Поздняя луна

Глава десятая

Сначала Рейн ее не узнала. Прошло так много лет.

— Мама?

— Ларри, дорогая! — Крохотная женщина с неправдоподобно светлыми волосами бросилась к ней, и Рейн окунулась в облако экзотических духов. — Дай я взгляну на тебя! Как ты выросла!

Рейн и не думала, что мать приедет на похороны Мортимера. Последний раз Рейн слышала о ней, когда та была в Ницце со своим третьим мужем, ниже ее по общественному положению и моложе на несколько лет.

— Пойдем же. Дай Гордли квитанцию на багаж. Машина прямо у дверей. Мы поговорим, пока он получит твои чемоданы.

— Мама, здесь нельзя парковаться.

— Да почему же, дорогая? Мы уже припарковались, — чистосердечно изумилась Элеанор Эшби-Сторнуэй Монбланш.

Учитывая разницу во времени, для Рейн это был поздний час. Она отчаянно устала, и все же было так хорошо снова встретиться с матерью! Пока Гордли, приветствовавший ее порывистым медвежьим объятием и смущенной улыбкой, ожидал появления ее чемоданов, Рейн узнала, что мать оставила мужа номер три.

— Дорогая, со временем так устаешь от этих переросших подростков. Грег наслаждается обществом молодежи, но, честно говоря, я уже нахожусь в таком возрасте, что не осмеливаюсь появляться до захода солнца. Искусственный свет — это одно дело, но яркий дневной свет… В конце концов, мне ведь почти сорок, ты же знаешь…

Из чего следует, что твоя дочка появилась на свет значительно позже, чем можно предположить, молча ответила она, заметив сеточку легких морщинок на лице матери, против которых бессильны даже лучшие салоны красоты.

В течение следующих пяти дней Рейн увидела родителей в новом свете. От Эдварда осталась мертвенно-бледная желтоватая тень, и его длинные тонкие руки дрожали как никогда. Но Рейн была неожиданно тронута тем, что временами его челюсть становилась почти твердой. Он не пил — возможно, от шока. Вероятно, они все считали, что Мортимер бессмертен.

Или, возможно, это было от присутствия Элеанор. Как бы то ни было, он, казалось, прилагал отчаянные усилия, чтобы не сорваться, и Рейн была только рада переложить на него все необходимые обязанности.

Сайлас звонил дважды, и это было невыносимо. Звук его голоса болезненно отдавался в ней — она готова была на все, но, даже если бы очутилась в самолете, летящем на восток, их разделял еще целый континент. Она ничего не могла поделать со всепоглощающим, до боли сильным желанием быть рядом с ним, дотронуться до него, услышать его голос, не искаженный механической мембраной междугородного телефона.

Когда он позвонил во второй раз, Рейн вдруг пришло в голову посмотреть, не купил ли он ей билет туда и обратно. Поспешив наверх, она пыталась вспомнить, куда же положила конверт, который он дал ей перед вылетом.

Конверт лежал все там же, вместе с журналами по садоводству, что она привезла с собой. Вид одного из них, раскрытого на статье, которую она читала во время перелета через континент, вызвал у нее улыбку. Обратный полет был назначен через неделю после ее вылета из Норфолка. Медленная улыбка тронула ее губы, когда она укладывала бесценный листочек в сумочку. Времени еще достаточно. Даже больше чем достаточно.

После похорон Рейн посетила свои любимые места. Она ехала вдоль Эмбаркадеро и представляла себе маленькую морскую пристань и деревянный парусный ялик, сделанный и оснащенный просто, но с такой любовью. Она безразлично смотрела на гигантские грузовые суда из десятков стран мира и видела вместо них флотилию прибрежных рыбацких лодчонок, рассеянных по крохотным пристаням и частным причалам, начинавшимся прямо от домов.

Сан-Франциско казался ей теперь слишком большим. Он, конечно, был одним из самых прекрасных городов мира, но с каждым новым днем она все больше понимала, что маленький, оставшийся позади островок ей гораздо дороже.

Рейн лакомилась гигантскими крабами в «Рыбацкой Пристани» и возвращалась мыслями в тот дождливый день, когда съела целую миску перченой похлебки из моллюсков. У Матти? Или Моди? Она специально съездит и выяснит. К магазинам на Рашен-Хилл она не проявила никакого интереса. Наряды для нее ничего не значили, несколько простеньких платьев да пара джинсов — больше ей и не надо.

Однажды утром она выскользнула пораньше, чтобы увидеть восход солнца с горы Тамалпиис. Зрелище небоскребов, плывущих над золотой дымкой, раньше неизменно вызывало у нее восхищение, но теперь она отвернулась, вспомнив позднюю луну, льющую свой свет из-за облаков.

Как-то поздно вечером к ней в комнату вошла Элеанор.

— Дорогая, что бы ты сказала, если бы я вернулась к твоему отцу?

— Но зачем, мама?

— Ну а как ты думаешь, простофиля? — Элеанор подогнула под себя маленькую ножку, усевшись в ногах кровати Рейн. — Я была так ужасно молода, когда мы поженились, — только что со школьной скамьи. Эд уже был достаточно взрослым, ему хотелось осесть и создать семью. Ведь всю жизнь он находился под пятой у Мортимера, бедняжка. — Она театрально вздохнула, и Рейн начала быстро размышлять, можно ли ей довериться. Но, прежде чем она пришла к какому-то выводу, мать продолжила: — Конечно, мы пытались. Ну, то есть двенадцать лет мы пытались. Когда ты родилась, Эд купил для нас дом в долине, который его вполне устраивал, но не меня. Он был просто счастлив сбежать от назойливого старикашки, но я там скучала до смерти. И потом, Мортимер контролировал все расходы. Эду остался небольшой капитал от отца, но, конечно, ни о какой роскоши тут не приходилось и думать. По крайней мере, такой, какой мне хотелось. Я ведь у родителей единственный ребенок, ты же знаешь, и я была ужасно испорченным ребенком, и этот мерзкий старикан… ну да, я знаю, о мертвых плохо не говорят, но, дорогая, ты даже не представляешь, как он мог управлять людьми.

Рейн горько улыбнулась. Бедный дядюшка Мортимер — он не оставил после себя почитателей.

— Мне кажется, мы с Эдом ужились бы, если бы Мортимер не вмешивался, — продолжала Элеанор. — Он прекрасно знал, как лучше воспользоваться слабостями других, а я уже сказала, что была испорченной — и до сих пор, наверное, осталась такой, но мне кажется, я, наконец, начинаю взрослеть. Твой отец, моя дорогая, слишком мягок, и это ему же во вред. Он нуждается во мне.

Рейн вздохнула, сожалея, что не находит в себе особенно теплых чувств к родителям. Все, что она чувствовала, кроме слабых признаков ностальгии, было огромное облегчение, что в ней никто не нуждался, но это сопровождалось чувством вины. Она была вольна распоряжаться своим будущим как хотела.

— Наверное, мы обе выросли, мама, — заметила Рейн. Необходимость довериться пропала. Что бы ни случилось отныне, она сможет с этим справиться сама.

На следующий день Рейн снова упаковала чемоданы. Да она их полностью и не распаковывала. По дороге в международный аэропорт она вполуха слушала болтовню Элеанор о том, как та планирует перестроить высокий угрюмый дом, застлать полы из мореного дуба светлым ковровым покрытием, снять коричневые бархатные портьеры с дверей в виде арки и заменить всю устаревшую сантехнику.

Слова Элеанор почти не доходили до сознания Рейн: в глубине души она обращалась с посланием за три тысячи миль отсюда.

Он ее ждал. Она боялась надеяться и одновременно была почему-то уверена, что он будет там.

— О, Сайлас!

Он оттеснил ее от двух моряков, которые шли рядом, повел через толпу пассажиров, обхватил ее руками, вновь и вновь шепча ее имя. Он держал ее так крепко, будто не надеялся увидеть снова.

Но он ее не поцеловал. Его глаза горели почти лихорадочно, пока он внимательно изучал каждый дюйм ее тела, заметив, что она потеряла несколько фунтов. О еде она думала меньше всего, и легкий загар, который она успела приобрести, исчез, вернув ее лицу бледность горожанки.

— Чемоданы? — спросил он резко, не отпуская ее руки, пока они шли к багажному отделению.

— Четыре. Мне пришлось доплачивать.

— У тебя же раньше было только два.

— Я привезла все свои вещи, но, Сайлас, если…

— Потом, — сказал он. О Боже, если он не поспешит, и они не выберутся отсюда побыстрее, их обоих арестуют.

— Я на машине — если ты проголодалась, мы можем пообедать и все равно до полуночи успеем домой.

— А тебе хочется есть? — дрожащим голоском спросила она, заметив, что толпа почему-то расступается перед ним. Хотя и в отставке, он сохранял прежнюю властность.

Он бросил на нее взгляд, говоривший о многом. Рейн почувствовала, как кровь прилила к щекам, когда она подумала, догадываются ли все окружающие, что у них у обоих на уме.

— Если ты не будешь очень возражать, я бы предпочла, чтобы обед приготовил ты, — сказала Рейн вскоре, когда они уже выехали из аэропорта и направлялись к югу.

— Ну, надо же, у меня как раз завалялась пара бифштексов.

Он ухмыльнулся и взял ее руку, лежавшую на коленях.

— Semper Paratus, — пробормотал он. — Всегда готов. Без перчаток?

— Ранки на руках зажили. А зачем? — поддразнила она. — Что, у нас сегодня официальный обед?

— Я думал не об обеде.

Странно оробев, Рейн весь следующий час рассказывала ему о своей поездке, о неожиданном появлении матери и о решении родителей жить вместе.

— Полагаю, им придется обойтись без церковного благословения. Мама боится, что ее дутый граф потребует алименты, если она подаст на развод. Так что я не знаю, кто я теперь. Вероятно, незаконнорожденный ребенок.

— Если тебя это беспокоит, то мне пришло на ум замечательное решение. Напомни мне об этом, Рейн…

— Да?

— Потом, — пробормотал Сайлас, не отрывая глаз от дороги и держа руки на руле.

Шорох шин по теплому асфальту аккомпанировал тихому рокоту хорошо налаженного двигателя, пока он составлял в уме фразы. Рейн, я тебя люблю. Выходи за меня замуж. Рейн, я не могу тебе многого предложить, но…

— Дела в галерее идут довольно хорошо, — сказал он. — Я купил Билли калькулятор и показал, как высчитывать налог на продажи, но что касается ее вкуса…

Ответный смех Рейн прозвучал неестественно.

— Я знаю, вкус у нее не ахти какой, зато на нее можно надеяться.

— И все же хорошо, что ты вернулась. — И это не выражало всех переполнявших его чувств.

— Хорошо быть здесь, — пробормотала она, следя за тем, как свет фар смешивается с блеском последних лучей заходящего солнца. Поцелуй меня, Сайлас, пожалуйста, поцелуй меня, а не то я сейчас умру.

И уже совсем изнемогая, сказала:

— Ты не очень обидишься, если я немного вздремну? В последнее время у меня день и ночь перепутались.

Сайлас сбавил скорость, чтобы не тревожить ее. Он водил машину так же умело, как делал большинство вещей — кроме, возможно, устройства личной жизни. Всю неделю он ругал себя за то, что отпустил ее, не потребовав какой-нибудь гарантии.

Слабый запах ее духов еще больше возбудил его. Что они ему напомнили тогда, в первый вечер? Цветы, умытые дождем цветы. Такие же сладкие, нежные и неуловимые, как она.

Твоя неуловимость, маленькая моя любовь, скоро останется в прошлом, поклялся он себе, въезжая на мост через залив Орегон. К западу слабые штрихи золота еще касались блестящего горизонта Памлико, а над Атлантикой на востоке уже серебрился узкий серп луны. Он повернулся, чтобы показать ей прекрасную панораму, и, увидев ее, свернувшуюся клубочком во сне, нежно улыбнулся. При первой же возможности он разбудит Рейн, а не то у нее будет растяжение шеи. С ее-то везением она может проходить с фиксирующей повязкой весь медовый месяц.

Медовый месяц. Не слишком ли он много берет на себя? Он не мог предложить ей особо выгодных условий в этом контракте, заключаемом на всю жизнь. Во-первых, возраст. Он очень стар для нее; он знал об этом все время, но заставлял себя забыть разделявшие их годы. Из-за того, что он в отставке, это кажется еще хуже. Он начал молодым — в семнадцать. А теперь ему на двадцать лет больше.

Положим, его отец был еще очень энергичным мужчиной в свои семьдесят четыре года. Нужно было заехать познакомить их, но Сайлас слишком торопился доставить ее домой, чтобы тратить время на что-то не столь важное.

Увидев впереди мощеный поворот, он затормозил.

— Маленькая… Рейни, — тихо позвал Сайлас. Он дотянулся и расстегнул ремень. Когда костяшки пальцев коснулись ее груди, он еле заставил себя убрать руку. Он еще даже не поцеловал ее, а уже хотел так, что едва мог думать о том, что нужно доехать до дома.

— Просыпайся, маленькая. Через несколько минут луна поднимется над океаном.

Зевая, Рейн поморгала и попробовала выпрямиться.

— Мы уже дома?

Эти слова, сорвавщиеся с ее уст, никогда не звучали для него так сладко, как сейчас.

— Почти. Я боялся, что у тебя будет растяжение шеи, и ничего не мог сделать, не остановившись. Напомни мне, чтобы я поменял эту штуку на прекрасную удобную модель с раскладными креслами — даже на заднем сиденье.

— Такая, которая разгоняется от нуля до двадцати всего за три минуты, — сонно пробормотала она, потягиваясь на откидном сиденье.

— Ты же знаешь, это моя обычная скорость. — В его глазах сверкнула улыбка, когда он увидел, как она постепенно просыпается. Точно цветок распускается.

— Это больше похоже на «даймлер» Мортимера с Гордли за рулем, — заметила Рейн. — Вообще-то это никакой не «даймлер», это просто старинный «мерседес-бенц», но Мортимер всю жизнь имел «даймлеры», и, когда две компании слились, он все равно продолжал называть его «даймлером». — Теперь она могла смеяться над этим. — Это так похоже на него. Он ненавидел перемены. То немногое, что он не мог контролировать, он просто игнорировал.

— Хочешь рассказать мне об этом? — Сайлас повернулся к ней, изо всех сил подавляя рвущееся из него желание.

— Нет, это неважно. Об этом я расскажу тебе потом — сейчас я хотела бы поговорить с тобой о чем-то еще, Сайлас.

Нотка неуверенности в ее голосе встревожила его, заставила насторожиться. Может быть, она вовсе не разведена. Может быть, она рассказала ему эту историю про родителей, чтобы подготовить почву.

— Давай пройдемся, — коротко предложил он.

Сайлас вышел и открыл ей дверцу. Рейн снова зевнула, и ему пришло в голову, что она, наверное, устала. Перелет через всю страну и его-то всегда выматывал, а она еще в придачу только что пережила семейную драму.

Он нежно тронул ее за руку, мечтая взвалить ее усталость себе на плечи.

— Сними туфли, солнышко. Пусть твои мускулы расслабятся, и ты подышишь свежим воздухом.

Что бы она ему ни сказала, они что-нибудь придумают. Она была здесь; фактическое владение — это уже девять десятых юридического.

— А что мне делать с чулками?

— Сними их. Я отвернусь, чтобы не стеснять тебя.

На ней были колготки, но она сделала так, как он сказал, аккуратно засунув их в одну из своих лакированных туфелек.

— Готова, — прошептала она, почти жалея, что он отвернулся.

Оставив обе пары обуви в машине, Сайлас закрыл ее и положил ключи в карман. Потом потянул Рейн к узкому настилу, который вел через дюны к пляжу.

— Начнем отучать тебя от Тихого океана. — Немного ревниво он спросил: — Ты видела там что-нибудь, что можно с этим сравнить?

Они стояли на вершине дюны, овеваемые мягким соленым морским ветром, и любовались зрелищем бледной луны, выплывающей из чернильно-темной воды. Ее блестящее отражение протянулось на всю обозримую даль, расширяясь и заканчиваясь почти у их ног.

— Опять магия луны? — Она прижалась к нему, и он обнял ее.

— Я бы заказал для вас красный ковер, леди Рейн, — шутливо сказал он. — А пока придется довольствоваться этим.

— Это куда более красиво, чем в Сан-Франциско, Сайлас. — Потому что он был рядом с ней, добавила она про себя. — Сайлас, ты знаешь, ведь ты меня еще даже не поцеловал!

— Тебе не известно почему? — прерывисто ответил он, сводя ее с вершины дюны на ровный песчаный берег.

Мелкий песок скользил под ее нежными ступнями, наполняя ее тело чудесными ощущениями.

— Скажи мне.

Они шли по утрамбованному волнами берегу, и мягкие теплые пузырьки морской пены ласкали их босые ноги. Сайлас повернул ее лицом к себе, его чеканные черты были едва различимы в серебристой тьме.

— Потому что, если бы я поцеловал тебя, когда ты сошла с этого самолета, я уже не смог бы пройти через здание терминала. Так достаточно понятно?

— А теперь? — прошептала она.

— Да ты понимаешь, о чем просишь? — Его руки гладили ее спину через шелковистую ткань блузки. Потом они спустились на бедра, сжимая упругие маленькие ягодицы и подталкивая их, пока она не прижалась, вся дрожа, к его крепкому телу.

Она инстинктивно чуть отодвинулась, и он позволил ей это.

— Только сначала, милый, мне нужно…

— Повтори, — приказал он хриплым от напряжения голосом.

— Мне нужно…

— Первый раз ты назвала меня иначе — я имею в виду эпитеты, которые не стыдно повторять.

От этой шутки она почувствовала себя как-то свободнее.

— Милый, — повторила она. — Милый Сайлас, не могли бы мы найти сухое местечко и немного посидеть? Думаю, лучше сказать тебе это на берегу, пока темно.

— Тогда быстрее — темно будет еще недолго. — Он повел ее дальше по пляжу к отлогому песчаному склону. — Ну, так в чем же таком жизненно важном ты безотлагательно желаешь мне покаяться? О том, что ты, возможно, внебрачный ребенок, я уже знаю. Только родословная никогда особо много для меня не значила. Одного из моих предков вынесло на берег в бочке из-под черной патоки.

Рейн хихикнула.

— Сайлас, это просто смешно! Как же я могу говорить об очень серьезных вещах, когда ты стоишь передо мной и нагло лжешь?

Они сидели на низком берегу, и он вжал ее в песок, ничуть не заботясь о шелковой жаккардовой блузке и тоненькой полотняной юбке.

— Нагло лжешь? — обвиняюще повторил он, нависая над ее плечами.

— Ну, преувеличиваешь, — сказала она. — Это, наверное, была яхта с полной командой на борту.

— Это была бочка из-под черной патоки. Так что не беспокойся о собственном происхождении — мое достаточно черно для нас обоих.

Ее улыбка исчезла, когда преследовавший ее годами призрак встал между ними, придавая горечь наслаждению, которое пенилось в ее крови, как сладкое шипучее вино. Она должна сказать ему сейчас, пока это не зашло дальше. Сейчас самое время — она ничего не выиграет, если будет и дальше скрывать. Но если он ее отвергнет? Если это так важно для него, что она никогда больше не познает чудо любви с ним?

Рейн взяла в руки его лицо, любуясь суровыми чеканными чертами.

— Сайлас… Ты единственный потомок этой бочки с патокой?

— Едва ли, — ответил он, удивленно засмеявшись. — Здесь половина семей имеет отношение к Флинтам. Мы задержались здесь на три века, не забывай — вполне достаточно времени, чтобы взрастить несколько пышных генеалогических древ. А что? Хочешь открыть мне страшную родовую тайну?

— Сайлас, у меня не может быть детей. Я не знаю, что ты решил насчет нас, то есть ты, конечно, и не должен…

Тогда он склонился над ней, пряча лицо у нее на груди. Его стон пронзил ее словно ножом.

— Господи, маленькая, так вот в чем дело? Так вот почему ты ускользаешь каждый раз, когда я пытаюсь прикоснуться к тебе?

Повернув голову, чтобы поцеловать то, что оказалось ближе к ней — этим оказалось ухо, — она облегченно рассмеялась дрожащим смехом.

— За одним-двумя незначительными исключениями, — напомнила она.

— Так вот в чем дело? Вот с чем нам нужно разобраться?

В его голосе звучала нотка облегчения, которая дала ей смелость продолжать. Потом они уже с чистой совестью могут отсюда уйти.

С трудом отвлекаясь от того, что делали с ней его руки, она заставила себя рассказать ему о бывшем муже и о скандале, предшествовавшем их разводу.

— Он содержал эту женщину уже много лет, и до нашей свадьбы и после. И поэтому, понимаешь, когда он узнал, что я не смогу дать ему наследника, у него уже не было никакого стимула сохранять наш брак. Пол думал, что деньги Мортимера и влияние Мортимера ему обеспечены, если будет ребенок. У семьи Сторнуэй нет такого широкого генеалогического древа, как у вас, Флинтов. Я его… я последний отпрыск.

— Ну и каково тебе было? — спросил он, и его голос ласкал ее, успокаивал, хотя руки отвлекали ее. Каким-то образом они проникли под блузку и гладили невероятно чувствительную кожу подмышек.

Рейн уже с трудом могла говорить, но теперь, когда начала, она хотела с этим покончить.

— Я очень хотела ребенка. Я была разочарована этим… этой стороной нашего брака. Пол был не очень нежен, особенно после того, как узнал, что я бесплодна. Думал, что я его намеренно обманула. Он хотел, чтобы я поехала на операцию к какому-то доктору в Мехико, но я боялась.

Сайлас тихо выругался, и она почувствовала, как напряглись вдруг его пальцы, коснувшись ее грудей.

— Забудь о нем, Рейн. А что касается детей… — Он перешел на более легкий тон, чтобы облегчить тяжесть у себя на сердце. — Ты, возможно, не заметила, но я сам уже не первой молодости. Если ты захочешь потом усыновить нескольких ребятишек, это даст мне новый толчок, но — хочу быть честным с тобой — я совсем не горю желанием сейчас тебя с кем-нибудь делить.

Рейн глубоко и облегченно вздохнула. Если он говорит об усыновлении, значит, это серьезно. Она уже давно была в этом уверена, но боялась строить слишком радужные планы.

— Это все? — хрипло прошептал он ей в ухо. Язык его начал кружить по его извилистым линиям, и она задохнулась, дрожь прошла по всему телу, возбуждая ее.

— Сайлас, я не могу думать, когда ты так делаешь.

— А кто сказал, что ты должна думать?

Ему хотелось убить мужчину, который сделал с ней такое. Немного боясь собственных всепоглощающих эмоций, он заставил себя не спешить. Она уже и так столько всего выстрадала — не дай Бог, из-за своего нетерпения он ранит ее сейчас.

Взяв Рейн на руки, он нежно укачивал ее, положив ее голову себе на плечо. Большая мозолистая рука поглаживала хрупкое плечо через шелковую паутинку ткани сильным и успокаивающим движением.

— Будь спокойна, любимая моя. Я ни за что на свете не обижу тебя.

Он убаюкивал ее лаской, хрипловатым рокотом низкого голоса, а потом опустил руку к ней на грудь, лаская ее маленькие соски, пока они не затвердели и не напряглись, ожидая продолжения.

Крохотные потайные пуговички ее блузки, если понять их хитроумное устройство, легко поддавались. Он опустил блузку, глядя на перламутровое свечение тела над более темными атласом и кружевами.

— А ты знаешь, что некоторые цвета меняются при лунном свете? — Приподняв ее, чтобы спустить бретельки с плеч, он приспустил комбинацию.

Нежно-нежно он прижался губами к ее мягкой груди, ласково покусывая просвечивающие темным шелковистые кружки зубами, пока не почувствовал, что они снова упираются в хрупкий кружевной барьер.

— Моя ненаглядная, моя богиня, любовь моя, — шептал он, уткнувшись в пахнущую цветами мягкость ее тела.

Рейн чувствовала, как огненные стрелы пронзают ее всякий раз, как его губы касаются ее грудей. Голова ее откинулась на песок, и она невидяще взглянула в светящуюся темноту.

— Сайлас, мы не должны… не здесь… не сейчас… — Ее слабый голос унесло в море тем же теплым бризом, который сдувал его мягкие густые волосы ей на шею.

Приподнявшись на локте, он просунул под нее руку, чтобы расстегнуть лифчик.

— И ты приказываешь мне остановиться сейчас, в разгар важнейшего эксперимента по видимости в ночных условиях?

Он очень хорошо сознавал, что им уже не остановиться — ни ему, ни ей.

— Красное становится черным; оранжевое превращается в серое. Посмотрим, как будет выглядеть розовое.

— Сайлас, — взмолилась Рейн, хохоча до изнеможения. — Ты не боишься, что нас кто-нибудь увидит?

Достигнув своей цели, он нагнул голову и взял губами маленький темный венчик ее груди. Только после того, как она почти потеряла рассудок, он поднял голову и прошептал:

— Патрулирование берега окончилось после второй мировой войны. Но идея хорошая.

Смех разжигал ее, как самые чувственные ласки. И пускай хоть весь мир смотрит, она уже не может противиться переполняющему ее экстазу. У нее перехватило дыхание от пульсирующей дрожи удовольствия, когда его рука скользнула ей под юбку и коснулась шелковистой кожи между бедрами. Все нервные окончания ее тела откликались на прикосновения песка, моря и Сайласа. Она впилась ногтями в его спину и стала тянуть его за рубашку.

— Дорогой, а как же рыбаки? — спросила она, задыхаясь, когда расстегнула его ремень, а он обнажил ее полностью.

— Славные они люди! Теперь помоги мне выбраться из этой рубашки.

Рейн сдалась. Она открыла, что немного опасности, не говоря уже о полном отсутствии удобств, само по себе возбуждает. Она стащила рубашку с его мускулистых рук, прижав лицо к его груди, и, когда ее губы наткнулись на его крохотные напряженные соски, она нежно сжала их зубами и услышала, как у него перехватило дыхание.

— Предупреждаю тебя, маленькая, я на пределе.

Ничто их не сдерживало — они оба достигли грани, из-за которой нельзя было вернуться. Сайлас, щадя ее, поднял ее над собой и перекатился на спину.

— Кажется, мы выбрали каменистый пляж, — пробормотал он, придерживая ее прохладные бедра и невыносимо медленно опуская ее на себя.

Ракушки впивались ему в спину, песок сыпался с ее тела, но они были слепы и глухи ко всему, кроме пылающего стержня в центре их вселенной.

— Ах, сладкая моя!

— Миленький, ааааааах!

Рейн первой пришла в себя.

— Милый, а здесь не опасно купаться ночью?

— Ммммм?

— Я вся в песке. — Неосознанным жестом она подняла руки к волосам, и на него посыпался песок. — И мне, наверное, нужна щетка.

Любуясь невыразимой прелестью наклонившейся к нему женщины, Сайлас сказал:

— Когда вернемся домой, напомни мне, у меня есть одна специальная щетка, какой я скребу устриц.

Вода была спокойной и приятно прохладной. Сайлас набрал в ладони пушистую пену и положил на ее грудь, любуясь тем, как маленькие соски постепенно выступают из пышной массы. Потом добавил еще горсть ей на спину, проведя руками по шелковистой коже от плеч до изящного изгиба ягодиц.

Рейн нашлепнула пену ему на плечи.

— Достаточно ли тебе регалий или еще добавить нашивку? — дразнила она, нахлобучивая следующую шапку пены ему на голову.

Он прижал ее к себе и, когда теплый прибой закрутился вокруг их бедер, поцеловал, ощущая соль на ее сладких губах. Потом они шли вдоль берега, пока не высохли настолько, что смогли одеться.

— Это может превратиться во вредную привычку, — прошептал Сайлас, еще раз остановившись, чтобы поцеловать ее, когда они вернулись к маленькой горке одежды, оставленной неподалеку.

Он вручил ей комбинацию, а когда та прилипла к ее влажной солоноватой коже, помог натянуть на бедра.

— Ты сможешь жить в Бакстоне? Это, конечно, не ахти какая столица, но у меня уже слишком много тут вложений, чтобы сниматься с места.

— Мне и в шалаше будет хорошо с тобой.

— Это тебе джунгли тетушки Джейн в душу запали.

— Нет, любимый, ты. Джунгли тетушки Джейн — это только гарнир на моей тарелке. Основное блюдо — ты. — Она отвела его руки, заправила ему в брюки рубашку и застегнула на них молнию. — Вот видишь, какой я могу быть полезной?

— Постарайся стать еще полезней, и, может быть, ты даже научишься их снимать. — Он подавил поднимавшееся в нем желание и настроил себя на менее интересные вещи. — Я планировал отказать мою часть галереи в пользу Ребы, если она захочет. Как ты думаешь, ты смогла бы работать с моей сестрой?

— Если она хоть немного похожа на тебя, то нет проблем.

— Ну, она, конечно, не так красива, как я, — ответствовал он со скромным выражением резкого, с грубоватыми чертами лица, — но тоже ничего. Тебе понравится.

Окончательно одевшись, они повернулись спиной к океану и направились к машине.

— У меня неплохая пенсия, — сказал Сайлас почти застенчиво, — и несколько удачных вложений. Еще я владею несколькими акрами земли, где уже начал строить дом, и потом, я вложил деньги в дело Ларса — тот собирается заняться электронным оборудованием для морских судов. Как ты думаешь, проживем мы на это?

— А как насчет устричной отмели? — невинно спросила Рейн, и ее рука соскользнула ему на бедра.

— Я поставил там двадцать пять шин и несколько куч булыжника, чтобы молодые устрицы пришли туда этой весной метать икру. Через пару лет у нас будет приличный урожай, обещаю тебе. От голода не умрем.

— А правда то, что говорят об устрицах?

— Дорогая, поклясться я, конечно, не могу, — засмеялся Сайлас, помогая ей сесть в машину, — но если тебя это интересует, то времени для экспериментов хватит — у нас впереди целая жизнь.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст, Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.