть сам себе хозяином. Понимаешь?

— Ага.

— А теперь ступай домой и скажи себе, что ты воспользуешься этой ситуацией к лучшему. Обещаешь?

Певун смахнул огромной ручищей прядь волос с глаз.

— Не могу обещать, что уйду из Плейс-хауса.

— Я об этом и не прошу. Только предполагаю, что это может понадобиться. Обещай, что постараешься остаться полноценным человеком.

Певун моргнул.

— Я полноценный, хирурх. Не особо-то мне это помогло.

В понедельник Демельза ехала домой в расстроенных чувствах. В глубине ее души еще зияла черная дыра после смерти Джереми, как гангрена сжирая все признаки возвращения прежнего жизнелюбия. Ее также беспокоил Стивен — ему не становилось хуже, но и на поправку он не шел, и она порывалась открыть письмо доктора Мейзера, которое везла доктору Энису, и узнать, что он думает на самом деле.

Но не считая этих тревог, ее беспокоила и менее важная проблема, и Демельза знала, что Росс будет ее за это презирать. К ним приезжает невестка.

Причем вместе с сестрой, которую Демельза едва знает.

Те две недели в Брюсселе, когда Кьюби и Джереми устроили ей такой великолепный прием, были чудесными, и она была бы совершенно счастлива, если бы не тревога за Росса. А когда в последние полгода она не тревожилась? Впервые увидев Кьюби, всего-то в прошлом году, Демельза сразу почувствовала к ней симпатию. В Брюсселе симпатия увеличилась, и Демельза с нетерпением ждала новой встречи. После потери Джереми она согласилась с предложением Росса, что Кьюби поживет в Нампаре хотя бы до рождения ребенка.

Но сейчас, когда дошло до дела, в Демельзе зашевелились старые страхи по поводу своего скромного происхождения.

Кьюби никогда не бывала в Нампаре, а ведь дом, по правде говоря, это просто большая сельская усадьба с обычными для фермы строениями и лишь с одной более приличной комнатой — библиотекой. Поместье Нампара? Уж точно нет. Как ни назови, лучше это не станет.

Демельза никогда не была в Каэрхейсе, даже снаружи не видела, но Джереми часто упоминал о большом замке, пусть даже имитации, которую хозяева не могли достроить. Дом стоял в превосходном парке, с лакеями и конюхами — в общем, всем великолепием аристократической жизни. Демельза знала такие дома. Очень хорошо знала. Техиди, Треготнан, Трелиссик. Она любила их и получала удовольствие от общества живущих в них людей. Бовуд, куда она возила Клоуэнс, был самым великолепным из таких поместий. И всего несколько недель назад она останавливалась в Лансдаун-хаусе. Демельза вращалась среди сливок общества. И теперь она леди Полдарк.

Так о чем же волноваться? Что ж, Кьюби никогда не видела Нампару. Это очень приземленное место, с таким же практичным хозяином и вышедшей из шахт хозяйкой. В прошлом году Кьюби приезжала на прием в Тренвит. Это вполне приличный дом, принадлежащий Джеффри Чарльзу. Возможно, Кьюби ждет, что Нампара окажется подобием Тренвита. А если так, то для нее это окажется чудовищным разочарованием. Похоже, она примирилась со своей семьей. Возможно, через пару недель она с радостью вернется в Каэрхейс и останется там. Пусть даже ее свекровь — леди Полдарк.

А еще приезжает ее сестра. Демельза познакомилась с ней на приеме в Тренвите, вместе с довольно-таки надменным братом, у которого Кьюби недавно останавливалась в Лондоне. Демельза вспомнила, что Джереми вроде бы хорошо отзывался о сестре, хотя непонятно, о той ли сестре.

С Джереми все это не имело бы значения. Он сумел бы разрядить обстановку, заполнить неловкие паузы, украсить своим присутствием дом в глазах Кьюби. А сейчас остался только Росс, который в своем нынешнем настроении менее чем когда-либо склонен вести себя любезно.

Поэтому рано утром в понедельник Демельза выехала из Пенрина в сопровождении того же юного моряка, что принес ей последнее письмо, и была дома к одиннадцати. В ответе Кьюби она пригласила их на обед к трем, а сейчас жалела об этом. Оставалось мало времени для подготовки. Для начала, две спальни, а затем обед, пусть и без претензий, но должен быть элегантным, с умело подобранными блюдами.

Все это уже решалось, поскольку она дала указания еще до отъезда, но многое предстояло сделать. Гостиная не убрана, столовая выглядит мрачно, нужно везде навести порядок, и во всем доме не хватало цветов. Хуже всего, дул сильный юго-восточный ветер, с ним справиться всегда было сложней всего, от него гремели окна и хлопали двери. Самые высокие песчаные дюны за Уил-Лежер дымились, подобно вулканам.

Демельза суетилась по дому, несмотря на боль в сердце, прибралась даже в комнате Джереми; если Кьюби захочет ее увидеть, то только во всей красе. Для Клеменс Демельза выделила комнату Клоуэнс, а Кьюби — лучшую из двух спален, построенных над библиотекой в 1796 году, когда дом переделывали. Там, если конечно Кьюби решит остаться, она могла бы родить ребенка. Этой комнатой мало пользовались, к тому же она была самой элегантной: только пять лет назад сюда купили новую мебель из палисандра, на кровати лежало розовое атласное стеганое покрывало, а на окнах висели шторы в тон покрывалу, пол украшал турецкий бордовый ковер.

Демельза набрала в саду цветы; но их оказалось совсем мало, и выглядели они пожухлыми. Корнуольские сады хороши весной: в легкой теплой почве прекрасно растут луковичные, розы, ракитник, люпины, желтофиоли и цветущие кустарники, такие как сирень. А летом и осенью цветам не хватает гумуса. Еще и розовая мальва в этом году не уродилась. Георгины вошли в моду и, возможно, хорошо бы росли в песчаной почве, но Демельза никогда их не сажала из-за воспоминаний о Монке Эддерли.

Демельза сорвала охапку первых попавшихся на глаза цветов, сунула их в кувшин в гостиной и поспешила наружу посмотреть, не найдет ли что-то еще, когда через ворота со стороны моря в сад вошел Росс.

— Так рано вернулась? — сказал он, целуя ее. — Я не ждал тебя раньше двенадцати.

Демельза вкратце рассказала ему последние новости про Стивена.

— Я привезла записку Дуайту от доктора Мейзера, но у меня не было времени вручить ее по пути домой, а моряку не хотелось доверять доставку. Ее мог бы передать Мэтью-Марк.

— Я сам могу передать.

— Нет, Росс, если тебе не трудно, мне бы хотелось, чтобы ты был здесь, когда приедет Кьюби.

Он взял ее за руку.

— Неужели снова вернулись старые тревоги?

— Возможно, это мелочи. Но у меня никогда не было невестки, а из-за того, что произошло, станет только сложней. — Демельза недовольно окинула взглядом сад. — Будь у меня время, я бы лучше собрала диких цветов на скалах. Там растет много вереска и васильков, и чудесный свежий ракитник в дальнем конце Длинного поля.

— Что ж, это займет не более получаса. Я буду удерживать оборону крепости, пока тебя нет.

Демельза покачала головой. Вспыхнули яркие и болезненные воспоминания: как она вошла в дом с букетом колокольчиков, еще до того, как вышла замуж за Росса и была лишь прислугой, и обнаружила Элизабет.

— Почему ты дрожишь? — спросил Росс.

— Разве? Так, ерунда... Похоже, Стивен серьезно болен. Как бы мне хотелось узнать, что доктор Мейзер написал Дуайту.

— Я спрошу его сегодня. Он мне расскажет. Но думаю, медицина здесь мало чем поможет. Все зависит от пациента и от серьезности ранения.

— Боже ты мой! — воскликнула Демельза.

— Что случилось?

— Думаю, они здесь.

— Не похоже, что жар спал, — сказал Джейсон.

— Да. Надеюсь, доктор Энис скоро придет.

— Мне не кажется, что он лучше доктора Мейзера.

— Просто я давно его знаю и доверяю его суждениям. И я надеялась...

Они пообедали жареным палтусом, которого купил Джейсон, а также картофелем и гороховым пудингом. Клоуэнс готовила, будто в тумане, и ела совсем без аппетита. Был вечер вторника, но еще светло, поскольку солнце, уже почти завалившееся за край земли, отражалось в раскаленной воде залива. Доктор Мейзер навестил их сегодня после полудня, дал пациенту лекарства, после которых тот сразу уснул, и оставил еще одну микстуру на вечер. Клоуэнс и Джейсон по очереди сидели со Стивеном и установили в спальне еще одну временную кровать, чтобы ночевать там посменно. Стивен начал чувствовать боль, но был слишком слаб, чтобы доставлять беспокойство. Тем не менее, слабость не помешала ему потратить пол-утра на обсуждение с Джейсоном планов насчет нового судна, которое он купит или построит. Это будет небольшой бриг или двадцатипятифутовый люггер, им будет командовать Джейсон, пока не наберется достаточно опыта, чтобы заслужить нечто большее.

Ничто не помешало Стивену и принять трех посетителей: Эндрю Блейми, Сида Банта и Тимоти Ходжа. Первый визит был просто дружеским, поздороваться и попрощаться. С утренним приливом Эндрю уходил в Нью-Йорк, он просто зашел пожелать выздоровления. Последние два были деловыми, ведь торговля не может ждать, даже если хозяин временно не у дел.

Клоуэнс прежде почти не доводилось разговаривать с Тимом Ходжем. Невысокий крепыш, он имел настолько черные глаза, такую темную кожу и зубы, что требовалось время привыкнуть к его необычной внешности, и только потом становились очевидны его деловые таланты. Если болезнь Стивена затянется надолго, именно Тиму можно будет поручить дела. Если бы все мысли Клоуэнс не были заняты Стивеном, она бы, наверное, удивилась, как такой способный человек в свои сорок с небольшим лет оказался обычным матросом на каперском корабле.

— Отец — человек известный. Люди останавливают меня на улице и спрашивают о нем, похоже, и впрямь беспокоятся, — сказал Джейсон.

— Он умеет находить подход к людям, — ответила Клоуэнс. — И со всеми хорошо ладит.

Она смотрела на Джейсона через стол — он ел с аппетитом, достойным изголодавшегося моряка. После несчастного случая со Стивеном она видела его сына гораздо чаще. Казалось естественным, что он помогает ей в такое время. Клоуэнс замечала в нём некоторые черты отца, одновременно и милые, и отталкивающие, особенно в части склонности фантазировать о собственных перспективах и перестраивать мир в мечтах по своему разумению. Джейсону никогда не стать таким привлекательным, как её муж — ни физически, ни внутренне. Однако она видела в нём и неплохие манеры, и оптимизм, и стойкость, так напоминавшие того, кто лежал наверху.

Размышляя об этом, Клоуэнс попросила:

— Расскажи о своей матери.

Джейсон моргнул и улыбнулся.

— Что вы хотите знать, мэм?

— Как думаешь, ты похож на нее?

— Нет, она была смуглая и худая, очень худая в последние годы. И кости тонкие, как у перепёлки. Я пошёл в отца.

— Твой отец значительно крупнее тебя. Какими талантами она обладала?

— Талантами?

— Ну, к примеру, может, она хорошо готовила? Из меня повариха так себе.

— Вы вполне хорошо готовите, мэм. Уверен, отцу нравится, как вы его кормите. А мать? Да, она о нас хорошо заботилась. Уж не знаю, нравилось ли отцу. Потому как его с нами не было.

— Да, он же ушёл.

Джейсон отхлебнул эля.

— Она хорошо шила.

— Вязала и ткала?

— Особенно вязала. Она продавала своё рукоделие, и это помогало меня растить. Вот этот жилет, например.

Клоуэнс улыбнулась.

— Хороший жилет, ты был в нём, когда к нам пришёл. И швы очень ровные.

— Это она для меня сделала. Она для меня много вязала — носки, перчатки. А этот жилет — последний, связала больше двух лет назад.

Клоуэнс положила в рот кусочек хлеба. Домашний и свежий, но чего-то в нём не хватало. Возможно, соли. Она отрезала от буханки ещё ломоть.

— Два года назад?

Последовало молчание.

— Слышите? Он вроде стучит, — сказал Джейсон. — Мне кажется, я слышал...

— Нет, не думаю... Ты сказал, мать связала его тебе два года назад?

— Нет, это так, с языка сорвалось. Это уже куда больше двух лет назад было.

Джейсон покраснел.

— И насколько больше? — спросила Клоуэнс.

— Я, пожалуй, схожу посмотрю, не проснулся ли он. — Джейсон встал, оттолкнув стул. — А то еще решит, что остался один.

Он ушёл, а Клоуэнс порезала кусок хлеба на мелкие кубики. Но они так и остались безвкусными, как зола.

Спустя некоторое время Джейсон вернулся.

— Нет, он всё ещё крепко спит, но я зажёг там свечу. Когда он проснётся, то будет рад видеть свет.

— Джейсон, — сказала Клоуэнс. — Когда умерла твоя мать?

— Что? — заморгал он. Глаза были меньше, чем у Стивена, с песочного цвета ресницами.

— Ее уже нет в живых?

— Кто? Моя мать? Господи, да, она умерла... и уже давно.

— Когда?

Он почесал голову, смущённо отхлебнул пива.

— Я точно не помню.

— Не помнишь, когда умерла твоя мать? Ох, Джейсон, ни за что в это не поверю! Отец велел тебе меня обмануть?

— Нет-нет! Просто сказал не болтать о ней, сказал, вы вроде как расстроитесь.

Не вставая, Клоуэнс начала прибирать на столе, собирать тарелки и ложки. Машинально, не сознавая, что делает.

— Да, это огорчает. Я немного расстроилась, услышав, что твоя мать умерла так недавно. Но теперь, раз я расстроена, то, пожалуй, предпочла бы узнать всю правду.

— Вот же как глупо вышло! — ответил Джейсон. — Просто чертовски глупо было такое ляпнуть! И отец ужасно рассердится, подумает, что я вроде как сплетничаю у него за спиной.

— Ты не сплетничаешь. И я ничего не скажу твоему отцу. Она умерла в прошлом декабре?

— Господи, нет! Гораздо раньше.

— Я подумала, что, когда умерла твоя мать, ты пришёл сказать об этом отцу. Потому и появился у нас в прошлом январе, так?

— Нет-нет, она умерла зимой.

— В прошлую зиму?

— Нет.

— В предыдущую? Ты можешь мне рассказать, я всё равно узнаю.

Она понятия не имела, как, но это неважно.

— Да, позапрошлой зимой, — сказал Джейсон. — Помню, что лежал снег. В январе было дело.

— В январе 1814-го?

— Да...

— Два года назад твой отец на какое-то время возвращался в Бристоль. Пять лет назад он впервые прибыл сюда из Бристоля. Он жил вместе с твоей матерью или навещал её там?

— Боже мой, нет! Мы его даже не видели. Я не встречался с ним лет с двенадцати, пока не приехал сюда в том январе, и это чистая правда! Мы жили не в Бристоле, а за десять миль от него. Мы никогда не слышали о нём, пока я не услышал о нём под Рождество, в последний год. Один корнуольский моряк по имени Трегеллас рассказал, что знает моего отца, что он недавно женился, живёт в Пенрине, имеет целый флот. Тогда-то я и задумал пойти к нему, ну и пришёл, как вы знаете.

Клоуэнс встала, чтобы унести в буфетную собранные тарелки.

Вернувшись, она спросила:

— А отец знал о смерти твоей матери?

Казалось, Джейсон испуган этим вопросом.

— О да, конечно! Как же он мог не знать. Он знал. До того, как женился на вас.

Глава десятая

Приезд гостей отметили впятером за столом: Кьюби, Клеменс, Росс, Демельза и Изабелла-Роуз. Генри, который обычно ел вместе со всеми, обедал с миссис Кемп на кухне.

Несмотря на бледность, Кьюби выглядела здоровой. Признаки беременности выделялись сильнее, чем у высокой дамы южного побережья примерно с таким же сроком; и подобно Харриет, беременность совершенно не портила ее внешность. И Кьюби не показывала тяжесть утраты. Возможно, все дело в том, что она впервые навестила семью покойного мужа в его родном доме и поэтому вела себя куда оживленней и разговорчивей тихой, простой и деликатной сестры. Из зеленой амазонки она переоделась в обычное кисейное голубое платье с голубой и белой тесьмой и бархатные туфли. Никакого траура, за исключением крохотного букетика черных искусственных цветов, приколотых к груди. Ее прическа изменилась, заметила Демельза, отросшие волосы были уложены в косы. Хмурое лицо озарялось, когда на лице появлялась красивая и белозубая улыбка.

Подавали суп с зайчатиной, молодого гуся, соленого лосося, сырный пирог, миндальные сливки, сидр и пиво. Не слишком изысканно, по мнению Демельзы, но Росс посчитал это вполне достойным.

Кьюби рассказывала об увиденном по дороге — ячмень и пшеницу пожали, а вот овес в основном еще стоит. Земля слишком сырая, объяснил Росс, скоро подует ветер и высушит. То есть, на защищенном южном побережье урожай собирают на пару недель раньше? Кьюби сообщила также о великолепной дороге, проложенной между Труро и Шортлейнсендом, и поклялась, что лучше ее нет в Корнуолле. Росс согласился, мол, да-да, все это благодаря двум людям из Эршира, Макартуру и Макадаму. Клеменс спросила насчет шахты рядом с Труро, мимо которой они проезжали, и Росс ответил, что это, наверное, Гварнек, ее вновь запустили в прошлом году; говорят, дела там идут прекрасно. Потом Кьюби спросила, не их ли шахта стоит в долине. Да, ответил Росс, предприятие находится слишком близко, чтобы думать об утонченности... Кьюби же, напротив, заявила, что в Каэрхейсе только бы приветствовали какое-нибудь предприятие поблизости, если бы оно приносило доход.

— По правде говоря, — уточнил Росс, — шахта, мимо которой вы с сестрой проезжали, принесла нам небольшое состояние, а теперь мы вкладываем в нее средства, чтобы не закрывать. Одно время мы нанимали более ста сорока человек, а теперь их число сократилось до тридцати. Только Уил-Лежер — там, на утесе, приносит доход.

— Но вы не закрываете другую, эту...

— Уил-Грейс работает просто так. Отчасти из сентиментальных побуждений, да и не хочется лишать людей работы. Когда я находился в заключении, то решил закрыть шахту. Но вернувшись домой, памятуя о последних событиях, не стал. Джереми бы этого не хотелось.

Имя все-таки прозвучало вслух. Все замолчали. Только ножи и вилки стучали по тарелкам.

— Леди Полдарк, — прервала молчание Кьюби, — вы слышали, что леди Фицрой Сомерсет разрешилась от бремени в Брюсселе? В мае. Родилась девочка, вот только не знаю, как ее назвали.

— Нет, — ответила Демельза. — Покинув Брюссель, я больше ее не видела.

— Мне говорили, — сообщил Росс, — что Фицрой остается в армии, ему пророчили там блестящее будущее. Похоже, он полностью оправился от потери руки. Фалмуты говорят, он прекрасно себя чувствует.

— Это не так ужасно, как потерять ногу, — выпалила Изабелла-Роуз. — Хотя, наверное, хуже, чем потерять только стопу.

Неуместное высказывание вызвало недоумение, но девочка нисколько не растерялась.

— Кьюби, а знаешь, что вчера случилось? Коршун парил прямо над курятником, а Эна — одна из горничных — ринулась спасать цыпленка. Коршун опустился, впился когтями в ее чепец и улетел вместе с ним! Было так смешно! Мы животы надорвали от хохота.

Демельза подумала, что всегда можно рассчитывать на Беллу, чтобы перевести беседу в более жизнерадостное русло; но после смерти Джереми и увечья Кристофера Хавергала девочка хандрила, частенько за едой почти не разговаривала, так что было приятной неожиданностью, когда ее настроение вдруг улучшилось в такой подходящий момент.

Потом Белла спросила, поет ли Кьюби, мол, Джереми ей говорил, что поет (при этом совсем не смущалась произносить его имя), и что Клеменс подыгрывает ей на фортепиано; так что завтра им надо спеть дуэтом перед отъездом Клеменс; у них отличное фортепиано, не тот старый спинет, а новенькое фортепиано, которое папа купил два года назад, стоит в библиотеке; и само собой, особому гостю разрешат на нем поиграть.

Демельза кончила обедать, попробовала то и это и заметила, как губы Кьюби тронула улыбка, хотя ела она тоже без особой охоты. Ямочки на щеках то появлялись, то исчезали — наверняка это и покорило Джереми, да и неудивительно. Белла что-то говорила, а Кьюби смеялась. Тогда Демельза подумала: эта девочка здесь вместо Джереми, моего высокого и красивого обожаемого сына, она была за ним замужем лишь полгода, и уже смеется; возможно, через год или два она почти забудет о нем, хотя я никогда не смогу забыть, и скорее всего, снова выйдет замуж и будет иметь детей от другого мужчины, а недолгий брак с Джереми станет лишь печальным эпизодом молодости.

Подумав о ней в таком ключе, Демельза почувствовала приступ злости, чуть не превратившийся в ненависть.

«Матерь божья! — в ужасе подумала она, вспотев от волнения, и тут же взяла себя в руки. Как я могу так думать и чувствовать? Эта девушка — любовь всей жизни Джереми, и если бы не проклятая война, он так и продолжал бы горячо ее любить. Кьюби — хорошая девушка и носит его ребенка. Как я могу так думать о ней? Она относится ко мне тепло и с любовью. Или я считаю, как Клоуэнс, что если бы она сразу вышла за Джереми, он не пошел бы в армию? Или мои чувства более грубые и примитивные, как у любой матери, считающей, что другая женщина украла ее сына? В любом случае, это неправильнобезнравственно, дурно и ошибочно. И пусть это естественные чувства, я не должна их испытывать и не позволю им одержать над собой верх! Я жена Росса и мать Джереми, а не какая-то ворчливая деревенщина с ограниченными и гадкими мыслями. Я сама себе хозяйка и независимо от Росса вправе сама выбирать и решать. От дурных мыслей, ревности и примитивных чувств надо отмахиваться, как от назойливых мух, не позволять им угнездиться, гнать прочь».

Демельза не слишком верила в рай, где, по мнению Сэма, Бог с нетерпением ее ждет, не очень доверяла также слабой религии мистера Оджерса; но если дух Джереми где-то существует, то как же ему будет стыдно за тайные мысли матери насчет Кьюби, пусть даже и мимолетные!

— Милая, — обратилась она к ней, — если Клеменс желает погостить несколько дней, мы будем только рады. Разумеется, играйте на фортепиано, когда захочется. Хотя у меня есть подозрение, что фортепиано расстроено, поскольку я не садилась за него после возвращения домой. Даже у Беллы не было настроения за него садиться. Чудесно вновь услышать дома музыку.

— Это так любезно с вашей стороны, — отозвалась Клеменс, — но мама ждет меня дома. Хотя я могу еще раз приехать...

— Тогда с пользой проведем сегодняшний день! — воскликнула Белла.

Они так и поступили. После обеда целый час играли и пели, а затем под предводительством Беллы пошли гулять на пляж. Хотя день был не самый благоприятный для прогулок, Кьюби привели в восторг просторы песка, моря и скал, и когда в гостиной она пила чай с шафрановыми булочками и миндальными пирожными, щеки ее разгорелись, что случалось редко. Росс объяснял проблему с наносными песками, в основном от северо-западных ветров. Дальше, в сторону Гвитиана, песчаные дюны в некоторых районах достигали двухсот футов в высоту и милю в ширину. Потом он разговорился о планах по расширению пристани в Сент-Айвсе — нужно построить волнолом и оградить город от наносных песков. Для Росса не имело значения, слушают его или нет, надо просто поддерживать разговор, пока кто-нибудь не придумает другую тему только бы не связанную с недавней войной.

День прошел довольно удачно, никто никого не расстроил, но тем не менее, встреча больше напоминала светский прием. Ничего тут не поделать, со временем все привыкнут друг к другу и сблизятся.

Вечером после ужина три девушки ушли петь дуэты под аккомпанемент фортепиано, но вскоре Кьюби улизнула и прошла по коридору в гостиную, где Демельза в одиночестве читала письмо.

— Ох, прошу меня простить...

— Ничего страшного, заходи. Ты не помешала.

Кьюби присела на стул, все еще не уверенная, что ей рады.

— Письмо от Джеффри Чарльза, — сообщила Демельза. — Решила его перечитать. Пришло в субботу.

— Вот как.

— Ты познакомилась с ним на приеме... И с тех пор больше его не видела?

— Не видела.

— Сейчас он служит в оккупационной армии в Париже. Жена и дочь уже, наверное, до него добрались. Он прошел все пиренейские войны и дважды или трижды получал ранение, но при Ватерлоо — ни одной царапины. Можешь для меня кое-что сделать?

— Разумеется.

— Зажги вон те свечи. От них веселее. Белла и Клеменс играют вдвоем?

— Белла исполняет ту песню, что пела на приеме. «Травушка созрела». У нее чудесный голос.

— Да уж, необычный. И сильный. Ее отцу не очень нравится.

— На приеме нам очень понравился ее голос.

— Да, порой на таких мероприятиях она показывает себя с лучшей стороны.

— Вы поете, леди Полдарк?

— Сейчас уже нет... Последний раз я пела на Рождество. Но Белла забрала из моих парусов весь ветер!

— Надеюсь услышать ваше пение на Рождество.

Демельза промолчала.

— Простите. Мне не следовало этого говорить.

— Всем нам впору спеть в честь окончания войны.

— Вы правы. Я потеряла брата при Валхерене.

— Не знала об этом.

Кьюби зажгла оставшиеся свечи. Старая комната приобрела более четкие очертания и выглядела обветшалой, несмотря на появившуюся с годами новую мебель. Здесь Полдарки прожили свыше тридцати лет. Именно в этой комнате четырнадцатилетней девчонкой Демельза скрывалась от отца, когда тот пришел забрать ее домой в Иллаган.

Демельза помрачнела, глядя на письмо.

— До сих пор не верится, что Джеффри Чарльз стал таким бравым военным. Одно время казалось, что он скорее избалованный мальчишка. И только когда уехал в школу, вдруг резко повзрослел и стал меняться... А потом...

Кьюби сидела и ждала продолжения. Демельза чуть не сказала: «Джереми был точно таким же». Но не стоит пока вставать на опасную тропу. Неизвестно, куда она заведет.

— Он написал нам — то есть уже после Ватерлоо. Тут он говорит: «Мысленно я сейчас с вами и глубоко сочувствую вашему горю». Письмо очень длинное — само собой, он намеренно написал подробное и интересное письмо — изложил весь свой путь из Ватерлоо в Париж. Говорит, они проходили в день по тридцать миль! Описывал сельских француженок. «У них на голове высокий белый чепец с длинными ушами, которые свисают до плеч, открытый корсет чаще всего без отделки, грудь прикрыта цветастым платком, грубые шерстяные юбки с розовыми полосками доходят только до икр, на ногах белые шерстяные чулки и сабо. В ушах золотые и серебряные серьги, а на шее висит черная тесемка с золотым крестиком». Сразу перед глазами предстает четкая картина. Говорит, британские войска приветствуют повсюду, как защиту от мародерства отступающих французских солдат и грубых пруссаков, которые разносили двери и окна в щепки, жгли на улицах мебель.

— Леди Полдарк, — обратились к ней Кьюби.

— Да?

— Можно мне сесть поближе к вам?

— Разумеется, — Демельза перелистнула страницу. — Когда они добрались до Парижа, то сначала разбили лагерь в Булонском лесу. В город вошли в основном пруссаки. А теперь он в деревушке под названием Сен-Реми, примерно в двадцати пяти милях от Парижа, — тут она остановилась и взглянула на Кьюби, сидящую рядом на стуле. — Джеффри Чарльз пишет, что как раз въезжал в Париж, когда с Триумфальной арки сняли украденную у венецианцев конную группу, чтобы вернуть законным владельцам. Кьюби...

— Да, леди Полдарк?

— Не называй меня леди Полдарк. Я же мать Джереми.

— Неважно. Я хочу вам сказать...

— Что именно?

— Как я скорблю. В душе. Просто вида не подаю. Скрываюсь за вежливой маской.

— Наверное, нам обоим без него пусто, — заметила Демельза.

Кьюби ткнулась мокрыми от слез глазами в руку Демельзы.

— Мне хочется умереть.

Харриет дважды справлялась в письмах о состоянии Стивена. Во втором она написала:

Дорогая Клоуэнс!

Я так понимаю, Стивен не встает с кровати, поэтому не время для посещений. Когда он поправится, пожалуйста, сообщи мне; тогда я пренебрегу гневом Божьим и навещу его. Вот уж мне досталось, когда обнаружилось, что я прыгала через канаву в своем теперешнем положении; Джордж так сильно не разгневался бы, что со Стивеном случился несчастный случай на скачках со мной, даже будь он его близким другом — а мы все прекрасно знаем, что это не так. Состоялся военный совет — чуть ли не звездная палата [25] — в присутствии докторов Бенны и Чартериса, который законно постановил, что я не сяду на лошадь, пока не ожереблюсь — храни нас Боже — это мрачное событие случится не раньше, чем через пару месяцев.

Всей душой желаю твоему мужу поправиться, и если требуется что-нибудь, пожалуйста, не стесняйся сразу же просить.

Искренне твоя,

Харриет Уорлегган

Когда Клоуэнс показала письмо Стивену, тот проворчал:

— Пусть прибережет свою благотворительность. У нас всего достаточно.

— Вряд ли она имеет в виду благотворительность в прямом смысле, скорее, хочет предложить книги для чтения или персики из их оранжереи.

Стивен опять фыркнул. Лицо его горело, нога болела.

— Мне ничего от нее не нужно, как и от него. Надеюсь, она родит ему коня, ей это как раз подходит.

— Раньше вы отлично ладили друг с другом, — возразила Клоуэнс. — Мы прекрасно знаем, это она сумела уговорить Джорджа не разорять тебя. Чем она так тебя расстроила?

— Забудь.

Клоуэнс напрасно ждала ответа.

— Что ж, мне следует поблагодарить ее за письмо. Когда тебе станет лучше и если тебе не захочется с ней видеться, всегда можно найти предлог.

— Не принесешь мне лимонада? Жажда замучила, — когда Клоуэнс выполнила просьбу, он спросил: — А где юный Джейсон?

— Они с Ходжем встречаются с торговцами. Помнишь? Он скоро вернется.

— Ах да, точно, совсем забыл. Мне еще рано помирать. Клоуэнс, я тут подумал...

— Да?

— Эта судоходная компания в Труро, которая открылась год назад. Акции стоили двадцать пять фунтов, когда она начала работать. Теперь тридцать три. Надо бы прикупить несколько штук. Может, кое-кто и посчитает нас конкурентами, но я знаю, что главные акционеры относятся ко мне дружелюбно. Имея долю в их предприятии, я помогу и своему.

— Только не переусердствуй.

Стивен переместился в более вертикальное положение и вздрогнул от боли.

— Свонн вчера приехал из Морского банка Фалмута и сообщил, какой еще груз оказался на «Призраке». Даже если распределить доход, я все равно разбогател, как никогда. Мы разбогатели. Ты съездила на этой неделе посмотреть на дом?

— Ты же знаешь, вчера туда ездила.

Стивен нахмурился, а потом хмыкнул.

— Ах да. И как там дела? Хорошо все идет?

— Хорошо. Строительство основных стен завершится к Рождеству. Переехать сможем, наверное, к марту или апрелю.

— Поскорее бы. Когда моя нога придет в норму? Что утром сказал доктор Мейзер?

— Вчера. Сказал, что со временем...

— Ну да, а сколько ждать-то? Вот что мне хочется узнать. Вернуться после каперского рейса, когда тебе тычут ружьем в лицо, а французский фрегат чуть нас не схватил, чтобы в итоге упасть с чертовой лошади. Прямо предел мечтаний.

Чтобы успокоить его, Клоуэнс подробно рассказала об их доме. Когда вчера она вернулась, то уже рассказывала об этом, но сейчас Стивен словно слышал обо всем впервые. Само собой, она не знала, что именно он помнит. Когда она уже рассказала обо всем, что можно, он замолчал на какое-то время. А потом спросил:

— Как мы назовем наш дом, Клоуэнс? Наш большой красивый дом, где проживем остаток жизни. Построим конюшню, посадим сад и, может даже, вырастим детей.

— Даже не знаю, — ответила Клоуэнс. — Не так-то просто придумать хорошее название.

— Ну ладно, — сказал Стивен. — У меня есть идейка. Наверное, ты удивишься. Но мне в голову пришла мысль назвать его «Спокойствие».

Клоуэнс взглянула на него с усмешкой.

— По-твоему, именно этого нам не хватает?

Стивен поднес руку ко лбу. Клоуэнс быстро подошла и промокнула его льняным полотенцем.

— Не знаю, — ответил Стивен. — Но именно так мне хочется его назвать.

Внезапная перемена настроения Изабеллы-Роуз имела особую причину. Письмо от Джеффри Чарльза, которое пришло в отсутствие Демельзы, оказалось не единственным. Второе письмо было адресовано «мисс Изабелле-Роуз Полдарк». Отец как раз вышел из дома, и она с воодушевлением побежала наверх, пока никто не увидел. Письмо от Кристофера Хавергала. Она не знала его почерк, а когда открыла и мельком глянула на подпись, то с девичьей горячностью прижала письмо к груди и только потом начала читать.

Моя дорогая и драгоценная Белла!

Последняя встреча с тобой подарила мне невыразимую радость. После этого, к сожалению, случилось много неприятных событий. Меня страшно опечалила новость о гибели твоего дорогого брата. Знаешь, я никогда его не видел, хотя очень хотелось. Ничего удивительного, что в такой огромной армии мы с твоим братом ни разу не столкнулись. Он служил в 52-м Оксфордширском полку, а меня определили в 73-й Шотландский. В то роковое воскресенье его полк занял позиции к востоку от Угумона, пока мы обороняли дорогу на Охайн — дистанция около полутора миль, но все эти полторы мили заняты воюющими армиями! Где-то неподалеку от меня сражался Джеффри Чарльз, но я не увиделся с ним до следующего вторника.

Я также потерял часть тела — хотя и не такую большую, как поначалу насплетничали. Нашему 73-му полку не сладко пришлось на Катр-Бра в пятницу (а я еще жаловался, что пропустил большую часть войны!), вот только днем в воскресенье пушечное ядро снесло мне стопу на такое расстояние, что я так и не смог ее найти, несмотря на все попытки. Жизнь мне спасла миссис Бриджет О'Хара, супруга стрелка О'Хара, которая по примеру себе подобных сильных женщин, тоже последовала за мужем в бой. Мне повезло, что хирурга не оказалось поблизости, иначе я бы потерял полноги; она наложила жгут и перевязала рану грязными тряпками, а потом меня увезли на больничной телеге, и мне не потребовалось хирургическое вмешательство.

В итоге я потерял левую стопу, но в остальном со мной все в порядке. Очень скоро я уже начал ходить на костылях, а теперь, когда рана затянулась, я — на металлической опоре с кожаным ремнем. Мне сказали, что скоро ее можно будет заменить на искусственную ступню. А со временем, может даже, и трость не понадобится!

Как видишь, я пишу тебе из Лондона. Здесь меня чествовали и принимали в лучших домах, как одного из молодых героев славной победы при Ватерлоо. Последние пять дней я прихожу в свою квартиру на завтрак ровно в девять утра, после чего ложусь спать.

Милая Белла, пока ты не вычеркнула меня из жизни за подобную несдержанность, осмелюсь тебя заверить, что очень и очень скоро я снова возьму себя в руки и стану мыслить трезво. Но на какое-то время я хочу порадоваться, что остался жив. Так приятно находиться в гуще событий!

А еще я хочу признаться, моя дорогая Белла, что в настоящее время живу с одной дамой!

Она моя домовладелица, ей уже сорок лет, у нее плохие зубы и сутулая спина — настоящая старая дева. Она отлично меня кормит и во всех отношениях скромная и ненавязчивая. После возвращения в Англию я повидал много прелестных, хорошеньких и привлекательных девушек, но ни одна не завладела моими мыслями, потому что никто в мире не сравнится с пленительным лицом моей обожаемой Беллы.

Изабелла-Роуз Полдарк. На письме выглядит превосходно, как и звучит. Со временем станет Изабелла-Роуз Хавергал, если ты выйдешь за меня. Но Белла Полдарк навсегда останется твоим сценическим именем. Оно будет у всех на устах. И царить в умах. Поскольку о владелице этого имени будут говорить и думать все, кто ее увидят.

Еще три месяца у меня уйдет на разработку новой стопы. Точно говорю, мне ничто не помешает ездить верхом. Разве что танцевать станет на некоторое время затруднительно. Не могу пока себе позволить слишком долгие прогулки, но в остальном же, клянусь, я полноценный человек и полностью принадлежу тебе. Через три-четыре месяца, скорее всего, весной, когда у вас расцветут цветы, я приеду и вдохну целебный корнуольский воздух. И тогда, моя милая крошка, я надеюсь снова с тобой увидеться!

Твой преданный друг, который желает со временем стать кем-то большим,

Кристофер Хавергал

Глава одиннадцатая

В этот день должна была состояться свадьба Певуна Томаса.

Точнее, предполагалось, что в этот день он свяжет себя узами священного брака с горячо любимой и обожаемой Кэти Картер, и эти двое станут одной плотью или хотя бы поселятся под одной крышей, пока смерть их не разлучит. Увы, их союзу помешала не смерть, а неудача с рождением чада. Кэти ему отказала. И как сказал хирурх Энис, имела на это полное право, и ему следовало это понимать. Но имела она право или ошиблась, Певуну было от этого не легче. Заветное желание хотя и казалось несбыточным, вот-вот могло исполниться. И внезапно все рухнуло. Он тут же стал посмешищем в деревне.

В полдень свадебного дня Певун стоял посреди дома и озирался. Везде чистота, порядок, все с любовью починено. Все вечера и всякий раз, когда удавалось отлучиться из Плейс-хауса, он всячески старался сделать дом пригодным для своей королевы. Теперь он сидел в нем один, не считая четырех котов.

От этой чистоты становилось только хуже, братья будут над ним издеваться. Солнечные лучи проходили сквозь новые окна. Хорошее стекло трудно добыть, поэтому снизу Певун вставил кусочек зеленого бутылочного стекла; когда оттуда пробивался солнечный свет, стекло выглядело как море с пузырьками. В спальне наверху ему пришлось довольствоваться только вощеной бумагой.

Певун вычистил нужник и заново выложил к нему дорожку, задний двор был чист и аккуратен, насколько это возможно с тремя курами. А за полем Уилла Нэнфана пустошь переходила в скалы, где высился торчащий в море Королевский утес.

Он знал, что сейчас у него не выходной, и ему надо быть в Плейс-хаусе, но Певун даже не пошевелился. Пусть его уволят, ему все равно. Он найдет какую-нибудь работенку, чтобы прокормиться, если вообще есть смысл питаться. Само собой, многим претила его женитьба на Кэти; в том числе ее матери, брату и деду с бабкой; все считали, что он не шибко хорош для нее. Еще недавно он восхищался Беном Картером и в какой-то степени продолжал им восхищаться: например, как он соорудил орган в собственной спальне. Картеры — умные люди, не то что он, местный дурачок, который поет дискантом, ходит на цыпочках, и любой может дать ему пинка под зад.

Но ведь она же обещала. И послала свое обещание куда подальше. Сказала, что выйдет за него, а теперь отказалась. Картеры ничем не лучше Томасов. Вообще-то, даже хуже, потому что Томасы никогда не нарушают слова.

Он ведь выручил Бена Картера, когда Эмма Хартнелл вела его из «Герба пройдохи», пьяного в стельку; Певун помог ему добраться до материнской лавки, отвел наверх, где на них натолкнулась Кэти, а потом обругала Певуна за сорванную спаржу в саду Плейс-хауса, которую он собирался преподнести доктору Энису. Прекрасным итогом того дня стал поцелуй Кэти — единственный в жизни, — и на пути в Плейс-хаус он припрыгивал от радости, как человек, обнаруживший золотую жилу.

Самый лучший день в его жизни. Потом уже такого не случалось, поскольку Кэти смотрела во все глаза на Сола Гривса, а тот следил только за промашками и ошибками Певуна. Целыми днями только насмехался и издевался над ним.

Прежде Певун ни разу не видел Бена под мухой. Брат Джон сказал ему, что это по вине Клоуэнс Полдарк, которая решила выйти за пришлого моряка Стивена Каррингтона. Страдания безответно влюбленного Бена мало отличались от теперешней участи самого Певуна. Но Певуну куда хуже. Даже не сравнить. Певун мог бы поклясться, что мисс Клоуэнс Полдарк никогда не обещала выйти за Бена, не говоря уже о том, что не стала бы нарушать данного слова в последнюю минуту. А Бен все равно напился в стельку. Почему бы и нет? Почему бы сегодня не наклюкаться? У него хватит монеток. Он копил на свадьбу, хирурх Энис щедро заплатил за те полки. А еще та замечательная леди дала ему невиданную кучу денег, когда они с мисс Клоуэнс притащили домой ее пса в февральскую метель.

Ром. Эмма Хартнелл сказала, что Бен целый день пил. Певун раза три в жизни пробовал спиртное, но ром ни разу. Может, это лучший способ заполнить пустоту в сердце.

Но где его раздобыть? Есть Салли-забери-покрепче у самого утеса. Пивнушка Эммы в другой стороне, за церковью. С полдюжины их наберется. Есть из чего выбрать. Но где его не прогонят взашей раньше времени? Им все равно, им плевать, пока ты платишь, лишь бы не записывать мелком твой долг на дверях. Нед Хартнелл, скорее всего, быстро его выгонит. «Герб пройдохи» — заведение поприличней. Но Бен пошел именно туда. Певун решил, что вряд ли встретит там деревенских. Если Нед с Эммой позволят, он быстро напьется, чтобы обо всем забыть.

Через три часа Нед вывел его через заднюю дверь постоялого двора. Певун слегка расстроился, ведь он хотел напиться, как Бен, и тогда Эмма довела бы его до дома. Вот бы прислониться к Эмме на пути к дому, она такая добрая и ласковая, а он бы обхватил ее за талию, пусть даже целомудренно. По правде говоря, Нед незаметно, но существенно разбавлял водой ром, не желая, чтобы Певун заснул и храпел под столом двенадцать часов кряду.

И все же Певуну ощутимо полегчало. Пустота и печаль исчезли. Его покачивало, поэтому Нед одолжил ему палку. На постоялом дворе собрались одни чужаки — из Марасанвоса и Баргуса, до которых больше мили, а потому никто не изводил его шутками по поводу свадьбы.

Из левого кармана грубой блузы он вытащил фляжку. Певун прикинул, что если по пути домой опустошит ее, то до конца дня погрузится в желанное забытье.

Солнечное утро обещало сырой вечер. Солнце с усмешкой скрылось за похожими на макрель облаками, а к ним подкрадывались уже грозовые тучи.

Именно подкрались, иначе не скажешь. Что-то ударило его в плечо. Комок земли. Он медленно обернулся, стараясь удержать равновесие, и услышал хихиканье. Девичье хихиканье, а потом еще один твердый травяной комок угодил ему в ногу. Певун узнал черную взъерошенную шевелюру Лили Триггс. Потом увидел Мэри Биллинг и Сьюзи Байс. Остальные высыпали из-за скал и зарослей дрока.

— Что Певун, в церковь бредешь? Пошли вместе повеселимся! Женишься на ком-нибудь из нас, а, как тебе? На Мэри вот можно! Отличная девка. Как раз для тебя! Ха-ха-ха!

Певун шутливо погрозил палкой и пошел дальше. Но путь ему перегородили пять здоровых парней. Еще один Байс, другой Биллинг и Джо Стивенс, один из его многолетних мучителей.

— Пошли-ка все в церковь, — предложил Стивенс. — Можно я буду невестушкой или шафером, Певун? — И попытался водрузить ему на голову комок дерна с длинной травой. — Повенчаем его, повенчаем!

Певун сбил с головы дерн вместе со шляпой. Оттолкнул обидчиков и пошел своей дорогой. Он был уже рядом с церковью и только собрался ступить на кладбище, как его схватили за руки.

Оказалось, что это девчонки — такие же упорные и шумные, как и парни — но девушек Певун не мог просто оттолкнуть. Пытался выдернуть руки, но мешало опьянение, и Певун упал. Его схватили и снова резко поставили на ноги. Все смеялись и глумились.

— Давай-ка, голубчик. Ты ж женишься, да? Поставим его у церкви, будет ждать невесту!

Его потащили через кладбище к церкви. Стивенс вырвал еще одну кочку и опять водрузил на голову Певуну. Все выли от хохота. С десяток человек или больше, они плясали вокруг него, издевались и пинали. Певун размахнулся и ударил пару раз, угодив в Стивенса и сбив с ног Мэри Биллинг, которая попала под удар.

В церковь его тащить не осмелились, но Мэри Биллинг вскочила на ноги и завопила:

— Посадим его в колодки! Заодно проучим. Проведет свой свадебный денек на кладбище!

Недалеко от крыльца стояли колодки, а рядом позорный столб. К нему редко привязывали, а вот колодки считались лучшим исправительным средством для мелких пакостников.

Певун отмахивался и извивался с затуманенной от спиртного головой, но его тащили к колодкам. Он бы справился, но в самый неподходящий момент Мэри Биллинг сама пригнула ему голову, как быку, и сбила с ног. Певун брыкался, но тут лодыжки его закрепили, а потом уже с меньшими усилиями продели его руки в отверстия и обездвижили полностью.

Шесть девушек и девять парней теперь взирали на свою жертву. Вопили и ржали, пугая ворон над головой. Самая лучшая шуточка над местным дурачком, посмевшим избавиться от репутации идиота. Их устраивало, пока он прикидывался слабоумным, пел дискантом, по-идиотски ходил на цыпочках и сносил насмешки, потому что это был единственный способ обрести популярность. Но последние два года веселья значительно поубавилось, за исключением церкви, где он пел как прежде. Певун стал ходить как обычные люди, важничать, вести себя не как раньше, а настоящим потрясением стала новость, что он женится на порядочной девице, аж на сестре Бена Картера. А теперь она бросила его и правильно сделала, это станет ему уроком. И они тоже кой-чему его научат.

Сьюзи Байс самой первой кинула в него пригоршню песка. Семья Байсов порядочной не считалась, лодыри и обманщики без гроша в кармане, но Сьюзи всегда числилась лучшей из всего выводка. Вряд ли сейчас она задумала что-то серьезное, но положила начало. Один за другим компания стала подбирать на кладбище все, что попадется под руку, и швырять в Певуна.

И тогда Джо Стивенс заявил:

— Не, давайте по-честному. Вот тут проведем черту. Никому не заходить за линию. Никому не жульничать. Начнем отсюда, посмотрим, кто попадет в цель. Вот...

— Засунем ему трубку в рот! — восторженно взвизгнула Мэри Биллинг. — Сделаем из него тетушку Салли!

— Не, он ее не удержит. Пусть так побудет.

— Не, давайте вроде как нарядим его во все желтое — обложим колючим дроком и подготовим к свадебке.

Но Стивенс и Берт Байс не стали тратить время на глупости. Прочертили линию, схватили первые попавшиеся камни с надгробия старого доктора Чоука и прицелились. Могила доктора была присыпана серой галькой.

Отбыв в Кембридж, Валентин и Селина Уорлегганы поручили присматривать за Плейс-хаусом экономке миссис Элис Треффри. Миссис Треффри служила старшей горничной в Техиди, поступила к ним с самыми лучшими рекомендациями, и теперь вряд ли повторится то, что натворил Сол Гривс. Поскольку она недавно нанялась на работу, то не заметила отсутствие конюха. Зато остальные заметили. Кэти (объем ее талии почти пришел в норму) сумела улизнуть только в полдень и сразу принялась его искать. Решила, что его задержали «мерзкие кошаки». Или он просто обиделся, учитывая, какой сегодня день. В любом случае, негоже ему терять работу. Вот уж она ему задаст, выбьет из головы всю дурь.

В доме никого не оказалось. Даже котов, хотя когда Кэти вышла через заднюю дверь, ей показалось, что промелькнул хвост. Тогда Кэти вернулась и вышла в переднюю дверь. В соседнем доме жили печально известные Пэйнтеры. Пруди перегнулась через каменную изгородь.

— Ищешь любимого? — спросила она с многозначительной ухмылкой.

Кэти мельком увидела в открытых дверях жалкого Джуда, набивающего трубку.

— Ищу Певуна, если ты о нем.

— Пошел вон в ту сторону, — махнула Пруди толстой трясущейся рукой.

Этот жест охватывал участок с четверть круга, туда вели две основные тропы: одна — к развалинам шахты Грамблер, а оттуда к Нампаре, другая — к церкви. Кэти решила пойти к церкви и очень скоро услышала возбужденные крики и улюлюканье из-за ворот церковного двора. Она зашла туда и увидела группу молодежи, истерично подстрекающую друг друга кидать камни в ее экс-жениха, закованного в колодки. По лицу его текла кровь из многочисленных ссадин. Он безуспешно пытался выбраться.

Неподалеку находилась недавно выкопанная могила, пока не занятая. Рядом с кучкой глины и камней (в некоторых угадывался блеск минералов) стояла лопата Джена Триггса, нынешнего церковного сторожа. Лопата-ленивка с длинным черенком и сердцевидным полотном. Кэти ухватила ее покрепче и шибанула Джо Стивенса по голове до потери сознания. Потом занесла лопату и угодила Берту Байсу в грудь, сломав два ребра. Мэри Биллинг еле успела увернуться, иначе бы осталась без головы, а остальные просто побросали камни и убежали.

Кэти отшвырнула лопату и подошла к колодкам. Певун с трудом разглядел сквозь льющуюся кровь нового мучителя.

— Выбирайся отсюдова, дурной пьяница! — гневно закричала она. — Божечки, да от тебя за километр разит...

— Кэти, я старался изо всех сил...

— Говоришь, старался? Мамочки родные, даже знать ничего не желаю! Давай же, выбирайся!

С этими словами она подняла деревяшку и помогла Певуну выбраться из колодок. В это время в колодки ударил камень, но Кэти зыркнула так свирепо, что больше камней не последовало. Два молодчика опустились на колени перед распластавшимся на траве Джо Стивенсом. Тот застонал. Берт Байс, прижимая руки к груди и опираясь на приятелей, двинулся прочь.

Освободившись от колодок, Певун упал на траву, а потом попытался встать.

— Лежи спокойно, дурачина! Ты ж ничего не видишь! Я повидаюсь с судьями и все им расскажу; приглашу сюда...

— Не, Кэти, я все вижу. Просто на голове царапины, и кровь течет. Вот.

Он размазал кровь по лицу тыльной стороной ладони и с жалким видом таращился на Кэти. От него еще разило ромом, но эта переделка выветрила хмель из головы.

Кэти вытащила желтый платок и стала оттирать ему лицо от крови и грязи.

— Мерзкие вонючки, — выругалась она и оглянулась.

Двое парней утаскивали Джо Стивенса из опасной зоны. Вскоре все ушли. Подбоченившись, она воинственно осмотрелась, а затем перевела внимание на раненого.

— Подняться-то хоть можешь?

Кэти помогла ему встать. Певун покачнулся, а потом выпрямился.

— Давай-ка, провожу тебя до дому.

Идти было недалеко — куда меньше, чем когда пришлось сопровождать домой Бена. Так они дошли до жилища Певуна. На их счастье, Пруди зашла внутрь, а жители коттеджа по другую сторону улицы были на работе. Накрапывал дождь.

— Дурачина, — повторила Кэти. — И зачем ты напился? Садись! — велела она. — Пойду принесу воды, надо отмыть тебе лицо. Вскипячу воду в кастрюле и чайку тебе заварю. Не так уж мне и трудно!

Руки ее еще подрагивали после вспышки ярости.

Она принесла миску с водой. Пока Певун отмывал лицо, Кэти разожгла огонь из щепок и плавника.

Уселась на корточки и посмотрела на пламя.

— Да чтоб тебя, разгорайся!

Когда она во второй раз принесла воды для чая из колонки, Певун уже отмыл лицо и теперь вытирал его тряпкой.

— Так не пойдет! Ты не закончил. Вот, сымай рубаху. Штаны тоже. Весь извозюкался в грязи.

С неохотой Певун стянул рубашку, и Кэти воззрилась на бугры мышц на руках.

— Божечки, что ж ты за человек! Слушай-ка, хирург Энис должен осмотреть рану у тебя на голове. Зияет, как открытый рот.

— Да ерунда, Кэти. Правда. Сгоняю к Ирби, и он помажет чем-нибудь.

— Ладно, посмотрим. А теперь штаны.

Певун покосился на нее.

— Не могу. Это неподобающе.

— Да Бога ради, меня что ли испужался? Давай побыстрей. Вот тебе одёжа. Сымай штаны и завернись, как в юбку. Сама сниму твои ботинки. Будешь наклоняться, опять кровь пойдет.

Вскоре он уже сидел замотанным в кусок ветхой скатерти, на плечах мешок из-под картошки, а Кэти разливала чай. У Певуна имелось полкувшина молока, предназначенного для кошек, и две чистые чашки, купленные к свадьбе.

Несколько минут оба молча пили горячий чай. Дождь с ветром усилились, ударяя в цветные оконные стекла.

— Эти Байсы и Биллинги, — начала Кэти, — получили хороший урок.

— Наверняка уж, — хихикнул Певун. — Еще Джо Стивенс. Он самый главный.

— Ага. Я разбила ему башку.

— Надолго хватит, уж точно, — Певун отпил чай. — Точно говорю, надолго. Ты так их шарахнула, вот так вот, что они попадали, как столбы, — он посмаковал слово. — Прям как столбы.

Кэти налила еще чаю, помешала в каждой чашке единственной деревянной ложкой.

— Лучше бы мне вернуться. А то подумают, что я провалилась в шахту. Скажу, что с тобой приключилась неприятность. Учти, чтобы завтра утром пришел.

— Ага. Ой, да. Обязательно, Кэти.

— Чтоб миссис Треффри не ругалась. Ежели работа сделана, она добрая и милая.

— Я приду, Кэти, не сумневайся.

Кэти осмотрела его.

— Ты ладно скроен. У тебя наверху есть же одежда?

— Нет. Ну... На стене висит куртка и штаны, но это на выход на воскресенье.

Кэти поднялась и притащила одежду. Придирчиво осмотрела, потом кинула на стол.

— Давай-ка твою голову поглядим.

Она снова проверила рану.

— Надо бы сюда хирурга. Он подлатает. А в остальном...

— Ага, Кэти, — улыбнулся Певун.

Кэти опять уставилась на него.

— Если б я за тебя вышла, ты б свел меня с ума.

— Останься еще, — попросил Певун. — Видишь. Тута нитка оборвалась.

— Тогда одевайся, — велела Кэти. — А то простынешь.

Певун потащился на кухню и вскоре предстал перед ней в выходной одежде. На опухшем лице красовалось три синяка и два пореза, но пронзительно голубые глаза не пострадали, остались по-детски ясными.

— Надо бы тебе кого-нибудь подыскать, чтобы присматривал за тобой — снисходительно отозвалась Кэти. — С тобой мороки, как с твоими кошаками.

— Нет, — возразил Певун.

Решительность в его голосе поразила Кэти. Впервые он ей перечил.

— Мне хочется заботиться о тебе, — продолжил Певун. — Всё время, от рассвета до заката. Вот чего мне всегда хотелось. Все время. И все еще хочется.

Струи дождя били по стеклам.

— Ты правда так думаешь? — спросила Кэти.

— Да, правда.

Кэти надолго задумалась.

— Ты меня с ума сведешь, — повторила она.

На избитом лице появилась улыбка.

— Не, Кэти, не сведу. Честно, не сведу.

Глава двенадцатая

В пятницу, 13 октября, Стивен выглядел гораздо лучше, чем несколько дней назад, и вроде больше у него ничего не болело. Он много говорил с Клоуэнс, хотя частенько невпопад.

— Мы с тобой многого добились, — сказал Стивен, — у меня грандиозные планы на следующий год и дальше. Все время, лежа здесь, я их обдумывал. Планы на тебя и Джейсона — всех Каррингтонов. Я построю новое судно, вот что — такое, как надо. Отдам «Леди Клоуэнс» Джейсону. Война закончена, мир на наш с тобой век восстановлен, так что надо приспосабливаться к обычной жизни. Мирная торговля приносит прибыль, если оседлаешь волну раньше конкурентов. Здорово, что не надо работать на чужого дядю, только на себя. Тебе не платят раз в неделю, или в месяц, вся прибыль идет тебе в карман. Думаю вот открыть акционерное общество.

— А что это?

— Более современный способ ведения дел, как на шахтах. Или приобретение акций приватира. Создаешь акционерное общество стоимостью пять тысяч фунтов, а себе оставишь акций на три тысячи. Акции купят другие люди и будут получать долю прибыли, но управляешь всем ты. И можешь свободно пользоваться двумя тысячами фунтов. Похожая мысль пришла мне в голову, когда я задолжал Уорлегганам. Тогда никто не хотел покупать долю. Сейчас все иначе.

Он облизнул губы, Клоуэнс отерла ему лицо и дала глотнуть лимонада.

Стивен усмехнулся.

— Знаешь, я по жизни был сообразительным. Особенно в последний год. Это ты принесла мне удачу, любимая. Все время ее приносила.

Когда умерла твоя первая жена? Скончалась ли она в 1813 году, когда ты в первый раз собирался на мне жениться, или ты решил рискнуть — мол, никто не узнает? Клоуэнс невыносимо и отчаянно хотелось спросить, но вместо этого она снова вытерла ему лоб и смочила сухие губы.

— Я получил пару царапин, ты ж знаешь. Но кой-чего не знаешь. В тот раз, когда на скачках Эндрю опознал во мне человека из кабака в Плимутских доках... Гадкий момент. Знаешь, я не сильно доверял Эндрю. Зла он никому не желал, но у него слишком длинный язык, когда выпьет. Сболтнул бы лишнего при Джордже Уорлеггане или его приспешниках... Но теперь его опрометчивость мне больше не помешает. С Томасин он прекратил пить, все осталось в далеком прошлом. Например... например, еще кое-что, к чему он непричастен. Это касается других. Ты удивишься, если узнаешь, кто именно причастен. Близкий тебе человек. Но я никогда не расскажу, теперь уже точно...

В дверь заглянул Джейсон.

— Я сменю вас, пока вы готовите обед, мэм.

Клоуэнс подошла к двери.

— Я пока не могу уйти. Тебе придется сходить за доктором Мейзером.

— Почему? Разве он...

— Передай ему, чтобы пришел.

Клоуэнс подошла к кровати, а Стивен опять улыбался.

— Милая, ты так добра. Не знаю, чем я заслужил такую жену. На чем я остановился?

— Неважно, Стивен. Лучше отдохни.

— А, вспомнил. О постоянной удаче. Видишь, в Плимутском доке я удачно выбрался из передряги. Потом затеял одно дельце, и мне опять повезло. Потом Джордж Уорлегган и его прихлебатели пытались меня обанкротить и в самый последний момент отступили, мне и здесь повезло. Дальше рейс на приватире, который так удачно завершился. И французишка выстрелил мне в лицо, но сырой порох дал осечку... Недавно я свалился с окаянной лошади и повредил спину, но теперь все в порядке, и совсем скоро я выберусь из этой передряги. У нас ведь еще припрятаны тузы в рукавах, да, милая?

— Да, — ответила Клоуэнс и тихо села.

— Пришвартовался наш корабль. Ура-ура-ура, — пытался спеть Стивен.

— Тише, дорогой, береги силы.

Примерно минуту Стивен молчал, потом заговорил:

— Двенадцать фунтов за воду — это чересчур. Почему бы мне отправиться в Плимут и не договориться за меньшую сумму. Всегда есть выход, в местном порту слишком задирают цены. В сухом доке, говоришь? Меня с потрохами съедят, если кораблю понадобится сухой док. — Затем чуть погодя: — Шведская смола по одиннадцать шиллингов за центнер и русский деготь по двадцать шиллингов за бочку. Ты только сравни.

Пятница, тринадцатое. Клоуэнс была далека от суеверий, но день напоминал о конце лета, знаменуя крушение надежд. Из-за окна виднелся уголок соседней крыши, край неба с облаками, смешанными с угольным дымом, и край гавани с сердитыми волнами. Клоуэнс переполнял страх перед будущим, все прошлогодние надежды исчезли, и ее сковала паутина уныния и подозрений. Вся уверенность проваливалась в зыбучие пески. Впервые в жизни она словно очутилась одна в незнакомом мире.

— Чего мне хочется, — обратился Стивен неизвестно к кому, — так это небольшую каюту для капитана, переборки из клена и тика. А в углу симпатичный мягкий диванчик, обитый малиновым плюшем, понимаешь? Аккуратный камин, может, даже обложенный плиткой, и бронзовая каминная полка. — Тут он вдруг повернулся. — Это тебе подходит, Клоуэнс? Поплывешь со мной в Бретань? Как мы назовем судно? Одно мы назвали «Леди Клоуэнс», а может, новое назовем «Леди Каррингтон»? Флагман семьи Каррингтонов!

— С радостью поплыву, — отозвалась Клоуэнс, — когда корабль построят. Но сначала ты должен встать на ноги.

— Ну, я уже иду на поправку. Где Джейсон?

— Вышел. Я попросила его кое-что принести.

— На «Леди Каррингтон» возьму восемь матросов. А что касается облика... Корпус будет из английского дуба. Палуба, думаю, из желтой квебекской сосны. Ровная и долговечная. Дуб можно перевезти по реке Теймар из Плимута. Мачты из канадской красной сосны, из нее же реи, стеньги и утлегарь. Какой диаметр, спрашиваешь? Не могу сказать, пока не будет подробного плана! Где Джейсон?

— Он скоро вернется.

Когда он посмотрел на нее, в глазах Стивена появились странное выражение.

— Скажи, чтобы поторопился.

— Скажу, конечно, скажу.

— Строить надо в Фалмуте, — продолжил Стивен. — Верфь Беннета лучше, чем верфь Карна в Лоо, больше. Прости, ведь у твоего отца есть доля в верфи Карна.

— Неважно.

— Возьми меня за руку, — попросил он.

Клоуэнс пододвинула стул ближе к кровати и взяла его за мокрую и бессильную ладонь.

— Этот французишка, — прошелестел он со смешком. — Видела бы ты его рожу, когда ружье не выстрелило. Я проткнул ему грудь. Клинок так глубоко вошел, что я не сумел его выдернуть. Самое знатное убийство в моей жизни, а меня даже похвалили. Поверить не могу. Клоуэнс, ты удивительно прекрасная жена. Где... юный... Джейсон?

Голова его погрузилась в подушки, он задышал тяжело и неровно. Когда Джейсон привел доктора Мейзера, Стивен был без сознания. Молодой и крепкий организм долго и упорно сражался с разрушительной напастью. В этой грандиозной борьбе прошла вся ночь. Страстное стремление выжить медленно ослабевало с неустанной потерей крови. На рассвете Стивен скончался.