Помни

31

В это отпускное время года парижане разъехались по курортам, и город подвергся нашествию туристов. Париж наводнили иностранцы, но Ники не обращала на это внимания — оказавшись здесь она испытала радость и облегчение.

Она плохо знала Мадрид. До этой поездки она была там всего один раз и не имела желания оказаться еще раз. Последние двое суток оставили тяжелый след в ее душе, особенно вчерашняя встреча с Чарльзом, и она знала, что теперь Мадрид будет всегда вызывать у нее дурные воспоминания.

Ей удалось вылететь в Париж в субботу в конце дня, и по приезде она остановилась в гостинице «Афинская площадь». Кли вернется только в воскресенье вечером, и встреча их состоится не раньше понедельника. А до тех пор ей надо немного побыть одной, усмирить вихрь мыслей и разобраться, что же произошло с того времени, как они последний раз виделись в Нью-Йорке в начале августа.

Хотя Ники разыскивала Чарльза Деверо вполне сознательно и желала встречи с ним, она испытала сильнейшее потрясение от одного того, что вдруг оказалась с ним лицом к лицу, не говоря уже о том, что она узнала о его тайной жизни агента британской разведки. Она плохо спала предыдущую ночь, хотя и была измучена. Проворочавшись с боку на бок, она забылась, лишь когда забрезжил рассвет.

Проснувшись около десяти, она почувствовала, что не в ладах с самой собой, а к полудню тоска уже цепко держала ее в своих тисках. Она была такой острой, что граничила с нервной депрессией. В отчаянной попытке избавиться от нее Ники оделась и вышла из гостиницы.

Оптимистка по натуре, живая и веселая, Ники не привыкла долго унывать. Вот и теперь она надеялась, что солнце и прогулка по знакомым улицам и любимым местам помогут ей развеяться.

Сколько Ники себя помнила, она всегда чувствовала духовное родство с Парижем. Это был ее город, город ее счастливого детства. Она стремительно шагала вперед и вперед, надеясь вновь обрести юношескую беспечность. Быть может, радостные воспоминания прошлого смогут отогнать демонов настоящего.

Ники печалилась не о себе — о Чарльзе. Давным-давно, задолго до того, как они познакомились, он ступил на опасный путь, и теперь для него нет возврата. Он сделал выбор, который привел его в ту конспиративную квартиру в Мадриде, где они вчера встретились. Решив служить своей стране, он выбрал жизнь в невидимом и опасном мире шпионажа, мире подполья, тайн, слежки, двуличия, двойной игры и зачастую смерти.

Она поежилась, несмотря на то что день был теплый и сияло солнце. Такая жизнь ограниченна, она мало что дает человеку. Чарльз теперь никогда не сможет жениться, иметь детей, никогда не будет жить нормальной жизнью. Одиночество и страх, с которыми ему приходится постоянно бороться, вероятно, доставляют огромные мучения, а опасность быть преданным или раскрытым просто сводит с ума. Этот ужас должен пронимать до печенок, подумала она и опять невольно поежилась.

Поступь Ники была твердой, но душа ее пребывала в расстройстве. Ее посещали всевозможные мысли, одна из них — чаще других: Чарльз признался ей в том, что стал британским агентом в возрасте двадцати пяти лет, и раз уж он взял на себя такие серьезные обязательства, то почему он решил связать свою жизнь с ней?

Ники пожалела, что не спросила его об этом. А еще она жалела, что не поинтересовалась, почему он не написал ей ничего на прощание, хотя нашел возможность черкнуть несколько строк матери. Может быть, он не знал, что сказать ей, или ему было нечего сказать. Письмо Анне было кратко до предела и составлено в деловом тоне — обыкновенная отписка. Что ж, теперь она ничего уже не сможет узнать. Слишком поздно, случай упущен.

Пройдя от гостиницы по проспекту Монтеня и повернув на Елисейские поля, Ники пересекла обширную площадь Согласия и вскоре вошла в сад Тюильри. Она замедлила шаг и огляделась. Прошли годы с тех пор, как она гуляла здесь в последний раз. С этим садом было связано столько добрых детских впечатлений.

Неожиданно для себя она вспомнила о Марии-Терезе Буре, своей няне. Ники тогда было семь, а Марии-Терезе — юной француженке, поселившейся у них в доме, — семнадцать. Она была для Ники скорее сестрой, чем няней. Жизнерадостная, очаровательная и веселая, Мария-Тереза ходила с Ники на прогулку в сад почти каждый день. Она же водила ее и во множество других мест все те шесть лет, что ее родители жили и работали в Париже. Именно с Марией-Терезой она впервые отправилась в Лувр и увидела Мону Лизу и другие шедевры. Вместе они поднимались на Эйфелеву башню полюбоваться Парижем с высоты и убедиться, что Триумфальная арка, как говорила ее наставница, и вправду напоминает ступицу огромного колеса, от которой расходятся во все стороны спицы проспектов и бульваров.

Когда же мать возила Ники в Фонтенбло, Версаль или Мальмезон, совершая «исторические вылазки», как она выражалась, Мария-Тереза всегда сопровождала их и присутствовала при неповторимых уроках по французской истории, которые давала мать и которые никогда не бывали скучны и занудны, но всегда захватывающи и интересны. Именно к Марии-Терезе она льнула, когда родители были в отъезде по своим журналистским делам, именно ей она сказала, запинаясь, свои первые французские слова. Да, когда Ники была маленькой, Мария-Тереза была незаменимой. Она искренне любила ее, учила языку, рассказывала о Париже и французском образе жизни.

Они поддерживали тесную связь на протяжении многих лет и виделись каждый раз, когда Ники оказывалась в Париже. Мария-Тереза вышла замуж в двадцать три и год спустя родила сына. К сожалению, ее муж, Жан-Пьер, десять лет назад погиб в автокатастрофе в Мозамбике, где работал на стройке. Ее сын Поль, которому теперь двадцать один, тоже инженер, как отец, и совсем недавно женился.

«Надо будет позвонить ей, — подумала Ники. — Вот вернусь в гостиницу и приглашу ее пообедать на завтра. Надеюсь, она сможет». Мысль о том, что она скоро увидит женщину, которой некогда так дорожила, так много значившую для нее в детстве, приободрила Ники. Печаль отступила.

Погуляв по саду еще немного, Ники пошла обратно, мимо Жарден дю Каррузель и моста Искусств. Это был единственный металлический мост во всем Париже, он был ей хорошо известен, так как у отца была отличная картина Жака Буиссу, официального художника французского военно-морского флота.

Когда Ники подошла к набережной Малакэ, она заколебалась, стоит ли ей прогуляться вдоль Сены к собору Парижской богоматери или углубиться в улицы за набережной. Квартира, где они жили с Марией-Терезой, располагалась на одном из верхних этажей здания восемнадцатого века на острове Святого Людовика. Дом стоял в тени древнего собора, и Ники любила ту часть города. Она решила, что сходит туда, но позже.

Оказавшись на улице Бонапарта, она направилась в квартал Сен-Жермен. «Наполеон Бонапарт», — пробормотала она вполголоса. Это имя часто произносилось в их доме. Она услышала его совсем маленькой. Ее мать восторгалась Бонапартом и после многих лет исследований написала превосходную биографию великого генерала и первого императора Франции.

По мнению Ники, книга вышла замечательной, да и теперь она считает, что это лучшая книга ее матери. Портрет Бонапарта был в высшей степени правдивый и уравновешенный. Мать писала о нем современным доходчивым языком. Он представал обыкновенным человеком так же, как и Жозефина, его огромная страсть — единственная женщина, которую он по-настоящему любил. Но их отношения разбились о скалу его непомерного честолюбия; он развелся с ней для того, чтобы соединиться с другой женщиной и произвести на свет наследника трона.

По мнению матери, это роковое решение разрушило их жизни. Без Жозефины Наполеону изменила удача, а сама Жозефина умерла от разрыва сердца вскоре после его отречения от престола и ссылки на остров Эльбу в 1814 году. «Они никогда не переставали любить друг друга, — вновь и вновь повторяла мать, когда писала книгу. — И в этом их трагедия».

Ники вздохнула. Она никогда не уставала удивляться тому, на какие страдания и муки мужчины и женщины обрекают друг друга во имя любви. «Ничто не изменилось, и ничто не изменится, — подумала она, — потому что люди остались такими же, что и сотни лет назад. Мы ничему не научились за прошедшие века». То, что с ней сделал Чарльз, было жестоко, бессовестно, каким бы важным ни было дело его жизни. При сложившихся обстоятельствах он не имел права даже думать о том, чтобы жениться на ней. Он оказался эгоистом. «Но в таком случае кто не эгоист?» — спросила она себя.

Когда Ники добралась до квартала Сен-Жермен, она вся взмокла от жары и устала, ноги ее горели. Направившись к кафе в тени, она села за столик и заказала кофе с молоком, хлеб, салат из помидоров, цыпленка и бутылку воды. За последние несколько дней она почти ничего не ела и теперь была страшно голодна.

Официант тотчас же принес воду, и Ники, залпом выпив стакан, откинулась на спинку стула. Продолжительная прогулка пошла ей на пользу — нынешней ночью она будет спать как убитая, а завтра приедет Кли. Эта мысль наполнила ее радостью.

Сняв темные очки, Ники прищурилась и огляделась. Кругом кипела жизнь. Люди гуляли или сидели в кафе, подобно ей, неторопливо наслаждаясь прекрасной погодой в этот чудный воскресный день. Ее окружил гул голосов разговаривающих и смеющихся людей. Оглядывая квартал Сен-Жермен, Ники не могла отделаться от ощущения покоя и обыденности происходящего. Это добавило ей уверенности, и она отбросила мысли о Чарльзе Деверо и том предательском и циничном мире, в котором он обитает. Она подумала, что, исчезнув вот так, без следа, он оказал ей услугу. Какой ужасной могла бы стать ее жизнь, выйди она за него замуж.

Мария-Тереза жила на другом конце Парижа, рядом с бульваром Бельвилль. От гостиницы «Афинская площадь» путь до бульвара был неблизкий, и в понедельник Ники отвела добрых полчаса на то, чтобы добраться туда на такси. И все же она опоздала, ибо движение на улицах в этот час оказалось весьма оживленным.

Поднимаясь по длинной лестнице к квартире, она в который раз удивилась, почему ее подруга живет в этой части города. Бельвилль — в переводе «красивый городок» — вовсе не соответствовал своему названию.

Это был странный район, лишенный элегантности и даже слегка неопрятный, никак не соответствующий вкусам такой женщины, как Мария-Тереза.

Но обняв и поцеловав француженку в крохотной прихожей, Ники огляделась и увидела, что гостиная большая и хорошо обставлена. Да и сам воздух в этом доме казался напоенным радостью и уютом.

Мария-Тереза была, как всегда, прелестна и жизнерадостна, ее большие темные глаза озорно искрились, а благородно очерченный смешливый рот не переставал улыбаться, как и много лет назад.

— Ну вот, теперь ты видишь, почему мне трудно передвигаться, — сказала она, показывая на свою левую ногу, заключенную в гипс до самого колена. — С этой штукой скакать по лестницам не так-то просто.

Ники сочувственно кивнула.

— Я была так огорчена, услышав о твоем несчастье. Как жаль, что не удалось пригласить тебя пообедать в «Релэ-Плаза».

— Знаю, знаю, моя дорогая, но что поделаешь, такая вот незадача. — Мария-Тереза постучала тросточкой по гипсу и поморщилась.

— Это тебе, — сказала Ники, протягивая ей небольшую коробочку.

— Ники, ну зачем тратиться на подарки?! И все же как это прекрасно — что-то от Шанель.

— Надеюсь, тебе понравится. Я зашла к ним в магазин сегодня утром. Мне сказали, что ты сможешь это обменять, если захочешь.

— Не сомневаюсь, что мне понравится, спасибо. Ну проходи же, не стой на пороге, пойдем сядем, чтобы я смогла рассмотреть твой подарок. Ты такая внимательная, такая добрая, моя крошка.

Они сели в кресла напротив друг друга, и через несколько секунд Мария-Тереза уже открывала коробочку, вытаскивая из нее элегантный красно-белый шелковый шарф. По выражению ее лица было ясно, что он ей понравился. Ники была рада.

— Дорогая, спасибо, как это мило с твоей стороны. — Встав с кресла, Мария-Тереза подошла и поцеловала Ники, а затем сказала: — У меня припасена бутылочка белого вина и немного настоящего деревенского паштета, который ты когда-то так любила.

— Надеюсь, что и корнишончики у тебя к нему тоже есть, — усмехнулась Ники.

— А как же. Я бы не осмелилась предложить тебе паштет без них. Я не забыла твои вкусы. Вы с твоей подружкой Натали поглощали их в огромном количестве, как леденцы!

Ники прыснула.

— Я их еще не разлюбила. Натали тоже.

— Где же теперь наша красавица Натали?

— Живет в Лос-Анджелесе, работает в кино.

— Еще в детстве она была прелестна — настоящая звезда экрана.

— Она все так же красива. Но работает в кинопроизводстве, за кадром, а не перед камерой.

— Зато ты, моя Ники, все время в кадре и всегда великолепна. Одна из французских телекомпаний недавно показала документальный фильм, который ты сделала для Эй-ти-эн о женщинах Бейрута и их отношении к войне. Он был таким проникновенным. Я горжусь тобой.

— Спасибо, — пробормотала Ники. — Если память мне не изменяет, они перевели фильм на французский.

Ковыляя по гостиной, Мария-Тереза сказала:

— Да, ты права. Пойду достану вино из холодильника. Давай-ка выпьем.

— Я тебе помогу. — Ники вскочила.

— Мерси, дорогая.

Ники проследовала за Марией-Терезой через прихожую по короткому коридору на кухню. Там она открыла вино и поставила бутылку на поднос, вместе с паштетом, жареными хлебцами и хрустальной тарелкой с корнишонами. Мария-Тереза положила на поднос несколько бумажных салфеток, и Ники отнесла его в гостиную.

Когда они расположились в креслах и чокнулись, Ники оглядела уютную комнату.

— Твоя мебель здесь очень хорошо смотрится, и квартира достаточно большая, но почему все-таки ты сюда переехала? Тебе же было удобно на левом берегу, не так ли?

— Что правда, то правда. Но в той квартире была только одна спальня. Втроем там стало тесно.

— Втроем? Значит, Поль с женой теперь живут с тобой?

Француженка покачала головой.

— Нет-нет, дорогая, они живут отдельно. А переехала я из-за Марселя, моего друга. Он вдовец, у него есть сын, и у него уже к тому времени была эта квартира. Оказалось проще перебраться к ним. Мы с Марселем тут кое-что подремонтировали, и я перевезла вещи… — Мария-Тереза пожала плечами. — Мы здесь хорошо устроились.

— Я рада, — ответила Ники. Тут только она поняла, что ее бывшая няня выглядит намного моложе своих сорока восьми лет. Короткие вьющиеся волосы по-прежнему темны, без признаков седины, румяное лицо свежо, а теплые карие глаза, которые она так хорошо помнила с детства, сияют счастьем.

— Да ты, я полагаю, без ума влюблена в своего друга! По глазам вижу! — воскликнула Ники.

Мария-Тереза кивнула и зарделась, словно маленькая девочка.

— Наверное, вы с Марселем отличная пара.

— Верно, Ники, я уже много лет не была так счастлива. Марсель хороший человек, очень добрый, и мы в самом деле счастливы с ним.

— Ты собираешься за него замуж?

— Может быть, может быть. Мы не торопимся. — Мария-Тереза пожала плечами. — Поженимся, когда захотим. — Она наклонилась к Ники и спросила: — А как ты? Когда мы разговаривали по телефону вчера вечером, ты сказала, что у тебя есть друг в Париже. Ты здесь из-за него?

— Да. Он фотограф. Мы познакомились в Бейруте два года назад. А потом, после возвращения из Китая, мы… ну словом, мы стали неравнодушны друг другу. Это случилось в конце июня.

— Вот уж никогда не думала, что ты заинтересуешься французом. Еще маленькой ты была американка до мозга костей.

— Думаю, что такой я и осталась, — рассмеялась Ники. — А мой друг — американец, хотя и живет здесь. Его зовут Клиленд Донован. Или просто Кли. Я уверена, что ты видела его фотографии в «Пари матч».

— Да, да, — воскликнула Мария-Тереза. — Видела! И ты собираешься за него замуж?

— Наверное, — ответила Ники.

— Как было бы замечательно, если бы ты поселилась в Париже. Может быть, мы тогда стали бы видеться чаще, чем раз в два года, — размечталась Мария-Тереза.

Зазвонил входной звонок, и она сказала:

— Ники, пожалуйста, не могла бы ты открыть дверь? Это принесли обед, я заказала его в соседнем ресторане.

Ники заторопилась в прихожую, а Мария-Тереза, с трудом поднимаясь на ноги, крикнула ей вслед:

— За все уплачено, надо только поставить тарелки в духовку. Она уже включена.

— Хорошо, — ответила Ники через плечо и открыла дверь. Приняв из рук официанта большой поднос, она поблагодарила его. Подошедшая Мария-Тереза сказала:

— Мерси, Оливер, мерси.

Официант поклонился.

— Не стоит, мадам Буре, — ответил он и удалился вниз по лестнице.

— Я заказала кускус с цыпленком. Очень вкусно, — сообщила Мария-Тереза, прислонившись к дверному косяку в кухне, в то время как Ники ставила тарелки в духовку.

— Пахнет удивительно. — Ники распрямилась и откинула волосы с лица.

— А теперь пойдем обратно в гостиную, выпьем еще по бокалу вина, и ты мне все-все расскажешь о своем друге Кли. — продолжила Мария-Тереза.

— С радостью. — Ники весело улыбнулась. — Если хочешь, я начну прямо сейчас. Он просто замечательный!

— Ага! Не означает ли это, что ты тоже влюблена?

— Не исключено, — ответила Ники.

32

В ту же минуту, как Ники в понедельник вечером распахнула перед Кли дверь, настроение ее переменилось. Следы ужасной тоски мгновенно улетучились, и все, что беспокоило ее в последние дни, отошло на второй план. Кли затмил все.

Он стоял молча, широко улыбаясь и излучая тепло, а в темных глазах его сияла любовь.

Она просияла в ответ и посторонилась, давая ему войти.

— Я скучал по тебе, Ник, — сказал он и, заключив ее в объятия, ногой захлопнул дверь. — Как же долго мы не виделись! — Он ласкал ее щеку губами. — Слишком долго. По крайней мере, мне так показалось.

— Мне тоже, — ответила Ники, крепко обнимая его. — Я ужасно скучала.

— Я рад. — Кли нежно поцеловал ее в губы и, обняв за плечи, повел в маленькую гостиную.

Там он слегка отстранил ее от себя и воскликнул:

— Ники! Как же я рад видеть тебя. Я истосковался по тебе.

— А уж как я по тебе истосковалась! — ответила Ники, застигнутая врасплох своим собственным страстным признанием. Обычно она была сдержанной в словах, предназначавшихся Кли, но теперь ей так хотелось сбежать в Прованс, забыть обо всем, что случилось со времени ее приезда в Европу, но больше всего ей хотелось быть с Кли и вычеркнуть из памяти Чарльза Деверо.

— Ну что ж, я полагаю, мне лучше сразу вывалить тебе все свои несчастья, — объявил он с грустной миной.

— Что еще за несчастья?

Вместо ответа Кли спросил:

— Что это у тебя там в ведре со льдом, не шампанское ли?

— «Периньон». Твое любимое.

— Давай-ка выпьем по бокалу, дорогая, и я все тебе расскажу.

Ники с беспокойством села на софу, надеясь, что проблемы, о которых упомянул Кли, преодолимы. Она просто не вынесет, если он должен ехать в очередную командировку. Она хочет быть с ним. Она нуждается в нем, нуждается в его ласке и внимании.

Кли подошел к кофейному столику, ловко откупорил бутылку и наполнил два хрустальных бокала, стоявших на подносе. Чокнувшись с Ники, сделал большой глоток и, подойдя к камину, объявил:

— М-м-м-м, хорошо. Ну и денек выдался в агентстве.

— Что у тебя стряслось, Кли? Не томи! — умоляюще попросила Ники.

Он поставил бокал на каминную доску.

— Ладно. Слушай. Во-первых, у меня течь в ванной комнате. Прошлой ночью, по возвращении, я обнаружил, что у меня потоп. Ванная и спальня скрылись под водой — почти. Сегодня я обзвонил нескольких слесарей, но, по всегдашней французской моде, ни один не сможет прийти раньше завтрашнего дня. Во всяком случае, моя домработница сделала все, чтобы остановить это стихийное бедствие, но попасть к себе в квартиру сегодня я не смогу никак. Поэтому… — Сунув руку в карман пиджака, он извлек оттуда зубную щетку и хлопнул ей о каминную доску. — Сегодня придется ночевать здесь. Ведь ты позволишь мне стать у тебя лагерем, не так ли?

— Конечно, позволю! — воскликнула Ники, облегченно рассмеявшись. — Будет просто здорово, так что вряд ли я сочту это за несчастье. То есть я хочу сказать, что имею в виду то, что ты ночуешь здесь. Но мне искренне жаль твою квартиру.

Кли усмехнулся.

— Ей все равно требовался ремонт. — Его лицо снова приняло скорбное выражение. — Кроме того, мы не сможем поехать на ферму в среду, как собирались, Ник. У меня дела…

— Какие?

— Двое из моих партнеров должны отлучиться по разным причинам. Мы с Питом Нейлором раскидали их работу между собой. Ты не возражаешь, если мы поживем в Париже еще недельку или около того?

— О, Кли, ты же знаешь, что я обожаю Париж. И потом, мне все равно, где находиться, лишь бы быть с тобой.

— Дорогая, лучших известий я не получал уже многие недели, — сказал Кли, лучезарно улыбаясь. Но глаза его были серьезны. Он очень чутко реагировал на малейшие перемены в ее поведении и теперь понял, что ее чувства к нему стали глубже с того времени, когда они были вместе в Провансе и Нью-Йорке.

Сделав еще глоток шампанского, он продолжал:

— Есть еще одна вещь, которая тебя должна разочаровать. Йойо будет в Париже не раньше конца недели. Так что, боюсь, нам придется сегодня праздновать вдвоем.

— Мне, конечно, жаль, что встреча с Йойо откладывается, — сказала Ники, потягивая шампанское, — но главное все же в том, что мы вместе и что мальчик на пути к нам, а не гниет в пекинской тюрьме. Ты сам-то с ним уже говорил?

— Нет, но он звонил в агентство в воскресенье. Жан-Клод сообщил мне, что ты будешь в Париже сегодня. По-видимому, он разговаривал с твоей секретаршей.

— Да, он звонил в компанию на прошлой неделе.

Кли кивнул, допил шампанское и налил себе второй бокал.

— Хочешь еще, Ники?

Она покачала головой.

— Нет, пока не надо, спасибо.

Облокотившись о каминную доску, Кли спросил:

— Как твоя поездка в Рим, Афины и Мадрид, увенчалась успехом?

— Отлично, спасибо. А как ты съездил в Берлин и Лейпциг?

— Неплохо, совсем неплохо. У меня такое чувство, что придется ехать туда снова в самом недалеком будущем. Там столько всего происходит, а мы толком ничего не увидели. — И он стал рассказывать о политической обстановке в Западном Берлине, Лейпциге и странах Восточного блока, в особенности в России.

Ники внимательно слушала, как всегда, с уважением относясь к его суждениям. Но в то же время она думала о нем. Она не могла отделаться от мысли, как прекрасно он выглядит, какой он загорелый, как выгорели его каштановые волосы от постоянного пребывания на солнце. На нем были темно-синий шелковый костюм, бледно-голубая рубашка и темно-синий галстук — никогда он не казался Ники таким неотразимым. Несмотря на благоприобретенный французский стиль и европейский лоск, его лицо было истинно американским, мальчишеским и открытым. Карие глаза светились добротой и искренностью, а широкий ирландский рот был благороден и мил. Да, Клиленд Донован бесспорно красив.

Чувства к нему захватили Ники, переполнили душу. Впервые она по-настоящему поняла, как много он значит для нее. Никто в мире не был для нее важен так, как он, и понимание этого поразило ее.

На несколько секунд она отвлеклась, погрузившись в размышления о нем, и не заметила, что он замолчал. Лишь когда он тихонько присвистнул, Ники, вздрогнув, пришла в себя. Она резко выпрямилась.

— Эй, Ники, ты где? — расхохотался Кли. — Я тебе надоел?

— Ну что ты! — ответила она.

— Что случилось? — спросил Кли. — У тебя такое странное выражение лица.

— Я люблю тебя, — сказала Ники.

Кли поперхнулся.

— Что?

— Я люблю тебя.

Он пересек комнату в три шага и сел рядом с ней на софу. Крепко взяв ее за руки, он заглянул ей в лицо.

— Ники, не могла бы ты повторить это еще раз?

— Я люблю тебя, Кли. Я люблю тебя.

— О, Ники, — только и смог выдохнуть он, а потом взял ее лицо в ладони и поцеловал. Прижавшись к ней, он осторожно опустил на подушки и, убрав прядь льняных волос с ее лица, сказал:

— Я тоже тебя люблю, ты знаешь. Я так страдал, пока тебя со мной не было.

Ники дотронулась до его губ, провела по ним пальцем.

— Знаю. Go мной было то же самое.

Его поцелуй был страстным. Его язык то метался, едва касаясь ее языка, то замирал в томительной истоме. Вдруг Кли остановился и прошептал ей в волосы:

— Пойдем в постель. Я хочу тебя.

Он помог ей подняться, и они пошли в спальню. Скинув одежду, они обнялись и стояли так некоторое время, безмолвно, близко, радуясь, что снова вместе.

Наконец он произнес:

— Такого со мной еще не было.

— Со мной тоже, — ответила она, и он знал, что так оно и есть на самом деле. Она любила Чарльза совсем не так, как любит Кли; они вызывали в ней разные чувства.

Вновь наступило молчание. Он зарылся лицом в ее волосы, руки его скользнули по ее спине; он притянул ее к себе, так что их бедра соприкоснулись.

Ники охватило возбуждение, как до этого Кли, и теперь уже она взяла инициативу в свои руки и, слегка отстранившись, потянула его к кровати.

Они легли лицом друг к другу, глядя глаза в глаза, не произнося ни слова. Слова им были не нужны. Каждый читал на лице другого одержимость.

— О, Ники, моя любимая Ники, — прошептал Кли и привлек ее ближе, положив правую руку ей на шею. — Я хочу обладать тобой безраздельно, взять тебя всю…

— Я знаю… И хочу того же.

Их губы встретились снова, он приподнялся над ней, подсунул руки ей под спину, прижал к себе. Губы его стали настойчивыми, требовательными. Она отвечала ему страстно, ее желание догоняло его желание. Он вошел в нее внезапно, без прелюдии, как это было несколько раз в Провансе, и у нее перехватило дыхание от неожиданности. По мере того как он проникал в нее все глубже и глубже, ноги ее скрестились у него за спиной, и она приковала себя к нему, стала частью его, подчиняясь их общему, все убыстряющемуся движению.

— О Господи, Ники, о Господи, — выкрикнул Кли, прервав долгий поцелуй. Дыхание его стало прерывистым, как и ее.

Она напряглась под ним, дрожь пробежала по ее телу.

— Кли! Я люблю тебя! — Она открыла глаза и посмотрела ему в лицо. — Я люблю тебя, — тихонько простонала она. Дрожь усилилась, и она всецело отдалась ему.

Как и всегда, ее страсть вознесла Кли к вершинам блаженства, он утратил контроль над собой и неудержимо истек в нее, выкрикивая ее имя, слыша, как она зовет его, говоря ей, что никогда так не любил ни одну женщину.

Он обрушился на нее, тяжело дыша, потом приподнял голову, наклонился и поцеловал ее лицо. Щеки ее были влажны; на языке чувствовался солоноватый вкус.

— Ты плачешь, — сказал он удивленно, вытирая ей слезы. — Что с тобой, Ники? Почему ты плачешь?

— Я не знаю, — пробормотала она, взглянув на него, и, чуть улыбнувшись, прошептала: — От счастья, наверное.

Он ответил лишь своей неловкой, так хорошо знакомой ей улыбкой и, ничего не говоря, обнял ее и не отпускал от себя долго-долго.

— Этот пикничок куда лучше того, что мы устроили тем вечером на ферме, — сказал Кли, обгладывая цыплячью ножку.

— Не согласна, — замотала головой Ники. — То был лучший пикник в моей жизни. Ты приготовил столько вкусных вещей, арахисовое масло и сандвичи, и желе.

Кли запрокинул голову и расхохотался.

— Если тебе этого достаточно для счастья, у меня с тобой хлопот не будет.

Ники тоже рассмеялась и потянулась за бокалом сухого вина на ночном столике.

— Ты же знаешь, кое в чем я совсем не подарочек.

Они сидели по-турецки посередине огромной кровати, в белых гостиничных халатах. Между ними стояло блюдо с цыпленком и хлебница. На столике на колесах, доставленном прислугой, который Кли прикатил из гостиной, было блюдо с салатом, корзинка со свежими фруктами и бутылка шампанского в ведерке со льдом.

— Неужели все девушки путают тебя с Кевином Костнером? — вдруг спросила Ники, оценивающе глядя на Кли.

— С чего ты взяла?

— С того, что он твой двойник. Так-то.

Кли не ответил, продолжая пить вино.

— Я спутала его с тобой, если честно.

— Что ты говоришь, Ник?

Тогда она рассказала об ошибке, которая вышла с ней в Афинах, и о том, как она купила журнал, решив, что это он изображен на обложке.

— Ты выдаешь желаемое за действительное, — запротестовал Кли. — Так вот оно что? Значит, тебе подавай кинозвезду?

— Нет. Мне нужен ты.

— Вот он я, малышка, весь твой, если ты еще не осознала этого.

Ники улыбнулась.

— Я рада.

— А вот как обстоит дело с тобой? Ты-то в самом ли деле есть у меня?

— Ты прекрасно знаешь, что да, дорогой.

Кли ухмыльнулся и послал ей воздушный поцелуй.

Ники выпила вина и долго сидела в задумчивости, бережно держа бокал в ладонях. Наконец она проговорила:

— Кли, когда я звонила тебе в Берлин из Лондона, перед отлетом в Рим, то сказала, что гостила в Пулленбруке у Анны Деверо…

— Ты ездила туда извиняться и исправлять ошибки?

— Да, это так, отчасти. Но у меня была еще и другая причина, по которой мне необходимо было увидеться с ней. — Ники откашлялась, набираясь храбрости. — Я решила, что Чарльз может быть жив. Что он подстроил все так, чтобы все думали, будто он погиб.

Кли замер на мгновение, потом положил цыплячью ногу на тарелку и воскликнул:

— Ты меня разыгрываешь! — Он помотал головой и рассмеялся. — Послушай же, Ник, ты думаешь, я тебе поверю? Брось эти шутки.

— Я не шучу. Я говорю серьезно. Серьезней не бывает.

Ее суровый тон возымел свое действие, и Кли задумался, взвешивая то, что она ему сообщила. Наконец он спросил:

— Почему ты так решила? Ведь прошло столько лет.

Ники рассказала ему все самое существенное, но лишь о пребывании в Риме и Афинах. Мадрид она не упомянула вовсе.

Когда она закончила, Кли произнес, почему-то понизив голос:

— Какого дьявола ты таскаешься по Европе в поисках покойника? Хорошо, хорошо, допустим, что он предполагаемый покойник. Но разве он не причинил тебе довольно боли? Или ты все еще что-то чувствуешь к нему, Ник? Это так?

— Нет, ничего я к нему не чувствую. Душой я свободна от Чарльза Деверо уже давно. Задолго до того, как полюбила тебя, если хочешь.

Кли просто посмотрел ей прямо в глаза и тихо произнес:

— Если это действительно так… я верю тебе, Ник. Скажи мне только, почему ты отправилась его разыскивать.

— Хотела докопаться до правды. Послушай, Кли, я была потрясена, не поверила своим глазам, когда вдруг увидела его лицо в телерепортаже из Рима. Он был настолько похож на Чарльза, что я решила, что мне надо съездить к Анне. У меня просто не шло из головы это лицо. Меня ведь всегда беспокоило то, что тело Чарльза так и не нашли. — Ники помолчала, потом покачала головой. — Я полагаю, что в природе человека желать, чтобы всех, включая его самого, похоронили как подобает… Думаю, мне понадобилась правда для того, чтобы поставить точку в этой истории.

— И ты поставила ее? В самом деле поставила последнюю точку? Или же призраки прошлого снова будут преследовать тебя?

— Да нет же, я ведь сказала тебе, что все кончено.

— Тогда скажи мне еще вот что, Ники. Почему ты так уверена в том, что Чарльз действительно покончил с собой, что он точно мертв? Что заставило тебя переменить мнение?

— Я повсюду натыкалась на глухую стену. Ни в Риме, ни в Афинах — никаких следов.

— А почему ты поехала в Мадрид? — Кли слегка нахмурился и потянулся за бокалом. — Что ты надеялась найти там?

— По правде говоря, я вовсе не была уверена, что найду там ответы на все вопросы. Просто я хотела показать фотографии бывшему партнеру Чарльза в Испании. А скорее всего хотела услышать от дона Педро да или нет.

— Ну и что говорит этот испанец?

— Мы с ним не встретились. Как ты уже слышал по телефону сегодня утром, я вылетела из Мадрида в субботу и остановилась здесь.

— Но почему ты вдруг передумала?

— Потому что решила, что если я так легко могла принять Кевина Костнера на обложке журнала за тебя, то, возможно, приняла кого-то за Чарльза Деверо.

— Фотографии и правда могут быть очень обманчивы. Дай мне взглянуть на них, Ники.

— Я выкинула их… Надеюсь, ты не сердишься, Кли.

— Нет, не сержусь, только удивлен немного и обеспокоен. Жаль, что ты не рассказала мне обо всем тотчас же, как увидела репортаж. Я бы понял, Ник, я ведь давно привык к мысли, что Деверо жив и может составить мне конкуренцию.

— У тебя нет соперников, Кли. Я люблю тебя.

— А еще я хотел бы, чтобы ты доверяла мне, — я не так глуп и уважаю тебя, твои чувства, ум, профессионализм. Твою независимость, наконец. Я бы никогда не стал вмешиваться в твои дела, за одним лишь исключением: если посчитал бы, что моя любовь может причинить себе вред. Господи Боже, ты взрослая женщина, опытный тележурналист, военный корреспондент, с которым я проработал бок о бок два года. Неужели ты думаешь, что я не знаю тебя и не доверяю тебе? По-моему, Кли никогда не обращался с тобой как с ребенком.

— Спасибо, дорогой, все это так, ты и в самом деле знаешь меня, наверное, лучше, чем кто бы то ни было. Я рада, что ты доверяешь мне, и знаешь, что твои чувства взаимны.

Они помолчали. Через пару минут Кли сказал:

— Итак, его мать не согласилась, что человек на фотографиях похож на ее сына?

— Нет. Она совершенно отрицает сходство. То же самое считает Филип Ролингс, ее друг. Тот, кто был с ней в Ле-Бо, помнишь?

Кли кивнул.

— Помню. А какова юридическая сторона дела? В том, что касается Чарльза Деверо?

— Его посчитали пропавшим без вести, так как тело так и не нашли. Прощальная записка самоубийцы не в счет. Я все же не уверена, что полиция закрыла его дело и прекратила розыск. Мне не пришло в голову спросить об этом Анну.

— Мы никогда раньше не говорили с тобой о Чарльзе Деверо — все то немногое, что я знаю, мне известно от Арча Леверсона. Но он мастак держать язык за зубами, из него слова не вытянешь, так он тебе верен. Я даже не знал, что Деверо написал предсмертную записку. Он адресовал ее тебе?

— Нет, своей матери.

— Что в ней говорилось? Ты знаешь?

— Да, она показала ее мне, когда я прилетала в Англию на несколько дней после исчезновения Чарльза. Ничего особенного, всего пара строчек, коротких, даже сухих. Он писал, что больше не хочет жить и собирается поступить единственно возможным для него образом — покончить счеты с жизнью, и надеется, что она сможет его простить.

— И она его простила?

— Честно говоря, не знаю — она все еще оплакивает его, в этом я уверена, хотя и старается, не без успеха, не подавать вида.

— А тебе письмо было?

— Нет.

— Тебе это не показалось странным?

— Показалось. Но, может статься, у него не нашлось слов для меня.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что в течение нескольких месяцев до самоубийства он действовал по заранее обдуманному плану. Он продал свою долю акций в виноторговой компании британскому и испанскому партнерам, продал квартиру, составил завещание и привел в порядок все свои дела. Кли, он делал все очень методично. Так что, если бы у него было, что написать мне, он, конечно, написал бы. Тебе не кажется?

— Надо полагать, — пробормотал Кли. — Кто унаследовал состояние?

— По завещанию наследницей является Анна, но она не вступила еще в права наследства, так как ее сын не считается умершим. По британским законам Анна может обратиться в суд с просьбой признать его умершим лишь спустя семь лет, не ранее. Ей осталось ждать еще четыре года.

Кли наклонился вперед, нахмурился. Взгляд его был задумчив.

— Если человек ни с того ни с сего исчезает среди бела дня, чтобы начать новую жизнь, этому должны быть веские причины, — не торопясь, рассуждал он. — Когда ты решила, что Деверо может быть жив, ты не задумалась над тем, почему он это сделал?

— Задумалась, конечно, но уверенности у меня не было. Когда мы виделись с Арчем в Риме, я призналась ему, что причина может быть настолько невероятной, что никому и в голову не придет. По правде говоря, я подумала, что Чарльз может быть замешан в чем-то незаконном.

— Например?

— Торговле оружием или наркотиками.

— Полагаю, что и я бы пришел к такому же выводу, — согласился Кли. — Особенно имея в виду мир, в котором мы живем.

— Я заговорила об этом оттого, что хочу, чтобы ты знал все, — сказала Ники, преданно глядя в глаза Кли. — Мне не хотелось бы, чтобы между нами стояли какие-то преграды.

— Я рад, что ты доверилась мне, Ники, и не сержусь. — Кли сверкнул своей мальчишеской улыбкой и продолжал: — Я просто все время боюсь, как бы тебя кто не обидел, только и всего… Я люблю тебя.

— А я люблю тебя.

— Давай не будем больше говорить об этом Деверо. Похороним его раз и навсегда, хорошо?

— Он и так похоронен, — возразила Ники, выскальзывая из постели. Она обошла кровать с другой стороны и ласково потрепала Кли. — Спасибо за то, что ты такой замечательный, такой понимающий, — пробормотала она. — Сейчас я вернусь, не уходи.

— Я больше никогда не уйду, — сказал Кли и улыбнулся.

Ники вошла в ванную комнату, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. Она хотела рассказать Кли всю правду, но хорошо помнила, что делать ей этого не следует. Какая удача, что все прошло без сучка и задоринки. Никто и никогда не должен знать, что Чарльз Деверо жив. Она дала слово, и она не предаст того, чья жизнь в ее руках. И от ее тайны Кли не будет вреда. К тому же она никогда больше не увидит Чарльза Деверо. Эта глава ее жизни дописана до точки.

33

— Когда Май умирать больница Сиехэ, моя везти тело ее родители, — рассказывал Йойо, переводя взгляд с Кли на Ники. — Друзья очень помогай. Находи два рикша, да. Вези нас. В дом Май. Ее родители очень плакать. Очень-очень печальный. — Йойо покачал головой и скорбно прибавил: — Май такие молодой девушка… — Голос его сорвался, и он замолчал.

Ники дотронулась до его руки с чувством глубокого сочувствия и сострадания. Трудно поверить, что Йойо наконец-то вместе с ними в Париже и так хорошо выглядит — в прекрасном темном костюме, белой рубашке и красном галстуке. Казалось, он полностью владеет собой и обстановкой.

Кашлянув, Ники произнесла:

— Мы с Кли знаем, какое у тебя горе. Да и сейчас тебе нелегко. Вся наша группа была потрясена, когда Май умерла.

Йойо попытался улыбнуться.

— Моя знай, Ники. — Он повернулся к Кли. — Спасибо, Кли, что заботиться о Май. Отвозить Май в Сиехэ. Ты хороший люди, Кли. Ты хороший друзья. И ты хороший друзья, Ники.

— Как бы мне хотелось, чтобы ее спасли, — сказал Кли. Сердце его обливалось кровью от жалости к этому молоденькому китайскому студенту, который сидел теперь перед ним в его квартире на улице Жакоб. На дворе стоял сентябрь. Пятница. День клонился к вечеру. Йойо пришел навестить их и рассказать, как он бежал из Пекина. Позже им предстояло отправиться на праздничный ужин к его благодетелю, некоему господину Луну.

Йойо вдруг сказал:

— Май умирать — плохой дух виноват.

— Да, действительно, в ее смерти повинен злой рок, — согласился Кли. Они с Ники переглянулись, и, пытаясь переменить тему, Кли продолжил: — Все эти недели мы с Ники ужасно волновались за тебя, Йойо. Мы не знали, что с тобой случилось после нашего отъезда из Пекина. Мы ведь ждали тебя в Гонконге, как и обещали, несколько дней.

— Простите, моя не приехал. Очень трудный оказался, Кли.

— Не надо извиняться, Йойо, мы все понимаем, — снова вступила в разговор Ники. — Просто мы очень беспокоились о твоей безопасности. Мы надеялись, что с тобой не случилось ничего дурного, что тебя не посадили в Пекине за решетку. — Она пожала ему руку и тепло улыбнулась. — Слава Богу, что с тобой все хорошо.

— Многие вещи случайся у меня. Но я удачлив. Правда-правда.

— Расскажи по порядку, как ты выбрался из Пекина, как добрался до Парижа, — попросил Кли.

— Моя начинай самый начало, идет?

— Идет, Йойо, давай, рассказывай, — ободряюще улыбнулся Кли.

Йойо кивнул и глубоко вздохнул.

— Когда вы уезжай, полиция ходи весь Пекин. Моя ходи Май домой. Родители Май моя прятай. Полиция все спрашивай о студенты. Арестовывай много-много. Много-много студентов сажай тюрьма. В университет много плохой вещи случайся. Очень опасно. Моя живи в доме Май целый неделя. Родители Май бойся меня арестовать. Отец Май води моя дом друзьям. Они прятай тоже десять день. Трудно. Опасно. Моя надо уезжай Пекин.

— Значит, ты уехал из города именно тогда? В середине июня? — спросила Ники.

— Нет-нет. Я оставайся Пекин. Ходи место на место. Приходи к друзья родители Май. Они моя прятай. Мама Май помогай моя бежать. Она имей гуаньси…

— То есть связи, — пояснила Ники, глядя на Кли. — Филип Ролингс сказал мне, что значит это слово, когда я была в Пулленбруке.

— А ему-то откуда знать такие тонкости? — Кли в удивлении поднял брови.

— Я ведь уже тебе говорила, что он занимает важный пост в министерстве иностранных дел. Гонконг находится под опекой британской короны, и так будет продолжаться до июня девяносто седьмого года. — Ники на секунду задумалась. — Кто знает, может быть, он отвечает за отношения с Китаем или Гонконгом. Он помалкивает о том, чем он там на самом деле занимается.

— Ясно. — Кли снова обратился к Йойо. — Извини, что перебил тебя. Продолжай, пожалуйста.

— Мама Май есть много гуаньси. Посылай меня южный Китай. Отец Май давай деньги. Моя имей ваш деньги. Храни хорошо. Мама Май говори, надо много деньги. Надо давай взятки. Очень важный люди.

— Как ты попал в Гонконг? — спросила Ники.

— Моя помогай многий люди. Простой люди. Они ненавидеть правительство. За то, что правительство делай студенты. Жалей студенты. Они любить демократия. Моя помогай много разный люди. Мама Май помогай ехать Шеньчжень…

— Это рядом с Гонконгом, — пояснил Кли, взглянув на Ники. — Экономическая зона, что-то вроде самого Гонконга, быстро развивающаяся, надо сказать.

Йойо кивнул:

— Вы знай Шеньчжень, Кли?

— Да, я делал о нем материал около трех лет тому назад. — Он снова взглянул на Ники. — Это что-то вроде огромного притона, где полно всякого сброда, уголовников вперемешку с настоящими деловыми людьми и предпринимателями. Но продолжай свой рассказ, Йойо.

— Моя нужно документ, чтобы ехать Шеньчжень. Все китайский люди надо иметь документ. Разрешение. Отец Май имей друг. Этот друг имей гуаньси. Он покупай моя документ.

— Но как ты добрался в Шеньчжень из Пекина, ведь это так далеко? — спросила Ники.

— Отец Май вози меня Шанхай. Автомобиль. Его брат очень помогай. Он передавай меня друзья. По цепочка, Ники. Они помогай студентам. Моя нельзя говорить больше. О'кэй? Ваша понимай?

— Да, конечно, я понимаю, — согласилась она. — Ты не хочешь слишком много рассказывать о том, как работает эта цепочка, потому что другие студенты могут воспользоваться ей.

— Правильно понимай, Ники. Моя приехай Шеньчжень август месяц, самый начало. Моя имей связь. Круг друзей. Живи там две неделя. Друг в Шеньчжень один день води меня на улицу Чжун Йин один день. Шумный торговый улица есть. Один сторона — Китай. Другой сторона — Гонконг. Много турист. Мы подкупай полиция. Их гляди другая сторона. Я пересекай граница.

— Но ведь по другую сторону улицы Чжун Йин посты гонконгской полиции, — заметил Кли. — Я знаю это место. Как тебе удалось перейти границу?

— Моя бегай. Ускользай боковой улицы. Моя прятай. Добирайся до вода. Гонконг — другой сторона залив. Господин Лун имей лодка, она поджидай меня. Каждый день поджидай. Пока моя не приходи. Моя плыви к Гонконг лодка господин Лун. Господин Лун смотри за мной в Гонконг. Он хороший люди.

— А кто такой господин Лун, Йойо? — допытывалась Ники.

— Он — брат мама Май. Большой-большой человек Гонконг. Большой бизнесмен. Его уезжай в Шанхай сорок восьмой год, раньше чем приходи коммунисты в сорок девятый. Его основала торговый дело Гонконг. Он очень богатый люди. Помогай моя. Он доставляй моя Париж.

— В Гонконге ты оказался незаконным иммигрантом без документов. Как тебе удалось выкрутиться? — спросил Кли. — Я знаю, у тебя китайский паспорт, а как насчет виз и всего такого?

— Господин Лун все устраивай. Его доставай настоящий гонконгский паспорт. На мой имя.

— Можно на него взглянуть? — попросила Ники. — Ты ведь не возражаешь, если мы на него посмотрим?

— Моя не против. — Сунув руку в карман, Йойо вытащил паспорт и протянул ей.

Кли пересел к Ники на софу. Они рассмотрели паспорт и переглянулись. Они ожидали увидеть фальшивку, но оказалось, что это настоящий гонконгский паспорт, выданный на полное имя Йойо: Чин Юнъю.

— Очень хорошо, Йойо. Твой друг господин Лун, видимо, действительно имеет большие связи, — сказал Кли, возвращая паспорт.

Йойо рассмеялся и кивнул.

— Какие у тебя планы? — спросил Кли. — Ты собираешься жить здесь, во Франции, или нет?

— Господин Лун имей контора свой торговый компания. Здесь, Париж. Он привози меня как свой секретарь. Может, моя оставайся, может ехай Нью-Йорк. — При этих словах он вопросительно посмотрел на Ники.

— Мы поговорим об этом завтра, хорошо, Йойо? — сказала она, взглянув на часы на каминной доске. — Думаю, что нам пора трогаться. Если не ошибаюсь, господин Лун ждет нас в восемь?

— Да. — Йойо поднялся. — Он и госпожа Лун жди нас тогда. Гостиница «Ритц». Площадь Вандом. Номер, где живи Эрнест Хемингуэй.

Кли и Ники многозначительно переглянулись, и Ники, не сдержавшись, расхохоталась. Кли тоже засмеялся.

— Что случайся? — озадаченно спросил Йойо.

— Я не перестаю радоваться, что твоя судьба так счастливо переменилась, Йойо. Господин Лун и вправду твой добрый дух.

— О да, господин Лун есть очень добрый дух, очень большой удача.

34

Ники думала об Анне Деверо с самого Мадрида, и потому в воскресное утро она решила позвонить ей в Пулленбрук.

— Как прекрасно слышать твой голос, Ники, — сказала Анна.

— Взаимно, Анна. Я в Париже с Кли и вот подумала, что надо бы позвонить вам.

— Очень рада. Я не знала, где найти тебя, — мне бы очень хотелось поговорить с тобой.

Голос Анны был необычным, и Ники, переменив ногу, выпрямилась на стуле.

— О чем? — осторожно спросила она.

— О Чарльзе. Ники, я…

— Анна, я так виновата перед вами, что притащилась в Пулленбрук со своими нелепыми домыслами. Знаю, как сильно вас огорчила, мне не следовало этого делать. Действовала по наитию, совершенно не подумав. Чарльз действительно покончил с собой три года назад, теперь я это знаю наверняка. В том репортаже был не он, мне лишь показалось.

— А вот я в этом как раз не уверена, — возразила Анна.

Ники замерла, сжав телефонную трубку.

— Что вы хотите сказать?

— Я все думала о тех двух фотографиях. Когда ты показала их мне в первый раз, я увидела сходство. Если честно, оно было очень сильным. Но потом тут же убедила себя в том, что это не может быть Чарльз по той простой причине, что мой сын никогда не поступил бы так подло, никогда бы не опустился до того, чтобы имитировать свою смерть. Однако последние две недели эти фотографии буквально стоят у меня перед глазами.

— Забудьте о них, Анна. Это был не Чарльз. Честно, не он.

— Мне хотелось бы снова взглянуть на них, — тихо промолвила Анна. — Не будешь ли ты так добра, не перешлешь ли их мне?

— Но они уничтожены. Я решила, что хранить их незачем.

— У тебя их и в самом деле нет?

— Конечно. Я избавилась от них, порвала и выкинула.

В трубке воцарилось молчание. Ники немного подождала, потом сказала:

— Анна, вы слушаете меня?

— Да, слушаю.

Голос ее показался очень слабым, тихим, и Ники воскликнула:

— Анна, что с вами?

— Если честно, я совсем не сплю. Наверное, оттого, что все время думаю о Чарльзе. Все вспоминаю и вспоминаю…

— Ах, Анна, дорогая, не мучайте себя так, — мягко произнесла Ники, переполненная состраданием. — Это моя вина. Я не знаю, как помочь вам, как успокоить вас, ну что мне сделать, чтобы вам стало лучше? — Ответа не последовало, и Ники спросила: — Могу я что-то сделать для вас?

— Может быть, ты приедешь в Англию, дорогая? Я хотела бы поговорить с тобой. Мне необходимо поговорить с тобой и только с тобой.

У Ники упало сердце. Она собралась уже отказаться, но вспомнив, что именно она виновата в той сердечной боли, которую испытывает сейчас эта женщина, произнесла:

— Я приеду к вам завтра, но только на один день. В Пулленбрук мне добраться не удастся, так что не могли бы мы встретиться в Лондоне? За обедом?

— Конечно, конечно, это будет великолепно! — голос Анны приобрел бодрость и силу, и она торопливо сказала: — А почему бы нам не встретиться у меня дома? Там тихо, никто не помешает, и это намного удобнее, чем в ресторане.

— Хорошо, Анна. Договорились. Увидимся завтра, скажем, между двенадцатью и половиной первого.

— Жду встречи с нетерпением.

— Передайте наилучшие пожелания Филипу.

— Обязательно передам. Он сейчас гуляет, а то бы я пригласила его к телефону. Я знаю, что ты хотела бы с ним перекинуться словечком. Ну что ж, хорошо, до завтра, дорогая, и еще раз большое спасибо.

Повесив трубку, Ники села за письменный стол в маленьком рабочем кабинете Кли и задумалась о разговоре с Анной. Не кто иной, как она разбередила старую рану Анны, которая уже почти затянулась за прошедшие три года, и заставила ее снова страдать.

Прошлое нахлынуло на эту очаровательную женщину с новой силой, причиняя страшную боль, хотя она заслуживала лучшей доли. Подумав о Чарльзе и о том, как он поступил со своей матерью, исчезнув без следа, Ники опять испытала досаду, но мгновенно прогнала ее прочь. С ним все кончено, он больше не сможет отравлять жизнь Анне. Она найдет способ помочь ей залечить душевную рану. Она убедит Анну Деверо в том, что ее сын мертв. Что отчасти и в самом деле так.

Входная дверь хлопнула, испугав ее. Она выскочила в маленькую прихожую. Там стоял Кли с ворохом покупок. Два длинных французских батона торчали из одной сумки, овощи — из другой, а букет цветов примостился сверху третьей.

— Привет, — сказал он улыбаясь. — Пошли поболтаем, пока я все это разгружу.

Ники последовала за ним в кухню.

— Ты собрался накормить целую армию! — воскликнула она. — Что у тебя сегодня на обед?

— Деревенский омлет Донованов, к примеру, — ответил он, опуская пакеты на кухонный стол.

— Это еще что за блюдо, позвольте вас спросить?

— Увидишь. Мое фирменное блюдо — очень вкусно. Тебе понравится. — Выхватив из пакета букет цветов, Кли повернулся и вручил его Ники. — А это моей девочке, — проворковал он, наклоняясь и целуя ее в щеку. — Утром, поднявшись чуть свет, милой я собрал букет, — продекламировал он с сильнейшим ирландским акцентом.

— Ой, Кли, как замечательно, вот спасибо, — сказала Ники, принимая из его рук цветы и погружая лицо в самую середину букета. Потом она порывисто обняла возлюбленного и прижалась к нему крепко-крепко. Приблизив свое лицо к его лицу, она прошептала: — Я люблю тебя.

— И я люблю тебя, Ник. — Он приподнял ее подбородок, заглянул в глаза и добавил: — Ты никогда не узнаешь, как я тебя люблю, — придется тебе это показать. Начнем с приготовления нечто среднего между завтраком и обедом, потому что, боюсь, мы сядем за стол не раньше четырех.

— Тебе помочь?

— Как только я перетащу зелень на разделочный стол, стели скатерть, открывай шампанское, наполни два бокала и добавь в каждый немного апельсинового сока. А потом можешь посидеть здесь и поболтать со мной, пока я готовлю омлет. Как ты на это смотришь?

— Годится, — согласилась Ники со смехом и помогла ему перетащить пакеты со снедью в другой конец кухни, затем поставила цветы в вазу. Расстелив скатерть, расставив и разложив тарелки, ножи и вилки, она стала откупоривать шампанское. Ее отец любил коктейль под названием мимоза — смесь шампанского и апельсинового сока, и она со знанием дела приготовила две порции.

— Пью за девушку, которую люблю, — сказал Кли, касаясь своим бокалом ее бокала. — Твое здоровье.

— И твое, дорогой. — Ники улыбнулась.

Кли подошел к длинному разделочному столу у окна, разгрузил сумки и принялся за стряпню.

Ники наблюдала за ним, отмечая, как ловко и скоро он управился с овощами, которые, по-видимому, предназначались для омлета. «Может, он собирается приготовить омлет по-испански», — подумала она и подавила улыбку.

— Ты не изменил своего намерения ехать завтра в Брюссель? — спросила она через некоторое время.

— Не-а. Ехать надо. А что?

— Я позвонила Анне Деверо, пока тебя не было, и расстроилась, когда услышала, как она подавлена. Впрочем, я не то слово подобрала, точнее сказать, она чем-то обеспокоена.

Кли повернулся и задумчиво посмотрел на Ники.

— Полагаю, ты выпустила джина из бутылки. Или, если вернее, открыла ящик Пандоры. Разве нет?

— Да, в этом моя вина, Кли. Я поступила глупо, рассказав ей все. Мне надо было подождать, все обдумать, посоветоваться с тобой.

— Именно так тебе и следовало сделать, а я бы уж точно посоветовал выкинуть все из головы. Ну да ничего. Что было, то было. — Он повернулся к столу и стал чистить три огромных картофелины, лежащие на доске. — Как ты собираешься поступить, Ники? Анне можно чем-то помочь? — спросил он, не отрываясь от дела.

— Она хотела, чтобы я приехала повидать ее. Просила о встрече. Сказала, что хочет говорить со мной и больше ни с кем.

— А как же Филип? Разве он не может ее утешить?

— Наверное, может, но мы просто были очень близки. Во всяком случае, я была… — Ники не закончила фразу.

— Во всяком случае, ты была помолвлена с Чарльзом, — закончил Кли ее мысль, улыбаясь через плечо. — Право же, не стоит так осторожничать и ходить вокруг меня на цыпочках, когда речь заходит о Чарльзе Деверо. Вы и в самом деле были помолвлены, у тебя с ним были близкие отношения, у каждого из нас есть прошлое, в нашем-то возрасте. И много всего за плечами.

— Спасибо за понимание. В общем, я согласилась слетать завтра в Лондон пообедать с Анной. Раз ты говоришь, что пробудешь в Брюсселе дня два-три, я подумала, что ты не будешь возражать, если я поеду.

— Конечно, я не возражаю, я бы даже не возражал, если бы никуда не ехал. Поступай, как считаешь нужным, я не собираюсь надевать на тебя хомут. Я не из таких. — Кли повернулся к Ники и, прислонившись к столу, добавил: — Я также надеюсь, что и ты не собираешься надевать хомут на меня.

— Никогда! — Ники замотала головой. — Исключено, можешь быть уверен. К тому же ты в глубине души холостяк, если помнишь. Ты выковал себя по образу и подобию Роберта Капы много лет назад, когда был еще мальчиком. Я знаю, что тебе доставляет удовольствие мотаться по миру с фотоаппаратом, точь-в-точь как ему. Я все понимаю.

Кли положил нож и подошел к ней. Взяв бокал из ее руки, он поставил его на стол и заставил ее подняться.

— Послушай, бесценная моя. Да, я хочу мотаться по миру и снимать, я ценю свободу передвижения, но вовсе не до такой степени, чтобы поставить крест на любви. И я хочу, чтобы ты была рядом со мной. — Он крепко поцеловал ее в губы, потом слегка отстранил от себя и застенчиво улыбнулся. Осторожно дотронувшись до ее лица пальцем, он сказал: — Мы поженимся?

Застигнутая врасплох, Ники молча смотрела на него.

— Твое предложение так неожиданно. Я что, должна дать ответ сегодня?

— Нет, ты не должна давать ответа сегодня. — Кли улыбнулся и поцеловал ее в кончик носа. — Ты можешь решить сегодня, или на следующей неделе, или когда захочешь. При условии, что скажешь «да».

35

Подобно Пулленбруку, квартира Анны на Итон-сквер была прекрасна и по-своему впечатляюща. Ее отделал много лет назад английский художник-декоратор Джон Фаулер — это была одна из его последних работ перед смертью.

Гостиная была просторна, с высоким потолком, а стены выкрашены в особенный блекло-розовый цвет, которым так гордился художник. Занавеси из тафты на двух высоченных окнах были тоже розовые, но более темного оттенка. Розовый цвет присутствовал в комнате повсеместно и придавал ей неповторимый колорит. Георгианские безделушки, обюссоновский ковер и несколько больших полотен Стаббса, изображавших лошадей, довершали элегантный интерьер. В гостиной были также покрытые скатертями столики с семейными фотографиями в серебряных рамках, горшки с высокими белыми орхидеями, многочисленные вазы с цветами и медленно сгорающие ароматизированные свечи.

Солнечным воскресным утром Анна и Ники сидели на маленьком диванчике возле одного из окон, выходивших на Итон-сквер. Из него виднелись густые кроны деревьев в парке.

Анна впервые после последнего визита Ники почувствовала себя спокойно — это было видно по ее лицу. Жесткие складки вокруг рта почти исчезли, движения стали свободными. Ощущение угнетенности отступило, и она даже улыбалась.

Испытывая облегчение оттого, что ей удалось утешить Анну, Ники и сама успокоилась, радуясь тому, что приехала в Лондон. Поездка себя оправдала. Было ясно, что раны, которые она неосторожно разбередила, теперь быстро затянутся. И в поведении, и в разговоре Анна все больше становилась сама собой.

Обе женщины всегда находили общий язык, и теперь, после напряженного часового разговора, узы, связывавшие их, стали еще прочнее.

— Ты не представляешь, как для меня важен твой приезд, — сказала Анна, беря Ники за руку. — Ты помогла мне обрести смысл жизни, почву под ногами, помогла собрать себя по кусочкам, и за это я тебе невыразимо признательна, дорогая. Я чересчур поддалась унынию. — Она помолчала, потом недовольно поморщилась и покачала головой. — Кажется, я начала себя жалеть, что не в моих привычках. Терпеть не могу себя жалеть — это признак слабости. Я его и в других не выношу. Спасибо, Ники, ты сотворила чудо.

— Не стоит меня благодарить, Анна, я и сама была рада приехать, — призналась Ники, пожимая ее руку. — Само собой разумеется, я люблю вас и забочусь о вашем благополучии. К тому же, у меня развито чувство ответственности. Уж раз я открыла ящик Пандоры и выпустила оттуда все эти ужасы, мне следовало поправить дело и, по возможности, успокоить вас.

— Что ж, это тебе удалось, я больше не хандрю, а крышка ящика наглухо закрыта. — Анна заглянула Ники в глаза и добавила любящим голосом: — Ты всегда была очень дорога мне, Ники, как родная дочь. Ты принесла мне сегодня огромное облегчение и помогла обрести уверенность в себе и в своих силах. — Губы ее тронула улыбка. — Ты наставила меня на путь истинный, если хочешь.

Ники улыбнулась в ответ.

— Как приятно сознавать это, Анна. В самом деле. Я так переживала за вас вчера, я чувствовала, как вам больно, как вы страдаете. — Немного поколебавшись, Ники медленно произнесла: — Две недели назад в Пулленбруке вы умоляли меня оставить Чарльза в покое. И я это сделала и надеюсь, что вы сможете сделать то же самое.

— Думаю, что смогу. Теперь смогу. Да, я уверена в этом, дорогая.

— Анна, у меня потрясающие новости. Помните Йойо, того молодого китайского студента, которого мы встретили в Пекине? Он смог бежать, объявился в Париже в прошлый четверг, и мы с Кли пригласили его к ужину в пятницу. К счастью, в прекрасном настроении и чудесно выглядит.

— Как я рада, что ему удалось спастись и теперь он в безопасности, — воскликнула Анна. Лицо ее оживилось и озарилось лучезарной улыбкой — впервые за столько дней. — Расскажи мне о нем.

Ники исполнила ее просьбу и уже подходила к концу рассказа о том, как Йойо добрался до Гонконга, и об их праздничном ужине в ресторане гостиницы «Ритц» в обществе господина и госпожи Лун, как вдруг раздался входной звонок.

— Это, должно быть, Филип, — объяснила Анна, поднимаясь и пересекая комнату. Она на секунду задержалась у двери и обернулась. — Я очень удивилась, когда он позвонил мне сегодня в одиннадцать и спросил, нельзя ли ему к нам присоединиться. Обычно он обедает в клубе. Потом я сообразила, что он хочет видеть тебя. Он так любит тебя, Ники.

— Очень рада, что Филип составит нам компанию, я ведь тоже к нему привязана, — призналась Ники. — Он такой замечательный человек.

Мгновение спустя Филип Ролингс, войдя в комнату, обнял сначала Анну, потом Ники.

— А я-то думал, что вы в Провансе, — сказал он.

— Мы и в самом деле уже должны были быть там, — ответила Ники. — Но у Кли сложности с работой. Надеемся, что сможем отправиться туда на следующей неделе.

— Там в это время года просто замечательно, — заметил Филип. Он подошел к подносу с напитками, стоявшему на комоде, и сделал себе коктейль. Обычно он не пил за обедом, но сегодня — случай исключительный. И это уже был не первый его стакан виски с содовой за день. По дороге сюда он сделал то, чего не делал многие годы, — заглянул в паб. Единственное питейное заведение, которое он знал в районе Белгрейвия, называлось «У гренадера», и он зашел туда пропустить рюмочку, прежде чем отправиться пешком на Итон-сквер.

«Ну, еще одну для храбрости», — подумал он и, кинув кубик льда в хрустальный стакан, повернулся к Анне и Ники. Ники усаживалась в кресло рядом с диваном, где уже расположилась Анна.

Поднося стакан к губам, Филип сказал:

— Будем! — И сделал большой глоток. «Смысла откладывать разговор больше нет», — подумал он и, глубоко вздохнув и собравшись с духом, подошел к дивану и сел рядом с Анной.

— Боюсь, Филип, что к обеду не будет ничего особенного, — заметила Анна. — Я оставила Пилар и Инес в поместье и приехала сегодня одна, зашла в «Харродз» и купила холодного мяса, да еще сделала салат.

— Не беспокойся, я не очень голоден, — ответил он.

— Мне намного лучше, дорогой, — продолжала Анна, улыбаясь ему. — В обществе Ники я почувствовала удивительный прилив сил.

— Это заметно.

— Мне и в самом деле лучше, Филип. Честно.

— Верю, — согласился он.

— Я только что рассказывала Анне о Йойо, — вступила в разговор Ники. — Вы ведь помните, тот студент-китаец, который нам помогал в Пекине. Ему удалось добраться до Гонконга, а потом и до Парижа, мы виделись с ним на прошлой неделе.

— Один из счастливчиков. — Филип покачал головой. — К сожалению, многие другие студенты, боровшиеся за демократию, которым удалось бежать за границу, были высланы обратно в Китай гонконгским правительством. Одному Богу ведомо, какая их постигла участь.

— Ужасно! — воскликнула Анна. — Как мы могли допустить такое!

Филип не ответил. Он одним глотком опустошил стакан, затем поставил его на старинный лакированный столик-поднос и сказал:

— Мне надо кое-что сообщить тебе, Анна, и я рад, что Ники сейчас с нами. Она тоже имеет право знать об этом.

Обе женщины посмотрели на него, и от них не скрылась ни серьезность его тона, ни мрачное выражение лица.

— Это касается Чарльза.

— Чарльза? — перебила Анна, невольно вскрикнув.

Ники замерла в своем кресле, внезапная догадка пронзила ее как острие клинка.

— Сегодня утром в министерстве на мой стол легли важные сведения. Секретные, если быть точным, но я почувствовал, что при нынешних обстоятельствах мой долг посвятить вас в эту тайну. Поскольку это совершенно секретное сообщение, я должен вас предупредить, что оно не подлежит огласке ни под каким видом. Оно не должно стать известно за пределами этих стен. Я надеюсь на ваше благоразумие и молчание. Ты должна дать мне слово, Анна. И ты, Ники.

— Ты же знаешь, я не стану болтать о том, что ты мне рассказываешь про свою работу, по секрету или нет, — обиделась Анна, скосив глаза на Филипа.

— Я даю вам слово, — пробормотала Ники. Она была взволнована и теперь гадала, что же Филип собирается рассказать.

Филип кивнул и взял Анну за руку.

— Когда Ники приезжала в Пулленбрук в августе, она была во всем права, Анна. Тот человек в репортаже Эй-ти-эн из Рима и в самом деле был Чарльз. Он действительно не погиб три года назад.

Анна охнула, глаза ее расширились. Некоторое время она была не в силах вымолвить ни слова. Наконец она воскликнула:

— Так ты говоришь, что он жив? Мой сын жив?

Филип ответил не сразу.

Ники сидела тихо-тихо, сжав руки на коленях. Она знала, какой осторожной ей следует быть во всем, что она скажет и сделает в ответ на откровения Филипа.

Анна повторила вопрос:

— Он жив? Филип, ответь же мне, наконец! Чарльз жив?

Филип глубоко вздохнул и очень ласково сказал:

— Нет, Анна, его больше нет. Он погиб.

— Я ничего не понимаю! — воскликнула та вне себя от волнения. — То ты говоришь, что Ники права, что Чарльз не покончил жизнь самоубийством и на самом деле жив. То заявляешь, что он погиб. Как же так? Ты уверен?

— Совершенно.

Ники, потрясенная не меньше Анны, изо всех сил старалась не подавать виду. Стараясь сохранить твердость в голосе, она сказала:

— Но откуда вам известно, что Чарльза больше нет?

— Мой приятель Фрэнк Литтлтон сообщил мне об этом сегодня утром. Мы с Фрэнком учились вместе в Харроу-Скул, а потом в Кембридже, мы с ним близкие друзья с тех самых дней. Фрэнк служит в секретной разведывательной службе, но он не агент, не оперативник. Он работает с бумажками. Сегодня утром он вызвал меня к себе запиской. Я пришел, и он сказал мне, что сын Анны убит.

— О Господи, что ты говоришь? — Анна обратила на него полубезумный взгляд. — Агенты, разведки. Чарльз что, был замешан в чем-то опасном?

— Фрэнк не стал мне сообщать подробности, — тихо ответил Филип, размышляя над тем, как помочь Анне справиться с новыми муками.

— Вы только что сказали, что он был убит. — Ники вопросительно взглянула на Филипа. — Значит, он умер насильственной смертью. И уж конечно, это был не несчастный случай. Вы хотите сказать, что его убили?

Филип кивнул. Он обнял Анну, издавшую сдавленный стон. Ее начала бить дрожь.

— Когда был убит Чарльз? — потребовала ответа Ники.

— В конце прошлой недели, — ответил Филип.

— Где? — Ники сжала руки.

— В Мадриде. Он находился на борту самолета, взорвавшегося в мадридском аэропорту. Это был маленький частный самолет марки «Фалькон».

— О Боже! — Анна скорбно вскинула руки к губам. — Чарльз! Мальчик мой! — Она повернулась к Филипу и умоляюще произнесла: — Пожалуйста, Филип, расскажи мне все. Я ничего не понимаю.

— А тело нашли? — перебила ее Ники.

Филип помолчал, потом сказал вполголоса:

— Взрыв был очень силен.

Анна тихо всхлипывала, уткнувшись в его плечо, тщетно пытаясь успокоиться.

— Вы говорите, что сведения дошли до вас через старинного приятеля из разведслужбы, — продолжала Ники. — Это значит, что Чарльз находился на оперативной работе, работал в разведке. А если так, его вполне могли убрать иностранные агенты. Да?

— Полагают, так.

— Но вы не уверены?

— Фрэнк сообщил мне лишь самые общие сведения, он и не обязан рассказывать мне все. Но он знает Анну, знает, что мы собираемся пожениться, и потому решил, что мы должны знать правду. Он свою шею подставил ради меня. Но уж конечно, он не станет нарушать секретность. Секретность намного дороже, чем его место.

Подавшись вперед, Ники спросила:

— Но он не намекнул вам, кто предполагаемый убийца или убийцы?

Филип заколебался.

— У меня создалось такое впечатление, что это могли быть израильские агенты.

— «Моссад»! — воскликнула Ники в изумлении. — Но зачем «Моссаду» убивать Чарльза Деверо? Из того, что вы нам только что рассказали, создается впечатление, что он был британским агентом. Англичане и израильтяне не станут убирать друг друга. Они же союзники.

Филип не ответил.

— Он ведь работал на британскую разведку, разве нет? — допытывалась Ники, ибо ее журналистская натура уже вырвалась наружу.

Филип покачал головой.

— Видимо, нет. Фрэнк сообщил мне… — он осекся, подумал и закончил: — Мне не следует больше ничего говорить. Но я не знаю ничего существенного кроме того, что уже рассказал вам.

— Еще один вопрос, — настаивала Ники. — Если Чарльз не работал на англичан, он должен был работать на кого-то еще. На кого?

— Фрэнк ничего не объяснил мне, Ники. Однако он подразумевал, что Чарльз был связан с какой-то организацией на Ближнем Востоке.

Ники была потрясена.

— Террористической организацией? Вы именно это хотите сказать?

Филип кивнул.

— Вы думаете, что он был террористом?

— Возможно, — ответил Филип.

— Он работал на ООП? «Абу Нидал»? Народный фронт освобождения Палестины? На кого же?

— Фрэнк прямо не назвал ни одну из этих группировок, но дал понять, что Чарльз работал на палестинцев.

— Я не верю этому, — воскликнула Ники. — Не верю.

— Палестинцы, — проговорила Анна, вдруг отстранившись от Филипа и выпрямляясь. Она в замешательстве переводила взгляд с Филипа на Ники. — Ты сказал, что Чарльз работал на палестинцев?

— Да, Фрэнк имел в виду именно это.

Анна смертельно побледнела. Глаза ее будто остекленели, из них ушла жизнь. Она сидела, глядя вдаль; казалось, она видит то, что не могут видеть Ники и Филип. Ее отрешенность, молчание и совершенная неподвижность производили такое впечатление, точно она впала в транс.

Филип обеспокоенно посмотрел на Ники.

Ники кивнула. Памятуя о том, что ей сказал Чарльз в Мадриде, она проговорила:

— Возможно, Чарльз не был предателем. Может быть, он был двойным агентом. Британским разведчиком, который ушел в подполье и работал и жил по легенде.

— Не знаю, — ответил Филип. — Впрочем, все возможно. Иногда такие операции проводятся на очень высоком уровне. Так что сотрудники, не имеющие к ним отношения, могут ничего не знать, по соображениям безопасности. Возможно, Фрэнк не в курсе дела в целом.

— Именно, — воскликнула Ники. — Если Чарльз был двойным агентом, то он уж точно не предатель, не так ли?

— Да, — согласился Филип и посмотрел на Анну, надеясь, что она слышит то, что говорит Ники. А в этом был свой резон. Такое возможно. Очень даже возможно. Предположение Ники и в самом деле очень разумно.

Ники откинулась на спинку кресла, быстро прокручивая в голове все факты, имеющиеся в ее распоряжении, и вдруг подумала: «А действительно ли Чарльз погиб? Или же инсценировал свою смерть во второй раз?»

Он мог не поверить ее обещанию держать язык за зубами. Он боялся — боялся, что она навлечет на него опасность. Да, видимо, так оно и есть. Ему удалось «погибнуть» во второй раз для того, чтобы продолжать работу в качестве тайного британского агента.

Сердце ее сжалось. Ну что, что ей теперь думать? Погиб ли он на самом деле? Если да, то «Моссад» убрала не того. Неужели они ликвидировали британского секретного агента?

В квартире Кли все было тихо. Даже тиканье часов не нарушало спокойствия. Было поздно, почти полночь. Ники была одна, Кли все еще находился в Брюсселе по заданию «Пари матч». Она уже поговорила с ним по телефону, не слишком распространяясь о своем пребывании в Лондоне. Теперь она сидела в гостиной, доедая суп и размышляя о событиях минувшего дня.

Ошеломляющие известия, принесенные Филипом, поразили ее не так, как Анну, — и по совершенно очевидной причине. В конце концов, она виделась с Чарльзом десять дней назад, выслушала его рассказ и поверила ему. А еще она верила, что он жив. Чарльз Деверо, которого она знала, с которым была помолвлена, был в высшей степени изощренным, изобретательным человеком. Поэтому разумно было бы предположить, что он еще и прекрасный агент, лучший из лучших. Так что его могло не быть на борту самолета, взорвавшегося в мадридском аэропорту. Не исключено, что ему удалось устроить так, что все подумали, будто он находился там, потому что ему нужно было, чтобы и она, и все остальные считали его погибшим. Она уверена, что на борту «Фалькона» был другой.

Независимо от того, жив он или мертв, она уверена, что он не работал на палестинцев; он просто проник в террористическую организацию. В глубине души ей хотелось рассказать Анне все, что она сама знала, лишь бы той стало легче при мысли о сыне. Но ради Чарльза, на тот случай, если он все-таки жив, она не осмелится и слова вымолвить.

Наконец Анна вышла из полузабытья, и у Ники появилась возможность повторить свои рассуждения о том, что Чарльз не предатель, а двойной агент. А еще она упирала на то, что приятель Филипа Фрэнк Литтлтон не располагает полными сведениями.

Ее доводы несколько успокоили Анну, и через некоторое время, извинившись, она удалилась в спальню, сказав, что ей необходимо побыть одной.

Ники и Филип проговорили еще с час, прежде чем она отбыла в аэропорт «Хитроу», а оттуда в Париж. В какой-то момент Филип высказал опасение, что он совершил ужасную ошибку.

— Мне, наверное, не стоило ничего рассказывать Анне. Как ты думаешь, Ники? Надо было бы сохранить все в тайне.

Ники убедила его, что он поступил совершенно правильно, и Филип повеселел.

— Я очень люблю ее, Ники, вот уже много лет, — признался он. — Даже не мог поверить своему счастью, когда она наконец согласилась стать моей женой. И рассказал ей о Чарльзе, потому что уважаю ее, потому что мы всегда были откровенны и честны друг с другом. Ни она, ни я никогда не прибегали ко лжи. Анна разумная женщина, и я подумал, что она имеет право знать то, что знаю я о ее сыне, знать то, что Фрэнк доверил мне по старой дружбе. А еще я подумал, что ты тоже должна знать правду.

«Если только это и действительно правда», — сказала себе Ники, но вслух произнесла:

— Да, вы правы, Филип, вы и в самом деле поступили наилучшим образом. Ни одна женщина не хочет, чтобы мужчина обращался с ней как с недоумком.

— Ники, крошка моя, ты увиливаешь от ответа, — сказала Мария-Тереза. — Как это ты не знаешь, хочешь ли ты выходить замуж за этого, твоего Кли? Тебе следовало бы прояснить для себя собственные намерения.

— Но я и вправду не знаю, — возразила Ники. — Он сделал мне предложение только в воскресенье утром.

— Но сегодня-то уже вторник! — рассмеялась Мария-Тереза. — Пора, пора тебе разобраться в своих чувствах. Я думаю, что он надеется получить от тебя ответ по возвращении в Париж завтра утром. Не так ли? По моему мнению, ты должна сказать «да», дорогая. А что еще ты можешь сказать?

Ники улыбнулась француженке, ее дорогому другу с детских лет.

— Ах, Мария-Тереза, ты неисправимый романтик. А я ведь могу сказать «нет».

— М-м-м-да, пожалуй. С другой стороны, зачем тебе отказывать, если ты так влюблена в него?

— Почему ты так думаешь?

— Вижу по твоим глазам, моя крошка. Когда ты говоришь о нем, личико твое так и светится любовью.

Ники вздохнула.

— Поглядим. Полагаю, я приму решение в Провансе. В последние дни у меня не было времени подумать об этом. — Взглянув на часы, она воскликнула: — Ой, мне пора! Я обещала Йойо, что поужинаю с ним вечером, а у меня еще столько дел на сегодня. Спасибо за прекрасный обед. Бог даст, когда я вернусь из Прованса, с тебя уже снимут гипс, и я дам ответный роскошный ужин в «Реле-Плаца» в твою честь.

— Вместе с Кли, я надеюсь.

Ники кивнула.

— Вместе с Кли.

— А если мы все-таки не сможем отобедать, позвони мне перед отъездом в Штаты в конце сентября. Обещаешь, Ники?

— Обещаю. Не беспокойся. Но обед у нас будет непременно. Обязательно. — Наклонившись, Ники поцеловала Марию-Терезу в щеку. — Не надо, не вставай. Я сама найду дорогу.

— Оревуар, дорогая.

— Оревуар. Всего наилучшего.

Ники захлопнула за собой дверь и сбежала вниз по крутой лестнице. Выскочив на улицу, она повернула направо, надеясь поймать такси, и наткнулась на группу мужчин, выходивших в этот момент из ресторана расположенного рядом с домом Марии-Терезы.

— О, пардон, — воскликнула она, налетая на одного из них.

— Ничего, мадемуазель, — ответил человек и обернулся.

У Ники потемнело в глазах — перед ней стоял Чарльз Деверо.

— Боже мой!

Шагнув к ней, Чарльз схватил ее за руку и затолкнул в машину, ожидавшую у тротуара.

— Бернар, Хаджи, оревуар, — крикнул он и сел следом.

— Что происходит, куда ты меня везешь, Чар…

— Тихо, — шепнул он, оборвав ее. — Ни слова больше.

36

Они стояли друг против друга в гостиной неряшливой квартиры, куда он привез ее.

— Ради Бога скажи мне, что ты делаешь в таком захолустье, как Бельвилль? — спросил Чарльз. — Я глазам своим не поверил, когда увидел тебя. Что ты здесь делаешь?

— Прежде чем я отвечу на твои вопросы, — закричала Ники, — хотелось бы задать парочку своих!

Он кивнул.

— Хорошо. Я отвечу, если смогу.

— Сначала, ты заталкиваешь меня в машину, которая несется по Парижу, сворачивает на какую-то улицу, названия которой я не успеваю рассмотреть, а потом тащишь меня в этот дом. У меня нет ни малейшего представления, где я нахожусь. Где мы, могу я узнать?!

— Это квартира на улице Жоржа Берже, северо-восточнее Триумфальной арки, за парком Монсо, рядом с бульваром де Курсель.

— Почему ты запихнул меня в машину?

— Я не знал, что ты можешь сказать от неожиданности. Проще было привезти тебя сюда. А теперь говори, почему ты здесь. Бельвилль не самое лучшее место в городе. Ты что, готовишь репортаж? Интервьюируешь местных жителей?

— Нет, а что ты вообще имеешь в виду? Здесь и правда есть о чем рассказать?

Чарльз пожал плечами.

— Откуда мне знать.

— Но ведь ты первый об этом заговорил!

— Потому что я представить себе не могу, что привело тебя сюда, только и всего. Это арабский квартал, тут полно иммигрантов из Северной Африки. Впрочем, ты должна была знать это и без меня.

— Я навещала Марию-Терезу Буре, француженку, которая меня нянчила, когда я была маленькой. Я как-то рассказывала тебе о ней.

— Что-то припоминаю.

— Она переехала в Бельвилль, потому что ее друг живет здесь. Они решили быть вместе.

— Он что, марокканец, тунисец, алжирец?

— Не знаю, я его никогда не видела. — Ники тотчас вспомнила кускус, который на прошлой неделе Мария-Тереза заказывала на обед из ресторана под названием «Танжир». Она воскликнула: — А тот ресторан, из которого ты выходил, он североафриканский, так?

— Марокканский.

— Почему ты привез меня сюда? — опять принялась за свое Ники.

— Не хотелось разговаривать посреди улицы.

— А нам есть о чем разговаривать? — Она пристально посмотрела на Чарльза и добавила: — Ты мог бы мне доверять. Я бы тебя не предала. В Мадриде я дала тебе честное слово. Вот видишь, тебе не было необходимости умирать вторично.

— Ты ошибаешься. Я полностью доверяю тебе, Ники.

— Все думают, что ты был на том маленьком частном самолете, который взорвался в Мадриде на прошлой неделе. Мне сказали, что ты погиб в результате взрыва.

Пораженный заявлением Ники, Чарльз метнул на нее острый взгляд.

— Кто сказал тебе о самолете?

— Филип Ролингс.

Он заглянул ей прямо в глаза.

— Ты виделась с Филипом?

— Да. На этой неделе я летала в Лондон. В понедельник. Я ездила навещать твою мать, она была буквально раздавлена. Она стала сомневаться в том, что ты покончил жизнь самоубийством. Я приехала к ней обедать. Хотела убедить ее, что тебя нет в живых…

— Почему она стала сомневаться?

— Из-за фотографий. Тех, с телеэкрана. Твоих фотографий.

— Ясно. Продолжай.

— Я разговаривала с ней около часа, и мне удалось наконец убедить ее, что ты мертв. И тут явился Филип. Он и сказал нам о том, что ты погиб, и объяснил твоей матери, что я была права. — Ники повторила рассказ Филипа, но не стала упоминать Фрэнка Литтлтона.

Когда она закончила, Чарльз кивнул и задумался.

— Полагаю, что Филип узнал о взрыве самолета от старого приятеля в разведке. Я знаю все о британских устоях и узах дружбы между выпускниками элитарных учебных заведений. — Показав на кресла, Чарльз сказал: — Давай присядем. Так, думаю, нам будет удобнее.

Когда они сели, он продолжил:

— Ты ошибаешься, считая, что я разыграл свою гибель, взорвав самолет. Если честно, я действительно должен был быть там, если бы не перемена в планах в самую последнюю минуту. Мне понадобилось задержаться в Мадриде — дела. И поскольку освободилось место — мое место, — его занял Хавьер. Самолет направлялся в Гибралтар, там живет его сестра. Он хотел погостить у нее в выходные.

— И ты подозреваешь, что самолет взорвали? Что кто-то пытался убить тебя?

— Не подозреваю. Я знаю, что это так.

— Кто?

— Не уверен, хотя предположения имею.

— «Моссад»?

Чарльз нахмурился.

— Почему ты говоришь об израильской разведке?

— Филип сказал, что это они могли взорвать «Фалькон», что они охотятся за тобой.

Чарльз промолчал.

— Я ничего не сказала твоей матери и Филипу. И даже не упомянула, что мы виделись с тобой в Мадриде. Была очень осторожна во всем, что говорила и делала. — Ники глубоко вздохнула. — И знаешь, я думала, что ты жив. Верила в это. Чувствовала, что ты не погиб. Так что навредить тебе, поставить под угрозу твою жизнь, я никак не могла.

Чарльз по-прежнему молчал.

— Филип сообщил одну странную новость, — торопливо продолжала Ники.

— Какую именно? — Чарльз вскинул бровь.

— Он сказал, что человек, который сообщил ему в понедельник о происшествии в Мадриде — о твоей гибели, я имею в виду, — полагает, что ты террорист.

Чарльз не шелохнулся. Лицо его снова стало задумчивым. Наконец он посмотрел на Ники в упор и произнес:

— Тот, кто для одних террорист, для других — борец за свободу.

Ники покачала головой.

— Извини, конечно, но я не понимаю, к чему ты клонишь.

— Все зависит от точки зрения, не так ли?

— Так вот оно что. — Ники долго смотрела на Чарльза, потом произнесла: — То есть ты хочешь сказать, что ты и вправду террорист?

— Ну конечно же, я не террорист!

— Ты британский агент, который ушел на нелегальное положение, — с облегчением воскликнула Ники. — Ты проник в террористическую организацию на Ближнем Востоке. Так?

— Нет, не так.

— И ты не британский агент?

— Нет, и никогда им не был. Ни двойным, ни тройным.

— Ты мне лгал тогда, в Мадриде?

— Да.

— Почему?

— Потому что не хотел говорить правду.

— Какую еще правду?

— Я и в самом деле связан с одной организацией на Ближнем Востоке, Ники.

— Как она называется?

— «Аль-Авад», что значит «возвращение».

— Я знаю, что это значит, — крикнула Ники, в ужасе отпрянув. — Это значит возвращение на родину, в Палестину. — Она подалась вперед и добавила с нажимом: — Это террористическая организация. Палестинская террористическая организация. Я кое-что слышала о ней, хотя она не так известна, как «Абу Нидал» или другие подобные группировки.

— Мы не террористы, — выпалил Чарльз.

— Как же, рассказывай! Что ты для них делаешь? — наступала Ники, возвысив голос. — Убиваешь детей и женщин, невинных людей?

— Говорю тебе, что я не террорист, — прервал ее Чарльз. — Я имею дело с деньгами, финансовыми вопросами.

Ники, сверкнув глазами, крикнула:

— Вот уж не обязательно палить из «Калашникова» или «Беретты», чтобы быть террористом. Деньги, которыми ты занимаешься, идут на варварские убийства. Это что — не терроризм?

— Ники, Ники, ты что же думаешь, что британская секретная служба, ЦРУ, «Моссад» или французская Дэ-эс-тэ лучше? Все они хороши. Везде то же самое. Все лгут, обманывают, убивают и умирают — во имя чего, спрашивается? Говорят, во имя патриотизма. Так вот, палестинские борцы за свободу — тоже патриоты.

— Побереги свое красноречие! — взорвалась Ники, не веря своим ушам. — Подумать только, Чарльз связался с палестинцами. Вот уж никогда не предполагала! — И все же она взяла себя в руки, понимая, что ни ее прошлые отношения с Чарльзом Деверо, ни чувство ярости и гнева не должны помешать ей. Чувства не должны мешать мысли. «Думай головой, — сказала она себе, — задавай вопросы, докопайся до сути. Разреши загадку Чарльза Деверо раз и навсегда».

— Зачем тебе все это? — спросила она. — Ради денег? Ради чего?

Чарльз отпрянул с презрительным выражением лица и с горечью проговорил:

— Как же плохо ты меня знаешь, Ники, если считаешь, что меня можно купить. Я работаю на эту группу потому, что верю в нее, верю в ее цели.

— Ты веришь в их цели?! — Ники зло прищурилась. — Ты хочешь сказать, что разделяешь их идеологию? Да?

— Да, именно это я и хочу сказать.

— Но почему? И почему ты? Англичанин, аристократ. Никак не пойму.

— Ты действительно хочешь понять?

— Что за глупый вопрос, конечно, хочу.

Чарльз откинулся в кресле, положил ногу на ногу и внимательно посмотрел на нее.

Ники вдруг заметила, что на нем коричневые контактные линзы. Они и в самом деле меняли внешность. Он показался ей совершенно непохожим на того Чарльза Деверо, которого она когда-то любила.

Подумав несколько секунд, он сказал:

— Причиной всему — мужчина, которого я любил…

— Мужчина!

— Нет-нет, Ники, ты совсем не то подумала. — Чарльз усмехнулся и продолжил: — Итак, я любил мужчину, а он любил меня, вот почему я оказался в рядах «Аль-Авад», защищающей дело палестинцев. Его любовь, его влияние на меня, его величие — все это вместе взятое повлияло на меня таким образом, что я воспринял его убеждения и пошел по его стопам.

— Он палестинец, так?

— Он был палестинцем.

— Он умер?

— К несчастью, да.

— Кто он такой?

Прежде чем дать ответ, Чарльз поколебался, но совсем недолго.

— Мой отец. Он был моим отцом.

Ники как громом поразило. Наконец она смогла пролепетать:

— Ты хочешь сказать, что Генри Деверо — не твой отец?

— Да.

— Анна тебя усыновила?

— Нет. Анна — моя мать.

— Твоя настоящая мать?

— Да. Точно так же, как Найеф аль-Кабиль — мой настоящий отец.

— У Анны Деверо был роман с палестинцем? — В голосе Ники прозвучало недоверие.

— Да. Но об этот может рассказать только она сама, так что я помолчу. Если хочешь узнать больше, спроси ее.

— Но ты родился и вырос в Англии, получил образование в Итоне и Оксфорде. Как все случилось? Как ты столь близко сошелся со своим отцом?

— Моя мать посчитала, что я должен знать его.

— Когда ты с ним познакомился?

— Еще в детстве, мне было лет шесть.

— И тогда же тебе начали промывать мозги?

— Нет, намного позже, когда я все уже понимал как надо. Только я не считаю это промыванием мозгов. Это было его завещание мне. В моих жилах течет его кровь! Я его сын!

— Кровь твоего отца для тебя важней, чем кровь матери? Я тебя правильно поняла?

— Вероятно, я и в самом деле больше аль-Кабиль, чем Клиффорд. В этом-то, наверное, все и дело. Я сын своего отца.

— Когда он умер?

— Он был убит в восемьдесят первом году. В Южном Ливане, когда там началась заваруха.

— И ты именно тогда проникся его делом?

— Нет, это случилось раньше, в семьдесят девятом. Отец попросил меня помочь его организации в финансовых вопросах. Он основал «Аль-Авад» в пятьдесят восьмом, и, хочешь верь, хочешь нет, но придерживался умеренных взглядов, верил в согласие, насилие было ему чуждо, Ники. Отец верил в успех за столом переговоров.

Ники пропустила это замечание мимо ушей.

— Так, значит, ты был членом его группы, когда мы встретились?

— Да.

— Тогда, позволь тебя спросить, почему ты завязал отношения со мной?

Снова поколебавшись, Чарльз тихо ответил:

— Поначалу это было просто влечение. Жажда плоти. Мне хотелось обладать тобой. Но я совершил ту же самую ошибку, что и мой отец.

— Как так?

— Он влюбился в красавицу англичанку. Я влюбился в красавицу американку. Я не думал, что наш роман зайдет так далеко, Ники. Потом, когда я всерьез привязался к тебе, я решил, что как-нибудь смогу все уладить: и отношения с тобой, и членство в группе моего отца, и наш брак.

— Но потом ты передумал?

— Нет, не совсем так.

— Тогда почему же ты решил исчезнуть бесследно три года тому назад?

— Не из-за тебя, хотя ты начала становиться определенной помехой. Я начал подозревать, что мне «на хвост» сели иностранные разведслужбы и собираются меня убрать.

— Какие?

— ЦРУ. И «Моссад».

— Но почему я стала помехой?

— Как я тебе уже сказал, мой отец погиб в восемьдесят первом году. Второй человек после него, который занял этот пост после его смерти, очень сильно полагался на меня, куда значительнее, чем мой отец, и в самых разных случаях. Меня и в самом деле глубоко затянуло это дело, гораздо больше, чем мне хотелось бы, хотя я искренне верил в правоту отца. И тем не менее…

— Тебе хотелось вести привычную жизнь в Лондоне, так?

Чарльз кивнул.

— Да. К восемьдесят шестому году, вскоре после того, как мы были помолвлены, я понял, что ничего не получится. Ты оказалась слишком серьезной помехой. А еще я понял, что поступаю с тобой нечестно, мне не хотелось подвергать тебя опасности. Итак, все это, вкупе с моими опасениями насчет спецслужб, убедило меня в том, что я должен исчезнуть. Что я и сделал.

— И твоя мать ничего не знала?!

— Ничего. Отец не хотел, чтобы она знала. Не хотел этого и я.

— Зачем же ты мне все это рассказываешь?

— Потому что не вижу причин, по которым тебе не следовало бы это знать.

— Ты прикажешь своим, чтобы меня убрали?

— Не говори глупостей, Ники.

— Я ведь могу выдать тебя.

— Ну и что? Теперь это уже не имеет никакого значения.

— Почему же?

— Сегодня я уезжаю на Ближний Восток. И больше не вернусь в Европу. Останусь жить там до конца своих дней.

— Почему?

— Здесь становится слишком опасно. Есть и другие причины, о которых я умолчу.

— Ты едешь в Ливан?

— Я не могу сказать тебе, куда я еду, ты же прекрасно понимаешь.

Неожиданно раздался стук в дверь. Чарльз посмотрел на нее и произнес:

— Войдите.

На пороге стоял Пьер, тот самый человек, который обыскивал ее номер в Мадриде.

— Машина ждет внизу, — сообщил он.

Чарльз кивнул и поднялся. Повернувшись к Ники, он сказал:

— Мне пора. В Ле-Бурже меня ждет самолет.

Ники тоже поднялась.

— Я ни о чем не стану рассказывать твоей матери, даже о том, что мы сегодня виделись.

Чарльз кивнул.

— Не надо, не говори. Она и так страдает.

Ники почувствовала, как волна гнева поднимается в ней, но сдержалась.

— Она на днях горько плакала о тебе, — воскликнула Ники.

— Я люблю ее, но… — Чарльз не договорил, взял свой дипломат и вышел в прихожую. Ники последовала за ним.

Открыв входную дверь, Пьер подхватил два чемодана и заторопился вниз по короткому лестничному пролету на улицу.

Когда Ники и Чарльз спустились на первый этаж, он повернулся к ней и уточнил:

— На этот раз я говорю «прощай», Ники.

Она кивнула.

— Если ты думал, что я собиралась делать о тебе материал, так вот уж нет. Говорю это на всякий случай.

— Знаю. Ты слишком любишь мою мать. Ты никогда не поступила бы с ней жестоко.

Они стояли на тротуаре.

— Как тесен мир, — вдруг произнес Чарльз. — Я о том, как ты налетела на меня в Бельвилле.

— Да, уж.

— Тебя подвезти?

— Нет, спасибо, я лучше пройдусь, — сказала она.

Он чуть заметно улыбнулся.

— Прощай, Ники.

— Прощай, Чарльз.

Пьер уложил багаж и, после того как Чарльз разместился на заднем сиденье, уселся рядом с шофером. Машина медленно покатила прочь по узенькой улочке.

Ники направилась к бульвару де Курсель, не в силах справиться с роем мыслей, гудевших в голове.

Взрывная волна была так сильна, что швырнула ее ничком на тротуар. На долю секунды она потеряла сознание. Когда же она, встав на колени, обернулась, с губ ее слетел сдавленный стон. Машина, в которой ехал Чарльз, взорвалась метрах в тридцати от нее. Ники задохнулась от ужаса и рывком заставила себя подняться. Воздух был полон дыма и запаха гари, по всей улице валялись куски железа, битого стекла и клочья материи.

Со стороны парка Монсо к ней через улицу бежали патрульный полицейский, находившийся в это время на дежурстве, и несколько прохожих.

Вся дрожа, Ники прислонилась к стене дома и закрыла глаза. В этом аду спасения для него не было и быть не могло. Взорвалась именно его машина. Других на улице Жоржа Берже не было.

37

Две женщины сидели на старинной каменной скамье на вершине Горы влюбленных. Был субботний день, солнечный и теплый, и легкий ветерок резвился в кронах деревьев и гнал белые облачка по синему небосводу. Отличный сентябрьский денек.

Но женщины не замечали чудной погоды. Они сидели, обнявшись, соприкасаясь светлыми головками и наслаждаясь мгновениями покоя после долгого и трудного разговора.

Ники слегка отстранилась, заглянула Анне в глаза и закончила:

— Вот так. Я рассказала всю правду, ничего не утаив. Теперь вы знаете все.

Анна кивнула и сжала ее руку, затем вытащила из кармана платок и вытерла глаза.

— Значит, моего мальчика больше нет. — Она скорбно покачала головой. — Ты знаешь, я, наверное, сегодня выплакала все слезы. Ничего не осталось. Я скорбела по Чарльзу три года и вряд ли смогу скорбеть дальше.

— И не надо. Вам нужно смотреть вперед, Анна. Жизнь продолжается — ваша жизнь с Филипом.

— Да, дорогая, ты совершенно права. — Анна улыбнулась. — Минуту назад ты сказала, что теперь я знаю все, и это действительно так, благодаря тебе. Но ты всего не знаешь, Ники. Ты не знаешь того, что знаю я. Думаю, мне следует рассказать тебе о Найефе аль-Кабиле и о том, что произошло сорок один год назад.

— Если только вы и в самом деле хотите этого.

— Да, хочу. И Филипу я расскажу. Потом. Он тоже имеет право знать.

Посмотрев вдаль, спокойно и задумчиво, Анна начала свою исповедь:

— Я помню все, как если бы это случилось вчера. Мельчайшие подробности так же живы в моей памяти, как и тогда. Мой отец, Джулиан Клиффорд, в свое время был видным государственным деятелем, Ники. Он много общался с великим Уинстоном Черчиллем, особенно во время второй мировой войны. Они были политическими союзниками. Мой отец помогал созданию государства Израиль в сорок восьмом году. Мы с ним были в то время очень близки. Он был вдовец — моя мать умерла во время войны. Так или иначе отец взял меня с собой в Палестину, это было в сорок седьмом. Ему нравилось возить меня с собой за границу, ведь он подолгу не бывал дома. В сорок восьмом году я встретила Найефа. Он был потомком древнего и знатного палестинского рода в секторе Газа. Его семья владела землей и апельсиновыми плантациями. Их очень уважали в тех местах. Найеф был на несколько лет старше меня, и мы полюбили друг друга.

Анна замолчала.

Ники посмотрела на нее, но ничего не сказала, поняв, что она собирается с духом.

— Мы очень любили друг друга, Ники, — продолжила свой рассказ Анна. — Это была первая любовь для нас обоих, ты знаешь, что это такое. Мы не видели никого и ничего, кроме друг друга. Он был такой красивый, такой обаятельный молодой человек, не очень высокий, белокурый, с красивыми зелеными глазами, чистыми и невинными. Он был очень добр, нежен и предан, и мы стали неразлучны. В мае сорок восьмого, когда мне едва исполнилось семнадцать, я поняла, что беременна.

Анна снова замолчала и пристально посмотрела на Ники.

— В те времена все было по-другому. Я ничего не могла поделать, даже если б захотела, чего у меня и в мыслях не было. Естественно, я ужасно испугалась. Мы рассказали все моему отцу, Найеф сказал, что любит меня, и попросил моей руки. Я тоже призналась, что люблю Найефа. Но мы не услышали от него ничего хорошего. Отец был в ужасе и ярости. Он тут же отвез меня домой, в Англию. Сердце мое было разбито. Я смогла увидеть Найефа только спустя семь лет.

— О, Анна, дорогая, как это печально. Вы были так молоды, почти ребенок.

— Мы оба были детьми. И неопытны в житейских делах. У моего отца был старинный и дорогой друг, Генри Деверо, британский промышленник. Генри знал и любил меня с детства. Он был вдовцом, детей у него не было, и по просьбе моего отца он согласился на мне жениться. Наша свадьба состоялась в сентябре. Можешь представить мой ужас, когда меня, ждущую ребенка, разлучили с Найефом и выдали за человека чужого, которого я знала только как друга отца. Горе мое было огромно, но мне ничего не оставалось, как повиноваться родительской воле. Генри к тому времени знал, что у него рак лимфатических узлов и долго ему не прожить. Семьи у него не было, только дальний брат. Он всегда нежно относился ко мне и был счастлив на мне жениться. Ему нравилась мысль о том, что ему будет о ком заботиться и что он сможет прожить последние годы жизни в обществе юной супруги. Должна сказать, что он был добр ко мне и очень любил Чарльза. Но с ним я не была счастлива. Да и о каком счастье можно говорить? Наш брак был насмешкой. Но теперь, оглядываясь назад, я должна сказать, что я и не старалась что-то изменить. Генри казался мне стариком. Как, впрочем, оно и было, он годился мне в отцы.

— И само собой разумеется, вы тосковали по Найефу, — проговорила Ники, вновь касаясь руки Анны.

— О да, как я по нему тосковала! Но ничего не могла поделать. И все же у меня был очаровательный ребенок — Чарльз. Сын Найефа. Я обожала сына до самоотречения, и он помог мне залечить сердечную рану. В конце концов я привыкла — ведь ко всему привыкаешь. Чарльз родился в феврале сорок девятого, но лишь когда ему исполнилось шесть лет, я решила, что он должен узнать своего настоящего отца. К тому времени все стало намного проще, ибо Генри и мой отец умерли. И вот в пятьдесят пятом году я отвезла Чарльза на юг Франции, в Ниццу, где он и встретился с Найефом.

— И с того времени он постоянно виделся с отцом на протяжении многих лет. Чарльз говорил мне об этом в Париже.

Анна кивнула.

— Они виделись очень часто. Я поведала ему, что это большая тайна, что никто не должен знать о Найефе, так как боялась моего брата Джеффри. Надо сказать, что Чарльз оказался очень смышленым мальчиком. Он умел хранить секреты. Он любил Найефа, и Найеф любил его. Я не знала о том, чем он ему забивает голову. — Анна промолчала и, вздохнув, добавила: — Но в любом случае я ничего не могла бы с этим поделать. Когда Чарльзу исполнилось восемнадцать, он стал жить, как ему хочется, он ведь был очень самостоятельный, независимый. Но, по правде говоря, Ники, я и не подозревала, как сильна их взаимная привязанность, во что превратились их отношения, не знала до сегодняшнего разговора с тобой. Чарльз был очень скрытным. Я полагаю, должен был молчать.

— А вы восстановили свои отношения с Найефом?

— Нет. Впрочем, это не совсем так. Мы встречались с ним пару лет, наш роман возобновился там же, где мы расстались. Только это было уже совсем не то — прошлого не воскресишь. Мы расстались по обоюдному согласию. Он жил в Ливане, а я здесь, в Пулленбруке, и к тому времени он увлекся политикой и с головой ушел в свои планы. Я думаю, он уже тогда затеял свое дело.

— Чарльз сказал, что его отец был политиком умеренного толка. Вы верите этому?

— Всецело. Найеф был не из тех, кто прощает насилие или прибегает к нему. Он всегда считал, что мира можно достичь другими средствами.

— Он женился? У него были еще дети?

— Нет, он так и не женился. И детей у него больше не было — по крайней мере, мне об этом ничего не известно. Возможно, это одна из причин, по которой Чарльз так дорог ему. Он был его единственным сыном, и он предъявил на него свои права, разве нет?

— Да, так, — согласилась Ники и осторожно добавила: — А Чарльз позволил ему это сделать. У него ведь был выбор.

Анна тяжело вздохнула.

— Во всем виновата одна я, Ники, — проговорила она. — Не влюбись я в Найефа молоденькой девушкой, ничего бы не случилось…

— Но и Чарльза у вас тогда тоже бы не было.

— Это правда. — Анна заставила себя улыбнуться. — Что ж, дорогая, пора возвращаться домой. Вам с Кли скоро ехать в аэропорт. А нам с Филипом надо вам кое-что сказать. А еще я хотела показать тебе одну вещь.

Они встали. Вдали под ясным небом сверкал всеми окнами великолепный Дом эпохи Тюдоров — древний, неизменный, вечный. Вместе они сошли вниз по склону и направились к нему, держась за руку.

Некоторое время спустя они вошли в библиотеку, где разговаривали Филип и Кли.

— А вот и вы! — воскликнул Филип. — Я уже собирался идти вас искать. Инес скоро принесет чай. Я уверен, вы не откажетесь выпить по чашечке.

— Спасибо, с огромным удовольствием, — ответила Ники.

Анна лишь кивнула, подошла к письменному столу и вытащила из ящика конверт.

Ники улыбнулась Кли. Как хорошо, что он здесь с ней. Он так мило всех развлекал за обедом. Он не только добрый и чуткий, но еще и удивительно рассудительный, все умеет расставить по своим местам. Ники была счастлива, что Анна так хорошо приняла его и чувствовала себя спокойно в его обществе.

Кли подвел Ники к одному из больших мягких диванов возле камина, и они уселись рядом. Анна передала Ники конверт.

— Я думаю, тебе надо прочесть это письмо, Ники. Оно пришло в прошлый четверг утром.

Ники приняла конверт и, увидев почерк Чарльза, вздрогнула. Письмо пришло в Пулленбрук за день до его смерти. Уняв невольную дрожь, Ники посмотрела на конверт внимательнее. На штемпеле стояла дата: вторник, 5 сентября. Отправлено из Парижа. Вытащив письмо, она стала медленно читать.

Париж

Вечер понедельника 4 сентября 1989 года

Дорогая мама!

Три года назад я заставил тебя поверить в то, что покончил жизнь самоубийством. Я не мог поведать тебе мою тайну, ибо если уж мое самоубийство должно было казаться правдоподобным, то прежде всего в него должна была поверить ты. Это было жестоко по отношению к тебе, я знаю, но у меня не было никаких сомнений в том, что моей жизни угрожает опасность. Я должен был исчезнуть бесследно и принять новый облик лишь для того, чтобы выжить. За мной охотились разведслужбы разных стран. Дело в том, что втайне от тебя я давно служил делу своего отца и состоял активным членом его организации с 1979 года.

Мой отец, которого я очень любил, был человеком умеренных взглядов, что тебе доподлинно известно. То же самое относится и ко мне. К сожалению, в группе, основанной им и названной «Возвращение», некоторые изменили его принципам. В ней есть фракция, исповедующая насилие. Я не могу и не буду с этим мириться. Я много раз выступал против насилия в течение прошедшего года и ясно выражал свои взгляды, в результате чего, как мне стало известно, моя жизнь вновь в опасности — на этот раз мне угрожают члены моей же собственной организации. На прошлой неделе они пытались разделаться со мной, взорвав самолет в мадридском аэропорту.

За эти годы на Ближнем Востоке погибло слишком много людей. Этому должен быть положен конец. Палестинцы и израильтяне должны научиться жить вместе. Терроризм — зло. Его надо объявить вне закона раз и навсегда.

В моем распоряжении мало времени, всего несколько недель, быть может, пара месяцев. Прежде погибну, я должен что-то сделать для того, чтобы помочь безвинно страдающим. Как арабам, так и евреям. Десять лет я занимался финансовыми делами нашей организации и делал это совсем неплохо, даже по моему собственному мнению. В настоящее время принадлежащие группе средства оцениваются в триста миллионов долларов США. Деньги эти находятся на номерном счете в одном из цюрихских банков. Я хочу, чтобы эти деньги несли Ближнему Востоку благо, а не разрушение и смерть. Один лишь я знаю номер счета и название банка — Международный банк Цюриха. А номер счета ты узнаешь, если вспомнишь мою любимую детскую игрушку. Номер заключен в ее названии. Я хочу, чтобы вы с Филипом поехали в Цюрих в тот же день, как получите это письмо. Снимите все деньги с этого счета и переведите в другой цюрихский банк на другой счет. Номер его придумайте сами.

Мне хотелось бы, чтобы вы с Филипом использовали эти деньги для помощи детям Ближнего Востока, дабы облегчить их страдания. Деньги эти должны помогать всем детям независимо от их расы, веры или цвета кожи.

Я знаю, мама, что ты меня никогда не простишь, но я надеюсь, что когда-нибудь ты помянешь меня добрым словом. Я всегда любил тебя.

Чарльз

— Можно Кли прочтет его?

— Да-да, конечно, пожалуйста.

Ознакомившись с письмом, Кли отдал его Ники, и она некоторое время сидела молча, держа его в руках. Наконец она сказала:

— Вы вспомнили его любимую детскую игрушку, Анна?

— Конечно, вспомнила. Это деревянная лошадка. Она и сейчас наверху в детской. Чарльз назвал ее Лиска. Если взять буквы ее имени и дать каждой порядковый номер согласно алфавиту, считая, что А — это 1, то получится 131019121.

— Вы ездили в Цюрих? — спросила Ники.

— О да, в тот же день я поехала в Лондон, вечером мы с Филипом вылетели в Швейцарию и в пятницу утром уже были в банке.

— Номер оказался правильным?

— Да.

— Мы сняли деньги, получили чек на триста миллионов долларов и отправились в другой банк, где открыли новый счет, — пояснил Филип. — Мы хотим создать фонд, чтобы с его помощью строить на Ближнем Востоке больницы, столовые и школы для детей, как хотел Чарльз. Вы можете быть уверены, что так и будет.

Ники повернулась к Анне.

— Это был акт искупления со стороны Чарльза, не так ли?

— Думаю, да.

— Вы сможете его простить?

— Возможно… со временем.

После чая Ники и Кли поднялись наверх в серо-голубую спальню, где провели прошлую ночь.

Собирая свои немногочисленные вещи, Ники сказала:

— Спасибо, что приехал со мной. Ты был просто замечательный.

— Теперь ты действительно рада, что поехала, правда, Ник?

Она застегнула молнию на сумке и переставила ее с кровати на пол.

— Правда. И спасибо, что ты заставил меня это сделать. А то я в последнее мгновение спасовала.

Кли поднялся со стула и, приблизившись к Ники, положил руки ей на плечи.

— Чтобы Ники Уэллс спасовала? Никогда!

Она улыбнулась.

— Но это так. Именно ты дал мне силы встретиться с Анной и сказать ей, что Чарльза больше нет.

— Ты смогла это сделать благодаря ей, я имею в виду ваши взаимоотношения, то, что она для тебя значила и до сих пор значит, и то, какая она замечательная женщина, — сказал Кли и добавил с легким сожалением: — Одному Богу ведомо, когда мы доберемся до Прованса. Все время что-то мешает. Работа, приезд Йойо, а теперь вот это.

— О Провансе беспокоиться не стоит, — промурлыкала Ники, глядя ему в глаза. — Для поездок на ферму у нас целая жизнь впереди.

Счастливая улыбка озарила лицо Кли.

— Значит, ты говоришь да?

— Да. Я говорю да.

Он обнял ее, а потом чуть отстранил от себя. Улыбка стала еще шире, и он воскликнул:

— Но если ты выйдешь за меня замуж, то будешь жить в Париже. А как же твоя карьера на американском телевидении?!

Ники рассмеялась и легонько пожала плечами.

— Пусть об этом у Арча голова болит. Он все устроит.

Кли наклонился и поцеловал ее.

— Обещаю, что буду лучшим мужем в мире.

— Звучит ошеломляюще, особенно в устах убежденного холостяка, вроде тебя.

— С этим покончено. Ну все, пошли.

Внизу, в малом холле, их поджидали Филип и Анна.

— Ваша машина уже пришла, — сообщила Анна. — У вас достаточно времени, чтобы добраться до «Хитроу», так что не беспокойтесь, на самолет вы не опоздаете.

— Спасибо за все, — поблагодарила Ники, обнимая ее, и шепотом добавила: — Я выхожу замуж за Кли.

Анна мягко высвободилась из объятий Ники и заглянула в ее ярко-голубые глаза. Ее собственные Глаза, такие же голубые, наполнились слезами. Она улыбнулась сквозь слезы и прошептала:

— Дорогая, я так рада за тебя. И еще я всей душой благодарна тебе за то, что ты такой верный друг…

— Ники, я слышал твои слова. Поздравляю вас обоих, — сказал Филип. Он пожал руку Кли, потом раскрыл объятия Ники. — Спасибо, что нашла возможность приехать и все нам рассказать.

— По-другому я не могла поступить.

Они вышли вместе на улицу и попрощались друг с другом. Кли с Ники сели в машину, шофер включил зажигание, и они медленно покатили по посыпанной гравием дороге к главным воротам. У поворота Ники оглянулась. Анна и Филип все еще стояли на ступенях и махали им вслед, а за ними, поблескивая в лучах заходящего солнца, высился Пулленбрук. «Приехав сюда, я с первого взгляда влюбилась в поразительного мужчину, необыкновенную женщину и величественный дом, который мог бы стать и моим домом, — подумала Ники. — Я верила, что моя жизнь пройдет здесь, с ними. Но этому не суждено было случиться, и вероятно, я никогда больше сюда не вернусь. Но я оставляю здесь частицу своего сердца и всегда буду помнить… все».