Право первой ночи

Глава 11

Встретившись на другой день с Губаревым, я поинтересовалась: куда мы идем?

— В институт Сербского.

— В психушку? — испугалась я. — Но со мной все в порядке. Я вас сразу предупредила, что я — нормальная. Я не знаю, почему у меня возникают видения.

— А я и не говорю, что вы сумасшедшая. Просто надо сообразить, как разговорить вашу маменьку. Иначе мы ничего никогда не узнаем.

— А…

Я уже переговорил с одним психологом по телефону и вкратце обрисовал ситуацию. Она вызвалась нам помочь. Зовут ее Марина Никандровна. Это моя старая знакомая.

— Как и Маргарита Александровна? — не удержалась я.

И тут я увидела, что Губарев улыбается.

— Маргарита Александровна мне так и сказала: по-моему, я здорово разочаровала Аврору, но у меня еще будет шанс реабилитировать себя.

— Посмотрим, — пробормотала я. — Честно говоря, я по правде подумала, что она… — Я запнулась.

— Шарлатанка? — закончил за меня майор.

— Что-то вроде этого.

— Нет. Это не так. Свой дар она неоднократно доказывала мне. На деле. Но я ни в чем не буду убеждать вас. И переубеждать. Вы все увидите и поймете сами. В свое время.

В кабинете психолога пахло пирогами. С капустой.

За столом сидела маленькая рыжая женщина и разговаривала по телефону. Увидев нас, она прикрыла трубку рукой и сказала:

— Минутку, сейчас освобожусь.

Мы сели на стулья около небольшого столика с блюдом пирогов.

— Правильно, молодец, — говорила она с кем-то.

— Пироги — во! — и Губарев поднял вверх большой палец.

Марина Никандровна, услышав слова майора, улыбнулась.

— Не перехвалите, — сказала она ему. — Вдруг пироги окажутся неудачными?

— Такого не бывает. Проколов в пирогах у вас еще не было. Как и в работе.

— Спасибо за комплимент.

Закончив разговаривать, Марина Никандровна повернулась к нам.

— Проверяла у сына домашнее задание. По русскому языку. К сожалению, приду поздно. Работы много. И не успею проверить дома. Поэтому приходится общаться по телефону. И заочно проверять уроки. Я изо всех сил стараюсь, чтобы это не вошло в систему.

— Ну и жизнь! — вздохнул майор.

— Куда же от нее деться! Чай поставить? С пирогами?

— Не отказывайтесь! — подмигнул мне майор.

— С удовольствием, — сказала я, подыгрывая ему.

— Это Марина Никандровна, талантливый психолог. Моя старинная приятельница. Она часто помогала и выручала меня в трудных ситуациях. Надеюсь, что поможет и на этот раз. А это Аврора, о которой я вам говорил.

— Очень приятно, — с улыбкой откликнулась Марина Никандровна. — Угощайтесь. А потом поговорим.

Пироги были восхитительными. Чай тоже. Крепкий, с мятой.

Марина Никандровна обратилась к Губареву:

— Вы вкратце рассказали мне по телефону, в чем тут дело. Как я поняла, ваша матушка, — перевела она взгляд на меня, — не хочет раскрывать вам свое прошлое. И поэтому следствие топчется на месте. Я верно схватила суть вашей ситуации? — Теперь она снова смотрела на майора.

— Совершенно верно, — подтвердил Губарев. — Все так и есть.

— Что же происходит с вашей матерью? Расскажите поподробнее.

— В молодости у нее погиб молодой человек. Купаясь в море. Прямо у нее на глазах. Потом… через год она вышла замуж за нашего отца. Потом родились мы с сестрой…

— И что же вас тревожит?

— Нас интересуют события, которые произошли в роддоме двадцать лет назад, — сказал майор. — Там одновременно лежали две женщины. Одна из них уже мертва. Вторая знает нужную нам информацию, но — молчит. Как разговорить ее?

— Сложный случай. В связи с трагическими событиями у нее произошла блокировка памяти. Она не хочет или не может ничего вспомнить. Но, с другой стороны, рождение дочерей уже не связано с какими-то потрясениями. Хотя… — Марина Никандровна замолчала. — Простите, Аврора, за деликатный вопрос. — А мать вас любит? Кстати, как ее зовут?

— Валентина Александровна.

И здесь я поняла, что должна сказать правду. Все как есть. Ничего не приукрашивая и не ретушируя.

— Нет. Меня — нет.

— А сестру?

— Нику любит.

— Любит или балует? Я раскрыла рот.

— А разве это не одно и то же? Психолог тихо рассмеялась.

— Конечно, нет. Люди часто принимают за любовь гиперопеку.

— Что это? — спросил Губарев. Ему вдруг стало интересно.

Гиперопека возникает в результате чувства вины, которое родители могут испытывать к ребенку. Они понимают, что не любят его, но признаться в этом не могут. Потому что это означает признать чудовищный факт — нелюбовь к собственному ребенку. Хотя это случается гораздо чаще, чем мы думаем. Зачастую мы все живем в плену стереотипов. Мы считаем, что родители должны обязательно, я подчеркиваю, обязательно любить своих детей. А дети в свою очередь обязаны любить родителей. И так далее. Между тем у достаточного количества женщин отсутствует привязанность к детям. Они просто не созданы для материнства. Но говорить в открытую об этом не принято. Это неудобно, неправильно. Поэтому большинство людей играют в очень сложные игры с окружающими, со своим «я». Они не могут быть искренними даже наедине с собой.

— Отчего это происходит? — задал вопрос майор.

— Я уже сказала: из-за подспудного чувства вины. Родители понимают, что должны любить ребенка. Так положено. Но любви нет, тогда возникают внешние формы привязанности. Стремление опекать, контролировать, баловать. А потом, часто в семьях, где двое детей, существует негласное разделение. Мать любит или опекает одного ребенка, отец — другого.

— Нет, у нас не так. Отец тоже любит Нику.

— Как отец относится к вашей матери? Какие между ними отношения? Простите, что я задаю такие откровенные вопросы, но без них мы не можем узнать правду.

— Я понимаю, — пробормотала я. — Отец… любит мать, мне так кажется, — поправилась я. — В молодости он носил ее на руках. Так рассказывала мать.

— В девяноста случаях из ста обожание со стороны одного из супругов идет рука об руку с глухой ревностью к прошлому. Иногда ревность оборачивается ненавистью. В молодости отец мог любить мать, а потом его чувство трансформировалось в прямо противоположное. Судя по всему, ваша мать вышла замуж за отца с отчаяния. Не питая к нему больших чувств. Возможно, она хотела поскорее избавиться от воспоминаний. Но вряд ли ей это удалось.

— Моя мать ведет себя так странно. Она как будто бы живет в своем мире. Часто не слышит, когда к ней обращаются. Сидит с отрешенным видом.

— С годами у нее может случиться психическое обострение.

— Вы хотите сказать, что она может сойти с ума? Марина Никандровна переглянулась с майором.

— Такую вероятность не стоит сбрасывать со счетов.

— Но как нам вернуться к событиям в роддоме? Разговорить вашу мать?

— Она не хочет вспоминать о своем возлюбленном из-за его смерти. Но она также не хочет рассказывать и о событиях в роддоме… Значит, там было нечто, что сильно травмировало ее. Так же сильно, как смерть возлюбленного… — размышляла вслух Марина Никандровна. — Она может вытащить эти события из глубины памяти только при помощи сильного гипноза. Вы же пытались разговорить вашу мать?

— Да. Но это было бесполезно. Она обрывала свои воспоминания.

— Тогда мои размышления верны. У вашей матери с роддомом связана определенная психическая травма. Но какая?

— Какая? — эхом откликнулся майор.

— Что же делать? — прошептала я. Психолог потерла рукой подбородок.

— Да… задача нелегкая. Мы же не можем пригласить Валентину Александровну ко мне. Она не пойдет. Да и под каким предлогом? Прийти к вам домой я не могу. Это будет выглядеть несколько странно. Правда, я не гипнотизер, но кое-какими навыками владею. Но все равно этот вариант отпадает. Он нам не подходит.

Наступила пауза. Мы оба с майором Губаревым смотрели на Марину Никандровну. Терпеливо. Выжидательно. Наконец психолог тряхнула головой, и две шпильки с легким стуком упали на стол. Она взяла их и сжала в руке.

— Надо попробовать сделать следующее. Я дам Авроре кассету с музыкой. Психоделической. Это запись шаманских обрядов. В молодости я путешествовала в научных экспедициях по Северу. И записала музыку, под которую шаманы проводят свои обряды. Эта музыка обладает гипнотическим действием, она растормаживает информативные блоки, записанные на подкорке сознания. Не буду вас утомлять научными терминами, но скажу одно: музыка сможет ввести вашу мать в гипнотическое состояние. Она впадет в транс. И тогда вы сможете задавать ей наводящие вопросы. Но они могут и не понадобиться. Вполне вероятно, что ваша мать сама выдаст всю информацию. Иногда бывает так, что трудно оборвать поток воспоминаний. Он льется и льется. Как вода.

— Когда я должна включить эту кассету? — спросила я.

— Можно сразу. Только не на полную громкость. Начните разговаривать. Постепенно увеличивайте громкость. Когда вы почувствуете, что ваша мать уже в состоянии гипноза, приступайте к вопросам.

— А как я пойму это?

— У человека учащается дыхание, зрачки расширяются, он смотрит невидящим взглядом, речь становится монотонной, — перечисляла Марина Никандровна. — Запомнили?

— Постараюсь.

Я вспомнила, как я стояла перед старинным зеркалом в своей комнате и у меня темнело перед глазами. Учащалось дыхание. Значит, я тоже входила в транс? Но кто меня вводил в него? Зеркало? Или кто-то, притаившийся в нем?

— Чуть не забыла! Вам нужно дать противоядие, а то вы тоже поддадитесь гипнозу и не сможете контролировать себя. А тем более задавать вопросы.

— Противоядие? — испугалась я.

Марина Никандровна улыбнулась краешками губ.

— Так мы, психологи, называем между собой средства, которые позволяют не поддаваться гипнозу.

Она подошла к подоконнику и открыла белую пластмассовую коробку, стоявшую в углу. Вынула оттуда металлический браслет, испещренный геометрическими фигурами, и дала мне.

— Возьмите, противомагнитный браслет. Он поможет вам держать ситуацию под контролем.

— Спасибо.

— Перед тем как включить кассету, наденьте его на руку. Не забудьте. Главное, будьте уверены в себе, и у вас все получится! — напутствовала меня Марина Никандровна.

Легко сказать! Но как это сделать?

Подходящий момент наступил не скоро. Через три дня. Вечерами я караулила мать, как кошка мышь. Как назло, отец безвылазно торчал дома. То он шляется где-то целыми днями, то сидит за своей ширмой как приклеенный и строчит «гениальные» идеи. Он тоже стал каким-то странным. Говорил со мной тихим голосом, не задирал и не подкалывал. А раньше чуть что — ив крик! Нет, Ника» права, все перевернулось вверх тормашками.

Когда отец ушел по вызову — чинить компьютер, я опрометью бросилась к матери. Предварительно надев противомагнитный браслет. Но как заманить ее к себе? Или притащить магнитофон на кухню? Я решила придумать предлог и пригласить ее в комнату.

— Мам! — крикнула я. — Помоги мне подвинуть стол!

— Зачем?

— Так будет удобнее. А то он стоит слишком близко к окну.

Войдя в комнату, мать направилась к столу.

— Тебе не тяжело? — спросила я.

Мать ничего не ответила. Я вставила кассету в магнитофон и включила его, выкрутив регулятор громкости на минимум. Музыка была странной. Монотонно-заунывной. С редкими ритмичными ударами в бубен. Изредка раздавались чьи-то гортанные возгласы. Потом музыка стала напоминать мерный рев прибоя. Как будто бы глухие тяжелые волны бились о причал.

Я перевела взгляд на мать. Она опустилась на кровать, смотря прямо перед собой отрешенным взглядом в одну точку. Ее губы шевелились, она что-то шептала. Я наклонилась к ней, но слов разобрать не могла.

Я почувствовала в голове странную тяжесть. Она как будто бы налилась свинцом. Мне вдруг показалось, что стена напротив меня покрылась ковром из черного плюща. Я тряхнула головой, отгоняя видение. Мать по-прежнему что-то шептала. Я дотронулась до браслета и ощутила, как стало легче. Я подошла к магнитофону и прибавила громкость. Мать стала раскачиваться из стороны в сторону. Я села рядом с ней на Никину кровать.

— Мама! Ты помнишь, как мы с Никой появились на свет. Роддом, палата… Твоя новая знакомая Наталья Родионовна.

Какое-то время мать молчала, потом медленно, словно ей было трудно говорить, сказала глухим голосом:

— Помню.

— Наталья Родионовна, Наталья Родионовна, — твердила я, как заклинание. — Что там было? Как вы познакомились?

— Она лежала рядом. У нее тоже была двойня. Как и у меня… Мы разговорились… — Слова вырывались у матери толчками. Память открывалась медленно, как тяжелые заржавевшие ворота. — Она говорила о своем муже. Какая она счастливая, как она его любит… а он ее. Счастливая… а я… я… — мать приложила руку ко рту.

Я испугалась, что сейчас она замолчит.

— Вы лежали рядом, — тихо повторила я, дотрагиваясь до материнской руки.

— Да… рядом… мы должны были вскоре родить… Нинка все контролировала, успокаивала, утешала. Была рядом.

— Нинка… это кто?

— Моя подруга. Работала в роддоме. — Мать с силой качнулась вперед, чуть не согнувшись пополам. — Мы родили. Наталья первая, я потом… девочки слабенькие … в боксе… мы лежали ночью… спали… Мне внезапно стало плохо. Поднялась температура. Я лежала вся горячая. Я пошла в туалет. — И здесь мать широко раскрыла рот, словно ей не хватало дыхания. — Ив боксе я увидела, — брови матери сдвинулись у переносицы… — я увидела… увидела…

— Да? Что? — Я сидела, замерев от волнения.

— Одна девочка была мертвой… моя… синенькая, без движения…

— Почему твоя? — спрашиваю я громким шепотом. От напряжения мои зубы выдают мелкую дробь. Меня колотит и трясет.

Она лежала на месте, где были мои девочки… мои… Я услышала скрип двери и отпрянула назад. Мелькнуло что-то белое. Белая фигура. Руки. Они взяли мою девочку. Я хотела кричать, но не могла. — Мать приложила руку к горлу, где раздавалось яростное клокотанье — Мне было плохо… в туалете вырвало. — Речь матери была бессвязной. Но я старалась выхватить из ее рассказа суть. Главное. — Я пошла обратно. И тут я успокоилась, я поняла, что мне померещилось. Мои девочки лежали рядом. Как всегда. А у Натальи лежала одна девочка. Одна… второй уже не было. Не было… — Мать раскачивалась из стороны в сторону, обхватив себя руками. Как будто бы ее знобило. — А наутро стало ясно, что одна девочка умерла. Наташина. Я думала, что она сойдет с ума. Она ни слова не сказала, только как окаменела. Мне даже неловко было. У меня обе живые. А у нее — одна мертва. А перед выпиской она сказала, что хочет подарить мне зеркало.

Я вздрогнула точно от удара. Зеркало! Вот откуда в нашей квартире появилось старинное зеркало.

— Наталья сказала, что это — старинное зеркало. Оно переходило из рода в род. В него нельзя было смотреть во время беременности. Не положено. А она нарушила запрет. Думала, что обойдется. А после этого она не могла больше видеть зеркало. Захотела избавиться от него. Отдать мне. Я не соглашалась. Дорогой подарок. Но она настояла. «Вам оно еще пригодится, а мне уже — нет», — сказала Наташа. Я не хотела принимать этот подарок. Но она настояла. Настояла…

Мать повторяла слова, по-прежнему раскачиваясь. Она прикрыла глаза. Ее движения замедлились.

Я уменьшила громкость магнитофона. Мое лицо горело от волнения. Я прикоснулась к тайне, которую так долго и тщательно скрывали. Во всем этом еще предстояло разобраться. Значит, у Натальи Родионовны были две девочки. И одна из них умерла…

Мать постепенно приходила в себя. Ее взгляд становился все более и более осмысленным, она почти перестала раскачиваться. Я выключила магнитофон и убрала его под стол. Наконец мать остановила на мне свой взгляд.

— Ты меня звала?

— Нет. Мы уже все сделали.

— Что все?

— Подвинули стол.

— Да?

— Спасибо, мамочка. — Я наклонилась к ней и чмокнула в щеку.

Не сказав ни слова, она вышла из комнаты. Я посмотрела на часы. Восемь часов вечера. Звонить Губареву уже поздно. Перенесу звонок на утро.

Губарев предложил мне снова подъехать к Марине Никандровне и все рассказать ей.

— Хорошо, — согласилась я. — Только после работы. Часиков в семь.

— Договорились.

Марина Никандровна сразу предупредила нас, что у нее мало времени. Ее мать попала в больницу с переломом ноги, и ей надо было еще успеть к ней.

— Мы надолго не задержимся, — сказал Губарев. — Постараемся быть краткими и точными.

Я рассказала Марине Никандровне то, что узнала от матери. Та слушала внимательно, слегка нахмурившись.

— Я так и думала, что ваша мать испытала в роддоме потрясение. И моя догадка подтвердилась. Она увидела, как подменяли младенцев.

— Подменяли? — воскликнула я, приподнимаясь со стула, на котором сидела.

— Конечно! Судите сами. Сначала она видит, как на месте ее девочек лежит другой ребенок. Один. А потом… Она видит, что ее девочки снова лежат на своем месте. Вы рассказывали, что ваша сестра очень похожа на дочь Викентьева. Значит?..

— Что? — спросила я внезапно севшим голосом.

— Значит, одно из двух. Либо это — дети Натальи Родионовны, либо — вашей матери. Но то, что вы с сестрой неродные, — очевидно.

Эта мысль приходила мне в голову и раньше, но почему от нее так тошно и горько?

— Да… — растерянно пробормотала я. У меня стрельнуло в висках. — Неродные. Но как узнать, чьи мы дети? Кто из нас родился у Натальи Родионовны, а кто — у моей матери.

Марина Никандровна пожала плечами.

— Может быть, это знают работники роддома.

— А подменяли намеренно? — задал вопрос Губарев.

— Если исходить из рассказа матери Авроры, да. Намеренно. Белая фигура. Руки, которые брали младенца.

— Но зачем? — прошептала я. — Зачем?

— Это нам и предстоит выяснить, — сказал Губарев. — И незамедлительно.

Выйдя из института Сербского на улицу, я внезапно почувствовала головокружение. И пошатнулась. Майор поддержал меня.

— Э, да вы совсем бледная. Как полотно. Может, вызвать такси и вас отвезут домой?

— Не надо. Лучше доведите до ближайшей лавочки. Я посижу, отдышусь и поеду домой. Переутомилась на работе.

— Ну смотрите, вам виднее. Может, все-таки помочь?

— Нет, спасибо.

Мы перешли дорогу, и в первом попавшемся дворике Губарев усадил меня на скамейку.

— Я скоро приду в себя.

— Давайте я принесу вам воды. Не возражайте. Через пять минут Губарев вырос предо мной с бутылкой минеральной воды.

— Вот. Выпейте, будет легче.

— Спасибо.

Мы распрощались. Я пила воду жадными глотками, но во рту все равно был привкус горечи. От того, что я узнала. Ника — мне не сестра. Я не могла еще осознать этого факта. Все это казалось мне чудовищной ошибкой, недоразумением, которое легко исправить. Я заварила эту кашу, ввязалась в расследование. Для чего? Зачем? Мной двигало простое любопытство. Я узнала правду? Или часть ее? Но этого достаточно, чтобы понять старую и проверенную истину: «не будите спящую собаку». Я выпустила на свободу демонов, и теперь мне предстояло пожинать плоды своего легкомысленного поступка. Мы с Никой чужие друг другу. Чужие! Я чувствовала себя предательницей и убийцей. Я словно предавала наше детство, прогулки — ладошка в ладошке, мороженое на двоих, Бабульку, секретничанье под большим клетчатым пледом… Я отрекалась от какой-то части самой себя. И это было просто невыносимым.

Я склонила голову и уткнулась лицом в ладони: что же я наделала?! Зачем я стала раскапывать прошлое? Зачем? Ника, Ника…

Зазвонил мобильный. Это был Руслан.

— У меня есть одна идея. Приезжай ко мне.

— Не могу.

— Это срочное дело.

Внезапно я подумала, что мне так тошно — хуже не бывает. Может быть, встреча с Русланом немного встряхнет меня.

— Продиктуй адрес.

— Я встречу тебя у метро «Маяковская».

— Хорошо.

Дома Руслан усадил меня на диван и принялся готовить кофе.

— С корицей любишь? — донеслось до меня из кухни.

— Люблю! — крикнула я, хотя никогда не пробовала.

Кофе был замечательный. Как и в прошлый раз. Руслан сел рядом.

— И какая у тебя идея? — спросила я, помешивая ложечкой сахар.

— Никакая! Просто захотелось увидеть тебя. Мои брови взлетели вверх. Я ему не доверяла.

Ни на йоту. Он просто хотел использовать меня по полной программе. Получить два в одном флаконе. Я была нужна ему в качестве связующего звена между ним и Никой. Он подозревал Нику в убийстве. Думал, что какие-то важные сведения она утаила от меня. Или я не все рассказала ему. Руслану позарез было необходимо знать все. И для этого в ход были пущены методы даже запрещенного характера. Он думал, что я растаю от его внимания и расколюсь. Ситуация была опасно-непредсказуемой. И это неожиданно взволновало меня. Я подумала, что терять уже нечего. Я потеряла сестру, не знала, чья я дочь. И что по сравнению с этим сексуальные уловки и приманки? Пыль и пепел. Мне нужна была хорошая встряска. И этот человек мог мне ее дать. Так в чем же дело, Аврора! Бери то, что плывет тебе в руки. Авось развеешься!

Я поставила чашку с кофе на журнальный столик и посмотрела на Руслана долгим призывным взглядом.

— В самом деле?

— Да… ты мне сразу понравилась, как только я тебя увидел. Я еще подумал: какая классная девчонка!

То, что мужики неоригинальны, — об этом я где-то читала. В книжке по женской психологии.

— Приятно слышать!

Руслан подвинулся ко мне ближе. Врать самой себе я не могла. К тому же считала это глупым. Я отдавала себе отчет в том, что он мне нравился. И его присутствие, запах волновали. Я чувствовала себя как в старом анекдоте: когда на женщину нападает насильник, лучшее, что она может сделать, — расслабиться и получить удовольствие. Я цинично подумала: мне представляется удобный случай последовать этому совету.

Руслан взял меня за руку. Он медленно гладил мои пальцы, и эта ласка ноющим блаженством отдавала в теле. Я не решалась посмотреть на Руслана, но, когда подняла глаза, меня, как магнитом, потянуло прикоснуться к его губам, сильным рукам, черным блестящим волосам. Меня тянуло раствориться в нем. До конца. До того момента, когда я перестану чувствовать свое тело. Ничего подобного раньше я не испытывала, но сейчас мне вдруг показалось, что, возможно, я познаю те эмоции и наслаждения, о которых только читала… Под гипнотически-пристальным взглядом Руслана я медленно откинулась на спинку дивана, не в силах больше сопротивляться тому томлению, которое охватило меня. Я ощущала себя покорной чужой воле. Мне хотелось отдаться мужской силе, ощутить ее каждой клеточкой своего тела. Руслан провел рукой по моей груди и скользнул ниже. Одежда мгновенно слетала с меня, и спустя минуту я ощутила приятную тяжесть его тела.

Ласки Руслана были словно лед и пламя. Мягкие, нежные, расслабляющие сменялись яростными и неистовыми. Глубокое наслаждение охватило меня. И из моей груди раздался тихий стон: не то от удивления, не то от благодарности.

Когда все закончилось, я приподнялась на локте и посмотрела на Руслана. Его глаза были прикрыты, но дыхание было прерывистым, шумным. Он быстро открыл глаза и посмотрел на меня.

— Тебе понравилось? Я тихо рассмеялась:

— Да.

— Мне тоже. — Он запустил руку в мои волосы и стал перебирать их.

Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу. Я взяла Руслана за руку.

— Какие красивые пальцы!

— Я хотел стать пианистом, но не получилось. — И он рассмеялся, обнажив красивые ровные зубы.

— Научиться никогда не поздно. Как ты думаешь?

— Точно так же.

— Я представляю, как ты сидишь за фортепиано в черном фраке и играешь при свечах «Лунную сонату» Бетховена. Вечером.

— А что? Площадь позволяет. — Он обвел рукой комнату. — Куплю инструмент и буду играть Бетховена.

Я хотела спросить: позовет ли он меня послушать музыку, но промолчала. Мы слишком мало знали друг друга, чтобы я могла задавать такие вопросы. Я вздохнула.

— О чем вздыхаешь?

— Ни о чем.

— Жизнь прекрасна и удивительна. Иногда бывают такие моменты и минуты, которые оправдывают ее в целом.

— Я пойду? — полувопросительно-полуутвердительно сказала я.

— Зачем? Оставайся до утра.

Ночь была поистине волшебной. Я подумала, что, если даже наутро мы расстанемся навсегда, жалеть я ни о чем не стану. Буду копить впечатления на старость. Кто знает: будет ли в дальнейшем моя жизнь щедра на подобные встречи?

Утром Руслан заварил свой фирменный кофе.

— Твой кофе — чудо!

— Я вообще хорошо готовлю.

— Странно! Я думала, что восточные мужчины не готовят.

— Почему? Это — ошибочное мнение.

— Теперь — знаю.

— В следующий раз я угощу тебя пловом.

Тут раздалось мяуканье, и к моим ногам подкатил черно-белый комочек.

— Рикки! — воскликнула я и, взяв на руки котенка, принялась его тормошить. — Рикки, где же ты был раньше?

— Он спал в коридоре. Такой соня. Только и делает, что спит целыми днями.

— Может быть, он отходит от стресса?

— Какого стресса?

— Убитой хозяйки, — серьезно сказала я и опустила Рикки на пол. И воспоминания того вечера встали перед моими глазами. Я сидела, уставившись в одну точку.

Руслан прищелкнул пальцами.

— О чем задумалась?

— О том, что я видела тогда, — тихо сказала я. — Об Анжеле.

Руслан сел ко мне.

— Аврора! Я хочу, чтобы ты поняла: я — твой союзник. Мне кажется, ты видишь во мне врага. Но это не так. Мы с тобой оба заинтересованы в том, чтобы найти убийцу Анжелы. Ты — чтобы спасти сестру.

— А ты? — спросила я, глядя на него в упор. Во взгляде Руслана что-то мелькнуло: не то раздражение, не то настороженность.

— А у меня свои счеты. Мы с Анжелой были… друзьями. Ну ты понимаешь: когда твою девушку убивают, у тебя возникает естественное желание покарать убийцу.

— Даже если отношения уже расстроились, — бросила я наугад, вспомнив слова Ники.

— Да. Даже если они и расстроились. Я не собираюсь тебя ни в чем убеждать. Да, у нас с Анжелой все было далеко не безоблачно, но я не могу смириться с тем, что ее хладнокровно убили и убийца гуляет на свободе.

Я сделала вид, что поверила ему.

— Но что я могу сделать?

— Сказать правду!

— Я уже все сказала. Клянусь. — И для большей убедительности я приложила руку к сердцу.» — Зачем мне что-то от тебя скрывать, ведь у нас одна цель?

— Да. — Руслан соскочил с дивана и заходил по комнате. — Одна цель… Попробуй еще раз поговорить с Никой.

— Хорошо. — Я почувствовала, как впечатления прошедшей ночи постепенно рассеиваются. И поняла, что пора уходить.

Я пойду. Мне пора. — Я поднялась с дивана. — Спасибо за гостеприимство. — Здесь я встретилась с насмешливым взглядом Руслана. — И за все… остальное.

— Всегда рад доставить удовольствие красивым девушкам.

Рикки отчаянно мяукал, и я снова взяла его на руки. Крохотные блестящие бусинки смотрели на меня. Котенок зевнул. Я почувствовала, как что-то защипало в носу, и я зарылась лицом в котенка, чтобы скрыть свое смятение, тоску и отчаяние.

Праздники жизни кончаются быстро. Они пролетают с космической скоростью, оставляя чувство опустошенности и мимолетности. Были они или не были? Руслан, его объятия, жгучие ласки — все было уже нереальным и далеким. Когда я открывала дверь своей квартиры, я задавала себе один-единственный вопрос: как я теперь буду относиться к Нике? Какими глазами посмотрю на нее?

Ника была дома. Молчаливая, тихая. Каштановые волосы прилипли ко лбу.

Был выходной, мне не надо было ехать на работу.

— Привет! — сказала Ника каким-то потухшим голосом.

— Привет! — Мое сердце сжалось. — Что-то случилось?

— Случилось. — Ника подняла на меня глаза. В них были растерянность и страх. — Меня вызывают в милицию.

— Зачем?

— Для допроса. Охранница вспомнила, что видела, как я приходила к Анжеле.

— Да… дела…

— Только подумать, Аврора, я, наверное, в последний раз сижу в нашей комнате…

— Что за глупости?

— Это не глупости. Это — правда.

— Ты все преувеличиваешь. Ты — всего лишь подозреваемая.

— Номер один.

— Ну и что! Ты же не виновата!

— Ты не знаешь, как у нас все делается! На меня повесят это убийство. И закроют дело. Кто захочет возиться с расследованием? Зачем? Такой, как Руслан, откупится деньгами. А я… кому нужна я?

При упоминании о Руслане мне стало нехорошо, получается, я предала Нику. Пусть и невольно.

— Так что, Аврора, не поминай лихом. Прости за все. — И Ника заплакала отчаянными бессильными слезами.

Но тут я уже всерьез возмутилась. Сестра она мне или не сестра, она — Ника, с которой я выросла. А это просто так из жизни не вычеркнешь. И вообще в этой истории слишком много белых пятен. Я должна сделать все, что могу. И даже больше. Мне необходимо спасти Нику. Она — единственный в моей жизни человек, ради которого я пойду до конца.

Я подошла к Нике и поцеловала ее. В лоб.

— Не волнуйся, я тебе помогу.

— Правда? — Ника схватила меня за руку, как маленькая девочка, которая цепляется за мать, когда ей страшно.

— Я тебе обещаю. — сказала я. — Ты не будешь сидеть в тюрьме. Пока я жива, этого никогда не случится.

Губарев подумал, что Аврора Сеульская здорово помогла ему, сама того не ведая. Рассказав о собственном расследовании, она подсказала ему, кто та девушка, приходившая к Анжеле Викентьевой, похожая на нее. Сестра Авроры. Именно о ней упоминала охранница Маркелова. Но теперь ему не надо теряться в догадках, где искать эту девушку. Виктория Сеульская живет там же, где и Аврора.

Губареву не довелось быть знакомым с Анжелой Викентьевой, но почему-то при взгляде на Викторию Сеульскую ему подумалось, что они — ягоды с одного поля. Заносчивые манеры, надменность, взгляд свысока, в котором сквозило: «А плевать я хотела на вас на всех». Но Виктория нервничала. И это было заметно. За напускным высокомерием скрывались растерянность и страх. Она поминутно закусывала губы и откидывала со лба прядь волос. Как будто бы она ей мешала.

— Сеульская Виктория Михайловна, вы были знакомы с Викентьевой Анжелой?

— Да.

— Как давно вы познакомились?

— Примерно полтора месяца назад.

— Где и при каких обстоятельствах? Пауза…

— Вы не поняли вопроса?

— Поняла… Я работала на Анжелу.

— В каком качестве?

— Я была ее двойником.

— Она сама предложила эту работу?

— Нет. Я вышла на нее и…

— Почему у вас возникла эта мысль? Как вы вышли на Анжелу?

— Я просматривала один женский журнал и увидела, что Викентьева похожа на меня.

Губарев вспомнил рассказ Авроры. Она говорила то же самое.

— И что?

— Я решила, что могу заработать на этом.

— Ваша сестра знала, что вы работаете на Анжелу?

— Нет. Я делала это тайком.

— Как вы вышли на Викентьеву?

— Через электронную почту. Координаты были опубликованы в журнале. Я написала ей, что похожа на нее. Ее заинтересовала моя информация. Мы встретились, и… я стала подменять ее.

— В какое время? Как это происходило?

— Анжела звонила, я приезжала к ней. Переодевалась. Потом ехала в те места, куда она меня отправляла.

— Вы приезжали к ней в дом по Большому Харитоньевскому переулку. Дом двенадцать, квартира девять?

— Да.

— Где вы ее подменяли?

— На дискотеках, в театрах. На вернисажах.

— А где она была в это время на самом деле?

— Не знаю.

— У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет?

— Нет. Она мне ничего не рассказывала.

— Вы знали, что Анжела принимала наркотики?

— Да.

— Вы видели, как она употребляет их?

— Я видела ее несколько раз после «дозы».

— Вы встречались с Русланом Мансуровым?

— Нет.

— Вы знали, что он был бойфрендом Анжелы?

— Да.

— Она говорила вам об этом?

— Да.

— Что-нибудь еще Викентьева говорила о Мансурове?

Какую-то долю секунды Сеульская колебалась.

— Нет.

Обманывает, решил Губарев. Что-то она знает о Мансурове, но молчит. Боится?

— Когда вы в последний раз видели Викентьеву?

— В день убийства.

— Вы с ней разговаривали? Сеульская закусила губы.

— Нет.

— Почему?

— Она… — губы у девушки задрожали, — была мертва.

Губарев едва удержался, чтобы не присвистнуть.

— В котором часу это было?

— Я… не помню.

— Примерно.

— Ну… наверное, около десяти или в начале одиннадцатого.

— Вечера?

— Да… вечера…

— Вы с ней договаривались встретиться? Опять легкое замешательство.

— Д-да.

— Вы пришли и… Кстати, как вы вошли? Дверь была закрыта?

— Нет, открыта.

— Рассказывайте дальше!

— Я увидела труп. Молчание.

— Что потом?

— Потом я… ушла.

— А почему вы не позвонили в милицию? Сеульская посмотрела на Губарева странным взглядом.

— Я ничего не соображала, — выдавила она. — Мне было плохо.

Играет или нет, гадал майор. Много их тут, сидя в моем кабинете, пытались выглядеть кроткими и невинными. А на самом деле часто все оказывалось далеко не так. И каждый раз я должен быть психологом, следователем, ясновидцем, чтобы понять: где подозреваемые говорят правду, а где врут, не моргнув глазом. Вот и сейчас, что я могу сказать об этой девице? Все ли она говорит мне? Судя по запинкам, нет. А каковы причины этого? Вот сиди тут и гадай на кофейной гуще в надежде отыскать истину.

— Когда вы понадобитесь, я вызову вас еще. И распишитесь здесь. Это подписка о невыезде.

Сеульская поставила подпись, закусив нижнюю губу. Губарев обратил внимание, что губа у нее вспухла и была ярко-красной.

— Итак, что мы имеем в сухом остатке? — рассуждал Губарев, сидя в кабинете. Витька сидел напротив.

— Почему в сухом? Может, в мокром?

— Не остри, — одернул своего напарника Губарев. — Сияешь, как елка. Что случилось?

— Софья пригласила меня сегодня в гости.

— А…

— Вот я и…

— Ясно. Счастливого времяпровождения. Но давай ближе к делу. Ноутбук Анжелы Викентьевой пока запечатан. В смысле информации. Я попробовал повозиться с ним. И понял, что бесполезно. Отдал специалистам. Пусть они работают.

Отпечатков на ноже, которым убили Викентьеву, никаких. Звонили из экспертизы. Кстати, тебе не кажется, что это убийство — в кавказском стиле? Там любят, чуть что, и за нож хвататься. Звонили мы с тобой по номерам телефонов, записанным в мобильнике, — информация почти нулевая. Знакомые говорили, что давно не общались с Анжелой. Вызвали некоторых на допрос, говорили то же самое. Ничего существенного, за что можно было бы зацепиться.

А вот беседа с Сеульской любопытна. Она призналась, что работала двойником Анжелы, подменяла ее там, где это было нужно. Она что-то не договаривает. Когда я спросил ее о Мансурове, она сразу замкнулась. Не хочет выдавать? Или здесь что-то еще. Ох, не нравится он мне. Скользкий тип. Так просто к нему не подъедешь и не расколешь. Вывернется — Если он и осуществил убийство Анжелы Викентьевой, то заранее все тщательно продумал. Рассчитал.

Можно подойти к расследованию и с другого конца. Надо узнать, что произошло в роддоме номер тридцать два на Третьей Красногвардейской двадцать лет назад. Сдается мне — в этом ключ к разгадке этого дела.

— Почему вы так думаете?

— Интуиция, Вить. За годы работы вырабатывается интуиция, которая, как рыбка-лоцман, указывает верный путь.

— А убийство Ольги Буруновой?

— Здесь один клубочек завязан. Потянешь за ниточку — и все распутается. Одним махом.

— Семерых побивахом…

— Настроение у тебя сегодня явно не рабочее.

— Что делать?

— Да… вопрос хороший. Зазвонил телефон.

— Да? — спросил Губарев. Это была Дашка. Она плакала.

— Что произошло? Говори толком. Не реви, а то я ничего понять не могу. Кто не пускает? И правильно делает. Хорошо. Я сегодня приеду, и обо всем поговорим. Да, ждите.

— Семейные неприятности? — спросил Витька, когда Губарев повесил трубку.

— Семейные разборки. Дашка хочет поехать на дачу с компанией. С ночевкой. А мать против.

— А вы?

Губарев почесал в затылке.

— Я тоже против. Ни к чему это. Но надо поехать и все это втолковать Дашке на месте. А то Наташка запретила, Дашка вспыхнула, и возник небольшой пожарчик. Который тушить мне. А то взовьется пламя. Сколько времени? Так, рабочий день окончен. Все равно — результативность ноль. Ты — человек для работы бесполезный. У тебя на уме одна личная жизнь, а мне необходимо с дочерью разобраться. Завтра с утра со свежими силами мы и приступим к нашим делам.