Пока смерть не разлучит нас

Глава 1 Не все браки заключаются на небесах

Свадьба задалась у всех, кроме невесты. Знаки недвусмысленно намекали, что мне следовало подхватить юбки и умчаться галопом в густой туман.

С рассвета зарядил дождь, и не просто легкая морось, а настоящий ливень! По стеклянному куполу храма Святых Обещаний скатывались неопрятные ручейки. Я всегда считала, что начинать новое дело в непогоду – дурная затея, но три сотни гостей, собравшихся на наш с Гидеоном Анкелем венчальный обряд, явно не разделяли этого во всех отношениях здравого утверждения.

Зал, как и положено, украсили традиционными анатиями. Золотые венчики испускали яркий навязчивый аромат, в воздухе кружилась мерцающая пыльца. Если бы выдался солнечный день, то от красоты даже обрядник потерял бы дар речи, но шел дождь. А у меня, вероятно единственной женщины в Эсхарде, во время обряда неожиданно обнаружилась аллергия на анатии. С гордо поднятой головой я шагала к венчальной чаше и мечтала о мелочах, недоступных невесте: чихнуть, сморкнуться в кружевной платочек (можно в тряпочку), и самую малость – сбежать с собственной свадьбы.

Гидеон по случаю венчания сменил светский костюм на традиционные эсхардские одежды. В остальном выглядел как обычно: платиновые волосы причесаны волосок к волоску, руки сцеплены за спиной, от ледяной статуи его отличает только вежливый интерес в синих глазах. В общем, истинный эсс. Дети у нас наверняка получатся такими же беленькими, бледненькими, родовитыми и магически одаренными.

– Моя дорогая Аделис, вы бесподобны в венчальном наряде, – произнес он с едва заметной улыбкой и поцеловал мне пальчики. Руки у него тоже были как у ледяной статуи – холодные.

– Благодарю, – фальцетом, с трудом сдерживая чих, промычала я в ответ.

За спиной прокатилась волна затухающих восхищенных шепотков, а потом заговорил обрядник.

– Возлюбленные богами, – начал он, – вы пришли в храм по собственной воле…

Подозреваю, в этом зале только служитель не знал или делал вид, будто не знал, что о нашем с Гидеоном Анкелем браке договорились родители еще в то время, когда я лежала в колыбели и не имела возможности протестовать. Не представляю, как эсса Анкель, его матушка, решилась взять «кота в мешке». Вдруг будущая невестка выросла бы страшненькой или вместо синеглазой эссы им бы досталась девушка, зеленоглазая, как риорка?

Почему на собственной свадьбе мне пришло в голову думать о Риоре, родине всех негодяев, паршивцев и мерзавцев?!

Я перестала слушать обрядника и сосредоточилась на том, чтобы не шмыгать носом, по крайней мере, не очень громко. Интересно, если заморозить злосчастные цветы, я почувствую себя хотя бы половинкой человека?

– А теперь опустите руки в воду венчальной чаши, – объявил служитель богов.

Золотую посудину наполняла черная жижа, покрытая глянцевой пленкой, и в ней отражался храмовый свод. Я покосилась на будущего мужа. С каменным лицом он решительно погрузил пальцы в священную чашу. Даже мускул на лице не дрогнул, и кадык от нервического напряжения не дернулся. Я всегда считала, что мужчины волнуются во время обряда ничуть не меньше женщин, но Гидеона Анкеля родили с заглушкой, запирающей любые эмоции, кроме недовольства. И то выражалось едва заметным поджиманием губ.

Светлые боги, если вы не хотите, чтобы я вышла замуж за кусок айсберга и превратилась в мать маленьких синеглазых сосулек, то самое время что-нибудь предпринять. Предлагаю обрушить потолок.

Я вздохнула, опустила руки в чашу… и меня ударило мощным магическим разрядом. Из груди выбило воздух, в глазах потемнело, а цветы на платье мигом съежились. К стене не отлетела только благодаря жениху, проворно схватившему меня за плечи.

К несчастью, в борьбе за равновесие невесты не устояла венчальная чаша. Посудина закачалась на длинной ножке, как корабельная мачта. Обрядник попытался спасти реликвию, но сила притяжения победила. Чаша с грохотом перевернулась, и на мраморные плиты выплеснулась черная вода.

– Ой, – испуганно пролепетала я в ошеломленной тишине и очень громко чихнула.

Золотые свадебные анатии начали стремительно вянуть и превращаться в прах, осыпаясь на головы людей. Гости отмерли и возбужденно загалдели, словно стая ворон.

– Аделис? – призвал меня к ответу Гидеон.

– У меня аллергия на цветочную пыльцу, – выпалила я.

– Я про это!

На моем левом предплечье, от сгиба локтя до запястья, тянулся цветочный орнамент, словно нанесенный черной тушью. Закручивалась лоза, развернулись листья, появились крепкие бутоны. Слово, которое я пробормотала, приличная эсса не имела права знать, но оно очень точно отразило размах происходящего абсурда.

– Святой брат, что происходит? Это ведь проклятие? – подскочила мама. – Как вы допустили, чтобы мою дочь прокляли в светлом храме во время свадебного обряда?!

– Уважаемая эсса, откройте пошире глаза, – взбеленился обрядник, и матушка, без преувеличений, пошла красными пятнами. – Это не рисунок проклятия, а брачная метка! Ваша дочь повенчана!

– С кем?! – изумленно в три голоса уточнили мы. Другие теперь сомневались, но я-то точно знала, что с утра проснулась незамужней.

– Определенно не с ним, – святой брат ткнул пальцем в Гидеона, выразительно поджимающего губы. Глядя на эту побелевшую узкую полосу вместо рта, становилось очевидным, что внутри он кипит от гнева. Изумительная выдержка. Я бы давно пнула перевернутую венчальную чашу, а заодно и невесту, поставившую одну из древнейших чистокровных семей Эсхарда в наиглупейшее положение.

– Какой позор! – прозвучал тихий голос эссы Анкель, и с ней было сложно не согласиться.

Все! Пришло время рухнуть в красивый обморок. Возможно, меня даже поймают и не дадут разбиться о мрамор. Однако сознание оставалось ясным и мутнеть не собиралось. В голове крутилась совершенно абсурдная мысль, что светлые боги страдают глухотой и отсутствием чувства юмора. Я же просила обойтись малой кровью и всего лишь обрушить крышу храма. Зачем громить всю мою жизнь?..

Из храма мы вернулись в гробовом молчании. Домоправительница Руфь открыла дверь и испуганно посторонилась, когда матушка с непроницаемым видом, но с проворностью ядовитой виверны, намекавшей, что она в ярости, ворвалась в дом. При виде меня в свадебном платье, перешагивающей порог, Руфь испуганно прошептала:

– А брачный обряд?

– Закончился.

– А почему ты здесь, а не в доме мужа? – Она указала пальцем на изрисованную лозами анатии руку.

– Понять бы, где он, – вздохнула я, потерев рисунок ладонью. К сожалению, кожа покраснела, а брачный орнамент остался.

– Дом?

– Муж.

Из глубины комнат раздался звон бьющейся посуды.

– Идэйский фарфор! Добралась! – всплеснула полными руками домоправительница.

Мы бросились в небольшую столовую, примыкавшую к кухне. Матушка стояла возле открытой посудной горки и с каменным лицом истинной эссы швыряла на пол тарелки из тонкого идэйского фарфора, доставшиеся ей по наследству. Паркет усеивали белые черепки с золотой каемкой. Звяк! Бах! Пронзительно и громко, даже сердце екало. А на лице матери ни мускул не дрогнет, ни глаз не дернется.

Двумя руками она схватилась за объемную посудину с золотой каемкой, и Руфь выкрикнула страшным голосом:

– Только не супницу!

Домоправительница обладала добротным телосложением и была горласта. Ей удалось с первого раза пробиться к сознанию неистовствующей хозяйки. Матушка вернула миску на полку, аккуратно закрыла стеклянные дверцы, а потом с мрачным видом направилась в сторону моей мастерской.

– Мама, не надо! – тихо попросила я.

– Надо, Аделис, – величественно оглянулась она, – надо…

Созданием ледяных скульптур я увлеклась еще в Эсхардской академии на уроках изящных искусств, а после интерес и вовсе превратился в манию. Матушка считает это занятие недостойным воспитанной девицы, но чистокровные эссы – маги воды, изменчивая стихия не просто подчиняется нам, а рассказывает тайны прошлого и открывает образы, запечатленные в воде. В моих руках «поет» лед, да и за статуэтки, на счастье, платят золотыми синами.

Только деньги и святая убежденность, что после замужества дочь перестанет «морозить» руки, примиряли хранительницу семьи Хилберт с осознанием, что из меня вышло «не пойми что и сбоку бантик», а не воспитанная аристократка. Кстати, вплетенные в волосы золотые ленты расползлись и неряшливо свесились у правого уха. Пришлось их завязать чахлым бантиком…

Мастерская занимала небольшую комнатушку в задней части дома. Когда матушка рванула дверь, то в лицо ей пахнуло холодным воздухом. Находиться в помещении в открытом платье было, мягко говоря, прохладно, но она переступила через порог. Готовые статуэтки окружали воздушные ледяные коконы, тускло мерцавшие в полумраке.

Мстительно сузив глаза, разрушительница нацелилась на танцовщицу, изогнутую под немыслимым для негибкой девицы углом, и сделала решительный шаг к подставке.

– Только не танцующую нимфу! – выкрикнула я. – Ее уже оплатили.

Траектория движения мамы резко поменялась в сторону изящного цветочного куста из льдистых пластинок.

– И за это тоже заплачено! – испугалась я.

– Ты торговка или творец? Даже нечего поколотить! – возмутилась она.

Главное, чтобы ей не пришло в голову поколотить меня…

– Там осталось чуточку фарфора, – любезно подсказала я и услыхала возмущенный выдох Руфи, крайне несогласной с тем, чтобы отдать на растерзание нежно любимый ею сервиз.

Однако битье тарелок мама считала не столь наглядным проявлением силы гнева, как уничтожение ледяных статуй. И напрасно! Она потянулась к первой неоприходованной фигуре, больше всего походившей на камень с выдолбленным носом. Глыба должна была стать гномом, смешным и милым, не попади она в поле зрения тихо бесившейся эссы. Матушка бы его растопила, но эсхардцам магия огня решительно не подчинялась, наша стихия – вода и лед.

От прикосновения теплых рук магический кокон лопнул. К потолку вознеслись веселые светящиеся пузыри, где и принялись лопаться с характерным звуком. Мстительница стащила ледяную заготовку с подставки, но недоделанный гном был увесист… Безмолвный погром закончился логично и вполне ожидаемо. От непомерной тяжести непоколебимая, несгибаемая и гордая эсса Хилберт получила плебейский прострел поясницы!

– Боги! – охнула она и выронила фигуру себе на ногу.

Отличавшийся повышенной прочностью гном выстоял – лед я морозила на совесть, чтобы не крошился во время работы, а вот нога в изящной туфельке – нет. Мама побледнела от боли, но не позволила себе ни единого ругательства, вызвав во мне волну уважения (я бы давно разразилась потоком такой отборной брани, что даже портовые грузчики потеряли бы дар речи).

– Все-таки растерзали! – только и процедила она, не зная, за какую из контуженных частей тела хвататься, но потом простонала сквозь крепко сжатые зубы: – Демоны.

Почему во множественном числе? Загадка. Может, от боли моя фигура в измятом свадебном наряде в глазах раздвоилась? Или матушка имела в виду нас с ледяным гномом? Одна ранила душевно, не выйдя замуж, вернее, выйдя, но непонятно как, когда и за кого, а другой сделал колченогой. В общем, на пару с куском льда мы оказались разрушительной силой!

Срочно вызванный целитель обнаружил у матушки на большом пальце трещину и прописал постельный режим.

На следующий день без лишних разговоров носильщики втащили в тесный холл дорожный сундук с моим барахлом, отправленный перед свадьбой в особняк Анкелей на южной стороне Эсхарда. Вместе с вещами приехал поверенный несостоявшихся родственников и забрал украшения, подаренные Гидеоном в честь помолвки (не ожидала я от бывшего жениха столь потрясающей воображение скупости). Это было молчаливое, но недвусмысленное расторжение брачного соглашения, заключенного нашими отцами.

Нестись к Анкелям и умолять о прощении дикой виверны (меня) матушка физически не могла. Она написала длинное горестное письмо и отправила с посыльным. Вечером послание вернулось нераспечатанным. Когда я протянула родительнице невскрытый конверт, то она процедила:

– Избавься от этой злосчастной штуки на руке, беги к Гидеону, падай на колени и уговаривай забрать тебя обратно! Немедленно! Скажешь, что брачная метка досталась через проклятие.

Я была согласна только с первой частью плана, поэтому напомнила:

– Соглашение разорвано.

– Аспид! – обозвала меня маменька с каменным лицом. – Нет у меня больше дочери!

– Ладно, – примирительно кивнула я и вышла из комнаты, едва не ударив дверью Руфь, подслушивавшую в коридоре.

– Неблагодарное дитя! Довела мать, – проворчала преданная служанка и бросилась отпаивать любимую хозяйку успокоительным отваром.

Я бы сама не отказалась от пары глотков горького снадобья, но невестам, сорвавшим свадьбу, эликсиры для нервической системы не полагались.

На следующее утро я входила в храм. При виде знакомой эссы, снимающей с головы широкий капюшон, у служителя мелко задергался мускул на лице, и мне на ум опять пришла мысль о заветном флаконе успокоительного средства. Похоже, оно остро требовалось всем участникам свадебного конфуза.

Выглядел святой брат осунувшимся и болезненно-бледным. Светлые волосы, густо обрамлявшие гладкую лысину на макушке, топорщились, словно от удара магического разряда. Из-за меня, что ли, дыбом встали? Подозреваю, что двое суток он ждал, когда невеста или жених, а может, оба одновременно заявятся с претензиями и разнесут храм на мраморные плитки. И вот я стояла в перекрестье солнечных лучей, льющихся сквозь стеклянный купол.

Служитель перевел затравленный взгляд с моей фигуры куда-то в сторону. Думала, что он прикидывал, как бы сбежать за алтарь, но ошиблась. Он рассматривал задвинутую в угол золотую венчальную чашу, снова водруженную на устойчивую подставку. Святой артефакт был помят со всех сторон, словно медная миска из приюта для бездомных.

Невольно вспомнились позорные подробности сорванной церемонии. Как взбешенная несостоявшаяся свекровь с каменным лицом пнула чашу под ноги гостей. Потом толпа, потянувшись к раскрытым дверям святилища, отпихивала дребезжавший артефакт с дороги, а храмовник за ним гонялся, но никак не мог ухватить. К гулким сводам возносились издевательские реплики и недовольные высказывания. Народ жутко радовался скандальной сплетне (еще бы, наследника древнейшего рода бросила невеста перед алтарем!), но был ужасно недоволен отменой званого ужина. Если не поженились, то хотя бы поминки, что ли, устроили. К чему оставлять людей голодными?

– Светлых дней, святой брат, – отгоняя неприятные воспоминания, громко поздоровалась я.

– И вам, эсса, – мрачно отозвался он.

– Мне срочно требуется ваша помощь, – заявила я, направляясь к алтарю. – Я хочу развода!

Где-то в углу храма подавился на вздохе служка, приводивший в порядок молельный зал после рассветной службы.

– Прямо сейчас? – попятился от решительного напора святой брат.

– А можно?

Оказалось, нельзя. Мы сидели в каморке, горделиво названной кабинетом, и служитель с сомнением изучал брачный орнамент у меня на руке.

– Что скажете? – не выдержала я давящего молчания. – Понимаете, проблема в том, что я понятия не имею, почему появилась метка. Не представляю, кому и когда дала брачную клятву…

– Риорцу, – любезно подсказал служитель храма. – Если судить по рисунку.

Я закашлялась.

– Знаете, во время свадебного обряда мне в голову приходили мысли о Риоре…

– Вы, глубокоуважаемая эсса, – перебил он, – опустили руки в венчальную чашу, произнесли клятву, а потом, так сказать, закрепили на физическом уровне. Понимаете, о чем я?

Не стоило ему столь красноречиво поднимать брови, намек был понят и заставил меня вспыхнуть от неловкости. Перед мысленным взором появился почти вытравленный из памяти день на чердаке магической академии. Я вовсе не забыла о Доаре Гери – да и как можно забыть о первом мужчине, вызывавшем у меня одновременный паралич и дыхания, и мозгов, – просто по давней привычке о нем не думала.

– Я пытаюсь сказать, что брачный ритуал был завершен, – внес ясность храмовник.

– А почему метка только сейчас появилась? – Я отчаянно цеплялась за надежду выйти сухой из воды, хотя сама понимала, что захлебываюсь.

– Как только руки коснулись святой воды в венчальной чаше, так и проявилась.

– А этот… – Я кашлянула. – В смысле, супруг в курсе? У него метка тоже появилась?

– Брачные клятвы обычно взаимны, эсса. Они же были взаимны? – поднажал он.

– Ну… кхм…

Имела бы возможность умереть от стыда, обязательно легла бы на пол, сложила руки и отошла в мир иной, завернувшись в бархатный плащ.

– Святой брат, – понизила я голос и придвинулась к столу, – но ведь отменить клятву можно? Без присутствия, так сказать, второй стороны.

– Теоретически для отмены нужна только кровь супругов, – задумчиво протянул собеседник. – Я смог бы вам помочь.

– Какое счастье! – схватилась я за сердце. – Вы мой спаситель!

– За умеренный взнос на обустройство храма.

Он хотел новую брачную чашу. Удивительная расчетливость для святого брата, отрешившегося от материальных благ. Сколько ж мне надо продать ледяных статуэток, чтобы оплатить новый артефакт? Может, старой посудине получится вернуть приличный вид?

– Конечно, – улыбка получилась натянутая.

Дело оставалось за малым: найти Доара Гери и попросить о разрыве брачной клятвы. Конечно, прежде он отличался редкой злопамятностью, но со временем любые чувства притупляются или вовсе гаснут, даже гнев и ненависть. Вдруг за прошедшие годы у него ослабела память и иссяк запас злости? Может быть, он вообще забыл мое имя.

И почему я сама себе не верила?

Поиск не занял много времени, но обошелся, на мой взгляд, неоправданно дорого. Когда разыскиваешь бывшего возлюбленного, ставшего врагом, любая стоимость покажется чрезмерной. Частного сыщика я наняла на Западном рынке, деньги отдала через подставное лицо. Уже через пару дней вместе с корреспонденцией пришло письмо с нужным адресом, скудным рассказом и магической карточкой, где был изображен темноволосый широкоплечий мужчина с зелеными глазами.

Запершись в комнате, я уселась перед открытым секретером и как завороженная рассматривала цветной портрет. Сразу после расставания я помнила лицо Доара в мельчайших деталях: морщинки, родинки, взгляд, улыбку, но со временем образ тускнел, как и чувства, разрывавшие меня изнутри. Перед мысленным взором возникали лишь широкие плечи, фигура в черной ученической форме, тонкий шрам, пересекающий ребра, а лицо превратилось в смазанное пятно. Спустя пять лет он повзрослел и возмужал.

Если верить сыщику, а за те деньги, что он получил, обман клиента приравнивался к смертному греху, в свои двадцать семь лет риат Доар Гери занимался добычей триана, редкого металла, который использовали для изготовления магических артефактов, и вел разгульную жизнь. Готова дать руку на отсечение, что меньше всего бывшему возлюбленному нужна свалившаяся как снег на голову супруга.

Я снова перечитала бумагу, стараясь не замечать, как внутри скреблись снежные кошки. В Эсхарде риорцев традиционно терпеть не могли, и эта странная, на мой взгляд, нелюбовь становилась особенно заметной в замкнутом пространстве закрытой академии. Доар появился на четвертом курсе. Одна дуэль в академическом лесу – и с новеньким больше не связывались, даже отчаянные провокаторы обходили его стороной. Он, несомненно, являлся одаренным и сильным магом, которого ждало большое будущее, но из-за нашего скандального романа Доара исключили практически перед финальными испытаниями…

За письмо в Риор я садилась, охваченная внутренней дрожью. Перо мелко тряслось, буквы получались неровные и несмелые. Испоганив половину пачки мелованной бумаги, я все-таки сумела написать четко и без лишних сантиментов. Мол, сколько лет, сколько зим, уважаемый риат Гери, во время учебы я немножко с вами запечатлелась перед богами, давайте поскорее отменим брачную клятву. Можно даже не встречаться лично, а просто передать в эсхардский храм пару капель крови. Если вас, конечно, не затруднит.

Хотела запечатать письмо, но помедлила и осторожно вытащила из секретера спрятанную в углу маленькую шкатулку. Она была заперта на замысловатый магический замок, чтобы ни любопытная Руфь, ни пытливая матушка не сумели вскрыть. На дне лежала подвеска из триана в виде изящной снежинки. От тепла рук невесомое украшение на тончайшей цепочке замерцало голубоватым светом. Слишком дорогой подарок, непомерно. Сама не понимаю, почему хранила его все эти годы. В подтверждение, что Доара не разыгрывают, я вложила подвеску в письмо и запечатала красным сургучом, выдавив личную магическую метку.

Через две седмицы, когда весь Эсхард, вплоть до шпилей властительских башен, окунулся в сезон опадающих листьев, домоправительница с удивлением приняла от почтальона письмо из Риора.

– Руфь, принесли утренний газетный лист? – донесся сверху недовольный мамин голос.

– Тихо! – ловко выхватывая из рук домработницы конверт, прошептала я. – Это мне.

– Сейчас… – заикнулась возмущенная служанка.

– Маме не рассказывай, а то она передумает умирать и отправится бить посуду.

– Нахалка, – фыркнула Руфь и крикнула: – Газетного листа еще нет, но сейчас принесу успокоительный отвар!

Учитывая, сколько снадобья для нервической системы глотала матушка, она давно должна была успокоиться до состояния ледяной статуи, то есть до обычного для благородной эссы, но, видимо, зельевар сплоховал и недоложил валерьянового корня.

Я затворила двери в гостиную и, от нетерпения не потрудившись сесть, трясущимися руками вскрыла конверт. Лучше бы села, честное слово. В писульке – а письмом послание из Риора назвать не поворачивался язык – было всего несколько слов, но они красноречивее длинных тирад говорили, что Доар Гери по-прежнему обладает отменной памятью и остается парнокопытным засран… кхм… обидчивым негодяем!

– Скотина, – со злостью смяла я сероватый дешевый листок.

Перед мысленным взором появилась короткая строчка, написанная летящим уверенным почерком:

Идите в задницу, эсса Хилберт. Легкой дороги.

Д.Г.

– До скорой встречи, дражайший муж, – процедила я сквозь зубы, мысленно представляя картины кровавой мести.

Коль супруг не хочет помогать благородной эссе стать незамужней, значит, благородная эсса сама доберется до супруга, даже если он спрячется в триановых рудниках (тьфу-тьфу три раза). Найдет, выкопает из-под руды и очень вежливо попросит избавить ее от брачной клятвы. Главное, чтобы потом мы оба не остались калеками… или хотя бы выжили.

– Что ты сказала? – заглянула в гостиную Руфь. Тут обнаружилось, что дверь сама собой приоткрылась, а мое бормотание оказалось вполне себе высказыванием в полный голос.

– Да так… – нервно улыбнулась я, пряча за спину кулак со скомканной запиской.

– Сначала жениха бросила, потом сама с собой заговорила, скоро первую кошку в дом притащит, – неодобрительно покачала головой домоправительница, величественно удаляясь в кухню.

– Тебя не смущает, что я все слышу?

– Ни капли.

На следующее утро, сложив в саквояж смену белья и пару платьев, я отправилась в Риор. Наскрести смелости на объяснения с родительницей не удалось, хотя я полночи настраивалась на беседу, даже речь подготовила. Уходила тихо, оставив на кухонном столе записку. Знаю, что сбегать молчком было исключительно «взрослым и серьезным» поступком, но имя Доара Гери, произнесенное вслух, пробуждало в матери демона, обожающего бить старинные сервизы. Возможно, досталось бы и посудной горке, и нам с Руфью.

По раннему часу городской омнибус, доставлявший пассажиров к башне перемещений, пустовал. Я забилась в угол, где меньше всего дуло, и закуталась в теплый плащ. Мостовые на западной стороне Эсхарда были разбиты тяжелыми подводами, и карета мелко тряслась на выщербленной брусчатке. Мимо проплывали уже пробудившиеся ремесленные мастерские и пока еще спящие торговые лавки с закрытыми ставнями. Властительский дворец, стоявший в центре города-королевства, прятался за высокими двускатными крышами. Виднелись лишь длинные острые шпили, агрессивно пронзавшие серое рассветное небо.

Башня перемещений, где находился портал, напоминала вовсе не башню, а огромный гладкий шар. Омнибус въехал в раскрытые ворота. Когда с саквояжем в руке я вышла из кареты, то от сильного сквозняка взаметнулись полы плаща, а с головы сорвало широкий капюшон.

Народу было совсем немного. Магические путешествия считались уделом богачей, но меня угораздило дать брачную клятву мужику, живущему на другом конце света. Выбор невелик: или почти седмицу трястись на крыше почтовой кареты, или разориться на перемещение через портал.

До переправы в Риор оставалось десять минут. Я поспешно оплатила переход и «на полных парусах» бросилась к залу отбытия. Так сосредоточилась на открытых дверях, что не заметила преграды на пути. Вмазалась со всего маху в какую-то твердогрудую скот… эсса, едва не выронив саквояж, и охнула:

– Извините.

– Аделис? – раздался над макушкой знакомый голос.

– Гидеон! – попятилась я.

Не понимаю, кто из нашего мира украл остатки справедливости? Почему мы с бывшим женихом не столкнулись где-нибудь в опере? Я бы представляла собой образец утонченной эссы и поражала народ неземной красотой. Но нет! В первый раз после провальной свадьбы мы встретились в башне перемещений, когда я, взмокшая и взлохмаченная, взбесившимся горным сайгаком скакала к магическим воротам.

Все! Как вернусь из Риора, резко полюблю оперу и перестану кривиться при виде газетных колонок о премьерах. Главное, не забыть, что больше не испытываю ненависти к представлениям, где громко и голосисто поют.

Но самым неприятным в нашей встрече оказался аксессуар бывшего жениха. Он, в смысле она цеплялась за локоть Гидеона и выглядела преступно хорошо для раннего часа, когда нормальные люди или неслись в Риор, или думали о чашке бодрящего крепкого тэя. Судя по рыжеватым прядям, чистокровной эссой девица не являлась, но губы поджимала не хуже моей несостоявшейся свекрови. На вороте платья, застегнутого под самое горло, поблескивала драгоценная камея. Одна из тех, что Гидеон дарил мне в день помолвки.

Я с трудом сдержала издевательскую ухмылку и кивнула:

– Приятно было увидеться.

Какая наглая ложь! Век бы не встречалась.

– Светлых дней, – вымолвил на прощанье бывший жених.

Переложив саквояж из одной руки в другую, я направилась к смотрителю, ожидавшему путешественников в Риор.

– Светлые боги, Гидеон, до сих пор не понимаю, почему твоя матушка настаивала на свадьбе с этой… – громко фыркнула девица мне в спину. – Она же выглядит как простолюдинка, даром что волосы белые!

Не обращай внимания, Аделис! Есть проблемы и поважнее нахальной пассии бывшего жениха, на которого тебе по большому счету плевать с высоты властительских башен. Например, не опоздать на перемещение, иначе придется ждать пять часов. Скачи с гордо выпрямленной спиной, как легкая горная лань! Только вперед, только к воротам…

Но, несмотря на то что я опаздывала, все равно повернула назад и уверенной походкой вернулась к замершей парочке (не то чтобы прежде они выглядели оживленными). Девица моментально прикусила язык и, кажется, немножко подвинулась, пытаясь спрятаться за долговязую фигуру любовника.

– Извините, но не могу не восхититься, – мягко улыбнулась я. – Эсса, вам необыкновенно идет эта милая камея. Кстати, мне ее подарили на помолвку, а потом забрали. Очень практичный подход, согласны? Женщины разные, а украшения одни.

Наблюдать, как у бывшего жениха вытягивается лицо, а синие глаза темнеют от ярости, было абсолютно захватывающим зрелищем. Устроить публичную разборку ему не позволило воспитание, но он тихо, угрожающе повторил мое имя:

– Аделис?!

Девица нервно затеребила брошь.

– Легкой дороги, куда бы вы там ни собирались перемещаться, – с достоинством кивнула я и поспешно направилась к воротам. Надеюсь, что Гидеон не планировал поездку в Риор.

Смотритель принял плоскую медаль с магической меткой «путешествие» и впустил меня в зал отбытий. Портал походил на стену черной воды, отражавшую зал и людей в нем. По поверхности портала расходились круги, словно по встревоженной камнем озерной глади.

– Перемещение в Риор, – на всякий случай предупредил меня штатный маг.

– Ага.

Я так торопилась сбежать от бывшего жениха, что шагнула в портал, даже не притормозив на входе. Разве что успела заметить собственную непропорционально растянутую фигуру, стремительно приближавшуюся к зеркальной стене.

– Эсса! Потеря во времени – половина светового дня, – полетело вдогонку. – Легкого пути!

– Полдня – не седмица, – пробормотала я и мгновением позже словно провалилась под лед.

От острого холода, коловшего тело тысячами иголок, перехватило дыхание. Руки и ноги отяжелели. Казалось, я навсегда застряну между городами, но магической силой меня вытолкнуло на другой стороне портала, в сферический зал, отличавшийся от эсхардского только цветом мрамора на стенах.

Величественно выйти, как полагается аристократке, путешествующей за бешеные деньги, не получилось. Я выскочила, словно оголтелая, и с силой дернула саквояж, наполовину застрявший в зеркальной стене. Какой стыд! Будто впервые перемещалась с помощью магических ворот.

Передернув плечами, с независимым видом я направилась к стражникам, проверявшим документы у вновь прибывших путешественников.

– Приветствую, эсса, – с риорским акцентом поздоровался один из них.

– Светлых дней, риат, – ошалелая от неудачного перехода, смешала я эсхардское приветствие с риорским обращением к мужчинам. Вытащила из кармашка саквояжа грамоту с оттиском личной магической метки и протянула блюстителю порядка.

– С какой целью приехали в город? – уточнил он, внимательно разглядывая бумагу, словно на глаз пытался определить, настоящие ли документы.

– К мужу, – коротко объявила я.

– Семейная печать?

О чем вы говорите, любезный? Какая, к диким вивернам, печать? Мне бы муженька выкопать из рудников и за шкирку затащить в храм для отмены брачной клятвы.

Не произнося ни слова, я с усердием принялась закатывать рукав тонкого шерстяного платья. Страж с вежливым интересом следил за неожиданным раздеванием, но когда появился хвостик черной метки с одним из пяти закрытых бутонов, на лице блюстителя порядка мелькнуло странное выражение. Не задавая вопросов, он вернул мне грамоту и даже поклонился:

– Добро пожаловать в Риар.

– Добрых дней, – попрощалась я на эсхардский манер и направилась к выездному залу, надеясь, что не придется выходить из башни перемещений, чтобы найти извозчика.

Традиционно в огромном зале с распахнутыми воротами, в которых с легкостью разъезжалась пара карет, дуло, как в трубе. Ледяной сквозняк срывал с головы капюшон, трепал плащ и уничтожал подобие прически, чудом сохранившейся после перемещения из Эсхарда. Пришлось вытащить последние шпильки и распустить волосы, а чтобы народ не пялился, спрятать их под плащ.

Извозчик нашелся сразу, но едва услышал адрес, как немедленно заломил цену:

– Три золотых шейра.

– Один золотой эсхардский син, – категорично заявила я.

– Тогда четыре.

– Ладно, – пожала я плечами и развернулась, чтобы уйти от афериста.

– Стойте, риата… демон… эсса! – заторопился он. – Я не жадничаю, но за въезд в Восточную долину требуют плату.

Светлые боги! Они рудокопов за забором, что ли, держат – как преступников?

– У меня по-прежнему нет ни одного шейра.

– Забирайтесь, эсса, – сдался он, открывая дверцу экипажа.

– Ступеньку разложите, – сухо попросила я. На мой взгляд, за золотую монету перед пассажирами должны были еще и ковровую дорожку раскатывать.

На улице смеркалось. Карета тряслась на неровной дороге, а мимо проплывали непривычные глазу пейзажи. Родной Эсхард был точно белокаменный исполин с мостами и тянущимися к небу зданиями, храмами Святых Обещаний, статуями грифонов на площадях и каменными горгульями, застывшими под крышами богатых особняков. Сады цвели разве что в южной части города, в королевстве высокородных эссов и больших денег. Риор же, рассеченный долинами, утопал в лесах, пах опавшей листвой и кострами, горел осенними красками – бронзовыми, красными, желтыми. Чарующее смешение цветов! Никакого льдистого порядка, сплошной переполох.

К воротам в Восточную долину мы добрались в темноте. Пока извозчик расплачивался со стражами на воротах, я с тревогой поглядывала в окно. От остального мира район рудокопов отделяла высоченная каменная стена, выложенная камень к камню, и эта нарочитая аккуратность наводила на мысль об архитектурной магии. Медленно приходило осознание, что кто-то меня обманул, и явно это был не извозчик…

Экипаж тронулся с места. Колеса зашелестели по идеальной брусчатке. Улицы были озарены магическими фонарями, а за высокими коваными заборами, затянутыми покрасневшим от холодов плющом, стояли богатые дома. Через некоторое время возница остановился перед огромным особняком с раскрытыми воротами и осушенным на зиму фонтаном перед парадным входом. В доме горели абсолютно все окна, словно он был набит людьми, и каждый житель занимал по комнате.

– Вы уверены, что мы правильно приехали? – на всякий случай уточнила я, отдавая золотой син.

– Я сорок лет развожу людей по риорским долинам, – обиженно проворчал возница. – Думаете, восточной стороны не знаю?

– А где триановые рудники? – заикнулась я.

– В трех днях езды.

– То есть не здесь… – в замешательстве я нервно переложила саквояж из одной руки в другую. Какое счастье, что у меня была сумка, иначе от паники я принялась бы ковырять на пальцах заусенцы или сгрызла ноготь. Глупая привычка, страшно бесившая матушку, преследовала меня с детства.

Под звонкое цоканье лошадиных копыт и скрип отъезжающей кареты я направилась к особняку. В голову пришла запоздалая мысль, что, наверное, стоило попросить извозчика подождать немного, вдруг адрес ошибочный, но бежать за экипажем, размахивая саквояжем, было странно.

До парадных дверей мне добраться не позволили, что, в общем-то, не удивляло. Дорогу преградил плечистый здоровяк. Совершенно бесшумно он вышел в круг фонарного света и молча встал на моем пути. Учитывая грандиозность пошлого фонтана с расставившим крылья оскаленным грифоном, стражи должны были сидеть под каждым ухоженным деревом и кустом. Странно, что мне позволили прорваться за ворота.

Честно говоря, от облегчения я едва не кинулась парню на шею. Теперь точно не придется самой стучаться в парадные двери, сумбурно объяснять слугам цель визита и пытаться выяснить, не живет ли в доме некий Доар Гери, который почему-то прислал письмо из богатого особняка, а не из рабочего поселка.

– Какое счастье, что вы меня встретили! – выпалила я.

Стражник попятился.

– Понимаете, я приехала в Восточную долину, но не нашла ни одного трианового рудника! Даже заброшенного.

– Вы заблудились? – подал он голос.

– Пока нет, но если вы мне не поможете, то точно заблужусь. Я ищу Доара Гери.

– Ищете риата Гери? – для чего-то переспросил он, словно не совсем понимал стрекот незнакомой дамочки. Видимо, ему тоже казалось, будто я, как страж в башне перемещений, говорила с чудовищным акцентом.

– То есть Доар действительно в этом доме? – обрадовалась я.

– У вас есть приглашение?

– Приглашение? – мне вдруг стало казаться, что речевое недопонимание действительно вносит некоторую сумятицу в нашу конструктивную беседу. – Нет-нет, мне вовсе не надо в хозяйский дом! Я хочу просто поговорить с риатом Гери. Скажите ему, что приехала супруга.

– Супруга? – переспросил стражник.

– Умоляю, только не заставляйте демонстрировать брачную метку, на улице ужасно холодно! Просто скажите… Хотя нет, не говорите ничего про супругу, я тогда его точно не выловлю. Передайте, что его ждет во дворе подруга из Эсхарда и что она очень сильно расстроится, если он не захочет поговорить.

– Прямо сейчас?

– Немедленно.

– Вам лучше убраться с территории особняка, – огорошил страж. – Не знаю, откуда вы сбежали…

– Из Эсхарда! – в раздражении перебила я.

– Из какого заведения для душевнобольных, но лучше идите подобру-поздорову, риата.

– Вообще-то, эсса.

Так… Кажется, беседа окончательно теряет конструктивность. С нарочитой помпой я стянула с головы капюшон, демонстрируя белую взлохмаченную макушку, одарила здоровяка ледяным взглядом и вкрадчиво обронила:

– К слову, уважаемый, вы говорите с магом.

– Угу, вы тоже, – не дал спуску наглец.

Демоны раздери упертых стражей! Не умеют в цель ледяным шаром попасть, а самомнение, как будто демоническую армию остановили!

– Эй, парень, ты зачем держишь гостью во дворе? Холод же как в ледяном чертоге! – услыхали мы насмешливый мужской голос и одновременно оглянулись на его обладателя.

Из тени высоченного дуба на свет вышел худой темноволосый мужчина во фраке. У незнакомца было узкое лицо и разноцветные глаза. Правый – темно-карий, левый – прозрачно-голубой.

Мама любит повторять, что ни в коем случае нельзя доверять людям с демоническими глазами, они всегда приносят несчастья. Не хотелось думать, что она права. Хотя для нее демоническим являлся любой цвет глаз, кроме синего, присущего чистокровным эссам.

Стражник моментально отступил на шаг и опустил голову в коротком поклоне.

– Прошу прощения, риат Эббот. Было велено чужих не пускать.

– Но ведь это не относится к очаровательным эссам, – улыбнулся незнакомец.

Сдержаться от издевательского смешка получилось с трудом. Даже я понимала, что после магического перехода и тряски в карете всклокоченную девицу в измятом плаще очаровательной назвал бы только прожженный дамский угодник. Или подлец. Интересно, к какому типу относился незнакомец во фраке?

– Я провожу нашу гостью, – объявил он и обратился ко мне: – Не обижайтесь на стражу, у нас тут небольшой прием.

– Небольшой прием? – эхом повторила я, оказываясь увлеченной в сторону парадных дверей. – Послушайте, уважаемый риат, я не против подождать Доара… где-нибудь. Просто пусть придет, как освободится.

– Зачем же ждать? – с фальшивой мягкостью улыбнулся мужчина.

Обстановка холла была лаконична, но именно эта самая вкрадчивая пустота подчеркивала дороговизну отделки. Блестящая ткань на стенах, натуральный мрамор на полу, сотни магических огней, мерцавших в каскадной люстре с хрустальными подвесками. От сквозняка они заволновались, пространство наполнилось тонким перезвоном, а вокруг затанцевала причудливая мозаичная тень.

Незаметно меня освободили от саквояжа и вытряхнули из плаща, а расторопная прислуга утащила вещи в неизвестном направлении. Я нервно оправила простое серое платье из тонкой шерсти, облегающее грудь и руки, пригладила волосы, вдруг страшно пожалев, что не могу свернуть их аккуратным пучком – шпильки остались в саквояже.

– Риат, куда вы? – остановила я провожатого, когда уверенной походкой человека, много раз бывавшего в доме, он направился вглубь комнат, где едва слышно звучали людские голоса.

– Не тушуйтесь, эсса, – оглянулся он. – Уверен, что Доар обрадуется старому другу.

При ярком свете стало заметно, что правый глаз у мужчины был вовсе не карим, как мне показалось вначале, а почти фиолетовым.

– Смотря какому другу… – пробормотала я, мысленно гадая, кем являлся провожатый моему неожиданно нарисовавшемуся супругу. Может, нанимателем?

Но когда мы перешагнули через порог гостиной, заполненной роскошно одетыми людьми, на меня обрушилось понимание, что сыщик все-таки совершил смертный грех и соврал. Доар Гери никогда не добывал магический металл и не служил лакеем в богатом особняке. Он был хозяином всего: отвратительного фонтана во дворе, удивительной люстры в холле, вероятно, триановых рудников и совершенно точно – званого вечера.

И сейчас с бокалом в руке, оборвав себя на полуслове, он впился в меня ледяным взглядом…