Польский синдром, или Мои приключения за рубежом

Наконец-то наступила долгожданная тишина, и воцарился напряжённый покой. Вернувшись к трезвому образу жизни, только Крыська принялась за уборку загаженной кухни, прихожей и гостиной, а я ринулась печь русские пироги, которые затем молча уничтожались всеми без исключения поляками, в том числе и Бабкой.

Трудно было приспособиться к приготовлению пищи на огромной пузатой печи, да ещё в нестерпимый зной, но я быстро освоила и приобрела необходимые навыки обращения с естественным и экологически чистым источником огня. Я варила супы, борщи, лепила вареники и пельмени, предпочитая видеть сытые физиономии, и радовалась, что воцарилась тишина. Во мне проснулась дремлющая русская натура женщины, хранительницы мирного домашнего очага.

Неделю продолжался покой в доме. Даже Аська, обессилев от пьянки, перестала грызться с Бабкой и провоцировать её на скандалы. Но всё повторилось, когда в доме неожиданно появился гость... Это оказалось для них достаточно веским поводом, чтобы снова оторваться от хмурой действительности, а я закрылась в комнате с малюткой Изой, категорически отказавшись от назойливых просьб принять участие в попойке.

Оказалось, что не было смысла пребывать в ожидании натуральной развязки. Нужно было вмешаться, как можно скорее. После многочисленных тщетных попыток мне посчастливилось достучаться до еле тлеющего здравого смысла в пустой голове моего мужа, и напомнить супругу о долге, который он обязан выполнить по отношению ко мне – отрегулировать моё легальное пребывание в стране.

Я опускаю бюрократические подробности, с которыми нам довелось столкнуться на пути к тому, чтобы заполнить соответствующие формуляры, но не могу не остановиться на одном моменте. В отделе иностранцев на улице Круча, где бушевали страсти и собирались нескончаемые очереди, висел список справок и документов, необходимых для предоставления иностранцем в соответствующую инстанцию для рассмотрения прошения о польском гражданстве.

Я старательно переписала в блокнотик требуемые справки. Мне сразу же показались нереальными выдвигаемые требования. За справками нужно было ехать домой в Россию, но в моём случае в Казахстан, хотя город, где я родилась и проживала столь долгое время, до революции почти весь принадлежал моим русским предкам и относится к исконно русским территориям, которые когда-то легко раздавались и раздаривались одним росчерком пера. Сия участь постигла Крым, Порт-Артур и кусок оренбургских степей в предгорьях Урала.

Был ещё плодотворный визит в Русское Посольство и встреча с моим консулом, откуда я вышла ликующая – в моём паспорте стояла трёхкратная въездная виза в Польшу! Это означало, что я и мой муж едем в Россию. И снова границы, границы...

Глава 26

Осень уже срывала с деревьев первые листья, ветер подхватывал их и, наигравшись вдоволь, отпускал, а они кружились, падая вниз, и прилипали к мокрым тротуарам жёлтыми пятнами. В детстве у меня была игра – скакать по прилипшим листьям, рискуя разбить нос.

Придерживая руками полы длинного плаща, я запрыгала от листа к листу. Порхая, вспугнула полусонного прохожего. Он недовольно шарахнулся, но потом улыбнулся понимающе и приподнял воображаемую шляпу.

Я прошла мимо надоедливых торговок цветами, не позволяя себе полюбоваться одним из прекраснейших божьих творений – розами, варварски срезанными и соединёнными в огромные букеты. Свернула в парковую аллею, мимо заброшенной поблёкшей деревянной эстрады, хранящей много воспоминаний и событий, но теперь явно ждущей своей суровой участи.

На пустынной площади у забытого памятника Великому Вождю, как всегда, была на своём «посту» бессменная Старушка без имени, кормящая голубей.

Я шла и с тихой грустью думала о прошлом, которое казалось теперь таким безмятежным, и старалась не смотреть в туманное будущее.

Войдя в серое, облицованное мраморной крошкой здание ОВИРа, прошла по длинному коридору и уселась на стул у двери кабинета начальника. Ждать не пришлось долго. Посетитель вышел. Постучав в дверь, услышала, разрешающее:

– Войдите!

В кабинете, за столом, заваленным бумагами, сидел, словно смазанный жиром, заевшийся потомок кочевых племён, истинных хозяев жёлтых степей.

Я умела безошибочно определять, какой исход дела ждёт меня с данным представителем власти. В голове молниеносно пронеслось, а под ложечкой ёкнуло – нет никакой надежды.

Кивком головы он указал на стул, беспардонно и подозрительно изучая меня.

– Как фамилия? – резко бросил он вопрос, на который мнесовсем не хотелось отвечать, так как всё моё существо, моментально воспротивилось тону произнесённой фразы. Но и не ответить я не могла. Я выдавила свою фамилию с определённой интонацией, но в границах допустимого.

Он задумался, видимо, пытаясь извлечь её из извилин своей компьютерной памяти, но, не найдя нужной зацепки, решил ошарашить меня неожиданностью.

– Я вас где-то видел, – глядя на меня в упор, прошипел он,пытаясь сыграть роль Змея-Горыныча с тремя головами.

Я подавила в себе огромное желание рассмеяться, потому что роль была сыграна фальшиво, ведь Змеи-Горынычи являются персонажами русских, но, отнюдь, не казахских сказок, но невольная улыбка всё-таки тронула мои губы.

Старый избитый приём – застать противника врасплох. Я не сомневалась, что все они, кто волею слепой судьбы был наделён мало-мальской властью, всех нас, нормальных людей, считали потенциальным противником. Они приобрели определённую манеру разговора, унижая тоном, выражением лица, поведением.

– Я вас тоже, – в тон ему ответила я, и продолжала, – хотявполне можно отложить на потом воспоминания, где мы видели друг друга. Сначала поговорим о деле, которое привело меня в ваш уютный кабинет. Мне нужен документ, что я не являюсь гражданкой Казахстана, так как я вышла замуж в Польше...

– Кто разрешил... выйти замуж... за границу? – не даваямне возможности закончить фразу, взревел он, выпуская клубы паровозного пара, поражённый моей наглостью – принимать самостоятельно решения относительно собственной судьбы. Резко вскочил со стула, держась руками за стол, словно боялся упасть от столь бурного извержения негативной энергии, которая помогала ему держаться на этом посту такое долгое время и недостаток которой он высасывал у бесчисленных посетителей, трепещущих от страха.

Существо же, которое сидело перед ним в данный момент, начисто было лишено каких бы то ни было чувств, а тем более, страха, поэтому топлива, как такового, он пополнить не мог и, чтобы не рухнуть на пол в бессилии, конвульсивно вцепился в край стола. Его злость была профессиональной, наработанной на протяжении долгих лет. Его амбиции превышали функции полномочий. Он не мог остановиться, его несло ураганным ветром – угнетать и вкушать сладкую эйфорию вседозволенности, хотя уже давно объявили свободу и демократию.

Он обеспокоенно изучал моё лицо, безуспешно пытаясь найти хотя бы тень страха. Плоская монголоидная физиономия вдруг исказилась и в один момент превратилась в кусок бесформенного теста, узкие глаза округлились и выбросили поток лучевой энергии неизвестного происхождения, с помощью которой пытались заглянуть в мою душу.

Глядя на него, я наслаждалась, мысленно поставив между нами экран из бронированного стекла. Он устало рухнул на стул, а я встала и приблизилась, подвигая стеклянный экран всё ближе и ближе к его почти обессилевшей оболочке. Сила моей мысли могла сплющить его и размазать по стенам, но я опасалась смрада: моё чувствительное обоняние всегда предпочитало благовония.

– Я получила благословение с того света. Моя мама по-звонила и благословила меня, – произнесла я с сатанинской улыбкой. – Вам никогда не звонили духи? – спросила я ошарашенную неслыханной дерзостью оболочку.

Я подавила в себе желание сделать ему ядовитое предсказание об ожидающем его телефонном звонке из преисподней. С него было достаточно.

Неестественно округлившиеся глаза устало приобрели натуральные очертания в виде узких щелей. Единственное, что он был в состоянии сделать, так это открыть рот от удивления, и я была уверена, что забыл его закрыть, даже когда я прикрывала за собой дверь, выходя из кабинета.

«Мне очень нужна эта справка, и всё равно существует способ её заполучить, – думала я, стремительно выбегая из мрачного здания, опасаясь погони. – Я непременно найду этот способ!»

Впереди было двое суток нудной езды до Москвы в тесном четырёхместном купе. Наша пара, по всей вероятности, казалось странной, потому что попутчики откровенно на нас пялились от нечего делать. Не привыкли в этой части страны к странному языку с проскальзывающими славянскими корнями.

Нужно было морально подготовить себя к бесконечному сидению, до боли в глазах смотря в окно на мелькающие пейзажи, или лежать на жёсткой полке с тяжелыми мыслями, или же смотреть на унылую физиономию мужа, который выглядел ещё более великим скромником в чужой для него стране и явно грезил о мощном напитке.

Неудачная поездка. Обречённые на провал попытки приобрести справки, которые никак нельзя приобрести. Да, отдел иностранцев в Варшаве выдвинул неосуществимые требования! Хотя бы взять справку о несудимости из милиции.

– Такие справки на руки не даём! Можем только выслать по назначению, – отчеканила представитель права в милицейских погонах.

Адрес назначения я оставлять не стала. Вряд ли уважаемая милиция вышлет справку в Варшаву на улицу Круча. И ещё неизвестно, каковы будут последствия.

Мысль напряжённо работала. Вдруг я почувствовала, что вот-вот выход будет найден, но какой именно, я ещё не знала. Но знала точно, что нужно спешить в Варшаву.

Ход событий и неустанный поиск приводят к положительному результату. Сила мысли, материальность которой неоспорима, ведёт нас к искомому результату. Путь к мечте может быть тернист и извилист, но неизменно приводит к тому, к чему ты так упорно стремишься, не изменяя самой мечте.

Буквально на второй же день по прибытии в Варшаву, мы с Миреком бесцельно слонялись по городу, и ноги сами привели к зданию с вывеской: «Воевода варшавский».

– Давай, зайдём! – предложил Мирек.

В одном из кабинетов мы были радушно приняты двумя женщинами, изнывающими от безделья.

Они молниеносно сняли ксерокопии документов и напечатали ходатайство о предоставлении мне польского гражданства. Развеяли все наши сомнения относительно справок и вообще пришли в неописуемый восторг от предстоящей работы, сообщив, что мне очень повезло, так как сегодня последний день, а завтра уже было бы поздно, потому что по закону только в течение трёх месяцев можно получить гражданство, в противном случае, нужно ждать долгие пять лет.

Но всё-таки одну-единственную, маленькую, мизерную справочку представить оказалось необходимым, но доставить её я могу, когда угодно, моё прошение о гражданстве может лежать сколько угодно, не утрачивая силы, поскольку всё произошло вовремя, и у меня будет сколько угодно времени, чтобы привезти эту малюсенькую справочку.

Как хорошо, что отделились республики! Как хорошо, что образовалось представительство Казахстана в столице России! Как хорошо, что новоиспечённые казахские консулы и начальствующие представители растворились в водовороте столичной жизни, оставив на посту универсальную секретаршу, типичную особь казахского юга, имеющую доступ к гербовым печатям, у которой в глазах висел лозунг: «Русские, вон из Казахстана!»

Девица не требовала объяснений. Её нисколько не удивила моя просьба приобрести справку, что я не являюсь гражданкой Казахстана. Но на всякий случай я умолчала о дерзком поступке, выйдя замуж за границами страны.

Она с радостью скомбинировала требуемую справку, которая представляла собой скромную первичную стоимость – всего в пять американских долларов, но для меня была поистине бесценна.

Я не совсем верила в происходящее и со страхом думала, что это только сон, что я вот-вот проснусь или же девица издевается надо мной. И вот-вот расхохочется мне прямо в лицо, потрясая справкой из нереальной грёзы, и порвёт её у меня на глазах в мелкие кусочки, которые будут медленно кружиться в воздухе.

Но всего этого не произошло, и девица вручила мне документ, пожелав счастливого пути. У меня в голове вихрем кружилась мысль, что всё это не может быть реальностью.

Я крепко зажала в руках бумагу и, выбежав на улицу, устало перевела дух. Только на шумной московской мостовой, я ощутила прилив безмерной радости, наполнивший мою истерзанную душу. Я впервые вкусила волнующий терпкий запах свободы. Я представила себе весь мир, лежащий у меня на ладони. Передо мной открывались горизонты неизведанного. В сущности, человеку нужна только свобода. Все блага земли меркнут в неволе. Люди борются только за свободу, а обретя её, сами сковывают себя узами.

И вот – снова Посольство России в Варшаве, которое всё ещё выполняло функции для граждан из отсоединившихся республик, и – мой дорогой уже давно знакомый консул, который после многократных визитов стал так близок, смотрящий на меня с недоуменным восторгом.

– Как вам это удалось? – удивлялся он, разглядывая справкуиз Консульства Казахстана, на основании которой Посольство России должно было, подтверждая её подлинность, выдать другую на польском языке.

– Сама не знаю... Седьмое чувство навело на мысль поис-кать консульство в Москве. В моём родном городе это, к сожалению, оказалось невозможным.

– А, как вы догадались, что не только «Отдел иностран-цев», а ещё и Воевода варшавский уполномочен решать вопросы о присвоении гражданства?

– Кто-то шепнул мне на ухо, а кто – я и сама не знаю, –вымученно улыбнулась я.

– Ну, вы даёте! – вырвалась у него фраза, которая уже про-звучала однажды, когда он давал «добро» на мой брак с иностранцем.

Глядя в его глаза, я была уверена, что, если бы не упрямство и стремление наперекор всем барьерам заполучить паспорт, дающий свободу, и не моя идиотская порядочность, которую я так временами ненавидела в себе, а временами ею гордилась, его искренний восторг и удивление мною можно было бы обратить в нечто большее. Быть может, даже в одно из сильных влечений, которое неизменно перерастает в чувство, называемое любовью.

Но у меня была другая стезя, и я шла по ней, хотя иногда не очень уверенно. Защемило сердце, что он не мой, что я добровольно отказываюсь от него, чтобы шлёпать дальше своим тернистым путём, связанная оковами судьбы и клятвой в присяге верности с законченным глупцом.

– Ваш загранпаспорт я должен уничтожить, но я этого несделаю, пока вы не придёте... или не позвоните мне, что искомое гражданство вами получено.

Его голос дрогнул, или мне показалось? Действительно ли его взгляд выражал щемящую любовную грусть?

Его глаза застыли в немом вопросе. Я старалась отводить взор, чтобы не дать повода, чтобы не выдать себя, явственно чувствуя наши два сердца, бьющиеся в унисон.

Я с трудом приклеила на своё лицо улыбку счастья, чтобы он никогда не узнал, как я несчастлива. Он взял мою руку, произнося напутственные слова пожелания удачи, тщетно стараясь заглянуть мне в глаза, а я усилием воли подавила наше обоюдное желание заключить друг друга в объятия.

Что нужно делать в подобных случаях? Как нужно поступать? Стиснуть зубы и идти дальше!

Невольные предательские слёзы градом катились по щекам, когда я стремглав вылетала из здания консульства. Увидев подёргивающийся левый ус моего мужа, я разрыдалась ещё сильнее.

– Что случилось? – обеспокоился Мирек.

– Я плачу от счастья! – солгала я.

Уже через два дня решение о присвоении мне польского гражданства было у меня в руках.

– Можете уничтожить мой паспорт! Я получила польскоегражданство! – говорила я в трубку своему консулу.

– Вы уверены в этом? Я задаю этот вопрос, потому что этопервый случай в моей многолетней практике, – звучал обеспокоенно его голос.

– Это так же верно, – ответила я и взглянула на близстоя-щее дерево у телефонной будки, на котором сидела съёжившись маленькая пташка, – как то, что я сейчас вижу перед собой птицу. Она может взмыть в поднебесье в любую минуту, но она так устала. Она отдохнёт, почистит пёрышки и улетит, потому что ей принадлежит весь мир.

– Прощайте! – сказала я, воспользовавшись затянувшим-ся молчанием на другом конце провода, сопровождавшимся лёгкими вздохами, и повесила трубку.

Амплитуда колебаний моего сердца значительно превышала допустимую норму.

Глава 27

Повеяло зимним холодом надвигающегося финансового кризиса. Многочисленные поездки на восток, билеты, столичные гостиницы, расходы по содержанию всей безработной польской семьи подкосили меня в денежном плане. Снять квартиру уже не было возможности, и мы вынуждены были всё ещё ютиться в узкой комнатушке.

Моя инженерная специальность была востребована везде, но, чтобы устроиться на работу, в моём случае нужно было ещё чуть-чуть поработать над техническим польским языком. Муж по-прежнему не помышлял ни о какой работе, тогда как я носилась, сломя голову, по Варшаве и пыталась найти любую, когда деньги кончились совсем.

Я даже одно время заделалась приграничным «муравьём», но быстро вышла из игры, поскольку моментально приобрела множество врагов в мелких польских мафиозных структурах на этой части белорусско-польской границы польского местечка Тересполь, откачивающих мзду у неугомонных старателей. Я наотрез отказалась платить мафии частью бутылок спирта, с большим трудом провезённых не за один раз через таможенный контроль. Их превышающее допустимую норму количество резко бросилось в глаза одному из мафиози – молодцу с рыжими, торчащими в разные стороны патлами.

Когда же я осмелилась заступиться за одного скромнючего белорусского мальчишку, патлатый рыжий индивид появился с молотком, намереваясь разбить мой спирт вдребезги, но я изловчилась и, вырвав у него кувалду, забросила далеко в кусты. Обезоруженный, патлатый оказался бессильным и неопасным, но мстительным, и не забыл обо мне. Чуть позднее он устроил на меня настоящую охоту, поскольку, по его мнению, я совершила из ряда вон выходящие дерзкие поступки, да ещё подключила к своей защите полицию.

Воспользовавшись тем, что полицейский занялся рыжим, я поспешила войти в вагон и с нетерпением ждала отправления поезда, наблюдая в окно. Каково же было моё разочарование, когда полицейский удалился, а рыжий в сопровождении двух мордоворотов направился к вагону.

Я заволновалась. Смешаться с толпой не было возможности, всё было как на ладони. Тогда я сбросила куртку, по которой легко было меня определить, напялила старые мамины очки с диоптриями, которые постоянно носила с собой неизвестно для чего. Случайно обнаружила в сумке, в целлофановом пакете (о, чудо!) чёрный парик и тотчас же натянула его на голову – очень вовремя!

Пожилая женщина, сидящая напротив, с удивлением смотрела на моё перевоплощение.

А они уже были рядом. Рыжий патлатый индивид шарил взглядом по лицам, готовый в любой момент отдать команду к действию двум мордоворотам. Его взгляд скользнул, но не задержался на мне, и троица прошла дальше.

Развалившись на лавке, я делала вид, что читаю журнал, но не видела даже строк. Мордовороты шли за ним, словно два цербера. Я следила за ними расширенными глазами поверх мутных диоптрий, увидела, как они развернулись с намерением прочесать вагон ещё раз, но поезд, на счастье, тронулся, и им пришлось, хотя с явной неохотой, выйти из вагона. Словом, мне с трудом удалось унести ноги.

Наконец, я вспомнила о своём неоконченном факультете художника-модельера и о приобретённом в процессе товарного голода страны умении идеально шить.

Меня охотно приняли на работу в пошивочный цех с перспективой проектирования новых моделей. В первый же день мне была выдана груда выкроенных деталей, которые нужно было соединить между собой и превратить в куртку для полицейского, в соответствии с образцом.

Я окунулась в работу слишком нервозно, боясь ударить в грязь лицом. К концу рабочего дня не без мучений куртка была создана. Надо сказать, она окончательно меня вымотала, но я была ошарашена, узнав, как ничтожна стоимость пошива данного изделия со множеством всяких карманов и других мелких деталей. Это открытие повергло меня в состояние безысходного уныния.

Уже произошла денежная реформа, упразднившая четыре нуля, и поляки перестали быть миллионщиками. Несчастные двадцать злотых! Считать в уме я умела, и, умножив одну куртку на количество рабочих дней в месяце, почувствовала себя нехорошо. Не хватало живого воображения, чтобы представить такое огромное количество сшитых мною курток. Я закрыла глаза, мысленно мне удалось повесить на стоячую вешалку ровно двадцать одну куртку, и меня залихорадило.

Равнодушные лица швей внушали мне зависть, а их туловища, склонившиеся над шитьём, казались корпусами роботов, имеющих нечеловеческие способности и ухитряющихся сшить по две или даже по три куртки за восьмичасовой рабочий день.

Была пятница. Впереди два дня отдыха. Но, когда я вернулась домой, мне стало ещё горше: переступив порог, я оказалась в эпицентре разгара веселья. Беспечность этой семейки просто потрясала.

На меня воззрились пьяные рожи, растянувшиеся в слюнявых улыбках.

С трудом подавив рыдания, подступившие к горлу, я поспешила закрыться в узенькой комнатушке, – но не тут-то было! Мой муж пребывал в среднем состоянии опьянения, между беспричинным весельем и исступлением, в которое он впадал, изображая молящегося жида у Стены Плача. В этой стадии чрезмерно возрастала его говорливость.

Он потребовал не закрываться в «его» комнате и периодически влетал с выпученными глазами, выкрикивая долгие угрожающие монологи в адрес воображаемого врага – русской мафии и шпионов КГБ. Но я ещё не знала, к чему он клонит.

Когда я услышала следующее, мой рот непроизвольно открылся от удивления.

– Я должен что-то предпринять, но что, я ещё не решил, так как моя жена оказалась шефом русской мафии и шпионом КГБ, – он повторял эту фразу взахлёб и бесчисленное количество раз, что окончательно вывело меня из равновесия.

Моё ангельское терпение лопнуло и, улучив момент, я закрылась на ключ.

Последовала осада двери. На помощь Миреку пришла Аська. В дверь летели кухонные ножи и раздавались угрозы следующего конкретного содержания: «Смерть русским свиньям!»

Я с ужасом думала: не развалится ли дверь, и не залезут ли они в окно. Но окно было слишком высоко над землёй, а дверь, сотрясаясь от частых ударов и поминутно вздрагивая от вонзающихся ножей, выстояла тяжелое испытание на прочность.

Только часа через два всё стихло. Я с трудом сумела погрузиться в беспокойный кошмарный сон, в котором шила и шила полицейскую куртку. Мне пришлось отказаться от работы швеи-мотористки и только через месяц избавиться от кошмарного сна.

Рано утром я подкралась к двери и прислушалась. Тишина. Задержав дыхание, повернула ключ в замке, мимо моего уха пролетел свалившийся нож, которым была пригвождена к двери бумажная листовка всё с тем же призывом, нацарапанным чем-то красным: «Смерть русским свиньям!» Я порвала бумагу в клочки и со злости бросила в полумрак прихожей, откуда неожиданно возник дрожащий с похмелья Мирек, молча виновато вошел и надолго залёг в постель. Жизнь в этом доме сделалась совсем невыносимой.

Месяц назад я узнала, что моему мужу положена квартира от ГМИНЫ*, и долгой убедительной речью вдохновила его на этот поистине героический поступок – борьбу с сухим, равнодушным польским бюрократизмом, процветающим в жилищно-коммунальном управленческом аппарате. Согласно ситуации, старалась давать ему чисто женские советы, как вести беседу, чтобы склонить на свою сторону и вызвать определённое личное впечатление чиновника. О, нет, не сочувствие! Сочувствовать здесь было кому. Об этом свидетельствовали длинные списки нуждающихся, развешанные по всем коридорам, в списках сухо описывались кошмарные условия и мизерные площади, на которых ютятся многодетные семьи.

И надо сказать, что он прекрасно справлялся с поставленным заданием. Я же старалась не открывать рта, так как русский акцент действовал на представителей власти, как красная тряпка тореадора на обречённого быка.

Бегая от чиновника к чиновнику, мы дошли до президента Варшавы. Наконец, нам была предложена первая квартира и выданы ключи. С трудом найдя нужный адрес, мы поднялись на второй этаж и отворили ключом дверь...

* Административная единица в Польше.

– Эту щель они называют квартирой? – вырвался у менявозглас удивления, прежде чем я огляделась. – Да это же не что иное, как тюремная камера, – с горечью добавила я, глядя на мужа.

От ошарашенности он потерял дар речи, и его левый ус задёргался слишком интенсивно.

Помещение, которое претендовало на название «квартира», было не больше четырёх квадратных метров. О туалете не было и речи, и только в углу ржавая раковина с краном, которая, как могла, пыталась скрасить ужасающую неблагоустроенность конуры, предлагаемой под жильё людям в век цивилизации и взлёта великого прогресса. Я сочла это издевательством.

– Даже кровать не войдёт, – понуро буркнул Мирек.

– Собака, и та нуждается в большей площади, потомучто ограниченность пространства может вызвать бешенство, а взбесившаяся собака – явление грозное! – возбуждённо рассуждала я, когда мы были в пути, чтобы сдать ключи.

Мирек был сломлен и погрузился в угрюмость, но я не хотела сдаваться и пыталась вдохновить его на новый подвиг.

И вот он сорвался, хотя никогда даже не отважился дать мне слова больше не прикладываться к рюмке, видимо зная, что это невозможно.

– Мирек, ну что за чушь ты нёс вчера! Неужели ты дума-ешь, что КГБ настолько опустилось, что своих шпионов размещает в таких невыносимых условиях, в которых живу я? Они – амбициозные профессионалы и своих людей высылали и высылают с уже заранее отработанной версией и – на всё готовое! А что касается русской мафии, то почему все мои подчинённые живут в отелях за сто долларов в сутки, а я, их шеф, вынуждена зарабатывать на кусок хлеба тяжким трудом и ютиться в пещере, которая обогревается кострищем?

Но он молчал, пряча усы в подушку. Ему понадобилось три дня, чтобы отлежаться и восстановить силы, после чего мы вновь совершили марш-бросок на «штурм» мэрии.

Не стану описывать, какие психологические трудности мне пришлось преодолевать, живя в польской семье, свидетелем каких конфликтов и драм мне довелось быть помимо моей воли. Понадобится ещё одна отдельная книга, чтобы описать всё это.

Близилось лето, когда мы во второй раз получили ключи на осмотр квартиры, которая оказалась в полуразрушенном доме, нелепо и жалостно выглядевшем на фоне окружающих его вилл престижного района Варшавы – Влохи.

Покосившаяся ржавая калитка издала жалобный металлический стон, мы вошли в заросший бурьяном двор – с великолепными плодоносящими ореховыми деревьями.

Две двери напротив и одна под узкой лестницей, ведущей на чердак из малюсенького замшелого закутка, который трудно было назвать коридором.

Открыв хлипкие двери, перенеслись без помощи «машины времени» в другую эпоху. Пахнуло нежилым тлетворным запахом и промозглой сыростью. По белёным известью стенам струйками стекала вода. Это было помещение из двух комнат. Казалось, люди оставили жильё, впопыхах не прихватив с собой практически ничего. Почерневший, обглоданный мышами стол, покрытый слоем пыли двадцатилетней давности, тарелки грубой работы с остатками засохшей пищи, разбросанное нательное бельё на полу с выщербленными половицами, открытые дверцы пустого платяного шкафа. В углу металлическая ржавая печь, похожая на «буржуйку».

Мирек беспомощно завращал глазами. Понимая, что это означает, я сказала, что эту «квартиру» нужно брать с руками и ногами, потому что другого варианта нам никогда не дождаться. Сколько усилий я приложила, чтобы склонить его к согласию!

Теперь мы ждали окончания ремонта. Трудно было представить благодатную жизнь в такой халупе, но я предпочитала считать своим жилищем даже созданный природой грот, нежели дом на опушке соснового леса.

Нас прописали, и когда я заглянула в свой «довод особисты», то оцепенела от сковавшего мои члены огромного смятения. Название города, района, улицы, моё имя, фамилия, имена моих родителей, которые в Польше являются важным элементом в персональной идентификации – всё начиналось на букву «W» и в количестве равнялось семи, а номер дома тоже был «семь»!

Сейчас я бы непременно сострила, назвав всё это «грандиознее, чем всемирная сеть» или же: «больше, чем всемирная паутина», но тогда я понятия не имела об интернете, а Билл Гейц только начинал свою деятельность.

Зная точно, что совпадений и случайностей не бывает, я пыталась проанализировать, на что указывает мне невидимый перст. Что приготовила мне судьба на новом этапе жизни? Едва удалось выйти из оцепенелости и вооружиться новой порцией искусственного хладнокровия, так необходимого мне в борьбе за выживание, потому что было ясно – это не конец сюрпризов и мытарств.

Глава 28

Груз воспоминаний буквально свалился на меня. Хижина, в которой я поселилась, своим убожеством располагала к тяжелым раздумьям. Безжалостно критикуя и анализируя, уже в который раз, прожитый кусок жизни, оставшийся далеко за кордоном, я словно уже стояла в чистилище другой формы бытия пред страшным судом, формы, которую называют так неправильно – небытием.

Бессмысленным и пустым всегда были для меня застой, праздность и рутина, когда утрачивался смысл самой жизни. И, только когда я преодолевала препятствия и барьеры, жизнь приобретала определённость, и ясно виделась цель.

Конечно же, препятствий и барьеров в моей стране хватило бы до конца дней, но мне, исключительно из чувства противоречия, захотелось попробовать себя, закалить себя в борьбе в другом месте и в ином качестве.

Для меня польская земля была пустыней, где у моего единственного двугорбого верблюда, черпающего энергию только благодаря собственным запасам жира, рассосались оба горба на протяжении этого изнурительного путешествия. Теперь я пожинала плоды нового прорастания на чужой почве. Не отторгнет ли меня земля, на которой я пыталась закрепиться своими русскими корнями?

Банальные угрызения совести не давали мне покоя. Я не чувствовала себя в полном порядке, используя Мирослава как средство к достижению собственных целей, поскольку ни любви, ни уважения к нему, к моему глубокому сожалению, я так и не почувствовала. Терзалась и не могла ничего с собой поделать. Невозможно заставить себя полюбить человека, которого отторгает сердце! Меня раздражало в нём всё без исключения, но, тем не менее, я самопожертвенно готовилась пронести этот крест сквозь грядущие годы. Признания в любви к моей особе срывались с его уст частенько в пьяном бессвязном бреду, когда на него сваливалась чрезмерная словоохотливость, длящаяся бесконечными долгими часами без перерыва и отдыха, что действовало на меня выматывающе, утомляло. Бессмыслица, которую он нёс, вызывала постоянно подавляемую мной агрессию.

Тихие вечера, когда лист не шелохнётся на деревьях, когда тьма медленно овладевает светом, всегда действуют на меня странно – легко кружится голова, иногда саднят душевные раны, но больше, однако, раздирают душу горечь и досада, так как вечер адекватен закату жизни. Ещё мгновение и всё поглотит темень.

Но почему подпрыгнуло и сладко замерло вдруг сердце? Действительно ли ласкают слух чудные трели, которые издаёт невидимая птица, зарывшаяся в густой кроне дерева? В наших краях ни одна птаха не поёт так прекрасно. Я впервые слышала живую песнь соловья! Ошибиться было невозможно – только соловей может так взволновать своим пением и ущипнуть самые глубокие струны души. Я беспомощно опустилась на стул у окна, а он всё пел и пел гимн вечной любви...

Неужели я жива и способна на чувства? Произошло чудо – маленькая серая птичка-невеличка волшебным щебетом вернула меня к жизни. Уж так я сотворена, что подвержена всплеску эмоций, которые помогают воспрянуть духом, и я начинаю видеть всё в ином свете, замечать только прекрасное, а всё серое и мрачное стирать на какое-то время, словно ластиком – карандашные строки с бумажного листа.

Я встрепенулась, преодолела уныние, перестала себя жалеть и видеть только минусы моего жилища, окружающей среды я взглянула иначе на людей, которые волею стечения обстоятельств стали моими соседями, перестала удивляться и поражаться их образу жизни, действиям и поступкам.

Так как всё моё существо пребывало какое-то время в густом мареве воспоминаний, что было определённой защитой перед кажущейся безысходностью ситуации, то мысли, как прикрыть бедность и сделать хотя бы немного уютным своё жильё, отошли на второй план.

Трудно думать об уюте, когда нет вообще никакой мебели, а самая необходимая вещь – кровать – отсутствует. Я пережила множество неспокойных бессонных ночей на жёстком матраце, прислушиваясь к каждому шороху, потому что панически боялась мышей. Ведь дыры в полу, которые прогрызли эти маленькие серые грызуны в течение долгих лет, так и остались незаделанными во время «ремонта» – на них был нанесён обильный слой краски, но старость и дряхлость, а тем более, мышиные норы, к сожалению, невозможно «замазать» ничем. Уже в который раз с нуля я начинала создавать свой быт.

Дом был кирпичным, но производил впечатление сооружения ветхого, и казалось, что достаточно одного резкого порыва ветра, и он рассыплется, как карточный домик. Даже замок, вылепленный из песка на зыбких барханах, выглядел бы крепче.

Но после первой же грозы, которая обрушилась, как всегда, внезапно, я немного успокоилась – «халупа» выдержала мощный напор ветра. Я вздрагивала от каждого взрыва стихии. Молнии вонзались в землю на расстоянии трёх метров, и навязчивая мысль, что тут наверняка отсутствует громоотвод, не давала мне покоя. Но дряхлый дом не снесло ураганным ветром! Черепичная кровля тоже не пострадала, он стоял хоть бы хны и сверкал, омытый шквалом грозового ливня.

Мы были не единственными жильцами, наспех покинутого дома. Помещение за дверью напротив тоже оказалось жилым. Третья же дверь под лестницей, заросла густой паутиной. За ней скрывалась не волшебная дверь в красивую страну чудес, а нежилое помещение. После смерти старушки, которая там проживала много лет тому назад, никто так и не осмелился заново обжить эту пустующую площадь.

Нашими соседями оказалась пара в преклонном возрасте – пан Тадеуш и пани Рената. Обращение «пан» к «таким» людям может вызвать смех, но оно ещё свидетельствует о фальшивом равноправии, а скорее всего, об уравниловке. Поляки, по-моему, уже сами не помнят, когда вдруг все без исключения стали «панами». Они важно и гордо носят этот «титул», существовавший когда-то исключительно для титулования польской шляхты – низшего дворянства, укоренившийся, как обращение. Правда при близком знакомстве они милостиво позволяют называть себя на «ты». В конкретном же случае этого не произошло. Видимо, когда люди живут в беспроглядной нищете, слово «пан» согревает душу и придаёт ощущения собственной значимости.

Пан Тадеуш и пани Рената производили впечатление людей, по которым «плачут» пара вёдер горячей воды и огромный кусок хозяйственного мыла. Они были словно припорошены серым налётом пепла, который, постепенно проникая в поры, навсегда вгрызается в кожу. Малюсенькую каморку, где они коротали своё житьё-бытьё, кроме как берлогой, нельзя было назвать никак иначе. Заглянув туда однажды по настоятельным просьбам пани Ренаты, я больше никогда не переступила их порога по причинам чисто гигиеническим.

Но грязная, покрытая нестираемой пылью пани Рената вызывала всё-таки, не знаю почему, уважение, смешанное с жалостью, а скорее всего, уважение вызывали её безграничное терпение и любовь к пану Тадеушу. Они оба были горькими пьянчугами, и пани Рената постоянно и терпеливо носила синяки – то под одним, то под другим глазом, которые тщетно пыталась скрыть под толстым слоем чего-то, отдалённо напоминающего тональный крем. Но она находила в себе силы каждый день совершать подвиг – вставать ранней ранью после каждой ночной оргии и покорно идти на работу. Старый бездельник со стажем – пан Тадеуш, нигде не работал, так как был человеком без паспорта. Быть беспаспортным гражданином в Польше равнозначно тому, что данного индивида просто не существует.

Поскольку от пани Ренаты пахло далеко не французскими духами, казалось несколько странным, как пани Ренату терпят сослуживцы в одном помещении. Она много лет трудилась в какой-то типографии, но когда её с треском вдруг выгнали, и она надрывно рыдала, я тихо надеялась, что не сила моей мысли заставила обостриться обоняние её коллег и пожаловаться шефу на дурной запах, который пани Рената безнаказанно распространяла в типографии столько лет. Меня переполняла огромная жалость к ней, но утешить её я была не в состоянии. В сущности, мы были в похожей ситуации, но всё-таки я имела несколько преимуществ, и одно главное – меня не сковывали узы зависимости от алкоголя!

Страшный грохот в дверь разбудил нас однажды глубокой ночью. Растрёпанная пани Рената взывала к нам о помощи и бессвязно, сквозь слёзы, едва шевеля окровавленными губами, просила вызвать полицию.

Мирек наотрез отказался. Умолять его позвонить и спасти слабую женщину от домашнего террора оказалось делом бесполезным. Он всё-таки не был таким законченным глупцом, и трусливо, но здраво рассудил, что не стоит устраивать войну пану Тадеушу – завтра пани Рената простит его, как всегда, а мы наживём врага. Но я не выдержала и заступилась за слабую женщину – на следующий день отчитала по всем статьям, уже протрезвевшего пана Тадеуша, что ему пришлось ужасно не по вкусу, и он, ощерившись, обозвал меня «русской коровой».

Я рассмеялась в его помятое лицо – уж «коровой», учитывая миниатюрность, меня никак не назовёшь!

После этого инцидента я всегда проходила мимо пана Тадеуша, награждая его уничтожающим взглядом, едва выдавливая «День добрый».

«Холодная, бесчувственная!», – доносились до меня слова, которые он шёпотом выпускал на ходу. Но в меня словно впрыскивали анестезию, и мнение этого «люмпа» было мне глубоко безразлично. Неимоверно раздражало то, что он чувствовал себя чуть ли не хозяином всего дома и двора в том числе. По этому поводу и вначале, и значительно позднее я имела с ним стычки.

На чердаке, под крышей, оказались две некогда жилые квартиры, и пан Тадеуш, будучи обладателем ключей от обеих, после долгих колебаний уступил Миреку ключ от меньшей. Там оказалась мебель, которую мы позаимствовали за неимением своей, прежде тщательно вымыв все без исключения предметы.

Мирек периодически срывался и в течение двух-трёх дней самозабвенно пил, погружаясь в свой мирок, словно в болотную трясину, потом неделями отлёживался в постели с тяжелого похмелья. Я терялась в догадках, но не могла понять, где и на какие средства он приобретает водку и вино?

Он обожал пить в одиночестве, но не из страстной любви к последнему, а исключительно из жадности.

Как-то, ещё живя у свекрови, я зажарила целого гуся к Рождеству. Но деликатес вдруг при таинственных обстоятельствах исчез вместе с блюдом, что было естественной причиной моего удивления, переросшего в безмерное, когда я обнаружила Мирека, спрятавшегося за тяжелой шторой в гостиной, и с остервенелой жадностью уничтожавшего гусиное мясо. Сему отменному аппетиту непременно позавидовал бы один из многочисленных сыновей лейтенанта Шмидта, сам господин Паниковский – великий любитель гусятинки.

Был ещё один двухэтажный дом напротив, где несколько квартир было вместилищем людей весьма странных. Некоторые из них причастны к ходу дальнейших событий, поэтому я не могу не затронуть их в своём повествовании.

Когда я впервые увидела выплывающую телегу из открытого двора напротив и разноцветную пожилую пани в длинных юбках, обвешанную сумками в заплатках, тянущую воз, первой моей мыслью было, что изобретательная и оригинальная Марыля Родович снимает свой новый клип, чтобы освежить и придать ещё большего колорита, знаменитому хиту – «Колоровы ярмарки». Но я вынуждена была сразу же свою догадку отбросить. По бокам воза, сплошь на поводках, резво бежали ещё здоровые маленькие собачки, тогда как больные, послушно сидели в повозке, а их остекленевшие от неведомой хвори глазки были наполнены скорбными слезами.

Я прилипла носом к оконному стеклу. Глаза разбегались от жалости, умиления и невозможности сосчитать пёсиков, облачённых в кокетливые платьица или забавные штанишки, видимо в зависимости от пола. Головки «девочек», которыми они беспрестанно вертели, были украшены яркими бантами, а мордочки «мальчиков» деловито выглядывали изпод кепи, тесёмками закреплённых на косматых шеях.

Разноцветная пани Гитана* выволокла воз на дорогу и, не меняя блаженного выражения лица, стала удаляться вправо в сторону парка при костёле. Прошло минут двадцать, и из левого переулка вывернул «Фольксваген» с надписью «Телевидение». Двери подъехавшей машины распахнулись все одновременно, а из них выскочили люди, вооружённые кинокамерами, с признаками боевой готовности на репортёрских лицах.

В это время с противоположной стороны, куда удалилась пани Гитана, показался пан Тадеуш. В моё приоткрытое окно донеслось несколько обрывков фраз, которыми телевизионщики перекинулись с паном Тадеушем, из чего не трудно было понять, что телевидение, прослышав о пани Гитане, приехало её снимать, чтобы учинить героиней какого-то нового проекта, но без предупреждения и её на то согласия. В конце концов, не капризная же знаменитость, а обыкновенная полоумная. Уже значительно позже я узнала, что пани Гитана, как я её «окрестила», выжила из ума от жестокого обращения мужа. Безжалостно выброшенная им на улицу, прожив долгие несколько лет на вокзале, она была наконецто замечена, и ей выделили отдельную квартиру. Настоящего имени безумной старушки никто не знал, так как она ни с кем никогда не разговаривала, обидевшись на весь мир и навсегда замкнувшись в себе.

Выяснив, что будущая «звезда» новой телепередачи, отбыла и возвратится неизвестно когда, репортёрские лица выразили короткое разочарование, а они сами, быстро исчезнув в машине, поспешно отчалили.

К вечеру уже ныла поясница, и помутился взор от беспрерывного шитья. Я примостила швейную машину на столе у окна, чтобы как можно дольше, до самой темноты использовать естественный источник освещения, но глаза всё равно ломило.

Моя старая машина, русская «Чайка» – была единственным предметом, привезённым из дому. Теперь ремесло швеи

* Испанская цыганка.

стало моим куском хлеба. Мне посчастливилось приобрести очень выгодную клиентку, молодую девчонку-модницу Касю, обожавшую быть неповторимой. Она заказывала массу вещей: от мини-юбочек и вычурных блузок до брючных пар, и я едва успевала выполнять её оригинальные полёты фантазии, которые она неумело пыталась изобразить на бумаге. Но мы понимали друг друга, и я сияла от счастья, что мой талант модельера-конструктора наконец-то востребован.

Расправив плечи, я решила, что не мешало бы сходить в магазин за продуктами. Настроение моё было безоблачным – вчера я получила от Каси двести злотых за сшитый мною брючный костюм с жакетом на подкладке, который безукоризненно облегал её стройную фигурку.

Ясно же, цена за работу мною занижалась, но не в этом дело. Я получала неимоверное наслаждение, творя; из куска материала создавалась одежда, на которую не стыдно прилепить метку любого известного кутюрье.

Мирек, как всегда, лежал, понуро уткнувшись в телевизор. Вместе с обязанностями жены я возложила на себя обязанности по его содержанию.

Выйдя во двор, я зажмурилась от яркого солнечного света, хотя усталое светило заметно клонило к западу. Даже душераздирающий скрип металлической калитки не вывел меня из себя.

Одновременно из противоположного двора вылетела расфуфыренная в пух и прах Мирка. Такой её я видела редко. Гораздо чаще она выглядела фатально. Мирка постоянно отиралась в каморке напротив, у пана Тадеуша и пани Ренаты, где они по ночам отрывались, как говорится у нас, по полной программе. Её востроносенькое личико улыбнулось мне из-под густого слоя макияжа. В свои пятьдесят пять Мирка сохранила стройную девичью фигурку и, наверное поэтому выглядела моложе лет эдак на пятнадцать, несмотря на свой беспорядочный образ жизни. – Чешьць! – пискнула Мирка.

Это у поляков своеобразный знак приветствия. Её писклявый голосок вполне соответствовал мордочке, в которой угадывалось что-то крысиное.

Мирка всегда была весела и беззаботна, мила и непосредственна. Мне страстно хотелось приобрести подругу. По складу весёлого нрава Мирка мне подходила, но я не только слышала, что она пьянчужка, но и видела, как её выносили чуть ли не вперёд ногами, еле живую, от моих соседей напротив. – Куда направилась? – взвизгнула она.

– В супермаркет в Урсусе, но не хочется одной, может со-ставишь компанию?

– Не могу, иду на работу! Через пять минут поезд, хоть быне опоздать, – пропищала Мирка.

Было около пяти часов вечера. Что за работа такая вечерняя, ведь мне было известно, что Мирка нигде не работает.

– Устроилась! Где? – воскликнула я с завистью. – Поздрав-ляю!

Мирка как-то странно на меня посмотрела, но, хихикнув, не сочла нужным ответить.

– Рискую опоздать! Поездом быстрей до центра! – запи-щала Мирка, вильнув задом и исчезая за углом, а я направилась к остановке в сторону Урсуса, находящуюся перед виадуком.

В Польше я приобрела массу ценных житейских качеств, учась у самих же поляков. Раньше мне бы было очень стыдно за все эти махинации и уловки, но не теперь. Часто так бывает, что ученик лучше учителя. Вот и в моём случае, я оказалась нахальнее и изобретательнее самих аборигенов, сплошь и рядом ездивших без билетов.

Моментально сообразив, что покупать талоны за проезд автобусами и трамваями – удовольствие очень дорогое, я их либо совсем не покупала, либо разорялась на недельный талон, и пробив его компостером единственный раз, ездила, предъявляя контролёрам, целый год, сориентировавшись, что последние не в состоянии определить какого числа, месяца или даже года, он был продырявлен впервые. Даже бережное отношение к талону, которым я его оделяла, не позволяло пользоваться им больше года – потрёпанности практически невозможно было избежать, что при предъявлении начинало резко бросаться в глаза этих вездесущих ищеек, и я удручённо отрывала от бюджета следующие шесть злотых. Сочетание дырок на компостере менялось каждый день, в зависимости от даты и месяца, но эти тупицы не имели понятия, что они обозначают. На всякий случай в кармане был всегда приготовлен «довод особисты» – документ, обожаемый этими бесчувственными чурбанами. Персональные данные переписывались ими в штрафные квитанции, которые затем присылались почтой прямо по адресу прописки «зайца», вместе с огромной суммой штрафа, но не всегда, или по истечении долгого времени, когда схваченный безбилетник уже практически забывал об инциденте. Ну и пусть присылают! Можно сказать почтальону, что данная особа здесь уже не проживает, и отказать в росписи, тогда письмо вернётся в отправную точку.

Подошел автобус. На этом отрезке редко появлялись контролёры, поэтому моя бдительность была ослаблена, и я позволила себе чуть-чуть «полетать в облаках», но только самую малость, потому что через три остановки нужно было уже выходить.

В супермаркете я собралась воедино и сосредоточилась на ценах, чтобы не набрать продуктов больше, чем позволял объём моего тощего кошелька, да ещё подумать о том, чтобы осталось на день завтрашний, ведь неизвестно, когда я сошью следующую вещь и получу от Каси деньги за работу. Мирек может снова запить, и тогда ни о каком шитье не будет даже речи.

Я волокла две полные авоськи с продуктами. По моим скромным подсчётам, всей этой снеди должно было хватить только на неделю. А что потом? Мне с трудом удалось вытеснить эту тревожную мысль, но и вспомнить что-нибудь приятное не выходило, да я и не пыталась. Мыслями я перенеслась в будущее и верила в чудо. Вот в таком неопределённом состоянии я добралась от автобусной остановки до своей улицы.

Слева от станции из-за угла прыгающей походкой выпорхнула сияющая Мирка. Её руки также оттягивали сумки с продуктами. Прошло только часа полтора, как мы расстались на этом же перекрёстке, когда она спешила на поезд, боясь опоздать к вечерней смене. От пани Ренаты мне было известно, что Мирка уже давно страдает от безденежья и живёт впроголодь. И тут – на тебе! Работа, которая оплачивается тут же и наличкой!

– Отоварилась в центре! – завизжала Мирка.

И она назвала дорогущий магазин на улице Эмили Платер, что рядом с Пигаляком.

В том, что касается вещей технических, мой ум изворотлив и аналитичен, но когда нужно живёхонько догадаться о подноготной человека, это оказывается для меня беспредельно трудным. Тупой меня нельзя назвать ни в коем случае, просто я никогда не думаю плохо о людях с первого момента знакомства с ними. Первоначальный образ формируется мною, как идеал, но в процессе бега времени вырисовываются реальные очертания особи, редко совпадающие с первоначальными. Без надобности с первого знакомства подключать провидческие способности слишком утомительно, потом, я не могу вторгаться во внутренний мир человека без его на то позволения, но когда всеми фибрами души чувствую опасность, я включаюсь, и тогда становится душно от поступающей информации. Но это был не тот случай.

Мирка ещё что-то провизжала и исчезла в неогороженном дворе, а я, поскольку руки мои были заняты, толкнула плечом скрипучую калитку, и, не успев ступить ногой, повернула голову на оклик: из двора напротив надвигалась необъятная фигура пани Хенрики.

– Пани Вероника! – гаркнула она, едва неся свои телесана тонких кривых ногах, подгибающихся от огромного веса верхней части тела.

Мне стало жаль её ног, которые вынуждены были носить бесформенную, заплывшую жиром тушу. Пани Хенрика была моей первой клиенткой. Все платья, которые она теперь носила, были сшиты не кем иным, как мною. Её нестандартность была трагедией. Несколько «квадратов» с рукавами, которые я ей настрочила, равнялись полутора метрам в ширине – талия, как говорится, в три обхвата была толще бёдер.

Я с ужасом отметила, что платье на ней, выполненное мною, буквально трещит по швам. Не было сомнений, что пани Хенрика нагуляла, а вернее, належала, ничего не делая, новый слой жира.

Пока я думала обо всём этом, пани Хенрика наступала, как вепрь, тяжело дыша.

«Господи, неужели снова хочет заказать шитьё или расставить старьё, которое скупая рука не поднимается выбросить», – пронеслась в голове тревожная мысль.

– Пани Вероника! – снова произнесла она сиплым зычнымголосом. – Панин муж должен мне пятьдесят пять злотых!

Я поперхнулась от неожиданности, словно грянул гром средь ясного неба, и слова приветствия застряли в горле, недоумёнео распахнула глаза, всё ещё не веря ушам своим. Но пани Хенрика качнула телесами, а невозмутимость её вида давала понять, что это далеко не шутка.

– Так, я не понимаю, что же... он занял у пани деньги? –промямлила я, едва очухавшись от страшной неожиданности.

– Чего же тут не понять? – удивилась соседка. – На «крэ-хи» взял водочку, проше пани! Месяц прошёл, не отдаёт! – прогремела она.

– На что взял? – не поняла я.

– В кредит взял, проше пани! – пояснила пани Хенрика, итребовательно добавила:

– А у меня как раз ни гроша, не на что хлеба купить! –подкрепила она веским аргументом и уставилась на меня крохотными, заплывшими жиром глазками.

Остатки хорошего настроения мгновенно улетучились. Так вот где брал водку этот подонок! Что за совпадение – в моём кошельке осталось ровно пятьдесят пять злотых!

Я достала пятидесятизлотовую бумажку, которую пани Хенрика тотчас же, глазом не моргнув, поспешно схватила и отправила в свой бюстгальтер, а я высыпала оставшуюся мелочь на широкую ладонь торговки «левой» водкой. Горло спирал ком горечи.

– Прошу не давать Миреку водку! Обещаю, пани, что ябольше не заплачу! – проглотив ком, удалось мне произнести дрожащим голосом.

Она ухмыльнулась и, покачиваясь из стороны в сторону, словно переполненная рыбой баржа, поплыла обратно.

«Мерзкий, отвратительный, подлый, гадкий, ничтожный!» – старалась я придумать как можно больше эпитетов, характеризующих моего благоверного, волоча тяжелые сумки с едой по заросшему бурьяном двору, но не успела придумать ничего более, потому что мне навстречу выскочила возбуждённая пани Рената. На меня пахнуло запахом немытого тела.

– Пани Вероника видела пани Мирку? – выплеснула онапорцию любопытства вместе с вонью старого перегара.

– Ну, она только что шла с работы, а по пути забежала вмагазин на Эмили Платер и отоварилась продуктами. Работу нашла Мирка! – пояснила я сгорающей от любопытства пани Ренате. – Теперь хоть не будет сидеть голодом!

– Ну, какая работа! Мирка никогда в жизни не работала ине будет работать! Для неё рабочее место – Пигаляк! – сообщила мне шёпотом пани соседка, а я только часто заморгала от удивления, мои руки устало опустились, поставив тяжёлые сетки на землю.

– Когда-то давно она «работала» в паре с сутенёром, в ос-новном, в ресторанах при дорогих отелях, а чтобы милиция не цеплялась, они взяли шлюб, так было надёжнее, – мы сели на лавку под ореховым деревом, и пани Рената продолжала, изо всех сил стараясь выпалить за один присест всё, что знала о бурной молодости своей собутыльницы. – В прошлом году её фиктивный муж умер, но последние несколько лет он где-то работал и вышел на пенсию с приличным пособием. Мирка же никакого содержания по старости так и не заработала. Когда бедный старик преставился, а он был значительно старше Мирки, к ней пришли люди из опеки социальной и предложили похоронить «небощика»*. Взамен на эту услугу от жены, которая только числилась в жёнах, они обещали пенсию новопреставленного, но Мирка запила и забыла об умершем муже, а шансы получить его пенсию утратила безвозвратно.

– Какая легкомысленность! – подумала я вслух.

– Так, так, так, – закивала пани Рената. – Пани случайноне заметила, купила Мирка что-нибудь согревающее? – озабоченно спросила она.

– Я не заглядывала в её сумки.

И пани Рената, вся ссутулившись и скочевряжившись, помчалась в дом напротив.

«Сутенёр, альфонс, Альфонсо де Пиччо!» – продолжала я придумывать прозвища своему муженьку-бездельнику... – «Стоп! Альфонсо де Пиччо, Эльча, казино!»

В водовороте событий я забыла об Эльче. Забыла о данном ей слове встретиться ровно через год, того же месяца и числа и в том же самом месте! Это произошло в мае, теперь почти конец лета. Как я могла?.. Сколько же лет прошло?..

Глава 29

Я не учла одного обстоятельства, строго-настрого предупреждая торговку «левой» водкой, пани Хенрику, что в этом районе Варшавы нет недостатка в подобных подпольных ночных «малинах», где дают на «крэхи», и продажа спирт-

* Покойника (Польск.).

ного является главным источником дохода. В этом я убедилась, когда Мирек уже вечером того же дня возник с бутылкой «бальзама» на пороге, собираясь врачевать раны, которые я посмела разбередить, пользуясь правами жены.

Признаюсь, что я не выдержала и сорвалась, и, не скупясь в аргументациях, бушевала минут десять. Ровно настолько меня хватило, чтобы сделать мужу внушение – я терпеть не могу и не умею устраивать сцены, но изо всех сил старалась быть убедительной. Видимо, это и послужило ответом на мои старания. О шитье нужно было забыть на несколько дней.

Тихая надежда, что очередная алкоголетерапия пройдёт в спокойной обстановке, окончательно рухнула. Я являлась, как всегда, пассивным слушателем длинного бессвязного монолога, из контекста которого, поскольку уши мои были открыты, удавалось кое-что выхватить. Глаза сами в тревоге натыкались на часы, стрелки неумолимо медленно перемещались по циферблату, а затем складывались в несколько долгих часов тревожного ожидания исчерпания безвестного оратора, который мог бы потягаться в ораторском искусстве даже с самим Фиделем Кастро.

Но это были не просто речи, а пронизанные злостью монологи, полные угроз. Мне стоило огромных усилий не огрызаться и молчать, изображая бесчувственного истукана, хотя все угрозы направлялись, естественно, в мой адрес. Я повторяла про себя, как заклинание: «Только бы выдержать, только бы не сорваться!» Ещё мне помогала исключительно моя природная сдержанность.

Безмерно трудным оказалось остужать в себе вскипающую ярость и пересилить нестерпимо огромное желание ударить неугомонного оратора, например, скалкой или сковородкой по головке, за его твёрдые обещания, что бандиты уже в пути, чтобы изрезать моё хорошенькое личико бритвочкой, или же, что у него собрано достаточно материала и доказательств, что я являюсь продуктом знаменитейшей фабрики по производству и поставки за рубеж шпионов – легендарного КГБ.

Надо сказать, что его убогая фантазия имела границы, и, не придумав ничего новенького, он неизменно возвращался к уже ранее сказанному, что несколько утешало, но в то же время неимоверно раздражало, так как «обшарпанную старую пластинку» нужно было выслушивать с самого начала.

Но кто сказал, что нужно? И я выскакивала во двор в полном отчаянии, но в надежде, что, не видя мой «портрет» какое-то время, он забудется или же свалится где-нибудь посреди комнаты от лошадиной дозы спиртного, как это нередко бывало.

Вот и в тот раз я вылетела, в сердцах хлопнув дверью, успев прихватить с собой старенькое пальтишко, болтающееся на вешалке у входа.

Благоухало лето, но ночи-то до промозглости холодны, а, по предположению, я была обречена на бесконечное отсиживание в кустах. В прошлый раз Мирек закрылся и не впустил меня в дом до самого утра.

Мне померещилось, что он гонится за мной и, подстрекаемая страхом, я выскочила за ворота, но у меня была лазейка слева, и, метнувшись туда, я схоронилась под сенью тёмного куста, за лёгкой ржавой оградой, завернувшись в спасительное старое пальтецо. Я устроилась под развесистым тёмным кустом, где предусмотрительно спрятала кусок старой трухлявой доски, оказавшейся прекрасным изоляционным материалом между мной и невысыхающей почвой, от которой так и тянуло сыростью, потому что район Влохи был когда-то, очень давно, возведён на осушенных болотах.

Дерево своей развесистой листвой надёжно прикрывало меня со всех сторон, и одна из пышных ветвей заслоняла со стороны узкой асфальтированной, прилегающей к палисаду дороги.

Пристроившись на спасительной трухлявой доске и обняв руками ноги, я понемногу приходила в себя, расслаблялась, и меня захватила красота звёздного неба, кусок которого вместе с луной, словно прозрачная краюха сыра, повисшей на невидимой нити, виднелся в щёлочку между листьями.

Пробежала, мяукнув, серая кошка, но я сразу же засомневалась в её окрасе, вспомнив английскую пословицу: «Ночью все кошки кажутся серыми». Где-то далеко тявкнула собачонка, лязгнула дверь в доме напротив. В окне показалась белолицая черноволосая Ивона – дочь пани Хенрики. Она подошла к окну и задёрнула штору.

Одно за другим гасли светлые пятна окон, погружались в густую темноту дома. Прикрыв глаза, я утратила чувство времени и не помню, как унеслась куда-то в своих пространственных путешествиях, которые считала грёзами, но неожиданно очнулась, вздрогнув.

– Где они держат её? – услышала я голос сбоку и звукилёгких шагов.

– Недалеко, можно сказать совсем рядом, потом переве-зут в коричневую полуразвалившуюся дощатую лачугу, хотя, не знаю определённо, куда именно, но тоже где-то поблизости, ты же понимаешь, что чрезмерное любопытство, может вызвать подозрение, – ответил другой голос.

Мне показалось, что один из голосов я уже слышала когда-то, но не могла ни одного, ни другого голоса увязать с каким-нибудь образом человека.

– М-да, это верно, – прогнусавил, подтвердив сказанное,первый голос. Хотя разговор происходил очень тихо, мой слух вдруг обострился настолько, что я слышала всё так отчётливо, словно говорившие находились в полуметре от моего тайного укрытия.

– Излишне напоминать тебе, что точные координаты непонадобятся. Важно держать руку на пульсе переговоров и не упустить момент передачи «шмаля». Мы должны точно знать время и место. Девчонка нас не интересует.

– Да, я знаю. Вот жаль, что тачка сломалась, а я не могураспыляться теперь, чтобы «позаимствовать у народа»!

– Это даже и лучше – меньше подозрений! А теперь мотайназад! Завтра в это же время! – скомандовал первый голос.

Я боялась пошевелиться и затаила дыхание от страха быть обнаруженной, но всё-таки отважилась высунуть голову из укрытия и увидела два мужских силуэта достаточно далеко на перекрёстке. Оба держали в руках велосипеды. Я даже не успела удивиться, что слышу их тихий шёпот так отчётливо, словно стою рядом, как они оседлали велосипеды, и один из них растворился в темноте слева, а другой мгновенно исчез в переулке.

От долгого сидения на корточках занемели ноги. Стоило неимоверных усилий, чтобы встать и восстановить циркуляцию крови. То, что уже далеко за полночь, возвещало посветлевшее ночное небо.

Дверь оказалась незапертой. Мирек спал, сидя на стуле у кухонного стола перед пустой бутылкой. Прямо скажем, зрелище не из приятных, но я возликовала и, просочившись мимо как можно бесшумней, погасила свет и шмыгнула под одеяло.

Проснулась, когда солнечные лучи уже проникли в окно со стороны палисада. Скорее всего, меня разбудило пьяное бормотанье.

В помещении, которое служило одновременно и кухней, и прихожей, Мирек продолжал пировать: перед ним стояла новая початая бутылка.

Он взглянул на меня безразличными помутневшими глазами и, демонстративно налив в стакан прозрачную жидкость, осушил до дна и закусил уже прикуренной сигаретой.

– Я гадкий вонючий жид! – еле ворочая языком, промы-чал он.

Я пропустила сказанное мимо ушей. Сей диагноз мне был давно известен. Помимо пассивного слушателя, я была ещё и пассивной курильщицей, мне поневоле приходилось дышать никотиновым дымом. Подозрение, что он прячет заранее купленную оптом водку на чердаке, показалось вполне реальным.

Ну и пусть пьёт, только бы меня оставил в покое! Вдруг я вспомнила, что мобильный телефон, полностью истощённый ещё позавчера, всё ещё подсоединён к шнуру и уже достаточно «наелся». Чип в телефоне почти иссяк, но ко мне вполне могли ещё звонить. Я включила его и вышла во двор, усевшись на лавке под ореховым деревом. Телефон тотчас же затрезвонил, и таинственный голос подруги Ирен, которую я на протяжении полугода безрезультатно пыталась застать дома, названивая ей и записываясь на автомат-секретаршу, пропел прямо в ухо, как будто бы мы расстались только вчера:

– Алло, привет, дорогая!

– Ирен, это ты? – завопила я, подпрыгнув от неожиданности.

– Я, неужели ты не узнаёшь меня?! – прозвучал голос луч-шей подруги.

– Боже мой, как я счастлива, что ты нашлась наконец-то!В чём дело? Куда ты исчезла? Почему не отвечает твой домашний телефон? Почему я должна разговаривать с твоим голосом, который ты оставила, а сама испарилась? Почему ты закрыла мобильник? – взволнованно вскричала я.

– Номер моего мобильного теперь другой и я никуда неисчезала, а выполняла святую миссию. Кстати, твой телефон не отвечает уже два дня.

– Какую миссию? – переспросила я.

– Святую! – повторила она.

Да, конечно, то, что Ирен в год по нескольку раз совершает паломничество к святым местам, я знала. Но исчезнуть так надолго! И теперь оказывается, что её исчезновение связано с какой-то святой миссией. Это вполне на неё похоже.

– Слушай, знаешь что? Я хотела приехать к тебе. Не выго-нишь? – вдруг спросила она.

– Как у тебя язык повернулся спросить подобную чушь! Яликую от радости! Когда ты собираешься?

– Ровно через восемь дней, – и она назвала дату прибы-тия, номер вагона и номер поезда, проходившего через Варшаву из Праги.

– Я встречу тебя на вокзале Варшава Центральная! Запи-ши! – возликовала я.

– Хорошо, договорились, можно было бы и поболтать, ноу меня ещё масса дел перед отъездом. Я сейчас нахожусь в Риме. Жара ужасная! Площадь Святого Петра в Ватикане полна паломников, все в напряженном ожидании появления в окне папы Иоанна-Павла Второго. Негде яблоку упасть.

Наговоримся при встрече! Пока!

– Пока!

Ирен отсоединилась. Вот это да! Ирен увидит самого Папу римского, а я здесь сижу и смотрю на пьяную морду! Но затем я вдруг вспомнила, что его святейшество Папа римский Иоанн-Павел Второй – чистокровный поляк.

Предстоящая встреча с лучшей подругой приободрила, и я повеселела. Но, ясно осознав, что придётся принимать её ни где-нибудь, а в этой собачьей конуре, тотчас же поморщилась – ведь Ирен была настоящей миллионершей.

Произошло это пятнадцать лет тому назад, во времена всё ещё неспокойные, когда мы – простые смертные – находились под недремлющим оком всемогущего КГБ.

Ирен работала музыкантом в детском саду под началом моей мамы. Она уже тогда считалась подругой для нас обеих. Ирен старше меня на семь лет и, естественно, моложе мамы, что нисколечко не мешало нам троим быть связанными тесными узами дружбы.

Тех дней, когда маму – заведующую детским садом несколько раз подряд вызывали в КГБ, я не помню, поскольку она усиленно скрывала этот факт от всех без исключения, а рассказала об этом событии гораздо позднее.

Кэгэбэшники проводили свойственную только им политику осторожного завуалирования истинных причин заинтересованности персоналом столь невинного детского учреждения. В том-то и дело, что враг не дремал и вполне мог затаиться даже под покровом просвещения. Был момент, когда маме казалось, что они знают больше о её подчинённых, нежели она – непосредственный руководитель, но ни о чём не подозревала, считая это рутинной проверкой благонадёжности народных масс.

Вдруг их тактика резко изменилась, и интерес заострился лишь на Ирен Рудковской. Сыпалось множество вопросов о её сугубо индивидуальных качествах, было проявлено огромное любопытство относительно внутренней стороны её жизни. Мама ответила, что личная жизнь каждого из сотрудников, является делом частным, и её не интересует, поскольку вторгаться в частные дела она считает крайне неэтичным.

Тогда они, наконец, открыли карты. Ирен Рудковская – единственная наследница огромного многомиллионного состояния, которое ей оставил богатый дядюшка-американец. Во сколько миллионов долларов оценивалось это состояние, они не посчитали нужным уточнять, переключив внимание исключительно на моральную устойчивость наследницы. Терзались в сомнениях – не дёрнет ли за границу?

Нагнать страху они умели и, вызвав Ирен «на ковёр», не стесняясь в угрозах, принудили отписать государству все миллионы, посулив взамен только один, пообещав, что в противном случае она не получит ровно ничего.

И Ирен подписала какие-то бумаги, не углубляясь в их содержание. Согласившись – на один, она так никогда и не узнала, сколько миллионов долларов, на самом деле, оставил ей дядюшка Станислав, как она его нежно называла. Каким образом отчитались кэгэбэшники перед адвокатом умершего дядюшки-миллионера, тоже осталось большим секретом.

Получив капитал в один миллион долларов, Ирен сразу же исчезла, как в воду канула. Было чуточку обидно, что не попрощавшись. По нашему мнению, это объяснялось так внезапно подскочившим её материальным статусом, что оказалось совсем не верным.

Внезапно, месяца через три, Ирен объявилась, позвонив из Сочи, и сообщила, что купила виллу на берегу Чёрного моря и приглашает нас в гости, погреть косточки на щедром южном солнце.

С тех самых незапамятных времён, которые я вспоминаю с восторгом, за нами в её многокомнатном «палаццо» были закреплены на вечное пользование апартаменты с прекрасным видом на море. Дверь выходила на просторную террасу, где метрах в ста пенились и лизали песчаный берег тёплые черноморские волны.

Когда мама умерла, Ирен вся в слезах примчалась на похороны и не оставляла меня ни на минуту на протяжении целого месяца, проявив колоссальную заботливость. И, надо сказать, она меня очень поддержала морально: если бы не Ирен, я не знаю, как бы мне удалось перенести столь огромную утрату.

Затем она объявила, что ей удалось приумножить свой капитал и поместить миллионы в швейцарском банке, виллу она сдаёт, что приносит стабильный доход, сын учится в МГИМО, а она уезжает надолго и хочет посвятить себя паломничеству. Будет собирать материалы и неопровержимые факты о святых местах на всей планете и факты божественного объявления настоящего облика Христа и Девы Марии, которые начертала не человеческая рука.

И она уехала в Испанию. Где она мычется, в каких уголках планеты собирает бесценные материалы, я не знала. На протяжении нескольких долгих лет она объявлялась редко, это были короткие телефонные звонки с разных материков и континентов. Телефонную линию на черноморской вилле она оставила за собой, и я записывала на автомат свой голос после короткого сигнала. В последний раз она звонила мне примерно полгода назад. Прошло много лет после нашей последней встречи, и вот теперь мы встретимся через неделю!

Старые ореховые деревья давали прекрасную тень. Их плодоносные кроны раскинулись на высоте двух метров над уровнем земли, следовательно, срывать плоды непосредственно с деревьев не представлялось ни малейшей возможности, даже используя садовую лестницу, ибо орехи, разбросанные хаотично, плюс ко всему, прятались в густой листве, но созревая, произвольно падали на землю, предлагая себя, а я, практически, не могла поспеть за расторопным паном Тадеушем. Он ухитрялся собирать всю падалицу ранней ранью.

Подхватив старое лукошко, я принялась искать в траве те жалкие остатки, не собранные соседом ранним утром, а точнее, что успело нападать. Совсем недавно открылось, что пан Тадеуш, собирает орехи на продажу, а вырученные деньги, естественно, пропивает. Позавчера, снова не выдержав, я сорвалась, и отчихвостила соседа, напоминая о наших равных правах на орехи, двор и деревья, солнце, воздух и воду. После чего поклялась вставать раньше, чтобы набрать чуточку, хотя я и не жаворонок. Правда, мне ещё не довелось выполнить сей клятвы по известным причинам.

Я втянула носом йодный запах, исходящий от ореховых плодов. Впервые я насобирала столько падалицы – половину лукошка. И тут вынырнул из своей берлоги пан Тадеуш с корзиной средних размеров, полной орехов. Я полагала, что сосед несёт урожай на рынок, но слова возмущения замерли на губах, в то время, как он поставил передо мной корзину и коротко произнёс:

– Это для пани.

Не совсем понимая, что с ним произошло, я смотрела на его удаляющуюся сгорбленную спину, но анализировать ничего не хотелось, и я снова сосредоточилась на предстоящей встрече с подругой.

Прошло три дня. Мирек пережил все стадии борьбы с тяжёлым похмельем, теперь он усиленно отлёживался, и у него прорезался отменный аппетит. Кроме того, муж настойчиво требовал деньги на сигареты, но у меня не было ни гроша, а Кася всё не звонила и не звонила. Её блузка была готова давно, но чтобы получить деньги за сшитую вещь, мне требовалась сама заказчица.

Купленные в последний раз продукты исчезали с огромной скоростью, я нервничала, но, тем не менее, отказала пане Ренате в сопровождении её к закрытию рынка, где можно насобирать много чего, что не считают нужным уносить с собой обратно продавцы, а просто-напросто выбрасывают. Она же ходила к закрытию базара каждый божий день, собирая кости, овощи и другие выброшенные частными торговцами продукты.

Пани Рената чуть приуныла, поскольку выразила сомнение по поводу того, согласится ли идти на рынок Мирка, ибо не далее как позавчера, она перенесла нечто страшное. Товарки отправили её на неоплачиваемую пенсию, предварительно зверски избив, за что, точно ей неизвестно. Очевидно, Мирка была слишком конкурентоспособной, и её подружки, рассудив, что пора и честь знать, выбросили Мирку навсегда из рядов своих, уж это точно. Меня потрясло услышанное, но, когда пани Рената добавила, что Мирка осталась без средств к существованию и ворует теперь еду в магазинах, я просто потеряла дар речи.

На следующий день, к вечеру, заглянула к нам сама Мирка. – Идёмте «на державу», капусту воровать! – пискнула она. Я непонимающе захлопала глазами.

– Да не бойся ты, поле не охраняется! Даже неизвестно,есть ли у этого поля хозяин. Я каждый год там беру капусту на засолку. Солить впрок ещё рановато, но капуста и без того может пригодиться, – рассуждала Мирка, усевшись у кухонного стола и прикуривая сигарету.

– Мирка, одолжи сигаретку! – простонал Мирек.

– Сама страдаю! – пропищала она, но добавила:

– Одолжу при условии, что пойдёшь с нами «на державу»!

Почему она вдруг решила, что я согласна идти, не знаю, но я не стала перечить.

Мирек, такой ленивый на подъём, легко согласился идти «на державу», что было несколько неожиданным. Я это объяснила тем, что ему просто захотелось подышать вечерним воздухом, так как после протрезвления он усердно занимался своим здоровьем – подтягивался на турнике, пристроенном между косяками в дверном проёме, горстями глотал витамины А+Е, вычитав где-то, что это отодвигает старость, видимо собираясь жить вечно на радость всем.

– Только прихватите с собой ножи! Мешков у меня доста-точно! – пискнула Мирка, показывая рекламную пластиковую авоську от какого-то дорогого бутика, туго набитую пыльными холщёвыми мешками.

Мы направились в сторону железнодорожного полотна, к насыпному длинному холму, поросшему низкой травяной растительностью. На этом участке находилось множество рельсовых разветвлений, и переходить пути в этом месте категорически воспрещалось. Кусок железной дороги, который нам предстояло преодолеть, был, к тому же, ещё опасен своей шириной, а с правой стороны ограничена была видимость, поскольку часть рельсов исчезала за крутой насыпью. Требовалась величайшая бдительность и осторожность при переходе этого весьма опасного участка пути, так как поезда здесь не сбавляли хода, а пролетали на предельной скорости, и каждую секунду разогнавшийся экспресс мог вынырнуть из-за поворота.

Перейдя рельсы, мы зашагали по овражистой местности, затем показалось капустное поле, которое с трудом охватывал глаз.

Уже смеркалось, когда, нагруженные ворованной капустой, мы без проблем перенесли тяжеленные мешки через железнодорожное полотно, и совершенно обессилевшие, перебежками дотащились до дому.

В этот же вечер я шинковала и солила капусту, запихивая в литровые банки. Минимум через три дня капуста заквасится, а через четыре станет ещё лучше. Имея муку, можно продержаться ещё какое-то время на варениках с квашеной капустой. Будет чем кормить ненасытного мужа-бездельника и угостить подругу-миллионершу.

Ещё раз повторяю, я не жаворонок, но в то утро я проснулась так рано, что, наверняка, даже пан Тадеуш ещё спал. Но произошло это по очень простой причине. Капуста, как известно, продукт слабительный, а я по неосторожности, возьми, да и съешь огромный ломоть белокочанной. Ну, сами знаете, что может произойти. Словом, я проснулась, вылезла из-под одеяла и намеревалась выйти на свежий воздух, а заодно проверить, сколько орехов успело нападать за ночь. Глянула в зеркало на всякий случай и ужаснулась – на голове сущий беспорядок!

Причесалась и стала искать заколку, очень важную вещь, когда голова не прибрана, но вспомнила, что потеряла её вчера сразу же, как только широкая рельсовая развилка железнодорожного полотна осталась позади. Я точно знала, где, но было уже темно, а мы не прихватили с собой фонарики. Хороша заколка, таких больше днём с огнём не найдёшь, поэтому я подумала, что приду завтра днём и поищу.

Заколоть торчащие в разные стороны волосы было нечем, и я натянула чёрный паричок.

Было пасмурное раннее утро, орехи в траве невозможно разглядеть, и я вернулась в дом за фонариком. Окно пана Тадеуша выходило во двор, и мне вдруг подумалось, что будет несколько нелепо – я в чёрном парике, с фонарём в руках, ползающая по траве в поисках орехов, поэтому мои планы вдруг резко изменились, и я решительным шагом направилась прямо на поиски заколки.

Обычная утренняя тишина, казалось бы. Но, приблизившись к насыпи, я вдруг явственно, всеми фибрами души, почувствовала, что лучше повернуть обратно, и как можно скорее, но я шла дальше не из любопытства, а из чистой любознательности и эксперимента – увидеть то, о чём тревожно предупреждает интуиция и какую роль сыграет предвидение в преодолении явной опасности. Действуя всегда наперекор внутреннему голосу, я шла сознательно выбранной стезёй – навстречу истинной судьбе.

Глава 30

Спускаясь с насыпи, я разогналась слишком быстро и исключительно из осторожности пробежала по ложбине вдоль железнодорожного полотна вправо, значительно отклонившись от пункта цели. Ветер дул в спину с противоположной стороны, причём, достаточно крепкий, стук колёс послышался сзади, прежде чем сознание скомандовало побежать вправо вверх по валу, потому что поезд летел по самой крайней линии. Помогло природное благоразумие и инстинкт самосохранения – не бежать с пригорка прямо, а только вбок, но почему я побежала вправо, а не влево, до сих пор не могу ответить на этот вопрос, по всей вероятности, виновата опять она же – судьба.

Побеги я влево, возможно, всего этого бы и не произошло, потому что слева, между насыпью и железнодорожным полотном, находились густые высокие заросли кустарника, и из пролетающего поезда любая фигура была бы неприметна. Словом, произошло, а что – я сразу толком и не сообразила.

Вынуждена добавить одну немаловажную деталь: я включила фонарик, зачем, также не в состоянии объяснить – видимо, без всякой цели.

Я остановилась, пропуская бегущий экспресс, и сразу же заметила грустное мужское лицо в открытом окне. Он смотрел на меня, и мне показалось, что сделал мне знак рукой, потому что никого, кроме меня, в пределах видимости не было, а я, чтобы не показаться невежливой, подпрыгнула, подняла руки с зажженным фонариком вверх и принялась ими размахивать, даже послала воздушный поцелуй, о чём тут же и пожалела.

Надо сказать, что всё происходило буквально доли секунды. Экспресс на повороте, однако, чуть сбавил скорость. Лицо неизвестного сделало движение, и из открытого окна вылетело что-то чёрное и плоское, которое, увеличиваясь в размерах, с огромной скоростью приближалось ко мне. Этому способствовала сила инерции и скорость ветра.

От страха я уронила фонарик, машинально присела на корточки, зажала уши руками и зажмурилась, ожидая взрыва и не имея возможности бежать, так как «нечто» уже плюхнулось мне под ноги. Взрыва не последовало.

Я открыла глаза и с ужасом смотрела на чёрный дипломат, лежащий у моих ног. И что-то меня в ту же секунду пнуло – глаза непроизвольно поднялись и увидели другое мужское лицо и руку, высунутую из последнего окна вагона, держащую оружие. Мозг получил молниеносное руководство к действию, и тело, распластавшись на земле, откатилось в сторону железнодорожной линии, прежде чем прогремели звуки нескольких выстрелов, и пули просвистели примерно в двух сантиметров от правого уха, вонзаясь в травяной покров насыпи.

Стук вагонных колёс затих, поезд скрылся за поворотом.

Какое-то мгновение я не могла прийти в себя от неожиданности и непонимания, какая цель преследовалась неизвестным с грустным лицом, и почему он избавился от дипломата, решив переложить на меня дальнейшую заботу о нём. Второму неизвестному явно не понравилось решение первого, и он попытался избавиться от меня, хвала богу, – безуспешно. В том, что дипломат предназначался именно мне, не было никаких сомнений, но тут же напрашивался вопрос – зачем? Почему второй тип из экспресса стрелял? Не каждый день выбрасываются дипломаты из окон поездов и падают к нашим ногам. Видимо, оба типа решили избавиться от меня: первый с помощью взрывчатого вещества, находящегося в чёрном ящике, второй – увидев, что взрывное устройство не сработало, устроил настоящую пальбу из пистолета, к счастью безрезультатно. Всё, что произошло, выглядело страшно нелогичным, даже учитывая огромное количество врагов, которых я успела нажить за столь короткий срок в Варшаве.

Я сидела на корточках и озиралась по сторонам. Нужно было принимать какое-то решение, и как можно быстрее. Убежать не позволяла совесть. На меня возложена какая-то ответственность, но я не знала, какая именно. Если бы это была бомба, которую первый незнакомец метнул в меня по ошибке, конечно же, она бы непременно разорвалась. Не сработал механизм? Это казалось мало вероятным – при ударе о землю, хотя, я не имела ни малейшего понятия о современных бомбах и часовых механизмах. Взрыва не последовало. Дипломат вовсе не собирался взрываться, а спокойно лежал себе и лежал.

От раздумий и нервного перенапряжения у меня голова раскалилась под париком, и я его совершенно автоматически содрала с головы, уже не заботясь о своём внешнем виде, и сунула в карман куртки, обнаружив там Миркину рекламную авоську.

Затем я решила послушать – не тикает ли часовой механизм внутри дипломата. Если бы злосчастный дипломат скрывал в себе бомбу, я к нему никогда в жизни бы не приблизилась, я себя знаю: подсознательный инстинкт самосохранения у меня очень высоко развит. И в этой ситуации я бы не противилась идти на поводу разума против обострённого чувства интуиции.

Набравшись храбрости, чтобы приложить ухо, обострив слух и шестое чувство, я поняла, что никакой бомбы и часового механизма внутри и в помине нет. Тем более, – какой смысл прикреплять к ручке ключик к предмету, который вотвот разнесёт в щепы, причём так, что ключ невозможно отвязать, а только отрезать тесёмку? Нелогично! А может, вся соль – как раз в этой самой нелогичности? Может, существуют бесчасовые бомбы, ну, например, реагирующие только на открытие?

Пакет был велик, и дипломат вошёл в него целиком. Кстати, он был слишком тяжёл, чтобы быть пустым. Я уже знала, что там лежит, но ещё не ведала, зачем незнакомец с грустным лицом доверил мне такое ценное содержимое, и какую цель преследовал он, возлагая на меня столь тяжёлую ответственность, с учётом того, что второй намеревался помешать планам первого?

Нужно было собраться с мыслями, затем стереть их, и уже в ментальной пустоте найти единственно правильное решение и ответ на вопрос – зачем провидение посчитало нужным доверить дипломат именно мне? Отсутствуя на земле, я не заметила, как добралась до ворот своего дома, столкнувшись нос к носу с паном Тадеушем, спохватившись, ответила на его «день добрый» и прямым ходом понеслась на чердак.

Обследуя чердачное помещение ранее, чтобы проверить надёжность и прочность дома, я приметила узкую щель между перекрытием и обшивкой кровли, прикрытую узкой продолговатой доской. Я пнула доску ногой, она рухнула вниз, повиснув на одном гвозде, открывая паз. Трудно было возвратить доску в прежнее положение, но мне удалось. Лучшего места для тайника не придумаешь!

На сей раз, я чуть оттянула доску на себя и отогнула вверх, сунула в отверстие пакет с чёрным предметом, опустила доску и прижала, чтобы всё выглядело идеально и не бросалось в глаза, только тогда перевела дух. Потом я подумала, что всему виной моя заколка, которая до сих пор лежит где-то рядом с железнодорожной линией.

Меня радовала возможность без помех сконцентрироваться на произошедшем, чтобы найти выход из создавшейся ситуации в тишине и покое, поскольку Мирослав спал, набирая силы.

День клонился к вечеру, когда со стороны палисада вдруг послышались звуки моторов и скрип тормозов. Улица не транзитная, и рокот машин – явление редкое. Под моими окнами отливали тёмным металликом два мерседеса. Из них вывалились четыре циклопообразных существа с матёрыми мордами. Можно затрепетать, увидев нечто подобное. Не вызывало сомнения, что это только исполнители или сторожевые псы.

Два босса, с вполне человекообразными признаками и гораздо меньших масштабов, остались сидеть каждый в своей машине. Исполнители разделились на две равные части, и двое исчезли во дворе дома напротив.

– Не подходи к окну! Пружковская мафия! – услышала яза спиной хриплый шёпот мужа.

Окно было чуть приоткрыто, что казалось Миреку очень опасным.

– Похоже на разборки бандитов, и в каждую долю секун-ды может начаться перестрелка! Ложись на пол! – скомандовал он, распластавшись на полу с перекошенным от страха лицом.

– Я успею грохнуться на пол! Но в данный момент идётперестрелка бранными словами, – ответила я, но тоже шёпотом, стоя за оконной портьерой.

Вышла Ивона в сопровождении циклопов. Боссы медленно вылезли из машин. Все двинулись на бедную Ивону, обступили её, образовав сплошную стену из тел, отрезав пути к бегству. Но Ивона не робкого десятка и сдаваться не собиралась, хотя и была безоружна, к тому же – женщина, а зажавшие её в тиски «бандёры» были, без сомнения, вооружены.

– Где, ку.., «шмаль», Ивонка? – начал один из боссов, за-метно гнусавя.

– Какой «шмаль»? – удивилась Ивона. – Я плачу вам всёвовремя! – заявила она.

– Ты, ку.., не прикидывайся невинной девочкой, не о хара-чо идёт речь! Ты знаешь о чём, ку...

– Ку.., о чём речь, я не знаю!

– А вот всажу тебе пулю в животик, тогда узнаешь, ку.., –расхохотался другой босс.

– Всади, ну, всади, ку.., – заголосила Ивона и двинулась натого всем телом.

– Спердаляй, глупая баба! Держись подальше, а то грабливыпалят!

– Чей это фонарик, Ивонка? – спросил неожиданно гнуса-вый босс, извлекая из кармана синий фонарик, забытый мною у железнодорожного полотна.

– А откуда мне знать?

– Где ты была сегодня, ку.., в четыре тридцать утра?

– Глупый вопрос! Конечно же, спала!

– Я проверю, и если врёшь, ты меня знаешь, ку.., разорвуна мелкие клочья и собакам на съеденье выброшу! Со мной шуточки не пройдут!

– А я и не собираюсь шутить! Клянусь моим собствен-ным ребёнком! Мать может подтвердить! – и, округлив глаза, добавила, – А что случилось, хлопаки*?

– Ничего! Если спрятала «шмаль», далеко не убежишь,если нет – боевое задание тебе: узнай, что за брюнетка по насыпи с фонариком сегодня рано утром разгуливала! – приказал гнусавый, и добавил:

– Имеешь всего двадцать четыре часа!

Они исчезли в машинах; зашуршали по асфальту колёса. Не нужно и говорить, что происходило со мной.

На следующий день мы с Миреком поехали на вокзал Варшава Центральная к поезду из Праги.

В огромной толчее я не сразу узнала Ирен. Мы бросились друг к другу и обнялись. По нашим щекам текли слёзы радости. Я представила ей своего мужа. Он прильнул к руке Ирен, что плавит каждое женское сердце, а тем более, наших сестёр по ту сторону восточной границы.

– Галантный! – шепнула Ирен мне на ухо.

– Сестрёнка моя милая! – нараспев протянула она, ещёраз целуя меня в щёку.

Я смахнула слёзы ладонями. Глядя на неё и отметив в ней некоторые перемены, думала, как всё-таки расчудесно иметь на этой планете хотя бы одну родственную душу.

А перемены были разительными. Нет, не внешние. Она всегда была черноволосой черноглазой красавицей. Её рос-

* Парни. (Польск.)

кошные чёрные волосы цвета воронового крыла, всё также отливая серебряным блеском, струились по плечам, безукоризненно чистая кожа, которая не боялась даже прямых солнечных лучей, всегда имела неповторимый цвет зрелого персика. Всё было в ней, как прежде, вот только глаза, огромные, живые, с обжигающим взглядом, которые всегда магически действовали на другую половину человечества, излучали какое-то таинственное свечение. Мы встретились взглядами только на один миг, и я почувствовала горячую волну прилива единения душ. Это было новое ощущение, не переживаемое мною никогда ранее.

– Нас разделили долгие годы, – произнесла она, когдаМирослав удалился, чтобы поймать носильщика, поскольку Ирен имела огромный багаж, большая часть которого была помещена в камеру хранения. – И не нужно слов, в твоих глазах я прочла всё, а это больше, чем рассказ, – тихо добавила она.

День прошел в сладостных воспоминаниях. Мы говорили и говорили, вспоминали и вспоминали. Мне не хотелось затрагивать тему настоящего, а Ирен ни о чём и не спрашивала – она видела больше сквозь факты реальных событий, а её природный такт не позволял задавать вопросы, тем более, в ответах не было необходимости. Ящик чешского пива, привезённый Ирен из Праги, произвёл на Мирослава огромное впечатление, а узнав, что это для него, он почти прослезился, и его внимание сосредоточилось исключительно на содержимом бутылок.

Болтая без умолку, вечером мы уселись под ореховыми деревьями на старую скамью. Погода разгулялась на славу. Наступала пора золотой осени. Деревья роняли первые пожелтевшие листья. Ветер утих, но был слышен лёгкий шопот отмирающей листвы.

– Обожаю осень! Что может быть прекраснее этого вре-мени года, когда природа щедро отдаёт накопленное и готовится к зимнему сну! – вздохнула Ирен, расширив ноздри, и запрокидывая голову, взглянула в вечернее небо. – Чтобы снова проснуться весной и продолжить вечный цикл бесконечной временной цепочки обновления – отмирания и рождения. А иодный запах, созданный деревьями? – продолжала она. – Это не что иное, как недостающее звено разорванной людьми цепи, которое матушка природа пытается снова восстановить.

– Расскажи о своих путешествиях, Ирен! Мне необыкно-венно интересно всё, что тебе удалось сделать за все эти долгие годы на выбранном поприще. И какая святая миссия возложена на тебя свыше? – спросила я.

– Дорогая, рассказывать всё по порядку слишком долго,мне не хватит трёх дней, которые я собираюсь провести у тебя в гостях.

– Как, только три дня?!

– Да, более не позволяет поджимающее время. Оно не-умолимо наступает мне на пятки. Я должна спешить с переработкой накопленных мной материалов. Ты обратила внимание на серый чемодан необъятных размеров? Он полон бесценнейшими доказательствами, копиями исследований, фотографиями, словом, прямыми фактами необыкновенных чудес, и умалчивание их перед человечеством, является огромным преступлением. После долгих волнующих ожиданий, тщетных ухищрений и нескольких безуспешных визитов в святая святых, я всё ещё надеюсь получить аудиенцию и быть благословлённой его святейшеством Папой на написание книги о нерукотворных иконах.

На протяжении нескольких долгих лет я посетила множество святых мест, где берегут реликвии чудесных образов. Я побывала на земле ацтеков, в Храме Матери Божьей Гваделупской – самой большой и наиболее посещаемой святыни в Латинской Америке. С самого начала его существования там происходят неустанные чудесные обращения и исцеления. Современные научные исследования подтвердили всеобщую убеждённость верующих в нерукотворности Гваделупской иконы Божьей Матери. Небесная красота Непорочной Девы неоспорима, а краски на полотне создала субстанция, которой, в сущности, не существует. Время не стирает цветного проявления прекрасного изображения и не действует разрушающе на ткань – образ не подвластен процессу тления, он стал иконой и является первоисточником для иконописцев.

Далее мой путь лежал через Святую Землю, куда Бог Отец посчитал нужным прислать своего Сына через непорочное зачатие и рождение. Я была свидетелем многих чудотворных явлений и необъяснимых излечений. Наконец, ровно год я провела в Италии. Я истратила уйму денег, привлекая учёных для более глубоких исследований, добывая подлинные документы, или хотя бы их достоверные копии, отсеивая полову и оставляя только крепкие зёрна, которые могут дать свежие побеги. Меня безмерно заинтересовала не только Туринская Плащаница – изображение в негативе подлинного облика Христа, Плащаница из Монопелло, но и платок святой Вероники!

Она взглянула на меня с загадочной улыбкой Монны Лизы на устах. А я только слегка удивлённо приподняла брови, не желая перебивать глупыми вопросами столь удивительного рассказа, от которого веяло невероятно возвышенной чистотой. Я смотрела на Ирен с безмерным восхищением. Сколько же в ней энергии, благородного порыва и огромной целеустремлённости! Как ничтожны перипетии, пережитые мною, сколько истрачено впустую бесценной психической энергии на столь низменные интересы.

– Да, дорогая, у тебя святое имя! – воскликнула она, про-должая свой рассказ. – Изображение Святого Облика на платке женщины по имени Вероника является первой нерукотворной фотографией Бога-Сына! Я была потрясена необыкновенным фактом и неопровержимыми доказательствами, что Плащаница из Монопелло, является не чем иным, как фотографией, которую сотворил сам Бог, то есть позитивом с Плащаницы Туринской и является эталоном в иконописи! Среди духовенства существуют мнения, что Плащаница из Монопелло – платок Вероники, но мы с Рудольфом имеем прямые доказательства того, что эти две фотографии сотворены отдельно. Если они правы, то напрашивается вопрос – что за прозрачную ткань показывают паломникам и пилигримам один раз в год в соборе Святого Петра, если одновременно существует Плащаница из Монопелло? Ещё меня интересовал тернистый путь, который совершили эти уникальные реликвии от Святой Земли до Италии и стен Ватикана.

Возможно, тебе больше хочется узнать о святой Веронике, своей тёзке, и неоспоримой святости имени, носить которое ты, безусловно, достойна. Так вот, предание гласит, что женщина по имени Вероника, которая шла в толпе, окружающей Христа, нёсшего свой крест к Голгофе, отёрла кровь и пот Спасителя своим платком. На тончайшем прозрачном полотне моментально проявился Его Святой Лик, а сама Вероника, долгие годы страдающая тяжелым недугом, была исцелена. Бесспорно одно, Лик на Туринской Плащанице и на платке святой Вероники – лицо, принадлежащее одному и тому же человеку!

– Невероятно! – удалось пробормотать мне.

– Ты знаешь, почему я ехала через Прагу? – улыбнуласьона. – Там живёт один учёный, мой друг, который безмерно помог мне во многом. Я прилетела туда самолётом из Рима, и мы с Рудольфом провели всего два дня в бесконечных разговорах и спорах. Двух дней мизерно мало, но я пригласила его к себе в Сочи. Он пообещал приехать через месяц, а я тем временем займусь упорядочением собранных материалов. Кстати, две комнаты с видом на море, отведённые для вас много лет тому назад, стоят нетронутыми. Знай, что это твой дом, и тебе есть куда вернуться!

– Я знаю, сестричка! Самое главное сокровище, которымя обладаю – это ты!

– Я – сокровище! Как это мило! – залилась Ирен весёлымсмехом, обнажая два ряда ровных белых зубов, блеснувших глянцем в лучах ночного светила, словно выточенные из лунного камня, точно такого же – в серебряной ажурной оправе, какой она постоянно теребила в руках.

Ночь опустилась мгновенно. За нами подглядывала полная луна. Недаром камень называется лунным – он светился в темноте, и его гладкая поверхность отливала то серебром, то голубизной.

– Ну, так всё же, что скажешь насчёт поездки в Россию?

– Чтобы без помех и как можно быстрее выполнить свя-тую миссию, которая, без сомнения, возложена на тебя свыше, ты должна уединиться. Мешать было бы тяжким и непоправимым грехом. Моя миссия отнюдь не святая, но я должна тоже выполнить кое-что, завершив определённый этап пути. У каждого своя стезя... Хотя, выбирая свою, я знала, на что иду, что мой путь не будет устлан розами. И слава богу! Я бы боялась ступить хотя бы на одну из них, и тогда моя жизнь превратилась бы в сплошную муку и терзания. Поэтому я выбрала другую дорогу – я продираюсь сквозь густые заросли жгучей крапивы, но от страха быть ошпаренной несусь вперёд, нисколечко не боясь повредить побеги, оставляющие при соприкосновении с кожей болезненные волдыри. По крайней мере, не мучат угрызения совести!

– Это ты здорово – про крапиву! И в этом вся ты! – онаснова расхохоталась. – По разному живут люди – один топчет прекрасные розы, созданные исключительно для любования – другой обходит их тернистым путём.

Несколько минут мы молчали, думая каждая о чём-то своём. Над нашими головами шуршали, отрываясь от дерева, созревшие орехи.

– Какая чудная лунная ночь, и настоящий ореховый град!– упоённо простонала Ирен.

– Да, это чудо! – согласилась я.

Но она вдруг резко изменила тему.

– Твой отъезд был для меня полнейшей неожиданностью,впрочем, как и все твои поступки.

– Сначала ты объявила о своём отъезде за границу, чтопослужило первым толчком к моему решению покинуть насовсем страну и отчий дом.

– Я уже тогда научилась ничему не удивляться, – продол-жала она. – Но особенно твоё внезапное исчезновение потрясло Люцифера – ведь ты уехала, не сказав ни слова, оставив его пребывать в полном неведении!

– Откуда тебе это известно? – я взглянула на неё удивлённо.

– Есть одна деталь, о которой ты не знаешь – мне при-шлось посетить на несколько дней город нашего безоблачного детства. Было это около двух лет тому назад. Мы совершенно случайно столкнулись с ним. Он бросился ко мне и забыл о девице, которая его сопровождала.

– Он общественный. Он – как народное богатство, и при-надлежит сразу всем женщинам. Он и родился-то только для того, чтобы осчастливить несколько сотен изнывающих от одиночества, томящихся в ожидании любви, фальшивых и глупых баб. Как минимум!

Ирен расхохоталась своим бисерным смехом.

– Нет, это была одна «ляля» с работы. Напрасно ты такжестоко с ним поступила! Он-то хорохорился, но я увидела огромную печаль в его глазах! Я ему: «Люциан, ещё секунда, и я бы тебя не узнала!» А он мне: «Процесс перевоплощения простого Люциана в злобного Люцифера был опустошающим!» С твоей лёгкой руки все без исключения его Люцифером теперь и называют, за глаза, конечно!

– Он заслужил это! – не сдавалась я.

– Я никогда тебе об этом не говорила, но сегодня эта лун-ная ночь слишком располагает к откровенным излияниям. Мне всегда казалось, что ты намеренно убегала от своего счастья! Нет, с совершенной точностью утверждаю, что ты боялась быть счастливой!

– Ирен, счастья не существует, так же как и вечной люб-ви! Бесконечно счастливым может быть только глупец, а вечно влюблённым – безумец!

– Счастье каждый понимает по-своему, и это вовсе – не«когда тебя понимают», а когда ты понимаешь счастье со своей позиции, хотя, если тебя понимают, очень удобно, но при одном условии – понимают правильно!

В её руках купался в лучах лунного света лунный камень. Языки голубого пламени плясали в бешеном танце, но когда в его гладкую поверхность заглядывала луна, он выбрасывал поток лучей, отливающих серебром, похожий на пучок тончайших серебряных струн.

– Это адуляр. Мне подарил его Рудольф, он привёз каменьиз Индии. Теперь, это мой талисман.

– Мужская особь, одержимый исследователь, учёный, имякоторого уже несколько раз звучит в твоём рассказе, подарил тебе камень любви!

– Да, он тоже носит точно такой же. Признаюсь, у нас не-жные отношения, и камни помогают нам легче переносить долгую разлуку. Хочешь посмотреть? – добавила она, снимая с шеи серебряную цепь прекрасной работы, на которой висел талисман.

– Я не могу прерывать интимную нить разговора междудвумя влюблёнными! Луна – это сателлит! Смотри, как вскипает его поверхность, как голубое пламя превращается в серебро и устремляется ввысь! Наверняка, это сеанс связи...

– Рудольф спит сейчас! – улыбнулась она. – Смело бери,не бойся! В твоих руках он будет работать не хуже, чем в моих, тем более, что мы – отражение друг-друга!

Последние слова меня поразили, но я почему-то спросила о том, о чём, собственно, знала:

– Откуда ты знаешь, что Рудольф спит?– Я вижу, – протянула Ирен.

Она задумалась и уставилась в темноту, но я была уверена, что её взгляд устремлён намного дальше, чем кажется.

Камень то согревал, то холодил ладонь. Мой взор был прикован к гладкой поверхности, похожей на экран. Теперь он рассыпал серебряные искры. Я была всецело поглощена созерцанием то голубых протуберанцев, то серебряного каскада искр.

Вдруг камень накрыло тёмно-зелёной пеленой, словно на его поверхности рассыпался зелёный пепел. На несколько мгновений позеленевший экран замер, но неведомая сила изнутри разорвала зелёную тучу, отчего, как мне показалось, камень вздрогнул, но теперь я уже не видела, что происходит с ним – мой взор растворился в прекрасном видении.

Я увидела себя бегущей по склону горы. Сочный зелёный луг, умытый росой, сверкал в лучах утреннего солнца. Мои ноги, обутые в розовые туфельки, утопали в густой, ровно подстриженной траве. Заметьте, что туфельки были не хрустальными, и я предусмотрительно не потеряла ни одной из них, только сняла и поместила в сумочку точно такого же розового цвета с длинной ручкой, которую перекинула через плечо. Бежать стало значительно легче, я имела возможность держать в руках слишком длинный подол моего прекрасного голубого платья.

На горе вырисовывались контуры замка, похожего на игрушечный. Я очень спешила, взбираясь на гору. Наконец, оказалась на вершине. Окончательно выбившись из сил, перевела дух и, собрав последние силы, вбежала в распахнутые двери средневекового замка и очутилась в огромной зале.

В залу проникал рассеянный солнечный свет, она была полна людей в странных пёстрых одеждах. Толпа тотчас же расступилась передо мной.

Посередине, на сооружении в виде ступенчатого помоста, возвышался трон, и на нём восседал настоящий король.

Но я искала глазами Ирен. Её нигде не было. Вдруг мои ступни ощутили холод каменного пола, и я вспомнила, что я боса, быстро вынула из сумочки туфельки и сунула в них ноги, оказавшиеся на удивление чистыми.

Проделываля все эти манипуляции, я не заметила, что стою самой последней в очереди на чествование к королю. Я озиралась и всё искала глазами Ирен.

Вдруг меня кто-то подтолкнул, я увидела лёгкий кивок коронованной головы и автоматически сделала книксен.

Раздался гулкий стук каблучков, заставивший оглянуться... В зал, запыхавшись, вбегала Ирен. Но из толпы вдруг вынырнула обезьяна, оказавшаяся переодетым шутом. Прыгая и кривляясь, шут преградил ей дорогу. В этот самый момент звон литавр известил о конце приёма.

Я зажала камень в ладони и взглянула в чёрную пустоту ночи.

– Сказка со счастливым концом о Замарашке в розовых туфельках, – пролепетала я.

Глава 31

Мирослав посапывал, отвернувшись к стене, Ирен ровно дышала, свернувшись калачиком на матраце, а я лежала с закрытыми глазами и считала минуты. В окнах уже брезжил рассвет, когда я бесшумно встала, изо всех сил стараясь, чтобы не скрипнул столетней давности диван-кровать, на цыпочках прокралась к входной двери, сняла с крючка старое задрипанное пальтецо и вышла.

Легко ступая, поднялась по ветхим ступеням на чердак, крадучись в потёмках нашла свой тайничок и вынула пакет с его содержимым. Точно так же крадучись, проделала тот же самый путь обратно, каждый раз вздрагивая от лёгкого скрипа обглоданных временем ступенек, благополучно минула соседские двери и, выйдя во двор, чуть не вскрикнула от неожиданности.

– А вот это настоящее предательство! – обиженным шо-потом сказала Ирен, отделяясь от стены.

– Когда ты успела одеться? – спросила я удивлённо.

– Я и не собиралась раздеваться, впрочем, так же как иты! Только очень обидно, что, собираясь лишить меня необыкновенного приключения, ты не подумала о том, что тебе необходима моя помощь! Что две головы не одна, а тем более наши! Что вместе мы представляем огромную, несокрушимую силу!

– Но... как ты догадалась?

– Совершенно излишне говорить, что вопрос очень глу-пый. Как раз-таки этого вопроса я и не ожидала услышать.

Мы подошли к скрипучей металлической калитке, и я остановилась.

– Давай пролезем через дыру в заборе, калитка очень скри-пит. Нельзя привлекать внимания.

– Смело, тяни! Я смазала петли старым сапожным кре-мом, который лежит под лестницей у порога! – заговорщически шепнула Ирен.

И, действительно, калитка отворилась без скрипа, мы благополучно прошли часть пути по улице, не встретив ни души, и направились в сторону железной дороги.

Мы уселись на насыпи, там, где железнодорожное полотно просматривалось в обе стороны. Отдохнувшее пылающее светило, медленно выползало из-за горизонта.

– Неужели опоздали, и он уже прошёл? – произнесла я.

– Нет, не опоздали! Вон он идёт! Видишь оранжевое пят-нышко? – воскликнула Ирен.

– Когда он приблизится на расстояние, позволяющее оп-ределить его благонадёжность, будет уже поздно класть дипломат рядом с рельсами, – сказала я. – Выбежать из кустов и сунуть обходчику почти миллион долларов в дипломате, а потом убежать? – рассмеялась я.

– Шестьсот тысяч, – поправила Ирен.

Я удивлённо на неё посмотрела.

– Конечно! Если подложить портфель заранее и, предпо-ложим, что его порядочность и кристальная честность не подтвердятся, тогда будет ещё труднее – попробуй, докажи, что моё! – невозмутимо продолжала она, не объясняя, каким образом ей удалось заглянуть внутрь и пересчитать содержимое. – А мы сделаем так: заляжем в кустах, определим, и если он окажется хорошим дядькой, то, когда он зайдёт вон за тот бугорок, положим ящик Пандоры и...

– Ящик Пандоры, из которого при открытии непременнопосыплется зло, – пробормотала я.

– Конечно, эти деньги обагрены кровью! Ты замкнула цепьнесчастий, который они бы смогли ещё принести, и избежала опасности только благодаря своей...

Она замолчала, словно подбирая слова, и продолжила, – Быстрой реакции и тонкой интуиции. Они слишком грязны и должны вернуться туда, откуда пришли! Существует мнение, что деньги не пахнут. Пахнут, и ещё как!

И добавила:

– Нужно спешить, он приближается!

Спустившись с вала, мы, чтобы не быть обнаруженными обходчиком, спрятались по другую сторону кустарниковых зарослей и залегли. Он приближался с правой стороны, насвистывая какую-то весёлую мелодию.

– Заливается, прямо как голосистый соловей! Хорошо бы,не оказался соловьём-разбойником!

– Нет, по-моему, можно вполне доверить ему содержимое:этот не подведёт, – прошептала Ирен мне на ухо.

– Когда он поравняется с живой изгородью, я брошу за егоспиной справа на рельсы вот эту банку из-под пива. Он подумает, что она скатилась с насыпи, вернётся, а ты в этот момент с другой стороны положишь ящик Пандоры прямо на видном месте, у рельсов. Идёт? – выложила Ирен свой план.

Она выбрала банку поровнее, поскольку выбор был, и их валялось вокруг большое множество, и застыла в боевой готовности справа. Я затаилась с левой стороны и ждала, когда он приблизится, прежде чем минет кустарниковые насаждения, Ирен бросит банку, он вернётся, я положу дипломат и возвращусь в укрытие.

Звуки шагов и свист приближались. Внезапно свист прекратился. Было понятно, что обходчик остановился где-то посередине живой изгороди, потоптался, и шаги стали приближаться. Послышался лёгкий шорох, пыхтение и журчание тонкой струи. Ирен давилась от смеха и зажимала рот ладошкой.

Обходчик крякнул, бросил два слова «Ку...» и снова засвистел, удаляясь влево. Застучала брошенная Ирен банка, свист прекратился, звук шагов зазвучал правее, я бесшумно выскочила из-за кустов и за спиной у обходчика положила дипломат на самом видном месте у рельсов, увидела, как пустая банка, звоня колокольным звоном, подскакивала словно мячик, ударяясь о металлический рельс. Ирен удалось не только метко запустить банку, которая при ударе о рельс должна была отскочить в сторону, но, вопреки всем законам физики, заставить банку непрерывно скакать по вертикали.

Пока обходчик шёл, заинтригованный непонятным явлением, мы с Ирен объединились и рванули вверх, спрятавшись за бугром.

Банка угомонилась, послышалось несколько слов «Ку...», но мы уже одурело неслись по другой стороне насыпи и слышали только стук собственных сердец.

– Ой, я вся мокрая! Никогда не думала, что простая пере-дача больших денег в надёжные руки, может оказаться столь утомительной! – выпалила Ирен, едва отдышавшись.

Примостившись на камне под каким-то забором, мы расслабились.

– Здорово ты эту консерву швырнула! У меня вот так ни за что бы не вышло! – восхищённо сказала я.

– Ну, во-первых, я была самым главным мальчишкой у насво дворе! А, во-вторых, я совершенно выбилась из сил, удерживая банку взглядом в поступательном движении.

Её глаза сверкали, лицо слегка порозовело от возбуждения. Мы помолчали.

– Ирен, у меня есть ещё одно дело сегодня, – первой пре-рвала я молчание. – Это очень важно. Речь идёт о жизни и смерти!

– Ой, как страшно! Наконец-то, тебя прорвало! Ну, валяй,рассказывай!

И я, очень сбивчиво, путаясь в деталях, рассказала ей о подслушанном мной разговоре двух велосипедистов в одно из моих ночных бродяжничеств. О том, как потом Гнусавый искал пропавшие деньги, полагая, что ими завладела Ивона, поскольку она брюнетка с короткой стрижкой, и издалека я в чёрном парике была похожа на неё, как две капли воды. Стрелял в меня из мчащегося поезда тот другой – подсадная утка в конкурирующей группировке. Они сейчас мечутся в поисках денег и устраивают разборки, украденная девочка сидит закрытая в какой-то коричневой халабуде, забытая всеми. Каждую минуту бандиты могут нагрянуть в наш дом и устроить допрос с пристрастием. Но, когда они узнают, что деньги вернули Речи Посполитой, будут от злости грызть локти, но остынут в поисках брюнетки – просто подумают, что женщина убежала, обуреваемая страхом, а портфель подобрал кто-то другой, но ничто им не помешает заняться снова девчонкой, живым свидетелем, и её жизнь теперь не стоит даже ломаного гроша.

– Ты так всё доходчиво рассказала, что другой на моёмместе ничегошеньки бы не понял!.. Да, девчонку нужно спасать, – протянула Ирен, задумавшись.

– Но я всё равно не могу понять, зачем он выбросил день-ги из поезда прямо мне под ноги, ведь я никого не просила об этом.

– Всю картину я вижу следующим образом. Деньги завыкуп девчонки, кстати, заработанные страшным способом, извлёк из тайника первый, уже в поезде он заметил, что за ним следит тот второй тип из конкурирующей группировки... – Воломинской, – подсказала я.

– Да... Он хотел на ходу выскочить из поезда, но ему про-стреливает ногу второй. Огромным усилием воли ему удаётся открыть окно и ухватиться за него мёртвой хваткой, затем, увидев тебя, он думает, что это Ивона, тем более, что ты прыгаешь и скачешь, а это было не чем иным, как условным знаком – и он, собрав последние силы, выбрасывает дипломат. Другой стреляет в тебя, поскольку лучший свидетель – мёртвый свидетель.