Посадочные огни

Глава 5

…Ночь Рудобельский провел на гауптвахте, где, по крайней мере, не было крысиного сафари. Повезло хоть с этим.

Наутро командир боевой части попал под прицельный огонь капитана.

– Ты посмотри на свою харю, – не выбирая выражений, хрипел старый моряк, – похож на использованный памперс! Меня мало колышет твоя тонкая душевная организация. Рвешься на берег? Я тебе счастливую сухопутную жизнь устрою в два счета, будешь на большой земле удовлетворять половой инстинкт и заниматься личными делами, сколько влезет.

Слухи о том, что после отпуска Рудобельский вернулся сам не свой, расползлись по дивизиону, как радиация.

– Или ты не в курсе, что сокращение во флоте идет? Выслуга у тебя уже имеется, так что запомни: ты – крайний, – закончил командир.

– Есть крайний, тащ капитан, – таращась преданными глазами в переносицу командиру, пролаял Адам.

– Отправляйтесь на корабль! – буркнул капитан, переходя на «вы».

– Есть, на корабль!

Заскочив на плавбазу, Адам переоделся в рабочий китель и прибыл, как было велено, в доки, где судоремонтники разделывали малый противолодочный корабль, как абреки баранью тушку.

Не прошло и часа, как Рудобельский переругался с этими бандитами с большой дороги, дав страшную клятву, что не примет работу и не подпишет акты.

– Клянусь, хрен я тебе подпишу, – пообещал бригадиру Адам, со страхом наблюдая, как корабль превращается в груду металлолома.

Не успел отдышаться от приступа ненависти ко всем ремонтникам, как боцман шепнул:

– Тащ командир, Черный Дэн шмонает камбуз.

Черный Дэн – это старпом, Данила Чернов. Значит, Миколе кранты. Да что там Миколе, всей новогодней программе кранты.

Кличку старпом получил не столько за кустистые черные брови, фамилию, имя и мрачный взгляд, сколько за свое нечеловеческое, звериное, почти магическое чутье. Чутье Черного Дэна не подводило никогда, он был прирожденным охотником, охотником на охотников, тот еще волк.

– Япона мать! – Адам утер рукавом взмокший лоб.

Старпом и замполит в этот самый момент уже закончили шмон. Вещественное доказательство – единственную банку браги – они вынули непосредственно из рук Миколы Бойко.

Когда раздался условный стук в дверь, мичман в белой косынке, повязанной на манер банданы, в поварской курточке, открывающей безволосый тощий торс, готовил поджарку для украинского борща.

Подчиняясь инстинкту, Микола с поразительным проворством выбросил в иллюминатор несколько литров браги.

Микола точно знал: в это время суток ни один «свой» не будет ломиться в камбуз.

Мичман открыл дверь проверяющим и бросился к сковороде, на которой подгорала мучная поджарка.

Запах сивухи разил наповал, тянулся шлейфом по всей нижней палубе, его не могла перебить даже подгоревшая поджарка.

Пока старпом с замполитом принюхивались, мичман бочком приблизился к последнему вещдоку и уже приготовился вылить содержимое в бак с отходами, но день не задался.

Вынув добычу из рук самоотверженного кока, Черный Дэн обнюхал банку, на дне которой раскачивалась побеспокоенная брага.

Старпом, кроме всего прочего, в совершенстве владел искусством дознания. Рабоче-крестьянская рука сгребла курточку кока.

– Чье?

За брагу Микола готов был отвечать по всей строгости устава, а товарищей выдавать – ни за что. Мичман, глядя в пол, молчал, как партизан на допросе.

Рука выпустила курточку, разгладила смятые обшлага.

– Давай, папуас, варгань обед, а потом изложишь во всех подробностях, кто этот умник, что банкет заказал.

Микола вытянулся во фронт и гаркнул:

– Есть!

Когда Адам появился в камбузе, пушки уже отгремели, а музы еще молчали.

– Не зуспил, – красный от обиды за провал культурной программы, пожаловался Микола Рудобельскому, – эх, тащ командир, не зуспил. Зовсем трохи в бутыли осталось, так этот секретчик вырвал из рук, ну! Що за людына така?

– Что, совсем пусто?

– Не, я ж не молода жинка писля венца, тащ командир, кое-что закурковав.

Кок поднял крышку с одной из кастрюль. В ней оказался компот. Адам с изумлением наблюдал, как рука Миколы нырнула в кастрюлю с компотом и выудила пятилитровую пластиковую емкость с синими буквами на белой этикетке. «Чистый ключ» – гласила надпись. Мичман обтер емкость полотенцем и спрятал в духовку.

– Два раза в одну воронку снаряд не попадае, – заявил мичман, уверенный, что больше шмона не будет.

Шмона и впрямь больше не было. После обеда на базе включилась громкая связь. Всех офицеров и мичмана Бойко вызывал командир. Настало время муз.

…В центре покрытого белоснежной скатертью стола стояла одинокая банка с мутной светло-коричневой жидкостью: брагу Микола настаивал на сухофруктах.

Младшие офицеры и начальники служб с трагическими минами заняли каждый свое место. У мичмана Бойко места в кают-компании не было, он стоял наподобие памятника самому себе.

Командир корабля сидел с закрытыми глазами и хранил молчание.

Старпом взял вступительное слово, обрисовал в двух словах ситуацию, осудил поведение мичмана, дискредитирующее звание российского моряка, расставил правильные акценты и обратился к Бойко с простым вопросом:

– Кто просил поставить брагу?

Мичман усиленно засопел носом, веснушки на нелепой физиономии проступили еще отчетливей.

– Так это… – начал Микола, переступив с ноги на ногу.

– Тащкапитан, разрешите обратиться, – поднялся Рудобельский.

Капитан открыл один глаз, потом другой. Кивнул старпому:

– Обращайтесь.

– Это не брага, тащкапитан! – прозвучало в вязкой тишине.

Черный Дэн даже крякнул от такой наглости. В глазах командира мелькнул интерес.

– Ты понюхай, сынок, – с библейским терпением предложил он Рудобельскому.

Адам огляделся в поисках сочувствия и поддержки. Кто-то потянул его за китель, Адам отмахнулся, подался к столу, взял банку. Мутная жидкость качнулась, распространяя недвусмысленный запах.

– Не брага, тащкапитан, – упорствовал Рудобельский.

– А что это, по-твоему? – вмешался старпом.

– Не могу знать!

– А ты попробуй, – предложил не без ехидства Черный Дэн.

Адам в несколько глотков осушил банку и вернул в центр стола.

По кают-компании пронесся коллективный вздох.

– Твою мать! – свистящим шепотом произнес кто-то за спиной Адама.

– Квас, тащкапитан, – доложил подполковник Рудобельский данные органолептической экспертизы.

Все глаза были устремлены на командира.

Старый моряк, медленно закипая, поднялся с места, навис над столом, как туча, и грохнул кулаком по скатерти так, что банка подпрыгнула, покатилась и упала бы, если б ее не подхватил Черный Дэн.

– Ну все, Рудобельский! Счастливая сухопутная жизнь вам обеспечена! Несите сюда ведро воды! И кружку Эсмарха! Сначала я буду вас клизмить, а потом вы под мою диктовку напишите рапорт и положите мне на стол! Сюда! Мне!

Кулак повис в воздухе.

– Есть рапорт, тащкапитан! – козырнул Адам.

В тот же день командир боевой части подполковник Адам Рудобельский оказался подполковником запаса ВМФ и ехал на частнике из бухты в город, к жене Юльке.

…Двор многоквартирного дома, где жила чета Рудобельских, тонул в сугробах и темноте.

– Ни фига не расчищено, фонари не горят, – ворчал хозяин «тойоты».

Свет фар вырвал из темноты снежные Эвереста, водитель, боясь посадить машину в снегу, остановился, не доехав до подъезда.

Адам забрал вещи, расплатился.

– Удачи, командир, с наступающим, – простился повеселевший мужичок, и красные огоньки «тойоты» умчались в ночь.

Адам подхватил сумку, упругим шагом преодолел расстояние до подъезда, набрал кодовый номер.

Лифт не работал, пришлось подниматься на седьмой этаж пешком.

Командир боевой части Адам Рудобельский, как все моряки, был суеверным и счел неотзывчивый лифт плохим знаком. Бог знает откуда возникла параллель с женой: что, если Юлькино либидо, как лифт, ждет мастера?

«Странно все-таки, – размышлял Адам, вставляя ключ в замочную скважину, – жили нормально, жили, и вдруг – бац, понеслось! Оказалось, что пять лет совместной жизни я все делал не так. Не так ел, не так разговаривал. Не ту работу, видите ли, выбрал».

Первые месяцы их супружества Адам с нетерпением ждал конца Юлькиного цикла. Беременность не наступила ни через три, ни через шесть месяцев. Беспокойство Адама переросло в манию. Молодая супруга, пышущая здоровьем, и он, тогда еще капитан, орел, защитник – оба здоровы, а дети все не получаются.

Через полгода семейной жизни инстинкт продолжения рода скрутил Адама настолько, что он увез Юльку на один из островков на юге Дальнего Востока. Через остров проходили пути миграции водоплавающих, и в радиусе ста пятидесяти километров не было ни одной живой души.

Стояло роскошное дальневосточное бабье лето. На скалистых островах лес щеголял листвой красно-желтых тонов. Высокое прозрачное небо, ласковое последнее солнце, тихие речки, полные рыбы. И блаженный покой.

Караваны гусей, уток-мандаринок, белоспинных альбатросов, лебедей и журавлей, белоплечих орланов, аистов, сменяя друг друга и мешаясь между собой, отдыхали на острове по пути на юг и юго-восток, через Тихий океан. От восхода до заката вокруг острова суетились пернатые мигранты, стоял разноголосый птичий гомон.

Генетические коды птиц таинственным образом перекликались с инстинктами Рудобельского Адама Францевича. Призвав в помощники природу, Адам рассчитывал зачать наследника.

Себя Адам относил к альбатросам – большим, сильным и смелым птицам. Как альбатрос, Адам море считал своим домом.

Целых десять дней счастливее Адама не было никого в целом свете.

Разбив палатку, Рудобельский рыбачил, охотился на другом краю острова, чувствовал себя вожаком, приносил добычу к ногам любимой и на правах добытчика требовал близости. Любимая весьма вяло исполняла супружеский долг, тыкала пальцем с облезлым маникюром в утиную (гусиную, перепелиную, кулика) тушку и осведомлялась с гадливостью:

– Что это?

Адам жарил, запекал в углях, варил, тушил, а Юлька, проведя в ассистентах десять дней, устроила бунт почище пугачевского.

– Сколько можно изображать Робинзона с Пятницей? Я читать и писать разучилась! – поднимая в воздух птичьи стаи, кричала Юлька и собирала в истерике рюкзак.

На галечник из кармана курточки выпала упаковка каких-то пилюль. Рудобельский поднял и прочитал название.

– Юль, это для чего?

– Пищевая добавка, – не моргнув глазом, ответила Юлька, пытаясь отнять упаковку у мужа.

Рудобельский увернулся и достал листок-вкладыш.

Вероятность беременности при приеме препарата составляла два процента. Адам Рудобельский, как ни старался, в эту цифру не попадал.

– Как ты могла? – это все, что смог выговорить моряк.

Юлька, сама того не зная, слепо повторяла поведение собственной матери, подтверждая догадку генетиков: гены пальцем не задавишь.

– Найдешь работу на берегу – тогда и поговорим о наследнике! – заявила супруга.

Адаму ничего не оставалось, как сняться с якоря, свернуть палатку и двинуть на материк.

Рудобельский с тяжелым сердцем покидал эти Богом отмеченные острова. Оставалась еще надежда, что Юлька поблажит и бросит, что материнский инстинкт проснется и в ней. Однако после того отпуска прошло еще четыре с половиной года, а вопрос с детьми по сей день оставался открытым.

…Замок поддался, дверь впустила Рудобельского, из тьмы пахнуло запахами родного дома – смеси Юлькиной туалетной воды, жареной рыбы, ношеной обуви и лежалых вещей. Был еще какой-то новый, незнакомый запах, заставивший Адама нахмуриться: он не любил перемен дома.

Адам устроил на вешалке куртку, разулся и прокрался в спальню с запоздалым сожалением, что не купил супруге букет каких-нибудь лютиков.

Отраженный снегом, в окно спальни лился ровный ночной свет, постель казалась темноголубой. Адам всмотрелся в подушки: его место рядом с Юлькой было определенно занято.

Изо всех сил надеясь, что это обман зрения, игра света и тени, наконец, что это не мужик в его постели, а гермафродит или какая-нибудь подруга Юльки (ну пожалуйста, Господи, что тебе стоит, пусть это окажется подруга!), Адам щелкнул выключателем. Под двуспальным корейским одеялом недовольно завозились. Рудобельский откинул одеяло и убедился, что реанимация Юлькиного либидо проходила в его, Адама, отсутствие.

В их супружескую постель вполз змей-искуситель – одноклассник жены Витька Филимонов, Филя.

– Ы-ы! – рыкнул после минутного ступора Адам и вцепился в безвольную шею мастера.

Витька выкатил глаза, захрипел и засучил ногами, Юлька взвилась, как валькирия, со звуком «и-и-и», взятым в верхней октаве, и принялась колотить Адама по лицу и голове, сверкая голым сдобным телом.

Колышущаяся необъятная Юлькина грудь с розовыми околососковыми кругами на мгновение отвлекла Рудобельского от жертвы, Адам ослабил хватку, чем незамедлительно воспользовалась жертва. Мастер вывернулся и с невероятной скоростью, за которой чувствовались годы тренировок, заполз под кровать.

Звук «и-и-и» оборвался, в наступившей тишине слышались шорох под кроватью и постукивание зубов на кровати.

Финал дня был под стать самому дню. Это был даже не финал, это был финиш.

Вопрос с детьми оказался закрыт.

Адам в полусознательном состоянии выбрался в прихожую, в обратном порядке надел все, что перед этим снял, – куртку, кашне, каракулевую шапку с эмблемой ВМФ, забрал сумку и, бросив дверь нараспашку, сбежал по ступенькам вниз: лифт навсегда остался в памяти причудливой ассоциацией с неверной женой.

Часы показывали четверть одиннадцатого.

Закинув сумку на плечо, Рудобельский направился в глубь микрорайона, где располагался круглосуточный магазин. «Забыть эту шлюху, забыть, выбросить из головы, вычеркнуть, стереть из памяти», – отдавал команды мозг, а душа корчилась и заходилась от боли.

Адам купил бутылку водки, вышел на крыльцо, отвинтил пробку, запрокинул голову и влил в себя полбутылки. «Забыть эту шлюху, забыть», – повторяла каждая клетка в организме.

Благословенная влага проникла в желудок и совершила затейливое путешествие по органам и чувствам. Тело стало легким, все зло мира покинуло его, только душа оставалась на месте, но болеть почти перестала. Захотелось полета.

Точно подслушав мысли Адама, к магазину подъехала «Волга» с шашечками.

– Шеф, в аэропорт подбросишь? – спросил захмелевший моряк.

– Подожди, – откликнулся таксист, – только сигареты куплю.