Позволь ей уйти

=91

“Я её любил. Как её любил я!

Не сказать, не спеть и не позабыть.

Если б мне тогда предложили крылья,

Я б от них отказался, чтоб с нею быть.

Выходили из ада черти на выгул,

В доме серой пах застоялый дым.

Я открыл свои рёбра и сердце вынул,

И стекала кровь по рукам моим…” *

Москва, 2018 год

“Звезда русского балета Павел Калинин жестоко избит в Москве!”

“Совершено зверское нападение на ведущего солиста Театра балета!”

“Знаменитый танцовщик доставлен в больницу с тяжёлой черепно-мозговой травмой и многочисленными переломами!”

“Борьба за место под солнцем: как артисты балета устраняют конкурентов!”

Эти и другие — не менее кричащие, а также визжащие и брызжущие слюной — заголовки заполонили первые полосы всех СМИ. Журналисты бросились на сенсационную новость, точно свора собак на мясистую кость, и сейчас жадно обгладывали её, рыча и огрызаясь, если кто-то вдруг покушался на его долю. Дашу уже тошнило от всего этого, хотя, по идее, она должна была сейчас испытывать по отношению к братьям-журналистам нечто вроде цеховой солидарности: в конце концов, это же их хлеб… Но ни понимания, ни солидарности не было. Ей было противно, хотелось, чтобы все просто поскорее заткнулись и наконец оставили Пашку в покое…

Разумеется, в реальности дела у него были не так ужасны и кошмарны, как это подавалось в средствах массовой информации, но пострадал он довольно серьёзно: сотрясение мозга и перелом двух рёбер. К счастью, руки-ноги остались целыми, могло быть и хуже. Павлу чертовски повезло: тот, кто напал на него, банально не успел завершить начатое. Сначала оглушил ударом по голове, а затем, уже упавшего, пнул пару раз в область грудной клетки, но кто-то или что-то его спугнуло, и он сбежал, прихватив напоследок мобильный телефон жертвы, довольно коряво пытаясь сымитировать ограбление. В эту версию не верил ни сам Павел, ни Даша, ни полиция: телефон явно служил лишь прикрытием.

Закрывая глаза, она снова и снова мысленно переживала тот кошмар, когда Павел вдруг пропал. После интервью Даша весь вечер пыталась до него дозвониться, но его телефон оказался вне зоны доступа, а её сообщения так и зависли в недоставленных. Можно было представить, чего только не передумала Даша тогда, как только себя не накрутила!..

Телефон не отвечал весь вечер и всю ночь, а наутро, едва дождавшись открытия театра, Даша позвонила туда. Благо, вахтёрша её уже запомнила и не стала утаивать информацию — выяснилось, что Павел Калинин не только проигнорировал вчерашнюю вечернюю репетицию, но и на сегодняшнюю утреннюю также не явился. Весь театр стоял на ушах: дозвониться до Калинина было невозможно, а Артём Нежданов, с которым он снимал квартиру, и сам понятия не имел, где Павел, поскольку дома тот тоже не объявлялся.

А вот это уже становилось совсем непонятным и необъяснимым, даже страшным…

Наплевав на занятия в универе, она поехала прямо в театр. Возможно, это было глупо, ведь коллеги Павла и сами находились в полнейшем неведении, но Даша решила, что если какая-нибудь информация и появится, то до театра её в любом случае донесут быстрее.

Так оно в итоге и вышло: вскоре в МГАТБ позвонили из больницы и известием, что артист находится у них в отделении.

Детали случившегося Даша узнала уже позже — от самого Павла.

Когда он пришёл в сознание в подземном переходе, то долгое время не мог получить никакой помощи: редкие прохожие принимали его за обычного алкоголика и, брезгливо поджав губы и отводя взгляд, быстро проходили мимо. Голова у него кружилась и болела, зверски тошнило, в ушах шумело, а в глазах двоилось, да ещё и сломанные рёбра давали о себе знать при каждом неосторожном движении… Хватаясь за стену и превозмогая боль, Павел кое-как поднялся на ноги — и его тут же вывернуло наизнанку. В конце концов — медленно, шаг за шагом, пошатываясь и подавляя всё новые и новые приступы тошноты, он добрёл до лестницы, ведущей наверх, в город… и снова упал. Но здесь уже кто-то из прохожих обратил внимание на его болезненный — а вовсе не пьяный — вид и вызвал скорую помощь.

Пока Даша доехала до больницы, то успела накрутить себя до невменяемого состояния. Её буквально трясло от ужаса за Павла, от мыслей о возможных последствиях, о его будущей карьере… Пускать в палату её поначалу категорически отказались — дескать, кто ещё такая? Не жена, даже не родственница! Но журналистская корочка сделала своё дело: почему-то во всех учреждениях и инстанциях даже самое суровое и строгое начальство пасовало перед работниками СМИ.

Медсестричка, которая провожала Дашу до нужной ей палаты, попалась болтливая как сорока. Точнее, не столько болтливая, сколько любопытная — всю дорогу она без перерыва бомбила девушку наивными вопросами:

— А правда, что в балете все мужчины спят друг с другом? А этот Павел Калинин тоже гей? А трусов под колготки они правда не надевают? А вы ему кто?

Когда они уже почти достигли двери палаты, медсестра вдруг бесхитростно поинтересовалась:

— Ой, так вы, наверное, и есть Мила, да?

— Н-нет, — запнувшись, отозвалась Даша, чувствуя, что кровь приливает к лицу. — Почему вы так решили?

— Простите… — смутилась медсестричка, осознав, что сболтнула лишнего. — Просто ночью он несколько раз звал во сне какую-то Милу. Правда, когда проснулся, то первым делом спросил совсем о другом.

— О чём же? — ровным голосом произнесла Даша.

— Сможет ли он когда-нибудь снова танцевать.

___________________________

* Здесь и далее в тексте третьей части — строки из разных стихотворений Анны Долгаревой

=92

Бледность Павла бросилась ей в глаза ещё от двери.

Он был не просто бледным, а таким белым, что практически сливался цветом с больничной подушкой. Даша в первый момент даже испугалась. Однако он узнал её сразу и даже старательно изобразил подобие улыбки.

— Я тебя вижу в двух экземплярах… — сообщил Павел, пытаясь шутить. — Одна Дашка — хорошо, а две — лучше!

Она чуть не заплакала от этого трогательного стремления рассмешить и приободрить её. Прикоснулась дрожащими губами к его щеке в качестве приветствия, затем придвинула к кровати стул, села рядом и осторожно взяла его за руку, изо всех сил уговаривая себя успокоиться.

— Глупый вопрос, но… как ты?

— Замечательно, — ответил он после небольшой паузы, но при этом совершенно искренне. — Сотрясение мозга — ерунда, главное, что голова в принципе цела. А рёбра срастутся недели через три… ну, четыре. Врачи говорят, что я смогу вернуться к работе максимум через два месяца. Хотя с поддержками пока придётся быть осторожнее. Но это тоже временно. Правда, роль Спартака, кажется, пролетела мимо меня со свистом…

— Да что ты всё о работе, — перебила Даша. Она понимала, как важно это для Павла, но сама сейчас волновалась совершенно о другом. — Как ты-то себя чувствуешь? Что у тебя болит? Как… как вообще это случилось, Паша?

— Чувствую себя нормально, — снова чуть помедлив, негромко ответил он, — только дышать тяжеловато, рёбра слышно. Такое ощущение, что они хрустят. А болеть — сейчас почти ничего не болит, я же на обезболивающих второй день.

— А почему ты сказал, что видишь меня в двух экземплярах? У тебя в глазах двоится?

— Угу, всё слегка не в фокусе. И от света глаза болят. А ещё от громких звуков… — ответ также прозвучал после небольшой заминки, и Даша наконец сообразила, что это не раздумывание над тем, что сказать, а банальная заторможенность реакций после травмы.

— Кто это был, Паш? Ты его разглядел? Запомнил? — волнуясь, спросила она, хотя понимала, что полиция наверняка спрашивала его о том же самом — болтливая медсестричка поделилась, что с Павлом уже успели побеседовать.

На этот раз Павел молчал дольше обычного.

— Не уверен, что запомнил. Видел его мельком, и только самое общее — рост, примерный возраст, если судить по телосложению… Лица не разглядел, да и не думаю, что мы знакомы. Едва ли кто-то станет выполнять грязную работу собственными руками.

Она собралась с духом.

— Так ты считаешь… считаешь, что это сделано по чьему-то заказу?

— Хотел бы я верить, что нет. Но… как-то оно слишком всё связалось. И эти чёрные розы, и нападение… мне кажется, это из одной оперы. И вообще сложилось впечатление, что тот чувак давно следил за мной и целенаправленно шёл следом. Просто я вовремя не обратил внимания. Слишком ушёл в свои мысли…

Голос Павла звучал всё тише и медленнее, и Даша поняла, что он устал так долго разговаривать.

— Отдыхай, — спохватилась она, — поспи. Тебе теперь нужно очень много спать. Мы ещё обо всём с тобой поговорим… когда тебе станет немножко получше.

— Ты уже уходишь? — он сжал её руку.

— Хочешь — могу остаться. Посижу тут с тобой тихонечко…

— Останься, пожалуйста. Просто побудь рядом. Если ты никуда не торопишься.

— Никуда не тороплюсь. Я же приехала специально к тебе.

— Спасибо… — его глаза закрылись, но Дашину руку Павел так и не отпустил.

Некоторое время она сидела, прислушиваясь к звуку его дыхания: оно было поверхностным и частым. Затем его пальцы сами собой разжались и выпустили Дашину ладонь. Она потянулась к полотенцу, висевшему на спинке кровати, и аккуратно, стараясь не разбудить Павла, промокнула его взмокший лоб.

В тот день Даша пробыла с ним практически до самого вечера. Она и ночевать бы осталась, если бы это было позволено правилами больницы, но здесь её не выручили ни журналистское удостоверение, ни тот факт, что у Павла была отдельная оплаченная палата.

— Девушка, милая, приезжайте завтра прямо с утра, — устало вздохнул врач, — мы же не возражаем… А ночью в помещении больницы не должно оставаться никаких посторонних. Так что возвращайтесь-ка домой и не переживайте, у нас здесь отличный уход за пациентами… тем более за такими особенными и знаменитыми, как Калинин.

Всю ночь, ворочаясь в постели у себя дома, Даша читала новости в интернете. СМИ разошлись вовсю, выдвигая собственные версии произошедшего — одна другой краше. Ссылаясь на некий анонимный источник, кое-кто из журналистов открытым текстом называл виновником произошедшего Марселя Таирова, поскольку тот был соперником и конкурентом Павла. Эту идею тут же подхватили и растащили по всему интернету, запели на разные голоса, принялись постить и тиражировать в соцсетях, причём с каждым новым перепостом она словно делалась толще и объёмнее, росла и разбухала на глазах, точно снежный ком…

Едва дождавшись утра, Даша отправилась в больницу, снова без сожалений забив на учёбу.

В этот раз Павел выглядел гораздо лучше и бодрее, во всяком случае, больше не пугал таким мертвенно-бледным видом и реагировал на Дашины слова быстрее, чем накануне. По просьбе медсестры она даже убедила Павла немного поесть и накормила его лёгким завтраком… и только потом вспомнила, что у неё самой с утра во рту не было и маковой росинки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍В тот самый момент, когда Даша собралась сходить в буфет или хотя бы к кофейному автомату в холле, за дверью послышался какой-то шум. Кто-то ругался и спорил снаружи, явно намереваясь проникнуть в палату. Решив выяснить, что там происходит, Даша двинулась на звук, однако прежде, чем она успела взяться за дверную ручку, дверь уже сама распахнулась и…

И в палату влетела Мила.

=93

Она действительно влетела. Ворвалась как ураган. Вслед за ней ввалились её муж и девушка с сестринского поста, причём физиономия у последней была несколько ошалевшей. Она цеплялась за рукава Милиного пальто, увещевая и уговаривая, что нужно снять верхнюю одежду или хотя бы надеть бахилы, а ещё неплохо было бы показать свой паспорт или какое-нибудь другое удостоверение личности. Судя по выражению лица Милы, она уже намеревалась перегрызть этой глупой курице горло или просто придушить её, и плевать она хотела на больничные правила — все правила на свете были созданы для того, чтобы Мила их нарушала.

— Паша! — воскликнула она, увидев друга детства, и тут же бросилась к его кровати.

— Осторожнее! — невольно вырвалось у Даши. — У него рёбра сломаны.

К счастью, Мила её услышала. Во всяком случае, первоначальный порыв стиснуть Павла в объятиях она в себе подавила — ограничилась тем, что просто схватила его руку и прижала к своей щеке, а потом вдруг залилась слезами.

— Я сейчас охрану вызову! — робко пискнула медсестра, в шоке наблюдая за разворачивающейся сценой. Даша, опомнившись, коснулась её плеча останавливающим жестом и покачала головой.

— Не надо охрану. Это… семья.

Ну а как ещё тут можно было что-либо объяснить?!

До боли прикусив губу, она перевела взгляд на этих двоих. Мила продолжала реветь, не выпуская ладонь Павла, и одновременно другой рукой касалась его лица, гладила по волосам, осторожно проводила пальцами по лбу и щекам, точно желая убедиться, что он действительно цел и невредим.

— Пашка… ну как же так… — выговаривала она сквозь всхлипывания. — Я чуть с ума не сошла от страха… я так сильно за тебя испугалась, ты даже не представляешь!

Павел пытался что-то сказать, но, видимо, голос от волнения его не слушался, поэтому он просто смотрел на Милку широко распахнутыми глазами, а она продолжала рыдать у его постели.

— Мила, возьми себя в руки, — предостерегающе произнёс её муж. Даша с трудом вспомнила о его присутствии. Господи, как же его зовут?.. Миша, кажется. Сейчас он явно испытывал неловкость перед остальными за излишне экспрессивное поведение своей жены и потому старался слегка её охолонить.

— Извините нас, — пробормотал он сконфуженно, поймав сочувствующий Дашин взгляд.

— Вы здесь откуда взялись? — негромко спросила она, стараясь ничем не выдать ни своего смятения, ни волнения, вызванного их появлением. — Вы же сейчас в Таиланде должны быть, насколько мне известно.

— Раньше вернулись, — пояснил Миша со вздохом. — Милка как прочитала вчера вечером в интернете о нападении, так будто с цепи сорвалась. Билеты невозвратные были, у нас ещё неделя в Тае оставалась, но она заставила меня менять с доплатой. По цене как половина самолёта, блин, обошлось! Вообще невменяемая была, хотела даже одна лететь, но разве я её в таком состоянии отпустил бы?! Вылетели ближайшим рейсом…

— Вы прямо из аэропорта, что ли?

— Ну да. Чемоданы в камере хранения бросили и сразу же сюда, она отказалась даже домой заезжать, сумасшедшая… В больницу! В больницу! Пашечка там при смерти! — передразнил он, но тут же спохватился. — Кстати, как он?

— Главное, что не при смерти, — успокоила Даша ровным голосом, хотя то, что творилось сейчас у неё внутри, невозможно было ни выразить, ни описать.

— Ну хватит, хватит, Мила, — произнёс тем временем Павел, к которому наконец вернулся дар речи. — Успокойся, я живой, ничего мне больше не угрожает. Не надо причитать, как будто я уже умер…

— Дурак! — тут же взвилась она, сердито прострелив его взглядом заплаканных глаз. — Никогда не смей так говорить даже в шутку. Никогда, слышишь?!

— И правда, хорош лить слёзы, Мил, — мягко, но непреклонно произнёс её муж, положив руку ей на плечо. Это прикосновение немного отрезвило её.

— Извините, — опомнившись, смущённо выдохнула она, обводя взглядом всех присутствующих в палате. Казалось, Мила только сейчас начала отдавать себе отчёт в том, что, кроме неё и Павла, здесь ещё кто-то есть.

— Здравствуй, Даша, — тихо сказала она. Та, помедлив, откликнулась:

— Привет, Мила.

— Снимите пальто! — тут же вмешалась медсестра, точно всё это время ждала удобного момента, чтобы вклиниться в разговор. — И наденьте бахилы!

— Я… да, сейчас, — растерянно отозвалась Мила, а затем похлопала себя по карманам.

— Мне нужно покурить. У вас здесь где-нибудь есть курилка? — она перевела взгляд на медсестру. Та выразительно закатила глаза, давая понять, как её нервируют столь беспокойные посетители.

— Вообще-то в больнице курить не положено. Но на улице можно… или в туалете быстренько, если окно приоткроете, — сжалилась она.

— Отлично, — Мила нащупала пачку сигарет в кармане и вдруг перевела взгляд на Дашу.

— Составишь мне компанию?

Она прекрасно знала, что Даша не курит. Но им обеим было понятно, что сигареты — всего лишь предлог. Мила вызывала её на разговор, который, скорее всего, не сулил ей ничего хорошего.

— Пойдём, — помедлив, всё-таки согласилась Даша.

=94

Усевшись прямо на подоконник, Мила несколько раз нервно щёлкнула зажигалкой — прикурить ей удалось далеко не с первой попытки.

— Не возражаешь? — запоздало спохватилась она. — Просто я всегда курю, когда нервничаю.

Даша пожала плечами. Она не любила запаха сигаретного дыма, но устраивать трагедию из этого тоже не собиралась. Тем более, в туалете и до них было накурено — хоть топор вешай. “Похоже, у нас уже складываются свои традиции, — подумала Даша со смешком. — К примеру, вести беседы по душам в общественных туалетах…”

— Как он? Что врачи говорят? — затянувшись, выдохнула Мила. Даша снова пожала плечами.

— Сотрясение мозга третьей степени. Неосложнённые переломы двух рёбер.

— Это официальная версия, — она отмахнулась. — Но в некоторых СМИ пишут такие ужасы… Ты же наверняка знаешь правду о его состоянии? — она так взволнованно смотрела Даше в лицо, что той даже стало её жалко.

— Мил, успокойся, я и так говорю тебе чистую правду. Врачам нет смысла ничего скрывать, с Пашей всё будет в порядке. И с рёбрами, и с головой…

— Но ведь сотрясение мозга… Я читала в интернете, что последствия могут проявиться не сразу, а спустя какое-то время. Через недели или даже месяцы.

— Могут, — вынуждена была признать Даша, — стопроцентных гарантий никто не даст. Будем надеяться, что обойдётся…

— А танцевать он сможет? — с волнением произнесла Мила.

— Это было первое, что он спросил, когда пришёл в себя, — Даша грустно улыбнулась. — Врачи убеждены, что никаких противопоказаний к танцам не будет… после того, как он полностью восстановится, разумеется.

— У него в четырнадцать лет была трещина в ребре. В классе во время занятия упал неудачно… очень переживал тогда, что на пару недель оказался отстранён от занятий, — вспомнила Мила, слабо улыбнувшись. — Для него не танцевать — значит не жить. Это хуже смерти.

Она в очередной раз нервно и быстро затянулась, выдохнула дым, резко затушила сигарету о стену и тут же дрожащими пальцами выудила из пачки новую.

— Да успокойся же ты! Перестань паниковать, — внятно, словно разъясняя прописные истины неразумному ребёнку, сказала Даша. — Его жизнь и танцевальная карьера вне опасности. Всё будет хорошо!

Милка закрыла лицо ладонью и некоторое время молчала.

— А что у него с телефоном? — спросила она наконец. — Я пыталась и писать, и звонить, но…

— Украли при нападении.

— Какой ужас! — ахнула Мила. — Там же, наверное, все пароли… и счета… и вообще куча личной информации…

— Сим-карту мы ему ещё вчера заблокировали, не переживай. Паша говорит, что волноваться не о чем, кроме потери самого аппарата. Там встроенный сканер с отпечатком пальца, так что тот, у кого этот телефон находится сейчас, едва ли сможет туда влезть… если он, конечно, не хакер, в чём я лично сомневаюсь. Думаю, телефон свистнули просто для видимости. Но даже если и удастся его взломать… там ничего нет, кроме рабочих фото и видео с репетиций.

— Как у тебя всё легко и просто, — Милка выпустила дым изо рта. — Поражаюсь твоему спокойствию. Всё нормально, всё хорошо… я так не могу.

Даша не смогла сдержать усмешки.

— Если я не истерю, не заламываю руки и не бегаю по потолку — это ещё не значит, что я не беспокоюсь за Пашу и его благополучие. Просто… просто я не королева драмы.

— Намекаешь, что я — королева? — Мила тоже криво усмехнулась. — Да, мы с тобой очень разные… — признала она. — Как небо и земля. Даже удивительно, почему Пашка именно тебя выбрал.

— И правда удивительно, — ехидно отозвалась Даша. — Ему же по определению не должен нравиться никто, кроме тебя!

Мила опомнилась.

— Прости. Что-то меня и правда заносит сегодня.

“Разве только сегодня?” — чуть было не вырвалось у Даши.

— Это, наверное, от усталости, недосыпа и смены климата, — продолжала Мила. — Надо ехать домой…

Помолчали.

— Я ведь… смогу ещё навещать его? — уточнила Мила наконец.

— Меня-то ты почему об этом спрашиваешь? Хочешь — приезжай, — Даша постаралась ответить как можно безразличнее.

— Мы из Тая манго привезли. Паше их можно? — робко, почти заискивающе спросила Мила напоследок.

— Надо уточнить у врачей. Но я думаю, можно.

=95

Основной наплыв посетителей наблюдался вечерами, днём в палате Павла было относительно спокойно.

Журналистов в больницу не пускали — по личной просьбе пациента, ему сейчас было не до интервью. Бесконечно мусолить тему нападения Павел не собирался, поскольку всё равно ничего толком не помнил, а глубокомысленно и пространно рассуждать на тему “есть ли у меня враги, и если есть — то кто они?” тем более не желал. Про букеты чёрных роз полиция попросила его пока не распространяться: есть ли связь между букетами и случившимся в переходе, нет ли — пока ничего не доказано, а СМИ способны были раздуть из этого такой триллер, что мало не покажется… К тому же, излишняя шумиха могла спугнуть анонимного злоумышленника.

Даша, как и накануне, осталась в больнице до вечера.

Когда Мила с мужем уехали домой, Павел заснул. Даша сходила в местный буфет, наскоро перекусила и снова вернулась в палату. Волноваться в принципе было не о чём, она и сама прекрасно видела, что за Павлом здесь отлично ухаживают, заботятся не только о его физическом состоянии, но и о душевном комфорте. И всё же… она не могла заставить себя уйти, словно боялась — стоит ей отъехать хоть ненадолго, с ним случится что-нибудь непоправимое.

Открыв глаза и увидев Дашу, которая тихонько сидела рядом с его кроватью на стуле и читала, Павел осторожно потянулся за бутылкой воды на тумбочке и нечаянно коснулся Дашиной руки. Она сразу встрепенулась, заволновалась:

— Что случилось? Голова болит?

— Всё хорошо, Даш, я отлично себя чувствую. Просто пить хочу.

Сделав пару глотков из бутылки, он перевёл взгляд на Дашу и сочувственно спросил:

— Устала? Может, тебе стоит поехать домой и отдохнуть?

— Да с чего мне уставать, — удивилась Даша.

— Ну да, как сиделка тут около меня с утра до ночи…

— Ах, так я тебе надоела! — шутливо возмутилась она. — Тогда, конечно, могу и уехать…

— Тш-ш-ш, — Павел с улыбкой приложил палец к губам и покачал головой. — Иди сюда, — он похлопал ладонью рядом с собой.

Она пересела к нему на кровать. Павел обхватил её одной рукой и жестом попросил, чтобы она наклонилась. Даша исполнила его просьбу.

— Поцелуй меня, — негромко сказал он. Даша прикоснулась к его сухим и горячим губам… и тут же захлебнулась этим поцелуем, не могла им напиться, словно провела несколько суток в пустыне без капли воды.

— Ну что с тобой, глупыш? — спросил он так ласково и тревожно, что глаза у неё заволокло слезами.

— Всё в порядке, — выдохнула она.

— У тебя всегда всё в порядке. Сильная, независимая, невозмутимая Даша, — пошутил он. Провёл указательным пальцем по её дрогнувшим губам, погладил их… — Точно всё хорошо?

— Угу, — сказала она, почти не соврав. Всё действительно было замечательно, но… осадок от встречи с Милой так и не проходил. Вроде и вела себя та почти безупречно — не придерёшься, а всё-таки в её присутствии Даша всё время подсознательно ждала подвоха. И даже сейчас — после того, как Мила ушла — глубоко в душе до сих пор саднило, точно с едва затянувшейся раны сорвали корочку. Слёзы стояли где-то близко-близко, Даша понимала, что одно неосторожное слово или действие — и она расплачется, чего ей ужасно не хотелось.

— Поезжай домой, — повторил Павел. — Ложись сегодня спать пораньше, ты устала. И вот ещё что… не надо из-за меня забивать на учёбу и работу, ладно? Я в полном порядке. Меня обещали выписать уже через неделю, я спокойно буду долечиваться дома… Не стоит так переживать.

Наверное, он был прав. Даша и сама понимала, что ей надо переключиться хоть ненадолго на что-нибудь другое. В конце концов, в универе на днях начиналась зимняя сессия, а в голове у Даши была абсолютная пустота. Она даже не помнила список экзаменов, которые её курсу предстояло сдавать. Хорошо, что все зачёты она проставила ещё до Нового года, успела — а потом возобновившийся роман с Павлом так закрутил её, что стало просто не до учёбы.

— И ещё кое-что… — он помолчал, словно собираясь с мыслями. — Тёма скоро уедет в Калининград, ему надо провести немного времени с семьёй. А затем он отправится в Америку, и… я останусь один. Ты… — он нервно сглотнул, — не хотела бы жить со мной?

— В смысле, в вашей с Артёмом съёмной квартире? — ошеломлённо уточнила она.

— Ну да. Конечно, если это слишком быстро, если ты не готова вот так сразу, то… можешь приезжать хотя бы на несколько дней в неделю. Просто я хотел бы, чтобы мы жили вместе, — закончил он.

Даша догадывалась, что это предложение символизирует не столько переход их отношений на новый уровень (хотя и это, конечно, тоже), сколько банальную потребность Павла в человеческом тепле. Он никогда не жил один и отчаянно нуждался хоть в ком-то рядом.

— Можно я подумаю? — серёзно спросила она. — Ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь, но… это всё-таки очень важное решение.

— Понимаю, — кивнул он. — Я не тороплю. Просто знай, что я этого хочу. Очень. И я, естественно, поговорю с твоими родителями… наверное, мне следует с ними наконец-то познакомиться? Если ты не возражаешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Спасибо, Паш… — одна предательская слеза всё же капнула из глаза, упав на руку Павлу. Он заметил, поднёс ладонь к лицу, задумчиво слизнул каплю, а затем искренне удивился:

— Ну надо же… солёная. Даш, ты плачешь настоящими человеческими слезами?!

— Да ну тебя, — она не выдержала и засмеялась. — Что ты из меня робота какого-то делаешь!

— Ты не робот. Ты очень сильная и храбрая девочка. Я так хотел бы тебя сейчас крепко-крепко обнять… жаль, что нельзя.

Сердце у неё буквально разрывалось от нежности, признательности и любви, но Даша взяла себя в руки и не стала рыдать. Только не здесь, не в больнице, не в его присутствии…

Вечером в палату дружной, шумной и весёлой толпой ввалились коллеги Калинина по театру, и только после этого Даша решилась наконец поехать домой — теперь Павел не должен был скучать.

— До завтра, — быстро шепнула она ему на ухо, Павел чмокнул её в щёку на прощание. Глаза его оживлённо блестели, он забрасывал коллег и друзей вопросами, улыбался, шутил и вообще выглядел невероятно окрылённым. Видно было, что он уже жутко соскучился по театру и его атмосфере. Милка была права: танцы — его жизнь, даже больше, чем жизнь.

Даша попрощалась с медсестрой на посту, забрала из гардероба свой пуховик и вышла на свежий воздух. Утром немного вьюжило, а днём ударил крепкий морозец — и сейчас, пока Даша шагала по тускловато подсвеченной цепочкой фонарей дорожке, протоптанной между кустами больничного парка, под ногами у неё уютно поскрипывал чистый свежий снег.

Вдруг показалось, что за спиной негромко окликнули её по имени. Удивившись, Даша обернулась.

И в ту же секунду кто-то дёрнул её за руку, бесцеремонно стаскивая с тропинки — вбок, в кусты, в непроглядную темноту.

=96

Сначала она онемела от ужаса, но уже через секунду, опомнившись, пронзительно завизжала. Точнее — попыталась завизжать. При первых же звуках, вырвавшихся из её горла, крепкая сильная ладонь зажала ей рот — так, что Даша чуть не задохнулась. Неизвестный напал на неё со спины, поэтому девушка даже не могла увидеть его лица. Однако она не собиралась так легко сдаваться и смиренной овечкой ждать, пока её волокут куда-то в кусты: изо всех сил, какие только у неё имелись, Даша с яростью впилась зубами в эту ненавистную ладонь, стараясь прокусить её как можно больнее, одновременно отчаянно брыкаясь, лягаясь и извиваясь. Она понятия не имела, что с ней собираются сделать (убить, изнасиловать, ограбить?) и насколько опасным может быть сопротивление, мало ли — а вдруг у напавшего на неё урода есть оружие. Но инстинкт самосохранения подсказывал Даше только одно: ни в коем случае не проигрывать, не уступать с самого начала — это был единственный шанс спастись. Сбить злоумышленника с толку, спугнуть его, любым путём помешать осуществить задуманное… Потом могло быть уже поздно.

Неизвестный глухо застонал и со свистом выругался сквозь зубы:

— С-с-сучка…

Однако руку от её рта не убрал, и Даша ощутила во рту солоноватый вкус крови. Чужой крови… Её передёрнуло, к горлу подкатил комок тошноты, и она забилась в этой железной хватке с удвоенным упорством и отчаянием.

— Да тише ты, дура! — со злостью выдохнул незнакомец прямо ей в ухо. — Я тебе ничего плохого не сделаю, клянусь… Я хочу просто с тобой поговорить.

Даша притихла для вида, на самом деле ни на секундочку ему не поверив, но, стоило ему ослабить хватку, тут же извернулась и бешено пнула обидчика коленом куда-то в область паха.

— У-у-уй!.. — взвыл тот, сгибаясь пополам. — Да что ж ты трудная-то такая, а?! Идиотка…

Даша уже примеривалась, куда бы половчее засадить ему ещё один удар напоследок, а потом бежать отсюда со всех ног, до больницы рукой подать — там её спасение, но… в этот момент тот, кто напал на неё, поднял голову, и в тусклом свете фонарей стало возможным различить знакомое, хоть и порядком перекошенное от боли, лицо.

— Вы?.. — пролепетала Даша потрясённо.

На неё смотрел премьер Театра балета Марсель Таиров собственной персоной.

=97

Даша была знакома с Таировым, но скорее шапочно. Они дежурно здоровались в театре при встрече, но на этом всё. Она была в курсе, что Павел и Марсель, мягко говоря, недолюбливают друг друга, и прекрасно знала причины этой стойкой антипатии. Павел также поделился с ней своими подозрениями относительно чёрных букетов, но Даша не думала, что это дело рук Марселя. И всё-таки премьер внушал ей смутный страх. Было в нём что-то… дикое, звериное, необузданное.

— Ты совсем больнушечка, да?! — яростно прошипел тем временем Таиров, с трудом пытаясь разогнуться. — Чуть не покалечила… Ещё и кусаешься, ненормальная!

— А вы нормальный?! — возмутилась Даша, вмиг позабыв о своём страхе. — Выскакиваете из темноты и накидываетесь, тащите куда-то за собой, ещё и рот зажимаете… Что мне оставалось делать? Я решила, что это какой-нибудь маньяк.

— Ага, это хобби у меня такое — в свободные от спектаклей вечера подстерегаю невинных жертв, расчленяю и съедаю, — Таиров поднял прокушенную ладонь ближе к лицу, осмотрел в свете фонаря, покачал головой. — Хотя это скорее ты бы меня съела. Руку вон чуть не до кости прокусила, пиранья…

— Очень смешно, — Даша поёжилась. — И вообще, это была всего лишь самозащита. То, что я вас укусила…

— И возможно, лишила потомства, — проворчал Таиров.

— …Не отменяет странности вашего собственного поведения, — докончила она. — Что вам от меня надо?

— Сказал же: поговорить хочу. Это важно.

— А нормально подойти и объяснить — не судьба? Зачем подкрадываться в потёмках и пугать до полусмерти?

— Просто не хотел, чтобы меня кто-нибудь увидел и узнал, — нехотя пояснил он. — Я же знаю, что все… все наши сейчас у Калинина, — добавил он. — Не собирался попадаться никому из них на глаза.

— Хорошо, — яснее от этого путаного объяснения не стало, но Даша решила поторопить его. — Хотели поговорить — давайте, говорите. У меня не слишком много времени, я очень устала и спешу домой.

— Ну не здесь же, — Таиров выразительно осмотрелся по сторонам. — Или тебя привлекает эта романтика? Ночь, улица, фонарь, аптека…* — торжественно продекламировал он.

— А где? — Даша категорически не была сейчас настроена на лирику, всё ещё сердясь на Таирова за то, что чуть не довёл её до инфаркта.

— Ну… можем посидеть у меня в машине, я чуть поодаль от главного входа припарковался.

— Ещё чего! — возмутилась она от такого предложения. — Не сяду я с вами в одну машину… без свидетелей.

— Фу-ты ну-ты. Всё-таки боишься расчленёнки? Ну давай зайдём в кафе, рядом есть какое-то, я видел вывеску. Там народ, свидетели, — интонационно выделил он это слово. — Ничего с тобой не случится, обещаю.

— А чего это вы мне тыкаете? — рассердилась вдруг Даша. — Мы с вами вообще… едва знакомы.

— Ну извини, больше не буду, раз тебя это коробит. Кстати, тебе сколько лет, восемнадцать?

— Девятнадцать.

— А, ну это, конечно, сразу меняет дело… А мне, понимаешь, уже под тридцатник. Я старый солдат и не знаю слов любви…**

— Больно надо, — фыркнула Даша.

— Ну так что? В кафе пойдём… те? — выразительно исправился он.

— Хорошо, — будучи не совсем уверенной в том, что поступает правильно, согласилась Даша. — Только ненадолго.

___________________________

* “Ночь, улица, фонарь, аптека…” — стихотворение Александра Блока, написанное в 1912 году в жанре философской лирики и показывающее жизнь человека как движение по замкнутому кругу.

** “Я старый солдат и не знаю слов любви…” — цитата из фильма “Здравствуйте, я ваша тётя!” (1975).

=98

Кафе, о котором упомянул Таиров, на поверку оказалось обычной пельменной. Обстановка внутри выглядела непритязательно: простые деревянные столы, металлическая посуда, теснота, шум… Но, несмотря на изрядную долю суеты и бестолковщины, здесь всё-таки было уютно, тепло и даже неожиданно празднично благодаря электрическим гирляндам в виде сетки на каждом окне. А уж запахи стояли такие, что Даша почувствовала, как её рот непроизвольно наполняется голодной слюной.

— Пойдём вон туда, пока место не заняли, — Таиров кивнул в сторону единственного свободного столика в углу и, не дожидаясь ответа, взял Дашу за руку и быстро повёл за собой, лавируя между столами, стульями, официантами и гостями. Она совсем растерялась и смутилась, когда его ладонь бесцеремонно сжала её пальцы, словно это было нечто само собой разумеющееся. Когда они оказались возле нужного им стола, Таиров спокойно и невозмутимо выпустил Дашину руку и отодвинул для неё стул, приглашая присаживаться.

Даша расстегнула молнию на своём пуховике — ей моментально стало душно — и заозиралась в поисках вешалки или хотя бы какого-нибудь крючка для верхней одежды.

— Ни гардероба, ни вай-фая, ни парковки, ни доставки… ещё и вот, смотри! — Таиров выразительно кивнул в сторону объявления на стене, гласившего, что банковские карты не принимаются. — Дивное местечко. Прямо как в старые добрые советские времена… Ну ладно, в девяностые! Не находишь?

— Не нахожу, — отозвалась она без тени иронии, пристраивая пуховик на спинку стула. — Я родилась уже в конце девяностых и ничего из того времени не помню, естественно.

— Бедняга, многое потеряла… то есть, потеряли, — пожалел её Таиров то ли в шутку, то ли всерьёз. Он постоянно сбивался с “ты” на “вы” и наоборот, и Дашу страшно нервировало его поведение, потому что она никак не могла понять, когда он искренен, а когда валяет дурака.

Возле столика материализовалась взмыленная как лошадь официантка и довольно нервно спросила, определились ли они уже с заказом.

— Как мы могли определиться, дорогая, если вы нам даже меню не принесли? — резонно осведомился Таиров, на что официантка заявила, что индивидуальных книжечек меню у них нет, а с ассортиментом можно ознакомиться при входе: там прямо на дверь пришпилен листок с перечнем блюд и напитков.

“Сервис тоже дивный…” — подумала Даша, усмехнувшись про себя, а вслух сказала:

— Я не буду есть, спасибо. Я бы выпила чего-нибудь горячего… чаю, например.

— Как это не будешь? — запротестовал Таиров. — Нет, так не пойдёт. Я же вижу, что у тебя… у вас глаза голодные.

Час от часу не легче! Впрочем, он был прав — Даша действительно хотела есть, просто боялась, что в присутствии этого странного типа у неё кусок встанет поперёк горла.

В конце концов, потолковав с официанткой по душам, Таиров попросил принести им с Дашей пельмени в грибном бульоне. Официантка испарилась, чтобы передать заказ на кухню, оставив их наедине — ну, если можно было назвать уединением переполненный посетителями зал.

Таиров тоже снял верхнюю одежду, оставшись в свитере, и тут же, оправдавшись тем, что ему жарко, закатал рукава до локтей. Даша невольно покосилась на его мускулистые предплечья, покрытые татуировками — любопытно было бы рассмотреть, что именно там набито, но пялиться в открытую было неудобно. И вообще, для чего она сюда пришла — глазеть на таировские тату?!

— Давайте ближе к делу, — попросила она.

— Давай… то есть давайте, — подхватил Таиров, снова забывшись.

— Ладно уж, не надо мучиться, можете говорить мне “ты”, — смилостивилась она.

— Тогда ты тоже прекращай выкать. Зови меня просто Марс, если хочешь.

Марс. Просто Марс. С ума сойти! Она никогда не сможет назвать его так, ни за что в жизни не решится…

— Итак, — поторопила Даша, — к чему вся эта конспирация и о чём ты хотел со мной поговорить?

Таиров посерьёзнел.

— Во-первых, о Калинине. Как он?

— Жить будет. Танцевать тоже… и, надеюсь, уже очень скоро. Ты разочарован?

На лицо премьера набежала тень.

— Ты тоже считаешь, что нападение — моих рук дело?! Между прочим, у меня алиби на тот вечер. Я был не один, при желании это можно легко проверить.

— Ну, едва ли ты стал бы осуществлять расправу лично, — Даша пожала плечами. — Гораздо проще и безопаснее найти кого-нибудь, кто выполнил бы для тебя эту работу…

— Думай, что говоришь! — психанул он, моментально ощетиниваясь. — Я, конечно, не сгораю от любви к Калинину, но не стал бы действовать вот так подло, исподтишка… да ещё и чужими руками. Я бы лучше лично ему пару раз по роже съездил — и будет с него.

— За что же по роже? — кротко осведомилась Даша. — Что Пашка тебе сделал-то? Роли в театре не он распределяет.

— Спартак должен был мне достаться, — с отчаянием произнёс Таиров. — Я столько лет об этой роли мечтал!

— Так он тебе в итоге и достался. Поздравляю, — холодно произнесла Даша.

— Да мать твою… что ж ты не поймёшь-то никак?! Я не хотел, чтобы мне это так доставалось! — с жаром воскликнул он. — Если уж конкуренция, то честная, лицом к лицу… а не вот это вот всё. Ненавижу интриги, подставы, подковёрные игры… не-на-ви-жу!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Что ж, — безжалостно произнесла Даша, глядя ему прямо в глаза, — раз ты такой альтруист — откажись от роли. Ну? Давай же, пойди прямо завтра к худруку и скажи, что чувствуешь себя не вправе брать чужое.

Он полыхнул в её сторону бешеным взглядом — так яростно, что Даша невольно поёжилась. Впрочем, почти сразу же остыл — вернее, как-то сник, потух, словно внутри резко выкрутили лампочку.

— Ты не представляешь, что сейчас в театре творится, — сказал он негромко, уставившись на деревянную поверхность стола и барабаня по ней пальцами. — Я там теперь просто персона нон-грата. Не знаю, кто отделал Пашку, но… всё обставлено так, что я становлюсь самым вероятным подозреваемым. Практически единственным, у кого реально был мотив! Тем более, буквально за несколько часов до происшествия мы с ним сцепились у всех на глазах, полтеатра видело, нас еле разняли… Так что я — прямо-таки идеальная кандидатура на роль преступника.

Даша промолчала.

— Когда объявили, что Спартака теперь я буду репетировать, — продолжил Таиров, — мне все наши ребята и девчонки бойкот объявили. Серьёзно! Глядят волком, не здороваются, шепчутся за спиной. Понимаешь, они все — все до единого! — поверили, что это я сделал. Вот что самое дерьмовое, именно это, а не истерия и враньё в СМИ, не тонны помоев, которые выливают на меня Пашкины фанаты в интернете! — произнёс он с горечью. — Теперь ты понимаешь, почему я не могу в больнице показаться, пока там наши? Я же в их глазах нынче — самый главный злодей всех времён и народов. Решат ещё, что я Калинина добивать пришёл…

— Пашка так не считает, — наконец подала голос Даша. — Мы разговаривали с ним об этом. Да, у него были подозрения относительно тебя в самом начале… когда ему стали приносить букеты чёрных роз. Но он сказал, что нападать и избивать в подземном переходе, да ещё и чужими руками — вообще не в твоём стиле, ты бы действительно скорее прямо в театре с ним разобрался.

— Конечно, не в моём стиле… Что я — больной, что ли?! Да, кстати — цветы, — вспомнил Таиров. — У него есть какие-нибудь предположения, кто за этим стоит?

Даша покачала головой.

— Пока ничего конкретного.

— А я, кажется, знаю, чей это почерк. Во всяком случае, догадываюсь… — медленно, точно сомневаясь, стоит ли посвящать Дашу в такие подробности, выговорил он.

Даша расширила глаза и чуть подалась вперёд, вся обратившись в слух.

— Кто же?

Таиров ещё несколько мгновений колебался, испытывающе вглядываясь в её лицо, а потом всё-таки с отвращением выговорил:

— Миллер.

=99

Пока шокированная Даша осмысливала услышанное, принесли пельмени в глиняном горшочке. Таиров приподнял крышку — и оттуда повалил умопомрачительный запах грибного бульона.

— Подставляй тарелку, — подмигнул он. — Здесь, как видишь, самообслуживание…

— Анжела Миллер? — не реагируя на его последние слова, уточнила Даша, всё ещё пребывая в некоторой прострации. — Та девушка в инвалидном кресле, админ Пашиной группы ВКонтакте? Это она всё подстроила?

Марсель едва заметно поморщился, сам забрал у Даши пустую тарелку и щедрой рукой наполнил её до краёв.

— Да не Анжела, — пояснил он с досадой, — та вполне безобидная овца, а её папаша. Сергей Станиславович из Минкульта.

Даша недоумевающе заморгала.

— Я о нём даже не слышала… И Паша о нём тоже ничего не рассказывал.

— Понятное дело, он не высовывается особо. Сидит как паук, плетёт свои сети. Думаю, Пашка тоже не принял его всерьёз, даже если тот и подкатывал к нему с какими-либо намёками…

— С какими намёками?!

— Ну… могу только строить догадки. Предположу, к примеру, что он советовал Калинину быть поласковее с его единственной обожаемой дочуркой… и тогда, мол, милый мой друг Пашка, будет тебе щастье.

— Что ты такое говоришь, — Дашу аж перекосило. — Разве такое возможно?! Это же… это же чёрт-те что!

— Какая прелесть, — Таиров подложил ладонь под щёку и с улыбкой уставился на Дашу, всем своим видом выражая умиление. — Вот уж не думал, что современные девицы, ругаясь, используют ветхозаветное выражение “чёрт-те что”. Нонешние — оне ведь как обложат трёхэтажным! К примеру, в данной ситуации они употребили бы оборот…

— Не надо! — быстро сказала Даша. — Я поняла.

— Ещё и умница, — откровенно забавлялся Таиров, — и красавица.

Ей захотелось спрятаться под столом от этого весёлого наглого взгляда, хотя Даша прекрасно понимала, что Таиров просто прикалывается.

— Боже мой, она покраснела! В двадцать первом веке кто-то ещё умеет это делать?! Женюсь, честное слово, вот хоть прямо сегодня женюсь!

— Да перестань же! — не выдержала Даша. — Не до шуток сейчас.

Он моментально посерьёзнел.

— Прости. Хотел немного рассмешить тебя, а то что-то ты слишком грузанулась по поводу Миллера, как я погляжу…

— Расскажешь мне всё, что о нём знаешь? — попросила она.

— Хорошо, только с одним условием. Я рассказываю, а ты ешь, — он подвинул к ней тарелку. Даша опустила на неё взгляд и чуть не икнула от ужаса.

— Это мне?! Ты порции не перепутал случайно? Я столько не съем.

— Пока не съешь, из-за стола не выйдешь, как говаривала моя покойная бабуся, — невозмутимо отозвался он и кивнул на плетёную корзинку с чёрным хлебом. — Можешь вот даже с хлебушком… И сметанки добавить не забудь.

Поняв, что спорить с ним бесполезно, Даша со вздохом опустила ложку в бульон и подцепила один пельмень. Покосилась на Таирова из-под ресниц — тот сидел и внимательно наблюдал за её действиями, словно и впрямь собирался контролировать, как она ест. Психанув и не заботясь больше о том, как она выглядит, Даша отправила пельмень в рот и принялась демонстративно и выразительно жевать. Плевать! Она и правда проголодалась.

— Никогда ещё не видел девушку, которая так сексуально ела бы пельмени, — нахально улыбнулся Таиров. — Даша, тебе не говорили, что ты уникальна?

Она проглотила всё, что было у неё во рту, и спокойно и деловито напомнила:

— Рассказывай.

— Хорошо. Миллер… Миллера я знаю не понаслышке, одно время он был со мной очень мил и любезен, надеясь на то, что я буду… хм… благосклонен к его дочери, которая в тот период испытывала ко мне определённую симпатию.

— Благослонен — это как? — Даша отправила в рот второй пельмень, непроизвольно начиная получать от еды удовольствие.

— Ну, в идеале — чтоб женился, наверное, — хмыкнул Таиров. — А на первое время хватило бы просто романтических ухаживаний. Цветочки, свидания, милые подарочки на день влюблённых… За это мне обещали златые горы, полцарства, весь свет и пару новых коньков в придачу.*

— Ты не согласился, — не спрашивая, а скорее констатируя, произнесла Даша.

— Не согласился, — подтвердил он. — Понимаешь, я могу встречаться с девушками только по любви… вот такой я старомодный.

— Свежо предание, а верится с трудом, — усмехнулась Даша, наслышанная о подвигах Таирова на любовном фронте — об интрижках и похождениях премьера ходили легенды.

— Господи, она ещё и Грибоедова цитирует! — Таиров, возвращаясь к своему шутовскому тону, возвёл очи к потолку.

— Угу, “Горе от ума” — моя настольная книга, — Даша не сдержалась и фыркнула. Как ни глупо он выглядел со всеми этими преувеличенными восторгами, а всё-таки это и правда расслабляло и отвлекало от крайне неприятных мыслей. — И всё-таки… почему ты решил, что чёрные розы — дело рук Миллера?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да потому что сценарий тот же, просто детали разные. Когда я дал Анжеле понять, что ничего у нас с ней не выйдет, началась психологическая атака. Вот в этом же, знаешь, букетно-траурном стиле… Нет, розы мне не дарили, в этом повезло, но зато подбрасывали в гримёрку мои собственные изуродованные костюмы — либо разрезанные в лоскуты, либо с красными — практически кровавыми — пятнами в области сердца… Дешёвые трюки, конечно, но на мозги давило знатно. Я тогда Анжелу к стенке прижал… ну, фигурально выражаясь… думал, что она мне мстит этак по-бабски. А она расплакалась и сказала, что это всё папа. Я, конечно, не поверил поначалу. Ну скажи, будет нормальный здоровый мужик такой хер… ерундой заниматься? Это у него крыша должна вообще знатно подтекать, чтобы так по-идиотски людей запугивать. А Анжела сказала, что отец очень склонен к театральным эффектам и вообще в нём погиб великий режиссёр. Очень просила простить и не обращать внимания, дескать — он побесится-перебесится и успокоится. Все его угрозы и намёки — пустой звук, ничего серьёзного он на самом деле не сделает, просто за любимую дочку переживает.

— Это называется “ничего серьёзного”? — возмутилась Даша. — Да он… псих ненормальный! Ему лечиться надо! Он Пашку покалечил, хорошенький “пустой звук”…

— Погоди, — Таиров быстро и серьёзно взглянул на неё; между бровями у него пролегла озабоченная складка. — Ты сейчас о чём? О нападении в переходе? А почему ты решила, что это — дело рук Миллера?

Даша совсем растерялась.

— А разве… разве ты сам не это имел в виду?

— Господи, конечно нет! Я только про цветы говорил. Сказал, что мне знаком этот стиль и понятны мотивы. Ведь не секрет, что Анжела на твоего Пашку давно запала. Правда, многие в театре были уверены, что между ними действительно что-то есть. Теперь-то ясно, что ничего подобного… Вот это вот всё — чёрные розы, обезглавленные куколки, кровавые пятна на одежде — действительно в духе Миллера. Но… о нападении не было и речи!

— Ты хочешь сказать, — Даша побледнела, — хочешь сказать, что это — дело рук разных людей?

— Ну, я не берусь утверждать на сто процентов, — с сомнением протянул он. — Но мне кажется, что да. И это на самом деле дерьмово, потому что в лучшем случае это было простое ограбление, а в худшем…

— Что — в худшем? — спросила Даша еле слышно.

— В худшем — это может повториться в любой момент. Пока что неизвестны мотивы, так что… вам с Пашкой нужно быть готовыми встретиться с этим мудилой снова. Ты ведь тоже под угрозой, если тебе это ещё непонятно.

— Я? — пролепетала она. — Почему?

— Да потому что они могут действовать на него через близких людей. Поэтому давай будем все вместе молиться, чтобы это был именно “лучший случай”.

— А если это вообще кто-нибудь из твоих фанатов? — неуверенно предположила она. — Ну, из тех, которые разозлились на Пашу за то, что он получил роль Спартака… и решили ему отомстить.

— Это было бы неплохо.

— Неплохо?! — возмутилась она.

— Ух, не надо сразу испепелять меня таким страстным взглядом, я смущаюсь. Имею в виду, что если это действительно месть за меня, то… теперь-то они добились своего. Роль моя. Нападать на Калинина больше не имеет смысла, прости мне мой цинизм.

Даша долго сидела, уставившись в свою тарелку, пока Таиров не напомнил ей, что надо доесть.

— Вообще-то у меня к тебе просьба, — сказал он вдруг. — Ты же завтра поедешь в больницу?

— Да, конечно. Прямо с утра.

— А на учёбу тебе не надо, что ли? Ты не производишь вечатление злостной прогульщицы.

— У нас сейчас консультации перед экзаменами идут, их посещать необязательно, — отмахнулась Даша. — А чего ты хотел-то?

— Чтобы ты устроила мне встречу с Пашкой. Хочу поговорить с ним… нормально поговорить, как мужик с мужиком, один на один. Да не в этом смысле, — поспешно добавил он, заметив, как Даша изменилась в лице. — Я что, похож на последнего подонка, который будет избивать человека на больничной койке? Мы просто поговорим. Ртом, — улыбнулся он. — Хочу, чтобы между ним и мной не осталось никаких недомолвок и обид. Он… он неплохой танцовщик, твой Калинин, хоть и слишком самоуверенный порой, и мне вовсе не улыбается собачиться с ним всю свою жизнь. Ну, по крайней мере, пока мы служим в одном и том же театре.

— А от меня-то что требуется?

— Просто провести к Пашке и попробовать убедить его, чтобы он не душил меня сразу же казённой подушкой. Думаю, к тебе он прислушается.

— Хорошо, я попробую… — неуверенно кивнула Даша.

— Ну что, ты доела? — он взглянул в её опустевшую тарелку. — Вот молодец, люблю, когда у девчонок хороший аппетит.

— А ты сам? — спохватилась Даша. — Ты же не съел ни кусочка!

— А у меня диета, — он невозмутимо и широко улыбнулся, одновременно подзывая жестом официантку, чтобы заплатить по счёту. — Пойдём, я отвезу тебя домой.

Она смутилась.

— Не надо, спасибо… я на метро доберусь.

— Я отвезу тебя домой, — внятно повторил он. — Тебе вообще лучше пореже ходить по улицам одной. Это небезопасно.

— Я далеко отсюда живу, — предупредила она. — На Пионерской.

— Ой, как страшно. Ещё за бензин предложи заплатить, а то ж я разорюсь.

Даша не выдержала и засмеялась:

— Вообще-то, я ещё и за пельмени тебе должна.

— Вовек теперь не рассчитаешься, — улыбнулся он одними глазами, но Дашу вдруг одолел новый приступ смеха.

— Вот видишь — и настроение улучшилось, — обрадовался Таиров. — Не зря я тут перед тобой весь вечер выплясывал.

___________________________

* Весь свет и пару новых коньков в придачу — цитата из сказки Г.Х. Андерсена “Снежная королева”. Каю, пытающемуся сложить из льдинок слово “вечность”, было обещано буквально следующее: “Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков в придачу”.

=100

Таганрог, 2018 год

Павел не любил зиму в Таганроге. Серо, слякотно, неуютно и промозгло, вместо снега под ногами — грязевая каша… И хотя к концу февраля температура редко опускалась ниже нуля, всё равно с моря дул пронизывающий до костей ветер, заставляя людей ёжиться от холода и поплотнее запахивать полы куртки или пальто.

Однако даже плохая погода не смогла омрачить радости от встречи с родным городом. От знакомых до замирания сердца мест, от любимых улиц, избеганных вдоль и поперёк, от тайных закоулков, которые возвращали Павла в детство… Счастливое, несмотря ни на что. И хотя большая часть мальчишеских лет прошла в детдоме, Павел неизменно вспоминал то время с благодарностью и теплотой.

Во многом, конечно, это была заслуга Татьяны Васильевны Высоцкой, которая была всем детям не только директором, но и самой настоящей мамой. В этом году она праздновала свой юбилей и торжественно уходила на пенсию. Это событие вкупе с шестидесятилетием детского дома и стало тем самым поводом, который собрал бывших воспитанников вместе спустя годы.

Организацией мероприятия вот уже несколько месяцев подряд активно и ответственно занималась Милка. Павел только диву давался энтузиазму, с которым она взялась за дело. Нужно было не просто устроить классный праздник для директрисы и бывших детдомовцев, но и сохранить всё в секрете от Высоцкой, чтобы получился настоящий сюрприз. В день Икс в столовой детского дома (она же — актовый зал) шли тайные приготовления: воспитанники помогали украшать помещение воздушными шарами и утверждали окончательные детали самодеятельной концертной программы.

Мила уехала в Таганрог пораньше, примерно за неделю до юбилея, чтобы успеть всё основательно и качественно подготовить. Павлу же удалось вырваться из Москвы буквально на пару дней, слишком надолго из театра его не отпустили. Он и так немного потерял форму, восстанавливаясь после сотрясения мозга и переломов, и хотя в полную силу танцевать по-прежнему не мог и с сольными партиями на сцену всё ещё не выходил, всё равно от него требовалось исправно посещать хореографические классы, а также уделять должное внимание хотя бы растяжке, если уж не прыжкам и не поддержкам, и присутствовать на репетициях.

Павел планировал остановиться в гостинице, хотя у него имелось собственное жильё в Таганроге, даже не одно, а целых два. Первая квартира досталась от мамы, вторая — от Хрусталёвой, которая, не имея других родственников и близких людей, оформила завещание в пользу своего самого талантливого и самого любимого ученика.

В мамину квартиру Павел пустил пока пожить Любу Вишнякову, бывшую однокурсницу — ту самую, что стала когда-то его первой женщиной. Разумеется, без всякой арендной платы, достаточно было того, что Вишнякова оплачивает коммунальные услуги и вообще поддерживает в квартире порядок и чистоту. Присматривала она также — по просьбе Павла — и за квартирой покойной Хрусталёвой, которая была и её педагогом тоже. Там Павел так и не решился ничего менять или переделывать; тем более немыслимым казалось сдать эту святая святых каким-нибудь квартирантам — поэтому он оставил всё так, как оно было при жизни Ксении Андреевны. Словно в музее: те же картины, портреты, старые афиши и фотографии…

Павел помнил свой короткий, но убедительный разговор с Любиной матерью в день выпускного спектакля. Неизвестно, повлияло ли это на её дальнейшие отношения с дочерью, но факт оставался фактом — Люба вырвалась-таки из-под материнского крыла и жёсткого контроля, зажив в конце концов самостоятельной жизнью. К сожалению, она не стала великой танцовщицей, не смогла восстановиться после травмы (еле заметная хромота так и осталась — некритично для жизни, в том числе и личной, но невозможно для сцены). Зато Люба открыла собственную школу современного балета, снимая зал в том самом Дворце культуры, который из “ДК котлостроителей” был несколько лет назад переименован в “Фестивальный”, но в целом остался тем же, что и прежде — ни внутри, ни снаружи практически ничего не изменилось.

Поначалу ощущение было очень странным: приехав в свой город, останавливаться в гостинице подобно чужаку. Да ещё и смутная тревога, завладевшая им в Москве, не отпускала…

Когда они с Дашей выходили из подъезда к ожидающему их такси (она ездила провожать его в аэропорт), Павлу вдруг показалось, что вдали мелькнула знакомая фигура в чёрной куртке с капюшоном, надвинутым на глаза. Впрочем, тут же и исчезла. Почудилось?.. Глупо было напрягаться из-за каждого похожего прохожего, убеждал себя Павел, но…

— Может, всё-таки полетишь вместе со мной? — спросил он Дашу, с беспокойством вглядываясь в ту сторону, где ему померещился зловещий силуэт, но такси уже выруливало со двора на улицу. — Думаю, на мой рейс ещё остались места, можем купить билет онлайн прямо сейчас.

— Спасибо, Паш, но нет. Что мне там делать? — она улыбнулась. — Честное слово, никогда не понимала, зачем на встречи выпускников и корпоративы приходят со своими вторыми половинами или детьми… это ваш праздник, ваш круг, я там буду совершенно чужая и ненужная, не хочу мешать вам веселиться.

— Ну как это — ненужная, — он притянул её к себе. — Мне ты нужна. Очень-очень нужна…

Даша потёрлась щекой о его плечо, благодарно чмокнула в щёку.

— Это ведь ненадолго! Завтра ночью ты уже вернёшься, какие проблемы?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Будь осторожнее, ладно? — поколебавшись, всё-таки сказал он. — Хотя бы ради меня. Не ходи одна поздно вечером, береги себя, не открывай дверь незнакомцам…

— И не бери конфетки у чужих дяденек! — посмеиваясь, подхватила Даша, но, заметив его не на шутку встревоженный взгляд, всё же посерьёзнела.

— Я буду осторожна, Паша. Обещаю.

=101

Бросив рюкзак в гостинице, Павел решил немного прогуляться, пока ещё оставалось достаточно времени до празднования.

Он и не заметил, как ноги сами привели его к Центральному рынку. Просто шёл и шёл куда глаза глядят… А глядели они, оказывается, именно сюда. И Павел даже не сразу им поверил, когда увидел возле молочного павильона знакомую с детства торговку марлей Наташу, которая некогда так яростно и экспрессивно желала “всраться” всем пенсионерам. Словно и не было всех этих лет, словно ему сейчас снова — десять, и он только что удрал из детского дома во внеурочный час, чтобы прошвырнуться по рынку и стырить что-нибудь вкусненькое.

Павел остановился чуть поодаль, напряжённо замер… Наташа заметила его пристальное внимание и резко обернулась.

— Ну? — спросила она не слишком-то вежливо. — Чего уставился, парень? Что надо?

Павел сглотнул.

— Тётя Наташа, а вы… вы меня не помните? — спросил он, хотя понимал, что едва ли — сколько той шпаны ошивается каждый день на рынке, поди упомни всех!.. Однако случилось чудо: торговка часто заморгала, потом сощурилась, вглядываясь в его лицо, и вдруг всплеснула руками.

— Та не может бы-ы-ыть!.. — нараспев вскричала она. — Ты ж тот самый малой, что постоянно тут вертелся-крутился под ногами, лет этак…

— Десять, — подсказал он, улыбнувшись. — Десять лет назад.

— И ведь не изменился почти, засранец! — вздохнула она. — Ты откуда взялся-то? Где живёшь теперь?

— В Москве, тёть Наташ.

Она крепко, точно родного сына, обняла его, действительно радуясь этой незначительной встрече, а его с головы до ног словно прошило теплом.

На рынке по-прежнему можно было найти что угодно. Здесь было абсолютно всё, даже птичье молоко, пожалуй. Но бубликов — таких же ароматных, как в детстве, с мягкой сердцевиной и хрусткой корочкой, густо присыпанной маком, — не было.

И Милки, доверчиво сжимающей его ладонь и с аппетитом откусывающей от бублика, Милки, глазеющей из-под неровной чёлки по сторонам с непосредственным живым любопытством, Милки, заворожённо замирающей перед россыпью бус, браслетов, брошек и ярких блестящих заколок для волос, точно сорока, Милки, смеющейся и запрокидывающей голову, — её тоже не было.

Точнее — где-то, конечно же, она была. Ближе, чем можно себе представить. И уже через пару часов они должны были увидеться в детском доме…

Да только у этой Милки не осталось почти ничего общего с той беззаботной и наивной девчонкой, которая столько лет подряд держала в руках его сердце.

С той, которую он так любил…

=102

И сюрприз, и сам праздник в итоге удались на все сто. Вечер получился добрым, светлым и действительно семейным. Да они все и были друг для друга семьёй — одной большой, дружной, замечательной, самой настоящей семьёй…

Павел с грустью отметил, что Татьяна Васильевна сильно сдала и постарела. От нахлынувших чувств, от поздравлений, цветов и подарков, песен и танцев, которые посвящали ей дети — её дети, маленькие и большие — она то и дело принималась растроганно плакать.

На смену Высоцкой должна была прийти новая директриса — сама бывшая воспитанница детского дома. Она сидела сейчас за столом рядом с Татьяной Васильевной, подбадривала её и клятвенно заверяла, что будет заботиться обо всём так же преданно и искренне, как и её предшественница, а та лишь кивала и утирала слёзы платочком.

Милка казалась непривычно тихой, непохожей на саму себя. С собранными на затылке волосами, без косметики и в простой неброской одежде она выглядела пятнадцатилетней девчонкой. Почти не пила, не выкрутасничала, не отчебучивала никаких номеров в своём стиле, не скандалила. Когда старые знакомые забрасывали Павла вопросами про балет, Мила даже не вставляла привычные ехидные замечания по ходу беседы.

Павел с трудом отбивался от настойчивых просьб усесться в шпагат “вот прямо здесь и сейчас”, мотивируя тем, что в джинсах это неудобно, и затверженно отвечал на одни и те же вопросы: про геев в балете, про “колготки”, про отсутствие трусов у мужчин-танцовщиков.

— А вот в интернете так много фотографий и картинок ног балерин, — с жаром говорил ему кто-то из бывших одноклассников. — Там две ступни рядом — одна в пуанте, а другая полностью изуродована, смотреть страшно — синяки, шишки, кровяные мозоли… Это у вас только после спектаклей так или постоянно?

— У мужчин с этим попроще, потому что мы не танцуем в пуантах, — терпеливо объяснял Павел. — Мы танцуем исключительно в балетках.

— В них ноги не разбиваются?

— Разбиваются, но не до такой степени, как у женщин. У тех всё действительно по-страшному, я им очень сочувствую.

— Даже здесь мужикам больше повезло, а бабы мучаются, — со вздохом подала наконец голос Мила.

— У тебя всё нормально? — негромко спросил он, когда от него все отстали. — Ты какая-то кислая весь вечер. Даже почти не ешь и не пьёшь.

— Нормально, — коротко отозвалась она. — Просто тошнит немного и голова кружится.

Его осенила внезапная догадка.

— Ты не беременна, случайно?

Мила в непритворном ужасе округлила глаза.

— Совсем спятил?

— А что я такого сказал? В браке иногда рождаются дети… — насмешливо заметил он.

— Нет, я не беременна, — резковато отозвалась Милка. — Только этого мне сейчас ещё и не хватало…

— Ребят, что же вы сидите и скучаете со мной, престарелой тёткой? — вмешалась вдруг Татьяна Васильевна. — Вон как все веселятся… Паша, почему ты не приглашаешь Милу на танец?

— Она плохо себя чувствует, Татьяна Васильевна, — отозвался Павел. — У неё же с вестибуляркой проблемы с детства, вы в курсе. Так что танцевать ей… противопоказано.

— Что за чушь, — Мила дерзко вскинула подбородок. — Я в полном порядке. И правда, Паша, почему же ты не приглашаешь меня на танец?

Некоторое время он сканировал изучающим взором её лицо — что-то она ещё задумала? Мила смело встретила его взгляд.

— Ну что ж, — сказал он, принимая вызов. — Пойдём потанцуем.

=103

При всём своём таланте Павел не умел толком танцевать “медляки”. Точнее, просто не привык этого делать. Вот если бы ему нужно было станцевать вальс, да пусть даже какую-нибудь сальсу или румбу — тут он точно не растерялся бы, всё это они проходили в училище. Сейчас же Павел просто приобнял Милу за талию, слегка притянул девушку к себе, вдыхая знакомый запах её волос… Мила обхватила его шею руками и прижалась головой к его плечу, а затем глубоко вздохнула и замолчала.

Они почти не двигались, просто тихонько покачивались в такт песне Жасмин Томпсон “Позволил ей уйти”:

“Ты понимаешь, что любишь,

Лишь когда позволяешь ей уйти.

И ты отпускаешь её…

Ты видишь её, когда закрываешь глаза.

Возможно, однажды ты поймёшь, почему

Всё, к чему ты прикасаешься, погибает.

Ты видишь её, когда засыпаешь,

Но её не коснуться и не удержать,

Потому что ты любил её слишком сильно

И погрузился в это чувство слишком глубоко…” *

Минуту спустя, словно напитавшись от Павла энергией и подзарядившись, Мила чуть-чуть отстранилась и взглянула на него с привычным ехидством, вновь готовая кусаться и ёрничать.

— Странно, что Даша за тобой в Таганрог не увязалась, — заметила она насмешливо.

— Вообще-то я сам предлагал ей поехать. Она отказалась, — спокойно отозвался Павел.

— Ты предлагал? Что ж ты её за собой всюду таскаешь? — Мила пренебрежительно фыркнула. — Вон уже и дома у себя её поселил…

Павел покачал головой, стараясь не раздражаться и не обижаться.

— Ты сейчас похожа на маленькую ревнивую злючку. Тебе-то что с того, что Даша теперь со мной живёт?

— Мне — ничего. Просто тебя жалко, — Мила пожала плечами.

— Это ещё почему?

— Потому что твоя Даша так и будет всю жизнь за тобой везде бегать. Тебе не скучно с ней, нет? Она же зануда и заучка. Типичная “хорошая девочка”…

— Если кто-то образованнее и умнее тебя, это ещё не значит, что он зануда.

Мила убедительно изобразила, что её тошнит.

— Ску-у-учная, — повторила она протяжно. — Не представляю, как можно строить отношения с такими девушками.

— А ты полагаешь, все только и мечтают об отношениях с тебе подобными?

— Зато ты никогда не знаешь, чего от меня можно ожидать, — Мила показала ему язык. — Со мной хотя бы не соскучишься.

— За этим “хотя бы” очень удобно прятать внутреннюю пустоту, — бросил он безжалостно. Нарываешься? Так получай!

— Тебе хорошо с ней? — спросила Милка с живым любопытством, даже не обидевшись. — Интересно? Она устраивает тебя в постели? А в быту?

— Мне с ней очень хорошо, — уверенно отозвался Павел. — Лучше, чем с кем бы то ни было. Во всех смыслах. А бурных страстей и выяснений отношений мне хватает и в театре — на сцене. В семье я хочу искренности и доброты, простой человеческой заботы.

— В семье? Ты что, жениться на ней собрался?

— Ну, не прямо сейчас, конечно… Но если в будущем Даша согласится, я буду очень рад.

— О, она согласится, — заверила Милка саркастически. — Побежит за тобой в загс с повизгиваниями, виляя хвостиком.

— Какой же ты иногда бываешь дрянью, — покачал он головой с искренним удивлением.

Эти слова внезапно подействовали, словно отрезвили её. Мила заметно сникла.

— Паш, ты что… правда любишь её?

— Люблю. Я люблю её, Мила, хоть это и не укладывается в твоей голове. И да, возможно, я захочу прожить с ней свою жизнь, просто не загадываю наперёд.

— Любишь больше, чем меня? — она впилась в его лицо пронзительным взглядом.

— Это совсем другое, — устало сказал он. — Мы же с тобой не любовники и не супруги. Мы друзья.

— Другое… — глаза её сделались беспомощными, растерянными и одновременно злыми. — Другое?! Вспомни ту новогоднюю ночь, когда мы… разве ты тогда не любил меня? Как мужчина — женщину?

— Не ты ли сама запретила мне об этом вспоминать? — взорвался он. — Определись уже наконец, чего ты от меня хочешь, Мила! Ты и сама не знаешь, зачем и почему тебе нравится меня мучить. Да, из нас могла бы получиться пара. Могла бы, несмотря ни на что! Ты сама меня оттолкнула. А теперь… я уже перегорел, понимаешь? Мне ничего от тебя не нужно. Ничегошеньки!

И в это время, как финальный аккорд его словам, грянуло танго. Неизвестно, самому диджею пришло в голову поставить этот не слишком популярный трек или кто-то его заказал, а только ряды танцующих вмиг поредели. Павел хотел было вернуться за стол, к Высоцкой, но увидел, каким азартом вспыхнули вдруг Милкины глаза. Закусив губу, она с вызовом смотрела ему в лицо, словно подначивая и издеваясь: струсил, да? А как насчёт танго со мной?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍“Ах, ты хочешь танго, — подумал он зло, отчаянно и весело. — Что ж, будет тебе танго. Настоящее. Потом не жалуйся!”

И, прежде чем Мила успела ахнуть, резко притянул её к себе.

___________________________

* Жасмин Ин Томпсон (англ. Jasmine Ying Thompson) — британская певица и автор песен. “Let Her Go”/“Позволь ей уйти” — кавер-версия песни Майкла Дэвида Розенберга, выступающего под сценическим псевдонимом Пассажир.

Эта песня звучит также в буктрейлере к книге — обязательно посмотрите его, если вы до сих пор этого не сделали!

=104

Одна его рука держала Милкину ладонь на уровне собственного плеча, другая лежала у неё на спине — чуть выше талии, обнимая властно и одновременно нежно. Сначала — осторожные, мягкие, будто вкрадчивые, шаги на полусогнутых коленях: вправо… влево… поворот… Мила подчинялась его движениям, шла за ним след в след, точно загипнотизированная. Быстро скользнув рукой по её телу, Павел развернул Милу спиной к себе, а затем они снова очутились лицом к лицу. Шаг вперёд — с каблука, шаг назад — с носка… Мила дышала часто и взволнованно, но послушно повторяла и “зеркалила” все танцевальные элементы, доверившись тому, что Павел — безоговорочно ведущий в этом танце, а она — ведомая.

Музыкальный ритм всё ускорялся. Они оказались практически в объятиях друг у друга, руки больше не соблюдали дистанцию, лица и тела были совсем близко — так, что Павел мог чувствовать Милкино дыхание и взволнованное, частое и испуганное биение её сердца. К счастью, он умел себя контролировать — в танце для него прежде всего была важна именно хореография, сам рисунок движений, поэтому он относился сейчас к Миле как к партнёрше, а не как к девушке, женщине… А вот её щёки раскраснелись, грудь вздымалась, она вся дрожала и трепетала в его объятиях, словно это был не просто танец — а нечто интимное, сокровенное, не менее вызывающее и жаркое, чем секс. Впрочем, танго многие называли хореографическим сексом, точнее — “вертикальным выражением горизонтального желания”, как метко выразился однажды в училище один из педагогов.

Продолжая держать её ладонь, Павел, точно играючи, отбросил Милу на расстояние вытянутой руки — и тут же, не позволяя уйти, снова быстро притянул её к себе, возвращая обратно и заставляя буквально прильнуть к его груди. Их глаза встретились. “Ну что, сдаёшься?” — как бы говорил его взгляд из-под приподнятых бровей. Милка вскинула подбородок, словно отвечая: “Ещё чего!” Павел пожал плечами — на нет и суда нет — и продолжил танцевать как ни в чём не бывало.

Закинув её ногу себе на бедро, он, одновременно поддерживая Милу за талию, вынудил её прогнуться… и снова, слегка подразнив тесной близостью их тел, выпрямился.

Их руки и ноги причудливо сплетались, заставляя всех остальных следить за танцем буквально затаив дыхание. Гремучая смесь страсти и ревности, любви и ненависти… воздух буквально дрожал и плавился от эмоций, при этом движения танцующей пары не выглядели вульгарно — напротив, они были отточенными, словно отрепетированными заранее. Ничего лишнего — только ледяной танец чувств, раскалённых до предела…

В какой-то момент Павел догадался посмотреть Миле в лицо и испугался, что она сейчас потеряет сознание. Наверное, у неё закружилась голова или начало тошнить, как это часто случалось в детстве.

“Хватит?” — беззвучно спросил он одними губами; продолжать танец дальше было бы сущим безумием. Но Милка лишь упрямо сжала зубы, не собираясь уступать в этой битве, и отрицательно качнула головой.

Впрочем, то, что Павел вдруг увидел за её плечом, заставило его резко остановиться прямо посреди импровизированного танцпола.

— Татьяна Васильевна! — воскликнул он, бросаясь к директрисе детского дома.

=105

Оказывается, пока они танцевали, Высоцкой стало плохо — сердце прихватило, и сейчас она, держась за левую сторону груди, другой рукой лихорадочно пыталась достать из своей сумки лекарство, однако немеющие пальцы слушались плохо, замок никак не хотел открываться.

Пашка пулей подскочил к ней, открыл сумку и нащупал блистер с таблетками.

— Эти?.. — спросил он быстро, показывая ей упаковку нитроглицерина. Татьяна Васильевна лишь кивнула.

Через пару мгновений вокруг образовалась толпа из детдомовцев. Все шумели, взволнованно спрашивали, что случилось, наперебой предлагали вызвать скорую помощь.

— Спокойно, спокойно, ребята, — с трудом выговорила Высоцкая, уже положившая одну таблетку под язык и пытаясь утихомирить встревоженных воспитанников. — Не надо никого вызывать, со мной это не впервые случается, я же сердечница… Сейчас всё пройдёт.

— А может, всё-таки скорую? — настаивал Павел, но она остановила его движением руки.

— Бог с тобой, Пашенька, не переживай понапрасну. Это просто возраст, нервы, волнения… Увидела всех вас, душу растревожила… вот и прихватило. Но ты не паникуй, я же лекарство приняла — скоро полегчает. Да мне уже лучше, правда.

Судя по порозовевшему лицу и оживившемуся взгляду, Высоцкой и впрямь стало легче, но продолжать праздновать вместе со всеми она отказалась.

— Вызову такси и поеду домой, лягу себе спать тихонько… А вы продолжайте веселиться, ребятки, вам и пообщаться надо, и потанцевать… вы же так давно не виделись.

— Я вас провожу, — сказал Павел. — И не спорьте! Доеду вместе с вами до самого дома, чтобы убедиться, что всё в порядке.

— Я тоже с вами, — сказала Милка таким тоном, что возразить ей никто не решился.

Они довезли директрису до дома и под руки довели до самой квартиры, но заходить внутрь на чай отказались — не захотели напрасно напрягать пожилую женщину.

— Ложитесь и отдыхайте прямо сейчас, — велел Павел. — Завтра утром я вам позвоню, и вы отчитаетесь мне о своём самочувствии.

На прощание Высоцкая по очереди притянула их с Милкой себе и расцеловала в щёки.

— Вы мои попугайчики-неразлучники, — улыбаясь, сказала она. — Я ведь вас по отдельности даже не помню. Всегда вместе, всегда вдвоём… Честно говоря, я была на сто процентов уверена, что вы поженитесь, когда вам обоим восемнадцать исполнится…

Милка закусила нижнюю губу, ничего на это не ответив, а Павел как-то моментально отшутился, забалтывая неловкую ситуацию.

Попрощавшись с Татьяной Васильевной, они спустились по лестнице и вышли из подъезда во двор.

— Ну что, я вызываю такси? — спросил Павел, доставая телефон. — Мне в центр, а тебе куда надо?

— В “Бристоль”.

— Ещё бы, — усмехнулся он. Несомненно, Милка должна была выбрать самый пафосный отель в городе.

— Подожди, Паш… — она жестом остановила его, уже поднёсшего телефон к уху. — А может, не надо такси? Прогуляемся пешочком… тут не так далеко.

— А смысл? — прямо спросил он, пытаясь разглядеть в свете фонарей выражение её лица. Мила опустила ресницы.

— Мне кажется, нам давно надо серьёзно поговорить. О… обо всём.

— Не наговорилась ещё? — хмыкнул он, имея в виду их не слишком приятный диалог в детском доме, предшествующий танго. — Извини, но с меня хватит задушевных бесед. Наелся.

— Пожалуйста, Паша! — взмолилась она. — Обещаю, что не буду тебя цеплять… и Дашу твою трогать не стану. Честно-честно! Просто… мы с тобой действительно так давно не разговаривали по душам. Мне этого ужасно не хватает, — призналась Мила.

Павел помолчал несколько мгновений, обдумывая сказанное, и коротко кивнул в знак согласия. Один разговор… в конце концов, не так уж и трудно, тем более Милке, судя по всему, это очень важно.

Что ж… по душам — так по душам.

=106

Почему-то в Таганроге с Милкой ему было легче. Не возникало того глухого раздражения, подспудно поднимающегося в душе всякий раз, когда он думал или вспоминал о ней в Москве — ещё даже до того, как она успевала выкинуть что-нибудь… этакое, в своём стиле. Это раздражение в последние годы просыпалось в нём всё чаще, Мила с завидной регулярностью выбешивала его своими не всегда безобидными выходками.

Нет, конечно, она не перевоплотилась внезапно в ангела, очутившись в родном городе — Павел всё ещё слишком хорошо помнил их разговор перед танго и не питал наивных иллюзий. И всё-таки… всё-таки в Таганроге Мила казалась более настоящей, привычной ему. Возможно, просто всколыхнулись общие воспоминания детства или совместный танец разбередил ей душу. А может, сам здешний воздух действовал на Милу умиротворяюще — в любом случае, сейчас они не спеша брели по ночному городу и разговаривали спокойно и честно, без надрыва, упрёков или обвинений, точно исповедовались друг другу. Павлу даже показалось на секунду, что они вернулись в прошлое — счастливое, детское, полное потрясающих открытий, дерзких мечтаний и тайных надежд.

— Слышал, что сказала Высоцкая? — усмехнулась Мила. — Она была уверена, что мы поженимся… как странно.

— Ну, о свадьбе с тобой я, конечно, никогда не думал, — честно сказал Павел, — но всё-таки раньше был непоколебимо уверен в том, что мы всегда будем вместе. Что я не смогу без тебя ни дня. А теперь…. жизнь всё дальше и дальше нас разводит. Ты обратила внимание, что мы стали совсем редко общаться?

— Тебя это огорчает?

— Пожалуй, — задумчиво сказал он. — Не знаю, почему и куда всё уходит. Даже то, что казалось мне когда-то таким дорогим и важным…

— Я тоже не думала о браке с тобой, — откровенно призналась Мила. — Вернее, нет: если и думала, то исключительно с ужасом.

— Это ещё почему? — улыбнулся он.

— Мы не созданы друг для друга, — театрально продекламировала Мила, дружески ухватившись за его локоть, чтобы удобнее было идти. До этого они просто неловко брели рядышком, задевая друг друга плечами и не решаясь взяться за руки как в детстве. — Мы не смогли бы жить вместе, став мужем и женой. Тебе нужна такая, как… как идеальная и безупречно правильная Даша. Она не станет мешать твоей танцевальной карьере, просто будет обеспечивать надёжный тыл. Именно с такой, как Даша, ты сможешь воплотить в жизнь свою неосуществлённую мечту о большой любящей семье… и родить пятерых детей.

— Пятерых? — присвистнул он. — Ты мне льстишь.

— Нисколько. Я уже вижу уютные до приторности репортажи из дамских глянцевых журналов: звезда балета Павел Калинин в кругу семьи! Обеды у родителей жены по воскресеньям! Вылазки с детьми на дачу! Романтический отдых с супругой на Мальдивах! Образец для подражания, эталон успешной семейной жизни… Скучно до тошнотиков, зато очень благопристойно и вполне вписывается в твои представления о счастливом будущем.

— А ты так хорошо осведомлена о моих представлениях о счастливом будущем?

— Пашка, господи, ну конечно! Я же знаю тебя как облупленного! Я знаю, к чему ты подсознательно тянешься… и чего тебе не хватает.

— И чего же мне не хватает?

— Любви, конечно же, — уверенно заявила она. — Все мы в этой жизни испытываем постоянный острый дефицит любви.

— Жаль, что нельзя принимать любовь в витаминах, — пошутил он. Мила немного помолчала, а затем вдруг спросила о том, что несколько лет не давало ему покоя:

— Ты хоть иногда вспоминаешь о той ночи… что мы провели вместе?

=107

— Да, я довольно часто о ней думаю, — поколебавшись, признался Павел. — Так всё… странно получилось. А ты?

— Я тоже думаю. Периодически. Нет, постоянно, — выдохнула она.

— Почему?

— Ты так быстро сбежал тогда…

— Сбежал, потому что было стыдно тебе в глаза смотреть. Ты так повела себя утром, что я миллион раз пожалел о том, что мы это сделали. Подумал: неужели всё было настолько ужасно?

— Ужасно?.. — переспросила она, усмехнувшись. — Это было прекрасно, Паша. Настолько волшебно, как в мечте, как в сказке… И я тогда дико испугалась… испугалась силы своего чувства к тебе. Я и не подозревала, что могу так к тебе относиться… Я поняла, что просто не вывезу это. Понимаешь?

— Не совсем, — растерянно отозвался Павел.

— Идиот, ты был просто идеален той ночью! До меня дошло, что я всерьёз готова влюбиться в тебя. Я всегда до беспамятства тебя любила, но лишь как друга, а полюбить как мужчину… это неизбежно поставило бы крест на нашей дружбе. Я тогда испугалась, что лишусь единственного по-настоящему родного человека, который знает меня как никто. Дружба не равняется любви, и я жутко боялась тебя потерять. Да и сейчас боюсь… — докончила она чуть слышно.

— Ты иногда бываешь абсолютно невыносимой, — он легонько пихнул её в бок, чтобы сбить излишний пафос момента, — настолько, что хочется тебя убить. Но… мне не хватает тебя, если мы долго не видимся. Я тоже не хотел бы тебя терять.

— Правда? — Милкин голос странно дрогнул, она положила голову на плечо Павла. — Помнишь, я пообещала, что буду дружить с тобой всю свою жизнь?

— Помню.

— А что бы ты делал, если бы я умерла?

— Да ну тебя, — поморщился он с досадой. — Что ты глупости-то болтаешь.

Она помолчала некоторое время, а затем задумчиво продекламировала:

– “Утро. Выдох. Яркие брызги света. Нет меня, никогда не будет — ни здесь, ни где-то…”

И снова замолчала, не поясняя и не продолжая.

— Красиво, — сказал Павел. — Что это?

— Стихи.

— Слышу, что стихи. В смысле — чьи строки?

— Мои.

— Ты что, стихи пишешь? — поразился он. — Вот уж никогда бы не подумал.

— Ты многого обо мне не знаешь, Пашечка, — улыбнулась Мила.

— А почитай… почитай ещё что-нибудь, — нерешительно попросил он.

— И ты не будешь смеяться? — смутилась Мила.

— Ни за что.

Она несколько мгновений собиралась с мыслями или вспоминала, а затем негромко прочла:

— И я бы тебе сказала:

“Возьми меня в руки, пожалуйста, гладь меня, грей”,

Но я размыкаю губы — и всё сначала,

И боль моя только растёт, и я потерялась в ней,

И я бы просила тепла, но любого тепла мне мало.

— Ещё, — попросил он, когда она замолчала. Милкины щёки тронул румянец, она встряхнула головой и начала декламировать:

— Человек идёт.

Вокруг происходит ночь.

Самая длинная ночь в году.

Ветер шарф с него рвёт, словно силится уволочь,

человек скользит по снегу и льду.

Человек идёт. У него на плечах висят

сорок демонов прошлых жизней,

пройденных дней.

Они шепчут, что не отпустят, ещё вкусят

его тёплой крови и плоти, его костей.

Человек идёт.

Человек совершенно ничей,

но он знает, он даже верит в это почти —

после этой ночи — самой долгой из всех ночей —

день начнёт расти, непременно начнёт расти.

— Если честно, я не слишком разбираюсь в поэзии, — с удивлением сказал Павел, когда она вновь притихла, очевидно, с волнением ожидая его вердикта, — но по-моему — это очень красиво. У тебя определённо талант.

А Мила вдруг заплакала — громко, навзрыд, внезапно, словно кран включили. Рвануло сердце. Он остановился, развернул её лицом к себе, прижал к груди, крепко обнял, зажмурился…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну что ты, дурында? — спросил он дрогнувшим голосом. — Чего ты ревёшь? Я тебя чем-то обидел? Или ещё кто-нибудь?

Мила подняла к нему залитое слезами лицо.

— Паша, — выговорила она дрожащими губами, — у меня рак.

=108

Москва, 2018 год

Последнее сообщение от Павла было отправлено ещё в полдень: он проинформировал Дашу, что долетел благополучно, в данный момент едет в гостиницу и обещает позвонить вечером, когда праздник в детдоме закончится.

Вечер — понятие растяжимое. Сколько это, восемь часов? Девять-десять? Одиннадцать? Боясь пропустить вызов, Даша не расставалась с телефоном: брала его с собой и в ванную, и в туалет, и в кухню… Несколько раз она нервно проверяла баланс и перезагружала аппарат, думая, что звонки просто не доходят.

В половине двенадцатого от Павла всё ещё не было никаких вестей. Не вытерпев, Даша набрала его сама и долго слушала длинные гудки. Трубку он не брал.

С некоторых пор она стала бояться, когда Павел не отвечал на звонки. А вдруг снова случилось что-то страшное? Ну хорошо, можно сделать скидку на праздник — подобные мероприятия нередко имеют свойство затягиваться допоздна…

Однако и в полночь, и в половине первого Павел так и не перезвонил. Даша опять набрала его номер и снова не дождалась ответа. Стараясь отогнать панику, она написала ему:

“Паша, у тебя всё хорошо? Я не могу дозвониться и волнуюсь”.

Сообщение отметилось доставленным, но не прочитанным. Может, он просто забыл телефон в номере, когда отправился на мероприятие? Ну не до часу ночи же они в детдоме гуляют… впрочем — почему бы и нет, если праздник удался на славу.

Всё больше и больше нервничая, Даша отправилась на кухню, вскипятила чайник и заварила себе чай с мятой и лимоном, чтобы немного успокоиться. Она держала книжку в руках, но на самом деле просто бестолково скользила глазами по строчкам, не вникая в смысл и не запоминая, что читает. Учебник по теории журналистики? Любовный роман? Книгу о вкусной и здоровой пище?..

К двум часам ночи сообщение так и осталось непрочитанным — Павел его просто не увидел. Даша поняла, что сегодня ждать ответа уже точно бессмысленно.

Она забралась под холодное одеяло, не выпуская из рук мобильный, съёжилась, уткнувшись носом в подушку, которая едва уловимо пахла любимым шампунем Павла… и тихонько заплакала.

Утром в половине восьмого телефон запищал входящим сообщением.

Даша подскочила на кровати как ненормальная, решив спросонья, что сработал будильник, но тут же сообразила, что это мессенджер. Пришла долгожданная весточка от Павла:

“Прости, Даш. Сам не заметил, как заснул вчера. Возможно, придётся немного задержаться в Таганроге, возникли кое-какие дела. Если сегодня не получится прилететь, я тебя наберу. Береги себя. Целую!”

Ну вот и всё, можно было выдыхать. Жив, здоров! Просто устал и уснул. Вполне логичное объяснение. Но… вчерашний холодок в груди так и не давал Даше покоя. Какие дела могли его задержать в родном городе?

Решив не накручивать себя понапрасну, она направилась в душ, а затем сосредоточилась на приготовлении завтрака, хотя есть совершенно не хотелось.

В этот самый миг в дверь и позвонили.

=109

— Кто там? — спросила Даша осторожно, даже с опаской — гостей в такую рань она совершенно точно не ждала. В дверной глазок ничего невозможно было разглядеть: кто-то погасил свет на лестнице, а утра всё ещё стояли тёмные и сумрачные. Она рассмотрела лишь какое-то смутное расплывчатое пятно… и вдруг услышала голос Таирова:

— Даша, это Марсель. Открой, пожалуйста.

Она распахнула дверь и в шоке уставилась на незваного гостя.

— Доброе утро, — поздоровался он светским тоном, а затем протянул ей букет розовых тюльпанов.

Отношения между Павлом и Марселем потихоньку наладились. Тогда — в больнице — им действительно удалось спокойно поговорить наедине и оставить все обиды, недоразумения и недомолвки в прошлом. Пусть они не сделались с тех пор закадычными друзьями, но и враждовать перестали тоже. Павлу даже удалось кое-как утихомирить своих разбушевавшихся фанатов, обвиняющих Таирова в нападении: он убедил их, что Марсель тут совершенно ни при чём.

После того визита в больницу Даша практически не видела Таирова. Один раз столкнулась с ним в театре — она была с Павлом, и Марсель тоже с кем-то… Даша не обратила внимания. Встретившись взглядами, они просто коротко кивнули друг другу, а затем он вдруг подмигнул ей и улыбнулся одними лишь глазами, в то время как на его лице не дрогнул ни один мускул, и это отчего-то заставило Дашу ужасно смутиться.

— Зачем цветы? — растерянно спросила она вместо приветствия.

— Ну, помнится, во время нашего первого свидания ты высказала мне, что негоже сразу тащить девушку в кусты… — посмеиваясь, заявил Таиров. — В этот раз я решил исправиться и вести себя исключительно по-джентльменски.

— Никакое это было не свидание! — моментально вскинулась Даша. — Ты внезапно напал на меня в темноте, как последний маньячина.

— Вот совесть и грызла меня все эти недели. Я решил искупить свою вину, пока от меня не остался лишь жалкий огрызок. Может, всё-таки пригласишь такого осознавшего и раскаявшегося меня войти?

— Мне… — Даша нервно облизала губы, — мне нужно в универ.

— Знаю. Я тебя и отвезу, я на колёсах.

— Что?!

— Мы так и будем стоять и орать на радость соседям? — кротко осведомился он. — Впусти уже в горницу, красна девица, ну что мы застряли в дверях, неудобно же разговаривать.

— Ладно, проходи, — сдалась она, отступая на шаг, чтобы дать ему возможность зайти в прихожую.

— Цветы-то возьмёшь? А то мне с букетом раздеваться неудобно.

Дашины щёки опалило жаром, прежде чем она сообразила, что под раздеванием Таиров подразумевал всего лишь куртку. Чёрт, да что за мысли у неё такие!

— Итак, — когда он пристроил верхнюю одежду на вешалке, Даша кинулась с места карьер, — зачем ты приехал? Только не говори: “Чтобы отвезти тебя в универ”, это я уже слышала.

— Может, нравишься ты мне, — отозвался он, не моргнув глазом.

Даша нахмурилась:

— Я не люблю такие шутки.

— Где уж тут шутки? Искренне признаюсь тебе в… симпатии, — улыбнулся Таиров.

— Скажи честно, Марс… — она впервые в жизни назвала его так, нечаянно вырвалось. — Все эти твои подкаты и намёки — это… это просто для того, чтобы Паше насолить?

Он вмиг помрачнел.

— Думаешь, я настолько гнусный тип, что воспользуюсь тобой, чтобы отомстить Пашке? Даш, нам с ним больше нечего делить. Ну правда. Он восстанавливается после травмы, потом у него будут свои роли, у меня — свои… Надеюсь, не подерёмся. А если и подерёмся, то сами разберёмся, никого не впутывая. Но ты тут совершенно точно ни при чём.

— Тогда… — еле слышно выговорила она. — Тогда вопрос остаётся прежним — зачем? Почему?

— На самом деле, я просто за тебя переживаю. По-человечески. Пашка же в Таганроге?

— Ну да.

— А ты одна.

— Ну… да.

— Между прочим, когда я поднимался, мне показалось, что у твоей двери отирается какой-то подозрительный субъект. Правда, едва меня увидел — тут же начал спускаться по лестнице. Возможно, просто сосед мимо проходил. У тебя не было сегодня гостей?

— Издеваешься, что ли? Какие ещё гости…. — Даша встревожилась. — А как он выглядел?

— Да не рассмотрел особо. Темновато было.

Заметив, как тень страха набежала на её лицо, Таиров ободряюще улыбнулся:

— Так что я отвезу тебя на учёбу, и не возражай. Только за это накорми меня, пожалуйста, завтраком.

— Пельменями? — слабо улыбнулась она одним уголком рта. — Я тебе их должна, я помню.

— Ух, какая злопамятная. Нетушки, пельменями будешь кормить мужа в законном браке. А холостому молодому парню достаточно и яичницы.

— Хорошо, проходи на кухню, посиди немного. Я сейчас быстро всё приготовлю.

=110

“Немного посидеть”, особенно посидеть в бездействии, Таирову оказалось не по силам.

— Может, пока ты жаришь яичницу, я салат порежу? — деятельно предложил он, с любопытством осматриваясь на не слишком-то просторной кухоньке.

— Погляди-ка, хозяйственный какой, — улыбнулась Даша. — Ты уверен, что будешь есть ещё и салат?

— А почему нет? У меня с утра аппетит о-го-го!

— Ну хорошо, держи, — она вынула из холодильника овощи и зелень, достала оливковое масло, протянула гостю нож и пустую миску. Таиров быстро засучил рукава, промыл огурцы с помидорами под краном и принялся ловко кромсать их на разделочной доске. Даша невольно засмотрелась, любуясь его чёткими движениями: он словно не овощи резал, а танцевал на сцене — так же красиво, отточенно, изящно. Да и татуировки по-прежнему занимали её внимание…

— Во сколько тебе на занятия? — поймав Дашин взгляд, уточнил Таиров. Она смутилась, сообразив, что беззастенчиво пялится на него практически в упор.

— Первая пара начинается в девять тридцать.

— Отлично, у меня класс в десять. Как раз успеваю туда-сюда метнуться, — подмигнул он.

Присматривая вполглаза за шкворчащей на сковороде яичницей с ветчиной, Даша снова недоверчиво уточнила:

— И не влом тебе приезжать только ради того, чтобы отвезти меня на учёбу?

— Не влом. Ты мне небезразлична, — не моргнув глазом отозвался он, но тут же добавил:

— Как человек. Так что мне правда не хотелось бы, чтобы на тебя напал какой-нибудь извращенец. Заодно и развеселю тебя… вижу, настроение с утра кислое. По Пашке скучаешь, угадал?

Она отвернулась от его испытывающего взгляда, неловко пробормотав что-то вроде:

— Цветы надо в воду поставить… Подай мне, пожалуйста, вон ту вазу с верхней полки.

Таиров с готовностью вскочил и потянулся за вазой. Забирая её, Даша нечаянно коснулась его руки… и её вдруг словно ударило током. Она вздрогнула всем телом, резко отдёргивая ладонь, и чуть не выронила вазу на пол.

— Спокойствие, только спокойствие, — сказал Таиров, посмеиваясь. — Это просто статическое электричество. Видимо, из-за моего шерстяного свитера… Хотя мне приятнее думать, что между нами, что называется, искра пробежала! — не удержался он от шуточки в своём репертуаре.

— Очень весело, — переводя дух, отозвалась она. — Вот уж не предполагала, что ты разбираешься в физике.

— Ничего себе заявочка! — притворно оскорбился он. — Ты что же, думала, что я просто тупой танцовщик, так?

— Я не считаю тебя тупым, — Даша покачала головой. — Просто ты такой… такой…

— Шпана подзаборная? — услужливо подсказал он. — Ну там, уличные драки, разбитые носы и коленки, двойки в дневнике, все дела?

— Типа того… — призналась она смущённо.

— А вот и не угадала, — довольно ухмыльнулся Марсель. — Я был примерным мальчиком-ботаном. Помимо балета, ещё и в музыкалку ходил, на скрипочке пиликал.

— Да ладно! — не поверила Даша.

— Честное слово!

Они позавтракали вместе. Даша еле-еле поклевала из своей тарелки, а вот Таиров действительно ел с большим аппетитом — в отличие от того раза в пельменной, когда к своей порции он даже не притронулся.

— Посуду помыть? — предложил он, когда с яичницей и салатом было покончено.

— Да ты просто золото, — поразилась Даша. — Пожалуй, я уже готова поверить в примерного домашнего мальчика… Помой, если не трудно, а я пока переоденусь.

Таиров довёз её до главного входа университета и осведомился крайне деловым тоном:

— Во сколько у тебя пары заканчиваются? Я приеду.

— Не надо, Марс, — растерялась она, чувствуя себя ужасно неловко. — Я сама доберусь. Сейчас светло, кругом полно людей, мне ничего не угрожает.

— Мне нравится, когда ты называешь меня “Марс”. В твоём исполнении это звучит очень возбуждающе, — он расплылся в довольной широкой улыбке и, пока Даша возмущённо хватала ртом воздух, невозмутимо уточнил:

— Так всё-таки во сколько?

— Мне потом не домой, а на работу надо, — буркнула она.

— Значит — отвезу тебя на работу.

— Я вроде не нанимала тебя личным водителем.

— Так найми, — он откровенно забавлялся, — я недорого возьму по знакомству.

— Пожалуйста, послушай… так же нельзя! У тебя свои дела. Репетиции. Спектакли…

— Ну, я же не всю жизнь тебя возить собираюсь. Это всего лишь на один день. Когда, говоришь, Пашка возвращается? Вечером?

— Нет, наверное, он вечером не сможет. Скорее всего завтра… — смущённо пробормотала она.

— Опаньки. Это что-то новое! В театре он отпросился только до сегодня, насколько мне известно.

— Значит, позже позвонит в театр и сам всё объяснит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну хорошо, тогда тем более. Даша, я не шучу. Я тебя одну не оставлю, — серьёзно сказал он.

Ей вдруг пришла в голову странная версия.

— Это Паша попросил тебя за мной присматривать?

Таиров искренне вытаращил глаза.

— Чего-о?.. Нет, конечно, у нас с ним не те отношения, чтобы он доверил мне свою девушку. В общем… Не хотел тебе пока говорить, но… есть у меня кое-какие догадки относительно личности нашего дорогого преступника. Нет-нет, не спрашивай, — заметив, как она открыла было рот, остановил её Таиров, — я и сам ещё до конца не уверен. Но я должен знать, что с тобой всё в порядке.

— Ладно, — сдалась Даша под его пристальным взглядом. — Пары заканчиваются в два часа.

— Хорошо, — он кивнул. — Буду ждать тебя здесь же, на этом самом месте, ровно в два.

=111

Таганрог, 2018 год

Павел проснулся, когда Мила чуть пошевелилась. Он открыл глаза, с некоторым недоумением осматривая обстановку гостиничного номера и не сразу сообразив, что он тут делает.

На журнальном столике стояла почти пустая бутылка. Тут же шарахнуло воспоминанием: они с Милой пьют коньяк, сидя прямо на ковре перед электрокамином и передавая друг другу бутылку, и разговаривают, разговаривают, разговаривают… всю ночь напролёт. Она так и заявила ему перед тем, как они заявились вместе в её гостиницу: хочу напиться до беспамятства вместе с тобой.

Сквозь неплотно задёрнутые шторы просачивались первые робкие лучи рассвета, являя взору чересчур пафосный номер с излишком провинциального шика, стилизованный под якобы королевскую роскошь. Золотое и алое, ковры, светильники, картины, зеркала… Гостиная отделялась аркой от спальни, где стояла двуспальная кровать с балдахином.

До спальни они в итоге так и не добрались: просидели всю ночь возле камина, там же под утро и вырубились. Павел неловко привалился спиной к мягкому креслу, а Мила устроила голову у него на коленях — так оба и заснули, даже не раздеваясь.

Павел перевёл взгляд вниз, на Милку, голова которой по-прежнему покоилась на его коленях. Подруга спала нервно и беспокойно, губы её едва заметно беззвучно шевелились, точно она разговаривала с кем-то во сне, лицо выглядело бледным и измученным. Павел осторожно, стараясь не разбудить, погладил её по волосам. И тут же его затопило осознанием того, что он услышал от Милы вчера: у неё рак. Опухоль головного мозга. Операция невозможна.

— Как давно ты узнала? — спросил он у неё, когда обрёл способность более-менее связно разговаривать.

— Двенадцать дней назад, — без запинки ответила Мила. Эта чёткость заставила его сердце сжаться. Видимо, с того самого момента на счету был каждый день.

— Кто ещё в курсе?

— Миша и родители. Не хочу больше никому говорить. Чтобы все смотрели на меня с любопытством и ужасом, старательно делая сочувствующе-скорбные лица… Бр-р. И ты тоже не смей никому рассказывать, понял? Рано или поздно они всё равно узнают. Но… я этого, к счастью, уже не увижу, — она усмехнулась.

— Перестань, — Павел не был суеверным, но сейчас захотел зажать ей рот ладонью. — Что за пессимистичные прогнозы? Ведь есть же… должны быть какие-то способы решения!

— Я же сказала тебе: никто не возьмётся делать операцию, это бесполезно, мы консультировались с разными специалистами. Опухоль слишком большая.

— Чёрт, да откуда она вообще взялась?!

— Видимо, была давно, с детства. Просто никак себя не проявляла… Ну, кроме тех головокружений, ты помнишь? Которые все списывали на слабый вестибулярный аппарат. Никто же не заморачивался серьёзными обследованиями, я была вполне здоровым и активным ребёнком…

— А разве так бывает? Чтобы не проявлялось столько лет — и вдруг…

— Бывает, Пашечка. Рак может быть миной замедленного действия и молчать годами, а потом… потом рвануть. В моём случае сыграло свою роль и расположение опухоли, — Мила отхлебнула коньяк из горлышка бутылки, поморщилась.

— Тебе же пить нельзя, наверное, — запоздало спохватился Павел, но она только отмахнулась:

— И курить тоже. Теперь-то уж чего… В общем, есть некие “немые” зоны мозга, как мне объяснили. В них опухоль может вырасти до довольно больших размеров, но никак не давать о себе знать. А вот когда опухоль начинает затрагивать области, отвечающие за жизненно важные функции… то всё развивается очень стремительно.

Павел забрал у неё бутылку, тоже сделал большой глоток.

— В моей конкретной ситуации стимулом к агрессивному росту послужила поездка в Таиланд, — помолчав, сказала Мила. — Тропический климат, яркое солнце, жара… процесс пошёл очень быстро. И уже здесь, в Москве, я начала чувствовать себя плохо. Тошнота и рвота, головная боль, разбитость и слабость, ухудшение зрения, проблемы с координацией… Миша тоже сначала грешил на беременность. Он-то и заставил меня записаться на приём к врачу. Гинеколог ничего не обнаружил, но, выслушав симптомы, немедленно отправил на компьютерную томографию. Ну, вот и… — она не договорила. Впрочем, тут и так всё было понятно. Но Пашка не собирался так легко отступаться.

— А если проконсультироваться не с нашими врачами, а за границей? Там хорошие специалисты, просто замечательные…

— Вряд ли они отменят сам факт того, что опухоль слишком распространилась и удалить её уже нельзя, — ровным голосом отозвалась Мила.

— Ну, а если… если без операции, то… Химиотерапия, лучевая терапия… — быстро и сбивчиво заговорил он. — Я не очень хорошо в этом разбираюсь, но ведь есть какие-то иные пути решения… Должны быть!

Мила взяла его лицо в ладони, заставила взглянуть себе в глаза.

— Я умру, Паша, — сказала она серьёзно и спокойно. — Всё, о чём ты сейчас говоришь… в лучшем случае лишь малюсенькая отсрочка, а не отмена самого приговора. Финал неизбежен.

=112

Словно почувствовав чужой пристальный взгляд, Мила завозилась, распахнула глаза и тоже уставилась на Павла.

— Что, уже утро? — спросила она хрипло, морщась и потирая виски.

— Утро, но очень раннее. Можешь ещё поспать, — отозвался он. — Только переберись на кровать или на диван хотя бы…

Она села, обхватив колени руками.

— Мы что — прямо вот так и дрыхли всю ночь на полу? Как бомжи…

— Ну почему “бомжи”… с коньячком, да возле камина, на мягком ковре — вполне по-барски, — попытался пошутить он.

— Господи, кофе хочу — умираю! — простонала она. Похоже, слово “умираю” ещё не приобрело в её повседневной речи зловещего оттенка: Мила просто не привыкла воспринимать это выражение в прямом, а не в переносном смысле, и ляпнула бездумно, на автомате. Зато Павел невольно дёрнулся, будто от ожога.

— Я сейчас сделаю… — пробормотал он, поднимаясь с пола и избегая её взгляда. В номере была своя кофемашина, что сейчас оказалось весьма кстати.

— Спасибо, Пашечка.

— А разве кофе тебе… — снова запоздало сообразил он, но Мила решительно перебила:

— Ага, не рекомендуется, я знаю. Но всё равно выпью, потому что мне ужасно хочется кофе. Без утренней сигаретки, так и быть, обойдусь.

Пока Павел возился у кофемашины, Мила переползла с ковра на кресло, поджала ноги и обняла себя за плечи. В номере было тепло, но её колотил лёгкий озноб, какой иногда бывает с утра сразу после пробуждения. Поданную Павлом чашку она приняла с благодарностью, обхватила её ладонями, согреваясь, поднесла к носу и блаженно вдохнула кофейный аромат.

Он устроился со своей чашкой в соседнем кресле.

— Когда ты уезжаешь? — спросила Мила.

— Сегодня вечером самолёт. А ты?

— У меня на завтра билет. Я собиралась ещё погулять немного, побродить тут везде… Пока занималась подготовкой праздника, совсем города не видела, — Мила пожала плечами. — К морю хотела сходить.

И Павел решился.

— Я с тобой завтра полечу, — твёрдо сказал он. — Одной тебе сейчас оставаться — совсем не дело, так что я тебя здесь не оставлю.

— Паш, не надо… — начала было она, но, наткнувшись на его жёсткий взгляд, тут же осеклась и уточнила лишь:

— А у тебя не будет неприятностей в театре?

— Не будет, я договорюсь. В Москву в любом случае мы вернёмся вместе. Как ты вообще сюда одна прилетела, а если бы тебе прямо в самолёте плохо стало?! — возмутился он подобной безответственности.

— Мишка тоже не хотел меня отпускать, — негромко призналась Мила. — Мы здорово поссорились перед моим отъездом. Орал как резаный. Типа, никакой Таганрог меня сейчас волновать не должен, и уж тем более не моё дело — юбилеи организовывать, мне нужен лишь покой, покой и ещё раз покой. Придурок… — добавила она с досадой.

— Никакой не придурок, — Павел покачал головой. — Он за тебя волнуется.

— Ага, будь его воля — запер бы меня уже сейчас в хосписе, приковав наручниками к койке, и пичкал лекарствами… Я так мечтала об этом празднике в нашем детдоме! Я столько месяцев к нему готовилась!

— Кстати — о лекарствах. Ты что-нибудь принимаешь? — спохватился Павел.

— Пока только обезболивающее. Помогает так себе, но без таблеток было бы совсем хреново, голова почти каждый день раскалывается…

— Как же тебя родители отпустили? — вздохнул он в сердцах.

— А разве они могли мне когда-нибудь что-нибудь запретить? — усмехнулась Мила.

— Ну, а муж-то что?

— Ничего. Звонит, пишет. Я не отвечаю, не беру трубку или сбрасываю его звонки.

— Это очень глупо… и жестоко, — серьёзно сказал Павел и в этот момент вспомнил о собственном телефоне. Поискал его вокруг глазами, но тут же сообразил, что со вчерашнего вечера так и не вынимал его из кармана. Он же обещал позвонить Высоцкой утром! И… Даша, чёрт! Даша!!! Он не звонил ей вчера и даже не написал ни разу, просто забыл, а она, должно быть, с ума сейчас сходит! Хорош же он, ничего не скажешь. Скотина последняя!

На дисплее светилось два пропущенных вызова от Даши и одно сообщение от неё же, в котором она спрашивала, всё ли с ним хорошо. Сгорая со стыда, он быстро набрал ей ответ, оправдавшись тем, что не заметил, как заснул. Также намекнул на то, что задержится в Таганроге. Назвать истинную причину, понятно, Павел не мог, да и Мила просила никому не рассказывать, поэтому пришлось придумать себе несуществующие дела. На душе было совсем скверно, он чувствовал себя натуральной сволочью, но… не мог отменить своего решения остаться с Милкой. Да и не хотел отменять.

— Можно я у тебя в душ схожу? — спросил он у Милы.

— Конечно. Там должны быть запасные тапочки, халат и полотенце, — откликнулась она, всё ещё сидя в кресле с кофе. — Кстати, какие у тебя были планы на сегодняшний день?.. До того, как ты передумал улетать.

— Вообще-то хотел успеть съездить на кладбище. К маме и Хрусталёвой. Если ты отпустишь меня на час-полтора, я бы…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Возьмёшь меня с собой? — быстро перебила она. Павел смутился.

— Куда — на кладбище?

— Да.

— Уверена?

— Да.

— Ну хорошо, — откликнулся он с заминкой, — поехали.

=113

И всё-таки Мила оказалась не такой храброй, какой стремилась выглядеть.

На кладбище она притихла, озираясь по сторонам и косясь на надгробия и кресты, испуганно жалась к Павлу и дрожала то ли от холода, то ли от волнения. Он обнял её покрепче, закутал в свой шарф. Нетрудно было угадать ход её мыслей сейчас… Наверное, глупо было брать её с собой, но она же сама напросилась. Теперь, наверное, уже сто раз пожалела, дурочка… да он и сам пожалел.

Было холодно и ветрено, каркало вороньё, перелетая с могилы на могилу в поисках пищи, поэтому Павел предпочёл не задерживаться здесь слишком долго. Он лишь проверил, хорошо ли ухаживают за могилами мамы и Ксении Андреевны — у него давно был заключён договор с компанией, оказывающей услуги подобного рода — и оставил там по букету роз.

— А теперь прочь хандру, — заявил Павел, едва они оказались за кладбищенскими воротами. — Сейчас мы едем в гости к Высоцкой, я звонил ей утром, она ждёт нас на обед.

Мила слабо улыбнулась:

— Надеюсь, ты не рассказал ей про меня?..

— Ну что ты, я же обещал! А вечером… — Павел задумался. — Кстати, да — чем бы ты хотела заняться вечером?

— Хочу в караоке! — выпалила она вдруг.

— В караоке?! — он споткнулся от неожиданности.

— Ну да. Танцевать мы с тобой уже танцевали, отчего бы и не попеть теперь?

Возразить на это ему было нечего. Разве что…

— Я ужасно пою, — предупредил он, — так что тебе придётся за меня сильно краснеть либо убедительно делать вид, что мы не вместе.

— Можно подумать — я лучше! — фыркнула Мила. — Просто всегда мечтала прийти в караоке-клуб и наораться там от души.

— А голова не разболится от громкой музыки?

— Потом, может быть, и разболится. Но сейчас больше всего на свете я хочу именно петь! — непреклонно заявила она.

В свою гостиницу Павел в итоге так и не попал, ночь они снова провели в Милкиных “королевских” апартаментах. Правда, на этот раз обошлось без распития алкогольных напитков.

Пока Мила плескалась в душе, Павел набрал Дашин номер. Её голос звучал немного напряжённо, хоть она и старалась это скрыть.

— Как ты там? — виновато спросил он.

— Нормально. Только скучаю без тебя.

— А вообще как… всё тихо? Никто тебя не беспокоит? Не замечала ничего подозрительного? — он вспомнил знакомую фигуру в чёрной куртке, которая привиделась ему перед отправлением в аэропорт.

— Вроде нет. Да ты не переживай, — Даша замялась, словно раздумывая, стоит ли говорить ему об этом, но всё-таки докончила:

— За мной тут Марсель Таиров присматривает. В универ отвёз сегодня, и на работу тоже.

— Марс? — неприятно удивился он. — С чего вдруг такая забота?

— Просто… он волнуется обо мне.

Павел почувствовал угрызения совести за то, что оставил её одну.

— Прости меня, — сказал он. — Я уже завтра прилечу, — и добавил мысленно: “И разберусь с Таировым”. — Будь с Марсом поосторожнее, он… довольно своеобразный тип.

— Хорошо.

— Целую.

— И я тебя…

В это время из ванной вышла Мила — в халате, с тюрбаном из полотенца на мокрых волосах — и невольно услышала последние произнесённые им фразы.

— Только, умоляю тебя, смотри и в самом деле не женись на Даше, — с искренней озабоченностью произнесла она, когда Павел закончил разговор.

— Это ещё почему? — вздохнул он.

— Ты не сможешь сделать её счастливой, — серьёзно отозвалась Мила. — Она тебя — вполне, а вот ты… ты ей всю жизнь испортишь… По-моему, она заслуживает большего. Да и ты тоже.

Они заснули вместе, как засыпали до этого много лет подряд.

Раньше Мила служила для Павла успокоительным — в её объятиях его никогда не мучили кошмары, он чувствовал себя защищённым и расслабленным. Теперь они поменялись ролями: это Мила прильнула к нему, точно ища защиты, а он обнял её, крепко прижал к себе и успокаивающе гладил по спине и плечам до тех пор, пока она не заснула.

Ночью его словно толкнули. Павел резко открыл глаза и скорее почувствовал, чем увидел пустоту на второй половине кровати. Он испуганно приподнялся, пытаясь сообразить, куда подевалась Мила… и тут же заметил узкую полоску света, пробивающуюся из ванной: дверь была не заперта и даже чуть приоткрыта. Очевидно, второпях подруге было не до этих тонкостей.

Павел прислушался к звукам, доносившимся оттуда. Судя по всему, Милку тошнило.

Он встал, дошёл до ванной комнаты и деликатно стукнул в приоткрытую дверь. Мила сидела на коленях перед унитазом, лицо её было скрыто волосами.

— Помощь нужна? — спросил он обеспокоенно.

— Уйди! — взвизгнула она, услышав его голос. — Выйди отсюда немедленно! Не смотри на меня! — и тут же скорчилась над унитазом в очередном удушающем рвотном спазме.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Он молча подошёл, присел рядом, придерживая ей голову, отвёл пряди волос с лица.

— Уходи… — прохрипела она. — Пожалуйста, Паш… Не хочу, чтобы ты меня такой видел…

Он закусил нижнюю губу, покачал головой.

— Глупая… Господи, какая же ты глупая!

Мила наконец отлепилась от унитаза, тяжело и часто дыша. Её буквально шатало от слабости и головокружения. Он открыл кран, сделал воду потеплее и умыл Милу как ребёнка, а затем подхватил на руки и понёс обратно на кровать. Она только привалилась головой к его плечу и тихонько беспомощно всхлипывала.

— Если снова затошнит, сразу скажи мне, — попросил он, укладывая её в постель. — Не геройствуй и не пытайся сама с этим справиться. Я тут, рядом. Я тебя не оставлю.

=114

Москва, 2018 год

Даша вышла из универа вместе с Ваней и сразу же увидела приближающуюся к ним со стороны метро Алёну, а с другой стороны, напротив главного входа — припаркованную знакомую машину. Таиров оставался внутри салона и, должно быть, прекрасно сейчас видел Дашу… если, конечно, он в принципе следил за дверями. Может, уткнулся в телефон, чтобы скрасить ожидание — и сидит себе, в ус не дует.

— Видишь, какая я пунктуальная! — румяная и улыбающаяся Алёна, чуть запыхавшаяся от быстрой ходьбы, расцеловала подругу в щёки. — Ровно в четырнадцать ноль-ноль, как и договаривались!

У Даши совсем вылетело из головы, что накануне они условились встретиться: Алёна пообещала привезти редкий учебник по искусству, который Даша давно просила у неё для реферата.

— Спасибо, солнце, — она благодарно улыбнулась ей и незаметно покосилась в сторону таировского автомобиля. Не особо хотелось светить этим своеобразным знакомством перед друзьями, они могли не то подумать.

— В кафе зайдём, девчонки? — благодушно и расслабленно предложил Ваня. — Я угощаю.

— Сегодня не могу, Вань, — отказалась Даша смущённо. — Вы с Алёнкой идите, если хотите, а мне на работу надо позарез, я обещала, что скоро буду.

В это время Таиров неторопливо выбрался из машины, потянулся, разминая мышцы, и небрежно прислонился к переднему крылу, сложив руки на груди. Прищурившись, Даша увидела, что взгляд его нахальных глаз устремлён прямо на неё — он не звал, не торопил, просто стоял и терпеливо ждал, когда она сама подойдёт.

Их игра в гляделки не осталась незамеченной.

— Та-а-ак, а это у нас ещё кто? — протянула Алёна многозначительно. — Не по твою ли душу, Дашуля? Ай-ай-ай, а ведь Пашка сейчас не в Москве, правильно?

— Это… знакомый, — буркнула Даша, невольно краснея. Ну вот, удержать всё в секрете не получилось. А тут ещё Таиров демонстративно послал Даше воздушный поцелуй и приветливо помахал, широко (и как ей показалось — издевательски) улыбаясь при этом.

И тут Алёна прозрела. Уж в ком в ком, а в танцовщиках балета она разбиралась прекрасно.

— Погоди-ка… — пробормотала она, явно обескураженная, и вдруг громко ахнула. — Это же… Таиров? Премьер МГАТБ? Тот самый?! А-хре-неть, — по слогам отчеканила она. — Вы что — с ним общаетесь?

— Ну в общем… так, неблизко, — нехотя отозвалась Даша. — Всё больше по делам.

— По каким таким делам? Ой, темнишь, подруга! — Алёна шутливо погрозила ей пальцем, а Ваня сразу насупился как мышь на крупу, недобро покосившись на Таирова.

— Ну ладно, ребят, я пойду, — виновато и быстро сказала Даша. Раз уж они всё равно засекли Марселя, к чему теперь эти отмазки и реверансы. — Неудобно… человек ждёт.

— Да-да, прямо заждался, — понимающе и иронично проговорила Алёна в своей излюбленной многозначительной манере, и Даше захотелось стукнуть её за эту многозначительность.

Она торопливо зашагала в сторону машины. Таиров, ни слова не говоря, галантно распахнул перед ней переднюю дверцу.

Неприязненный взгляд Вани не укрылся от внимания премьера.

— Это что за задрот? — лениво поинтересовался он, заводя машину.

— Марс, как тебе не стыдно! — в шоке ахнула Даша. — Это не задрот, а Ваня. Мой однокурсник, хороший друг… и вообще-то мой бывший. А Алёна — подруга детства. Мы все вместе в школе учились, потом мы с Ваней поступили на журналистику, а Алёнка учится в институте культуры.

— Ва-а-аня, — с непередаваемым выражением протянул Таиров, откровенно забавляясь. — Имя мне уже не нравится. И вообще… ну и вкус у тебя был, подруга!

— Во-первых, я тебе не подруга, — разозлилась она. Только Таиров так легко мог развести её на эмоции, Дашина знаменитая выдержка и хвалёная рассудительность сразу же летели к чертям собачьим. — А во-вторых… почему вкус у меня “был”? Может, и сейчас таким же остался.

— Ну, сейчас-то ты не с ним, а с Пашкой. Тот определённо более привлекателен… во всех отношениях.

— Ты абсолютно невыносим, — Даша покачала головой, понимая, что его всё равно не переспоришь. Он с удовольствием рассмеялся, точно услышал от неё наиприятнейший комплимент.

— Ну что, на работу тебя везти? — уточнил он. — Или куда-то ещё надумала? Может, домой?

— На работу, — Даша кивнула.

— А оттуда встречать во сколько?

— Послушай, — она снова начала сердиться, — ты заставляешь меня чувствовать себя ужасно неловко. Не надо приезжать ещё и на работу, я спокойно доберусь сама… на общественном транспорте. Или хоть на такси, если ты так переживаешь за мою безопасность.

— Зачем бедной студентке тратить деньги на такси, если я предлагаю сделать это абсолютно бесплатно? — казалось, Таиров искренне удивлён и не понимает, отчего она так яростно артачится. — Поверь, если бы это было мне в тягость или в ущерб, я бы даже не предлагал. Запиши-ка мой номер. Как будешь закругляться на работе — позвони, я мигом подскочу.

— Разве у тебя нет дел в театре? Во сколько начинается рабочий день и во сколько заканчивается?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да у всех по-разному бывает. Кто-то приходит на класс с утра, а потом уезжает домой или спит прямо в гримёрке. Я лично так и делаю, если у меня есть вечерний спектакль, чтобы набраться сил и отдохнуть. Часа за три до спектакля разогреваюсь и иду гримироваться. Потом одеваюсь и — вперёд, на сцену!

— А сегодня у тебя есть спектакль?

— Сегодня есть.

— Ну вот… тем более… зачем я буду тебя дёргать туда-сюда. Я в редакции всего пару часиков пробуду, допоздна не задержусь.

— Я сказал: если бы это было мне в тягость, я бы даже не предлагал, — внятно и убеждённо повторил он. — Так что звони.

=115

Таиров действительно встретил Дашу после работы и отвёз домой, там заставил закрыться изнутри на все замки и умчался на спектакль, а ей… ей почему-то стало жаль, что он уехал. С ним было не скучно и действительно безопасно. Во всяком случае, возникало такое ощущение, когда он находился рядом. С Таировым Даша чувствовала себя защищённой.

Она рассеянно прошлась по квартире, немного прибралась, позанималась рефератом, потом без особого энтузиазма отправилась на кухню готовить ужин, который не собиралась есть. Но завтра должен был вернуться Павел — нужно же его чем-то кормить. Усмехнувшись, Даша поймала себя на том, что думает о его возвращении, словно супруга с двадцатилетним стажем, поджидающая мужа из командировки, когда на первом месте — не столько романтические, сколько хозяйственные заботы: накормить-напоить, обстирать, обогреть… Удивительно, но она даже почти не беспокоилась о том, что Мила тоже сейчас в Таганроге. Странное внутреннее напряжение не отпускало её ни на минуту, но к Миле это не имело ни малейшего отношения.

Когда ужин был готов, Даша вернулась в комнату и включила телевизор без звука, чтобы на экране просто мелькали какие-нибудь картинки и создавали иллюзию того, что она не одна. Усевшись с книжкой на диван, она накинула на ноги плед и попыталась расслабиться. Получалось так себе.

Чуть позже позвонил Павел, они немного поговорили, но даже это не принесло ожидаемого облегчения. Узнав, что Таиров взял её под свою опеку, он слегка разнервничался, хотя Даша даже не назвала ему точное количество их встреч, решив немного преуменьшить на всякий случай.

Закончив разговор, она поняла, что внутреннее напряжение её так и не отпустило, хотя она тщетно уговаривала себя успокоиться. Всё хорошо. Павел завтра приедет. Всё вернётся в привычное русло…

Даша снова устроила голову на диванной подушечке и незаметно начала уплывать в сон. И вдруг ночную тишину прорезал дверной звонок — такой внезапный и громкий, что у неё внутри всё просто оборвалось. Звонок всё надрывался и надрывался, трезвонил как ненормальный, и, путаясь в пледе, Даша со звонко колотящимся сердцем спрыгнула с дивана и поспешила в прихожую.

— Кто там? — громко спросила она, из какого-то потустороннего ужаса не подходя к двери слишком близко.

— Даш, это я, — услышала она знакомый голос. Мельком взглянула на часы — половина двенадцатого. Однако поздновато для гостевых визитов… Да и плевать. Плевать! Она поняла, что безумно обрадовалась, услышав голос Таирова. Словно только его и ждала весь вечер!

Однако на этот раз её ожидал сюрприз — Марсель был не один.

— А вот и наш маньяк, полюбуйся! — торжествующе заявил он, лёгким, но точным пинком под зад вталкивая в прихожую парня и поддерживая его за воротник. — Прошу любить и жаловать!

Даша не успела никак отреагировать. Парень поднял на неё затравленные глаза и… оказался Ваней.

=116

— Что за бред… — выговорила Даша ошеломлённо. — Марс, ты спятил?! Ваня-то тут при чём? Ты что, бил его? — спросила она с ужасом, глядя на заплывший глаз своего старого друга, на его разбитые губы и расквашенный нос.

— Я? Бил?! — искренне изумился Таиров. Ну чисто ангел небесный! Невинный агнец.

— Разве это называется “бить”? Так… провёл с ним небольшую разъяснительно-воспитательную беседу.

— Ты ненормальный! — закричала Даша. — Как ты мог, Марс? Как тебе вообще в голову пришло подумать на Ваню?! Как ты посмел на него руку поднять?

— А что, нужно было ногу? — Марсель был воплощением спокойствия и невозмутимости.

— Ваня, что происходит? — она наклонилась к другу, встревоженно пытаясь определить на глаз количество нанесённых ему повреждений. Нельзя сказать, что парень тянул на умирающего лебедя, но лицо Таиров ему разукрасил знатно. Теперь около недели на улицу точно стрёмно будет выходить…

Даша гневно выпрямилась, зыркнула на Марселя свирепым взглядом. Однако на него все эти приёмчики абсолютно не действовали.

— Спроси, спроси у своего друга, — доброжелательно кивнул он, — почему он ненавидит Пашку, к примеру…

— Что за чушь, — отчеканила она. — Ваня с Пашей даже не знакомы!

— Это не мешает первому знать о существовании второго. В общем-то, этого достаточно…

— Что ты несёшь? — отмахнулась Даша. Её немного смущало молчание Вани в этой ситуации, она ждала, что он хоть что-нибудь скажет, разуверит её, разубедит, потому что это всё неправда. Эта дикость просто не могла быть правдой! Но Ваня безмолствовал, старательно избегая её взгляда.

— Чёрствый ты сухарь, Дашка, — шутя пожурил её Таиров. — Разбила парню сердце и даже не подозреваешь, что он всё ещё втихаря страдает.

Она облизала пересохшие губы и напряжённо уставилась на Марселя.

— Ты о чём вообще?!

— Этот твой Ванечка до сих пор так болезненно переживает ваш разрыв, что ненавидит всех парней, которые вокруг тебя крутятся, — спокойно пояснил тот. — А уж Пашка и вовсе стал ему костью поперёк горла. Он выслеживал, где вы бываете вдвоём. Куда ходите, как проводите время. Наблюдал исподтишка. Даже в аэропорт за вами ездил в тот самый день, когда…

Даша закрыла рот ладонью, в ужасе уставившись на своего бывшего парня.

— Ну и… вы там, видимо, устроили поцелуйное шоу у всех на виду или что-то в этом роде, — Таиров пожал плечами, — вот у него крышу и сорвало окончательно… Поехал за Пашкой, вышел с ним из метро, догнал в переходе… А дальше ты в курсе.

— Ты… ты-то откуда это знаешь? — еле слышно выдохнула Даша.

— Так он сам мне поведал, — Таиров обезоруживающе улыбнулся. — Чистосердечно признался, так сказать.

Ваня машинально потёр скулу, словно вспоминая подробности, как из него выколачивалось чистосердечное признание.

Даша в ужасе замотала головой.

— Вань… скажи мне, что всё это неправда!

Он наконец поднял голову, встретился с ней глазами и… промолчал.

— Почему? — ощущая, как её начинает колотить крупная дрожь, спросила Даша. — Господи, почему?!

— Да потому что я ненавижу этого твоего балеруна! — не сдержался Ваня. — Ты совсем рехнулась на почве танцоров, да? Сначала тот блондинчик, теперь вот этот… с татухами… Тебе вообще всё равно, что ли, с кем трахаться, лишь бы из балета?!

Взгляд Марселя потемнел.

— Воу-воу, полегче, — предострегающе сказал он, — а то ведь я и снова приложить могу. С девушками нужно разговаривать уважительно.

Ваня сразу сник, опустил голову и снова замолчал.

— Не могу поверить, — прошептала Даша. Это было всё равно, что получить удар в спину. И от кого? От человека, которого столько лет считала близким, практически родным… — И что теперь? — она перевела растерянный взгляд на Марселя. Тот пожал плечами:

— Пока можем его отпустить. Пашка вернётся в Москву, напишет на него заяву. Если захочет, конечно, — поправился Таиров. — Вообще-то дело нешуточное: умышленное причинение вреда здоровью, наказывается сроком до восьми лет, — скучным голосом процитировал он. — Ну и в целом шумиха по второму кругу поднимется, всё-таки нападение на известную публичную персону… Пашкины фанатки ему яйца отрежут, если поймают.

Даша молчала, совсем потерявшись. Таиров покосился на неё и добавил:

— Но лично я думаю, что после нашей с ним задушевной беседы этот милый юноша больше не будет совершать глупостей и прекратит сталкерить своих бывших девушек и их новых парней. Мы же договорились с тобой, Ванюша? — исключительно нежным и кротким тоном уточнил он у молодого человека.

— Договорились, — с ненавистью прохрипел тот.

— Ну вот и ладушки, — Таиров хлопнул его по плечу, и это едва ли походило на дружеское похлопывание. — А теперь пошёл вон отсюда, — брезгливо бросил он.

Когда за Ваней захлопнулась дверь, Даша закрыла лицо ладонями и снова безнадёжно выдохнула:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Просто не могу поверить во весь этот бред…

— Я напугал тебя? — серьёзно спросил Таиров. — Прости. Не сразу сообразил, что необязательно было тут же тащить его сюда. Можно было и вдвоём разобраться…

Даша отняла руки от лица.

— Он что, на тебя тоже напасть пытался? — спросила она ужасом.

— Кто? Этот недоделанный Ромео? — Таиров искренне расхохотался. — Да бог с тобой. Я просто застукал его за тем, что он опять крутится возле двери. Очевидно, давненько это практикует: следит, с кем ты общаешься, кто к тебе приходит…

Дашу передёрнуло.

— Сильно расстроилась? — участливо поинтересовался он. Даша медленно покачала головой.

— Я… не расстроилась, тут другое. Я просто… в шоке, омерзении и ужасе! Не представляю, как теперь буду с ним общаться.

— Ответ прост: не общайся, делов-то.

— Мы дружили почти всю жизнь, ещё со школы… Ванька только из-за меня на журфак поступил.

— Во-во, задатки одержимости у него ещё тогда проклёвывались, — ехидно поддакнул Марсель, а затем нормальным человеческим голосом попросил:

— Напои меня чаем, пожалуйста. Ужасно хочется горячего чая. Ведь я заслужил чашечку?..

=117

— Пока все, включая полицию, связывали воедино личности загадочного дарителя чёрных роз и напавшего на Пашку в переходе, я был практически на сто процентов уверен, что это разные люди, — рассказывал Таиров, сидя за кухонным столом. — В первом случае — истеричный придурок Миллер, падкий на театральные эффекты, но на деле не решившийся бы причинить никому реального вреда, кишка тонка. Его методы имели чисто психологический эффект. Но ведь даже ты была уверена, что всё это — дело рук одного человека… Все искали тайных врагов и конкурентов Пашки, а я подумал — вдруг причина не в нём самом, а где-то рядом? Каковы могли быть мотивы нападения? На поверхности — ненависть, зависть, соперничество… ревность. И я принялся размышлять в другом направлении — а что, если ревнуют не самого Калинина, а к нему? Ты возникла с ним рядом в качестве постоянной девушки совсем недавно, логичнее было бы, если бы поклонницы, не смирившиеся с этой новостью, напали на тебя. А здесь налицо было стремление причинить вред именно Пашке.

— Ты поэтому и вертелся все эти дни возле меня, встречал, провожал… чтобы рассмотреть всех парней в моём окружении? Изучить, кто ошивается рядышком, и проверить свои догадки? — осенило вдруг Дашу. Это открытие отозвалось в ней неожиданно болезненно. — То есть это был чисто исследовательский интерес и сбор информации? Захотелось поиграть в Шерлока Холмса?

— Что бы ты хотела, чтобы я тебе сейчас ответил? — спросил Таиров, иронизируя в своей привычной манере. — Что я вертелся все эти дни возле тебя, как ты изволила выразиться, исключительно ради твоих прекрасных глаз?

— Нет конечно, — сухо отозвалась Даша, тем не менее весьма уязвлённая. — Просто подумала… подумала, что ты действительно беспокоился о моей безопасности. Волновался обо мне. По-человечески. А ты… всего лишь изображал сыщика. Наверное, любовался собой, да?! — ей было ужасно обидно, хотя она и сама не могла толком объяснить суть своей обиды. Размечталась?.. Вообразила, что о ней реально заботятся… а она всё это время служила чем-то вроде приманки для ловли на живца.

— Эй, ну-ка сбавь обороты, что ты на меня кричишь, — приказал Таиров, несколько удивлённый её отповедью. Даша запрокинула голову, чтобы остановить подбирающиеся слёзы. Она стала ужасно часто плакать в последнее время, это было совсем на неё не похоже… Смутившись и растерявшись из-за своей реакции, она стремительно выскочила из-за стола, чуть не опрокинув чашку при этом. Марсель вскочил следом, удержал за плечо, а затем пригвоздил руками к стене тесной кухоньки.

Он оказался совсем близко, их лица находились друг напротив друга, и Даша не знала, куда девать глаза и что делать с сердцем, которое, похоже, совсем слетело с катушек. Таиров взял её за подбородок и заставил взглянуть на себя.

— Знаешь, как я вообще дошёл до этого в своих умозаключениях? — тихо спросил он.

— Как? — на автомате переспросила Даша, хотя на самом-то деле и слышать больше ничего не желала о его гениальных детективных способностях.

— Я подумал, что… если бы мы были парой и ты меня бросила… я непременно набил бы Пашке морду. Да я бы убить его захотел. А может, даже и убил бы.

— Почему? — голосовые связки ей внезапно отказали, поэтому вопрос прозвучал почти шёпотом.

— Потому что ты… невыносимо классная. Просто потрясающая, — так же шёпотом отозвался он, делая ещё один крошечный полушаг по направлению к ней — всего-то на пару сантиметров ближе, но из-за этого оказавшись прижатым к Даше практически вплотную. У неё закружилась голова, она ощущала исходящий от него жар и терялась, горела, буквально плавилась в нём. Отступать было некуда — Даша и так упиралась лопатками в стену.

Таиров, точно играя, подцепил прядь её волос, провёл пальцем по щеке, легко дунул Даше в лицо… Она закрыла глаза, боясь, что сейчас упадёт. Рухнет в обморок. Просто нестерпимо было чувствовать его обжигающее дыхание на своих пылающих губах.

— Ты безумно красивая, — продолжал шептать он. — Такая… что у меня от тебя реально крышу срывает. Всегда, когда тебя вижу. Эти твои глазюки… просто космос. А губы… Так и хочется потрогать, погладить… поцеловать…

И в следующее мгновение она уже ощутила его жадные губы на своих губах. Сердце дрожало как у трусливого зайчонка, Даша чуть не сползла по стеночке на пол, но Марсель поддержал её, рывком прижал к себе — ещё теснее, ещё ближе, ещё сильнее, с глухим стоном, словно человек, который очень долго хотел пить и наконец прикоснулся к сосуду с прохладной чистейшей водой. Не отрываясь от её губ, он запустил пальцы ей в волосы, нежно ласкал кожу головы, заставляя её дрожать, и обмирать, и блаженствовать в его объятиях.

И всё-таки она опомнилась первой. Вдруг словно увидела себя со стороны: она целуется с Таировым, да ещё где? В доме Павла…

Она вырвалась, тяжело дыша и презирая себя за эту слабость, вся красная от стыда и потрясения. Хотела было грозно приказать ему: “Уходи!”, но из горла вырвался лишь какой-то жалкий писк.

Впрочем, Марсель и сам догадался, что она собиралась сказать.

Он закусил губу, отодвинулся, растерянно взъерошил свои волосы, словно не знал, куда девать руки…

— Извини, — выговорил он наконец. — Сорвался. Обещаю, что больше подобного не повторится.

=118

Москва, 2018 год

Рейс чуть было не отменили из-за разыгравшегося в Москве сильного снегопада, однако в итоге Павел с Милой благополучно прилетели домой.

Эти последние часы перед возвращением стали для обоих самыми сложными. Они наконец открыто заговорили о том, чего так боялся Павел, а именно — сколько у Милы осталось времени.

— Врачи дают от двух до четырёх месяцев. На последнее я бы не слишком рассчитывала, при моём-то образе жизни, — храбро улыбнулась она чуть подрагивающими губами.

Павел не мог поверить своим ушам.

— Даже если принимать все необходимые лекарства?!

— Паш, ну какие лекарства? Они всего лишь помогут снизить боль.

— И… что ты собираешься делать? — спросил он, совершенно растерявшись. Наверное, не то нужно было говорить и не так, как-то иначе подобрать слова, подбодрить, утешить… но уж слишком его оглушило это безжалостное “от двух до четырёх”.

Мила не обиделась такому вопросу, просто пожала плечами.

— Хотела бы я тебе сказать сейчас, что поступлю как во всех этих жалостливых голливудских мелодрамах. Ну, ты в курсе, должно быть: когда герой узнаёт о смертельной болезни, то обязательно продаёт всё, что у него есть… или грабит банк… и на все деньги отправляется в грандиозное Путешествие Мечты. Только, к сожалению, в жизни всё не так просто, как в кино. Мне даже поездка в Таганрог тяжело далась, чего уж говорить о длительном путешествии, тем более за границу… Так что мне только и остаётся, что мечтать… и ждать, когда всё кончится.

— А куда бы ты поехала? — торопливо спросил Павел, чтобы заговорить, заболтать, отвлечь её от пугающей темы смерти.

Мила грустно и мечтательно улыбнулась.

— О, непременно — во Францию, в Париж! Знаю, звучит банально, но… я хотела бы завтракать по утрам в кафешке с видом на Эйфелеву башню. Что они там едят по утрам? Круассаны, джем, кофе?.. И на мне был бы такой симпатичный красный берет и короткое платье. А за соседним столом сидел бы какой-нибудь сексуальный парижанин, пялился на мои ноги, строил глазки и пытался завязать разговор, а я бы отвечала ему только “о-ля-ля!”, потому что больше ни черта не знаю по-французски…

Павел нашёл её руку и легонько сжал.

— А ещё… ещё, конечно же, я отправилась бы в Диснейленд. Обожаю диснеевские мультики! — вздохнула Мила, благодарно принимая его пожатие.

Как бы он хотел пообещать ей сейчас, что отвезёт её и в Париж, и в Диснейленд… Но Павел понимал, что это было бы слишком жестоко.

Никто из них даже не заикнулся вслух о том, что Мила видит свой родной город в последний раз. Но это подразумевалось во всём: в их взглядах, исподтишка бросаемых друг на друга, в Милкином минорно-ностальгическом настроении, в том, что Павел нарочно попросил таксиста ехать в аэропорт помедленнее, чтобы лучше рассмотреть и запомнить напоследок знакомые места, увезти их мысленно с собой — туда, откуда не возвращаются…

В такси Мила прильнула к стеклу и молчала всю дорогу, провожая глазами родные улицы, почти про каждую из которых они с Пашкой могли спросить друг друга: “А помнишь?..”

В самолёте ей стало хуже, хотя она и стремилась это скрыть. Павел ввёл её в салон, поддерживая под руку, и в тысячный раз задал обеспокоенный вопрос: может, не нужно лететь прямо сейчас, а стоит задержаться и подождать, пока ей хотя бы чуть-чуть не полегчает?

— Лучше уже не будет, Паш, — отозвалась она. — Разве ты до сих пор этого не понял?..

Он не выпускал её ладонь весь полёт. Мила отказалась от питания, чая и прохладительных напитков. Откинув голову на спинку кресла, она закрыла глаза и как будто дремала, хотя Павел чувствовал, что она не спит. В какой-то миг ему показалось, что она что-то ему сказала. Он наклонился к её лицу, переспросил… но понял, что Мила обращается вовсе не к нему. Она просто вполголоса читала стихи. То ли для того, чтобы успокоиться, то ли чтобы отвлечься… А может, сочиняла прямо на ходу. Он не посмел больше перебивать её вопросами.

— Упадём на дно тёплого океана, — еле слышно бормотала Милка. — Будем, словно больные коты, друг другу зализывать раны… Болючие, полные грязи, сырой земли. Что же мы натворили, как мы могли…

=119

В Москве Милу встречали родители и муж.

Из самолёта она вышла совсем зелёная, шатаясь от слабости, и сейчас супруг просто молча подхватил её на руки и зашагал к выходу из аэропорта.

— Паша, спасибо тебе за то, что присмотрел за ней в Таганроге и в пути, — торопливо сказала тётя Ника, неловко приобняла Павла на прощание, забрала у него Милкин чемодан и заспешила вслед за зятем и дочерью. Её муж быстро двинулся за ней.

Павел некоторое время растерянно стоял посреди зоны прилёта, словно забыл, что делать и куда идти, и тут вдруг услышал неожиданно громкий голос Милы.

— Паша!

Он догнал Мишку — тот ещё не успел уйти слишком далеко. Дотронулся до Милиного плеча, ободряюще кивнул:

— Я здесь. Что случилось?

— Хочу тебе кое в чём признаться, — произнесла она, выдавив из себя жалкое подобие улыбки. Павел уловил краем глаза побледневшее, растерянное лицо её мужа и взмолился про себя: “Господи! Только не надо никаких признаний в любви и прощальных откровений на глазах у Мишки”. Это было бы слишком больно, парень не заслуживал подобного отношения. “Нельзя, Мила, нельзя!” — послал он ей мысленный сигнал, а вслух спросил как можно более спокойным и нейтральным тоном:

— В чём же?

— Я… я была почти на всех твоих спектаклях, — просто сказала она.

Павлу показалось, что пол уходит у него из-под ног.

— Что?! — переспросил он, не веря.

— Обычно я всегда сидела в тринадцатом ряду. Слева.

Он шокированно покачал головой.

— Но почему же… почему ты мне об этом никогда не говорила? Почему ни разу не показалась мне на глаза после выступления?!

— Просто не хотела, чтобы ты слишком зазнавался, — её губы тронула знакомая насмешливая улыбка. — Старательно поддерживала миф, что ненавижу балет.

— А на самом деле… — трудом выговорил он.

— А на самом деле… Сволочь, ты был просто великолепен!

С этими словами она опустила голову мужу на плечо и закрыла глаза, великодушно бросив:

— Всё, проваливай. Увидимся.

— Я тебе позвоню, — растерянно сказал Павел ей вслед.

Когда он добрался до дома и открыл дверь своим ключом, Даша выскочила в прихожую и радостно кинулась ему на шею. Он машинально обнял её в ответ, прижал к себе, зарылся лицом в волосы на её макушке… и чуть не взвыл в голос от чувства гнетущей тоски и полного бессилия.

Даша тараторила без умолку, пытаясь что-то ему рассказать. Что-то про нападение, про какого-то своего бывшего однокурсника… Павел вдруг понял, что совершенно не понимает смысла произносимых ею слов, хотя прекрасно слышит их.

— Даш, давай потом, — попросил он негромко. — Я сейчас… не слишком хорошо себя чувствую.

— Ты заболел? — спросила она с тревогой.

— Нет, не заболел. Просто очень устал.

Он прошёл в комнату и рухнул на кровать поверх покрывала прямо в свитере и джинсах. Даша некоторое время растерянно потопталась рядом, а потом, поняв, что он так и собирается лежать и молчать, тихонько выскользнула из спальни.

=120

Таганрог, 2007 год

Существует ли в мире что-нибудь более прекрасное, чем таганрогское лето? Если бы кто-нибудь спросил это у десятилетнего Пашки — он с уверенностью ответил бы, что нет.

Ласковые и тёплые волны неглубокого моря… Вкуснейшие ягоды и фрукты, налитые соком… Дружелюбные и расслабленные отдыхающие, начинающие заполнять город уже с конца мая — начала июня… Весёлая и шумная, привычная как воздух, любимая летняя суета. Свобода. Каникулы!

Пашка с Милкой обожали отираться на Пушкинской набережной, где в курортный сезон открывалось множество небольших летних кафе. Там запросто можно было разжиться нежным ароматным шашлыком — некоторые владельцы едален узнавали эту неразлучную парочку в лицо и, добродушно посмеиваясь, выдавали им один шампур на двоих, полив поджаренные на углях кусочки мяса кетчупом и щедро снабдив салатом из свежих овощей. Кажется, больше никогда в жизни Пашка не пробовал шашлыка вкуснее!..

Вот и сегодня, удрав из детского дома в тихий час, они с Милой отправились на набережную и уже минут через пять после многозначительного разгуливания туда-сюда на глазах у работающего шашлычника удостоились порции сочной баранины.

Побег в этот раз удалось организовать до смешного легко: к Высоцкой приехал её бывший воспитанник, который вот уже много лет жил и работал в Санкт-Петербурге. Приём ему устроили торжественный, практически королевский — когда-то этот выпускник считался гордостью детского дома. Малышей даже заставили подготовить для дорогого гостя небольшой праздничный концерт.

— Видал, как Татьяна Васильевна вокруг него увивается? — спросила Милка, с аппетитом кусая помидор — такой спелый, что капли стекали у неё по подбородку. — “Ах, Сенечка, ох, Сенечка!..” Прям как будто сам Майкл Джексон приехал.

Это была ревность.

— Интересно, — хмыкнул Пашка, — а вот когда мы вырастем и лет через десять, например, тоже приедем к ней в гости, она нам так же рада будет?

— Ну-у-у, через десять лет, — протянула Милка. — Может, тогда Высоцкая вообще помрёт, она ведь уже и так старая. Ей, наверное, лет пятьдесят!

— Да и этот “Сенечка” тоже. Ему вроде двадцать шесть, — Пашка произнёс эту цифру таким тоном, словно она была символом дряхлости и старческой немощи. Впрочем, примерно так он и думал: молодость заканчивается сразу после двадцати.

— Паш, а кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — спросила Мила. Он неопределённо пожал плечами.

— Да фиг знает. Может, футболистом. А ты?

— А я — актрисой, — поделилась Милка и быстро зыркнула на него исподлобья — не смеётся ли? Но Пашка отнёсся к её мечте со всем уважением.

— А вообще… ты себя каким представляешь в двадцать лет?

— Ну, не знаю. Это так нескоро… Жена и дети у меня точно тогда будут, — сказал он так серьёзно, что Милка не сдержалась и фыркнула.

— Ужас какой!

— Чего смешного? — смутился он. — А ты разве не хочешь мужа и детей?

— Замуж хочу, детей нет, — без запинки ответила она, словно уже не раз обдумывала этот вопрос.

— Почему? — искренне удивился он.

— А если я не смогу их полюбить? — отвернувшись, буркнула Милка.

— Так не бывает. Все родители любят своих детей.

— Ну что ты несёшь, дурачок! — моментально завелась она. — Если бы это была правда, откуда бы на свете взялось столько детских домов? Думаешь, в детдом попадают только после какого-нибудь несчастного случая, как с твоей мамой? А бывает и как у меня — мама просто отказалась от меня прямо в роддоме. Потому что я ей была на фиг не нужна!!!

Возразить на это ему было нечего. Пашка, конечно, давно уже просёк, что легенда о матери — победительнице конкурса красоты, пленившей арабского шейха — является плодом Милкиной фантазии.

Оба немного помолчали, думая о своём, затем синхронно тяжело вздохнули и принялись доедать остывающий шашлык.

Когда с угощением было покончено, они вежливо поблагодарили весёлого усатого шашлычника и поднялись, чтобы уходить: в детдоме могли их хватиться.

— Что, молодёжь, — хитро подмигнул он им, — может, ещё порцию? Угощаю…

Но Пашка отказался с вежливым достоинством: они не побирушки какие-нибудь. Их и в детском доме неплохо кормят.

Милки не стало в начале мая.

“Ты не плачь обо мне, Пашечка, — сказала она ему за пару недель до смерти — в один из редких, но таких долгожданных и горьких моментов, когда сознание её было практически ясным. — На самом деле я очень счастливой ухожу, как бы пафосно это ни звучало. Я классную жизнь прожила, ну правда. Во-первых, у меня есть друг. Настоящий, клёвый, который даётся раз в миллион лет. Во-вторых, есть мама с папой. Пусть приёмные, но такие, что стоят тысячи родных. Я это всё, конечно, ни капли не заслужила, но я всегда была неблагодарной свиньёй, для тебя это не новость. Ну и любовь есть, конечно же. Пашка, я очень-очень сильно тебя люблю. Всегда любила. И когда умру, тоже буду любить. Не знаю как, но совершенно точно буду”.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍В Москве в те дни впервые установилась по-настоящему тёплая погода. Цвела сирень. Воздух был чистым, прозрачным и лёгким, стояли сухие солнечные дни. Ласковый ветер приносил с собой надежду на что-то доброе и близкое, так что любые слёзы высыхали сами собой.

И, несмотря на боль в груди, было очень легко дышать…