Анастасия Доронина Попутчицы любви

— Имейте в виду: он должен быть ею, как минимум, снова очарован!

Сделав это категоричное заявление, клиентка сдвинула на нос очки и окинула нас взглядом, которым обычно смотрят учительницы накануне контрольной работы.

— А как максимум? — робко пискнула Люська.

— А как максимум — должна состояться свадьба. Само собой, если вы еще и это устроите, то плата за услуги существенно возрастет. Пока же вот. — И она положила на стол пачку денег. Пачка была меньшего объема, чем показывают в гангстерских и приключенческих фильмах, но все же достаточно внушительная, чтобы притягивать к себе взгляды.

И, конечно, мы с Люськой невольно стали смотреть на деньги. К радостному осознанию, что нам предлагают столь солидный гонорар, примешивалось еще и возбуждение от удачи. Тетка, так легко и непринужденно доставшая из сумки целое состояние, как-никак, была нашей первой клиенткой! И поэтому палец с загнутым багровым маникюром, которым она постучала по денежной пачке, казался нам сейчас истинным перстом судьбы:

— Только попрошу учесть, милые барышни, что провалов в работе я не допускаю. Если вы беретесь за это дело, то слова «извините, не получилось» в моем присутствии потом не произносить! Хоть землю ройте, хоть душу дьяволу закладывайте, но в конце этого месяца господин Воронов должен быть влюблен в мою дочь, как мальчишка!

Мы синхронно кивнули и одновременно пнули друг друга под столом — я, чтобы Люська одумалась, а она, дабы я не вздумала возражать. Клиентка еще раз строго глянула поверх очков, а затем встала, поправила прическу, забросила на плечо довольно объемистую сумку и удалилась, не прощаясь и не оглядываясь. Как только дверь за ней закрылась, мы с подругой, с трудом оторвав взгляды от стопки купюр, стали смотреть друг на друга.

— Ну что?

— А что?

— Что делать-то будем?

— Ни фига себе… А я думала — ты знаешь!

— Я?!

Вот так всегда! Люська снова перекладывала весь груз ответственности на мои плечи. Хорошенькое дело — не дать мне отказаться от странного поручения, а потом, округлив голубые глаза, протянуть вот с этим выражением детской наивности: «А я думала, ты знаешь!»

— Ничего я не знаю! И даже примерно не представляю, как за это взяться. Знаешь что? Надо догнать эту женщину, извиниться и сказать, что мы не сможем…

— Ага, и вернуть деньги?

— Ну разумеется.

— Динка, не надо! Во-первых, ты ее уже не догонишь. Во-вторых, если ты вернешь деньги, нам завтра нечем будет заплатить за аренду, и все полетит в тартарары — ты только подумай, столько трудов псу под хвост!

— А в-третьих?

— Ну… она наша первая клиентка. Считай, пробный шар и эта, как ее… проверка на вшивость.

Последние слова она проговорила с прочувствованной убедительностью. А потом добавила, глядя на меня честными и чистыми, как горный хрусталь, глазами:

— А в-четвертых, Динка, я просто не верю, что ты не в силах ничего придумать. С твоими-то головой и мозгами… Да просто удивительно, как мы до сих пор еще не миллионеры!

Она еще шире распахнула глаза, вплеснула руками и откинулась на стуле, как бы в немом удивлении, что мы, действительно, не миллионеры. Комплимент был грубый, но Люська знала мои слабые стороны: когда у тебя нет мужа, детей и даже карьеры, а есть только тридцать с хвостиком бестолково прожитых лет, близорукость и двадцать кило лишнего весу — то вера близких в твои мозги служит хоть и паршивеньким, но все же утешением.

Как говорится — ну и пусть, что старая дева, зато независимая и не дура.

* * *

Справедливости ради надо сказать, что идея открыть брачную контору принадлежала Люське. Мы дружили с ней уже сто лет, хотя и являлись полными противоположностями: я всегда была неповоротливым, лишенным даже в юном возрасте грации существом, у которого никогда не просили телефончик, не провожали до дому и не баловали подарками — разве что коллеги на Восьмое марта. А Люська, напротив, со студенческой скамьи покоряла мужиков пышной копной легких и золотистых, как спелая рожь, волос, нежным цветом лица, стройными ножками, белыми ручками, легкой походкой и умением смотреть на собеседника восхищенными голубыми глазами. Благодаря этому она выскочила замуж на втором курсе, и сейчас имела пятнадцатилетнего сына Вовку, мало в чем уступавшем матери по сумасбродности и капризности, и гуляку-мужа, который несколько раз в год погружался в бурный водоворот очередного любовного приключения.

Если что у нас с подругой и было общее, то только образование: мы закончили один институт, где и подружились.

Правда, Люська закинула диплом ботаника на шкаф на второй же день после его вручения (в то время она как раз ждала рождения Вовки), а я пятнадцать честных лет оттрубила экскурсоводом в Ботаническом саду. Но ботаники — не самая востребованная нынче профессия, и после сокращения штатов в Ботаничке биржа труда могла мне предложить разве что место продавца в цветочном киоске. Это мне никак не подходило («С твоими мозгами!» — воскликнула Люська, и в глубине души я была с ней согласна). Но, просидев четыре месяца без работы и проев свои, мягко говоря, невеликие сбережения, я готова была примириться с неизбежностью.

И вдруг однажды под вечер подруга ворвалась ко мне и прямо с порога вывалила две «сногсшибательные», по ее словам, новости: первая заключалась в том, что она разводится — дольше терпеть мужнины хождения «по девочкам» не было никакого терпения — а вторая…

— Я решила стать бизнес-леди! Чтобы обрести, наконец, финансовую независимость и больше не зависеть ни от одного козла!

Люська знала, о чем говорила: ее муж был довольно состоятельным и по этой причине, искренне считала она, предъявлял к ней непомерные требования.

— Феодализм какой-то! В наш век атома и нейлона запрещать женщине жить полноценной жизнью!

Она загибала пальчики, перечисляя, чего натерпелась за эти годы:

— Деньги на расходы строго в установленной сумме, сына воспитывать только по его системе, из дому без разрешения не выходить даже с подругой, тряпки покупать только с одобрения его мамы!!! Я больше так не хочу! И не буду. Вот разведусь, отсужу свою долю, а тогда…

— А что тогда?

— И тогда открою свой бизнес. Да!!! И утру ему нос, вообще всем утру!! Как в следующий раз увижу, так прямо и заявлю: «Ну что, козел, утерла я тебе нос?!»

Она плюхнулась в кресло, потирая руки, как будто бы поверженный во прах «козел» уже валялся у нее в ногах и рвал волосы от того, какое сокровище он потерял.

— Люська, да ты же не имеешь никаких специальных навыков! И после института ни одного дня не работала. Ну какой из тебя бизнесмен?

— Из меня — никакого, — неожиданно легко согласилась она. — Я буду только вдохновляющей и организующей силой. Ну и вообще… готова быть у тебя на посылках. При особенно сложных случаях.

— У меня? А я-то здесь при чем?

И тут Люська удивленно распахнула голубые глаза — как делала всегда, когда хотела чего-нибудь добиться:

— То есть как это — причем здесь ты? Ты будешь мозговым центром нашего общего дела, разумеется. С твоими-то мозгами!!!

* * *

Самое смешное, что поначалу у Люськи не было даже представления о том, каким «бизнесом» она намерена заниматься. Просто магически звучало слово — «бизнес». Она хотела во что бы то ни стало причислить себя к вожделенной категории деловых женщин и для достижения цели решила не останавливаться ни перед чем.

— Может быть, мне открыть шикарный автомобильный салон? — задумчиво говорила она, прищуриваясь на отражение в зеркале. — Представляешь: огромное сверкающее помещение из стекла и бетона, в центре — какой-нибудь «Бентли» на крутящейся подставке, а на капоте — девочки в купальниках… Модельной внешности. Из студенток театрального института наберем. Да у нас все мужики Москвы будут околачиваться. Мой бывший первый прибежит, голову на отсечение дам! Коз-зеел…

Она внезапно разозлилась, представив, как «бывший» приходит в салон и стоит у вертящейся подставки с девочками, пуская слюни.

— Фиг тебе! — сказала подруга кому-то, кого видела позади своего отражения. И сразу же перекинулась на другой проект:

— А если — не автосалон, а парикмахерскую? Такой, знаешь, дамский суперэлитный салон, чтобы там не только стрижки с перманентом, а полный набор: маникюр, педикюр, массаж, тренажерный зал, солярий… Таких девочек будем делать — тц-тц-тц! Да все богатые женихи Москвы их будут забирать тепленькими! Прям толпиться будут у входа, плечами толкаться! Мой-то бывший, конечно, всех в одну минуту растолкает. Коз-зел…

Люська опять погрустнела и, тряхнув головой, показала в зеркало не совсем приличный жест.

— Не дождешься, понял?! Чтобы я для тебя своими руками очередную бабу готовила?! — И зеркало чуть было не треснуло и не раскололось, с такой злостью Люська его отодвинула.

В третий раз она как будто призадумалась всерьез. Подперла голову рукой, уставилась на стену напротив, пару раз шмыгнула носом. И вдруг встрепенулась, хлопнула в ладоши:

— Эврика! Динка, эврика! Я открою, знаешь что? Брачную контору!!! Самое настоящее агентство, где будем сватать, сводить, женить и выдавать замуж! И тогда, Динка, все будет в наших руках. Ни один холостяк мимо не проскочит! Динка!!! Да мы же с тобой просто… мы будем восстанавливать мировую справедливость!

Она вскочила с места и, прижав руки к груди, уставилась на меня загоревшимися глазами:

— Да-да, именно мировую справедливость! Сколько по миру ходит таких несчастных, как я или ты, — это же страшно подумать! Одни — умные, милые, добрые и при всем этом — не замужем! Вроде тебя! А другие — вроде меня, тоже ничего себе такие, и мужчинам нравятся, но черт его знает, почему — им не везет! Сперва кажется, что выходят замуж за принца, что жизнь будет — как в сказке из «Тысяча и одной ночи», с морем, пальмами, сокровищами, кораблями, верблюдами… А проходит год, много два — и вдруг понимаешь, что все это был обман, мираж! Пальмы, сокровища и корабли как-то незаметно исчезли, и ты осталась на пустом берегу… с одним верблюдом.

Она всхлипнула и сердито смахнула что-то с ресниц. Может быть, соринку.

— А потом нас бросают, и мы переходим в разряд «брошенных» жен, а мужья становятся «интересными свободными мужчинами». Тогда ты решаешь снова пуститься на поиски счастья, и подходишь к зеркалу, чтобы навести красоту, посмотреть на себя и понять в конце концов, что же еще им, козлам, нужно, — то вдруг замечаешь, что ты уже не та девочка, что была совсем недавно, что у тебя морщинки, грубые руки и даже несколько седых волос. А твой «бывший», напротив, еще очень ничего. Стал «очень ничего», потому что все эти годы ты заботилась о нем, холила-лелеяла, готовила вкусную и здоровую пищу, покупала модные костюмы, наглаживала рубашки, вывозила по выходным за город, на прогулки, дышать свежим воздухом… Он расцвел на твоих заботах, как оранжерейная магнолия, заблагоухал, покрылся ленивым жирком и залоснился, а ты… вдруг стала для него просто стара!

— Люська, да ты что? — спросила я тихо и обняла ее, прижала к себе. — Он, Борька твой… Он к другой, что ли, ушел? Да? А ты говорила — сама его бросила…

Она завсхлипывала в объятиях и вдруг зарыдала, по-детски обхватив меня за шею:

— Ушел, он ушел! К Катьке-студентке из пятого подъезда. Вещи свои забрал, все упаковал в три чемодана, тщательно так, неторопливо, даже телефонную книжку со столика не забыл взять, и тапочки… Меня, Динка, эти тапочки особенно подкосили… И еще он нам с Вовкой денег оставил. И знаешь, так трусливо — за две недели до того, как уйти, открыл на мое имя счет. По почте извещение пришло. Все продумал…

— Ну, так это же хорошо, что денег дал, — сказала я осторожно и совсем не то, что думала. — Теперь ты можешь считаться совсем не «брошенной», а еще молодой, богатой и независимой… Еще такого принца встретишь — Катька из пятого подъезда, знаешь, как завидовать будет! И потом, может, Борька вернется…

— Черта с два! — Она оттолкнула меня и теперь сердито вытирала слезы. — Пусть только попробует, каз-зел! Да я об его голову… не знаю что, холодильник разобью! И принц мне тоже не нужен, те более что принцы уже лет сто как не рождаются. Выродились, наверное. И вообще! Я сказала, что буду восстанавливать мировую справедливость! Открою брачную контору — ты ведь мне поможешь? С твоими-то мозгами! И начну сватать и женить между собою тех, кто действительно этого заслуживает. У меня хорошая женщина в потные руки мерзавца ни за что не попадет! Я ее, голубку, только в проверенные… в такие, которые не оттолкнут, не отбросят! Через пятнадцать лет…

— Так ты это серьезно? Насчет брачной конторы?

— Да!!!

* * *

За дело она взялась серьезно.

Неделю или даже больше Люська изучала, как она это называла, «историю вопроса». Каждый день прибегала ко мне с горящими глазами и щеками, пылающими от возбуждения.

— Генри Робинсон! — выпаливала с порога. — Вот как его звали! И он был англичанин!

— Кто? — бормотала я.

— Человек, который придумал брачные конторы! Он жил в семнадцатом веке, представляешь?

— Так давно?

— Да, и я даже знаю точную дату — 29 сентября 1650 года! В это день в Лондоне он и открыл первую в мире брачную контору. И назвал ее — умереть можно! — «Бюро встреч и адресов». В ней всем желающим за определенную плату предоставлялись сведения о вакантных женихах и невестах, нравах и характере интересующей особы, родственных связях и даже, представь, размере ее приданого!

— Ну, это не для нас. Где мы будем брать такие сведения?

— Это пригодится в виде исторической справки! Будем рассказывать клиентам, и те сразу поймут, какой у нас древний и серьезный бизнес!

В другой раз она, чтобы подбодрить меня, да и себя тоже, принималась расписывать картины нашего будущего процветания:

— Динка, мы разбогатеем! Этот бизнес перспективен, ведь он будет действовать до тех пор, пока существуют люди! Кстати, ситуация на рынке знакомств сейчас самая благоприятная. Иностранцы стремятся заполучить жен из России и ничего для этого не жалеют! Я как раз вчера прочитала в одном солидном издании, что мировой оборот брачных агентств уже достиг двух миллиардов долларов, и около семидесяти процентов оборота им приносят наши девчонки — из России, Белоруссии, Украины и Прибалтики. Мы с тобой одно агентство создаем, а в Америке их уже больше полумиллиона — крупных и мелких! Я подсчитала — в день через наше агентство будет проходить до ста человек. И не меньше!

— Так то в Америке! — здраво возражала я. — Там вообще на каждый чих свой сервис найдется. А у нас… Мне кажется, у нас в брачные конторы не верят. Или уж, в крайнем случае, одинокая женщина сама подаст объявление о знакомстве, что называется, «без посредников». Знаешь, сколько газет сейчас такие объявления публикуют?

— И будет дура! — отрезала Люська, вскидывая голову. — Потому что… потому что… это как лечиться самостоятельно, без консультации с врачом! Во-первых, возрастает риск нарваться на неблагонадежного типа. Ведь мы же будем осуществлять полный отбор кандидатов! Во-вторых, она может наскочить на типа, допустим, благонадежного, но совершенно не отвечающего ее требованиям. А мы будем подбирать женихов, максимально соответствующих ожиданиям клиенток! В-третьих, нужно уметь себя подать, а что она может написать в газетном объявлении, чтобы на нее «клюнули»? «Не уродина, с в/о, без ж/п». А мы с тобой будем составлять такие объявления, что у каждого нормального мужика сразу во всех местах заиграет! Например: «Она уже не легкомысленная молодая девочка, но и не солидная пожилая дама. Проблем с детьми нет. Свободна, не глупа, привлекательна, романтична, сексуальна. Страстная любительница кошек и рыбалки. Если ей понравишься, будешь самым счастливым мужчиной (от 40 до 45 лет) на свете». Наконец мы сами станем сортировать весь поток корреспонденции на объявления и смотреть, опираясь на наш опыт, — что в корзину отправить, что кандидатке показать. И никаких для нее разочарований.

В конце концов, обегав пол-Москвы, она сняла офис в самом центре — на Остоженке, сделала шикарный ремонт, закупила столы, телефоны, компьютеры. Дольше всего ломала голову над названием:

— Нам надо называться как-то особенно, чтобы было понятно: мы не только знакомим, но и спасаем! И в то же время это должно быть нечто жутко романтичное — что за невесты без романтики! Что-нибудь из древней истории… так сказать, овеянное легендами…

Она задумалась.

— Может быть, «Цепи Гименея»? — предложила я.

— Динка, банально! И пошло!

— Почему? Гименей — бог брака, сын Апполона…

— Вот именно это и отвратительно! Мы не будем служить сыновьям Аполлона. Как представлю: голый, красивый, сам собой любуется… Жирно им будет! Давай вспоминай еще. Но только чтобы женщина на первом месте, а мужики на втором.

— Ну тогда, может быть, Ариадна… Подойдет?

— А кто это?

Я с упреком посмотрела на Люську — ну как же, миф известен, по-моему, даже первокласснику!

— Ариадна — в древнегреческой мифологии дочь критского царя Миноса, которая помогла афинскому герою Тесею выбраться из лабиринта, — сказала я назидательным тоном, от которого Люська сразу же поморщилась. — Тесей этот убил страшное чудище Минотавра, который в этом лабиринте жил и пожирал самых лучших девушек и юношей, которых ему доставляли на кораблях со всей Греции. Минотавра-то Тесей убил, но из лабиринта ни за что не выбрался бы, если бы Ариадна не дала ему клубок. Кончик нити Тесей закрепил у входа в лабиринт, а дальше разматывал по подземелью. И поэтому выйти из лабиринта было делом техники. Вот и получается: какой бы ни был Тесей герой, а без женщины, то есть Ариадны, все равно сгинул бы.

— Красиво, — согласилась Люська. — Но опять же: Ариадна помогла Тесею, то есть мужику! Он, можно сказать, за ее счет выкарабкался из безвыходной ситуации! Нет, так не пойдет. Надо что-то такое, чтобы сразу было понятно: это для женщин! Мы будем сопровождать их прямо под венец и безо всяких там параллельных ситуации.

— Ну, тогда, может… «Попутчицы любви»?

— Здорово! — выдохнула Люська. — Я всегда говорила — с твоими-то мозгами! Так и назовем нашу контору: «Попутчицы любви». Кто захочет — намек поймет. А кто не захочет, тот попросту дурак, и нам не нужен!

И она заказала для агентства роскошную вывеску, украшенную огнями и купидонами. «Попутчицы любви» стали видны со всех концов Остоженки и по Люськиному замыслу должны были служить для одиноких женщин своеобразным маяком в море мужских ловушек.

Затем Люська окончательно разорила свой банковский счет, закупив множество лицензий и устроив нашему агентству грандиозную рекламу в прессе и на телевидении. Мы стали предлагать доступ к каталогу, размещение анкет клиентов на сайте в Интернете, в базах данных партнерских агентств, услуги электронной почты, прием и отправку писем, организацию встреч и сопровождения приезжающих женихов, вечеров знакомств с женихами, организацию брачных туров, поиск девушек по заказам западных брачных агентств, услуги переводчика, фотографа, юриста. А самое главное по настоянию Люськи во всех рекламных объявлениях присутствовала скромная, но интригующая строка: «Помогаем в сложных любовных ситуациях, разрешаем неразрешимое». Я высказывала опасение, что, обещая «разрешить неразрешимое», мы тем самым замахиваемся на невозможное. Но Люська отметала все возражения, с жаром доказывая, что невозможное для нас просто не существует.

— Кто не рискует, тот не пьет шампанское! — парировала она фразой, заезженной до такой степени, что я невольно поморщилась.

Месяц назад мы открылись, отметив начало новой жизни пресловутым шампанским, и сели ждать первых клиенток. Час, другой, третий.

Колокольчик, прикрепленный к входной двери, так ни разу и не звякнул.

Прошел день.

Люськино лицо вытянулось. Она несколько раз затравленно оглянулась, как бы подозревая, что за спиной прячется какой-то таинственный недоброжелатель, и неуверенно встала.

— Ну… Они о нас просто еще не знают. Ладно. Пойдем домой. Но зато завтра… Завтра набегут, вот увидишь!

Но не набежали и завтра.

Не пришел никто и на третий день.

Следующие две недели Люська еще продолжала хорохориться, хотя с каждым днем в ее глазах появлялось все больше растерянности. А потом ее оживление спало окончательно. Она часами сидела на своем директорском месте, смотрела в стену напротив и изо всех сил старалась не разреветься.

И вот, когда уже иссякла последняя надежда, и мы просто досиживали в нашем роскошном офисе, дожидаясь конца месяца и готовясь честно признаться себе, что мы все-таки проиграли, — раздался мелодичный звон колокольчика.

И вошла наша первая клиентка.

* * *

Признаться, разглядывая посетительницу, я с первой минуты сильно усомнилась, что этой, во всех отношениях самоуверенной особе нужна помощь профессиональной свахи. Ее дрябловатый, но очень решительный подбородок был высоко поднят, и смотрела она на нас сверху вниз так, что я почувствовала себя маленькой девочкой, пойманной за каким-то шкодливым занятием.

Чуть оттопырив нижнюю губу, посетительница оглядела нас и наш офис и, кажется, осталась не слишком довольна. Мы молча ждали. Глубоко и тяжело вздохнув, она уселась в кресло для посетителей, поставив на колени довольно объемистую сумку, и спросила, не здороваясь и не давая себе потратиться на улыбку:

— Так, значит, вы можете «разрешить неразрешимое» и помочь в сложных любовных ситуациях?

«Ну вот, началось», — подумала я и покосилась на Люську. Подругу, казалось, ничего не смутило. Она сказала «Да», спросила: «А какая у вас проблема?» — и в ожидании ответа принялась рассматривать клиентку так, как будто решала, стоит ли нам принимать ее всерьез.

Не было никаких оснований думать, будто перед нами сидит просто любопытствующая особа. Напудренное лицо посетительницы хранило крайне озабоченное выражение. На вид ей было около пятидесяти, причем возраст она не особенно пыталась скрыть, а это говорило, что женщина считает свою жизнь, в общем-то, удавшейся. Еле уловимый запах дорогого парфюма, тщательно уложенные волосы наводили на мысль о том, что она только что вышла из парикмахерской. Одета дама была дорого, даже с подчеркнутым изяществом: переливчатый жакет бордового цвета, темная юбка в тон, на груди — розовый шифоновый шарфик, скрепленный у ворота дорогой брошкой. Ювелирные изделия украшали ее уши и пальцы.

Посетительница выдерживала паузу. Мы тоже молчали. Наконец она вздохнула и разжала губы:

— Я пришла к вам за советом, — сказала она, но при этом было ясно, что нам она почему-то заранее не верит. — За советом и, возможно, за помощью. Дело в том, что моя дочь умирает.

Это было все-таки очень неожиданно. Мы с Люськой обменялись быстрыми взглядами.

— Если с вашей дочерью… ммм… Если она так плохо себя чувствует, то вам лучше обратиться к врачу, — сказала я осторожно. — Сейчас медицина многое может.

— Вы не поняли, — сказала она, нервно поправляя шарфик и снова роняя руку на сумку. — Моя дочь умирает от любви.

У меня отлегло от сердца. Люська, я почувствовала это, даже не глядя в ее сторону, тоже приободрилась. Как-никак, а в такого рода болезнях она считала себя великим специалистом.

— Она влюбилась в какого-то козл… В кого-то, кто ее недостоин? — спросила Люська, всем видом давая понять: она не сомневается, что угадала. — Вы знаете, такие случаи с хорошими женщинами происходят сплошь и рядом! Столько разбитых надежд, искалеченных судеб, неоправданных желаний! И чаще всего без поддержки и профессионального совета ну просто не обойтись. Мы вам поможем! Мы вашей дочери такого жениха найдем, что…

— Нет, — перебила женщина. — Ничего этого нам не надо. Я уже сказала, что моя дочь умирает от любви. И человек, которого она любит, подходит нам во всех отношениях. Он молод, красив, из хорошей семьи, занимается делом. А самое главное, в нем нет ничего этого современного, отвратительного — распущенности этой московской, сквернословия, дурных привычек, богемных замашек. Одним словом, Владик — очень приятный молодой человек, и я хотела бы, чтобы он был моим зятем.

— Так, а в чем же тогда проблема? — не выдержала я.

Она посмотрела на меня очень холодно и даже обвиняюще:

— Проблема в том, что он ее любит, но не хочет знать.

— Молодой человек по имени Владик — вашу дочь? — зачем-то уточнила я.

— Да. И даже скажу больше. У Владика с Надюшей был замечательный роман, а теперь он хочет жениться на другой, потому что на мою дочь навели самую настоящую порчу.

* * *

Вкратце изложенная ею история сводилась к следующему.

Дочь Марии Николаевны (так звали нашу клиентку), Надя, была типичным оранжерейным ребенком. До семнадцати лет она жила и горя не знала под широкой сенью любящих и преуспевающих родителей. Наденька не ведала, что такое хрупкая женская дружба, потому что у нее никогда не было подружек. Наденька не знала, что такое упасть и больно удариться, потому что гуляла только с мамой, которая крепко держала ее за руку. Наденька понятия не имела, что на свете существуют такие вещи, как голод, холод, бедность и серьезные болезни.

Училась она хорошо, да и странно было бы учиться плохо, ведь других обязанностей не было. Учителя лицея (Наденька, конечно, училась в одном из лучших лицеев столицы) ставили девушке отличные оценки с нескрываемым удовольствием: редко можно встретить такое старание у нынешней «золотой молодежи».

— Дает же кому-то природа сразу все, — говорила о Наде ее классная руководительница. — И умная, и красивая, и обеспеченная! Такая нигде не потеряется. Хорошо, что не стерва. Нормальная, сдержанная девочка…

Надя не производила впечатления избалованного ребенка. Она обладала довольно флегматичным нравом. Никто ни разу не видел, чтобы девочка вышла из себя, ударилась в слезы или впала в депрессию. «Сонная красавица! Сонная красавица!» — дразнили ее мальчишки. Доля правды в этом прозвище была: иногда Надя и в самом деле походила на человека, готового уснуть на ходу.

Она была высокой, чуть полноватой девушкой с ослепительно белой кожей, очень пышной для шестнадцати лет грудью, зелеными, всегда спокойными, даже чуть сонными глазами и переброшенной на грудь густой русой косой. На милом круглом лице постоянно бродила мягкая, немного отстраненная улыбка. Тот, кто видел Наденьку впервые, всегда немного терялся: он не мог понять, действительно ли эта русалка так спокойна и невозмутима, как кажется, или она просто скрывает за внешней беспристрастностью целый водоворот страстей — совсем как в известной поговорке о тихом омуте?

В последний, одиннадцатый класс Наденька перешла с четкими ориентирами: закончить школу на пятерки, поступить в МГУ на престижный юридический факультет. А потом немножко освоиться в роли студентки — и выйти замуж. Мирная, домашняя Надина красота и спокойный, молчаливый нрав привлекали немало поклонников. Девушка, улыбаясь, выслушивала пылкие признания и молча качала головой: она всегда, с самого раннего детства знала, за кого выйдет замуж.

За Владика.

Владик Воронов, высокий черноволосый юноша года на три старше Нади, бывал в их доме так часто, что родители относились к нему, как к старшему сыну. Они с Наденькой общались с детства. Владик был единственным сыном видного московского адвоката, дружившего с Надиным отцом, и, как это часто бывает, дружба родителей как бы перешла по наследству детям.

— Надюша, позвони Вороновым, пригласи на обед, — нередко говорила мама. — У нас сегодня пироги домашние, таких ни в одном ресторане не приготовят.

— Илья Вадимыч в командировке, мам, его в городе нет, — отвечала Надя, имея в виду папу Владика.

— Я знаю. Ты Владика пригласи.

Улыбаясь, Надя подходила к телефону и звонила своему другу. Владик по-свойски занимал за столом давно за ним закрепленное место, нахваливал пироги — мама и в самом деле готовила их изумительно — затем они с девушкой уединялись в ее комнате, шушукаясь там по нескольку часов кряду. Потом наступало время ужина, и в конце концов нередко получалось, что было уже поздно, и мама звонила к Владику домой — предупредить домработницу — и стелила ему на диване в большой гостиной.

— Деточка, ты сегодня к нам приходи, — приглашала она его утром, за завтраком, подкладывая на тарелку юноши самые румяные и пышные оладьи. — Каждый день приходи, не стесняйся. Хоть домашнего поешь.

— Приду, тетя Маша, спасибо, — отвечал Владик, а смотрел на Надю. Румяная со сна, девушка выглядела особенно хорошенькой в утреннем халатике и с пока еще небрежно заплетенной косой, переброшенной на пышную грудь. Встречая его взгляд, Надя розовела еще больше и расцветала неизменной теплой улыбкой.

— Милый ты мой. — Мама обнимала Владика за плечи, а затем с едва уловимой жалостью похлопывала его по спине. — Ты кушай, кушай. Мальчики должны хорошо питаться. Ты растешь…

Надина мама жалела молодого человека, и тому были причины: Владик вырос сиротой. Хоть и в весьма обеспеченной семье, окруженный нянями и приходящими учителями, но без материнской ласки и заботы, которых, как известно, не заменит ничто и никто. Мама Владика умерла при его рождении. Адвокат Воронов больше не женился, не желая приводить сыну мачеху. В те дни, когда отец уезжал и Мария Николаевна с искренней сердечностью приглашала мальчика «заходить как можно чаще», Владик ловил себя на мысли, что дом, где жила Наденька, стал для него родным, и ему не хочется отсюда уходить.

— Ты знаешь, я никуда не хочу уходить от тебя, — сказал он однажды в полумраке передней, куда Надя вышла его проводить.

— Так не уходи, — прошептала она, прижимаясь щекой к рукаву его куртки.

— Нельзя… Надо подождать. Недолго, всего год.

— Год? Почему год?

Он гладил ее по щеке и целовал в лоб, как Мадонну:

— Через год тебе исполнится восемнадцать. И я сделаю предложение…

Наденька улыбалась и кивала головой. Конечно, в этом не было никаких сомнений, он сделает предложение, которое будет принято, они поженятся, потому что ни ее родители, ни отец Владика не будут иметь никаких возражений, и заживут счастливым семейным домом. Владик учился на третьем курсе университета — скоро он получит диплом и будет полноправным отцовским компаньоном.

На пути этой пары не должно было встать никаких препятствий. Родительская поддержка, учеба в лучшем вузе страны, потом — быстрая и успешная карьера. Для всего этого осталось сделать шаг — закончить последний класс.

Но именно этот школьный год перевернул все…

* * *

Первого сентября классная руководительница представила ученикам новенькую — рослую, коротко стриженную девицу в вызывающей мини-юбке и с такими длинными руками и ногами, какие бывают разве что у баскетболисток или гимнасток.

— Это Лиза Шарова, она будет учиться с вами, — сказала классная, а новенькая довольно нахально оглядела класс. Она производила впечатление человека, прекрасно осознающего свое превосходство, хотя было совершенно непонятно, в чем оно заключается. Надя посмотрела на эту самоуверенную девицу и впервые почувствовала, что ей как-то не по себе.

— Лиза недавно переехала в Москву, и все мы надеемся, что она быстро освоится в нашем городе. И по мере сил будем помогать ей в этом, правда, ребята? Ну вот. Садись, девочка, на любое свободное место. Вот сюда хотя бы, — учительница указала Лизе на Надину парту. Надя действительно не делила ее ни с кем.

Чуть виляя бедрами (сколько было нужно, чтобы к ее длинным ногам было привлечено внимание всех мальчишек), Лиза уверенно прошла к парте и шмякнула сумку на стул.

— Ты позволишь?

— Пожалуйста, садись, — пробормотала Наденька и отодвинулась. А потом, как будто спохватившись, неуверенно улыбнулась соседке.

Дальше Лиза повела себя так, словно их нечаянное соседство само по себе подразумевало начало некой дружбы. На уроках она ерзала на стуле, толкала Надю локтем, хихикала и громким шепотом вставляла в речь учителей какие-то глупые комментарии. Не отходила она от Нади и во время переменок — висла на руке, не отпуская ни на шаг, все время быстро что-то шептала, хохотала и подмигивала. Это было странно, неприятно и совершенно не нужно Наде, но она, объясняя поведение новенькой ее неуверенностью, в конце концов решила: простая вежливость требует помочь девушке освоиться.

— После уроков пойдем домой вместе, хорошо? — шептала Лиза. — Ты мне столько всего должна рассказать!

— Ты знаешь, я живу далеко, на другом конце Москвы, и поэтому папа присылает за мной свою машину, — признавалась Надя, неизвестно почему чувствуя себя виноватой.

— Ты ездишь из школы на собственной машине с шофером?! — взвизгивала новенькая. — Здорово! Везет вам, богатым! А мне вот каждый день только на метро дают, да еще тоже надо попросить! У меня мама — уборщица, а отец на стройке кирпичи таскает.

— А как же ты тогда попала в нашу школу? — не сдержалась Надя и тут же прикусила язычок: вопрос прозвучал до крайности невежливо. Девушка вовсе не хотела обидеть подружку, слова удивления у нее вырвались сами собой. Ведь всем понятно, что в их лицее учатся дети только очень состоятельных родителей.

— Ишь ты, какая! — зло прищурилась новенькая. — Что же, по-твоему, если родители по вашим парижам не ездят и в ГУМе не одеваются, так они и не могут мне нормального образования дать, да? Да знаешь, кто ты после этого? Самая настоящая воображала, вот кто! И ничего в тебе нет такого особенного! Я, если хочешь знать, в сто раз красивее, умнее и находчивее всех вас, которые здесь учатся, понятно? И докажу это рано или поздно! Вот увидишь — докажу!

— Прости меня, пожалуйста, я ничего не хотела сказать плохого. У меня просто так вырвалось, нечаянно. Прости.

— «Нечаянно»! — передразнила Лиза, продолжая сверкать глазами. — Нечаянность — осознанная закономерность. Ничего, мы еще посмотрим…

Надя (надо признаться, не без облегчения) подумала было, что тут-то и пришел конец этой непрошенной дружбе. Но ошиблась. В следующую минуту искаженные черты Лизиного лица разгладились. Она снова стала оживленной, смешливой, болтливой и, казалось, при всей своей навязчивости, абсолютно беззлобной.

— Можно, я сегодня после школы поеду с тобой? К тебе домой? На вашей машине? — спросила она после того, как прозвенел звонок, возвестивший окончание занятий.

— Зачем? — растерялась Надя.

— В гости. Посмотреть, как ты живешь. Мне домой неохота. Папка там наверняка опять пьяный, а мамка злая. Они будут весь вечер грызться, как собаки, мне заниматься спокойно не дадут, а у тебя я хоть основные уроки сделаю. Так поедем?

— Ну… пожалуйста, поедем.

Вот так получилось, что в первый же день знакомства с Надей Лиза оказалась у нее дома. На маму дочкина одноклассница не произвела большого впечатления: ничего общего со спокойной, улыбчивой Надюшей у этой девочки не было. И потом, Марию Николаевну покоробила манера Лизы, не спрашивая разрешения, заглядывать во все комнаты, совать нос в шкафы и ниши, рассматривать содержимое и громко выражать свое восхищение.

— Шикарно живете! — в конце концов присудила она. По мнению Надиной мамы, это было просто вульгарно.

Потом девочки закрылись в комнате. Лиза потребовала, чтобы Надя показала ей весь свой гардероб, бижутерию и косметику.

— Отпад! Какие шмотки! Куча денег у родителей на тебя уходит, сразу видно, ничего не жалеют! — говорила она после того, как пересмотрела все плечики с одеждой и перерыла Надины шкатулочки-футлярчики. — А у меня, знаешь, как? За последний год только один свитер и вот эту юбку родители и купили, все остальное я за старшей сестрой донашиваю.

В голосе ее послышались нотки такого страдания, что Надя постаралась поскорее понять намек:

— Хочешь, возьми что-нибудь? Мама разрешит. Выбери сама, что тебе нравится, ты же видишь, как у меня всего много, я все равно половину не ношу…

И осеклась, натолкнувшись на злобно сверкнувший взгляд:

— Спасибо. Я не нищая. И ничего у тебя не просила. Ишь ты, добренькая…

Было очень неприятно. Надя смутилась до такой степени, что у нее выступили слезы, и пришлось поспешно отвернуться.

Положение спасла мама:

— Девочки, обедать! — постучала она в дверь.

После обеда делали уроки, причем оказалось, что Лиза и в самом деле очень сообразительная девочка: она в два счета растолковала Надюше решение задачи, над которой она в другое время билась бы добрых два часа. Отчасти поэтому, отчасти и из-за того, что задано в этот день было действительно немного, с уроками покончили быстро.

— А теперь что? Пойдем погуляем? — спросила Лиза. Прозвучало так, будто то, что они не расстанутся до вечера, само собой разумеется.

И Надя снова, в который раз за день, смутилась: у нее назначено свидание с Владиком. Они договаривались пойти в кино.

— Ты знаешь… — начала она и замолчала, снова наткнувшись, словно на нож, на выражение Лизиного лица.

Предчувствуя, что ей сейчас дадут от ворот поворот, Лиза набычилась и вот-вот готова была снова прищурить глаза. От этого прищура Наде становилось просто не по себе, и, предвидя очередное неприятное объяснение, она торопилась согласиться с любым предложением подруги.

Вот почему на свидание они пошли вдвоем, и вдвоем встретили Владика, и в кино сидели вместе — и все это время Лиза, словно не замечала, что влюбленные тяготятся ее присутствием. Она как будто искренне наслаждалась и фильмом, и хорошими местами в зале, и попкорном, и тем, что так удачно села — между Владиком и Надей, что давало ей возможность наклоняться то к одному, то к другому, и громким шепотом вставлять свои замечания.

— Видала, какая грудь у этой кинодивы? А губы? Как у бегемота, правда? Наверное, ведро силикона туда перед съемками закачали! — шептала она Наде.

— Слушай, я правда похожа на эту актрису? Мне все так говорят. Один человек два часа со мной проспорил, все доказывал, что у меня ноги даже длиннее, чем у нее! — наклонялась Лиза к Владику.

После фильма долго гуляли по Москве, ели мороженое и обсуждали прохожих — вернее, обсуждала только Лиза, не стыдясь высказывать вслух свои замечания о том, как одеты, накрашены и держат себя встреченные ими девушки и молодые женщины. И всегда получалось так, что у нее, у Лизы, и вкус лучше, и фигура точенее, и умение подать себя тоже выше всяких похвал.

— А тебе, Надька, надо худеть, — вдруг сказала она, обернувшись к подруге. — Для своих лет ты килограмм десять лишних точно на себе носишь. Если ничего не сделать, то к двадцати годам, знаешь, как тебя разнесет? Как квашню.

Надя вспыхнула и испуганно подняла глаза на Владика. Он улыбнулся и слегка сжал ее ладонь.

— Не говори ерунды, Лиза. Надя — самая красивая и самая женственная девушка из всех, каких я только знаю. Я вообще не люблю женщин, похожих на тощих селедок. Мне нравятся настоящие русские красавицы.

— А мне…

— А тебе пора домой, если ты хочешь успеть до того, как окончательно стемнеет, — твердо, даже жестко перебил ее Владик. — Мы проводим до метро.

Лиза закусила губу и отвернулась. Они проводили ее, а потом пошли пешком до Надиного дома, и всю дорогу Владик нежно перебирал пальцы любимой в своей руке.

* * *

На другой день, да и во все последующие, Лиза Шарова ни на шаг не отходила от Нади. Одноклассники и учителя только диву давались, как получилось, что у известной молчальницы и тихони вдруг появилась подружка, да какая! Шаровой понадобилось немного времени, чтобы выйти на одно из первых мест в классе сразу по нескольким позициям. Она лучше всех соображала в точных дисциплинах, быстрее всех бегала и прыгала на уроке физкультуры и проще, чем другие, находила контакт с мальчиками. За неделю Лиза обросла ухажерами до такой степени, что ее можно было встряхивать, как ветку, отягощенную плодами. Рослая девушка со спортивной фигурой и живыми черными глазами, которыми так и стреляла из-под челки во все стороны, притягивала мальчиков, как магнит. Это внимание, конечно, льстило Лизе, но она предпочитала не обольщаться:

— Знаю я этих маменькиных сынков, — говорила Наде, презрительно оттопырив нижнюю губу. — В штанах еще ничего не выросло, а все лишь бы в койку затащить. Воспользуются тобою, а потом, когда до дела дойдет, — ищи-свищи этих сосунков. Как же! Я же девушка «не из нашего круга»!

— До какого «дела дойдет»? — переспрашивала Надя, немало шокированная такой откровенностью.

— Ну, когда забеременею, не дай бог, конечно. Или вообще, когда о женитьбе заговорю. Черта с два они на мне женятся! Знаю, опытная уже, второй раз в эту реку меня не загонишь…

— В какую реку? — вконец запутывалась Надя.

— Маленькая ты еще, не понимаешь. Маменькина дочка!

Больше она ничего не добавляла. Замыкалась в себе, серела лицом, отворачивалась.

Правда, не надолго. Наверное, слишком дорожила дружбой с Надей, потому что, нередко срываясь на резкость, делала все возможное для того, чтобы сгладить ситуацию.

— Надюха, ты на меня не обижайся. Я вообще такая — как наговорю черт знает что, только держись! Сама не знаю почему, ну, как несет меня. Наверное, бес в ребра толкает. Ты вот совсем другая. У тебя все хорошо.

— Да, у меня все хорошо, — легко соглашалась Надя.

— Ну, я и говорю. На тебя, когда ты родилась, наверное, ангел дунул. Сразу все, как на золотом блюде! И мама — какая хорошая. И дом — полная чаша. И парень — это вообще слов нет, о таком только мечтать можно! Как у вас вообще?

— У нас? У нас все хорошо, — неуверенно отвечала Надя, не зная, что подруга подразумевает под словом «вообще». — Илья Вадимович опять в командировке, а Владик у нас сегодня обедает.

— Вы прямо как дворянская семья. «Он у нас сегодня обедает». Ха!

— А что?

— Милая моя, ты же взрослый человек. А он так и тем более. В ваши годы надо не только обедать вместе, но и…

— Но и что?

— Но и, прости, спать!

Надя краснела, как маков цвет.

— Ну, он иногда у нас ночует…

— Где? В гостиной на диване?

— Да.

— Ха!

В такие минуты Надя чувствовала, что Лиза в глубине души ее презирает. И она отходила в сторону, пытаясь понять, чем заслужила такое к себе отношение. Но не успевала она сделать и нескольких шагов, как Лиза догоняла ее и снова брала под руку:

— Слышь, Надюха, прости. Я вообще такая — как наговорю черт знает чего…

* * *

Иногда Лиза продолжала увязываться с Надей на свидания с Вороновым, правда, случалось это нечасто. После того, первого случая, когда Владик поставил Шарову на место, между молодыми людьми возникла и не исчезала некоторая напряженность в отношениях.

Но время от времени Владик, чтобы сделать Надюше приятное (она и сама не заметила, что в конце концов привязалась к Лизе) покупал три билета в кино и предлагал девушке пригласить подругу.

После сеанса троица обычно заворачивала в ближайшее кафе обсудить фильм и поесть мороженого. И вот в одно из таких обсуждений у них возник странный и во многом знаковый для будущих событий разговор.

Они сидели в кафе и обменивались мнениями о просмотренной картине с кратким, но броским названием «Ведьма». Фильм был не новый, снятый в середине восьмидесятых годов прошлого века, и это было очень заметно. Сюжет — похож на известную всем картину «Десять негритят»: компания молодых и не очень людей приезжает на какой-то заброшенный остров, о котором ходит дурная слава. В зеркалах построенного на острове дома постоянно появляется ведьма — пожилая крашеная блондинка с нездоровым бледно-зеленым цветом лица и обильным макияжем. Ведьма убивает всех, кого ни попадя, сюда же примешивается одно изнасилование и парочка историй про сумасшедших. В конце концов ведьма, в отчаянии, что маленький мальчик, который был ее главной целью, никак не дается в руки, сама выбрасывается в окно.

— Одним словом, некрасивый, глуповатый, занудный и отвратительный фильм, — подвел итог Владик, когда мороженого в вазочках уже почти не оставалось.

— Да это просто шутка. Те, кто этот фильм снимал, сами не верили в историю, которую рассказали. Поэтому все так и вышло неубедительно, — сказала Надя.

Лиза выпрямилась и обвела их горящими черными глазами:

— Вы оба — просто дети, если считаете, будто все, что было в фильме, не может произойти на самом деле! — сказала она торжественно. — Фильм замечательный! И очень грамотный! Историю вопроса актриса, которая играла ведьму, изучила досконально — она все делала правильно, так, как надо делать!

— О чем ты? — не поняла Надя.

— Я про то, что все, что было в фильме, запросто могло происходить на самом деле.

— Лиза! Только не говори, что веришь в ведьм, вурдалаков, приговоры-наговоры и прочую ерунду! — засмеялся Владик.

Но Лиза ответила очень спокойно:

— Конечно, верю.

Надя с Владиком переглянулись. Странно было слышать такое в самом центре залитой неоновыми огнями Москвы, да еще и из уст современной семнадцатилетней девушки. Но по выражению Лизиного лица было понятно, что она вовсе не шутила.

— Ведьмы существуют на самом деле, — сказала она очень твердо. — В мире полно женщин, которые служат дьяволу и постоянно вредят людям и животным. Конечно, они делают это тайно, и внешне мало чем отличаются от меня или вот, скажем, от Нади. Может быть, в эту минуту какая-нибудь ведьма сидит за соседним столиком, а может быть, их там несколько, кто знает! Тем более что сегодня пятница и тринадцатое число.

Владик пожал плечами:

— Конечно, если считать, что ведьма — это женщина, которая может испортить тебе жизнь или стать причиной бед, разорений и болезней, то есть навести порчу и всякий недуг, то под эту категорию попадает каждая вторая жительница Земли! — возразил он. — Да женщины и сами так друг друга называют — «ведьма». У некоторых взгляд бывает такой тяжелый, что поневоле содрогаешься, а уж язык! Как начнут молотить — уши вянут. Я вот как раз вчера соседке своей, злобной такой старушонке, нечаянно на ногу наступил — у машины столкнулись. Так такого наслушался! И косой я, и хромой, и кривой, и страшный, и вообще как это меня земля носит! И что? Если бы я всему, что она наговорила, поверил, то надо было мне сразу и повеситься.

— Это просто старая карга была, а никакая не ведьма, — отрезала Лиза. — Настоящую ведьму ты бы так, в два счета, ни за что не распознал. Хотите, я вам сейчас целую лекцию прочитаю? С историческими вставками. Я очень много чего знаю про ведьм и колдовство, интересовалась.

— А зачем?

— Ну, были причины, — загадочно отмахнулась Лиза.

И, поскольку никто из слушателей не возражал, она и в самом деле прямо здесь, за вазочками с мороженым, прочла свою «лекцию».

В нескольких словах это выглядело так.

* * *

Известно, что ведьмы обладают такой большой силой, что им ничего не стоит наказать злодея, найти пропажу, соединить поссорившихся супругов, излечить любую хворь. Еще лет сто назад считалось само собой разумеющимся, что в каждой деревне есть своя ведьма, а то еще и не одна. Слыло, что ведьмой нельзя «стать», ею можно только родиться. Ведьмачество — это предназначение, и женщина с такими задатками находится по ту сторону добра и зла, она все знает и видит. Распознать ведьму не очень легко, но при желании все-таки можно. Самый простой способ: если женщина, которую вы подозреваете в ведовстве, зашла в дом, вколите в косяк двери иголку, ножницы или нож. Ведьма не сможет выйти, пока не будут убраны эти предметы.

В России знают про ведьм, но все-таки им не придают такого большого значения, как, скажем, в традиционно «сатанинских» Сербии и Венгрии, откуда пошли родом самые знаменитые вампиры. Сербские историки из университета города Нови Сад даже разработали тест на принадлежность к ведьмаческой касте. Они вычитали в монастырских книгах способ — как определить, не ведьма ли перед вами, — и открыли в старинном замке неподалеку от города Кульпин музей ведовства. За небольшую плату возле музея взвешивают девушек, заподозренных в колдовстве: один раз «кандидатка» просто встает на весы, а второй раз — сидя на ручке метлы. Если при втором взвешивании вес больше, чем при первом, то девушка абсолютно нормальная. Если же общий вес не изменился, значит, как утверждают историки, девица — ведьма.

Конечно, все это не очень серьезно и больше похоже на аттракцион для туристов. Музей нечистой силы есть и в России. Расположен он в Угличе, и, несмотря на то, что экспозиция представляет не что иное, как собрание восковых фигур «нечисти» и средств «общения» с нею и «защиты» от нее, находится немало людей, которые боятся даже приблизиться к выставке.

В средневековую эпоху лучшим средством для определения, ведьма женщина или нет, были пытки. «Испанский сапог», «железная дева», дыба и щипцы для выдергивания ногтей — необходимый инструментарий, без которого инквизитор не мог проникнуть за завесу женского «эго». Считалось, что с помощью умело выстроенной системы пыток испытуемая теряла контроль над бессознательным, и тайные коды становились доступными для чтения.

Но есть в мире женщины, которые вовсе даже и не думают скрывать своего ведьмаческого происхождения. Во время последней переписи населения в Австралии колдовство в качестве своей основной профессии указали девять тысяч женщин различного возраста и вероисповедования! А в Румынии недавно был издан специальный закон, запрещающий прессе упоминать тему оккультизма, иначе страна, согласно договору, не попадет в Европейский Союз. Этот закон вызвал резкое недовольство в Румынской национальной ассоциации ведьм, у которой до недавнего времени была даже своя программа на телевидении. Члены Ассоциации пригрозили телевизионному руководству порчей и проклятиями, а также обвинили церковь, что именно она подвигла правительство на такие законы. В ответ на заявление церковь начала новую охоту на ведьм.

Вообще, было бы большой ошибкой считать, будто само это понятие, «охота на ведьм», осталось где-то далеко, в мрачном и сыром Средневековье. «Избавление от колдунов» до сих пор популярно в таких странах, как Конго. В прошлом году цивилизованный мир был шокирован кадрами, заснятыми туристами на обыкновенную видеокамеру: на них племенной вождь Ову Судара лично дает сигнал к резне соплеменников, заподозренных в колдовстве, после чего в племени началась кровавая бойня. Воины племени с криками и улюлюканьем зверски убивали стариков, живущих на окраине селения, как правило, женщин с красными слезящимися глазами. Их выволакивали на улицу, до смерти избивали палками, рубили мачете, забрасывали камнями. По приблизительным оценкам, таким образом погибло более тысячи человек.

Другим местом охоты на ведьм совсем недавно стал небольшой городок Ару в 30 километрах от Судана на границе с Угандой, после чего волна агрессии захлестнула всю северо-восточную часть страны. «Крестьяне говорят, что некоторые люди насылают порчу на других, отчего те заболевают», — сообщил главнокомандующий конголезской армией Генри Тумукунде. Он сказал, что жители страны обвиняют «колдунов» и «ведьм» в порождении голода и болезней.

В индийском штате Андра-Прадеш двести селян сожгли заживо по подозрению в колдовстве, якобы погубившем двух человек, пятерых своих односельчан — четырех женщин и мужчину. Их просто притащили на центральную площадь деревни, не дав раскрыть рта, привязали к дереву, облили керосином и подожгли. В штате Бихар (тоже Индия) местные жители, подозревая в ведовстве, казнили двух женщин девяноста и шестидесяти лет.

А другая ведьма, восьмидесятилетняя жительница Уэльса, недавно стала самой пожилой арестанткой, заключенной в великобританскую тюрьму. Ее приговорили к восьми месяцам лишения свободы за то, что старушка угрожала навести порчу на все семейство соседа. Пожилой женщине было выдвинуто шесть обвинений, связанных с нарушением общественного порядка. Одну из соседок она ударила палкой и обозвала проституткой. Собак мужчины, которому не посчастливилось жить поблизости, угрожала убить, а членов его семьи «извести на корню» при помощи порчи и наговора. Кроме всего прочего, женщина и сама рычала как собака, пытаясь напугать соседей.

Хотя конечно, наиболее цивилизованные страны научились жить с ведьмами в относительном мире и даже делают их опорой сил правопорядка. К примеру, кафедру психологии религии в известном лондонском колледже Heythrop Colleg, функционирующем под патронатом иезуитов, возглавляет самая настоящая ведьма. Она указывает это, как говорится, «во всех анкетах». А недавно жительница Израиля Рики Китеро, называющая себя «современной ведьмой», предсказала арест серийного насильника Бени Селы за несколько дней до этого события: в эфире радиостанции «К-сити» она заявила, что Села собирается бежать во Францию, но будет арестован в ближайшую пятницу. Все именно так и случилось. «На небесах есть космическая библиотека, куда поступают все данные о том, что было, и о том, что будет. Люди могут получать информацию из этой библиотеки, — сообщила Рики Котеро в интервью израильскому телевидению. — Мои друзья на небесах постоянно оказываются правы, и это свидетельствует об их силе».

* * *

Лиза замолчала и замерла, выпрямившись и глядя на Владика и Надю по-прежнему горящими глазами. Молодые люди молчали; Надя была просто ошарашена таким количеством внезапно обрушившихся на нее сведений, а Владик рассматривал Лизу с большим любопытством. Казалось, он внезапно открыл в ней какие-то новые и неожиданные черты.

— Тебе бы лектором пойти работать. В общество «Знание», — сказал он, наконец, вполне дружелюбно. — Интересно излагаешь, и предмет, сразу видно, хорошо изучила.

— Да, эта тема — единственная, которая меня по-настоящему занимает.

— А почему? — решилась спросить Надюша.

Лиза помрачнела и нервно заковыряла ложечкой в раскисшем мороженом.

— Да так… Была история. Дружила я с парнем, хороший такой малец, хорошо с ним было, весело. Мы с ним в одном месте встретились, я тогда еще в другой школе… Но неважно. Как-то шли мы по улице, и к нам пристала цыганка. Гоним — не уходит. Я не выдержала, обругала ее всяко, ну что такое, в самом деле… А она скривилась и как плюнет: «Не видать тебе, говорит, счастья, душа у тебя черная. Бросит он тебя скоро, обменяет на другую, хорошую девушку, белую, румяную…»

— И что?

Лиза усмехнулась и процедила, глядя в стену напротив:

— Ну, так все и вышло. Недолго длился наш роман.

Больше она ничего не рассказала, а молодые люди не решились расспрашивать.

И может быть, этот разговор испарился бы из памяти Надюши, если бы буквально на следующий день не начали происходить очень странные события.

* * *

Все началось с телефонного звонка. Надя сидела перед зеркалом, неторопливо расчесывая густую косу, и думала о Владике, когда мама принесла ей телефонную трубку.

— Надя, — сказал Владик. — Наденька, я сегодня не смогу к вам прийти.

Это было в первый раз, чтобы молодой человек отменял их свидание.

У Нади перехватило дыхание.

— Почему?

— Да сам пока не понимаю, ерунда какая-то… Мне тут срочно с одним человеком надо встретиться. Очень серьезный разговор.

— Ну а ты приходи после разговора.

— Я не буду обещать, вдруг встреча затянется. Ты все-таки не жди и не обижайся на меня, ладно? Вечером я еще позвоню.

— Я не обижаюсь. Я буду ждать.

Девушка положила трубку и машинально снова обернулась к зеркалу. Оно отразило испуганные глаза, быстро набегающий на щеки тревожный румянец, дрожащие губы. Сердце билось сильно-сильно, так что к груди даже пришлось приложить руку. «Что со мной? — подумала девушка. — Ничего же не случилось. У него просто неожиданная деловая встреча, в этом нет ничего странного или страшного…»

Но было страшно. И странное тоже было — особенно в том, что вечером он так и не позвонил. Не было звонка и утром, и в течение всего следующего дня. Часов в девять она не выдержала, и сама набрала номер Владика:

— Здравствуй.

— Я сейчас не могу разговаривать. Потом, — сухо сказал он и положил трубку, не поздоровавшись и даже не попрощавшись.

У Нади было полное ощущение, будто ей дали пощечину. Никогда он не разговаривал с ней так!

День, ночь, и еще день, и еще много-много дней она ждала его звонка и разговора, который бы все объяснил, но ничего этого не последовало… Два-три раза Надя набирала номер сама, но Владик, едва заслышав ее голос, сразу же клал трубку.

Лиза, казалось, ничего не замечала. Если бы Надя не была так погружена в свалившееся на нее горе, то, возможно, удивилась бы, что вездесущая подружка совсем не обнаруживает отсутствия Владика и вообще ничего не говорит по этому поводу. Но задуматься об этом просто не приходило Наде в голову. Только одна мысль стучала в ее голове: что случилось? Почему друг детства и всеми признанный жених так переменился к ней? Девушка вспоминала подробности их прошлых встреч. Не обидела ли она Владика чем-нибудь, не сказала ли какого неосторожного слова? Может быть, она была навязчивой, лишила его свободы, заставляла проводить с нею слишком много времени?

Нет, ничего такого не было…

В конце концов она решилась пойти к Владику и попросить его объясниться. «Если он меня бросил, то пусть прямо так и скажет… Если я как-то его обидела или оскорбила, то попрошу прощения… Но нельзя же, чтобы все так вот продолжалось и дальше!»

Дома Владика не оказалось. Надя решила ждать, пока молодой человек не появится.

Консьержке была знакома эта девушка, и она с удивлением смотрела в окошко, как невеста приятного молодого человека вытаптывает тропинку у самого подъезда. Стоял стылый декабрь, и Надя продрогла до костей. Шел час, другой, третий. Стемнело. От холода не спасал ни поднятый воротник шубки, ни широкие раструбы рукавов, в которые она спрятала руки. Челка и ресницы покрылись настоящим инеем, и Надя уже не чувствовала окоченевших ног, когда к подъезду подкатила знакомая машина.

— Владик!

Девушка кинулась к нему, но тут же остановилась: из машины Владик выходил не один. Задняя дверца приоткрылась, и на снег ступила сперва обутая в высокий красный сапог на «шпильке» стройная ножка, затем показался край короткой дубленки, мелькнула перламутром женская сумочка. Владик наклонился, подал руку — и на снег легко спрыгнула молодая, рыжеволосая, стильно одетая женщина. Выйдя из машины, она быстро и резко встряхнулась, как кошка, и сразу же схватила Владика под руку.

— Фу, еле доехали! Ну и пробки в вашей Москве. Знаешь что? Не надо везти меня обратно. Если ты сегодня один, так я, пожалуй, у тебя и переночую.

Владик ничего ей не ответил и будто бы вообще старался смотреть в другую сторону. Поколебавшись, Надя сделала еще один шаг им навстречу; скрипнувший под ногами снег заставил парня обернуться, и даже в скупом свете фонарей было заметно, как моментально побледнело его лицо.

— Надя?

— Какая Надя? — сразу же спросила женщина и тоже обернулась. Ее огненные волосы были собраны в пышный «конский хвост», на узком лице особенно выделялись ярко накрашенные губы. Лицо сразу же сложилось в недовольную гримасу:

— Что это? Ты знаком с этой девушкой? Кто она?

— Владик, мне надо с тобой поговорить, — пробормотала Надя.

— Какие могут быть разговоры — уже двенадцатый час! Владик, скажи ей, чтобы шла домой. Потом как-нибудь поговорите.

— Погоди, Алла. — Он высвободил руку, шагнул к Наде, взял ее за рукав. — Отойдем на минутку. А ты постой пока, — бросил он через плечо той, которую назвал Аллой.

Отошли они недалеко — сделали буквально несколько шагов и встали под самым фонарем. Вдруг пошел мелкий снег, и Наде показалось, что рябь снежинок каким-то неведомым образом отделяет от нее любимое лицо, будто между ними встала холодная стена.

Или это ощущение возникло из-за того, что любимый так холоден и непроницаем? Владик смотрел на нее, как на чужую. Только на скулах проступили серые тени, а может быть, так падал свет.

— Что ты хотела?

— Владик, я… Ты так долго не появлялся у нас, и ничего не объяснял, совсем ничего, и… и даже мама волнуется… И ты так переменился. Владик, скажи мне, пожалуйста, что случилось?

— Я не знаю, что тебе сказать.

— Ты придешь к нам?

— Нет.

— А… позвонишь?

— Нет.

— Владик, ты… Ты больше не любишь меня?

Он хотел и в третий раз сказать свое сухое «нет», Надя видела, что он уже и губы для этого сложил, но глянул в ее распахнутые, любящие, страдающие глаза — и не смог. Вместо этого он на секунду сам закрыл глаза, раскрыл и снова посмотрел на Надю. Девушке показалось, что она услышала стон, вырвавшийся из крепко сжатых губ, и увидела, какой глубокой болью исказились родные черты.

— Что же с тобой происходит, Владик?

Внезапно решившись, он положил руки ей на плечи.

— Родная моя… я подлец, что говорю тебе это, но именно так — родная моя… Я люблю тебя больше жизни, ты — главное и лучшее, что есть у меня. Но… это все. Не звони и не приходи ко мне больше. Помни, у тебя теперь должна быть одна цель: как можно быстрее меня забыть. Я никогда теперь не приду к вам домой, и ты не вспоминай меня… никогда…

— Я не понимаю!

— Я знаю. И вряд ли когда-нибудь поймешь… Я очень надеюсь, что ты не поймешь меня никогда.

Он наклонился над ней, и, как бывало раньше, нежно поцеловал в лоб, как Мадонну. И сразу убрал руки, даже слегка оттолкнул.

— Владик! Я мерзну! — капризно донеслось из машины.

— Кто это? — Надя повела головой в сторону незнакомки.

— Это… Хорошо, я скажу тебе все. Эту девушку зовут Алла. Она моя хорошая знакомая, и… И совсем скоро я женюсь на ней. Вот теперь я тебе действительно все сказал.

Наверное, после этих слов разверзлась земля, или звезды перестали светить от горя, а может быть, сама наша планета на миг отклонилась от своего пути и провалилась в темноту — но наверняка произошло что-нибудь подобное, потому что свет померк перед ее глазами, и она перестала что-нибудь видеть и понимать…

* * *

В школу на следующий день Надюша не пошла — просто не смогла встать с кровати, на которой пролежала без сна всю ночь напролет. Встревоженная мама вызвала врача. Врач установил довольно странную картину: у Нади был самый настоящий жар, но других признаков, указывающих на грипп или простуду, не было.

— Горло чистое, нос не заложен, голова, она говорит, не болит… Все это очень странно, — говорил он Марии Николаевне, моя руки после осмотра. — Похоже на аллергию или какую-то нервную реакцию. Понаблюдайте до вечера, а если улучшение не наступит — госпитализируем.

Улучшение не наступило, но и госпитализировать не пришлось. Вечером Надя рыдала у мамы на коленях и, захлебываясь слезами, рассказала ей все. В ней прорвалось что-то, и, наверное, это было к лучшему, иначе можно просто сойти с ума!

— Наденька, это все пройдет… — говорила мама, гладя лежащую на коленях растрепанную голову. — Он еще одумается, я уверена, что одумается! Вы столько лет вместе… Наденька, ты еще маленькая, многого не понимаешь, но жизнь очень сложная, и в ней всякое может быть… Иногда на мальчиков, то есть уже взрослых юношей, таких вот, как Владик, как старые люди говорят, «находит»… Они встречают женщин, взрослых, опытных женщин, и на время как бы теряют над собой контроль. Им кажется, что пришла любовь, но на самом деле это не любовь, а очень стыдное, плотское чувство… как правило, оно очень быстро проходит…

— Не, мама, нет! — плакала Надя, все крепче прижимаясь к маминым коленям. — Он же сказал, что любит меня! Любит, но женится на другой. И к нам больше никогда не придет… И никто не может мне объяснить, что же такое произошло! Разве такое может быть — когда любят одну, а женятся на другой? И откуда она взялась, эта Алла? Ее же не было раньше, я точно знаю! Может быть, он женится на ней ради карьеры, может быть, она дочь какого-то важного человека? Но Владик никогда бы так не сделал! И потом, он всегда хотел работать со своим отцом… Мама, я ничего не понимаю!

— Ну, хочешь, я поговорю с Ильей Вадимовичем, а он поговорит с Владиком?

— Нет…

— А чего ты хочешь? Скажи, Надюша, я все сделаю, как ты скажешь!

— Я хочу проснуться… Закрыть глаза, уснуть и проснуться… И чтобы ничего этого не было… Если бы ты знала, как мне плохо, мама!

— Деточка, я знаю. Наверное, другого выхода нет, кроме как просто пережить. Пройдет время — дай Бог, сама ты все это будешь вспоминать с улыбкой… Дай Бог…

Но время шло — а улыбка так и не появлялась на враз подурневшем, как будто увядшем Надином лице. За полгода пышущая здоровьем и красотой семнадцатилетняя девушка превратилась в дурнушку. Большие чистые глаза, которые когда-то называли «русалочьими», потухли, в них теперь поселилось безжизненное, тусклое выражение. Тяжелая коса стала казаться старомодной. Даже сама ее фигура, когда-то чуть полноватая, но в то же время грациозная, перестала производить впечатление — окружающие видели в Наде теперь только обыкновенную, грузноватую толстушку.

Лиза Шарова, которая, конечно, уже все знала, теперь смотрела на Надю с осуждением.

— Надька! Ну долго ты еще будешь ходить как клуша! Ну посмотри на себя — ты даже переваливаться стала при ходьбе, ну настоящая гусыня даже, а не клуша! Встряхнись! Хочешь, пойдем куда-нибудь? Хочешь, пойдем в кино?

— Не хочу.

— Ну хочешь…

— Нет, я ничего не хочу.

— Черт возьми, надо же тебе что-то с собой делать!

Надя качала головой и тяжело опускалась на диван. За окном бушевала весна, Москва наполнилась молодыми голосами, казалось, что сам воздух стал насыщаться счастьем и любовью. А здесь, в комнате у Надюши, как будто поселилась вечная зима. Девушка все время мерзла. Вот и сейчас она зябко поводила плечами, хотя на ней был толстый вязаный свитер и такие же толстые шерстяные носки.

— Надюха! Слушай-слушай, а что это у тебя? А? Давно это здесь лежит?

Даже сквозь толщу свих отрешенных мыслей Надюша услышала, как сильно изменился голос подруги. Она подняла глаза — Лиза стояла прямо перед ней и в руках у нее была черная лента, в нескольких местах перевязанная маленькими узелками.

— Что это?

— Это я у тебя спрашиваю — что это?

— Не понимаю…

— Я нашла это вон там. — Она указала на приоткрытую дверцу шкафа. — Смотрю, створка открыта, что это, думаю, там виднеется. Бах! Откуда это у тебя, отвечай мне быстро!

— Я не знаю… Я это в первый раз вижу. Это не моя вещь.

— Ну, я так и знала! Так и знала! И теперь все понятно!

— Что понятно?

— Погоди, потом объясню… Ты пока встань-ка и посмотри, может, еще что-нибудь найдешь такое же? Что сама не знаешь, откуда взялось?

Она заставила Надю подняться и устроила в комнате настоящий обыск. К огромному Надюшиному удивлению, этот обыск дал самые Неожиданные результаты! Оцепенев, Надя смотрела, как Лиза вытаскивала из щели между столом и диваном горсть старых, почерневших монет, из-под ковра — перемешанные с землей засохшие березовые ветки и листья, из вазочки на этажерке — связку каких-то странных бус.

— Что это? Откуда? Ничего не понимаю…

— Зато я все понимаю! Знаешь, что это значит? На тебя навели порчу!

— Что?

— Что слышала! Вообще, я давно подозревала, что здесь что-то не так. Сама подумай, ну почему это он тебя бросил, а? Да еще против своей же воли! Да еще ни с того ни с сего! Так я и знала, давно я подозревала, что все это значит! На тебя навели порчу, а его приворожили, вот и все дела!

— Так, а это что такое? — И Надя указала на сваленные на ее столе находки.

— Тш-шш! Руками не трогай. Тебе сейчас надо вот что: оберни руку платком или лучше перчатку надень, собери эти штуки в газетку и сожги. Только не в мусорку выкинь, а именно сожги! Иначе они будут продолжать действовать, ты так и умереть можешь… А когда будешь сжигать, скажи: «Откуда пришла — туда и уходи!» — потом три раза сплюнь через левое плечо и иди себе, не оборачиваясь. И про себя при этом надо говорить: «Твой глаз дурной, язык дурной, Вошли в меня, ко мне домой. Нанес удар ты страшный мне, Горю я вся в дурном огне. Несчастье в дом ты мне принес: Я — как телега без колес. Но зло горит сейчас в огне, И ты не страшен больше мне». Запомнила?

Но Надя пропустила эти наставления мимо ушей.

— Лиза… а откуда это все взялось? Как оно в моей комнате оказалось, ведь сюда никто не заходит… Кроме меня, тебя и мамы.

— А вот это уж я не знаю, сама думай. Кому выгодно было тебя со свету сжить? Не мне, это точно. И не Марии Николаевне. Только одному человеку ты и мешаешь, по-моему! Алле этой! Я с первого твоего рассказа поняла, что она ведьма. Еще и волосы рыжие. Рыжеволосые — они все ведьмы, у любого старого человека спроси. Рыжие — это те, кто с дьяволом спутался. Это все знают.

— Да, но я спрашиваю — как это все ко мне попало?!

— Да господи, Надюха, какая разница? Ведьма она на то и ведьма, чтобы всюду проникать, для нее это раз плюнуть! Твоя задача сейчас — опередить все эти козни! А как, я тебя научу.

Лиза была почти что счастлива от того, что ей вдруг выпала возможность на деле применить знания, которые до сей поры были больше теоретическими. Черные глаза сверкали, щеки горели, а руками она жестикулировала так активно, что больно было смотреть. Рецептами и рекомендациями по снятию порчи она сыпала, словно горохом.

— Слушай меня, Надюха, со мной не пропадешь! Надо взять стеклянную банку, налить воды, разбить в нее одно большое куриное яйцо, и поставить возле кровати на всю ночь, а потом… Или нет, это не поможет! Лучше взять соли, столько, сколько вместится в горсть, выйти на перекресток трех дорог, встать лицом к ветру, и… Нет, все вздор! Лучше всего взять фотографию Владика — у тебя есть его фотография? — положить ее у порога изображением вниз, наступить левой ногой, повернуться к закату, протянуть руку…

И все ее слова пропали бы даром, потому что Надя не прислушивалась к советами, а только расширенными от ужаса глазами продолжала смотреть на страшные свидетельства нечистой силы. И в эту самую минуту в комнату заглянула Мария Николаевна, встревоженная громким голосом Лиза.

— Девочки, что тут у вас происходит? Надюша, что с тобой?

— Чертовщина, Мария Николаевна! — крикнула Лиза возбужденно.

* * *

Вот с этой историей Надина мама и пришла к «Попутчицам любви». Задача, которую поставила перед нами первая клиентка, была сформулирована очень просто:

— Имейте в виду: он должен быть ею, как минимум, снова очарован!

— А как максимум? — робко пискнула Люська.

— А как максимум — должна состояться свадьба. Само собой, если вы еще и это устроите, то плата за услуги существенно возрастет.

…Впрочем, я это, кажется, уже рассказывала.

Итак, клиентка ушла, оставив после себя едва уловимый запах хороших духов и внушительную пачку денег — наш первый гонорар.

Мы с Люськой переглянулись:

— Ну что?

— А что?

— Что делать-то будем?

— Ни фига себе… А я думала — ты знаешь!

— Я?!

…Впрочем я, кажется, рассказывала и это. Одним словом, у нас с подругой просто не было другого выхода, кроме как тут же начинать работать, чтобы не уронить в грязь марку нашей фирмы.

Люська была возбуждена и в прямом смысле слова потирала руки:

— Чем дольше я думаю об этом деле, тем крепче во мне уверенность, что все у нас получится! Ситуация вовсе не безнадежная, и знаешь почему? Потому что у нас есть две главные точки опоры: она любит ее, а она любит его. Это — самое главное. Это гарантия успеха! Просто между обоими молодыми людьми встала какая-то тайна, и чем быстрее мы ее разгадаем, тем лучше!

— Да, но… Мы же называемся брачной конторой, а не агентством по расследованию семейных тайн, — возразила я не слишком уверенно.

— У нас многофункциональный бизнес! «Помогаем в сложных любовных ситуациях, разрешаем неразрешимое» — забыла?

Возразить на это было нечего. Да и не слишком-то хотелось возражать: история, которую нам рассказала Мария Николаевна, имела терпкий аромат чарующей и манящей тайны. А в моей не слишком богатой событиями жизни старой девы так не хватало тайн!

— Нам надо обсудить все и распределить обязанности, — продолжала Люська. — И здесь право командного голоса, конечно, принадлежит тебе. С твоими-то мозгами!

Эту магическую формулу она повторила уже несколько раз кряду, и хочешь не хочешь, а надежды приходилось оправдывать.

— Ну… Мне кажется, действовать надо в двух направлениях, — начала я, прислушиваясь к себе и стараясь угадать, не подсказывает ли мне внутренний голос, что мы совершаем ошибку, ввязываясь в это дело. — Первое: надо узнать, кто такая эта Алла, откуда она взялась и чем смогла прельстить такого человека, как Владик. Хотя термин «прельстить», по-моему, здесь не подходит: вряд ли она завоевала его при помощи женских чар, тут другое… и как я думаю, дело попахивает чем-то вроде шантажа или подкупа. Первое вернее. Ну а во-вторых, то же самое, то есть кто такая и откуда взялась, надо узнать о Лизе Шаровой. Ведь ясно же, что девчонка каким-то боком во всем замешана. Уж слишком «вовремя» она появилась в Надиной жизни, да и история с вещичками, которые она якобы нашла в комнате страдающей девушки, тоже выглядит уж подозрительно. Совпадения, конечно, нельзя полностью исключать, но все равно уж очень маловероятно.

— Верно! — Люська смотрела на меня полными восхищения глазами. — Вот я тоже про это думала, только ни за что не смогла бы взять и разложить все по полочкам! И с чего мы начнем?

— Чтобы сэкономить время, лучше действовать по отдельности.

— Верно! Чур, за мной Алла!

— Ладно.

Часы на стене показывали восьмой час вечера — пора было расходиться.

— Я чувствую: скоро «Попутчицы любви» заслужат репутацию самого серьезного брачного учреждения Москвы! — подвела Люська итог ушедшему рабочему дню.

* * *

Утром следующего дня я, не заезжая в офис (да и чтобы мне там было делать?), направилась прямо к дому Владика Воронова. Адрес мне, конечно, дала Мария Николаевна. Расчет у меня был такой: если девица по имени Алла продолжает ночевать у молодого человека, то я наверняка застану ее еще дома. Что-то подсказывало мне, что девицы подобного вида редко дают себе труд вставать с петухами.

Правда, я пока совсем не представляла, что я скажу, когда увижу разлучницу (если увижу), но ведь в этом деле, кроме надежды на интуицию, изначально не было ничего другого.

По счастью, расчет наполовину оправдался. Правда, мне помог случай: у самого подхода к нужному дому я натолкнулась на маленькую седую почтальонку с тележкой для газет и журналов. Женщина стояла посреди дороги и, приложив руку к сердцу, тяжело дышала.

— Вам плохо?

— Ох… Да нет, не плохо, а… Ох, сил моих нету. Сердце заходится, мочи нет. Тяжесть такая…

— Вам вот в этот дом нужно, да?

— В этот… Пять подъездов осталось. Ох, не могу…

— Я помогу вам, — сказала я и, не дожидаясь благодарности, поволокла за собой действительно, очень тяжелую тележку. Почтальонка, продолжая держаться за сердце, следовала за мной на значительном расстоянии.

Я постаралась как можно быстрее разнести газеты по всем подъездам этого высокого, из разряда «элитных» дома. Консьержки впускали меня без звука: тележка с газетами оказалась надежным прикрытием. Пока я занималась разноской, почтальонка-сердечница ждала меня во дворе, присев на краешек детской карусели.

Нужный мне подъезд я, разумеется, оставила напоследок. Вошла, раскидала газеты-журналы по почтовым ящикам, понеслась обратно и вдруг, как бы забыв самое главное, хлопнула себя по лбу и направилась к лифту.

— Куда! — сразу окрикнули меня сзади.

— Да вот, — я показала консьержке сложенный вчетверо лист рекламного буклета, который издали можно было принять за конверт. — Письмо еще одно осталось. Заказное. Написано — «лично в собственные руки».

— Оставь, я передам.

— Ни в коем случае! Пропадет письмо — с меня, знаете, как спросят?!

Консьержка махнула рукой и отвернулась.

Я звонила в дверь нужной мне квартиры, наверное, минут десять. Как-то не хотелось верить, что все усилия были напрасны и по ту сторону двери нет ни одного живого существа. И вот, когда я совсем было отчаялась, дверь открылась.

— Какого черта? — услышала я вместо приветствия.

На пороге стояла и зевала с риском вывихнуть челюсть, закутанная в простыню молодая женщина. Было понятно, что мой звонок стащил ее с кровати и что на этой кровати она спала совсем голой: верхний край простыни еле-еле прикрывал обнаженную грудь, а нижний не доставал до босых ступней.

— Вы Алла? — спросила я, заранее зная, что ответ будет отрицательным. Аллу я знала только по описанию, но все равно было понятно, что стоящая передо мной девушка под это описание ну никак не подходила. Во-первых, она была совсем не высока ростом, во-вторых, у нее были не рыжие, а светлые волосы, подстриженные очень коротко, «под мальчика».

— Алла? А вам Аллу надо? Алла на дежурстве.

— Где?

— В больнице, на дежурстве. А вы кто?

— Я из домоуправления, — брякнула я. — Проводим проверку по сигналам граждан. Граждане сигнализировали, что тут некая Алла без прописки живет и регистрации. Если это вы, то потрудитесь объяснить…

— Сказано же вам, что Алла — на дежурстве! — с этими словами она попыталась захлопнуть дверь. Но я ловко вставила в щель ногу в крепком, — слава Богу, я всегда любила добротную обувь! — ботинке.

— Пропусти-ка, девушка, — очень ласково сказала я. — Иначе я сейчас сделаю один только звоночек, и сюда нагрянет несколько дюжих парней из управления по делам миграции. Штраф за незаконное вселение давно не платила? Это несколько тысяч рублей, между прочим!

Девушка была не из пугливых, и целую минуту сопротивлялась, пытаясь выпихнуть мою ногу. Но потом сдалась:

— Ладно, проходите. Холодно мне тут перед вами нагишом стоять.

Я прошла в просторный коридор, а затем, подумав, что чем самоувереннее буду себя вести, тем скорее меня действительно будут принимать за представителя власти, завернула и в комнату.

Мама миа! В комнате царил такой бардак, какого не бывает даже в студенческом общежитии на другой день после сдачи сессии. Всюду было накурено, наплевано, ни одна вещь не стояла на своем месте, на полированном столике чернели пятна от загашенных сигарет, ковер выпачкан чем-то липким, по полу перекатывалось несколько пустых бутылок. А воздух! Я никогда не была в конюшне, но ничуть не сомневалась, что в конюшне дышать было бы легче.

Девушка в простыне тем временем спокойно уселась на расправленный диван и закурила.

— Взятку будете выманивать? Только это бесполезно. Денег у меня ни копейки.

— Штраф я сказала, не взятку, а штраф. Три… нет, пять тысяч рублей.

(Правду сказать, я понятия не имею, есть ли такая статья для штрафа — «незаконное вселение». И если есть, то сколько он составляет. Закутанная в простыню девушка, как я догадывалась, имела об этом еще меньшее представление.)

— Имя, фамилия, отчество? — осведомилась я у нее.

Девушка присвистнула и молча уставилась на меня нахальными зелеными глазами. Она явно умела держать удар. Но и я тоже не из робкого десятка.

— Так, — сказала я и оглянулась. — Не желаете по-хорошему — будем по-плохому…

На полу двери в соседнюю комнату, кажется, спальню, лежало скомканное платье. Я подняла его, встряхнула — карманы пусты. Оглянулась. Шагнула за порог спальни, увидела там только разворошенную постель, вернулась. Вышла в коридор. Ага! На подзеркальнике лежала женская сумочка из дешевой искусственной кожи.

— Ваша?

Она не ответила.

Я взяла сумку за обе ручки и вытряхнула из нее все содержимое на подзеркальник.

— Вы не имеете права! Где ордер на обыск?

— Хочешь обыск? Легко! Один звонок куда надо — и три ночи в «обезьяннике» — твои!

Откинув в сторону косметические мазилки, комочки грязных бумажных платочков, использованные карточки для поездки в метро и книжку любовного романа, я взяла в руки паспорт в надорванной целлофановой обложке.

— Так, посмотрим… Ага, Зырянова Дарья Петровна, восемьдесят шестого года рождения… Прописка — город Тула, улица Металлистов, дом три… И что же нам понадобилось в Москве? Отвечать! — рявкнула я.

— Не ори, — ответила она довольно миролюбиво. — В гости приехала к подруге. Имею право или нет? Мы в свободной стране, между прочим!

— Подруга — это Алла?

— Да.

— Не сходится, девушка! Алла по этому адресу тоже не прописана. Эта квартира принадлежит человеку по имени и фамилии Владислав Воронов, самого его здесь, как я понимаю, нет?

— Ну, нет, — буркнула она.

— …и вы занимаете эту площадь незаконно. В общем, картина мне ясна. Собирайтесь.

— Да куда собирайтесь-то?! — наконец взорвалась она. Встала, придерживая на груди простыню, отбросила докуренную сигарету, провела рукой по волосам — я заметила длинные ногти с облупившимся маникюром — и попыталась принять воинствующую позу. Получалось плохо.

— Сказка про белого бычка! «Куда-куда», я уже вам сказала, что в обезьянник!

— Тьфу ты черт, ерунда какая! Да за что?!

— За незаконное проживание в чужой квартире!

— Да почему — незаконное? Он нас сам сюда впустил!

— Кто?

— Влад! Воронов! Меня и Аллу! Пожить!

— А сам он где?

— Не знаю я, ну, кажется, к отцу жить переехал!

— А откуда такая щедрость, вы с ним что — родственники? Или друзья?

— Почти что!

— Почти что друзья или почти что родственники?

— Да, родственники!

— Сразу обе? И вы, и Алла?

— Нет! Только Алла! Она его невеста! Они уже и заявление в загс подали! А я просто — в Москву погостить! Имею право!

Она сделал попытку выхватить у меня паспорт, но я отвела руку в сторону.

— Отдайте! Это все!

— Нет, не все. Откуда я знаю, что вы говорите правду? Нет оснований верить вам на слово! Может, вы и в самом деле подруга Аллы, а может, квартирная воровка — кто знает? Повторяю, у нас сигналы! Жильцы волнуются!

— Ну, елки-палки, — взвыла она, — ну я не знаю, ну как доказать-то? Хотите, позвоните Алле на работу! Она подтвердит! Или самого Влада попросит, чтобы он подтвердил!

— Хм… — протянула я очень недоверчиво. — А где она работает, ваша Алла?

— Я ж сказала — в больнице!

— В какой больнице? В Москве тысячи больниц!

— Ну, в детской. То есть не в детской, а… В родильном доме. На Шаболовке.

— Телефон рабочий знаете?

— Ну, знаю!

И она продиктовала номер, который я тут же набрала на стоящем рядом аппарате.

— Регистратура, — услышала я после второго или третьего гудка.

— Здравствуйте, а Алла… — я вопросительно взглянула на девушку — теперь я уже знала, что ее звали Дашей.

— Будникова, — подсказала она с готовностью.

— …а Аллу Будникову можно пригласить к трубочке? — спросила я.

— Она вышла, — ответил недовольный голос. — И вообще, если вы не по срочному делу — у нас такие звонки к работникам очень не поощряются! По этому телефону информация дается о состоянии рожениц, отцы-матери целый день звонят, а вы линию занимаете!..

— Прошу прощения.

Я положила рубку и уставилась на девушку Дашу как могла грозно, стараясь на самом деле скрыть огромное охватившее меня облегчение. Удалось узнать самое главное! Место работы и обитания таинственной разлучницы Аллы. Наступала следующая фаза нашего с Люськой расследования.

— Так Алла Будникова работает в регистратуре родильного дома? Не врачом и не медсестрой, а именно в регистратуре?

— Ну да! А что, это запрещено законом?

— Законом это, конечно, не запрещено. Собирайтесь, Дарья Петровна, поедете со мной в эту больницу.

— Это зачем это?

— Затем, что до полного выяснения обстоятельств оставить вас в чужой квартире я не имею права, понятно? Мало ли что! И ключи от квартиры попрошу мне отдать, пока что на временное хранение.

— Вот вредина такая! — плюнула Даша, глядя на меня с ненавистью. По правде говоря, она сказала не «вредина», а другое, более грубое слово, но я предпочла его не услышать. Девушка по имени Дарья еще была мне нужна.

* * *

Там, в роддоме, Даша по моему указанию сунулась в арку окошечка регистратуры и знаками стала подзывать кого-то, кого я толком пока не разглядела — мелькнула только упакованная в белую шапочку голова и темные глаза, выстрелившие в меня одним коротким, но цепким взглядом.

— Начальство какое-то… пришла, угрожала… сказала, что тебя надо найти, чтобы ты подтвердила… — донесся до меня быстрый шепот.

И вдруг Даша отлепилась от окошечка и осталась стоять у стойки, облокотившись об нее одной рукой. С другого конца стойки ко мне приближалась Она — та, о которой я так много слышала. Алла шла неторопливо и, к сожалению, за это время я сумела ее как следует разглядеть. Почему «к сожалению» — потому что женщины моего типа, да еще одетые, как сейчас, в ширпотребовскую куртку и слишком «китайскую» юбку, с собранными в пучок волосами и ненакрашенные — вот эти женщины моментально начинают чувствовать себя ущербными и убогими рядом с такой, как Алла.

На ней были всего лишь скромный белый халат и шапочка, но эта униформа выгодно подчеркивала ее соблазнительную фигуру. Алла шла, покачивая бедрами, и вся ее осанка выражала несомненную уверенность — она прекрасно знает, что на нее смотрят, и вовсе не возражает, чтобы смотрели как можно дольше.

— У вас были ко мне какие-то вопросы? — темные глаза смотрели на меня беззастенчиво и насмешливо.

— Да. Я хотела бы уточнить, на каком сновании…

— Нет уж, сначала вы мне скажете, на каком основании все эти вопросы вообще задаются! Вы кто? Откуда? Документы, корочки, постановления — можете предъявить?

Ох, и самоуверенная она была — просто ледяным ветром повеяло! Я прищурилась и стала смотреть на нее, как бы раздумывая, стоит ли давать документы в руки столь подозрительной особе. На самом деле, конечно, в голове роились лихорадочные соображения о том, как я буду выкручиваться с этими несуществующими документами. Сказать, что забыла дома? Смешно, никто не поверит. Отказаться показывать? Да, но кто же тогда будет со мной разговаривать? М-да, что делать, что делать…

Помощь пришла с неожиданной стороны:

— Алла! — зычно крикнула тетка из-за стойки регистратуры. Судя по надменному выражению лица, она была здесь главной. — Алла, что вы себе позволяете, моя милая? Почему оставили рабочее место?! Опять без предупреждения?! Ну все, кончилось мое терпение! Как наберут этих приезжих, дефективные какие-то девки, ей-богу! Года еще не проработала, а уже два выговора за нарушение трудовой дисциплины! Я буду перед Пал Палычем вопрос ставить о вашем соответствии! Быстро вернитесь назад, Будникова!

— Да заткнись ты, курва, — сказала Алла очень спокойно, но так, чтобы ее слышала только я.

Развернулась и пошла обратно к стойке.

— Ну что, поговорили? — подскочила ко мне Дарья. — Ну и все, слава богу, ох, будьте вы прокляты, бюрократы несчастные! Давайте же ключи!

— Какие ключи? — очнулась я.

— Какие-какие, от квартиры! Вы их забрали у меня, забыли?!

— Ключи… Ах, ключи! Нет, их я не отдам. Ваша Будникова не предоставила мне никаких доказательств… Я должна убедиться, что вам действительно можно вернуть эти ключи.

— Тьфу ты господи! Ну как, как, КАК я вам это докажу?

— Поехали дальше. Поехали к хозяину квартиры. Вы же знаете, где его искать? Воронова Владислава?

— Ну знаю…

— Ну вот и поехали.

Даша топнула ножкой (на этот раз, конечно, не босой, а обутой в высокий лаковый сапожок — девушка вообще была наряжена по последней моде, и выглядела сейчас тоже очень привлекательно) и нахмурилась. Глядя на эти сведенные бровки и воинственно вздернутый носик я вдруг ощутила непонятную симпатию. Не знаю, почему. Может быть, меня умилила ее провинциальная наивность: несмотря на свое недовольство, она тем не менее верила каждому моему слову и подчинялась опять же каждому, хотя и явно нелепому приказанию. Вот Алла — сразу было видно, что ее голыми руками не возьмешь, ни один мускул не дрогнул — всего два предложения, и она стала хозяйкой положения! А Даша…

— Поехали, — сказала она, насупившись еще больше. — Только если мы опять на метро, то вы за меня заплатите, потому что на последнюю десятку я себе сейчас сигарет куплю. Курить охота — уши пухнут!

Я подумала, не сказать ли этому великовозрастному ребенку дежурную фразу о вреде курения, и решила не подрывать в ее глазах свою и без того уже подмоченную репутацию.

До метро мы дошли молча. Даша курила одну сигарету за другой и даже не смотрела в мою сторону. Ни единого слова не сказала, пока мы спускались на эскалаторе и тряслись в разболтанном вагоне электрички. Но когда мы вынырнули из подземки и после давящего шума и тесноты вдруг оказались в спокойных и даже как будто сонных в этот час Сокольниках, она вдруг разговорилась. Правда, начала я.

— Интересно, — сказала я будто бы для того, чтобы нарушить молчание, которое давно напрягало нас обеих, — интересно, как оно бывает в жизни: парень хочет жениться на красивой женщине, имеет квартиру, которая могла бы стать, так сказать, основой их семейного гнезда. Люди подают заявление в загс, у них наступает самая сладкая, самая золотая пора — пора романтической лихорадки, когда влюбленными руководят только чувства, когда они просто жить не могут друг без друга, когда не насмотрятся, не надышатся… И вдруг молодой человек уходит жить к отцу, предоставляя собственную квартиру в полное распоряжение будущей невесты, которая — вот тоже странно! — не нашла для нее другого применения, кроме как пригласить подружку и вместе с ней предаваться самому обычному бытовому пьянству, и кто знает, может быть, и разврату!

— Это почему это разврату? — вскинулась Даша. — Вы что себе позволяете-то?! Вы вообще меня ловили на этом разврате? Или Алку?!

— Свечку я, конечно, не держала, — не удержалась я от того, чтобы не сказать банальность, — но обстановка в квартире была такая, что вы уж извините…

— Ну, какая, какая?! Ну, погуляли вчера с ребятами, ну и что?!

— Ага! — уличила я. — С ребятами! А ведь Алла собирается замуж — до ребят ли ей должно теперь быть?

— Да у нас ничего такого не было вчера, — отмахнулась Даша. — Так, попойка. Дружеская.

— Все равно странно это, вот странно, и вы даже не спорьте.

— Охота была — спорить! Да Алка и сама не больно-то скрывает, что до Владика ей столько же дела, сколько до Америки.

— Так, значит, это он влюблен?

— Он? Он ее вообще видеть не может, чтобы не поморщиться.

— И что, при этих условиях они рассчитывают на счастливую семейную жизнь?

— Да прям! Прописка ей нужна московская, ну и это, квартира.

— Квартира?

— Ну, так Влад же квартиру на нее перепишет. Сразу после свадьбы. Такая у них договоренность.

Широко размахнувшись, Даша выкинула за обочину окурок и щелкнула по пачке, выбивая следующую сигарету. Я машинально наблюдала за ее действиями, параллельно соображая: а ведь все, что эта девушка только что мне рассказала, очень похоже на примитивный шантаж. И Владик, конечно, его жертва. Но на чем же было можно его поймать? Я еще раз перебрала в памяти все, что слышала об этом молодом человеке: ну ни дать ни взять, мальчик с рождественской открытки! И чем бы такая Цирцея, как эта (по всему видать) видавшая виды Алла могла связать его по рукам и ногам?

То ли воображение меня подводило, то ли не получалось сосредоточиться (Даша дымила в мою сторону), но честное слово, я ничего не могла придумать!

* * *

Адвокатская контора «Воронов и сын» занимала двухэтажный особнячок в самом конце Сокольничего парка. Уютный такой домик с лепнинами, воплощение размеренности, деловитости и ощущения того, что все будет хорошо. Впрочем, Даша этого моего мнения, кажется, не разделяла. Глубоко вздохнув, она выбросила окурок и ухватилась за ручку массивной двери. Пружина у этой двери оказалась будь здоров: когда я вошла вслед за Дашей, тяжелая створка очень чувствительно пнула меня пониже спины.

Спутница моя сразу же свернула в один из коридорчиков, вдоль которых располагались пять-шесть кабинетов. Как и всякий старенький особнячок, это здание не баловало посетителей большими просторами.

— Влад… То есть Владислав Ильич на месте? — отрывисто спросила она у девочки-секретарши, которая сидела за столиком в приемной и со всей силы бабахала по компьютерной клавиатуре.

— На месте — только — к нему нельзя — у него посетители — а вы по какому вопросу — пройдите в соседний кабинет — там идет прием — вас выслушают — вам помогут, — ответила та скороговоркой, даже не подняв глаз.

— Мы по личному делу, ненадолго, на пять минут!

— К нему нельзя — у него посетители — а вы по какому вопросу — пройдите в соседний кабинет — там идет прием — вас выслушают… — опять завела шарманку секретарша.

И совершенно напрасно, потому что Дашка, прошмыгнув мимо нее, заглянула за плотно закрытую дверь кабинета:

— Я дико извиняюсь, — сказала она в соседнюю комнату, где, как я поняла, заседал с «посетителями» Воронов-младший, — но у меня срочное дело, и я на минуточку. Влад, котик, выгляни на минуточку.

Секретарша так и замерла с поднятыми над клавиатурой руками. «Какая нахалка!» — было написано на ее чрезмерно официальном лице. Я ждала, что вот-вот она поднимет протестующий визг, но этого, по счастью, не случилось.

— Ты что, с ума сошла? Забыла, где находишься? Какой я тебе «котик»?! Любая наглость должна иметь границы, вот что я тебе скажу!

Высокий черноволосый молодой человек вышел из кабинета и, оттеснив Дашу в сторону, выговаривал ей все это с плохо скрытым раздражением.

— Чтобы духу твоего тут не было через пять минут!

— Ой, да пожалуйста! — сказала она агрессивно. — Скажи вон этой фре, что ты нас с Алкой сам к себе в квартиру впустил, а то нас за уголовниц хотят принять — и уйду! Больно надо! Не такой уж ты красавец невозможный, чтобы на тебя смотреть. Без особой необходимости.

Владик обернулся ко мне. Я увидела серьезное, бледное лицо с красивым разлетом бровей и сухо блестящими под ними глазами. «Серьезный какой», — подумалось с невольным уважением.

— Что вы хотите?

Я объяснила. С минуту он смотрел на меня, а потом взял за локоть, вывел из приемной и повел по коридору. Дашка осталась в приемной — краем глаза я успела заметить, как она растерялась. Миновав два или три кабинета, мы оказались в круглой комнате с большим столом и расставленными вдоль него стульями — наверное, переговорной.

Владик… а собственно, почему Владик? До сих пор я называла молодого человека этим детским именем, потому что так называли его Мария Николаевна, которая знала его с детства, и Надя, которая была в него влюблена. Но сейчас, глядя на серьезное, умное, хоть и очень молодое лицо и чувствуя сильные пальцы на своей руке, я невольно подумала, что никакой он не Владик. По крайней мере, не для меня.

— Владислав Ильич, не сердитесь, — сказала я, не дожидаясь, пока он сам начнет меня допрашивать — по всему было видно, что парню этого очень хотелось. — Я понимаю, что моя «легенда» для любого думающего человека выглядит, мягко говоря, неубедительно. Но честное слово, ничего для вас плохого я… Напротив, я действую в ваших же интересах… Понимаете, случилось так, что…

В общем, пришлось все ему рассказать. И он ни разу меня не перебил.

— Понятно… Я должен был предвидеть, что тетя Маша… то есть Мария Николаевна «всего этого» так не оставит. В сущности, это моя вина: надо было прийти к ней и объяснить… она бы меня поняла… Но сейчас уже поздно. В любом случае вы — лично вы — напрасно потратили свое время. Я, конечно, не буду вам ничего объяснять и не позволю вмешиваться в дела дорогих мне людей и мои лично. На этом ваше «расследование» должно остановиться. Так и скажите своей клиентке. Дело закрыто раз и навсегда. Все расходы по этому делу я вам возмещу, если в этом есть необходимость.

— Но так не пойдет! — воскликнула я и затрясла головой, чтобы он окончательно убедился, что так действительно не пойдет. — Поймите, есть девушка и она страдает! Хорошая девушка, красивая, добрая — да что я говорю, вы же и сами ее знаете! Ведь вы, может быть, даже любите ее!

На этих словах Влад быстро закрыл и снова открыл глаза. Мне показалось, что я услышала едва уловимый стон, который донесся до меня сквозь крепко стиснутые зубы.

— Вы… вы любите ее? — спросила я тихо. — Но если вы и в самом деле любите Надю… Ведь тогда все можно поправить! Вас шантажируют? Да? Но чем? Вы еще так молоды — вряд ли в ваши годы вы сумели натворить что-нибудь ужасное! Скорее всего, речь идет о глупой ошибке, правда? Надо просто признаться во всем, рассказать Наде, она поймет и простит…

— Мне нечего рассказывать Наде, — ответил он глухим, безжизненным голосом. — Скорее даже наоборот: я ни в коем случае не должен ей ничего рассказывать… ради нее же самой. Именно потому, что я ее…

Я ясно видела, что он хотел сказать «люблю», но ничего не сказал. Просто смотрел на меня, и в глазах его я увидела такую боль, которая бывает только тогда, когда человеку уже не хочется жить.

* * *

Я шла в нашу контору и попыталась систематизировать мысли, найти хоть какие-нибудь логически объяснимые догадки, но ничего не получалось. Сплошные тайны без ответа.

Да и в самой конторе тоже ни о чем не додумалась. «Подожду Люську», — решила я. Одна голова хорошо, а две лучше…

А вот и она сама!

— Динка, Динка! — заверещала подруга с порога. — А Лиза-то наша, оказывается, та еще девица!

— Да ну? — спросила я не без иронии. По-моему, как раз это и было ясно с самого начала.

— Да! Я тут узнала кое-что из ее биографии…

Люська тоже с утра развила бурную деятельность, и начала с того, что направила свои стопы к лицею, в котором учились Надя и Лиза. Когда она добралась до этого здания из розового кирпича, расположенного в «зеленой» зоне одного из московских парков, занятия в нем уже начались. Скучающий охранник из-за стеклянной перегородки у самого входа в учебное заведение устроил Люське долгий и нудный допрос — кто, откуда, да зачем, да кого надо. При этом он всем своим видом показывал, что не верит ни единому ее слову. Люська почувствовала, что начинает терять терпение.

— Послушайте, мне кажется, я уже рассказала вам всю свою биографию! В сотый раз повторяю: мне нужно поговорить с директором или завучем! — вспылила она. — У меня личное дело, понимаете? Настолько личное, что объяснения с вами сбивают мне все планы! Очень прошу — или пропустите меня внутрь, или попросите директора спуститься вниз.

— Директор занят.

— Тогда завуча.

— Завуч на уроке.

— Тогда…

— Не имею права пропускать посторонних.

Люська скрипнула зубами и уставилась на невозмутимого охранника с бессильной ненавистью. Он встретил ее взгляд, не дрогнув. Люська прищурилась, прикидывая, чем может для нее обернуться попытка сбить его с ног, но в это время со стороны лестницы послышался спокойный голос:

— Пропустите, Олег Платонович.

Охранник моментально ткнул у себя на пульте какую-то кнопочку, и турникет, в который Люська упиралась грудью, легко крутанулся вокруг своей оси, протолкнув ее внутрь. Облегченно вздохнув, Люська поискала взглядом ту, кому принадлежал голос.

Невысокая женщина с простой прической (стянутые на затылке в узел волосы) и в строгом классическом костюме стояла у подножия лестницы и делала приглашающий жест. Люська подчинилась; миновав пару пролетов, они свернули налево и вошли в тесноватый, но современно обставленный кабинет. На рабочем столе возвышался компьютер с огромным монитором.

Женщина, которая, как следовало из таблички на двери, была заведующей по учебно-воспитательной работе, спокойно расположилась за столом и предложила Люське присесть.

— Вы — родительница? — спросила она, чуть растянув губы в вежливой улыбке.

— То есть? — не поняла Люська.

— Вы — чья-то мать?

— А! Да. Я — чья-то мать, — с облегчением согласилась Люська. — То есть не чья-то, а мать вполне конкретного мальчика, сына… То есть у меня сын, Вовка, и я его мать…

Теперь, после того, как при помощи наводящего вопроса завуча она вспомнила про Вовку, Люська почувствовала себя гораздо увереннее. Стало ясно: предлог для того, чтобы начать интересующий ее разговор, найден.

Придав своему лицу плаксивое выражение, Люська полезла в сумку и достала оттуда Вовкину фотографию. Как любящая мать, она всегда носила снимок сына в пластиковом отделении своего объемного кошелька.

— Вот, — снимок шлепнулся на стол перед заведующей учебной частью.

— Но этот мальчик не учится у нас, — заметила завуч, изучив фотографию.

— Да! Но это мой сын, мой единственный ребенок, все самое лучшее, что у меня есть… И погибнет — не физически, конечно, а морально — если вы не поможете мне, не расскажете все и не предложите хороший совет…

Женщина за столом все еще улыбалась и явно ждала, что будет дальше.

— Недавно мой сын познакомился с девочкой, — продолжала вдохновенно врать Люська, — и эта профурсетка просто свела его с ума! Мальчик забросил учебу, футбол, дельтапланеризм… Он даже на музыку перестал ходить… и посещать бассейн… и шахматы тоже, он так увлекался шахматами…

— Не много ли на одного ребенка? — продолжая вежливо улыбаться, спросила завуч.

— Ну что вы, не по улицам же ему бегать, знаете, сейчас такое время… Ну, так вот — все это он, представьте, забросил! И время проводит только с этой девочкой, Лизой… И не только свободное время — мне кажется, он порой прихватывает и от учебы, потому что стал плохо учиться… а этот мальчик — моя единственная надежда в жизни, и я просто потеряла сон…

— Простите, но я пока не понимаю, чем именно могу вам помочь.

— Да, но ведь эта девочка учится у вас! — взвизгнула Люська. — Это Лиза, Лиза Шарова. У нее выпускной класс. Она несколько раз была у нас дома, и я…

— Хорошо, но не могу же я запретить девочке видеться с вашим сыном. Простите, но это абсолютно не в моей власти.

— Да, но вы можете рассказать мне о ней! Я же совершенно не имею понятия о том, кто такая эта Лиза, откуда она вдруг взялась, кто ее родители, из какой она семьи, — простите, но мы взрослые люди, и вы не можете не понимать, как это все важно! Если бы я могла хоть что-нибудь о ней знать, то было бы легче на душе! А Вовчик, он же совсем ничего не рассказывает…

— Боюсь, я тоже не смогу вам ничем помочь. — Женщина смотрела на Люську все так же бесстрастно. — Никто не одобрил бы меня, если б я вдруг начала рассказывать незнакомым людям о наших учениках.

— Да, но я же не прошу выдавать мне секреты! Самая рамочная информация — что это за девочка, откуда, кто родители…

Женщина молчала. Люська подумала, полезла в сумку за платком и начала плакать — пока еще только всхлипывать, но с угрожающими перейти в скорый рев интонациями.

— Хорошо! Только я попрошу вас упокоиться, — наконец приняла решение завуч. — И не требуйте от меня слишком многого. Лиза Шарова, шестнадцать лет, пришла к нам в лицей в начале года. Очень самостоятельная девица. Сама написала заявление о приеме, сама внесла плату за обучение за год вперед, сама выбрала класс, в котором хотела бы учиться — у нас два выпускных класса. Замечаний у нее, насколько мне известно, нет. Учится хорошо. Что же до ее родителей… Не скрою, мы, как и всякое солидное заведение подобного рода, собираем сведения о родителях наших учеников. Но об отце или матери Лизы нам ничего не известно. Девочка объяснила, что они живут в каком-то заброшенном углу и вроде бы даже не в самой Москве, а в Подмосковье. Сама она очень хочет и любит учиться, поэтому пришла к нам, как Ломоносов, — самостоятельно.

— А где же она взяла деньги на учебу? Да еще за год вперед! Это же немалые деньги, как я понимаю!

— Сказала, что у родственников. Якобы у нее есть богатый дядя, который взял над девочкой шефство.

— О ужас… Дитя без роду, без племени… Но где же она живет? Не может же, девочка после занятий каждый день ездить к себе в Подмосковье.

— Конечно, нет. По моей информации, она проживает у родственников.

— Вы скажете мне адрес, не правда ли? — вкрадчиво сказала Люська.

— Не вижу в этом необходимости.

— Ах, милая моя… Не вынуждайте меня идти на крайние меры, подкарауливать девочку после школы, выслеживать… Как будто вам неизвестно, на что может пойти встревоженная мать!

Женщина подумала, склонив к плечу голову с аккуратной прической.

— Ну, хорошо. Только больше я не скажу вам ничего. И к нам в лицей тоже попрошу больше не приходить.

— Обещаю!

Завуч развернулась на стуле и быстрыми движениями пальцев как бы пробежалась по компьютерной клавиатуре. Агрегат еле слышно загудел, включая мозги.

— Вот, — в последний раз щелкнула клавишами Люськина собеседница. — Записывайте. — И она продиктовала адрес.

* * *

Конечно, Люська не стала медлить и, разыскав на купленной у метро карте Москвы названный ей переулок, ринулась на поиски. На это понадобилось добрых два часа. Метро, потом маршрутка и рейсовый автобус привели ее в самый отдаленный район Чертанова. Здесь лепились одна к другой старенькие пятиэтажки-хрущовки, выкрашенные в одинаковый мышиный цвет. Нельзя сказать, что район был каким-нибудь особенно грязным или страшным, но унылое однообразие домов, не разбавленное хотя бы одной детской площадкой, невольно навевало тоску.

Дома не оказалось ни Лизы, ни родственников. Такого варианта Люська почему-то не ожидала и в растерянности шлепнулась на лавочку у подъезда.

— Ходют тут всякие, — сразу же дежурно среагировала бабка, в длинной вязаной кофте, и отодвинулась.

— Я не всякая, — обиделась Люська. — Я к Шаровым пришла. Из семнадцатой квартиры. Только их дома нет, понятно?

Этим ответом бабка осталась почему-то очень довольна:

— О, я же говорю — ходют тут всякие! — обрадовалась она возможности выпустить пар и даже вся подобралась в надежде на хорошую свару, которой можно разбавить скучное сидение на лавочке. — К каким-то Шаровым, грит, из семнадцатой… Да в семнадцатой сроду никаких Шаровых не бывало! Титовы там живут, понятно? Титовы! Как заехали в семьдесят шестом Титовы, так и сейчас Титовы. Про Шаровых она мне будет рассказывать, ага. Иди давай отсюда!

— Спокойно, бабушка, — мгновенно перестроилась Люська. — Я из органов социального обеспечения, понятно? Можно сказать, начальство! Так что вы со мной повежливее.

— Собеса? Так вы насчет пенсии пришли, что ли?

— Почти. Насчет пособия малообеспеченному ребенку, если быть точной. Девочка ведь у них живет, у Титовых? Старшеклассница?

— Это Лизка, что ли?

— Да. Елизавета Шарова.

— Тю! Так бы и сказала, что к Лизке. Лизкину-то фамилию я не знаю, это точно. Только эта, какая же она ребенок? Тоже мне нашла дите неразумное! Да она всех нас за пояс заткнет, Лизка. Такая скороспелочка — я те дам! И нахалка. Проходит мимо — хоть бы раз поздоровкалась! Зырк-зырк только зыркалами своими! Не осталось уважения к старости у нынешних! Конец света скоро, — сделала она неожиданный вывод.

— А почему эта Лиза у этих Титовых живет? У нее что, своего дома нет?

— Ага, нету. Куда там. У таких, как она, домов — как у зайца теремов.

— То есть?

— Сбежала она от родителей своих, ясно? Сбежала и к Людмилиной семье прибилась. Людмила эту девку каждую минуту с лестницы готова спустить, да еще и пинка отвесить пониже спины, да только не может. Боится ее, что сына посадит, боится.

— Какая Людмила? Титова?

— Ну.

— Та, которая живет в семнадцатой квартире?

— Да не! В семнадцатой ейный брат живет.

— Стоп! — нахмурилась Люська. — Я подозреваю, что вы мне морочите голову! Лиза-скороспелка, Татьяна, сын, брат… Знаете, что бывает, когда сбивают с толку служащего собеса при исполнении обязанностей? Отбросьте сейчас все эмоции и сконцентрируйтесь.

— Чегой-то? — струсила бабка. Она выпрямилась на лавке и машинально, не отводя взгляда от Люськи, принялась застегивать пуговицы на кофте. Выглядело это так, будто солдат поправляет форму одежды перед генералом, которого он не сразу узнал.

— Так будем говорить?

— Что знаю — расскажу, конечно. А чего не знаю, вы уж не взыщите…

* * *

Баба Шура занимала свой пост на лавочке у подъезда каждое утро и покидала его, если не считать коротких перерывов на еду, только поздно вечером. Каждый день — не считая зимних месяцев, которые отнимали возможность часами просиживать на скамейке и тем самым надолго лишали равновесия. Поэтому стоит ли удивляться, что жизнь всего двора была перед бабой Шурой, как на ладони.

— Рано меня на пенсию-то спровадили, — заметила она не без сожаления. — Я сорок пять лет вахтером отработала в Мытищинской прокуратуре. У меня глаз — алмаз, и это… аналитическое мышление почище, чем у тамошних следователей. Если б не года мои, меня б в ихние кабинеты… Я бы порядок-то быстро навела. Порядка в стране нету…

— Не отвлекайтесь, — оборвала ее Люська.

— Да, да…

Осенью прошлого года, и даже не осенью, а в конце лета, когда на верхушках растущих во дворе тополей только-только стала проступать желтизна, а по утрам на землю уже спускался холодный туман, напротив подъезда, у которого баба Шура устроила свой сторожевой пост, остановились белые «жигули»-«копейка». Эта машина бабе Шуре была хорошо знакома. Она принадлежала сестре запойного пьяницы Жоры Титова, жившего в семнадцатой квартире. Сестру звали, кажется, Людмилой, и брата она навещала крайне редко. Может быть, не чаще одного или двух раз в году.

— Приезжала она к нему, ругала ругмя, что пьет и не работает, — пояснила баба Шура. — Поорет, потом за уборку возьмется. Тряпье-шмотье, гнилью пропахшее, повыкидывает, полы помоет, иногда жратву этому алкашу сварит. И уедет. Я так думаю, что не стала бы она с ним возиться, кабы не квартира. Жорка наш квартиру свою московскую на Людкину дочку записал, ну она и старается время от времени за ради приличия, значит, заботу о брате проявить. Любви-то братской между ними никой нету, какая там любовь, когда Жорка сутками не просыхает!

…Баба Шура смотрела на остановившуюся у подъезда машину без особенного интереса, не ожидая увидеть ничего любопытного. Но она оживилась и сделала внутреннюю стойку, когда из «копейки» вышла не только Люда, но и незнакомая девушка-подросток. Девочка была одета как-то не по-московски: на ней был вытянутый спортивный костюм, стоптанные туфли, руку оттягивал защитного цвета рюкзак, который она держала за перекрученые лямки. «Никак, деревенская», — сразу решила баба Шура.

Загрузка...