Прежняя любовь

Глава 11

Либби

Я просыпаюсь на своей кровати на втором этаже и понимаю, что впервые за многие месяцы у меня ничего не болит. Мне совершенно не больно переворачиваться. Я поднимаю и вытягиваю руку и ощущаю только естественное сопротивление мышц, приходящих в тонус после ночного отдыха.

Я откидываю одеяло и улыбаюсь непривычному отсутствию боли. Время пролетело быстро, мой организм наконец начал восстанавливаться. Забавное щекотание на лбу напоминает мне о том, что даже мои волосы отросли. Вчера Энджела их выпрямила, и теперь они уже достают до ушей и прикрывают шрам. Мне незачем смотреть в зеркало, чтобы узнать, что шрам на щеке похож на тонкую, едва заметную ниточку вены и его трудно различить тем, кому не известно о его существовании.

Снизу доносятся звуки радио или телевизионной передачи и пьяняще аппетитный аромат поджаренного бекона с яичницей. Я вспоминаю, что у нас гостят Бенджи и Бутч. Запахи и голоса манят меня в кухню.

У огромной старинной плиты стоит какая-то женщина. Она варит мою овсянку с ягодами и кусочками яблок. На деревянном столе возле плиты стоит пустая коробка из-под хлопьев и лежит смятая полиэтиленовая упаковка. Для меня ничего не осталось. Джек и Бенджи склонились над развернутой газетой. Они смотрят результаты футбольных матчей.

Я подхожу к женщине у плиты.

— Это моя овсянка, — говорю я ей. — А ты ее всю использовала.

Она оборачивается ко мне, и темные волны волос скользят по ее плечам. Она улыбается мне своим идеальной формы ртом и необычного оттенка синими глазами. На ней моя черная пижама с ярко-розовой отделкой и надписью «Я БОГИНЯ» на груди. Джек подарил мне эту пижаму на наше первое совместное Рождество.

— Прости, Либерти, — извиняющимся тоном произносит женщина, — но это моя овсянка.

— Нет, не твоя. Она моя. Ее не ест никто, кроме меня.

— Хватит спорить, Либерти, — говорит мне Ева. — Это моя овсянка, точно так же, как это мой дом, а это мой муж и мой племянник. Ты что, забыла, что у тебя больше ничего нет, потому что ты умерла? Ты должна с этим смириться. В потустороннем мире ты будешь гораздо счастливее.

Я оборачиваюсь к столу, из-за которого мне кивают Джек и Бенджи. Только это уже не Бенджи, а другой мальчик. Он, наверное, ровесник Бенджи, у него белая кожа и темные, как у Евы, волосы. Я перевожу взгляд на корзинку у двери и вижу, что вместо Бутча в ней сидит котенок.

— Я умерла? — спрашиваю я у Евы.

— Да, — мягко отвечает она. — Ты та женщина, которая была с ним до меня. Теперь он любит меня.

— Но ты умерла, — возражаю я.

— Нет, это ты умерла. Ты попала в эту жуткую катастрофу. Ты что, забыла? Какое-то время ты лежала в коме, а потом умерла, не приходя в сознание. Через несколько лет Джек повстречал меня.

— Ладно, — соглашаюсь я, потому что все это звучит очень убедительно. А поскольку эти двое за столом тоже продолжают кивать, да и кошка не сводит с меня удивленного взгляда, то, видимо, я действительно ошибаюсь и все было так, как она говорит. Не могут же они все ошибаться… Или могут? — Если ты уверена…

— Почему бы тебе не вернуться наверх и не лечь в постель? Постепенно ты все вспомнишь и сама поймешь, что я права.

— Ладно, — снова говорю я и возвращаюсь в спальню.

Здесь, по крайней мере, все еще стоит моя кровать. Я снова забираюсь под одеяло, натягиваю его по самые уши и устраиваюсь поудобнее. Я закрываю глаза и снова становлюсь мерт…

Я открываю глаза и вижу, что на меня смотрит Бутч, склонив голову набок и вперив в меня свои собачьи глазенки. Я сижу за обеденным столом в гостиной. Я уснула, уронив голову на раскрытую передо мной тетрадь. Я выпрямляюсь, стараясь не обращать внимания на стреляющую боль в груди и спине. Идиотка — вот какая мне причитается фамилия за то, что я заснула сидя, с учетом моего нынешнего состояния.

Бутч продолжает за мной следить, напоминая маленький лохматый и очень любопытный клубок.

— Я что, опять поскуливала? — спрашиваю я у него.

Он издает звук, напоминающий что-то среднее между рычанием и лаем.

— Знаешь что? — возмущенно заявляю я. — Я посмотрела бы, как скулил бы ты, если б тебе приснилось, что ты умер.

Бутч еще какое-то время смотрит на меня, а потом разворачивается и, стуча когтями, направляется в кухню попить водички.

С тех пор как я обнаружила эти дневники, мне еще ни разу не снилась авария. Теперь мне снится этот сон о Еве. Я несколько дней не прикасалась к дневникам. Вместо этого я сама начала записывать всякие мысли и обрывки воспоминаний об аварии. Я надеюсь таким образом подстегнуть свою память. Мне кажется, что Ева дразнит меня этими снами, потому что я никак не соберусь с духом, чтобы снова спуститься в подвал. Она напоминает мне, что проблема заключается именно в ней и если я хочу чего-то достичь, то должна узнать о ней больше.

Если честно, эти дневники меня пугают. Они напоминают мне о том, что я предпочла бы забыть и никогда не вспоминать. Мне слишком хорошо известно, что это такое — не иметь источника средств к существованию и бояться потерять свой дом, лишиться чувства собственного достоинства, своего места под солнцем.

Когда я принялась за докторскую диссертацию, мой руководитель горячо поддержал предложенную мной тему, особенно учитывая то, что в университете она поднималась впервые. Мы оба свято верили в то, что я смогу привлечь финансирование со стороны, что эта тема заинтересует инвесторов. Заинтересовались очень немногие, да и те… У меня состоялась встреча с представителем компании, проявившей интерес к моим научным разработкам, и со мной произошло то же самое, что и с Евой, когда она стала зависимой от хозяина ее квартиры. Сидящий рядом со мной мужчина положил руку мне на бедро и пообещал финансирование на все, что мне заблагорассудится, если я буду с ним «ласкова».

Я посмотрела в его сине-зеленые глаза, изучила его лицо, которое казалось мне довольно привлекательным, когда мы вошли в комнату для совещаний, чтобы обсудить мое предложение, и меня захлестнуло омерзение, а тем временем его рука продолжала ползти вверх по моему бедру. Тонкая дверь отделяла нас от сотен находившихся в здании людей, но он чувствовал себя настолько уверенно, что его это не смущало.

— Вы это серьезно? — спросила я.

— Исследовательская работа и необходимое для нее финансирование — это дело серьезное, — ответил он. — У нас, потенциальных спонсоров, должен быть не только научный интерес. Претендент на сотрудничество должен чем-то выделяться из общей массы, знаете ли.

Когда я читала рассказ Евы о беседе с хозяином квартиры, у меня внутри все перевернулось. Я вспомнила о том мгновении, когда задалась вопросом: «Возможно, именно это я должна сделать в обмен на то, что мне необходимо?» В следующее мгновение я сняла его руку со своего бедра, поблагодарила за то, что он потратил на меня время, и ушла.

По пути домой я поняла, что мне придется прекратить свои исследования, поскольку единственный, кто заинтересовался моей темой, согласен был мне помочь только в обмен на секс. Теперь я страшилась узнать, к какому выбору жизнь подтолкнула Еву.

Она ведь не могла вернуться домой, а учитывая нужду в деньгах, что ей оставалось? Я не хотела из дневника узнать, что Ева двинулась в направлении, противоположном тому, которое выбрала я. В этом случае я оказалась бы лицом к лицу с тем, что ожидало бы меня, согласись я на секс как на средство выживания.

Но меня неудержимо влечет к этим дневникам. Я нутром чую: то, что меня мучает, — от взывающего к ней по ночам Джека до провала в моей памяти, касающегося событий во время и после аварии, — может быть объяснено отношениями, которые связывали ее и Джека. Нет, не связывали. Все еще связывают. Эта связь не оборвана, и я должна узнать почему.

Я снова склоняюсь над тетрадью. Как только я закончу записывать все, что мне удалось вспомнить, я подумаю о дневниках. Потому что они — это тропа сквозь дебри, хотя я все еще не уверена, что хочу пройти по ней до конца.

Либби

— Это все ты виноват, — говорю я Бутчу. — Если бы ты не царапал ту дверь, я бы не вспомнила об этом дурацком шкафе с вещами Евы и сейчас всем этим не занималась бы.

Он издает ленивый скучающий звук. При этом он даже головы не поднимает. Он отлично умеет подстраиваться под тех, с кем остается. Когда пес с Джеком, а тем более с Бенджи, он полон жизни и беспрестанно двигается, лает и прыгает. Со мной он двигается медленно и ведет себя уравновешенно. По большей части он находится там же, где и я, как будто он за мной присматривает. Я бы не осмелилась утверждать, что я ему нравлюсь, но у меня создается впечатление, будто он считает, что на него возложили заботу обо мне.

Наверное, это неплохо, когда тебя охраняет самая циничная собака на свете.

Для удобства я прихватила с собой подушечку. Я также взяла в подвал маленькие часы, чтобы следить за временем и не зазеваться, как в прошлый раз.

Ощущая неприятный осадок на душе, я разворачиваю сверток с дневниками и беру тетрадь, которую читала в прошлый раз.

Пролистывая страницы, я ищу место, на котором остановилась. Боковым зрением я замечаю, что она снова здесь. Одетая в розовое платье, она сидит на коробках с документами. Ее ноги босы, а руки обнажены, но на этот раз она заложила их за спину и оперлась на них спиной. Ее ноги не достают до пола, и она болтает ими в воздухе, как в воде, сидя на краю бассейна.

— Так на чем мы остановились? — спрашивает она своим мягким и глубоким голосом, почему-то побуждающим меня коснуться шрама на щеке.

Хотя она — всего лишь игра моего воображения, рядом с ней и чувствую себя огромной и неуклюжей.

Она наблюдает за тем, как я напоминаю себе о том, на кого теперь похожа, и качает головой.

— Когда же ты наконец поймешь, Либби, что дело вовсе не в тебе, а во мне? — спрашивает она.

Я молчу. Вместо того чтобы вступать в бессмысленную полемику, я сосредоточенно ищу место, на котором закончила читать в прошлый раз.

— Ах, ну да, вот оно! Я потеряла работу, деньги у меня были на исходе, и я собиралась позвонить Дон, чтобы узнать, не требуется ли уборщица клубу, в котором она работала.

Ева

27 июня 1988 года

Сегодня ходила в гости к Дон. Сначала я ей позвонила, чтобы спросить, как у нее дела, и поинтересоваться насчет работы. Она показалась мне такой отрешенной, безучастной, что я решила явиться к ней собственной персоной, тем более что делать мне все равно было нечего.

Когда она наконец отворила дверь, я испытала настоящий шок. Она была похожа на обтянутый кожей скелет, щеки впали, а под глазами залегли огромные темные круги. При виде меня она просияла, а мне стало очень стыдно, что я так долго к ней не приходила. Было совершенно очевидно, что она тяжело больна.

— Боже мой, Ева, как ты изменилась! Ты что, выкупалась?

Пижама болталась на ней, как на вешалке, а темно-синий халат, который когда-то был моим, стал почти черным от грязи. Судя по всему, со времени моего отъезда его ни разу не стирали.

— Ага, — рассмеялась я. — И еще я подросла.

— Мне тоже не мешало бы этим заняться. Я имею в виду мытье. Расти мне уже поздно.

Она легла на диван, много месяцев служивший мне кроватью, а я отправилась в крошечную кухню и заварила чай. Там было чисто, все находилось на своих местах. В шкафу я даже нашли коробку с чаем, вот только молока мне обнаружить не удалось. Это меня нисколько не обескуражило. Я понимала, что для многих людей такие продукты, как молоко, теперь перешли в разряд непозволительной роскоши.

Я села в углу дивана и поджала под себя ноги. Мне хотелось расспросить Дон, что с ней случилось, что пошло не так, но мне не хотелось принуждать ее говорить, если она не была к этому расположена. Бог свидетель: когда мне захотелось поговорить о том, что произошло у меня дома, она проявила терпение и сочувствие, и она никогда не понукала меня, когда у меня в горле застревал ком, глаза наполнялись слезами, а губы смыкала печаль.

— Так значит, у тебя все в порядке? — спросила она и улыбнулась мне сомкнутыми губами.

Я знала, что ее губы смыкает не печаль. Когда она открыла дверь и засмеялась, я успела заметить нечто черно-серое — все, что осталось от ее зубов.

— Да вроде того. Как я уже сказала тебе по телефону, я потеряла работу и теперь не знаю, что делать.

— Я тоже. Это я насчет работы.

— О господи, неужели? Прости, я не знала. Когда это случилось?

Она пожала плечами.

— Уже не помню. Помню только, как однажды вечером проснулась и поняла, что больше не могу трясти задницей перед их рожами только для того, чтобы раскрутить их на бабки. И я просто перестала туда ходить.

— А, — только и смогла произнести я.

Наверное, в глубине души я все это время знала, чем занимается Дон. Я также понимала, почему она это делает. Но, поскольку она никогда мне об этом не говорила, а я никогда прямо ее не спрашивала, я продолжала делать вид, что верю в то, что она работает барменшей в каком-то клубе, что ей просто нравится шикарное белье, а тошнотворный запах в ее комнате источают эти противные палочки, которые она там жжет. Мне было легче верить в это, чем допускать другие возможности.

Хотя стриптиз она оставила, зато, несомненно, продолжала употреблять наркотики…

Мне вспомнился тот день, когда я увидела, как она садится в чью-то машину. «О господи, только не это!» — промелькнуло с меня в голове.

— Как же ты сводишь концы с концами? — спросила я, потому что, хотя я и не жаждала знать ответ, я видела, что Дон хочется поговорить.

После всего, что Дон для меня сделала, я не могла отказать ей в такой малости. Я приготовилась слушать.

— А ты как думаешь? — отозвалась она. — Я позволяю мужчинам заниматься со мной сексом в обмен на деньги.

Первое, что пришло мне в голову, — это лицо хозяина моей квартиры. И не только лицо, а и его пухлые ручки и трясущийся жирный живот. Он тоже платит таким, как Дон. Он платит за секс таким девушкам, как моя подруга, пользуясь их отчаянным положением и тем, что им крайне нужны деньги, не важно на что — на наркотики или для того, чтобы не оказаться на улице.

— О боже, мне так жаль! — вырвалось у меня.

Ее лицо сморщилось в улыбке.

— Чего тебе жаль?

— Мне жаль, что ты нуждаешься в наркотиках до такой степени, что тебе приходится идти на это, — попыталась пояснить я, чувствуя себя полной дурой и не зная, как ее поддержать.

— Ева, сохрани это в себе, договорились? Никогда не… падай так низко, чтобы утратить способность сопереживать таким, как я. Учитывая то, что я не заслуживаю твоего сочувствия.

Она была моей подругой. Какой иной реакции она от меня ожидала? Я что, должна была сказать ей, что она отвратительная тупая тварь и я больше не хочу иметь с ней ничего общего? Если бы я такое сказала, это означало бы, что со мной стряслось что-то ужасное, так как в нормальном состоянии я на это не способна. Я не могла так о ней думать. Ведь только благодаря ее работе довольно долгое время у меня была крыша над головой. Да и вообще Дон была сама доброта… и отдала мне все свои костюмы. Находиться рядом с ней иногда бывало нелегко, но это было лучше, чем спать в подворотне. Да есть ли вообще хоть что-то хуже перспективы оказаться вышвырнутой на улицу? А ведь именно это мне и угрожало.

— Каково это? — поинтересовалась я. — Я имею в виду стриптиз.

«Это и в самом деле так ужасно, как мне кажется? — спрашивала я себя. — Если это занятие позволяет ей жить в дорогом районе Лондона и к тому же предаваться своей склонности к наркотикам, возможно, все не так уж плохо».

— Поначалу было ничего, но спустя какое-то время все эти рожи и их выражение ужасно надоедают и становится просто скучно. Это не считая всего остального. Ты начинаешь понимать, что танцуешь «на автопилоте», не отдаваясь этому занятию всецело. А в таком случае много денег не заработать. Но, как ни странно, некоторые девчонки обожают свою работу. Они говорят, что осознание того, что мужчины приходят в клуб, чтобы посмотреть на танец, придает им ощущение силы и власти над клиентами. Мне все это казалось жалким и убогим — и клуб, и клиенты, да и я сама. — Она тряхнула головой. — Но мне была нужна наркота, и выхода у меня не было. Если кто-то оказывается в отчаянном положении, это быстрый и легкий способ заработать деньги.

Я оказалась в отчаянном положении, у меня почти закончились деньги. И все же я спрашивала себя: является ли мое положение таким уж отчаянным? Окажись я в подобной ситуации два месяца или две недели назад, я была бы категорична: «Нет!» Теперь у меня такой убежденности не было.

Мне хотелось расспросить ее о том, как это — спать с мужчинами за деньги, но я не решилась.

— В каком-то смысле это лучше, чем то, что я делаю сейчас, — продолжала Дон. — То, что я делаю сейчас, означает крайнюю степень нужды. С другой стороны, я зарабатываю больше денег, затрачивая меньше времени. К тому же мне ни с кем не приходится делиться, как это было в клубе.

— Клуб забирает часть денег? Я не понимаю.

— Все стриптизерши работают на себя, но обязаны платить клубу за возможность там танцевать. Это означает, что каждый вечер ты должна заработать достаточно, чтобы отдать определенную сумму клубу. Все, что остается у тебя сверх этого, — твое. Иногда, если клиентов в клубе мало и другие девчонки стараются лучше, чем ты, тебе не удается заработать даже для клуба, и ты уходишь домой в минусах. Поэтому мое нынешнее занятие гораздо прибыльнее. Если мне удастся снять клиента, я в любом случае зарабатываю.

— И тебе не противно? — изумилась я. — Тебе не противно заниматься этим с мужиками, до которых тебе нет никакого дела?

Дон отвела глаза в сторону и помолчала.

— Не знаю, — наконец произнесла она. — Я об этом никогда не задумывалась. Все произошло как-то незаметно. Один мужик, который видел меня в клубе, узнал меня на улице и спросил, не оказываю ли я «дополнительные услуги». Я подумала: «Почему бы и нет?» — и пошла за ним к его машине. Все закончилось очень быстро, а у меня в кармане осело сто фунтов. И пошло-поехало. Сейчас я очень редко зарабатываю так много. Я не воспринимаю это как секс. Это совсем не то, что было с Робби. Я просто позволяю им совать в меня свою штуковину.

Из того, что я помнила о своих отношениях с Питером, секс к этому не сводился. Но что я в этом понимала? Я ведь больше ни с кем этого не делала.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — предложила Дон. — Эта тема меня грузит.

— Да, конечно.

Я провела у нее еще около часа, и все это время мы болтали, но при этом Дон то и дело заходилась в кашле. Вскоре я заметила, что она нервничает и то и дело поглядывает на висящие на стене часы, а ее кожа посерела еще сильнее и покрылась липким потом. Я поняла, что ей пора колоться, а значит, мне лучше уйти.

У двери она меня обняла и сказала, что была рада меня видеть. Я ответила, что тоже была рада ее видеть, и это было правдой, так как, несмотря ни на что, она для меня оставалась прежней Дон. Я предложила ей денег — у меня в кошельке лежало двадцать фунтов — и увидела, как расширились ее зрачки при виде потертой розовой купюры. Я видела, как сильно ей хочется взять эти деньги, но что-то ее остановило.

— Не-а, Ева, не возьму. Ты настоящая душка, но брать у тебя деньги — это все равно что вырывать еду из пасти щенка. Спасибо.

— Ты уверена? — уточнила я.

— Конечно нет. Но, пожалуйста, спрячь свою двадцатку, пока я ее не взяла. Иначе завтра я возненавижу себя еще больше.

Она не идет у меня из головы. Она показалась мне такой беззащитной! Я не знаю, долго ли она продержится, прежде чем окончательно сломается. Мне очень хотелось бы хоть чем-то ей помочь, но пока я не могу помочь даже себе.

Должно же случиться хоть что-то хорошее, как ты считаешь?

Ева

17 сентября 1988 года

Ну вот, новый день и новая запись в дневнике.

Давно я не писала, верно? Прошло целых три месяца. И снова все чудесно. Ха-ха-ха! Поверить не могу. Я лгу собственному дневнику! Что дальше? Попытаюсь спрятаться от собственного отражения в зеркале?

Что ж, по крайней мере, я все еще живу в своей квартире, и мне не пришлось ради этого прыгать в койку хозяина. Готова поклясться, он был уверен, что мне не отвертеться. Когда я позвонила ему и сказала, что нашла новую работу, он был весьма и весьма разочарован.

Еще я начала курить. Я уже покуривала, когда жила с Дон, но сейчас я по-настоящему вошла во вкус. Это позволяет убить время и успокаивает нервы. Итак, чем же я занимаюсь? Угадайте. Ну да, я снова устроилась делопроизводителем в крупную бухгалтерскую фирму. Во всяком случае, именно это я написала матери в своем последнем письме.

А на самом деле я занимаюсь тем, чем раньше занималась Дон. Я стала стриптизершей. И я не просто раздеваюсь. Я танцую для мужчин практически обнаженной.

Время пролетело незаметно, и, хотя мне иногда удавалось подработать то там, то тут, подходил срок уплаты за квартиру, и я понимала, что денег на это у меня нет и в ближайшее время не будет. Из-за переживаний я перестала спать, и меня целыми днями тошнило от страха.

Я даже подумывала о возвращении в Лидс, но мысль о необходимости жить под одной крышей с «дядей Аланом», сожителем матери, только и выжидающим удобного случая, чтобы загнать меня в угол и изнасиловать, была еще более пугающей. Ведь я знала, что он все равно сумеет убедить мать, что этого не было. Я вернулась бы, если б могла рассчитывать на то, что мать мне поверит, или если бы были живы дядя Генри и тетя Мэвис, потому что они знали о том, что происходит, и как можно чаще старились оставить меня на ночь у себя. Я чуть было не стала в письме умолять мать выгнать сожителя, пояснив, что только это позволило бы мне вернуться. Но тут я вспомнила ее лицо, когда я рассказала ей, что он со мной делал, и то, что она noверила ему, а не мне. И я так ничего и не написала.

Я отправилась в центр занятости, чтобы стать на учет как безработная. Но когда я просмотрела разделы объявлений в местных газетах, то поняла, что не смогу позволить себе даже самую дешевую квартиру, предназначенную для тех, кто живет на пособие. Я подумывала о том, чтобы сменить район, но те районы, которые мне были по карману, находились так далеко от центра, что неизбежно возникли бы проблемы с транспортом, что, в свою очередь, не позволяло заниматься масштабным поиском работы. Я пробовала устроиться продавщицей, официанткой и уборщицей, но все безрезультатно. Теперь мой опыт работы в офисе только вредил мне. Все были уверены, что я сбегу, как только мне удастся найти место в офисе, и никто не хотел рисковать. Они так мне и говорили. В условиях экономического спада все стремились действовать наверняка.

Итак, я оказалась в тупике. Когда я ходила в гости к Дон, я знала, что положение у меня тяжелое. Но я не знала, что оно такое же тяжелое, каким было у нее, когда она сделала свой выбор. А потом наступил день, когда я поняла, что у меня тоже не остается выбора. Мое отчаяние было так велико, что я готова была сделать этот шаг. Я чуть было не позвонила Дон, чтобы посоветоваться, но вовремя передумала. У нее и своих проблем хватало. Кроме того, я не сомневалась в том, что она попытается меня отговорить.

Я снова взялась за местные газеты и «Желтые страницы». Только на этот раз я хотела знать, нет ли поблизости какого-нибудь клуба. Оказалось, что есть. Он находился буквально в пятнадцати минутах ходьбы от моей квартиры. Запомнив адрес, я надела свое лучшее белье — на тот случай, если они захотят, чтобы я разделась, — провела расческой по волосам, подкрасила губы и ресницы и, не дав себе времени на размышления и сомнения, выбежала из дома.

Я быстро шла по улице, низко наклонив голову. Каждый шаг приближал меня к месту, которое должно было изменить мою жизнь. Но я знала, что должна это сделать. Передо мной стоял выбор: клуб, улица или возвращение домой. Последнее казалось мне самым плохим вариантом. Во всяком случае, тогда.

Клуб располагался на одной из боковых улочек, по которой я ни разу не ходила. Даже среди дня тут было пустынно и как-то безрадостно. Ночью это место, вне всякого сомнения, выглядело и вовсе заброшенным. Клуб был оснащен двумя огромными черными железными дверями и толстыми решетками на окнах, а его стены украшали вульгарные граффити. Над левой дверью висела розовая неоновая, но сейчас неосвещенная вывеска «Мужской клуб Хэбби». Это же название было написано на правой двери.

Мои ноги чуть было не развернулись и не зашагали прочь, притом очень быстро, но мой рассудок взял верх: я подняла руку, сжала ее в кулак и постучала. Мне стоило больших трудов не сбежать за те несколько мгновений, пока я ожидала, когда дверь откроется. Когда она наконец открылась, я и в самом деле едва не бросилась бежать. Передо мной стоял, пожалуй, самый высокий и самый мощный мужчина на свете. Такой толстой шеи, как у него, я тоже никогда не видела.

— Чего? — спросил он, шевельнув мощными мускулами, которые рельефно выдавались даже на его лице.

— У вас нет для меня работы? — спросила я голосом, нормальное звучание которого удивило меня саму, учитывая мои опасения по поводу того, что этот мужик мог переломить меня пополам, всего лишь посильнее на меня дунув.

Он сделал шаг назад и дернул головой, что должно было означать: «Входи». Я поняла, что, если ему вздумается меня убить, об этом никто даже не узнает. Я ведь никого не предупредила о том, куда иду. Все же я вошла и оказалась в длинном и широком коридоре. Под ногами у меня лежала потертая ковровая дорожка, откуда-то доносилась музыка, а справа была стойка, судя по всему, кассы, хотя в настоящий момент за ней никого не было.

Мне показалось, что лестница слева от меня ведет непосредственно в ад. Впрочем, место, в котором я очутилась, по моему мнению, было гораздо хуже самого жуткого ада.

— Вниз, — скомандовал мужик и подождал, пока я пройду вперед.

Спустившись по лестнице, мы оказались перед очередной дверью. Мужик толкнул ее, вытянув руку у меня над головой, и я вошла в огромный зал, вдоль одной из стен которого тянулась барная стойка. Прямо передо мной находилась сцена, в ее глубине блестками переливался занавес, а в центре стоял шест, упираясь верхним концом в потолок. Зал был уставлен столиками, окруженными стульями. В зале горел яркий свет, поэтому мне лишь с трудом удалось разглядеть поблескивающий всеми гранями стробоскопический шар у себя над головой. Зато бросалось в глаза то, что тут все убогое и потертое.

— Ищет работу, — сообщил мой провожатый мужчине, который сидел возле барной стойки и которого я заметила только сейчас.

Этот парень был молод и довольно привлекателен, хотя его внешность и показалась мне странноватой. У него были зализанные назад темные волосы и дружелюбное выражение лица. Но меня встревожили его бегающие глаза, а также улыбка, которая показалась мне скорее злобной гримасой. Он был одет в джинсы и винного цвета джемпер. На одном его запястье красовались массивные золотые часы, а почти все пальцы были унизаны золотыми перстнями. На барной стойке рядом с ним стоял бокал с янтарного цвета жидкостью.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Девятнадцать, — солгала я.

Я знала, что, если кто-то интересуется возрастом, значит, это действительно важно, и еще это значит, что тебе должно быть не меньше восемнадцати.

— В самом деле? И какого же ты года рождения?

— Шестьдесят девятого, — быстро ответила я и, подняв брови, уточнила: — Я родилась двадцать пятого июня тысяча девятьсот шестьдесят девятого года.

Я понимала, что веду себя несколько вызывающе, но у меня сложилось впечатление, что он мне не поверит, если я хоть в какой-то мере не продемонстрирую ему свой характер.

— Я тебе столько не дал бы, — заявил он.

Я пожала плечами.

— Знаю. Раньше мне это помогало. Я везде проходила по детскому билету.

Это также было ложью. Я всегда и везде платила ровно столько, сколько было положено.

— Опыт есть?

— Нет, — ответила я.

— И ты считаешь, что способна выполнять эту работу, хотя у тебя нет никакого опыта?

— Я люблю танцевать. Я хотела бы попробовать.

— Раздевайся.

В одно мгновение все мои внутренности превратились в желе, но я не имела права позволить ему это почувствовать. Мне хватило одного взгляда на него, чтобы понять: за любую слабость мне придется немедленно поплатиться. Сдерживая дрожь в пальцах, я принялась быстро расстегивать джинсовую куртку. Под взглядами зализанного и толстошеего я сбросила куртку и внутренне сжалась от омерзения. Я представила себе таких же типов, как эти двое, которые будут обшаривать глазами мое тело, если я получу эту работу. Я отогнала эту мысль, а также все остальные мысли о том, что все это очень дурно и неправильно.

Еще будучи ребенком, я посмотрела фильм о жизни знаменитой стриптизерши Джипси Роуз Ли. Я запомнила, что первый раз выходить на сцену ей было очень стыдно, но она превозмогла стыд и страх и, стоя перед толпой пожирающих ее взглядами мужиков, запела: «Я хочу вас развлекать». Я попыталась представить себе, что превратилась в Джипси Роуз, и вспомнила выражение ужаса и вызова на лице девушки, поющей песню перед гогочущими мужланами. Эта сцена придала мне решимости, и я сама не заметила, как разделась и осталась лишь в розовом бюстгальтере и розовых же трусиках.

Их глаза обежали мое тело так же внимательно и беспощадно, как это хотелось сделать их рукам, ощупывая и обшаривая каждую выпуклость, каждый изгиб и каждую пупырышку моей ставшей гусиной кожи.

— Недурно, — произнес мужчина у барной стойки. Я вдруг поняла, что даже не знаю, как его зовут, но уже разделась перед ним чуть ли не донага. — Плоский живот, красивая фигура. Повернись, дай мне взглянуть на твою задницу. — Я повернулась, продолжая мысленно распевать «Я хочу вас развлекать». — Гм-м-м, неплохо. Наклонись. — Я замерла. — Раздвинь ноги и наклонись, — повторил он. — Сглотнув ком в горле, я исполнила его требование. — Не так, сильнее, как можно ниже. Если хочешь, можешь упереться руками в колени… Вот так хорошо. Теперь посмотри ни меня. — А вот этого мне хотелось меньше всего. В этот момент у меня вообще не было желания на кого-либо смотреть. Я слегка изогнулась и обернулась к нему. — Отлично. Теперь улыбнись. — Он кивнул: — Угу, сойдет. — Эта парочка и не думала смотреть на мое лицо. Их глаза шарили по моей заднице. — Можешь выпрямиться.

Я выпрямилась и повернулась к ним. Я не знала, надолго ли меня хватит, но ведь именно в этом и заключалась моя будущая работа, не так ли?

— Снимай все, — небрежно бросил зализанный, извлекая сигарету из лежащей возле бокала пачки.

— Все? — переспросила я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

— У тебя с этим проблемы?

— Нет, я просто хотела узнать, придется ли мне делать это каждый вечер.

— Не-а, обычно только верх. Я должен проверить все, чтобы убедиться, что ты не… — он обернулся к толстошеему, и они ухмыльнулись этой шутке, — …что у тебя внизу нет ничего лишнего.

«Что там может быть?» — подумала я.

Должно быть, эта мысль отразилась на моем лице, потому что толстошеий пояснил:

— Что ты не мужик.

— А-а… — Я растерялась. — Я не мужик.

— Ага, все так говорят, милая. Только не всегда это правда.

«Я хочу вас развлекать», — мысленно запела я, делая то, что было мне велено.

— Определенно девчонка, — кивнул парень у стойки, склонив голову набок. Он пялился на нижнюю часть моего тела, прикуривая сигарету.

Мне отчаянно захотелось, чтобы он спичкой припалил себе брови, но этого не произошло.

— Ага, девчонка, — подтвердил толстошеий, уставившись туда же, куда и зализанный.

Парень у стойки резко отвернулся, взял бокал и сделал большой глоток. Казалось, я ему вдруг почему-то наскучила.

— Побрей ноги и манду и можешь завтра приступать к работе.

Я стояла голая и совершенно беспомощная. Я замерзла, но не могла понять, можно мне уже одеваться или нет.

— Хорошо, — кивнула я.

— А что такая кислая физиономия? — поинтересовался парень. — Повеселее нельзя? Я ведь иду из-за тебя на риск. Сиськи и задница у тебя хороши, но у тебя совсем нет опыта. Мои клиенты не любят чувствовать себя подопытными кроликами для необученных девчонок.

— Я хотела сказать, спасибо за доверие, — брякнула я, по-прежнему не зная, одеваться мне или нет.

— Одевайся, — кивнул толстошеий.

— Приходи сегодня вечером, познакомишься с обстановкой, посмотришь, что тут и как, — продолжал парень у стойки. — Поговоришь с другими девчонками, узнаешь насчет оплаты и правил. Потрудись их усвоить, потому что, если ты их нарушишь, тут же вылетишь.

Он махнул мне рукой, давая понять, что разговор окончен, потом поднял бокал, но не донес его до рта.

— Как тебя зовут?

«Джипси», — едва не сорвалось с моих губ. Я прикусила язык, поняв, что этот номер не пройдет. Тем не менее я не собиралась сообщать ему свое настоящее имя. И тут мне вспомнился фильм, который шел по телевизору перед тем, как я вышла из дома. Фильм назывался «Вкус меда», и я едва не плакала, когда его смотрела.

— Хани[3],— произнесла я, вспоминая сцену, в которой Джозефина уходит из дому из-за сожителя своей матери.

— Хани, — повторил он. — Отлично. Ты нежная и невинная, так что это имя тебе идет. И других девчонок с таким именем v меня нет. Ну ладно, проваливай.

Вот и все.

Выходя на улицу, я столкнулась в дверях с девушкой. Она была необычайно высокой и невероятно красивой. Она мне улыбнулась, и я улыбнулась в ответ.

— Ты новенькая? — поинтересовалась она.

— Ага, — кивнула я.

— Что ж, я Конни. Я работаю сегодня вечером. Так что, если у тебя есть вопросы, можешь прийти и задать их. Я здесь уже лет сто работаю.

— Ой, спасибо! — воскликнула я. Я и в самом деле была ей очень благодарна. Я и представить себе не могла, как приду сюда и стану задавать вопросы о своей новой работе. После того, что сделала Офелия, я перестала доверять людям. — А можно мне кое о чем спросить тебя прямо сейчас?

Она кивнула, пристально глядя на меня из-под полуопущенных век. Впрочем, взгляд ее больших глаз был не только изучающим, но и добрым.

— Что такое манда? — спросила я.

Когда она мне ответила, я чуть не сгорела со стыда. Она также посоветовала мне не бриться, а сделать эпиляцию воском, потому что иначе волосы быстро отрастают, и при этом в паху сильно чешется.

Как я устала! Я даже с трудом пишу эти строки. Все это меня просто измотало. Теперь я понимаю, почему Дон спала до обеда, если не дольше. Я уверена, что дело было не только в наркотиках. Эта работа отнимает гораздо больше сил, чем любая другая. Но об этом позже. Пока я слишком хочу спать.

Ева

15 октября 1988 года

Я уже больше месяца работаю танцовщицей. Не правда ли, чудесно? Я работаю шесть вечеров в неделю и зарабатываю больше, чем когда я работала делопроизводителем. Так что теперь я могу позволить себе такую роскошь, как принимать ванну с включенным светом или покупать больше одной буханки хлеба в неделю. Когда я работала в офисе, я была очень бедной, но меня это устраивало, потому что я рассчитывала сделать карьеру. Я могла стать офис-менеджером или даже, последовав совету Мэгги, окончить школу и получить профессию. Мне вовсе не обязательно было становиться бухгалтером — это могло быть все что угодно.

Сейчас у меня больше денег. На жизнь мне хватает, вот только я не знаю, куда это все меня заведет. Я продолжаю искать другую работу, хотя теперь это кажется почти бессмысленным. Не могу же я указать в резюме свое нынешнее занятие, как ты считаешь?

Хотя, если честно, все не так уж плохо. Второй вечер дался мне тяжелее, чем первый. В первый вечер я волновалась и поглядывала на других девчонок. Я следила за тем, как они подходят к мужчинам, улыбаются и болтают с ними. Девушки так умело обращались со своими телами, что мужчины смотрели на них как завороженные и жаждали, чтобы они для них потанцевали. Я следила за тем, как девчонки чуть ли не садятся к ним на колени, продолжая строго соблюдать основное правило: НИКАКИХ ПРИКОСНОВЕНИЙ! — а к концу песни становятся все развязнее и почти прижимаются к клиентам, чтобы тем захотелось заплатить за продолжение танца. На шесте, установленном на сцене, в течение вечера были обязаны поработать все без исключения, но этого все избегали, потому что внизу, в зале, удавалось заработать гораздо больше.

Я знала, что никогда не смогу исполнить некоторые из элементов на шесте, дававшиеся девчонкам легко. Танцевать вокруг него было очень трудно физически. Я решила, крутясь вокруг шеста, постараться выглядеть как полная дура, рассчитывая на то, что уже после пары песен меня оттуда уберут.

Почему второй вечер был труднее первого? В первый вечер какая-то часть меня надеялась, что меня выгонят и запретят там больше появляться. Я не хотела стоять перед мужиком, сидящим с широко разведенными коленями, вцепившись в свои бедра, чтобы не схватить меня обеими руками. Свой первый танец я исполнила для молодого и симпатичного парня, одетого в серый костюм в полоску. Он пришел один, сел за отдельный столик и начал заказывать спиртное порцию за порцией, не сводя с меня глаз. К нему подходили другие девушки, но он их всех отклонял, и в конце концов мне пришлось подойти.

— Ты хочешь, чтобы я для тебя потанцевала? — спросила я.

Мой голос звучал, как чужой, возможно, потому, что я тренировалась целый день, вживаясь в роль Хани. Она ходила иначе, чем я, она говорила иначе, она танцевала иначе. Она была другой, потому что могла раздеваться перед совершенно чужими людьми, тогда как у меня с этим были большие проблемы.

Он кивнул. К этому моменту у меня в голове появилась новая зацепка — деньги, которые я заработаю своим танцем. Я сосредоточилась на причитающейся мне двадцатке. Я возвела вокруг собственного сознания непреодолимую стену, не позволяющую мне даже думать о том, что я делаю, и на этой стене огромными цифрами написала: «20 фунтов».

Заиграла музыка, и я начала танцевать, делая движения, подсмотренные у других танцовщиц, и добавляя в свой танец элементы, отработанные дома. Когда песня отзвучала, он дал мне пять фунтов и перестал меня замечать. Я молча надела лифчик и платье и отошла в сторону. Так продолжалось весь вечер, а в конце мне сказали, что я могу прийти снова. Я сжимала в кулаке пачку банкнот, которые остались после платы за право работать в клубе. Владелец клуба, Адриан, похлопал меня по заднице, похвалил за то, что я так хорошо справляюсь с новой работой, и сказал, что мы еще увидимся.

Второй вечер прошел гораздо хуже, так как я поняла, что попалась. Мне предстояло зависнуть в этом клубе на неопределенное время. Чтобы уйти, мне было необходимо вначале найти другую работу, а с учетом продолжающегося экономического спада это было очень непросто. На это требовалось время. Поэтому, пока я готовилась выйти в зал, по примеру других девчонок нанося макияж, я ощущала, как сильно меня тошнит. Такую сильную тошноту я испытала впервые с того момента, как в моей голове родился этот безумный план. Теперь это была моя жизнь. Я сама именно таким образом ею распорядилась. Я надела на себя личину вымышленного персонажа, чтобы скрывающаяся под ней настоящая девушка смогла существовать в этом мире.

Я понимала, что это именно то, чем мне предстоит заниматься в обозримом будущем, чтобы выжить.

Чтобы смыть запах дыма, алкоголя и потных ожиданий, въевшихся в мою кожу и волосы, одной ванны не хватило, но в конце концов я смогла прийти в себя и снова стать Евой.

Я просто вынуждена была оставить всю грязь на долю Хани.

Когда я в эту вторую ночь вернулась домой и легла спать, меня преследовали мысли о Дон. Я спрашивала себя, что у нее было вначале — наркотики или стриптиз? Что она говорила себе, чтобы продолжать делать то, что она была вынуждена делать? И сколько еще ей суждено прожить?

Сейчас это уже стало моей второй натурой. Мне потребовалось всего пару недель, чтобы, выходя в зал, без всяких усилий перевоплощаться в Хани. Теперь я становлюсь Хани, едва переступив порог клуба. Я сбрасываю с себя эту личину, закрывая за собой дверь и оказываясь на улице. Это мне очень помогает, потому что благодаря этому мне не приходится «брать работу на дом». Я могу все оставить в клубе, потому что девица, которая там работает, является всего лишь плодом моего воображения.

Ева

18 октября 1988 года

Я каждый день прохожу мимо этого магазина. Это всего лишь один из множества магазинов одежды, но в его витрине висит это платье…

При обычных обстоятельствах оно не привлекло бы моего внимания, и я знаю, что никогда не смогу его себе позволить. Но оно так прекрасно, что я каждый раз останавливаюсь, чтобы им полюбоваться. Нет, сказать о нем «прекрасное» — это ничего не сказать. От такой красоты захватывает дух. Обычно люди, вернувшиеся с отдыха, такими словами описывают экзотические страны, в которых они побывали. У меня и правда захватывает дух при виде этого платья, и я не могу не смотреть на него. Иногда я иду к нему, даже если мне совершенно не по пути. Оно должно быть моим! Я хочу, чтобы оно стало моим! У меня никогда не было ничего подобного, ничего настолько красивого — нет, настолько шикарного. Оно сшито из розовой ткани непередаваемого, просто великолепного оттенка.

Оно плотно облегает верхнюю часть фигуры — грудь и талию. Лиф, который состоит из двух широких полос, поднимающихся к плечам в форме буквы «V», украшен изящными блестками и поясом. Но он не выглядит чересчур откровенным, потому что полосы соединены небольшой вставкой. Юбка мягкими волнами ложится на каркас из жесткой сетки, который я ни за что не надела бы, если бы это платье вдруг стало моим. Я позволила бы ему струиться вокруг своих ног, ниспадая ниже колен.

Я его хочу.

Я хочу его так сильно, что иногда при взгляде на него мне становится трудно дышать. Я подолгу пристально всматриваюсь в него, изучая все швы и детали: длину подола, расположение блесток, игру света на мягких складках ткани. Я постоянно выискиваю в нем недостатки, что-нибудь, что оттолкнуло бы меня, позволило бы разлюбить это платье или хотя бы немного охладеть к нему.

Оно должно быть моим. Но для чего оно мне? Куда я в нем пойду? Я ведь вообще никуда не хожу, только на работу, а потом сразу домой. Я сижу в своей маленькой квартирке, смотрю телек, читаю книги, которые беру в библиотеке, и курю сигареты. Было бы очень глупо его купить, потратив кучу денег, только для того, чтобы сидеть в нем дома.

Я хочу его разлюбить, но у меня ничего не выходит.

Это очень похоже на те чувства, которые я испытываю к матери.

Ева

21 октября 1988 года

У меня сегодня был неприятный момент. Такое со мной случилось впервые в жизни.

Я еще долго не могла прийти в себя после такого потрясения.

Какой-то мужчина схватил меня в боковой улочке возле клуба. Он появился буквально из ниоткуда. Я шла, мечтая о душе и ванне, ожидающих меня дома, как вдруг почувствовала, как чья-то пятерня схватила меня за руку, а другая вцепилась в волосы.

Я поняла, что меня тащат в подворотню, а под моими ногами скрипело, трещало и чавкало что-то невообразимо мерзкое. Эти руки толкнули меня, а потом прижали к стене. Я так ударилась спиной и головой, что из легких вышибло воздух, а перед глазами вспыхнули и фейерверком рассыпались искры.

Пару секунд спустя толстая и неуклюжая, как ломоть ветчины, ладонь сжала мое горло. Меня охватил ужас, потому что я поняла, что меня ждет.

— Тебе ведь понравилось, верно, сука? — пробормотал он прямо мне в лицо, даже не пытаясь скрываться. — Когда ты надо мной танцевала, тебе это нравилось. Тебе нужно было больше.

«Танцевала над тобой?» — подумала я. В тусклом свете мне с трудом удалось разглядеть черты его лица. Ничего примечательного. К тому же я никогда не запоминаю своих клиентов. Разве что попадется кто-то особенно уродливый… или вонючий… или распускающий руки… или размахивающий очень толстой пачкой денег, чтобы привлечь к себе внимание как можно большего количества девушек… Абсолютное большинство этих мужчин — самые обычные люди, и на улице я не узнала бы такого, даже столкнувшись нос к носу. И этого типа я тоже не узнала бы, столкнувшись с ним. Я не узнала его даже после того, как он швырнул меня о стену, стремясь получить больше того, за что он заплатил. Скорее всего, он озлобился потому, что, кружась вокруг него, я так и не села к нему на колени, на что он, видимо, рассчитывал.

Я всматривалась в его лицо, пытаясь вспомнить, не один ли он из тех, кто прикасался ко мне, презрев ограничения клуба. Один из тех, кому я это позволяла, давая понять, что они для меня особенные. Конечно же, я делала это только для того, чтобы они завелись и потратили на меня деньги. Или же он из тех, кто — и я это видела совершенно отчетливо — хотел меня коснуться, но после одной или двух песен подзывал другую девушку, чтобы в конце вечера покинуть клуб, чувствуя себя героем-любовником, за внимание которого сражались все до единой стриптизерши.

— Ты не такая, как остальные, — бормотал он низким и хриплым от вожделения голосом.

Он не был похож на бродягу. Скорее всего, передо мной стоял один из самых обычных мужиков, один из тех, кто каждое утро спешит на работу, а вечером заваливается с друзьями в клуб, чтобы посмотреть на девочек и повеселиться, разогревшись в каком-нибудь баре по соседству.

Впрочем, этому типу явно было не до смеха.

— Признайся, что ты хотела большего, — требовал он, тряся меня за плечи.

Я молча смотрела на него. Я и не думала бросать ему вызов. Я онемела от страха и шока. «Неужели он мне и в самом деле поверил? Неужели я действительно такая чудесная актриса?» — спрашивала я себя.

— Ну же, грязная маленькая потаскушка, скажи, что ты хотела большего!

«Ты, вообще, со мной разговариваешь?» — безмолвно вопрошала я.

Продолжая одной рукой держать меня за горло, он начал опускать вторую все ниже и ниже. Вот уже его толстые пальцы с обломанными зазубренными ногтями забрались за пояс моих брюк и стали лапать мой живот, пытаясь проникнуть дальше.

И тут я начала кричать. Я кричала, визжала и сопротивлялась изо всех сил, не обращая внимания на то, что его хватка у меня на горле становилась все беспощаднее. Требуя, чтобы я заткнулась, он вначале шипел, а потом начал на меня орать. Хотя он был гораздо сильнее, мне каким-то образом удавалось от него отбиваться.

— Эй ты, оставь ее в покое! — внезапно сквозь шум нашей возни пробился чей-то голос, и чьи-то руки оттащили от меня моего противника. — Пошел вон! Что ты себе позволяешь?

Напавший на меня мужчина неожиданно оказался на раскисшей, заваленной мусором земле.

— Нельзя так обращаться с женщинами, — сделал ему замечание мой спаситель.

— Это не женщина, это проститутка, приятель, — выпалил, с трудом поднимаясь на ноги, агрессор. — Ей за это платят. Ей нравится грубое обращение.

— Исчезни, — прорычал в ответ спаситель.

— На твоем месте я так не старался бы, приятель, — огрызнулся напавший на меня тип. — Все равно бесплатно тебя не обслужат.

— Слиняй! — заорал спасший меня мужчина.

Нападавший поспешил убраться, оставив меня с моим спасителем.

— Вы в порядке? — спросил он меня.

Я кивнула, будучи не в силах вымолвить ни слова после пережитого потрясения.

— Вам надо быть поосторожнее, учитывая близость этого клуба, знаете ли. Приличным женщинам тут небезопасно ходить, их постоянно принимают за стриптизерш, — произнес он. — Интересно, эти шлюхи понимают, какой опасности они подвергают остальных женщин? — Тут он присмотрелся ко мне и замолчал, оценив мой макияж и начесанные волосы.

Он понял, что перед ним не приличная женщина, а одна из шлюх.

Его лицо теперь выражало отвращение, он покачал головой.

— Будь осторожнее, — повторил он, после чего развернулся и ушел.

На самом деле второй мужчина сделал мне гораздо больнее, чем первый.

Но ведь это правда, как ты считаешь? Я ведь и в самом деле не отношусь к числу приличных женщин? Приличная женщина не стала бы делать то, что делаю я.

О боже, как же иногда я себя ненавижу!

Я больше не буду подписываться именем Ева. Какой в этом смысл? Я ведь и так знаю, кто я такая.

8 ноября 1988 года

Платье исчезло из витрины.

Меня затошнило.

С бешено бьющимся сердцем я вбежала в магазин. Я не могла в это поверить. Спустя столько времени его все-таки кто-то купил! Это совсем маленький магазин. Такие называют бутиками. Хозяйка магазина смерила меня взглядом.

— Чем могу быть полезна? — высокомерно поинтересовалась она.

Я поняла, что кажусь ей чем-то гадким и вонючим, но мне было все равно. Меня интересовало только платье.

— Платье из витрины, — заговорила я срывающимся от беспокойства голосом. — Его больше нет?

Ее злобные глазки снова обежали меня с ног до головы. На ее лице отчетливо читалось отвращение.

— Его меряет покупательница. Настоящая покупательница, с деньгами. Хотя каким образом это тебя касается, я себе и представить не могу, — фыркнула она.

— Я хотела купить это платье, — заявила я, тем самым давая ей власть над собой, позволяя вести себя еще более высокомерно и презрительно.

— Это дизайнерское платье. Единственное в своем роде, — уточнила она. — Оно стоит больше четырех сотен. У тебя есть такие деньги?

Было ясно, что она считает меня вполне способной украсть это платье. Но я ни за что не украла бы такую божественную вещь. Я вообще никогда и ничего не украла бы. Точка.

— Да, — собравшись с духом, ответила я.

Уголки ее рта дрогнули. Я поняла, что еще немного — и она засмеется мне в лицо. Я почувствовала, что слезы вот-вот горячими ручейками потекут из моих глаз. Я не хотела перед ней расплакаться. Вдруг помещение заполнил металлический шорох — это отдернулась ширма кабинки примерочной, расположенной в дальнем конце магазина. Мы с хозяйкой одновременно обернулись и увидели выходящую из кабинки женщину. На ней было мое платье.

Мне показалось, что она надела мое свадебное платье, и теперь благодаря этому присвоит и моего жениха. Мне показалось, что она натянула на себя мою кожу, вначале живьем содрав ее с меня. Боль была совершенно невыносимой. Ничего похожего мне никогда не приходилось испытывать. Она надела нечто, принадлежащее мне. Более того, она могла себе это позволить. Она могла купить это платье, когда ей заблагорассудится. В то время как я… Я всегда буду по другую сторону витрины, всегда буду смотреть на то, что находится внутри, никогда ничего не покупая, потому что никогда не смогу позволить себе по-настоящему красивые вещи.

— Вы выглядите божественно! — воскликнула хозяйка, и это прозвучало скорее для меня, чем ради потенциальной покупательницы.

Тем самым она сообщала мне, что считает меня полным дерьмом. Она вышла из-за стойки и подошла к женщине в моем платье, исключая меня из разговора, давая мне понять, что я должна уйти, что мне нечего здесь делать.

— Вы просто обязаны его купить! Я настаиваю.

— Оно для меня несколько дороговато, — сказала женщина.

— Пусть это вас не волнует. Для наших любимых клиентов у нас существует разумная система скидок и рассрочка, — очень громко, потому что на самом деле она обращалась ко мне, произнесла хозяйка. — Оставьте небольшой задаток, а остальную сумму внесете в течение месяца.

— Я не знала, что вы такое практикуете, — обрадованно произнесла одетая в мое платье женщина.

— Как я уже сказала, мы делаем это только для высоко ценимых нами покупателей.

— О боже, даже не знаю, стоит ли… Платье такое красивое! Оно смотрелось просто великолепно в…

— Такой красавице, как вы, оно, несомненно, идет. Очень немногие дамы могут позволить себе надеть такую изумительную вещь, не опасаясь, что она их затмит. Оно не всякой пойдет.

— Ах… оно прелестно!

«И вовсе оно не прелестное!» — хотелось крикнуть мне. Оно не прелестное, и не красивое, и вообще к нему не подходит ни одно из этих убогих и никчемных словечек, которыми ты пытаешься его описать. Это божественная вещь. Она родилась там, где солнце берет свои лучи. Оно сшито из материала, сотканного из нитей радуги. Его сшили ангелы. Оно не красивое и не прелестное. Оно — само совершенство.

Я отвернулась, с трудом оторвав взгляд от женщины в платье. Я не желала присутствовать при том, как она покупает то, что не в силах оценить по достоинству. Ведь я любила бы его гораздо сильнее. Наверное, точно так же я чувствовала бы себя, если бы мужчина, которого я любила бы всем сердцем и за которого готова была отдать жизнь, женился бы на другой. Ни за что на свете я не хотела еще раз испытать такую боль.

Я знала, что владелица магазина улыбается, глядя мне вслед. Наблюдая за тем, как униженно я покидаю ее магазин, она наверняка испытывала чувство превосходства и радовалась тому, что поставила на место грязную потаскушку, каковой меня считала.

Я шла домой как в тумане. Мне казалось, что земля уходит у меня из-под ног, что я теряю всякую связь с реальностью. Я и не подозревала, что это платье служило для меня путеводной звездой. Оно стало для меня своего рода целью в жизни, хотя на самом деле я понимала, что никогда не смогу его купить. И все же существовала теоретическая возможность этого, и она поддерживала меня на плаву. Возможность того, что когда-нибудь у меня тоже будет что-то красивое и элегантное, как у тех девушек, с которыми я когда-то работала и которых каждый день видела на улицах, не позволяла мне окончательно утратить рассудок. Эта возможность не позволяла мне упрекать себя в том, что я вечер за вечером возвращаюсь в клуб и выхожу оттуда, источая зловоние, впитанное от тех грязных существ, которые являются его завсегдатаями, вместо того чтобы все свои силы бросить на поиск достойной работы.

Наверное, это платье служило напоминанием о том, что я могу изменить свою жизнь, что мне по силам чего-то добиться, снова стать «нормальной» и не отворачиваться от собственного отражения в зеркале.

А сейчас я пойду спать. Выспавшись, позвоню и скажу, что у меня месячные. Завтра мне незачем вставать с постели.

С любовью,

Я

29 ноября 1988 года

Я много недель не проходила мимо этого магазина. В этом не было никакого смысла. Мне по-прежнему было больно думать о том, что это платье, мое платье, принадлежит другой. И мне все еще было больно вспоминать, как обошлась со мной эта высокомерная сука.

Можешь себе представить мою реакцию, когда на днях, все же пробегая мимо этого магазина, чтобы не опоздать в клуб, я снова его увидела. Платье. Мое платье! Оно опять было в витрине, надетое на блестящий безликий манекен, как будто его вообще никогда с него не снимали и не давали примерить той женщине.

Магазин был закрыт, поэтому попасть внутрь я не смогла. Но зато я могла остановиться и, забыв о том, что опаздываю, полюбоваться своим платьем. Я смотрела на него во все глаза, а потом протянула руку и коснулась стекла, представляя себе мягкие складки ткани под кончиками пальцев. Я ощутила вибрации этого божественного платья даже на расстоянии, они ласково проникали в меня и распространялись по всему телу.

Я получила еще один шанс. Для меня это был шанс доказать той суке, доказать самой себе, что я способна на большее, что я могу стать владелицей даже такой изумительной, такой совершенной вещи.

Я осторожно отняла руку от стекла и бросилась бежать. Я бежала всю дорогу до клуба. Но теперь я знала, что мне делать. Я знала, что должна пойти на все, на ЧТО УГОДНО, лишь бы добыть деньги и купить это платье. «Все что угодно», — твердила я себе.