Попутчицы любви

Девочка хоть и деревенская, а все же не из робкого десятка. Живыми черными глазами осмотрела дом, двор и осталась не очень довольна. Во всяком случае, когда она обратилась к Люде, в голосе сквозило совершенно явное разочарование:

— Это же трущоба какая-то! Мы так не договаривались!

— Заткнись, — зло сказала Люда, даже не посмотрев на девчонку. — Выбирать она еще тут мне будет…

— Сама ты заткнись, — последовал мгновенный ответ. — Еще раз гавкнешь на меня — и считай, что конец нашему уговору, поняла?!

— Ладно, не сердись, — моментально сдалась Люда. — Хорошо я тебя устрою, не бойся. Довольна будешь.

— А я не боюсь. Ты бойся, — фыркнула та.

Баба Шура, конечно, уже давно навострила глаза и уши и заметила, с какой ненавистью Люда смотрит на «деревенскую». А та, казалось, вовсе и не думала беспокоиться по этому поводу. И даже напротив: в тоне, каким она разговаривала с сестрой алкоголика Титова, чувствовалась явная насмешка:

— Ладно, хватай рюкзак и тащи, куда надо. А мне денег дай. Погуляю пока, посмотрю, что тут хорошего. Минут через пятнадцать вернусь. У меня, кстати, и сигареты кончились, заодно сбегаю.

— Какие еще деньги?!

— Такие! Ты алименты мне платить собираешься или нет?

Люда опять заметным усилием воли подавила в себе раздражение, вынула из сумки кошелек и отсчитала, как заметила баба Шура, довольно внушительную сумму.

— Тыщ десять или двенадцать, — шепнула она Люське, почему-то при этом оглядываясь. — Аккурат как мои три пенсии!

Девчонка небрежно сунула деньги в карман и, заметно вихляя задом и не оглядываясь, удалилась в сторону автобусной остановки. Люда проводила ее полными ненависти глазами, вздохнула и, подхватив небрежно брошенный прямо на землю рюкзак, зашла в подъезд.

Баба Шура, конечно, была страшно заинтригована. И сразу поняла, что второе действие этой таинственной истории будет сейчас разворачиваться в квартире номер семнадцать. А в этой квартире, как, кстати, вспомнилось, была хлипкая фанерная дверь («Так, только одно и название что дверь, а на самом деле ткни — и развалится!»), а голос у Люды, как знала соседка, был громкий, даже зычный. И поэтому, не мешкая, баба Шура воровато поднялась на третий этаж и стала подслушивать.

В своих расчетах она не ошиблась. Люда, как видно, отводила душу. Из-за двери доносился только ее голос, редких реплик Жоры, которые тот иногда вставлял в ее откровения, было не разобрать:

— …Ты мне брат или не брат?! Пойми, что другого выхода нету, просто нету! Эта дрянь способна на что угодно! Это надо же, всего за полтора месяца так парня уделать, что он вообще каким-то дурачком сделался! Ты представляешь, он ей обещал: «Женюсь!» Мой Юрка — на этой деревенской колоде! Для того ли я его растила, ночей не спала, в институт устроила, один бог знает, какой мне крови это стоило, один бог! Репетиторы да жулики из приемной комиссии все деньги из меня высосали, что я на поступление копила, я же еще и должна осталась, пришлось кредит брать! Хотели мальчика после экзаменов на юг отправить, а пришлось вот в деревню, к матери. И что бы ты думал? Познакомился там Юрка вот с этой дочкой колхозной сторожихи, чтоб ей ноги переломало, и пошла у них любовь! А девке всего пятнадцать! Что он в ней нашел, я не пойму, это же ужасно, ужасно, у нее грязь под ногтями и голову по неделям не моет! Ай, да если б это было самое страшное! Жорка, ты представляешь, она же беременная от Юрки, хотя я так думаю, это еще надо доказать, что от Юрки! И мальчик ко мне приходит: «Мама, я женюсь!» Да я чуть с ума не сошла!

Жора пробормотал что-то.

— Что ты говоришь, боже мой! Как это «пусть женится»? У мальчика первый куре, у него впереди целая жизнь, такие перспективы! И он должен взваливать на себя весь этот ужас? Конечно, мы с отцом приняли меры! Мы подняли на ноги Юркиных друзей, подруг, учителей, мы сами разговаривали с ним часами, у отца даже сердечный приступ был… Слава богу, что мальчик сдался! Он обещал нам никогда больше с ней не видеться. Но ты подумай, Жора, какова нахалка! Я приехала к ней в дом, хотела поговорить по-женски, по-человечески, предложить помощь, врача… А она заявляет — я, дескать, вашего Юрочку в два счета посажу! Я несовершеннолетняя! И зло так говорит, знаешь… глаза красные, губы дрожат. Он говорит, предатель. Он мне кольцо золотое подарил с изумрудом, обручальное. Он жениться обещал! Ах ты, я говорю, малолетняя дрянь! Такой мальчик, такой мальчик, свет в окошке… И ты думала, мы тебе его отдадим?! Не заслужила ты такого принца, говорю… так она, Жорка, в волосы мне вцепилась, представляешь?! Еле люди разняли…

Люда ненадолго замолчала — из-за двери донеслись глухие рыдания. Жора опять что-то пробормотал.

— Да нет же! Никаких «рожать», это же с самого начала было ясно! Аборт она сделала. Но при этом, Жорка, вот же сучка какая, при этом она всякими справками и свидетельствами запаслась, чтобы, значит, на Юрку… ну… чтобы на него надавить. Прямо зациклило ее на этой мысли: посажу да посажу! И самое главное, ведь она и в самом деле это может! Девка несовершеннолетняя, вся деревня знает, что Юрка с ней путался, справки с поликлиники, что она аборт сделала, есть! Это же страшно подумать, что мальчику грозило! Она и слушать ничего не хотела: я, говорит, ему поверила, а он меня обманул. Он говорил, что любит, он предатель, и не прощу я его никогда. Мне, говорит, жизни не будет, если не накажу гада. Как заведенная твердила! Ну точно — с катушек съехала! Сколько раз я к ней ездила, сколько слез пролила… Страшно вспомнить, Жорка, я же в ногах у нее валялась, то есть в буквальном смысле по полу ползала, руки целовала… Уговорила кое-как. Только эта нахалка условие мне выдвинула: в Москву ее увезти и учебу в хорошей школе оплатить, а потом институт обеспечить… Так и заявила: если Юрке вашему все условия для дальнейшей жизни, то и я ничем не хуже. Я тоже хочу в Москве жить, а не догнивать в этом углу, тем более что тут все про меня теперь знают! Ну, ты представляешь? И ведь пришлось нам согласиться, Жорка, а куда было деться-то? Увезла я ее из деревни… Денег сразу столько, сколько она запросила, у меня не было, договорились, что я каждый месяц буду платить — «алименты», как она сказала… И школу проплачу, какую она сама выберет. И жилье найду… Вот из-за этого я ее и привезла. Брат ты мне или не брат? Пусти девку пожить! Авось ненадолго, может, подберет ее кто, такие проныры везде устроится сумеют… Ну не к нам же домой ее везти, Жора!

— …

— Ох, ну спасибо тебе. Комнаты у тебя изолированные, мешать друг другу не будете. Да и ненадолго все это. Год — самое большее. Не станет же она из меня до конца жизни соки тянуть. А через год-два ее история вообще никому не будет интересна, мало ли паскудниц готовы для нормального парня ноги раздвинуть… Спасибо, брат, выручил ты, всех нас выручил. Значит, я ее приведу, и пусть живет. Только ты прописать ее не вздумай. Обойдется!

Баба Шура на цыпочках вернулась на свой сторожевой пост. А вскоре из подъезда вышла и сама Люда, красная, и, как показалось старухе, заплаканная.

— Вы тут девочку не видели? — спросила она. — В спортивном костюме. Сказала — вернусь через пятнадцать минут…

— А вот она ж. — И баба Шура указала на Лизу, которая как раз появилась между деревьями.

На этом рассказ бдительной соседки оборвался. Она поерзала на скамейке и сказала как будто извиняющимся тоном:

— Ну, вот и все, что я знаю, девушка. Может, это и поможет вам, а только я так думаю, что ни в каком пособии для этих, как их, малообеспеченных, Лизка не нуждается. Деньги ей Людмила каждый месяц привозит, аккуратно, каждого пятого числа. Одевается она ух! — так, что глазам больно, и поведение такое, скромницей не назовешь. Говорю же — идет мимо, и хоть бы раз поздоровалась!

— Спасибо, очень ценные сведения вы нам предоставили, — сказала Люська и поднялась со скамейки. По всему было видно, что ничего, по существу, баба Шура уже не добавит.

Теперь, когда мы поделились результатами изысканий, нам, конечно, было что обсудить.

— Хм… Значит, Лиза врала Наде, когда говорила, что мама у нее «уборщица, а отец на стройке кирпичи таскает». Интересно, зачем ей это было надо? Я бы еще поняла, если бы она сочинила биографию благополучного ребенка, выдумала бы, допустим, папочку-профессора и маму-банкиршу… А так? Ведь это же шило на мыло! Зачем бы ей это было надо?

Вопрос ушел в пустоту. Люська смотрела на меня и ждала, что я буду отвечать сама себе.

— Наверное, она не хотела признаваться, что живет у алкаша, который ровно никем ей не приходится, — предположила я. — И в то же время было нужно подчеркнуть свою бедность, иначе Надя не пожалела бы ее, и дружба могла не завязаться. Я думаю, так.

— Так, — с готовностью согласилась Люська.

— Но тогда получается, что Лиза изначально готовила себя на встречу именно с Надей? Тем более что она подошла к девушке в первый же школьный день. И довольно нахально прямо-таки навязывала ей свое общество. Так?

— Так.

— Ну и конечно, трудно не заметить, что все неприятности у Нади, если это вообще можно назвать неприятностями, начались сразу после появления в ее жизни Лизы Шаровой. Между ней и этой Аллой есть какая-то связь, это очевидно. И эту связь надо установить.

— Динка, ты установишь, — пообещала Люська. — С твоими-то мозгами!

Самое смешное, что она стала смотреть на меня во все глаза и ждать, что я «установлю» искомое буквально в эту же минуту. Я подумала и сняла телефонную трубку.

— Регистратура, — знакомо ответили мне.

— Аллу Будникову, пожалуйста.

— А вы знаете, что у нас личные разговоры по телефону запрещены? — услышала я как раз то, на что и рассчитывала. — По этому телефону родственники рожениц звонят, молодые отцы, люди волнуются, не могут дозвониться, а вы?..

— Хорошо, тогда не зовите, — быстро сказала я. — Просто передайте ей, что звонила Лиза Шарова и просила… — (что бы соврать?) — и просила… просила прийти к ней в школу на родительское собрание! К пяти часам вечера. Сегодня. Это очень срочно, пусть обязательно придет!

— Передам, — буркнули по ту сторону провода. И бросили трубку.

— И что дальше? — Люська смотрела горящими глазами.

— Дальше ты пойдешь к лицею и посмотришь — явится ли туда Алла! И если явится, то узнаешь, в качестве кого. На родительских собраниях надо представляться, насколько я знаю. «Я — мама Вовочки Иванова», «Я — тетя Маши Петровой» и так далее.

— Динка, ты… Ты Энштейн! Лобачевский! Капица! — Люська вскочила с места и начала кружиться между столов, как маленькая. Широкая юбка раздувалась колоколом, светлые пряди взлетали — моя подруга смотрелась совсем девочкой. Я невольно вздохнула: чувствовать себя на седьмом небе просто от сознания того, что нам удается продвинуться вперед в деле примирения совершенно незнакомых людей, на это я лично была не способна. Ну, или почти не способна.

— Погоди! — Она внезапно остановилась. — Но как я сама-то попаду на это собрание? Кем я представлюсь? А если эта завуч меня узнает — я же ей сказала, что мой сын учится в другой школе, что же мне, позорно признаваться в собственном вранье?

— Люська, ну что же ты совсем-то мозгами раскинуть не хочешь! — поморщилась я. — Во-первых, мы уже знаем, что посторонних людей в этом лицее дальше будки охранника не пропускают, во-вторых, именно у этой будки ты ее и подкараулишь (должна же она сказать охраннику, кто она такая), в-третьих, у тебя есть блестящее оправдание: ты — сумасшедшая мать, которая околачивается у лицея, караулит девочку своего сына. Попробуй такую прогони! Придешь за полчаса до встречи, будешь слоняться с несчастным лицом, тебя отгонять станут, а потом просто рукой махнут.

— Да… Точно! Так, а сколько сейчас времени? Скоро пять. Пора! — Она рванулась к двери. — А ты-то здесь останешься? Может быть, мы вместе?

— Нет, нет. — Я обдумывала следующую мысль, и Люськино присутствие начинало мне мешать. — Давай-давай, отправляйся. Как только добудешь нужную информацию — сразу звякни мне на мобильник, поняла?

— Ладно!

Она подхватила сумочку, зонт и скрылась за дверью. Я снова подняла трубку телефона, позвонила нашей клиентке Марии Николаевне и кое о чем с ней договорилась. Прежде всего — попросила задержать и никуда не отпускать сегодня Лизу Шарову. Я знала, что девочка бывает у них каждый день и даже остается ночевать. А потом и сама поспешила покинуть офис, чтобы пойти по магазинам — идея, которая пришла мне в голову, требовала наличия реквизита.

Я бродила по салонам магии и лавкам, торгующим всякой колдовской мишурой, наверное, битый час, когда в сумке затренькал мобильник.

— Динка! — восторженно заверещала Люська. — Динка, ты гений! Все прошло как по писаному! Я узнала эту Аллу по твоему описанию, это она — рыжая, наглая, красивая! Явилась точно к пяти и как давай с охранником ругаться! Я, говорит, с работы пораньше отпросилась, я с начальством из-за этого поскандалила, я то, я се! Он ее убеждает — подшутил, мол, кто-то над вами. Нет сегодня в лицее никакого родительского собрания! Она прямо чуть будку ему не побила от злости. Ведьма она, ну точно, Динка — ведьма!

— Да погоди ты! А представилась-то она как?

— Ах да! Я ж тебе не сказала! Сестрой она Лизиной представилась, двоюродной сестрой! Старшей, разумеется. И знаешь, что при этом добавила? «Я ей уже давно вместо матери», во как!

— Понятно. Ладно, на сегодня все. Теперь моя очередь.

— Твоя? А что ты задумала?

— Да так, один спектакль.

— А можно мне посмотреть?

— Нет. Зрителями будут совсем другие…

Два часа спустя меня бы никто не узнал. Я потратила солидную часть полученного от нашей клиентки гонорара на то, чтобы приобрести длинное черное платье с блестками, ниспадающее складками до самого пола, жуткий парик к торчащими во все стороны седыми космами, черный же платок с бахромой — им была повязана моя голова. А также низку бус с амулетами и талисманами, какие-то магические черные шары, потрепанные карты таро, кости и четки, состоящие из двенадцати маленьких черепов. Вся эта дребедень была сейчас на моей шее, и частично гремела в большой (конечно, опять же черной!) сумке, что болталась на плече.

Надеюсь, что и макияж соответствовал: брови я насурмила черным карандашом, на веки наложила густой слой перламутра, губы жирно накрасила темно-бордовым. Получилось очень зловеще: я походила теперь то ли на городскую сумасшедшую, то ли на ведьму — вестницу с того света. Чего, собственно, я и добивалась.

В последний раз оглядев в зеркальце свое отражение, я решительно нажала кнопку звонка перед дверью квартиры, где жила Надя. Там меня уже ждали: открыли сразу.

Я сделала грозное лицо и прошла мимо обомлевшей от моей наружности Марии Николаевны прямо в квартиру.

завыла я, кружась по комнатам.

При этом старалась, как можно страшнее махать руками, трясти амулетами и вообще вести себя жутко таинственно. Не знаю, погибла ли во мне великая артистка, но от представления я неожиданно получила огромное удовольствие — кровь так и заиграла в жилах! Краем глаза я увидела Надю и Лизу, замерших на диване. Девушки смотрели на меня во все глаза и от страха тесно прижимались друг к дружке.

— Чую! — завывала я. — Чую дух темный, дыхание смрадное! Диавол в одной из вас, диавол! Изгнать надо, ибо пожрет вас чудовище, изнутри сожрет! О, чую, поселился внутри, ища, кого пожрать!

— Кто вы? — со, страхом спросила Надя. На диване она сидела с ногами, кутаясь в теплый пуховой платок. Большие, но какие-то тусклые глаза почти не выделялись на болезненно-бледном лице.

— Это колдунья… Белая колдунья, дочка! Лучшая э-э-э… специалистка в своей области, — вмешалась Мария Николаевна. — Я вызвала к нам, порчу снять и эту… ауру почистить. Мне посоветовали. Не смейтесь надо мной, девочки! Я так испугалась, когда вы нашли в комнате какие-то чужие вещи, я сразу подумала: а вдруг они заговоренные?

— Заговоренные, заговоренные, — подхватила я. — Отсюда чую — злодейский умысел, черный умысел, страшный…

Я еще покружилась немножко по комнате и остановилась возле Лизы. Девочка смотрела на меня с плохо скрываемым восторгом. Она была в точности такой, какой нам ее и описывали: тонкая длинношеяя девица с черной челкой и живыми глазами. На фоне Нади она смотрелась подвижной и быстрой кошечкой, которую стоит только поощрить — и она прыгнет к вам на колени, будет ластиться, играть. Но в случае опасности — и царапаться тоже.

— Ты! — наставила я на нее палец. — Грехов на душе много, девка, ой много у тебя грехов!

— У меня? — Лиза нервно засмеялась.

— Выйдем-ка, красавица, пошептаться бы…

— Никуда я с вами не пойду!

— Вижу! — взвыла я по новому кругу. — Вижу простор… Земля русская, широкая, деревня чистая, верующие люди там живут, без греха… Вижу, ребеночек там зародился, ангел, ангел! Но не судьба ангелу ножками землю теплую топтать… Железными крючьями волокут ангела в преисподнюю, не родится ребеночек, загубили злые люди…

Конечно, это было жестоко — все, что я говорила. Но рядом сидела бледная и погасшая Надя, едва-едва начавшая жить хорошая, добрая девушка, которая по вине вот этой Лизы — я была в этом уверена! — испытывает глубокое, мало с чем сравнимое страдание. И я должна была вернуть огонь в потухшие глаза, румянец на эти бледные щеки. Ведь была же она счастлива, пока в жизнь ее не вошла эта, уже много чего повидавшая девчонка!

— Кто, кто ребеночка загубил? Вижу, вижу, вижу… слышу, слышу, слышу…

Лиза молнией соскочила с дивана и схватила меня за руку.

— Кто вы? Чего от меня хотите?

— Моргана я, — сказала я низким голосом. — Ведьма. Дух от тебя злой идет и тяжелый, за версту чую. Порчу с тебя снять могу, много не возьму… Иначе изведешься в черной душе своей, диавол тебя сожрет! Много чего вижу я, много чего могу рассказать… Хочешь, силу тебе свою колдовскую передам? Хорошей ведьмой можешь стать, девка, цены тебе не будет… Хочешь?

— Мне? Хочу! — жарко шепнула Лиза, не отпуская моей руки.

— Так пойдем!

— Пойдем! А куда?

— Далеко не надо, мне дом покидать нельзя, колдовство еще действует, порчу снять надо… Вижу, кто порчу навел, вижу!

— Тихо! — дрогнула она. — Пойдемте…

Мы прошли на кухню, оставив позади изумленных Надю и Марию Николаевну. Для поддержания эффекта я остановилась на пороге и провела руками по воздуху, бормоча про себя только что придуманные заклинания.

На кухне я не сразу приступила к разговору. Нужно было как следует разогреть Лизу — мой расчет на то, что девчонка «поведется» на сказки о колдовстве и черно-белой магии, которые она так любила, оказался верным — и «добить» ее несколькими несложными трюками.

— Какое у тебя колечко красивое, — кивнула я на тонкое золотое кольцо с изумрудным глазком, надетое на ее безымянный палец. То самое кольцо, о котором упоминала в разговоре с братом Людмила Титова. — Кто подарил?

— Так, один человек… — помрачнела Лиза. — Не имеет значения.

— Зачем так говоришь? Имеет, ох как имеет… человек этот заговор на тебя сделал, силы лишил… Дай-ка… — Я протянула руку, требуя положить на нее кольцо. — Вот мы сейчас проверим, «чистое» оно или заговоренное!

Я накрыла колечко платком, завернула с четырех углов, пошептала над ним и вручила Лизе:

— Вот возьми его сейчас и выкини в окошко. Что смотришь? Выкини-выкини! Если вернется колечко обратно, значит, заговоренное оно. Значит, много бед может принести.

— А если не вернется? — с сомнением спросила Лиза.

— Ну, тогда, значит, простое кольцо, не заговоренное… было. Да ты что, девка? Сомневаешься, что ли?! Да ты вспомни, что это за человек! Сколько он зла тебе сделал, покоя лишил, сон украл! Мало ты мучилась? Заговоренное это кольцо, порченное, не сомневайся!

Внезапно решившись, Лиза схватила платок с завернутым в него кольцом, вскочила на стул, рванула форточку и, размахнувшись отчаянным жестом, выкинула его на улицу. Обернулась ко мне и ойкнула: на столе прямо перед ней лежало… то самое кольцо. Не веря своим глазам, она взяла его в руки. Сомнений не было! То самое кольцо!

— Значит, все это правда… — выдохнула она. — Значит, этот подлец и в самом деле… Значит, не от души он мне его дарил… Порчу наводил…

— Наводил-наводил, — подтвердила я невинно.

— Я же сама только что своими руками его выкинула! И оно вернулось… Но раз кольцо такое, раз оно заговоренное, значит… Значит, мне его носить нельзя, да? А как быть? Еще раз выкинуть? Может быть, в этот раз подальше, за город куда-нибудь выехать, и в реку его? А?

— Не поможет. Все равно обратно вернется. Колдовство — это тебе, деточка, не фунт изюму.

— А как быть?

— А вот как домой придешь, возьми две веточки ивы, мел возьми, нарисуй на полу круг, веточки скрепи крест-накрест, потом… — И я понесла какую-то чушь, главной целью которой было отговорить девчонку выкидывать ни в чем не повинное украшение. Ведь на самом деле минуту назад я дала ей в руки другое кольцо — то, которое перед визитом сюда вшила в край своего носового платка. А то кольцо, что Лиза сняла с пальца, я незаметно для нее зажала в другой руке, а потом, когда она потянулась к форточке, так же незаметно положила обратно на стол.

— …и после этого колечко твое очистится, можешь носить хоть всю жизнь, не снимая, зла не будет… А вот душу твою, девка, очистить будет сложнее. Черная душа у тебя, нехорошая. Дай-ка тарелку.

Присмиревшая Лиза оглянулась, выхватила из сушилки единственную, стоящую там тарелку и поставила передо мной. Я вынула из сумки с «магическими» причиндалами пузырек с черной жидкостью — обыкновенные чернила, но Лиза этого, конечно, не знала — и протянула ей:

— Вот, возьми и вылей в тарелку… Если есть в тебе колдовская сила — увидишь черный крест!

Закусив губу, девочка выполнила приказание. Чернила лились в тарелку тонкой струйкой и почти сразу же начали принимать форму четкого креста. На белом фоне тарелки широкий черный крест выглядел по-настоящему зловещим! Конечно, если при этом не знать, что до моего прихода и по моей же просьбе, изложенной по телефону, Мария Николаевна смазала поверхность это тарелки чем-то жирным, оставив посередине часть сухой площади в форме креста. Чернила заполняли форму на оставшейся чистой, нежирной площади, вот и все!

— Все! — хлопнула я рукой по столешнице. — Быть тебе настоящей ведьмой! Огромная, черная энергия в тебе — большую власть над людьми можешь иметь, черной птицей над всеми воспарить, судьбами управлять! Если все законы соблюдать будешь — в первые ведьмы Москвы сможешь выйти! Весь мир у твоих ног ляжет. Хочешь?

— Хочу! — жарко выдохнула она. — А какие законы?

— Первый закон: должна ты от наставницы своей, которая всю силу ведовства и тайны магии, самим Нечистым завещанные, ничего не скрывать. Второе: должна ты хотя бы одно зло действо, а лучше несколько, на душе иметь. Хорошие злодейства, качественные, чтобы страдала душа чья-нибудь невинная… Третье: обо всем, что на душе имеешь, — мне рассказать…

Опытного, взрослого, умного человека мне ни за что бы не провести таким простым и, надо признаться, дешевым способом. Но шестнадцатилетняя девчонка, да еще помешанная на «темных силах», купилась на мои слова сразу:

— Есть, есть у меня на душе это… злодейство! Год назад я аборт сделала…

— Это я знаю, — отмахнулась я. — Это не считается! Это не ты сама придумала сделать, тебя люди заставили… Ты другое что-нибудь вспоминай! Из недавнего желательно… Из такого, что вы с сестрицей своей задумали… С двоюродной родственницей…

— Вот черт! Так вы и про Алку знаете?

— Кто ж твою Алку не знает! Она тоже ведьма. Только взрослая, сильная. Много зла людям делает. Силу большую имеет.

— Ух, ты! А мне она не говорила, что ведьма.

— Нельзя было, вот и не говорила. Но ты, девка, не отвлекайся, вспоминай. Какие вы козни с сестрицей кому строили? Кого с пути сбили? Из недавнего вспоминай…

— Из недавнего? — Она азартно тряхнула челкой. — Могу и из недавнего! Подружку мою видели? Вон там, в комнате? Толстая такая?

— Видела, — прогудела я. — Хорошая девушка чистая… К такой черное не липнет…

— Ха, не липнет! Не липнет, так налепим! Мы с Алкой ее с женихом развели, понятно? Недавно совсем! И она страдает, это уж точно, по-настоящему страдает, без дураков!

— Как развели? Заклятье какое сделала?

— Нет, это я еще не умею… — сказала Лиза с видимым сожалением. — Вообще-то у меня тетрадка есть, я туда всякие заговоры и приговоры выписываю, про какие бабки в деревне рассказывали, или в газетах иногда печатают… Только они не действуют почему-то…

— Правильно, что не действуют, — кивнула я. — Настоящее колдовство не из тетрадок берется, ему учиться надо!

— Я это давно поняла. Это просто счастье мое, что вы вот так пришли!

— Я не просто так пришла. Меня давно к тебе манило. Аура у тебя подходящая для нашего дела, чакры…

— Правда? Вот здорово!

— Ты про злодейство свое рассказывай.

— Да, сейчас. Только… Вы же — никому?

— Никому! Только самому сатане! — заверила я, не моргнув глазом.

И все, наконец, стало ясно.

Алла перебралась в Москву за два года до Лизы и осела в столице, устроившись на не слишком доходную, но в то же время и «не пыльную», как она сама выражалась, работу хранительницы архивов в родильном доме. Работа и в самом деле была не сложная: знай себе, сортируй карточки по алфавиту, заводи новые, подшивай листочки в старые. И, наверное, совсем скоро Алла заскучала бы в этой бумажной могиле, если бы не один случайно подслушанный ею разговор.

Говорили ее начальница и мужчина лет тридцати, который непонятно как проник к ним за перегородку. Разговаривали они очень тихо, практически шепотом, и, чтобы разобрать каждое слово, Алле пришлось затаиться по ту сторону заставленных карточками стеллажей:

— Понимаете, я тридцать лет прожил и не знал, что отец-мать мне не родные. Ни разу, с самого детства, даже тени подозрения не мелькнуло! Любили они меня очень… А я — их. И тут такое. Мама перед смертью решила рассказать, что я им не родной. Зачем — не знаю. Может быть, суеверие какое, да и не слишком интересно в этих причинах копаться. Главное, что теперь я знаю: где-то на земле ходит женщина, моя мать, понимаете? Моя родная мать! Бросила меня она сразу при рождении, вот в этом вашем роддоме, отказ написала, ну а другая взяла и усыновила. Я не за тем ее хочу найти, чтобы в чем-то упрекнуть. Нет, детство у меня счастливое было. А просто хочу посмотреть на нее, просто узнать, кто она и как живет. Мать все-таки. Вдруг нуждается в чем. Помогите, в долгу не останусь! У вас здесь в архиве, я знаю, все данные есть…

— Не могу, нет, не могу не имею права, и не просите и не уговаривайте, — отнекивалась заведующая. — Это же подсудное дело, что вы, под монастырь меня хотите подвести?!

— Так не узнает же никто!

— Все равно! Да и вообще, как я это сделаю, вы подумали или нет? Как искать, кого искать, где искать? У нас таких случаев, как ваш, за пятьдесят лет существования родильного дома, знаете, сколько накопилось? И все они считаются секретными сведениями. Нет, не просите, помочь ничем не могу.

— Но я вас очень, очень прошу…

Аллу окликнули из окошечка регистратуры, и она так и не узнала, сумел ли незнакомец уговорить заведующую открыть тайну его рождения. Но слова начальницы о том, что «У нас таких случаев, как ваш, за пятьдесят лет существования роддома, знаете, сколько накопилось?», глубоко запали ей в память. Она еще не знала, какую выгоду можно было из них извлечь, но чувствовала, что здесь явно что-то кроется.

Неделю или две Алла все обдумывала, а потом, во время одного из ночных дежурств, решила покопаться в архиве. Ей понадобилось довольно много времени, чтобы разобраться в огромном количестве пожелтевших от времени страниц. Но в конце концов все эти торопливые, расплывающиеся, часто неразборчивые строчки рассказали ей любопытные вещи. Оказывается, один-единственный родильный дом каждый год делал счастливыми — в прямом смысле слова — несколько бездетных семей. «Отказные» дети, количество которых, увы, ежегодно росло, находили своих новых пап и мам здесь же. Приемным родителям, конечно, приходилось изрядно побегать по инстанциям и пооббивать пороги различных учреждений, собирая справки и другие документы, но результат того стоил: пищащий сверток покидал родильный дом на их руках… Информация об усыновлении тщательно зашифровывалась, скрывалась, перекочевывала из одной папки в другую, многие страницы вообще оказывались вырванными, но при наличии желания и усердия кое-что можно было разобрать. Главным образом, это касалось усыновлений, которые случились от пятнадцати до сорока лет назад. Более поздние истории архив не сохранил: законодательство поменялось, тайны усыновления стали оберегаться особенно тщательно, а главное, теперь они заносились в компьютер, доступа к которому Алла не имела.

Но, подумала Алла, при желании можно было извлечь выгоду и из того, что есть. Ведь случай, когда приемные родители признаются детям, что они им не родные, очень редки; историю мужчины, который приходил к ним в архив, можно было считать скорее исключением из правил. А если усыновители так озабочены сохранением тайны, то значит, готовы за это платить.

Но она не могла шантажировать людей напрямую, от своего имени, ведь это грозило бы увольнением со ставшей теперь такой нужной работы, а то и уголовным наказанием. Поэтому, когда Алла узнала, что из родной деревни в Москву перебирается двоюродная сестра Лиза, ликованию не было предела. Девушки встретились, и мошенница раскрыла карты. В том, что Лиза примет план, она, зная невысокий нравственный кодекс кузины, нисколько не сомневалась. Так и случилось. Обозленная на весь белый свет, Лиза мрачно сказала:

— Они все у меня попляшут. Все! Будут платить как миленькие. Мне не дали ребеночка родить, заставили сделать аборт, замуж не дали выйти — теперь пусть сами мучаются! Я им всем отомщу, москвичам сытым… Ненавижу!

А тут, кстати, случилось так, что удочеренная шестнадцать лет назад девочка, о которой Алла прочитала в архиве и с которой планировала «начать это дело», оказалась одного с Лизой возраста. И училась, как разузнала Алла, в лицее неподалеку. Лизе было поручено любой ценой поступить в тот же самый лицей и сойтись с Надей.

Тут я не выдержала:

— Как?! Надя — не родная дочь Марии Николаевны?!

Лиза шикнула на меня и быстро приложила палец к губам. Я и сама испугалась, что возглас удивления вырвался из меня слишком громко — ведь мы сидели на кухне Надиного дома! Покосившись на плотно притворенную дверь (к счастью, никто, кажется, не подслушивал), я кивнула Лизе:

— Продолжай, девка!

И она продолжила.

Надю усыновили, когда ей было всего пять дней от роду. Кто была ее настоящая мать, теперь сложно установить, да в сущности, и не нужно. А вот приемные родители были, как узнала Алла, довольно состоятельные люди. Итак, Лиза должна была познакомиться с Надей, подружиться с ней, войти в семью и собрать первичные сведения: что за люди, поведутся ли на шантаж, и если да, то чем у них можно поживиться. Лиза очень добросовестно собирала эти сведения, и в одну из встреч сообщила сестре, в частности, что:

— …а за Надькой там один парень ухлестывает, любовь у них чуть не с десяти лет, представляешь? А у Надьки этой ни рожи, ни кожи. Даже обидно и вообще не понятно — что он в ней нашел? Такой чувак классный! Красивый, воспитанный, а главное — богатый, блин! И папик у него богатый, и сам он ничего такой, и учится, и работает, квартира отдельная на Фрунзенской набережной…

— А лет ему сколько? — спросила Алла с явно проснувшимся интересом.

— Ну не знаю точно, ну может, двадцать один — двадцать два…

— Сколько и мне, — протянула Алла.

Лиза поняла ее с полуслова:

— Ты думаешь, отбить можно? Нет, Алка, ничего не получится. Я сама в сто раз Надьки и красивее, и в сто пятьдесят раз умнее, думала, быстро смогу его внимание на себя перекинуть. Ничего не вышло. В два счета отшил. Очень ее любит.

— Ничего, авось меня не отошьет. И именно потому, что любит! — загадочно сказала Алла.

В ее голове со скоростью диафильма замелькали цветные картинки: не толстая флегматичная Надя выходит замуж за красавца Владика, а она, блестящая, красивая Алла! Объектом шантажа, таким образом, становятся не Надины родители, которых, впрочем, можно пока не сбрасывать со счетов как «запасной вариант», а сам Владик. Если не получится воздействовать на перспективного жениха своими чарами, она припрет его к стене угрозой рассказать Наде, что она — неизвестно чья дочь. Душевное спокойствие девушки должно быть дорого тому, кто так ее любит. И сразу решатся все Аллины проблемы: она получит столичную прописку, статус замужней дамы, станет жить не у всегда полупьяной квартирной хозяйки на окраине Теплого Стана, а в роскошной квартире в центре Москвы!

— Ну и что? — снова прервала я Лизу. — Ведь при всем этом ее бы не любили! И жила бы под угрозой развода!

— Ну и что? — ответила она вопросом на мой вопрос. — Зато у нее будет прописка и шикарная квартира, да и денег при разводе Владик отвалит столько, что мама не горюй! И меня после свадьбы тоже пристроит, пропишет, как минимум. Мы с ней специально не обговаривали, но это понятно — я тоже должна получить свою выгоду!

— Так, и что?

— Все! Они встретились, и Владик на все согласился. Даже быстрее, чем Алка ожидала. Скоро у них свадьба. Единственное, на чем настоял Владик — чтобы все тихо прошло. Просто пойдут и распишутся. Вместе жить не будут, наверное. Он сразу с квартиры съехал, как только Алка в ней поселилась, хотя она и пыталась…

— Что пыталась? Окрутить его? Соблазнить?

— Ну! Уж так старалась, психовала, даже тряпками в меня кидалась, как будто я в чем-то была виновата. А все почему? Потому что он ей понравился, Владик. Вы знаете, — девочка еще больше понизила голос, — мне кажется, Алка в него того… втюрилась. Сначала просто так встречалась, чтобы подразнить да как можно больше из него вытянуть, а потом… Сама бегать за Владиком начала! У подъезда даже подкарауливала! Вот так!

Она ухмыльнулась, и нельзя было понять, испытывает ли Лиза хотя бы малую толику сочувствия к сестре, попавшей в такое двусмысленное положение. Похоже, что не очень-то она ее жалела.

Неожиданно в кухонную дверь постучали, а потом растворили ее решительным рывком. Я увидела стоящую на пороге бледную и очень серьезную Марию Николаевну.

— Что здесь происходит? — резко спросила она. — Прошу меня извинить, но я просто не выдержала! Почему вы держите ребенка в запертой кухне уже третий час? Что вы с ней делаете? И к чему весь этот нелепый маскарад?

— Маскарад закончился, Мария Николаевна, — устало сказала я, стаскивая с головы парик вместе с платком. Было очень жарко, за все время сидения в кухне я взмокла и чертовски устала. — И ваше дело тоже закончено. Нет здесь никакой мистики, и чертовщины тоже нет. Вашей дочери Наде просто нужно в будущем очень осторожно выбирать себе подруг.

Медленно, очень медленно, Лиза перевела взгляд с меня на Марию Николаевну, а с нее — на застывшую позади материнской спины Надю. Мертвенная бледность заливала хорошенькое личико, темные глаза сверкнули злобой.

— Сволочь! Сволочь! Сволочь! — закричала она мне, поднимая к вискам сжатые кулачки. — Предательница! Врунья! Сволочь!!!

И забилась в истерике на руках у подхватившей ее Марии Николаевны.

В сущности, окончание этой истории можно дописать в трех разговорах.

Первый состоялся у нас с молодым человеком по имени Влад Воронов буквально на следующий день. Мы шли по аллеям Сокольнического парка, щурясь навстречу солнцу, которое, несмотря на конец сентября, почему-то стало пригревать совсем по-летнему, и беседовали вполголоса. Со стороны нас можно было принять за праздно гуляющих знакомых.

— Одного я не понимаю, — говорила я и пожимала плечами, потому что этот момент действительно не был мне понятен. — Как вы, умный и юридически образованный молодой человек, могли пойти на поводу у двух недалеких и не слишком сообразительных шантажисток? Положить себя, свое благополучие и чувство к любимой девушке, мир в ее душе на алтарь чьих-то интересов? Почему вы не боролись? Я не большой специалист в законодательстве, но даже мне известно, что у нас в Уголовном кодексе есть статья, карающая за разглашение тайны усыновления.

— Да, — кивнул он. — Сто пятьдесят пятая статья УК, ведена в действие с 2003 года. Наказание — штраф в размере полугодовой зарплаты либо исправительные работы на срок до одного года, либо арест на срок до четырех месяцев…

— Ну вот!

— Здесь есть один нюанс. Человека можно задержать или даже посадить по этой статье — но только после того, как тайна усыновления уже будет раскрыта. То есть я бы мог добиться, чтобы… Аллу, — это имя он выговорил с заметным трудом, — осудили не раньше, чем она рассказала бы Наде о том, что ее родители — приемные. А как раз этого я допустить никак не мог. Вы вряд ли меня поймете, но… видите ли, я сам вырос без матери. Я совсем не знал мамы, но всю жизнь о ней думал, представлял, какая она могла бы у меня быть, и мечтал. И даже сейчас я нередко об этом думаю, я, взрослый человек, мужчина! А Надя, — и в его голосе появилась нежность, — Надя слишком мягка, слишком ранима, доверчива и слишком молода для того, чтобы пережить это без психологических потерь. И я ни за что не хотел, чтобы это вдруг ворвалось в ее счастливую жизнь… ведь это трагедия! Юная, чистая девушка могла перестать верить маме и папе, они рисковали утратить ее доверие… и это гораздо тяжелее, чем пережить первое любовное разочарование. Конечно, всего этого могло и не случится, Надя могла просто принять к сведению свое удочерение, обнять Марию Николаевну и сказать ей «спасибо» — но кто знает? А рисковать я не хотел. Я слишком люблю ее для этого.

— Мне трудно принять вашу позицию, — призналась я, тщательно обдумав его слова. — Первое разочарование в любви — это тоже очень тяжелая штука. Первая любовь, как и первое разочарование, запоминаются лучше не потому, что они самые сильные, а потому, что первые. Как вы могли обречь девочку на такие мучения?

— Да, теперь я тоже думаю, что это была ошибка. Но я действовал по наитию, во мне стучала только одна мысль: уберечь Надю. Все, что я сделал, даже ошибки, все это ради любви к ней! Как вы думаете… Как вы думаете, сможет ли она меня когда-нибудь простить?

Владик остановился и посмотрел мне в глаза с таким отчаянием! И я вдруг увидела: да за его серьезной внешностью и первыми попытками принимать мужские решения прячется еще не повзрослевший ребенок. Не веря себе, я пристальнее вгляделась в его горящие, отчаянные глаза. Показалось? Нет? Не знаю… Ясно было одно: что бы он ни сделал, это действительно было ради нее — любви.

— Вот что я скажу тебе, мальчик, — сказала я, положив руку ему на плечо. — Ты еще так молод, и тебе только предстоит узнать, что после первого разочарования обычно наступает осознание, что жизнь — не сказка, и провалы даже в самых продуманных поступках случаются — от этого никуда не деться. Но теперь нынешние неприятности позади — и у тебя, и у Нади. Иди к ней! Я ни разу не говорила с это девушкой, но то, что я о ней знаю, дает право надеяться: она поймет. И простит. Прошлое — в прошлом. Оно уже прошло. И незачем ворошить. Можно извлечь урок, задуматься о причинах и следствиях. Но не более. Нельзя допускать, чтобы прошлое омрачало настоящее и отпугивало будущее.

— Вы чудесная! — сказал Владик.

Взял обе мои руки, поцеловал. И, быстро поклонившись на прощание, поспешил по дорожке к выходу из парка.

Я знала, куда он пошел. Конечно, к Наде.

Второй разговор был немногим длиннее. Он состоялся в нашем с Люськой офисе брачной конторы «Попутчицы любви» примерно через неделю после примирения двух влюбленных.

— Сказать, что я довольна ваше работой — значит, ничего не сказать! — Мария Николаевна светилась вся — изнутри и снаружи, и, казалось, с трудом удерживалась от того, чтобы обнять нас, расцеловать и по очереди прижать к своей груди. — Девочки, вы вернули в нашу семью солнце, любовь… весну! Какие вы молодцы! Все, всем, всем знакомым и подругам буду теперь рекомендовать ваших «Попутчиц любви». Вы действительно знаете свое дело!

— А что Лиза? — спросила я.

— Лиза? Лизы больше нет. То есть я хотела сказать — нет в Надюшиной жизни. Я даже не знаю, появится ли она когда-нибудь. В лицей на занятия она тоже не ходит, и, честно говоря, никого из нас это не расстраивает. Мой муж узнал, что и вторая мерзавка, эта, как ее, Алла, тоже в один день уволилась из родильного дома, и никто не знает, где она теперь. Да нам и не интересно.

— А Надя?

— Надя… — клиентка вздохнула. — Никогда не думала, что мне придется ей все рассказать. Но я ничего не скрыла. Ни того, как долго мы с отцом ждали ребенка, как совсем потеряли надежду… Мы ждали двадцать лет! И тут муж предложил усыновить мальчика, я плакала всю ночь, утром дала согласие… Он сам пошел в родильный дом и обо всем договорился. В ясное, чистое воскресное утро — я хорошо помню, в начале мая — мы пошли выбирать ребеночка. И муж крепко держал меня за руку, потому что я так волновалась, я дрожала с головы до ног! И там, в тесной палате, на двери которой висел тетрадный листок с надписью «Отказники», я случайно бросила взгляд на малютку в кроватке у окна и замерла: она улыбалась! Крошечная девочка, пяти дней от роду, то есть когда новорожденные только начинают что-то слышать и видеть — она уже улыбалась! И гукала, глядя на меня ласковыми глазками, будто хотела рассказать мне что-то свое, что открылось ей в минуту появления на свет… И я не устояла! Медсестра замерла от удивления, и муж выпустил мою руку — я бросилась к этой девочке, взяла на руки, крепко прижала к груди и закричала, что никому ее не отдам! Меня успокаивали, уговаривали, твердили, что никто и не думал отнимать у меня эту девочку-отказницу, но я не слышала ничего, охваченная страхом, что именно этого ребенка мне сейчас могут не отдать…

— Семнадцать лет мы все трое прожили душа в душу, — продолжила она, высморкавшись и вытерев глаза. Мы назвали ее Надеждой, потому что у этой светлой девочки, доставлявшей нам одну только радость, просто не могло быть другого имени… И могла ли я подумать, что когда-нибудь мне придется признаться Надюше, что она нам не родная? Самое отвратительное — произошло это не по действительно необходимой причине, а по прихоти дрянных девиц…

— Но зачем же вы рассказали? — воскликнула Люська. — Боже мой, какая травма для ребенка! Можно же было что-нибудь придумать, отговориться, соврать!

— Я думала об этом, — грустно улыбнулась Надюшина мама. — Но тогда Владик остался бы в ее глазах неоправданным — ведь его поступку не было объяснения! Я решила рассказать дочери обо всем, и один бог знает, чего мне это стоило… Как передать вам этот разговор? Я сказала ей самые простые слова, но они переполняли мне сердце. Доченька, сказала я. Мы с папой тебя очень любим, ты — самое главное, что у нас есть. Но тогда, семнадцать лет назад, тебя родила не я. Тебя родила другая женщина, которой мы с папой очень благодарны за то, что ты появилась на свет и сделала нас самыми счастливыми людьми.

— И что же Надя? — тихо спросила Люська.

Слезы хлынули из глаз всегда сдержанной Марии Николаевны.

— Она… моя дочка… Даже не опустила головы, не вздрогнула! Пожала плечами и улыбнулась. Она так давно не улыбалась! И сказала…

Мария Николаевна остановилась. Подумала и покачала головой.

— Пожалуй, я все-таки не буду вам говорить, что именно сказала нам с мужем наша дочка. Это очень личное дело. Личное и… семейное.

Третий разговор был совсем короткий.

— Ну, вот и все, — вздохнула Люська, когда Мария Николаевна, повторяя слова благодарности, покинула офис брачной конторы. — С почином тебя, подружка! Первое дело завершилось удачно и… как ты думаешь, это добрая примета?

— Во всяком случае, учитывая размер полученного гонорара, можно сказать, что без работы мы не останемся, — сказала я.

И Люська посветлела лицом.

— Конечно! — воскликнула она. — С твоими-то мозгами!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.