Послание из ада

12

– Но, Мэгги…

– Сам подумай, как это расследование может быть обычным, если единственное объяснение тому, как Окулист выбирает себе жертвы, полиция отыскала в досье почти семидесятилетней давности! Это, по-твоему, обычное и ожидаемое?

– Нет, – нехотя признал Джон.

– Ты сам привлек к расследованию настоящего эспера – даже двух эсперов, – потому что знал: они могут помочь. А еще раньше тебе потребовался человек, обладающий особыми способностями. Паранормальными, если называть вещи своими именами. – Она слегка улыбнулась. – Черт побери, Джон, ведь ты с самого начала знал, что в этом деле нет ничего ординарного, ожидаемого, обычного!

Пока Джон раздумывал над услышанным, Мэгги разлила по чашкам кофе. Следя за ее уверенными, плавными движениями, Джон неожиданно для себя пришел к выводу, что она, пожалуй, права. Разве он не был наделен способностью инстинктивно выбирать самых подходящих людей для решения той или иной сложной задачи, чем в значительной степени и определялся его успех как бизнесмена и предпринимателя? Так он поступил и в данной ситуации.

– О'кей, согласен, – сказал он, когда Мэгги придвинула к нему чашку с кофе.

– С чем ты согласен? – строго спросила она.

– Я с самого начала догадывался, что дело будет экстраординарное и что оно потребует экстраординарных усилий и необычных людей.

– Но готов ли ты принять их необычность как реальность? – снова спросила Мэгги.

– Но ведь я же пригласил тебя, Квентина, Кендру…

Мэгги усмехнулась:

– Допустим, у тебя возникли финансовые проблемы. Что ты предпочтешь: пригласить высококлассного бухгалтера или нанять алхимика, чтобы он наделал тебе золотых монет из свинцовых болванок?

– Кажется, я понимаю, о чем ты, – проговорил Джон задумчиво. – Если мне попадется алхимик, который действительно умеет превращать свинец в золото, я его, конечно, не прогоню, но сам стану разыскивать подобного «специалиста» только в крайнем случае!

Мэгги пристально посмотрела на него, и Джон почувствовал, как у него внутри что-то оборвалось.

– Ты хочешь сказать, что это и есть тот самый крайний случай?

– Да, – ответила она без колебаний. – Правда, алхимики встречаются только в сказках, но все остальное…

– Раз так, – решительно сказал Джон, – я готов попробовать. Я постараюсь поверить, что эмпатия, ясновидение и телепатия – реальные природные феномены, как ты и говорила. Но что это изменит?

– Быть может, ничего, быть может – многое.

Мэгги почти решилась сделать то, что давно задумала, да и Джон, казалось, был согласен выслушать ее. И все равно она должна быть очень осторожна. Иначе он скажет, что она ничем не лучше того алхимика, которого сама только что объявила сказочным.

– Видишь ли, – начала Мэгги. – Дело в том, что у меня есть брат. Единоутробный – так, кажется, это называется. У нас одна мать, но отцы – разные. Бью тоже обладает паранормальными способностями. Он – ясновидящий, почти как Квентин; он-то помог мне разобраться в некоторых вещах, которые происходили со мной. Именно Бью объяснил мне, что значат те или иные желания, сны, образы, которые запечатлелись в моей душе.

– Какие образы?

Мэгги отрицательно покачала головой.

– Я расскажу об этом позже. Дело не в них, в конце концов. Главное, что мы с братом унаследовали от матери тонкую душевную организацию и художественные наклонности, но в разной степени. Бью – самый настоящий гений, а мне досталось ровно столько способностей, чтобы я могла справиться со своей основной задачей.

– С какой же?

– Рисовать лики Зла.

Джон пристально посмотрел на нее.

– Энди сказал, что ты могла бы стать выдающейся художницей и что у тебя самый настоящий талант! Я вполне с ним согласен, достаточно взглянуть на портрет Кристины, который ты мне дала.

– Да, если бы я поработала над собой как следует, я могла бы, наверное, кое-чего достичь. – Мэгги пожала плечами с таким видом, словно все это не имело для нее никакого значения. – Но то, чем я хотела заниматься, требовало не столько техники, мастерства, сколько интуиции.

– Ты имеешь в виду эту свою эмпатию?

– Да.

Джон нахмурился, вспоминая выражение ужаса, боли, нечеловеческого потрясения, которое он наблюдал на ее лице.

– А ты обязательно должна страдать, чтобы нарисовать лицо Зла? – спросил он.

– Другого пути, скорее всего, нет, – покачала головой Мэгги. – Ни для меня, ни для кого. По какой-то причине, – только не спрашивай меня, по какой, – одного знания недостаточно. И воображения тоже. Нужно чувствовать, понимать, нужно испытать Зло на себе.

– Разве это касается только Зла? – спросил Джон.

– Нет, это всеобщий закон, но к Злу он относится в первую очередь. Что такое огонь, знает только тот, кто хотя бы раз грелся у камина – и кто обжегся, схватившись за раскаленную докрасна кочергу.

– Но ведь ты уже нарисовала несколько портретов.

Мэгги невесело рассмеялась.

– И буду рисовать снова и снова. Зло многолико. У него есть свои степени, свои стадии роста. Преступник, который хладнокровно убивает охранника банка, чтобы завладеть сотней тысяч долларов, – это меньшее зло. Муж, который каждую ночь насилует свою собственную жену, потому что считает, будто у него есть на это право; мать, которая дает яд собственным детям, потому что ей хочется привлечь к себе внимание и вызвать в людях сочувствие; католический священник, растлевающий мальчиков, приходящих к нему с любовью и доверием; сиделка, убивающая безнадежных больных, так как ей кажется, что деньги, которые на них тратятся, следовало бы использовать более рационально, – это тоже меньшее зло…

– Боже мой!.. – пробормотал Джон. – Если это – меньшее зло, тогда я папа римский! Скажи правду, Мэгги, ведь все это ты не выдумала? Ты взяла эти примеры из расследований, в которых участвовала раньше?

– Да.

– И все это ты…

– Да.

Джон тряхнул головой от сознания собственного бессилия. Он не мог даже вообразить, через что она прошла. Пожалуй, только теперь ему стало понятно, что имела в виду Мэгги, когда сказала, что Зло нужно испытать на себе. В противном случае, даже обладая выдающимся художественным талантом, она не смогла бы изобразить Зло на полотне. Никакой, даже самый изощренный ум и фантазия не позволили бы ей постичь некоторые вещи и явления просто потому, что они по своей природе непознаваемы и недоступны даже воображению, которое одно обладает способностью выходить за пределы познания.

Да, существуют вещи, которые действительно надо испытать, чтобы понять полностью.

Раздумывая об этом, Джон смотрел на Мэгги и наконец понял, почему ее правильные, но в общем заурядные черты казались ему такими одухотворенными и живыми. Сострадание, сочувствие, понимание – вот что выражало ее лицо, при одном взгляде на которое человек невольно начинал испытывать к ней поистине безграничное доверие. Мэгги способна была понять, потому что сама страдала. Джон подумал, что понимать других, как Мэгги, он вряд ли когда-нибудь сможет.

Прошло довольно много времени, прежде чем Джон снова заговорил:

– Если все это, как ты выражаешься, меньшее зло, тогда что же такое настоящее, большое Зло?

– Зло, которое не умирает.

Джон покачал головой:

– Я что-то не понимаю. Ничто не может существовать вечно.

На лице Мэгги было написано сомнение, но Джон так и не понял, то ли она вообще жалела, что заговорила с ним о таких вещах, то ли просто подыскивала слова, чтобы лучше выразить свою мысль.

– Основной принцип существования вселенной – равновесие. Об этом написано буквально во всех фантастических романах, где действуют добрые и злые маги. – Мэгги едва заметно улыбнулась. – Зло – это отрицательная тенденция, которая до известной степени сдерживается и контролируется положительной тенденцией – Добром. Но случается и так, что в какой-то конкретный отрезок времени в каком-то конкретном месте добро, или, точнее, носитель доброго начала, по разным причинам не справляется со своими обязанностями противовеса. Не встречая должного сопротивления, Зло, как раковая опухоль, стремительно растет, становится все более могущественным и самоуверенным. И тогда…

– Что – тогда?

– И тогда его не может уничтожить даже физическая смерть.

– Как это понять? Уж не хочешь ли ты сказать, что, когда тело умирает, как всякая плоть, Зло или та негативная сила, носителем которой было данное тело, продолжает жить?

– Именно это я и хочу сказать. Зло находит себе другое вместилище, другой сосуд и вновь возрождается во плоти, снова начиная свою разрушительную работу. Оно становится вечным и еще сильнее нарушает всеобщее равновесие. Разумеется, вселенная, основой существования которой является баланс между добром и злом, стремится вернуться к стабильному состоянию. Она снова рождает Добро, снова посылает его сражаться со Злом, исполнять то, что однажды оно не сумело сделать.

– Ты говоришь о реинкарнации?

Мэгги слегка повела плечами, не отрывая взгляда от его лица.

– Я говорю о равновесии. О том, что отрицательная сила должна уравновешиваться положительной, чтобы поддерживать или восстанавливать это равновесие. В науке это один из основных законов: всякое действие рождает противодействие.

Джон кивнул.

– Да, что-то такое я припоминаю, хотя я никогда не был силен ни в физике, ни в прочих естественных науках. Но мы, кажется, говорили не о физических законах, а о Зле.

– Да, мы говорили о Зле.

– О Зле, которое стремится стать вечным, – уточнил Джон. – Именно его ты и должна нарисовать? Зло, которое никогда не умрет? – Ему очень не хотелось как-то задеть Мэгги, но скептические нотки прозвучали в голосе помимо его воли. Он действительно хотел верить Мэгги, но то, что она сказала, было, пожалуй, немного чересчур.

К чему обманывать себя, неожиданно подумалось ему. Он надеялся, что все это – просто небольшое недоразумение, которое разъяснится само собой.

Мэгги некоторое время рассматривала его, потом поставила чашку на блюдце.

– Я не могу показать тебе лицо этого Зла, потому что сама еще не разглядела его как следует. Но я могу показать тебе то, чего оно хочет и что оно уже совершило.

– О'кей, – сказал он.

Мэгги встала из-за стола и, сделав ему знак следовать за собой, повела его в студию. Это была очень большая, просторная комната с высокими окнами, частично переделанная из старой столовой, частично пристроенная к дому. Вдоль стен и в простенках окон стояли стеллажи, на которых лежали кисти, краски, подставки, гипсовые модели, загрунтованные холсты и другие материалы. Джон заметил несколько готовых работ, но они были повернуты от него, и Джон не видел, что на них изображено.

В центре комнаты, на мольберте, стояла еще одна картина, накрытая платком.

Мэгги не стала его предупреждать. Она просто откинула платок, и Джон невольно пошатнулся. Пережитое им потрясение было всепоглощающим, леденящим, переворачивающим все внутри.

– Господи Иисусе! – услышал он свой собственный хриплый возглас.

– Я хотела уничтожить ее, – тихо сказала Мэгги. Облокотившись о стол, она обхватила себя обеими руками за плечи, словно ей было холодно, и не отрываясь смотрела на картину. – Я и хочу ее уничтожить, но не могу. У меня просто не поднимается рука! Должно быть, в душе я слишком художник, чтобы предать огню или изрезать на куски свое детище, свою лучшую работу. А она действительно лучшая, Джон, хотя то, что на ней изображено, просто… просто ужасно. – Она неловко усмехнулась. – Какая злая ирония в том, что это называется живописью!..

Джон мельком взглянул на Мэгги, потом шагнул вперед и, мысленно собравшись с силами, заставил себя рассмотреть картину как можно подробней.

Мэгги не ошиблась: картина была поистине ужасна и вместе с тем – совершенна по технике исполнения. С полотна как будто рвалась в мир мрачная, яростная сила – оскалившаяся, брызжущая кровью и слюной, силящаяся пожрать все и вся. Ничего подобного Джон никогда в жизни не видел и был поражен, как подобное могло существовать в Мэгги – в ее хрупком теле и чувствительной душе, прежде чем выплеснуться на полотно. Изображение было настолько натуралистичным, что Джон с трудом сдерживал позывы к рвоте.

– Так я узнала, что она мертва, – сказала позади него Мэгги. – Помнишь, ты спрашивал меня, откуда мне это известно? Я нарисовала эту картину еще позавчера вечером.

Джон посмотрел на нее через плечо.

– Но кто это, Мэгги?

Она пожала плечами.

– Саманта Митчелл. Я никогда не видела ее при жизни и не смогла бы написать ее, если бы не мои способности. Вот тебе еще одно доказательство того, что паранормальное существует в действительности, что это не выдумки и не фантазии больного мозга.

Джон снова всмотрелся в безглазое лицо на полотне, потом повернулся и подошел к Мэгги.

– Это не она, – глухо сказал он.

– Что?!

– Я видел фотографию Саманты Митчелл. Она была в деле, которое дал мне Энди. Так вот, на снимке она выглядит совершенно иначе. У нее короткие рыжеватые волосы, вздернутый нос и лицо в веснушках.

Мэгги смотрела на него во все глаза.

– Но если это не… кто же это?

Теперь уже Джон недоуменно пожал плечами.

– Этого я не знаю, но думаю – нам нужно выяснить это как можно скорее.

Было уже темно, когда Дженнифер подъехала к зданию «Миссии Спасения». Ночь обещала быть дождливой и холодной, и половина коек в приюте для бездомных была уже занята нуждающимися. Заглянув в две большие казарменного типа комнаты (одна для мужчин, вторая – для женщин), Дженнифер сразу поняла, что здесь ей делать нечего. Описание, которое дал ей Терри, было слишком общим, чтобы она смогла узнать нужного человека по внешнему виду, поэтому Дженнифер отправилась на поиски обслуживающего персонала.

С Нэнси Фрейзер – на удивление молодой заведующей миссией – Дженнифер столкнулась на лестнице. Нэнси спускалась со второго этажа, держа в руках охапку одеял. Близоруко прищурившись, она посмотрела на полицейский значок Джен и спокойно спросила:

– Что привело вас к нам, мисс Ситон?

Было очевидно, что Нэнси Фрейзер привыкла к визитам полиции и не придавала им большого значения.

Выслушав рассказ Дженнифер, она удивленно нахмурилась.

– Дэвид Робсон? – переспросила она. – Что-то не припомню. Имя, во всяком случае, ничего мне не говорит, но наши клиенты, знаете ли, часто называют себя вымышленными именами. Вы говорите, полиция задержала его несколько дней назад? За что?

– Ничего серьезного: нарушение общественного порядка, появление на улице в нетрезвом виде. Через двадцать четыре часа его выпустили. – Дженнифер по памяти повторила описание Дэвида Робсона. – Это ничего вам не говорит?

Нэнси покачала головой.

– Зачем он вам понадобился?

– У нас есть основания полагать, что он мог оказаться свидетелем преступления. В любом случае нам бы хотелось его допросить.

– Я была бы рада помочь вам, мисс Ситон, но, увы, я даже не могу сказать, бывал ли Робсон у нас когда-нибудь. Впрочем, наверняка бывал. Попробуйте расспросить остальной персонал или наших постоянных клиентов, может быть, они что-то знают. Только, пожалуйста, не беспокойте тех, кто уже спит, – ни вам, ни нам не нужны проблемы.

– Я понимаю, – кивнула Дженнифер.

– Кстати, имейте в виду, наш контингент постоянно меняется, – добавила Нэнси. – Чуть не каждую неделю у нас бывает человек пять-шесть новеньких, так что если вы не найдете Дэвида сегодня, приходите завтра, послезавтра. Не исключено, что в конце концов вам повезет.

– Спасибо, я так и сделаю, – пообещала Дженнифер, в глубине души надеясь, что ей больше не придется сюда возвращаться, но ее надеждам не суждено было осуществиться. Ни один из полутора десятков бродяг, с которыми ей удалось побеседовать, никогда не слышал о Дэвиде Робсоне. Трое толком не помнили собственных имен. Дженнифер несколько упала духом. Все же она оставила Нэнси Фрейзер свою визитную карточку и попросила позвонить ей, если человек по имени Дэвид Робсон все-таки появится.

Взяв карточку, Нэнси неожиданно спросила:

– Все это, случайно, не имеет отношения к насильнику, который ослепляет свои жертвы? Я слышала, одну из пострадавших нашли неподалеку от нашей миссии.

Дженнифер кивнула:

– Да. Дэвид Робсон мог что-то видеть. Мы не вправе пренебрегать ни одной возможной ниточкой.

Кивком головы Нэнси указала на дверь женской спальни.

– В последние недели количество наших клиенток возросло больше чем вдвое, и холода здесь ни при чем. Женщины боятся ночевать на улице совсем по другой причине. Когда вы уйдете, я попробую сама с ними поговорить. Мне они скажут больше, чем вам. Если я что-то узнаю о Робсоне, я вам позвоню.

– Я вам буду очень благодарна.

Попрощавшись с Нэнси, Дженнифер вышла из ночлежки и села в машину.

Пока прогревался мотор, она рассеянно разглядывала группу грязных, бородатых мужчин в армейских френчах времен Второй мировой войны, которые курили у дверей миссии. На ее глазах один из них поднял с мостовой брошенный кем-то окурок и без колебаний сунул его в рот. Дженнифер передернуло.

Только потом она вдруг осознала, что вот уже почти минуту машинально трет ладонью шею, стараясь избавиться от неприятного холодка на коже. Опустив руку, она внимательно огляделась, но так и не заметила ничего подозрительного.

Больше ничего – ничего такого, что могло бы представлять опасность.

И все же…

– Чего ты испугалась, Ситон? – спросила себя Дженнифер.

Она еще немного посидела в машине, прислушиваясь к успокаивающему урчанию мотора. Незаметно для нее мысли Дженнифер обратились к Терри. Она даже посмотрела на часы, негромко выругалась и махнула рукой.

Потом, решила она, трогая машину с места. Потом у нее будет время и для Терри, и для всего остального.

– Похоже, что это Тара Джемисон, – задумчиво сказал Энди. – Судя по описанию и фотографии, которая у нас есть, она была миниатюрной, как двенадцатилетняя девочка. Темные, прямые длинные волосы, темно-карие миндалевидной формы глаза, скулы высокие, губы полные.

– Ты все еще в ее квартире? – спросил Джон.

– Да.

– И что?..

– Криминалисты обнаружили в шахте прачечного люка несколько человеческих волосков, так что вы с Мэгги скорее всего были правы. Окулист именно так доставил жертву в подвал дома. Оттуда он вывез ее через служебный вход, который, по идее, должен был быть надежно заперт. Мы осмотрели дверь. Замок не взломан, а открыт с помощью отмычки, причем сделано вполне профессионально. До сих пор непонятно, как этот ублюдок сумел не попасть в поле зрения видеокамер. Мои люди просматривают все записи, а специалисты занимаются компьютером, который управляет системой охраны. Дверь квартиры Тары Джемисон тоже не взломана. Сигнализация отключена при помощи ее личного шифра. Я бы сказал, что этот почерк весьма характерен для Окулиста.

– А вам не удалось выяснить, кто прислал Митчеллу письмо с требованием выкупа?

– Пока нет. – Энди слегка понизил голос. – Так что если твои друзья из ФБР что-нибудь выяснят, дай мне знать.

– Обязательно. Впрочем, я думаю, они сами позвонят тебе.

Когда Джон закончил разговор и, сложив телефон, убрал в карман, Мэгги сказала:

– Это она? Тара Джемисон? Джон повернулся к ней:

– Судя по описанию, которое дал мне Энди, – да. Ты нарисовала не Саманту, а Тару Джемисон.

Мэгги вздохнула и откинулась на спинку кушетки.

– А я думала, это Саманта.

– Нет, это не она. – Джон немного помолчал. – Ну и что ты скажешь теперь? Как тебе кажется, Саманта жива?

– Нет.

Тон, каким она это сказала, исключал всякие сомнения, и Джон почувствовал, как его брови сами собой приподнимаются. Он честно пытался понять, как Мэгги это делает, но не смог, и невольно спросил себя: может быть, Мэгги не вынесла страданий, которые испытала вместе со всеми этими женщинами, и повредилась в уме? О такой возможности его предупреждали Квентин и Кендра.

– Я вовсе не спятила. – Мэгги произнесла это совсем тихо, но Джон подпрыгнул так, словно рядом с ним выстрелила пушка.

– Т-ты…

– Честное слово, нет! – Она слабо улыбнулась. – Я вовсе не читаю твои мысли, Джон, просто я чувствую, что ты сейчас испытываешь. Я знаю, ты беспокоишься обо мне. Не надо, Джон, все в порядке.

– Правда?

– Да. Конечно, я очень устала. Кажется, у меня не хватит сил, чтобы пошевелить хотя бы пальцем, но в остальном все нормально.

– А картина? Как ты сумела нарисовать то, чего никогда не видела?

– Я не знаю. – Мэгги потерла глаза, и Джон понял, что она действительно безумно устала. – Единственное, что я могу сказать наверняка, это то, что если Окулист еще не сделал с нею того, что изображено на картине, то обязательно сделает. Завтра. Сегодня. Сейчас. Именно поэтому мы должны остановить его как можно скорее.

– Но ведь ты, кажется, говорила, что не можешь видеть будущее?

– Нет, не могу. Когда я сказала – «завтра», это была просто фигура речи. – Мэгги вымученно улыбнулась. – Помнишь, Джон, я спросила тебя, готов ли ты к… невероятному, к невозможному?

– Да, я помню. Я сказал, что готов, но… это? Ты говоришь о неумирающем Зле, о равновесии, которое необходимо восстановить, а потом показываешь мне картину, на которой нарисована замученная молодая женщина, и утверждаешь, что написала ее еще до того, как та была похищена! Это просто не укладывается у меня в голове!

Мэгги слегка нахмурилась. Она понимала его, пожалуй, слишком хорошо.

– Если ты действительно не способна видеть будущее и если твой дар эмпата ограничен способностью воспринимать чужие чувства, – продолжал Джон, – то как ты можешь знать, что ублюдок, за которым мы охотимся, представляет собой новое воплощение вечного Зла? Может быть, ты и это чувствуешь?

– Да, я это чувствую. Я чувствовала это и раньше.

– Когда?

Мэгги немного помолчала, размышляя о том, по плечу ли ему вся правда.

– В тысяча девятьсот тридцать четвертом году, – произнесла она наконец.

Джон потер лицо, которое вдруг заблестело от проступившей испарины.

– Как жаль, что у тебя в доме нет ничего крепче кофе, – промолвил он наконец.

– Да, мне тоже жаль.

Джон сосредоточенно разглядывал костяшки пальцев на правой руке.

– Ты хочешь сказать, что когда-то ты уже жила? Что ты была другим человеком и вела другую жизнь?

– Именно это я и хочу сказать.

– И тогда ты впервые встретилась с этим… вечным Злом?

– Не знаю уж, впервые или нет, но уже тогда Зло, приняв облик мужчины, нападало на молодых женщин – совсем как Окулист сейчас. Когда Энди показывал нам портреты женщин, убитых шестьдесят пять лет назад, я поняла, что это снова он. Именно он, а не убийца-подражатель, который копирует чей-то почерк.

– Поняла?

Мэгги кивнула.

– Я не знаю ничего, что могло бы помочь нам в расследовании, не знаю, как он выглядит, как его имя и где его искать. Я даже не знаю, почему он выбирает женщин, похожих на тех, которых когда-то он уже убил. Я знаю только, что Зло, которое поселилось в нем, живет уже очень, очень давно. И в этом виновата я.

– Ты?!

– Равновесие, Джон! Добро должно было сдержать Зло… Я должна была каким-то образом остановить этого преступника еще до того, как Зло набрало силу. Остановить, уничтожить, может быть, просто направить в другую сторону. В любом случае я предотвратила бы то, что происходит сейчас, но я не сумела. Почему – этого я не знаю. Точнее, не помню. Но все равно я это чувствую.

– А что, если ты чувствуешь неправильно?

– Этого не может быть.

– Почему ты так уверена? Послушай, Мэгги, то, что ты рассказываешь, совершенно невероятно, и это еще мягко сказано. Поколение назад ты не сумела остановить маньяка-убийцу, и из-за этого он превратился в какое-то неостановимое, неистребимое Зло.

– Его можно остановить, можно. Просто никто не сумел этого сделать.

– И теперь это должна сделать ты?

Мэгги кивнула.

– Да. Я должна остановить Окулиста, потому что не одолела его раньше. Я просто не смогу… двигаться дальше, пока не исполню своей задачи. У меня предчувствие, что это мой последний шанс, последняя возможность. Может быть, у каждого из нас действительно только один шанс исправить ошибку, и если и на этот раз меня ждет неудача, вместо меня появится кто-то другой и в свой черед попробует восстановить нарушенный баланс. А я отправлюсь… собираться с силами, чтобы повторить свою попытку в другом месте и в другое время. Впрочем, наверняка я ничего не знаю, а гадать – бессмысленно. На данный момент я просто чувствую, что обязана остановить Зло. Это – мой долг и моя ответственность.

– Твоя карма?

– Можно сказать и так. Карма, судьба, предназначение. Мы соединены, как сиамские близнецы, – он и я. Только одно я знаю точно, Джон: стоит прикоснуться ко Злу, прикоснуться по-настоящему, и ты уже никогда не станешь прежней. Наша связь настолько прочна, что Зло стало частью меня.

– Но в тебе нет ничего злого! – тотчас возразил Джон.

Мэгги жестом заставила его замолчать.

– Оно во мне, Джон, я это знаю. Это не мое зло, я просто ношу его в себе. – Она показала на мольберт. – Картина это только подтверждает. Иногда оно стремится выбраться наружу.

Последние ли ее слова убедили его или что-то из сказанного ею раньше, но Джон вдруг понял.

– Вот почему ты делаешь все это: общаешься с жертвами, страдаешь вместе с ними. Это расплата, верно? Расплата и искупление?

Впервые за все время Мэгги отвела глаза, встретив его взгляд.

– Это не мое сознательное решение, – сказала она. – Во всяком случае, вначале я об этом не думала. Меня просто влекло к людям, которые испытывали боль, страдания, и если мне удавалось хоть чем-то им помочь, я испытывала что-то вроде облегчения. Постепенно я начала понимать, что произошла какая-то ошибка, которую я должна исправить. Тогда я еще не знала, какая. Только после нападения на Лауру Хьюз у меня открылись глаза, и я увидела истину.

– Истину?! – Джон не выдержал и, вскочив, заметался по комнате. – Это ты называешь истиной?

– Я знаю, что в это трудно поверить.

– В это невозможно поверить, Мег!

– И тем не менее это правда, Джон. Я знаю, что говорю. Мне хотелось бы ошибиться. Насколько было бы проще, если бы не было никакого Зла, а был только несчастный больной человек, который помешался на почве секса и сам не ведает, что творит. Это мы, по крайней мере, можем понять и даже отчасти принять. Но на самом деле все гораздо сложнее. И Окулист, и другие маньяки – почти все они не просто сумасшедшие, не просто убийцы или извращенцы. За ними стоит, ими правит та злая сила, о которой я тебе говорила.

– Господи!

– Прости, но ты должен был узнать правду.

Джон резко повернулся к ней.

– Может быть, теперь ты скажешь мне всю правду и о смерти Кристины?

Мэгги невольно вздрогнула. Он застал ее врасплох. Этого вопроса она не ожидала.

– Откуда ты…

– Не нужно быть эспером, чтобы понять: это было не простое самоубийство. В ее смерти есть какая-то загадка, о которой ты ничего мне не сказала. О чем ты умолчала, Мэгги? Что еще ты знаешь о «самоубийстве» моей сестры?

Звонок его мобильника спас Мэгги от необходимости отвечать немедленно, но она понимала, что это лишь временная отсрочка. У Джона было такое упрямое и решительное лицо, что она почти не сомневалась: полуправдой от него не отделаешься. Он хотел знать все и был готов к тому, чтобы это узнать.

– Алло? – сказал Джон в трубку. Некоторое время он сосредоточенно слушал, потом придвинул к себе блокнот, который Мэгги держала на столике рядом с кушеткой, и что-то записал.

– О'кей, я понял, – проговорил он. – Нет. Я сам позвоню Энди. Надеюсь, вы не сделаете никакой глупости? – Джон еще немного послушал. – Вот-вот, слушайся Кендру и не лезь куда тебя не просят. Пусть этим займутся Энди и его люди. Да, обязательно.

Когда он выключил телефон, Мэгги сказала:

– Как я поняла, Квентин и Кендра нашли человека, который требовал выкуп у Митчелла.

– У них есть только имя и адрес, – ответил Джон, набирая номер Энди. Когда его соединили, он повторил детективу все, что только что узнал, и добавил: – Квентин утверждает, что информация заслуживает доверия и что он почти уверен: Брейди Оливер либо знает, где в данный момент находится Саманта Митчелл, либо знает того, кто это знает. Нет, никаких сведений о том, жива она или нет. Я сейчас у Мэгги дома. Не знаю, наверное, недолго. На всякий случай звони мне на мобильник. О'кей, я ей передам.

– Что ты должен мне передать? – спросила Мэгги, когда Джон дал отбой.

– Энди только что получил сообщение из больницы. Холлис Темплтон очень хочет тебя видеть. Она говорит – это срочно.

– А в чем дело, Энди не сказал?

– Он не знает. Но, по его словам, Холлис настаивает на немедленной встрече.

Мэгги посмотрела на наручные часики.

– К тому времени, когда я туда доберусь, прием посетителей уже закончится.

– Энди сказал, что обо всем договорился, нас пропустят, даже если мы приедем ночью. Но ты устала, может быть, лучше отправимся в больницу завтра с утра?

– Наверное, это действительно очень важно, иначе Холлис не стала бы звонить, – возразила Мэгги. – Лучше поехать сегодня.

– В таком случае, – твердо сказал Джон, – за руль сяду я.