Полет ворона

7

Зак, нахмурившись, ходил взад и вперёд по гостиной. Он, наконец, вернулся к компьютерной распечатке, разложенной на журнальном столике, сел на диван и озабоченно уставился на бумаги.

Джош, который в последнее время выглядел все более напряженным, несколько часов назад ушел к Рейвен в пентхаус, и Зака это тоже беспокоило. Не столько потому, что это было опасно — хотя, конечно, риск при этом был вполне реален — а больше потому, что с каждым днем разрушительное действие тревоги становилось все более явным. Хотя Джош ничего не говорил об этом ни одному из своих людей, ситуация становилась все более нестерпимой; он никак не мог повлиять на ход событий, и так было с самого начала.

Зак был практически уверен в том, что Рейвен, хотя была явно влюблена в Джоша, не хотела принимать на себя никаких обязательств, пока им обоим угрожает опасность. Очень жаль, думал Зак, что у него нет хотя бы пяти минут, чтобы поговорить с ней наедине и объяснить, почему это решение, вполне естественное и разумное, было абсолютно неверным, когда дело касалось Джоша.

И почему, собственно, оно разрывало Джошу сердце.

Но Зак был не так глуп, чтобы вмешиваться. Джошу и Рейвен придется разобраться во всем самим, если они, конечно, смогут это сделать, не разбив друг другу сердце. Зак был уверен лишь в том, что и Джош, и Рейвен принадлежат к тому редкому типу людей, которые смотрят в лицо опасности и неистово бьются за то, чего хотят и в чем нуждаются; что они люди глубокой интуиции и большого мужества.

Если решение существует, они найдут его сами.

Если им хватит времени.

Он вздохнул, снова вглядываясь в распечатку. С этой тревогой он ничего не мог сделать. И это тоже раздражало. У него не проходило смутное, неспокойное ощущение, что ими манипулируют, что они пешки на какой-то нелепой огромной шахматной доске, которые двигает неведомая рука. И этот неведомый шахматист испытывает извращённое удовольствие от игры. Он запустил пальцы в свои темные волосы и нахмурился. Во всем этом не было смысла, не было, черт побери, просто не было.

— Ты еще не спишь? — Рафферти зашел в гостиную из своей комнаты, зевая и завязывая пояс своего халата. — Послушай, уже почти рассвело.

Зак в ответ проворчал:

— А ты сам-то почему не спишь?

— Традиционное средство от бессонницы — какао. — Рафферти подошел к бару и налил себе щедрую порцию бренди в коньячный бокал. — Или его современная версия.

— Налей мне тоже, ладно? — Зак молчал, пока бокал не оказался в его руке, и его содержимое мягким огнем не проникло в горло. — Спасибо.

Рафферти погрузился в кресло и взглянул на разложенную на столе распечатку:

— Лично я для себя решил, что сейчас еще продолжается вчерашний вечер, а утро не наступило, — объявил он, ненавязчиво пытаясь соблюсти правила приличия и потягивая бренди. — Кроме того, где-то ведь утро уже закончилось. — Тут он заметил, что Зак не обращает на него внимания. — А ты все еще не можешь от этого оторваться?

Зак кивнул, а затем заметил:

— Уже несколько дней прошло с того времени, как Треверс сказал Рейвен, что отдаст необходимые распоряжения, так?

— Так сказал Джош.

— Так что это может произойти сегодня.

— Или завтра. Или на следующей неделе. Кто знает?

— Ну, от тебя, конечно, дождешься утешения!

Минуту спустя Рафферти вздохнул:

— Ну ладно, я тоже волнуюсь. Он паршиво выглядел, когда уходил, правда? Нам, конечно, должно было быть ясно, что если Джош когда-нибудь потеряет этот свой всеобъемлющий контроль, жди беды. Так вот, он в беде. А мы ни черта не можем сделать, никто из нас.

Зак смущенно заерзал:

— Я знаю. Но… Он на грани срыва и не может ей объяснить свое состояние, а кроме нее ему никто не может помочь. Если бы они могли встречаться открыто, все могло бы быть по-другому. Он бы справился с этим.

— Не знаю. — Рафферти покачал головой. — Посмотри, через что ему пришлось пройти. Меня все еще удивляет, что он смог прийти в себя после того, как ты выдал ему эту распечатку. По твоим словам, это чуть не убило его. И у него даже не было возможности вернуть себе спокойствие.

Уставившись в распечатку, Зак медленно проговорил:

— Да. Вряд ли сейчас нужно добавлять что-нибудь еще к его неприятностям. Вот почему я и не хочу добивать его и этим.

— Чем? — Рафферти подался вперёд.

Зак взял карандаш и начал сверять имена, даты, места, события.

— Посмотри на это. Сюда. И сюда …

— Откуда это у тебя? — Джош провел пальцем по тонкому шраму на ее спине.

Было раннее утро. Рейвен сидела на краю кровати, собираясь встать. Ее длинные волосы были перекинуты через плечо, оставив изящную линию спины открытой. На мгновение она замерла, потом взглянула на него через плечо. Легко и небрежно она сказала:

— Один раз кавалерия не поспела вовремя.

Джош медленно сел, и его рука обвилась вокруг ее талии, так что он притянул ее спиной к своей груди.

— Что? — спросил он прерывающимся голосом, чувствуя, как где-то внутри поднимается чувство холода и тошноты. Он надеялся, что тонкий шрам возник по какой-то невинной обычной причине: она упала с дерева, когда ей было шесть лет … или попала в автомобильную аварию … или споткнулась на лестнице. …

Рейвен накрыла его руку своей и снова склонила голову ему на плечо. Она говорила тихо:

— Тогда похитили ребенка. Я нашла место, где прятали жертву, и позвонила, чтобы прислали подкрепление. У меня был направленный микрофон,[8] и я слышала, как они говорили о малышке. Им было скучно, и они хотели … Ну, словом ждать было нельзя. Я пробралась через окно в комнату, где они держали девочку, и мне удалось ее вытащить, но, к сожалению, незаметно это сделать не получилось. Подкрепление прибыло, но недостаточно быстро. — Она засмеялась, но голос ее слегка дрожал. — Мне повезло, что у похитителя не оказалось пистолета под рукой.

Сейчас Джош очень крепко обнимал ее обеими руками. Он ощущал изгибы ее теплого женственного тела, прижатого к нему, и она казалась слишком нежной и хрупкой, чтобы сражаться за жизнь с вооруженным ножом мужчиной.

— Я не хочу, чтобы когда-нибудь кто-нибудь причинил тебе боль, — хрипло и с трудом сказал он.

Она потерлась щекой о его подбородок и тихо произнесла:

— Этому, Джош, ты помешать не можешь. Ни бывает жизни без боли, тебе это известно не хуже, чем мне.

Он обнял ее еще крепче и поцеловал в плечо, глядя сверху на ее полную высокую грудь. Ее сияющие черные волосы покрыли один из холмиков шелковым занавесом, который он отодвинул кончиками пальцев в поисках атласной кожи. Его руки сжали теплую плоть, дразня ее умелыми движениями больших пальцев. Он одновременно увидел и услышал ее вздох, поскольку не отрывал взгляда от ее сосков, напрягшихся и устремившихся вперед в слепом вожделении.

Ее мгновенная реакция заставила его собственную непреходящую страсть пылать все жарче, но на этот раз его разум отказывался отвлечься от тревоги и беспокойства. От страха. Она была так неуловима… и она не принадлежала ему. Никогда не принадлежала ему. Что-то темное шевельнулось в нем где-то в глубине. Он не сводил с нее глаз, его пальцы продолжали свое нежное движение, и он услышал собственный голос как будто издалека:

— Ты все время такая настороженная … а внутри у тебя боль. Я ее чувствую. Иногда я вижу ее в твоих глазах. — Его губы потрогали ее плечо, теплое углубление под горлом. — У меня просто душа разрывается, когда я вижу, как тебе больно.

Рейвен попыталась справиться с реакцией своего тела на него, смутно осознавая, что он говорил ей нечто важное, жизненно важное, что она должна постараться услышать больше, чем просто его слова, больше, чем то, что мог сказать ей его хриплый голос. Но ее тело было во власти желания, а мозг отуманен соблазном. Внутри она ощущала жаркое, острое, тянущее покалывание, исходящее из нарастающей пустоты, которую лишь он мог заполнить.

— Ты прячешься от меня, — пробормотал он хрипло, одна из его ладоней соскользнула на ее плоский трепещущий живот. — Всегда, но только не сейчас. Только не тогда, когда хочешь меня. Тогда ты отпускаешь себя на волю.

— Джош …

Он вздрогнул:

— Даже голос у тебя меняется … он становится теплым, нежным и жаждущим. А твои невероятные глаза теряют этот настороженный блеск и становятся такими темными, такими глубокими. — Он резко потянул ее назад на кровать, поднимаясь рядом, чтобы уткнуться носом в ложбинку между ее грудей. — И тогда ты прикасаешься ко мне, — прошептал он, почувствовав, как она начала ласкать его плечи. — Только тогда. Ты никогда не касаешься меня, пока не почувствуешь желание. Ты не отодвигаешься, когда я тебя трогаю, но ко мне ты не прикасаешься. Только когда ты меня хочешь. Только после того, как мы любили друг друга, и твоя защитная система еще не включена.

То, как его утренняя щетина терлась о ее грудь, сводило с ума, и Рейвен не могла думать ни о чем, кроме его прикосновений, от которых она горела. Сколько бы раз они ни любили друг друга, ее снова и снова охватывало то же бесконечное вожделение, распалявшее ее страсть к нему.

Он прижал одну ее ногу, и она подтянула другую, чтобы переплести с его ногами, длинными и сильными. Она терлась об него всем телом. У нее перехватывало дыхание, и она чувствовала, как внутри нее все сильнее пылает пламя. Она нетерпеливо дернулась, пытаясь притянуть его ближе, и огорчилась, почувствовав его сопротивление.

Он жарким дыханием распалял ее жаждущий сосок, щекоча его языком, сводя ее с ума.

— Я могу заставить тебя забыть обо всем на свете, кроме меня и того, что мы делаем друг для друга, — прошептал он. — Я всегда смогу сделать это. Правда, Рейвен?

— Джош. — Она ахнула, пытаясь заставить его опустить голову в отчаянной жажде почувствовать его губы на своей болезненно пульсирующей плоти.

— Правда? — Его голос стал жестче. — Скажи мне!

В изумлении она всматривалась в это худое, жесткое, почти жестокое лицо. Его прекрасные черты были искажены чем-то древним и неотступным. Его глаза сверкали решимостью, и уголок рта подергивался, как отдельное мучающееся живое существо.

Рейвен была уверена, что видела самые разные грани его личности. Ей был знаком его юмор, его заботливость, его сила и властность; она чувствовала его нежность и страсть, и вожделение на грани безумия. Она испытала его гнев. Но таким она не видела его никогда.

Но она поняла, что это.

— Скажи мне, Рейвен. — Его язык дразнил ее, рука скользнула по животу, а колено раздвигало ее ноги сильным движением, которому невозможно было сопротивляться. Лицо его было жестким, решительным, с почти невидящим взглядом.

Хотя ее тело мгновенно реагировало на его чувственные прикосновения, Рейвен судорожно цеплялась за остатки реальности и разума. Все ее инстинкты говорили ей о том, что если она не поймет, что он делает, и что толкает его на это, то это может разрушить их обоих.

Ей стало ясно, что он стал чем-то иным, его сорвало с якоря и несло по воле примитивной стихии чисто мужских желаний. И это ее рук дело. Уклончивая и загадочная, поскольку от этого часто зависела ее жизнь, она невольно довела его до этого чувства отчаяния и загнанности.

Ему были знакомы легкие романтичные и сексуальные победы, он уверенно управлял ситуацией и не сомневался в себе. Его до смерти пугала мысль о том, что он может влюбиться и утратить контроль над собственной жизнью, и он уклонялся от того, что для него было равносильно одержимости.

Она мгновенно вспомнила его досье, все казавшиеся разрозненными факты, которые, как ей было теперь ясно, были неразделимо связаны друг с другом. Его блестящая коммерческая стратегия, внешне сложные тактические приемы при неизменном сохранении полного контроля. Служба безопасности вокруг него, тщательно организованная так, чтобы обеспечить максимальный контроль в любой обозримой ситуации. Долгая череда необязательных спутниц-блондинок, ни с одной из которых он не встречался чаще, чем пару раз, и не сближался так, чтобы подвергнуть свой самоконтроль хоть малейшей опасности.

В детстве многое случалось помимо его воли, сначала отняв у него отца, потом мать, одарив его почти невообразимым богатством и властью, отделив от других мальчишек, других людей. И с тех самых пор он всеми силами добивался контроля, защищаясь от новой боли, планируя и размечая свою жизнь с уверенной осторожностью.

И вдруг в одно мгновение он потерял этот тщательно охраняемый, такой необходимый контроль. Несмотря ни на что и, может быть, против своей природы он влюбился, и его тщательно намеченная тропа резко и пугающе свернула в сторону. Если бы у них был обычный роман, Джош бы справился с этим, может быть, не сразу, но, по крайней мере, без этой ужасной борьбы. Но ничего нормального ждать не приходилось.

Над их настоящим кружила темная тень опасности, и у каждого было прошлое, полное мучительных и грозных воспоминаний. Даже то время, что они были вместе, им не принадлежало — краденные, тайные, поспешные минуты. Отчаянные. В любой момент их могли оторвать друг от друга, может быть, навсегда, а почва под их ногами была предательски зыбкой.

И Джош, так резко потерявший контроль, отчаянно старался овладеть ситуацией. Вернуть себе хоть какой-то рычаг. Он как-то справился с сокрушительной вероятностью того, что любимая женщина — дурной человек, и в этой битве не утратил ни капли доверия. Он перенес реальность ее двойной жизни и никогда не просил ее уйти от выполнения того, что она считала своим долгом. Его не сломили грозящие ей опасности, он был потрясен ими, но не дрогнул, а продолжал постоянную и явную борьбу с мужским инстинктом охранить и защитить.

Он любил ее без колебаний и сомнений, отдавая себя свободно и не прося у нее ничего, кроме того, что она готова была отдать столь же свободно.

А Рейвен из какого-то легкомыслия оставалась скрытной. Не зная о рвущих ему душу противоречиях, она не осознавала, как ранит его своей самозащитой. Настороженная и подозрительная, она боялась рисковать своим самым сокровенным — потаенной жизненной энергией, которую она всеми силами пыталась сохранить, несмотря на все шрамы, потому что это было почти единственным, что было для нее реальным в этой жизни.

Она не знала даже сейчас, почему, наконец, лопнула эта непрочная изношенная нить, на которой держался самоконтроль Джоша. Может быть, потому, что он увидел своими глазами этот шрам из ее прошлого, который просто кричал об опасностях, с которыми она сталкивалась. Может быть, из-за того, что у них остается все меньше времени, и неопределенность и риск смыкают вокруг них свои темные когти. А может быть, все вместе. Но что бы ни было причиной этого, глубоко укорененные инстинкты, превратившиеся уже в одержимость, требовали, чтобы Джош утвердил тот единственный контроль, которым он мог надеяться овладеть. Древние мужские инстинкты, сложившиеся за миллионы лет, требовали, чтобы он взял ее, овладел ею, поставил на нее свое нестираемое клеймо. Ему была нужна от нее уверенность, которой он нигде больше не мог получить.

А если бы он это сделал — смял ее охранительные барьеры против ее воли и отнял у нее то, что она не желала отдать — это разрушило бы ее. И его, когда к нему снова вернулся бы разум.

— Скажи мне! — приказал он грубым резким голосом. Его сильное тело было твердым и напряженным, движение горячих губ с первобытной страстью заявляло о своих требованиях к ее плоти. — Скажи мне, что я могу заставить тебя позабыть обо всем, так что больше ничего не будет иметь значения. Скажи мне.

И вдруг Рейвен в единой вспышке осознания поняла все. Даже раздираемый чувством, он не был способен на насилие, и она не боялась его. Но она знала — то, как она откликнется на его требования либо скрепит их огненной связью, либо навеки оторвет друг от друга. Сейчас тех слов, которые она должна была сказать ему раньше, уже было недостаточно, она это знала. Не сейчас. Недостаточно, чтобы остановить его, недостаточно, чтобы загасить дикое желание его души.

Чтобы дать уверенность, которая была ему нужна, ей придется исчезнуть, полностью потерять себя, отдать ему всю себя. Это не было так же просто и первозданно, как любовное воссоединение двух тел. Ему было нужно полное и совершенное преодоление всех ее внутренних запретов, сдержанности, любого осознания всего и вся, кроме полного насыщения пылающих между ними чувств.

Ей придется расстаться со своей гордостью, своим инстинктом самосохранения, потерять чувство себя до того, как он начнет в слепой ярости крушить их сам.

Ее выбор был сделан мгновенно, за одно биение сердца.

Она скользнула вдоль грубой ласки его рук, запустив ладони в его волосы, требуя положить конец мучению.

— Да, — сказала она, и ее голос тоже был резким и грубым, потому что она уже не была собой. — Ты заставляешь меня забыть. Ничего не имеет значения, кроме тебя.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — потребовал он, приподняв голову, и посмотрел на нее блестящими глазами. Его пальцы двигались с уверенным мастерством.

Рейвен застонала, это тихое почти животное поскуливание поднималось с самого дна ее бытия. Все сдерживающие центры постепенно рушились, оставив от нее лишь первозданное жаждущее создание без разума и понимания окружающего, живущее лишь нуждами своего тела и души. Его искусные пальцы настойчиво ласкали ее в сокровенных местах, и ее бедра поднимались, прося новых прикосновений.

— Тебя! — она задыхалась, ее ногти вонзались ему в спину, ее тело изогнулось. — Я хочу тебя … тебя всего… — Ее голос был напряженным и дрожал.

Напряженные от алчущей боли вершинки ее грудей были втянуты в водоворот его жадного рта. Одной рукой он сжимал ее запястья и держал их над ее головой, не причиняя боли, но не отпуская, другая его рука все более настойчиво продолжала свои чувственные ласки. И когда ее тело в последних содроганиях прижалось к нему, изгибаясь, и из ее горла вырвался исступлённый крик, он поднял голову и пристально вгляделся в нее, не переставая ласкать, подталкивая ее все выше, не давая разрядки и покоя.

Снова и снова он вел ее к новым чувственным потрясением, ловя ртом ее безумные крики, не давая себе прийти к завершению. Он удерживал ее, когда она хотела заметаться, не давал ей освободить руки и прижать его к себе теснее. Он утолял ее голод, и все же оставлял ее в ощущении пустоты и боли, заставлял ее желать его со всепоглощающей жаждой, воспламеняющей ее нервы.

И когда он, наконец, начал двигаться у нее между бедрами, она могла только отдаться яростной дрожи, раскачиваясь вместе с его телом, ее освобожденные руки тянулись, стремясь обнять его, сильные ноги поднялись, чтобы охватить его. В ее голосе звучала дрожащая мольба, беспомощная, бессловесная, древнейшая. Он вонзился в нее одним грубым толчком, его твердое тело заполняло ее болезненную пустоту, пока она не почувствовала, как он пульсирует внутри ее, и крик ее не стал триумфальным.

Для Джоша мир сгустился, съежился, превратился в один узкий туннель, где никого не было, кроме них. Единственное, что осталось в его сознании, была она, ее тело, охватывающее его так тесно, так мягко, ее дрожащий голос, ее крики, сводящие его с ума, ее ногти, вонзающиеся в его спину как острые жала вожделения. Ад внутри него был тиглем, в котором плавилось все, кроме свирепого голода, который гнал его вперед.

На бесконечное мгновение он оставался неподвижен, удерживая себя глубоко внутри нее в состоянии, столь близком к взрыву, что он чувствовал собственную дрожь как перышки, щекочущие все до единого напряженные нервы его тела. С ее губ сорвался глубокий резкий стон, внутренние мышцы смыкались вокруг него в неожиданном экстатическом ритме, и он уткнулся лицом в ее шею, скрежеща зубами, пытаясь сохранить контроль над свирепым удовольствием так непосредственно ощущать ее освобождение.

Но его тело в отчаянном порыве обрело собственный ритм. Он перехватывал ее задыхающиеся крики, его губы жарко и свирепо охватывали ее рот со всей силой и мощью утраченного самообладания и безоглядной потребности. Она вбирала его всего, и шелковистый плен ее тела усердно подталкивал его к необходимому обоим взрыву.

Его тело пронизала дрожь, когда он вторгся в нее, и невыносимое напряжение лопнуло, посылая взрывные волны чувства, которое, казалось, на миллионы световых лет больше, чем просто удовольствие. Он умирал…нет, он жил — напряженно, неистово … разрываясь в своей неподвижности между смертью и жизнью и насыщением голода слишком первобытного, чтобы иметь название.

Он лег на нее всей тяжестью. Его грудная клетка вздымалась от глубокого прерывистого дыхания, его измученное тело по-прежнему требовало чего-то. Лицом он уткнулся ей в шею. Рейвен держала его изо всех оставшихся у нее сил, лаская могучие блестящие мускулы его спины неудержимо трясущимися руками.

В это раз для них это было больше, чем простое чувство радости жизни. Она остро ощущала себя по-особому живой, как будто находилась под электрическим напряжением, как будто вокруг нее не было никаких темных теней. Первый раз в своей жизни она отдала себя полностью, абсолютно, содрав с себя слои, защищавшие ее самое сокровенное, явив свою суть опаляющему и целительному прикосновению требовательного желания — его и своего собственного.

Ее рука скользнула по его спине вверх, перебирая пальцами его густые черные волосы и с новым, невероятно острым чувством общности она ощутила мгновение, когда он пришел в себя и снова понял, где находится.

— Я тебя люблю, — пробормотала она, согревая дыханием его плечо.

Джош поднял голову, и у него перехватило дыхание, когда он посмотрел на нее. Ее глаза были широко раскрыты и бездонны, в них светился внутренний огонь, слишком глубокий и сильный, чтобы его можно было скрыть за загадочной поверхностью фиалковой радужки или затенить умело наложенным гримом.

Он приподнялся на локтях, потрясенный тем, что увидел и тем, что чуть было не сделал с ними. Если бы она сопротивлялась ему … Воспоминания преследовали его, как первобытное рычание в глубине глотки, и тело его дрожало от охватившего его напряжения.

— Рейвен … — Его трясущиеся руки нашли ее лицо. — Я мог сделать тебе больно. — Он вспомнил свирепость своего желания, силу, увлекшую его, и прикрыл глаза. — Я действительно сделал тебе больно.

Она подняла голову от подушки и очень нежно поцеловала его.

— Ты не сделал мне больно. Ты никогда не смог бы сделать мне больно, — прошептала она. — Разве ты не понимаешь, что я это знаю?

Он все еще был слишком потрясен, слишком расстроен своим падением в темные и дикие глубины, чтобы его можно было успокоить.

— Я хотел … Боже мой, я хотел всего. Я не подумал, что могу сделать тебе больно, я думал только о том, чтобы взять тебя. Чтобы быть уверенным, что ты принадлежишь мне.

Рейвен не думала, она просто откликнулась на мучительную тоску, прозвучавшую в его голосе. Нежно, чуть охрипшим голосом она сказала:

— Во мне было что-то холодное, что-то темное и одинокое. А сейчас его больше нет, Джош. Там была рана, такая глубокая, что в нее никогда не проникал свет, и ее невозможно было залечить. Но ты сделал это.

Он посмотрел на нее, вглядываясь в глубину этих бездонных жарких глаз, и увидел истину. Что бы ни случилось с ними, потребность в нем Рейвен была столь же острой, что и его в ней, и уверенность, которой так не хватало обоим, теперь укрепилась внутри них надежным теплом.

— Я тебя люблю, — сказал он едва слышно. — Я так сильно тебя люблю.

Она пообещала встретиться с Леоном Треверсом во время ланча, и Джош, одевшись, наблюдал, как она сидела за туалетным столиком и укладывала волосы, умело закрепляя узел на макушке несколькими шпильками. На ней было шелковое платье, темно-фиолетовое и переливающееся. И ее глаза, даже умело накрашенные и подведенные, больше не были холодными и загадочными.

Изменения, произошедшие в ней, уже никогда не удастся спрятать за ролью, которую ей придется играть. Ее глаза были необъяснимо шире, ярче, тревожно живее. В них больше не было смутных теней, никаких признаков холодного безразличия.

Джош поднялся на ноги, подошел и встал позади нее.

— Если ты когда-нибудь позволишь кому-нибудь кроме меня смотреть, как ты одеваешься и красишься, — сказал он небрежно, — я тебя задушу.

Глаза, встретившиеся с его взглядом в зеркале, заискрились смехом.

— Что, правда?

— Да. — Его руки поднялись и легли на ее плечи, мягко дотрагиваясь до любимого тела и нежных позвонков, до ее неотразимой теплоты. — Я никогда раньше об этом не думал, но есть нечто совершенно интимное в том, когда смотришь, как женщина готовится к выходу. — Его руки прошлись по шелку и нежно обхватили шею. — Это пробуждает в мужчине собственнические чувства.

Рейвен вглядывалась в отражение его лица, видя, как с него уходит напряжение, не оставлявшее его так много дней. Сейчас он был необъяснимо спокоен, причем она чувствовала это, а не только видела. Она потянулась, пытаясь поймать его руки, откинув голову назад, прижимаясь к нему, забывая о своей прическе.

— Я и не возражаю, — прошептала она.

— Ладно, потому что мне кажется, я не смогу спокойно к этому относиться, — сказал он и наклонился, чтобы еще раз поцеловать ее. После этого он отодвинулся, и блеск его глаз предостерег ее: стоит ей замешкаться, и она наверняка опоздает на встречу.

Очень сильно опоздает.

Оторвав взгляд от этого молчаливого и горячего обещания, Рейвен в последний раз оценивающе посмотрела на себя в зеркало и слегка нахмурилась. Она потянулась было за коробочкой с тенями, но его замечание остановило ее.

— Это не поможет.

Она повернулась на своем низком стульчике, удивленно глядя на него снизу вверх:

— Почему не поможет?

В тщетной попытке удержаться и не трогать ее Джош легонько прошелся костяшками пальцев у нее под подбородком, лаская шелковистую кожу.

— Потому что ты изменилась, — сказал он тихо, наблюдая за ее реакцией. — Твои глаза ожили, по-настоящему ожили. Тебе уже не удастся скрывать их под гримом.

Долгое мгновение она вглядывалась в него, и вдруг улыбнулась.

— Ты погубил нашу с Хагеном работу, — сказала она с видимым удовольствием. И засмеялась. — Кажется, мне просто придется все время скромно опускать ресницы или ходить в ресторан в темных очках.

Джош взял ее руки в свои и потянул, помогая подняться.

— Треверс заметит, — сказал он с беспокойством, осознавая значение происшедшего. — Он увидит, что ты изменилась. Что что-то произошло.

— Я придумаю какое-нибудь объяснение. Не волнуйся. — Она поцеловала его в подбородок. — А сейчас мне надо достать браслет, так что теперь помолчи. — Она рассказала ему раньше о микрофоне у нее в браслете, чтобы он меньше сомневался в эффективности мер предосторожности, предпринятых Хагеном.

Джош не стал сразу же отпускать ее, а взял ее за подбородок, подняв ее лицо, и поцеловал глубоко и основательно с новым собственническим чувством, которое обрели они оба.

Рейвен таяла в его объятиях, набираясь от него силы, торжествуя от чувства, что принадлежит ему. Это было особое чувство принадлежности, решила она для себя, что-то глубокое и надежное, без всякого намека на власть или эгоизм. Они принадлежали друг другу, и их личности стали богаче, чем были до этого.

— Я тебя люблю, — прошептал он.

Она улыбнулась, ее пальцы удивленно дотронулись до его губ:

— Я тебя люблю.

Она неохотно достала свой браслет и попыталась собраться, входя в свое теперь ускользающее другое «я».

И они ушли. Она зашла в лифт, чтобы спуститься вниз, ее надменно-холодное выражение и темные очки помогли спрятать теплое сияние ее глаз, а он тихо исчез, спустившись по задней лестнице, никем не увиденный и не услышанный.

Рафферти поднял голову от письменного стола, когда Джош вошел в номер, и замер, острым взглядом оценивая происшедшую перемену. «Понятно, — подумал он. — Все понятно».-

— Ребята, вы пообедали? — отрывисто спросил Джош, бросив ключи от машины на столик возле двери и, войдя в комнату, плюхнулся в уютное кресло.

— Нет. — Зак, отложив распечатку, тоже внимательно изучал происшедшие изменения.

Улыбаясь и совершенно не сознавая этого, Джош положил ноги на журнальный столик.

— Обслуживание номеров здесь неплохое, — заметил он лениво.

После секундной паузы Зак посмотрел на Рафферти.

— Он привозит сюда лучшего шеф-повара Европы, а потом говорит, что еда здесь неплохая. Ты, может, напомнишь ему, что он в своей собственной гостинице, или предпочитаешь, чтобы это сделал я?

Рафферти засмеялся, но потом закашлялся, когда столкнулся со взглядом удивленных синих глаз.

— Это твоя гостиница, Джош, — отважился сказать он.

— Это я знаю. — Джош смотрел то на одного, то на другого, пока, наконец, не пришел к выводу, что внешне изменилась не только Рейвен. Как ни странно, он не был ни в малейшей степени смущен и не почувствовал ни малейшей неловкости. — Если у меня выросла вторая голова, — вежливо произнес он, хотелось бы, чтобы кто-нибудь сказал мне об этом. Мне придется докупить шляп.

— Ты не носишь шляп, — пробормотал Зак.

Джош посмотрел на него.

Рафферти поспешно откашлялся:

— Да, стоит заказать еду в номер. Где меню?

— Я принесу. — Зак поднялся с кушетки со сверхъестественной грацией, удивительной для столь крупного мужчины, и подошел к бару, на котором лежало меню.

— Где Лукас? — рассеянно спросил Джош.

Зак повернулся от бара и за спиной Джоша быстро взглянул на Рафферти, потом слегка покачал головой.

После незначительной паузы адвокат небрежно ответил:

— У него было несколько поручений. Но может быть, он вернется раньше, чем принесут еду.

— Тогда мы закажем и на него тоже, — сказал Джош и взял меню у Зака.

Рафферти медленно заговорил:

— Джош, ведь это может быть сегодня, правда?

Часть напряжения вернулась на лицо Джоша, но все-таки он был напряжен гораздо меньше, чем они привыкли видеть.

— Может быть. Но Рейвен говорит, если Треверс будет действовать своим обычным методом, все произойдет ночью. Вероятнее всего, завтра ночью.

— Она будет знать, куда ее везут? — спросил Зак.

— Нет, пока они не доберутся до места. — Джош смотрел в меню, и что-то мрачное и решительное на мгновение появилось на его раздраженном лице и пропало.

Зак взглянул на адвоката, и Рафферти кивнул с неохотой, которую Джош не заметил.

Они оба всегда знали об этом.

Хаген и Келси сидели в автомобиле в квартале от элегантного ресторана и ели ланч из всевозможных бумажных и пластиковых упаковок. Келси скомкал обёртку своего гамбургера и мрачно сказал:

— Она это нарочно сделала, ведьма. — Он жестом показал в сторону маленького приборчика, при помощи которого они прослушивали разговор в ресторане. — Она нам нарочно сказала, какую еду заказывает, потому что знала, что нам придется питаться приправленной специями бумагой.

— Без сомнения, — согласился Хаген, с некоторой неприязнью поглядывая на то, что сам собирался есть.

Разговор внутри здания пока продолжался, и когда Рейвен извинилась и вышла, Келси задумчиво посмотрел на своего босса:

— За восемь лет, что я Вас знаю, это первый раз, когда Вы принимаете участие в слежке.

— Это крупная рыба, — сухо сказал Хаген. — И я твердо намерен ее поймать.

— Ну, спасибо.

Хаген фыркнул от смеха:

— Не хотел тебя обидеть, мой мальчик. Ты отличный оперативник, может быть, лучший из всех, кто у меня есть. Как и Рейвен. Ты, конечно, знаешь, что это будет ее последнее задание?

Келси вздохнул:

— Да, я догадался. Давно. Мне, конечно, жалко, что он забирает у меня лучшего напарника из всех, с кем я работал, но я рад, что он может сделать ее счастливой.

Последовало несколько секунд молчания, пока Рейвен не вернулась за столик в ресторане. Келси, прислушиваясь, настороженно склонил голову набок.

— Что? — спросил Хаген.

— У него несколько напряженный голос, Вам не кажется?

Хаген прислушался к разговору, который казался вполне безобидным:

— Я ничего такого не слышу.

Келси покачал головой, все еще немного обеспокоенный:

— Я, наверное, становлюсь дерганным из-за всей этой приправленной специями бумажной еды, — пробормотал он. — Пищевые добавки и красители… и вообще. Все это отрицательно влияет на то, что я ласково называю мозгом.

Хаген мгновение смотрел на него, затем снова стал прислушиваться к разговору.

— Может быть, — сказал он больше самому себе.

На подземной парковке многоэтажного отеля Лукас Кендрик остановился в тени и внимательно осмотрелся. Убедившись, что находится один в этом помещении с громким эхом, он тихо двинулся вперед, пока не дошел до арендованного автомобиля.

С тех самых пор, как в Майами свихнувшийся уволенный работник выследил Джоша по машине, взятой напрокат, и стрелял в него, хоть и промахнулся, они научились не оставлять ничего на волю случая. Взятые напрокат автомобили всегда регистрировались в документах как направленные на техобслуживание, пока он ими пользовался. Даже когда Джош вел один из собственных автомобилей, таблички с номерами то и дело меняли.

Лукас быстро заглянул в машину, потом быстро и молча выскочил из нее, не оставив за собой ничего, кроме маленького устройства, тщательно спрятанного под приборной панелью.