Полуночь

Когда я родился, меня назвали Шесть-нольдва.

Нет, моя мать не была узницей концлагеря, отнюдь. Просто в том далёком двадцать первом веке, веке развития высоких технологий, такое имя оказалось актуально. Именно столько времени высветилось на электронном девайсе медсестры, когда сморщенное красное тельце вышло на свет. Эти цифры записали в голубой метрике. Тогда женщине, давшей мне жизнь, пришла в голову отличная идея. Она сказала: "Эй, Джон! Так ещё никого никогда не называли!"

К слову, Джон не был её мужем, он был забавным приложением, развлекавшим родильницу между кормлениями младенца.

И – да, историю мама знала плохо…

Папу звали просто – Петей. Он не смог возразить жене, как ни опасался, что другие дети станут дразнить его сына. Родители зарегистрировали ребёнка по всем правилам и вдруг попали, как говорили тогда, в тренд. Оригинальное решение, случайно услышанное и так же принятое другими, стало штампом. Когда я пошёл в школу, половину моих сверстников звали цифрами: в честь даты свадьбы родителей, дня рождения бабушки или лучшего времени для завтрака. Я знал одного мальчика, которого отец, директор радиорынка, поименовал самым настоящим артикулом. Того мальчика никто не дразнил. Равно как и меня. На первой же серьезной работе даже гордо величали по имени-отчеству: Шесть-нольдва Петрович… Хотя моя история совсем не об этом.

Я согласился на глобальный эксперимент. К тому времени мне исполнился пятьдесят один год (хорошее было бы имя для первенца), побывал в других странах и в космосе (пришлось копить несколько лет – космический туризм стоил недёшево) и был открыт любому новому опыту. Тогда-то сердце и начало пошаливать. Напомнил о себе наследственный недуг, прежде сгубивший моего отца. Я был в бешенстве. Все достижения тогдашней науки и медицины, грандиозные прорывы в сфере нанотехнологий оказались бессильны помочь одному среднему человеку среднего возраста со средним достатком спасти свою жизнь. Как приземлённо бы то ни звучало, я просто не хотел умирать. Но ради жизни пришлось пойти на нечто гораздо худшее, чем смерть.

Наша киноиндустрия на заре своего становления готовила человечество к технологическому чуду, которое мне довелось испытать на собственной шкуре. Узкая криокамера, нечеловеческий холод, постепенно заполоняющий каждую клеточку тела, темнота… Я плохо разбирался в технических тонкостях процесса и наивно рассчитывал заснуть на сотню-другую лет, как герой дешёвого блокбастера. Радужные сны об идеальной вселенной полнили бы мой разум. По прошествии нескольких веков я очнулся бы сильнее и здоровее себя прежнего, смахнул суровую мужскую слезу радости и просветления и зажил бы дальше спокойной и уверенной средней жизнью среднего человека, пережившего невероятное приключение, но почти ничего не запомнившего. Но я не уснул.

Первые несколько дней я всё ждал, когда сознание отключится, пытался спать или внушал себе, что сплю. Однако происходящее не было ни радужным, ни сном. Сквозь стенки криокамеры, заколоченной в глухой деревянный короб, иногда проникал далёкий неясный шум лаборатории, граничившей со «складом». Спустя несколько месяцев я прозвал «склад» «склепом».

Участников эксперимента было несколько – не больше десятка. Постоянное незримое присутствие других ободряло и давало надежду: возможно, хотя бы у одного из нас, невольных пленников своего авантюризма, получится показать, что мы всё ещё здесь, в сознании, проживаем каждый день не за счастливый миг, как было обещано, но за долгую-долгую полярную ночь.

Не пересказать мыслей и чувств, поперебывавших в моей голове в эти дни и месяцы, сложившиеся в годы. Я никогда не слыл религиозным: родители не приучили Верить в детстве, я не Верил ни в юности, ни во взрослой жизни (с моим-то именем!). Тем не менее, в течение этой затянувшейся вечности отчаяния, иногда я взывал к Нему, иногда – к Ним, иногда – ко всем силам вселенной вместе взятым, ангелам и демонам, способным слышать. Никто не приходил на помощь. Я провинился перед Космосом или самой даже Смертью, нарушив естественный ход вещей. Не согласись я на эксперимент – мог прожить пусть не долгую, пусть не очень счастливую, но Жизнь. Мог бы побывать в Гималаях и на Камчатке (раньше всегда считал путешествия дикарём пустой тратой времени, но тогда – руки и ноги отдал бы, чтобы увидеть заснеженные горные вершины и окунуться в горячие источники), мог бы отказаться от бренных благ цивилизации и поселиться жить в глуши или завести семью… Кто знает, как сложилась бы судьба, не поставь я угловатую подпись (будь она проклята!) в контракте подопытного кролика.