После долгой зимы

Предисловие

Любопытный факт:

Не знаю, каким образом авторы сейчас в основном пишут свои книги (я, например, уже много лет мечтаю о старой печатной машинке, мне кажется, это будет идеальная обстановка для вдохновения), но этот роман целиком и полностью, от первой заглавной буквы до последней точки написан в заметках на моём мобильном телефоне.

Приятного прочтения!

Глава 1. Ада

До недавнего времени еще ничего в моей короткой жизни не было подвластно моим желаниям. Все подчинялось Его воле. Выражаемой через уста моих родителей и наставников. Чего на самом деле хочет Единый? Откуда могут знать об этом земные люди, как могут писать книги, проповедовать, говорить за него, учить других, карать инакомыслящих? Никто из ступающих по земле не был на небесах при жизни, чтобы утверждать, что несет Его слово в народ. И никто не вернулся оттуда после.

Не хочу никого осуждать, каждый волен верить во что угодно, молиться своему богу или не молиться вовсе. Но решение это должно приниматься самостоятельно и осознанно, в зрелом возрасте, и только относительно самого себя. Каждый должен найти себе место, где не будет гоним из-за своих взглядов, и состояние души, чтобы пребывать в гармонии с самим собой.
Я же с самого рождения оказалась в липкой паутине ежедневного, ежечасного и ежеминутного навязывания мне религиозных ценностей от людей, которые должны были быть самыми близкими на свете, а на деле оказались такими далекими, холодными и отстраненными, как звезды. Ты видишь свет, обозначающий их присутствие, каждую ночь, их незримый контроль, но не чувствуешь тепла.
Мой отец, Григорий Иванович Лавровский, строгий мужчина средних лет с внушительной бородой и несколькими глубокими морщинами, залегшими на лбу. Он староста в нашей общине, отвечает за порядок и внутренние дела в поселении, а также за связи с внешним миром, различные контакты и поставки, чтобы это место могло продолжать существовать. Не знаю, как он вообще терпит эти контакты, ведь весь остальной мир, кроме "своих", он в открытую ненавидит, наверно, поэтому возвращается домой с работы всегда на взводе, готовый уничтожить тебя за любую оплошность. Моя мать, Мария Семеновна Лавровская, всю жизнь во всем стремясь заслужить одобрение отца, стала еще более ярой фанатичкой, чем он. Она ведет все домашнее хозяйство и еще помогает убирать в церкви по собственной инициативе. Будучи когда-то первой красавицей на деревне (а я как-то нашла ее фото, где она совсем молодая и простоволосая, широко улыбается на камеру, да мать заметила, отобрала и тут же кинула в печь), сейчас превратилась в тень моего отца с лихорадочно блестящими глазами на худом высохшем лице. Увидеть сейчас, чтобы она улыбалась - большая редкость. И уж точно не мне. Разве что своему любимцу. Так давайте о нем. Мой брат Петр, старший из сыновей в нашей семье, ему сейчас семнадцать лет, и он полностью оправдывает надежды наших родителей на идеального ребенка. Тем, что поддерживает их взгляды. Родители простили бы ему любую оплошность, да вот незадача - у него их и так нет. После окончания школы собирается поступать в духовную академию и стать священником. Мы мало общаемся, живем в разных комнатах, имеем разный распорядок дня и ничтожное количество общих тем для разговоров. Никогда не были близки, встречаемся в основном на семейных трапезах. В отличие от нашей средней сестры. Прасковье сейчас пятнадцать, и она - самый живой человек, которого я видела за свою короткую жизнь. В ней как будто вшит бесперебойный моторчик неиссякаемой энергии и бесконечного позитива. Я не знаю, в кого она такая, точно не в наших угрюмых отца и мать. Даже суровый отец порой смягчается, стоит нашему маленькому солнышку улыбнуться. Мы довольно долго делили с сестрой одну комнату, и я точно знаю, что Прасковья ни во что не ставит нашу веру, собирается сбежать при первой же возможности, умная и смелая, необъяснимо, но где-то берет и протаскивает в дом запрещенные книжки и умудряется читать их у мамы под носом, а еще безумно романтичная и мечтает о настоящей любви. Не поймите меня неправильно, я очень люблю свою сестру, но я всегда недоумевала, как Прасковья при огромном количестве своих шалостей всегда выходит сухой из воды, в отличие от меня, хотя это я старалась всегда угодить родителям. Не завидовала, нет, просто недоумевала. Зависть - плохое чувство. А еще у нас есть младшие, двойняшки Тимофей и Ефимия, им по пять лет, и я пока не могу предположить, как они отнесутся к нашей религии, когда подрастут. Пока что они всех обожают.
И есть я. Я старший ребенок в семье, и, как говорится, первый блин комом. За свои восемнадцать лет жизни я ни разу не чувствовала родительской любви. Мать быстро стала многодетной, через год-полтора от меня и друг от друга родились брат и сестра, и ей приходилось крутиться по хозяйству и дома, и во дворе, ведь в общине принято держать скот и птицу при каждом доме, да еще и в огороде. Я тогда была еще тоже мала, это уже потом мне почти полностью передали на попечение младших близнецов. Так что матери было просто некогда дарить мне тепло. Я на это надеюсь. А, может, ей просто всегда было все равно. Отец тем более был горазд только выдать очередное нравоучение да прикрикнуть, чтобы не мешалась под ногами. Каждый раз мое имя он не говорил, а выплевывал, презрительно поджимая губы. Это был не его выбор, Адой меня назвал наставник. Точнее, не так: Наставник с большой буквы. И почтительнее. Вот, только так. Это был куратор нашей общины, он жил в столице, поддерживал связь с заграничными последователями нашей религии, а примерно два раза в год приезжал посетить нас и некоторые другие вверенные ему общины. Такие визиты всегда были большим праздником. Так вот, отец только и мог, что поджимать губы, спорить с Наставником он не смел. А вот меня много раз информировал, что я сущее наказание и их персональный Ад.

Глава 2. Ада

Мальчики из нашего поселения ездят в город учиться в школе вместе со всеми детьми, чтобы в будущем обучиться на те профессии, которые будут полезны общине. Считается, что мужчина более стоек и менее подвержен греху. Просто потому, что родился мужчиной. Девочки же школу не посещают, они лишь проходят базовое "домашнее" обучении при церкви, включающее в себя правописание, литературу (религиозную, конечно), счёт, историю и немногое другое. Устраиваться на работу женщина не может, а, значит, и аттестат с дипломом ей не нужны. Из документов после свидетельства о рождении в 14 лет у нас появлялся только паспорт, и тот запирался родителями на ключ в шкафу в маминой комнате. Женщина обязана заниматься детьми, хозяйством, огородом, а также добровольно помогать уборкой и мелкими посильными делами в церкви и школе при ней. И самое важное - молиться. Семейные молитвы за столом при каждом приеме пищи, утренний двухчасовой всеобщий молебен в храме, а также вечером час дома, стоя на коленях в своей комнате перед иконостасом. Потому что женщины слабы по своей сущности, ведомы и устоять перед грехом не могут, так внушалось с самого детства.
И вот я с раннего утра шла на всеобщий молебен, потом посещала церковную школу до обеда, возвращалась домой, помогала матери по дому, с огородом и хозяйством. На нашем дворе всегда были куры, гуси, кролики и свиньи. Всех их нужно было накормить, убрать и проследить, чтобы не залезали туда, куда не нужно. А в двенадцать лет к моим обязанностям по дому добавились еще родившиеся близнецы. С ними нужно было сидеть, когда мать занята, помогать купать, вставать посреди ночи, когда они плачут, и кормить заготовленным в бутылочки молоком. Вечером возвращался отец, мы все вместе собирались за столом на семейный ужин, хотя под его давящим тяжелым взглядом мне лично кусок в горло не лез. Далее мне выделялось время для подготовки к урокам, вечерней молитвы, и вот уже время ложиться спать, чтобы с утра все по новой. И так изо дня в день, из года в год.
И самое страшное для меня - темная комната, использующаяся для наказаний. Крошечная каморка, пол которой был полностью усыпан сухим, как камень, горохом. Родители затаскивали меня туда за провинности в одной тонкой ночной рубашке и запирали дверь. Комнату окутывала темнота, лишь в верхнем углу распятие подсвечивалось агрессивно красным светом. Не знаю, что это за свет такой, который концентрировался в одной точке и никак не рассеивал тьму вокруг. Стоять в этой комнате требовалось на коленях и молиться о прощении своих грехов. Кромешная темнота и тишина душили меня, сдавливали горло и грудную клетку, я кричала и захлебывалась слезами. За спиной чудились шорохи и кровожадные монстры, вылезающие из темноты углов. Колени нещадно болели от гороха, и, даже если я пыталась поменять позу, любая поверхность начинала ныть от соприкосновения. Но находиться в одном положении было еще невыносимее, поэтому я то ложилась на бок, подтянув колени к груди, то вставала на ноги, то садилась. Быть замеченной родителями не на коленях во время отбывания наказания означало получить прибавку ко времени нахождения в темной комнате. Поэтому со временем я научилась быстро принимать прежнюю позу. В темной комнате я оказывалась за любую провинность, которых было, на мой взгляд, не так много, и не такие уж они были серьёзные, ведь я правда старалась не расстраивать своих родителей. Но случайно полученное в школе замечание за невнимательность, крепко спала и не услышала, что проснулись младшие, нечаянно разбитая посуда во время уборки, и вот, я там. Петр был слишком правильным, Прасковья умело проворачивала и скрывала свои косяки, близнецы были слишком малы, так что темная комната была персонально для меня одной. Мой личный Ад.

Глава 3. Ада

Скромность должна быть главным украшением женщины. Когда я начала подрастать, эта мысль регулярно вбивалась моей матерью мне на подкорку. Чтобы это было первое, что бы я сказала, разбуди меня посреди ночи. Носить наглухо застегнутые платья в пол неярких цветов вне зависимости от времени года, покрывать голову платком, когда выходишь на улицу. И, упаси боже, никакого современного нижнего белья, это все от дьявола. Простые хлопковые трусики и маечка белого или бежевого цвета. Хорошо, что я не обладательница большого бюста, не было повода провалиться сквозь землю от стыда. И уж точно никакой косметики. Во всем подчиняться мужчинам. Особенно мужу, когда он появится. Как он потом решит, в том жена и будет ходить. А пока меня одевают родители, что мне носить, решают они. И это, как вы понимаете, тоже не мои слова.
Мы долго делили с Прасковьей одну комнату на двоих, вечером, когда гасили свет, она часто перебиралась ко мне в кровать, и там мы долго шептались, чтобы на не застукали. Мечтали, как сбежим отсюда, когда нам исполнится восемнадцать, и никто не будет вправе нас удерживать. А еще сестра мечтала о любви. Страстной и всепоглощающей, как в книжках, которые она тайком таскала и читала потом под одеялом при свете фонарика. Фонарик, кстати, она выкрала у отца из его шкафчика с инструментами, уверенная в том, что в таком бардаке пропажу если и заметят, то очень нескоро. К тому времени уже забудется, был ли вообще фонарик или нет. Прасковья жарко шептала мне на ухо пересказы некоторых особо понравившихся моментов из книг, а я отчаянно краснела, радуясь, что этого не видно в темноте. Но свои источники сестра упорно не раскрывала. Еще она же показывала мне на криво вырванных из журнала картинках при свете того же фонарика под одеялом, как может выглядеть женская одежда и макияж. В какой-то параллельной моей вселенной. Там женщины, не стесняясь, открыто демонстрировали на камеру свои оголенные ноги, руки и зону декольте, пользовались помадой, тенями и черт знает чем еще для лица. Но больше всего, хоть и трижды мне бы гореть в аду по словам моей мамы за такое, мне нравились редкие картинки, где я могла увидеть, как выглядит по-настоящему красивое женское белье. В таком я, умирая от стыда, не призналась бы даже Прасковье. Хотя, думаю, она догадывалась, по тому, как я вцеплялась в эти страницы, почти не дыша, обводя указательным пальчиком по контуру.
А когда мне исполнилось восемнадцать, к нам в дом приехал Семён Баженов просить моей руки. Он был старше меня на пятнадцать лет, богатый по меркам нашей общины, влиятельный, он жил в городке, но был из «наших». Являлся для нас снабженцем, многое в общине появилось и улучшилось благодаря ему, он нашел на это деньги. Не удивительно, что родители кланялись ему в ноги, пребывая в восторге от такого предложения. Чего нельзя сказать обо мне.

Глава 4. Егор

Я грязно ругаюсь сквозь зубы и зло сплевываю на землю, глядя на большую царапину на правом крыле, испортившую идеальный глянец ярко-алой краски. Работа идет из рук вон плохо, а сроки горят. Я и так практически ночую тут в автосервисе, вкалывая каждый день без выходных. С ростом известности увеличилось и количество заказов. И это было бы прекрасно по всем фронтам. Только вот количество нас, работяг, не изменилось, а теперь еще и один ублюдок не может качественно и быстро выполнять свою работу, постоянно залипая глазами на одной точке в своих мыслях.
Пинаю ногой пустую банку из-под краски, от чего она переворачивается боком и катится по бетонному полу, негромко позвякивая. Туда ей и дорога. Иду в сторону выхода, вынимая по пути из-за уха сигарету. Если кто не понял, придурок залипающий - это я. И сейчас я отправляюсь на очередной сбился-со-счета-какой перекур. Потому что работа не идет. Улица встречает меня холодным ноябрьским ветром, который быстро продувает тонкий рабочий комбез. Ежусь, но не отступаю, поджигаю сигу и с наслаждением вдыхаю дым, надеясь, что этот ветер и по мозгам моим пройдется и вернет на место то, что там сломалось. Свободной рукой провожу по голове, стриженной под троечку, потом по подбородку с отросшей щетиной. Хмуро осматриваю парковку возле сервиса, на автомате выдыхая в холодный воздух дым, и окунаюсь в воспоминания.
Будь проклят тот майский день, когда я так же вышел покурить на улицу возле сервиса, а на нашей территории возле заправки стоял темно-серый Логан. И сама машина тут не при чем, я бы и внимания не обратил, но рядом полуоборотом ко мне у тачки жалась девушка. Мой мажущий взгляд скользнул по ней, осматривая территорию в целом, и... остановился. Не знаю, что так привлекло мое внимание, закрытое наглухо платье ли, хотя погода стояла уже летняя, повязанный на голове платок, хрупкие плечи, тяжелая белая коса на спине или то, какая она в целом была маленькая и хрустальная. Но я продолжал пялиться, как идиот, не в силах отвести глаза, забыв про торчащую во рту неподкуренную сигарету.
Отвесив себе мысленную оплеуху, решительным шагом отправился к девушке, почему-то решив, что ей нужна помощь. Я, конечно, не работник заправки, но тоже кое в чем разбираюсь.
- Добрый день. Я здесь работаю, меня зовут Егор. Как могу к вам обращаться? - выпаливаю на одном дыхании.
Девушка вздрагивает и испуганно оборачивается ко мне лицом. И я понимаю, что я... пропал. Жадно блуждаю по ее лицу, рассматриваю молочную кожу, не тронутую косметикой, кажущуюся тонкой, как пергамент, светлые глаза, губы ее пухлые слегка приоткрытые, выглядящие исключительно алыми на белом фоне. Девушка тоже смотрит на меня во все глаза, и, кажется, даже не дышит. Только нервно мнет складочку платья на уровне ее опущенных рук.
- Я могу вам чем-то помочь? - снова пытаюсь я завязать разговор.
Девушка продолжает молчать, только на пару секунд прикрывает глаза, а затем снова их распахивает. И делает маленький шажок в сторону от меня.
- Какие-то проблемы? - раздается из за моей спины.
Резко разворачиваюсь и вижу недружелюбно настроенного мужчину явно старше меня. Мне на моей территории конфликты не нужны, поэтому поднимаю руки в примирительном жесте и говорю с подобием улыбки:
- Я здесь работаю, просто подошел уточнить, не нужна ли помощь девушке.
- Не нужна. Я уже заправился, - отрезает мужик, а ей кидает: - Сядь в машину.
Снежинка (да, черт возьми, мне хочется так ее назвать, но провалиться мне прямо тут сквозь землю, если я об этом кому-то растреплю) выполняет его приказ, больше не поднимая на меня глаз, и вскоре они выезжают на улицу, скрываясь за поворотом.

Глава 5. Егор

После этого, если можно так назвать, знакомства, эта парочка в течение лета приезжала довольно часто, то на заправку, а то и в сам сервис по поводу машины. Но я ни разу не брал эти заказы себе, избегая контакта, перенаправлял к кому-нибудь из ребят. Но всегда, всегда я стоял на улице, когда они приезжали, и наблюдал. Как здорово, что у меня есть такое отличное прикрытие, как сигарета. И вообще, почему я должен искать себе какое-то оправдание? Мой сервис, имею право находиться где хочу на его территории. А вот то, что глазею... Тут прикрытий не было. И я знал, что Снежинка это видела. В открытую, глаза в глаза, на меня не смотрела, но как-то так сбоку, как умеют выкручиваться излишне стеснительные девушки, взгляды кидала. В такие моменты что-то внутри радостно вопило: не только с моей стороны есть интерес.
Мой лучший друг еще с детства, Паша, совладелец нашего сервиса, который сейчас жил в Москве, а нас посещал только на выходные, в очередной свой приезд на мой вопрос ответил, что мужчину этого зовут Семен Баженов, и он как-то связан с религиозной общиной, расположившейся за нашим городком. А вот девушку он не знает.
А я вот давно уже заметил обручальное кольцо на ее маленьком безымянном пальчике правой руки, и эта новость отдалась неожиданной болью в груди. Может, я просто слишком много курю, и мне уже пора проверить сердце и легкие?
Так что я сделал выводы, что эта Снежинка Баженова. Дерьмо, ну и отвратное сочетание. Но, дьявол раздери этот непонятно откуда взявшийся интерес к ее персоне, от этой новости он никуда не делся.
Я околачивался в сервисе даже в свои выходные. И ради чего? Чтобы поглазеть на нее со стороны пару-тройку-десятку минут. Кажется, пора оглядеться по сторонам в поисках того, обо что можно крепко приложиться пару раз головой, чтобы выбить оттуда всю эту дурь.
И вот, не нарочно, конечно, но в течение всего лета и сентября Снежинка мозолила мне глаза, на деле доказывая, как запретный плод сладок, а потом... С октября они пропали! Ну, то есть, до него мне не было дела, но все эти месяцы они приезжали вместе, а тут вдруг перестали.
Я все так же часто бегал курить, но больше я не видел темно-серого Логана, въезжающего на нашу территорию. И свою Снежинку я больше не видел тоже. И это, черт возьми, взрывало мне мозг еще больше, чем когда я имел возможность часто на нее смотреть.
Вот тогда моя работа и застопорилась. Прошло уже почти два месяца, как я не вижу ее перед глазами, а меня все еще не отпустило. Закрываю глаза и все еще вижу губы приоткрытые, глаза в обрамлении ресниц пушистых, хрупкую фигурку...
С этим точно надо что-то делать. Дождался очередных выходных и затащил Пашу в клуб. Тогда мне это показалось лучшим решением. В конце концов, мне двадцать один год, когда, как не сейчас, время веселиться и развлекаться с девушками? К слову, в этом я никогда себе не отказывал. Целибат не соблюдал, как тот же Пашка. Я молодой и наглый, девушки приходят в клуб, чтобы показать себя перед такими, как я. Все в плюсе. Такой формат отношений меня полностью устраивал, подарили друг другу кайф и до свидания. Мне оставляли номера телефонов, но я никогда не перезванивал. Серьезных отношений в двадцать один я не планировал, а два раза делить постель с одной девушкой - это уже один шаг к ним. Я так с девятнадцати лет жил, когда из армии, одичавший без женского внимания, вернулся. И в этот раз решил, что это тоже мне поможет, а то я слишком затянул с очередной "дозой".
Посидел с Пашей за столиком, опрокинул в себя пять шотов, ощущая, как алкоголь приятным огнем опускается по пищеводу в желудок. Дождался, пока тело и мозг окутает приятная расслабленность, и начал цепким взглядом обводить танцпол. На ловца и зверь бежит. И я, кажется, нашел идеальную добычу на сегодняшний вечер. Девушка была совершенно моего типажа, таких я выбирал всегда. Брюнетка с фигурой типа "песочные часы», тонкой талией, но объемными верхними и нижними "девяносто", соблазнительно покачивала бедрами в такт музыке. Прижался к ней сзади, положив руки на талию, и шепнул на ухо:
- Прекрасная дама здесь одна?
Девушка повернулась, обвела меня с ног до головы оценивающим взглядом и, улыбаясь, ответила:
- Уже нет.
- Тогда позвольте вас украсть, - и протянул ей руку.
Проходя мимо администратора клуба, кинул ей деньги за вип-комнату и легонько подтолкнул свою спутницу к двери. Когда мы оказались одни в замкнутом пространстве, звуки клуба стали значительно глуше, все-таки здесь стояла неплохая звукоизоляция. Помог девушке избавиться от платья, расстегнув молнию на спине, следом полетело нижнее белье и моя одежда. Разглядывал ее ладную фигурку, легонько проводил руками по изгибам, и… ничего. У меня не встал. Напротив меня голая девушка стоит, красивая, к слову, на все готовая, а у меня перед глазами лицо Снежинки, такое, каким я его выражение представляю, если бы она была расстроена. Кажется, я стал гребаным импотентом. Дожили, бл*.
- Извини, ничего не получится, - подаю непонимающе смотрящей на меня девушке платье, сам тянусь за своей одеждой.
- Ты очень красивая, просто настроение не то, - одевшись, наконец, выхожу из вип-комнаты, тихо прикрывая за собой дверь.
Уже дома, лежа в своей кровати, пытаюсь представить Снежинку такой, как стояла передо мной девушка из клуба. Одеяло моментально натягивается в том самом месте. И я перестаю волноваться и своем половом здоровье. И начинаю о ментальном...
Я зашипел от боли, мгновенно выплывая из омута памяти. Пока я предавался воспоминаниям, забытая в пальцах сигарета прогорела до фильтра и обожгла кожу. Раздраженно выкинул ее из рук, затоптал ботинком и вернулся в ангар. Курить расхотелось.

Глава 6. Ада

Обычно я сидела бы, как воды в рот набравши. Но это был серьёзный поворот в моей жизни, надо было попытаться сделать хоть что-нибудь.
- Я уже совершеннолетняя, могло бы мое мнение насчет этой свадьбы учитываться? Я ее не хочу.
- Только вот паспорт у меня твой, неблагодарная! - мать замахнулась на меня тряпкой, которой протирала стол. - Такое счастье с божьей помощью на голову свалилось, а она нос воротит!
- Я ведь просто могу сказать "нет", когда будут спрашивать согласия, - совсем уж робко добавляю я.
- Кто тебя спрашивать будет, дура! Когда союз на небесах заключается, никому не интересно какое-то земное несогласие. Буду молиться перед Единым за себя и за тебя, чтобы не гневался на необразованную, что счастья своего не понимает, - мать картинно схватилась руками за голову и начала беззвучно двигать губами. А потом снова подняла на меня глаза и выдала: - А если планируешь выкинуть что-то, так я за Семёна Николаевича Прасковью отдам. Уверенна, девочка оценит, какая божья милость ей выпала.
И я вспоминаю Прасковью. Ее светлую душу и солнечную улыбку, жаркий шепот по ночам, сокровенные мечты о принце, о большой и чистой любви, которая потом приведет к союзу, одному и на всю жизнь. И понимаю, что не могу с ней так поступить. Крепко зажмуриваю глаза и тихо отвечаю:
- Не планирую.
Я выхожу замуж в конце апреля. В ночь перед свадьбой Прасковья рыдает без остановки, лежа у меня в кровати, намачивая мою ночную рубашку. А я спокойна. Внешне. Внутри мне хочется кричать в голос, но... Я очень люблю свою младшую сестру. И я верю, что спасаю ее от такой участи хотя бы на время.
А в день свадьбы, облачившись в какое-то древнее платье невесты, предающееся у нас в общине, пройдя с утра исповедь у нашего священника, я еду в город впервые в своей сознательной жизни. Мне все ново и непривычно. Открыв рот, глазею на высокие дома, вереницы машин, яркие вывески, большие магазины, одежду девушек и юношей. Мозг взрывает калейдоскопом новых впечатлений. Так остро реагирую на все диковинки, что у меня щиплет в носу и глаза на мокром месте. А все остальное будто не со мной. Не я захожу в ЗАГС по красивому крыльцу, не я говорю "да", ставлю подпись, меняюсь кольцами, не я получаю целомудренный поцелуй чужими сухими губами в мои сжатые и холодные. Кажется, мозг, во избежание перегрузки, решил услужливо закрасить память о том дне крупными мазками, оставив лишь мелкие штришки между, и я благодарна.
По возвращению нас ждет настоящий пир по меркам нашей общины. Чревоугодие - грех. Обычно наша еда весьма аскетична. Овощи и фрукты с собственного огорода, нечасто - мясо, тоже выращенных нами животных, домашний хлеб, крупы, покупаемые в местном магазине. По поводу моей свадьбы столы ломятся от угощений. А мне кусок в горло не лезет. Ловлю на себе довольные взгляды моего супруга и гадаю, на что же я подписалась.

Глава 7. Ада

Мою новую жизнь можно назвать вполне себе сносной. Утром Семён отвозит нас на молебен, затем возвращает меня домой, а сам отправляется на работу. Я занимаюсь хозяйством: поддерживаю порядок в его большой трехкомнатной квартире, стираю, что-то подшиваю по необходимости, готовлю еду. Обязательно комплексный набор из трех блюд, свежий на каждый день. Супруг купил мне простой кнопочный мобильный телефон исключительно для связи и научил им пользоваться. В телефонной книге у меня два номера - его и отца. Семён разрешил мне посещать кружок рукоделия, убедившись, что все присутствующие там - женщины. Так что в свободное время я с удовольствием вязала и мастерила. Так же мне было позволено брать книги по рукоделию и некоторые художественные из местной библиотеки после одобрения супруга. Он даже предложил выходить на улицу без платка в его присутствии, но я по привычке его носила. С этим якорем из прошлого мне было менее страшно познавать новый незнакомый мир. По выходным мы отправлялись гулять в парк или на набережную. И все было бы неплохо, если бы не одно но...
Большую часть времени мы с Семёном жили как соседи. Но несколько раз в неделю перед сном он приходил в мою комнату. Он заходил без стука, в исподних штанах и водолазке, гасил свет и велел ложиться на кровать. Не раздевая меня и не раздеваясь сам, устраивался сверху. Я ощущала только тяжесть его веса, нехватку воздуха, хриплое дыхание около уха и боль от вторжения. Расслабляться я так и не научилась. Лежала с закрытыми глазами, хотя вокруг и так была темнота, уходя в себя, каждый раз отчаянно желая, чтобы это испытание поскорее закончилось. Не молилась, нет. Не могла в такие моменты молиться тому, кто допускал творить со своей дочерью такое. Дождавшись окончания, надолго запиралась в ванной, докрасна натирая себя мочалкой, мне казалось, я такая грязная, и эта грязь не смывается, въелась в кожу. Подставляла лицо под лейку, чтобы смывать потокам воды соленые дорожки со щек, тихонько выла себе в предплечье, лишь бы не слышно было.
Когда Семен пришел в первый раз в ночь после нашей свадьбы, я отбивалась и рыдала. Тогда он отвесил мне звонкую пощечину и сказал:
- Никогда больше не смей перечить мужу в его праве на близость, не вынуждай меня быть грубым.
И я поняла, что мы здесь теперь всегда будем один на один, он - сильный взрослый мужчина, и я - хрупкая девушка. Мне не выйти из этой комнаты, и никто мне не поможет.
В ту ночь мне было так больно, как будто меня раздирают надвое. Мне не хватало воздуха, тяжесть сверху сдавила грудную клетку, я открывала рот, как рыба, выброшенная на берег, один на один с этой болью. Я искусала все губы в кровь и вымочила слезами наволочку насквозь. Казалось, что мучения мои длятся вечно, хотя на деле прошло совсем немного времени. Семен удовлетворенно улыбнулся, увидев небольшое алое пятнышко на простыне, и ушел к себе в комнату. А во мне будто умерло что-то в ту ночь. Стянула с кровати простыню и залезла прямо с ней в ванну, свернувшись калачиком, рыдала, под льющейся сверху водой из лейки душа. Захлебывалась водой и слезами и не знала, как жить дальше на этой земле, если такие ночи неизбежны, и как молиться этому богу, если по его воле происходит такое.

Глава 8. Ада

Но я пережила это, я выдержала. Обмануться мне помогал мой мозг.
Как-то в мае мы с Семеном поехали к моим родителям в гости. По дороге заехали заправить машину на окраине города. Супруг отошел заплатить на заправку, а мне было ужасно душно в стоящей машине в моем закрытом платье. И я вылезла наружу. Я испугалась, когда услышала сзади обращение ко мне мужским голосом. Очень приятным, бархатным голосом. Развернулась и вскинула глаза. И в этот момент поверила во все сказки, которые рассказывала мне Прасковья. Про то, что он может с первого взгляда заставить сердечко замереть или биться чаще. Про ощущение родственной души. Да, в конце концов, про принца, который найдет тебя и больше не даст в обиду. Парень, стоящий передо мной, был невероятен. Да, я не то чтобы много их видела за свою жизнь, но таких - никогда. Мельком отметив высокий рост и сильные руки, мазнула взглядом по короткому ежику волос и легкой небритости подбородка, по полной нижней губе и попала в плен каких-то нереальных серых глаз со стальным блеском. Они были холодные и опасные, глаза хищника, но где-то там в глубине горел маленький теплый огонек. Для меня. Я уверенна. Настолько захотелось броситься ему на шею и просить спасти меня, что я сделала маленький шаг в сторону, борясь с собственным телом. И не зря. Ведь в следующий момент подошел Семён, рассеяв волшебство, внезапно возникшее между нами, но я ничем нас не скомпрометировала.
В течение лета мы еще не один раз бывали на той заправке и автосервисе рядом, где, как я поняла, и работал тот парень. Кажется, он сказал, что его зовут Егор? Ой, да кого я пытаюсь обмануть. Я прекрасно запомнила, как его зовут. Больше он не подходил ко мне, и это было правильно, хоть я и отчаянно желала. Но я всегда ощущала на себе прожигающий взгляд, от чего становилось тепло между лопатками, а внутренности скручивались в клубок. Я точно знала, кому он принадлежит. Один раз я чуть не позволила себе посмотреть на Егора напрямую, когда он в жару возмутительно стоял без майки, сверкая голым торсом. Кровь прилила к щекам, мне было так стыдно, но так любопытно. Но я не могла. Где-то поблизости Семен, на-минуточку, мой супруг, а этот красавчик уже скорее всего и думать про меня забыл. Для таких не проблема раздеться перед всеми. С чего я вообще решила, что для меня? Может, он и вовсе тогда подошел из вежливости, просто выполняя свою работу. В общем, это испытание я выдержала достойно, практически не повернувшись, скользнув по рельефному телу лишь краем глаза.
Но, с момента нашей встречи, в мои самые страшные ночи, задыхаясь под весом Семёна, закрывая глаза, я представляла Егора. Как он тепло мне улыбается, гладит по голове, обнимает, утешая, как бросился бы мне на помощь, если бы узнал, что она мне нужна. Во всяком случае, в моих фантазиях все именно так.

Глава 9. Ада

В один ничем на первый взгляд не отличающийся от других ноябрьский день Семен звонит мне около четырех часов дня:
- Ада, я сегодня освобождаюсь пораньше, накрывай на стол, скоро буду.
На самом деле, если не истерить и не брыкаться, Семен никогда не был груб со мной. И я решила, что это мой путь наименьшего сопротивления. Мне никуда не деться из этой ловушки и не на кого надеяться, поэтому я решила свое положение не усугублять. Мои бесполезные трепыхания могут привести только к тому, что мне будет больно еще и физически. Вдобавок к моей израненной, истекающей кровью душе. Наверно, все женщины испытывают что-то подобное, может, такова наша доля, думала я. Приносили ли облегчение эти мысли? Нисколько. Я все равно умирала внутри после каждой совместной ночи.
Договорив с супругом, я бросилась подавать к столу. Я знала, что в некоторых семьях в нашей общине не считалось чем-то неправильным унизить или ударить женщину за любую оплошность. Семен кроме той пощечины в нашу первую ночь больше никогда не поднимал на меня руку и общался вежливо. Я боялась потерять это расположение. Я старалась угодить ему, так же, как до этого своим родителям.
Прошел час, потом другой, а Семена все не было. Я волновалась, ведь он был человек-слово. Несколько раз подогревала еду, перекладывая ее из тарелки в тарелку, смотрела в окно во двор, но его рабочая машина все не появлялась. Машина была арендная, по рабочим делам по городу Семена возил водитель. Своя собственная, на которой мы ездили на прогулки и к моим родителям, в будние дни стояла во дворе.
И вот тишину квартиры прорезала трель телефонного звонка. На экране высветилось имя супруга, но вместо его голоса в трубке я услышала незнакомый:
- Здравствуйте, вас беспокоит старший сержант полиции Карпенко Кирилл Юрьевич. Ваш номер был последним в контактах. Кем вы приходитесь Баженову Семену Николаевичу?
- Женой, - несмело отвечаю я.
- Как вас зовут? - продолжает допрашивать меня трубка.
- Ада, - я ничего не понимаю и теряюсь от разговора с незнакомым мужчиной.
- По отчеству?
- Ада Григорьевна, - отвечаю чуть смелее.
- Ада Григорьевна, вынужден сообщить вам, что ваш муж попал в ДТП с летальным исходом. Завтра к девяти утра вам необходимо явиться в морг по адресу Островского, двадцать девять для формальной процедуры опознания, после чего можно будет забрать тело, уладив некоторые...
Опускаю руку с телефонной трубкой вниз, хотя она продолжает что-то вещать голосом младшего лейтенанта. От шока я не могу дослушать до конца и не нахожу в себе сил попрощаться с полицейским. Падаю без сил на диван, хорошо, что стою прямо рядом с ним.
Да, я не питала к супругу теплых и романтических чувств. Но я никогда не желала ему смерти. В голове не укладывается, как такое может быть, что человек звонил мне два часа назад, а теперь мне говорят, что он умер. Не верю. Просто не верю. Сижу в оцепенении в сплошной темноте, забыв про еду на столе, в голове пустота полная. Мне кажется, что прошло пару мгновений, а на самом деле - полтора часа. Заставляю себя встрепенуться, надо бы позвонить родителям.
Они появляются у меня на пороге на следующее утро, вместе мы едем в городской морг. Никогда не представляла себе это место и уж точно никогда не мечтала здесь побывать. Нас встречают и ведут по нескольким коридорам, выстланным кафельной плиткой. Тускло горят лампочки, прохладно и откуда-то пахнет сыростью. Когда перед нами откидывают белую простынь, мать плачет навзрыд и причитает, молит Единого об успокоении души. Да и я пускаю слезу, глядя на многочисленные ссадины и гематомы на сероватой коже супруга. Как бы я к нему не относилась, так умереть не заслуживает никто. И еще мне страшно. Я впервые столкнулась со смертью. В восемнадцать еще не думаешь о том, что любая жизнь, моя, родителей, братьев и сестер, любимого когда-то придет к завершению. Это все кажется далеким и призрачным. Но вот жизнь меня столкнула с реальностью лоб в лоб. А в реальности люди умирают каждый день. Только вот я оказалась не готова. Не готова приезжать в это место, проводить опознание, видеть супруга, с которым я разговаривала еще вчера, безжизненно лежащим на секционном столе... Хочется закрыть голову руками и закричать. Но сейчас на мне лежит ответственность, и я должна до конца отыграть эту роль.
Родители убеждают меня написать отказ от вскрытия, потому что это прогневает Единого, и я уступаю. Нам сообщают, что тело можно будет забрать завтра, его подготовят, а мы сегодня можем заняться всей остальной организацией.
К счастью, бразды правления берут в свои руки мои родители, потому что я ничего не смыслю в организации похорон. И, к тому же, все еще нахожусь в каком-то оглушении, плаваю где-то в глубине своих вязких мыслей, невпопад отвечая на вопросы.
Семена хоронят на нашем местном кладбище недалеко от общины под руководством нашего священника. Я, вся в черном, кидаю первую горсть земли в яму на его гроб. И в этот момент, стоя у его могилы, я роняю вторую и последнюю слезу, потому что мне правда очень его жаль.
Родители предлагают отправиться к ним, но я отказываюсь, проявив несвойственную мне настойчивость, и подъезжаю до города со знакомыми Семена, приехавшими на похороны. Мне просто нужна тишина и немного времени, чтобы разобраться в себе.