Парни из Манчестера. Пригнись, я танцую

Глава 5. Тыковка

Старая англиканская церковь изнутри выглядит сумрачно и торжественно. Том делает несколько робких шагов по проходу: дверь открыта, значит, он ничего не нарушает? Его никто не останавливает, но после первого ряда скромных деревянных лавочек он не решается идти дальше. Тишина церкви сейчас не успокаивает, наоборот, давит на уши.

Он не стал оставаться в палате еще на сутки: там слишком страшно и тихо, а перспектива сидеть наедине с мыслями приводит в какой-то животный ужас. А еще сегодня футбол, который не хочется пропускать.

Том садится на лавочку и поднимает глаза. Где-то там, наверху, есть Бог, и, кажется, им пора поговорить. Под потолком на кресте висит Иисус, это сейчас выглядит как знак.

– Почему? – шепотом спрашивает Том. – Я сделал что-то не так?

Ничто не нарушает полутьму и тишину, нет ни одного знака, что его слышат. Том опускает голову, обхватывает ее руками и зажмуривается: на какой ответ надеялся? Он столько лет не был в церкви, неудивительно, что теперь молитвы вряд ли кто-то услышит.

– Исповедь начнется через тридцать минут, – раздается сбоку голос.

Подняв голову, Том видит пожилого священника, стоящего рядом с лавочкой. У него внимательный взгляд и удивительно доброе лицо. Дома у пастора было строгое, пугающее – ох и всыпал он им тогда за нарисованный на воротах хер.

– Простите, я не совсем на исповедь, – Том качает головой. – Зашел, потому что… мне было нужно.

– Это хорошо, церковь открыта для всех, кому необходима, – мягко улыбается тот. – Оставайтесь. У нас в двенадцать месса, помолитесь вместе с нами.

– Спасибо. – Внутри колет стыд: он так давно не молился.

Жизнь в Нью-Йорке закружила его в вихре, которому он с удовольствием поддался: работа, вечеринки, снова работа. Поначалу еще обещал себе, что зайдет на службу, но вскоре попросту забыл. Может, наказание пришло именно из-за этого?

– Если нужно, я буду рядом.

– Это очень плохо? – спрашивает Том сам у себя. – Что я пришел, только когда… понадобилось.

Священник качает головой и опускается рядом.

– Мы часто так делаем, – произносит он. – Мы – дети, приходим к родителю за помощью в самые трудные времена. И он, как любящий отец, принимает нас и помогает.

– А вдруг он меня не примет? Я столько натворил.

– Все мы совершаем ошибки. Каемся в них перед Богом, приносим в этот мир добро, чтобы искупить сделанное. И даже когда мы забываем отчий дом, это не значит, что нам в нем больше не рады.

– А если их не искупить? – хрипло говорит Том, снова поднимая голову к Иисусу. – Если он хочет, чтобы я умер?

– Смерть – это переход в небесное царство, – тихо отвечает священник, – мы живем все время, что нам отведено. Боремся за эту земную жизнь, ведь так завещал Господь. Но если даже ему угодно забрать нас раньше, это не обязательно означает наказание.

Он замолкает и вдруг спрашивает:

– Откуда вы?

– Манчестер, – отвечает Том. – Англия.

– Так и думал. Всегда приятно встретить своих на чужой земле, – кивает священник.

Точно, и говор у него свой, родной. Странно, только сейчас заметил – наверное, потому что в церкви в последний раз был дома, и теперь… снова будто там же.

– Оставайтесь на мессу, – повторяет священник и поднимается. – И если нужна будет исповедь, я здесь.

На душе становится спокойнее. Вроде ничего особенного не произошло – парой слов перебросились, – а все же помогло. Том остается на своем месте: до трех дня ему все равно никуда не нужно. Он смотрит на Иисуса, прокручивая в голове то, что произошло за последние пару дней.

В церкви понемногу собираются люди. Их мало для субботней службы – дома собралось бы больше. Наверное, основная масса прихожан будет завтра. Том не всегда замечает, как кто-то заходит: порой он слишком глубоко проваливается в свои мысли.

На исповедь он не идет – не готов. Для этого нужно собраться и вспомнить сделанное за последние семь лет. Стоило исповедаться еще тогда, в Манчестере, но было так страшно, что ноги сами вели его подальше от сурового пастора. К тому же он мог подставить братьев.

Но сейчас что мешает? Вряд ли священник из Нью-Йорка позвонит в манчестерскую полицию, чтобы сдать преступников, натворивших дел семь лет назад. В следующие выходные, обещает себе Том. Подготовиться, записать свои грехи и прийти на исповедь. Лучше опять в субботу – этот разговор точно может затянуться.

Из переживаний его вырывает громкий стук: молодой парень – не старше самого Тома – с грохотом захлопывает дверь исповедальни и возвращается к алтарю. Он задирает голову, скалится в сторону Иисуса на кресте и падает на лавочку рядом с Томом.

– Всепрощающий, ну да, – хмыкает он и поправляет ворот рубашки. – Как же душно.

Неловко обернувшись, Том оглядывает собравшихся прихожан, среди которых парень единственный не выглядит как тот, кто хочет здесь быть. А еще становится заметно, что кроме них в церкви почти нет молодых людей: только девушка в дальнем углу, которая не отрывает взгляда от алтаря.

– Он никого не прощает, – сообщает парень.

– Тогда зачем ты здесь? – Том поворачивается к нему. – Раз тебе не помогает.

– Мать, – тот кивает головой куда-то назад, – ей легче, когда я молюсь. А я и без того доставляю ей проблемы.

Он бросает взгляд на часы, прищуривается и поджимает губы.

– А тебе помогает? – снова обращается к Тому.

– Еще не знаю.

– Зак, – парень протягивает ладонь. – Ты откуда?

– Том, – он отвечает на рукопожатие, – Манчестер.

– У меня бабушка с дедушкой из Кардиффа, – замечает Зак. – Вся семья здесь, в англиканской церкви. Мать требует, чтобы я тоже ходил, но, как по мне, Бог никого из нас не любит.

Он снова смотрит на часы и достает из небольшой сумки, перекинутой через плечо, пластиковый контейнер.

– Не видел тебя здесь раньше.

– Это потому что я не ходил. Вообще давно не был на службе.

– Дай угадаю, – Зак достает из контейнера шприц и проводит странные манипуляции с ним, – тоже здоровье подвело?

– Крупноклеточный рак легких.

Это вылетает так просто и непринужденно, что Том невольно прикрывает рот рукой. Он еще никому не говорил, ни братьям, ни Майе, ни остальным сотрудникам. А сейчас, с незнакомцем, получилось. И вышло совсем не страшно.

– У, вот это не повезло, – качает головой тот.

Зак вытаскивает из брюк край рубашки и втыкает шприц себе в живот, задумчиво наблюдая, как жидкость исчезает.

– Диабет первого типа, – комментирует он, – даже не знаю, что хуже: умереть или жить вот так. Давно у тебя?

– В четверг узнал диагноз.

– Тогда понятно, почему ты здесь, – Зак убирает шприц в контейнер, – прогнозы уже сказали?

– А что, их говорят? – усмехается Том. – Мне просто предложили бороться.

– Неплохо, – смеется тот, – мне советуют только держаться.

Сзади кто-то шикает: к трибуне выходит тот же священник, что разговаривал с Томом. Зал затихает, и под звуки органа начинается субботняя месса.

Том погружается в атмосферу службы, пытаясь вслушиваться в слова молитв: порой кажется, что какие-то из них предназначены именно для него. Проповедь священника и та говорит об испытаниях, выпадающих на долю каждого, и о том, что какими бы они ни казались непосильными, человеку дается именно то, с чем он может справиться.

Том бросает взгляд на Зака – тот едва не закатывает глаза, барабаня пальцами по левой ноге: явно слышит это не в первый раз.

Одно его присутствие нарушает спокойствие и умиротворение церкви. Недоверие и злость вокруг Зака почти материальны, наверное, это чувствует не только Том – священник тоже нет-нет да и поглядывает на них двоих.

Когда месса подходит к концу, прихожане поднимаются со своих мест, выстраиваясь в очередь за благословением. Но не Зак – тот, чуть прихрамывая, идет к выходу, игнорируя попытки его остановить, которые предпринимает невысокая женщина в возрасте, судя по всему, его мать. У нее осунувшееся лицо, усталый вид, а в больших серых глазах плещется отчаяние.

– Я пришел, – шипит Зак, – этого хватит.

Девушка, которую Том заметил раньше, грустно улыбается, тоже наблюдая эту картину. Стоит подождать, пока прихожане получат свои благословения, и подойти последним. Ему точно пригодится что-то такое на следующей неделе: Кэтрин обещала назначить и, возможно, даже начать лечение.

Кэтрин… Этой ночью Том видел ее во сне. Она держала его за руку и улыбалась так, словно была ему рада.

В церкви остается совсем немного людей: девушка, мать Зака и Том. Священник подходит к нему сам.

– Рад, что вы остались с нами.

– Отец, – Том не знает, как попросить, – у меня на следующей неделе начинается лечение.

Тот мягко улыбается и благословляет его, напоминая: Господь всегда хочет, чтобы дети боролись за земную жизнь не меньше, чем за благоденствие в жизни небесной. Когда Том благодарит и уже собирается уйти, священник останавливает его.

– Вы познакомились с Закари? – спрашивает он.

– А? Зак, да, он отличный парень.

– Мы всегда будем рады видеть вас, – аккуратно произносит тот. – У Закари есть сложности, а вы первый, с кем он вообще говорил в церкви в последнее время. Кто знает, возможно, вы сможете быть полезны друг другу.

– Я не уверен, что смогу хоть кому-то помочь, – признается Том, – даже себе.

– Но ведь ноша намного легче, если ее нести вдвоем, – напоминает священник. – Подумайте, может быть, вы не просто так зашли в нашу церковь сегодня.

Том вежливо прощается, но не понимает, каким образом за один только разговор оказался потенциальным спасителем для такого, как Зак, – самого себя-то еле тащит. За воротами он достает из кармана пачку сигарет и закуривает – несколько часов просидел в церкви без табака, можно гордиться собственной выдержкой.

– Легче? – раздается насмешливый голос Зака.

– Да, – соглашается Том. – По крайней мере, силы появляются.

– Тебе же теперь бороться. Сочувствую, чувак. Рак – это дерьмо.

– Почему ты так сопротивляешься? – Том находит Зака взглядом.

Тот сидит на высоком бордюре церковной ограды. Брюки задрались, и теперь становится заметно, что вместо левой ноги у него протез.

– Я тут с детства молюсь, – пожимает плечами Зак. – Как думаешь, помогло?

Он еще сильнее задирает левую штанину, показывая Тому протез, а на лице прорезается отвращение.

– Современная американская медицина помогает почти всем, у кого начинается гангрена, – произносит он, – но у меня не прокатило. Просто лекарство не сработало. И кто тут всепрощающий? Кто дает своим детям испытания по силам?

Зак отпускает штанину и морщится.

– Нихера они не понимают, Богу на нас насрать. Если тебе проще думать, что все не просто так, верь на здоровье, – он поднимается с бордюра, – а мне легче понимать, что мы сами по себе.

– Возможно, это испытание твоей веры, – замечает Том.

– Ты же вроде нормальный, – усмехается Зак, – оставь эту чушь отцу Ричардсу.

Все так же прихрамывая, он разворачивается и идет к воротам, откуда уже выходит его мать. Она пытается коснуться его, но Зак сбрасывает ее руку и щелкает сигнализацией припаркованной неподалеку машины.

Их семью бедной не назовешь: свеженький «Кадиллак», блестящий, будто едва выполз с конвейера, подсказывает Тому, что деньги на страховку у Зака есть. Конечно он зол: все в жизни складывается, и достаток, и видимые элементы успеха – но она все равно нагибает тебя, переламывая через колено.

Наверное, то же состояние ждет и самого Тома, когда пройдет первый шок. Сложно наблюдать за собственным будущим, зная, что оно неотвратимо. Пока ничего внутри не шевелится: он уже прочел о пяти стадиях принятия, но гнев еще не пришел.

«Индиго» заводится, мягко трогается с места и словно сама находит дорогу домой: Тому даже задумываться не приходится. Его любимая детка не подводит, тихо шуршит колесами по нью-йоркскому асфальту, подбирается к мосту и позволяет отключить голову. Через полчаса братья начнут собираться на футбол.

Господи, а как им-то сказать?

Манчестер, 2011

– Ты зачем это сюда припер?

Том поднимает голову: в проходе его маленькой мастерской Гэри крутит в руках спинку от компьютерного кресла. Нельзя было так бросать… Но места для нее не хватает катастрофически.

– Там пластик, – он тыкает пальцем в задник спинки, – мне нужен для прототипа.

– Натащишь всякого говна, – ворчит Гэри, – опять в мусорках ковырялся?

– Ну хороший же пластик, – начинает оправдываться Том. – Смотри, толстый.

– Ладно, – вздыхает тот, – но не швыряй на пороге, а?

– Прости.

– Ничего. Что ты собрался из нее вырезать?

– Заднюю крышку. Вот, смотри, – Том забирает у него из рук спинку, – вот эту плоскую часть.

– Понял, – кивает тот. – Давай размеры, вырежу.

– Да я бы…

– Мне все равно делать нечего. Работы нет, я уже два раза прибрался. – Гэри по-медвежьи неловко топчется на месте, оглядываясь на гараж. – Дай размеры.

– Спасибо, – улыбается Том.

Он хватает со стола чертеж, еще раз прикидывает, точно ли все прописал, но когда поворачивается, Гэри в проходе уже нет.

– Ты идешь? – раздается голос из гаража.

Том трет руками лицо: на секунду показалось, что никого и не было и его мозг сыграл злую шутку. Выйдя из мастерской, он видит, как Гэри монтировкой отколупывает пластик от основной части спинки.

– Сейчас я все вырежу, – обещает он, – и ты, если что, не стесняйся. Говори, что нужно.

Он тянется за чертежом, смотрит на него, крутит в руках, но Том не вмешивается: сейчас брата лучше оставить в покое.

– Короче, ткни мне четыре точки мелом, – наконец просит Гэри, – я ж вообще не конструктор.